Подземелья и драконы

Глава первая «Всё по плану»

* * *

Они играли.

Эпплблум не фанатела по настольным играм, но Динки была — само вдохновение. Как возьмёт зубами за шкирку, как затащит, а потом только и остаётся, что с глазами на пол-мордочки перебирать впечатления. Талант — великая штука, и её милая Динки следовала своему таланту: она больше всего на свете любила играть. А ещё она была единорожицей и училась волшебству, так что играла особенно клёво, из ничего создавая целые миры.

Всё мерцало, всё светилось в свете пляшущих огоньков. Призрачные парусники скользили по гостиной невеликого дома, поднимались мысы и набережные, границы неведомых стран. Ещё была карта — настоящая, которую они с Динки уже неделю как рисовали — а кроме карты фишки и схемы, многогранные кости, и динкино сокровище — очень приятный брюшку пушистый ковёр.

Посреди всего этого устроились герои. Их было четверо здесь, если считать бесполезного барда; или пятеро, если вспомнить того, кого-нельзя-называть. Хозяина Подземелий. Ужаснейшее чудовище, которое всегда играло за плохих. Но они его не боялись — дракончику с бросками не очень везло.

Четвёрке приключенцев —
Преград серьёзных нет!
С землёй ровняет города
Неистовый квартет!

Жуть какая навязчивая песенка, куплетов в ней было просто дофига. Они придумывали собственные, а потом орали их на крыше дома, прикрывшись динкиной «Тишиной». Ещё Динки Ду невидимостью владела, и делала такие клёвые иллюзии, которые были не просто тёплыми на ощупь, а могли и зарычать, и куснуть, и даже пламенем пыхнуть, от которого жгло брови, а всё тело обдавало как из открытой печи. Несомненно, их клуб приключенцев был самым клёвым на свете! И играли они так, что в конце партии Динки молила о пощаде, потирая пышущий жаром рог.

Тогда друзья расшаркивались, а Эпплблум оставалась; когда на час, а нередко и на всю ночь. Динки так мило тыкалась носиком, что даже самые важные дела могли подождать. А ещё случались те особенные дни, очень редкие, когда они оставались наедине. По-настоящему наедине.

Сегодня был тот самый, особенный день. Дверь захлопнулась, весёлые голоса затихли, и они остались вдвоём в пустом доме. Динки дула на рог, смешно сложив губы трубочкой, а за окном гостиной ухала полуночная сова.

— Динк, — тычок носом, — Динк-динк-динки-динки-ду! Взбодрись! Не очень больно?

— Неа.

Подруга широко улыбнулась, но Блум знала — лжёт. Она была изрядной врушей, эта лимонногривая единорожица. Как, впрочем, и она сама. Так что же делают хорошие вруши? Именно! Помогают друг другу. И Блум шагнула ближе, обняла, а потом от основания до кончика облизала рог.

— Ау!

— Нравится?

— Ооочень! Ещё!

О, да без проблем! Колючий, как искорками, а ещё жгущий нёбо и чуть шероховатый, динкин рог был просто замечательным; и Блум особенно любила гладить его от основания до кончика, вдоль спирального витка. Не то, чтобы это было особенно интересно, но что приятно подруге нравилось и ей самой. Эмпатия — так это называлось: в такие мгновения она сама ощущала себя маленькой единорожкой, чья улыбка становится всё шире, а точка сверлящей боли во лбу развеивается, превращаясь в мягкое тепло.

Динк отстранилась, теперь улыбаясь по настоящему: до ушек и ямочек на щеках.

— Тык, — Эпплблум коснулась носом носика.

— Тык!

Они поцеловались, сначала облизывая друг другу мордочки, а потом и толкаясь языками. Динки была ловкой, очень ловкой со своим языком, зато Блум по-земнопоньски сильнее. И вскоре подруга сдалась, только фыркая, когда язык касался нёба и самых дальних зубов. Ушки дрожали.

— Блумик, — Динки зашептала, отстранившись. — А у меня для тебя приключение готово. Особенное! И нет, в этот раз сбежать на середине я не позволю. Фигу тебе.

Часы курлыкнули полночь, с тихим скрипом щёлкнул замок. Эпплблум улыбнулась. Ибо почему бы не улыбнуться, если стукнуло четырнадцать, а первый подарок уже ждёт. И приготовила его любимая подруга. В смысле, любимая из любимых! По-особенному любимая, потому что храбрая и бестолковая. Настолько, что годом раньше точно так же затащила её в постель. А она и не против. Динки лучше копыта со скалкой — во столько раз лучше, что и не сосчитать.

— А теперь мы выбираем сложность испытания, — Динки Ду куснула за кончик уха. — И сегодня эта честь принадлежит тебе.

Действительно, великая честь. Обычно Динки была совершенно неуправляемой, что называется: «Не мешай творцу!»

— Плюс десяточка! — Эпплблум решилась.

— Оу, суровое испытание. Ты храбрец!

Ага, сегодня можно. В день рождения можно всё!

— А для меня плюс шестёрочка, — Динки вздохнула. — Маленькая я. Десятку не потяну.

Не такая уж маленькая. Динк была на пол-головы выше её, а по возрасту на год старше. И сильная, удивительно сильная для единорожки! Так толкнулась, что Блум в одно мгновение оказалась на ковре, копытами кверху, а весело улыбающаяся подруга уже тыкалась носом в шею и грудь.

— Сейчас мы тебя подготовим. Ты ни за что не вытянешь десятку без подготовки. Я говорю!

Эпплблум пискнула, когда магия коснулась крупа. Тёплая хватка прошлась по соскам, щели, основанию хвоста.

— Ты… «Тишину» не забыла? «Сигналку» на двери?!

— Обижаешь! От наших криков стены будут дрожать!

Фи, преувеличение! На самом деле они с подругой были очень-очень тихими. А ещё вежливыми, нежными, аккуратными. Могли так потыкаться носиками, что даже грива не собьётся. Но это в школе, в обычные дни. Сегодня всякое можно. И Блум с удовольствием куснула подругу за ухо: так сильно, что копыта задрожали, а через мгновение и голос прорезался — Динки принялась громко пищать.

— Иииии… Ййиифф!.. Ну держись!

Сияние рога, хватка магии. И Эпплблум ощутила, как бёдра широко разводит. Хвост отбросило, клитор мягко захватило, а потом влажное касание досталось анальному кольцу.

— Эй!

— Десяточка, Блум! Кто сказал, что будет просто? Или ты забываешь суть игры?

Неа, сути она не забывала. Самым клёвым в приключениях была неожиданность. Жуткое могло случиться, а могло и не случиться, как кубики выпадут. И её Динки здраво рассуждала, что нужно подготовиться ко всему. Она почистила их обеих магией, затем обильно и очень глубоко смазала. Оставалось последнее — волшебная подготовка, и тут от богатства выбора разбегались глаза.

— Хмм… — звёздочки скользнули по динкиному рогу, — Берём «Выносливость», без неё никуда. Теперь «Огнезащита», проверено, выдержит. «Крепкая шкурка» тоже не помешает. Ещё я «Эластичность» и «Крылышки» знаю. Красивые крылышки! Давай, их тебе?

— Ага.

Динки просопела носиком по груди. Живот, сосочки, щёлка, и даже ниже — она облизывала всё, но не проникая языком внутрь, а только возбуждая. Это было их правилом — до испытания нельзя. На самом деле это было только третье их испытание. Первое — с в во-от такими глазищами провалено в начале; второе, полегче, — на середине, когда до подхвостья дошло. А теперь их ждало третье, самое суровое. И нет, в этот раз пути назад отрезаны — они не собирались отступать.

Эпплблум любовалась мордочкой подруги. Из под чёлки поглядывали восторженные глаза.

* * *

Потом были стоны и тихие посапывания, лёгкие укусы в соски и особенно чувствительные места, и нежные, очень нежные ласки. Эпплблум старалась не уступить: она знала — Динк гораздо чувствительнее, но в этот раз единорожка держалась, когда она сама уже вертелась юлой. И наконец, та особенная дрожь охватила тело — время пришло.

— Ау-ау, стоп! — Эпплблум взвизгнула. — Я готова!

— Я тоже!

Тёплое облачко магии легло на щель, клитор слегка закололо. Ровно настолько, чтобы её трясло, трясло не переставая, аж до мути в глазах, но освобождение не наступало. Для последнего-то и служило испытание, где всё желанное нужно было заслужить.

— Начинаем! — единорожка воскликнула, стараясь отдышаться. Резко поднялась.

Рог осветился, тени и полутени забегали вокруг. Мгновение, и погасла лампа, второе, и шум ветра за окнами затих. Поднялся туман. Стены искажались, раздаваясь в стороны, так что вскоре Эпплблум уже видела не дощечки обивки, а высокие своды пещеры. Прохлада окутала взмокшую шерсть. Эпплблум не знала, дома ли она сейчас, или взаправду где-то в подземельях. Динки умела, Динки могла.

Единорожка исчезла из виду, но её голос — тот особенный, таинственный — принялся зачитывать кредо:

— Буки была хитрющей мышепони, а ещё изрядной жадиной. Она знала, что все сокровища мира должны принадлежать ей. Она не была злюкой, и не обижалась, когда у других есть монетка-другая, но купающихся в золоте чудовищ терпеть не могла. Когда один дракон, юный и жутко самонадеянный, поселился неподалёку, она решила: «Всё твоё — будет моим!»

Эпплблум затаилась, прижавшись к полу пещеры, задержала дыхание. Вообще, она ни за что не пошла бы на кражу без плаща с капюшоном; а сейчас мало того, что была яркогривой, так ещё и так пахла «яблоками», что любой дракон унюхал бы за десять миль. Но дракон не принюхивался — он спал — а рядом с ним, свернувшись калачиком, лежала маленькая единорожка. Латунный ошейник блестел на шее, а к лапе чудовища тянулась недлинная цепь.

Дракон, кстати, очень напоминал Спайка. Да просто один в один.

— Хитрая Буки видела ключ, а рядом грустную-прегрустную пленницу. А ещё шкатулку, хрустальные грани которой играли в свете лежащих внутри драгоценных камней. Так что сделала бы маленькая Буки, спасла бы пленницу? Или сначала ценности, а спасение потом?

Вообще-то «маленькая Буки» позвала бы стражу, и уж точно не полезла бы в логово чудовища. Но игра есть игра, а Динк есть Динк. Иногда нужно было взять всё своё здравомыслие, да и спрятать под замком. Так интереснее.

Блум потянулась к шкатулке. Послышался стук упавшего кубика, а затем короткий смешок единорожки на цепи.

— Оу, Буки удачливая! Девятнадцать! А с её ловкими копытцами получается двадцать пять. Дракон сонно хмурится, а его бросок — одиннадцать. И Ужаснейший проигрывает. Буквально единички ему не хватает, чтобы схватить с поличным хитрую Бу.

Улыбка появилась на мордочке, и Эпплблум, прижимая шкатулку к груди, поползла обратно. Шутка была в том, что Динк играла честно. Всегда честно! И если кубики выпадали удачно, то и приключение могло пойти вовсе не так, как запланировал сюжет.

— Итак, Буки крадётся к выходу, шустро и незаметно. Но так ли незаметно, как думает она?

— Он же спит, — Блум шепнула.

— А маленькая пленница — неа. И сейчас мы посмотрим, отыграется ли злой дракон на ней, или сегодня кое-кто другой будет пищать.

Кубики упали.

— Ита-ак! Бросок наблюдения — четырнадцать. Бросок скрытности — два. Ха-ха-ха! Хитрая Буки так спешила, что позабыла совсем, какой яркий у неё хвост!

На хвосте сомкнулись зубы, а мгновением позже и копыта. Отчаянно упирающуюся, её потащило назад. А потом дракон проснулся. И был рёв, такой оглушительный, что своды пещеры заколыхались; когтистая лапа ухватила её кожистые крылья, больно выворачивая, а вторая вцепилась в шкатулку на груди. И Блум вцепилась тоже, разом и всеми копытами и зубами. Честно награбленное она не собиралась отдавать!

— Ха, решила в силе с драконом посостязаться?!

— Да!

— Бросок! Восемь! Единица! И Ужаснейший проигрывает! Удивлённые глазища заглядывают в удивлённые глаза.

— Не отдам!

Единорожка на цепи протяжно рассмеялась, но потом всё же собралась силами, чтобы заговорить:

— Итак, Буки смотрела в глаза чудовища — злые, прищуренные — и чувствовала, что в них живёт родственная душа. Дракон убрал лапу со шкатулки, взял маленькую Буки за шкирку, поднял, осмотрел. Ему нравилось, что он видит. Нежные изгибы бёдер, вздёрнутые ушки, и носик, забавный как не знаю что…

— Эй!

— …«Пожалуй, — думал Ужаснейший, — пора пополнить коллекцию». Он любил сокровища. И не видел проблемы в том, чтобы одно из его сокровищ принадлежало другому. Ибо не важно, кто и чем владеет, если он владеет всем!

Вот с этим Блум бы согласилась. Сама так считала. Не согласна она была только с тем, что когтистая лапа подняла подбородок, а на шее защёлкнулось латунное кольцо. Звякнула цепочка: на вид такая крепкая, что даже со всей силой земнопони не удалось бы разорвать.

— Так маленькая Буки встретилась с тем, кто олицетворял её природу. Ужаснейший ухмылялся ей в лицо, а лапа, злая и уверенная, неспешно ощупывала тело. Когти скользили вдоль каждого мускула, каждого позвонка. Она дрожала.

Она и правда дрожала. Лапища дракона была жуть какой неловкой, а когти — острыми. Вдруг поранит? Вдруг поранит в таком месте, где пластырем не обойдёшься? Да у неё зубы стучали от одной мысли, как она будет объясняться перед доктором. И Спайк, бедный Спайк, он враз превратится в красного дракона, как только слухи поползут.

Её держали, прижав спиной к полу пещеры. И пока дракон удерживал передние ноги, его пленница раздвигала задние. Блум пыталась сопротивляться, но куда там, единорожка со своей магией была гораздо сильнее. Вскоре Эпплблум оказалась раскрытой перед мордой дракона: растянутые бёдра болели, а щёлку грело дыхание, горячее как из печи.

— Маленькая Буки боролась, не веря в свою судьбу, так что Ужаснейший решил научить её первому и самому важному. Покорности.

— Только не грубо, — она взмолилась.

И дракон ухмыльнулся, опуская морду. Он вошёл, одним плавным движением. Длинный, широкий язык проник до её предела, надавил. Он был скользким, обжигающе-горячим — а ещё раздвоенным на конце. Он почти вышел, вошёл снова — и только тогда она заскулила: оцепенение прошло.

— Маленькая Буки считала, что заслуживает снисхождения. Сама наивность! Но дракон был нежен с ней. По-драконьему нежен! Ему больше нравились кобылки, которые не просто молят о пощаде, а ещё и ластятся при этом, краснеют и неистово хотят…

* * *

Она дрожала, вскрикивала и снова дрожала. Дракон не был грубым; наверное; может даже по-своему любезным, но когда длинный, широкий, а к тому же такой гибкий язык входил, разом достигая конца её любовного туннеля, она не могла сдержать слёз. Он держал её на пределе, но не позволял кончить — как только тело охватывало той особенной дрожью, дракон сразу же отступал.

— Так Буки училась первому правилу. Награду нужно заработать, причём очень, очень тяжёлым трудом. И готова ли она была заслужить свою награду? Чтобы узнать это, Ужаснейший её отпустил.

Очень вовремя. Она неловко поднялась, потянулась. Слюна дракона была такой густой и горячей, что стенки её туннеля слипались, обжигая друг друга. А к тому же текли её собственные соки — ручьями падая по сжатым бёдрам и дальше по ногам. Перед глазами стояла муть, в ушах звенело, но дракона — такого огромного — она видела чётко. И через мгновение осознала, что пениса у него действительно два. И оба куда больше, чем она могла представить.

Она не хотела с двумя сразу. Она не могла.

— Динк…

— Буки боялась. Боялась до ужаса! Теперь она знала, что её ждёт. И она живо представляла, что Ужаснейший делал со своей пленницей прошлой ночью! Эта единорожка могла бы ей помочь, но взгляд её был недобрым. О, как Буки жалела, что из жадности поссорилась с ней.

— Я… не смогу так. Пожалуйста, помоги!

— Оу, Буки взмолилась. Бросок дипломатии — десяточка. Бросок настороженности — единичка. И Буки увидела слёзы в глазах маленькой единорожки. Та шмыгнула носом, шагнула вперёд. Даже в долгом, долгом рабстве она сохранила частичку благородства, верности, чистоты…

Блум фыркнула. Себя не похвалишь — никто не похвалит. Но подруга обнималась так искренне, а шмыгала носом так правдоподобно, что на мгновение её и правда стало жалко. И Эпплблум подхватила это мгновение, всеми силами удерживая его. Это называлось — погружение. А ещё — поток.

Настало время для настоящей игры.

— Без бросков, — Эпплблум попросила. — И только вдвоём.

Объятие единорожки стало ещё крепче, они поцеловались, сплетая языки. Это длилось, длилось и длилось — так ярко, как никогда прежде. А потом цепочки дёрнулись — чудовище желало получить своё. Браслет впился в шею, дыхание дракона обожгло лицо. Он смотрел на них, прищурившись; долгим, ужасающим взглядом; а после схватил за гривы, опустил.

Нос уткнулся в горячие чешуи бёдер. Единорожка рядом всхлипнула, потянулась вперёд, и подстёгиваемая её примером Эпплблум потянулась тоже. Она взяла в губы большой, горячий конец. Он пах мускусом, гарью, вчерашним сексом. Она видела, как единорожка обхватывает его ртом и копытами, стараясь заглотить как можно глубже — и сама попыталась тоже.

Эпплблум закашлялась. Попробовала снова — и вновь едва удержала рвоту. Пример подруги ничуть не вдохновлял. Тогда она принялась просто сосать, как леденец или мороженое, захватывая сколько удавалось и массируя языком. И дракону это понравилось. Он опустил лапу ей на голову, но не стал давить; вместо этого погладил, за ухом почесал; а затем лапа скользнула дальше, массируя основания крыльев. Когти впивались в шерсть.

Отчаянно сопя, единорожка работала: она уже заглатывала пенис больше половины, на горле показывался бугор. Ужаснейший удерживал её, пока не начинались хрипы — потом ненадолго отпускал. В конце очередной пытки Блум попыталась отвести лапу — уже не думая, просто из страха — и наказание последовало в тот же миг. Задние ноги обхватило чем-то, широко развело, и лапа дракона скользнула вниз по спине. Когти прошлись по ягодицам, коснулись сжатого от ужаса анального кольца, а после опустились на клитор. Два когтя его жёстко захватили, а третий прошёлся вверх, прошёлся вниз.

— Аааай… — она застонала, уже не пытаясь вырваться. Было слишком страшно. Она просто сосала, так быстро, как только могла.

И в рот что-то брызнуло. Снова и снова, заставляя едва не давясь глотать. Сперма дракона была густой, скользкой и безвкусной — и такой горячей, что ей казалось, будто раскалённый воск течёт по горлу до живота. Но она глотала: всё, до последней капли, видя, как единорожка косит испуганный взгляд.

Дракон закончил, убрал ужасные лапы. Её клитор кололо болью, а единорожка рядом принялась часто, с хрипом дышать. И чуть отдышавшись, она открыла рот, показывая, что всё проглотила. Блум в точности повторила её жест. Она терпела, пока чудовище поворачивало её голову то вправо, то влево, после чего вынудило когтем поднять язык. Она проглотила всё! И убедившись в этом дракон позволил им снова коснуться друг друга, крепко-накрепко обнять.

Заплаканная мордочка прижималась к заплаканной мордочки, они целовались до сбитого дыхания, чувствуя солёный привкус слёз. И время остановилось, на долгие-долгие мгновения, пока цепи не звякнули опять.

* * *

Эпплблум тряслась, видя как чудовище держит маленькую единорожку. Её спина прижималась к чешуям груди, задние ноги широко раздвинуло, а передние до плеч обхватывали когти. Единорожка не сопротивлялась, только часто, очень часто дыша. Оба пениса вжимались ей в промежность, Ужаснейший готовился войти. И Блум теперь знала, что он так делал каждый день и каждую ночь, пока она не научилась покорности. И потом тоже, как игрушку используя её.

Потянуться, обнять, вжаться носом в заплаканную мордочку. Блум облизала её, забирая слезинки, прижалась как можно сильнее. Она чувствовала, как её ноги тоже раздвигает, и ей было страшно — запредельно страшно — но всё же она могла это выдержать. Ради подруги она выдержала бы всё.

Пенис вдавился в сжатую щель, даже снаружи едва не обжигая; это было так жутко, что она заскулила; и тогда единорожка поцеловала её. Сбив дыхания, оплетая язык собственным, мягким и нежным, и с чуточкой магии, которая разжимала челюсть, чтобы боль внизу не сорвала поцелуй. Дракон потащил вниз их тела, медленно продавливая себе проход. Он не спешил, будто наслаждаясь каждым мгновением их боли. А вот назло ему — боли не было! Только тяжёлое, распирающее чувство, и страшный жар внизу.

«Горячо, горячо, горячо!» — Эпплблум едва не кричала. И она заорала бы, если бы это не сорвало поцелуй. Единорожка морщилась, тяжело и часто дыша.

Эпплблум чувствовала, как бугры отдавливают натёртый когтями клитор. Первый, второй, третий, четвёртый — они уходили в глубину, каждый больше предыдущего, и держаться становилось всё сложнее и сложнее. Жар поднимался. На шестом бугре она не удержала поцелуй, на седьмом завизжала. А потом был восьмой, самый крупный, самый тяжёлый. И девятый — последний: потому что больше она уже не могла принять. Обжигающе-горячий конец вжимался в лоно, соки текли ручьём.

А единорожка опускалась дальше. Со стоном она приняла десятый, со скулением одиннадцатый, и с дикой, дикой дрожью последний. Она уселась на бёдра дракона, впустив его целиком. Мордочка вжималась в шею, слёзы смачивали подбородок, а горящий рог оказался напротив лица. Эпплблум взяла его в губы — Такой горячий, почти раскалённый — и принялась сосать, смачивая слюной. Единорожка вся затряслась. Она была близко, очень близко — и Эпплблум позволила ей освободиться, чуть ухватив рог зубами. Влага брызнула, смачивая ей бёдра, лежащие на драконьих ногах.

— Аааай…

Стон был протяжным, но тихим, едва различимым: хлюпая носом единорожка вжалась ей в грудь. Дракон дал им передышку, ровно настолько, чтобы кобылка очнулась. И когда она вскинула голову — когти поднялись. Эпплблум ждала, что он принудит их встать, чтобы опустить снова, и снова — вбивая свои отростки до предела, заставляя кричать; но он не спешил. Лапа легла на её крылья, массируя холку и мышцы спины, а вторая ниже, поддерживая круп на весу, и одновременно «лаская», когтями вдоль растянутых членом половых губ.

Пенис внутри напрягся, немного расширяясь, затем сузился снова. Она тоже невольно напрягла мышцы, обхватывая, и уже через мгновение это превратилось в их борьбу: он расширялся, а она сжималась, напрягаясь насколько могла. Внутренние стенки плотно обхватывали каждый бугор. Животом Эпплблум чувствовала, как единорожка делает то же самое — и большой твёрдый выступ ощущался у её пупка. Дрожали уши, неровно горел обхваченный губами рог.

Единорожка качнулась, отталкивая её тоже, и всё внутри отдалось невыносимым жаром. Накрепко обхваченный внутренними стенками член сменил точку давления, мокрые от пота бёдра скользнули по чешуе; а потом дракон вернул их, снова прижимая к груди. Эпплблум застонала. Она чувствовала, что уже готова кончить. Немного выше, немного ниже — и она получит ту единственную награду, что могла заслужить кобылка в лапах монстра. И чудовище ждало, будто бы предоставляя выбор ей.

Эпплблум постаралась расслабиться, насколько смогла, затем положила копыта на плечи дракона. Сжав зубы, она потянулась наверх. Девятый бугор, восьмой, седьмой — она ощущала каждый, и странную пустоту внутри. На третьем она остановилась — и единорожка рядом тоже, так что глаза снова заглядывали в глаза. Коротко поцеловавшись, они двинулись обратно. Седьмой, восьмой, девятый — и с огромным напряжением десятый. Эпплблум вскрикнула, когда он вошёл.

Вновь движение вверх, снова вниз, массирующие крылья когти, быстрый, но глубокий поцелуй. Тяжело дыша, Эпплблум сдерживалась. Принять полностью — она должна была сделать это, и только после получить награду, иначе Ужаснейший бы наказал. Единорожка подсказала это единственным взглядом, и очень старалась, показывая пример. И потому Блум тоже не сдавалась. Одиннадцатый бугор, особенно жёсткий, особенно крупный — только расслабившись до предела Эпплблум смогла его преодолеть. Оставался последний — невозможный, непреодолимый. Такой огромный, что даже не войдя до боли растягивал её.

Тогда она попросила:

— Помоги.

Эпплблум убрала копыта с шеи дракона, расслабила задние ноги — и вскоре ощутила, как магия единорожки подхватывает их. Выше и выше, до живота и почти до груди. Теперь она висела: с одной стороны в хватке магии, а с другой на лапе, поддерживающей круп. И не было ни капли свободы, ни капли своей воли — с ней могли сделать всё, что захотят. Эпплблум закрыла глаза, представляя тело мягким и податливым, как тающий от жара воск. Самую чуточку это помогло.

Её потянуло вниз, опустило; глубоко, но не до предела; затем подняло, снова оставляя изрядную часть члена внутри. Движение повторилось, а вскоре снова, и снова — с каждым разом всё быстрее и глубже. Её держало магией, копыта и когти ласкали тело, а в верхней точке к животу прижималась мордочка единорожки: коротко целуя, или столь же быстро покусывая соски. Эпплблум застонала.

Тихие стоны перешли в крик — вырывающийся на каждом выдохе — а потом и в визг, когда она не смогла удержаться. На чешуи брызнуло, она заскользила по ним. И снова были долгие, долгие мгновения отдыха; огромная тяжесть внутри. Эпплблум нашла себя сидящей на бёдрах дракона: щель растягивало так, как она не могла себе и представить — она приняла его целиком.

* * *

Её ласкали: ощупывая внутри, снаружи и часто целуя; её держали на весу, не давая даже крошечной видимости свободы. Было только движение вверх, в высшей точке которого разрешали секунду отдышаться, и вниз — где она могла только кричать. Дракон массировал спину и крылья, а когти второй лапы гладили анус, понемногу растягивая, смазывая и проникая в глубину.

Покорно она расслаблялась, принимая все ласки, какими бы они ни были; и сжималась только тогда, когда чувствовала приближение очередного оргазма. Она брала награду, наслаждаясь каждым её мгновением и стараясь растянуть так долго, как только могла. Иногда глаза открывались, и она видела, как единорожка улыбается, со слезинками на щеках. Тогда Эпплблум их слизывала. Мысли спутывались, ощущения захлёстывали, но в конце концов что-то прорвалось через затуманенный ум. Дракон расправил её кожистые крылья, и теперь двигал ими то вверх, то вниз.

Она подчинилась, взмахнула крыльями. Короткий порыв ветра, и её приподняло, а затем опустило под собственным весом. Резко, до вскрика и кашля, когда в лёгкие попала слюна. В этот раз вновь поднимать её не стали: ягодицы покоились на бёдрах дракона, а внутри она чувствовала всю его горячую, почти раскалённую длину. Пота было столько, что он ручьями тёк по шее и груди; она задыхалась; а рядом была так же тяжело дышавшая единорожка, очень пахучая, которую накрепко зажало между ней и монстром, раскалённым как печь.

— Аууу… — единорожка слабо застонала.

Тогда Эпплблум решила не просто принимать, а сделать так, чтобы дракон получил всё своё драконье удовольствие. И оставил их в покое. Хотя бы на день — единственный бесценный день.

Она сжалась внутри, обхватывая член как можно крепче, взмахнула крыльями. Подъём был быстрым, до вскрика, но опускалась она теперь медленно, вновь ощущая каждый бугор. И она стала покачиваться: вперёд и назад, вперёд и назад; чувствуя, как точка давления внутри смещается, а потом и вошедший целиком член давит на лоно то с одной, то с другой стороны. И снова взлёт, снова предельное напряжение, снова ласки — все возможные, какие, со своей крошечной долей свободы, она только могла дать.

Единорожка принялась целовать её, ещё сильнее прежнего; член дракона то почти выходил, то до предела растягивал в глубину. Эпплблум не сдерживала крика. Наконец, она ощутила это. Монстр схватил её со всей силы, прижал к себе — и в лоно ударило. Она завизжала. Густые и горячие как расплавленный воск струи переполняли всё внутри. А рядом визжала единорожка: дрожа всем телом, но не делая даже попытки вырваться — она только обнимала и целовала её.

«Горячо! Горячо! Горячо!!!» — метались испуганные мысли. Всё пылало, всё горело внизу.

Они разрыдались вместе с подругой: нос к носу, живот к животу. Эпплблум чувствовала, как расширено переполненное спермой лоно единорожки, а сама ощущала только жар и доводящее до исступления давление внутри. Они дрожали и плакали, когда дракон обнимал их, укладываясь на спину, и ещё долго, очень долго, не чувствуя уже ни ложа, ни пещеры — ничего вокруг.

— Хочешь… ещё? — спросила единорожка.

Не зная, что ответить, Эпплблум поцеловала её.

— Только… без меня, — она взмолилась. — Зажарюсь к чертям…

Дальше болтать Ужаснейший не позволил. Хлестнув хвостом он рыкнул, а затем сдвинулся, переворачивая их. Теперь единорожка лежала, прижатая спиной к полу пещеры; дракон навалился сверху; а Эпплблум была зажата между ними, так сильно, что едва получалось дышать. Грудь дракона жарила спину словно раскалённая печь, а пенис оставался внутри, каменно крепкий и пульсирующий, не позволяя ни капли спермы вытекать. Этот монстр не желал останавливаться: он хотел брать их ещё и ещё.

Когтистая лапа опустилась, ухватила единорожку за ошейник, потянула. С взвизгом её сорвало с члена, протащило по полу. Грудь проехалась по мордочке Эпплблум, бёдра вжались в плечи; а потом нос нашёл щель, растянутую так, что язык вошёл едва касаясь стенок. Видя испуганный взгляд единорожки Эпплблум принялась лакать. Море соков, комки густой и до сих пор горяченной спермы — она глотала всё, не позволяя ни капли стечь на пол.

И она выпила всё, всё проглотила. Она уже просто ласкала подругу, облизывая её бугорок и покусывая твёрдые как камешки сосочки, когда чудовище вновь напомнило о себе. Единорожку потянуло, поворачивая, и она послушно юркнула под них. Теперь Блум не видела её мордочки, зато прекрасно ощутила, когда единорожка принялась посасывать отжатый членом клитор. Она ласкала одновременно и её, и дракона — и с сопением всосалась, когда он начал выходить.

Медленно. Он делал это медленно. Двенадцатый бугор, одиннадцатый, десятый. Эпплблум чувствовала, как смешанная с жаром тяжесть отступает, а плотно набитая в лоне сперма стремится наружу. Второй пенис Ужаснейшего скользил по крупу, спутывая хвост. Она ждала, что он выйдет, но дракон не сделал этого: на последнем бугре он остановился, а второй пенис скользнул по ягодицам, упруго вжался в задний проход.

— Нет… я…

Он надавил. Сначала несильно, но с каждым мгновением всё больше продавливая себе путь. Её сопротивления не хватило и на секунды. Сзади растянуло, расширило до боли, первый бугор скользнул в то место, куда не вторгался ещё никто. Она заскулила, а со второго бугра, одновременно растягивающего и сзади, и вдавливающего сперму обратно в лоно, скуление превратилось в пронзительный крик. Всё тело затрясло, а когда единорожка прикусила клитор, Эпплблум захрипела: соки брызнули на мордочку пони внизу.

Она молилась, чтобы дракон остановился хоть ненадолго, но больше он не сдерживался. Одно движение бёдер, скрип чешуй по спине, и он взял её целиком: твёрдые шары хлопнулись о край щели и мордочку единорожки. Ужаснейшей зарычал. С её взвизгом он двинулся обратно, почти вышел, и снова вбил себя в глубину. Удар повторился, а потом ещё один, и ещё. Её таскало по скользкому от пота телу единорожки, так сильно, что нос утыкался то в нагретый их теплом камень пещеры, то в единорожкин живот.

Эпплблум ощущала, как сперма то заполняет лоно до боли, то отступает, когда монстр почти выходил. Она была переполнена этой слизью до предела! Но дракон хотел влить в неё ещё больше. Огромные как дыни шары бились о круп.

Она кричала, уже не пытаясь сдерживаться, срывалась на визг, кончая, и снова кричала. Голос охрип, с каждым резким вдохом горячий воздух пещеры драл горло словно песком. Дракон брал её с огромной силой и настолько стремительно, что движения сливались. Единорожка внизу кусала клитор и прижималась так крепко, что позвоночник болел. Наконец, пришло то ужаснейшее мгновение. Дракон напрягся, натянул её до предела — и внутрь хлестнуло. Не успев толком вдохнуть она снова сорвалась на визг.

— Аааа!.. Горячо!!! — она завопила.

Единственное слово. Горячо! Она выкрикивала его снова и снова, обнимая единорожку со всей дури. Волны жара входили, заполняя её. И сверху, и ниже. Так глубоко, как она не могла и представить, и так сильно, что лоно болело, ощутимо растягивая живот. Она даже дёрнулась, пытаясь вырваться, но подруга не дала сделать ужасной ошибки — единорожка со всей силы удерживала её.

Это длилось, длилось и длилось, пока в глазах не начало мутнеть. Эпплблум не знала, как справилась, но она приняла всё. Живот распирало, сзади всё горело, но раскалённых потоков больше не было — дракон массировал ей плечи и мышцы вдоль спины. Она чувствовала, как расширено лоно, а следом за ним и живот: сильно, очень сильно, словно она носила жеребёнка. Было слишком страшно опустить взгляд, чтобы это увидеть; но единорожка подсказывала, ощупывая всё копытами и посасывая оттопыренные соски.

Монстр ждал, массируя спину и не позволяя ей даже на чуточку вытащить член. Он хотел большего удовольствия? Желал взять её такой?.. Эпплблум выдохнула, попросив лишь об одном:

— Только не кончай.

* * *

Она крепко сжала член внутренними мышцами, заскребла копытами о пол. Дракон всё понял верно. Лапа опустилась, поддерживая её за грудь, а потом он поднял её, отклоняясь назад. Когда муть перед взглядом отступила, она нашла себя сидящей на бёдрах дракона. Член упирался в лоно, а оно, словно полная воды грелка, опускалось, пытаясь принять форму его конца. Только большим усилием Эпплблум могла сдерживать это. Было слишком страшно представить, что будет, если пенис ещё дальше войдёт.

Рядом, мотая головой, пыталась подняться единорожка. Вся мокрая от пота, с пыльной гривой, сбитой как соломенная копна; с жалко дрожащим и мокрым до основания хвостом; она, лишь чуть очухавшись, кинулась к ней — принялась целовать.

Долгие мгновения, или даже минуты, они облизывали друг друга; жар внутри постепенно ослабевал. Чувствуя, какой горячий её живот, единорожка принялась вылизывать его — особенно старательно остужая клитор и соски — а когда слюна заканчивалась, она поднималась, чтобы набрать ещё немного поцелуем. Сначала Ужаснейшей бездействовал, наблюдая за их мучениями, но когда слюна закончилась в третий раз, а единорожка поднялась, он опустил лапу ей под круп, схватил до вскрика, и за какие-то секунды довёл до конца. Теперь каждый раз, когда единорожка поднималась, её соки брызгали на живот. Бедняга громко пищала.

А самой Эпплблум было… не так уж и плохо. Облегчение — она чувствовала его. Жар спадал, голову кружило лёгкостью, а пульсация раскалённых отростков внутри всё больше возбуждала. Расплавленное море спермы будто бы становилось частью тела, которую уже и не хотелось терять.

Она ощущала, что может поработать ещё немного, и чтобы не испытывать терпение дракона попробовала осторожно качнуться: немного вперёд, немного назад. Было так тяжело, так странно, как ещё никогда в жизни. Два огромных пениса внутри смещались, меняя точки давления, а переполненное лоно сдвигалось следом за ними. Они массировали его через едва держащийся вход и тонкую стенку прямой кишки; а когда она перешла к круговым движениям, сил уже оставалось только на то, чтобы не останавливаться и дышать.

Дракон поглаживал её, нежно касаясь когтями живота и бёдер, массировал оттопыренные соски. Прошло время, и будто чувствуя её готовность он начал помогать. Лапы опустились на голени, захватили, подтянули к груди. Вновь Эпплблум ощутила себя висящей, хотя всё ещё касалась ягодицами чешуйчатых бёдер, а два члена надёжно запирали сперму внутри. А затем он начал: немного вверх, немного вниз, пара мгновений отдыха и обратно — каждый раз меняя точку давления и то в одну, то в другую сторону растягивая её кишечник и любовный туннель. Когти легли на клитор.

Быстро и легко он довёл её до преддверия оргазма, но не позволил кончить. Как только она инстинктивно напрягалась и начинала дрожать, он сбавлял темп до едва ощутимого, поддерживая её желание, но не давая освободиться. Она стонала, просила, пыталась сама — но Ужаснейшей был неумолим. Тогда Эпплблум осознала — это наказание: за то что она посмела попросить. Не самое жуткое наказание, даже по своему приятное — и она расслабилась, стараясь наслаждаться им.

— Ты такая красивая… — прошептала единорожка.

Ужаснейшей согласился, приласкав их обеих, но после этого единорожку всё же наказал. Беднягу прижало лапой к полу пещеры — теперь она могла вылизывать только дракона, и разве что мокрый носик утыкался в клитор. Чудовище приготовило единорожку, чтобы могла глотать — Эпплблум осознала это в то мгновение, когда потащило наверх.

— Подожди, — Эпплблум попросила.

С тихим рычанием дракон остановился.

— Я могу… принять ещё. Если хочешь.

Лапа опустилась на живот, сдавила; но она успела мгновением раньше, напрягая мышцы влагалища так, что всё внизу вспыхнула болью. И она держалась, чувствуя, как дракон массирует тугой шар в животе, то растягивая, то чуть ли не сплющивая его. Наконец, он закончил, одобрительно заворчав.

«Ха, земные крепче, чем кажутся!» — Она воскликнула бы это, останься хоть капля сил. Но сил не было: получалось только дышать, вывалив язык, пока монстр её приподнимает. Упругий поток спермы уходил вниз. И вдруг он остановился, потёк обратно — с диким удивлением Эпплблум обнаружила себя заполненной в лоне, занятой буграми снизу, а посередине пустой.

Единорожка рядом неловко улыбалась, рог ярко горел.

— Это…

Эпплблум не успела даже начать фразу, когда дракон вышел; рогатая тут же бросилась вылизывать её. Нежные касания языком вокруг, глубокие внутри — но ни капли запретного: сперма была накрепко запечатана в лоне и прямой кишке. Да и длилось это недолго — Ужаснейшей повернул её к себе. До сих пор Эпплблум чувствовала грудь дракона только спиной, где шерсть, которая защищает от жара. Увы, не все места на брюшке были прикрыты шерстью: касание вымени о раскалённую чешую едва не заставило её визжать. Эпплблум отчаянно завертелась.

— Тсс, он любит горячих кобылок, — шепнула единорожка.

Ага! А ещё прожаренных до хрустящей корочки и с кремом внутри. Блум могла бы много чего сказать, но смолчала, только шкварча до слёз и прижимаясь брюшком к животу дракона. Бедное вымя то ли уже сгорело, то ли, «блин», адаптировалось к жару вокруг.

Впрочем, скоро стало не до этого — снова её подняло; за шкирку, единственной лапой; а вторая по-хозяйски легла на круп. Дракон усадил её на горяченные пенисы, плавно опустил. Вырвался взвизг, но и только; с силой она обхватила эти здоровенные штуки, сжала, наслаждаясь каждым входящим бугром.

— Больше, — она попросила, готовясь к очередной гонке. Улыбка тронула лицо.

И Ужаснейшей её погладил, почесал ушки, а потом решил:

— ХОЧУ.

Единорожка испуганно ёкнула от его голоса, скосила ошарашенные глаза. Но дракон не позволил ей вольничать: схватил за хвост, рыкнул, удержал.

Эпплблум чувствовала нечто странное: член дракона запульсировал чаще прежнего, но теперь он не сокращался после очередной пульсации, а сохранял форму, чтобы уже через мгновение расшириться вновь. Всё внутри разжимало, почти до боли, но предельно расслабившись она могла это терпеть. Её приподнимало, сначала едва ощутимо, но вскоре так, что бёдра дракона ушли вниз. Взгляд опустился, и Эпплблум увидела, что ниже широко растянутой щели лежит огромный как яблоко тринадцатый бугор. А потом показался и четырнадцатый, пятнадцатый, шестнадцатый. Торс чудовища под её объятиями бугрился мышцами и рос в ширину.

— Эмм…

«Я просила не это», — хотелось сказать, но она передумала. Не стоило, право же, не стоило. Только очень глупая кобылка стала бы злить дракона, который хотел. Единорожка на краю взгляда отчаянно дрожала.

Эпплблум увидела семнадцатый бугор, а спустя мгновения и восемнадцатый. На этом рост остановился. Дракон с хрустом потягивался, поглаживая и поддерживая её.

— У меня… — единорожка рядом запнулась, — «Эластичность» кончилась. Можно мне?..

Ужаснейшей шикнул на глупую, подтянул ближе, за шкирку приподнял. И Эпплблум вытянула копыта, крепко обнимая. Касание языка о мордочку, солёные струйки пота и следы её «яблочных» соков, она принялась слизывать всё. И вскоре с протяжным выдохом единорожка расслабилась. Она сидела на бедре огромного чудовища, слабо подрагивая, передние копыта прижимались к лицу.

— Я справлюсь, — Эпплблум шепнула.

— Нет…

— Спорнём?

Не то, чтобы она могла поставить в споре многое. Разве что шкатулку драгоценностей, которая лежала рядом. Но можно ведь было поспорить и на интерес?.. Или на удовольствие. Когти так сильно массировали спину, разминая каждый мускул, что она едва не пищала от восторга. И, может быть, если она очень постарается, то заслужит и для подруги такой же массаж.

— Это, блин, не по плану… — единорожка простонала. — Я с тобой…

Дальше болтать дракон не позволил: властно рыкнув, он её поцеловал.