Чувство ностальгии по вересковым пустошам на пологих холмах в пригороде Троттингема

Мистер Лилак

Лирика сбросила своё платье, с трудом выпутавшись из него.

— Надень, — ласково сказала она, протягивая мне куртку — единственную сухую вещь, что у нас осталась.

— Тебе нужнее… Может, лучше ты…

— Ты вся дрожишь. Надевай.

— Ты из-за меня…

— Поживёшь столько лет здесь — и привыкнешь к холоду, — она оглядела окрестности. — Пойдём в бар.

— Ух ты.

— Там сделан третий ориентир, — она развернула мне фотографию, на которой был всё тот же тёмный силуэт. Пони сидела у барной стойки, сгорбившись над стаканом, позади неё была яркая лампа.

— Может, лучше дойдём до твоего дома, ты обсохнешь, и потом…

— К бару ближе. Идём, — она поправила мне куртку и улыбнулась. Пришлось слушаться её.

Через холл с тусклым освещением мы прошли в тесную комнатушку, обитую багряным бархатом — багрянец был очень тёмным, даже грязным — каретной стяжкой, в некоторых местах обивка была сдёрнута, там виднелось треснувшее красное дерево. Полумрак прорезали слепящие лучи двух ламп, стоявших вместе, свет их, правда, хоть и был ярок, при этом будто не мог прорваться сквозь мрак, и только один лучик врезался мне в глаза.

Мы сели за барную стойку, теперь, когда утихло наше цоканье, звуки потихоньку вылезли из укрытий — позади кто-то тихо общался, играла музыка, джаз, если говорить конкретней, а если ещё конкретней — то рискну предположить, что нас утешает бибоп, на пол капали последствия моего прыжка в воду, а бармен тоскливо использовала начищенный бокал, как музыкальный инструмент — всё это слилось воедино на одно мгновение, когда я это заметила и затем растворилось. Бармен флегматично подняла на нас глаза, брови её слегка приподнялись, но затем медленно вернулись на свои орбиты.

— Мисс Лилак. Весьма странно видеть вас здесь, — монотонно произнесла она.

— Здравствуйте, будьте добры, налейте нам выпить.

Бармен опять приподняла брови.

— Вы же не пьёте. Вы уверены, что…

— Да, — Лирика запросто перебила унылую речь барменши. — Я уверена в своих желаниях! Или вы считаете, раз я слабоумная, то не могу зайти в бар и выпить?!

Разговоры позади притихли, да и барменша тоже. Я сидела в уголке около лампы и наблюдала за всей этой картиной, тогда у меня и возникла мысль, что я не смогу это дело проконтролировать. В конце концов, барменша прошептала извинения.

— Что Вы будете? — осведомилась она у Лирики.

Та сразу пришла в смятение, похоже, она даже и не подумала, что именно хочет заказать здесь, а возможно, и не знала, что здесь можно заказать.

— «Далвини». С колой, — помогла я Лирике. Ей, видимо, понравилось, как всё это прозвучало, и она осталась очень довольна моим выбором.

— Вы хотите смешать «Далвини» с колой? — критично отозвалась пони.

Наверное, на родине этого напитка это просто кощунство. На меня посмотрели, как на глупую пони с материка, как на дикарку, которую занесло на их классический покрытый пылью аристократичный остров.

— Да. С колой. Ещё не пришло время для нашего «Далвини».

Барменша окинула меня недоумевающим взглядом, затем протяжно раздражённо вздохнула и повернулась к многочисленным бутылкам, что стояли сзади. Лирика нервно постукивала копытами и старалась внимательно следить за тем, что делает барменша, но взгляд Лилак постоянно съезжал в стороны. Она волновалась очень сильно, и я решила её приободрить.

— Извините? — обратилась я к монотонной пони, — Можно нам ещё шоколад дать?

Она обернулась и одобрительно кивнула.

— А вот это уместный выбор.

Мне хотелось произвести впечатление на Лирику и заказать черничный пирог с мороженым, но я не была уверена, насколько всё это сочетается с данным виски — сама-то я дешёвое пойло мешаю напополам с содовой. Да и более того: у меня был весьма скромный запас средств, но мне очень хотелось, чтобы её первый глоток алкоголя был приятным событием. Во имя небес! Я будто её на велосипеде кататься учу.

Но когда нам подали бокалы, она по-детски улыбнулась и выжидающе посмотрела на меня в ожидании совета…

Приятно поучаствовать хоть в каком-то событии в её жизни.

— Так… Что делать? — спросила она, всё ещё постукивая передними копытами.

— Для начала отпей один глоток, небольшой, но и просто губы смачивать не надо.

— Он горький?

— Не-е-е-ет. Ну, то есть… Может, тебе будет непривычно, но, насколько мне помнится, а пила я «Далвини» приличное время назад… Вкус у него сладкий, он не такой, как большинство виски, то есть, этой самой горечи там нет, тем более, мы его разбавили. Поначалу это странно, но, учитывая, как у тебя горят глаза, думаю, тебе понравится.

Я пошуршала обёрткой, разломала телекинезом плитку шоколада и подняла свой бокал.

— Скажешь тост? — просящим голосом сказала она.

Немного подумав, я даже слегка крикнула:

— За нашу встречу! За все чудесные открытия, что мы сегодня совершили и ещё успеем совершить.

Она аккуратно чокнулась со мной, держа бокал в обоих копытах, я быстро хлебнула напиток — сплошная кола, но обманывать себя не стоит, виски там есть, и про это нужно помнить. Мне сейчас куда интересней посмотреть на успехи моей алкогольной протеже. Она прикрыла глаза — веки слегка дёргались, и ресницы хлопали вслед — и сделала глоток медленно, чтобы уловить, что же такое виски и в чём его смысл. Она раскрыла глаза, и уголки губ медленно растянулись в улыбке.

— Шоколад, — прошептала я и протянула ей дольку телекинезом, она смущённо открыла рот и аккуратно поймала её зубами. Медленно пережёвывая сладкое, она прикрыла от удовольствия глаза.

Мы посидели немного в приятном молчании, наслаждаясь мгновением, которое не ускользало и не пыталось остаться подольше, оно просто длилось, его никто не боялся и оно само не боялось быть забытым, утерянным — особая гармония требовала просто прожить это, не придавая сакрального значения, но и в то же время приходилось осознавать, что данный фрагмент нашей памяти неотъемлем.

— Возможно, мои выходки были не такие уж и глупые, — вдруг сказала Лирика. — Неужели эти фотографии нас куда-то приведут? — она с трудом достала конверт, ей было трудновато обращаться с вещами. Чтобы не утруждать себя, она положила фотографию из бара на стойку. — Кто же ты, таинственная пони?

— Это мой босс.

Наша с Лирикой реакция на слова барменши была предсказуемо удивлённой, внезапно паззл, состоявший из таинственного эфира, вдруг приобрёл странную форму, никак не стыкующуюся с тем, что мы знали до этого.

— Как Вы вообще разглядели его в этом силуэте?! — Лирику, похоже, слегка разгорячил виски.

— Нет. Вон он, — барменша указала на боковую сторону, около силуэта. — Рядом с ним.

И правда. За барной стойкой, прижавшись к стене, точно так же, как на неё сейчас лениво опирается барменша, стоял коренастый пони. Взгляд его был направлен на силуэт, и, похоже, он слушал, что ему говорит наша загадочная пони.

— Это зацепка! — крикнула Лирика бросаясь ко мне в объятия. — Мы… Мы узнаем, кто эта пони!

— Да… Эм… Подожди, — я постаралась отпрянуть от неё, начав высказывать свои опасения насчёт того, сколь шатка её теория, но затем решила обратиться к барменше. — Твой босс ещё жив?

— Я бы тогда не говорила, что он мой босс, — интересно дождаться от неё эмоций потеплее. — Он приходит ближе к вечеру, это скоро.

— Тогда налейте нам ещё виски! — Лирика крикнула это достаточно громко, я улыбнулась представляя, как бы она могла куролесить на Гала, открой я для неё потенциал алкоголя на несколько лет раньше. — Потому что мы не хотим ждать время и терпеть его издевательски медленный ход, который извращается каждый раз не в нашу пользу!

Она ещё не была пьяной. В тот момент, когда она кричала пламенную речь про время и его несправедливость, она не была пьяной. Это просто эдакое чувство плацебо. Я утешала себя, что внезапно активная жизненная позиция — просто самовнушение, но вот спустя третий стакан, когда алкоголь уже всасывался её желудком, мне открылась правда — она бунтарка. Она перекрывала своей речью громкость всех звуков, что были в баре. Она будто подпевала джазу — только он находил с её громкостью гармонию. Бедняга бармен-флегматик была готова спрятаться за барной стойкой, это, возможно, было самое эмоциональное явление, что она встречала в своей жизни. В Лирике потихоньку просыпалась та Лирика из прошлого, что додумалась напомнить себе же самой в будущем, кто она и что желает делать в этом мире.

— Бедная Пинки Пай… И почему я тогда так о ней высказалась. Её полька — это лучшее, что случалось с Гала-концертом. Она такая мудрая, — Лирика, приуныв, положила мордочку на барную стойку. — Мы должны спеть, — Лилак хищнически оглядела бар, и зрачки её расширились, когда она заприметила небольшую сцену, такую же тёмно-красную, как и обивка повсюду. — Запиши на мой счёт, — кто платит, тот заказывает музыку. — Помоги мне, — это она обратилась ко мне. И не сказать, что это была просьба. Скорее указ с полной уверенностью в том, что мне и самой понравится его выполнять.

Распихивая стулья и с трудом продвигаясь по залу, она озадаченно остановилась перед сценой. Она долго думала, пока не воскликнула «Точно!» и не залезла на неё. На сцене стоял дискообразный микрофон, который мне очень неохота называть старым, поэтому из уважения и искренней любви к прошлому назову его винтажным. Лирика схватилась за него копытами, и всем пришлось стать жертвами акустической обратной связи — микрофон лихо свистнул. Лишь одна Лирика невозмутимо продолжала своё дело — правда, аппаратуры решила сторониться.

— Поставишь, что-нибудь? — она произнесла это очень нежно, и у меня было такое чувство, что она доверила мне нечто сокровенное. — Дорогие пони! — обратилась она к залу. — Порой. Мы замечаем в нашей жизни таких… На первый взгляд ужасно наивных и глупых пони. Они безвредные, и поэтому так часто становятся жертвами чужого пренебрежения. Их слова вовсе не воспринимаются и, вроде, проходят мимо ушей, их действия кажутся глупыми выходками, которые не имеют ничего общего со здравым смыслом. Но я вас уверяю, пройдёт время, вы многое забудете и мало что вспомните, но кое-что всплывёт в вашей памяти. Да. Эти наивные пони, которые верили в лучшее. У них нет этого раздражающего и бесполезного позитивного мышления, нет. Они правда верят. Для них нет другой правды, кроме той, в которой говорится о счастье, что ожидает нас в будущем. Вы вспомните их, осознаете, что вам никогда такими не стать, и продолжите свою жизнь. Но не это самое ужасное. Самое ужасное — это то, что те самые пони не знают, кто они, и тоже остаются в заточении — спящие, забытые и забывшиеся.

Её никто не слушал, кроме меня. Барменша зевнула на середине речи и принялась за стаканы, пользуясь парой относительно спокойных минут. Старый музыкальный автомат слегка заел. Я шатнула его, и пластинка встала на место. Музыка заиграла сразу, и Лирика спешно позвала меня на сцену. Оставить её одну было нельзя.

— Ты знаешь эту песню? — спросила она меня. — Мотив знакомый, но я точно не помню слов.

— Да. Знаю.

— Тогда вступай первая, я буду подпевать.

Я отвратительно пела, но, похоже, единственная, кто сейчас об этом беспокоится, так это я сама.

— Ты, главное, не волнуйся, — сказала она. — Нужно было побольше выпить, ты вся дрожишь от…

— Забери меня… Ночью
Туда, где музыка, где пони и жизнь кипит
Только прошу, прошу, не отводи меня домой
Потому что у меня больше нет дома.

Это было ужасно. Чувствую, как всё получается наперекосяк. И всё-таки даже если бы кто-нибудь это и слушал, то не смог бы распознать моего ужасного пения. Голос Лирики раскрылся во всей красе, перебивая даже голос солиста, записанный на пластинку. Она закрыла глаза, я аккуратно поднесла телекинезом микрофон, ей было так легко и свободно, не зря у неё кьютимарка в виде лиры.

— Прошу, не вези меня домой
Это больше не мой дом,
Это их дом, и они мне не рады.

Бокал виски перелетел через весь бар ко мне, во время — какой же дурацкий каламбур — «музыкальной паузы». Проигрыш дал время отдышаться и отхлебнуть виски. Но неопознанный алкогольный объект был перехвачен Лирикой. Ей даже копыта тянуть не пришлось, она просто распахнула глаза, ресницы её колыхнулись как крылья махаона, маленького такого махаона, один просящий взгляд, и вот я держу бокал, пока она пьёт. В горле суховато по-прежнему, но зато она стала ещё счастливей.

— И если вдруг дилижанс
врежется в нас,
Умереть с тобой —
Это столь райская смерть,
И если поезд на всех парах
Убьёт обоих нас —
Умереть с тобой…
Что ж, удовольствие — это моя привилегия.

Лилак вошла в кураж, и вместо пения у неё начали получаться выкрики, наружу сразу вылезло моё лязганье голосовыми связками, которое всё это время шло позади. Но нас никто не мог остановить. Посетителям, вроде, даже нравилось. Барменша вслушивалась в то, что мы поём, тряпка застыла на стакане и более не двигалась, а челюсть поняши потихоньку приоткрывалась.

Глупые движения вокруг микрофона незаметно начали сливаться, её хвост оплёлся вокруг моего, а шёрстка на моей щеке под действием электростатики и поди разбери чего ещё, тянулась к её, мы пели в один микрофон, всё-таки. Смущалась от этого только я.

— Есть свет, что никогда не угаснет,
Есть свет, что никогда не угаснет,
Есть свет, что никогда не угаснет…

Звук скрежета. Пластинку сменили.

В другом конце бара около входа раздалось одобрительное цоканье, его подхватили и остальные, но более вяло. В темноте стоял старый владелец бара. У меня спёрло дыхание, его взгляд устремился на меня. Он молчал очень долго, пока наконец не воскликнул:

— Как приятно снова Вас здесь увидеть!

Лирика слегка улыбнулась и оглянувшись на меня удивлённо приподняла одну бровь.

— Нас?

Моё сердце очень сильно забилось. Как пойманная птица в клетке, как рыба, беспомощно хлещущая хвостом, по песку, словно поршень разогнавшегося локомотива, а кровь там вспенилась, будто взболтанный коктейль из ржаной водки с шипучкой. Неужели он вспомнил меня?

— Ох, простите, мисс Лилак. Мне показалось, что стоит обратиться на «Вы».

Капелька холодного пота упала в левитируемый стакан с виски, я глотнула, дабы успокоиться — похоже, всё было позади.

— Кто же в наше время обращается на «Вы»?

— Истинные леди, — прошептала я.

— А Вы, юная леди… — он обратился ко мне.

— Пичи Питт. Издалека приехала.

— Питт. Хм… А у вас тут родственники не живут… Помнится жила тут одна Питт. Да померла давно.

— Нет. У меня с той Питт, о ком бы вы ни говорили, ничего общего быть не может. Она мне не родственница.

Он хмыкнул. Призадумался. И затем повеселел.

— И всё-таки! Сама Лирика Лилак посетила мой бар. Я уж думал, этот день никогда не наступит. Помню Вашего отца, частенько он сюда захаживал.

— Кстати, о посетителях! У нас к Вам просьба! — она повернулась ко мне. — Покажи ему фото.

— Что у Вас случилось? — он, прищуриваясь, вгляделся в фотографию.

— Не могли бы Вы подсказать, кто на этом фото?

Его глаза сузились ещё сильней, а затем медленно, постепенно, очень плавно начали округляться, жеребец улыбнулся, усмехнулся, но быстро притих, погрузившись в себя. Завершив всю эту экспозицию тяжёлым вздохом, он сочувствующе спросил:

— Неужели Вы этого не помните?

— Нет, — растерянно ответила Лирика.

Владелец бара повертел в копытах фотографию, поразглядывал её, как дорогую сердцу реликвию, и передал обратно нам.

— Точно… — начал он. — Помню, как Вы делали эту фотографию. Вы тогда были очень молоды, и сюда Вам было нельзя заходить. Уж очень Вам хотелось побывать здесь, хотелось стать взрослей. Вы всё равно забрались сюда, хотя бы поглазеть, как вы позже скажете. Тогда и был сделан этот снимок. Посмотрели и сказали, что это… как это… Шикарная идея. А потом сделали снимок. Тот, кто на этом снимке, лишь улыбнулся.

— Но кто это был? — шёпотом спросила Лирика.

— Ваш отец.

— Мистер Лилак!

— Нет.

— Прошу Вас не надо!

— Прости, Пичи… Но так будет лучше для всех!

Лирика успела вперёд своего отца. Предупредила меня. Дала битов, напомнила про конверт, и я скрылась в ночи. Не так удачно, как хотелось бы. Меня быстро нашли, свет фонаря бродил между деревьями, мне казалось, что в нашем укромном месте меня никто и никогда не найдёт, но, возможно у них какая-то семейная способность ориентироваться в подобных местах. Я дрожала и вся измокла, дождь лил сквозь кроны деревьев, капли скатывались с листьев и падали на меня, да ещё и приходилось порой бежать по реке — совсем выдохлась — хотелось упасть и сдаться, но, судя по его крикам, пощада меня не ждала.

— Остановись! Мы всё равно найдём тебя! Пичи! Пичи, прошу, поверь мне!

Река становилась сильней и шире. Каменный вал впереди был серьёзным испытанием. Мы с таким весельем бродили там с Лирикой… Воспоминания гурьбой наваливались в связи со страхом потерять их.

— Мы отправим тебя в Мэйнхеттен, всю твою семью! Дадим вам столько битов, сколько бы вы никогда не заработали!

Сырая почва хватала меня, а ветки цеплялись за шкуру. Порой мне казалось, что я оторвалась, но вдруг возникал свет, который всё не гас, и вновь слышались крики.

— Я бы хотел, чтобы всё сложилось по-другому!

Копыто поскользнулось на камнях. Чуть не разбилась, но с трудом удержалась и принялась лезть через каменный вал. Мне казалось, он меня убьёт — этот вал — из-за него мистер Лилак меня поймает и отберёт всё, что мне дорого.

— Я не желаю вам зла, но сразу было ясно, что всё плохо закончится!

Течение становилось всё сильней. Река так ещё не бушевала никогда. Меня захлёстывало, сверху проливались слезы, а склизкая порода всё норовила скинуть меня вниз. Я ринулась на последней воле к побегу вправо. Начала подниматься к верху, пока река уходила вниз. Заросли кончились. Остались вода и камни. Остались я и Лилак.

— Постой.

Он остановился, весь мокрый, измождённый, уставший. Старый. Его дорогой наряд изорвался, с него стекала грязь. Я остановилась, потому что умерла, если бы не передохнула. И, хоть он тоже утомился, видно было, что он готов продолжать погоню, видимо, он действительно хотел поговорить. Я пятилась от него, постоянно оглядываясь назад, стараясь не свалиться.

— В этом чувстве, в этой настоящей любви, нет ничего, за что бы стоило побороться. Настоящая любовь до безумия несчастлива. Она приносит только страдания и сожаления. Многие думают, что я вышел замуж за маму Лирики только ради богатств, только ради продвижения в обществе. Ну, теперь глянь на меня… Всю жизнь приходилось доказывать другим и ей, что моя любовь настоящая. Все смотрели на меня косо, а я ненавидел те биты, ту роскошь, что шла мне в комплекте. Я ненавижу Гала, ненавидел её скрягу отца, ненавидел бизнес, которым мне пришлось управлять после его смерти, и в конце концов я возненавидел кобылу, ради которой угробил свою жизнь, и при этом я продолжаю её любить. А я мог выйти за чудную пегаску из деревни! Красавицу! Скромницу! У нас бы была идиллия. Мне было удобней выйти за неё и все это знали. Но я утратил эту жизнь ради настоящей любви…

Он помолчал. Река внизу свирепствовала, в котле страстей кипела холодная дождевая вода.

— Скажи, Пичи Пит. Моя маленькая Пичи Пит… Скажи мне… На что ты готова ради настоящей любви? На что ты готова ради этого?

— Я готова рискнуть всем.

— Что же. Тебя ждёт жизнь, полная страданий.

Он ринулся вперёд за мной, но стоило ему сделать шаг по скользкому камню, как равновесие было утеряно. Мы стояли у пропасти, в которую упали оба. Но только его тело нашли утром. Меня в ту ночь так и не нашли. У него была разбита только голова. У меня же было разбито сердце.

Я убегала в сторону пристани, от которой готовился отправиться пароход до континента, устала и с трудом брела, захлёбываясь слезами. И мне тогда вспоминались его глаза, которые застыли на мне, вся его мордочка покрыта каплями воды и мне, вероятно, причудилось, что он плачет. Вода красилась в мутный багрянец, грязный и тёмный. Я всё брела прочь, но из памяти никак не уходило. Он лежит там один, в сырости, в темноте, и я смотрю на него из безопасности, на скользком шатком уступе. Я всё бреду и пытаюсь спастись, а он смотрит на меня. Без злости, без желания навредить, без ненависти. Ему было жаль меня. Всё старалась уйти, выбраться, спастись, но его фонарь, что чудом не разбился при падении, продолжал светить, в самую высь, в тёмное небо, зарёванное дождём.

Есть свет, что никогда не гаснет.