Фоллаут: Эквестрия. Обречённые

Глава 3. За стеной

Под копытами хлюпала стоячая вода, в зловонных лужицах копошились тела каких-то многоногих полупрозрачных тварей. Справа сопел жеребёнок-земнопони Дик Ричардс и его старшая сестра Сатти, слева бесшумно как тень скользил Хонк Филби по прозвищу «Сталкер», самый опытный ходок и предводитель команды. Типпи, единственный единорог в группе, шла чуть впереди, засветив над головой млечную сияющую сферу. В её лучах древний подземный ход казался нереальным до жути. Кирпичный сводчатый потолок, поросший щетиной крошечных сталактитов, потрескавшиеся, местами обвалившиеся стены, груды рыхлой земли под ногами. Бррр. До чего же мрачное место. Напоминает подводную пещеру острова Фарнанга, куда однажды Типпи завело неуёмное любопытство. Настоящий лабиринт, из которого она едва успела выбраться буквально на последних глотках воздуха, оставшихся в баллонах «акватона». В этом подземелье не было проблем с дыханием, зато легко можно было погибнуть под обвалом, ведь древним проходом не пользовались уже несколько столетий.

— Гаси свет, — резко приказал Хонк. — Пришли.

Типпи кивнула, и млечная сфера погасла.
— Мне страшно, Дик! — тут же заныла Сатти. — Я боюсь!
— Заткнись, — рыкнул на девчонку Филби. — Подставить всех хочешь?

Он сделал несколько уверенных шагов вперёд и потянул зубами какую-то рукоять. Послышался тихий визг, отворилась небольшая круглая дверь, и в темноту подземного хода хлынули призрачные лучи полной луны.
— Все помнят, что надо делать? — сурово спросил Сталкер. — Собираемся тут через пять часов. Если кто попадётся в копыта патрулю, пусть держит язык за зубами, иначе потом найду и кол в глотку забью. Придумывайте что хотите, но нас не выдавайте. Ясно?
— Ясно, ясно, — зашептали жеребята.
— Всё, разбегаемся. — Хонк, взмахнув хвостом, растворился в темноте. Типпи немного поколебалась и последовала его примеру. До Тутовой улицы отсюда не так уж и далеко, но вокруг полно патрулей, так что следует держать ушки на макушке…

Первые дни оккупанты себя практически никак не проявляли, и попрятавшиеся по домам пони, постепенно осмелев, стали выходить на улицы. Вновь открылись магазины и лавки, вновь по узким рельсам побежали разноцветные вагончики трамваев, вновь приветливо закачали головами похожие на жирафов портовые краны. Зебры объявили амнистию всем ополченцам, потребовав взамен лишь сдать оставшееся на копытах винтовки. Не ограничившись этими мерами, военный комендант объявил награду в пять тысяч бит тому, кто донесёт на прячущих оружие соседей. В разных районах города прозвучало несколько взрывов – то группы анархистов пытались бороться с захватчиками, но урон в первую очередь понесли простые горожане – на одного убитого легионера приходилось не меньше пяти штатских. Постепенно теракты прекратились. То ли эффективно сработали дознаватели из Палаты Истины, то ли анархисты сами поняли бесполезность своих действий и на время притихли. Чиновники городской администрации остались сидеть на своих местах, даже мэр остался прежним. Отец говорил, что сейчас зебрикане слишком заняты наступлением и потому не хотят ворошить муравейник раньше времени. К чему проблемы в тылу в столь ответственный момент? Похоже, его предположения были близки к истине. Порт оказался переполнен стоящими под разгрузкой кораблями; эшелоны, набитые вновь прибывшими войсками и амуницией, один за другим уходили по перешейку в сторону фронта. Газеты перестали выходить, по радио бесконечно гремели военные марши, жители терялись в догадках о том, что происходит за пределами городской черты. Немногие оставшиеся в городе пегасы утверждали, что полосатые оккупировали большую часть южных провинций страны пони. И хотя их наступление постепенно выдыхается, шансов на победу у Эквестрии, похоже, практически не осталось.
Во многом блистательный успех имперцев стал возможен благодаря своевременному захвату Эпплсид. Огромный порт с развитой инфраструктурой позволил полосатым в кратчайший срок перебросить на фронт достаточно войск, сумевших рассеять плохо организованные табуны эквестрийских ополченцев. Для штурма города зебры использовали свой самый опытный, Восьмой «Каменный» легион, так что у бедняг, защищавших перешеек, не было ни единого шанса на победу.

День шёл за днём. Горожане привыкли к новым условиям жизни и перестали вздрагивать всякий раз, почувствовав на себе внимательный взгляд зебриканского патрульного. Казалось, ничего не изменилось, только флаги на ратуше поменяли расцветку да улицы запрудили прохожие, облачённые в чёрно-белую форму. Легионерам под страхом смертной казни запрещалось каким либо образом обижать мирное население. За порядком строго следили сотрудники военной полиции, и после нескольких показательных казней случаи насилия или грабежей практически прекратились.

Именно в один из таких «мирных» вечеров Типпи осталась одна. Позже, уже став взрослой, она с некоторой долей цинизма думала, что её родители словно специально соревновались в викторине «самая нелепая смерть года». Печально, но первое место в состязании несомненно занял отец, с большим, прямо таки чудовищным отрывом.
С первых дней оккупации в городе был введён режим комендантского часа. После девяти часов вечера все пони должны были сидеть по домам и не высовывать носы на улицу. Легионерам разрешалось стрелять на поражение, если нарушитель казался им хоть каплю подозрительным. Неизвестно, что именно заподозрил полосатый патрульный, увидев поздней ночью одинокого прохожего, идущего посередине улицы. Жан Дегару частенько задерживался в университете допоздна, особенно в дни проведения экспериментов. В такие часы он становился рассеян сверх всякой меры, забывая буквально обо всём. К примеру, о том, что город уже не принадлежит Эквестрии, а на улице действует режим комендантского часа…

Университет организовал похороны, а также выплатил Типпи пособие в размере двух окладов. И это всё. Основные деньги семьи лежали в сейфах кантерлотских банков, а значит, были недоступны. Того, что имелось на копытах, едва могло хватить на три-четыре месяца экономной жизни – цены непрерывно росли, сжирая все накопления. Требовалось найти работу, но кому нужна пятнадцатилетняя единорожка без профессии? Все её специфические знания и умения были абсолютно бесполезны в большом городе. Типпи стала уже подумывать о бегстве из Эпплсид в трюме иностранного корабля, но неожиданно мирному сосуществованию пони и оккупантов пришёл конец.
Страшный взрыв, казалось, потряс город от основания до кончиков шпилей. Выбежавшие на улицу любопытные сразу увидели чёрный столб дыма, поднимающийся над портом. Очень скоро стало известно, что взлетел на воздух пароход, доверху набитый боеприпасами. Случайностью тут и не пахло, корабль уничтожила группа диверсантов. Похоже, до кантерлотских стратегов наконец дошло, что исправно работающий порт – нож в сердце Эквестрии, и они всеми силами попытались изменить ситуацию.

Несколько дней спустя вспыхнули стоящие особняком топливные танки. Горящий мазут растёкся по окрестностям и поджёг горы складированного неподалёку антрацита. Город накрыл тяжёлый, удушливый полог чёрного дыма, белые стены домов потемнели от жирной копоти. Поговаривали, что топливо подожгли Вондерболты, сумевшие бесшумно проникнуть в гавань под покровом ночи.

Две неудачи подряд, естественно, не могли пройти без последствий. В городе ввели режим высшего противодействия. Увеличилось количество патрулей, начались облавы, во время которых всех попавших под горячее копыто поняш хватали и волокли в переполненные подвалы Палаты Истины, где угрюмые дознаватели с красными от недосыпа глазами вели непрерывные допросы. Оказались выявлены несколько ячеек сопротивления и разоблачены две диверсионные группы, прибывшие из-за линии фронта. Спешно сооружённая на Приморской площади виселица обзавелась первыми постояльцами. В одну из таких облав попала и Типпи. Единорожка провела в застенке целую неделю, её несколько раз допрашивали, угрожали, били. В конце концов, не найдя, к чему придраться, её выпустили на свободу, оставив в душе комок липкого, звериного страха.

Экстренные меры, в целом, не принесли нужного результата, и тогда было принято решение убрать всех лишних пони с улиц города, заперев в специальном загоне. Для этих целей как нельзя лучше подходил Старый город, расположенный на возвышенности и окружённый кольцом прочных каменных стен. Зебрам оставалось лишь затянуть колючей проволокой проблемные места и разместить на башнях посты охраны.

В первый день осени о создании гетто или крааля было объявлено официально, а спустя ещё два дня легионеры начали тотальную зачистку. Типпи повезло, она оказалась в первой волне переселенцев, а потому успела получить в качестве жилища пусть и крохотную, но зато отдельную каморку без окна на последнем этаже трёхэтажного дома.

Стиснутый кольцом стен Старый город был застроен древними зданиями, возведёнными триста-четыреста лет назад. До войны на первых этажах размещались сувенирные лавки, обслуживающие туристов, а выше селились экономные студенты университета или представители богемы. Водопровод и канализация отсутствовали, даже электричество было проведено далеко не во все дома. И вот в этот милый, но не слишком пригодный для жизни район оккупанты запихнули большую часть обитателей Эпплсид. Пони, ютившиеся по нескольку семей в одной комнате, считали себя счастливчиками, так как многие не имели даже этого. Неудачники селились на лестничных площадках, в подвалах и просто на улице под временными навесами или в старых армейских палатках. У фонтанов и колонок толпились очереди за водой, а газетные байки про «груды нечистот на тротуарах» наконец получили достойное визуальное воплощение.

Разумеется, остальной город и порт не могли функционировать без рабочих, потому все необходимые специалисты получили пропуска, позволяющие покидать гетто. Каждое утро толпы поняш проходили сквозь КПП на воротах и каждый вечер возвращались обратно – ночевать в городе им запрещалось. Те же, кто не имел нужную оккупантам специальность, были вынуждены выживать самостоятельно. Особенно тяжело приходилось одиноким старикам и осиротевшим жеребятам – лишённые поддержки, они по сути были обречены на голодную смерть.

Покидая дом на Тутовой улице, единорожка успела взять с собой деньги и кой-какие ценные вещи, которых должно было хватить на первое время. Ей, как и большинству пони, почему-то казалось, что кошмар не может продолжаться слишком долго. Пройдёт два, от силы три месяца, и все они вновь вернутся к родным очагам. Глупо, конечно, но надежда, как известно, умирает последней.

Однажды днём Типпи неторопливо шагала по пустынному и невероятно унылому Солнечному переулку. Он и в мирное время не блистал особой чистотой, а уж сейчас, когда из гетто практически перестали вывозить мусор, и вовсе превратился в смрадную клоаку. Как там писали журналисты? «Горы отбросов»? Взять бы сейчас этих горе-писак за холёные хвосты и ткнуть мордами в разлагающиеся кучи, чтоб больше не строчили в своих подтирочных газетёнках всякую мерзость.

Единорожка вздохнула, крепче сжала зубами ручку корзинки с овощами, купленными на обед, и прибавила шаг, сильно жалея, что решила срезать путь, свернув сюда. Лучше уж пройти лишних полторы сотни метров по Лунному бульвару, любуясь на аккуратные пеньки свежеспиленных буков (все деревья внутри крааля пустили на дрова в первые недели после переселения), чем прокладывать дорогу сквозь груды нечистот. Внезапно справа раздался слабый шорох, затем короткий всхлип, и Типпи неожиданно поняла, что куча мусора, лежащая возле стены рядом с большой лужей, на самом деле пони. Невероятно грязная, худая, со спутанной гривой и хвостом, но несомненно живая. Она уставилась на единорожку огромными, воспалёнными глазами, и что-то неразборчиво прошептала.
В первый миг Типпи охватило чувство брезгливости и отвращения. Она знала, что некоторые пони, прося милостыню, сознательно пачкают себя, чтобы вызвать жалость у прохожих. Такой подход казался ей низким и подлым, абсолютно не заслуживающим сочувствия. Но приглядевшись внимательнее, кобылка увидела, что никаким притворством тут и не пахнет, нищенка действительно находилась в беде. Страшной беде. Вместо передних ног у несчастной была лишь пара коротких обрубков, криво перевязанных заскорузлыми тряпками.

— Рог Луны мне в печень! — потрясённо выдохнула Типпи. — Какой ужас!
За первым страшным открытием последовало второе. В изуродованной, облезлой и тощей, как скелет, калеке она с ужасом узнала Сирил Хук. Блистательная красавица, модница, щеголявшая платьями от ведущих столичных кутюрье, «золотой колокольчик Юга», лежала сейчас перед ней – жалкая, без передних ног, с потухшим, полубезумным взглядом.

— Нет! — выдохнула единорожка, — Сирил… Как же так?!
Хук вздрогнула, словно от удара, и поспешно опустила голову. Её худые, обтянутые пергаментной кожей плечи затряслись.
— Я узнала тебя, — давясь слезами, прошептала она. — Ты Типпи. Типпи Дегару… Мне очень жаль. Прости… Прости за всё.
— Да что ты такое говоришь? Тебе не за что просить у меня прощения.
— Но там, в школе…
— Забудь о школьных глупостях. Забудь и закопай. Сейчас они не стоят и выеденной дыни. Милосердное сердце Луны, как же тебе досталось… На, возьми, поешь, ты, наверное, голодна…
Она поставила перед землепони корзинку, и та яростно вцепилась зубами в лежащее сверху красное спелое яблоко. Несколько минут не было слышно ничего, кроме лязга и хруста, затем корзинка опустела.
— Спасибо, — сказала Сирил и, не сдержавшись, громко рыгнула. — Я уже почти забыла вкус настоящих яблок и морковки. Объедки и огрызки не так вкусны, хотя и к ним можно привыкнуть…
— Расскажи о том, что произошло.
Хук поморщилась и, отвернув мордочку, принялась пить мутную воду из лужи. Единорожка терпеливо ждала.
— Зачем тебе это знать? — буркнула, наконец, земнопони, слизывая капли с худых потрескавшихся губ.
— Потому что я хочу помочь своей школьной подруге Сирил!
— Сирил? Она умерла два месяца назад! Остался только вонючий обрубок, который всё никак не может сдохнуть.
— Не говори так! Просто расскажи, тебе сразу станет легче.
— Легче? Глупости. Стать может только хуже.
— Ты не права, поверь.
Сирил тяжело вздохнула, потом в упор посмотрела на единорожку.
— Спасибо за еду и добрые слова. Веришь, ты первая за два месяца, кто не отвернулся, не перешагнул, брезгливо поджимая губы, кто… — тут её плечи затряслись и она вновь разревелась.
Типпи села рядом и крепко прижалась к худому, как скелет, телу.
— Не надо об меня пачкаться, — пробормотала свозь слёзы Сирил, — в гриве полно насекомых…
— Плевать. Давай, рассказывай. Наверное, что-то плохое случилось с твоими родителями, да?
— С родителями? С родителями! — голос землепони сорвался на крик.
— Да. Ты, наверное, потерялась…
— Не говори ерунды! Их просто нет!
— Ох, прости, я не знала, что они погибли…
— Очень надеюсь, что эти твари сдохли! Что их корабль налетел на мину и затонул к Дискордовым потрохам!
— Не понимаю…
— А что тут понимать?! Они меня бросили, Типпи! Понимаешь? Бросили!
Единорожка скрипнула зубами и ещё сильнее обняла подругу, а та, рыдая и захлёбываясь словами, быстро принялась рассказывать:
— Когда зебры вошли в город, я как раз была на занятиях по пению. Прибежала домой, а там кавардак, слуги сбежали, прихватив всё ценное, родителей нет, а на столе записка. Типа: «Дорогая доченька, нам удалось найти два билета на корабль, и потому мы уплыли, но обязательно вернёмся за тобой, как только сможем. Будь самостоятельной, поливай цветы, следи за домом и не гуляй на улице слишком долго. Целуем, папа с мамой». Снаружи легионеры маршируют, кругом стреляют, а они «поливай цветы». Впрочем, «следи за домом» тоже мудрый совет. Папочкин особняк приглянулся какому-то полосатому вояке, они двери вынесли и внутрь зашли. Я едва успела сбежать через чёрный ход. Сейчас думаю, что напрасно. Стала бы любовницей зебриканского кентуриона, ни забот, ни хлопот. Всяко лучше, чем по дерьму на брюхе ползать…

Сирил судорожно втянула воздух сквозь сжатые зубы и резко тряхнула гривой. Во все стороны полетели клочки мусора и частички засохшей грязи. Типпи торопливо достала из сумки частый гребень и попыталась хоть немного расчесать спутанные пряди, но без толку. Хук поморщилась и сказала, что расчёска тут не поможет, нужны хорошие ножницы, и лучше всего по металлу.
— А как ты, ну…
— Лишилась передних ног? Как последняя дура. Носилась в дикой панике по городу, задравши хвост. Рыдала. Истерила. И тут бабах! Какие-то умники подорвали тележку с корнбургерами. Типа «сдохните, проклятые оккупанты». Только вот ни одного полосатого даже не поцарапало, зато прохожих полегло изрядно. Очнулась уже в госпитале, на койке… с забинтованными обрубками поверх одеяла. Слышала, медсёстры говорили, что ноги можно было спасти, но хирург сильно торопился и потому не стал тратить время. Взял пилу, вжиг-вжиг, тащите следующего!

Тут Сирил вновь затрясло, а Типпи почувствовала тошноту. Уж лучше смерть, чем такое…
— Короче, продержали в палате несколько дней, а как узнали, что родственников и дома у меня нет, то не стали особо церемонится. Погрузили на тележку, отвезли подальше и вывалили на улицу, как кучу навоза. Давай, мол, Сирил Хук, наслаждайся жизнью.
— Подонки, — прошептала Типпи.
— Не больше чем остальные.
— Но хоть кто-то за тобой ухаживает? У тебя есть дом?
— Дом? Конечно есть. Оглянись вокруг – вот моё жилище. Из брусчатки вышла великолепная постель. Жестковата, конечно, зато бельё менять не нужно. В лужах полно воды, а если хорошенько порыться в мусорных кучах…
— Погоди, ты что, всё это время живёшь на улице? Одна? И никто тебе не помогает?
— А кому я нужна? Безногая калека, ползающая, словно червяк? О, иногда мимо проходят мои друзья и знакомые. Раньше отводили глаза, а теперь даже стесняться перестали. Помнишь Тима Ларсена? Капитана гимназической команды по хуфсболу?
— Того здоровяка, что за тобой всё время шлялся?
— Ага. Хвостом дорогу подметал, под окнами серенады пел. Обещал целовать песок, по которому ступали мои изящные копытца. Видимо, только они ему во мне и нравились.
— Думаешь?
— Уверена. В первый раз увидев меня без них, он аж с мордочки спал. Бросил в кружку монету в пять битс и убежал как ошпаренный. Теперь всякий раз, как видит, делает физиономию кирпичом и мимо проходит.
— А деньги…
— Нет, больше не бросает. Наверное, решил, что пяти монет мне до конца жизни хватит, раз уж я стала короче на две ноги.
Сирил глухо засмеялась. Нехороший это был смех, больше похожий на истерику. Типпи тряхнула чёлкой и решительно поднялась.
— Вот что, — твёрдо сказала она. — Я этого так не оставлю. Тебе нужна помощь!
— Зачем? — прошептала земнопони. — Никчёмный обрубок…
— Хватит. Всё будет хорошо, обещаю.

С этими словами единорожка решительно помчалась искать транспорт. Внутри гетто имелось немало пони, промышлявших извозом, вот только услугами их мало кто пользовался, ибо все экономили деньги. Вот почему Типпи удалось довольно быстро найти жеребца, согласившегося перевезти невероятно грязную пассажирку, шкурка которой кишила кровососами. Когда они вернулись в Солнечный переулок, Сирил уже успела уснуть, свернувшись клубочком, переваривая сытный обед. Единорожка подняла её телекинезом, уложила в повозку и отправилась к Старым баням. В Южном квартале, где из склона холма било несколько горячих серных источников, в незапамятные времена были построены общественные бани, после создания гетто пользовавшиеся повышенной популярностью. Типпи пришлось потратить немало денег, чтобы оплатить аренду отдельной кабинки, а так же услуги банщика и парикмахера.

Тело Сирил находилось в ужасном состоянии. Вынужденная постоянно ползать на боку, отталкиваясь от земли задними ногами и передними обрубками, она содрала всю шерсть, а кожа стала походить на одну большую мозоль. Гриву и хвост пришлось остричь под корень, не оставив ни единого волоска.
Работа длилась несколько часов. Вечером бедную земнопони погрузили на тележку, и Типпи смогла наконец увезти её к себе в каморку. Всё время, пока продолжались процедуры, Сирил подавленно молчала и только ночью, лёжа на мягкой чистой постели, тихо произнесла, задумчиво глядя в потолок:

— Странно всё это. Пони, клявшиеся в вечной любви и дружбе, предали, как один. Вытерли копыта о мою шкурку и побежали по своим делам. А ты, у которой было больше всего причин для ненависти, не колеблясь кинулась помогать. Почему?
— Не забивай голову всякими глупостями, — буркнула Типпи, страшно умотавшаяся за день и мечтающая сейчас о тёплой кровати. — Посмотрим, что будет завтра.

На следующий день единорожка отправилась к знакомому столяру, и тот, осмотрев культи, соорудил пару примитивных деревянных протезов – тяжёлых, неудобных, но позволяющих ходить. Сирил была в полном восторге. Да, ей было больно, да, передвигалась она чуть быстрее черепахи. Но она ХОДИЛА. Не ползала, полируя брусчатку собственной шкуркой, а ходила. Сама. Без посторонней помощи. Типпи радовалась вместе с подругой, но её терзали невесёлые мысли. Хлопоты по спасению земнопони прикончили и без того скромные запасы денег. Следовало как можно скорее что-то придумать.

Из подслушанных разговоров единорожка знала, что в гетто имеется несколько групп молодых пони, в первую очередь подростков и жеребят, которые на свой страх и риск выходят по ночам за кольцо стен и промышляют в городе. Старшие – потрошат оставленные жителями квартиры, вынося всё мало-мальски ценное, продавая награбленное на стихийном рынке в порту; малышня же роется в мусорных баках и на свалках, выискивая съедобные объедки. Типпи решила, что ей имеет смысл присоединиться к одному из таких отрядов. Потратив пару дней на поиски, она вышла на подростка по кличке Сталкер, возглавлявшего небольшую шайку юных мародёров. Тот не слишком обрадовался появлению настырной новенькой, но всё же согласился взять её в очередной набег.
Несколько раз сходив в город в их компании, единорожка решила, что безопаснее будет действовать в одиночку – чем больше хвостов в отряде, тем выше шанс провала. Потому, выяснив и запомнив месторасположение основных лазеек, она, сказав «прощай» Хенку Филби и его соплякам, занялась сольной карьерой. Первым самостоятельным «делом» стал налёт на собственный дом. Особняк Дегару всё это время стоял пустым. Двери и окна опечатаны, но единорожка знала, где находится закрытый за ненадобностью люк угольного погреба, так что проникнуть внутрь оказалось легко. Несколько ночей подряд она выносила одежду и постельное бельё для себя и Сирил, книги, лекарства, косметику и прочие необходимые для жизни вещи. Затем принялась продавать ненужное барахло перекупщикам и иностранным морякам, наводнившим порт. Дважды попадалась патрулю, но всякий раз ей удавалось уболтать легионеров, не слишком расположенных воевать с сопляками.

А Сирил в то же самое время всё сильнее погружалась в пучину жестокой депрессии. Эйфория, вызванная возвращением к нормальной жизни, прошла, и теперь землепони мучилась от осознания собственной бесполезности.
— Я сижу здесь, жру и сплю, в то время как ты каждую ночь рискуешь головой, — жаловалась она. — Какой с меня толк?!

Все попытки найти работу в переполненном гетто были обречены на провал. Никто не хотел брать едва переставляющую деревянные «ноги» калеку, когда имелось достаточно здоровых, готовых на всё кандидатов. Целыми днями Сирил без толку ковыляла по улицам, набивая на культях кровавые мозоли, и эти неудачи буквально сводили кобылку с ума. Но однажды ей повезло. Выйдя, как обычно, из дома, она принялась крутить головой по сторонам, печально размышляя, куда бы пойти на этот раз, как вдруг услышала знакомую музыку. Кто-то весьма умело наигрывал мелодию её любимой песни, которой раньше она открывала собственные выступления во время концертов. Повернув за угол, Сирил увидела двух уличных музыкантов – молодых единорогов. Один старательно перепиливал смычком скрипку, другой держал в телекинетическом поле изящную арфу. Крохотная кобылка с шапкой в зубах скользила среди прохожих, собирая монетки. Землепони остановилась рядом, тяжело привалилась плечом к фонарному столбу и неожиданно для самой себя запела. Первые несколько куплетов голос звучал надтреснуто и хрипло, но затем «золотой колокольчик Юга» зазвенел в полную силу, перекрывая шум и гомон переполненной улицы. Прохожие стали останавливаться, подходить ближе. Видя их интерес, музыканты удвоили усилия, и серебряный ручеёк мелких монеток буквально потёк в потёртую шляпу.

Сирил вернулась вечером, едва переставляя ноги, и с торжествующим видом высыпала кучку монет на одеяло отдыхающей после очередного ночного похода Типпи. Затем повела плечами и скинула на пол корзину, набитую крупной, почти не гнилой картошкой.

— Рог Селестии мне в ухо! — воскликнула потрясённая единорожка. — Ты что, ограбила банк?
— Почти, — засмеялась землепони, радуясь произведённому эффекту, затем, волнуясь и перескакивая с пятого на десятое, поведала о своих сегодняшних похождениях.
— Завтра мы снова встретимся и пойдём играть на площадь перед Старой ратушей, — возбуждённо тараторила она, блестя сияющими глазами. — Даже не думала, что в этом проклятом городе кого-то ещё интересуют песни.
— Полагаю, даже сильнее, чем ты можешь представить, — улыбнулась Типпи. — Когда кругом творится хаос и разрушение, музыка остаётся последним символом надежды.

С тех пор Сирил больше не хандрила. Первое время импровизированный оркестрик выступал на улицах и площадях гетто. Затем владелец небольшого ресторана предложил им постоянную работу. О «золотом колокольчике» вновь заговорили, и всё больше желающих стало приходить послушать выступление «несравненной мисс Хук».
А жить становилось всё труднее. В городе сменился комендант, благородных горцев Восьмого легиона отправили на фронт, их место заняли «Чёрные псы» – жестокие, не знающие пощады охранники, набираемые из надсмотрщиков и тюремной стражи. Усилили наказание за мародёрство. В один из пасмурных дней на виселице Приморской площади вздёрнули всю шайку Сталкера, включая маленьких жеребят. Воровать стало смертельно опасно, и Типпи начала подумывать о смене деятельности, тем более что нетронутых пустых домов в городе почти не осталось.

Новая работа нашлась неожиданно быстро. Как-то раз, бесцельно шатаясь по порту, единорожка остановилась около трёх земнопони, которые с потерянным видом стояли над потрёпанным акватоном.
— Да говорю же тебе, что шланг пережало, — горячился самый молодой из них, в нетерпении стуча копытом.
— А я говорю, что вентиль заклинило, — возражал второй.
— Шланг, вентиль, определяйтесь уж скорее, — раздражённо процедил третий и громко шмыгнул сопливым носом. — Если мы до конца смены его не починим, бригадир нам хвосты оторвёт.
— И без тебя знаем, самый умный нашёлся!
— Ну вы и лопухи, — не выдержав, вступила в разговор Типпи. — Копытом клянусь, что засорился клапан редуктора. Это какая модель? «Зелёный змей – 28Е»? Хех, откуда вы только откопали такую рухлядь? У них всегда в первую очередь редукторы летели, потому и сняли с производства…
Она подошла ближе и, засветив рог магией, вытянула из сумки с инструментами плоскую отвёртку.
— Смотрите и учитесь!

Десять минут спустя акватон начал подавать признаки жизни. Уязвлённые водолазы изумлённо молчали.
— Откуда ты знаешь, как его чинить? — наконец спросил первый.
— Да я научилась ими пользоваться раньше, чем в первый раз сказала «мама».

Потрясённые волшебными познаниями Типпи, парни отвели её к бригадиру. Тот осмотрел единорожку с ног до головы и презрительно сплюнул.
— Хочешь сказать, что разбираешься в акватонах? — наконец поинтересовался он.
— И разбираюсь, и плаваю. Незадолго до начала войны получила третий разряд.
— Какой? Третий? Ну ты и лгунья! — он покачал головой, затем кивнул на стоящий рядом аппарат. — Слабо доказать? Надень и нырни, а мы посмотрим.

Типпи подошла и постучала копытом сначала по одному баллону, потом по второму.
— Чтобы нырять, — проникновенно сообщила она, — их надо сперва заправить.
Бригадир пожевал губами.
— Похоже, ты и правда немного сечёшь в этом деле. Если докажешь, что у тебя третий разряд, отведу к начальнику, нам ныряльщики край как нужны.
— Могу корочку принести. Этого хватит?
— Тащи.

Той же ночью Типпи, проникнув в дом, добыла все необходимые документы. Бригадир отвёл её к начальнику водолазного отряда, и тот, после короткого собеседования и устроенной кобылкой демонстрацией собственных навыков, принял её на работу, пообещав хорошую зарплату, а главное – пропуск, позволяющий свободно покидать гетто. Порт был забит повреждёнными в боях военными и транспортными кораблями, ремонтники буквально разрывались на части, пытаясь объять необъятное, водолазов катастрофически не хватало. Потому всем было наплевать на юный возраст единорожки, раз она могла качественно и умело выполнять свои обязанности. Ежедневно Типпи возвращалась домой, едва переставляя ноги, шёрстка потускнела и воняла от постоянного бултыхания в грязной воде, даже серные бани не спасали. С другой стороны, у нее наконец-то появилась стабильная, высокооплачиваемая работа.

В один из вечеров, когда она, с блаженным стоном повалившись на кровать, бездумно разглядывала стену, лениво пытаясь придумать, чем бы заняться перед сном, к ней подошла чем-то страшно расстроенная Сирил. Последние несколько дней землепони ходила сама не своя, но Типпи слишком выкладывалась в порту, чтобы донимать подругу расспросами.

— Послушай, нам надо серьёзно поговорить, — запинаясь, словно нерадивая школьница у доски, начала она.
Единорожка посмотрела на неё и честно попыталась придать своему взгляду заинтересованное выражение.
— Ммм?
— Короче, мне предложили… Меня пригласили… Э… выступать… — тут земнопони стушевалась и замолчала.
— Выступать? Но это же замечательно! И где?
— В городе… Я имею в виду настоящий город, а не гетто – недавно открылся офицерский клуб. Для высокопоставленных полосатиков. Ресторан, бордель… — тут Сирил густо покраснела, — игорный зал, по-ихнему «кхазино», и прочее в том же духе. Нам с ребятами предложили там работать и жить. Постоянно. Мне даже выделят комнату и личную служанку, представляешь?
— Представляю, — кивнула Типпи и почувствовала, как сердце сжалось от боли.
— Служанка… Да Дискорд с ней, со служанкой! — чуть не плача, прокричала Сирил. — Главное, что меня осмотрят врачи, назначат курс лечения и… закажут протезы. Настоящие, а не эти колоды… — голос кобылки опустился до шёпота. — Танцевать, конечно, не смогу, но нормально ходить…
Она замолчала и уткнулась носом в плечо подруги.

— Так это же замечательно, — воскликнула единорожка. — Конечно соглашайся! Или ты боишься, что тебя запихнут в бордель?
— В бордель? — Сирил криво усмехнулась и тоскливо посмотрела куда-то в сторону. — После того, что со мной вытворяли всякие ублюдки, пока я, как червяк, ползала по улицам, никакой бордель… — она замолчала, губы её задрожали.
— Тогда что?
— Не хочу оставлять тебя одну. Ты спасла меня от смерти, вернула желание жить. Разве можно после этого…
— Прекрати, ты ничего мне не должна. У тебя появился реальный шанс спастись, и даже не думай от него отказываться! В гетто с каждым днём становится всё хуже и хуже, если со мной что-нибудь случится, ты не выживешь одна.
— Но пони станут называть меня предательницей…
— Какие пони, опомнись! Пока ты ползала по улицам и рылась в отбросах, им было наплевать на твои страдания. Надутые снобы просто брезгливо перешагивали через твоё тело, спеша по своим делам и даже не пытаясь помочь. Так какого сена сейчас интересоваться их мнением?!
— Да, но… всё равно стыдно распевать песенки перед врагами, когда те рвут на части мою страну.
— Думаешь, мне не стыдно? — тихо спросила Типпи. — Каждый день работать в порту, ремонтируя корабли, которые завтра, возможно, будут стрелять в пони. Но тогда проще покончить с собой.
— Значит, ты не станешь на меня сердиться? — жалобно, словно маленькая кобылка, спросила Сирил.
— Конечно, нет.
— Спасибо. Вот только… скорее всего, мы больше никогда не увидимся. Вряд ли меня выпустят обратно на улицу, а пони вход в клуб вообще строго запрещён…

Типпи судорожно вздохнула, прижалась щекой к щеке подруги и ничего не ответила. Они просидели, обнявшись, весь вечер и большую часть ночи, две юные, слишком рано повзрослевшие кобылки, беседуя так, как могут говорить только самые близкие друзья, знающие, что эта встреча последняя и впереди их ждёт лишь горечь вечного расставания.