Подземелья и драконы

Глава первая «Всё по плану»

* * *

Они играли.

Эпплблум не фанатела по настольным играм, но Динки была — само вдохновение. Как возьмёт зубами за шкирку, как затащит, а потом только и остаётся, что с глазами на пол-мордочки перебирать впечатления. Талант — великая штука, и её милая Динки следовала своему таланту: она больше всего на свете любила играть. А ещё она была единорожицей и училась волшебству, так что играла особенно клёво, из ничего создавая целые миры.

Всё мерцало, всё светилось в свете пляшущих огоньков. Призрачные парусники скользили по гостиной невеликого дома, поднимались мысы и набережные, границы неведомых стран. Ещё была карта — настоящая, которую они с Динки уже неделю как рисовали — а кроме карты фишки и схемы, многогранные кости, и динкино сокровище — очень приятный брюшку пушистый ковёр.

Посреди всего этого устроились герои. Их было четверо здесь, если считать бесполезного барда; или пятеро, если вспомнить того, кого-нельзя-называть. Хозяина Подземелий. Ужаснейшее чудовище, которое всегда играло за плохих. Но они его не боялись — дракончику с бросками не очень везло.

Четвёрке приключенцев —
Преград серьёзных нет!
С землёй ровняет города
Неистовый квартет!

Жуть какая навязчивая песенка, куплетов в ней было просто дофига. Они придумывали собственные, а потом орали их на крыше дома, прикрывшись динкиной «Тишиной». Ещё Динки Ду невидимостью владела, и делала такие клёвые иллюзии, которые были не просто тёплыми на ощупь, а могли и зарычать, и куснуть, и даже пламенем пыхнуть, от которого жгло брови, а всё тело обдавало как из открытой печи. Несомненно, их клуб приключенцев был самым клёвым на свете! И играли они так, что в конце партии Динки молила о пощаде, потирая пышущий жаром рог.

Тогда друзья расшаркивались, а Эпплблум оставалась; когда на час, а нередко и на всю ночь. Динки так мило тыкалась носиком, что даже самые важные дела могли подождать. А ещё случались те особенные дни, очень редкие, когда они оставались наедине. По-настоящему наедине.

Сегодня был тот самый, особенный день. Дверь захлопнулась, весёлые голоса затихли, и они остались вдвоём в пустом доме. Динки дула на рог, смешно сложив губы трубочкой, а за окном гостиной ухала полуночная сова.

— Динк, — тычок носом, — Динк-динк-динки-динки-ду! Взбодрись! Не очень больно?

— Неа.

Подруга широко улыбнулась, но Блум знала — лжёт. Она была изрядной врушей, эта лимонногривая единорожица. Как, впрочем, и она сама. Так что же делают хорошие вруши? Именно! Помогают друг другу. И Блум шагнула ближе, обняла, а потом от основания до кончика облизала рог.

— Ау!

— Нравится?

— Ооочень! Ещё!

О, да без проблем! Колючий, как искорками, а ещё жгущий нёбо и чуть шероховатый, динкин рог был просто замечательным; и Блум особенно любила гладить его от основания до кончика, вдоль спирального витка. Не то, чтобы это было особенно интересно, но что приятно подруге нравилось и ей самой. Эмпатия — так это называлось: в такие мгновения она сама ощущала себя маленькой единорожкой, чья улыбка становится всё шире, а точка сверлящей боли во лбу развеивается, превращаясь в мягкое тепло.

Динк отстранилась, теперь улыбаясь по настоящему: до ушек и ямочек на щеках.

— Тык, — Эпплблум коснулась носом носика.

— Тык!

Они поцеловались, сначала облизывая друг другу мордочки, а потом и толкаясь языками. Динки была ловкой, очень ловкой со своим языком, зато Блум по-земнопоньски сильнее. И вскоре подруга сдалась, только фыркая, когда язык касался нёба и самых дальних зубов. Ушки дрожали.

— Блумик, — Динки зашептала, отстранившись. — А у меня для тебя приключение готово. Особенное! И нет, в этот раз сбежать на середине я не позволю. Фигу тебе.

Часы курлыкнули полночь, с тихим скрипом щёлкнул замок. Эпплблум улыбнулась. Ибо почему бы не улыбнуться, если стукнуло четырнадцать, а первый подарок уже ждёт. И приготовила его любимая подруга. В смысле, любимая из любимых! По-особенному любимая, потому что храбрая и бестолковая. Настолько, что годом раньше точно так же затащила её в постель. А она и не против. Динки лучше копыта со скалкой — во столько раз лучше, что и не сосчитать.

— А теперь мы выбираем сложность испытания, — Динки Ду куснула за кончик уха. — И сегодня эта честь принадлежит тебе.

Действительно, великая честь. Обычно Динки была совершенно неуправляемой, что называется: «Не мешай творцу!»

— Плюс десяточка! — Эпплблум решилась.

— Оу, суровое испытание. Ты храбрец!

Ага, сегодня можно. В день рождения можно всё!

— А для меня плюс шестёрочка, — Динки вздохнула. — Маленькая я. Десятку не потяну.

Не такая уж маленькая. Динк была на пол-головы выше её, а по возрасту на год старше. И сильная, удивительно сильная для единорожки! Так толкнулась, что Блум в одно мгновение оказалась на ковре, копытами кверху, а весело улыбающаяся подруга уже тыкалась носом в шею и грудь.

— Сейчас мы тебя подготовим. Ты ни за что не вытянешь десятку без подготовки. Я говорю!

Эпплблум пискнула, когда магия коснулась крупа. Тёплая хватка прошлась по соскам, щели, основанию хвоста.

— Ты… «Тишину» не забыла? «Сигналку» на двери?!

— Обижаешь! От наших криков стены будут дрожать!

Фи, преувеличение! На самом деле они с подругой были очень-очень тихими. А ещё вежливыми, нежными, аккуратными. Могли так потыкаться носиками, что даже грива не собьётся. Но это в школе, в обычные дни. Сегодня всякое можно. И Блум с удовольствием куснула подругу за ухо: так сильно, что копыта задрожали, а через мгновение и голос прорезался — Динки принялась громко пищать.

— Иииии… Ййиифф!.. Ну держись!

Сияние рога, хватка магии. И Эпплблум ощутила, как бёдра широко разводит. Хвост отбросило, клитор мягко захватило, а потом влажное касание досталось анальному кольцу.

— Эй!

— Десяточка, Блум! Кто сказал, что будет просто? Или ты забываешь суть игры?

Неа, сути она не забывала. Самым клёвым в приключениях была неожиданность. Жуткое могло случиться, а могло и не случиться, как кубики выпадут. И её Динки здраво рассуждала, что нужно подготовиться ко всему. Она почистила их обеих магией, затем обильно и очень глубоко смазала. Оставалось последнее — волшебная подготовка, и тут от богатства выбора разбегались глаза.

— Хмм… — звёздочки скользнули по динкиному рогу, — Берём «Выносливость», без неё никуда. Теперь «Огнезащита», проверено, выдержит. «Крепкая шкурка» тоже не помешает. Ещё я «Эластичность» и «Крылышки» знаю. Красивые крылышки! Давай, их тебе?

— Ага.

Динки просопела носиком по груди. Живот, сосочки, щёлка, и даже ниже — она облизывала всё, но не проникая языком внутрь, а только возбуждая. Это было их правилом — до испытания нельзя. На самом деле это было только третье их испытание. Первое — с в во-от такими глазищами провалено в начале; второе, полегче, — на середине, когда до подхвостья дошло. А теперь их ждало третье, самое суровое. И нет, в этот раз пути назад отрезаны — они не собирались отступать.

Эпплблум любовалась мордочкой подруги. Из под чёлки поглядывали восторженные глаза.

* * *

Потом были стоны и тихие посапывания, лёгкие укусы в соски и особенно чувствительные места, и нежные, очень нежные ласки. Эпплблум старалась не уступить: она знала — Динк гораздо чувствительнее, но в этот раз единорожка держалась, когда она сама уже вертелась юлой. И наконец, та особенная дрожь охватила тело — время пришло.

— Ау-ау, стоп! — Эпплблум взвизгнула. — Я готова!

— Я тоже!

Тёплое облачко магии легло на щель, клитор слегка закололо. Ровно настолько, чтобы её трясло, трясло не переставая, аж до мути в глазах, но освобождение не наступало. Для последнего-то и служило испытание, где всё желанное нужно было заслужить.

— Начинаем! — единорожка воскликнула, стараясь отдышаться. Резко поднялась.

Рог осветился, тени и полутени забегали вокруг. Мгновение, и погасла лампа, второе, и шум ветра за окнами затих. Поднялся туман. Стены искажались, раздаваясь в стороны, так что вскоре Эпплблум уже видела не дощечки обивки, а высокие своды пещеры. Прохлада окутала взмокшую шерсть. Эпплблум не знала, дома ли она сейчас, или взаправду где-то в подземельях. Динки умела, Динки могла.

Единорожка исчезла из виду, но её голос — тот особенный, таинственный — принялся зачитывать кредо:

— Буки была хитрющей мышепони, а ещё изрядной жадиной. Она знала, что все сокровища мира должны принадлежать ей. Она не была злюкой, и не обижалась, когда у других есть монетка-другая, но купающихся в золоте чудовищ терпеть не могла. Когда один дракон, юный и жутко самонадеянный, поселился неподалёку, она решила: «Всё твоё — будет моим!»

Эпплблум затаилась, прижавшись к полу пещеры, задержала дыхание. Вообще, она ни за что не пошла бы на кражу без плаща с капюшоном; а сейчас мало того, что была яркогривой, так ещё и так пахла «яблоками», что любой дракон унюхал бы за десять миль. Но дракон не принюхивался — он спал — а рядом с ним, свернувшись калачиком, лежала маленькая единорожка. Латунный ошейник блестел на шее, а к лапе чудовища тянулась недлинная цепь.

Дракон, кстати, очень напоминал Спайка. Да просто один в один.

— Хитрая Буки видела ключ, а рядом грустную-прегрустную пленницу. А ещё шкатулку, хрустальные грани которой играли в свете лежащих внутри драгоценных камней. Так что сделала бы маленькая Буки, спасла бы пленницу? Или сначала ценности, а спасение потом?

Вообще-то «маленькая Буки» позвала бы стражу, и уж точно не полезла бы в логово чудовища. Но игра есть игра, а Динк есть Динк. Иногда нужно было взять всё своё здравомыслие, да и спрятать под замком. Так интереснее.

Блум потянулась к шкатулке. Послышался стук упавшего кубика, а затем короткий смешок единорожки на цепи.

— Оу, Буки удачливая! Девятнадцать! А с её ловкими копытцами получается двадцать пять. Дракон сонно хмурится, а его бросок — одиннадцать. И Ужаснейший проигрывает. Буквально единички ему не хватает, чтобы схватить с поличным хитрую Бу.

Улыбка появилась на мордочке, и Эпплблум, прижимая шкатулку к груди, поползла обратно. Шутка была в том, что Динк играла честно. Всегда честно! И если кубики выпадали удачно, то и приключение могло пойти вовсе не так, как запланировал сюжет.

— Итак, Буки крадётся к выходу, шустро и незаметно. Но так ли незаметно, как думает она?

— Он же спит, — Блум шепнула.

— А маленькая пленница — неа. И сейчас мы посмотрим, отыграется ли злой дракон на ней, или сегодня кое-кто другой будет пищать.

Кубики упали.

— Ита-ак! Бросок наблюдения — четырнадцать. Бросок скрытности — два. Ха-ха-ха! Хитрая Буки так спешила, что позабыла совсем, какой яркий у неё хвост!

На хвосте сомкнулись зубы, а мгновением позже и копыта. Отчаянно упирающуюся, её потащило назад. А потом дракон проснулся. И был рёв, такой оглушительный, что своды пещеры заколыхались; когтистая лапа ухватила её кожистые крылья, больно выворачивая, а вторая вцепилась в шкатулку на груди. И Блум вцепилась тоже, разом и всеми копытами и зубами. Честно награбленное она не собиралась отдавать!

— Ха, решила в силе с драконом посостязаться?!

— Да!

— Бросок! Восемь! Единица! И Ужаснейший проигрывает! Удивлённые глазища заглядывают в удивлённые глаза.

— Не отдам!

Единорожка на цепи протяжно рассмеялась, но потом всё же собралась силами, чтобы заговорить:

— Итак, Буки смотрела в глаза чудовища — злые, прищуренные — и чувствовала, что в них живёт родственная душа. Дракон убрал лапу со шкатулки, взял маленькую Буки за шкирку, поднял, осмотрел. Ему нравилось, что он видит. Нежные изгибы бёдер, вздёрнутые ушки, и носик, забавный как не знаю что…

— Эй!

— …«Пожалуй, — думал Ужаснейший, — пора пополнить коллекцию». Он любил сокровища. И не видел проблемы в том, чтобы одно из его сокровищ принадлежало другому. Ибо не важно, кто и чем владеет, если он владеет всем!

Вот с этим Блум бы согласилась. Сама так считала. Не согласна она была только с тем, что когтистая лапа подняла подбородок, а на шее защёлкнулось латунное кольцо. Звякнула цепочка: на вид такая крепкая, что даже со всей силой земнопони не удалось бы разорвать.

— Так маленькая Буки встретилась с тем, кто олицетворял её природу. Ужаснейший ухмылялся ей в лицо, а лапа, злая и уверенная, неспешно ощупывала тело. Когти скользили вдоль каждого мускула, каждого позвонка. Она дрожала.

Она и правда дрожала. Лапища дракона была жуть какой неловкой, а когти — острыми. Вдруг поранит? Вдруг поранит в таком месте, где пластырем не обойдёшься? Да у неё зубы стучали от одной мысли, как она будет объясняться перед доктором. И Спайк, бедный Спайк, он враз превратится в красного дракона, как только слухи поползут.

Её держали, прижав спиной к полу пещеры. И пока дракон удерживал передние ноги, его пленница раздвигала задние. Блум пыталась сопротивляться, но куда там, единорожка со своей магией была гораздо сильнее. Вскоре Эпплблум оказалась раскрытой перед мордой дракона: растянутые бёдра болели, а щёлку грело дыхание, горячее как из печи.

— Маленькая Буки боролась, не веря в свою судьбу, так что Ужаснейший решил научить её первому и самому важному. Покорности.

— Только не грубо, — она взмолилась.

И дракон ухмыльнулся, опуская морду. Он вошёл, одним плавным движением. Длинный, широкий язык проник до её предела, надавил. Он был скользким, обжигающе-горячим — а ещё раздвоенным на конце. Он почти вышел, вошёл снова — и только тогда она заскулила: оцепенение прошло.

— Маленькая Буки считала, что заслуживает снисхождения. Сама наивность! Но дракон был нежен с ней. По-драконьему нежен! Ему больше нравились кобылки, которые не просто молят о пощаде, а ещё и ластятся при этом, краснеют и неистово хотят…

* * *

Она дрожала, вскрикивала и снова дрожала. Дракон не был грубым; наверное; может даже по-своему любезным, но когда длинный, широкий, а к тому же такой гибкий язык входил, разом достигая конца её любовного туннеля, она не могла сдержать слёз. Он держал её на пределе, но не позволял кончить — как только тело охватывало той особенной дрожью, дракон сразу же отступал.

— Так Буки училась первому правилу. Награду нужно заработать, причём очень, очень тяжёлым трудом. И готова ли она была заслужить свою награду? Чтобы узнать это, Ужаснейший её отпустил.

Очень вовремя. Она неловко поднялась, потянулась. Слюна дракона была такой густой и горячей, что стенки её туннеля слипались, обжигая друг друга. А к тому же текли её собственные соки — ручьями падая по сжатым бёдрам и дальше по ногам. Перед глазами стояла муть, в ушах звенело, но дракона — такого огромного — она видела чётко. И через мгновение осознала, что пениса у него действительно два. И оба куда больше, чем она могла представить.

Она не хотела с двумя сразу. Она не могла.

— Динк…

— Буки боялась. Боялась до ужаса! Теперь она знала, что её ждёт. И она живо представляла, что Ужаснейший делал со своей пленницей прошлой ночью! Эта единорожка могла бы ей помочь, но взгляд её был недобрым. О, как Буки жалела, что из жадности поссорилась с ней.

— Я… не смогу так. Пожалуйста, помоги!

— Оу, Буки взмолилась. Бросок дипломатии — десяточка. Бросок настороженности — единичка. И Буки увидела слёзы в глазах маленькой единорожки. Та шмыгнула носом, шагнула вперёд. Даже в долгом, долгом рабстве она сохранила частичку благородства, верности, чистоты…

Блум фыркнула. Себя не похвалишь — никто не похвалит. Но подруга обнималась так искренне, а шмыгала носом так правдоподобно, что на мгновение её и правда стало жалко. И Эпплблум подхватила это мгновение, всеми силами удерживая его. Это называлось — погружение. А ещё — поток.

Настало время для настоящей игры.

— Без бросков, — Эпплблум попросила. — И только вдвоём.

Объятие единорожки стало ещё крепче, они поцеловались, сплетая языки. Это длилось, длилось и длилось — так ярко, как никогда прежде. А потом цепочки дёрнулись — чудовище желало получить своё. Браслет впился в шею, дыхание дракона обожгло лицо. Он смотрел на них, прищурившись; долгим, ужасающим взглядом; а после схватил за гривы, опустил.

Нос уткнулся в горячие чешуи бёдер. Единорожка рядом всхлипнула, потянулась вперёд, и подстёгиваемая её примером Эпплблум потянулась тоже. Она взяла в губы большой, горячий конец. Он пах мускусом, гарью, вчерашним сексом. Она видела, как единорожка обхватывает его ртом и копытами, стараясь заглотить как можно глубже — и сама попыталась тоже.

Эпплблум закашлялась. Попробовала снова — и вновь едва удержала рвоту. Пример подруги ничуть не вдохновлял. Тогда она принялась просто сосать, как леденец или мороженое, захватывая сколько удавалось и массируя языком. И дракону это понравилось. Он опустил лапу ей на голову, но не стал давить; вместо этого погладил, за ухом почесал; а затем лапа скользнула дальше, массируя основания крыльев. Когти впивались в шерсть.

Отчаянно сопя, единорожка работала: она уже заглатывала пенис больше половины, на горле показывался бугор. Ужаснейший удерживал её, пока не начинались хрипы — потом ненадолго отпускал. В конце очередной пытки Блум попыталась отвести лапу — уже не думая, просто из страха — и наказание последовало в тот же миг. Задние ноги обхватило чем-то, широко развело, и лапа дракона скользнула вниз по спине. Когти прошлись по ягодицам, коснулись сжатого от ужаса анального кольца, а после опустились на клитор. Два когтя его жёстко захватили, а третий прошёлся вверх, прошёлся вниз.

— Аааай… — она застонала, уже не пытаясь вырваться. Было слишком страшно. Она просто сосала, так быстро, как только могла.

И в рот что-то брызнуло. Снова и снова, заставляя едва не давясь глотать. Сперма дракона была густой, скользкой и безвкусной — и такой горячей, что ей казалось, будто раскалённый воск течёт по горлу до живота. Но она глотала: всё, до последней капли, видя, как единорожка косит испуганный взгляд.

Дракон закончил, убрал ужасные лапы. Её клитор кололо болью, а единорожка рядом принялась часто, с хрипом дышать. И чуть отдышавшись, она открыла рот, показывая, что всё проглотила. Блум в точности повторила её жест. Она терпела, пока чудовище поворачивало её голову то вправо, то влево, после чего вынудило когтем поднять язык. Она проглотила всё! И убедившись в этом дракон позволил им снова коснуться друг друга, крепко-накрепко обнять.

Заплаканная мордочка прижималась к заплаканной мордочки, они целовались до сбитого дыхания, чувствуя солёный привкус слёз. И время остановилось, на долгие-долгие мгновения, пока цепи не звякнули опять.

* * *

Эпплблум тряслась, видя как чудовище держит маленькую единорожку. Её спина прижималась к чешуям груди, задние ноги широко раздвинуло, а передние до плеч обхватывали когти. Единорожка не сопротивлялась, только часто, очень часто дыша. Оба пениса вжимались ей в промежность, Ужаснейший готовился войти. И Блум теперь знала, что он так делал каждый день и каждую ночь, пока она не научилась покорности. И потом тоже, как игрушку используя её.

Потянуться, обнять, вжаться носом в заплаканную мордочку. Блум облизала её, забирая слезинки, прижалась как можно сильнее. Она чувствовала, как её ноги тоже раздвигает, и ей было страшно — запредельно страшно — но всё же она могла это выдержать. Ради подруги она выдержала бы всё.

Пенис вдавился в сжатую щель, даже снаружи едва не обжигая; это было так жутко, что она заскулила; и тогда единорожка поцеловала её. Сбив дыхания, оплетая язык собственным, мягким и нежным, и с чуточкой магии, которая разжимала челюсть, чтобы боль внизу не сорвала поцелуй. Дракон потащил вниз их тела, медленно продавливая себе проход. Он не спешил, будто наслаждаясь каждым мгновением их боли. А вот назло ему — боли не было! Только тяжёлое, распирающее чувство, и страшный жар внизу.

«Горячо, горячо, горячо!» — Эпплблум едва не кричала. И она заорала бы, если бы это не сорвало поцелуй. Единорожка морщилась, тяжело и часто дыша.

Эпплблум чувствовала, как бугры отдавливают натёртый когтями клитор. Первый, второй, третий, четвёртый — они уходили в глубину, каждый больше предыдущего, и держаться становилось всё сложнее и сложнее. Жар поднимался. На шестом бугре она не удержала поцелуй, на седьмом завизжала. А потом был восьмой, самый крупный, самый тяжёлый. И девятый — последний: потому что больше она уже не могла принять. Обжигающе-горячий конец вжимался в лоно, соки текли ручьём.

А единорожка опускалась дальше. Со стоном она приняла десятый, со скулением одиннадцатый, и с дикой, дикой дрожью последний. Она уселась на бёдра дракона, впустив его целиком. Мордочка вжималась в шею, слёзы смачивали подбородок, а горящий рог оказался напротив лица. Эпплблум взяла его в губы — Такой горячий, почти раскалённый — и принялась сосать, смачивая слюной. Единорожка вся затряслась. Она была близко, очень близко — и Эпплблум позволила ей освободиться, чуть ухватив рог зубами. Влага брызнула, смачивая ей бёдра, лежащие на драконьих ногах.

— Аааай…

Стон был протяжным, но тихим, едва различимым: хлюпая носом единорожка вжалась ей в грудь. Дракон дал им передышку, ровно настолько, чтобы кобылка очнулась. И когда она вскинула голову — когти поднялись. Эпплблум ждала, что он принудит их встать, чтобы опустить снова, и снова — вбивая свои отростки до предела, заставляя кричать; но он не спешил. Лапа легла на её крылья, массируя холку и мышцы спины, а вторая ниже, поддерживая круп на весу, и одновременно «лаская», когтями вдоль растянутых членом половых губ.

Пенис внутри напрягся, немного расширяясь, затем сузился снова. Она тоже невольно напрягла мышцы, обхватывая, и уже через мгновение это превратилось в их борьбу: он расширялся, а она сжималась, напрягаясь насколько могла. Внутренние стенки плотно обхватывали каждый бугор. Животом Эпплблум чувствовала, как единорожка делает то же самое — и большой твёрдый выступ ощущался у её пупка. Дрожали уши, неровно горел обхваченный губами рог.

Единорожка качнулась, отталкивая её тоже, и всё внутри отдалось невыносимым жаром. Накрепко обхваченный внутренними стенками член сменил точку давления, мокрые от пота бёдра скользнули по чешуе; а потом дракон вернул их, снова прижимая к груди. Эпплблум застонала. Она чувствовала, что уже готова кончить. Немного выше, немного ниже — и она получит ту единственную награду, что могла заслужить кобылка в лапах монстра. И чудовище ждало, будто бы предоставляя выбор ей.

Эпплблум постаралась расслабиться, насколько смогла, затем положила копыта на плечи дракона. Сжав зубы, она потянулась наверх. Девятый бугор, восьмой, седьмой — она ощущала каждый, и странную пустоту внутри. На третьем она остановилась — и единорожка рядом тоже, так что глаза снова заглядывали в глаза. Коротко поцеловавшись, они двинулись обратно. Седьмой, восьмой, девятый — и с огромным напряжением десятый. Эпплблум вскрикнула, когда он вошёл.

Вновь движение вверх, снова вниз, массирующие крылья когти, быстрый, но глубокий поцелуй. Тяжело дыша, Эпплблум сдерживалась. Принять полностью — она должна была сделать это, и только после получить награду, иначе Ужаснейший бы наказал. Единорожка подсказала это единственным взглядом, и очень старалась, показывая пример. И потому Блум тоже не сдавалась. Одиннадцатый бугор, особенно жёсткий, особенно крупный — только расслабившись до предела Эпплблум смогла его преодолеть. Оставался последний — невозможный, непреодолимый. Такой огромный, что даже не войдя до боли растягивал её.

Тогда она попросила:

— Помоги.

Эпплблум убрала копыта с шеи дракона, расслабила задние ноги — и вскоре ощутила, как магия единорожки подхватывает их. Выше и выше, до живота и почти до груди. Теперь она висела: с одной стороны в хватке магии, а с другой на лапе, поддерживающей круп. И не было ни капли свободы, ни капли своей воли — с ней могли сделать всё, что захотят. Эпплблум закрыла глаза, представляя тело мягким и податливым, как тающий от жара воск. Самую чуточку это помогло.

Её потянуло вниз, опустило; глубоко, но не до предела; затем подняло, снова оставляя изрядную часть члена внутри. Движение повторилось, а вскоре снова, и снова — с каждым разом всё быстрее и глубже. Её держало магией, копыта и когти ласкали тело, а в верхней точке к животу прижималась мордочка единорожки: коротко целуя, или столь же быстро покусывая соски. Эпплблум застонала.

Тихие стоны перешли в крик — вырывающийся на каждом выдохе — а потом и в визг, когда она не смогла удержаться. На чешуи брызнуло, она заскользила по ним. И снова были долгие, долгие мгновения отдыха; огромная тяжесть внутри. Эпплблум нашла себя сидящей на бёдрах дракона: щель растягивало так, как она не могла себе и представить — она приняла его целиком.

* * *

Её ласкали: ощупывая внутри, снаружи и часто целуя; её держали на весу, не давая даже крошечной видимости свободы. Было только движение вверх, в высшей точке которого разрешали секунду отдышаться, и вниз — где она могла только кричать. Дракон массировал спину и крылья, а когти второй лапы гладили анус, понемногу растягивая, смазывая и проникая в глубину.

Покорно она расслаблялась, принимая все ласки, какими бы они ни были; и сжималась только тогда, когда чувствовала приближение очередного оргазма. Она брала награду, наслаждаясь каждым её мгновением и стараясь растянуть так долго, как только могла. Иногда глаза открывались, и она видела, как единорожка улыбается, со слезинками на щеках. Тогда Эпплблум их слизывала. Мысли спутывались, ощущения захлёстывали, но в конце концов что-то прорвалось через затуманенный ум. Дракон расправил её кожистые крылья, и теперь двигал ими то вверх, то вниз.

Она подчинилась, взмахнула крыльями. Короткий порыв ветра, и её приподняло, а затем опустило под собственным весом. Резко, до вскрика и кашля, когда в лёгкие попала слюна. В этот раз вновь поднимать её не стали: ягодицы покоились на бёдрах дракона, а внутри она чувствовала всю его горячую, почти раскалённую длину. Пота было столько, что он ручьями тёк по шее и груди; она задыхалась; а рядом была так же тяжело дышавшая единорожка, очень пахучая, которую накрепко зажало между ней и монстром, раскалённым как печь.

— Аууу… — единорожка слабо застонала.

Тогда Эпплблум решила не просто принимать, а сделать так, чтобы дракон получил всё своё драконье удовольствие. И оставил их в покое. Хотя бы на день — единственный бесценный день.

Она сжалась внутри, обхватывая член как можно крепче, взмахнула крыльями. Подъём был быстрым, до вскрика, но опускалась она теперь медленно, вновь ощущая каждый бугор. И она стала покачиваться: вперёд и назад, вперёд и назад; чувствуя, как точка давления внутри смещается, а потом и вошедший целиком член давит на лоно то с одной, то с другой стороны. И снова взлёт, снова предельное напряжение, снова ласки — все возможные, какие, со своей крошечной долей свободы, она только могла дать.

Единорожка принялась целовать её, ещё сильнее прежнего; член дракона то почти выходил, то до предела растягивал в глубину. Эпплблум не сдерживала крика. Наконец, она ощутила это. Монстр схватил её со всей силы, прижал к себе — и в лоно ударило. Она завизжала. Густые и горячие как расплавленный воск струи переполняли всё внутри. А рядом визжала единорожка: дрожа всем телом, но не делая даже попытки вырваться — она только обнимала и целовала её.

«Горячо! Горячо! Горячо!!!» — метались испуганные мысли. Всё пылало, всё горело внизу.

Они разрыдались вместе с подругой: нос к носу, живот к животу. Эпплблум чувствовала, как расширено переполненное спермой лоно единорожки, а сама ощущала только жар и доводящее до исступления давление внутри. Они дрожали и плакали, когда дракон обнимал их, укладываясь на спину, и ещё долго, очень долго, не чувствуя уже ни ложа, ни пещеры — ничего вокруг.

— Хочешь… ещё? — спросила единорожка.

Не зная, что ответить, Эпплблум поцеловала её.

— Только… без меня, — она взмолилась. — Зажарюсь к чертям…

Дальше болтать Ужаснейший не позволил. Хлестнув хвостом он рыкнул, а затем сдвинулся, переворачивая их. Теперь единорожка лежала, прижатая спиной к полу пещеры; дракон навалился сверху; а Эпплблум была зажата между ними, так сильно, что едва получалось дышать. Грудь дракона жарила спину словно раскалённая печь, а пенис оставался внутри, каменно крепкий и пульсирующий, не позволяя ни капли спермы вытекать. Этот монстр не желал останавливаться: он хотел брать их ещё и ещё.

Когтистая лапа опустилась, ухватила единорожку за ошейник, потянула. С взвизгом её сорвало с члена, протащило по полу. Грудь проехалась по мордочке Эпплблум, бёдра вжались в плечи; а потом нос нашёл щель, растянутую так, что язык вошёл едва касаясь стенок. Видя испуганный взгляд единорожки Эпплблум принялась лакать. Море соков, комки густой и до сих пор горяченной спермы — она глотала всё, не позволяя ни капли стечь на пол.

И она выпила всё, всё проглотила. Она уже просто ласкала подругу, облизывая её бугорок и покусывая твёрдые как камешки сосочки, когда чудовище вновь напомнило о себе. Единорожку потянуло, поворачивая, и она послушно юркнула под них. Теперь Блум не видела её мордочки, зато прекрасно ощутила, когда единорожка принялась посасывать отжатый членом клитор. Она ласкала одновременно и её, и дракона — и с сопением всосалась, когда он начал выходить.

Медленно. Он делал это медленно. Двенадцатый бугор, одиннадцатый, десятый. Эпплблум чувствовала, как смешанная с жаром тяжесть отступает, а плотно набитая в лоне сперма стремится наружу. Второй пенис Ужаснейшего скользил по крупу, спутывая хвост. Она ждала, что он выйдет, но дракон не сделал этого: на последнем бугре он остановился, а второй пенис скользнул по ягодицам, упруго вжался в задний проход.

— Нет… я…

Он надавил. Сначала несильно, но с каждым мгновением всё больше продавливая себе путь. Её сопротивления не хватило и на секунды. Сзади растянуло, расширило до боли, первый бугор скользнул в то место, куда не вторгался ещё никто. Она заскулила, а со второго бугра, одновременно растягивающего и сзади, и вдавливающего сперму обратно в лоно, скуление превратилось в пронзительный крик. Всё тело затрясло, а когда единорожка прикусила клитор, Эпплблум захрипела: соки брызнули на мордочку пони внизу.

Она молилась, чтобы дракон остановился хоть ненадолго, но больше он не сдерживался. Одно движение бёдер, скрип чешуй по спине, и он взял её целиком: твёрдые шары хлопнулись о край щели и мордочку единорожки. Ужаснейшей зарычал. С её взвизгом он двинулся обратно, почти вышел, и снова вбил себя в глубину. Удар повторился, а потом ещё один, и ещё. Её таскало по скользкому от пота телу единорожки, так сильно, что нос утыкался то в нагретый их теплом камень пещеры, то в единорожкин живот.

Эпплблум ощущала, как сперма то заполняет лоно до боли, то отступает, когда монстр почти выходил. Она была переполнена этой слизью до предела! Но дракон хотел влить в неё ещё больше. Огромные как дыни шары бились о круп.

Она кричала, уже не пытаясь сдерживаться, срывалась на визг, кончая, и снова кричала. Голос охрип, с каждым резким вдохом горячий воздух пещеры драл горло словно песком. Дракон брал её с огромной силой и настолько стремительно, что движения сливались. Единорожка внизу кусала клитор и прижималась так крепко, что позвоночник болел. Наконец, пришло то ужаснейшее мгновение. Дракон напрягся, натянул её до предела — и внутрь хлестнуло. Не успев толком вдохнуть она снова сорвалась на визг.

— Аааа!.. Горячо!!! — она завопила.

Единственное слово. Горячо! Она выкрикивала его снова и снова, обнимая единорожку со всей дури. Волны жара входили, заполняя её. И сверху, и ниже. Так глубоко, как она не могла и представить, и так сильно, что лоно болело, ощутимо растягивая живот. Она даже дёрнулась, пытаясь вырваться, но подруга не дала сделать ужасной ошибки — единорожка со всей силы удерживала её.

Это длилось, длилось и длилось, пока в глазах не начало мутнеть. Эпплблум не знала, как справилась, но она приняла всё. Живот распирало, сзади всё горело, но раскалённых потоков больше не было — дракон массировал ей плечи и мышцы вдоль спины. Она чувствовала, как расширено лоно, а следом за ним и живот: сильно, очень сильно, словно она носила жеребёнка. Было слишком страшно опустить взгляд, чтобы это увидеть; но единорожка подсказывала, ощупывая всё копытами и посасывая оттопыренные соски.

Монстр ждал, массируя спину и не позволяя ей даже на чуточку вытащить член. Он хотел большего удовольствия? Желал взять её такой?.. Эпплблум выдохнула, попросив лишь об одном:

— Только не кончай.

* * *

Она крепко сжала член внутренними мышцами, заскребла копытами о пол. Дракон всё понял верно. Лапа опустилась, поддерживая её за грудь, а потом он поднял её, отклоняясь назад. Когда муть перед взглядом отступила, она нашла себя сидящей на бёдрах дракона. Член упирался в лоно, а оно, словно полная воды грелка, опускалось, пытаясь принять форму его конца. Только большим усилием Эпплблум могла сдерживать это. Было слишком страшно представить, что будет, если пенис ещё дальше войдёт.

Рядом, мотая головой, пыталась подняться единорожка. Вся мокрая от пота, с пыльной гривой, сбитой как соломенная копна; с жалко дрожащим и мокрым до основания хвостом; она, лишь чуть очухавшись, кинулась к ней — принялась целовать.

Долгие мгновения, или даже минуты, они облизывали друг друга; жар внутри постепенно ослабевал. Чувствуя, какой горячий её живот, единорожка принялась вылизывать его — особенно старательно остужая клитор и соски — а когда слюна заканчивалась, она поднималась, чтобы набрать ещё немного поцелуем. Сначала Ужаснейшей бездействовал, наблюдая за их мучениями, но когда слюна закончилась в третий раз, а единорожка поднялась, он опустил лапу ей под круп, схватил до вскрика, и за какие-то секунды довёл до конца. Теперь каждый раз, когда единорожка поднималась, её соки брызгали на живот. Бедняга громко пищала.

А самой Эпплблум было… не так уж и плохо. Облегчение — она чувствовала его. Жар спадал, голову кружило лёгкостью, а пульсация раскалённых отростков внутри всё больше возбуждала. Расплавленное море спермы будто бы становилось частью тела, которую уже и не хотелось терять.

Она ощущала, что может поработать ещё немного, и чтобы не испытывать терпение дракона попробовала осторожно качнуться: немного вперёд, немного назад. Было так тяжело, так странно, как ещё никогда в жизни. Два огромных пениса внутри смещались, меняя точки давления, а переполненное лоно сдвигалось следом за ними. Они массировали его через едва держащийся вход и тонкую стенку прямой кишки; а когда она перешла к круговым движениям, сил уже оставалось только на то, чтобы не останавливаться и дышать.

Дракон поглаживал её, нежно касаясь когтями живота и бёдер, массировал оттопыренные соски. Прошло время, и будто чувствуя её готовность он начал помогать. Лапы опустились на голени, захватили, подтянули к груди. Вновь Эпплблум ощутила себя висящей, хотя всё ещё касалась ягодицами чешуйчатых бёдер, а два члена надёжно запирали сперму внутри. А затем он начал: немного вверх, немного вниз, пара мгновений отдыха и обратно — каждый раз меняя точку давления и то в одну, то в другую сторону растягивая её кишечник и любовный туннель. Когти легли на клитор.

Быстро и легко он довёл её до преддверия оргазма, но не позволил кончить. Как только она инстинктивно напрягалась и начинала дрожать, он сбавлял темп до едва ощутимого, поддерживая её желание, но не давая освободиться. Она стонала, просила, пыталась сама — но Ужаснейшей был неумолим. Тогда Эпплблум осознала — это наказание: за то что она посмела попросить. Не самое жуткое наказание, даже по своему приятное — и она расслабилась, стараясь наслаждаться им.

— Ты такая красивая… — прошептала единорожка.

Ужаснейшей согласился, приласкав их обеих, но после этого единорожку всё же наказал. Беднягу прижало лапой к полу пещеры — теперь она могла вылизывать только дракона, и разве что мокрый носик утыкался в клитор. Чудовище приготовило единорожку, чтобы могла глотать — Эпплблум осознала это в то мгновение, когда потащило наверх.

— Подожди, — Эпплблум попросила.

С тихим рычанием дракон остановился.

— Я могу… принять ещё. Если хочешь.

Лапа опустилась на живот, сдавила; но она успела мгновением раньше, напрягая мышцы влагалища так, что всё внизу вспыхнула болью. И она держалась, чувствуя, как дракон массирует тугой шар в животе, то растягивая, то чуть ли не сплющивая его. Наконец, он закончил, одобрительно заворчав.

«Ха, земные крепче, чем кажутся!» — Она воскликнула бы это, останься хоть капля сил. Но сил не было: получалось только дышать, вывалив язык, пока монстр её приподнимает. Упругий поток спермы уходил вниз. И вдруг он остановился, потёк обратно — с диким удивлением Эпплблум обнаружила себя заполненной в лоне, занятой буграми снизу, а посередине пустой.

Единорожка рядом неловко улыбалась, рог ярко горел.

— Это…

Эпплблум не успела даже начать фразу, когда дракон вышел; рогатая тут же бросилась вылизывать её. Нежные касания языком вокруг, глубокие внутри — но ни капли запретного: сперма была накрепко запечатана в лоне и прямой кишке. Да и длилось это недолго — Ужаснейшей повернул её к себе. До сих пор Эпплблум чувствовала грудь дракона только спиной, где шерсть, которая защищает от жара. Увы, не все места на брюшке были прикрыты шерстью: касание вымени о раскалённую чешую едва не заставило её визжать. Эпплблум отчаянно завертелась.

— Тсс, он любит горячих кобылок, — шепнула единорожка.

Ага! А ещё прожаренных до хрустящей корочки и с кремом внутри. Блум могла бы много чего сказать, но смолчала, только шкварча до слёз и прижимаясь брюшком к животу дракона. Бедное вымя то ли уже сгорело, то ли, «блин», адаптировалось к жару вокруг.

Впрочем, скоро стало не до этого — снова её подняло; за шкирку, единственной лапой; а вторая по-хозяйски легла на круп. Дракон усадил её на горяченные пенисы, плавно опустил. Вырвался взвизг, но и только; с силой она обхватила эти здоровенные штуки, сжала, наслаждаясь каждым входящим бугром.

— Больше, — она попросила, готовясь к очередной гонке. Улыбка тронула лицо.

И Ужаснейшей её погладил, почесал ушки, а потом решил:

— ХОЧУ.

Единорожка испуганно ёкнула от его голоса, скосила ошарашенные глаза. Но дракон не позволил ей вольничать: схватил за хвост, рыкнул, удержал.

Эпплблум чувствовала нечто странное: член дракона запульсировал чаще прежнего, но теперь он не сокращался после очередной пульсации, а сохранял форму, чтобы уже через мгновение расшириться вновь. Всё внутри разжимало, почти до боли, но предельно расслабившись она могла это терпеть. Её приподнимало, сначала едва ощутимо, но вскоре так, что бёдра дракона ушли вниз. Взгляд опустился, и Эпплблум увидела, что ниже широко растянутой щели лежит огромный как яблоко тринадцатый бугор. А потом показался и четырнадцатый, пятнадцатый, шестнадцатый. Торс чудовища под её объятиями бугрился мышцами и рос в ширину.

— Эмм…

«Я просила не это», — хотелось сказать, но она передумала. Не стоило, право же, не стоило. Только очень глупая кобылка стала бы злить дракона, который хотел. Единорожка на краю взгляда отчаянно дрожала.

Эпплблум увидела семнадцатый бугор, а спустя мгновения и восемнадцатый. На этом рост остановился. Дракон с хрустом потягивался, поглаживая и поддерживая её.

— У меня… — единорожка рядом запнулась, — «Эластичность» кончилась. Можно мне?..

Ужаснейшей шикнул на глупую, подтянул ближе, за шкирку приподнял. И Эпплблум вытянула копыта, крепко обнимая. Касание языка о мордочку, солёные струйки пота и следы её «яблочных» соков, она принялась слизывать всё. И вскоре с протяжным выдохом единорожка расслабилась. Она сидела на бедре огромного чудовища, слабо подрагивая, передние копыта прижимались к лицу.

— Я справлюсь, — Эпплблум шепнула.

— Нет…

— Спорнём?

Не то, чтобы она могла поставить в споре многое. Разве что шкатулку драгоценностей, которая лежала рядом. Но можно ведь было поспорить и на интерес?.. Или на удовольствие. Когти так сильно массировали спину, разминая каждый мускул, что она едва не пищала от восторга. И, может быть, если она очень постарается, то заслужит и для подруги такой же массаж.

— Это, блин, не по плану… — единорожка простонала. — Я с тобой…

Дальше болтать дракон не позволил: властно рыкнув, он её поцеловал.

Глава вторая «Всё не по плану»

Эпплблум знала единственный способ, каким кобылка четырнадцати лет могла бы удовлетворить дракона. Несложный способ, естественный, природный — где достаточно только захотеть. И она представила, как обнимает пару крошечных жеребчиков: латунных шёрсткой и яркогривых, с полосой чешуек на спине. Она захотела. А после потянулась к Ужаснейшему, чтобы по-особенному поцеловать.

Крепкое объятие, горячее дыхание в ноздри, скользящий от нёба до горла язык. Она принимала его, прикрыв глаза и с наслаждением отвечая, и вскоре нос учуял кое-что особенное: одуряюще пряный «яблочный» аромат. Спустя мгновения она услышала, как монстр принюхивается, одобрительно урча. Нежно облизав мордочку он её похвалил. А ещё был взгляд, прищуренных, но всё равно таких огромных глазищ — и в этом взгляде появилась крошечная искра уважения.

«Уже не игрушка», — поняла она. Но ещё и не любимая. Право на достойное место нужно было заслужить тяжёлым, очень тяжёлым трудом.

А дракон осматривал её как-то задумчиво, укоризненно, с долей брезгливости. Грива грязная? Шкурка потная?.. Ну так не она же виновата, что с печкой тыкается. И Ужаснейший, лениво фыркнув, с этим согласился. Он поднялся, отряхиваясь, и тем же движением прижал её покрепче к животу.

— Что… Аааа?!..

Глаза на лоб — самое меньшее, что Эпплблум испытала. Голос отнялся, судорога сковала мышцы. Оба пениса застряли в ней, накрепко обхваченные внутренними стенками. И тут дракон шагнул. Вырвался визг.

— Стооой! Порвёшь же!!! СТОООЙ!!!

— Эм, сейчас! — голос Динки. И мгновенное облегчение. Что-то мягкое, но упругое как пара спасательных кругов обхватило пенисы дракона. Их внешнюю часть. Тяжелейшие толчки внутри сменились массажем. Глубоким, сильным. Слишком сильным! Но всё же терпимым. Следующий панический возглас сорвался на стон.

Она попробовала отстранится, но куда там — дракон был неумолим. Мягкие и глубокие удары следовали один за другим, отмеряя каждый шаг Ужаснейшего. На десятом ударе голос вернулся: она завизжала; на двадцатом кончила, корчась под брюхом безумного монстра; а он только рыкнул, да и ускорил шаг.

— Аааау! Отпусти! Отпусти же!..

Эпплблум ловила тени деревьев краем взгляда, слышала быстрый топот единорожкиных копыт, но всё растворялось, всё мутнело — перед лицом двигалась грудь дракона, где чешуи отблескивали, а крепкие мышцы перекатывались в глубине.

Удары в матку отмеряли каждый шаг, взвизг сопровождал особенно тяжёлые тараны на прыжке, и всё внутри отвечало частыми спазмами. Она чувствовала, как раздваивается: одна маленькая Эпплблум корчилась, избиваемая и доведённая до предела; а вторая неслась в тумане, где каждый шаг сопровождался визгом первой себя.

И вдруг Ужаснейший остановился; что-то холодное обожгло её до плеч; мгновением позже она услышала всплеск — и тут же пронзительный вопль единорожки, которую затащило в ледяную воду.

— Пусти! Пустиии! Пустиииии!!! — рогатая потрясающе громко визжала.

Это был родник — лесной, смутно знакомый — где ручей заполнял неглубокую как бадья расщелину в скале. Эпплблум завизжала тоже: в первые мгновения от холода, а затем и от восторга — когда дракон вытянул её из воды и жаркий выдох обдул всё тело разом. Забавно прижав ноздрю когтем, Ужаснейший дул на них с единорожкой — которая тоже оказалась в загребущей лапе под животом.

Жар, холод, снова жар — глубокие толчки внутри — всё сливалось воедино, заставляя её бить копытами о чешуи и прерываясь только на вдохи кричать. А рядом визжала единорожка; в сто раз громче, в сто раз пронзительнее; с непривычки от холода её колотило куда круче, чем от пары раскалённых членов внутри. И Эпплблум бы предложила поменяться местами: только боязно было — вдруг дракон туговатый, шутку не поймёт?

Так или иначе, пока что тугой и до ушей мокрой была здесь именно она. Десяток раз ополоснув, Ужаснейший вытащил её из холода и постепенно разогревал. «Огненное дыхание», горячая как печной кирпич чешуя, раскалённые штуки внутри — всё это потрясающе бодрило. А ещё она готова была расцеловать монстра за идею с родником. О, она уже представляла, как подставит под его струйку раскалённый от спермы живот!

— Подожди, секунду… — она взмолилась.

А когда Ужаснейший приблизил нахмуренную морду, с криком: «Сюрприз!» — Блум поцеловала его. Ха, как приятно было видеть на мгновение озадаченный взгляд. Она развела копытами: мол, делай что хочешь. Потому что дракону всё позволено — на то он, блин, и дракон.

Ужаснейший почесал её клыками, а после ещё крепче прижал к камням. Темп замедлился. Теперь он брал её с расстановкой, всерьёз. Опустив взгляд, Эпплблум видела, как движется в животе выступ, а внутри ощущала каждый бугор. Десятый, одиннадцатый, двенадцатый — сильный толчок тринадцатым и обратно. Облачко единорожкиной магии окутывало основание члена и упруго пружинило, не давая разгорячённому дракону взять её сильнее, чем она могла бы принять. Ужаснейший потихоньку зверел.

— Динк, это хорошим не кончится. Убирай давай!

— Ааа? — показалась промокшая мордочка.

— Страховку убирай!

Потому что хватит — сопротивление для слабаков! Она подняла задние ноги, обхватив их передними, спина упёрлась о выступ в скале. И когда защита развеялась, она была полностью готова: Эпплблум расслабилась так, как только могла.

— Только не быстро, — она взмолилась, поймав драконий взгляд.

И игра началась. Бугристый член скользил к выходу, отжимая клитор, и тут же плавно погружался вновь, заставляя дрожать от ушей до копыт. Теперь всё зависело от воли дракона, такого могучего, что даже попробуй она сопротивляться, он не замедлился бы ни на миг.

С каждым ударом в глубине она представляла, как дракон кончает в неё снова и снова — каждый день и каждую ночь; как он разрабатывает её всё лучше и лучше, чтобы могла принять уже не двенадцать, не восемнадцать, а все тридцать, сорок бугров! И наконец, как в самом сокровенном месте растёт пара маленьких пони-дракончиков, ради которых ей придётся очень хорошо постараться: засыпая и просыпаясь с двумя большими, бугристыми грелками внутри.

На очередном ударе проход чуть поддался, и дракон тоже почувствовал это, остановившись и усиливая давление внутри. Он принюхивался, опустив морду. «Яблоками» пахло до тумана в голове.

— Приятно пахну? — она улыбнулась.

Ужаснейший взглянул ей в глаза. Прищурился. Выражение морды говорило яснее всяких слов: игры закончились — дракон жаждал получить своё. Он навалился на неё, вдавливая в землю, на плечи опустилась пара когтистых лап. Единственное усилие — и он вошёл.

Что-то расступилось внутри. Открылось новое, дикое, жуткое — дракон погрузился дальше, сразу на два бугра, а вскоре и ещё на один, пробивая себе путь в окружении её особенно сильных и плотно сжатых мышц. Где-то под грудью давило, внутрь погружался уже пятнадцатый, шестнадцатый бугор. На семнадцатом голос вернулся — она вскрикнула; а на восемнадцатом ошарашенно уставилась вдоль живота. Выступ теперь торчал гораздо выше пупка, а крупные шары прижимались к крупу. Она справилась — она приняла его целиком.

На мгновение появилась улыбка, но на второе уже пришлось сосредоточиться, хмуря мордочку, а на третье она вовсю ёрзала под драконом. В дальнюю стенку лона утыкалось нечто горячее — горяченнное! — и это нечто принуждало её отчаянно елозить: плотный слой спермы защищал стенки матки от жара, но конец-то тыкался, а припекало так, что шкварчало внутри.

— Ох, вау… — послышался голос единорожки. — Может не надо?

Но они с драконом не уделили ей внимания. Пусть ноет, что с неё взять?.. Рогатую ждёт тяжёлая ночь, а её тугое местечко будет разработано настолько, что, пожалуй, и для третьего дракончика место найдётся, чтобы паре первых не приходилось скучать.

Между тем, гонка началась.

* * *

Эпплблум всегда считала себя стойкой земной, но здесь и сейчас она едва держалась. Внутри пылало, когти дракона скользили по телу, заставляя корчиться и дрожать; а ещё было «огненное дыхание», от которого трещали волоски в гриве, а всю мордочку солёными разводами покрывал мгновенно высыхавший пот.

Дракон брал её, и брал всерьёз, так долго, что она уже не помнила, сколько это длилось. Но что-то менялось, не снаружи, а внутри: те удары, от которых она поначалу визжала, теперь казались нежными ласками, а вновь разогретая сперма бурлила морем жидкого, но очень приятно колющего огня. Её лоно разминало, растягивало, разогревало толчками — и копытами она уже чувствовала, как упругий шар в животе становится мягким, а после и вовсе тянется как резина, легко и плавно принимая любую форму, какую дракон бы ни захотел. Она была готова принять ещё столько же, а то и гораздо больше спермы; но Ужаснейший не спешил заканчивать — он испытывал её, искал её предел.

А Эпплблум держалась. Держалась и держалась, только вскрикивая, но не моля о пощаде. Вдруг дракон сдастся и кончит раньше? Это же, дискорд забери, будет её победа! Победа четырнадцатилетней земной над огромным чудовищем. Такое-то море славы, что всякие рогатые будут до земли кланяться перед ней! И Ужаснейший, чуя скорое поражение, уже использовал запрещённые средства. Её целовало до сбитого дыхания, роговой кончик хвоста хлестал в бока, а лапа, когтистая и злая, массировала вход в растянутую щель. И вдруг она ощутила, как коготь гладким краем ткнулся в клитор, а потом и вошёл внутрь со следующим толчком.

— Эй, так нечестно!..

Дракон ухмыльнулся, и ещё два когтя легли на член. А вот фигу ему — так было даже легче. Когти оттягивали половые губы, расширяли проход в глубину, но вместе с тем так приятно захватывали клитор на выходе, что она улыбалась до ушей.

— Ты проиграешь, — она пообещала.

И Ужаснейший нахмурился, глубоко задетый, хотя «глубоко задетой» здесь была именно она! И она терпеть не могла самодовольных жеребчиков, которые считают, что раз они жеребчики, то все им обязаны. Таким она всегда поясняла, кто здесь прав, а кто не прав…

Вдруг дракон вышел. Прохладный воздух тут же проник в растянутые отверстия, вынуждая ёжиться от ушек до копыт.

— Ха, сдаёшься?..

Ужаснейший фыркнул. Оба пениса поднялись, легли ей на живот. Такие массивные, красные, часто пульсирующие. Опустив мордочку она поцеловала их в концы. А потом они двинулись обратно, и она тоже вытянула шею, не отпуская.

Она была гибкой земной, очень гибкой, и легко достигла края щели, лизнула себя в клитор. Здорово, надо сказать, растянутый. Когда-то крошечный бугорок, теперь он распух, торчал наружу, влажно блестел. Но не болел, разве что если слегка куснуть. А щель под ним даже не думала сжиматься. Подтянув бёдра до предела, она увидела, как в глубине пульсирует вход в матку, а изнутри его отдавливает море упруго набитой спермы — тонкая плёнка волшебства перекрывала проход.

— Ау, есть кто-нибудь? — Эпплблум хохотнула.

Дракон коснулся плеча, приказывая отстраниться, погладил, мордочку облизал. А когда она, вдоволь насмеявшись, наконец-то проморгалась, то увидела то, что заставила слегка похолодеть. Оба члена упирались в щель, а лапа массировала, подготавливая для них проход.

— А не лопну? — она спросила.

Ответом был взгляд. Выразительный такой, суровый. Хотела честной игры — получай. А лопаться, или не лопаться, зависело исключительно от неё. И у дракона были доводы — весомые доводы, а кроме них аргумент более тонкого плана, единственный, но более чем достаточный. Он хотел.

— Я не слабая. Я просто одноразовой стать не хочу, — она буркнула, опуская взгляд.

Эпплблум расслабилась, думая о дракончиках; крепко обхватила задние ноги, подтягивая к плечам; а после развела, аж до боли в суставах, чтобы у партнёра было всё место, какое она только могла дать.

Неспешно, позволяя ей прочувствовать каждое мгновение, дракон надавил. Нижний пенис, чуть длиннее верхнего, вошёл первым; а за ним последовали когти. Грубый захват на клиторе, растяжение, и второй горячий конец. Она приняла его, крепко обхватывая; дрожь трясла тело от ушей до копыт. А потом был писк, плавно переходящий в визг и вопль, резкие вдохи и снова писк. Два растущих с каждым бугром предмета входили, до треска растягивая её.

Это было плавное, непрерывное движение. Десятая пара бугров, одиннадцатая, двенадцатая. Мгновение страха — вход в матку — и путь дальше, заставляющий уже не кричать, а с глазами на пол-мордочки вопить. Тринадцатая пара, четырнадцатая, пятнадцатая — лёгкие покачивания вверх и вниз, ухмылка Ужаснейшего, снова вскрики. Шестнадцатая, семнадцатая, восемнадцатая — и мягкий толчок основания о половые губы. Дракон остановился, давая ей привыкнуть ко всему.

— Добро пожаловать во взрослую лигу… — она пробормотала.

Попытка сжаться — куда там, сразу больно. Попытка поёрзать — тоже нелегко. Узковата она была для «взрослой лиги», но с таким партнёром, чувствовалось, решится это скоро, хотя и непростым путём. Неловко она улыбнулась, предоставляя всё дракону, и отчаянно, отчаянно надеясь, что выносливости земной хватит на всё. Она прикрыла глаза, представляя две цепочки ребристых яблок, на концах которых живут маленькие дракончики — жуть какие жгучие и самодовольные, которые хотели её снова и снова целовать.

И они качнулись. Немного вперёд, немного назад. Потом снова, снова и снова, постепенно ускоряя темп. Становилось больно, мордочка кривилась, и тогда дракон сдерживался, облизывая её; а после они снова достигали тяжёлого места и вместе его преодолевали. Эпплблум пробовала понемногу сжиматься, лаская дракона, а спустя долгие мгновения хлюпанья и собственных взвизгов, решилась поработать и ногами. Голени опустились на бёдра Ужаснейшего — чтобы чуть сдерживать его, когда больновато; а передние копыта на собственный живот — чтобы ласкать, платя за снисхождение.

Она работала, снова потея до скользких разводов на шерсти; дракон осквернял — как ему и подобает; а рядом сидела маленькая единорожка. Мокрая, дрожащая, она прижимала оба копыта к мордочке и тонко пищала, когда Ужаснейший отвлекался, чтобы дыхнуть жаром ещё и на неё.

Темп ускорился. Дракон доводил её до дрожи, до визга, но сразу же после этого приостанавливался, не давая кончить. Они меняли позы. Эпплблум попробовала боком, натирая соски и клитор о раскалённую чешую, а ногами крепко захватив бедро; попробовала и сверху, скача в диком темпе и оглушительно визжа, когда хлопки кожистых крыльев с силой насаживали её и тут же подбрасывали в вышину. И это ей нравилось, дико нравилось, но всё же было слишком сложно, чтобы держаться дольше нескольких минут.

В конце они нашли свой идеал: в меру приятный, неспешный и спокойный. Эпплблум сидела, крепко прижимаясь животом к брюху дракона; чешуйчатые бёдра скользили от её соков, а собственные ноги крепко обхватывали до гребня спины. Кожистые крылья то поднимались, то опускались — она чуть взлетала, но в нижней точке партнёр поддерживал её; и в то же мгновение она начинала с силой массировать живот копытами, чтобы Ужаснейшему не было скучно в те мгновения, пока она переводит дух.

— Давай вместе признаем поражение? — она улыбнулась, трясясь уже из последних сил.

И дракон кивнул, обхватывая сильнее. Поцелуй, начисто сбитое дыхание, жаркий язык в горле — и снова огненные потоки. Первой же струи ей хватило, чтобы кончить, а на второй оргазм повторился, как и на третьей. Лоно заполняло всё плотнее и плотнее, уши и копыта дрожали — но в этот раз она не позволяла восторгу полностью собой овладеть. Копыта гладили выступы на животе, внутренние стенки сжимались, вытягивая сперму до последней капли. В этот раз она подарила чудовищу столько удовольствия, сколько четырнадцатилетняя кобылка только могла дать.

Было жарко, очень жарко внутри; звёздочки летали, мутнело в глазах; только на краю чувств она ощущала, как дракон её нежно поддерживает лапой, несёт вперёд. Вода заплескалась вокруг, копыта проехали по скользкому камню — а затем крошечный водопад холодной влаги упал сверху. Прямо на её раскалённый, заметно распухший живот.

— Ка-айф…

Эпплблум рассмеялась, откидываясь назад. Такое-то наслаждение! Холод сверху, жар внутри — и весёлая мордочка единорожки, которая забавно складывая губы трубочкой дула на рог. Это она разогрела воду в купели — такая-то умница! — не сильно разогрела, а так, чтобы было приятно лежать, не думая ни о чём.

— Спасибо, Динк. Ты на всю голову стукнутая, но я обожаю тебя!

* * *

Текли минуты, жар отступал. Впервые с начала этой дикой гонки Эпплблум позволила себе оглядеться: они и правда были в глуши, где под утренним ветерком шелестели липы, справа и слева лежали склоны промытого ручьём овражка — а дальше уже виднелись «Медведица» с «Колокольчиком», предвещая скорый рассвет.

Несколько часов дикого секса, печка вместо партнёра, бессонная ночь — а она чувствовала себя «зашибись». Круто быть земнопони! Потому что земные круче всех!..

— Слушай, а клёво ведь, — сказала Эпплблум, когда муть в голове окончательно развеялась. — Ты просто обязана попробовать, Динки! Поначалу сложно, но когда заполняет начинается такой-то кайф.

Единорожка фыркнула, забавно краснея. Дракон не позволил ей бегать вокруг, и сейчас она ёрзала на горячем бедре, пока когти расчёсывали гриву. Ага, Ужаснейший заботился о них. Эпплблум тоже наслаждалась чисто поскрипывающими волосами. Привычная пушистость вернулась, а шёрстку когте-рогатыми усилиями так вычистили, что ни осталось ни единой соринки, ни одного свалявшегося комка.

Как говорится, любовь облагораживает! И грязных кобылок Ужаснейший больше не хотел. Впрочем, заполненные ему по-прежнему нравились. Эпплблум слабо покачивалась, поглаживая раскалёнными пенисами то одну, то другую стенку растянутого как арбуз лона; а единорожка рядом чуть ёжилась. Дракон оглядывал её худощавую фигуру и неодобрительно ворчал.

— Динк, думай о лимонах, — Блум шепнула, веселясь про себя.

Единорожкины копытца поднялись к мордочке, послышался тихий стон.

— Кончай выделываться. Меня осквернили, и тебя оскверним.

— Но…

— Думай о лимонах!

Ужаснейший подтянул единорожку ближе, внимательно оглядел. Что-то в гриве ему не понравилось, и он подправил прядь, а после почесал ушки, тыльной стороной лапы подтёр нос. Теперь рогатая смотрелась испуганной, но и удивлённой вместе с тем.

— Лимоны. Большие, ласковые, шероховатые. Задумайся о них!

— Ладно, дискорд тебя дери!..

Лапа под круп, и Ужаснейший поднял единорожку; изрядно дрожащие бёдра тоже легко поддались; теперь её ноги лежали на плечах дракона, а тонко сжавшаяся щёлка помигивала перед ними. Показывался маленький, но если хорошенько приласкать, очень «лимонный» на вкус клитор. Они изредка доводили себя до того самого состояния, ну, когда кобылка готова к жеребятам. Ибо почему бы и нет? К утру охота проходила, зато ночью можно такое творить!

Как сегодня, например.

Они с Ужаснейшим потянулись, показали друг другу языки. У дракона был длиннее, зато у неё шире! Так что, победно улыбнувшись, начала именно она. «Лимонами» ещё и не пахло, но влажная щёлка есть влажная щёлка — такую можно брать сходу, не глядя на вопли с другой стороны. Взвизг единорожки — облизывание по кругу. Тихий стон — тычок зубами о клитор. Наконец, вскрик — когда язык нащупал особенно чувствительную точку. Эпплблум учила, а дракон внимал.

С особенно громким взвизгом подготовка рогатой закончилась. Эпплблум отвела мордочку, стараясь отдышаться, и дракон взялся за дело сам. Короткий крик — хорошее начало; протяжный стон — конец туннеля; а вот и тот самый особенный вопль — единорожка «зацвела». Лимоны! Лимоны! Лимоны!.. Как же их Блум полюбила благодаря подруге, и теперь, чтобы кайфа было ещё больше, принялась покачиваться на членах дракона — он от этого просто замечательно зверел!

Вверх и вниз, вверх и вниз, а потом сжать, как можно крепче, и снова вверх. Эпплблум старательно возбуждала чешуйчатого, а визги подруги ласкали слух. Аромат «яблок» смешивался с «лимонами» — и весёлая, бесшабашная дурость стояла в голове.

И наконец, после особенно «лимонного» взвизга Ужаснейший оторвался.

— ХОЧУ.

Единорожка вздрогнула, а Эпплблум снова ощутила то давление внутри. И без того заполнявшие её пенисы расширялись, бедный туннель растягивало как никогда. Она попыталась подняться, но лапа крепко удержала за плечо.

— Порвёшь… — она взмолилась. И дракон опустил взгляд, будто предлагая решение.

Она решила ещё чуточку потерпеть. А спустя мгновение ещё чуточку, и ещё. Особой боли не было, если полностью расслабиться, а внутрь медленно продавливались новые бугры. Девятнадцатая пара, двадцатая, двадцать первая — дичайшие ощущения: вот теперь-то матку по настоящему растягивало в глубину! Двадцать вторая пара, двадцать третья, двадцать четвёртая — сложно-то как. Она дышала, вывалив язык.

Двадцать пятая пара — зубы застучали, давление чувствовалось уже где-то на лёгких, дыхание ушло.

— Порвёшь… — она выдохнула. — Порвёшь же!.. Стой!!!

Двадцать шестая пара — невероятно тяжёлая, растянувшая до предела — и дракон остановился. Два раскалённых стержня поднимались ей до груди, дыхание вырывалось со свистом, а внизу всё сжимало такими судорогами, что мутнело в глазах.

— Блииин, мы увлеклись… — она застонала. — Крови нет? Нет ведь?!

Испуганная единорожка вырвалась, принялась осматривать. Рог прижался к животу. Мгновения напряжения, дикого страха — и Динки улыбнулась, поднимая всё ещё испуганный, но чуточку злорадный взгляд.

— Всё норм, Блумик. Тянучка ты моя.

Нет, не норм! Внутри давило так, что ни капли удовольствия уже не осталась. И даже если это ошалеть как нравилось дракону — к чёрту, к чёрту — с кем угодно, но без неё. Она положила копыта ему на плечи, попробовала приподняться — и ничего не получилось; попробовала сильнее — стало больно, она опустилась обратно. Мысли метались.

— Ребята, у нас проблема.

Были такие штуки в мире, что назывались шурупами. Их закручивали, а закручивая создавали в материале резьбу. Проблема заключалась в том, что здесь и сейчас её бедный проход был материалом, а бугры на кольях, ага, той самой резьбой.

— Дружище, ты можешь на минутку расхотеть?

Дракон покачал головой.

— Динк, ты читала «Как совокупиться с драконом: ошибки начинающих»?

— А?..

— Вот именно. Нет такой книги. Мы обязаны выжить, чтобы её написать.

Эпплблум задумалась, слегка ёрзая: внутренние стенки неслабо так пекло. Но, дискорд, это замечательно бодрило! Если раньше её называли смышлёной земнопони, то сейчас варианты перебирал поистине гениальный ум. А с вариантами-то было небогато: без внешних средств — лишь несколько. Привлекательных — ровно два.

— Динки, давай свою «Эластичность».

— Ммм… кончилась. До завтра подождёшь?

Эпплблум попыталась это вообразить. Вот ночь заканчивается, а она сидит на драконе; вот друзья собираются в школу, а она остужает распухшее от спермы брюшко о струйку родника; вот вечер заглядывает в окно, а они с драконом играют в гляделки, часто целуясь и облизывая друг друга. А внутри печёт, печёт, печёт…

Нет, к такому приключению она не была готова! Только не в день рождения, когда друзья готовят подарки, а дома ждут вкуснейшие эклеры, где поджаристая корочка скрывает нежный горячий крем.

— Эклерку хочешь? — она спросила дракона.

Тот задумчиво погладил, ушко почесал.

— Если хочешь, наслаждайся. Только, блин, не порви.

Ага, основы гидродинамики. Давление, смазочные жидкости, скольжение твёрдых тел. И раз смазочная жидкость не просачивалась, это было всего лишь проблемой давления. Хорошо пропечённая эклерка всегда чуть протекала с проткнутого конца.

* * *

Как довести дракона до оргазма без поступательных движений? Эпплблум теперь знала, какому опыту в «Ошибках начинающих» будет выделена отдельная глава. Она попробовала начать с лёгкого покачивания, но сама тут же едва не заскулила — два раскалённых кола массировали всё внутри. Тогда она медленно, очень медленно, начала отклоняться назад. Вот спина коснулась поверхности воды, вот о днище упёрлись крылья — и два внушительных бугра проявились на животе, справа и слева от них забавно выпирали сосочки.

И пекло теперь хотя бы не всё внутри.

— Будем делать массаж, — решила Эпплблум. — Динк, ты хладагент! Залезай давай!

Единорожка послушно плюхнулась сверху, стало тяжеловато, но дракон — мудрое создание — тут же лапами поддержал. «Веселье» началось. Рогатой не хватало подготовки — но лапа на отчаянно елозящем крупе обещала это быстро исправить. Единорожка скользила по животу, ёрзая то чуть вправо, то чуть влево — и следуя её движениям выступ тоже смещался. Внутри жарило, внутри пекло.

— Динк, от тебя всё зависит! Мокрее! Быстрее! Сильнее! — Эпплблум подбадривала подругу, а копытами поддерживала её за бока. Задние ноги, широко обхватившие поясницу Ужаснейшего, отчаянно дрожали.

— Аууу…

Единорожка сделала «мокрее», но одного раза было мало. Эпплблум принялась массировать её, щекотать в особенно чувствительных местах. Животик, чуть выше пупка; окончание холки; основания бёдер — те самые точки, что в сочетании создавали музыку. Дракон внимал.

— Аааии… ииии… ййииифф…

Эстетика! Храбрость! Напор! Теперь-то Блум знала, что нравится драконам, и чешуйчатый явно наслаждался: дымок шёл из пасти, огнём горели глаза. А потом он начал помогать: то нежно, вызывая особенно низкие, «йифающие» звуки; а то и чуть погрубее, кончиками когтей, когда «хладогентка» забывала свою роль.

Рогатая старалась — отныне с упоением! — так что дракон особенно её не подгонял. Мягкий живот скользил по брюху, клитор тёрся о клитор, а соски о соски. Эпплблум тоже сосредоточилась на работе. Не очень-то многое она могла сделать: но массировать мышцами влагалища — вполне. И она делала свой массаж, заставляя мышцы не просто сжиматься, а ходить волнами: сверху-вниз, снизу-вверх. «Необходимость — суровый учитель», — ей как-то говорили, и она даже не представляла ранее, насколько это по-драконьему мудрые слова.

А ещё несмотря на «хладагентку» ей было жарко. Мучительно жарко. Горячо, горячо, горячо… Это уже стало таким привычным, что она почти не стонала. И она старалась покачиваться, чтобы поддерживать возбуждение — иначе дело шло гораздо хуже: раскалённые пенисы распирали сухой как пустыня проход. И эти два ужаса пульсировали, всё чаще и чаще, с каждым мгновением всё сильнее растягивая её бедное влагалище. Она пыталась сжимать их как можно крепче, но силы иссякали, глаза лезли на лоб.

— Если… выживу… — она прохрипела.

Дракон склонил голову.

— …Если выживу, натренируюсь для тебя. Только, блин, не убей…

Началось. Дракон столкнул взвизгнувшую единорожку, обхватил лапами, с дикой силой прижал. Эпплблум открыла рот, прося взглядом, и чешуйчатый всё понял верно — когти легли, удерживая челюсть, чтобы она могла без страха высунуть язык. И вот оно: первый удар концентрированного пламени, второй, третий — дальнюю стенку матки оттягивало струями, разжимало, расширяло, продавливало — так сильно, как она и представить не могла.

И с диким ужасом Эпплблум ощутила, как поддаётся вовсе не шейка матки, а нечто с другой стороны.

— О нет… Ааааа!..

Они открылись, два тонких прохода; расширились под потоками спермы; теперь уже не матку заполняло, а те две крошечные трубки, что вовсе не предназначались для этого! Где ничего подобного не должно было быть! И они принимали, дико растягиваясь, как бы она ни билась под телом дракона. Жгучая жидкость сама находила себе путь.

— Ааауууу!.. — она взвыла, затряслась.

Она хотела завести жеребёнка. Однажды. Правда ведь хотела! Она и представить себе не могла, что её стерилизуют вот так…

— Мне конец… мне конец… мне конец… — застонала Эпплблум.

— А?

— Всё!.. Мне звездец.

Единорожка прижалась рогом к брюху. Заулыбалась. Подняла весёлые глаза.

— Зашибись. Дракончики гарантированы!

— Ауу?

— Не бойся. Эта дурь целебная. Всё путём!

Эпплблум попыталась отдышаться. Жгучие потоки закончились, внутри ошалеть как распирало, но боль и правда вскоре прошла. Она вгляделась в глаза единорожки, пытаясь найти хоть капельку лжи, но, кажется, та говорила искренне. Во зло Динки не умела лгать.

— Ты уверена?

— Обижаешь! А ну извинись!

Взгляд остановился на морде дракона — довольно оскалившейся, с огоньками пламени уже не только в глазах, но и в глубине ноздрей — и Эпплблум согласилась: лучше не обижать. Она неистово принялась извиняться, массируя и пенисы внутренними стенками, и копытами живот.

— Ну выдавись же, выдавись… — шептала она.

Но давления не хватало. Когда она нажимала слишком сильно, становилось больно, а два здоровенных кола ничуть не хотели сдвигаться. Было сухо, было тесно, а её внутренние стенки только тёрлись о крупные как яблоки бугры.

Она откинула голову, всхлипнула.

— Мне конец…

— Слушай, а давай под водой? — предложила Динки.

— Аа?

Крылья вдавились в дно, гриву намочило, а затем погрузилась и морда — дракон склонился над ними, прижимая собственным весом. На секунду Эпплблум испугалась — утопит! — но тут же рог единорожки вспыхнул, и две трубочки воздуха спустились с поверхности, обхватив лица. Динки улыбалась, победно глядя на неё.

— Это… может сработать, — Эпплблум пробормотала. — Только нежнее, а?

Под водой было… гораздо легче: жар постепенно проходил. Она парила, раскинув копыта в стороны, дракон поддерживал тело и слегка проворачивал: то чуть правей, то чуть левей. Ровно настолько, чтобы не было больно, а сперма из лона и вода снаружи потихоньку проникали, смачивая её бедный, уже, небось, запечённый до корочки проход.

Единорожка елозила по брюху, массируя выступ, а заодно очень приятно потираясь клитором о клитор. Они часто целовались, облизывая друг другу мордочки под воздушными масками. Легко, спокойно, неспешно — так неспешно, что Эпплблум даже позволила себе слегка задремать.

Снились дракончики, маленькие, свернувшиеся в клубочек; а ещё яйца для них. Большие такие, с дыню, которые кобылка должна выносить в себе, хорошо разогревая, а потом… хмм, отложить. Для чего от кобылки требовались особенные качества: стойкость, послушание, усердие — хорошая, очень хорошая растяжка! — и, неплохо бы, высокий болевой порог.

Земнопони во всех смыслах были идеальны. А маленькие, ещё растущие, идеальны вдвойне.

* * *

— Блу-умик.

— А?

Глаза открылись. Носик единорожки тыкался в нос, а рядом парила бутылочка оливкового масла. И добрая треть, похоже, уже куда-то ушла.

— А я домой сбегала. Смотри! Мы тебя хорошенько смазали. Готова ещё немного дракончиков принять?

Эпплблум неуверенно улыбнулась. Она могла бы сказать «понеслась!», или «к чёрту!» — но дракона, который склонил морду к лицу, это нисколько бы не озаботило. Всё сводилось к двум очень простым вещам: он хотел, а она могла.

Когтистые лапы опустились на плечи, зубастая морда прижалась к лицу. Дракон хотел поцеловать её, и она послушно раскрыла рот, позволяя всё ощупать. Они играли, борясь языками, густая слюна с каждым глотком обжигала пищевод. Затем Ужаснейший начал. Плечо качнуло — отклоняя её в одну сторону, дракон тут же повернулся в другую — и дыхание перехватило, звёздочки едва не посыпались из глаз. Плавно и ошалеть как ощутимо колья внутри сместились, отжимая все её внутренности куда-то вбок.

— Аууу… — она выдохнула.

Движение вверх, движение вниз, плавное покачивание бёдер дракона. Он принялся поглаживать её внутри, медленно возвращая член обратно. Надавил наружу, показывая выступ над пупком, надавил в глубину. Душа холодела. Эпплблум представляла, как что-нибудь вспыхнет болью и порвётся, как изо рта пойдёт кровь. А потом это будет худший день в жизни. Потому что её-то откачают, но уж точно не поймут!

Да и она себя не понимала! Она не подписывалась на это!..

— Динк…

— Всё путём! «Крепкая шкурка» работает и внутри!

Эпплблум застонала, до шипения вжимаясь носом в грудь чешуйчатого здоровяка. Её задние ноги обхватывали бёдра, а передние плечи; драконий хвост охлёстывал спину, а клыки подёргивали кончики ушей. Он будто размышлял: «Осилит, не осилит? Сожрать, не сожрать?» — и двигался он всё быстрее, теперь уже не только от бока к боку, но и слегка вытягивая её бедный туннель, чтобы тут же затолкнуть обратно в глубину. Масло не помогало! Пенисы засели так плотно, что даже с уймой смазки она не могла и на край копыта выпустить их.

— Ребята, это полный звездец… — она прошептала.

Дракон обнял крепче, прижался мордой к лицу. Смотрел он вопросительно, с долей досады.

— Я… так не могу.

Он положил лапы ей на бока. Надавил.

— Аааайй!

Изнутри едва не брызнуло. Эпплблум ощутила, как её бедный проход мгновенно заполняется скользким, а на самом выходе выжатую из матки сперму удержала только плёнка волшебства.

— Эмм… так просто?

Дракон качнулся назад, постепенно вынимая. И зубы сжались, ощущения заставляли всё тело дрожать. Каждый бугор продавливал себе проход, а за ним растянутые до предела стенки сжимались, чтобы уже через мгновение их раздвинуло очередной парой яблок, засевших внутри. Но дракон не вытащил полностью: дойдя до половины он двинулся обратно.

— Ааа… нет, стой!..

Он не остановился, он ввёл до конца. И лапы на боках сжались снова, окутывая член очередным потоком «смазки», а её превращая в источник концентрированного визга, слёз и соплей. «Наслаждайся», — она посмела попросить, и он, без сомнения, «наслаждался»; а ещё, как подобает юному дракону — играл. Отныне проблема была лишь в том, что она — ничуточки не наслаждалась. Стойкость закончилась, «тянучесть» исчерпалась, земнопоньской выносливости на такие подвиги уже не хватало. Всё болело внутри.

Эта эпика была не для четырнадцатилетних кобыл!

— Я понимаю… — Эпплблум выдохнула, — ты хочешь отодрать меня по-настоящему. Ещё больше заполнить. Но, пожалуйста, возьми нас двоих.

Дракон приблизил морду, вгляделся ей в глаза. С мягким укором, с осуждением — и с крошечной искрой снисхождения. Он словно бы размышлял: «Отжарить эклерку, не отжарить?» — и она живо представляла, как он может «отжарить» — перекинув её на край купели, крепко удерживая за бока. Жарить и жарить, от визга до затихающих стонов, а потом кончая, чтобы снова научилась визжать. И нет, не останавливаясь на этом, разминая и разогревая матку дальше, пока она не раздуется как настоящий эклер.

Дракон мог, дракон хотел.

— Пожалуйста. Я сильная, но не настолько. Я проиграла. Я твоя.

Призрачные кости упали, зло перекатываясь, чтобы показать кому-то непредставимому свои цифры — и чудо дипломатии свершилось. Ужаснейший довольно оскалился, а затем принялся её облизывать. Жуть как горячо и щекотно, так что судорогами сводило живот. Медленно, очень медленно, дозволяя прочувствовать каждое мгновение, он начал вынимать.

Было больно, было страшно, но вместе с тем до жути весело. Она хохотала, а когда живот сводило спазмами от очередного взрыва смеха, дракон её нежно поглаживал, оплетая хвостом. Она взвизгивала с каждой выходящей парой бугров, а в долгие перерывы массировала оставшиеся. Единорожка тоже старалась, тщательно вылизывая и лаская: в клитор тыкался мокрый, подрагивающий нос.

Наконец, почти весь ужас вышел наружу, остались последние шесть бугров. Эпплблум ощутила, что может изогнуться в поясе, и сразу же потянулась вперёд: к выступу, что уже болел гораздо ниже пупка, и дальше, к растянутому выходящими пенисами проходу. Всё это, чтобы дождаться выхода, нежно поцеловать, а заодно, украдкой, сравнить с копытом. Впечатления не обманули — размер каждого был ему под стать.

Она представила возможности. Задумалась. И расхохоталась. О, Дискорд, она думала о копытах, когда у них с Динк был целый дракон! И она обняла его; огромного, чешуйчатого истукана; принялась от лап до морды целовать.

— Моя прелесть… — прошептала Эпплблум.

* * *

Отныне Эпплблум знала, что будет в предисловии к «Ошибкам начинающих». Одна простая истина: «Без подруги не ходи». Можно взять единорожку, пегаску — в идеале другую земнопони. Вовсе не обязательно послушную! Но, блин, обязательно нужно взять.

Эпплблум лежала, подняв к голове задние ноги, ручеёк родника падал сверху, остужая её бедную-бедную, широко открытую щель. Копыто легко входило внутрь, а взгляд ловил пульсирующую шейку матки, которая тоже не желала закрываться: море спермы виднелось за тонкой плёнкой волшебства. Она обещала себе, что если увидит хоть одну царапину, хоть один ожог, то всё — к чёрту, к чёрту! Но ранений, кажется, не было. Соки текли по алым как помидор стенкам, запах течной кобылки забивал нос.

— Ааааай!.. Полегчеее!.. Прошуууу!..

Ах да, рядом страдала перекинутая через край бассейна единорожка. Эпплблум видела, как обе её дырочки постепенно поддаются, а дракон жарил так, что пенисы уже входили до половины длины. Зрелище завораживало. Мелкая рогатая тряслась всем телом, пыталась лягаться, но дракон с ленцой удерживал её. Две толстые как копыто штуки мелькали в диком темпе, и с каждым особенно громким вскриком наружу вылетали брызги «лимонной» воды.

— Отпустиии! Я не могууу!..

Она была громкой, громче её самой. Впрочем, дракон с их первой встречи тоже неслабо раздался в плечах. Раза в два крупнее? Пожалуй, почти ровно. Следовательно, вдвое больше в обхвате, вчетверо по площади жгучести и ровно в восемь раз тяжелее. Закон квадратов-кубов, никакого волшебства. Да и ничего невозможного для течной кобылки. Которую надо тренировать, тренировать и ещё раз тренировать.

— ААААииииии!.. Умруууууу!..

Пробежки утром, баклажаны по вечерам, а потом те шарики на ниточке, которые из журнала. С ними придётся импровизировать, но есть же яблоки, есть лимоны. А дракона каждый день нельзя: тяжело идёт, туго — не потянет. Рогатые, что поделать, слабенькие они.

— Иииии… ииии… ййииифф…

Вот оно! Интенсивность визгов поуменьшилась, зато в них появилась особенная глубина. Так вчерашний жеребёнок становилась взрослой кобылой. Тяжело, мучительно, страшно, но неизбежно. И очень эстетично, если смотреть со стороны. Эпплблум печалилась, что рядом нет кинематографической камеры, или хотя бы фотоаппарата. Жаль, очень жаль. Красота облагораживает мир.

— Аааиии… ауу?!..

Лимонная поддалась. Открылись новые горизонты и новые глубины, новые возможности и новые пределы; визг сменился стоном, а стон удивлённым сопением. Копыта бессильно болтались, всё её тело трясло. И Эпплблум оставила родник, чтобы потянуться ближе. Веселье весельем, но в такое мгновение наедине с Ужаснейшим подругу не хотелось оставлять.

Мордочка Динки блестела от смешанного со слезами пота, часто хлопали большие, ошарашенные глаза.

— Ну как ты там? — Эпплблум ткнулась носом о нос.

…

— Сдохну…

— Выживешь. Я верю в тебя.

Дракон потребовал молчания, хлестнув хвостом — очень больно, между прочим! — а потом потянул единорожку на себя. Плавно так, неспешно, чтобы всё прочувствовала. Постепенно на худощавом брюшке проявлялся изрядный по размеру бугор. Ребристый, пульсирующий, жаркий — который хотелось щупать и щупать. И Эпплблум, наплевав на рыки и удары хвоста, последовала желанию — прижалась носом, стала целовать.

Первый бугор, второй, третий — десятый, двадцатый — хорошо-то как растянулась! — а снаружи осталось ещё шесть. Особенно крупных. Но принимать их, это уже суровое испытание, слишком суровое для маленькой единорожки, у которой и на слова-то не оставалось сил. Это ведь важно, приступать к задачам ступенчато, а не как они — с наскока и в омут головой.

Десяток бугров, например, это так, жеребячья забава. Любая десятилетка бы справилась, лишь для вида поскулив. Пятнадцать бугров, это уже непросто, для этого маленькую кобылку нужно хорошенько натренировать. Двадцать — это испытание, которое и в охоте не каждая пройдёт. А дальше начинается уже спорт высоких достижений, что увлекательно, конечно, да только не для всех.

А она сама, к слову, не прочь была бы попробовать. Она любила испытания! Это же весело, особенно если знать, что в твоей жизни будет только ферма, соседи, да невеликий Понивиль.

— Аааай… Подождиии!..

Дракон продолжил, лениво развалившись и держа Динки над собой. Надёжно так, ухватисто, чтобы даже со своей магией не выскользнула. Отчаянно ёрзавшая кобылка терялась на фоне его исполинского тела, и только два красных члена двигались в неспешном ритме, да светились огненные глаза.

— Знаешь, Динк…

— Ааааа…

— Я давно сказать хотела…

— Аааии… Что?

— Я очень люблю тебя.

Единорожка так неловко улыбнулась.

— В смысле, не просто как подругу. Зачем нам жеребчики?.. Жеребчики для слабаков!

Единорожкины копыта прижались к мордочке, она скосила на дракона испуганный взгляд.

— Ага, вот именно! Жеребчики для слабаков!..

Дракон тоже высказался — громовым рычанием. Подхватил её за шкирку. Он словно бы спрашивал: «Под хвостом чешется?» — и Эпплблум смущённо развела копытами. Чего уж лгать: «яблоками» пахло ничуть не меньше, чем «лимонами», а чуть отошедшее от приключений подхвостье хоть и не жаждало, но вполне сгодилось бы для новых испытаний и новых побед.

— Давай, раз уж мы вместе, то и всё вместе. Эклерки! Ехууу!..

Эпплблум сиганула на дракона, чмокнула в морду, потянулась вниз. Нос нащупал клитор единорожки, и не удержавшись, Блум слегка куснула, но дальше принялась за дело всерьёз. Вылизывать, вылизывать, до блеска вылизывать! Она уже понимала, почему подруга так охотно обслуживает Ужаснейшего губами и языком. Дело в привычке. Хорошая привычка настраивает на то-самое-настроение, а «в потоке» можно хоть горы свернуть.

Ужаснейший, чуть порычав для вида, всё же одобрил её старания: «пищалку» потянуло наверх. Медленно, с расстановкой и самоуважением — как мудрый дракон и любил. Не любил он только грязных кобылок, да и сама Эпплблум тоже: поэтому второй пенис языком она не трогала, а только копытами, динкиным хвостом вместо мочалки, да ключевой водой. И пусть сто раз он был чистым и пах оливками — всё равно, кое-что в их с Динки играх было пределом: простое и ясное «не люблю».

Если что, обычное нытьё, мол «не хочу», к «не люблю» относилось примерно как один к десяти.

— Аууу…

Ага, дракон вынул. В то же мгновение на мордочку упал водопад динкиных соков: «лимонами» пахло как в «лимонном» саду. Одно Эпплблум никак не могла для себя решить: чем должна пахнуть сперма дракона, чем отдавать на языке? Имбирём? Кедровыми орешками? Или чем-то перечным, но только не очень жгучим. Суть ведь в том, что сперма поначалу горяченная, а потом мягкая и нежная, словно какао-масло, или свежайший, только что взбитый крем.

Есть хотелось. И Эпплблум собиралась хорошенько поработать, так поработать, чтобы в матке уже не умещалось, а Ужаснейший всё ещё хотел.

* * *

Несомненно, драконы лучше жеребчиков. Для самых маленьких — дракончики; для любознательных — драконята; ну а если не свезло родиться бесстрашной, то можно и драконище себе отыскать. Только с подругой, как уже было сказано, — обязательно с подругой. С подругой всё веселей.

— Ииии… ййиифф…

Динки умилительно пищала между поцелуями, а ещё отчаянно елозила, и уже слабо, из последних сил, пыталась лягаться. Красная как помидор мордочка забавно морщилась от следующих один за другим оргазмов, из под слипшейся чёлки поглядывали испуганные глаза. Какой-то зажатой она была, но дракон легко подбирал ключи к её обороне. Когда нужно силой, когда нужно лаской, а когда и щекоткой, чтобы особенно ярко прочувствовала всё. В такие мгновения Динки хихикала со слезинками в уголках глаз.

Эпплблум обнимала их обеих всей четвёркой копыт, а целовались они теперь не переставая — то она с драконом, то дракон с Динк. И поцелуи здорово помогали! Единорожка уже не так морщилась, принимая всю двадцатку бугров, но всё же чаще останавливалась на пятнадцати. Что поделать: плохо её дракон в прошлом тренировал. А сама Эпплблум нашла свой идеал на уровне «сурового испытания»: что-то особенное, возвышенное было в том, чтобы сначала взлетать на хлопке крыльев, а затем падать, до визга и удара ягодиц о каменно-твёрдую чешую. В это мгновение всё внутри так растягивало, что звёздочки сыпались из глаз.

Ужаснейший лежал, лениво устроившись на хвосте. Иногда он позволял им охладиться под брызгами ручейка, но чаще — нет. Чтобы хорошенько прогрелись. Сам он не двигался, но Блум чувствовала, это не пресыщение, а скорее — мудрость. Зачем шевелиться, если хорошо воспитанные кобылицы тренируются сами, рассветное Солнышко приятно греет, да и, вообще, всё в мире хорошо.

А ещё Эпплблум знала, что скоро, очень скоро начнётся настоящая гонка, и горе той мелочи, которая не успеет хорошо разработать свои кобыльи места. Здесь у Динки было преимущество — жутко несправедливое! — одна эклерка уже из последних сил растягивалась, а другая сопела ещё совсем пустой.

— Ииииййфф…

— Молодцом!

Двадцать первый бугор! Чем не достижение?.. И даже сам Ужаснейший похвалил, за ушком почесав; динк так смущённо заулыбалась; но на том отдых и закончился. Дракон подхватил их покрепче, притянул к себе. Взгляд горящих глаз был суровым: мол, кто не натренировался, тому и хуже — Осквернитель не будет ждать.

Гонка началась. Первое движение дракона не было быстрым: он плавно вышел, оставив внутри только по крайнему бугру, и легко, одной лапой приподнял тело единорожки. Поняв намёк, Эпплблум вгляделась: два ярко красных отростка упирались в их щели, широко растягивая края. Блестела от пота слипшаяся шерсть.

Дракон медленно двинулся вперёд, и бугры, особенно твёрдые с одного края, оставляли рельеф на животах. Единорожка вытянула копыта, поглаживая их, и Блум тоже нежно коснулась: она принялась массировать снаружи всё глубже уходящую штуку, одновременно ласкаясь к соскам единорожки и поглаживая её клитор; а её собственный бугорок обхватило облачком магии, чуть сжимая и покалывая со всех сторон. Горячий, ужасно горячий, дракон продвигался, одновременно дыша на них. Шерсть обдавало воздухом куда более жарким, чем ветер полуденной пустыни. Они с подругой вылизывали друг другу мордочки, и только потому держались. В гривах потрескивали волоски.

Вот и касание о шейку матки, усиливающееся давление в глубине. Ужаснейший плавно опустил единорожку, обхватил их обеих — и надавил. Этот раз был лишь чуть легче, чем предыдущий. Эпплблум заскулила, Динк вскрикнула — и одним плавным движением дракон проник до конца. Шесть мгновений отдыха, и он двинулся обратно. Секунда, вторая, третья — чувство пустоты в лоне — ещё три секунды, и опустевший любовный туннель. Эпплблум вся затряслась, когда в растянутую щель проник прохладный ветерок. Ровно шесть мгновений Ужаснейший дал им, чтобы сжать проходы, и снова надавил. В этот раз он ударил со всей силы, разом входя на всю глубину. Эпплблум закашлялась, поперхнувшись слюной.

Шесть секунд внутри, шесть секунд снаружи — и резкий вход, испытание их стойкости, которое они проваливали каждый раз. Единорожка взвизгивала, Эпплблум скулила, а пытка продолжалась — двумя орудиями дракон владел как одним. С каждым ударом клитор вжимался в клитор, а каменно-твёрдые сосочки подруги скользили по её соскам. Они целовались, спасаясь только этим: языки скользили по мгновенно пересыхавшим губам. Дракон распалялся, рос в силе, и вот уже два удара укладывалось в шесть мгновений, а потом и три, и четыре — таких глубоких и сильных, что Эпплблум потеряла счёт. Теперь она чувствовала только жар внутри, который всё нарастал, и горячие, горячие соки, которые вырывались наружу с каждым выходом раскалённого пениса. Но вскоре дракон перестал выходить. Движения сливались, он долбил и долбил их, заставляя кричать в голос, всё чаще переходя на визг. В ушах звенело, мутнело в глазах.

Эпплблум кончила, уже не помня в который раз, но попытка сжаться ни на миг не остановила дракона. Член с лёгкостью прорывался через сопротивление лона, бил в стенку, отступал и снова бил. Единорожка над ней дрожала и вертелась, но не больше, чем позволяли лапы дракона — до боли он обхватывал их плечи, когти путались в мокрой шерсти. Единорожка дрожала, вскрикивала и снова дрожала, мышцы живота напрягались, показывая быстро скользящий внутри рельефный член. И вскоре Блум сама ощутила то же самое. Тёплые волны поднимались изнутри, отступали и тут же возникали снова — крошечные оргазмы следовали один за другим.

Она билась в лапах дракона, кричала на каждом выдохе; копыта метались, бессильно скользя по раскалённой чешуе. И то же чувство пламени переполняло её внутри. А потом пламени стало гораздо, гораздо больше — раскалённые струи ударили в них.

— Ааайиии!!! ЙЙиииффф!!! — они заорали на пару.

— ДАБЛКИЛ!!! — взревел дракон.

В глазах мутнело, огонь внутри распирал. Эпплблум со всех сил вырывалась, но сжавшая шею когтистая лапа легко удерживала её; а единорожка рядом кричала, пытаясь свернуться и копытами обхватывая живот. Блум чувствовала, как растёт в бедной кобылке тугой, переполненный шар; а для неё самой это был огненный вихрь, что расширялся И расширялся, уже охватывая всё внутри.

Её захлестнуло, так ярко, как ещё никогда в жизни. До спёртого дыхания и такой лёгкости, словно тело исчезло вовсе, а она — свободная — парит среди света Солнца и тёплых ветров. И это ощущение было долгим, захватывающе долгим; только на самом краю чувств Эпплблум сознавала, что её подняли и куда-то несут. Её ласкали, легко и нежно, поглаживая гриву, мордочку и, особенно ласково, живот. Её расчёсывали, аккуратно распрямляя каждый клок свалявшейся шерсти — и когтистые лапы гуляли по всему телу, нежно щекоча.

А потом была влага: сверху и снизу, но ничуть не мешавшая дышать. Мягкие касания щётки и знакомый до мелочей аромат динкиного шампуня, с цветом яблони, мятой и черешней, который она готовила специально для неё.

* * *

Ей снились дракончики. Полчища дракончиков! Латунные и ярко-алые гребнем, чуть лимонные, если лизнуть, а ещё забавно «йифающие» когда приласкаешь мордочку. Дракончики были повсюду вокруг неё! И она их обожала. И милая подруга тоже. Её молоко, кстати, было приятно-ванильным, а мордочка замечательно морщилась, когда они посасывали друг другу подросшие вымячки, чтобы рот в рот покормить маленьких вокруг.

Если вдуматься, не так уж сильно это отличалось от фермы, яблок и кучи пушистогривых жеребят. Так почему же кобылки Эквестрии не выбирали дракончиков? Боялись?.. Подросшие и правда страшные! Но тем-то и веселее с ними дружить.

Определённо, ей стоило попробовать. И даже дракончик подходящий на примете был.

— Аууу… — Эпплблум проснулась, потёрла глаза.

— Ты такой молодец!

Это был голос Динки. А когда удалось сосредоточить зрение показалась и её мордочка, чуть мокрая, пахнущая шампунем, и грива, уложенная с иголочки. Из под чёлки весело блестели глаза.

— Стоп. А дракон?

— Замечательный, правда? Он позаботился о нас.

Они лежали в бадье с тёплой, пенящейся водой. Это была ванная динкиного дома: потолок в дощечках, легкомысленные бегемотики, а дальше зеркало, в котором отражалась яркогривая земная. Жуть какая ошарашенная земная, но на вид целая — а ещё кто-то добрый уложил ей гриву в аккуратную косу. Дракона не было рядом. Только Динки Ду, её улыбка до ушек и восторженные глаза.

События дня мелькали фотографиями. Дрожь сменялась тряской, а уши дёргались то вверх, то вниз. Дракон сверху, дракон снизу, дракон извне, дракон внутри. А посреди этого маленькая-маленькая эклерка, которая по всем меркам времени была слишком юной для таких игр! А ведь как-то выдержала, не побоялась, не слилась. Всякое Эпплблум встречала в жизни — с такой подругой-то станется — но подобного, ещё никогда!

— Ошалеть погрузились…

— Зашибись!.. — Динки тыкнулась носом. — Лимонада? Пирожных?..

— Да!

Она пила; с жадностью, наслаждаясь каждой каплей лимонной влаги; а потом ела, стараясь быть сдержанной, но всё равно до хруста за ушками чавкая эклерами, которых заполнял тягуче-мягкий ореховый крем. Всё казалось таким немыслимо ярким, вкусным, живым!

— Динк, ты гений, — Эпплблум зашептала на ушко подруге, когда наконец-то напилась и немного очухалась. — Да ты же выше головы прыгнула! Он был таким настоящим! Таким живым!..

Динки неловко рассмеялась.

— Не отнекивайся. Ты — гений. Я обожаю тебя!

— Я тебя тоже.

— А, вообще, задумайся, Динк! Не будь наш Спайки таким застенчивым милашкой, он мог бы взять двух горячих кобылок разом, произнеся ровно три фразы. А именно: «ХОЧУ», ХОЧУ» и «ДАБЛКИЛ».

Единорожка поперхнулась, и Эпплблум помогла ей прокашляться. Беднягу трясло от ушей до копыт, глаза нервно поблёскивали.

— С другой стороны, — Блум продолжила, поёжившись. — Не будь мы такими застенчивыми милашками, могли бы устроить первое приключение с настоящим, дракон забери, драконом! Вот это был бы улёт!

— Аааа… ага.

Динки так неловко хихикнула. Великая волшебница! Как же она недооценивала себя.

Они долго обнимались, тыкаясь носиками, но вода остывала, так что в конце-концов пришлось вылезать. Эпплблум хорошенько потянулась. Тело побаливало, но не как от ран или ушибов; это скорее напоминало то чувство, что бывало после тяжёлого, трудового дня. А ещё она ощущала странную скованность внутри — и когда ощупала живот, поняла, — нечто тёплое до сих пор заполняет лоно. Приятно-тёплое, замечательно распирающее изнутри, но всё же…

— Динк. Правила помнишь? Поиграли, и хватит. Магию свою — убирай.

— Нельзя.

— Хм, — Эпплблум обернулась.

— Нельзя, говорю, — зыркнула единорожка. — Так Ужаснейший сказал. А что дракон сказал, это закон. К полудню рассосётся. Пошли спать?

Всё же устала, бедненькая. Приуныла, поплыла. Магия ей давалась не так-то легко. А что в таких случаях делают подруги-земнопони? Именно! Берут бедную единорожицу на спину и тащат в спальню. Спать, спать, и ещё раз спать. До полудня, а то и дольше; в день рождения можно; и пусть школа катится ко всем чертям!

Они обнялись на лоскутном одеяле, вдоволь натыкавшись носиками, и всё было бы хорошо, если бы не динкин взгляд. Испуганный какой-то, неуверенный: будто у мелкой кобылки, которая сделала пакость, а боится сказать.

— Мне понравилось, честно! Я не прочь как-нибудь покувыркаться ещё раз.

Единорожка поднялась на постели. Забавно поморщилась. Хвост, как у собачонки, быстро-быстро вилял.

— Блум. Ты клянёшься служить Великому Дракону?

— Нуу… давай через неделю?

— Блумик.

— Ты тоже пойми. Яблоки, сестрёнки…

— Блумик!

Она заглянула в глаза подруги — серьёзные-пресерьёзные — и вздохнула:

— Клянусь.