Фоновая Пони

VIII — Все пони созданы быть любимыми

Думаю, ни для кого не секрет, что главной мотивирующей силой, сознательной ли или бессознательной, является любовь. У людей ли или у других разумных существ — это неважно. Любовь заставляет нас стремиться к чему-то, творить. А точнее, желание любви. Некий голод, который вечно не дает нам покоя. Я не говорю именно о физической любви как таковой, несмотря на ее неоспоримую важность. Я говорю о том тепле, которое дает единение души с близким существом. Без этого тепла сознательная жизнь в полноценном ее понимании невозможна. Существование только лишь. Слишком уж холоден мир вокруг нас, что в одиночку мы против него ничто. Частички этого тепла доступны нам всем — родственники, друзья — все они способны поддержать в нас жизнь. Но по-настоящему согреть может только та единственная душа, что, возможно, ждет нас.
И вот, встает вопрос — на что же похожа жизнь в мире абсолютного льда, где тепло любви — лишь иллюзия, лишь отражение собственных чувств? И действительно, иллюзия это и есть. Вера в то, что тепло придет, что тебя любят, что все хорошо — последний рубеж меж беззащитной душой и вечным мраком.
Ведь все, все кто живет в этом мире, в каждом из миров, — все они созданы быть любимыми. Ведь так?

Внимание! Пока на сторис не добавили поддержку цветовой разметки, более полная с точки зрения форматирования глава доступна на GDocs.

Напоминаю принципы альтернативного способа разметки:

Имя Лиры, обозначаемое зеленым, здесь изображается курсивом. Остальной курсив в этой главе к Лире отношения не имеет.

Ядро проклятья, обозначаемое магентой, здесь изображается подчеркиванием.

Также вашему вниманию доступна скомпилированная pdf версия для черно-белых читалок с 6" экраном (или больше, само собой). В которых эти текстовые эффекты обозначены другими шрифтам и другим тоном.

Версия на fb2 от fox_1047 и MOBI от него же Зеленый выделен жирным, пурпурный — курсивом.

//////////////////////////////

Дорогой Дневник,

Чего каждый пони желает в своей жизни? Я имею в виду, по-настоящему желает? Заканчивается ли наше существование в мире и покое, если мы достигнем всего, чего мечтали когда-либо достичь? Действительно ли значат так много для нас все наши достижения, медали и трофеи, когда опускается последний занавес? Достаточно ли объемов наших привнесений в этот мир, чтобы они убаюкивающей песней проводили нас навстречу холодным объятьям смерти?

Ибо неважно, что мы делаем, неважно, на что мы настраиваемся, неважно, сколько препятствий мы преодолеваем в нашей жизни: когда жизнь эта подходит к концу, последние поклоны мы раздаем в одиночестве. В своей смерти мы одиноки, что, на самом деле, поразительно иронично, ибо мы едва ли столь одиноки по своей сути. У истории есть забавная привычка начинать что-то с многообразием факторов и заканчивать это в виде одиноких, иссякающих ручейков.

Впереди у меня лежит одинокое путешествие. Всегда лежало. Не было дня, когда бы я не медитировала над элегиями, над бурной борьбой за их раскрытие, над неведомым будущим, что сулят мне эти деяния. В некотором роде, мне не чужда была храбрость в решении моих музыкальных задач; я разбиралась с ними с не меньшим смаком, чем любая героиня, которой я давно восхищалась, читая литературу.

Но сейчас я готовлюсь взобраться на самую пугающую гору на моем пути, я экипируюсь для оседлания Элегии №8, и я делаю это с великой осторожностью, потому что никак не могу свыкнуться с тем, сколь одинока я перед лицом этой задачи. Раньше меня не беспокоило это столь сильно. Не всегда проклятье заставляло меня чувствовать себя столь одиноко.

Но не до недавних пор. Не до него…

Венок из золотых тюльпанов опоясывал розовую свечу, что тускло горела по центру деревянного столика. Я глядела неотрывно на поблескивающие лепестки желтых цветов. Вместо них я не должна была бы отрывать своих глаз от неоконченного наполовину нотного листа, но нет. Прошло уже немало долгих недель моих трудов, и вот, восьмая элегия, наконец, закончена в моей голове. Композиция должна была бы уже быть закончена и на бумаге, но единственным препятствием тому была я сама, моя нерешительность, мой страх и, что хуже всего, мое сердце, вместе с головокружительными глубинами, в которых оно с недавних пор тонуло.

Когда в Сахарный Уголок вошла Рарити, я заметила это лишь задним числом. Цоканье ее копыт звучало подобно призрачным ударным к симфонии блуждающего разума. Спустя несколько минут, эти удары приблизились ко мне, также как и ее вздыхающий голос:

— О звезды, ну и денек! Похоже, не я одна тут усталая. Кхм. Простите меня. Это место занято?

В венке было двадцать тюльпанов. Двадцать распускающихся цветков. Двадцать дней до дня настоящего, начинавшихся с того, что меня, едва я войду в город, приветствуют улыбкой, голосом и неземным ароматом, что заставляет мое сердце трепетать. Я так хорошо их сохранила. Теперь я задаюсь вопросом, как скоро и они завянут без остатка? Почему самые очаровательные вещи в нашей жизни столь хрупки? Я по-прежнему ощущаю его мягкое дыхание у себя на мордочке.

— Приношу глубочайшие извинения. Я прерываю ваше сосредоточение? Если так, я перейду к другому столику…

— Хмм? — подняла я взгляд на Рарити. Она стояла передо мной с левитирующей рядом и исходящей паром чашкой кофе. Ее сияющие глаза умоляюще разглядывали меня и табуретку по другую сторону стола. Я глянула на нотные листы, затем на другие столики, что нас окружали. Все остальные места в Сахарном Уголке были заняты плотными группками беззаботно болтающих, ужинающих и просто тихо общающихя пони.

— О… Эм… — я мягко улыбнулась ей. Сомневаюсь, впрочем, что глаза мои и в половину были столь живы как ее. — Безусловно. Присаживайтесь, Рарити.

Она мгновенно просияла при звуке собственного имени.

— О, однако же какой мне подарок! — улыбнулась Рарити, и изящно присела напротив меня. Сделав один глоток из кружки с кофе, она поправила шарф на шее и отметила: — Я провела все эти выходные в Кантерлоте, на Гала. Была окружена элитными пони, и ни один из них не удостоил меня даже просто вторым взглядом. Я вернулась в Понивилль, и первый же незнакомец, с которым я говорю, знает меня по имени!

Она подавила счастливый смешок и улыбнулась:

— Нам всем никогда не помешает напоминание, где действительно находится наш дом. Очень рада познакомиться с вами, мисс...

— Хартстрингс, — тихо сказала я. — Лира Хартстрингс.

— Ой, ой… осмелюсь сказать, — она подавила неподобающую леди усмешку. — Ваша шкурка видала лучшие времена. Могу ли я спросить, что же произошло, дорогая?

Я на мгновенье растерялась. Я потянула конечности и вновь ощутила натяжение маленьких пластырей, покрывающих случайные участки моего тела: на ноге, на копыте, и на лоскутке кожи позади левого уха.

— О. Волноваться совершенно не о чем, — мягко сказала я. — Понивилль за ваше отсутствие не стал драматичнее обычного.

Я даже не стала беспокоиться о подслащивании граней этой лжи.

— Ну ладно, — высказалась она, вращая кружку с кофе в своем магическом захвате. Я часто воспринимаю как должное, сколь поистине могучей интуицией, бывает, обладает Рарити. — Если вы настаиваете, я более допытываться об этом не буду.

— Большое спасибо, — ответила я себе под нос. Пронеся над листом левитацией ручку, я нарисовала еще две ноты элегии. Царапанье пера по пергаменту воспламенило мне нервы. Казалось, с тем же успехом я могла бы выбивать слова на могильном камне. Я боялась, что ситуация грозила стать еще холоднее. — Вы… ох… Вы только что из Кантерлота, хммм?

Не нужно было быть гением, чтобы заметить отсутствие энтузиазма в моем голосе. И даже меньше того требовалось, чтобы заметить, насколько мне было все равно.

— Если я не ошибаюсь, там происходили весьма волнующие события.

— Волнующие? Скорее «волшебные»! «Чудесные»! «Непревзойденно восхитительные!» — с каждой новой фразой Рарити впадала в экстаз все больше и больше. Она драматично качнулась назад на сиденье, поймав себя в последний момент с отчетливым аханьем. — О, а знаменитости! Блеск! Роскошь! Все, о чем я только мечтала!

Она вздохнула, глубоко и протяжно, и наклонилась вперед, чтобы сделать глоток кофе, переплавляя пьяную улыбку на своем лице в только лишь удовлетворенную ухмылку.

— О, как ужасно я рада, что это, наконец, закончилось.

Я моргнула. Я наконец-то посмотрела ей в лицо.

— Вы рады?

— Ммммф! — кивнула она, сглотнула кофе и заявила: — Исключительно рада! Каким бы приятным ни был вечер сам по себе, никогда я еще в своей жизни не наблюдала такое количество помпезной блажи, хамских и бессильных попыток казаться рыцарем и самонадутой претенциозности от лица обеспеченных цивилизованных пони! Все эти смешные детали казались интересными по другую сторону эквестрийских таблоидов, но вблизи и персонально… хех… было похоже на пришивание шелка к рубчатому вельвету зубами!

— Хммм… — слегка улыбнулась я. — Довольно красочный для этого вариант описания.

— Мисс Хартстрингс, дорогая, мир дает нам краски, чтобы мы окрашивали ими правду, но их избыток — трагически безвкусен, — Рарити непринужденно откинулась назад и взмахнула кружкой с кофе в телекинетическом захвате. — Прошу, простите меня за то, что я щебечу как школьница, но мои бурные выходные в Кантерлоте раскидали все мои нервы врассыпную. Единственный луч света во всем этом мраке — это компания моих друзей. Но так как я приехала в Понивилль раньше них, то рядом со мной не оказалось близких мне кобылок, с кем можно было бы поболтать. Ну, вы знаете, каково это.

— Вы приехали раньше?

— Ммммхмм.. Я осознала, что за мной тянется чудовищно длинный список заказов на платья, и слишком много их я откладывала, пока готовилась к тому, что, как я наивно верила, должно было стать величайшим событием в моей жизни, — Рарити рассмеялась легко, закатила глаза и нежно сжала кружку в копытах. — Ну, теперь я знаю правду. Лучше всего я расслабляюсь, когда работаю. Я не знаю, относится ли это и к вам тоже…

Я моргнула, глядя на нее. Наклонив голову, я глянула вниз, на нотные листы. Мои уши дернулись, будто в их хрящи впились ледяные иглы. Восьмая элегия была подобна приливной волне льда, что захлестнула собой следующий болезненный вдох. Я почувствовала, как волоски на шее у меня встали дыбом.

— Я расслабляюсь, когда со мной говорят, — выпалила я.

— Ну… — с облегчением усмехнулась Рарити. — Полезно было узнать.

— Скажите мне, вы когда-нибудь встречали его? — спросила я, не думая, задержав взгляд на золотом венке из тюльпанов, разделяющем нас. — Жеребца своей мечты?

Рарити помедлила, прежде чем сделать следующий глоток. Она посмотрела на меня, прищурилась, а затем наклонилась ближе:

— У нас… у нас с вами не было раньше такого разговора?

Я почувствовала, как забилось тревожно мое сердце. Зубы мои задумчиво жевали нижнюю губу. Я напомнила себе, что иногда единственное лекарство от неловкой ситуации — это слепо брошенная крупица истины.

— Мы… эм… мы разговаривали на прошлой неделе, прежде чем вы уехали в Кантерлот со своими друзьями, Рарити, — сказала я. Я спокойно смотрела на нее. — Вы сделали для меня очаровательное и при этом простое платье. Кремового цвета, с золотым растительным орнаментом?

— Сделала, говорите? — лицо Рарити наморщилось под весом тяжкой растерянности. Она откинулась назад и пригладила копытом гриву, блуждая глазами по потолку. — Действительно. Звучит похоже на ансамбль, что я вполне способна была бы сделать. Почему же я не могу просто взять и?..

Ее губы продвигались по минному полю неразборчивых слов. Она, в итоге, сглотнула и явила мне застенчивую улыбку:

— Благие небеса, мой разум действительно блуждал неизвестно где все последние несколько недель, не так ли? Мои глубочайшие извинения, мисс Хартстрингс. Я могу лишь только спросить, послужило ли это платье своей чудесной цели?

Мои глаза на мгновенье опустились к полу:

— Это впечатляющее одеяние, и я не могла бы просить ничего более прелестного. Потому, спасибо вам.

— Что ж, не стоит совершенно никакой благодарности! Говорю вам от всего своего сердца, хотя хотела бы сказать и от своего разума! — она легкомысленно рассмеялась. — О, если бы только все платья встречали столь блестящую судьбу, соответствующую тому гению, что я вкладываю в их создание. Для Гала я сделала просто фантастическое платье, и, боюсь, что его постигла ужасная судьба знакомства с яблочным повидлом и глазурью с торта.

Я бросила на нее полный ужаса взгляд:

— Звучит… звучит чудовищно…

— Мммм… да, он такой и есть, — сказала она, бросив на мгновенье злобный взгляд куда-то в сторону стен.

— А?

— О… эм… да, — Рарити закатила глаза. — Увы, мне стоило провести весь тот вечер с моими друзьями, а не в компании венценосного болвана, манеры которого не распространяются дальше серебряной ложки, застрявшей у него во рту.

Она бросила мне умиротворенную улыбку:

— Мисс Хартстрингс, надеюсь, вы выучите этот урок с куда меньшей трагичностью, чем я. Однако же, истина такова: настоящая любовь едва ли валяется просто так на пути. Судьба приносит нам что-то, и делает это без предупреждения, и мы будем настоящими дураками, если посчитаем, что можем подобное предсказать с легкостью пегаса, что лепит дождевые облака.

— Почему вы так говорите, Рарити? — спокойно спросила я. — Вы мне представляетесь романтичной натурой.

— О, и я большую часть своей жизни исключительно таковой и была! Но жизнь коротка, и никогда не поздно пересмотреть некоторые свои черты.

— И что же это за черты?

— Глупые черты. Постыдные черты. Очарованное мировоззрение капризной кобылки. Все они пленительно легки для постижения, но вот избавиться от них непросто. Я бы одного хотела — чтобы взгляд всего Кантерлота не был сосредоточен на мне, когда я пришла к пониманию, сколь донельзя губительной может быть грубость единственного жеребца для моих детских мечтаний.

— Что бы ни случилось с вами на Гала, Рарити, я уверена, что это лишь запинка на вашем пути, — я, нацарапав на листе несколько черт, привнесла в мир еще три новых ноты. Я уставилась в бездну композиции Луны, шепча:

— Ваши мечты еще могут исполниться.

— Хммм… я погляжу, не я одна — романтик за этим столиком, — сказала Рарити. Она наклонилась вперед с теплой улыбкой. — По крайней мере, я, быть может, не самый рьяный из нас. Скажите мне, мисс Хартстрингс, если я осмелюсь у вас спросить: вам когда-нибудь удавалось пережить невозможное страстное увлечение?

Я вновь остановилась в середине напева, что уводит мою жизнь прочь в бесконечную ночь. Мой взгляд, блуждая, остановился на золотых тюльпанах. Медленно я подняла на нее взгляд.

Я улыбнулась.

— Доброго утра тебе, ангел, — сказал он. Он улыбнулся. Он протянул мне в копыте что-то золотое… такой же текстуры, что и его шелковистая шкурка.

Я отразила выражение его лица, пусть и с долей застенчивости. Тем не менее, я подняла телекинезом с его копыт подарок. Это был тюльпан: изысканный, нежный, посверкивающий влагой в дыхании рассвета. Я стояла на северном входе в Понивилль, за три недели до моей беседы с Рарити в Сахарном Уголке. Как и всегда, при мне были моя седельная сумка и лира. Как всегда, город пробуждался к жизни в спешке и суете. И, как всегда, он стоял в самом центре всего, не смотря неотрывно ни на кого другого и не улыбаясь никому иному. Только мне.

— О, благодарю вас, — ответила я. Мои щеки должны были бы уже пылать ярким румянцем, если бы этот очаровательный момент не стал для меня чем-то вроде ритуального танца. И все же сердце мое подскакивало в груди с каждым ударом под аккомпанемент его улыбок, слов и лепестков, которых он даровал мне в своей извечной амнезии.

— Однако же вы умеете очаровать, — сказала я. Я уже знала его реакцию. Но мне было все равно; я хотела снова услышать ее. Я хотела слышать ее снова и снова, целую вечность.

 — Только я очарован, — Он низко склонил голову, и с его грациозной шеи свободно опала грива, подобная сапфировому фонтану.

— Добро пожаловать в Понивилль, — заявил он, а затем пропал, как сон, убредя к группе розовых кустов, подрезанием которых в тот момент, когда я пришла, он занимался.

Почти миновав его, я остановилась и уставилась на тюльпан, что левитировал передо мной. Предмет этот — всего лишь ярко окрашенная часть растения. Я с легкостью могла бы сорвать с земли тысячи подобных ему и сплести из них венок.

В конце концов, мир полон цветов. Но чувство — вот та неуловимая материя, нечто, что наполняет нас и заставляет нас расти в пустынном мире, осушенном страхом и одиночеством. Передо мной лежало множество элегий, которые мне еще предстояло раскрыть, множество заупокойных мелодий, по которым надо пройти в страхе, как по горной тропинке, и вот, всего лишь одного тюльпана достаточно для того, чтобы напомнить мне, что в странном мире, полном холода, существует нечто теплое, ради чего стоит продолжать борьбу.

Наступил еще один рассвет и я вновь побывала в своем оазисе. Я счастливо подняла тюльпан и заложила его стебелек за ухо. Оглянувшись назад, я глубоко вздохнула и, скрепя сердце, двинулась к своей цели. На этом ритуал завершился. Я начала счет часов до следующего восхода солнца.

Его зовут Морнинг Дью. Он — земной пони, садовник, художник. Его холст — весь город, он пишет картины, копая почву, высаживая прекрасные цветочные композиции. Он распространяет цвет, подобно тому, как песня обогащает мелодию. Каждый яркий оттенок желтого, глубокий тон красного и спокойный всполох синего обязан своему профессионально выверенному местоположению только ему одному.

Насколько мне известно, он — один единственный цветочный садовник в Понивилле. Конечно, здесь есть известные продавцы цветов в центре города, такие как Дейзи или Роузлак. Но они только продают их. Они не живут ими, не так, как живет Морнинг Дью.

Каждый день он встает с первыми лучами солнца. Восходящее светило озаряет его и землю, по которой он ступает, одинаковым блеском. Он подмечает каждый сорняк и вырывает его прежде, чем золотое сияние, встающее над горизонтом, успеет высветить подобный изъян.

Понивилль — прекрасный город, но сам по себе он таковым не стал. Деревня идеальна, потому что идеальна его работа и идеален он: идеально сосредоточенный, идеально уравновешенный, с идеальным достоинством в движениях и позе. Он погружает копыта в грязь и землю по суставы, и при этом, после всего этого, выглядит как танцор балета. Никакие объемы грязи и земли не способны испортить его внешний вид, ибо он всегда светится изнутри, будто радуясь тому, что живет; будто он обнаружил где-то каким-то образом секрет простой жизни, обладателю которого мы все завидуем за сам факт того, что мы даже близко не способны на изящество, свойственное ему.

И каждый день, каждый белый день мой путь пересекается с путем столь гениального земного пони, этого святого образа прилежания и смирения. И всякий раз, без исключения, он останавливает свое дело. Он покидает свой шедевр в самой середине процесса создания. Он останавливается на своем пути улучшения такого столь важного для него мира только лишь для того, чтобы улыбнуться мне, подарить мне цветок… и дать мне затем нечто большее.

— Доброго утра тебе, ангел.

Я вновь беру у него цветок, стараясь не упасть в обморок. Нет, мир не вертится как карусель. Морнинг Дью просто смотрит на меня, и у меня тут же начинает кружиться голова.

— Однако же вы умеете очаровывать, — сказала я. Я практически готова была даже пропеть это в тот раз.

— Только я очарован, — пропел мне он в ответ. И вот опять, он поклонился и вновь скрылся на своей покрытой грязью сцене, стараясь привнести цвет и красоту в упрямую яму утрамбованного мха у входа на почту. Воздух вокруг него запятнан усталостью и потом, но отвращения у меня это не вызывало. Где-то там, на задворках сознания в этот момент, восхитительный аромат завораживал мои чувства так сильно, что мне было тяжело удерживать левитацией тюльпан перед собой. Я убедила себя, что только простые вещи в этом мире способны заставить так быстро биться мое сердце, и затем я попыталась убедить себя, что они с такой же легкостью могут быть и проигнорированы.

Но я не смогла. Уложив новый цветок за ухо, я с трудом ушла прочь, пока в ногах еще хватало на это сил.

Я не единственная пони, с которой Морнинг Дью говорит, не единственная, которую он приветствует. Он разговаривает и с друзьями и с незнакомцами совершенно одинаково. Он улыбается проходящим мимо пони и перекидывается с ними словами, пока он может позволить себе отвлечение от своего мастерского садового дела.

Тем не менее, ни одного из тех пони, с которыми он общается, которых он встречает и приветствует, он не зовет «ангелом»; никого, кроме меня. Я знаю это. Я видела его, наблюдала за ним. Блистательных кобылок, кобыл, что могли бы украсить собой обложки журналов «Эквестрийская Мода», он в самом лучшем случае зовет просто «мэм» или «мисс». Даже когда мимо проходят пони столь прекрасные, как Рарити или Флаттершай, он зовет их «мадам», обращаясь к ним с высочайшей элегантностью, но никогда не заходит дальше этого.

И только со мной он обращается к поэзии, только со мной некая определенная искра сверкает в его голубых глазах, только со мной ошметки грязи на его шкуре тают без следа, когда при моем появлении мгновено озаряется выражение его лица. Чем бы та искра ни была, она побуждает его доставать все такой же цветок, как и всегда — золотой тюльпан — из своей садовой тележки и протягивать его мне, вместе с четырьмя бесценными словами:

— Доброго утра тебе, ангел.

На этот раз мне пришлось подавить смешок. Это было мрачное утро. Оба мы были промокшие насквозь. Пегасы устроили этой местности ранний дождь, чтобы расчистить небо к пикнику после полудня. Улицы Понивилля практически затопило. Половина ресторанов и магазинов еще даже не открылась. Утреннее солнце казалось не более чем серым пятном преломленных лучей света. Я даже не знала, что я делала здесь, пробираясь по грязи, позволяя толстовке промокнуть до последней нитки, до тех пор, пока он не сказал эти слова, и я не поняла, что даже все невзгоды мира не способны остановить его от повторения того, что, в лучшем случае, должно было быть трагически позабытым моментом истории.

— Я полагаю, эта штука не умеет разворачиваться и становиться желтым зонтиком? — сказала я с улыбкой на лице, с которого стекали капли воды.

— Если бы они становились зонтами, моя работа была бы гораздо проще, — ответил он, давя собственный смешок со столь же промокшим лицом. Мы были двумя душами, плавающими в абсурдном пруду по имени «жизнь», и не по чему тут было вздыхать. Он вернулся к своему грязному мытарству. Я вернулась к прогулке под дождем. Ни один из нас не вернулся в нормальную жизнь из безумия.

В тот день я постоянно чихала и не могла никак остановиться, даже после того, как рассеялись облака. Все было нормально, впрочем. В промежутках между этими жестокими приступами я чувствовала цветок за своим ухом, а потому моя улыбка так ни разу и не угасла.

Что это означает? Что пробуждает в нем такую реакцию на меня? Что же такое мотивирует Морнинг Дью при первом же взгляде на меня говорить те же самые слова, демонстрировать тот же самый жест, браться за один и тот же цветочный горшок и истощать золотые сокровища в нем, забирая каждый раз только один стебелек, только один раз в день, даруя каждый раз только одну улыбку, и так круг за кругом, что мы раздельно друг от друга выписываем, двигаясь в будущее.

Конечно, я могу это принять за простую лесть. Только вот… Я не хочу принимать это за «простую лесть». Такая идея лишает действо смысла, души, мотивации, выходящей за пределы заурядного ответа на устойчивую стимуляцию. Уравнивает эти слова с комплиментами Спайка моей толстовке, с настойчивыми предложениями Рарити сделать мне новую куртку, или вопросами Рейнбоу Дэш, желающей узнать, почему она только что врезалась в мою непонятно откуда взявшуюся хижину.

За прошедший год с лишним я привыкла признавать жителей Понивилля как моих друзей, знакомых и даже членов семьи. И в то же время, мне приходится отступать и пересматривать свои отношения с этими моими «соседями», осознавая, что они всегда будут лишь пустыми имитациями друзей, по крайней мере, насколько я это понимаю. Каждая беседа с ними — всегда первая беседа. Каждая моя с ними встреча — всегда первое впечатление для них. Когда бы я ни хотела раскрыть тему беседы, что уже проводила с ними ранее, мне необходимо произнести серию предложений, что проведут наш диалог по заранее запрограммированным стратам, а посему общение с другой душой по деликатности своей не отличается от ударов по кнопкам какой-нибудь бесчувственной машины.

Но с Морнинг Дью мне ни к чему бить по кнопкам. Мне не нужно прикладывать никаких усилий, чтобы наскрести ответ. Мне нужно только лишь существовать, быть видимой, проходить мимо его голубоглазого взгляда, когда он совершеннейше ужасно занят своим бесценном делом в цветочном искусстве, и, внезапно, становиться целью для чего-то столь милого, столь искреннего, столь… очаровательно слащавого, что мне больно даже думать о том, что какая-то пусть даже малейшая часть всего этого не значит ничего.

Так почему же я вызываю в нем такую реакцию? Почему я озаряю его день, когда сам он — столь красив и чудесен, как сам восход? Почему он дарует мне свою улыбку, улыбку, от которой любая уважающая себя кобылка рухнула бы перед ним на колени, а потом добавляет сверху цветок, приветствие и царственный поклон?

Почему я — ангел Морнинг Дью?

Я думаю об этом постоянно. Я размышляю об этом. Это занимает все мои мысли. И раньше, чем я успеваю понять, раскрытие восьмой элегии более не стоит на первом плане моих мыслей. Там нечто другое. Некто другой и, несмотря на все мои годы ученых исследований, сочинения музыки и учебы, будучи уже взрослой, я не могу сопротивляться чувству, будто я вновь стала легкомысленной школьницей.

— Ну, лично я скажу, мисс Хартстрингс, что в этом нет ничего плохого, — сказала с улыбкой Твайлайт Спаркл.

Я стояла по центру библиотеки, призывая над своим сияющим рогом защитное поле. Я осторожно поддерживала медитацию, но все напряжение уже ушло. Для меня это дело больше не представляло никакой трудности.

Единственное, что, казалось, потребовало ужасно много усилий, так это убеждение Твайлайт в том, что эта мятно-зеленая незнакомка вообще нуждается в уроке.

— Что вы имеете в виду под «в этом нет ничего плохого»? — простонала я, разглядывая зеленый купол над моей макушкой. — Пони моего возраста надо быть выше потакания школьным влюбленностям.

— Чего школьным?

Я бросила на нее кислый взгляд:

— Вы меня слышали. Как мне еще это назвать тогда?

Твайлайт хихикнула, ходя вокруг меня кругом.

— Чувствовать тягу к другому пони совершенно естественно, вне зависимости от масштабов этого пристрастия, — говоря это, она тщательно оценивала состояние моего защитного поля. — Мало того, я читала во множестве психологических исследований, что явная нехватка страстных увлеченностей в молодости способствует развитию серьезной депрессии…

— Я пришла к вам потому, что слышала немало о вашей природной мудрости, мисс Спаркл, — пробормотала я. Я на мгновенье стиснула челюсти, расширяя изумрудный купол в прозрачный зонт над собой. — У вас есть какой-нибудь совет, который вы извлекли не из чтения книг?

— Вы тогда говорите не с той пони, — сказала она, почти усмехаясь. — Мой опыт в ухаживании, пожалуй, столь же глубок, как и мой опыт в… ой, даже не знаю… в уличном хоккее. Хихи.

Она слегка покраснела, а ее фиолетовые глаза очаровательно оглядывали пол, ища выход из этой темы.

— К тому же, моя голова сейчас несколько не тем занята. Как раз перед тем, как вы пришли, я готовила речь для встречи с Принцессой Селестией на Гала через две недели.

— О. Извините, — купол надо мной начал шататься и распадаться. — Я, очевидно, пришла в неподходящее время…

— Н-нет! Все нормально! — она замахала копытами и заулыбалась, чтобы унять мои беспокойства. — Я рада время от времени потренировать кого-нибудь в магии. К тому же…

Она описала глазами круг, усмехаясь про себя.

— Принцесса Селестия всегда мне повторяет в своих письмах, что мне время от времени нужно брать перерывы. И если я чего-то хочу доказать ей, когда мы снова встретимся, так это то, что я очень многое узнала за прошедший год.

— Я нисколько не сомневаюсь, что у вас много чего есть рассказать ей о себе, — сказала я с улыбкой. — И вашим друзьям тоже.

— Хихи… Возможно, так и есть, — она прочистила горло и снова пошла вокруг меня, наблюдая за тем, как я перестраиваю купол. — Он только дарит вам цветы и больше ничего?

— А?

— Тот жеребец, о котором вы говорите, — пояснила Твайлайт, подмигнув. — Вы говорили, что он дает вам каждое утро тюльпан. Я, быть может, и не эксперт по части романтики, но в этом есть какая-то настойчивость, как считаете? Хихи… Когда парни отдаются какому-то одному действию — это знак.

— Знак чего?

— Вы, очевидно, достаточно много значите для жеребца, чтобы он исполнял один и тот же жест на регулярной основе. Если, конечно, он не забывчив как золотая рыбка… о, погодите… — лицо Твайлайт очаровательно наморщилось. — Этот миф вроде как был развенчан… или нет?

— Я… эм… — я нервно улыбнулась. — Я бы не слишком много на это ставила.

— На что, на золотую рыбку?

— Нет, я имею в виду… эм… — я вздохнула. — Неважно.

— Короче говоря, я считаю, что это совершенно нормально — быть влюбленной в ваши годы, — сказала Твайлайт, нежно улыбаясь мне. — Особенно хорошо, когда цель такого увлечения взаимно заинтересована в вас.

— Вы… В-вы правда считаете, что так и есть? — заикаясь, выдавила я.

Она продолжала болтать:

— На самом деле, большинство кобыл в вашем возрасте и в наши дни вам позавидует. В конце концов, после Великого Нашествия Перевертышей в Раннюю Классическую Эру наш генофонд так до конца и не был восстановлен. В Эквестрии по-прежнему рождается только один мальчик на пять девочек. Если вы активно искали себе особого пони, и кто-то подходящий оказался прямо здесь, перед вами, то это практически преступление не постараться завести отношения! Эм… метафорически говоря, конечно.

— Но… — я закусила губу. Я уже в смертном страхе боялась числа минут, оставшихся этой беседе, прежде чем она, равно как и тысячи до нее, испарится в забвение, и я останусь наедине со своими мыслями и тенями. — Что если мне не… нет возможности искать особого пони?

Я сглотнула, и изумрудный щит надо мной едва заметно задрожал.

— Что, если я просто не могу себе это позволить?

— Шшш… Сосредоточьтесь… — Твайлайт встала передо мной и осторожно коснулась моих плеч.

Я вздохнула. Я сделала глубокий вдох. Я пристально взглянула в лицо своей подруги детства.

Она, мой якорь в этой реальности, смотрела неотрывно в ответ, улыбаясь.

— Печален будет тот день, когда мы убедим себя, что не можем позволить себе то, что только делает нас счастливее.

Ее невинность грела мне сердце, хотя я уже ожидала приступ сожаления, что последует за этим. Я заговорила прежде, чем мысли унесут меня столь далеко:

— Что, если это как бумажная луна?[1] Как я пойму, что оно стоит того, чтобы найти возможность для этого?

— Ну, если бы я была на вашем месте, и хотела бы преследовать что-нибудь… ну… что угодно… — Твайлайт откинулась назад и постучала по подбородку, размышляя вслух: — Я бы подошла к этому по-научному.

Я изобразила недоумение:

— По-научному?

— Я бы проделала целую кучу наблюдений.

Я хотела сказать Твайлайт, что я наблюдала. Я хотела рассказать ей, что в последнее время моя жизнь и не была ничем, кроме как постоянным наблюдением. Но как я могу это сделать, не показавшись ей абсолютной слюнтяйкой, жалкой мечтательницей, глупой кобылкой со сверкающими глазами?

К тому же, как ученая кобыла может понять? Нет никакой возможности для меня влить в нее понимание того всплеска восторга, того трепета сердца при звуке его голоса, каждый раз, едва я его заслышу. Каждое утро я ожидаю, что он проигнорирует меня. И каждое утро, к моей неизмеримой радости, я разочаровываюсь в этом ожидании. Я, быть может, невидима для исторических книг, но я реальна, как воздух. Он вдыхает меня, и затем выдыхает бессмертные слова:

— Доброго утра тебе, ангел.

— Правда шоли? — воскликнула Эпплджек, вскинув в тени своей шляпы бровь. — Он вас зовет ангелом?

— Эм… Д-да, — нервно подтвердила я, не прерывая высаживание семян в грядку перед моей хижиной. — А затем он дает мне цветок.

— Шо, типа розу?

— Тюльпан, на самом деле.

— Тюльпан?

— Эм… Д-да? — дело из-за моей суеты начало валиться из копыт. Она потянулась ко мне и направила мои копыта, чтобы я смогла тщательно уложить семена по отдельности во вспаханную землю. Я поблагодарила ее кивком и продолжила: — Это… Это разве плохо?

— Ну, эт весьма характерно, — она смахнула несколько золотых локонов, выбивающихся из-под шляпы, и откинулась на стоящую рядом тележку с яблочными корзинами. — По большей части жеребцам нравится дарить розы, когда они заигрывают для знакомства.

— Значит, вы считаете, что это оно и есть? — я кратко нахмурилась. — Заигрывание для знакомства?

— Вы хотите мой совет или шо? — ухмыльнулась она. — Он вас прикармливает, барышня. Старейший приемчик, как по учебнику.

— По учебнику, который вы прочитали от корки до корки, как я понимаю.

— Если вы тут собираетесь сомневаться в моем опыте, то я вот шо скажу: эт поля, с которых вам урожай собирать не стоит.

— Почему же, мисс Эпплджек?

Она застонала и поправила шляпу.

— Потому шо… — она раздула ноздри от воспоминаний. — В первый же раз, когда я когда-либо привлекла к себе внимание жеребца, я… ммффммффммгх…

Я прервалась и сощурилась, глядя на нее.

— Простите, что вы сказали?

— Ннхх… Я… — ее слова вновь сплавились в неразборчивое бормотание.

— Эпплджек, я знаю, что вы только-только встретили меня, но я музыкант. Глупо ожидать от меня музыки, если еще нет даже слов.

— Я сказала, я пнула его так, шо он сел на задницу!

Я не поверила услышанному.

— Вы лягнули его и сбили с ног?

— Это была спонтанная реакция! — воскликнула Эпплджек, размахивая передними копытами, чтобы подчеркнуть свои слова. — Он приперся прямиком на мою семейную ферму, когда мы сажали свежие семена, и у него хватило духу обернуть меня ногой и шептать мне на ухо! Ему реально круто повезло, шо это я прокатила его лицом по земле! Если бы до него добрался Биг Мак, то он бы вообще без зада остался, не отделался бы только тем, шо не мог неделю на нем сидеть!

— Хихихихи…

Она на мгновенье нахмурилась сердито на меня.

— Эт несмешно! Жеребец этот — горячо дышащий вредитель безо всякого уважения к кобылам, или к личному пространству, если на то пошло!

— И как же это относится к моей ситуации? — я улыбнулась, подняв на нее взгляд, и не прекращая в то же время высаживать семена. — Жеребец, которого я описала, — идеальный джентельпони. Его самый страшный грех в том, что он, сделав мне комплимент, тут же возвращается к работе, будто ничего и не произошло.

— Хмммф… — вздохнула Эпплджек, и, отвлеченно отряхивая шляпу, заговорила: — Вы правы, наверн. Кажись, не каждый жеребец в мире заслуживает того, шоб ему отрезали пятую ногу…

— Вот, это совсем другое дело.

— Но им стоит время от времени удерживать ее в узде, — проворчала она.

— Оооо… мисс Эпплджек…

Она вздохнула, затем мягко подошла ко мне, улыбаясь:

— Послушайте, мисс Хартстрингс, дорогая, — она села рядом со мной и, взяв семена, принялась высаживать их так, чтобы я смогла видеть процесс вблизи. — Я не собиралась создавать у вас неверное впечатление. Всякий пони танцует под разную музыку. Я думаю, вы сами об этом прекрасно знаете. А я?

Она помолчала немного.

— Я уверена, шо придет когда-нибудь день, когда я сменю таскание плуга на качание люльки, но это время еще пока далеко. И совершенно честно вам говорю, я так лихо занята работой по ферме, шо я едва ли даже об этом как-то задумываюсь. Да шо там, блин, я по уши погрузилась на эту неделю в то, шоб заготовить довольно яблок для пробного стола на Гала, шо будет через дюжину дней.

— Извините, — сказала я. — И вот я вас прерываю…

— Даже не парьтесь об этом! — сказала она резким, несмотря на улыбку, голосом. — Я бы не была пони, на которую вся деревня надеется, если бы не подавала копыто… или ухо… незнакомцам.

Она прокашлялась и сказала:

— Но вот по части встречи того особого пони, я прост не гожусь давать кому-то советы, с учетом того, шо я сама не собираюсь осесть с семьей, пока не расставлю все свои яблоки как надо… хех… мягко говоря.

— Но если бы вы знали, что пони в вас влюблен… — я поморщилась. — Если бы думали, что этот пони, возможно, очарован вами, польстило бы это вам?

— Ну…

— Не хотели бы вы узнать о нем больше, даже если только для того, чтобы просто удовлетворить любопытство?

— Возможно, — пожала плечами Эпплджек. — В самом деле, это зависит от того, чего этот жеребец от меня хочет. Эт реально до слез жалко, шо они в итоге хотят только одного… хех… и эт не лягание яблонь.

Я поерзала, опустив глаза на проселочную дорожку перед моей хижиной.

— Только… только вот как это определить?

— Мисс Хартстрингс, если бы вы спросили обо мне любого пони в городе, они бы рассказали бы вам кое-шо о моей брутальной честности, — она улыбнулась, будто сияя от гордости. — Если вам реально так крышу срывает от красивого жеребца, шо на вас заглядывается, то вам надо просто быть прямолинейной.

— Что вы имеете в виду?

— Вам над подойти к нему и прямиком спросить, прямо в лицо, шо он этим хочет сказать!

Я вошла прямиком в город одним ранним утром как раз для этого, но Морнинг Дью меня не поприветствовал. Я не могла решить — чувствовать ли сокрушительную печаль или же облегчение. Тем не менее, мне не пришлось размышлять на эту тему слишком долго. Вскоре я услышала его голос на северных окраинах города, равно как и множества других.

Заинтересовавшись, я зашла за угол общего магазина и оглядела полянку. Там, на фоне, несколько пони-строителей в оранжевых одеждах долбили беспорядочно молотами и стамесками заброшенный отель. Перед этой шумной сценой, в свете утреннего солнца, подобном театральным софитам, стояла группа молодых пони. В центре этой компании находились две знакомые души со знакомыми голосами, что нежно касались друг друга носами под взглядами своих общих друзей.

— Ну, давай посмотрим! — воскликнул Тандерлейн. Стоящие рядом с ним Блоссомфорс и два других пегаса тянули шеи, чтобы разглядеть получше. — Дай нам посмотреть, что окончательно решило вопрос!

Карамель посмотрел на Винд Вистлер. Винд Вистлер покраснела в ответ. Она спрятала улыбку в гриве Карамеля и слепо подняла в воздух левое копыто. Калейдоскопическое сияние сверкающих бликов умастило маленькую группку друзей. Конечность Винд Вистлер обвивала лента усеянная алмазами.

— Ооооооооооо! — проворковала Блоссомфорс. — Просто фантастика!

— Ага! — кивнула Флиттер с сияющими глазами. — Это самый ослепительный браслет, который я когда-либо видела!

— Очень хорошая находка, Карамель, — сказал с улыбкой Морнинг Дью.

Тандерлейн прищурился:

— Как ты вообще смог его себе позволить, чувак?

— Тандер! — шикнула Блоссомфорс и шлепнула его крылом.

— Я серьезно!

— Ехех… — уши Карамеля прижались к голове, а копыта его нервно потерлись друг о друга. — Я… эм… я их выкопал самостоятельно.

— Выкопал, говоришь? — недоверчиво переспросил Морнинг Дью.

— Только пришлось по ходу дела сражаться с пятью алмазными псами.

— Правда, что ли, чувак?

Карамель закусил губу.

— Ладно, может только с тремя псами.

Винд Вистлер прокашлялась и приблизила к нему свое улыбающееся лицо.

— Ну, если интересно мое мнение — это самая романтичная штука, какую только в этой деревне кто-то сделал.

Клаудчейзер хихикнула:

— Значит вот это тебя убедило сказать «да»?

Винд Вистлер и Карамель посмотрели друг на друга. Разорвав долгий и глубокий взгляд глаза в глаза, они коснулись носами, а затем Винд Вистлер снова заговорила:

— На самом деле мы это планировали последние несколько месяцев.

— С тех самых пор, как стали Душами Солнцестояния на последнем Празднике Летнего Солнца.

— И мы решили завести собственное дело, — пояснила Винд Вистлер. — Доставка грузов.

— Правда? — глаза Морнинг Дью загорелись. — Похоже, фантастическая идея!

— Что я там слышу насчет свадебного дела? — произнес кобылий голос. Группа обернулась и увидела одного из строителей, идущих к ним от шумной территории у отеля. Стянув с головы шлем, она высвободила, встряхнувшись, длинный фонтан белоснежных волос своей гривы. Теперь там, среди них, стояла в высшей степени прекрасная кобыла, одетая в оранжевый рабочий костюм, подпоясанный бурыми ремнями с инструментами. Ее зеленые глаза отразили сверкающий браслет на ноге Винд Вистлер, а сама она криво ухмыльнулась: — Ну надож, шо творится. Карамель и Винди друг за друга выскочили, а? Как раз самое время!

— Это ведь не такой уж на самом деле и сюрприз, а, Амброзия? — спросила, краснея, Винд Вистлер.

— Девушка, — усмехнувшись, сказала Амброзия. — Я все вижу со своей верхотуры над городком. И я не видела, шоб ты там своими крыльями за последний год хоть раз махала, потомушт ты приклеена к шкуре Карамеля, и все такое!

— Они все это время были самой очаровательной парой во всем Понивилле! — сказала Флиттер, трепеща кончиками крыльев, оправдывая свое имя.[2]

— Тебе все такими кажутся! — поддразнила ее Клаудчейзер.

— Эй, только потому, что у тебя не было жеребца целый год…

— Оо, ну вот теперь ты получишь!

— Девочки, сейчас такой прекрасный день, — укорил сестер Морнинг Дью. — Подождите с убийством друг друга до возвращения домой. В конце концов, это же… — внезапно Морнинг Дью покачнулся. Я с любопытством наблюдала издалека, как он на полуслове закрыл глаза и наклонился, обмякнув, на бок.

— Ой-ей, — Амброзия вытянула шею. Ее лицо мгновенно побледнело в беспокойстве, а затем тут же переплавилось в кривую ухмылку: — Ну вот, опять.

— Эй, Морнинг, — Тандерлейн слегка подтолкнул Морнинг Дью одним крылом. — Держись с нами, дружок.

Морнинг Дью вырвался из оцепенения. Его глаза заморгали, пока не открылись окончательно снова.

— Кхм. Ехехехех… пожалуйста извините меня. Я просто рад услышать хорошие новости.

— Мы видим, — сказала, подмигнув, Амброзия. Она оглянулась на ласкающуюся носами пару. — Я думаю, это замечательно. У нас, у пони, есть какой-нибудь шанс посмотреть на вашу свадьбу?

— Церемония будет через полтора месяца, — сказал Карамель. — Не будет ничего слишком яркого. Мы снимем на день приемный зал Ратуши.

— Приглашен весь город!

— Хехехе… Да… — Карамель сделал глубокий вдох. — Я с трудом могу поверить, что это на самом деле происходит. Несколько месяцев назад я был практически убежден, что мне придется покинуть Понивилль, чтобы начать новую жизнь.

— Забавно, что судьбой куда чаще правит любовь, чем наоборот, — отметил Морнинг Дью.

— Фу… Зачем так пересаливать-то? — заикающийся голос Амброзии слегка надломился.

— Я серьезно, Амбер! — взмахнул копытом Морнинг Дью. — Сама посмотри! Разве ты видела когда-нибудь пару счастливее?

— На самом деле, видела! — жизнерадостно улыбнулась ему она. — Мои старики не балансы сводили, когда меня и моих младших братьев делали, Морнинг.

— Фу, благая Селестия, — Тандерлейн закатил глаза, а Блоссомфорс захихикала. Я впервые обратила внимание на маленького жеребенка, стоящего рядом с Тандерлейном. Он моргал в невинной растерянности, пока взрослые вокруг него общались и смеялись.

— Ну, мы шли в Сахарный Уголок, чтоб отметить, — сказала Винд Вистлер. — Все пони, конечно же, приглашены.

— Мы будем говорить о свадьбе и об этом доставочном бизнесе, который мы запланировали! — воскликнул Карамель, возбужденно сияя своими сапфировыми глазами.

— Я к вам, дорогие пони, попозже присоединюсь, — сказал Морнинг Дью. — Я не могу просто так взять и оставить работу, которая у меня еще осталась.

— То ж самое и у меня, народ, — добавила Аброзия. — К тому ж, я целый день провела среди опилок и потных рабочих. Я только провоняю такое прекрасное местечко, как Уголок.

— Хех, я почему-то в этом сильно сомневаюсь, Амбер, — сказала Блоссомфорс. Она посмотрела на других. — Ну, так чего же мы ждем?

Винд Вистлер хихикнула.

— Пошли, пони! — она и Карамель первыми пошли прочь, бок о бок. Клаудчейзер и Флиттер пошли следом. Тандерлейн и Блоссомфорс вскоре двинулись позади. Только одна фигура медлила на месте.

Это был жеребенок, крохотный пегас. Внезапно я узнала его как младшего брата Тандерлейна. Как там, еще раз, его имя? Тремор? Квейк? Бумер?[3] Его лицо не выражало ничего, пока вдруг не погрустнело. Я заметила печальный взгляд, брошенный в сторону, в которую ни один другой пони не смотрел все это время. С тщательно выверенной осторожностью хорошо натренированного наблюдателя я проследила его взгляд, устремленный в понивилльские дали.

Мишенью этого взгляда был небольшой участок травы, где три юных пони устроили себе пикник. Они все были одного возраста с жеребенком, столь же чудесные и невинные. Это трио едва ли можно было назвать редким зрелищем в окрестностях центра Понивилля. Скуталу, конечно же, я узнала мгновенно. Других двух кобылок я тоже видела раньше. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы обработать увиденное, но вскоре я определила их как сестер Эпплджек и Рарити соответственно.

Троица меткоискателей выводили разнообразные рисунки и записи на листе бумаги. Без сомнения — безбашенный список идей для экспериментов в охоте за талантами. Скуталу что-то сказала, и сестра Эпплджек захихикала. Младшая сестра Рарити отреагировала иначе, вдруг запев в лицо Скуталу песенку-дразнилку, которая, впрочем, тут же была прервана, когда оранжевая пегаска сшибла единорожку, прижав к земле и захихикав.

Брат Тандерлейна смотрел, моргая, издалека. Вздох сорвался с его губ, вздох неожиданно для, как мне показалось, жеребенка его возраста, мрачный и полный одиночества. Я обратила внимание на то, как его крохотные крылья опали по бокам, так что я, еще раз бросив взгляд сначала на него, потом на кобылок вдали, вывела внезапную связь, что поставила меня перед выбором: посмеяться над ситуацией или посочувствовать ему. Возможно, лучше и то, и другое.

— Рамбл? Ты что, не слышал?! — бухнул вдалеке голос Тандерлейна. — Мы идем в Сахарный Уголок!

— Но… Но я же только… — пропищал Рамбл тоненьким голоском.

— Пошли, мелюзга! Только попробуй со мной тормозить. Папа сказал, что я за тобой должен приглядывать!

Рамбл повесил голову, чуть ли не касаясь ею земли. Его крылья дернулись в последний раз, и он пошел твердо, хоть и медленно, прочь от того, на что он так печально глядел, присоединяясь, в итоге, к своему брату и его друзьям в их пути по городку.

Голос Морнинг Дью, как всегда, вырвал меня из молчаливого наблюдения.

— Ну, это определенно хорошие новости. Очень долгое время я почти что волновался за Карамеля, — он повернулся и улыбнулся Амброзии. — Поразительно, насколько к лучшему повернулись его с Винд Вистлер жизни.

— И куда более странные вещи творились тут в городке, — кивнула Амброзия. Она нахлобучила свой шлем обратно на голову. — Но не дождешься, жаловаться я не собираюсь.

Она обернулась к жеребцу и улыбнулась ему:

— А шо, Морнинг, ты, случаем, там не ревнуешь, а?

— Хммм? Ты о чем это вообще, Амбер? — ухмыльнулся он.

Она хихикнула, предавая свою суровую внешность, созданную рабочей униформой.

— Ты всегда мне казался эдаким малость романтиком, со всеми этими твоими цветочками и прочим, — подмигнула она.

— Судя по тому, как ты кудахчешь о Карамель с Винди, — ее челюсть слегка напряглась. — Я так понимаю, ты сам хочешь однажды остепениться.

— Хех… — Морнинг кратко копнул копытом землю. — Я сомневаюсь, что подобное случится когда-нибудь в ближайшее время.

— И почему самые замечательные пони всегда женаты на своей работе?

— Дело не в этом, Амбер, — вздохнул Морнинг Дью. Он обернулся кругом, быстро оглядывая деревню с непоколебимо каменным, пусть и на краткий срок, выражением лица. — Думаю, я еще просто не встретил свою особую пони…

Его взгляд наткнулся на меня, но, в то же время, нет. Едва до моих ушей дошли эти слова, я исчезла, прячась, как преступник, за скрывающим меня от его взгляда углом дома. Я чувствовала, как мое дыхание сорвалось на жалкие краткие глотки воздуха. В глотке завязался узел, грудь моя разрывалась, как ломающийся пополам дирижабль. Я теребила рукава толстовки. Если бы я только могла спрятать все свое тело в своей куртке, я бы непременно так бы и поступила.

Что со мной не так? Почему даже самая мелочь, которую он говорит, так много для меня значит? Почему я возбуждена, очарована, перепугана и загипнотизирована каждым малейшим движением его глаз? Я же выше этого. Я — уважающая себя взрослая пони, музыкант, художник, ученый.

И все равно, я хихикала. Дрожь терзала мои ноги. Смертельные нити проклятья Найтмэр Мун вились по моему организму, но я все равно улыбалась. Я была наэлектризована, я парила, как безумная пони, по центру Понивилля, подожженная звучанием имени, голоса, и одной мечтой за другой… каждая из которых как минимум вполовину столь же розова, как, должно быть, розовы были мои пылающие щеки.

Мы все чего-то ищем в жизни. Я искала ответ на тайну элегий, ну или я так давно уже в этом уверилась. Мне пришла мысль, что незаметно для себя я искала нечто большее, нечто, что я преследовала с того самого дня, в который я родилась, задолго до того, как проклятье заперло меня в Понивилле. Одна только мысль, что, возможно, всего лишь возможно, жеребец, такой, как Морнинг Дью, тоже ищет того же самого, чтобы… или той же самой…

Нет. Я не могу позволить себе даже думать о чем-то столь глупом и мечтательном. У меня — обстоятельства, с которыми мне необходимо разобраться. Меня еще ждет побег из магической тюрьмы, в которую я заключена. Только это имеет значение. Только это и должно иметь значение. Мне надо прекратить предаваться такой… такой… такой очаровательно счастливой глупости. Какую жизнь я смогу завоевать себе, если я не делаю и шага вперед?

Я устала, выдохлась, у меня кружилась голова. Я осознала, сколь же сильно я утомилась от бега на месте, вызванного дающей надежду, но притом совершенно иллюзорной идеей «движения вперед». Все теряло всякий смысл, едва мое сердце начинало стремительно биться, как оно билось, подстегиваемое далекими отголосками слов Морнинг Дью. Мне нужно было прийти в себя. Мне необходимо было отвлечь себя. Мне необходимо было бросить себя в компанию какого-нибудь пони, кто в миллион раз больше был бы предрасположен к безумию и самообману, чем я, только для того лишь, чтобы я, в сравнении, смогла бы пробудить в себе разум.

— И все пони увидят мои платья и будут поражены моим мастерством и изяществом, и мы будем на слуху у всего Кантерлота! — Рарити впадала в неистовый экстаз уже на середине своей драматического восклицания. Она сидела на табурете напротив меня, наполовину перешитый плащ лежал перекинутый через ее колени, а ее голос звенел среди шикарных просторов Бутика Карусель. — Мы будем на балу центром внимания, все шестеро! Даже сама Принцесса Селестия, бессмертная, не ведающая границ времени, вечно будет помнить ночь, в которую мы принесли красоту и сияние ее обыденному Гала!

Я слушала ее, улыбаясь, положив подбородок на пару копыт. Мои уши счастливо прядали, впитывая звуки ее волшебных мечтаний. На самом деле, этот плащ, что я принесла для перекройки, был просто предлогом для… для этого. Мне это было крайне необходимо: отвлечение, сон во сне, пусть даже и сон ее. Долгожданная передышка от моего.

— Яркое платье Пинки Пай заразит пони вокруг нас ее уникальной прыгучестью и жеребячьим энтузиазмом! Ансамбль Эпплджек демонстрирует класс, так что, безусловно, оно поможет ей продавать бессчетные яблоки из своего запаса! Одеяние Рейнбоу Дэш вскружит голову Вондерболтам! Платье Твайлайт наполнит ее наставницу гордостью! И, о благие небеса, я и не говорю даже о моем шедевре, о платье Флаттершай!

Теплое дыхание срывалось с моих губ, пока я слушала ее сентиментальные излияния по поводу каждого платья, что она сделала к грядущему Гала… Я разглядывала Рарити и, внезапно, казалось, я глядела уже не на нее. Я видела Винд Вистлер, стоящую посреди городской Ратуши, через час после того, как молодая пара произнесла свои клятвы. Она была одета в белоснежное одеяние из чистого атласа, и Карамель купался в ее красоте. Молодожены танцевали вместе, касались друг друга носами под взглядами окружавших их гостей, что аплодировали им и, в итоге, сами присоединились к мягким движениям копыт по залу. Я была среди них, стоя в одиночестве меж теней. Мгновенья отмеряли мои печальные вздохи, пока я не услышала осторожный цокот копыт, приближающийся ко мне. Я подняла взгляд и мгновенно весь воздух вырвался разом из моих легких. Передо мной стоял Морнинг Дью. Свет свадебного приема окутал его мягким янтарным сиянием, подсвечивая шелковый блеск его девственно чистой золотой шкурки. Он улыбнулся и протянул мне копыто. Он в самом деле хочет со мной танцевать? Я была абсолютной ему незнакомкой; таковой я и буду всегда. Я должна была ему отказать, но какая-то вселенская сила потянула мое копыто к его, заставляя принять его приглашение, воспламеняя мне сердце мыслью о том, что я, возможно, буду с ним танцевать, бок о бок, ухо к уху, и у меня наконец-то появится шанс еще раз услышать, как он зовет меня ангелом, только на этот раз так близко ко мне… и так близко к моему бьющемуся сердцу…

— И потом, когда ночь оживет в сиянии звезд и звуках музыки, я наконец-то смогу встретить… его! — голос Рарити пробился сквозь облако моих мечтаний.

Я вырвалась из него с широко распахнутыми глазами. Теплая улыбка одного жеребца мелькнула в краткий миг, пока веки были закрыты.

— А что с ним?! Я… эм… — я сглотнула и улыбнулась тревожно. — Кто?

Рарити сощурилась неловко на меня. Казалось, будто обе мы пробудили друг друга от каких-то всепоглощающих чар.

— Что-то… не так, моя дорогая?

— Эм… нет, — я прочистила горло и нервно поерзала на табурете. — С чего вы решили, что какой-то пони — утренняя роса?[4] Эммм… Т-т-то есть… — в смятении, я помотала краснеющей головой и сделала глубокий вдох. — Вы… эм… вы что-то говорили по поводу ночи, «ожившей в сиянии звезд и звуках музыки»?

— Мммммм… да, — глаза Рарити засияли не только отраженным полуденным светом, льющимся из окружающих окон. Ее бледные черты плавились в жаре глубокого розового сияния, расцветающего на ее щеках. — Я это себе столь ярко теперь представляю… Я пойду по натертым полам королевского дворца, незнакомка в глазах всех пони и, при этом, — великолепное зрелище для всех и каждого, благодаря моему ошеломительному платью. Все будут задаваться вопросом, как же простая кобыла из Понивилля оказалась одета столь изысканно, что будит зависть у элиты из элит и самых царственных пони. А потом он увидит меня и его сердце воспламенит любопытство и восхищение. Он обязательно захочет узнать, кто эта особая пони. Он оставит свою царственную свиту, только лишь для того чтобы пройти по дворцу в одиночку, и поднять мое копыто к своим губам для поцелуя. А затем он пригласит меня на танец, только для того, чтобы я могла благословить его своим присутствием…

— Вы… — я сощурилась, глядя на нее неотрывно. — Вы надеетесь привлечь внимание эквестрийского принца?

— Ну, я совершенно определенно не собираюсь соблазнять замкового садовника, дорогая, — она издала легкомысленный смешок.

Бывают времена в жизни, когда абсолютно оправданно захихикать как пони, что только что вышла от стоматолога.

В ответ Рарити только закатила глаза.

— Хммф! Неужели это правда самая постыдная фантазия, за которую только может держаться кобыла моего возраста?

— Кхм, — я наконец-то пришла в себя после неудержимого приступа глупого хихиканья. — Ну, это определенно… фантастично…

— Если позволите мне сказать, мисс… мисс…

— Хартстрингс.

— Мне жалко пони, которые окончательно выросли, — сказала она. — Правда.

Она вела иголку телекинезом сквозь плащ, зашивая мелкие дырочки, оставшиеся в ткани.

— Мы — сумма наших мечтаний. Некоторые из нас, те, кто в душе своей художники, даже определяются ими полностью. Что есть жизнь, если не холст, достойный раскраски столькими цветами, сколько мы осмелимся на него нанести?

Я улыбнулась.

— Вас ожидает самая волшебная ночь вашей жизни буквально за соседним углом, мисс Рарити, — сказала я. — Едва ли это постыдно — потакать своей мечте, что внезапно получила шанс на воплощение.

— Потакать мечте никогда не постыдно, моя дорогая, — сказала она, подмигнув. — Никогда, пока мы можем позволить себе питать фантазию теми участками реальности, которых мы заслуживаем. Только судьба знает, кого я встречу на Гала, а кого нет, но я определенно не упущу, даже на секунду, из вида то, чего я ожидала с тех времен, когда была крохотной кобылкой.

— И эта крохотная кобылка хотела стать принцессой через замужье? — спросила я.

Рарити беззаботно рассмеялась.

— Мисс Хартстрингс, я не сомневаюсь, у вас тоже были свои яркие мечты, когда вы были маленькой кобылкой!

Я пожала плечами.

— Стать ведущим музыкантом Кантерлотского Симфонического Оркестра, например.

— Не пытайтесь обмануть меня больше, чем пытаетесь обмануть себя, дорогая, — Рарити наклонилась ближе и обратилась своим молящим взглядом к более нежным участкам моей души. — Определенно, где-то там, в вашем эрудированном уме, теплится по-прежнему не воплотившаяся романтическая мечта.

— Романтическая… мечта?

— Ммммхмммм. Да. Образ, фантазия, стремление, что больше и прелестней, чем жизнь в том виде, в котором вы ее, как вам кажется, сейчас представляете.

Он улыбается мне. Он дарит мне цветок. Я — его драгоценный ангел, и он напоминает мне об этом. Меня тянет сказать ему, что если я его ангел, то я потеряла крылья многие годы тому назад. Ни один прелестный серафим не должен быть навечно заперт на этой земле, в бессчетных лигах от дома. И до тех пор, пока он не посмотрит на меня с грустным выражением лица, я не осознаю, что я бормочу вслух. Я извиняюсь и пытаюсь уйти. Он удерживает меня на месте. Он настаивает, чтобы я объяснила, что я имела в виду. Ему любопытно. Я важна для него, и ему важно знать, что терзает мой дух.

И потому я рассказываю ему. Мы идем на прогулку по лесу, где наш разговор расцветает. Я прикидываюсь, что мне интересна погода, солнечный свет, жизнь, сияющая вокруг нас везде; все, что угодно, что попадается моему взгляду. Его голубые глаза умоляют меня со всем своим великолепием, не уступающем его улыбке, и вот, я рассказываю ему все. Я рассказываю ему обо всем: о проклятье, о холодной дрожи, что обрушивается на меня регулярно, о днях, что я провожу в одиночестве в океане счастливых душ, что топит меня с не меньшей силой, чем меня вдохновляет.

И он понимает. Я абсолютно поражена. Как он может это понять? Может, он прикидывается только для того, чтобы облегчить мою боль? Но нет, он понимает. И он объясняет. Нежно взяв мои копыта в свои, он смотрит мне в глаза и делится своими мыслями. Ангел с обрезанными крыльями ищет другой способ летать. Неудивительно, что я всегда пытаюсь создать песню: я стараюсь вновь поймать тот ветер, что навечно утерян для меня. Если бы он мог, он стал бы этим ветром, и отнес бы меня в куда более светлые, теплые и счастливые земли. Глядя в его глаза, окна в душу, что жаждет поглотить и развеять мои скорби, я вдруг обнаруживаю, что нет больше у меня сил на сомнения. Если холод проклятья наконец прикончит меня посреди леса, то в его объятьях я смогу умереть без печали. Ибо я знаю, что он похоронит меня с тем же уважением и пониманием, что я все это множество месяцев пыталась привлечь к себе у рассеянных призраков, что окружают меня.

И потому я говорю ему, что написать на этой могиле. Я называю ему свое имя, так, как не называла ни одному пони до него. Я преподношу его ему. Я вливаю его ему в уши, моим дыханием в качестве сосуда, и моими слезами в качестве раствора, и он ловит каждую каплю, добавляя в тот же резервуар, откуда он черпает воду для взращивания самых прекрасных и ярких вещей, которые только знала эта деревня.

Прежде чем я успеваю осознать, приходит вечер. Я не знаю, сколько времени нам осталось, прежде чем луна разобьет красоту момента. Я не знаю, сколько шагов нам потребуется на пути к Понивиллю, по которому я его провожаю, чтобы сказать ему слова горького прощания. Все, что я знаю, — это то, что моя хижина стоит за поворотом дороги, и я не хочу встретить ледяной, темный взор ночи в одиночку. Только не снова. Я скорее умру.

А потому я нахожу предлог: что-то насчет того, чтоб показать ему музыкальную композицию, над которой я работала в заточении хижины. К моему шоку, ему на самом деле интересно. Это пугает, на самом деле. Я должна быть напугана. Цокот моих копыт ускоряется, но вместо побега от него, я веду его в дом, в мой дом. Едва войдя внутрь, он сразу же оказывается очарован изобилием музыкальных инструментов, висящих на стенах. Его улыбка восхищения разгорается в янтарном сиянии, как искусственный восход. Можно сказать, по волшебству я уже успела разжечь камин. Не то чтобы мне на самом деле холодно. Я потею под толстовкой. Мне стоило бы скинуть эту глупую тряпку. Я осознаю, что если бы я попросила его, джентельпони скорее всего бы послушался меня. И оттого я потею еще больше.

Он замечает. Конечно же, он замечает. Он замечает все. Как еще он может высаживать и растить красоту в самых скрытных уголках этих земель? Он идет ко мне через хижину. Наши копыта не соприкасаются. Мы оба стоим на гребне чего-то столь прекрасно опасного, и при этом он знает, что некоторые вещи должны сохранять свою сакральность, пока я не предпочту первой навести мост. Я стою там, дрожа, в каких-то дюймах от его обеспокоенного лица. Я осознаю, что лучшие мосты в истории, что были возведены самыми искусными архитекторами, попросту рушатся только лишь для того, чтобы показать, где в действительности пролегают овраги и сколь они глубоки.

В горьком единстве слезы вдруг потекли между нами водопадом. Слишком много печальных симфоний игралось в этой хижине, в одиночестве, когда гаснет свет и единственный огонь, что еще светит, — это боль в моем разрушающемся сердце. Не существует числа, которым можно сосчитать ночи, что я провела, сжавшись в клубок в этом самом месте, убаюканная мелодией собственного плача. Я просыпаюсь по утрам, целенаправленно забывая об этом. Я даже почти не пишу об этом в дневнике. Какой в этом смысл? Все пони печальны. Все пони одиноки. Я просто никогда не думала, ни разу за целую вечность, что я буду одной из этих жалких созданий и, одновременно, единственным существом, способным с этим бороться. Храбрые солдаты и воины прошлых веков умирали в кошмарной агонии. Но, по крайней мере, у них были песни их товарищей, что воспевали их храбрость в последующие столетия. Когда умру я, погребальная песнь, что последует, развеется вместе со мной, и все, что останется от моей мелодии, — только пустое пространство, бессердечно брошенное в краткие мгновенья между вдохами незнакомцев.

Пока я не утерла слезы из своих глаз рукавом, я не видела лица, что приближалось ко мне. Только сейчас я осознаю, что каждая мысль, что пробежала в моей голове, была произнесена вслух. Я хочу закричать в расстройстве, но он заглушает меня шепотом. Он касается меня носом. В первый раз в своей жизни, я наконец-то ощутила его мягкую и шелковистую, золотистую шкурку. Он относится ко мне так, будто я в сотни раз бесценнее, чем я когда-либо буду на самом деле. Он не дарит мне ни нежных слов, ни пафосных речей, ни никчемных попыток утешения. Все, что он говорит, — это мое имя, раз за разом, как его копыто обычно сажает семена жизни в безразличную почву. И вот тогда я, наконец, лишаюсь сил.

Он ловит меня. Он держит меня. Я пытаюсь сказать ему, что я ничего другого и не желаю: только чтобы меня держали, ласкали, чтобы мое существование и ценность признали бесконечными объятьями. Тем не менее, я плачу слишком сильно, чтобы какие-то слова могли вырваться на свободу, сохранив свою внятность. Но, как оказалось, слова бессмысленны для него. В конце концов, он уже знает и так. Он понимает. Минуты сливаются в часы, и мы лежим вместе у камина; он просто держит меня в объятьях, изгоняя прочь проклятый холод ночи своим теплом и шепчущим голосом. И я высвобождаю великое множество месяцев мук и тоски; я высвобождаю это, зная, что он поймает все, что я ему брошу. Его сердце — бассейн, что был с самого начала времен выстроен для нас двоих. Я знаю, что он это осознает, ибо неважно, сколь много я рыдаю и плачу — его улыбка никогда не уходит. Я хочу писать песни о нем вечность. Я хочу наполнить его уши не меньшим количеством красоты, чем он дарует мне прямо здесь и сейчас.

И потом я поднимаю взгляд и ахаю. Я вижу рассвет за окном. Ночь прошла, и холодная луна разбилась вдребезги, как дурной сон. Я чувствую, как несется мое сердце, готовое вырваться у меня из груди. Он спрашивает меня, что не так, но это еще не все. Когда он задает этот вопрос, он называет мое имя.

Он называет мое имя. Будь благословен Селестией, он называет мое имя. Он не забыл меня. Я по-прежнему что-то значу для него. Я по-прежнему существую. Я — нечто большее, чем просто дрожащее тело в его объятьях. Он знает мое имя, и я знаю, что я более не проклята, ибо я его, и он мой.

И тогда, когда уходят слезы, я сворачиваюсь под его боком. Я, возможно, даже смеюсь. Он смеется тоже, гладя мою гриву, как фарфоровую куклу в своих передних ногах. Утреннее солнце сияет сквозь окно. Это новое будущее, новая жизнь. Мне интересно, что же мне больше всего нравится в ней. Я решаю, что это его аромат, и я смеюсь вновь, только чтобы вновь почувствовать его запах, чтобы знать, что это все по-настоящему.

И это по-настоящему.

Я сделала глубокий вдох. Я посмотрела на Рарити, сидя напротив нее в бутике.

— Романтические мечты — они на то и есть, — в итоге тихо проговорила я. — Мечты, глупые сны.

Моя улыбка бесстрастна — необходимая дамба, ограждающая внутренние водохранилища, содержимым которых ни один пони не заслуживает быть затоплен.

— В жизни существует множество вершин, которых необходимо достичь. На редкую из них, как я убеждена, можно взобраться в одиночку.

— Хммммфф… — бросила мне знающий взгляд Рарити. — Какая трагедия.

Я моргнула, а потом посмотрела на нее, вскинув бровь.

— Что вы имеете в виду?

Она не отреагировала, опустив вместо этого внимательный взгляд на свое аккуратное шитье.

— Если отбросить несбыточные мечты, существует истина, в которую я издавна верю, мисс Хартстрингс.

— О да? И что же это за истина?

— Этот мир, в котором мы живем, он велик. Мир, что зачастую осаждается тревогами, болезнями и всевозможными разновидностями ужасающих чудовищ. Если подумаете об этом хорошенько, то поймете, что мы, эквестрийцы, поистине благословлены тем, что живем под ежедневным присмотром столь сиятельного аликорна, — она подняла на меня серьезный и внимательный взгляд. — В какой-то другой жизни, в каких-то других условиях, в которых мы не были бы столь тщательно защищены, как скоро бы мы потеряли все те хрупкие вещи, что мы, в нашем существовании, столь высоко ценим?

— Это… весьма глубоко, — сказала я и, не сдержавшись, усмехнулась.

— Да что вы говорите? — иронично ухмыльнулась Рарити. — Видимо, пони в городе создали у вас впечатление, что я неспособна на столь серьезные и глубокие мысли?

— Эм…

Она продолжила:

— Мы живем столь короткие, бледные жизни. И при этом… — она деликатно улыбнулась. — У нас есть силы для демонстрации такой безграничной красоты и изящества. Верно, существует множество других существ, что сияют ослепительно своими собственными особыми качествами. Грифоны владеют бесподобной статью. Драконы же, за всей своей неотесанной внешностью, демонстрируют великолепную, благородную архаичность. Но подумайте об этом, мисс Хартстрингс, есть ли в этом мире существа, что поистине более драгоценны, деликатны и изысканны, чем пони?

— Ну… — я пробежалась копытом по шее, пожимая плечами. — Полагаю, были времена, когда я в это верила, хоть и чувствовала себя из-за этого несколько низко…

— Ни к чему, — сказала она прямо. — Ибо здесь нечего стыдиться. Пони — это бриллианты в грязи этого мира, мисс Хартстрингс. Ибо при всех наших исторических ошибках и случайных грехах, мы всегда были не кем иным, кроме как слугами природы. И я убеждена, что мы принесли этой земле благословение, а не вред. Всему этому есть причина, и именно в это я верила всю свою жизнь, — она улыбнулась, а с губ ее сорвался теплый вздох. — И в то, что каждый пони создан только для одного: каждый пони создан быть любимым. Как нежная душа, сотворенная для подобной единственной благой цели может питать в себе что-нибудь, кроме благожелательности и доброты?

Я не смогла сдержать улыбку. Мое сердце затанцевало от подобной идеи.

— Это очаровательная мысль, если не сказать большего.

— И я намереваюсь в послеследующие выходные окончательно и бесповоротно вскружить себе голову на Гала, — сказала Рарити мечтательно вздохнув. — Очарую ли я для себя принца или нищего… хихихихи… я думаю, это не имеет никакого значения. Если я очарую его, и он будет обходиться со мной любя, как с леди, то я смогу единолично убедиться, сколь права оказалась моя вера, которую всю жизнь лелеяла больше всего.

Ее лицо вдруг поникло в холодной хмурой задумчивости.

— Только вот…

Я моргнула, глядя с любопытством.

— Только вот что?

— Нннхх… — простонала она и драматично пробежалась копытом по своему склонившемуся лбу. — Я не знаю Вселенский Вальс!

— Вселенский… Вальс?

— Самый традиционный танец, исполняемый оркестром на каждом Галопинг Гала с Раннего Классического периода по настоящий день! — надувшись, Рарити продолжила зашивать мой плащ, приближая его к идеалу. — Если я не смогу поучаствовать ни в одном бальном танце, то я просто умру!

— Вы этого боитесь? — я не могла не вытаращить на нее глаза. — Вы изо всех сил нацелились на то, чтобы завоевать сердце правящего принца, причем до такой степени, что он совершенно даже не обратит внимания на ваше обывательское происхождение... и при этом единственное, чего вы боитесь — это испортить классический танец?

— Хммф! — она задрала нос в небо. — Я сказала, что я намереваюсь воплотить в жизнь веру, что я лелеяла всю жизнь больше всего! Я не говорила, что хочу испортить все по ходу дела неуклюжестью и дурными манерами!

Я моргнула. Я фыркнула. Я захихикала. И только когда она сама присоединилась к моему смеху, я избавилась от угрызений совести, что мое веселье во мне пробудило.

Все пони созданы быть любимыми.

Это, определенно, мысль, которую сложно выкинуть из головы, даже если родом она из головы столь склонной к фантазиям, как у Рарити. Я пришла к ней с надеждой найти отвлечение от моих… отвлечений. Но визит этот дал противоположный эффект. Столь могучий, что я даже задумалась — неужто какая-то коварная часть моей души с самого начала подстроила эту причудливую встречу?

Я хотела верить в то, во что верила она. Я хотела быть такой вот дружелюбной пони, которая поддерживает свои идеалы вне зависимости от их смехотворности. Но я всегда была, за отсутствием более подходящего слова, практичной кобылкой. Часть меня всегда будет хихикать над Рарити и одновременно согласно кивать словам таких пони, как Эпплджек.

Было еще кое-что, о чем я не могла перестать размышлять. Эпплджек не просто умная, находчивая и работящая пони. Она восхитительная кобыла, куда более блистательная, чем, как мне кажется, она дозволяла самой себе считать себя. С учетом всех этих лет, что она провела, играя роль хребта, поддерживающего целостность и развитие Понивилля, меня поражает, что она не завоевала себе до сих пор десятков поклонников, что стучали бы в дверь ее фермерского дома каждый белый день.

Если отбросить в сторону забавные истории об огребших по заднице жеребцах, единственное, что мне приходит в голову по поводу того, что до сих пор удерживает Эпплджек от заведения семьи с каким-нибудь особым пони, так это то, что она, как и я, давно осознала истину, не менее бессмертную, чем истину Рарити, хоть и куда более осязаемую.

Дело, скорее, не в том, что пони созданы быть любимыми, а в том, что они созданы быть уважаемыми.

— Доброго тебе утра, ангел.

Я взяла у него тюльпан. Я, улыбаясь, повертела его перед собой в левитационной ауре. Раздув ноздри, я вновь ощутила аромат, который я чуяла только тогда, когда находилась рядом с ним. Что-то рванулось в глубине меня, как маленькая кобылка, пытающаяся вырваться из странной мятно-зеленой клетки, что выросла вокруг нее. На мгновенье я вновь убаюкала ее, исключительно чтобы наскрести немного решительности для того, что я собиралась сделать следом. Яркое сияние рассвета блистало на кронах деревьев северной окраины Понивилля, по которой разносился шум далекой стройки. И вот, стараясь перекричать рабочих, я спросила:

— Почему?

Его красивую улыбку на мгновенье затмило растерянное выражение. Я даже задалась вопросом: интересно, когда-нибудь хоть один жеребец в истории Эквестрии оказывался столь сокрушительно сражен более неожиданным вопросом?

— Простите? — заикаясь, спросил Морнинг Дью. Зрелище очаровательное настолько, что я чуть не забыла, о чем спрашивала.

Я прочистила горло и поглядела на него внимательно и спокойно, изо всех своих интеллектуальных сил направляя свои слова к цели:

— Почему я ангел? Хммм? — я сделала несколько глубоких вдохов. Только так я могла уберечь себя от падения без чувств, или, что гораздо правильнее, побега галопом в сторону ближайшего дома, чтобы разбить о него свою тупую голову. Что я делала? Зачем я разбивала что-то столь невероятно драгоценное? Мое имя всегда было Лира, не Эпплджек. Тем не менее, я продолжила: — Почему вы зовете случайную кобылу, совершенно вам незнакомую, чем-то столь лестным?

— Это… ну… — усмехнулся Морнинг Дью, нервно пробежавшись копытом по своей синей гриве. Из-за этого застенчивого жеста у него в волосах застряло несколько кусочков садовой земли. Я задумалась, замечает ли он все эти мелочи, что делают его чем-то столь удивительным, что даже пятна грязи неспособны разрушить.

— Потому что… эм… — он, наконец, сглотнул и обессиленно проговорил: — Вы напоминаете мне…

Он закусил губу, задержав дыхание.

— Кого? — спросила я, щурясь на него. — Другую пони?

— Нет, не пони, — сказал он твердо, что убедило меня в его честности. Мое сердце вздрагивало с каждым новым словом, что срывалось с его губ, словом, что я ни разу прежде не слышала от этого жеребца, но которое все равно несло аромат той же нежности, как и те, что он повторял мне до этого. — Это скорее такое чувство, воспоминание… хех…

Его краткий смешок был самым прекрасным звуком, исходившим когда-либо из его легких.

— Простите меня, мэм. Мне… мне не стоило вас ставить в такое неудобное положение…

— Нет! Нет, что вы!.. — я чуть не прокусила себе язык. Сглотнув, я понизила отчаянный тон моего голоса, сопровождая следующие несколько слов нежной улыбкой: — Не стоит извиняться. Мне… мне просто любопытно, вот и все. Это ведь очень красивый цветок, в конце концов.

— Он подходит к вашим глазам, — прямолинейность этой фразы ранила меня как нож. Я не ожидала такого, равно как и неожиданной твердости его взгляда после нее. — Очень гордый цвет — золотой. В природе мало вещей, что могут его имитировать.

Я инстинктивно моргнула, услышав это. Я внимательно уставилась на тюльпан в моем магическом захвате. Только в последнее мгновенье я решила хихикнуть, вместо того, чтоб расплакаться:

— Хихихихи… Это… Ух ты. Эм, ага, хорошо, — я глупо ему улыбнулась. — Я на это куплюсь.

— А насчет того, что я говорил, мэм… — его любезность была болезненна, как провал, что разверзся между нами. То есть, конечно, провал всегда был и никуда не девался. Он переступил с ноги на ногу, говоря: — Ну, это длинная история.

— А у меня длинные уши.

— Хехех. Кхм. Ну, вы должно быть не из этих мест, и все такое, но я здесь, в Понивилле, работаю садовником.

— Да что вы говорите?

— Но я не всегда зарабатывал на жизнь сажанием цветов.

Я бросила взгляд на его Метку, хотя в этом и не было нужды. Я заучила каждую черточку этих трех семечек еще давным-давно.

— Почему? Это ведь, определенно, ваш особый талант.

— О, я этого не отрицаю, — сказал он спокойно. — Но мои родители оба служили в королевской армии.

— В самом деле?

— Да. И сколько я себя помню, я всегда хотел пойти по их следам. Я хотел вступить в ряды Кантерлотской Королевской Стражи, — объяснил Морнинг Дью.

— Это… довольно интересно, — сказала я, кивнув. — Потому что так ваши родители и поступили, а?

— Ну… — говоря это, он поерзал немного, с застенчивой улыбкой. — Не совсем.

Я склонилась ближе.

— Я слушаю.

— В детстве я много болел, — сказал он. — Даже сейчас мне приходится постоянно сражаться с этими ужасными приступами головокружения. Но в детстве была толька одна вещь, что помогала мне пережить такие эпизоды.

— О?

Он кивнул. Внезапно оказалось, что ему тяжело смотреть на меня прямо.

— У меня… ну… у меня было видение. Я могу поклясться, что в одну из самых тяжелых ночей моей болезни, ко мне пришла пони, прогнавшая прочь болезнь. Я встал с постели, и мои головокружения ушли без следа, я ощущал себя, будто заново родился. Я посмотрел на нее, в попытке ее отблагодарить. Я увидел золотые глаза, яркие, как первый миг Творения, и как раз в тот момент я пробудился из этого приступа. Я осознал, что в это время я смотрел в окно, за которым вставало солнце. Позже, когда родители пришли домой из ночной смены, они ахнули, удивленно. Оказалось, что за ночь я получил свою Метку.

— Оооооо… — я не могла сдержать веселую улыбку, услышав эти слова. — Такая милая история Метки…

— Разве не у каждого пони она милая? — воскликнул Морнинг Дью. — Мои родители и все пони, с которыми я когда-либо говорил, считают, что я заработал свою Метку, потому что искусство садовника у меня в крови. И они, быть может, правы. И все же мне кажется, что на самом деле все совершенно иначе. Тем утром, когда меня посетило видение, и я увидел эти золотые глаза, полные такого тепла и искренности, я осознал, что нет ничего другого, чего я хочу, кроме как нести такое же чувство защищенности для всех пони в мире. В конце концов, меня только что исцелил ангел-хранитель.

— Тогда почему вы не стали стражником?

— Хех… Нельзя просто так взять и «стать стражником», мэм, — сказал он.

Я поморщилась.

— Извините. Думаю, я должна была сама догадаться.

— Не извиняйтесь, — сказал он, пожав плечами. — Я по-прежнему надеюсь в этом однажды преуспеть.

— А пока… — я перевела взгляд на его полную инструментов садовую тележку.

Он тоже на нее посмотрел.

— А пока я просто занимаюсь тем, что у меня получается само по себе. Я понял, что если не могу защищать пони, стоя на посту, я могу дать им чувство защищенности и другим способом. Разве можно представить себе среду более цельную и безопасную, чем та, что одновременно ласкает и глаз и сердце?

— Хихихи… — я пробежалась копытом по гриве и увела взгляд в сторону. — «Цветочная Стража». Я думаю, Принцессе Селестии надо организовать новое военное подразделение.

— Хехех. Да. Могу себе представить, насколько ужасно глупо звучит моя болтовня.

— О! Нет! Ч-что вы, — воскликнула я, а затем сглотнула. — И все же, хотела бы я сказать, что это объясняет, почему вы…

— Ваши глаза напоминают мне о том моменте пробуждающего просветления, что я испытал давным-давно, — сказал он, наконец. — И… хех…

Он разглядывал землю, думая вслух:

— Они напоминают мне о том великолепном чувстве открытия своего предназначения, когда я более не чувствовал страха или одиночества. Я бы хотел, чтобы все пони смогли испытать чувство такой защищенности, чтобы они встретились со своим ангелом-хранителем и пережили эту встречу, сохранив о ней ясную память.

Я уставилась на него. В горле моем застрял ком. Я опустила взгляд на мягкую землю между нами. Даже в момент, столь чистый от любого порока, я не могла удержать в своих копытах вертящийся и скользкий как лед шар ситуации. Я ощутила краткий прилив дрожи.

— Я тоже хотела бы, чтобы все пони могли помнить что-то столь чудесное… — я болезненно улыбнулась. — Я часто задаюсь вопросом: были бы мы лучшими существами, если бы столь прекрасные вещи не покидали нас каждый раз без следа и остатка.

Я услышала мягкий глухой удар. Я перевела взгляд на звук.

Морнинг Дью лежал на земле.

Мне потребовалась целая гора усилий, чтобы не завопить. Я не осознавала, что панически задыхаюсь, пока не обнаружила, что упала на колени, склонившись над ним. Я оглядывала его бесчувственное тело нервно дрожащими, раскрытыми до предела глазами.

Он упал без сознания… рухнул на землю, как тяжелое бревно. Листья травы и оторванные цветочные лепестки все еще кружили в воздухе, опадая вокруг него на землю, когда я потянулась к его шее дрожащими копытами, чтобы нащупать пульс.

Я не обращала внимания на то, какой шелковистой ощущалась при касании его шкурка. Его сердце билось, но ничто более не отвечало на мое касание. Ни единой мышцы не дрогнуло в спазме. Нигде на его теле кожа не показывала ни малейшего признака жизни. В панике я почти не могла разобрать, движутся ли его ноздри при дыхании. Я услышала громкий звук и вдруг поняла, что это кричу я.

— Кто-нибудь, помогите! — я не разбиралась достаточно в первой помощи, чтобы понять, как помочь ему, как спасти его… спасти от чего? Он же просто потерял сознание! — Хоть кто-нибудь! Позовите доктора! Сбегайте за Сестрой Редхарт! Ради Селестии, этот жеребец только что потерял сознание!

— Эй! — рявкнул голос. — Завязывай с суетой!

Резко вдохнув, я обернулась.

От полуразобранного отеля в нескольких ярдах отсюда спокойно шла Амброзия. Она улыбнулась мне, несмотря на весь мой ужас.

— Недавно в городе, мэм?

— П-пожалуйста! — прорыдала я. — Вы должны сбегать за помощью! С ним что-то не так! Он только что несколько секунд назад говорил со мной, а теперь он…

— Устраивает представление, вот шо он делает, — кратко проворчала она, снимая свой шлем. — Клянусь, этому тупому простофиле надо вырастить себе мозг и надеть табличку на шею, или не знаю.

Она уселась рядом со мной, положив копыто на лоб Морнинг Дью.

— Ага. Ну, как я и думала. Удивлена, шо он сегодня так долго продержался.

— Что… что?.. — задыхаясь и заикаясь, проговорила я. Меня не заботило, сколь отчаянно перепуганной я выглядела.

— У него прост опять случился этот его катаплексический приступ.

— Кат… Ката… пл-плексический?..

— Хех. Рада, шо не я одна с трудом могу выговорить эту кашу. Кхм. Это очень редкая болезнь, мисс, — вяло объяснила Амброзия. — Бедный пони, видите ли, нарколептик. Только у него это реально плохо. Он с этим жил всю свою жизнь. Это, пожалуй, даже смело, в каком-то реально бабском смысле.

— Но… — я сглотнула. — Кажется будто он мертвый.

— Он только о том мечтает. Не, он просто дрыхнет. Морнинг Дью везет, шо он не проглотил половину цветов и растений здесь в городке, раз он падает прямо на них своей мордой, — она улыбнулась. — А все шо нужно, шоб ему помочь, эт только вовремя потормошить его слегка. Вот, давайте я вам покажу.

Амброзия прочистила горло, склонилась над ним и практически заорала прямо в ухо жеребцу:

— Эй! Земля вызывает Морнинга! Вставай давай, ленивый круп!

— Кхх… аах! — голубые глаза Морнинг Дью широко распахнулись, дернулись, а потом с силой зажмурились, когда его накрыло нечто, похожее со стороны на ужасное головокружение и боль. — Ннннхх… Мммф…

Его глаза снова открылись, на этот раз щурясь.

— Оооооо, сеном подавиться. Я опять, да?

— Ага, — улыбнулась Амброзия, помогая ему встать на ноги. — Не волнуйся об этом слишком. Прошло всего, типа, пара минут. Может, три.

— Ух… — он застонал и сел на задние ноги, растирая лоб. — Сколько уже… Четыре раза за эту неделю?

— Пять, — сказала она, усмехнувшись. — Похоже, ребята опять должны мне обед.

Он описал глазами круг и устало ей улыбнулся.

— Серьезно? Ты по-прежнему делаешь на меня ставки? Тебе разве нечем больше заняться, ну, например, разносить тот отель до основания?

— Было бы тебе о чем жаловаться! — она показала язык. — Ставки эти определенно покрывают все те биты, шо ты мне задолжал за пробуждение своей сонной задницы день за днем!

— Хех… Ага… — он вздохнул и благодарно глянул на нее. — Что бы я без тебя делал, Амбер?

— Ммммм… — взгляд ее зеленых глаз пробежался в танце по облакам, которые она тепло оглядывала. — Боюсь даже думать об этом.

Она победно водрузила шлем на свою алебастровую гриву.

— Хорошо бы мне еще быть настолько же хорошим психологом, насколько я хороший будильник. Из-за тебя у мисс Оленьи Глазки чуть от страха хвост не отвалился.

— Кого?

— Не будь таким грубияном, Морнинг! — Амброзия указала на меня. — Ты разве не знал, что ты был не один?

— Хммм? — он повернулся ко мне. Он улыбнулся застенчиво. — Однако же, доброго утра тебе, ангел!

— Я… — я сглотнула. Я опустила взгляд на землю. Я увидела тюльпан, лежащий на траве там, где я его бросила в испуге. — Да. Сейчас… сейчас доброе утро.

Я бросила ему неловкую улыбку.

— Но мне пора идти. Меня… ждет очень много дел, — солгала я.

— Хорошо, — Морнинг Дью исполнил свой ритуальный поклон, качнувшись в кратком приступе головокружения. — Приятно провести время в Понивилле.

— Ага, «ангел», — бросила Амброзия. Она сурово глянула на Морнинг Дью, закатила глаза и ушла.

Мне тоже пришлось стремительно удалиться, но не забыв, впрочем, на бегу схватить определенный золотой цветок с земли.

Добежав до своей хижины, я захлопнула за собой дверь, будто стараясь оградиться от приливной волны хаоса, что, казалось, вот-вот коснется моего хвоста. Я осела на задние ноги, все еще обессиленная от безумолчного биения моего сердца.

Вытащив телекинезом тюльпан из кармана седельной сумки, куда я его в спешке затолкала, я принялась вертеть его золотые лепестки перед глазами. Я задумалась о том, как быстро прекрасный момент может превратиться в нечто ужасающее… и затем вновь драгоценное.

Я не хотела слишком жалеть Морнинг Дью, но этому чувству сложно было сопротивляться. Я не была так уж знакома с нарколепсией, особенно с хроническими ее случаями. И все же не нужно было особого напряжения воображения, чтобы представить себе, через насколько безумное и тяжкое испытание приходится регулярно проходить этому жеребцу. Совершенно неудивительно было, что его мечтам о карьере стражника едва ли суждено воплотиться. Какое уважающее себя подразделение королевской стражи согласится принять пони, который будет терять сознание на службе?

И все же он по-прежнему цеплялся за эту мечту, за нечто родившееся в единичном моменте озарения и красоты. Самая ось его жизни вращается благодаря детскому виденью, чему-то украшенному золотыми лентами чудес из мира снов.

Если подумать… он с изяществом поэта связал столь чувственную деталь со мной одним только взглядом случайным утром, утром первым и единственным для него, ибо нет у него дара видеть то, чему для меня счет давно потерян. И этот бесконечно малый момент оказался неисчерпаемым источником благословений для кобылки, что никогда не знала ничего, кроме проклятий.

Вздох сорвался с моих губ, когда я коснулась нежно носом цветка. Касание его было шелковистым, и я внезапно вспомнила, как на мгновенье коснулась девственно чистой шкурки Морнинг Дью в отчаянном жесте поиска пульса. Когда он упал без чувств, я была в сознании, я мыслила ясно. Не имело значения, сколь испугана я была; я была рада узнать, что могу действовать абсолютно рационально, находясь рядом с жеребцом, когда ситуация становится опасной.

Но кого я обманывала? Не имеет значения, насколько я хорошо узнаю этого жеребца, не имеет значения, под каким углом я поверну в своих мечтах мысль о том, что наша с ним связь — это нечто особенное. Я знала истинную суть ситуации. И это знание заключило меня в заточение куда более ледяное, чем деревянные стены моего дома в этот момент.

Вздохнув, я поднялась на ноги. Я подошла к столу в углу комнаты. На нем стояла хрустальная ваза, наполненная водой, но не только ей. Я опустила в емкость тюльпан, присоединив его тем самым ко множеству других — примерно двадцать цветков, если их сосчитать. Я начала их собирать примерно за три недели до этого дня, когда мой здравый смысл уступил место фантастическому капризу.

Я повернулась вяло и уставилась на койку. Как раз там, где я их и оставила посреди прошлой ночи, на ней лежало несколько нотных листов. Запись восьмой элегии бесконечно замедлялась и откладывалась, становясь все более и более ленивой с каждым следующим днем. У меня не было никакого повода для задержки. Мелодия наконец обрела цельную четкость в моей голове. У меня было четыре заряженных звуковых камня. Меня научили правильному сотворению защитного заклинания вокруг себя, даже профессиональному, пожалуй. Все, что осталось, — это записать мелодию целиком на пергамент, чтобы я могла поделиться ею с Твайлайт, узнать ее название, провести последние исследования и, наконец, броситься в омут следующей части проклятой симфонии.

И все же нельзя было отрицать, особенно в нежном сиянии чудесного полуденного солнца, что число цветков в моем доме оставило в подавляющем меньшинстве несколько хрупких листочков моего музыкального открытия. И на мгновенье я не смогла не задуматься — неужели это такое преступление — заполнять таким ярким цветом мою хижину, где раньше не было ничего, кроме ужаса?

В конце концов, какая поистине есть радость в окрашивании пути моих поисков, которые я в своей храбрости продолжаю вести? Откуда мне знать, сколько еще элегий мне осталось открыть? Их может быть пятнадцать, или их может быть пятнадцать тысяч. В распоряжении Принцессы Луны была бессмертная эпоха правления, в течение которой она сочиняла свою тайную симфонию. Какую надежду может питать смертная пони хотя бы отдаленно имитировать подобное наследие супротив лишенных эмоций просторов времен? Я вполне могу потратить всю свою жизнь целиком, раскрывая эти проклятые мелодии. Если представить себе, что я когда-нибудь достигну цели и сниму свое проклятье, насколько старой и загнанной я тогда уже буду? Что останется от меня для любви, раз я так жажду быть любимой, как поэтично напомнила мне Рарити?

Я пони, и в моей жизни есть много вещей, что чересчур благи и кратковременны, чтобы их можно было охватить одним только снятием проклятья. Я знаю, что это простая идея; слишком фантастическая, чтоб в нее верить, но и слишком могучая, чтобы ее игнорировать. Как долго я работала над завершением чего-то столь благородного ради благородства самого по себе? Действительно ли я провожу свой поиск только ради себя? Или я делаю это ради идеи «себя»? Что определяет меня, если все, чего я желаю, маячит вечность на каком-то недостижимом горизонте?

Есть только одно дело, что я делаю каждый раз, когда мои мысли оказываются чересчур перепутаны; когда я начинаю сомневаться в задаче, над которой работаю каждый день, застряв в этом прекрасном, но проклятом доме моем.

Воздух танцевал, следуя нотам мелодии, что я играла, сидя на скамейке центрального парка Понивилля, перебирая струны лиры энергичным всплеском телекинеза, воплощения моей души, брошенной навстречу инструменту. Мне было все равно, какую мелодию я играла, до тех пор, пока она сохраняла хоть какую-то музыкальность, ритмичность, способность заставлять мое сердце качаться в такте, определенном не Морнингом, не его глазами, не его нежным голосом и даже не еще более нежной историей его прошлого.

Мое лицо напряглось. Я зажмурила глаза и попыталась утопиться в мелодии. Мне это не удалось.

Почему он говорит мне о себе так много по первому же спросу? Что-то во мне заставляет его мне доверять? Действительно ли дело в моих глазах? Я никогда особо не полагалась на свою внешность, ну, не больше любой обычной кобылы, наверное. Жизнь в Кантерлоте требовала определенной меры элегантности, от которой непросто избавиться. Даже Твайлайт Спаркл, которая, по сути, просто скромная интеллектуалка, несет в себе неземную красоту, которую непросто найти у других. Если бы все библиотекари Эквестрии смотрелись столь привлекательно, как смотрится она, даже и не пытаясь привлекать к себе внимание, то тогда в мире было бы куда больше жеребцов, занимающихся чтением, и меньше занимающихся… занимающихся… ну, чем там они любят заниматься в свободное время. Борьбой?

Но нет. Мой нарциссизм не отступает ни на шаг от моих музыкальных способностей. Я никогда не пыталась выглядеть «красоткой». Да и в самом деле, меня это никогда и не волновало. До недавних пор…

Он видит мои глаза, золотые глаза, подходящие по цвету к свежим тюльпанам, и он думает о своем ангеле-хранителе. Он считает, что я — ангел? Хоть один пони, хоть раз говорил мне прежде что-то столь милое и искреннее?

Нет. Это лесть. Все это лесть. В конце концов, Морнинг Дью не знает меня. Он видит мои глаза, и каждый отмеченный амнезией раз все, что происходит, — это серия сигналов в нейронах его мозга, заставляющая его говорить вслух эту бездумную реакцию, это сравнение, что зародились в его голове. Я — просто образ, идея для него, равно как он — идея для меня. Две мелких, примитивных влюбленности не могут объединиться в нечто цельное. Все эта ситуация — просто придурь, каприз и фантазия, равно как для меня, так и для него. Я должна просто забыть об этом. Я должна просто забыть об этом…

И не смотря ни на что, стараясь забыть об этом, я делаю нечто совершенно противоположное до такой степени, что это раздражает меня, злит меня. И даже я едва ли умом осознавала ту музыку, что исполняла… или внезапно появившуюся песню, что мелодичным голосом исполнялась, следуя моим струнам.

Мои глаза резко распахнулись. Я не остановила игру, хотя бы только для того, чтобы продолжать слушать голос, напевающий мою мелодию. Я пыталась узнать голос, и вот я увидела в глубинах памяти три маленькие фигурки передо мной, идущие по центру Понивилля, и одну конкретную бледную фигурку, окрашенную во многом как Рарити.

Я устремила внимательный взгляд на кобылку. Очевидно, движения моего увенчанного рогом черепа оказалось достаточно, чтобы, спугнув ее, прервать мечтательное пение.

— Ааай! — она отпрыгнула назад, стоя виновато по другую сторону парковой дорожки от меня. — И… извините. Я вас отвлекла, да? Моя старшая сестра никогда моему крупу из-за этого покоя не дает.

Я нежно улыбнулась, продолжая перебирать струны лиры.

— Все совершенно нормально. Даже больше, ты только добавила гармонии.

— Правда? — ее голос очаровательно надломился, соответствуя возбужденному сиянию ее лица. Под ее лавандово-розовой гривой был повязан бордового цвета плащ, посверкивающий изнанкой из золотой ткани. Я обратила внимание на пришитое заплаткой поверх ткани изображение гарцующего жеребенка, которое невозможно спутать ни с чем. — Я просто услышала, как вы играете что-то такое красивое, и не смогла сдержаться и не запеть.

— Что ж, у тебя определенно есть природный талант в пении, — сказала я.

— П-правда? — она чуть не лопнула от радости, услышав комплимент. — Вы так считаете?

Я моргнула в ответ на такое восклицание. Я бросила взгляд на ее пустые бедра, осознавая, сколь искренне кобылка должна была воспринять такое заявление. И все же я не собиралась отказываться от своих слов.

— Однозначно! — улыбнулась я. — Я борюсь с соблазном сыграть мелодию снова, только чтоб услышать, как ты поешь!

— О… эм… — она покраснела с детской застенчивостью, ковыряя своим бледным копытом траву у обочины протоптанной дорожки. — Я не могу вас просить о таком, мэм.

Я пожала плечами.

— Разве у нас обеих есть дела получше? — мне как раз нужно было подобное отвлечение.

— Ну, я ждала своих двух друзей, — сказала она. — Обычно я в это время обедаю с сестрой, с Рарити.

Она внезапно надулась.

— Только она слишком занята беготней по своему бутику — пытается подготовиться к каким-то глупым танцам.

— Забавная вещь, относительно Гранд Галопинг Гала, — произнесла я. — Он будит маленьких кобылок в большинстве взрослых. Уверена, твоя старшая сестра не исключение.

Я улыбнулась и подмигнула.

— Если хочешь поговорить с ней об этом, готова поспорить, что вы двое найдете много общего.

— Хех. Нет, спасибо. Я не люблю, когда Рарити городит всякую ерунду.

— Почему же?

— Ну, как Скуталу говорит: «Она начинает звучать, как вампир!»

Я усмехнулась.

— Ну, она определенно достаточно бледная.

— Это еще что значит?

Я прочистила горло.

— Неважно, — я перебрала все струны лиры, одну за другой. — Итак, какую мелодию ты хочешь?

Ее зеленые глаза удивленно моргнули.

— Вы хотите сказать, что правда можете играть любую мелодию?

— Это мне помогает хранить обширную библиотеку моего репертуара.

— Вы знаете «Смеющийся зебра и его собака»?

— Возможно. А ты знаешь ее слова?

— Еще как! — ее голос опять надломился. Не все в этом мире я инстинктивно хочу затискать только из-за одной красоты. Когда она пела, ее голос был тверд, чист, девственен. Кобылка попадала в каждую ноту с идеальным тоном. Я изо всех сил старалась попадать по аккордам, не уступая ей в мастерстве, не уставая тем временем восхищаться диапазоном голоса юного дарования. Песня была короткой, глупой и детской. Но она заставила ее звучать не хуже оперной арии. Когда мелодия закончилась и листья на деревьях над нами закончили свои шуршащие аплодисменты, я добавила тихий звук хлопков собственных копыт.

— Браво! Браво! — широко улыбнулась я ей сверху вниз. — У тебя дар. Я серьезно! Да что там, если ты поделишься своим голосом где-нибудь типа Сахарного Уголка, то пони тут же тебя забросают монетами!

— Ой… — поморщилась она. — Звучит болезненно.

Я усмехнулась. Ясно. Очаровательна, но на чердаке пустота. Думаю, мы все прошли через этот период.

— Великие дары даются нам для того, чтобы делиться ими с другими. Если мы прячем от других то, что в нас самое лучшее, как мы сможем когда-нибудь вырасти?

— Я всегда думала, что дары должны быть найдены теми, кто их ищет.

— В этом есть определенная истина, — сказала я, кивнув. — Хорошая жизнь проводится в поисках. Но тебе надо обязательно убедиться, что не забудешь поискать внутри себя.

— Как-то раз я вставила себе в рот копыто, и меня стошнило на пол, все перемазала!

— Эээээ… ага…

— Эпплблум говорит это от того, что я нервничала. Я проглотила в предыдущий день жука и я пыталась его найти…

Как раз в этот момент два знакомых голоса защебетали над поросшими травой холмами, окружавшими парк. Кобылка резко развернулась на звук и помахала двум своим маленьким подругам, улыбающимся ей издалека.

— Легки на помине! Мне пора! — она бросила мне взгляд, одновременно счастливый и извиняющийся. — Было очень приятно с вами поболтать и попеть, мисс…

— Хартстрингс, — сказала я. — А как тебя зовут, милая?[5]

— Хихихи. Белль.

— Белль?

— Свити Белль, — призналась она, слегка краснея.

— Хех, — я откинулась назад, играя на лире заключительную партию. — Меня это почему-то не удивило ни на йоту.

Она убежала галопом прочь, ее крохотная фигурка неслась стремительно, но при этом вразвалочку.

— До скорого, мисс Хартстрингс! Я запомню, что вы сказали про мой талант!

Я помахала ей вслед. Я улыбнулась. Но пока ее последние несколько слов эхом блуждали в моих ушах, я чувствовала, как тает моя улыбка. Опустив копыто, я обмякла на скамейке.

Воздух расцветил собой печальный вздох. Я только лишь слегка удивилась, осознав, что испустила его не я.

— У нее такой красивый голос… — прошептал голос маленького жеребенка из-под дерева, что стояло рядом с моей скамейкой.

Я обернулась, продолжая сидеть на своем месте. Своим периферийным зрением я мгновенно узнала бледную шкурку маленького пегаса и его гладкую черную гриву. Я мягко улыбнулась, говоря вечернему ветерку:

— Твой брат Тандерлейн знает, что ты следишь за кобылками, а, Рамбл?

Маленький пони подпрыгнул на месте, хватая ртом воздух. Я почти что видела, как трепещет его грудь от ударов напуганного сердца.

— Я… я н-не следил! Честно! О, пожалуйста, только никому не говорите!

— Расслабься. Сегодня прекрасный день, — проговорила я, играя еще несколько нот на лире, пока он, шаркая, выходил передо мной на свет. — Зачем его портить, наказывая пони за наслаждение красотой?

— Я серьезно. Я просто… — Рамбл встал на месте, переступая с ноги на ногу. Его полные одинокой тоски глаза мелькали стремительно взглядом по холму, на котором три юных Искательницы, а точнее, одна конкретная кобылка, скакали галопом навстречу славным приключениям. Он вновь тяжко вздохнул, осев на землю, в которую уперся коленами передних ног. — Я совершенно ненормальный.

Я подняла бровь. Я опустила на него взгляд.

— И кто же вообще мог подать тебе такую идею?

Удивительно, но я попала в яблочко.

— Мои друзья в школе, — пробормотал он. — Снипс и Снейлс. Они сказали, что я ненормальный, потому что больше не гуляю с ними, как раньше.

— Это довольно грубо с их стороны, — отметила я. — Только потому, что у тебя нашлись свои дела…

— Они сказали, что я стал скучным с тех пор, как начал думать о ней, — добавил он, задумчиво играя несколькими кусочками грязи с тропинки, на которой он лежал. — Что со мной больше неинтересно.

Ох. Вот, значит, в чем дело. И почему же это именно пегасы всегда вырастают первыми?

Я улыбнулась и посмотрела на него.

— Слушай, я думаю, что единственная причина, по которой они так к тебе относятся, это потому, что они ревнуют.

Он с любопытством моргнул, глядя на меня.

— Меня?

— Мммхммм.

— А за что?

— Потому что эти «Снипс и Снейлс» чуют, что ты растешь, — сказала я, перебирая струны лиры. — Я готова поспорить, что ты куда взрослее их, и у них просто не хватает мозгов, чтоб это принять.

— Но почему это я настолько лучше их? — спросил он, кривя лицо.

— Заметь… я не говорила «лучше». Я говорила «взрослее».

— Какая разница. Почему так? — нахмурился Рамбл и ткнул, сердито, копытом землю. — Только потому, что есть кобылка, о которой я не могу никак перестать думать? Почему они это не могут понять?

— А ты можешь понять?

Он закусил губу.

Я оставила его наедине с мыслями, наполняя воздух спокойной мелодией, будто для того, чтоб выманить испуганное дитя из укрытия.

В конце концов, его голос проговорил:

— Она такая красивая и она поет таким голосом, от которого мне хорошо. Я не понимаю, почему, но я хочу узнать ее ближе. Мне интересно, что… что она думает обо мне. Я не хочу и ей тоже показаться скучным психом.

— Похоже, она плотно засела у тебя в голове.

— Ну… — он почти что усмехнулся, но вместо этого только поднял голову, посмотрев на меня растерянно. — Мой брат постоянно гуляет с кобылками своего возраста. И он, похоже, рад компании таких как Флиттер, Клаудчейзер и Блоссомфорс. Особенно Блоссомфорс.

— Хех. А ты весьма наблюдателен, парень.

— Я… я думаю, это типа круто быть таким же счастливым…

— Хмммм… — я ухмыльнулась ему. — И что, счастье равно куче кобылок, которые хотят с тобой гулять?

— Ну… я не знаю…

— А вот это — однозначно честное заявление, насколько я могу судить.

— Я… думаю, счастье не будет счастьем, если они не будут счастливы тоже, — сказал Рамбл, пожимая плечами. — Кобылки, в смысле.

Я не смогла сдержать смешок. Я остановила свою музыку.

— Ты себе не даешь достаточно заслуги, малыш. Кое-что мне подсказывает, что в тебе сидит Казанова, который однажды, через много лет, увидит, наконец, белый свет.

— Каза-что?

— Хе, неважно. Спроси брата… желательно, когда рядом не будет Блоссомфорс, — я прочистила горло. — Кстати, это Свити Белль.

— А? — моргнул растерянно он.

— Кобылка, которая тебе нравится, — я подмигнула. — Так ее зовут.

— П-правда? — его лицо озарилось. Я увидела, как затрепетали крохотные крылышки, приподнимая слегка его маленькое тело над землей. — Это… это очень красивое имя.

— И весьма подходящее, если позволишь мне заметить.

— Вы еще что-нибудь про нее знаете?

Я хихикнула.

— Я тебе что, деревенская сводница?

— Оххх…

— Если тебе так любопытно, парень, — я махнула копытом в сторону, в которую убежали Искатели. — Ты можешь подойти к ней и задать все вопросы самому.

Он мгновенно сжался, будто ему одновременно вкатили сразу несколько прививок от гриппа.

— О нет. Я… я-я не могу так…

— Это как-то связано с тем, что сказали Снипс и Снейлс?

— Нет, просто потому что… — его тело ссутулилось в очередном грустном вздохе. — Кто я такой? Глупый пустобедрый с популярным старшим братом… вот и все. Я для нее слишком скучен.

Его глаза не отрывались от земли под ногами.

— К тому же, она на меня ни разу не обращала даже внимания. Как будто я вовсе не существую.

Я почувствовала ледяной ветерок, пробирающийся сквозь мою гриву. Сделав глубокий вдох, я прошептала:

— Поверь мне, парень. Я знаю, о чем ты говоришь.

— Просто… — он положил свое грустное лицо на пару скрещенных ног. — Чем вообще можно привлечь внимание девочки? Чего кобылки хотят?

— Вопрос этот, без сомнений, стар, как самое время.

— Ммфф. Это безнадежно…

Я прочистила горло.

— И все же… эм… это правда просто, если подумать, — сказала я ему. — Кобылки хотят искренности, внимания и отдачи. Они хотят знать твои чувства, особенно если ты желаешь ими делиться.

Мои глаза оглядывали небо, загипнотизированные яркой голубизной. Наслаждаясь, я пробивала взглядом сапфировую материю, пока не увидела мысленно глаза одного жеребца, что разжег пламя в моем сердце.

— Кобылка счастливее всего, когда ты с ней честен, и когда ты это показываешь. Вне зависимости от того, какие амбиции жизнь в тебе насильно пробуждает, ты готов пожертвовать их частью, самой теплой и уязвимой частью, только лишь затем, чтобы вы вдвоем смогли разделить нечто цельное и уникальное, что создано заменить собой эту самую отданную часть. И если ты покажешь ей, что она навсегда останется частью твоего сердца, чем-то, на сохранение и любовь чего ты потратишь все время и силы, в той же мере, в коей ты поэтично ей обещал, то тогда… хихихи…

Мои щеки подернулись розовым, когда я пробежалась копытом по гриве.

— Она в тот же миг будет очарована тобой без предела, ибо она поймет, что нашла пони, с которым ее ожидает счастье, безопасность, уверенность и…

Я опустила взгляд на него. Мои слова затихли сами собой.

Рамбл смотрел на меня. Выражение его лица было совершенно бессмысленным. Глаза его полнились растерянностью.

Я поерзала на своей скамейке.

— Эм… знаешь что? — криво улыбнулась я. — Цветы. Кобылки любят цветы. Тебе стоит ей подарить ей цветок-другой.

— Цветы? — рот Рамбла распахнулся растерянно от этой мысли. — То есть, вы говорите, все настолько просто?

— О, поверь мне, — я подмигнула. — Этого хватит с лихвой.

— Цветы… — наконец на его маленькое чудесное лицо вернулась улыбка. Он пошел прочь вразвалочку, растягивая крылья так, будто проталкивал себя сквозь невидимое, теплое облако. — Цветы… Цветы… Цветы…

Он махнул мне не глядя.

— Спасибо, леди!

— Не за что, малыш! — усмехнулась я и помахала ему вслед. — Помни, что самые счастливые моменты в жизни…

Я знала, что он еще в пределах слышимости. Это не имело значения. Я более говорила не с ним.

—… это моменты, которыми ты воспользовался, не задавая вопросов.

Мой шепот затих и я закусила губу в конце моего заявления.

Я глянула на свою лиру, на одинокий корабль, на котором я обследую ледяные глубины моего проклятья. Они более не несли мне ни трепета, ни надежды, ибо они всегда было чем-то, с чем я имела дело в одиночку, и что так и будет впредь вечность.

Решимость, что я ощущала, определенно была обжигающей. Я соскочила со скамейки. Я встала гордо и непоколебимо в солнечном свете. Сделав уверенный вдох, я прямым ходом двинулась к северной окраине города.

— Доброго утра тебе, ангел.

Следом явился предложенный мне тюльпан. Я взяла золотистый предмет с его копыта и наклонилась ближе.

— Какой у тебя любимый цвет?

Морнинг Дью не ожидал такого вопроса. Его золотистое тело вздрогнуло, стоя на краю пропасти любопытства.

— Эм…

Я слегка покраснела.

— Не считая золотого, — я ни на секунду не отрывала взгляда от его глаз. — Какой еще твой любимый цвет?

— О… эм… — он застенчиво улыбнулся. — Серебристый, наверное…

— Серебристый! Чудесно! — пошла я прочь, помахав на прощание. — Приятного дня!

Он растерянно помахал вялым копытом в ответ.

— Доброго утра тебе, ангел.

— Какой твой любимый запах?

— Оххх… а? — моргнул Морнинг Дью.

— Какой твой любимый аромат? — наклонилась я к нему, серьезно уставившись на него. — Назови его.

— Ох… эм… ехехех… — он слегка покраснел, проведя копытом по своей голубой гриве. — Я работаю со многими растениями. Это сложный вопрос…

— Определенно, один запах ты все-таки можешь назвать самым предпочтительным?

— Я… ох… Я думаю, мне всегда очень нравился жасмин, — сказал он. — Такой изысканный цветок…

— Прекрасно! — широко улыбнулась я, взяла тюльпан и убежала галопом прочь. — Спасибочки!

— Э…

— Доброго утра тебе, ангел.

— Любимая музыкальная композиция?

— Простите?

Я улыбнулась, давя идущий из глубин смешок.

— Если прямо сейчас у тебя есть возможность послушать какую-нибудь конкретную музыкальную композицию, которую ты можешь выбрать, то какой она будет?

— Вы… вы музыкант, да, мэм? — спросил он, бросив взгляд на мою Метку.

Я перехватила его взгляд нежной улыбкой.

— Просвети меня.

— О… эм… — он почесал подбородок, нарезая взглядом восьмерки в ярком утреннем небе над нами. Наконец, он улыбнулся и сказал: — Когда я был маленьким жеребенком, мне очень нравилась Королевская Симфония Мариса Равела. Ее часто играли на военных парадах.

— Прекрасно! Я могу играть Мариса Равела даже во сне!

— О, правда? Что ж, это… эм… определенно интересно… — он затем моргнул. — Мэм?

Я уже ушла, скача галопом к моей хижине, чтобы записать ноты, уже расцветающие в моей голове.

— Доброго утра тебе…

— Какое у тебя любимое место в Понивилле?

— А?

Амброзия и несколько других пони-рабочих бросили любопытный взгляд со стены полуразрушенного отеля по другую сторону дороги. Они внимательно наблюдали за тем, что Морнинг Дью будет делать, попавшись на глаза истерически-жизнерадостной кобыле.

— Если ты возьмешь выходной от высаживания цветов, — сказала я. — Если ты можешь потратить весь день, не делая ничего, кроме лежания на спине и наблюдения за красивой погодой, куда бы ты в Понивилле пошел?

— Я… Я… — заикался Морнинг Дью. Он покачнулся в кратком приступе головокружения, вернулся в норму и, затем, неловко выдавил: — Не считая теплицы, я бы пошел к озеру на восточной стороне города, наверное.

— Озеро?

— Да. Когда я гляжу на воду, то я успокаиваюсь, медитирую. Иногда я туда хожу посидеть, расслабиться и просто подумать о жизни.

— Звучит чудесно. Пока-пока! — и я тут же направилась прочь.

Губы Морнинг Дью застыли открытыми, с непроизнесенным словом на них. Он махнул молча копытом, оглянулся назад и пожал плечами в ответ на взгляды Амброзии и остальных пони… Которые тоже просто пожали плечами в ответ.

Сидя в своей хижине, я закончила записывать по памяти набросок композиции. Подняв лист перед глазами, я прошлась по нему внимательным взглядом, тихо напевая ноты онемевшими губами. Я поднялась и пошла слепо по хижине. Я ступала по разбросанным листам лунной элегии. Я обходила лиру стороной, пока не встала перед деревянным комодом.

Застыв, я обернулась и внимательно оглядела стены моего крохотного обиталища. Золотые цветы стояли все там же, куда я их поставила — на приставной столик в углу дома. Вид почти двух дюжин тюльпанов, собранных в вазе, заставил меня улыбнуться. А потом мое лицо снова напряглось в раздумьях.

— Хммммм…

Я повернулась к комоду. Я открыла крышки телекинезом и принялась рыться в нескольких ящиках. Наконец я нашла, что искала: длинную нить серебристого шелка. Подняв ее перед глазами, я обернулась и снова поглядела на тюльпаны. Глубоко вдохнув, я подошла к ним и принялась вынимать из банки один посверкивающий цветок за другим.

Громко прозвенел колокольчик, висящий над дверью в Бутик Карусель. Рарити была слишком занята бегом галопом из одного конца интерьера в другой, чтобы обратить на него внимание.

— Ой-ей, куда я дела все ленты? Я совершенно точно должна захватить ленты с собой! Да падет проклятье небес на меня, если платье Флаттершай развалится, а мне совершенно нечем будет его починить! Тьфу! Я чуть не забыла! Платье Твайлайт! Одна из этих сверкающих звездочек с узора просто обречена отвалиться!

— Эм… — поморщилась я слегка, шагая на нервно трясущихся ногах в ее владения. — Мисс Рарити? Я… я вас застала в неудобное время?

— Неудобное время? О, нет, нет, нет! Чепуха! — Рарити легкомысленно рассмеялась, набивая мириады всяких неудобно упирающихся вещей в украшенный рубинами сундук. — Осталось всего два дня до Гранд Галопинг Гала и я уже не знаю, что делать! Как же это вообще может быть неудобным временем?!

Она остановилась и провела копытом по заметно растрепанной гриве.

— О благая Селестия! Рейнбоу Дэш лучше бы серьезно отнестись к моим предупреждениям насчет того, чтоб держать подальше от дождевых облаков свою позолоченную корону! — глаза модистки на мгновенье вспыхнули, как раскаленные угли. — Если она заржавеет на танце, клянусь, я намотаю ее трахею в три оборота вокруг ее ушей!

— Кхм, — я храбро встала перед ней. — Я… ох… я знаю, что это уже последний момент и все такое, но я надеялась, что вы можете…

— Нет, ни в коем случае! — Рарити помахала копытом у меня перед носом. — Прекратите, пока еще ничего не сказали, дорогая. Я приношу искренние извинения, но я не могу пошить платье или внести какие-либо изменения в готовые для любого моего клиента в данный момент! Если вы желаете что-то починить, поставьте свое имя в списке, и я обещаю вам, что займусь вашим заказом, как только вернусь!

— Но… — я закусила губу и тревожно поерзала. — Это… правда для меня важно…

— Я очень не хочу прибегать к большей настойчивости, чем той, что я уже проявила, мэм, — сказала она, ходя туда-сюда между своими разными инструментами. — Но это не обсуждается! И прежде чем вы спросите: нет, никаких гор битов, драгоценных камней или даже земляных наделов не хватит, чтобы хоть как-то склонить меня к противоположному…

С металлическим лязгом я опустила лиру на стол перед ней.

— Вселенский Вальс, — произнесла я.

Она застыла на месте. Она уставилась на меня.

— П-прошу прощения?

— Вселенский Вальс, — повторила я, глядя на нее твердо. — Я могу научить вас ему меньше, чем за один час.

Я сглотнула и добавила:

— Так, чтобы вы смогли танцевать его сходу, в любой ситуации.

Она немедленно бросила каждый кусочек ткани и ленты, что левитировала вокруг себя.

— Продано! — она бросилась ко мне и выхватила лист с измерениями моего тела из моего копыта. — Рассказывайте, чего вы желаете!

— Клянусь… — Карамель поправил галстук-бабочку на шее. Он топтался неловко рядом с другим жеребцом в свете утреннего солнца на северной окраине Понивилля. Оба они были запряжены в серебристую повозку, стоящую на уходящей далеко на восток дороге к Кантерлоту. — Эта штука меня задушит. Напомни, зачем я на это вообще согласился?

Внезапно прямо перед ним опустилась и зависла Винд Вистлер.

— Потому что мисс Рарити тебя убедила. А Рарити — близкая подруга Твайлайт Спаркл, — она любяще улыбнулась и поправила ему галстук как раз так, чтобы он лег идеально. — А Твайлайт Спаркл — не кто иная, как самая влиятельная жительница Понивилля, имеющая связи в Кантерлоте. И если мы хотим, чтобы наш новый бизнес оторвался от земли, нам надо демонстрировать всем, какие мы дружелюбные и услужливые.

Карамель вздохнул, закатил глаза и устало ей улыбнулся.

— Я думал, мы займемся доставкой посылок по домам, а не разодетых кобыл по королевским танцам.

— Всему свое время, Карамель, — внезапно прозвучал голос Тандерлейна. Он подошел к ним, идя бок о бок с Блоссомфорс, Клаудчейзер, Флиттер и, наконец, Рамблом. — Не у всех у нас есть крылья, чтоб перелетать через скучные моменты в жизни.

Карамель застонал:

— О, ну вот и пернатая банда. Пришли надо мной хихикать?

— Нууууу, Карамель! — улыбнулась Блоссомфорс. — К чему такая угрюмость? Мы же твои друзья. Мы просто хотели тебя проводить как положено!

— К тому же, тебя не будет всего-то только эти выходные, — добавила Клаудчейзер. — Эй… разве Винди не поедет с тобой?

— Она сказала, что догонит, — сказал Карамель, махнув в сторону своей невесты.

— Ага. Мне надо разобраться сначала с парочкой дел здесь, в городе, — кивнула Винд Вистлер. — А потом я направлюсь прямиком в Кантерлот, чтобы с ним встретиться.

— Что мне напоминает… — Карамель обернулся к ней. — Где бы ты хотела встретиться? Я слышал, там есть замечательное пончиковое кафе в центре. Как только, так сразу, завтра утром?

— Ммммм… Скорее, завтра в полдень, — сказала Винд Вистлер. — Мне нужно купить платье в торговом районе.

— Платье? — переспросил удивленно Карамель. — Но Винди, у нас обоих нет билетов на Гала! К тому же, танец к тому времени уже закончится!

— А кто говорил что-то насчет танца? — ухмыльнувшись, отметила Винд Вистлер.

— А?

Она вздохнула. Она подлетела к нему пониже и прошептала что-то на ухо.

Карамель слушал. Моргнув несколько раз, он покраснел как свекла.

— Ой-ей! — издалека фыркнул Тандерлейн. — Что-то мне подсказывает, будет у них все-таки кое-какой Большой Забег.[6]

— Ой, тихо! — Винд Вистлер показала язык своим друзьям и захихикала. — Ты, наверное, летал через слишком много дымных облаков, чтоб себе так мозги запачкать, Тандерлейн!

— Я… эм… и сам бы теперь не прочь душ принять, — ошеломленно произнес Карамель. Запряженный ему в пару жеребец захихикал. — А ты даже не начинай!

Раздался шаркающий шум. Все обернулись на него и увидели Амброзию, бегущую галопом к ним.

— Фух! Успела как раз вовремя! — она сняла шлем и махнула Карамелю. — Удачи тебе в дороге, парень!

— И ты весь этот путь пробежала, только чтобы это сказать?! — воскликнул Карамель.

— Хехех. Ага! Подумала, ты заслужил хоть какой-то оплаты и уважения, — глаза Амброзии сузились. — Эта «мисс Рарити», кажись, не сунет тебе ни единого бита за это, а?

— Оххх…

Винд Вистлер приложила копыто ко рту Карамеля и склонилась к Амброзии.

— Мы встретимся в Кантерлоте и устроим себе таким образом свидание.

— Да шо вы говорите…

— Ага, — добавила, кивнув, Блоссомфорс. — Они будут работать над планом своего доставочного бизнеса… или как там его.

Тандерлейн кашлянул:

— Думаю, кое-кто может кое-что доставить через годик примерно.

— Блоссом?

— Да, Винди?

— Шлепни за меня Тандерлейна.

— Хорошо, подруга, — раздался громкий шмяк.

— Ой! — Тандерлейн потер бок и нахмурился на свою половинку. — Ты теперь уже только ищешь повода.

Две рядом стоящие сестры-пегаски хором проворковали: «оооо!»

— Ой, идите вы!

Клаудчейзер и Флиттер захихикали. Амброзия усмехнулась. Рамбл, как всегда, был где-то в другом мире.

И к этому моменту, к ним прибежал, задыхаясь, крохотный фиолетовый дракончик.

— Планы меняются, ребята! — Спайк взобрался на дилижанс в одно движение. Потея, он поправил воротник костюма, в который было завернуто его миниатюрное тело и, почти не дыша, произнес: — Мы подъедем к Бутику Карусель, чтобы забрать девочек оттуда!

— Чего? — уперся жеребец рядом с Карамелем. — Они что, не могут удосужиться пройти пару кварталов и встретить нас здесь, после всего этого своего прихорашивания?

— Эй! — дыхание Спайка на мгновенье подсветилось пламенем. — Леди Рарити говорит, надо ехать, значит мы едем!

— Ясно, я уже понял, куда это все нас заведет, — Карамель закатил глаза, а потом улыбнулся Винд Вистлер. — Увидимся завтра?

— Я увижу тебя во сне.

— Хехехе… Я тебя раньше.

Она опустилась вниз и они нежно коснулись друг друга носами. После поцелуя в нос Винд Вистлер взлетела в воздух. Карамель махнул Спайку, который сразу же взял поводья.

— Вперед, на Гала!

— Ты, случаем, не имеешь в виду «в Бутик»?

— Э. Ага. Ехех. Точно.

Два жеребца потянули серебряную повозку прочь, а друзья Карамеля остались позади, махая им и желая удачи.

Амброзия опустила копыто и тут же усмехнулась.

— Никогда не смогу понять всю эту шикарную-расшикарную движуху вокруг глупого танца.

— Ну, Амбер, некоторым пони хочется время от времени немного экстравагантности в своей жизни.

Амброзия удивленно обернулась к своему боку, не веря своим ушам:

— Морнинг! Как долго ты тут стоял?

— Недостаточно долго, чтоб сказать свое слово, — мягко сказал жеребец. — Но неважно. Карамель знает, что я ему желаю всего самого лучшего. И Винди тоже.

Морнинг Дью обернулся к остальным и улыбнулся.

— Я слышал, в городе будет небольшая вечеринка, или типа того. Кто-нибудь из вас будет?

— Ох… — Блоссомфорс закатила глаза. — Ты имеешь в виду эта гениальная идейка Мэра насчет «утешительной вечеринки для тех пони, которым недостаточно повезло подрезать приглашение на единственное настоящее Гала в хрендцатый раз подряд?» Пф. Нет уж, спасибо.

— К тому же, мы все сами знаем, как устраивать вечеринки, и мы ими только и занимаемся, — гордо сказал Тандерлейн. Он глянул вниз на Рамбла. — Я прав, а, братишка?

Рамбл бормотал тихо себе под нос:

— Хммм… Ромашки? Одуванчики? Розы?

— Йо! Земля вызывает Рамбла!

— А-а? — Рамбл нервно подпрыгнул на месте, оглядывая стоящих над ним пони. — Чего?

— Какого сена ты там городил только что?

— Я не знаю…

— Ты не знаешь?

Маленький жеребенок сглотнул. Он невинно спросил своим тоненьким голоском:

— Какой в Понивилле самый красивый цветок?

— Ну шо… — махнула копытом Амброзия. — Вот, Морнинг Дью тебе может рассказать. Только для чего?

Она подвигала бровями:

— Неужели тут кое-какая мелочь намылилась подарить кобылке особый подарок?

— А? — Рамбл скривился. — Фу! Нет! Она, скорее всего, даже не любит цветы…

Блоссомфорс ахнула:

— Ооооо! Значит, все-таки есть кобылка!

— Нет никаких кобылок! — голос Рамбла сорвался, и он покраснел, сообразив, как он звучал со стороны. — Я даже не знаю, почему я вообще задумался о цветах...

— Ой надо же, что же нам делать? — Клаудчейзер игриво потрепала гладкую черную гриву Рамбла. — Рамбл превращается в романтичного жеребца прямо у нас на глазах!

— По крайней мере, хоть один пони в его семье, — добавила Блоссомфорс унылым тоном.

— Хех хех, ага… Эй! — Тандерлейн сердито посмотрел на нее.

Она хихикнула.

— Ыых! Вы, ребята, дураки совсем! — Рамбл нахмурился и обиженно уковылял прочь.

— Ооо! Не надо так, малыш Рамбл! — позвала его Флиттер. — Чтоб тебя, сестренка! Посмотри, что ты натворила!

— Я пойду догоню эту мелкую козявку, — простонал Тандерлейн. — А вы, девочки, идите куда-нибудь подальше. Клянусь, от вас всю неделю одни проблемы.

Блоссомфорс и двое других только лишь хихикнули и улетели прочь в противоположном направлении. Морнинг Дью наблюдал за тем, как расходится компания. С нежной улыбкой он обернулся и посмотрел в глаза Амброзии.

— Столько возбуждения витает в воздухе. Клянусь, все то же самое повторяется из года в год, ни разу не меняясь, — он сузил глаза. — Что такого в этом Гала, что оно электризует воздух даже в таком далеком Понивилле?

— Говори за себя, цветочник, — пробормотала Амброзия. — Я слишком занята работой, чтоб париться об этом хоть как-то.

Она обернулась и указала, минуя садовую тележку Морнинга, в сторону рабочих, натягивающих оранжевый кабель по внутренней раме отеля.

— Вот этому вот дому завтра крепко достанется. Он слишком уж долбануто упертый, шоб рухнуть самостоятельно.

— Я видел предупреждающие сообщения на доске объявлений в центре, — заметил Морнинг Дью, кивнув. — Неужели действительно к этому придется прибегнуть?

— Хех. Шо, боишься услышать немного грома посреди своей садовой работы завтра, а? — Амброзия сдвинула шлем на макушке. — Всего одна секунда ведь. К тому же, никому ведь ничего не грозит, если, конечно, все будут держаться подальше, когда сработают заряды. Если уж о том говорить, я считаю, эт как раз то развлечение, которое деревеньке нашей не помешает. Поможет здешним грустным соплячкам забыть про этот их Гальюн.

— Гала.

— Пофигу.

— Ну, — сказал Морнинг Дью. — Я это уже говорил ранее, повторю и еще раз, Амбер. У твоей работы есть определенное изящество.

— Эххх, ну ты олух, — она махнула скучающе копытом, прежде чем провести застенчиво им по своей белой гриве. — Однажды, клянусь, твоя тяга к красивым штучкам… тебя… прикончит…

Ее слова затихли, едва она сощурилась на странное зрелище прямо перед ней. Ее потный лоб наморщился.

— Хмм? — Морнинг Дью моргнул, глядя на нее. Затем медленно развернулся. Улыбка — первое выражение, что тут же озарило его лицо.

— Однако же, — он инстинктивно сунул копыто в тележку и протянул тюльпан. — Доброго утра тебе…

И тут же его улыбка угасла. Его лицо потеряло всякое выражение, но золотистая текстура его шкурки осталась столь же яркой, как и всегда. Следующие слова, что он выдохнул, звучали с дрожью:

—… ангел.

Я сделала глубокий вдох и грациозно встала перед ним. Я глядела глубоко в его глаза — внезапно, широкие глаза — и эти голубые озера, без сомнений, отражали то, что видел он: мятно-зеленую кобылу, одетую в шелковое серебристое платье. Это было относительно скромное одеяние, с едва заметной золотой оторочкой в виде растительных узоров по кремовым швам. Моя лира ненавязчиво висела на золотой перевязи, накинутой на левом боку. Виднелось нечто сверкающее в солнечном свете на моем лбу, подчеркивающее цвет моих глаз. Это был венок из тюльпанов, широко обрамляющий рог, сделанный из, ни много ни мало, тех самых цветов, что он дарил мне последние несколько дней, последние его несколько жизней, когда его забывчатый призрак отступал от течения своего дня и очаровывал меня каждый раз, когда я нечаянно очаровывала его.

— Однако же… — сказала я, столь смелым голосом, каким только могла. Я не хотела, чтобы эта фраза звучала столь жалко чопорной. Я только лишь хотела, чтобы этот нежный момент был вознесен на выдыхаемых волнах нежных слов, а потому я добавила с нервной улыбкой: — Вы умеете очаровывать…

Прошу тебя, скажи. Пожалуйста…

Он сглотнул. Он застыл на месте. Он стоял неподвижно, как камень, но он по-прежнему был тем же Морнинг Дью.

— Только я очарован, — прошептал он.

О, спасибо тебе, небо…

Я сглотнула. Мое сердце пело. С каждым ударом его я боялась, что чудесное одеяние Рарити растает на мне как снег. Прокашлявшись, я наклонила голову набок.

— Вы очень добры, раз сделали мне такой подарок, — я указала на тюльпан на его копыте. Со вздохом облегчения, я наконец-то позволила румянцу проступить под шерсткой моего лица. — Но… хихи... Куда же мне его положить?

Он посмотрел на тюльпан, затем на венок на моей голове. Он сглотнул сухо и, заикаясь, произнес:

— Хороший вопрос. Я… эм… Ехех… — он потер шею и неловко улыбнулся. Благая Селестия, перестанет ли он когда-нибудь быть таким прекрасным? — Вам когда-нибудь доводилось писать картину, а потом вдруг почувствовать, что чего-то надо добавить, но вы не можете из страха ее испортить?

— Хммм… — я жеманно посмотрела на землю. — Неужели каждый житель Понивилля столь поэтичен?

— Эм… Только самые глупые, — он прочистил горло. — Я… эм. Извините. Я не хотел…

— Нет! Не извиняйтесь, — я сделала шаг к нему. — На самом деле, вы как раз тот жеребец, с которым я хотела поговорить.

— Я… правда? — он моргнул неловко глядя на меня.

— Да. Вы же Морнинг Дью, городской садовник, я права?

— Эм, да мэм. Это действительно я. А что? — он прищурился. — Другие пони что-то обо мне говорили?

— Я слышала, что вы местный знаток флоры, — улыбнулась я. — Я надеялась с вами поговорить.

— П-правда? — сказал он, сухо сглатывая.

Я в тот момент практически и не обращала внимания на Амброзию. Ее силуэт двигался где-то в моем боковом зрении. Она переводила взгляд с Морнинг Дью на меня, а затем снова на него. Очень, очень тихо она уходила задним ходом со сцены, до тех пор, пока ее алебастрового цвета фигура не слилась с фоном.

Я смело стояла на переднем плане, глядя на пораженного земного пони передо мной.

— Видите ли, меня зовут Лира Хартстрингс. Сомневаюсь, что вам когда-либо доводилось слышать обо мне, но я музыкант из Кантерлота, — я слегка переступила с ноги на ногу. Даже со всеми теми барьерами, воздвигнутыми проклятьем, что подстелят соломку под мои слова, я так и не научилась чувствовать себя спокойно, если в моей лжи нет хоть малейшей капельки правды. — И… и у меня есть планы, по поводу исполнения нескольких шоу в городе. Но меня не устраивает такая ситуация, что меня могут принять за рядового менестреля. У меня есть репутация, которую мне надо поддерживать, потому мне нужно устроить шоу, которое поистине вскружит местным голову куда сильнее, чем способна одна лишь музыка моей лиры. И чтобы в этом преуспеть, мне нужно… эм… мне нужно обустроить фантастическую сцену. Да. И… и у меня есть идея насчет красивой цветочной композиции, что воздвигнется вокруг меня, пока я играю соло.

— Это… — он глядел на меня неотрывно, медленно кивая. — Так красиво.

Я улыбнулась игриво, бросив ему быстрый взгляд.

— Неужели?

— Я имею в виду… эм… — с его губ сорвался нервный смешок. — Звучит как красивая идея.

Он положил цветок назад в садовую тележку.

— Ну… эм… в-вы пришли к нужному пони! То есть, у жителей деревни были неплохие причины предложить вам прийти ко мне. Я же ведь не знаток… знаток… эм… диванов и перьев, потому что я не знаю, с кем вы говорили, но это совершенно другой пони. Эм… ох чтоб меня…

Он провел расстроено копытом по лицу.

От этой встречи я хотела много разных вещей. Но, честно признаться, меньше всего я хотела так сильно его взволновать. Я развернула разговор в другом направлении, идя вокруг его тележки и говоря по ходу:

— Вы действительно один-единственный садовник в городе?

— Ну, не совсем, — произнес он куда более спокойным голосом. Я почувствовала, как он расслабляется с каждым словом, срывающимся с его губ. — Это город земных пони. В отличие от Кантерлота, здесь меньше пони, чьи таланты связаны с искусствами, и больше тех, у кого талант в ухаживании за посевами и растениями.

— Но флористы? — я наклонилась и, улыбаясь, понюхала горшочек, полный ромашек. Взгляд мой метнулся в его сторону, когда я почувствовала, как лепестки моего венка затрепетали на утреннем ветерке. — Сколько же обитателей Понивилля ответственно за высаживание столь прекрасных цветов по всему этому скромному маленькому городку?

— Хмммм… — он провел копытом по гриве и покраснел. — Хех. Ладно. Виноват.

— Значит вы, возможно, можете понять, почему я пришла именно к вам, — я продефилировала к нему. Я не спешила, опуская на мгновенье взгляд вниз. Рарити даже изготовила для моих копыт сияющие туфли из полированного серебра. Я старалась не запачкать их, когда встала перед жеребцом, мягко улыбаясь. — Быть единственным знатоком цветов на весь город — наверняка нечто по-настоящему особенное. Это значит, что вы — пони, на которого можно положиться, пони, который ценит и любит красоту. К кому же еще мне тогда обратиться за помощью в обустройстве моего выступления, если не к вам?

— Ну, я не знаю, можно ли меня назвать кем-то особенным… — начал Морнинг Дью, но остановился на полуслове. Его голубые глаза дрогнули, и я увидела, как его нос слегка задрался к небу.

Я не могла сдержаться. Я закусила тревожно губу. О, прошу тебя. О, прошу тебя, только не отрубись…

— Это… хех… — выражение его лица сменилось на веселую улыбку. — Поразительно. Это… это жасмин?

Я сглотнула и улыбнулась, так грациозно, как только смогла.

— Да. Настоящий музыкант должен стараться приносить удовольствие… эм… во всех смыслах, — Ой-ей. Я уже начинаю хватать через край, да? — Это парфюмерная тенденция, которую я… эм… подхватила в Кантерлоте. Полагаю, по понивилльским стандартам она не слишком подобающа.

Я поморщилась. Заткнись! Сейчас не время изображать из себя социолога!

К счастью, Морнинг Дью был куда менее рационалистским пони… или наоборот, более рационалистским. Я больше не могла определить. Я просто слушала его речь и мое сердце подпрыгивало в груди.

— О, нет, я думаю… я думаю — этот аромат очарователен, — чуть ли не проворковал он. — Вы…

Он закусил губы, останавливая себя. Инстинкт внутри меня кричал мне немедленно их поцеловать. Прочистив горло, он сказал:

— Вы… ищете какой-то конкретный тип цветов?

— Я думала, я положусь на ваш хороший вкус, — сказала я. — Если, конечно, это не займет ужасно много вашего времени.

— О! Нет! Я… — он пожал плечами. — Я уже закончил с большинством своих утренних хлопот.

— Утренних хлопот?

— Я перехожу от дома к дому с каждым рассветом, чтобы убедиться, что все цветы по-прежнему цветут; убираю сорняки из клумб у витрин. Такие дела, в основном. У мэра всегда было очень конкретное представление о том, как должен выглядеть город. И здесь много мест, о которых надо позаботиться, чтобы поддерживать эту мечту.

— Могу себе представить…

— Я думал пойти к зданию на другой стороне улицы, чтобы убрать оттуда дикорастущие цветы…

— Вы имеете в виду то здание, в котором строители устроили шум на всю округу? — спросила я, указывая туда, где по-прежнему толклись Амброзия и ее группа. — Разве это место не собираются вот-вот снести?

— Хех. Да. Только на это у них уже ушел целый месяц.

— И… — я сощурилась на него. — Дикие цветы? Правда, что ли?

Я изо всех сил старалась не захихикать.

— Они действительно настолько ценные, что их надо спасать?

Морнинг Дью усмехнулся.

— Может это покажется глупостью, но я не хочу видеть, как что-то столь яркое окажется испорчено, пусть даже оно такое же обычное, как сам воздух, — он окинул взглядом полуразрушенный отель. — Я знаю, звучит странно, но какая-то часть меня даже жалеет, что через несколько дней этого старого здания тут больше не будет. А когда его снесут, с ним уйдет навсегда определенная нотка старины.

— То, что одному пони кажется красивой стариной, другой воспримет как что-то противное, разве нет?

— Конечно. Но я очень не хотел бы считать, что жизнь настолько черно-белая.

— Правда?

— Ммммм… — он медленно выдохнул, кивая. — Я понял давно, что это весьма полезное убеждение: пытаться видеть красоту во всем, особенно в тех вещах в нашей жизни, что приходят и уходят.

Он оглядел меня; его красивое лицо было спокойно и созерцательно.

— В конце концов, к чему нам воспоминания, если они не дают нам возможности ценить нечто прекрасное, к чему мы более не способны прикоснуться?

Я хотела на это ответить. Еще больше я хотела броситься в его передние копыта и сохранить эти слова, залив их слезами. Но я стояла на месте. Я так старательно работала, чтобы этот момент наконец-то настал: я не собираюсь это мгновение разбивать. Не хотела я также разбивать и его.

— Вы оставляете у меня впечатление очень вдумчивого пони, Морнинг Дью, — наконец проговорила тихо я.

— Мир полон мыслей. Но только цветы достойны роста, — сказал он. — Кстати говоря, я не должен более тратить ваше драгоценное время. Кантерлотскому музыканту, безусловно, надо придерживаться плотного расписания. Разве вам не надо ехать на Гала?

Я, наконец, хихикнула. Я махнула копытом.

— О, это. Существуют куда более очаровательные места, в которых я хочу быть. И сейчас я не хочу быть нигде, кроме как в Понивилле.

— Что ж, если вы настаиваете, — он исполнил очень своевременный поклон. — Я более чем рад буду вам помочь. Если вы хотите увидеть образцы цветов, которые вам нужны, я как раз знаю место, где я могу их вам показать. Будете ли вы так любезны последовать за мной, Лира?

— Безусловно! Я… — я застыла на месте. Мои уши звенели. Я посмотрела, резко щурясь, на него. — Вы… вы только что?..

— Извините. Это же ваше имя, да? Лира? Я правильно вас услышал недавно?

— Да, но… кхкх…ххихихии! — я сорвалась в истерический смех.

Он отчаянно покраснел, но по-прежнему стоял неподвижно, как солдат, попавшийся на дерзости.

— Я… я приношу извинения. Я что-то пропустил?

— Нет. Просто… кхм. То, как вы произносите мое имя…

— Я его говорю неправильно?

— Ну, не совсем. Я… — мое сердце билось со страшной силой. У меня не хватало сил, чтобы объяснить ему, что он меня рассмешил в тысячу раз сильнее, чем оскорбил. — Я не привыкла, чтоб пони меня так назвали.

— Правда?

— Правильно Лира. А не «Лай-ра»,[7] — я чуть было не фыркнула, стараясь сдержать смех. — Вы… вы его так забавно произносите!

Он застенчиво улыбнулся и пожал плечами.

— По-другому если говорить, мне кажется, будто я могу вас оскорбить, потому что звучит почти что как «лихо».

— Ну, подумайте же! Имя ведь как музыкальный инструмент: «лира».

— И игрой на нем вы, без сомнений, одарены.

— Ну, да, и… Хихихихи… — я помахала копытом куда-то в его сторону, чувствуя, что вот-вот упаду без сознания. — Извините. Просто… хихи… Все это время, если бы я знала, что вы скажете именно так…

Я хотела упасть без чувств. Я хотела летать. Может ли он вообще быть еще очаровательнее? Непредсказуемость момента заставила меня хотеть обнять его еще больше.

— О небеса. Жизнь такая глупая штука, да?

— Я… я не понимаю, — отметил он, усмехнувшись с любопытством. — Когда мне доводилось раньше произносить ваше имя, мисс Хартстрингс?

Я почувствовала ледяной налет пота на моем лбу. Оой. Контролируй себя, девочка. Он пока еще может терпеть рядом с собой психанутую.

— Что ж, вы правы. Пожалуйста, простите меня. Я… эм… — Невинная ложь. Невинная ложь. Невинная ложь. — Я не привыкла вставать так рано по утрам. Мне кажется, я слегка брежу.

Сойдет.

— Такое случается с самыми лучшими из нас, — сказал он.

Или с самыми везучими из нас. Или с самыми красивыми из нас. Или с самыми голубоглазыми из нас…

— Прошу вас, следуйте за мной, Лира, — правильно произнес он. В кои-то веки он сказал мое имя в точности так, как и в моих снах. Я буквально полетела за ним, как на облаке.

Мы оказались в центре фантастической теплицы на северо-восточном краю города. Я не раз проходила мимо этого прозрачного здания. Но никогда прежде я не задумывалась даже взглянуть на него поближе, скорее всего, потому что знала — такой путь проведет меня мимо него, а меня обычно каждый день ждут куда более притягательные вещи.

Теперь он стоял передо мной, говорил со мной, узнавал меня с искоркой радости, поблескивающей в его глазах. Всякая неуютная дрожь, всякая застенчивая неловкость покинула его члены. В этот момент он был уверен в себе, ободрен родной флорой, свешивающейся вокруг нас. Мы были на его земле, в его мире. Я чувствовала себя счастливым странником на границе королевства этого тихого жеребца, и каждое осторожно сказанное слово, что срывалось с его губ, щекотало мне уши, когда я шла следом за его неторопливо шагающей, вдохновенно говорящей фигурой.

— Раз вы из Кантерлота, я могу предположить, что вы привыкли к вниманию к вашей персоне во время выступлений, так что неплохой идеей было бы выбрать яркие цветы, которые не только будут дополнять вашу внешность, но и выделять ваше положение на сцене. В вашей гриве есть совершенно очаровательная льняная полоска, Лира.

— О, благодарю вас.

— Хехех… Кхм. Итак, я думаю, если выступление будет в помещении, то выбрать имеет смысл гвоздики. Ажурная арка с множеством вплетенных цветков неплохо сослужит службу. Если же вы исполняете снаружи, тогда меня искушает желание попробовать лилии, — он провел копытом по упомянутым цветам. — Но, как вы прекрасно знаете, у этого цветка есть широко известное значение, и я правда сомневаюсь, что вы собираетесь исполнять на похоронах. Так что, чтобы устранить это впечатление…

Он сделал несколько шагов вперед и указал на другой ряд цветов.

— Эти ромашки можно будет добавить на сцену и создать тем самым баланс.

— У вас действительно найдется цветок на любой случай или событие, — отметила я, шагая с ним бок о бок. Здесь было очень тепло. Я постаралась убедить себя, что это только из-за стеклянных панелей, из которых была выстроена теплица. — Это весьма замечательно.

— Понивилль — маленький, тихий и спокойный городок, — сказал Морнинг Дью. Пока мы шли мимо отобранных растений, он весьма старательно занимался тем, что сдвигал в сторону выступающие листья и ветки так, чтобы они не касались меня или моего платья. Я безмолвно улыбалась его подсознательным действиям. — У нас, по сравнению с жителями Филлидельфии или Мейнхеттена, например, или, если позволите, вашего родного города, полно свободного времени.

— Кантерлот не такой уж и суетливый и беспокойный город, как у многих пони в провинции принято считать. В конце концов, это все-таки центр искусств и наук Эквестрии. Нельзя достичь такой вершины, если каждый день приходится продираться через утреннюю толкотню.

— Хехех. Я представляю, у них, наверное, целые легионы садовников работают над украшением города, — сказал он. — Особенно с учетом того, что там обитают Принцесса Селестия и Принцесса Луна. Пони, занимающиеся садами дворца, должно быть, никто иные, кроме как самые лучшие во всей Эквестрии.

— О, они хороши, да, — сказала я, кивнув. — Без сомнений, они прошли королевские тесты и получили одобрение. Но действительно ли они лучшие?

Я остановилась и заглянула ему в лицо.

— Смотрители дворца делают свою работу, потому что должны ее делать. Конечно, многое можно сказать о таком благородном долге, но абсолютно то же самое уже говорилось бессчетным числом поколений до нас. Страсть, тем не менее, это нечто, что зачастую болезненно отсутствует даже в самой главной твердыне священнейших аликорнов нашей страны.

— Возможно, именно потому столько народу из Кантерлота приезжает в наш городок, — озвучил свои мысли Морнинг Дью. — Они проводят все дни своей жизни, окруженные традициями. Но потом они приходят в Понивилль, потому что они ищут.

Я широко улыбнулась.

— Чего же они ищут? — Страсти? Пожалуйста, скажи «страсти».

— Полноты. Это то, чего каждый пони хочет от жизни, ну или так мне всегда казалось.

Вздох сорвался с моих губ, когда я улыбнулась цветам. Хорошо. Так даже лучше, в некотором роде.

— Забавно, сколько пони со всей Эквестрии сейчас направляются на это глупое Гала, как будто это единственное событие, что когда-либо сможет определить все их жизни. Я не знаю, как насчет вас, но я прожила всю свою жизнь в Кантерлоте. Гала — едва ли и в половину то событие, что из него раздули. Пони добьется многого, если займется погоней за тем, что он или она хочет, не позволив при этом чему-то популярному заставить носиться с собой, как с писаной торбой.

— Как, например, стать успешным музыкантом? — отметил он с улыбкой.

— Хихихи… Ну, это ведь только лишь я, — я сглотнула и поглядела пристально ему в глаза. — А что насчет вас?

— О… — он вздохнул и прошел к горшку с ромашками, которые затем принялся осматривать, помогая осторожно копытами. — Я счастлив со своим делом в Понивилле. Деревня нуждается во мне, и я рад поддерживать ее жителей в уверенности, что их улицы никогда не потонут в уродстве.

— Но все ли это, чего вы вообще делаете? — с сделала шаг к нему, сглатывая комок в горле, чтобы набраться храбрости. — Я знаю, чего я желаю от своей жизни, и я удовлетворена этим. Я считаю, так же должно быть и для всех пони.

— Но… хех… если бы мы знали наше место в жизни с самого начала, это бы разрушило предвкушение, как считаете?

Я только хихикнула на эти слова. Он странно на меня посмотрел. В ответ я прочистила горло и сказала:

— Не обращайте на меня внимания. Мне кажется, это очаровательная отговорка.

Его лицо на мгновенье посерьезнело, когда он еще раз посмотрел на ромашки.

— То, что вы называете отговоркой, я называю копытами судьбы.

Я закусила губу, услышав эти слова. Я помнила стоящего у садовой тележки стеснительного жеребца, рассказывавшего однажды мне историю своей жизни. После всего этого притворства и подготовки, возможно ли то, что я до сих пор так и не прошла глубже сквозь слои его души? Может, я старалась слишком сильно. Может, я…

— Лично я считаю, что гвоздики были бы фантастически прекрасным выбором, — заговорил он; окружающие нас стеклянные панели завибрировали от его чарующего голоса. — Мне они всегда казались самым легким способом украсить публичное выступление, поэтическое ли или музыкальное.

Его губы слегка изогнулись, когда он бросил в мою сторону взгляд.

— Особенно хорошо они подойдут, если на вас во время выступления будет надет ансамбль наподобие этого.

Я поняла, что улыбалась, увидев отражение своих сияющих зубов в его глазах.

— Значит, вы любите серебро?

— Ехех… — он мгновенно покраснел и отвел взгляд в сторону свешивающейся зелени. — Это… очень хорошо подчеркивающий достоинства цвет платья.

— Позвольте мне спросить кое-что, — я храбро подошла к нему, шаркая. Я почти не дышала; легкие мои горели. Это место и без того было достаточно обжигающим. — Гвоздики, лилии, ромашки — это, определенно, хороший выбор для публичного выступления. Но…

Я прикусила нижнюю губу на пару мгновений, прежде чем выдала, наконец:

— А что насчет приватной игры?

— Вы… вы имеете в виду серенаду? — спросил он невинно.

Я медленно кивнула, глядя неотрывно на него.

Он выдавил неловкую улыбку:

— Ехех… я никак не могу понять, в чем тут вам может пригодиться моя помощь, Лира.

Мое сердце на мгновенье ухнуло вниз:

— Нет?

А потом я увидела, что его глаза остановились в точности на венке из тюльпанов у меня на голове. Взгляд этот убаюкал мое сердце в спокойное состояние, но затем пробудил его в полную силу вновь, едва зазвучал голос:

— С некоторыми вещами ничего уже нельзя поделать, если они идеальны и так.

Я выдохнула, чувствуя слабость. Он испугается, если я положу ему на плечо копыто? Я ощущала пульс, что не принадлежал мне. Бросив взгляд вниз, я поняла, что уже совершила этот контакт. Следующая секунда пролетела мимо как осколки разбившегося бетона. Вместо паники я медленно проговорила:

— Если есть что-то, чему я научилась за прошедшие несколько месяцев, так это то, что всему в этой жизни суждено стать идеальным. Нужно только лишь поймать нужный момент, чтобы это увидеть, — моя улыбка была в равной степени блаженна и болезненна. — И нужную душу, с которой этот момент будет проведен.

Я видела мельчайшие движения в его глазах. Я не могла определить, оттого ли они, что он был напуган или же возбужден. В любом случае, он не потрудился спихнуть мое копыто с себя, когда сказал:

— Вы определенно замечательная пони, мисс Хартстрингс, — следом пришла улыбка. — Мне интересно… когда вы играете музыку, она столь же гармонична, как и ваши слова?

Мой выдох сорвался с губ ветерком облегчения. Он назвал меня «замечательной»! Это... это же хорошо, так? По крайней мере, стоит двух «изумительных» и половины «ослепительной!»

— Что ж, слова — всего лишь только средство передачи. Я нередко начинаю нести чушь, когда слишком сосредотачиваюсь на словах, — я повернула голову, глядя на тактично свисающую с золотой перевязи лиру у меня на левом боку. — Но если вы желаете, я могу вам продемонстрировать, какой я могу быть гармоничной…

Некий громкий звук эхом пронесся по теплице. Звучал он явно как две пары ног, рухнувшие на пол. Я стояла на месте, застыв, слишком напуганная, чтобы посмотреть и подтвердить жуткое предположение. Тем не менее, я должна была. И когда я посмотрела, это объяснило, почему Морнинг Дью не сказал ни слова последние несколько секунд.

О благая Селестия, бедняга! Это опять произошло. Ладно. Не паникуй. Не будь той испуганной истеричной кобылкой, как в прошлый раз. Его кат… ката… катап… его беда приходит и уходит быстро. Просто… надо переждать. Переждать…

Я успокоила свои нервы, перестала дергаться и просто уселась рядом с ним. Он дышал; на этот раз я могла это сказать точно. В теплице стояла смертная тишина, а потому я могла с легкостью заметить его мягкое сопение, идущее из ноздрей, пока он продолжал лежать все там же на полу. Его передние ноги вздрагивали едва-едва, а контуры его лица время от времени то заострялись, то вновь разглаживались. Я пыталась представить себе, каково это, — невозможность ожидать, когда вдруг выключится свет, а тело рухнет в параличе. Я пыталась его не жалеть. Я пыталась игнорировать ужасающую яму у себя в животе, но не могла.

Осторожно я протянула копыто к нему и, едва-едва касаясь, взялась поглаживать его голубую гриву так, будто она была сделана из тончайшего льда. Я не могла себя остановить: я больше ничего не могла сделать для того, чтобы остановить жалкий всхлип, поднимающийся в горле. В моем проклятом существовании меня регулярно мучает вид пони, падающих в бессознательную фугу. Какая-то часть меня даже завидовала Морнинг Дью за его состояние, в котором можно не беспокоиться о контроле за собой. При всех бедах моего проклятья, я, по крайней мере, твердо удерживала под контролем свое сознание, мой единственный якорь, что держит меня в этой жизни.

И вот тогда еще одно кошмарное осознание постигло меня. Морнинг Дью упал без сознания. В отсутствии его голоса я ощущала себя глупо, жалко, обнаженно. Тонкое серебристое платье не годилось в надежные щиты против волн холода, что обрушивались на меня. Даже преломленный стеклами теплицы солнечный свет более не заставлял жуткую реальность стаять и утечь прочь.

Так что к тому моменту, когда он вновь начал шевелиться, я едва ли смогла ощутить облегчение. Я вздохнула и выдавила с трудом улыбку, тихо говоря его пробуждающейся фигуре:

— С вами все нормально, сэр?

— Ыыыхх… — он поморщился, зашипел и потер больную голову. — Ага. Ага, кажется.

— Вы очень плохо упали, — сказала я глухим монотонным голосом. Мои глаза блуждали по выложенному булыжником полу, намечая в голове быстрый путь побега домой. — Вам повезло, что кто-то оказался поблизости, чтобы вам помочь… эм… н-наверное…

— А что? Я во что-то врезался?

— Хех… Ничего такого, что само не заживет, — сказала я иронично и сухо, звуча практически как одна рабочая-строительница. Сглотнув, я бросила взгляд в сторону выхода из теплицы. — Ну, теперь, раз с вами все в порядке, я думаю, мне пора.

— Правда? — Морнинг Дью моргнул несколько раз, затем сощурился, глядя на меня. — Значит, вы изменили свое решение насчет подбора цветов, Лира?

— Спасибо, но я только… — я застыла. Каждая часть меня застыла. Каждая, кроме сердца. С каждым тяжелым его ударом моя голова рывками поворачивалась к нему, неся на себе пораженное выражение лица и разинутый рот. — Вы…

Мой голос задрожал. У меня не было сил это скрывать.

— Вы п-помните меня?

— Ну… — он пожал плечами. — Было бы ужасно грубо с моей стороны, если бы я о вас забыл, как думаете, мисс Хартстрингс?

Я не могла дышать. Его силуэт поднимался наверх. Вскоре я поняла — это потому, что я помогала ему подняться на копыта практически рывком, дергая вверх. Мои передние ноги терлись о его, и я не хотела их отпускать. — С-скажите еще раз…

— Что сказать?

Я зажмурила глаза и отвернулась от него в сторону.

— Мое имя. Пожалуйста. Просто… просто скажите его.

Я ощутила его голос очень близко от моего лица. Он, должно быть, разглядывал меня вблизи, чтобы убедиться, не стукнулась ли я своей головой.

— Лира. Лира Хартстрингс?..

Я подавилась чем-то. Когда я открыла глаза, его красивое лицо подернула дымка. Я глядела на него, не моргая, пока изображение не очистилось и не стало столь же кристально четким, как в моих снах.

— Хотите ли вы взять меня? — пробормотала я.

Морнинг Дью вскинул брови.

— Простите?

Я поморщилась. Мой голос сорвался в писк:

— Эм, я имею в виду… — я улыбнулась, наклонив голову. Я не знала, чего я меньше всего хотела, чтобы он увидел: мои пылающие щеки или мои влажные глаза. — Хотите ли… вы взять меня на прогулку… вместе?

Морнинг Дью бросил взгляд на цветы. С напоминанием об ожидающей его работе, он было открыл рот, чтобы отказаться… Но после мучительно долгой паузы, он посмотрел внимательно на меня и улыбнулся легко:

— Конечно. Я… бы не отказался, Лира.

— Хорошо, — выдохнула я, чуть ли не подпрыгивая на месте, когда схватила одно его копыто двумя своими. — Я как раз знаю местечко!

— Хехех… — Морнинг Дью покачал пораженно головой, идя бок о бок со мной вдоль озера. — Я всегда любил здесь гулять.

— Правда? — напела я, фланируя рядом с ним и улыбаясь про себя. — Как здорово совпало, потому что мне здесь тоже очень нравится.

— Очень мало пони знает об этом месте, — отметил он, оглядывая идущую рябью поверхность воды справа от нас. Вечернее солнце сверкало на ней густо алыми лентами, покрывая нас, наслаждающихся накатывающими волнами теплого ветерка, живописным тоном сепии. Везде вокруг нас сентябрь дышал жизнью. Мне казалось, что мне никогда больше не будет холодно. — Жалко. Столько всего можно посмотреть, и столько всего подумать. И все же в то же время я куда больше рад тишине.

— Считаете ли вы себя отшельником, Морнинг?

— Когда как, наверное, — он глянул на меня. — А что, вы такой себя считаете, Лира?

— Нуууу… — тихо произнесла я нараспев. — Не по собственному желанию, я вас уверяю.

— Вы много времени проводите в дороге из-за своих музыкальных выступлений?

— О, едва ли, — я прочистила горло. — Дело не в этом. Просто у меня в последнее время выпадало мало возможности для социализации.

— Почему? — спросил он. — Вы, похоже, от природы мастер поговорить.

— В-вы правда так считаете?

— Конечно, — он усмехнулся. — Хотя…

— Хотя что?

— С малюсеньким перекосом в философию, — отметил он.

— И? — я криво ухмыльнулась, перешагивая боком лежащее бревно так, чтобы не испортить платье Рарити. — Вы хотите сказать, что кобылам нельзя философствовать?

— Нет-нет, что вы! — сказал он с веселой улыбкой. — Просто философия ведь измеряется только ее претенциозностью. Жеребцов очень легко ошеломить искусством циклического диалога. Кобылы же, как я давно убедился, служат куда лучшую службу своему существованию просто живя.

— И под этим «живя», полагаю, вы имеете в виду готовку, уборку и роды, таак? — подмигнула я.

— Едва ли, — он остановился у зарослей камыша и посмотрел на меня. — Я только лишь имел в виду, что в этом мире есть множество прекрасных вещей, большая часть которых как раз воплощается кобылами.

— Хех. Легко вам такое говорить.

— Действительно. Легко.

Я хихикнула, помотав головой, неторопливо обходя его кругом:

— Вы смотрите на вещи несколько задом наперед, Моринг Дью, сэр, если позволите мне так сказать.

— Ходьба задом наперед — отличный способ тренировки того, что делают в прямом направлении, — ответил он. — К тому же, я не могу закрыть глаза на то, что не все рыцарские кодексы работают в современной жизни. Это именно вы сбили меня с моих сонных копыт там, в теплице, а не наоборот.

Его взгляд отвернулся застенчиво от меня.

— И я вас за это искреннейше благодарю, Лира.

— Никогда не поздно быть девой в сияющих доспехах.

— Хорошо сказано, — сказал он, затем глянул на мои переминающиеся копыта и спросил: — Вы устали от ходьбы?

Я скромно улыбнулась ему:

— Если бы я сказала «да», это бы значило, что мы можем продолжить наш разговор сидя здесь, где все так мило и спокойно?

— Джентельпони никогда не спешит с предположениями.

— Ну, очень жаль. Давайте уже усадим свои задницы куда-нибудь.

В последний момент он протянул мне копыто. Одновременно с любопытством и веселым изумлением я приняла его и позволила ему увести себя к участку травы, который только такой мастер-садовник, как он, способен обнаружить. Я не спеша и с удовольствием разгладила платье, прежде чем усесться, а он, тем временем, еще больше не спеша и с не меньшим удовольствием вежливо и терпеливо ждал, пока я не покончу с устраиванием себя на земле, прежде чем сесть самому.

— Мне такое спокойствие не всегда приносило удовольствие, — сказал он.

— О? — я с любопытством бросила на него взгляд. — По своей ли воле?

— На самом деле, нет, — отметил он, окидывая взглядом рябящую воду. — Я вырос в доме военных. И если вы хотите знать что-то о доме военных, то это, в первую очередь, то, что он никогда долгое время не находится в одном и том же месте. Большинство жеребят моего возраста легко привыкали к жизни в постоянных разъездах. Но я… с этим моим постыдным состоянием здоровья…

— Типа того, что заставило вас непредвиденно вздремнуть совсем недавно?

Он мрачно кивнул.

— Кхм. Я не слишком-то хорошо справлялся с таким образом жизни.

— Это, должно быть, ужасно раздражало, — сказала я. — Вырасти без твердой основы и не иметь даже якоря, за который можно уцепиться, когда настигает болезнь.

— Мои родители были таким якорем, — сказал он. — Так же как и их сослуживцы. Я всегда глубоко уважал и буду уважать пони, что самоотверженно служат царственным аликорнам и их стране. Только вот…

Он помедлил немного, оглядывая пруд, отражения неглубоких вод которого в его глазах сливались с их голубизной.

— Хотел бы я привнести нечто большее, чем только уважение. Многие жеребцы моего возраста отслужили. Надеюсь, что однажды, прежде чем я стану чересчур старым, и мне выпадет шанс отдать свой долг.

Я глядела неотрывно в его сторону, отсчитывая секунды, проносящиеся мимо, пока, наконец, не спросила храбро:

— Потому что вы хотите чего-то доказать?

— Хмммм… — он спокойно улыбнулся мне уголком рта. — Скорее, потому, что я хочу чего-то достичь.

— Например?

— Ясности, — выпалил он.

— Ясности?

Морнинг Дью медленно кивнул.

— Был один момент… очень особенный момент в моей юной жизни, как и у всех пони — у каждого есть свой момент магического озарения, — он сглотнул и махнул копытом, продолжая говорить: — Но для меня, это не было просто обнаружение того, кто я и каким я должен быть. Это было преображение, в котором я вышел из своей болезненной юности, как восход солнца рассеивает утренний туман. С тех самых пор я понимал, что я хочу делать со своей жизнью на этой земле. И все же… хоть логика сути вопроса остается на месте, я же сам понимаю, что теряю контакт с… с…

— Содержанием?

Он бросил взгляд на меня.

Я тихо улыбнулась.

— Вы не единственный пони, кто теряет время от времени контроль над собой, Морнинг. Будь то приступы головокружения или недуги духа, все мы призваны напоминать самим себе о том, что создало нас, и как мы должны быть готовы воссоединиться с этим чудесным озарением вновь.

— Это очаровательная надежда, за которую хочется держаться, Лира. Но иногда я боюсь…

— Боитесь чего?

— Что уже слишком поздно, — он содрогнулся, а глаза его застыли на чем-то бледном и сверкающем из его далекого прошлого. — Боюсь, что единственный способ крепко ухватить нечто, что действительно предначертано мне, — это обратить время вспять, стать вновь тем юным жеребенком, заставить мир, полный растерянности и непонимания растаять, как ему и положено было в тот единственный и неповторимый миг…

Я медленно кивнула.

— Да. Мы с вами можем анализировать беды прошлого до самой смерти с такой кучей слов, что их хватит на целый роман, — улыбнулась, сияюще, я. — Или…

— Или?.. — он посмотрел на меня. Ему пришлось сощуриться из-за отраженного солнечного света.

Я подтянула к себе передними копытами лиру. Сидя перед ним, я отправила импульс телекинетической энергии на струны моего инструмента.

— Или… мы можем воссоздать то, что было утеряно, благодаря дарам, что были нам даны.

— Боюсь… Боюсь, я вас не понимаю.

— Шшш… — Я серьезно посмотрела ему в лицо. — Просто расслабьтесь, Моринг. И слушайте.

Я закрыла глаза. Мой разум оглядывал множество записанных нот, пока я не увидела всю композицию перед собой целиком. Затем, с аккуратнейшей точностью, я исполнила залихватскую мелодию, столь помпезную, насколько могли выдать мои струны, насыщенную, могучую и строгую в своей каденции. По мере того, как я лавировала меж каждым стремительным коленом композиции, я бросала краткие взгляды на лицо Морнинг Дью, и видела, как его челюсть опадала все ниже и ниже. Я еще не успела даже закончить играть, когда услышала, как его голос озарил собой воздух:

— Это… — выдавил, заикаясь он. — Это самое… самое восхитительное исполнение Королевской Симфонии Мариса Равела, которую я когда-либо слышал.

— Что вы, Морнинг, — хихикнула я. — Вы меня перехваливаете. Ну и что из того, что я как раз… ее репетировала?..

Я растеряла слова. Я ожидала, что его порадует эта мелодия.

Тем не менее, я не ожидала, что в уголках глаз взрослого жеребца появятся слезы.

— Мои родители. Они маршировали под эту музыку. Я наблюдал за ними, сидя на ограде лагеря после школы, после чего мы все вместе шли домой, — тихо произнес он. — Я пытался имитировать их марш, их гордую осанку, их бесстрашную выправку. Шли года, и со мной случались все худшие и худшие приступы, а я по-прежнему изо всех сил старался маршировать в их ритме. Они всегда меня в этом поддерживали. Они всегда верили в мой энтузиазм. Когда я вырос, я год за годом пытался поступить в Военную Академию Кантерлота, оставаясь непоколебимым, несмотря на бесконечные провалы. Даже по сей день я питаю надежду, ибо я никогда не останусь до конца удовлетворен своей жизнью, пока не достигну того, чего столь замечательным образом достигли они.

Он тяжело сглотнул.

— Я задолжал это им… их наследию.

— Их… наследию? — прищурилась я. Внезапно меня озарило понимание. Мягкая манера поведения. Постоянная жажда доказать свою состоятельность. Бесконечная, чуть ли не жеребяческая одержимость ангельским спасителем. Часть моей души сломалась, вырвалась мягким выдохом из легких наружу:

— О, Морнинг, что случилось?

Его ноздри на мгновенье раздулись. Его глаза высохли прежде, чем хотя бы на мгновенье успели совершить грех протекания.

— Крейсер Харрикейн, — холодно произнес он. — Они контролировали доставку припасов по восточным побережьям Долины Снов. Целое военное подразделение было послано охранять королевские запасы. И в одну ночь взорвался паровой котел корабля.

Его рассказ затих, но его ни к чему было заканчивать. У меня уже к тому моменту болезненно сдавило горло. В конце концов, каждый взрослый житель Эквестрии знал о крейсере Харрикейн.

— Я… я не знала, Морнинг. Мне очень, очень жаль.

— Не волнуйтесь об этом, Лира, — сказал он. Он улыбнулся, очень искренне, не меньше, чем были искренними слова, что пришли со следующим его выдохом: — Вы меня благословили. Правда. Как я ни услышу Королевскую Симфонию, это всегда классическая ее презентация — обычно запись полноценного оркестра, дополненная обычными драматическими фанфарами.

Он кратко вздохнул.

— Именно в таком стиле с тех пор исполняли ее в память о пони, погибших на Харрикейне. В этом больше нет ни гордости, ни радости. Только глубокая, неизмеримая, благородная скорбь, — он сглотнул и бросил снова на меня взгляд. — Но то, как играете ее вы… то, как вы купаетесь в ней, играя соло на одних только струнах с таким страстным наслаждением… Ну…

Он болезненно улыбнулся.

— Это воодушевляет, мисс Хартстрингс. Напоминает мне, что мертвые когда-то были вполне живы. Хотел бы я, чтобы было больше таких исполнителей, как вы, кто чувствовал бы музыку своей душой, а не только талантом.

Меня едва ли убедили его слова. Я печально глядела на лиру в моих копытах так, будто она обернулась кошмарным оружием. Я пробормотала:

— Иногда… клянусь, я чувствую слишком много.

Он прищурился с любопытством:

— Почему же?

Я покачала головой, спотыкаясь о собственные мысли. Мне стоило подождать, прежде чем изливать их со своих губ, но я чувствовала, что слишком много преград и без того уже успело рухнуть. Он пока что не переставал быть жесточайше честным со мной. Что я сделала для того, чтобы хотя бы приблизиться к отплате ему равной мерой уважения?

— Вам когда-нибудь казалось, что вы наткнулись на какой-то момент в жизни, момент столь идеальный и золотой, что вам кажется, будто вам суждено было оказаться в этом месте и в этом времени для какой-то высшей цели?

Он пробежался копытом по гриве и сказал:

— Я… я думаю, да, бывало, раз или два. А что?

Я сглотнула и сказала слабо:

— Я это ощущаю каждый день, — я подняла на него взгляд. — И каждый раз эти моменты становятся все ярче и ярче, Морнинг. И все же…

Я слегка поморщилась болезненно.

— Мне кажется, будто в них мне не суждено найти никакой награды, вне зависимости от того, как часто они случаются.

— Может, вы просто еще не воспользовались моментом, — заявил он. — Я имею в виду, по-настоящему не воспользовались им. Может, именно потому вам кажется, что момент этот ярче и ярче раз от разу. Вы ни разу не извлекли из него награды потому, что каждый раз, когда вы подходите к его краю, вы не рискуете совершить прыжок веры. Я имею в виду, по-настоящему.

— Морнинг… — тихо сказала я. — Не все мы можем быть столь благословлены и… и…

Я сглотнула.

— И столь изумительны, как вы. У меня же вечность будет бессчетное число моментов наподобие этого, каждый заключен в столь же чудесную рамку, и каждый столь же горько оставшийся нереализованным. Но вы? — я любяще и печально посмотрела на него. — Вот он. Вот ваш момент. Единственный и неповторимый.

Он посмотрел на меня тревожно, будто я внезапно начала удаляться от него куда-то за горизонт.

 — Лира, я не понимаю. Вы хотите сказать, что…

— Шшшш… — я потянулась к нему. Я погладила его шелковистую шкуру копытом. Я чувствовала, как дрожат мои губы. Вся вселенная сотрясалась, и он катился стремительно вниз, в бездонный мир, от пробуждения в котором я весь день пыталась удержать себя. Я могла бы видеть это его падение даже за галактику от меня. — Вот он, твой момент. Ты чувствуешь его? Как восход, что поет тебе, или как золотые глаза, что лишь предтеча чувства полной защищенности, какое тебе вообще когда-либо выпадет удача ощутить. Ты назвал меня кем-то, когда мы впервые встретились, Морнинг.

Я тяжко сглотнула, а затем взмолилась ему:

— Ты помнишь, Морнинг Дью? Ты помнишь, кем я была… или кем ты думал, я была?

Его рот застыл разинутым широко. Линии его лица растянулись, движимые когтями боли, что истязали его всю его жизнь, до настоящего момента.

— Ангел?.. — прошептал он, как жеребенок, только что встретивший старого друга детства.

Но я не была тем его покровителем. Я это теперь понимала. В его глазах отражался призрак, тонкая, как бумага, кобыла в глупом венке из цветов, которыми она попыталась приукрасить себя для первого и последнего свидания. Я желала чего-то мимолетного, сиюминутного, поверхностного. Я хотела, чтобы меня держали в объятьях, ласкали, согревали, пока я обреченно и неизбежно плетусь, спотыкаясь, в мрачную ночную тьму.

Морнинг Дью требовалось куда больше, так много, что для желания этого он был слишком скромен и бессилен. Он стоял на краю открытия своей сущности. Он всегда там стоял. И каждый понивилльский рассвет, в свете которого он видел меня, мои глаза и мое лицо, дразнил его близостью границы того самого просветления. Ни один пони не заслуживает того, чтоб им играли, когда он стоит на пороге ухода от своих демонов. А Морнинг Дью окружало слишком много призраков, на изгнание которых не хватит никаких цветов.

У меня, быть может, есть, а, может, и нет возможности освободиться от этого проклятья. Но до того момента, у меня не будет никакой возможности освободить его. Все слова, что я скажу, ничего не изменят. Даже мелодии не суждено уйти далеко; не дальше этого мгновения.

Я хотела бы, чтобы у меня хватило храбрости это принять. Но когда работал мой разум, сердце отказывалось, все равно пытаясь совершить невозможное.

— Морнинг Дью, — тихо сказала я. — Ты — свой собственный ангел хранитель. Всегда был таковым.

Я кратко шмыгнула носом, а потом выдала храбрую улыбку. Я не слишком доверяла тому, что отразилось в его глазах, но продолжила все равно:

— Когда ты преодолел страдания своей детской болезни, когда ты пережил потерю родителей, когда ты снова и снова бросался в бой за свою мечту стать стражником, и, наконец, когда ты осел здесь, чтобы вести скромную жизнь, это был ты и только ты, кого ты должен благодарить за такое упорство, такую силу, — я закусила губу на мгновенье, затем закончила: — Я желаю только лишь одного: что ты примешь то, что сделало тебя сильным; что находится здесь, в Понивилле и ждет тебя. Тебе ни к чему… Тебе ни к чему продолжать свои поиски…

Он смотрел на меня неотрывно. Его глаза были нежны. Я знала, что сломаюсь, еще до того, как он это сказал:

— Я не знал, что я чего-то ищу, пока не встретил тебя, Лира, — едва слышно произнес он. — Как же я мог всегда быть собственным ангелом-хранителем, если только сейчас, когда я встретил такую пони, как ты, что наполняет меня песней, мудростью и радостью, я ощутил, что только сейчас начал чувствовать себя в безопасности?

Он блаженно улыбнулся.

— Пожалуйста, поверь мне. Я ничего не ищу. Я… я, пожалуй, уже нашел. Я нашел тебя, — его глаза сузились на переломном моменте. — Кто ты такая? Прошу тебя, скажи мне. Я… я должен знать…

Я хотела ему рассказать. Я хотела разрыдаться. Я хотела, чтобы он знал, что я — та самая пони, пони, что ему нужна, единственная и неповторимая. Что я та душа, что нуждается в защите, в ласке, в счастье и безопасности в его объятьях. Все его дни блужданий, все его дни одиноких тревог, все его дни борьбы против жерновов его недуга — все они готовили его ко встрече со мной, и все это закончится трагедией. Ибо едва мы обретем друг друга, я останусь жить, а он умрет. В агонизирующей боли порчи Найтмэр Мун, эта версия его, что обрела просветление, что достигла блаженства, что познала уверенность в своем месте в этой жизни, более существовать не будет. И вот, я останусь одна, вновь обречена выращивать цветы в пепле.

— Я расскажу тебе больше, — сказала я внезапно монотонным голосом. Он не мог знать, что я задумала. Он не подозревал о ледяной тьме, что написала над нами обоими, как ониксовый потолок. Только я знала о ее существовании, и то была моя вина и только моя, что дела, хромая, зашли так далеко.

— Но сначала, мой маленький флорист, — я едва могла говорить. Мой голос ломался отчаянно. Я прочистила горло и выдавила улыбку. — Сделай кое-что для меня.

— Что угодно, — зачарованно прошептал он. — Только назови.

Взгляд мой отправился в путешествие по ландшафту за его спиной. Там ему встретилась на пути группа деревьев у берега озера. Одни были футах в десяти от нас. Другие в двадцати. Наконец, взгляд наткнулся на ряд деревьев где-то в тридцати пяти футах. Под ними на ветру трепетало несколько ярко окрашенных форм.

— Не мог бы ты быстренько сбегать вот туда… — указала я ослабевшим копытом. — ...и принести мне один-другой этих бархатцев?

Он оглянулся себе через плечо в сторону деревьев, затем обратно на меня:

— Бархатцев?

Я хихикнула легко. Мой голос к этому моменту стал резким и хриплым. Я постаралась избежать его взгляда, чтобы он не увидел печали на моем лице.

— Я… я хочу тебе кое-что объяснить, и мне они нужны в качестве аналогии, — я сглотнула. — Я же философ, забыл?

Он моргнул. Затем кивнул медленно.

— Ну ладно тогда. Скоро вернусь.

Он встал. Он ушел, и тень его последовала за ним. Слушая шорох травы под его копытами, я зажмурила крепко глаза и провела копытом по лицу. Со свистом сделав глубокий вдох, я сдержала всхлипы, прежде чем успела ощутить даже намек на них, прорывающийся наружу. Прошло несколько секунд, которые затем превратились в минуты. Наконец, я услышала его голос, звучащий будто за мили отсюда.

— Хм… Бархатцы. У меня их полно в теплице, — безэмоционально проговорил Морнинг Дью. Его тело повернулась, а лицо растерянно оглядело горизонт. — Почему… почему я провожу такой замечательный вечер, собирая их?..

Незнакомец, может, посмотрел в мою сторону, а, может, и нет. Я уже к тому моменту встала с земли и быстрым шагом шла прочь от озера. В конце концов, убийца никогда не остается на месте преступления.

Хижина поприветствовала холодом и безмолвием могилы. Я стояла в ней, и платье мое вяло свисало с тела с изяществом мертвой кожи. С каждым вдохом аромат Морнинг Дью улетучивался все больше и больше, окрашивая вечер в бледные тона разлагающейся мечты.

Шатаясь и шаркая безжизненно копытами, я пошла вперед. Перед моими глазами лежали брошенные элегии, выстроившись, как забытая фаланга солдат. Один только взгляд на них жег меня, резал меня заживо, обвиняюще высвечивал те трусливые преграды, что я возвела вокруг себя.

Когда я, наконец, научусь? Когда я, наконец, наконец-таки приду к соглашению между тем, что я заслуживаю, и тем, что я могу позволить себе только желать?

Со вздохом я подняла левитацией тюльпановый венок с головы. Я взяла переплетенные цветы в два копыта. Они столь хрупки, столь нежны, и, при этом, столь безжиненны… Мне нужно было оставить их там, где было их место, на их стеблях, через которые они питались влагой и заботой, необходимой им для выживания столь долгого, сколь это возможно. Но я выбрала другое. Я оторвала их от их основ и связала в шелковистый круг верхоглядства, ничем не отличающийся от всего, что я делала в этот день; всего, что было дешево, жалко и непростительно отчаянно.

Я не могла сказать точно, что меня больше злило: то, что я думала, что такая чувственная презентация может хоть в теории завоевать любовь Морнинг Дью, или то, что этот жест на самом деле почти что достиг успеха.

Я поморщилась. Я заскрипела зубами. Мои копыта терлись друг о друга, грозя размолоть в кашу золотистые лепестки. Но я им этого не позволила. В конце концов, достаточно красоты сегодня было разрушено. Положив цветы на угловой столик, я стащила туфли и проковыляла к кровати. Я рухнула поперек койки; я даже не удосужилась стащить платье. Я была слишком слаба, слишком раздавлена под весом дрожи и теней. Мне вновь снился сон, фантазия о далеком и теплом месте, где призрачный двойник Морнинг Дью держал меня в объятьях, ласкал меня, помнил мое имя и шептал его мне, пробиваясь сквозь железные занавеси проклятой ночи.

Все это всегда было и всегда будет не более, чем видением, навязчивой мечтательной идеей, счастливой мыслью несчастного пленника. Я должна была понимать, что мне не принесет ничего, кроме боли, рассмотрение идеи, что я смогу превратить этот сон в нечто осязаемое и настоящее. Мне нужно было уважать Морнинг Дью, тем самым не вовлекая его в мои беды. У него есть душа, так же, как и у любого пони в этом месте. Пора бы мне уже осознать и принять, что все, что я делаю с окружающими меня духами, хоть и недолговечно, но по-прежнему вполне реально и потенциально разрушительно. Моей задачей в Понивилле было идти по следу богини музыки, а не становиться ею. Одно дело — воспользоваться в жизни золотым шансом. Совсем другое — завоевывать этот шанс за счет душ, что слишком слабы, чтобы удержать в памяти значение сути.

Я крепко зажмурила глаза и прижала ноги к груди. Все, что мне оставалось, — только принять это, наконец-то воспринять в полной мере. Я одинока. Я одинока и таковой буду вечность. Мой долг — раскрыть тайны элегий и более ничего. Мне только лишь надо заново осознать свое намерение. В конце концов, разве можно придумать лучшее дело для призрака?

— Вот и последний! — крикнул пони в оранжевой рабочей одежде. Он вышел из опустошенной бурой оболочки, что осталась от заброшенного отеля на северной окраине Понивилля на следующее утро. — Я все подключил! Мы, значит, наконец-то с этим разберемся?

— А как же! Клянусь блестючей тиарой Луны, — проворчала Амброзия, крутя таймер на серебристой коробочке. Множество пучков проводов тянулось из дверей и окон здания. Они все собирались воедино в устройстве, которое Амброзия держала в копытах. — Этой херовине реально лучше бы сработать! Я хочу вернуться назад к строительству домов и возведению амбаров. Серьезно, мэр нам недостаточно платит за всю эту хреноту со снесением.[8]

— Не знаю, Амбер, — усмехнулся жеребец, поправляя шлем. — Мне всегда казалось, что у тебя от природы хорошо получается сносить стены.

— Нет, этим твоя мамочка занимается, когда в сортир ходит.

— Ха-ха-ха.

— Хватит дурака валять. Другие установили периметр?

— Ага. Только что закончили прочесывать местность в четвертый раз. Ни одного пони в радиусе сотни футов.

— Хорошо. Давайте уже с этим покончим, — Амброзия прекратила крутить в копытах таймер и крикнула через плечо. — Так, пони! Три минуты! Держитесь подальше, как вам всем было сказано!

Как оказалось, небольшая кучка случайных прохожих наблюдала за процессом издалека. Они махали копытами и одобрительно кричали с относительно скромным энтузиазмом, ожидая грядущий драматичный взрыв. Амброзия кинула сотруднику еще один последний взгляд.

— Готов?

— Готов, — кивнул он.

— И… Начат счет! — она повернула рычажок. Серебристое устройство начало тикать, когда таймер принялся отсчитывать секунды до взрыва. Оба рабочих не стали терять времени. Они быстро кинулись галопом прочь от площадки, пока не убежали почти до границы слышимости от обреченного отеля. Хватая ртом воздух, Амброзия остановилась рядом с другими рабочими и небольшой группкой возбужденных зевак. Вокруг площадки широким кругом были расставлены оранжевые знаки, повторяющие слова предупреждающего сообщения, которое озвучивалось в Понивилле в течение всех выходных.

— Фух. Ну, как вам такое Гала? — отметила Амброзия. Многие пони вокруг нее одобрительно усмехнулись и захихикали.

Как раз к этому моменту сюда подошла я. Стояло уже более позднее утро, чем обычно, когда я проходила через эти места. И в этом не было ошибки — я надеялась, что не повстречаю одного известного жеребца. К моему печальному облегчению, Морнинг Дью на глаза мне не попался. Я держалась в тенях толпы пони-зевак, чувствуя, как моя седельная сумка прижимает меня к земле, как мешок кирпичей. Мои вздохи были не менее тяжелы, когда я окидывала взглядом обреченное здание отеля. Эта неделя казалась мне идеальным кладбищем для воспоминаний. Я только лишь хотела, чтобы я не была единственным на весь город гробовщиком.

— Мне кажется, мы будто шо-то упустили, — сказала Амброзия.

— Не говори так, Амбер, — проворчал один из рабочих. — Эт даже и близко щас не смешно.

Она усмехнулась, разбивая напряженную тишину, в которой пони ожидали неминуемого взрыва.

— Не, я не о том. О! Я знаю: Морнинг Дью нигде не видать. В чем, интересно, дело?

— А что? Ты надеялась, что он тут будет поблизости, чтоб полюбоваться твоей работой? — спросил ее сотрудник.

— Две минуты! — выкрикнул другой.

Амброзия ответила первому:

— Э, мож, оно и к лучшему. Его всегда, как молокососа, тянет на сантименты. Я вот почему-т уверена: вид рушащегося дома… разобьет… ему сердце… — лицо Амброзии побледнело. Ее челюсть отвисла. Выражение лица неестественнее этого для нее было бы нелегко себе представить.

— А? — прищурился, глядя на нее рабочий. — Амбер, что такое?

— Что… — она указала копытом, шепча почти без воздуха в легких. — Что, во имя Тартара, это такое?..

Все пони посмотрели туда. Я тоже вытянула шею, чтобы разглядеть получше. И когда я увидела, сердце мое рухнуло в копыта.

Крохотный бледный пегас спускался сверху на площадку. Летя, трепеща крыльями, мимо знаков и предупреждений, он приземлился прямо перед домом. Жеребенок тут же принялся шерстить ряды ярких черенков и цветков, оставшихся на подоконниках обреченной постройки. Он срывал один цветок за другим, выбирая самые яркие: дикие цветы, что остались расти здесь только лишь потому, что Морнинг Дью не собрал их… что целиком и полностью потому, что определенная единорожка решила отвлечь красивого садовника на весь вчерашний день.

О благая Селестия, только не это…

— Парень! — выкрикнул пони. Он и несколько других бросились вперед. — Убирайся оттуда…

— Нет, погодите! — крикнула Амброзия, удерживая всех на месте, вытянув в стороны оба копыта. — Не бегите туда всей толпой! Дом вот-вот взорвется!

Она в одиночку сделала несколько шагов и приложила копыта ко рту:

— Эй! Козявка! Уноси свой мелкий бледный круп оттудова! Вот-вот рванут заряды!

Ни за что в Эквестрии я не поверю, что Рамбл этого не услышал. И действительно, он ахнул, его глаза широко распахнулись в панике. Крылья его отреагировали раньше копыт, отчаянно пытаясь поднять его в воздух. Практически мгновенно, впрочем, он, морщась, рухнул тяжело на землю. Он попытался взлететь снова… и снова. Но не мог сдвинуться с места. Все мы в ужасе наблюдали с грохочущими сердцами, в растерянном непонимании его проблемы, пока, неожиданно, нас не озарило, что…

— Сорняки… — тихо пробормотал пони. — Задняя нога малыша запуталась в сорняках!

— Помогите! — пропищал издалека голос Рамбла. — Пожалуйста! Я-я застрял!

— О-одна минута! — паникуя, заикнулся рабочий.

— Держись! — Амброзия указала остальным стоять на месте, тогда как она сама бросилась вперед. — Я за тобой иду, малыш! Просто стой на месте…

— Я помогу! — крикнул голос, голос, что уже был гораздо ближе к Рамблу.

Я не знала, должно ли было мое сердце взлететь при звуке этого голоса, или наоборот, рухнуть в копыта. Я развернулась и увидела его брошенную тележку, перевернувшуюся на бок у начала полосы взбитой копытами травы. Прикрыв рот копытами, я обернулась назад к отелю.

Еще прежде чем мои глаза успели уловить Морнинг Дью, как он уже был там. Затормозив, храбрый садовник положил копыто на шею Рамбла, успокаивая его, наклонился и разорвал запутавшие его ногу сорняки одним могучим укусом своих челюстей. Рамбл, хромая, вырвался на свободу и слегка поморщился, споткнувшись об один из множества опутавших возвышающееся над ними здание проводов.

— Тридцать секунд! — завопил чей-то голос. Я с трудом могла слышать его, ибо хоть одна часть меня хотела порадоваться успешному спасению, другая же часть чуяла холодное дыхание судьбы, все еще сидящей на краю.

— Пошел! Пошел! — задыхаясь, кричал глухо от головокружения Морнинг Дью. О, пожалуйста. Пожалуйста, только не это. Когда Рамбл бросился резвой рысью в одну сторону, Морнинг Дью побежал в противоположную… на какую-то пару секунд. Его дыхание вышло двумя долгими сопящими выдохами и вот, внезапно его тело сдулось, как воздушный шарик на земле.

Грохот его удара о землю заставил Рамбла остановиться. Маленький жеребенок развернулся на месте.

— Ой блин! — пропищал он. Вместо того, чтобы бежать дальше, к безопасности, он развернулся и принялся отчаянно тащить гриву жеребца копытами. — Мистер, вставайте! Вы же слышали, что они сказали!

— Защити нас Селестия… Морнинг! — крикнула Амброзия. Ее глаза метнулись к тикающему таймеру бомбы и увидели, что отелю осталось стоять считанные мгновенья, а потому, она храбро бросилась вперед… но тут же нечто другое пронеслось перед ее носом. Невероятная скорость этого странного движущегося предмета лишила ее устойчивости, и она упала грудью вперед, оставшись на месте беспомощно наблюдать на событиями.

Я отчаянно бежала к двум пони. Сбросив одним движением с боков седельную сумку на бегу, выбивая землю и траву копытами, я неслась, как ракета, топливом которой было только лишь мое захлебывающееся дыхание. Скользнув мимо Рамбла и Морнинга, я зарыла твердо копыта в землю, не обращая внимание на холодный пот, что промочил насквозь каждый угол моей толстовки.

— Пожалуйста, мисс! — молил меня, всхлипывая, залитый слезами Рамбл. — Вы должны помочь мне его передвинуть…

Нет времени.

— Спрячься за мной, — сказала я.

— Но!..

— И держись рядом! — я уже стиснула зубы, закипая, глядя со злостью на отель, что угрожал излить на меня громы в любую секунду. Запульсировал зеленый свет, озарив какие-то жалкие десять футов, отделявшие нас от неминуемой катастрофы.

— Ыынннххх… — прошипела я, когда крохотный купол изумрудной энергии наконец застыл надо мной.

И едва я воздвигла защитное поле, которому научила меня Твайлайт, мир затопил хаос. В центре здания сработал заряд. Отель рухнул во вьющихся облаках пыли и щепок. Затем следом раздалось еще несколько взрывов в глубине, и могучий вес здания заставил основание обвалиться одновременно в дюжине мест. Навстречу нам выплеснулось море щепок и шрапнели.

Рамбл вопил, цепляясь за Морнинг Дью.

Скрежеща зубами, я стояла перед ними, наклонив голову вперед. Основной удар разлетевшихся обломков я приняла на свой щит. Могучая сила взрывов потащила меня назад, вспахивая землю моими копытами, вычерчивая в почве целые маленькие овраги. Моя голова болела так, будто миллион клещей одновременно сдавили ее. Тем не менее, я отразила самую большую часть разрушительной силы, так что только несколько отдельных мелких осколков пролетело сквозь прозрачный зонт из энергии.

Послышались крики ужаса от пони, что наблюдали издалека. Я с трудом нашла силы, чтобы, несмотря на боль, приоткрыть немного глаза. И хотя взрыв поглотил большую часть отеля, фронтон здания по-прежнему демонстрировал последний жест упрямства. Он наклонился вперед всей своей толщиной и тяжестью. Не успела я оглянуться, как над нами нависло два этажа деревянных панелей.

Когда он рухнул вниз, под нами образовался самый настоящий кратер. Циклон зеленой энергии вился и танцевал вокруг меня, пока я изливала все, что осталось в моей душе через лейлинии в последнюю отчаянную попытку сохранить защитное заклинание. Мои ноги подогнулись. Мои мышцы дрожали как струны. Я слышала всхлипы Рамбла и тихое дыхание Морнинг Дью.

Где-то там, в туманных облаках времени, болезненный молодой жеребенок вставал с постели. Он приветствовал рассвет и золотые глаза, что смотрели на него с другой стороны окна, любяще и печально, лишенные возможности приблизиться к нему.

— Ыыннхх… — шипела и рычала я. Мир вокруг сверкал как яркий изумруд: я наклонилась к самому краю своего щита. Рог вибрировал на грани, готовый развалиться, но я тянулась сквозь завесу боли, проталкивая импульс телекинетической энергии прямиком в защитный барьер. — Ааааааагх!

Зеленый купол взлетел по диагонали, как ракета, разрывая пополам фронтон, как расступившиеся воды. Обе половины упали безобидно с обеих сторон от нас с монументальным бумом.

Следом упало уже другое — я сама, тяжело дыша, уткнулась носом в распаханную землю. Я узнала об этом уже только позже, но мой подвиг длился считанные пять секунд. Все, о чем я волновалась тогда, было…

— Ммммм… М… М-Морнинг… — я втащила себя обратно на копыта и подползла к нему.

Рамбл яростно тряс его, изо всех сил при этом стараясь удержать слезы.

— Он не двигается! Он… он…

— С ним все хорошо, парень, — сказала я, сглотнув. Я скользнула вниз и приподняла переднюю часть его тела копытами, положив ему голову себе на задние ноги.

— С нами все хорошо, — тихо проговорила я. Мой голос звучал искаженно, и я поняла, что это оттого, что я улыбалась.

— С нами всеми все хорошо, — пискнула я.

— Но… но… — Рамбл бросил взгляд на меня снизу вверх. Он вдруг распахнул широко глаза.

Я растерялась, пока не почувствовала, как ручейком течет что-то теплое по моей шее. Дотянувшись копытом, я коснулась, тут же сжавшись, тонкого пореза под левым ухом. Я поняла, что мой щит хоть и спас нас, но был все же далек от идеала. Все мое тело покрывало множество мелких порезов и крохотных царапин. Рамбл и Морнинг Дью тоже были изранены схожим образом в нескольких десятках мест, но едва ли стоило бояться худшего.

Тем не менее, когда подбежали Амброзия и несколько других затаивших дыхание пони, первым делом они увидели именно кровь.

— Ничего себе! С вами все хорошо?

— Это было невероятно!

— Вы видели, что она только что сделала?

— Хвала Селестии, чуть не пропали!

— Он… он… — я сглотнула, внезапно осознав, как тяжело я дышу, хватая ртом воздух. — Мы в порядке. Нам просто… нам просто надо…

— Только не шевелитесь! — махнула копытом Амброзия. Я ни разу не видела ее столь напуганной. Ее зеленые глаза были прикованы к лежащему без сознания Морнинг Дью, и только к нему. — Мы сбегаем за Сестрой Редхарт! Давайте не будем щас больше рисковать!

— Извините пожалуйста! — хныкал Рамбл, хлюпая носом, рыдая, смотря затуманенными глазами. — Я не знал про здание! Я летал целый день, и… и… я не знал! О, пожалуйста, скажите, что с ним все будет нормально!

— Давай будем беспокоиться о том, шо может, а шо не может случиться потом, парень, — сказала Амброзия. — Ты можешь лететь, да?

— Да! — я бросила жеребенку взгляд. — Ты здесь самый быстрый! Слетай быстро за доктором!

— Хорошо! — Рамбл успокоился, затрепетал крыльями и взлетел.

— А вы… вы?.. — тревожно поглядела на меня Амброзия.

— Я в порядке. Идите за Редхарт! — я кивнула в ее сторону. — Я… я за ним пригляжу.

Она кивнула горячо и, слившись в размытое пятно, бросилась вместе с остальными рабочими в сторону центра города.

Я осталась наедине с Морнинг Дью в моих передних копытах. Пыль и обломки отеля осели вокруг нас в тишине, как после ужасного боя. Чувствуя, как мое дыхание замедляется до спокойных волн, я бережно держала его теплое тело, оглядывая в тщательных поисках малейших порезов и синяков, что оскверняли его обычно идеальную шкурку. Я увидела маленький порез на левой щеке. Я подняла с нежностью копыто к его лицу.

И едва я коснулась его шелковистой шкуры, все во мне застыло, как лед. Реальность ситуации настигла меня, будто несясь на грохочущих колесах. Я чувствовала, как бьется сердце в моей груди, и оно в идеальной каденции слилось с биением его. Я, конечно, достигла понимания того, чего я могу, а чего не могу позволить себе в жизни, но что насчет нас двоих? Элегии, быть может, не несли в себе божественного предназначения лично для меня. Но что же насчет ангельских моментов наподобие этого?

Я сдвинула волосы его гривы в сторону. Его золотое лицо казалось лицом жеребенка, спящего в полуденном свете. Нечто столь прекрасное едва ли заслуживало одиночества. Это эгоистичная мысль с моей стороны, безусловно. Но мне было все равно. Я более не думала.

Я наклонилась к нему. Я нежно держала его голову, пока наши лбы не соприкоснулись. Я никогда прежде не ощущала такой слабости. Я любяще коснулась его носом. Мои ноги тряслись, подгибались, но его присутствие служило мне якорем, притягивающим меня все ближе к нему, пока я не ощутила на своем носу его нежное дыхание.

И это сломало все заслоны. Я молилась ему, тихо рыдая; мои слезы омыли его лоб, как священная река, что протекла между нами. Он был таким теплым, таким хрупким, таким живым. Хотела бы я сама быть живой. Ангелы посещают эту землю расчетливо, с целью. Им необходимы невыносимо блаженные моменты наподобие этого, чтобы напоминать себе о том, что действительно достойно защиты, ибо это обычно то, чем владеть они не в состоянии, в отличие от этого момента — памяти, что будет жить вечность в самом сердце моего увядающего духа, памяти, что я никогда не предам разрушению, пока жива я сама, чтобы хранить ее.

Когда вернулись Амброзия, Рамбл и остальные, ведя за собой Сестру Редхарт, я уже ушла. Морнинг Дью проснулся навстречу их беспокойным голосам, их помощи, их нежным утешениям. Пока его перевязывали, восстанавливая поврежденное здоровье, он протянул копыто и осторожно по очереди потрепал плечи Рамбла и Амброзии. Движения его были рассеяны: его глаза и уши вздрагивали, жаждая тепла, что внезапно покинуло его. Он провел копытом по лбу и удивился весьма влаге его тайного святого посвящения. Он разглядывал испаряющиеся слезы на передней ноге, а потом поднял взгляд в небо, как маленький жеребенок, что пробуждался когда-то навстречу золотому рассвету.

На следующий день я сидела на парковой скамейке. Рядом со мной лежала лира. Я почти не дышала. Я глядела на пятна теплых тонов уходящего лета. Грудь моя легко поднималась и опускалась. Несколько бинтов в случайных местах покрывали мое тело, что выздоравливало после вчерашнего бедствия. Я не ощущала гордости. Я не чувствовала победы. Ангел-хранитель, лишенный дома, в который можно вернуться, едва ли достоин восхвалений.

Когда цокот его копыт послышался из-за поворота, он показался мне нежным громом, потревожившим безмятежность уходящего дня. Боковым зрением я увидела одиноко идущего по дорожке Рамбла. Он шел, прокладывая себе путь бесконечными вздохами, один глубже и печальнее другого. Вскоре его мрачная поступь привела его в тень дерева на вершине холма. Он уселся, сгорбившись, под ним, разглядывая жирную почву под своими копытами.

В конце концов я глянула в его сторону. Вычистив сухость из горла, я произнесла:

— Пожалуй, нет ничего ужаснее пегаса, у которого голова не витает в облаках, да?

— А? — он бросил на меня взгляд и поморщился. — Ох. Здрасте.

— Привет.

— Вы… вы тоже на меня кричать будете? — проворчал он. — Все пони кричат.

— За что?

Он вяло потеребил листочки окружавшей его травы.

— Из-за меня вчера чуть не умер пони.

— Правда? — мягко улыбнулась я. — На убийцу ты не похож, насколько я погляжу.

— Нет. Не в этом смысле… — он застонал. — Я сделал глупость и из-за этого пони чуть не погиб, меня спасая. Целое здание практически рухнуло нам на головы. Я по-прежнему понять не могу, как мы оба выжили.

— Возможно, удача в нашей жизни существует с некой целью, — монотонно произнесла я. — Может, это так судьба показывает нам, что нам нужно многому научиться в жизни не по одним только своим ошибкам.

— Пофигу, — выпалил он. — Старший брат мне запретил летать самостоятельно на какое-то время. Наверно, я его не виню. Просто…

— Что?

— Я хотел найти цветов. И с воздуха их заметить проще всего: по крайней мере, легче найти самые лучшие места, где они растут.

— Почему цветы? — закономерно спросила его я.

— Я… — он закусил губу. — Я не знаю, на самом деле. Просто мне показалось, что так правильно.

— Тебе нравятся цветы?

— Нет, — проворчал Рамбл. — Не нравятся.

— Тогда почему?..

— Это неважно, хорошо?! — его голос надломился, а сам он, трясясь от злости и раздражения, спрятал лицо за парой вяло висящих копыт. — Я не знаю. Просто не знаю.

Он протяжно вздохнул.

— Я вообще ничего не знаю, кроме того, что я ненормальный. Как меня друзья и зовут…

Я молча смотрела на него какое-то время, а потом мои уши вдруг встали торчком. Их коснулся мелодичный звук, идущий с противоположного склона холма. Воздух озарял смех, одна из обладательниц которого звучала мелодичнее остальных. Я поглядела налево, как раз вовремя, чтобы заметить три жеребячьи фигурки, бегущие галопом сквозь высокую траву. Я снова бросила на Рамбла быстрый взгляд, сделала глубокий вдох, а затем сузила глаза в сосредоточении. Бледно-зеленая аура подсветила собой скамью, на которой я сидела.

— Хихихихи! — смеялся голос Эпплблум. — Врешь, Скутс! Хороша меня за хвост тягать! Правда штоле?

— А-га, — кивнула Скуталу с дьявольской улыбкой. Она и две других были завернуты в их фирменные бордовые плащи. — А потом, когда он поднялся на ноги, я ему сказала: «Тебе лучше бы перестать оскорблять пустобедрых, или иначе, когда я в следующий раз тебя ударю, ты будешь плакать каждый раз, когда захочешь в сортир!»

— Ну, неудивительно, что он сегодня не сказал за все утро ничего плохого! — заметила Свити Белль, идя позади троицы, взбирающейся на травянистый бугор. — С тобой, Скуталу, никто шутить не будет…

Прежде чем она успела завершить свою фразу, вспышка зеленого цвета сорвала плащ с ее плеч. Она ахнула и развернулась, чтоб увидеть, как ее Искательский плащ уносит прочь магический ветер.

— Ой, блин! Подождите, ребята!

— Ох! Что опять, Свити Белль? — простонал голос Скуталу.

— Те лучш подумать нащет привязать эт штуку себе к гриве! — добавила, хихикая, Эпплблум.

— Очень… смешно!.. — выдохнула, хватая ртом воздух Свити Белль, галопом гонясь за сбежавшим кусочком ткани. — Я серьезно! Подождите меня!

Плащ остановился у дерева рядом с парковой тропинкой. Поймав, наконец, его, она подняла его копытом и прошипела, как разозленная модистка:

— Ыыыннх! Чтоб тебя, ткань! Хотела бы знать, как тебя обозвать, чтоб тебе стало стыдно!.. — она застыла на полуслове, поняв, что она не одна.

Рамбл понял, что и он тоже более не одинок. Ахнув, он подпрыгнул на месте и вжался спиной в дерево, будто на него нацелили острие копья.

Свити Белль только моргнула на него недоуменно. Он смотрел на нее столь же тупо в ответ. Так растаяли и утекли прочь секунды, пока она, наконец, не сделала несколько шагов назад, жуя нижнюю губу.

Рамбл поерзал. Рамбл встряхнулся. Он подался на пару дюймов вперед, как привязанный к собственной отчаянной улыбке.

— П-привет.

— Мммм… — Свити Белль спрятала наполовину свое лицо за незастегнутым плащом. — Здравствуй…

— Ты… — он на мгновенье скрипнул зубами. — Ты красивая… ухх… уххх… Твой голос, в смысле. Ты очень красиво поешь.

Он сглотнул.

— Ну, то есть, я… я слышал. Ты поешь очень здорово, и, мне кажется, это круто.

Взгляд Свити Белль уперся в траву. Ее копыта теребили землю.

— Ты там делаешь всякое с друзьями, да? — Рамбл почесал копытом затылок за своей гладкой черной гривой. — Потомушт я считаю — это очень клево, что вы втроем всегда… эм… ищете приключения и… типа… делаете всякое хорошее для деревни и все такое. Некоторые пони считают, что вы всех только достаете, но я думаю, что вы реально помогаете и типа того. Я точно не из тех пони, которые думают, что вы достаете. Я… ыннхх… Я даже не знаю, зачем я это вообще сказал…

Свити Белль внезапно задрожала, затряслась даже.

Рамбл сощурился, глядя на нее.

— С тобой… с тобой все хорошо?..

Свити Белль согнулась, и ее вытошнило на траву между ними огромным потоком жидкости.

— Оой! Елки! — Рамбл отпрыгнул назад.

— Ммфф… гр… — Свити Белль рухнула на задние ноги и потерла передним копытом по щеке. Скривив лицо, она стремительно и густо покраснела. — Ой, вот сено! Пр... грп… прости меня! Что… Я-я даже не знаю, с чего это произошло!

Она кашлянула несколько раз, отплевываясь, и прижала ткань к себе.

— Пожалуйста, не думай, что я противная!

— Это… — широко раскрытые глаза Рамбла моргнули. — Это…

Свити Белль сжалась.

— Это… — Рамбл сияюще улыбнулся. — Это было невероятно круто!

Его крылья затрепетали, когда он подался вперед.

— Никогда не видел, чтоб пони блевали вот так!

Она улыбнулась.

— Правда? Ты… грп… серьезно?

— Ага! Готов поспорить, даже моего старшего брата это бы впечатлило!

— Эпплблум говорит, это потому, что я постоянно глотаю мух.

— Правда? — Рамбл подпрыгнул к ней. — Хочешь найти реально больших жуков?

— Эм… — она закусила губу и снова спряталась за тканью. — Н-нет, не слишком-то.

— О, — Рамбл тут же поник. — Ехех… конечно же не хочешь…

— Н-но… Но я тут с другими Искателями, и мы собирались заняться ловлей белок! — сказала Свити Белль. Она, похоже, тут же оживилась, едва завидела его пустую заднюю часть тела. — Хочешь пойти с нами?!

Ее глаза сверкали, а сама она улыбалась лучезарно.

— Может, так мы найдем наш самый-самый особый талант!

— Эй, точно! — воскликнул Рамбл. — Мне как раз его не хватает!

— Ну, так чего же мы ждем? — захихикала Свити Белль и махнула ему приглашающе копытом. — Пошли… оой-ей!

Она не вспоминала о плаще, зажатом в копытах, пока не споткнулась о него.

— Хихи… Кхм. Вот. Позволь мне, — Рамбл подошел к ней и в несколько очень аккуратных движений повязал плащ на шее Свити Белль.

Она стояла неподвижно, сияя раскрасневшимися щеками. Когда он закончил, она одарила его милой улыбкой.

— Спасибо.

— Без проблем.

— Нам стоит попросить мою старшую сестру сделать такой и тебе.

— Э… — он застенчиво улыбнулся. — На мне он даже и близко не будет так хорошо смотреться, как на тебе.

— Какая разница. Белки ждут! Пошли!

— Хихи! Точно!

Двое бросились галопом вверх по холму, чтобы присоединиться к ожидающим их Эпплблум и Скуталу. Я наблюдала за ними все это время тихо, как мышь. Я не хотела тревожить момент, и я не хотела разбивать первый импульс тепла в моем сердце за этот день.

— Однако ж, мило, шо аж долбануться можно.

Я повернулась на звук сбоку от меня.

По дорожке шла Амброзия. На ней не было униформы. Ее оголенная шкурка и белоснежная грива — это надо видеть. Я даже почти что задумалась всерьез — а не прячет ли она такую красоту и изящество специально? Когда она вновь заговорила, я узнала хриплую строительницу сию же секунду.

— Деревня малость крепко насела на постреленка после вчерашнего.

— Вам придется меня просветить, — сказала я скучно. — Что же такого вчера произошло?

Она содрогнулась от воспоминания.

— Шо случилось — оно было по большей части моей виной, и потому я отговорила старшего брата пацана от слишком уж крутого наказания. Тандерлейн, конеш, популярный в этих местах жеребец, но не мозги у него орган, которым он думает по большей части.

Я усмехнулась.

— Вы производите впечатление наблюдательной кобылы.

— Недостаточно наблюдательной, я посмотрю, — простонала Амброзия. Она тут же уселась на задние ноги и провела усталым копытом по гриве. — Мне нужн было постараться получше, шоб удержать пони подальше от отеля, когда мы его собрались сносить. Надо было поставить больше табличек. Надо было предупредить больше пегасов. И я не должна была полагаться на взрыватель с таймером.

— Куда проще разбирать невероятную ситуацию уже после того, как она произошла, а не до, — сказала я. — Я не вижу никаких причин, по которым вам бы стоило так тяжко себя винить. Все пони ведь остались целы?

— Едва-едва, и эт не благодаря мне, — проворчала она. — Клянусь, я будто последние несколько недель сама не своя, постоянно отвлекаюсь. Не тот эт профессионализм, который я тут стремлюсь показать.

— Дайте угадаю? — пожала плечами я. — Из-за Гала у вас голова витает в облаках?

— Ха! Если бы! — она кратко рассмеялась, затем скатилась с этого веселья по пологому склону печального вздоха. — Хотела бы я, шоб жизнь была, кизяком ее завали, такой простой.

— Если вас отвлекало не Гала, так что же тогда? — спросила я с усмешкой. А затем меня озарило. Улыбка исчезла с лица столь же резко, как и вырвался выдох с моих губ: — Кто?

Она закусила губу, а лицо ее погрустнело. Я видела такое выражение лица прежде, отраженное в чарующих голубых глазах жеребца.

— Эт неважно. Я лепетала и несла чепуху, как маленький жеребенок, и теперь уже поздно шо-то из этого извлекать. К тому ж… хех… Я родилась быть настоящей такой бестией. А ему нужно шо-т нежнее, кобылка, в которой больше изящества, чем у меня.

Я мягко посмотрела ей в глаза. Я сглотнула и сказала:

— Что пони нужно, то у пони уже, скорее всего, есть. Я давно поняла, что те, кто ищут старательнее всех, обычно оказываются всегда одиноки.

— Хмм… Бывают судьбы и хуже, — усмехнулась Амброзия.

— Да, — медленно и холодно кивнула я. — Бывают.

Она поерзала в последний раз, вздохнула, сбрасывая последние наслоения вины со своих плеч, а затем храбро улыбнулась:

— Шо ж, нет никакого смысла носиться с ошибками вчерашнего дня. Завтра начинаем строить жилой дом. Так шо лучше бы мне пойти встретиться с командой, план обсудить. Доброго вечера вам, мэм. Надеюсь очень, шо вам больше не доведется наткнуться на жалких кобыл, думающих мысли вслух. Хехех…

Я помахала ей вслед, когда она уходила.

— Едва ли это преступление…

Она уже была слишком далеко, чтобы слышать меня, а я слишком примерзла к месту, чтобы попытаться заставить ее услышать.

— Скажите мне, мисс Хартстрингс, — говорила Рарити. Она сидела за столиком Сахарного Уголка напротив меня в сиянии розовой свечи, что освещала наш разговор. — Если я осмелюсь у вас спросить — вам когда-нибудь удавалось пережить невозможное страстное увлечение?

Я подняла взгляд от нотных листов. Я улыбнулась.

— Никто не в состоянии пережить невозможное страстное увлечение, мисс Рарити, — сказала я. — Кем бы вы ни были до Гала, той кобылы больше нет. Но спросите себя, хотите ли вы, чтобы та глупая, очарованная кобылка вернулась назад жить в вашем теле?

Она моргнула в ответ; ее лицо в опускающейся темной вуали вечера озарила улыбка.

— Нет, — тихо выдохнула она, качая головой, улыбаясь спокойно. — Мне кажется, мне не суждено более быть той кобылой, и я совершенно ничего против этого не имею.

— И все же… — я указала на нее кончиком пера, левитирующего в моем захвате. — Воспоминания.

— Воспоминания, мисс Хартстрингс?

— Они слишком сладки, чтобы окончательно прогонять их прочь, пока мы знаем, что они так и останутся столь же зыбкими, какие они и есть, — я посмотрела на венок золотых тюльпанов, опоясывающий свечу между нами. — Разве есть место, где фантазия может жить, лучше, чем закоулки нашего разума? Что же до наших сердец, тем не менее, только перед нами лежит задача подготовить их к тому дню, когда им суждено обрести целостность или же разбиться. Вне зависимости от того, сколь дики наши фантазии, мы ни в коем случае не способны предугадать момент, в который придет истинная любовь, когда мы преобразимся в нечто менее… голодное, менее одинокое, чем предыдущие тени нашей сущности.

Рарити сделала глубокий вдох. Ее улыбка знала лучшие дни, но ощущалась искреннее любого другого выражения лица, коим она удостаивала меня прежде.

— Я чувствую, будто я голодала ужасно, ужасно долгое время.

Я молча кивнула.

— И некоторым из нас суждено прожить впроголодь еще больше долгих лет, — после паузы я провела нежно копытом по золотым лепесткам и добавила: — Некоторым из нас. Но не всем.

В молчании, Рарити допила свою кружку кофе. Она встала, но, прежде чем уйти, она подошла к моему стулу и положила копыто мне на плечо.

— Постарайтесь только, мисс Хартстрингс, чтоб подобный голод не убил вас. Вы слишком красивы, чтобы не ожидать ничего от этого чудесного мира.

— Я знаю, мисс Рарити, — умиротворенно улыбнулась я ей. — В конце концов, все пони созданы быть любимыми.

Ее губы поджались при этих словах. Она одарила меня милой улыбкой, повисшей где-то на полпути меж гордостью и меланхолией. С влажным дыханием, она унесла себя за двери Сахарного Уголка навстречу последнему угасающему свету дня.

Я осталась сидеть наедине с моими элегиями. Я бросила взгляд на подаренные Морнинг Дью цветы. Я размышляла о красивых вещах и о том, как же часто они остаются сокрыты по вине страха неизвестности. Я была единственной проклятой душой в Понивилле, у кого действительно было чего оправданно бояться. Более того, мой долг, как ангела, обязывал меня следить, чтоб так оно и оставалось.

Встав из-за стола, я задула розовую свечу и быстро подобрала цветочный венок копытом.

На следующее утро хаотичная какофония грохота электропил и отбойных молотков заполнила собой деревянную раму скелета многоквартирного дома. В любой другой день Амброзия бы полностью контролировала ситуацию. В настоящий же момент, тем не менее, она спотыкалась об оборудование, врезалась в доски, не переставая шипеть и тереть голову, будто борясь с накрывшей ее ужасной головной болью.

— Нет… нет… нет! — рявкнула она через плечо. — Я те говорю, ты не так смотришь на чертежи! Весь этот херов фундамент кривит больше двадцати градусов! Если так дело пойдет, у меня все уши отвянут, едва они возьмутся за установку окон!

— Ну, извини уж меня, Амбер! — крикнул в ответ другой рабочий, перекрикивая хаос. — Я всего лишь следовал твоим указаниям!

— И сколько раз тебе повторять… Когда я те кажусь рассеянной, разжуй мне все с нуля!

— Если бы ты с утра беспокоилась о своей больной голове, так, может, надела бы, как умная пони, шлем!

— Не читай мне нотаций! — Амброзия снова потерла голову, вздохнула, и, в итоге, проворчала: — Хотя, наверн, он прав. Я шо, пытаюсь себя убить?

Она протащилась вяло по бетонной площадке, щурясь на деревянный стол.

— А теперь, куда я, чтоб мне провалиться, положила эту тупую штуковину? — ворчала она, оглядывая везде в поисках упомянутого предмета. — Клянусь, я его прям сюда положила! Кто-то его утащил?..

Она застыла на месте, разинув рот.

Шлем лежал на стопке ящиков с инструментами. И, более того, он лежал перевернутым. И что еще важнее, его нутро, которому положено пустовать, до краев было наполнено шелковыми золотыми тюльпанами — целым венком из них.

Она усадила свой круп и уставилась обессиленно на цветы. Ее голова покачивалась с каждым ударом сердца. Протянув копыто, она нежно погладила мягкие лепестки.

— Зачем… зачем этот сопливый маленький дурачок… — ее голос потерял обычный хриплый тон. На лице ее разгоралась нежная улыбка. — Он же не?..

Закусив губу, она устремила взгляд за пределы стройки.

— Ыыннх… Эй! Амбер! — рявкнул рабочий с другого конца грохочущей громом территории. — Можешь мне передать рулетку, раз ты там?

Мимо ковыляли секунды. Он снова поднял взгляд и проворчал:

— Амбер?

Амброзии там больше не было. И тюльпанов тоже.

Морнинг Дью закончил высаживать ряд одуванчиков в мягкую почву клумбы перед витриной магазина. Встав прямо, он вытер пот со лба и залюбовался результатами своей работы. Он развернулся не спеша, чтобы взять инструмент со своей садовой тележки. И как раз случилось так, что на пути к ней встала знакомая пони в оранжевой форме.

Он на мгновенье отпрыгнул от неожиданности назад, а потом испустил легкий смешок, прижав копыто к перевязанной груди.

— Да что такое, Амбер! Ты что, хочешь, чтобы я терял сознание каждый день? — он обошел ее, шаркая, и принялся копаться в деревянной тележке, полной растений и инструментов. — Что тебя сюда привело? Я думал, ты в этот месяц работаешь на другом конце города.

Она глядела на него неотрывно. После нескольких вдохов для храбрости, она пробормотала:

— Ты намылился заставить меня его носить? Я права?

— Оххх… — Морнинг Дью задрал голову, глядя моргающими глазами в сторону горизонта. Затем он повернулся и прищурился на нее. — А? Я не улавливаю…

Она медленно подняла шлем на копыте. Все то время, что потребовалось ему на обнаружение тюльпанов, сложенных кругом внутри, она не переставала жевать нижнюю губу.

— Ух ты. Это же… — он прищурил свои опытные глаза. — Им уже несколько дней, но они по-прежнему на удивление свежие!

— Только один пони может растить цветы, способные продержаться так долго, Морнинг Дью. И это ты, — сказала она.

— Ну, наверное, но… — он остановился на полуслове. Переминаясь с ноги на ногу, он бросил на нее взгляд, что был слишком растерян, чтобы казаться виноватым.

Она все равно прочитала истину на его лице.

— Ты… ты их не слал, да?

Он медленно, медленно покачал головой.

— Нет, Амбер… И-извини, но я этого не делал. Что?.. В смысле, с чего ты взяла?..

— Хех… — ее дыхание вырвалось с трудом, когда она улыбнулась болезненно, разглядывая шлем с сокровищем внутри. — Я знаю. Глупо.

— Нет! В смысле… это… это не так уж глупо, как тебе кажется…

— Конечно же, глупо, Морнинг. Это всегда глупо.

— Амбер? — он сглотнул, тревожно глядя на нее. — Я… Я не понимаю…

— Понимаешь. Просто прикидываешься, шо нет, также как и я прикидываюсь, — она пробежалась копытом по гриве и бросила уязвимый взгляд в направлении останков обрушенного отеля по ту сторону улицы. Глубокий вздох сорвался с ее губ.

— Я замечала, как ты смотришь, Морнинг.

— С-смотрю, Амбер?

— На Карамеля и Винди, например. И на Тандерлейна с Блоссомфорс тоже. Я думаю… нет… Я знаю… — она подавилась тихим вдохом и снова перевела на него взгляд. — Так же, как ты смотришь на меня.

Морнинг ничего не сказал. Он только лишь повесил голову и зарыл копыто в свободно валяющийся ком земли.

— Да. Да! — горько усмехнулась она, садясь, наконец, на задние ноги, чуть ли не прижимая к груди свой шлем. — Я всегда на тебя срываюсь, всегда тебя подначиваю и все такое. Это глупо. Мы оба это знаем, и в то же время, мы оба знаем, шо это только прикрытие для чего-то еще глупее.

— Это не глупо, Амбер…

— Не пытайся нифига меня умиротворять! — нахмурилась на мгновенье она, но ее выражение тут же переплавилось в уязвимый взгляд, когда она наклонилась ближе к нему. — Как так получается, шо ты все время ищешь, а я все время жду, и наши дни убегают все быстрее и быстрее, и мы в итоге все равно оказываемся одиноки?

— Мы… Мы не так уж и одиноки, Амбер…

— Мы одиноки, Морнинг. Это так, и… и… — она содрогнулась, когда в ее глазах блеснула влага. Она шмыгнула носом, а потом продолжила: — Я тебя чуть вчера не потеряла. Я почти тебя потеряла — и я себя чувствую жуть как плохо. Я себя плохо чувствую, потому что я так чувствую, и, при этом, ты ведь и не был моим никогда! И мне так жаль…

— Пожалуйста, — Морнинг тепло взглянул на нее. — Не извиняйся. Что случилось со сносом — едва ли чья-то вина…

— Морнинг, ты болван! — засмеялась и заплакала одновременно она; печально прекрасный звук. — Я не из-за этого извиняюсь, и ты это знаешь!

Она протянула копыто и храбро погладила его щеку.

— Я начала понимать, что я должна была сделать гораздо раньше, раз такой милый жеребец, как ты, боялся это сделать сам.

Морнинг поднял копыто, помедлил, но, наконец, взял ее ногу. Он не оттолкнул ее. Он просто держал ее у своего лица. Вздохнув, он наконец сказал мрачным тоном:

— Я боялся не просто так, Амбер. Ты знаешь, чего я всегда хотел от своей жизни, — его голос задрожал — жеребяческая особенность, от которой он так и не избавился. — И ты знаешь, что если так пойдут дела с тем, с чем мне приходится жить, я никогда не смогу этого достичь.

— Морнинг…

— Ты настолько сильнее и увереннее меня, Амбер… — он поглядел болезненно на нее. — Я… Я никогда не смогу дать тебе чувство уверенности и безопасности. Я никогда не смогу защитить тебя, как хотел бы…

Она улыбнулась, когда по ее лицу покатилась слеза. Она не переставала гладить его щеку.

— Ты меня можешь защитить куда лучше, чем думаешь, дурачок. Поверь мне, — она задышала чаще, а ее улыбка расширилась еще больше. — Ты правда можешь…

И это что-то сломало в нем. Он тяжело и протяжно выдохнул, будто освобождая нечто, в чем было даже больше золота, чем в его воспоминаниях. Он опустил взгляд на шлем. Протянув оба копыта, он поднял золотой тюльпановый венок и оглядел его со всех сторон. Не тратя лишней секунды, он осторожно поднял его к голове Амброзии.

Она наклонилась вперед. Едва венок оказался на ее макушке, она захихикала по-детски.

— Эм… — она шмыгнула носом и нервно поерзала под его взглядом. — Мне… мне кажется, они совсем нифига к моим глазам не подходят.

— Нет, — он медленно покачал головой. Он улыбнулся. — Но они подходят к твоей улыбке.

Она выжала еще один смешок, утирая глаза ногой.

— Ну… неплохое начало, хмм?

Морнинг Дью снова покачал головой.

— Неплохое, — сказал он. Затем наклонился и коснулся ее носом.

Она коснулась в ответ, затем вжалась в него отчаянно, зарывая лицо в его плечо. Он ответил тем же, и так оба они слились в тепле друг друга в центре Понивилля, становясь единым целым с окружавшим их ярко расцвеченным полотном жизни.

Я стояла позади соседних магазинов, наслаждаясь этим произведением искусства. В конце концов, за этим лучше всего наблюдать издалека. Поправив вес лиры в седельной сумке, я развернулась и направилась к куда более холодным частям города. Восьмая элегия вновь пробуждалась в моей голове, вместе с прожигающей все мыслью.

Я никак не могла выкинуть из головы эту мысль… что достоинства истинного ангела-хранителя измеряются не тем, чем она владеет, но тем, что она приносит в жертву.

Эти слова заняли все мои мысли на весь уходящий день, вплоть до того, что мне пришлось написать об этом. И потому я пришла сюда, в эту хижину, к этому дневнику. Элегия зовет меня. Я знаю, когда лучше не сопротивляться нежным объятьям, пусть даже бледным и ледяным. Я должна выяснить ее имя, ее назначение, ее положение в симфонии. После этого я знаю, что идет следом. В конце концов, что еще осталось, что может меня остановить?

Я не буду писать более в этот дневник, пока не исполню восьмую элегию, пока не брошу себя без остатка на достижение единственной цели, что у меня осталась — цели, что вечно висит где-то вдали перед моим взором, как далекий великий маяк черного света. Если после этой записи не будет ничего, значит, я либо замерзла насмерть, либо оказалась утянута в проклятые глубины, доселе немыслимые.

Моя единственная страховка, моя единственная положительная мысль на данный момент — это то, что существует только одна душа, которой суждено оплакивать меня, когда я уйду, и что эта же самая пони более не боится этого признавать.

Ваша столь же искренняя, сколь и настоящая,

— Лира Хартстрингс.

Я могу найти, а могу и не найти выход из этого моего кошмарного проклятья. Иногда больше, чем чего-либо еще, я желаю, чтобы кто-то любил меня.

=====

[1] Paper Moon — весьма распространенная идиома, по какой-то причине отсутствующая во всех словарях, кроме urbandictionary. Я так до конца и не понял, что они там, в этом словаре, хотели сказать, противореча друг другу. Так или иначе, это означает что-то красивое, труднодостижимое, но совершенно не стоящее никаких усилий по своему достижению.

[2] Flitter — порхающая. (А еще словарь предлагает — тайно съезжающий с квартиры человек. Ок.)

[3] Дрожь, Сотряс, Грохот. Ну а собственно Rumble это Рокот.

[4] Morning Dew, да.

[5] Sweetie. Ох. Проклятье ракосели довлеет над нами, не давая переводить имена. Ну и ладно. Мы же поняли, о чем речь, не так ли?

[6] Вообще, Grand Galloping, конечно.

[7] Задом наперед. В оригинале было Лайра и Лии-ра. Английское произношение очень английское. Кстати, то же самое было в Антропологии, во второй главе, а я только сейчас до этого допер.

[8] В оригинале Амброзия весьма лихо задвигает такими словами, которые на русский переводятся только матом. А для английского это более-менее норма. Увы. Spitshine, dang. Можете сами поискать, что это значит.