Алфавит теней: Истории на Ночь Кошмаров
Алфавит теней
Когда Твайлайт Спаркл проснулась, на подушке у её головы лежал клочок бумаги.
Она села в постели и, потянувшись, взяла записку. От Спайка, небось, или от подруг. Рэрити, кажется, собиралась в Кантерлот на неделе и, должно быть, перед экспрессом заскочила в замок предупредить об отъезде. Зевая, Твайлайт уже подумывала о том, чтобы поваляться ещё минуточек десять, но любопытство всё же победило, и она развернула бумажку магией.
Внутри обнаружилась строчка абракадабры. Чужеродные руны строго по центру, с равным отступом друг от друга. Твайлайт повертела бумажку перед сонными глазами, но это не помогло: под каким углом ни смотри, абракадабра отказывалась обретать смысл. Письмена не принадлежали ни одному из известных ей языков.
Она вглядывалась в записку, вертела на свету, тщательно изучала каждый уголок, даже понюхала и разок лизнула, но бумага так и осталась бумагой, а странные знаки — странными знаками. Твайлайт сердито засопела и поплелась на первый этаж, прихватив записку.
— Выходит, ты проснулась, а это лежало рядом? — спросил Спайк. Он стоял у плиты в своём трогательно-розовом фартучке и жарил блины на шкворчащей сковороде.
— Угу.
Твайлайт пригубила кофе и, зажмурившись, подержала напиток на языке. Ей нравилось представлять свой мозг сухой губкой, а кофе живительной влагой, которая его пропитывает и приводит мысли в движение.
— Жутковато, — отозвался Спайк. — И что там?
— Не знаю. Какой-то странный язык, может, шифр.
Листок лежал рядом на столе. Твайлайт просканировала его заклинаниями, но проверка не выявила ни автора, ни истории, ни чужого касания. Словно он родился из её собственных грёз. Двадцать две руны, написанные в одну строчку, всё вертелись в голове и дразнили память, будто слова песни, краем уха подслушанной на рынке. Твайлайт снова присмотрелась к закорючкам.
— Так чего оно значит?
Твайлайт сморгнула наваждение. На тарелке дымились блинчики. А она даже не заметила, что Спайк всё приготовил…
— Ничего, наверное. Чей-то розыгрыш.
Но бумажку она оставила. Отправить такую энигму в мусорное ведро было бы сущим преступлением.
Вечером Твайлайт уселась за книгу, но так и не прочла ни строчки.
В том не было вины книги (да и не могло быть), просто Твайлайт хватало на пару предложений, и её интерес быстро затухал. Никогда ещё история Грифоньей республики не казалось такой унылой. Пони в четвёртый раз пробежала взглядом по странице и, когда опять не смогла вспомнить ни слова, со вздохом отложила книгу.
Клочок бумаги всё никак не давал ей покоя. Она притянула его магией. Двадцать два символа завладели её взглядом — она прочла их раз, и ещё раз, и ещё. В них как будто присутствовало нечто знакомое, хотя днём она убила несколько часов на то, чтобы сравнить их со всеми известными на свете языками. Не подошёл ни один.
Она проверила подушку, и там всё так же не нашлось ничего нового. Вообще, окна в комнате не запирались, но её кристальный замок был устроен так, что открыть их снаружи было невозможно. А попробуй кто-то вломиться, она бы точно проснулась. Бумажка не могла попасть сюда извне, но в то же время подшучивать так своеобразно было не в духе Спайка или Старлайт Глиммер.
Твайлайт смерила листок пристальным взглядом. Тот не шелохнулся. Очень умно.
Долго ему не продержаться. Рано или поздно она его разгадает. Твайлайт отодвинула позабытый томик грифоньей истории, а на его место водрузила тоненькую книжку своих школьных дней — монографию о семиотике.
Постепенно небо за окном бледнело и начало светлеть. Догорели ненужные свечи. А она всё читала и читала.
Она пришла к выводу, что это буквы. Часть некоего шифра.
Каждый из двадцати двух символов соответствовал букве эквийского. Твайлайт не знала, как их надо произносить, и потому мысленно перенесла звучание родного языка на загадочные руны. Метод подстановки, банально. Она взяла перо и для пробы написала “перо” новыми буквами. Это далось ей на удивление просто. Даже почти читаемо.
Твайлайт снова написала слово. Перо двигалось уже естественнее, и даже почти не понадобилось подсматривать в листок, чтобы вспомнить все изгибы неведомых знаков. Последней “о” она пририсовала хвостик — так, словно знала этот алфавит с рождения. Она смотрела на получившееся слово и без труда могла прочесть: “перо”, — как если бы оно было написано на её родном языке.
Любопытно. Твайлайт беззвучно, одними губами проговорила каждую букву. Перо, перо, перо.
— Перо, — прошептала она.
И слово складывалось на языке не эквийскими буквами, но символами нового письма. Язык растягивал звуки во рту, а те струились по губам точно слюна. Твайлайт повторила, уже громче:
— Перо.
Стоило ей договорить, как лежащее на бумаге перо встрепенулось. Оно видоизменилось, впитав окружающий свет, отбросило на страницу новую тень, более глубокую, более тёмную… и резкую. И с тем изменился её разум, открыв не виденные ранее грани пера. “Перо” изменилось, изменилось и её понимание “пера”. Изменилась она сама.
На лице Твайлайт промелькнула улыбка.
Вскоре она легко говорила на новом языке, даже не подглядывая в бумажку. Странные символы перестали казаться странными — буквы как буквы! Твайлайт рассмеялась.
Весь день она произносила на новом наречии названия всего, что было в комнате. Ожившие тени вуалью обволокли подушку, завернув её в кокон, и расползлись по простыне. Дуновение незримого ветра закачало шторы вслед за звуком нового имени.
Ещё час она давала новые имена всем книгам на стеллаже. Они подрагивали, когда она открывала обложку, с шелестом и вздохами менялись страницы. Вот бы уйти в них с головой!
Но отвлекаться было нельзя. В трещинках на полу сгущались тени, обволакивая всё, пока нетронутым не осталось лишь одно. Накрытая осознанием, Твайлайт застыла. Страх ледяной хваткой сдавил сердце.
Но боятся только жеребята, принцессам страх неведом. Принцессы становятся великими. Она набрала побольше воздуха и напоследок окинула взглядом прежний мир.
— Твайлайт Спаркл, — произнесла она.
Чуть погодя создание — раньше Твайлайт Спаркл, но теперь нечто более великое — выскользнуло из мрака комнаты. Свечи и огоньки, пляшущие на кончиках фитилей, попросту исчезли, стоило ей произнести их названия вслух; новому алфавиту свет был ни к чему.
Она пропарила вниз по лестнице, не касаясь кристальных ступеней. С трепетом её глаза скользили по галереям замка. Столько вещей, столько всего шепчет её: обратись ко мне! поделись своей радостью!
Холл замка встретил её звуками торжественного песнопения — могучий хор в экзальтации пел хвалу её новообретённой славе. Это закричал Спайк. Она одарила его улыбкой, проплывая мимо, и скрылась в дверях.
Во что бы то ни стало надо найти подруг.
Им тоже нужны идеальные имена.
Маргиналия
Переливчатый звон вырвал Твайлайт Спаркл из страниц сновидений. Она оставила в подушке закладку в виде пера феникса, поднялась на ноги и поскакала длинными замковыми коридорами к холлу.
— Доброе утро! — воскликнула она, отворив входную обложку замка. — Чем я могу… А, это ты.
— Привет… — Мара возила копытом по земле, её блуждающий взор смотрел куда угодно, только не в глаза Твайлайт.
При свете дня Кошмара казалась такой чуждой. Чёрный как смоль мираж, тающий в лучах солнца, подрагивал и плясал, не давая рассмотреть себя ясно.
— Слушай, мне и самой странно такое просить, но ничего, если я поживу у тебя денёк-другой? Луна меня выгнала.
— Поделом. — Твайлайт хотела захлопнуть дверь перед лицом у Мары, но оказалось, что дверь опять растеклась и засохла на полу. Пони хмуро напомнила себе купить чистящее средство для кристальных ковров. — Вовремя… Ей надоело, что ты ей изменяешь?
Мара, состроив виноватое лицо, потёрла шею и невнятно что-то промычала. Твайлайт заметила, что на ней нет привычных регалий — она совершенно нага. Забыла надеть, небось, когда сматывалась от взбешённой Луны.
— По-хорошему, я должна тебе отказать, — вздохнула Твайлайт. — Но замок всё равно в никудышном состоянии, так что оставайся. Знаешь, где гостевая комната?
— А я надеялась, что ты разрешишь лечь вместе с…
— В гостевую, — отчеканила Твайлайт, — или назад к Луне. Решай сама.
Мара заметно поёжилась.
— Могу и в гостевой. Можно я быстренько полижу у тебя в голове?
— Да-да, конечно.
Твайлайт напряглась. Язычок Мары всегда впивался в мозг, как будто…
Твайлайт встрепенулась и очнулась ото сна. Ноги запутались в одеяле, не давая пошевелиться, от пота на простыне было мокро лежать. Глухая ночь за окном и не думала подмигивать проблесками алеющий зари.
Сон постепенно обретал очертания, и Твайлайт тихо застонала. Его края врезались в память отчётливее, чем положено обычному сну — уже не эфемерная грёза, а что-то настоящее, как разлившаяся по комнате тьма. Твайлайт порывисто вздохнула.
— Вот Дискорд, только не снова.
— И сейчас она типа обитает в замке? — спросила Рейнбоу Дэш. И подозрительно покосилась на тени в углу.
— Не в замке. Во мне. — Твайлайт потягивала ромашковый чай. — Опять.
— Погодь, это не впервой? — удивилась Эпплджек.
— Не-а, она ускользает от Луны примерно раз в год. Обычно сбегает к кому-нибудь из принцесс, где и живёт, пока за ней не явится Луна. В прошлом году Каденс провела с ней неделю.
— А по-моему, это прелестно, — подала голос Рэрити. — Мы можем чем-то помочь?
— Ничем, — ответила Твайлайт. — Она безвредна. Если, конечно, не поддаваться её искушениям.
Вечером, когда Твайлайт отошла ко сну, Мара уже поджидала её в постели.
Твайлайт нахмурилась:
— Я же сказала: в гостевую.
Та не пошевелилась. Мара растянулась на простыне во всю длину, открывая взору тонкие изгибы груди, талии и ног, ухитряясь как-то демонстрировать всё и ничего одновременно. Казалось невозможным, чтобы такие длинные ноги поместились на кровати, но куда там.
Твайлайт отвела взгляд от тела и одним прыжком оказалась рядом. Нахалка. Это её, Твайлайт, кровать! И какая-то наглая, слабая на передок фантазия её отсюда не прогонит.
— Знаешь, — прошептала Мара, — я тебя ждала.
— Ага. Иди к себе в комнату. Или спи. Мне без разницы где.
— Врунишка.
Мара подобралась к ней сзади. Ночью, в темноте, она была на порядок крупнее Твайлайт. Длинные, изящные ноги обвились вокруг тельца принцессы и крепко прижали к груди. По спине той разлилась прохлада.
— Я тут пытаюсь уснуть.
— Ты уже спишь, глупая.
О, теперь понятно, почему они лежали в обнимку на громадной книге, парящей в небе над Понивиллем. Твайлайт недовольно нахмурилась.
— Осторожнее с собственными мыслями, — шёпот Мары на паучьих лапках прокрался в её уши.
Она завертелась в объятиях искусительницы.
— Что ты хочешь?
— Тебя. Луна нынче такая бука. Ну а ты? Мы могли бы править миром, Твайлайт Спаркл.
— Лучше предложи, чего хочется мне, а не тебе, — фыркнула Твайлайт.
— А что хочет Твайлайт Спаркл? — Хищная улыбка подмигнула блеском звёзд. — Быть может, знаний? Запретных знаний?
Слова прозвучали угрожающе. Твайлайт попыталась отстраниться, но Мара держала крепко. Наконец, поняв, что сопротивляться бесполезно, она успокоилась.
— Знания не бывают запретными. Во зло и во благо можно применить что угодно. А это уже зависит от пони.
— Какая наивная. Твоя юность так сладка, Твайлайт, я могла бы вкушать её всю ночь. — Мара прижалась носом к её шее и глубоко вдохнула. — Думаешь, в книгах есть всё? Всё, что нужно узнать, прочесть с пыльных страниц. Безвредное и безобидное.
— Письменность величайшее достижение в истории, — ответила Твайлайт. — А ты, чудовище, паразитируешь на моих снах. Не притворяйся, что можешь меня чему-то научить.
— Притворяться? Нет, ни к чему притворяться, — прошелестела Мара.
Она расслабила объятия и раскинула ноги, открывая голодному взору Твайлайт запретные места. Шов прочертил её плоть от паха от подбородка, и тело Мары раскрылось подобно книге. Её кости, органы и ткани были испещрены строками чёрных букв. В воздухе разлился жар калёного железа.
Твайлайт читала всю ночь напролёт. Истина, как всегда и бывает, скрывалась на полях.
Присутствие и отсутствие
Рамбл не спал.
Ночь выдалась жаркой для поздней осени, не помогали даже распахнутые окна. Ветерок не дул даже слабый, и занавески безвольно свисали с гардин. В душном воздухе за окном тихо стрекотали цикады, дивясь своей такой долгой жизни.
Шёрстка взмокла от пота. От влаги, казалось, зудит всё тело. Рамбл заворочался под простынёй и лёг на другой бок, силясь хоть как-то сбежать от духоты. Махом расправил крылья, обдав себя ветерком, но и этой прохлады уже не стало спустя миг. Прелый воздух плавился над каждой клеточкой его неприкрытой шкуры. В отчаянии Рамбл перевернулся на спину и сбрыкнул простыню, оголив живот.
Он сильно устал, нет, даже не так — вымотался. Весь полдень он проиграл с Метконосцами, потом до самого захода солнца брат учил его летать — физическая активность опустошила растущий организм. После ванны пегасёнок без сил рухнул на кровать, думая, что закроет глаза и не шевельнётся до утра.
Этому не суждено было случиться. Несмотря на усталость, сон никак не приходил. Пегасёнок уставился в потолок и попытался прогнать лишние мысли. Да, надо просто расслабиться — сон тогда и придёт.
Но мысли назойливо вертелись в голове. Только он закрывал глаза, как в памяти оживал прошедший день: как играл в салки с Метконосцами, как носился за ними, а потом сам убегал. Сегодня он внезапно осознал, насколько сильно троица изменилась за годы, а благодаря этому увидел изменения и в самом себе. Они больше не кобылки, а почти молодые взрослые. У него перед глазами вдруг предстал тот миг, когда Эппл Блум оглянулась через плечо и поймала его взгляд…
Нет, не думать! Он помотал головой и перекатился на живот. С такими мыслями сна точно не видать. Рамбл сосредоточился на тонкой хлопчатой простыне и секунде блаженной прохлады, пока простыня под телом не нагрелась до той же изводящей температуры, что и всё прочее в комнате.
Он сунул копыта под подушку. Ну, хоть там ещё чуть-чуть свежо. Мог бы он протянуть ноги чуть дальше, это было бы похоже на воды пруда у Белохвостой рощи, где глубоко, прохладно и не видать дна. С тяжёлым вздохом Рамбл прикрыл глаза. Усталость, таившаяся на задворках сознания, медленно овладевала им, тело всё глубже утопало в матрасе.
Копыто задело что-то под подушкой. Что-то податливое, волокнистое, упругое. Складку наволочки? На секунду в полусонном мозгу вспыхнуло мимолётное любопытство, но накатывающая волна изнеможения была слишком сильна, чтобы ей сопротивляться. Ни о чём больше не думая, он провалился в сон.
Утром Рамбл проснулся свежим как огурчик. От ночной истомы не осталось и следа. Он потянулся всем телом и уже собирался вскочить с кровати, когда заметил что-то прилипшее к переднему копыту.
Чёрный волос. Пегасёнок поднес его к мордочке. Волос был выдран, покрыт грязью и пах землей.
Рамбл покосился на подушку: ничего аномального, подушка как подушка. Он потянулся к ней, на секунду заколебался, а затем перевернул её. Под ней ничего не было — лишь старая хлопчатая простыня, на которой он спал с детства.
Странные дела. Он махнул копытом, чтобы стряхнуть выпавший волосок, и полетел на первый этаж готовиться к новому дню.
Весь день холодало. Как сказал Тандерлейн, его брат, приближается холодный фронт. К тому времени, как Рамбл погасил свет и улёгся в постель, за окном убаюкивающе барабанил тихий ночной дождь.
Через пару часов Рамбла разбудил полный мочевой пузырь. Пегасёнок вздохнул и попытался понять, не светает ли за окном. А то, может, стоит просто поваляться, не обращая внимания на растущее, смутно болезненное давление в паху. Но облом: не видно было ни зги, а до рассвета ещё ждать и ждать. Рамбл выбрался из-под простыни, побрёл в туалет и, сделав свои дела, плюхнулся обратно на кровать, готовый сразу отдаться объятиям сна.
И когда сон уже почти незаметно подкрался к нему, в темноте скрипнули пружины. Рамбл мгновенно очнулся — и замер, не сводя взгляда с окна. Матрас за спиной ушёл вниз, словно на него кто-то лёг.
“Тандерлейн, — подумал Рамбл, напрягшись всем телом от страха. У него перехватило дыхание. — Это Тандерлейн. Услышал, как я ходил в туалет, и зашёл проверить”.
Но Тандерлейн молчал; Рамбл весь обмер, не смея перевернуться. Сердце бешено колотилось в груди. К горлу подкатил липкий безотчётный страх, застыл на языке, готовый вырваться криком.
Нет-нет-нет… Усилием воли пегасёнок загнал страх обратно. Это всё понарошку. Воображение разыгралось — сон такой. Только-то и надо сделать, что перевернуться и увидеть, что кровать пуста. Он собрал всю свою храбрость в копыто и принялся отсчитывать, чтобы потом повернуться и с облегчением выдохнуть.
Но каждый раз, доходя до нуля, он мешкал. Храбрость из раза в раз подводила. Через какое-то время за окном посветлело и рассвет прогнал прочь тьму, а в коридоре раздались шаги, дверь в спальню отворилась, и голос Тандерлейна…
— Просыпайся, соня, завтрак пропустишь!
Шаги не спеша протопали по коридору, спустились по лестнице и стихли на первом этаже. Рамбл медленно повернулся, готовый чуть что завопить и броситься бежать, но на кровати ничего не было. Пусто — всю ночь было пусто.
Всё-таки просто сон. Но вниз Рамбл спустился на едва держащихся ногах.
Рамбл почти забыл о кошмаре. За день, на уроках и после школы, яркое осеннее солнце выжгло ночные воспоминания, и те испарились, что бусинки утренней росы со стебля травинки. Если не считать легкой усталости от недосыпа, витающей рядом, казалось, что прошлой ночью как будто ничего и не было.
К вечеру, однако, ощущение жути вернулось. С заходом солнца ему начало казаться, что в пустых комнатах слышны чьи-то шаги, а в их доме, безупречно чистом, витает запах сырой земли и гниющих волос. С каждым часом становись всё страшнее.
В какое-то мгновение он подумал, не попросить ли о помощи брата. Тандерлейн не стал бы возражать… мог бы, конечно, потом долго подтрунивать, но с радостью согласился бы поспать вместе, только попроси. Он и раньше этого не чурался, когда темнота слишком пугала маленького Рамбла.
“Мне просто приснился кошмар”, — пегасёнок одёрнул себя.
Он уже жеребец, почти взрослый. Темноты и кошмаров боятся только жеребята. Он пожелал брату спокойной ночи и пошёл к себе в спальню.
Рамбл прикрыл дверь и осмотрел замок. Тот появился недавно: однажды, ещё летом, Тандерлейн установил его без спроса и потом объяснил, что Рамбл достиг возраста, когда ему может понадобиться уединиться. Тогда Рамбл его не понял — теперь же, вспоминая взгляд, которым наградила его Эппл Блум, и её стройный грациозный силуэт, бегущий по осенней траве, он о кое-чём догадывался.
Но замком не отгородишься от кошмаром. Рамбл захлопнул дверь, но запираться не стал. Затем выключил свет и неподвижно замер во тьме.
Ничего не изменилось. Всё, что было в комнате, осталось абсолютно таким же, как при свете. Им-то ничего, конечно, только его головушке существует разница между “темно” и “светло”. А всему остальному, всему осязаемому и настоящему, на это по барабану.
Он стоял в темноте и дышал, пока сердце не прекратило стучать как бешеное. Затем, через какое-то время, шагнул к кровати и забрался под одеяло. То было особо плотное.
Рамблу приснилось, что в комнате кто-то шумит. Он очнулся и на секунду, охваченный паникой, даже забыл, почему лёг с выключенным светом.
Он успокоил сбившееся дыхание. Вдохнул, выдохнул — как в полёте. Под толстым одеялом было тепло и спокойно. Хоть это и лишь кусок материи, оно было словно несокрушимый щит против тьмы и всего, что она скрывала. Там могло притаиться что угодно, но покуда он под одеялом, бояться нечего.
Рамбл перевернулся на другой бок. Копыто зацепилось за что-то под одеялом; нитка, наверное, за скол в роговице. Он потянул на себя — нитка оторвалась со звуком, будто от выдернутого волоса — и устроился поудобнее.
В комнату проникало достаточно света уличных фонарей, чтобы были видны очертания предметов. По-прежнему пусто. Не то чтобы он ждал чего-то, но хоть можно вздохнуть с облегчением. Только коридор в дверном проёме чернел непроглядной тьмой.
Рамбл опустил веки, и постепенно его сморил сон.
Естественный отбор
Флаттершай стояла на лужайке перед домиком и хмуро глядела на кашу.
Каша не оставляла сомнений в своей принадлежности к царству птичьих: всё вокруг было усеяно перьями. Многим пони не пришло бы и в голову, что от одной птички может остаться столько оперения, однако Флаттершай видела такое не впервой и знала, как это происходит.
По большей части это был бесцветный белый пух, усеивавший лужайку от края до края. Но кое-где её глаз подмечал более крепкие маховые и покровные перья серого цвета с пятнами синего. Значит, голубая сойка… о, а вот и голова. Как правило, у птиц не очень-то выразительные морды, но у этой пташки вид был довольно удивлённый.
Замечательное начало дня. Флаттершай ещё даже позавтракала, а уже убирает за кем-то — лаской, наверное, или лисой. Характер у этих зверюг не из приятных, и что бы ни съело пернатую бедняжку, оно разорвало её на части.
— Никто ничего не видел? — уточнила она у сидевшего рядом Энджела. Кролик покачал ушастой головкой.
Другие животные, обитавшие в доме Флаттершай, держались на почтительном расстоянии и не мешали. Они не боялись — они же дикие, и смерть для них просто одна из составляющих жизни. Безвременная кончина сойки, может, и необычна для лужайки рядом с её домиком, но не для леса. Если животное не намеревается полакомиться мясом, оно вряд ли будет вертеться у свежего трупика, а пегаска и так неплохо их кормила.
Она поглядела вдаль, где темнела рощица, граничащая с Вечнодиким лесом. Где-то там спал хищный зверь с набитым брюхом. Но в чём можно винить дикое животное? Лиса, ласка, рысь — хищники ведут себя сообразно своей природе. Чуть попозже надо будет наведаться в лес и отыскать незваного гостя. Пара слов вполне убедит его не возвращаться.
Флаттершай начала сметать перья в кучу. В отличие от её питомцев, у других пони могут возникнуть некоторые вопросы. Иногда им не хватало её понимания, что такое дикая природа.
Даже под полуденным солнцем в роще близ домика Флаттершай царила тень. Половина листьев на деревьях облетела с приходом осени, но оставшиеся — в своём буйстве красок — умудрялись не пропускать солнечные лучи. Мягкий, поросший мхом полог леса был погружён в вечные сумерки.
Флаттершай принесла с собой всё, что осталось от сойки. Она вытряхнула перья, голову и кусочки требухи из свёртка, обтёрла мешковину о свежий мох и затолкала обратно в сумку.
— Ау? — позвала она. — Если ты рядом, можешь меня не бояться. Я только хочу поговорить.
Ответом ей была лишь тишина. Пегаска прождала несколько часов, намереваясь проводить голодного хищника домой, но кроме одного любопытного бурундука и очень терпеливой змеи к ней никто не явился. Наконец, солнце начало клониться к горизонту, и она, вздохнув, подсадила бурундука на ветку подальше от рептилии и распрощалась с обоими.
Некоторым тайнам, похоже, суждено остаться неразгаданными.
Всё следующее утро Флаттершай провела в Понивилле, бегая по делам. Ещё не порозовело небо на востоке, а она уже была на ногах и вернулась домой далеко за полдень, нагруженная продуктами. Скоро пора обедать — она давно хотела приготовить свежий салат из рукколы и помидоров.
Флаттершай замерла у самого входа. Крепкая дубовая дверь была вся покрыта царапинами, а порог усеивала тонкая стружка.
Пегаска внимательно изучила отметины и осмотрелась. В ближайших кустах и траве, кажется, никто не прятался. Она медленно отворила дверь, шмыгнула внутрь и заперлась.
— Кто-нибудь знает, кто поцарапал дверь? — спросила она у зверьков в гостиной. Кое-кто из них даже прекратил играться и посмотрел в её сторону, но не более.
Честно говоря, было бы удивительно, если бы хоть один мог внятно ответить. Она любила всех своих друзей, но, Селестия помилуй, особого ума в их маленьких головушках не водилось. Даже Энджел, самый давний её помощник, с трудом понимал сложные чувства пони. Видимо, для кроликов мир выглядит проще.
Тут пригодится помощь того, кто не спит после захода солнца и сможет проследить за домиком ночью. Она вспорхнула к балкам, где в тени сидел, нахохлившись, едва различимый силуэт.
— Здравствуй, Филя, — прошептала она, усаживаясь рядом. Тот проснулся и неторопливо поднял веки, пегаска поманила его копытом, и он наклонился, чтобы выслушать указания.
На следующее утро Филя пропал. Флаттершай несколько часов летала по лесу и останавливалась у каждого дерева с дуплом, где могла бы обитать сова. И в некоторых действительно жили филины — но совсем не тот, что нужен был ей.
Домой она возвратилась поздно и опоздала к обеду, чему голодные лесные зверушки не обрадовались. Она извинилась и насыпала птицам зерна, нарезала дыню для черепах, а Энджелу вручила посахарённую морковку. Никто не знал, куда подевался Филя.
Вскоре село солнце. Животные отдались во власть биологических ритмов. Флаттершай грелась у камина, крепко задумавшись. Рядом посапывал Энджел, то и дело подрыгивая ножками во сне. Интересно, задумалась она, он за кем-то гонится или убегает?
Очень вероятно, что в лесу по соседству поселился какой-то зверь. И он, этот зверь, в её маленьких друзьях видел весьма доступное лакомство. Ничего возмутительного в этом не было; в конце концов, кошки заслуживали точно такое же право на жизнь, как птицы, хоть пернатым и могло это не нравится. Кошки просто следовали инстинктам.
Но, так или иначе, нельзя позволять дикому хищнику безнаказанно наведываться к ней домой. Жилище Флаттершай — островок безопасности. Пускай в лесу за окном бал правила дикая природа, однако внутри этих стен она, Флаттершай, была богиней.
С этим нужно было как-то разобраться. Пегаска заботливо уложила Энджела в корзинку и сама отправилась готовиться ко сну.
Из объятий грёз Флаттершай вырвал шум у двери: кто-то скрёбся. Она прислушалась сквозь зыбкую пелену полудрёмы.
Ничего из ряда вон выходящего, в конце концов у неё жило несколько десятков животных с когтями — кто угодно может проситься в спальню. Как правило, она просто не обращала внимания на назойливого нарушителя спокойствия, пока тот, устав, заскучав или обидевшись, не уходил в другое место.
Посему она не стала выбираться из-под одеяла.
Через какое-то время скребущие звуки прекратились. Пегаска улыбнулась и снова погрузилась в пучины сна.
Поутру животные заметно нервничали, и Флаттершай их прекрасно понимала: кто-то изодрал почти все стены и двери в доме. Только её спальня и подвал, запертый наглухо, не пострадали от когтей неведомого вандала. Во всех же остальных комнатах пол был усыпан стружкой и штукатурной крошкой.
Она на скорое копыто пересчитала всех. Недоставало пары птиц, но тут не скажешь наверняка: пернатые прилетают и улетают когда вздумается, не задерживаясь подолгу. Насест Фили под потолком, вон, до сих пор пустовал.
— Энджел, — обратилась она к кролику, — если у тебя есть какие-то соображения, я с радостью их выслушаю.
Тот ничего не сказал, впрочем, как всегда. Они вдвоём приступили к уборке.
— Постой, — удивлённо переспросила Твайлайт Спаркл. — Он внутри твоего дома?
— Похоже на то, — ответила Флаттершай. — Иначе я просто не представляю, как бы он смог исцарапать все стены.
Твайлайт замерла с открытым ртом, осёкшись на полуслове. Одарила её странным взглядом — она так по-хитрому её оскорбила? Но следом молча кивнула: какое оскорбление — это же Флаттершай, и ведёт она себя, ну, как… Флаттершай.
— Тебя это не беспокоит? Ты не переживаешь, что ночью может что-нибудь случиться?
— Я живу с медведем, — заметила Флаттершай. — А ты с драконом и перевоспитанной чародейкой, строившей безумные планы по уничтожению мира и самого времени, чтобы отомстить. Ещё я дружу с всемогущим воплощением хаоса. Так что, нет, царапающего стены зверя у себя в доме я не боюсь.
— Но при этом тебя, ну, — Твайлайт с сомнением посмотрела на неё, — до сих пор порой пугают пони?
Флаттершай, пригубив чай, поставила чашку на стол.
— Пони могут быть подвержены злу, Твайлайт, зверями же просто движут инстинкты. Они не страшны, надо просто их понимать.
На следующую ночь Флаттершай уже была готова, когда её разбудят скребущие звуки.
Она выпорхнула из постели, делая плавные, бесшумные взмахи крыльями. Подлетела к двери. С каждой секундой шуршание становилось всё громче.
Флаттершай попыталась представить, каких же габаритов должен быть зверь, чтобы так трясти дверь. Весьма, рассудила она, крупный — размерами не медведь, но где-то примерно с пони.
Пегаска, набрав в грудь побольше воздуха, собралась с силами и распахнула дверь.
Ничего. Лишь чернота. В темноте Флаттершай осмотрела гостиную, пол и, так как некоторые животные любят прятаться под крышей, потолок. По-прежнему ничего.
Тишину нарушало лишь мирное посапывание зверушек. Оно успокаивало и убаюкивало её не хуже дождя, накрапывающего по стеклу. Ещё пару минут она тщетно обшаривала дом в поисках виновника всего этого безобразия, пока, наконец, не сдалась и возвратилась в постель.
Этой ночью Флаттершай снилось, как она гонится за кем-то. А потом — как гонятся за ней. Снилась охота, кровь, сырая плоть. Снились друзья и враги — как она смеется, парит, плывёт, даже спит с ними. Иными словами, совершенно обыкновенные сны. О таких, может, стыдно заикнуться в беседе, но видеть их не предосудительно.
На следующий день подруги ей говорили, что она чаще улыбается. Громче смеется. Что-то в ней преисполнилось живости.
Ночью, когда зверь снова заскрёбся, Флаттершай была ни в одном глазу. Она прождала с самого вечера. Бесшумная, будто ястреб, она пролетела над спальней, неспешно отворила дверь и опустилась в коридоре.
Царапанье доносилось из гостиной. Флаттершай подождала, пока глаза привыкнут к бледному лунному свету, льющемуся из окон, а затем шагнула к лестнице. Шум становился громче.
К скрёбу прибавилось странное утробное ворчание. Флаттершай замерла у края лестницы. Затем медленно — по ступеньке за шаг — начала спускаться, предусмотрительно не наступая на скрипучие места. Она хорошо этому научилась за то время, когда ночью приходилось бесшумно ходить по дому, чтобы не будить зверьков. В считанные мгновенья она была внизу и тут увидела источник шума.
Это был пони. Пегас. Сгорбился над чем-то, рвёт копытами. Видимо, Флаттершай невольно ахнула — существо встрепенулось и обернулось на звук. Вся морда была вымазана в крови. Но отчётливее всего было видно его глаза: ярко-голубые огоньки, тлеющие во тьме. Ярко-голубые, как у неё, горящие похотью, голодом и дикостью. Не-Флаттершай разинула пасть, обнажая острые как бритва зубы, кто-то вдруг закричал, и тут…
Флаттершай очнулась, лежа на кровати, и подавила рвущийся крик. Тело будто парализовало. Но наваждение быстро таяло, оставив в памяти лишь горящие глаза, пока через миг не забылись и они, а Флаттершай уже не понимала, чего так перепугалась.
Вдруг у неё перехватило горло. Она захрипела, закашляла — и схаркнула клочок пуха. Пушистое пёрышко сиротливо спланировало на матрас, приковав к себе взгляд.
В глубине домика, кажется, опять заскрёб неведомый гость.
Надо бы пойти проверить.