Фоновая Пони

X — Зеленый — это новый розовый

Внимание! Пока на сторис не добавили поддержку цветовой разметки, более полная с точки зрения форматирования глава доступна на GDocs.

Напоминаю принципы альтернативного способа разметки:

Имя Лиры, обозначаемое зеленым, здесь изображается курсивом. Остальной курсив в этой главе к Лире отношения не имеет.

Ядро проклятья, обозначаемое магентой, здесь изображается подчеркиванием.

Новый цвет, голубой, здесь обозначается курсивом и жирным

Также вашему вниманию доступна скомпилированная pdf версия для черно-белых читалок с 6и дюймовым экраном (или больше, само собой). В которых эти текстовые эффекты обозначены другими шрифтам и другим тоном.

Версия на fb2 от fox_1047 и MOBI от него же Зеленый выделен жирным, пурпурный — курсивом.

//////////////////////////////

Дорогой дневник,

Действительно ли все в этом мире требует исправления? Если подумать, неужели все пони столь несовершенны, что нуждаются в «ангелах-хранителях», подобных мне, что чуть что тут же прилетят им на помощь? Я знаю, что я, проклятая или нет, здесь, в этом городе, нахожусь с некой целью. Но разве за выбор каждого аспекта этой цели отвечаю я сама? Пешка я или игрок в этой странной судьбе, которой заставили меня следовать некие силы?

Предположение, что моя судьба предопределена некой целью или судьбой указывает на идеальность мира. Тогда что же исправлять в мире, что и так идеален? Все больное и неправильное выйдет на свет и попросит о том, чтобы о нем позаботились?

В попытке найти структуру и порядок в моей жизни, я изо всех сил пытаюсь наметить черты рациональности всего, что я наблюдаю. Есть нечто благородное в подобном поиске. Но… божественен ли также этот поиск по своей сути?

Нет ничего хорошего в том, чтобы пытаться заставлять пони или чего бы то ни было двигаться в строго определенном направлении. Я не всегда это осознавала. Подобные уроки чуть не обожгли меня в итоге. К счастью, я преодолела эти испытания, сохранив все конечности и даже все волосы в гриве. Хотела бы я сказать то же самое о своем разуме.

Иногда самые прекрасные, самые умиротворенные и идеальные вещи в жизни танцуют свой танец как пьяные. Для постороннего взгляда это выглядит забавно, но потом ты вдруг осознаешь, что это весь мир подобен мечущемуся по неведомым бурным морям кораблю. Твердо стоять на копытах можно только болтаясь по всей палубе. Хаос и непредсказуемость — самые сложные танцевальные движения, какие только есть. Но едва я опробовала эти очаровательно уникальные па, вальсировать другим способом мне уже гораздо сложнее.

И зачем мне даже пытаться? Это как звук хлопка одним копытом, или то, как выглядело ваше лицо, прежде чем родились ваши родители, или как… как…

Знаете что? Давайте просто перейдем к моменту, когда что-нибудь происходит.

Через пять дней после того, как началось мое проклятье, я была вонючей потной образиной. Ну или по крайней мере так я себя представляла. Я не хотела находиться рядом с другими пони достаточно долго для того, чтобы видеть их омерзение или иначе я рисковала узнать, насколько низко я в действительности пала. К тому же каждый раз, когда я наблюдала, как лица горожан теряли осмысленное выражение, и чувствовала обрушивающийся на меня холод проклятья, я ощущала, как какая-то частичка внутри меня умирает. Это была та самая частичка, которую я пыталась выудить из глубин своей души с того самого дня, когда добрый жеребец убедил меня слезть с карниза ратуши Понивилля.

С величайшей храбростью, я двинулась исследовать свою новую жизнь в заключении. Все, что было у меня за душой, — это золотая лира и изношенная седельная сумка, полная бессмысленных вещей. При мне, конечно, было несколько битов, но практически все они растворились в первых беспомощных попытках заказать еды в ресторанах или снять комнаты в отелях, только лишь для того, чтобы пораженные амнезией официанты и коридорные вышвыривали меня вон из своих заведений в гневе и растерянности.

А потому мне оставалось только ходить по улицам Понивилля в одиночестве, блуждая бесцельно, страдая от нехватки сна, пищи и ясности разума. Я пыталась медитировать над словами жеребца. Я пыталась выстроить для себя маяк надежды в сознании, к которому я могла бы стремиться. Я шагала за вьющимся в воздухе запахом сумасшедшей пони, за сном безумца и, само собой, этого едва ли было достаточно для наполнения моего желудка. Так я вдруг обнаружила, что пала до копания в помойке посреди парка к северо-востоку от Понивилля. Закусив губу, я занималась этим постыдным делом, размышляя о том, как же я вообще смогла дойти до такой отвратительной степени отчаяния. Несмотря ни на что, я должна была продолжать, я должна была найти что-то, что сможет поддержать во мне силы. Мне необходимо было продолжать жить в ожидании следующего дня в этом морозном и забывчивом мире.

И после этого… что тогда? К чему я стремилась? Какова была моя цель в этой кошмарной пустоте, которой казался этот город, в которой я не могла позволить себе ни еды, ни дома, ни друга, ни будущего? Я не могла думать. Я не могла спать. Я не могла улыбаться. Я не могла…

— Не-а! — сказала она, копаясь розовыми копытами со своей стороны мусорного бака. — Я тоже его не вижу!

— Мммфф… — пробормотала я при этих мыслях. Потом я осознала, что этот голос не принадлежит моему сознанию, ибо он был слишком уж… звонким. Моргнув, я подняла взгляд, тут же увидев пару ярких голубых глаз, обволакивающих собой мои изнуренные отражения.

— Зачем ты вообще, для начала, его швырнула в мусор, глупая?

Мои глаза дернулись. Я ощутила, как корежит мое лицо конвульсия, когда я провела копытом по растрепанной гриве.

— Я… о… эм… — я сглотнула. Я посмотрела в мусорный бак, потом на копыта, потом обратно на странную розовую незнакомку, которая вдруг явилась из ниоткуда и склонилась над баком. — Охххх…

— Хихихихи! — фыркнув, захихикала она. — Ты похожа на пони, которой надо помочь найти голос!

— Мой… голос?..

— Как ты вообще умудрилась потерять свой голос в мусорном баке? — она сделала глубокий вдох и всунула свою кудрявую голову целиком в бак. Ее голос прогудел эхом: — Я обычно храню свой у себя в горле, если я не пою, конечно. В таком случае мне куда больше нравится, когда он у других пони в ушах. Эй, ты случаем не потеряла ухо, а? Я слышала, некоторым пони нравится таскать с собой свои уши. Печеньки кукурузные, в смысле.[1] Ну так что?!

Она высунула обратно голову наружу. Ее макушку венчала корона из банановой кожуры и грязного подгузника.

— Именно потому ты не говоришь? Потому что ты все время орешь на ворон, чтоб отпугнуть их от своих кукурузных полей на ферме?

— Кто… вам сказал, что я не могу говорить?

— Ну, а теперь я запуталась, — нос ее сморщился, когда она склонила голову на бок в задумчивости. Она почесала подбородок, и мусор, скопившийся у нее на голове, лениво соскользнул на парковую дорожку. — Какая же пони в здравом уме захочет, чтоб вороны съели всю ее кукурузу? О!

Она широко улыбнулась.

— Ты ищешь пугало для ворон! Конечно! Но… — она прищурилась, опустив взгляд на мусорный бак. — Разве пугало сюда влезет?

— Я…

— Может, ты его порезала на маленькие кусочки? Превратила их в пугала для мух?

— Кажется, мне пора идти… — съежилась я и начала задним ходом отдаляться от бака.

— Эй! — она вытянула копыто и удержала меня на месте. — Хихихи! Нечего стыдиться! Ты не единственная пони, которой нравится прятать везде всякие штуки на случай необходимости!

Она метнулась к ближайшему дереву и сунула копыто в плотно переплетенные ветки.

— Вот как я, например! — она метнулась назад, ко мне. — На, держи мячик.

Я ахнула, обнаружив, что держу в дрожащих от голода копытах резиновую сферу.

— Что… что это…

— Пони думают, что я странная, потому что я везде в городе оставляю мячики. Когда я впервые встретилась с Рейнбоу Дэш, я ей сказала, что пока я не додумалась насчет этого, я их носила всегда во рту. А потом она вдруг почему-то засмеялась.

— Эм…

— Учитывая, сколько раз эта спортивная пони отскакивала от земли собственным лицом, я думаю, Дэши меня понимает…

— Эй… я тебя знаю.

— Правда?

Я содрогнулась. В голове моей сверкнули воспоминания об организации сюрпризной вечеринки для Твайлайт. Еще более ледяные воспоминания о том, что я — единственная пони, что может помнить о той договоренности, чуть меня не убили. Я уже видела раньше эти голубые глаза. Радость на лице этой пони была подобна холодному айсбергу, утаскивающему меня в кошмарные глубины минувших дней.

— Неважно. Мне правда пора идти. Можете оставить этот бак себе…

— Я и мусорный бак? Фффу! — скривилась Пинки Пай. — Что же может быть веселого в такой вечеринке?

Я не поверила своим ушам. Это все виноваты, определенно, холод, голод и безумие. Внезапно мне стало любопытно.

— Вечеринка? Вы… вы помните?

— Конечно же я помню, что делать на вечеринках! В тот день, когда я получила Метку, я себе сказала: «Пинки, с этого момента ты будешь делать две вещи каждое утро. Ходить, как положено, в туалет, а потом устраивать веселье, а не наоборот» Ну, думаю, даже не надо говорить, что мне с моей семьей пришлось отмывать ковер шампунем еще несколько лет. Так что угадай, какой путь для карьеры я себе выбрала!

— Нет, я имею в виду, вы помните меня? — спросила я. — Мы виделись совсем недавно. Прямо перед Праздником Летнего Солнца.

Пинки Пай захихикала и закатила глаза.

— Оооооо, девочка, не говори глупостей! Это же праздник! Я разговаривала со всяяяяяяческими пони и до него и после! Потому что я ведь много чего организовывала, понимаешь? Так что, пожалуйста, извини, если я забыла твое имя.

— Но…

— Нет, нет, погоди! Дай угадаю! — Пинки наморщила нос, погрузившись в показные размышления. — Ыыыннххх…ынннххх… Минти? Нет. Может, Садси?[2] Ну, знаешь, потому что у тебя так блестит грива! Нет? Хммм… Гато? Не, не похоже, чтобы ты когда-нибудь бывала в Мэрдриде.

— Кхм, — я прочистила горло и пробормотала: — Хартстрингс.

— Лира? — добавила она.

У меня перехватило дыхание. Я подняла на нее дрожащий взгляд.

— Да, так и есть, — я чувствовала, как слезы скапливаются у меня в уголках глаз. — Именно так. Откуда?..

— Ну, если бы тебя звали Кусочек Сыра, то тогда почему же ты выглядишь так, будто не ела ничего уже давно? — Она заключила меня в сестринские объятья. — Поскакали, Лира! Займемся печением!

— Печением?

— Мммхммм! — она потащила меня за собой в центр города. — Как раз способ тебя накормить, как думаешь?

— Вы… вы работаете в пекарне?

— О, разве ты не знала?

Пинки Пай завыла куда-то в пространство:

— Твоему крупу лучше бы позвааааааать на поооооомощь! Хихи. Кхм. Нет, правда, нам туда! Вкусные кусочки ждут тебя, моя добрая мятная кобыла!

— Знала я одну кобылку, с которой я выросла. Она была меня моложе, — говорила Пинки. — Типа она меня почитала, ну, понимаешь. Мы вместе пошли первый раз на дело, выбрались с каменных полей. Все здорово шло. Выжимали все, что можно. Во время Теплого Очага мы возили пряники в Торонтрот… заработали состояние. Как практически всякая пони, я ее любила и ей доверяла. Позже у нее возникла идея превратить перевалочный пункт для стражи на пути в Кантерлот в целый город. Девчонку звали Мэр Грин, и город, который она придумала, — это Лас Пегас. Она была великая пони, пони с мечтой и внутренним стержнем. И в честь нее не оставили ни плашки, ни знака, ни статуи в этом городе! Кто-то вставил ей в глаз кексик. Никто не знает, кто отдал этот приказ. Когда я услышала, я не разозлилась. Я знала Мэр. Я знала, что она упорная, говорит громко и городит глупости. Так что когда она явилась вся измазанная в глазури, я ее простила. И я сказала себе: «Такое пекарное дело мы себе сами выбрали» Я не спрашивала, кто отдал приказ, потому что он никак не был связан с пекарским делом!

— Эм… — я, одетая в передник и с передними ногами, измазанными по колени в смеси хлебного и кексового теста, поерзала, не зная, что сказать. Я стояла в центре кухни Сахарного Уголка, радуясь обилию столь теплых печей вокруг, но раздраженная неловкостью своего положения под обстрелом монолога Пинки. — Зачем вы мне все это рассказываете?

— Если подумать, то я без понятия. Но мне внезапно захотелось бананового дайкири.

— Чего бананового?

Одна из ближайших печей издала мелодичный «звяк!»

— Оооо! Первая партия готова! — Пинки Пай сжала зубами кухонную варежку для земных пони и вытащила наружу поднос горячих кексов. — Ммммм… чуешь? Обожаю запах ангельского тортового теста по утрам.

— Но сейчас же вечер.

— Ну вот, опять ты придираешься! — подавила смешок Пинки Пай. — Пекарное дело стоит на веселье и на том, чтоб делиться счастьем! Самое замечательное в создании угощений в том, для кого ты их делаешь! Вот, например, я всегда думаю о своих друзьях, когда пеку глазурованные удовольствия. Именно от этого они становятся гораздо лучше! В некотором роде, можно сказать, я запекаю по кусочку друзей в эти кексики.

Она протянула золотисто-коричневый кусочек мне на копыте.

— Вот. Попробуй. Всегда лучше проверять на вкус. Так узнаешь, выдавать ли клиентам шлем для их пути без возврата в земли взрывающихся вкусовых сосочков!

— Я… я… — я уставилась на этот вкусный, исходящий паром хлеб. Рот заполнился слюной, а глаза подернулись дымкой от его вида.

— Только… п-попробовать? — простонала я, и вдруг мой рот заполнился горячим восхитительным вкусом. — Мммммммф!

— Хихи. Глупая кобылка! — улыбнулась Пинки Пай, запихнув мне в рот еду. — Это ведь твои кексы!

— Ммммф! — я проглотила теплый кусочек, нежно держа в дрожащих копытах оставшийся. — М-мои кексы?

— Мы их все спекли для тебя! Для тебя и меня! — она широко улыбнулась. — Потому что ты тоже мой друг!

Что-то внутри меня выключилось… или включилось. Я и теперь не уверена до конца, что понимаю. Мои чувства мгновенно расплавились от сладкого удовольствия, когда я наполнила свой пустой желудок в мгновенье ока. Пинки повезло, что я не откусила ей копыто.

— Оооогоооо! Долбаный дым с трубой сверху вниз! Хихи! Наслаждаешься своей собственной работой, а, мятнощекая? Хихи!

— Я… — я задыхалась, восстанавливая дыхание после сметания еды без остатка. — Ммм… Да…

Я счастливо пошатывалась от ощущения чего-то съедобного у себя в животе.

— Однозначно хорошо поработала…

— Ну, впрягайся, кобылка, тебя ждет еще! Потому что там, откуда я это взяла, есть еще целая куча! — она подтянула несколько конусов для глазуровки и прочие кондитерские инструменты. — Займись глазурью, а я их сделаю Тройными О!

Я недоуменно на нее покосилась.

— Простите?

Она, фыркнув, захихикала в ответ и погремела банкой окрашенных в радужные цвета конфеток.

— Экстра, Экстра, Экстра обсыпанными!

— О… — я глухо усмехнулась и принялась усердно работать над тем, что должно было стать моим чудовищно потворствующим прихотям обедом. — Ну конечно.

— Эй, ты же должна улыбаться, зеленокопытая! Хихи. В конце концов, только это действительно имеет значение.

— Охххх… — я села, сгорбившись, на скамейку у дальней стены Сахарного Уголка.

— Живот разболелся? — спросила Пинки Пай.

Я пьяно улыбнулась вращающимся углам помещения.

— По-хорошему, — я почувствовала, как по горлу поднимается отрыжка со вкусом глазури и успела в последний момент прикрыть рот копытом. Расслабленно, полуоткрыми глазами я глядела через стол на Пинки. — Никогда не думала, что могу заглотить сразу шесть кексов.

— Хихи. Ты такая хрупкая.

— Как… — мой лоб нахмурился от серьезности вопроса. — Как, во имя всей зеленой земли нашей Селестии вы смогли заглотить четырнадцать?

— Моя бабушка всегда мне говорила, что у меня живот как у гидры, потому что его хватает на еду для четырех ртов.

— Неужели? — слегка улыбнулась я. — Ваша бабушка, похоже, остроумная кобыла.

— Ага. К сожалению, дорогая наша Бабуля Пай сыграла в ящик.

— Оооо… — я сочувственно поглядела на нее. — Мне очень жаль, Пинки Пай. Это от старости?

— Неа. Он на нее упал.

— О, — я моргнула, поерзала и обвела взглядом комнату. — Эм… это…

— Эй! — Пинки Пай выпрыгнула со своего конца стола и широко мне улыбнулась. — Хочешь увидеть, как жеребец обмякает?

Я моргнула, глядя на нее.

— Простите, что?

— И тогда я его ударил голыми крыльями! — гордо сказал Тандерлейн.

Клаудчейзер и Флиттер, стоящие рядом, захихикали, поддержав его одобрительными восклицаниями. Закат омывал их ярко алым по мере того, как вечер приближался к своему сверкающему концу.

— Ух ты, невероятно! — проворковала Флиттер.

— Он все-таки сам напросился, — добавила Клаудчейзер, сладострастно подмигнув.

— Ага, ну, — Тандерлейн почесал копытом свою мускулистую грудь и ухмыльнулся. — Ему не стоило совать свой клюв в дела нашей летной команды. Ну, знаете, некоторые пони говорят, что грифоны — редкий вид. А правда в том, что они не размножаются достаточно для поддержания нормального генофонда. Ну правда, как им быть? Единственное, что у них еще меньше, чем их мозги, это их…

— Быстро! — я метнулась к нему с широко распахнутыми глазами. Я дрожала, частично от холода, частично от знания того, что я собиралась сделать. — Нам нужен ваш героизм, Тандерлейн!

— А вы кто?.. — бросила мне уничижительный взгляд Флиттер.

— Шшш! — Тандерлейн вышел между мной и кобылками. — Вы же ее слышали! Похоже кому-то нужно опять пнуть по крупу!

Он прочистил горло и встал так, чтобы во всей красе показать двум девушкам мышцы на своих крыльях.

— В чем, говорите, проблема, мисс?

— Кто-то заметил отряд перевертышей, летящий к нам с запада!

— Перевертышей?! — лицо Тандерлейна исказилось, тогда как Клаудчейзер и Флиттер зашептались в удивлении. — Что ж, они почти настолько же плохи, как и грифоны!

Он моргнул.

— Почти…

— Идемте быстрее! — я махнула копытом и пошла к тротуару. — Нам необходим ваш опытный пегасий глаз, острый, как у орла!

— Безусловно! Мы не можем позволить перевертышам захватить Понивилль и… и… — он сощурился, обернувшись через плечо. — Что там вообще эти перевертыши делают, напомните?

Клаудчейзер и Флиттер пожали плечами.

— Скорее! У нас нет времени!

— Ладно! — Тандерлейн двинулся за мной. Я повела его на подозрительно пустой участок в центре площади перед ратушей. — Где они? Я не вижу ничего...

— Осмотрите горизонт, скорее! — указала я. — Нам надо определить, с каким количеством мы имеем дело!

— Но… — Тандерлейн поморщился и прищурил глаза. — Там же садится солнце! Трудно что-то разглядеть…

— Просто стойте здесь, — я указала на темное пятно на мостовой. — Но не отрывайте глаза от неба!

— Оххх… — Клаудчейзер сглотнула, уставившись на место, куда я его направляла. — Тандерлейн?

Ее сестра подавила смешок.

— Тихо, девочки! — проворчал он. — Я должен сосредоточиться, если хочу их там заметить!

Глядя вверх, он слепо вошел в мокрый круг жидкого клея. Его копыта остановились с чавкающим звуком.

— Хммм… — он храбро разглядывал пылающий западный горизонт. — Я вижу только стаю птиц. Мэм, вы уверены, что это?..

Закусив губу, я махнула копытом в воздухе. Пинки Пай выскочила из ближайших кустов и завопила прямиком в уши Тандерлейна:

— Бегите! Лунная Инквизиция!

— Ааааа! — Тандерлейн широко распахнул глаза. Его крылья забились, как у перепуганного цыпленка. Едва он поднялся в воздух, клей, держащий его копыта, потянул его резиновыми лентами вниз и сурово сдернул на землю.

— Уууфф! — крякнул он, растянувшись боком на площади. — Ууухх…

Клаудчейзер и Флиттер рухнули друг на друга, смеясь и неразборчиво вскрикивая. Пинки Пай поглотил истерический хохот и она, хрюкнув, упала на спину, пиная воздух ногами. Что же до меня, то я сидела среди них, сгорбившись, на задних ногах, прижав копыто к распахнутому рту. Уже вскоре ужасы нескольких прошедших дней растворились, и я с восторгом нырнула в головокружительное от частого дыхания море смеха.

Тандерлейну, естественно, было не смешно.

— Ыыынннх! Пинки Пай! — он метался и бился, стараясь содрать с себя наслоения прозрачного клея. — Ты только погоди, мои копыта до тебя доберутся!

— Ой, выше нос, ирокез! — Пинки Пай вытерла слезы со своего улыбающегося лица. — Хихи! Как будто я во что-то вмешалась между вами троими! Так или иначе ты к ночи все равно оказался бы весь липкий!

— Ну все! Иди сюда! — он бросился к ней, рыча сквозь зубы. С его крыльев опадали перья, пока он добирался на расстояние укуса до нас.

— Ааа! — я упала назад… в передние копыта Пинки Пай.

— Пора свинчивать, как задница алмазного пса, мятносулька! — Пинки Пай рванула меня за собой и мы одновременно бросились галопом к окраине городка, осиянные проклятиями Тандерлейна и хихиканьем двух разрумянившихся кобылок.

— Хахахаха! — рассмеялась я, чуть не споткнувшись о случайный древесный корень, что торчал из обросшей по краям кустами и деревьями дорожки.

— И это еще что! — Пинки Пай счастливо прыгала, бок о бок следуя за мной под опускающимися тенями вечерних сумерек. — Он потом попытался поставить ее в неудобное положение, сказав: «Готов поспорить, что ты никогда не ухаживала за своей гривой, потому что ни один жеребец не захочет к тебе приближаться, чтоб ее понюхать». И тогда Рейнбоу Дэш сказала: «Тебя на самом деле зовут Тандерлейном из-за того, что случается, когда ты переешь чимичанги!»

— Хихихихи!

— «Потому что эт не погодный отряд устраивает весь этот шум по средам после обеда! К настоящему грому должны ведь еще молнии прилагаться!» Хихи. Он, конечно, потом разозлился, но что он мог ответить? Дэши, может, сочинила не лучшую шутку, но подавать ее она умеет на отлично. Я ее знаю куда дольше остальных кобыл, и я очень радуюсь каждый раз, когда мне удается ее рассмешить. Потому что это ведь непростая игра, понимаешь? Например, почему фабрика радуг была полна крови?

— Хехех… Кхм. Сдаюсь. Почему фабрика радуг была полна крови?

— Потому что очень была рада видеть фабрику снежинок!

— Кхккк-Хихихихихи!

— Хехехехе… Ага, пегасий юмор. Привитый вкус. Но мне нравится острый соус практически во всем. Слышала, кстати, про мертвого морского змея, приехавшего в Клаудсдейл?

— Хихихихи… Мммм. Нет. А что с ним?

— Он умер!

— Кх-хах хах хах! — меня чуть не сшибло с копыт. Я держалась за счет сахара, эндорфина и недосыпа. Каким-то образом Пинки Пай оказалась клеем, что удерживал все это вместе. Как бы я ни замерзала, больше нигде в Эквестрии не было места, где бы я хотела быть, потому что там нет ее. — Ух ты, Пинки Пай. У тебя когда-нибудь кончается горючка?

— Уверена, у Тандерлейна, при всем его выхлопе, не кончается никогда!

— Хихихи…

— Только подумай. Если пегасу в жизни ничего не надо, кроме окончания «лагеря пердунов», неудивительно, что Тандерлейна выпустили с отличием! Дошло? «Выпустили»?

— Хехехех…

— И если подумать, Флаттершай тоже не суждено было закончить этот лагерь, — Пинки Пай почесала задумчиво подбородок. — Заставляет задуматься, что есть где-то параллельный мир. Измерение не только света и звука, но и метана!

— Фух… эм… — я подняла взгляд, чувствуя боль уставших от не покидающей меня улыбки щек. — Смотри, уже совсем тьма, не так ли?

— Фу! Ненавижу тьму! Тьма никогда не пишет письма Мамочке! — она улыбнулась озорной улыбкой и ухватила меня за седельную сумку. — Пошли, кое-что сделаем с тьмой, как думаешь?

— Что, например?.. Вааа! — ахнула я, когда что-то рвануло меня в сторону парка, в котором мы встретились много часов назад.

Высоко в небо взлетел еще один фейерверк, процарапав звездное небо, а затем взорвался над головой сверкающими и искрящимися яркими красками.

Я ахнула в восторге, сидя по центру поля. Пинки Пай тем временем прыгала от радости, вскидывая в воздух переднее копыто.

— Буу-йее! Получай, тьма, получай, необъятный простор философского томления духа и ненависти! — она широко улыбнулась мне, как дикая лошадь, сверкая зубами в мерцающих вспышках красного, желтого и синего. — Мне плевать, что говорит Твайлайт про Нейцше. Старый жеребец был набит этим делом до отказа. Насколько я себе представляю, чем больше ты смотришь в бездну, тем веселее бездна хихикает в тебя!

Я улыбнулась и протянула ей следующий фейерверк.

— Я так представляю, ты куда глубже и умнее, чем то, как пони тебя воспринимают, Пинки.

— Ммммм! Я люблю пироги в глубоких формочках! Особенно тыквенные! Скорее бы уже осень, чтоб я смогла добавлять сладкую кукурузу в качестве обсыпки! Как думаешь?

— Я думаю, тебя окончательно унесло.

— Знаешь, что еще унесло? — ухмыльнулась мне Пинки Пай улыбкой пироманьяка, поджигая фитиль фейерверка. — Ракету!

Салют унесся по спирали ввысь, слегка отклонившись к северу, и разорвался там в цветочном всплеске ярких золотых и желтых тонов.

— Хихихихи… — расслабившись, я откинулась спиной на траву, купаясь в мечущихся потоках света и пламени надо мной.

Мир вдруг вновь стал теплым и приятным. Это все оттого, что все мои страхи растаяли без остатка. Обняв себя и устроившись в траве, я наслаждалась чувством на моей шкурке и текстурой всего, что меня окружало. Почему я позволила отчаянию так стремительно поглотить меня в последнюю пару дней? Мне стоило бы быть умнее. Только если бы я сохраняла терпение, душевное равновесие и покой, то эта ситуация прошла бы куда глаже. Конечно же, это проклятье — вещь преходящая. Чем еще ей быть? Единственная постоянная вещь в этом мире — это смерть, и Пинки наглядно показала мне, что я какая угодно, но не мертвая.

— Забавно, — сказала я.

Пинки Пай хихикнула.

— Тебе лучше говорить чуточку поточнее, мятная кобыла.

— Хехе… — я перекатилась на бок и улыбнулась ей в сиянии очередного разорвавшегося фейерверка. — Я была уверена, что никто меня не вспомнит. Все, что случилось после того, как я встретила Найтмэр Мун, было бледным и пугающим. Это немного страшновато думать о том, с какой легкостью я поддалась безысходности. Но сегодня, Пинки Пай… Сегодня один из самых лучших дней, которые у меня были. Я задолжала тебе за то, что ты мне показала, что для меня потеряно не все…

— Правда? — широко улыбнулась мне Пинки Пай, поджигая еще один фейерверк. — Ты мне задолжала за это все?

— Мммм… Да. Спасибо тебе огромнейшее за то, что вернула меня к разуму, — я еще крепче обняла себя и закрыла глаза, умиротворенно улыбаясь. — Я уже могу видеть теперь маму и папу. Они, должно быть, с ума сходят от беспокойства по мне. Мне надо купить билет на первый же поезд до Кантерлота этим же утром…

— Ну, я рада, что у тебя сегодня был реально отличный день! — сказал голос Пинки Пай поверх шипения горящего фитиля. — Я бы очень хотела его с тобой провести!

— Хихихихи, — хихикнула я. — Но ты ведь провела! И я не могу себя представить счастливее. Клянусь, я как будто не могу избавиться от улыбки.

— Ну, круто! Мне нравится дарить пони улыбки! Особенно тем, с которыми я только что встретилась!

Я почувствовала, как мое сердце уходит в копыта. Что-то было не так. Веки мои, трепеща, распахнулись, а лоб нахмурился от кошмарного подозрения. Я медленно села, окончательно потеряв интерес к вспышкам цвета у нас над головами. — Погоди секунду… Что… Что ты в действительности имеешь в виду под «только что встретилась»?

— Ты, на мой вкус, крутая пони, с которой можно позависать, мятнопятнашка!

Мои губы беззвучно приоткрылись. Я моргнула несколько раз и пролепетала:

— Хартстрингс, — я сглотнула и повторила: — Меня зовут Хартстрингс.

— Лира?

Я медленно кивнула.

— Ага…

— Ну, если бы тебя звали Кусочек Сыра, то тогда почему же ты выглядишь так, будто не ела ничего уже давно?

— Но… но я… мы… — я сглотнула, сотрясаясь от удвоившейся, утроившейся дрожи, что становилась только хуже с каждой озаряемой вспышками над нами секундой. — Мы ведь пекли вместе кексики, разве ты забыла?

— Мммм… Кексики, — Пинки Пай чуть ли не истекала слюной. — Я бы вот прям сейчас совсеееееем бы не отказалась от них, с экстра, экстра, экстра

обсыпкой.

Ее голубые глаза загорелись, едва в ее мозги, как пуля, ворвалась еще одна мимолетная мысль:

— Эй, ты когда-нибудь слышала историю о Мэр Грин?

— Погоди… ты… — я помотала головой и встала на ноги. Мое дыхание обратилось в горячечные краткие глотки воздуха. — Ты… ты хочешь сказать, что не помнишь?

— Кого не помню? Мэр Грин? Эй, что произошло в Лас-Пегасе, остается в Лас-Пегасе, но я никогда не забуду старого друга! Откуда же я еще взяла «сунуть кексик себе в глаз»?

— Нет! Я имею в виду нас! Тебя и меня! Разве ты не помнишь кексики? Или шутку над Тандерлейном?! Или прогулку по лесу?! Или… или как мы пришли сюда?

— Эй! Фейерверкам надо всегда радоваться в компании! — сияюще улыбнулась Пинки, запуская еще одну ракету. — Сахаром клянусь, я очень рада, что ты ко мне заглянула, потому что иначе я бы почувствовала себя жуть как глупо, взрывая небо в одиночку!

Едва небеса расцвели выплеснувшейся на них радугой, она проворковала:

— Ооооооо… так… цветочно!

— Я… ты… это… — прошипела со злостью я и пробежалась копытом по голове, чуть не выдернув в итоге себе гриву с корнем. Мое тело дрожало так, будто готово было развалиться на части. Наконец я пропищала: — Мне пора…

— А? — Пинки Пай бросила мне удивленный взгляд. — Нууууу… Ты ведь только что пришла!

— Нет…

— Разве ты не хочешь погулять со мной и посмотреть на красивые фейерверки?..

— Нет! — крикнула я, прошипела я, борясь с накатывающей в горле волной рыданий. — Извини. Но мне пора!

— Не будь такой веселье-портючкой, Мяточка!

— Меня зовут Хартстрингс! — огрызнулась я, почти что плача.

— Лира? — заметила она, а потом я поняла, что она всего лишь посмотрела на мою Метку. Она улыбнулась, столь же вневременно, как и всегда: — Ну, если бы тебя звали Кусочек Сыра, то тогда почему же ты выглядишь так, будто не ела ничего уже давно… Эй! Ты куда?

Я убежала прочь. Галопом. Я бросилась прямиком в лес, ослепленная, лишенная всяких чувств в своем теле. Мир казался лабиринтом теней и невидимых льдин, меня окружавших. Едва глаза мои закрывались, я видела темный взгляд Найтмэр Мун. Я видела светлые лица пони, смотрящие сквозь меня. Я видела, как тают вдали лица мамы и папы и мой рыдающий голос метался в отчаянной попытке вернуть их назад.

Я не могла поверить, насколько глупой я была. Из всех пони в Понивилле, с которыми я могла сдружиться в этот день, я выбрала узколобого деревенского шута. Я хотела кричать от отчаяния. Я хотела что-нибудь сломать. Я хотела повалиться в грязь и умереть.

Так получилось, что я не сделала ничего из этого. Мой панический бег через лес измотал меня. Я нашла место, что показалось мне не привлекающим глаз и рухнула там без сил, согретая теплом моих слез. Когда пришло утро, я обнаружила, что оказалась внутри заброшенного амбара. Одиночество поглотило бы меня без остатка, если бы не кобылка с местной фермы, что проходила мимо и услышала звук моего голоса… и изменила мою жизнь бесповоротно.

Прошло уже множество недель после моей первой встречи с Пинки Пай, и теперь у меня за душой была не только седельная сумка. Отчаянные вечера игры на лире в центре городка оказались плодотворными. Несмотря на проклятье, у меня нашлась возможность заработать немало битов. Немало битов означали обильную пищу, хорошую гигиену, достойное укрытие, пусть и весьма хрупкое и временное. Но я все равно была рада палатке, что установила у стены заброшенного амбара на северной окраине городка. У меня были планы на кое-что более постоянное, конечно, но я не должна была спешить.

Я буквально совсем недавно обнаружила смысл в музыке, что застревала у меня в голове каждое утро. Оказалось, что Принцесса Луна, та же самая душа, к которой была привязана Найтмэр Мун, сочиняла древнюю музыку и, каким-то образом, мой разум наткнулся на практически забытую композицию под названием «Прелюдия к Теням». Когда я, наконец, записала ноты и исполнила мелодию до конца, на меня она оказала неожиданный психологический эффект. Свет вокруг многократно усилился, а на дух мой обрушились чувства величайшего страха и паранойи. Я почти что даже желала найти способ записать эти ощущения, что я чувствовала, но никак не могла отвлечься от чего-то не менее пугающего. Похоже, едва я исполнила «Прелюдию к Теням», ее место в моей голове заняла другая мелодия. Я была в равной степени и напугана, и заинтригована, и, внезапно, мое заключение в этом городке обрело новый смысл.

Прошло уже больше месяца с тех пор, как я оказалась заперта в Понивилле, и я начала привыкать к этой ситуации. У меня не было времени позволять себе поддаваться страху. Мне нужно было удерживать хладнокровие. У меня еще не угасли надежды увидеть однажды свою семью. И, насколько я понимала, эти таинственные композиции могли быть ключом, открывающим нечто.

— Всему свое время, — проговорила я. Это была относительно обыденная фраза, но все равно полезная для меня. Поправив воротник толстовки, я вылезла из спального мешка, накинула седельную сумку, развернулась и расстегнула клапан палатки.

Прямо мне в лицо прилетел малыш-аллигатор.

— Ммммфф! — я рухнула на землю снаружи, яростно борясь с маленькой хрупкой рептилией. Прокатившись несколько раз по земле, я услышала быстрый цокот копыт галопирующей ко мне пони.

— Нет! Нет! Плохой Гамми! Слезь с кобылы! Слезь с кобылы! Ынннх! — я почувствовала, как пара передних копыт тянет чешуйчатую шкуру аллигатора. С громким чмокающим звуком существо, наконец, оторвалось от моей головы.

— Тьфу! — плюнула я, сидя на земле. Вздохнув, я убрала волосы с глаз и сердито уставилась на яркую фигуру передо мной. — В самом деле, Пинки! Когда вы уже эту штуку посадите на поводок?!

— Эй, это не его вина! Я думала, я могу его научить полетам на дельтаплане! Но едва я его бросила на ветер, я вспомнила, что забыла планер… и дельту тоже!

— А в учебнике физики вы ее поискали?

— А? В учебнике физики?

Я вздохнула.

— Забудьте. Но я по-прежнему считаю, что ему не помешает поводок.

— Глупая кобылка! Разве рептилия может планировать на поводке? — она улыбнулась и любяще прижала косоглазого аллигатора к своим ярким щекам. — Хихи! Доброго утра, кстати! Извини за это все «аллигатором-по-лицу»!

Я вздохнула и медленно встала, отряхиваясь. Я не знала, отчего я злилась больше всего: оттого, что то же самое повторилось уже десятый раз, или оттого, что я по-прежнему не была к этому готова. Во многом, проклятье заставило меня принять неизбежность повторных встреч с такими маниакальными пони, как Пинки, как само собой разумеющееся.

— Да ничего страшного. Просто постарайтесь быть впредь осторожнее, Пинки, — проворчала я. — В этом городе куда больше пони, чем вам кажется, и бросание аллигатора в случайных направлениях ни к чему хорошему для него не приведет.

— Ага, ну, я решила, что едва он отрастит себе зубы, я тогда, раз уж на то пошло, буду бросать пони на него, — она остановилась, моргнула, потом посмотрела на меня. — Эй! А почему это ты вдруг знаешь мое имя? Я тебя никогда раньше не видела.

Я вздохнула и попыталась объяснить.

— Это потому что…

Пинки Пай тогда сразу же мне напомнила, что нет никакой нужды что-нибудь ей объяснять.

— Эт потому что ты, похоже, такая пони, которая стоит того, чтобы ее знать! Я как на тебя посмотрю — тут же хочу мятный шербет!

— Да. Да, это здорово…

— Ммммммммм. Шербет.

— Мне пора, Пинки, — простонала я, застегнув снаружи палатку и затянув на себе лямки седельной сумки. — Я сочиняю новую композицию, и мне нужно в городскую библиотеку, чтобы там мне помогли с…

— А почему вдруг ты живешь в палатке?

— Потому что если бы палатка жила внутри меня, у меня на рту была бы застежка, разве нет?

Я знала, что это заставит ее захихикать. Я надеялась, что этого хватит, чтобы занять ее на достаточно долгое время, и дать мне успеть быстро сбежать. На это утро, тем не менее, она остановилась на середине катания по земле от смеха.

— Эй! Библиотека! Это мне напомнило! Я пеку маффины для Твайлайт! Мне бы не помешало копыто помощи!

Я содрогнулась. Каждый белый день я пыталась вычеркнуть из памяти тот первый раз, когда я согласилась на ее предложение печь что бы то ни было. Прошло уже несколько недель с того нашего «дня вместе» и сейчас я уже пыталась стать более сильной, лучшей пони. Присутствие Пинки только напоминало мне, сколь великий путь мне еще предстоит преодолеть.

— Извините. Но я немного занята…

— Слишком занята для черничных маффинов? Потому что мы на такое не согласны, мисс…

— Хартстрингс, — пробормотала я. И тут же пожалела об этом.

— Дайте угадаю: Лира? Потому что если бы твое имя было…

— И я ненавижу сыр! — перебила я, нахмурившись. — Настолько же, насколько я ненавижу…

Я моргнула, а затем прищурилась.

— А теперь что вы делаете?

Она балансировала на одном копыте вниз головой.

— Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что если посмотреть на твою Метку вверх ногами, то она похожа мультяшное приведение из аркадной игры?

— Не похожа! — рявкнула я. Я моргнула. Я взглянула с любопытством на свое бедро.

— Корочее говоряя… — Пинки Пай вдруг уже вовсю прыгала вокруг меня с маленькой зеленой рептилией, вцепившейся деснами в ее мечущийся вверх-вниз хвост. — Если не хочешь печь, то я тебя заставлять не буду! Печение маффинов против воли — самая худшая разновидность печения маффинов! Я-то знаю! Миссис Кейк постоянно заставляет меня слушать Тори Хэймос!

— Эммм… — я отходила, моргая, от ее бьющей через край непредсказуемости, что эхом гуляла в обоих моих ушах.

— В следующий раз, когда я буду бросаться Гамми, мне надо будет сначала убедиться, что он отрастил крылья! Ну или хотя бы перепонки между пальцами!

— Пинки, подождите, — я потянулась к ней копытом. Я внутренне сжалось от мысли о том, что собиралась сделать. День, что меня ожидал, растворялся у меня на глазах с каждым мигом раздумий, угрожая мне утерей того продвижения в сочинении музыки, которое я так долго планировала. Дело все в том, что Пинки вдруг ни с того ни с сего пробудила во мне невероятное любопытство. Я не поняла до конца, что на это повлияло. Может, восхитительная ширина, с которой растягивались в улыбке ее щеки. Может, искорка в глазах, что никогда не угасала вне зависимости от того, сколь бы мрачными ни казались эти дни, выстроившиеся столь длинным рядом. В чем бы там ни было дело, музыка в моей голове вдруг показалась куда менее реальной. А Пинки Пай — наоборот. Она была совершенно материальной, пахнущей воздушными шариками и тортовым тестом; она стояла на расстоянии вытянутого копыта, широко улыбаясь мне. Моя жизнь превратилась в странную тюрьму, запертую происшествиями, огороженную случайными событиями. Там, передо мной, подпрыгивала на месте моя единственная возможность объять каждый горький дюйм моей беды и подвести всему этому итог улыбкой. Даже если эту улыбку мне придется украсть.

— Я передумала, — наконец смогли выжать из себя мои голосовые связки. — Я бы… ыннхх… с удовольствием попекла с вами.

— Правда?! — каким-то образом за какие-то две секунды она одним размытым пятном подбежала ко мне и прижалась своим улыбающимся лицом к моему. — Ты серьезно?

— Ага… — я сглотнула. — Почему бы и нет? Давайте пойдем, пока я опять не передумала.

— Куда торопиться?! Я еще даже не начала утренний обход городка!

— Утренний… обход?..

— Ну же! — она хихикнула и поманила меня за собой по тропинке. — Кому не нравится гулять под солнцем? Давай, не отставай, Спира!

— Лира.

— Какая разница. Двигай крупом, тоска зеленая!

— Потом, после оскорблений моего способа печь лимонные пирожные, он у меня спросил, не хочу ли я пройтись по Поцелуйной Дорожке на вершине холма над Понивиллем! — скривилась Пинки Пай, ведя меня по заполненному пони сердцу Понивилля. — В самом деле! Можешь представить себе такого наврального жеребца?!

— Мне кажется, вы хотели сказать «нахального», — сказала я. — Ну и что из того, что ему не понравилось то, что вы испекли? Может, вам стоило дать ему второй шанс, Пинки. Хотите верьте, хотите нет, но еда — не всегда кратчайший путь к желудку жеребца.

— Какая разница, — улыбнулась Пинки на ходу. — Это последний раз, когда я разрешила Рарити попытаться заняться для меня сводничеством. «Оо, дорогая, вы с Поки Пирси были бы просто восхитительнейшей парой!» Пфф! Ну да, конечно! Клянусь, если кто-то решит посадить нас на корабль, то лучше бы, чтобы в нас врезался айсберг!

Я тут же улыбнулась.

— Ну, я рада, что вы себя достаточно уважаете, чтобы хотя бы это признать. В отличие от того, что поп-культура хочет нам навязать, мы, кобылы, не все обречены быть безнадежными романтиками.

Я чуть было не врезалась прямо в тюльпан, протягиваемый мне.

— Доброго утра тебе, ангел, — сказал чарующий голос, единый с чарующим лицом, украшенным мягко-голубыми глазами, сапфировой гривой и красивой улыбкой.

— Оххх… — я моргнула. Я подобрала тюльпан с его копыта и переступила с ноги на ногу на месте. — Оххх… Эм…

Незнакомец улыбнулся, поклонился и ушел прочь, в направлении садовой тележки.

— Чего это с ним? — спросила Пинки недоуменно.

— Я… Я… — я глянула на него, на тюльпан, затем прочистила горло. Ощущая, как пылают мои щеки, я выбросила тюльпан прочь, пока никто на меня не смотрел.

— Я совершенно без понятия, — мы вдвоем пошли вперед. Пройдя немного, я наконец-то отыскала в себе силы говорить ровно: — Скажите, Пинки…

— Хммм?

— Вас не беспокоит то, что я незнакомка?

— Нет, меня больше бы беспокоило, если бы ты была мантикорой!

— Разве это… не опасная жизненная философия?

— Кто вообще живет философиями, ну в самом деле? — она счастливо напевала под нос, ведя меня вприпрыжку в сердце Понивилля. — По крайней мере, когда печешь, знаешь, что можешь кого-нибудь накормить!

Она обернулась и помахала бородатому жеребцу:

— Привет, Эйс! Как там твой теннисный локоть?

Я продолжила:

— Потому что вы же не можете знать, желает ли вам незнакомец зла, или…

— Главное — помни, у тебя еще три локтя есть в запасе! — крикнула, хихикая, Пинки жеребцу. — Так что не отказывайся от мечты!

Его голос усмехнулся в ответ вдалеке.

— Пинки? — нахмурилась я. — Вы хоть одно слово слышали, из того, что я?..

— Привет, Чирили! Ну как, ученики расцветают? Как лук?

— Хихи! — улыбнулась нам проходящая мимо кобыла. — Столь же восхитительно, как и всегда, мисс Пай!

— Хорошо! Дай мне знать, когда опять откроешь набор в детский сад! Мне совершенно не помешает прям сейчас пара часов дневного сна! — Пинки Пай улыбнулась мне. — Чирили — лучшая пони. Разве ты не согласна?

— Вы когда-нибудь вообще ведете меньше трех разговоров одновременно? — спросила ее я.

— Ооой! — она нервно улыбнулась. — Извини, Гайра.[3]

— Лира. И о чем вы извиняетесь?

— Я вижу неулыбающуюся пони и тут же приступаю к делу, понимаешь? — она вновь помахала кому-то в толпе. — Эй, Сетистовес![4] Та шоу-кобыла из Вайнипега тебе так и не ответила на письмо?

Проходивший мимо желтый жеребец оглянулся на нее и покраснел.

— Кто? Что? — он с грохотом врезался в яблочную тележку. — Ой! Чтоб тебя!

— Хихи, — Пинки подмигнула и прошептала: — Этого очень легко отвлечь.

— Он такой не один, — я твердо уставилась ей в глаза. — Разве вы не считаете, что жизнь слишком хрупка и ценна, чтобы все топить в легкомыслии? Что, если что-то плохое произойдет, и меньше всего вам захочется, чтобы все пони вокруг улыбались? Что вы тогда будете делать? Вы к этому готовы, Пинки?

— Фу. Это что, лекция? — прыснула Пинки Пай. — Мистер Кейк мне их постоянно читает. Или, по крайней мере, считает, что читает. Трудно сказать, когда он всерьез, а когда нет. Ты когда-нибудь видела эту его шею? Говорю тебе, он, наверное, на треть жираф.

— Я просто думаю, что в вашем возрасте и с той ролью, что вы играете в социальной структуре Понивилля, вам бы не помешало быть чуть более…

— Потому что раньше жирафы жили по всей Эквестрии, до паломничества Советника Пуддингхеда в Центральную Долину. Болезнь — печальная штука, да? Короче, неважно, раз их сейчас устраивают их казино…

— Пинки, вас что, убьет, если вы хоть немного обратите на меня внимание?

— И вполовину меньше, чем… ух… родит тебя, чтоб ты перестала быть такой серьезной! — фыркнула она, а потом широко улыбнулась. — Серьезно, Лила, ты уже начинаешь говорить, как бабочка-робот.

Она протянула мне золотой тюльпан.

— Вот, ты уронила.

— Я… — я встряхнулась, оказавшись неловко представлена вновь джентельпонскому жесту. — Эм…

Я почувствовала, как мои щеки вновь запылали, когда я застыла на месте, растеряв все мысли.

— Как… откуда?..

— Не слишком отставай! — крикнула Пинки Пай ускакав вперед, ко входу в Сахарный Уголок. — Я знаю, это не забег Лиры,[5] но нам надо добраться до маффинов! Поторопись!

Она врезалась в крылатую фигуру.

— Оой! Хихи! Извините! Маффины зовут!

— Хммфф… — проворчала медная пегаска, шагая мимо нас. — Проклятые земные пони, клянусь Энтропой…

Заложив тюльпан за ухо, я вошла в пекарню. Внезапно я затормозила. С екнувшим сердцем я резко развернулась и глянула позади себя. Пегаска сделала то же самое, прищурив янтарные глаза в тени иссиня-черной гривы. На несколько секунд мы застыли, поглощены взглядами друг друга. Затем, обе пожав плечами, разошлись.

— Тьфу… — я поправила толстовку и вошла в Сахарный Уголок, преследуемая волнами холода. — Более неловко уже быть не может.[6]

— И вот так я узнала, что «тарелка пупу»[7] на самом деле значит! — сказала Пинки Пай, хихикая над мисками с тестом для маффинов посреди кухни Сахарного Уголка. — Фух! Я тебе так скажу: после того банкета Принцесса Селестия чуть ли не решила перенести Праздник Летнего Солнца в Мейнхеттен! По-прежнему не знаю, как ее Величество умудряется с тех пор так хорошо чистить зубы.

Я вздохнула тяжело и протяжно, пытаясь удержать в себе свой обед, пока я подготавливала чернику для маффинов.

— Ну что, узнаешь что-то новое каждый день, — я сглотнула, борясь с тошнотой. — Большинство пони, по крайней мере.

— Эй, не все ведь черно-белое.

— И что это должно значить, мисс Пай?

— Не знаю. Что-то там про Петрота Молиней, готова поспорить.

— Каждый раз, когда мне кажется, что вы начинаете говорить что-то разумное и понятное, я теряюсь только больше и больше.

— А потому, ты — идеально строгая кобыла!

— Идеально строгая… что?

— Ну, знаешь, как Жеребец и Олли? Льюис и Мэртин? Эббот и Кольтстелло? — она подмигнула мне, продолжая размешивать тесто в миске. — Одна из нас придурочная, а другая строгая и суровая! От этого куча пони будет смеяться до упаду, когда мы будем раздавать эти маффины! Мы станем новым великим хитом! Не успеешь оглянуться, как нас прозовут Арфабедрая и Конфетка!

— Почему-то мне кажется, эти прозвища уже заняты… — пробормотала я.

— Хихи! Веселее! Как бы я ни хотела рассмешить других пони, я только надеюсь, что смогу найти способ заставить и тебя тоже улыбнуться, мисс… мисс… — впервые ее речь затихла, а лицо застыло на шатком краю бездны недоумения.

Я подняла на нее взгляд. Я встала прямо.

— Что? Что такое?

— Эм… Эхех… — она закусила губу, краснея. — Мне говорили, что я часто туплю, но я не привыкла ощущать это сама, когда на меня находит…

— Вы не знаете, как меня зовут, так? — спросила я, нетерпеливо наклоняясь вперед. — Вы… забыли меня? Только что?

— Ну… ехехех… Я пришла сюда… печь маффины… а ты… ты…

— Стойте! — крикнула я. Несколько дюжин черничин упало на плитку пола, когда я наклонилась вперед, пересекая холод, и схватила ее за плечи. — Остановитесь немедленно! Хорошо подумайте, мисс Пай.

— Я… я пытаюсь вспомнить твою…

— Нет! Не пытайтесь! — воскликнула я. Я сглотнула и спросила нежным голосом: — Мне только нужно, чтобы вы это описали.

— Что описала?

Я закусила губу и проговорила:

— Что вы сейчас чувствуете? Что это проклятье с вами делает?

— Проклятье?..

— Разве вам не кажется странным, что вы вдруг оказались здесь в присутствии пони, которую видите впервые в жизни? — спросила я ее, ища глазами значение чего-то, что беспокоило меня многие бессонные ночи подряд. — Вы чувствуете, что несмотря на то, что мое лицо и мой голос абсолютно новые для вас, они все равно кажутся будто бы знакомыми? Что я каким-то образом уже говорила с вами прежде? Или это все совершенно смазано и нельзя ничего разобрать?

— Мне кажется… мне кажется…

— Прошу вас… — прошептала я болезненно дрожащим голосом. Я вглядывалась в ее глаза еще отчаяннее. — Это очень важно для меня. Мне надо знать, что с вами происходит. Мне надо знать, почему все так, как оно есть…

— Я… — глаза Пинки Пай сузились до предела, пока она, почти не дыша, оглядывала потолок, как обращенный в себя пони может оглядывать необъятные просторы своей тревожной души. — Мне кажется, что…

— Да? — выдохнула я.

Пинки Пай моргнула, а потом широко улыбнулась.

— Мне кажется, что надо добавить фисташек!

Мои уши мгновенно прижались к голове.

— Фисташек? — безэмоционально протянула я.

— Отожечки! — она прыгнула мимо меня и схватила банку с орехами с верхней полки. — Черника! Ха! Только скучные кондитеры используют в рецептах фрукты и ничего кроме фруктов! Понивилль — суровый фермерский городок! Надо бросить в тесто чего-нибудь хрустящего! К тому же, разве может так совпасть, что хоть у кого-то ну в самом деле может быть аллергия на…

— Мисс Пай! — чуть ли не зарычала я на нее. Я преградила ей путь к кухонной стойке. — Кто я?

— Настоящая красавица! — подмигнула она. — Мне нравится твоя грива, мятняшка!

Она скользнула мимо меня, открывая по ходу дела банку зубами.

— Мммф… А феферь ферефай мне ффернифу, пофафуйфта!

— Я тут пытаюсь быть серьезной! — я вырвала банку из ее челюстей. — Только что произошло что-то невероятное… фууу.

Я поморщилась, отряхивая с копыта ее скопившуюся слюну. Положив мокрую банку орехов, я вновь уставилась сурово на Пинки.

— Я здесь провела целых полтора часа и внезапно — меня тут будто и не было вовсе. Что вы ответите, если я вам скажу, что могу описать все, происходившее с тех пор, как мы встретились у моей палатки у северной окраины города?

— Мы встретились у палатки?

— Да! Вы швырнули мне в лицо Гамми!

— А, ну, я наверное пыталась его научить летать на дельтаплане, — она криво улыбнулась мне. — Скажи, ты случаем не знаешь, где я тут могу найти планер или… дельты?

— Пинки! — я схватила ее за плечи, практически крича. — Речь не о вас, мне или Гамми!

— Пфф! Ну да! Двое — это компания, три — толпа!

— Разве вас не беспокоит, что вы даже не знаете моего имени?!

— И что? Что в имени?

— Все! Я — Лира Хартстрингс!

— Да что ты говоришь? — широко улыбнулась Пинки. — Потому что если бы твое имя было…

— Клянусь, если даже хоть еще раз упомянешь сыр, я тебя…

— Ты, похоже, пони, которой не помешает кое-что узнать о печении маффинов! — хихикнула Пинки. — Разве этого недостаточно?

— Нет! — рявкнула я. — Недостаточно! Нас определяет то, кто мы есть, не меньше, чем то, что мы делаем!

— И как ты это называешь — Большая Теория Лиры?

— Хватит играть с моими словами, как на дешевом комедийном шоу! — я следовала за ней не отставая, пока она бесцельно кружила по кухне, хватая все больше и больше ингредиентов. — Как тебе понравится, если все пони вокруг тебя внезапно забудут твое имя?!

— Мне было бы тогда сложно попасть в танцевальные клубы.

— На самом деле! — я сложила передние ноги и нахмурилась на нее сурово. — Разве тебя это не побеспокоит? Разве не заставит считать, что будто бы огромный кусок тебя куда-то пропал? Разве не заставит тебя задуматься, что случилось, какая сила с тебя так много сорвала?

— Глупая Лира. Здесь же не Кантерлотский Двор! Не все пони здесь носят одежду.

— Тьфу… — я закрыла копытом лицо. — Пинки…

— Неплохая толстовка, кстати, — она вернулась к стойке и продолжила замешивать тесто. — Кто бы мог подумать, что ты была такой нахлебницей?

— Ты ничего не могла подумать! — сказала я. — Ты обо мне не знаешь ничего!

— Ты умная, начитанная, любишь музыку, а еще обожаешь читать длинные лекции.

Я застыла, моргая.

— Эм…

Пинки Пай хихикнула.

— О, прошу тебя. Мать Природа не дает нам Метки просто так! Это ведь как играть в кости со Вселенной! Разве Эйншталлион не говорил что-то там об этом?

— Ты думаешь, больше ничего не нужно, чтобы узнать пони? — спросила я монотонным голосом. Я указала на свое бедро. — Ты видишь Метку и думаешь, что я музыкант и каким-то образом этого достаточно?

— Ну, — она потыкала копытом в сторону моего бедра. — Золотая арфа определенно не значит, что ты изучаешь антропологию, как думаешь?

— Ох… Пинки…

— Думаю, пока ты обновляешься регулярно, никто не заметит разницы, а?[8]

— По крайней мере, просвети меня насчет этого, — сказала я, махнув копытом, чтоб подчеркнуть свои слова. — Произнеси свое имя ясно и четко и скажи мне, разве оно никак не действует на твой дух одним только своим звучанием?!

— Что, мое полное имя?

— Определенно.

— Хмм… — Пинки Пай подняла взгляд в потолок, катая во рту язык. — Пинкамина Диана Пай.

Она помолчала, медленно суживая глаза. Затем помотала головой.

— Неа. Скучно, как и всегда.

Я моргнула, скривив лицо.

— Эм…

— Да? Что-то не так?

— Н-нет. Просто оно… — заметила я, помедлила, а потом вздохнула. — Забудь.

Я бессильно сгорбилась, прислонившись к стойке.

— Не знаю, зачем я вообще с этим маюсь.

— Веселее, девочка! Я не понимаю, из-за чего все это беспокойство! Ну и что такого в имени? Мои родители чуть не назвали меня «Сюрприз». Это, наверное, было бы круто. Потому что когда я каждый раз затеваю вечеринку-сюрприз, я, получается, устраиваю праздник, пусть самую чуточку, но в честь себя! Но потом я поняла… хихихи… что у меня и так все всегда! Так что какая разница, как зовут пони, в конечном итоге?

— По крайней мере, у этой «тарелки пупу» значимое имя, так ведь?

— Ну, не столь значимое, как запах. Эй, давай с этим закончим уже! К чему сидеть без дела, когда можно печь, а?!

— Фисташки? — улыбнулась Флаттершай, глядя через стойку на нас. — О, Пинки, это невероятно вкусно! Ты меня искушаешь принести несколько домой, чтобы мои маленькие белочки тоже попробовали. Ты же не разозлишься ужасно, если я так поступлю?

— Эй! Эти маффины я отпускаю свободно не за то, что они последовали за Вайни Уоллесом через Хейстингский Мост! — воскликнула Пинки Пай. — Бери сколько хочешь, девочка! Вперед же, распространяй добрую весть о чернике и фисташках в каждом лесу! И если белка откажет тебе — отряхни свои подковы и иди к следующей роще!

— М-да… — пробормотала я себе в копыто, сидя облокотившись о нашу сторону торговой стойки. — Ты когда-нибудь сама себя слышишь?

— Фу. В последний раз, когда я приложила рот к микрофону, ничего хорошего кроме слюны из меня не вышло, — она помахала Флаттершай, когда та отошла прочь, присоединившись к красочному облаку жующих пони в сердце Сахарного Уголка. — Пение красиво только когда оно естественно. Так что никогда не планировала этим заниматься.

— Ты никогда не планировала много чем заниматься, как мне кажется.

— А Флаттершай — совсем другое дело. Ну, та пегаска, которая только что здесь была, — она указала на желтое размытое пятно в моем боковом зрении. — Клянусь, она реально может быть главным голосом в хоре. Что забавно, потому что многие мои друзья говорят, что у нас с ней одинаковый голос. А я себя сама не слышу. А ты слышишь? Кхм. До, Ре, Ми, Фа…

Я прижала копыто к ее рту, заглушая ее, и с суровым взглядом села прямо.

— Я уже достаточно наслушалась, Пинки Пай. Ты милая, смешная, восхитительная кобыла. Но я никак не могу прогнать мысль, что ты совершенно безнадежна.

— Мммффдеффна? — переспросила она. Я убрала копыто. Она помотала головой, порастягивала губы и произнесла: — Не знаю, как ты, но я себя чувствую очень даже счастливой.

— Чувствовать себя счастливой и быть счастливой — это очень разные вещи.

— Фуу, — она посмотрела на меня с отвращением. — С каких это пор?

— С тех пор, как Вселенский Матриарх одарила своим священным дыханием четыре угла этого мира и взошла во вселенную… какая разница? — я взмахнула копытами и встала. — Душа пони никогда не знает покоя… я имею в виду, по-настоящему, покоя… пока он или она осознает ясно свое положение во вселенском порядке вещей!

— А сейчас ты должна у меня спросить, читала ли я Дианейтику, да?

— Пинки Пай, разве ты совсем не ценишь прошлое или будущее?! — я посмотрела на нее с болью и беспокойством в глазах. — Сколько же ты можешь прожить только в настоящем? Как ты вообще можешь извлекать понимание смысла жизни из своего опыта, если эта жизнь размечена только тем, что есть здесь и сейчас? Разве ничто не хранит постоянство и значение?

— Хммм… Ну, думаю, я могла бы поразмышлять о прошлом, если только бы поняла, как слово «извлекать» к этому относится, — тихо произнесла она. Она потерла подбородок в задумчивости, не обращая внимания на еще двух пони, что подошли и взяли несколько маффинов со стойки. — Видишь ли, у меня, когда я была маленькой кобылкой, не так уж много было поводов для смеха. Наша семья построила себе дом в маленьком мрачном городишке, выстроенном на бороздах, оставленных костями безжизненных крыльев павшего бога. Смех там считался грехом, и единственное, чем измерялась ценность чьей-то жизни — так это трудами в смертельно опасных шахтах от восхода до заката.

— Пинки… — воскликнула я и, чувствуя, как у меня перехватывает дыхание, положила копыто ей на плечо. — Я… я-я и не знала. Ты в самом деле?..

— Кхкхехкх! — фыркнула и расхохоталась она, стуча копытом по стойке. — Ха! Я ж шучу! Я выросла на каменной ферме.

— Пинки Пай!

— Хах ха ха ха ха ха!

— Ну все, хватит, — я схватила седельную сумку и водрузила ее себе на бедра. — Я ухожу.

— Нуууууу… Не будь такой, как в воду опущенной! Я же просто пытаюсь заставить тебя улыбаться!

— Если так дело пойдет дальше, то ты меня в могилу загонишь.

— О! Куда подевались мои манеры! — Пинки Пай встала рядом со мной. — Конечно! Ты же, наверное, хочешь, чтобы я тебе заплатила за помощь с маффинами! Но я боюсь, что только миссис и мистер Кейк здесь могут заведовать битами, так что, может, ты удовлетворишься прощальным подарком?

Она потянулась за стойку и вытащила фиолетового гиппопотама.

— Хочешь плюшевую игрушку?

— Мисс Пай, я совершенно определенно не желаю никаких плюшевых игрушек. Ни сейчас, ни когда-либо вообще.

— Точно. Плюшевые игрушки — прошлый сезон. Оооо! — она порылась за стойкой. — Ты, похоже, умная пони! Вот, держи книжку!

Она бросила мне в копыта фолиант в толстой обложке.

Я какое-то время пожонглировала им в копытах, пытаясь его удержать, а потом открыла. Перелистнув несколько страниц, я уныло подняла на нее взгляд.

— Все страницы пустые.

— И что? Заведи дневник! Ты же можешь писать, да?

— Зачем мне вести?!.. — я остановилась на полуслове. Я посмотрела вниз и перелистнула еще несколько мертвых страниц. — Хмммм…

— Мне самой дневники интересны никогда не были. На их написание нужна целая вечность. К тому же, что туда вообще писать? — Пинки Пай прочистила горло и напыщенно произнесла: — Дорогой Дневник. Ты любишь риторические вопросы? А как насчет риторических заявлений? Я раньше писала много риторических заявлений, а потом что-то случилось, что мне напомнило о чем-то другом, что случилось, а потому я решила писать повествовательно!

— Эм, Пинки Пай? — спросила Флаттершай. Я оглянулась и увидела, что она вернулась к стойке.

— Я тут подумала, — тихо проговорила она. — Не могла бы я… эм… возможно тебя побеспокоить насчет еще парочки маффинов? Эйнджел в последнее время вел себя очень хорошо, и мне кажется, я определенно должна как-то его поощрить…

Флаттершай замолчала, наклонившись вперед, и уставилась прямо на меня.

— О, здравствуйте. Вы подруга Пинки?

— Вы разве не помните меня? Я тут была и в прошлый раз, пять минут назад.

— Эм. Нет. Извините. А-а я должна была?

Я захлопнула книгу и ткнула копытом в сторону Пинки Пай.

— Ха! Вот! Видишь?

— Кого? Флаттершай?

— Она меня забыла!

— Хихи! Она бы забыла собственные крылья, если бы они не были приделаны к ее бокам! Эм… Без обид, Флаттершай.

— Без обид.

— Кстати, отличные тапочки ты сшила на прошлой неделе для Гамми. Он теперь уже начинает разучивать танцевальные движения.

— О, правда? — Флаттершай затрепетала перьями и широко улыбнулась. — Я бы с радостью поглядела на его балетные репетиции.

— Ага! В мире, в котором аллигатор находит точку соприкосновения с женской стороной своей души, определенно хочется жить!

— Пинки!

— Вы! — Пинки посмотрела на меня. — Привет вам! О, классная книжка!

— О благая Селестия… — прошипела я, стуча зубами от внезапно накатившей волны льда. — Ты тоже меня опять забыла?

— Охххх… — Пинки Пай моргнула, а потом улыбнулась. — Лира? Потому что если бы тебя звали Кусочек Сыра…

— Ага, пока.

— Я бы не отказалась от сыра, — сказала Флаттершай.

— Тебя никто не спрашивал!.. — я споткнулась о стойку, спеша прочь. — Айй!

— Похоже, не только Гамми нужны балетные уроки.

Два голоса позади меня принялись хихикать. И что еще больше разъярило меня, так это то, что я внезапно перестала их друг от друга отличать.

К тому времени, когда я прибежала стремительно назад к своей палатке, солнце уже начало заходить. Ругаясь себе под нос, я принялась копаться с застежкой. Открыв, наконец, клапан, я бросила свое тело внутрь как мешок с картошкой, завернутый в серую толстовку. Я лежала поперек спального мешка, вздыхая, греясь жаром умирающего летнего дня. Я не осознавала, что прижимаю что-то себе к груди, пока не почувствовала острое желание на это что-то посмотреть.

Это был пустой дневник.

— Тьфу. Убила целый день, клянусь Селестией, — я швырнула пустую книжку в дальний угол палатки и перевернулась. Льняной локон гривы упал мне на глаза, что смотрели бездумно в пространство. Мне надо было потратить этот день на выяснение того, что это за новая мелодия засела у меня в голове. Мне надо было работать над высвобождением из проклятья, над поиском идей, как организовать себе более крепкий дом, в котором я могла бы нормально жить, над тем, как заработать себе больше битов. Делать что угодно, кроме того, на что я угрохала целый день. — Она одна из твоих учениц, да, Мундансер?

Мир был холоден и безмолвен. Конечно же, как иначе.

Я задрожала слегка, натягивая капюшон на рог и прижимая передние ноги к груди. Смотря на то, как мое дыхание вырывается еле заметными струйками пара, я вызывала в памяти картинки сегодняшних событий. Если бы я была в другой ситуации, если бы я была любой другой пони, то, быть может, даже малейшей части того, что говорила мне Пинки, хватило бы на то, чего она все это время пыталась достигнуть. Должна признать, меня тянуло улыбнуться пару раз, но по какой-то причине новая ледяная часть моей души мешала этому. Из-за этого обе мы оказались в патовой ситуации. Мне действительно необходимо винить в этом проклятье?

Во что я превращаюсь? Или лучше так, во что мне суждено превратиться? Я не всегда была так холодна, так безрадостна, настолько лишена даже малейшей частички чувства юмора или веселости. Было ли проклятье таким проклятьем только лишь потому, что я позволяла ему быть столь ужасным?

Нет. Нет, все это не может быть настолько просто. Мне только лишь нужно разобраться в происходящем получше. Найти ответы. Если я смогу понять Пинки Пай, то тогда, быть может, только лишь быть может, я смогу понять и все остальное. Нет ничего сложнее для разгадки, чем непредсказуемость. В конце концов, мне до смерти хотелось узнать, как же пони может все время жить только в настоящем, ибо, как я поняла, это, быть может, единственный для меня способ приспособиться к моему нынешнему существованию.

Потому я со стоном перевернулась и сделала нечто, чего я никак не могла от себя ожидать. Я подняла пустой дневник копытами. Открыла первую страницу. Затем с помощью телекинеза я взяла ручку, которую до этого использовала только для того, чтобы записывать на листы ноты, и начала писать заметки. Затем эти заметки превратились в очерки. А они, в свою очередь, превратились в истории. И, наконец, эти истории перестроились в дневниковые записи. Не успела я оглянуться, как перед моими глазами развернулась подробная карта моей тюремной жизни в Понивилле.

Двенадцать месяцев спустя, сидя посреди уютной бревенчатой хижины у потрескивающего в камине огня, я по-прежнему наносила штрихи на эту «карту». Я спокойно проговаривала вслух, ведя пером в последний раз по нижней строчке страницы.

«У вас когда-нибудь застревала в голове прекрасная мелодия, но вы не могли понять, откуда она возникла?

Эта мелодия — это я.»

Я остановилась. Я уронила перо в чернильницу и оглядела законченную запись.

— Хммм. Как хорошо, что больше никто, кроме меня, этого читать не будет. Эта чушь ни за что не сумеет завоевать себе популярность.

Я сделала глубокий вдох и улыбнулась. Жизнь по-прежнему была нелегка, но терпима. С первого своего месяца полного страха, я открыла уже немало элегий. Я построила себе дом. Я разбила себе сад, чтобы растить в нем собственную еду. Я даже разработала способ, которым мне удавалось уговоривать Твайлайт помогать мне узнавать новые подробности тайны моего бедствия.

На самом деле, как раз за день до того она помогла мне раскрыть имя Элегии №7. Я глянула налево, довольная толстой стопкой нотных листов, которую я теперь могу со спокойной душой пометить как «Плач Ночи». Спустя почти год неловких проб и ошибок, я наконец-то начала улавливать принципы, по которым работает моя новая жизнь. Это чувство освежало, будто со мной на самом деле все хорошо.

Быть может, именно подобное ощущение воспламенило во мне ностальгию, что внезапно расцвела жарким огнем в моей душе. Как бы то ни было, мне захотелось перелистать первые записи моего дневника. Напевая про себя, я перевернула страницы к самому началу книги. И тут же застыла, бездвижно уставившись прищуренными глазами на первую же страницу.

Там торопливыми касаниями пера было записано несколько заметок годичной давности. Разглядывая свой ужасающе корявый почерк, я могла не задумываясь сказать, сколь сильно заставлял дрожать меня холод двенадцать месяцев тому назад. В причудливо изогнувшейся колонке списка дел мне бросились в глаза такие перлы как «заработать больше битов», «снести амбар», «получить доступ к старым книгам библиотеки» и «раздобыть музыкальные инструменты». Но ничто из этого не могло столь крепко задержать мой взгляд на одном месте. Посреди всего этого, перечеркнутые в гневе не единожды, не дважды, а аж трижды, были написаны такие смелые слова: «научиться думать по-розовому».

Я моргнула, разглядывая эту повелительную фразу. Я скривилась.

— Фу, правда что ли? — дыхание мое вырвалось дрожащим клубом пара. Я поглядела на пламя в камине. — А почему бы не узнать, как путешествовать во времени или создавать искусственную радугу?

Существуют моменты, что служат мне напоминанием того, сколь поистине я одинока. Я никогда не смогу предсказать, когда подобные озарения посетят меня, но они почти всегда преследуемы незыблимой тишиной, которую даже мое подернутое инеем дыхание не способно нарушить. Камин заметно утонул в тенях хижины. Инструменты на стенах теряли видимость, по мере того, как ночные звезды за окнами исчезали одна за другой.

Мне начало казаться, что пытаясь или не пытаясь узнать тайны Плача, я проделала немалый путь, чтобы достичь этого места, где царит покой и целостность моего разума. Это была непростая дорога; за прошедший год я преодолела немало злоключений и испытаний духа. И все же, с психологической точки зрения, мне много чем было гордиться.

И все же, несмотря на то, сколь умиротворенной я стала, я понимала, что это ничто по сравнению с радостью, которую излучает Пинки Пай совершенно естественным образом. Какие прозрения тогда может испытывать столь энергичная земная пони? Когда она чувствует себя ужасающе одиноко, кто ее утешает? И, если о том говорить, кто вообще способен определить, где у нее пролегает эта великая стена, отделяющая радость от отчаяния?

Внезапно, «думание по-розовому» отныне начало казаться мне не миссией постижения себя, но поиском понимания того, как еще одной душе удается беззаботно скакать по проклятой дороге. Что же на меня такое нашло, что я зачеркнула эту запись, да еще и несколько раз?

— Я виню во всем аллигатора, — промямлила я.

Я знала, что я, в итоге, возможно, об этом пожалею, но в моем разуме уже расцветали планы того, что можно с этим сделать. В конце концов, я только что совершила еще один большой шаг на пути раскрытия элегий. Что может остановить меня от помощи моим страдающим амнезией друзьям в раскрытии их истинного потенциала, когда я столь счастливо наткнулась на свой?

Я перелистнула страницы вперед и коснулась листа, что шел следом за последней записью. Взяв перо, я вывела несколько новых строк на странице. Я улыбнулась про себя. На это уйдет, наверное, несколько недель, но я уже могла ясно сказать, что все пройдет с легкостью. В конце концов, я создала себе связи во всем городке, пусть даже эти связи и не помнят о моем существовании решительно ничего. Все, что мне было нужно, — только лишь задать определенным пони определенные вопросы, и я наконец-то смогу разложить все касательно Пинки Пай по полочкам.

И потом, вполне возможно, я смогу ей помочь понять себя…

Почти что месяц спустя, у входа в Сахарный Уголок Пинки Пай победно поднимала передние копыта Скуталу. Сделав несколько танцевальных движений, она широко улыбнулась.

— Уухуу! Посмотрите, кто выздоровел! — она подмигнула маленькой кобылке. — Чтоб из тебя вытянуть душу нужно чего покруче дальнобойного магического пегасометателя, а, Скутзилла?

Скуталу покраснела. Она сделала шаг назад от Пинки Пай и застенчиво копнула копытом землю.

— В самом деле, Пинки, я в порядке. И меня уже тошнит до смерти от того, что все пони постоянно поздравляют, хлопают мне по спине, будто я какой-то национальный герой. Ну да, я не в то время перешла дорогу штуковине Доктора Хувза. Тоже мне. И в ближайшее время уж чем-чем, а этим я заниматься больше не буду точно. Милки Вайт определенно об этом позаботится.

— Милки Вайт говорит так, будто ей бы не помешала большая холодная бутылка сарсаспариллы, залитая прямо в глотку!

— Ей определенно внутрь чего-нибудь не помешает, ага.

— А?

— О. Эм… Ты слышишь? — Скуталу помахала копытом у своего уха. — Похоже, Свити Белль поет. Мне надо идти и все такое. Искательское все такое. Вон там. Не здесь, с тобой.

— Оки доки локи! — Пинки Пай невинно помахала вслед убегающей галопом кобылке. — Иди же и срази таланты во священное имя Метки!

Она повернулась и посмотрела на меня с улыбкой.

— Я однажды упомянула «Меткоискателей» перед толпой зебр, идущих в паломничество на восток.[9] Плохааааая идея, — она принялась хихикать, но тут же остановилась, неотрывно глядя на меня и моргая. — О. Эм. Приветики! Меня зовут Пинки Пай! А кто ты, и почему мне почему-то кажется, что я должна избегать упоминания сыра?

— Ну, думаю, есть еще надежда, — сказала я с улыбкой.

— А?

— Пинки Пай… — я заиграла на лире, стоя в тени дерева в нескольких футах от нее. Несколько близких разговоров с ее друзьями подготовили мня к этому, равно как и множество ночей, проведенных за поэтическим слиянием прочувствованных слов и знаний о ее семье и месте рождения, что я накопила. — У вас когда-нибудь застревала в голове прекрасная мелодия, но вы не могли понять, откуда она возникла, или что она должна значить, тогда как все, что вы о ней знаете, — это только то, что у вас сама по себе возникает жажда напевать ее, несмотря ни на что?

— Фу. Это худший слоган из всех, что мне доводилось слышать.

— Уххх угу… — не утратив присутствия духа, я облизала уголок рта, глубоко обдумывая способ начать сначала. — Кхм. Так, еще раз.

Я посмотрела на нее с еще одной широкой улыбкой.

— Что определяет пони? Ее ли мечты? Ее мысли, или ее амбиции?..

— Ээй! — Пинки Пай наклонилась ко мне и старательно оглянулась по сторонам с глупой улыбкой. — Я что, на Скачущей Камере? Это все подстава, да?

Я вздохнула глубоко и протяжно. Я заиграла на лире громче и заговорила чуть более решительным голосом:

— Что это значит — быть одинокой? Я имею в виду, по-настоящему одинокой? Дошли ли мы до черты понимания этого чувства?

— Ооооо! Обожаю эту игру! «Угадай мелодию», да? Дай мне подумать, что дальше, — Пинки Пай сделала драматичный вдох, глубокий настолько, что у нее, наверное, чудом только не лопнули от давления глаза. Когда она закончила втягивать воздух, она громко проскрежетала: — Ты потеряла то чууууууствооо любвиииии! Ооооооо тооооооо чувство любви!

Я скривилась. Прошел почти год с тех пор, как я в последний раз попыталась провести какой-то цельный диалог с этой светлой душой. И теперь я поняла, почему я более не пыталась. Я оглянулась в поисках пони, которые бы бросали на нас взгляды в желании узнать источник этого кошачьего концерта. На глаза мне попалась Мэр, прижимающая копыта к ушам, и Берри Панч, которая в это время проталкивала голову глубоко в плотные кусты, стараясь заглушить этот страшный шум.

—…чуувство! И оно ушло! Ушло! Ушло! И нет продолжения! Нет-оооох-уааааах-Да ду! Да ду! Да ду…

Я провела копытом по голове.

— Так, ладно… Давай попробуем перевести это в другую колею…

Прошло много, много часов. Под сиянием паркового фонаря, жужжащего множеством мотыльков, я устало цеплялась за лиру, выдавливая в ночь ряд уродливых аккордов. Потребовалась вся оставшаяся у меня энергия, чтобы пробормотать:

— Что в действительности означает быть проклятой? — выплюнула я монотонным голосом, устало глядя перед собой покрасневшими, скучающими глазами. — Значит ли это, что нас ограбили?

— Ооо! Ооо! Я это знаю! — прыгала передо мной Пинки Пай, широко улыбаясь. — Ты когда-нибудь покупала билеты на концерт Стиви Нэй? Настоящий грабеж на большой дороге! Я тебе говорю, ей лучше было бы придерживаться Филливуд Мак!

— Нет! Я не имела в виду… — прошипела я, затем успокоила себя, коснулась струн лиры и произнесла: — Существуют ли герои только лишь потому, что история решила сохранить о них записи? Величайшие пони из тех, что когда-либо жили, являются таковыми потому, что заработали этот статус, или потому что…

— О! Брони Старк! — вновь подпрыгнула Пинки Пай. — Брони Старк мой герой!

— Да чтоб тебя, я не говорю о… ыыхххкк… Каком-то там Старке! — рявкнула я.

— Ооооооооо… — ехидно ухмыльнулась Пинки Пай. — Кто-то злится из-за того, что продали Мэрвел!

— Дай мне уже закончить!

— Что закончить?

— Мое вступление!

Пинки Пай моргнула, затем глянула на звездное небо, а потом прищурилась на меня.

— Это все было вступление?

— У меня было кое-что очень важное, о чем я хотела тебе рассказать, и я хотела это сделать красноречиво…

— Мы могли бы обойтись и копытопожатием, девушка! — она протянула копыто. — Меня зовут Пинки! Пай, если ты себя вела плохо, — добавила она, подмигнув. — Диана, если ты… ты… ну, если тебе реально скучно, наверное.

— Ладно. Все, хватит, — я встала со скамейки и подняла телекинезом инструмент. — Время для лиры.

— Какое время?

— Просто слушай, — прорычала я кратко, прежде чем затопить воздух вокруг нас тихой и спокойной мелодией. В этой мелодии, что у меня выходила, было нечто гипнотическое, пожалуй. Даже сверчки утонули в сладкой колыбельной, что захватила собой всякое течение ночного ветерка. Вскоре и Пинки Пай тоже перестала дергаться. Она смотрела на меня, не отрывая своих голубых глаз от моей лиры, пока я мягко играла один нежный аккорд за другим. С каждым новым тактом челюсть земной пони отвисала все ниже и ниже, таким образом, что ее зубы засияли в ночном свете с не меньшей яркостью, чем луна у нас над головой.

Наконец, я закончила и посмотрела в наступившей тишине на нее молча, терпеливо.

— Это… — прошептала она на одном неземном выдохе. — Это…

— Это простая народная песенка, — сказала я спокойно. — Ее традиционно поют детям перед сном. Впрочем, немногие жеребята в Понивилле ее когда-либо слышали. Это все потому, что эта песня происходит не из этого уголка Эквестрии. Видите ли, я изучала этот вопрос. По-видимому, эта песня происходит из района к северо-востоку отсюда, где в свое время образовалось немало колоний вокруг каменоломен и каменных ферм. Вы, случаем, не знаете каких-нибудь пони здесь, кто был бы знаком с этой мелодией?

— Она… — голос Пинки дрожал. Не поднимая своих прикованных к тропинке под нами глаз, она сглотнула и произнесла, заикаясь: — Моя мама. Она… она ее мне пела когда-то.

Она провела трясущимся копытом по своей пышной гриве.

— Она мне очень много чего пела.

— Но она перестала, ведь так? — я поглядела на нее осторожно и подошла ближе. — Это потому, что вы выросли, так, мисс Пай?

Медленно и печально Пинки помотала головой.

Я села рядом с ней.

— Это оттого… — я нежно глядела в ее лицо. — Это оттого, что вы решили покинуть свою семью и двинуться на поиски вещей получше?

Она печально закусила губу. И снова помотала головой.

— Пинки… — я положила копыто ей на плечо. — У вас был выбор, когда вы приехали в Понивилль?

— Я… я…

— Шшш… — умиротворяюще улыбнулась я ей. — Все нормально. Вам не нужно больше прятаться за бесконечными улыбками.

— Я не прячусь! — кратко прошипела она. — Я…

— Пинки Пай, всему на свете есть свое время. Не позволяйте кому-либо заставлять себя считать, что улыбка — это единственный способ чувствовать… освобождение… — я держала свои глаза на одном уровне с ее, поглощая все ее внимание, дотягиваясь до глубин ее души каждой ниточкой своей собственной. — Послушайте. Вы замечательная пони. Прекрасная пони. У вас столько разных талантов в таком количестве разных дел! Разве нужно давить все это рамками жизни, что потрачена целиком и полностью на капризную посредственность настоящего момента? Вашей силы и харизмы хватит, чтобы сдвигать горы, мисс Пай. Вместо того, чтобы весело надувать шарики и разбрасывать серпантин, вы могли бы построить для себя дом и жить собственной жизнью. Вам ни к чему ютиться на чердаке семьи Кейков. Разве вам не кажется, что вы заслуживаете начать… начать собственную жизнь ради себя, а не ради других?

— Но… Но я нужна другим пони…

— А что насчет ваших нужд, мисс Пай? — спросила я. — Что насчет того, что делает вас чем-то цельным, что гарантирует ваше будущее?

Я усмехнулась.

— Вы бы даже с легкостью нашли себе особого пони, если бы просто попытались.

— Я… Я бы не хотела… — ее лицо исказилось, будто бы она оказалась на краю чего-то столь болезненного, что у ее лица не хватало возможностей изобразить подлинную на это реакцию. — Я бы не хотела повторить…

— Повторить что? То, что ваша семья сделала с вами? — я нежно погладила ее по щеке, увидев, как ее глаза заблестели от влаги. — Пинки. Послушайте мня. Это не ваша вина.

Она скрипнула зубами. Она начала шмыгать носом.

— Это не ваша вина, Пинки. То, что они сделали с вами… вышвырнули вас вон… — я покачала головой, поддерживая ангельскую улыбку. — Это было неправильно. Но в ваших силах перерасти это и без их помощи. Вы можете заложить собственную семью, семью, которой сможете гордиться, которой смогут гордиться и ваши друзья. Скажите мне… Что же вы поистине желаете в жизни?

— Я… — она резко вдохнула, раздув себе грудь. Влага в ее глазах удвоилась и утроилась. — Я… Я…

Я склонилась к ней.

— Да?

— Апчхи! — чихнула она прямо мне в лицо.

— Аааа! — я упала на круп. — Добрая Луна на велосипеде!

— Фух! — она почесала нос и улыбнулась ярко, как солнце. — Я хочу, чтоб закончилась аллергия! А что насчет тебя?

— Ухх! Фуу! Тьфу! — я вытерла лицо насухо и сощурилась на нее. — Аллергия?..

— Раздражает, что аж деваться некуда, да? Хихихихи! О! И насчет семьи и всего такого, — она принялась прыгать вокруг меня. — Они меня выкинули из дома, потому что Гамми испачкал ковер в десятый раз подряд!

—……………………. Гамми.

— Ух ты, я тут вдруг представила, что ты бы могла заполнить этот свой длинный выдох большим количеством кружочков.

— Ваша семья прогнала вас из-за нагадившего на ковер малыша-аллигатора?

— По крайней мере, я думаю, они это именно так назвали. В последний раз, когда Твайлайт попыталась научить меня грамматике, ее словарь загорелся. И я по-прежнему не очень понимаю, отчего так. Думаю, это Спайк увидел проходящую за окном Рарити и… ну… по крайней мере, с математикой у меня все хорошо. Хихихихи.

— Вы хотите сказать, все это… все, из-за чего вы здесь… все из… из… — я заскрипела зубами и подпрыгнула в воздух. — Нет! Это не объясняет совершенно ничего!

— Не объясняет? — неловко заморгала она.

— Нет! Не объясняет! — зарычала я ей прямо в лицо. — Это не объясняет, почему вы всегда, всегда счастливы! Это не объясняет, почему вы никогда не думаете ни о прошлом, ни о будущем! Это не объясняет, почему вас совершенно не беспокоит то, что вы забываете, кто я такая и все равно обращаетесь со мной так, будто я не проклята! Это не объясняет…

— Эй-эй, погоди! — нахмурилась Пинки Пай и быстро замахала передними копытами передо мной. — Эй, эй, эй, эй! Придержи коней!

Я уставилась на нее, дрожа в гневе.

Она посмотрела опять на меня, кинула взгляд уголком глаз и мило улыбнулась.

— Так о чем мы там говорили, еще раз?

— Гррррр…

— Потому что почему бы нам не поговорить вместо этого о шоколадной помадке? Я всегда хотела поговорить о шоколадной помадке, стоя под одиноким фонарем посреди ночи. В этом всегда было что-то очаровательно пикантное… Эй! Ты куда идешь?

— Домой! Потому что хотя бы у меня нашлось достаточно достоинства себе этот дом построить! — рыкнула я через плечо, уходя, спотыкаясь, прочь. — Некоторым пони нравится вырастать из своих рамок, знаешь ли!

— Ооой да ладнааа! Мы все равно еще можем приятно друг другу представиться! — сказала она заунывным голосом. — Не то чтоб тут меня совершенная незнакомка пыталась подтолкнуть к огромному шагу навстречу философским изменениям в моем характере, только лишь сыграв мне простенькую мелодию! Верниииииись!

Она шмякнулась на круп.

— Пфф. Некоторые пони. Жизни с ними нет. И без них нет… Оооо! Смотри-ка! Мотыльки!

— Всем пассажирам! Заканчивается посадка в поезд на Филлидельфию! Поезд на Филлидельфию! Заканчивается посадка!

Я сделала глубокий, дрожащий вдох. Недели спустя я сидела на земле, прислонившись к скамейке на понивилльском вокзале, наблюдая за мрачным силуэтом пышущего паром поезда, укатывающегося к горизонту. Боль в моей глотке была нестерпимой. Каждая моя мысль была направлена на последние несколько слов Мундансер, сказанных мне, ценнее которых не было более ничего в моей жизни. Даже сейчас, каждая частичка меня болит от освежения той памяти, ибо вскоре я осознала, что память — единственное, что осталось от нее для моей любви.

Зажмурив крепко глаза, я провела передними копытами по лицу. Я по-прежнему видела ее выражение лица, ее фиолетовые глаза, ее бесшабашную улыбку. Мои уши дрогнули, ибо услышали ее неутихающей голос… только он был не ее. Он был…

— Фух! И почему поездам обязательно надо быть такими паропанками?

Я сжалась. Сглотнув, я открыла затуманенные глаза и повернула голову на голос.

— А?..

— Дошло? — улыбнулась мне Пинки Пай. На ее спине балансировал пустой поднос. — Потому что они большие злые панки, и у них из труб валит очень много пара.

Она хрюкнула, подавив смешок, и указала на горизонт.

— Поездовый юмор. Думаю, только местные его понимают.

Я не знаю почему, но я засмеялась. Смех этот был одновременно и болезненным, и приятным. Мне нужен был повод дать выход накопившейся боли как-то иначе, чем через плач.

— Не страшно. До меня дошло. По крайней мере, мне кажется, что дошло, — с еще одним дрожащим вдохом я грустно посмотрела на горизонт.

Я услышала шорох копыт. Пинки Пай не покинула меня. По-видимому, мое предыдущее потрескавшееся подобие улыбки не показалось ей достаточно убедительным.

— Я только что вернулась от самого начальника вокзала, которому я доставила целую гору лучших коричных слоеных пирожных мистера Кейка и, ох, сестрица, как же мои крылья устали!

— Но… — я сглотнула и пробормотала тихо в ее сторону: — Но у вас же нет крыльев, Пинки Пай.

— Я знаю! Они улетели и зарегистрировались в гостинице «Медовый Горшочек»! Это единственный отель в городке, в которым нет перьев в подушках! Хехехе! Дошло?

Дошло. Эта шутка была абсолютно кошмарна, но она дошла. В глазах моих появились слезы, когда я заулыбалась исключительно ради улыбки как таковой. Я только что стала свидетельницей того, как растворилось мое прошлое, как развалилось в прах будущее Твайлайт Спаркл, и внезапно все, кроме по-жалкому счастливого сейчас потеряло всякое значение. Я казалась себе жалкой. Я казалась себе слабой. И даже казалась себе глупой. Но каким-то образом все это казалось правильным.

— Ты — нечто особенное, Пинки, — услышала я всхлип своего голоса, в последний раз поднимая долгий и печальный взгляд на горизонт. Я не видела более поезда Мундансер, и это ранило меня сильнее всего. С резким и звучным выдохом, что сорвался с моих губ, я крепко обняла свое дрожащее тело. Я знала, что готова вот-вот рухнуть без сознания. Если бы я пошевелила хоть одной мышцей, все мое существо раскололось бы на мелкие части. Я не хотела ни с кем видеться, и, одновременно, я не знала, чем еще заняться.

К счастью, Пинки думала за нас двоих… ну или не думала, но чувствовала. Я услышала лязг брошенного подноса, когда она взгромоздилась позади меня на скамейку.

— Если б я это не знала наверняка… — сказала она очень спокойным голосом, — я бы предположила, что кое-кому не помешает компания.

— Ммм… — сглотнула тяжело я, чувствуя слезу, бегущую по щеке. Я улыбнулась, повернув голову куда-то на полпути к ней и произнесла пищащим от неловкой благодарности голосом: — Д-да, Пинки. Д-думаю, ей не помешает…

Я снова шмыгнула носом, но Пинки не обратила на это внимания.

Она была чересчур занята беззаботной болтовней:

— Ты когда-нибудь слышала про коня, вбежавшего в дверь?

— Нет, — я шмыгнула носом и пробежалась копытом по гриве. — А что с ним?

— Он сказал «ой!»

— Кххх… хихихии! — выдавила я. Мое дыхание вырывалось в виде острых кратких биений сквозь жесткие рамки болезненной, но очень теплой улыбки. — Ну, это очень тупо было с его стороны.

— Угу. А слышала о философе, пытавшейся перейти через дорогу?

— Эм, нет. А зачем ей пытаться перейти дорогу?

— Чтобы понять, зачем она пыталась перейти дорогу!

— Хихихи… Ужасно.

— Не так ли, а?

— Мммхммм… — я откинулась назад, наслаждаясь ее теплом и присутствием рядом. — Е-есть еще?

— Конечно! Что взлетает белым, но падает желтым и белым?

— Сдаюсь. Что?

— Без понятия! Но жонглировать ты не умеешь!

— Хихихи!

— Хех хех хех. У меня их целый миллион. Ооо! Знаю! Вот это скопытосшибательно. Короче, однажды в лагере камней…

— И вот тогда я убедила Октавию и остальных музыкантов помочь мне с песней и танцем! — гордо воскликнула Пинки Пай. Еще один месяц, еще один вечер и еще один смех в моем дыхании принес меня сюда, в центр Понивилля. — Говорю тебе, я встряхнула там пол на всем Гала своим танцем! Ухх! Ухх! Даа! Хихи! Жалко только, что Флаттершай решила направить стадо садовых животных в бальный зал и поставить всю вечеринку на уши. Кстати, это мне напомнило — прививка от бешенства — болезненная штука? Твайлайт мне не перестает читать лекции об этом с тех пор, как мы вернулись оттуда несколько недель тому назад…

— Быть может, дорогая Пинки, лучше время не терять… — Зекора поежилась и сделала шаг назад боком от нее. — И Сестре Редхарт о проблеме своей немедля рассказать.

— Зачем? Ей тоже нужно шарахнуться? Надо ей рассказать про Берри Панч, потому что эта кобыла постоянно повторяет, что хочет шарахнуться. Кстати, это мне напомнило, Зекора! Раз зебры родом из пустынных земель, почему они всегда говорят в рифму? Разве от этого не захочется больше пить?

Я постучала ее по розовому плечу.

Пинки моргнула.

— Мое плечо хочет мне что-то сказать, — она развернулась и посмотрела на меня широко распахнувшимися глазами. — О! Эм, привет!

Ее нос очаровательно наморщился в задумчивости.

— Эммм… Что-то что-то что-то про сыр — это плохо, да?

— Ты как раз та кобыла, которая мне нужна, — сказала я с улыбкой.

Она вскинула бровь.

— Я?

— Она? — удивилась Зекора. Оказавшись на линии огня моего долгого и немигающего взгляда, шаманка поерзала и нервно выпалила: — Ну дела!

Махнув копытом, она стремительно удалилась.

— Кхм, — я повернулась обратно к Пинки Пай. — Мне отчаянно нужна твоя помощь в очень важной миссии, миссии, чреватой великой неопределенностью и глазурью.

— О! Ну… эм… — лицо Пинки изобразило недоумение, когда она сама поняла, что не привыкла изображать недоумение. — Я без сомнений согласна на одно из этого!

— Я готова была поспорить, что ты согласишься и на то, и на другое, — я потянула ее за собой в сторону Сахарного Уголка. — Нам надо спешить!

— Ну ладно… ай! Но но но но но… — она неловко болталась позади меня. — В чем дело? Что мы делаем? И кто ты такая?

— Я тебя рада видеть! Разве этого мало?

— Уххх… Оки доки локи! — она натянула лучшую из своих улыбок и, спотыкаясь, постаралась не отставать от моих резво скачущих копыт. — Эй! Подожди меня!

— Есть что-то в запахе, текстуре и вкусе глазури мраморного торта, что высвобождает маленькую певчую птичку из клетки где-то внутри меня. А что насчет тебя?

— Уххх… Хех, конечно! Хотя… эм… — Пинки Пай старательно пыталась удержать, жонглируя, целую кучу ингредиентов, что я кидала в ее сторону через всю кухню. — Ух ты! Но… Но…

— Что, ты никогда не читала Кобылеи Ангелоу?

— О! Ее! Пфф! Типа, кто же вообще ее не… — она остановилась в неустойчивой наклонной позе и прищурилась. — Погоди. Ты ее только что придумала?

— Если да, то ты меня постучишь по спине?

— Боюсь, что у меня для этого копыта слишком заняты тестом и четырьмя мешками муки.

— Ну и ладно! — я грохнула широкую сковородку на стойку. — Потому что пришла пора нам выпечь с особой жестокостью торт!

Я ухмыльнулась в ее сторону маниакальной улыбкой. Мир жил, и я была ступицей этого безумного крутящегося велосипедного колеса.

— Что скажешь? Довольно притворств! Загуляем, как твой зять на Вечер Теплого Очага! Шандарахнем обсыпки и зажуем мармелада и не будем планировать похорон, пока весь этот грустный мир каким-то образом не забудет радость вкуса и того и другого!

— Ну, эй, да, звучит весело! Эм… думаю.

— Не думай. Просто пеки. Фух! Селестия! Здорово быть живой, как думаешь?

— Но я же не должна думать! — она подняла на меня взгляд, тяжело дыша от веса ингредиентов, которые она балансировала в копытах. — Мы же просто печем, забыла?

— Мисс Пай, печение суть жизнь, что суть плач, что суть смех, что суть танец и что суть печение. Ну, давай, рискни найти в этом предложении-уроде хоть одно существительное, достойное удаления.

— О. Точно! Не, я не рискну.

— Совсем другое дело! А теперь давай мне уже эту проклятую соду!

— Конечно! Но… если можно спросить… — она покосилась на меня. — Почему ты в таком хорошем настроении?

— Ха! — гоготнула я, начиная инфернальный процесс изготовления величайшего торта в истории Эквестрии. — Ты, из всех кобылок, задала этот вопрос!

Я подмигнула ей, не оборачиваясь.

— Прилив и отлив, мисс Пай. Прилив и отлив.

— Я немного ржавею, когда они доходят до моих рек.

— Не каждый из нас может себе позволить веселое настроение круглые сутки и каждый день, — объяснила я. — Ибо некоторым из нас оно приходит краткими вспышками благодаря особым случаям. Только тогда мы понимаем, что это значит — быть воплощением духа или быть твердой основой счастливой мечты. Все это время я пыталась понять тебя. Я осознала, что никогда не смогу прикинуться тобой. Я могу быть только собой, счастливой как никогда, потому что именно такой и надо быть, когда выпадает шанс. И сегодня он определенно мне выпал. Скажите мне, мисс Пай. Вы когда-нибудь слышали о мистере Алебастре Кометхуфе?

— О ком?

— Я опускаю вопрос, — я грохнула белый мешок. — И муку туда же! Хихихи. Кхм. Я сегодня невероятно счастлива, мисс Пай, потому что недавно я немало прочитала и, тем самым, узнала много нового.

— О, правда? Типа?..

— Я узнала, что их всего десять.

— Чего десять?

— Десять элегий, — сказала я тепло, роясь в инструментах для печения, которые она выкладывала передо мной. — Кажется, будто всего ничего… но это дорога домой и это прекрасная дорога.

— Я не понимаю. Если вам нужна дорога, чтоб добраться домой, почему бы вам ее просто не прокопать?

— Некоторые вещи возможны только тогда, когда они сделаны с изяществом, — я глянула на нее, повернув лицо со сверкающей зубами улыбкой. — Не хотите со мной потанцевать?

— Ого! Ого! Да чтоб тебя… Осторожно! — пропищала, сжавшись, Пинки Пай, прыгая то слева, то справа от меня, несущей через центр Понивилля в левитационном захвате огромный колышущийся торт. — Аккуратнее! Ой, блин! Ой, блин, я просто знаю, ты его вот-вот уронишь!

— И это после четырех часов кряду, которые мы провели в выковывании и проталкивании в мир живых этого ванильно-мятного шедевра?.. — широко улыбнулась я на ходу. Сияющий левитирующий торт накренился в воздухе между нами. — Мисс Пай, я поражена, что вы меня запомнили на такой долгий срок!

— Я тебя запомню навсегда, если из-за тебя он окажется уничтожен! — простонала жалобно она, мечась из стороны в сторону, готовая поймать торт в любую секунду. — Разрешение на его печение стоило тебе тридцати битов! Я не хочу, чтоб эти деньги ушли в никуда!

— В никуда? Мы же весело проводим время, разве нет? — я махнула в сторону горизонта. — Хватай!

— Аааайюшки! — она драматично нырнула вперед, но поймала пустоту.

— Хихихихи! — я по-прежнему левитировала торт рядом с собой. — Тебя слишком легко напугать.

— Это потому, что ты слишком легко с ума сходишь! — нахмурилась Пинки Пай. — Да что с тобой такое?! Торт — это серьезная штука! Ты думаешь, я вру?

— Нет, совсем нет. Но игре ни к чему затягиваться. Мы уже дошли до места назначения!

— А? — Пинки Пай бросила взгляд на дверь в апартаменты, на которую мы только что наткнулись. — Мы доставляем торт сюда?

— Ага. Какие-то проблемы?

— Ну, нет. Просто я думаю, у этой пони и так достаточно сладостей. Если честно, у Сахарного Уголка с ней всегда была мааааааааленькая такая дружественная конкурентная борьба…

— Ну, можешь считать этот торт новым шагом в дипломатических отношениях. Вот, — я поставила тяжеленный торт на ее спину.

— Уууф! — ее ноги задрожали, а сама она изо всех сил принялась пытаться удержать торт в равновесии. Она бросила мне скептический взгляд: — Я? Ты хочешь, чтобы я его ей подарила?

— Однозначно! — сказала я с милой улыбкой. — Главная суть этого подарка в том, что он останется подарком только если я сохраню анонимность.

— Анонимность? — Пинки Пай потела и дрожала от напряжения. — Типа как говорят о Вильяме Фланкспире?

— Хехехехе… Не совсем, Пинки. Давай я позвоню в дверь, — сделав это, я ахнула. — А! Чтоб тебя! Я чуть не забыла!

— Что? Что? — запаниковала она, содрогаясь под чудовищным весом торта.

Я вытащила крохотный вельветовый мешочек из кармана толстовки и повесила его на золотой ниточке на краю подноса.

— Вот, теперь все на месте.

— Я знала, что тут типа должна быть еще вишенка на верхушку.

— Ой, тихо, — сказала я. За дверью появилась тень и я ахнула вновь. — Ооооо! Вот она! Постарайся изобразить, какая ты счастливая и очаровательная!

— Эй! Это… ыыхх… я могу!

— Несомненно, — я бросилась в сторону, чтобы спрятаться за толстым рядом кустов. Я наблюдала сквозь сияние вечернего солнца за тем, как открылась дверь и наружу вышла кремового цвета земная пони.

— Пинки Пай?

— О… Привет, Бон-Бон! — просипела Пинки. — Я бы спела песенку «Веселого-тебе-торта-в-счастливый-вечер», но… ыыыхх… ну…

— Оо, бедняжка! — Бон-Бон наклонилась вперед и подставила плечо, чтобы взять на себя часть веса. — Вот, давай его поставим, чтоб ты смогла говорить!

— Внутри…

— А?

— Внутри твоего дома.

— Ты… Ты хочешь сказать, эта здоровая штуковина для меня? — растерянно хихикнула Бон-Бон. — Однако же… мне его придется поставить в самый дальний угол дома, чтоб не дать ему растаять от моих печей!

— Не благодари меня! Это не я твоя благодетельница!

— О? И кто же ответственен за это… угощение?

— Эм… — Пинки помогла поставить торт в прихожей дома. — Фух. Аноним.

Бон-Бон вскинула бровь.

— Аноним?

— Ага. Жутковато, а? Как по мне, толпа подозрительных личностей.

— А этот… аноним, случаем, не объяснил тебе причину, по которой я награждена такой сладкой прелестью?

— Я не знаю. Но он или она оставил мешочек.

— Мешочек? Бон-Бон повернулась и глянула на противень, на котором стоял десерт. — О! Надо же… вот это, пожалуй, уже действительно интересно!

— Эта сумочка тебе знакома?

— Должна сказать, пожалуй, да. Это Сталлионоградская традиция. Большинство пони с моей родины дарят друг другу подарки в маленьких вельветовых мешочках наподобие этого.

— Ух ты, Бон-Бон. Я и не знала, что ты из Сталлионограда.

— Ну, ничего удивительного, — произнесла она, поднимая маленький вельветовый мешочек в копытах и растягивая золотую тесемку. — Это не из тех тем, которыми я делюсь со многими пони. На самом деле, мне потребовалось несколько лет, чтобы избавиться от акцента, после того как я переехала… в Понивилль…

Ее голос затих, когда дыхание покинуло ее на мгновенье.

Пинки Пай прищурилась.

— Я не поняла. Что-то не так?

— Нет. Едва ли. Эти… — она прикрыла рот копытом, а потом сунула другое в сумочку и достала из нее несколько блестящих, сверкающих шариков. — Это детская игра в шарики. Каждая маленькая кобылка там, где я родилась, играет с ними в раннем возрасте. Они… сделаны из того же камня, что и скалы, образующие стены нашего города. И… и…

Ее ноздри раздулись и следом прозвучал тонкоголосый всхлип из ее горла.

— Благая Селестия! Они даже пахнут так же…

— Как?

Лицо Бон-Бон напряглось в приступе по-светлому грустного плача.

— Как д-дом, — она шмыгнула носом и закусила губу, озарив свое лицо хрупкой улыбкой. — О, Пинки Пай… Как много времени прошло с тех пор, как я слышала милые гимны этого чудесного города; с тех пор, как я слышала, как подпевает моя семья...

— Ой-ей. Я всю жизнь слышала всякие плохие истории про Сталлионоград и думала, что это не слишком-то счастливое место.

— В этом-то и особенность счастья… — содрогнулась Бон-Бон, когда слеза прокатилась по ее щеке. — Оно зарождается из ничего. Оно протискивается к свету в трещинах бесплодной земли, находит дорогу в самых неожиданных местах. И в этом таится так много тепла… Даже в моем возрасте… после всех тех лет, что остались позади…

Только усмехнувшись, она удержала себя от того, чтобы разрыдаться. Подняв взгляд на Пинки Пай, она улыбнулась со сверкающими, мокрыми глазами.

— Пожалуйста. Я просто обязана знать, кто этот пони… Кто смог пробить столько стен, чтобы столь благословить меня…

— Охххх… — поерзала на месте Пинки Пай. — Хотела бы я… Но…

— Нет. Все нормально, — Бон-Бон подавилась всхлипом и вновь улыбнулась. — Я понимаю. И это очень милый подарок. Очень, очень милый подарок. Как будто кто-то знал. Каким-то образом, кто-то знал в точности, что мне нужно…

Она задрожала, долго и сильно, а потом чуть ли не сбила Пинки Пай с ног теплыми объятьями.

— Но мне все-равно надо кого-нибудь обнять!

— Ааай! — ахнула Пинки Пай, оказавшись в объятьях. Она, наконец, хихикнула и обняла Бон-Бон в ответ. — Хихи! Ну, я рада, потому что ты так рада, потому что кто-то был рад принести тебе радость, а не гадость!

— Мы — драгоценные существа в драгоценном мире, Пинки, — сказала Бон-Бон дрожащим голосом. Ее язык слегка заплетался, потому слова выходили теперь вдруг с какими-то следами иностранного звучания. Она сокрыла эти следы, прочистив горло и мягко улыбнувшись, когда откинулась назад от своей пышногривой подруги. — Надеюсь, ты этого никогда не забудешь, потому что я знаю, что не забуду сама.

Она хихикнула и вытерла насухо щеку.

— Я совершенно точно уверена, что я буду этим тортом наслаждаться. Так что не думай, что ты не приложила свое копыто к моей радости. Благодарю тебя, Пинки. Благодарю тебя от всего своего сердца.

— Эй… Эм… — Пинки Пай помахала, обернувшись на выходе из дома. — Без проблем! Удачи с… эмм… игрой конфетами и печением шариков… э… то есть…

— Хихи… Я поняла, что ты имела в виду, Пинки, — улыбнулась Бон-Бон. Она коснулась носом вельветового мешочка и вернулась в дом с неугасимой улыбкой. — Куда чаще, чем тебе кажется, пони тебя понимают и благодарны за то, что ты есть.

Дверь тихо закрылась, оставив Пинки Пай снаружи во дворе с растерянным выражением лица.

— Ух… — она развернулась и пошла медленно на тротуар. — Только если бы я сама себя могла понимать…

— Вопрос столетия, без сомнений.

Она услышала несколько нот со струн моей лиры и обернулась ко мне.

— О, ты все еще здесь?

— Разве это и вполовину столь удивительно, как тот факт, что ты до сих пор меня помнишь? — ответила я, подмигнув.

— Я не понимаю! — она подошла ко мне и ткнула копытом в направлении дома Бон-Бон. — Зачем надо было быть таким аниманьяком?

— Анонимом.

— Будь здорова. Ну серьезно же?

— Ты, Пинки? Серьезна?

— Эй! Хочешь верь, хочешь нет, но я достаточно умна, чтобы понять, когда меня выставляют на смех!

— Хехех… — я вывела на струнах еще несколько аккордов и тепло ей улыбнулась. — Не преуменьшай своих достоинств, Пинки. У тебя разум ученого, речи философа и сердце ангела.

— Я это все подарю тебе, только чтоб получить голос как у мегафона.

— Что ж, ладно, — я остановила игру, чтобы указать копытом в сторону дома. — Вот, смотри, там живет пони, которая из чистейшей доброты своего сердца однажды сделала кое-что важное для незнакомца, когда не было никакой гарантии награды за ее доброту. Она и не догадывалась, что то, что она сделала, было как раз тем, в чем нуждался этот незнакомец в тот конкретный момент времени. И мне показалось невероятным то, что такая кобыла оказалась способна сделать что-то столь доброе для души, которую она даже и не знала. Но потом меня озарило, что это едва ли единичный случай.

— О?

— Скажи мне. Кто в Понивилле является абсолютным эталоном доброты? Сияющим маяком радости и щедрости? И при всем при этом, душой, наделенной заразительной веселостью, не нуждающейся в объяснениях всех этих поразительных черт?

— Эм… — Пинки Пай пошевелилась, не сходя с места, после чего одарила меня робкой улыбкой. — Можно я лучше пройду у этого теста только спортивную часть?

— Хехехех. Это ты, Пинки Пай, — сказала я. — Ты — живое воплощение счастья. Ты существуешь и тем самым существует сама радость. Если это возможно для духа восторга — иметь живую душу, то ты была бы его носителем, благодаря всей своей прыгучести, восхитительной абсурдности, твоему вниманию к деталям и отсутствию его, одновременно… хихихихи… твоей абсолютной тобойности, которая делает тебя… ну… тобой.

— Охххх… Эм. Ты мне делаешь комплимент, да?

— Надеюсь, что так.

— О! Круто. Эм… Я могу уже покраснеть?

Я подмигнула.

— Почему бы и нет.

Шкурка ее окрасилась более ярким тоном розового, когда она подняла взгляд к небу с очаровательным смешком.

— Хихихихи… Кхм. Впрочем, в самом деле. Мне нравится, когда другие пони улыбаются, как Бон-Бон, например. Ты думаешь, то, что только что случилось, озарило ей день? Ну уж нет, это озарило ей всю неделю! Хотела бы я только, чтоб у меня такое лучше получалось.

— Ты даже не представляешь, как счастлива я это слышать.

— Что слышать?

— Что ты знаешь, что готова стать лучше, — сказала я. — Что ты осознаешь свои дары и что ты собираешься их преумножить еще больше. Потому что именно это делает нас с тобой похожими. Мы обе пытаемся стать пони лучше, чем мы есть, даже если кажется, что у одной из нас все и так идеально. И я должна признать, Пинки, я завидую тебе уже очень давно.

— Завидуешь?

Я медленно кивнула. Тихо перебирая струны, я заговорила не спеша:

— Тому, как ты способна жить в настоящем, без видимого беспокойства о бедах и страхах окружающего мира. Тому, как ты способна улыбаться и радоваться, когда все остальные вокруг тебя не желают ничего, кроме плача. Тому, как ты иногда можешь быть раздражающей и не подозревать об этом, так, что когда другие пони вспоминают момент первой встречи с тобой… они оказываются неспособны не делать то, что ты от них хотела с самого начала. Не могут не улыбаться. Потому что это то, чем ты стала, Пинки Пай. Ты — улыбка, что не угасает. Нечто, что куда выше преходящего выражения лица. Нечто бессмертное, нечто, что не ограничено рамками ни прошлого, ни настоящего; нечто, что с превеликой радостью желала бы освоить я сама… ибо однажды я сама могу оказаться не более чем только идеей. И если я хочу найти способ с этим жить, я хочу жить счастливо, с улыбкой, а не с плачем.

Пинки Пай разглядывала меня долго и тщательно. Уголки ее губ приподнялись слегка.

— Я на тебя смотрю, и что-то мне не кажется, что я понимаю хоть слово, что идет тут из твоего рта. И все равно я хочу улыбаться и больше ничего. Помогает как-то делу?

Я медленно кивнула.

— Помогает. И после долгих пятнадцати месяцев попыток разгадать одну из самых больших загадок жизни, мне кажется, здоровенный кусок моего разума (и сердца тоже) может наконец-то расслабиться и посмеяться.

— Хихихихи. Музыканты вроде тебя всегда знают, как с блеском провернуть дело, а? — она проскакала, подпрыгивая, мимо меня, весело произнося: — Не прерывайте своей лирической игры разума, мадам Мята. Однажды вам под ноги будут бросать цветы.

Я улыбнулась ей вслед, когда она упрыгала прочь в направлении центра городка подобно ярко-розовому мячику. Я вздохнула дольше и сочнее, чем когда-либо вообще в своей жизни.

— Я не понимаю.

— Ыыннх!

— Хннннххх!

— Хккк… Ха! — Эпплджек рванула копыто через пень.

— Аааа! — Рейнбоу Дэш отбросило на газон в понивилльском парке. Сложив ноги, как перевернутый на спину голубой таракан, она простонала кристально чистому вечернему небу. — Чтоб тебя! Только не снова!

— Думаю, пора б нам уже оторваться от перетягивания копыт, а, сахарок? — откинулась назад со вздохом Эпплджек. — У меня локоть начал малость чесаться.

— Не-а! — Рейнбоу Дэш разогнулась, поднимаясь с земли, и свирепо уставилась поверх пня на Эпплджек. — Я так просто не сдаюсь!

— Ну в самом деле, ЭрДи! — простонала Эпплджек. — Эт долбаное Гала закончилось уже давно и все тут! Нет больш билетов, нечего и драться! Мож, оставим позади уже эту темную главу наших жизней?!

— Закуси язык! Мы с этим разберемся до конца! — ухмыляясь, Рейнбоу в который раз грохнула на пень переднее копыто. — На тысяче триста тридцать седьмой попытке я тебя, наконец, уделаю!

— Ухх… — Эпплджек зажала ее копыто в своем. — Ладно.

Прежде чем пара смогла начать, внезапно вприпрыжку объявилась Пинки Пай.

— Эй! Что творите, ребята? Упражняетесь в счете?

Рейнбоу Дэш прорычала:

— Я только было приготовилась вытереть все окрестности этой самодовольной ухмылкой на веснушчатой морде одной фермерской кобылки…

— Ничего особенного, — улыбнулась Эпплджек Пинки. — А шо у тебя на уме, сахарок?

— Я вот подумала, Эйджей. Я вот только что наметила неплохой клочок земли к югу от Бутика Карусель. Как думаешь, можешь меня научить, как построить себе дом?

— Ну, это здорово, Пинки. Но прям щас я занята преподанием урока Эрди, который она не… — зеленые глаза Эпплджек выкатились в шоке. Она поправила поля шляпы и сощурилась на Пинки Пай. — Не мож повторить, шо сказала, а?

— Ты хочешь построить дом? — спросила Рейнбоу Дэш с не менее диким выражением лица.

— Отожечки!

— И для чего, радость наша?

— Ну… — Пинки Пай набрала много, много воздуха в грудь. Речь, что она произнесла следом, звучала со скоростью шестиствольного пулемета: — Мне тут внезапно подумалось когда я мыла Гамми в ванной губкой что единственная причина по которой я в Понивилле в том что мои родители выкинули меня со своей фермы в приступе гнева и с тех пор я только и делала что беззаботно пожинала плоды своего существования заставляя всех пони вокруг улыбаться и если я не подберу слюни и не начну жить как настоящая взрослая то уже скоро будет слишком поздно и я пойму что значит быть грустноглазой одинокой фоновой пони которой больше нечем заняться кроме как сидеть на крупе и философствовать!

Погнутый стебелек пшеницы выпал из разинутого рта Эпплджек. Рейнбоу Дэш также несла на своем лице печать полного непонимания. И только пока легкий ветерок не тронул их гривы, все три пони не осознали, что что-то не так.

— А… Что?.. — покрутила головой из стороны в сторону Эпплджек.

— Кажется, только что прекратилась музыка, — сказала Рейнбоу Дэш.

Три кобылы посмотрели в мою сторону.

Я, сидя под деревом, старательно пыталась подцепить копытами лиру, которую я мгновенье назад выронила.

— Кхм. Эм… Виновата. Ехехех… Пожалуйста, продолжайте, — я возобновила свою роль случайного менестреля, вновь заполняя воздух нежными струнными аккордами.

Эпплджек пожала плечами, по-прежнему держа в своем копыте переднюю ногу Рейнбоу Дэш.

— Ну, уххх… — она нервно улыбнулась Пинки Пай. — Кажись, эт весьма большой шаг ты себе наметила, Пинки. Даж не рискну прикинуться, шо могу тебя судить по части принятия решений. Но все равно более чем с удовольствием помогу те с постройкой бревенчатой хижины. Если ты, конеш, именно этого хочешь.

— На самом деле, вот чего я действительно сейчас хочу, так это фисташек с черникой, — сказала, облизнув губы, Пинки Пай и бросила долгий взгляд в сторону заката. — Хмммм.

После паузы, она моргнула и прочистила горло:

— И бревенчатую хижину. Ее тоже. Я думаю, пришла пора мне жить самостоятельно.

— Ну, шо, круто! Когда хошь начать планирование?

— В любое время, когда захочешь мне помочь, Эйджей!

— Меня устраивает! Только погоди секунду! — лицо Эпплджек напряглось и она грохнула копытом по пню.

— Ааааа! — Рейнбоу Дэш в очередной раз полетела на траву.

— Вот теперь я готова! — крякнув, Эпплджек поднялась на ноги. — Иииха! Пора сгонять за режущим инструментом!

— Оки доки локи! — Пинки Пай с радостью повела ее за собой, скача по-девчачьи вприпрыжку. Улыбающаяся Эпплджек не отставала от нее ни на шаг.

— Эй! Нечестно! — проворчала Рейнбоу Дэш и кинулась за ними следом. — Ты слишком легко отделалась, Эйджей! На тысяче триста тридцать восьмой попытке я тебя, наконец, уделаю!

— Ооооо, и почему бы и тебе уже не сунуть это все куда подальше?!

— Сама себе сунь! Мы с этим разберемся раз и навсегда!

Я проводила их долгим взглядом, играя на лире несколько тянущихся нот. Мои глаза зацепились за прыгучую фигуру Пинки Пай и я покачала головой в удивлении.

— Столь типично, что она атипична, — я сделала глубокий вдох. Положив лиру, я протянула копыто в седельную сумку и достала оттуда древний коричневый фолиант. Прислонившись комфортно к стволу дерева, я открыла книгу, являя своему взору светящиеся буквы, сияющие ярким голубым светом в восхитительно темной и прохладной тени дерева. — Итак, мистер Кометхуф. Давай посмотрим, есть ли у тебя что-нибудь менее абсурдное, что ты можешь мне поведать…

Если подумать, от фисташек и черники я бы прямо сейчас совсем не отказалась.

Будь проклята аллергия.

---

[1] Хихи, как хорошо, что у нас в стране существуют печенье «ушки». Хотя они не везде так называются. Иначе каламбур был бы убит бесповоротно. Если кому интересно: ears of corn это кукурузные початки. Такие дела.

[2] Мыльная

[3] Guyra — 63-версия Лиры, придуманная юзернеймом Veggie55.

[4] Sethistoats = Sethisto — один из главных блогописателей на Equestria Daily.

[5] Хммм. Свежачок. Но вообще речь конечно о Забеге Листьев.

[6] Пасхалка-кроссовер со вторым ЭПИЧЕСКИМ фиком Скиртса — «The End of Ponies». Я ее не читал, не думаю, что буду переводить. Она ЕЩЕ мрачнее и печальнее и длиннее Фоновой.

[7] Корейское(или китайское?) блюдо из яиц, креветок и всяких странных вещей, съедобных только для корейцев(иди китайцев). Созвучно с poo-poo, кака, тобишь.

[8] Фоновая Пони и Антропология постились на fimfiction примерно параллельно, но Антропология началась и закончилась раньше.

[9] Ох. Crusaders. Крестоносцы. Правда причем здесь зебры? По идее, беспокоиться должны были верблюды…