Кнопка и я
Глава четвертая
Спустя много дней продолжительной и упорной борьбы за право царствования в мире окончательную и безоговорочную победу по всем фронтам одержала весна. Дожди иногда еще случались, но были кратковременны и шли, как правило, по ночам, когда не могли омрачить общей радостной картины пробуждающейся к жизни природы. Несколько по-настоящему теплых дней — и деревья окутались нежной зеленоватой дымкой едва народившейся листвы, воробьи по утрам галдели под окном по-весеннему нахально, а там, где земля не была закатана в асфальт, как на дрожжах пошла в рост свежая трава.
Такая бурная весна всегда действовала благотворно даже на меня, заставляя на время забыть о привычных горестях. О Баттоне же и говорить не приходится: он практически переместился жить на балкон, где жадно вдыхал свежий воздух, напоенный пряным запахом влажной земли, молодой зелени и солнечного света (мне почему-то всегда казалось, что свет солнца имеет свой особый, ни с чем не сравнимый аромат!) и, насторожив уши, посматривал сквозь прутья вниз, во двор. Звеневшая в нем молодая сила требовала выхода еще сильнее, чем раньше, и я поняла, что настала пора претворить в жизнь один мой дерзкий план, тем более что таким образом я могла бы одним выстрелом убить двух зайцев: и дать возможность порезвиться жеребенку, и соблюсти одну давнюю традицию, которую не нарушала из года в год. Итак, решено. Отыскав в интернете новое расписание пригородных поездов, я выбрала подходящую электричку (ранним утром, когда народу еще мало) и торжественно объявила Баттону, что в ближайшее воскресенье мы отправляемся на природу.
Жеребенок ликовал, я же была настроена более серьезно: ведь надо же срочно решить вопрос о том, как именно его на эту природу доставить. Не в корзинке или переноске же его везти! Имелся у меня большой походный рюкзак – еще папин – но едва мелькнувшую в сознании мысль о том, что всю дорогу (которая еще местами в гору идет!) мне придется тащить на закорках эти жизнерадостные килограммы, я с содроганием отмела. Немного размышлений — и мой выбор пал на уже годы стоявшую в кладовке без дела старую тачку, на которой бабушка когда-то возила с рынка картошку. А что? Тащить на себе ее не надо, вези себе потихоньку. Да и подозрений никаких я не вызову – обычная дачница отправляется покопаться в земле у себя на участке.
Мешок от тачки пришелся Баттону как раз впору. Так что в назначенный день в шесть утра (жеребенок был настолько взбудоражен предстоящей поездкой, что накануне вечером едва уснул, почти не спал ночью и против обыкновения безо всяких понуканий вскочил ни свет ни заря) мы отбыли в наше небольшое путешествие. Туго зашнуровывать мешок я не стала, чтобы малыш не задохнулся, только опустила сверху клапан как защиту от любопытных носов.
Поездка прошла благополучно. Ритмичный перестук колес убаюкивал. Расслабленно развалившись на жестком сиденье, я бездумно любовалась тем, как проносятся за окном перелески и поля да танцуют столбы линии электропередачи. Правда, на сиденье напротив обосновалась бабушка с крайне активной и любопытной внучкой, которая то и дело вскакивала, подбегала то к одному окну, то к другому, громко, на весь вагон, делясь впечатлениями об увиденном. Но моя тачка интереса у нее не вызвала, а когда на одной из остановок в вагон зашла девушка с настоящим кроликом в переноске, необычный пассажир прочно приковал к себе ее внимание на весь остаток пути. Хвала небесам, Баттон сидел в тачке тихо, как мышь под метлой, так что на нас ровным счетом никто не обращал внимания.
Наконец поездка подошла к концу, я без проблем выгрузилась из вагона и покатила тачку к видневшемуся вдали лесу. Путь наш лежал по довольно крупному садово-дачному поселку, а чтобы попасть в лес, нужно было пройти его насквозь. Довольно много домиков еще стояли пустыми, с заколоченными на зиму окнами, но то тут, то там на участках суетились дачники, впервые в этом году выбравшиеся покопаться в земле. Шагая по прокатанной колесами машин дорожке, я волей-неволей становилась свидетельницей чужой дачной жизни. В воздухе пахло дымом костров, до меня то и дело обрывками доносилась музыка из радиоприемников.
Оставив сады позади и одолев небольшой подъем, я наконец вышла к лесу и немного в него углубилась.
— Приехали! Можешь выходить, — я остановилась и расшнуровала мешок до конца.
Щурясь после полумрака от солнечного света, Баттон вылез наружу и для начала замер, как вкопанный. И было отчего остолбенеть: со всех сторон лился радостный птичий гомон, в свежем воздухе угадывались нотки восхитительного соснового аромата, на пестром прошлогоднем лиственном опаде то тут, то там лежали лужицы пробившегося сквозь кроны деревьев солнечного света, а наверху, в ветвях, гудел свежий ветер, отчего эти самые ветви со скрипом терлись друг о друга.
Баттон отмер, издал нечленораздельный вопль, исполненный дикого восторга, и принялся носиться кругами, брыкаясь, как теленок на лугу.
Но через некоторое время первая радость несколько поутихла.
— Ну вот, здесь совсем ничего не растет… — надулся малыш, усаживаясь на задние ноги, а передние недовольно складывая на груди. Выражение “совсем ничего” применительно к лесу звучало несколько странно, с другой стороны подобные чувства, признаться, обуревали и меня. Дело в том, что каждую весну я приезжала сюда, чтобы, вдоволь полюбовавшись одним вполне определенным растением, окончательно убедиться в том, что весна все-таки пришла. Разумеется, я рассказала об этом Баттону и, по-видимому, слегка перестаралась. Как результат — жеребенок, ранее не проявлявший к ботанике особого интереса (за исключением гастрономического), теперь сгорал от желания лично увидеть необычный цветок.
— Слушай… давай сыграем в игру, — предложила я, немного поразмыслив.
— Какую? – магическое слово «игра», как всегда, подействовало, Баттон выжидающе уставился на меня, насторожив уши.
— В… «найди цветок», вот. Если отыщешь хоть один, получишь маффин. И еще… час игры на компьютере сверх положенного, — пошла я ва-банк, делая тем самым обещанный приз еще желаннее.
— Идет! – взвизгнул жеребенок и галопом припустился вперед.
— Далеко от меня не убегай, тут и заблудиться можно! – выкрикнула я ему вслед. Да уж, хоть естественное происхождение леса и вызывало у меня некоторые сомнения (местами деревья стояли уж слишком ровными линиями, будто солдаты на параде), в остальном, так или иначе, он был самым настоящим: тянулся во все стороны на много километров, местами переходя в совсем уж непроходимую глушь, да и редкие растения здесь произрастали. Правда, чтобы их увидеть, нужно было знать заповедные места. Бабушке известны были если не все, то большая их часть, и она, как смогла, постаралась передать эти сведения мне…
Заблудившись в воспоминаниях, я не сразу сообразила, что Баттон меня зовет. А когда сообразила — тут же поспешила на зов.
Баттон замер над огромным мохнатым колокольчиком густо-лилового цвета. На мордочке его отражалось благоговение.
— Только не ешь, — предупредила я его. Я знала, что в народной медицине это растение считается лекарственным. А вдруг оно к тому же и ядовитое, как тот же ландыш?
— Еще чего! – фыркнул жеребенок. – Я что, дикарь? Вот если бы ты его для меня приготовила…
— Приготовила? – я потрясла головой. Некоторые аспекты эквестрийской жизни, которые то и дело всплывали в рассказах жеребенка или в его повседневной речи, до сих пор, бывало, вгоняли меня в состояние легкой оторопи. Хотя чему, собственно, я удивляюсь? Если у них даже сенбургеры есть...
— Ну да. Салат. С маслом или сметаной. Мама всегда мне говорит, что только дикие зебры из Зебрики едят все сырым.
Это суждение вызвало у меня улыбку. До чего все-таки мы похожи — пони и люди. Нас хлебом не корми — дай только выдумать какую-нибудь небылицу об обычаях народа, жизнь и быт которого нам не знакомы! Особенно если эта небылица будет способствовать воспитательному процессу. Наверняка где-нибудь в таинственных, где не ступала нога пони, областях в сердце Зебрики мамы-зебры тоже рассказывают своим жеребятам о диких жителях северных земель, у которых совсем-совсем нет полосок и которые — о ужас — едят все исключительно с маслом или сметаной....
Вдоволь налюбовавшись весенним первенцем, мы неспешно углубились в лес. А потом… потом у Баттона случилось перенасыщение кислородом, или, проще говоря, свежий воздух ударил ему в голову. Это оказалось заразно — я тоже внезапно обнаружила в себе желание побегать и покричать во все горло — и наша неторопливая прогулка внезапно превратилась в веселую кутерьму. Пользуясь тем, что вокруг на километры простирался безлюдный лес, мы носились, как угорелые, взапуски, играя в салки, весело аукая, прятались по кустам, катались по свежей траве… впрочем, последнее, разумеется, относилось только к Баттону.
Через несколько минут, а может, и десятков минут (время куда-то запропастилось — как говорится, счастливые часов не наблюдают)... в общем, в конце концов я запыхалась и утомилась, а вот Баттон, казалось, только вошел во вкус. Более того — он придумал себе новую игру: внезапно бесшумно исчезая в подлеске, он так же внезапно и бесшумно возникал передо мной на тропе, каждый раз пугая до полусмерти. Сначала я терпела, через несколько повторов это начало не на шутку раздражать, а жеребенку показалось мало и этого — в следующий раз он не просто появился прямо у меня под ногами, но наскочил сбоку, сбив меня с ног, и преспокойно прошествовал дальше. Я же довольно чувствительно приложилась спиной и тем, что пониже, и, поскольку мне уже давно хотелось его проучить, решила, что подходящий момент настал. Поэтому вставать на ноги не торопилась.
— Эй, ты в порядке? — забеспокоился жеребенок — видимо, я все-таки была ему не совсем безразлична. Я не ответила и даже глаза прикрыла.
Бархатный нос ткнулся мне в щеку, Баттон осторожно потрогал меня копытом.
— Что с тобой? — в его голосе уже слышались панические нотки, он готов был разреветься.
В этот самый момент я, незаметно подняв руку, ухватила его за хвост.
— Будешь меня еще опрокидывать, а? — выкрикнула я со смехом.
— Да... ой, то есть, нет! — жеребенок отчаянно задергался в моей хватке, визжа больше из озорства, чем от страха.
Спустя несколько минут веселого барахтания мы наконец выбились из сил и дальше двинулись уже не спеша. Видимо, забираться так глубоко в лес мне еще не доводилось, потому как на каком-то этапе я к своему вящему изумлению поняла, что деревья впереди редеют. Лес кончился, и мы вышли на продуваемый всеми ветрами обрыв. Внизу двумя стальными змеями извивалась железная дорога — может быть, даже та самая, по которой мы сюда приехали.
Баттон же тем временем придумывал все новые штуки для собственного (и, возможно, моего) увеселения.
— Смотри, как я могу! — и он пошел гордой рысью, как взрослый жеребец. И я подумала — интересно, каким он станет, когда вырастет? Какой будет его метка? Я одно могла сказать с точностью — что станет он высоконогим и стройным, а теперешняя нескладность и угловатость исчезнут, когда он распрощается с детством.
Я так глубоко задумалась о будущем, что на какой-то роковой миг потеряла связь с настоящим. Этого мига хватило на то, чтобы едва не случилось непоправимое.
Баттон, который только что беззаботно выкомаривал над самым обрывом, внезапно исчез из виду под собственный отчаянный вопль.
Я тут же кинулась на выручку и увидела, как жеребенок, отчаянно пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь передними копытами, целенаправленно съезжает вниз по склону.
— Помоги! Я падаю! Аааа! — вопил Баттон, все попытки которого затормозить свое скольжение ни к чему не приводили.
— Баттон! Как тебя угораздило только! — выкрикнула я, свешиваясь вниз с обрыва.
— Я поскользнулся! Аааа! Мамочка! — провыл он.
В этот момент склон содрогнулся от мощного гудка. Поезд! А Баттон по склону, покрытому мокрой прошлогодней и местами молодой травой и (преимущественно) глиной, скользкому, как ледяная горка, мог скатиться прямо ему под колеса!
Я бросилась вниз, плохо соображая, что делаю. Съехала по склону прямо на пятой точке, наплевав на грязь, до его уровня, ухватилась рукой за куст засохшей прошлогодней полыни и поймала-таки малыша за гриву.
А дальше — дальше время остановилось. Помню только его глаза, полные ужаса, которыми он на меня смотрел. Он что-то кричал, но за грохотом состава его не было слышно.
Наконец куст полыни все-таки не выдержал и обломился, и мы кубарем покатились вниз. Это путешествие завершилось у самой насыпи, но поезд уже ушел, оставив за собой отчетливо различимый запах угля.
Я отчаянно разревелась, гладя и прижимая к себе грязного, как поросенок, Баттона. Он весь — от копыт до ушей — был в глине, и я тоже вся была в глине, но мне было наплевать.
— Я грязный, — неуверенно произнес Баттон, прижимая уши, очевидно, в ожидании нагоняя. Ну что же, он его получит, только не за то, за что думает…
— Мне все равно, дуралей! — завопила я сквозь слезы, довольно чувствительно дернув его за гриву. — Ты же мог под поезд угодить! Теперь я на тебя ошейник надену! С поводком, чтобы не смел убегать далеко! Почему ты никогда не слушаешься! Домой сейчас же!
Дома я запихнула его в ванну с горячей водой, отмокать, — против обыкновения он даже не пискнул в знак протеста — видимо, так был напуган моей вспышкой, — а сама заварила себе успокаивающего чая с мелиссой и ромашкой: сердце до сих пор бухало, как сумасшедшее, и хотело выпрыгнуть из груди.
Я отмыла его от глины — молча, яростно орудуя мочалкой, так что он кряхтел от боли, но помалкивал, испуганно на меня косясь. Так же молча вытерла его, молча накормила обедом, потом ужином… молча дала обычный вечерний стакан теплого молока перед сном. И молча отправилась в постель.
Легла, пытаясь выбросить из памяти случившееся, но тщетно: картина произошедшего так и стояла перед глазами. Как много надежд возлагалось на этот день, и что в итоге?
Раздался звук знакомой поступи, приглушенной вязаными "носками", который замер перед дверью в комнату. Баттон неуверенно помялся на пороге, потом все же осторожно вошел.
— Прости меня, — произнес его надтреснутый голосок. — Я вел себя, как... последний кретин.
В темноте я не видела его мордочки, но знала, что вид у него сейчас самый что ни на есть скорбный.
Бедняга, подумала я. Я ведь знаю, как он боится темноты, и все равно бросила его одного в пустой соседней комнате.
— Ох, ладно уж, — проворчала я и похлопала ладонью по одеялу. — Залезай и ложись.
Он осторожно влез на кровать, стараясь не наступать на меня (пару раз все же наступил), и улегся, свернувшись в клубок.
Я вслепую протянула руку и коснулась его гривы. Баттон словно окаменел у меня под рукой – ну и правильно, кто ее знает – вдруг опять за гриву будет дергать? — и я ужаснулась: до чего же я запугала бедняжку, раз он ведет себя подобным образом?
— Иди сюда, горе луковое, — буркнула я. Помедлила и добавила:
— Я больше не сержусь.
Баттон, очевидно, не сразу понял, что прощен, а когда понял, то вихрем накинулся на меня.
— Ура! Ура! — выкрикивал он. — Правда-правда не сердишься?
— Правда-правда, — подтвердила я. — Тихо, ночь на дворе. Соседей разбудим.
Я села в постели, и Баттон тут же устроился у меня на коленях.
— Подумай сам, что было бы, если бы ты попал под поезд, — заговорила я.
— А что было бы? — рассеянно отозвался жеребенок.
— Ты бы погиб, а я бы этого не пережила, — призналась я честно.
— Ты что, и правда так меня любишь? — недоверчиво переспросил Баттон.
— Как видишь, — фыркнула я — не хуже него самого. — А почему бы мне тебя не любить?
— Ну, я же свалился тебе на голову, слишком много болтаю, доставляю тебе неудобства… — принялся обстоятельно перечислять он.
— Хватит. Больше ни слова. Ты, видимо, еще слишком мал, чтобы понять, — вздохнула я. Подобная самокритичность со стороны Баттона была для меня в диковинку, и в то же время я слишком устала, чтобы ему возражать.
В темноте видно было плохо, но мне отчетливо представилось, как Баттон знакомым движением встряхнул гривой.
— Я НЕ маленький. И я все понимаю. — Он помолчал и добавил:
— Я тоже очень тебя люблю.
Я зарылась лицом в густую челку Баттона, которая все еще пахла шампунем. И что это я так раскисла? Ведь, помимо этого досадного происшествия, случилось много хорошего.
В памяти тут же замелькали яркие, как цифровые фотографии, картинки минувшего дня. Вот Баттон выбирается из тачки и замирает, потрясенный открывшейся перед ним картиной; вот мы бегаем наперегонки; вот он побеждает в новой игре (кстати, не забыть, что я должна ему обещанный приз…)...
“Ищи во всем положительные стороны...” — вспомнился мне бабушкин совет.
Даже в неудачном завершении прогулки, которое все еще грозно маячило где-то на задворках моей памяти, можно было усмотреть кое-что хорошее. Прежде всего — казалось, что только сейчас я поняла, насколько Баттон на самом деле мне дорог. Кроме того… все ведь завершилось благополучно!
Да, несмотря ни на что, день все же несомненно удался.