Марионетка своей славы (A Puppet To Her Fame)

Акт первый — Прелюдия

Обновлено 18.05.2021
Исправлены опечатки и недоработки перевода

Она ушла от меня. Ушла, и я ничего не могла с этим поделать.

После всех страданий, которые причинили мне мои родители. После всех навязчивых мелодий этой проклятой виолончели. После того, как я полностью доверилась и раскрылась ей, она покинула меня.

И теперь мне остаётся сидеть в одиночестве в моей спальне. У меня осталась только музыка, которая мучила меня всю мою жизнь. Я направляю взгляд на стол и всё моё внимание сосредотачивается на записи нот на бумагу. В комнате не осталось ни единой вещи, на которую я хотела бы смотреть.

Я не хочу поворачиваться к моей виолончели, стоящей на подставке. Не хочу видеть окровавленные стены или трупы моих родителей. Не хочу смотреть на её солнцезащитные очки, оставленные на моей тумбочке.

Моя жизнь стала бессмысленной. Всё, что мне осталось — это сочинять музыку. Я превращу нашу траурную сонату в произведение, которое будут помнить тысячелетиями. В моей жизни тускнеют даже последние, едва пробивающиеся сквозь шторы, лучи солнца.

Всё, что у меня было и последнее что у меня осталось, — это музыка.

---

Мои родители выбрали мне имя — Октавия. Ещё до моего рождения они решили, что мне уготовано стать великим музыкантом. Могу только представить себе их шокированные лица, когда у них — двух единорогов — родилась земная пони. Мой отец, вопреки своим консервативным взглядам и язвительному характеру, был знаменитым дирижёром. Моя мать, которая была скора на суждения, была знаменитым композитором. В каждой ветви их обширного родословного дерева рождались виртуозные музыканты. И даже мой статус "земной пони" не имел права разорвать эту цепь.

С самых юных лет вся моя жизнь была наполнена знаниями о музыке. Не было никаких "скучных друзей" или "унылых игровых площадок", которые бы меня только отвлекали. Вместо этого у меня были увлекательные книги по теории музыки, мудрые и почтенные преподаватели и нежное родительское воспитание. Мне, как земной пони, каждый день приходилось доказывать, что я настолько же хороша, как и любой единорог. Когда я спорила или у меня что-то не получалась, то тут же я приобщалась к более эффективным средствам воспитания. Надо отдать им должное, ведь их уроки довольно редко оставляли после себя следы. Ведь это не сулило им ничего хорошего, если бы у их жеребенка увидели синяк или если бы её отправили в больницу с переломом ноги.

Невзирая на более… тяжеловесные аспекты моего детства, они даже находили время преподавать мне уроки. Больше всего мне запомнились мои еженедельные походы в оркестровый зал. Это было гораздо задорнее, чем общаться с пони моего возраста. Мой суровый отец постоянно поддерживал меня из первого ряда. Моя мать подсказывала мне как правильно обращаться с инструментами и великодушно указывала мне на мои ошибки. "Сиди ровно. Это тебе не копаться в земле, перепахивая поля. Держать скрипку нужно вот так, Октавия. Перестань теребить свою бабочку".

Чтобы заслужить их любовь мне нужно было обрести мою кьютимарку в виде музыкального инструмента. Кто бы мог усомниться, чтобы у меня — земной пони — могло это не получиться.

Месяц за месяцем они удостаивали меня своим присутствием в концертном зале. Неделя за неделей у меня не получалось заслужить мою кьютимарку. День за днём мой отец игнорировал мои мольбы о помощи, когда моя мать вымещала гнев на мне. Час за часом я медленно угасала изнутри. Я отчаянно нуждалась в их одобрении, хотя бы для того чтобы прекратить свои терзания.

Я до сих пор помню тот день, когда у меня наконец появилась моя кьютимарка. И особенно то, что я далеко не сразу заметила, как она появилась.

— Октавия, — сказал отец. Он стоял в коридоре с идеальной осанкой и без тени улыбки на лице.

Боясь оторвать глаза от пола, я, нахмурившись, поспешила к нему:

— Да, Отец?

— Мы решили, что твоё дальнейшее посещение концертного зала — бессмысленно. Я купил тебе виолончель и ты теперь будешь играть только на ней.

Я удивленно посмотрела на него:

— Но это не мой лю...

— Октавия, — перебил отец. Его интонации оставались совершенно обыкновенными. — Это не обсуждается. Если у тебя и есть хоть какой-то талант, то ты бы уже давно заполучила свою кьютимарку. Ты начнешь играть на виолончели каждый день, до тех пор пока она не станет твоим талантом.

— Нет, я не буду играть на этой дурацкой виолончели! — я закричала.

Я побежала в мою комнату и по дороге чуть не сбила нашего повара с ног.

Отец посмотрел на него и сказал:

— Я жду мой обед в кабинете через тридцать минут. Принеси дров для камина, но прежде всего двадцать раз преподай моей дочери урок хороших манер.

Он только уходил, а я уже вся была в слезах. Я свалилась на пол перед поваром. Хуже всего было то, что отец никогда не повышал голоса. Он прикажет слуге наказать меня тем же тоном, что и попросит сменить постельное бельё.

Других земных пони, кроме меня и повара, в поместье не было. Я благодарна ему, ведь его совесть позволяла ему избивать меня только вполсилы. Однако, когда он остановился раньше положенного, моим первым желанием было попросить его сделать всё как положено. Наказания становились только суровее, если мой отец обнаруживал, что мне давались поблажки. — Прошу, он накажет нас вместе, если он не услышит мои крики. В наступившей тишине мне причудилось, что, когда он выходил, то смахивал слёзы.

Через полчаса после моего наказания, голод побудил меня улизнуть из моей комнаты. Во мне ощущался прилив энергии после того как меня избавили от большей части отцовского гнева. Единственное что у меня было на уме, — это стащить что-нибудь перекусить и попить. Еда полагалась мне только в случае моего хорошего поведения. Я до сих пор помню, то легкомыслие и мою юношеский восторг, если вместо двадцати ударов до я получала только десять. Как же я хотела бы вернуть, то чувство наивности.

Перед кухней находилась лестница, ведущая на мансарду. Сверху я услышала самый эксцентричный звук в моей жизни: воздух наполняли диссонансные аккорды. Что-то во мне подсказывало, что в этой навязчивой мелодии заложен глубинный смысл. Вибрато пульсировало в воздухе, напоминая биение сердца. Я не могла сообразить, игра ли это на музыкальном инструменте или это а капелла. Это струящееся по лестнице звучание, с его плавным крещендо, очаровало меня. Я пристально вглядывалась в источник этого неестественного перформанса, подобного звукам пленительных сирен.

Я тихо прокралась на верхнюю ступеньку лестницы и, приоткрыв дверь, заглянула внутрь. До сих пор я не могу понять, что было источником этого инфернального хора, я помню только чувство дикости происходящего. Единственное что закрепилось в памяти, — это как я в ужасе отшатнулась и покатилась с лестницы. И как во время моего падения с лестницы я потеряла сознание.

Можете представить моё замешательство, когда проснувшись на следующее утро я увидела у себя кьютимарку. Кто-то отнес меня в мою спальню. Все четыре конечности болели после падения. Мне на голову наложили бинт, по ощущениям меня будто бы переехал дилижанс. Только я пошевелила ногой, как острая боль пронзила мой бок. Будто мне на ней что-то высекли. Я взглянула туда, но там ничего не было, только фиолетовый скрипичный ключ. Я наконец получила кьютимарку с талантом связанным с музыкой. Мои родители наконец начнут меня любить! Сложность состояла лишь в том, что я не имела ни малейшего понятия по какой причине этот ключ стал украшением моих боков.

Я помню как вышла из комнаты с юношеским оптимизмом, собираясь рассказать что получила кьютимарку. Несясь по коридору, я едва сдерживала смех. Восторг получения кьютимарки отражался в моей широченной улыбке. Наконец полюбят меня, ведь я доказала, что я достойна. Что я их дочь.

А если они будут гордится мной, возможно, они позволят мне общаться с другими пони. После моих ежедневных репетиций я наконец смогла бы с кем-нибудь подружиться.

По началу я не могла найти моих родителей. Но тут из-за угла я услышала их голоса и решила подкрасться и подслушать этот разговор.

— Твоя покупка так называемой особенной виолончели, не прибавит ей и капли таланта. — сказала мать.

— Я и не собираюсь дальше тратить на неё время! Дело сделано, теперь у неё есть и виолончель и отметка. — отрезал отец.

— И что дальше? Будешь и дальше приказывать слугам воспитывать её, до тех пор пока она не станет хотя бы сносной? Мы бы всего этого избежали, если бы ты не растрезвонил своим родителям о моей беременности и позволил мне сделать аборт. — сказала мать.

— Не приплетай их сюда. Или ты забыла, что именно они были против моей женитьбы? Если мы сможем вдолбить этой бестолковой грязепони музыкальное искусство и она добьется успеха, то тем самым мы им докажем, что они ошибались.

— Тогда позволь мне завершить начатое. Ты излишне прямолинейный. Я более изящным способом заставлю её принять свою судьбу и играть на виолончели…

В ту же самую секунду, как закончила говорить мать, я понеслась в мою спальню. Слезы и громкие всхлипы мешали мне ориентироваться перед собой. Добравшись до моей спальни, я закрыла дверь и свалилась на ковёр. Они уже знали, что у меня появилась кьютимарка, они купили мне виолончель, и при этом они всё так же считали меня бестолковой грязепони. Если бы у меня была возможность забраться в яму и там умереть, я бы ею воспользовалась.

Мелодия заполнила комнату, унося меня подальше от подслушанного ужасного разговора. Она была точно такой же какую я слышала у входа в мансарду, разница лишь в том что теперь она исполнялась без аккомпанемента. Только на виолончели. Я утёрла слёзы и посмотрела на мою виолончель на подставке. Нетронутый галстук-бабочка лежал рядом с ней.

Я подошла к виолончели и убедилась, что струны оставались неподвижны. Музыка заполняла всё пространство вокруг меня, но звучала она из ниоткуда. Громкость всё продолжала нарастать и становиться злее. В мелодию добавились духовые и ударные инструменты. Звон в ушах стал невыносимо громким, настолько что начинал заглушать нестерпимую мелодию.

Я обыскала каждый угол комнаты, но так и не смогла найти источник всё нарастающей симфонии. Мне нестерпимо хотелось играть на виолончели. Мой взгляд постоянно возвращался к инструменту и мне уже становилось мучительно больно. Настолько что я даже закричала. Я лягнула виолончель и, свалив её с подставки, спряталась под кровать.

Всё это так меня взбудоражило, что целый день я не смогла себя заставить выбраться из-под кровати. Музыка звучала непрестанно. Во всём происходящем мои родители обвинят меня. Они вероятнее примут меня за душевнобольную, чем признают что моя кьютимарка не более чем фальшивка. Они никогда не полюбят меня.

---

— Мама, слышишь ли ты музыку? — спросила я.

— Какую музыку, дорогая? — безэмоционально ответила она.

— Она тягучая и заупокойная. Она льется издалека, но я ясно слышу её.

— Это твоя муза. Приступай уже к сочинению подобной музыки.

— Но ведь уже накрывают на сто...

— Октавия! И слушать не хочу твои возражения. Немедленно иди в свою комнату!

— Есть, мама. — буркнула я. Безусловно она уловила мой сарказм. И я была уверена, что позже мне воздастся за это. Невероятно, но угроза насилия теряет свою остроту, когда она становится настолько же обыденной, как прием пищи.

С тех самых пор как я обрела свою кьютимарку, мои уши повсюду слышали музыку. В то время пока стаккато нот восьмых длительностей пытались завладеть моим вниманием, ноты целых длительностей лениво витали в окружающем пространстве. Теплые мажорные аккорды укутывали меня в свою расслабляющую негу. Минорные аккорды поддразнивали меня своим легким диссонансом.

Только начав сочинять музыку, я обнаружила как избавиться от назойливой мелодии. Она всякий раз натыкалась на фермату в паузе, когда я сочиняла одну из услышанных песен. Подобно непрекращающейся чесотке, каждая испарившаяся песня заменялась более навязчивым и комплексным произведением.

С годами моё чувство обречённости только росло. Родители оставляли меня одну, только когда я, как послушная земная пони, запиралась у себя в спальне. Каждую бодрствующую минуту сочиняя музыку и играя на виолончели. Виолончель, сконструированная из эбенового дерева и клёна, и музыкальная композиция были моими единственными талантами. Только эти две вещи оправдывали моё существование. Я могла переносить боль, покуда я могла играть, покуда у меня было убежище в моей спальне. А жить с моей семьей было настоящим испытанием.

День за днём я сочиняла, репетировала и выступала. Каждый раз, оставляя мою комнату, я рисковала навлечь на себя родительский гнев. Однажды у меня получилось избегать с ними встречи целую неделю. Я ела только в моей комнате и разговаривала только со слугой, который сопровождал меня в театр на выступления. Я мечтала, что у меня получится избегать мою мать вечно.

Месяц спустя меня пригласили на прослушивание в Королевский оркестр Кантерлота. Наконец я достигла их минимальной восемнадцатилетней планки.

— Октавия, надень галстук-бабочку. — приказала мать.

— Нет. Она слишком сильно давит на шею. — ответила я.

— Ты наденешь его сию же секунду, а иначе!

— А иначе что? Изобьешь меня перед судьями и зрителями? Может отвесишь мне пощечину пока монтёры налаживают сафи...

Красный галстук-бабочка подплыл к моей шее и быстро завязался. Я неподвижно стояла, пока она затягивала его так туго, как только позволяла магия. Я вдруг поняла, что мне не то что не хватает сил выразить своё несогласие, но и банально тяжело дышать.

— Не слишком ли туго?

Подобно рыбе на земле я открыла и закрыла рот, Я села на круп и вцепилась передними ногами в галстук-бабочку. Либо никто не замечал меня за кулисами, либо же всем было наплевать, на то что меня душили. От давления в шее у меня закружилась голова. Я ощущала покалывание на лице и жжение в легких. Моё преисполненное паникой сердце билось всё быстрее и быстрее.

Мои глаза застилала красная дымка, а моё сознание неспешно покидало меня. Только после того как я упала на пол и обессиленно раскрыла рот, она ослабила галстук. Когда по-моему горлу в легкие пошёл воздух меня продолжало трясти. Постепенно напряжение в голове ослабло и моё неистово колотящееся сердце стало успокаиваться.

— Дорогая, твоё выступление следующее, не смей разочаровать меня.

— Так же как отец разочаровывает тебя в постели? — подумала я. Мне до того не хватало воздуха и я до того была перепугана, что прикусила язык. Я приберегу этот пылкий комментарий на потом.

Она ушла в то время, когда ведущий вышел и начал свою речь. Новая волна паники захлестнула меня, когда я услышала как он объявляет о моём прослушивании. Либо я стану виолончелистом в оркестре, либо мои родители придумают новый изощренный способ воспитания своей дочери.

— Октавия! — провозгласил ведущий.

Пони затопали, не слишком громко, но и не слишком тихо. Я взглянула на монтажера, который принес мою виолончель. Он кивнул в сторону прожектора. Моё сознание захлестнули шок и паника. Я просто не могла сдвинуться с места.

И тут я увидела, что передо мной висит небольшой крючок. Он висел на тонкой струнке с крючком, похожим на те, которыми пользуются рыбаки. Я не могла ни увидеть откуда свисает эта паутинка не сообразить её предназначение. Любопытство взяло надо мной верх. Всё моё внимание сосредоточилось на этой конструкции, секунды казалось растягивались в бесконечность.

Я медленно поднесла копыто к странному золотому крючку. Я стукнула по нему и увидела, как он плавно покачивается в воздухе. Я стукнула ещё раз и ощутила как он пронзил мою кожу. Я отдернула ногу, от острой боли.

Я почувствовала, что какая-то сила потянула меня, прямо за то место, где он меня уколол. Мои глаза пробежались по нити в поисках вонзившегося в плоть крючка. Когда я нашла его, то увидела что он проткнул место недалеко от путовой кости. Крючок полностью погрузился под шерстку, а когда я потянула за струнку, то ощутила, что он намертво засел внутри кости.

Меня пронзила острая боль, когда веревка вдруг натянулась, увлекая моё копыто вперед. Я увидела как ещё одна серебристая нить подплывает ко мне и погружается в мою левую переднюю ногу. Я пыталась встать на дыбы и вырваться, но они слишком глубоко засели.

Шаг за шагом, две нити тянули меня вперед. Вспышки боли возникали всякий раз, когда я пыталась сопротивляться моему приближению к виолончели. Казалось крючки погрузились прямо в сухожилия и нервы моих ног. Вдруг я осознала, что передвигаюсь прямо к виолончели в ритме таинственных струн.

Я всё ещё нервничала перед выступлением, но дружелюбные струнки обо всём позаботились. Они услужливо помогли мне встать в естественную позу игры на виолончели. Мне лишь оставалось сбалансировать свой вес, уперевшись в виолончель. Взяв смычок в копыто я начала играть. Для этого случая я подготовила прекрасную балладу Раскаяние Луны. Полностью погрузившись в музыку, я даже не заметила как струны и крючки исчезли. Они исполнили своё предназначение.

---

Приглашение в оркестр не стало бы для меня таким шокирующим событием, если бы до этого момента я бы хотя бы раз чувствовала себя счастливой. Мне хотелось танцевать, кричать, тут же побежать на репетицию. Больше мне не придется жить в позолоченной клетке, сочиняя инструментальные пьесы и бессчетные сонаты. Два часа, пять вечеров в неделю, мои родители не смогут мне приказывать. В моей жизни появится восемьдесят пони, с которыми можно будет познакомиться.

Освободиться от них уже было достаточной наградой, однако у меня были ещё кое-какие мысли. В детстве мне много раз повторяли, что дружба — это совершенно бесполезная вещь, но я всегда сомневалась в этом. Мне всегда казалось, что на свете есть пони, которые не станут меня ненавидеть просто за то, что я такая какая я есть. Я может быть даже кому-нибудь понравлюсь в оркестре. И тут меня осенило что это значит.

У меня появятся друзья.

Целую неделю я буквально купалась в эндорфинах и упивалась счастьем. Прямо до первой вечерней репетиции с оркестром. Я едва замечала как пролетали мои бессонные ночи, пока я писала композиции, настойчиво требующих своего излияния на бумагу. Ни недоедание, ни наказания моей матери не могли погасить мой разгоревшийся энтузиазм.

Играть с музыкантами и дирижером было настоящим блаженством. Каждый был либо дружелюбным, либо молчаливым и сдержанным. Дирижер не стал критиковать мою собственную композицию, просто потому что мог унизить меня. Не было никаких провоцирующих на дурное поведение вопросов, или угроз завуалированных фальшивой добротой. Пони здесь были счастливые, настоящие и… живые.

Свобода, которой обладали мои коллеги-музыканты, могла мне только сниться. Я решила сделать всё возможное, чтобы заслужить её честным трудом.

Первая репетиция прошла быстро и я сама не заметила, как уже собиралась идти домой. Мятно-зелёная кобылка, которая наблюдала за мной во время последней композиции, подошла ко мне. Может дело было в моём ошарашенном взгляде на самые примитивные вещи, такие как стикер Вондерболтов на футляре для скрипки. А может она поняла, что я нуждаюсь в друге.

— Здоров, я Лира.

— Добрый вечер, — ответила я. — Меня зовут Октавия. Я протянула копыто для дружеского приветствия, а она быстро стукнула по нему.

— Отпад, я была на твоём прослушивании. Хочешь сгонять в ночной клуб с моими друзьями? — она сохранила дружественную улыбку и после того как я встретилась с ней взглядом.

Часть меня намеревалась отклонить её предложение. То была надломленная часть меня, готовая постоянно повиноваться. Однако большая часть меня, какой бы наивной она не была, понимала, что это была возможность почувствовать вкус свободы и насладиться вечером как все нормальные пони. Я могла бы весело провести время с этой кобылкой. И мне не придется сразу же возвращаться домой. Хотя бы несколько часов родители не смогут меня допекать.

— С удовольствием соглашусь, — честно ответила я. Я ухмыльнулась, представив, как моя разгневанная мать переворачивает всё вверх дном, пытаясь понять куда же я пропала.

— Тут совсем недалеко.

Она вывела меня через черный ход театра прямо к ночному клубу. Роскошный театр возвышался над всеми постройками. Должно быть с высоты птичьего полета, та манера, с которой дорога огибала театр и как улицы расходились от него, напоминала спицы в велосипедном колесе. Лира повела меня по одной из таких дорог.

— Давно ты играешь на виолончели? — спросила Лира.

— Каждый день с тех самых пор как я получила кьютимарку.

— Хм. — посмотрев на мою кьютимарку, Лира нахмурилась. — А разве у тебя не должен быть басовый ключ?

— А?

— Ты ведь получила кьютимарку играя на виолончели, правильно? Тогда не должен ли у тебя быть басовый ключ?

— Я не знаю как я её получила. Полагаю, мне просто повезло.

— Повезло? Ещё никто просто так не просыпался с кьютимаркой. Наверное ты начинала играть на скрипке, а потом передумала? Я даже после того как получила кьютимарку, хочу играть на гитаре. Но это слишком трудно, мне нужны лапы или что-то похожее, чтобы нормально играть.

— Приношу свои извинения, вы правы. — я улыбнулась ей и хихикнула, представив, как она играет на гитаре. — Я не просто с ней проснулась. Я сочиняла музыку и поэтому у меня появился скрипичный ключ.

— О, ну тогда совсем другое дело. Ты уже сочинила что-нибудь, что я могла бы слышать?

— Ну, — я сказала улыбнувшись, — весь концерт, который мы сегодня репетировали, моих копыт дело.

— Октавия! — она воскликнула. — Ты та кобылка, которая начала сочинять с восьми лет?

— Верно, просто я не очень часто выхожу на улицу.

— Ну и неудивительно! Ты выпустила по меньшей мере дюжину композиций и этюды для всех известных мне инструментов. Мы с тобой просто обязаны хорошенько повеселиться этим вечером. Ты должно быть целые дни напролёт только и делаешь, что сочиняешь!

— Ха-ха, — я нервно засмеялась, — ты даже не представляешь, насколько ты права. — Я покраснела и отвела взгляд в сторону.

Мощенные булыжником улицы всё ещё блестели после ливня. Фонари и неоновые вывески отражались в небольших лужицах. Чумазая улица, по которой мы шли, освещалась красным цветом, который, казалось, лился из каждого источника света. Я ещё ни разу в жизни не уходила от дома так далеко и я была в восторге от этого. Должно быть Лира заметила, как я внимательно рассматриваю окружение, каким бы блеклым и грязным оно не было, но ничего не сказала, пока мы не добрались до клуба.

— Ну вот мы и на месте! — крикнула Лира. Она махнула копытом перед собой, приглашая меня внутрь.

Осматривая клуб, я даже не знала чего мне ожидать. Неоновая вывеска пульсировала в такт музыки, доносившейся изнутри. Всё что было слышно снаружи это бас. Вывеска гласила: "Голубая Луна." Первая буква часто мигала, а последняя буква и вовсе перегорела. Над вывеской висел лазурно-голубой полумесяц с шаловливо улыбающейся Луной на нём. Здание было построено из больших серых камней, и дверь была единственным элементом, выделяющимся в его архитектуре. Казалось, что пони затягивает внутрь. Бархатные канаты стягивали толпу к одинокому пони, охраняющему входную дверь. Несколько жеребцов выстроились в очередь, ожидая своего череда войти.

— В этом клубе играет лучший диджей во всем Кантерлоте, а ещё они вместо воды бодяжат коктейли зерновым спиртом. — сказала Лира.

— Не совсем поняла: Зерновой спирт? Бодяжат?

— Это значит, что чем ты ближе к дну бутылки, тем быстрее пьянеешь. Погнали! — лира подошла к двери и заговорила с земным пони.

Оглядевшись, я заметила, как непривлекательно выглядят все остальные постройки на этой улице. Лира схватила меня за ногу и потянула в клуб. Дюжий пони у входной двери пропустил нас.

Как только мы вошли темный ночной клуб, я почувствовала запах дыма. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я стала рассматривать планировку клуба. Одни пони отдыхали за столиками и наслаждались коктейлями. Другие курили, а некоторые, казалось, раздавали маленькие таблетки. Большая толпа потных пони развлекались на танцполе. В теплом помещении клуба их мускусный запах проникал во все уголки.

Я боялась, что постоянно требующие к себе внимания комплексные мелодии, будут отвлекать меня от времяпрепровождения в клубе. Однако это оказалась первая и самая прекрасная ночь, которую я только могу вспомнить. Каждая нота и каждый удар глубоких басовых ритмов пробивали себе путь в моё сознание. Соло на виолончели, застрявшее в моей голове уже как две недели, было бессильно против грохочущей музыки. Я проследовала за Лирой на танцпол, где она и песочного цвета кобылка уставились на меня. Предполагаю, они рассчитывали что я пущусь в пляс.

Я пребывала в эйфории и во мне кипел адреналин. Ведь впервые я выбралась так далеко от дома и на такую грандиозную вечеринку. Мне хотелось кричать от счастья и действительно начать танцевать. Но тут я поняла как бы нелепо при этом выглядела и занервничала. Ощутив сухость во рту, я облизала губы.

Лира должно быть поняла, как я хочу пить, потому что она тут же принесла мне воды.

— Благодарю, Лира. — я ответила. Я взяла стакан с прозрачной жидкостью и выпила её одним махом.

Она обожгла моё горло. Ох как же сильно она меня обожгла. Я поперхнулась и закашлялась, пытаясь избавиться от привкуса. — Что… Лира… Что это… было в стакане?

Когда Лира и её подруга закончили смеяться, то цвета их лиц вернулись к естественным оттенкам:

— Это водка! Тебе бы видеть своё лицо!

— Водка? — я ещё раз чихнула. — Что это?

— Алкоголь! Это немного раскрепостит тебя и поможет тебе избавиться от чопорности и формальности.

— Ну даешь, Лира, — упрекнула её песочная кобылка, — я-то думала что ты уже выросла из таких приколов. Привет, Октавия, меня зовут Бон Бон.

— Можешь называть её "кайфолом". — вставила Лира.

— Спасибо, приятно познакомиться. Лира, можешь мне дать выпить чего-то нормального? — Я всё ещё хрипела от неожиданной встречи моих голосовых связок с водкой.

Лира слегка усмехнулась, а Бон Бон неодобрительно посмотрела на неё, после чего они развернулись и пошли в сторону бара. Я осталась ждать и заметила танцующих пони и диджея на сцене. Я смотрела на крутящую пластинки кобылку в широких фиолетовых очках. Её шерстка была белой, как свежевыпавший снег, а электрически-синяя грива, могла посрамить сапфировое ожерелье моей матери. Вот кобылка, у которой было всё: свобода веселиться каждую ночь и я уверена, что никто не говорит ей чем она обязана заниматься.

Я чувствовала, как тепло распространяется от моего живота к остальным частям тела. Тот напиток, что мне дала Лира, слегка вскружил голову. И к тому же меня стали очаровывать неоновые огни, визуально ограничивающие танцпол. Несколько синих, красных и зелёных лучей преломлялись в дюжинах точек на танцполе.

Казалось, что где-то между световым шоу и танцующими пони в нем, обретали жизнь электронные ритмы. Лира и Бон Бон вернулись и дали мне уже второй напиток за эту ночь. Он сделал танцы более непринуждёнными, а восторг всепоглощающим. Я почти не замечала, как быстро Лира успевала заменять пустые стаканы. У меня не было опыта общения с алкоголем и я не умела контролировать себя. Я продолжала пытаться танцевать с Лирой, но мой взгляд постоянно падал на диджея.

— А к-кто этот дидшей? — спросила я.

— Это диджей Пон-3. — ответила Лира.

— А, она х-хорош-шенькая, — хихикнула я.

Лира усмехнулась:

— Ты не единственная кобылка или жеребец, кто так считает.

— Думаешь, она х-хошет с нами потушить?

— Богини, Лира, чем ты её напоила? — спросила Бон Бон.

— О, ну всего несколько Лонг Айлендов, пару Казанов, несколько шотов Кольта Дениелса… — у Лиры закончились копыта, по которым можно было считать и она обратила внимание на свирепый взгляд Бон Бон.

— Ну серьезно Лира, ты хочешь, чтобы она отрубилась?

— Мне нармально, эт-это мая лушая нош! Ведь мне даше не разрешают выходить из ушадьбы.

Мне показалось, что я посмотрела на диджея в тот самый момент, когда она подняв свои очки подмигнула мне. Я ощущала тяжелые удары сабвуферов. Мои проблемы с родителями просто не умещались в пространство между музыкой и алкоголем. Вот бы эта замечательная ночь длилась вечность. Время как будто перестало существовать, часы превратились в минуты и вскоре диджей перестал играть и пони начали расходиться.

— Так что, Октавия, почему бы тебе не пригласить её к нам? Похоже, шоу уже закончилось. — сказала мне Лира.

И действительно, не прошло и двух минут, как к нам подошла диджей. Я никогда не смогу забыть её улыбку. Словно, каждое мгновение её жизни было равносильно счастливым. В ней не чувствовалось никакой тревоги или агрессии, а я просто всматриваясь в её улыбку вдвое дальше отстраняясь от моих переживаний.

— Приветш, мня швать Октавия. Ты ош крашивая. — улыбнувшись, я зашаталась. Если бы Лира не удержала меня копытом, то я бы упала.

— Йо, Лира, Бонни. Вижу у вас появилась новая подружка! А меня — Винил, но ты можешь называть меня лучшим диджеем во всей Эквестрии, — поднимая копыто вверх, закричала Винил.

— Привет, Винил. — ответили ей Лира и Бон Бон.

— Ты можеш не двоитьшя? — пробормотала я. Казалось что клуб, наклонился на бок. Я изо всех сил пыталась устоять ровно, когда пол стало трясти.

— Ей уже стукнуло столько лет, чтобы пить, Лира? Я не хочу оказаться в той же самой ситуации, как с той пони дудящей на флейте, — предупредила Винил.

— Это была флейтистка! — ответила Лира.

— Я тош хошу подудеть. — заявила я.

— Так зачем же ты заскочила сюда? Просто хотела напоить в слюни новую подругу или просто хотела впервые привести её в ночной клуб? — поинтересовалась Винил.

— Немного первого и немного второго. — съехидничала Бон Бон.

— Ну ше! Я хошу подудеть! — заклянчила я.

— Винил, она сказала, что ты ей нравишься. — подмигнув сказала Лира.

— Д-да! Я вшегда мештала быть такой как ты, ни родителей, ни шлуг. Могу шпорить никто ни разу не душил тебя… — я почувствовала как мой желудок сжался. Из рта потекли слюни и, прежде чем я успела среагировать, меня вырвало прямо туда куда я смотрела. Лире было не до смеха, когда поток извергся прямо на неё.

— Мерзость! — крикнула Лира. Винил уже каталась по полу от безудержного смеха. Бон Бон осталась стоять на ногах, но все так же не смогла подавить свой смех.

— Я што-то шмешное шказала? — спросила я.

Винил забила копытом по полу, от смеха у неё даже потекли слёзы из глаз.

— Это не смешно! — воскликнула Лира.

Бон Бон успокоилась и принялась утешать подругу: — Это всё от того, что ты её так сильно напоила. Ведь она из высшего общества. Они не умеют пить.

Винил наконец отсмеялась и, потирая болевший бок, поднялась. Однако она всё ещё продолжала посмеиваться:

— Это… самое смешное что я видела за день… Лира! Ты бы видела… своё лицо! — Винил попыталась повторить широко раскрытые глаза и отвисшую челюсть Лиры.

— Хватит! Я просто хотела, чтобы она повеселилась, — обиделась Лира.

— Мне ошень вешело, так шо давайте берите дуделку и пошли. — изрекла я.

— Видишь? Ей так же весело, как и нам. Погрязла в скуке тут только ты. — съязвила Винил.

— Ладно, девочки, мы уже достаточно повеселились. — вставила Бон Бон. — Лира, пойдем домой и отмоем тебя. Винил, будь так добра и помоги нашей новой подруге добраться до дома.

— Ты шутишь? — спросила Винил.

— Ты и в правду хочешь отмазаться? — пригрозила Лира. — Давай в знак благодарности я обниму тебя и вымажу тебя всю.

Посмотрев на Лиру я рассмеялась:

— Эй, да кого-то вырвало на тебя!

Винил снова засмеялась и отмахивалась от приближения Лиры:

— Лады, лады. Я отведу её домой. Пошли, крошка.

Я последовала за белым пятном на улицу. Свежий воздух подействовал на меня просто замечательно, а тот кто поддерживал меня был очень добр.

— Получается это и вправду твоя первая ночь? — спросила Винил.

В шоке я отскочила, запуталась в собственных копытах и приземлилась на бок. — А-а-а! Призрак!

— Спокойно. — усмехнулась она. — Я Винил, не забыла?

— А, да! Это ты с дудкой.

— Конечно, да. Так, Окти, а где ты живешь?

— Шетыре-пять. Авеню имени Лу… ны, сорок пять.

— Замечательно, Лира связала меня с бухими аристократами.

— Я не ариштократ, я прошто земная пони.

— А?

— Чтобы быть ариштократом, над быть как мои родители — е-ди-но-ро-га-ми.

— Ясно.

Дальше наш путь пролегал в тишине. Это всё что я запомнила, пока алкоголь окончательно не наполнил мою печень и не победил мой мозг.

---

На следующее утро я проснулась с ужасной головной болью. Это было действительно ужасно, настолько нестерпимая боль, что я даже была не в состоянии свернуться калачиком и заплакать. Я крепко зажмурилась от ощущения проклятого огненного шара, поднятого Селестией, чтобы помучить меня. В моём пересохшем горле я ощущала кисловатое послевкусие. Оно горело и отчаянно умоляло выпить немного воды. С другой стороны, всё моё тело настаивало, на том чтобы я лежала совершенно неподвижно.

Кусочки воспоминаний возвращались ко мне, всё больше и больше беспокоя меня. Интересно, как я смогла добраться до дома? Я старалась не обращать внимания на то что кто-то вошёл в комнату. Я никак не могла уловить ни единой мысли, однако начинала слышать первые намёки на музыку. Бодрящая мелодия, исполняемая скрипкой и гобоем. Любопытное сочетание. Если бы малейший шум не приносил бы мне боль, то возможно мне бы она даже понравилась.

Я закрыла уши, но дуэт продолжал звучать в моей голове. Я застонала, когда отвернувшись в мои веки ударили солнечные лучи. Я прикрыла их обоими копытами. Я ощущала себя так паршиво, но почему-то мне казалось, что алкоголь — это не главная причина. Может, моя мать отравила меня за то, что я задержалась допоздна.

Домой. Где же я нахожусь? Неужели меня поймали? Мой стон привлёк чьё-то внимание. Шторы закрылись, давая моим глазам отдых. Я приоткрыла их и с облегчением увидела, что нахожусь в моей спальне.

— Отдохни и поешь немного супа. — прошептал чей-то голос. Его доброта была бальзамом для моего пульсирующего мозга. Запутанный, но воодушевляющий дуэт продолжал капать мне на мозги.

Я медленно приподнялась и села рядом с прикроватной тумбочкой. Моё удивление от того, что со мной обошлись по-доброму, было сравнимо только с тем фактом, что рядом со мной стоял повар. — Почему ты помогаешь мне? Они ведь узнают об этом. — сказала я.

— Я стольких потерял в моей жизни. — повар нахмурил на морщинистом лбе брови. Он отвёл взгляд и я заметила, как много седых волос в его гриве. — Мою жену, мою дочь, моё самообладание… но я не могу спокойно наблюдать как они обращаются с тобой, как они обращаются с земными пони.

Я попробовала суп. На вкус он был потрясающий, даже моему протестующему желудку он пришелся по нраву:

— Тогда зачем меня избивать по указке отца? Зачем вы вообще здесь работаете?

— Если бы приказывали не мне, то другому. — он обернулся и потер глаза, только спустя пару мгновений я догадалась, что он вытер слёзы. — Я делаю, то что должен, чтобы сохранить работу, чтобы у тебя оставался хотя бы один друг в этом доме. Это всё что я могу сделать в своём возрасте.

— Это… довольно мило с вашей стороны. Что конкретно случилось прошлой ночью? — поинтересовалась я.

— Твоя подруга привела тебя сюда, в стельку пьяной. Тебя протащили через людские. Но несмотря на все усилия, они знают, что ты задержалась допоздна. Мне нужно идти. Держись. В следующий раз, когда задержишься допоздна, постучи в людскую и тебе откроют.

Мелодия нарастала и я заметила, что скрипка и гобой отодвинулись на задний план перед разнообразным антуражем басовых инструментов. Пока виолончель выдерживала ровный ритм, прозвучал диссонирующий аккорд. Появилась тревога, как будто в музыку проникала жестокость.

Земной пони вышел из комнаты и вернулся к своим обязанностям. Он здесь работал с тех самых пор, как я себя помнила и только сегодня он впервые со мной поговорил. Ровно до этого момента со мной были обходительными только Лира и Винил. Однажды я доверилась горничной и рассказала ей обо всех жестоких вещах, которые со мной совершали родители. Я сказала ей что сбегу и сообщу обо всём в полицию. Я доверила ей свой план.

Как оказалось отец приказал горничной, завоевать моё доверие и шпионить за мной. Именно тогда при попытке побега я познакомилась с кошкой-девятихвосткой. Для меня было вполне естественным задумываться, могу ли я доверять повару или вообще любому из нашей прислуги.

Я настолько увлеклась горячей едой и симфонией в моих ушах, что не заметила, как вошла моя мать. Она никогда не пряталась, предпочитая чтобы дрожь пробирала меня до костей, когда она входила в комнату. Возможно её услышать помешали громкие бас-барабаны. Они усилили темп композиции, которая напрашивалась оказаться на бумаге. Она заявила о своём присутствии, когда я с закрытыми глазами наслаждалась ароматом супа.

— Доброе утро, дочь моя, не правда ли сегодня замечательная погода? — Мать распахнула шторы, впуская солнечный свет внутрь.

Я отвернулась, съежившись под одеялом от ослепительного солнечного света, а также инстинктивно желая отстраниться от неё.

— Ну-ну. Не стоит прятаться. — громко заявила она. — Должно быть ты чувствуешь себя просто замечательно, от тех напитков после репетиции.

Её пристальный взгляд и то что она стояла всего в паре шагов от меня, я ощущала даже под одеялом.

— Мне будет невыносимо неприятно, если твои вчерашние похождения помешают твоему творчеству. Ведь если ты не играешь или не сочиняешь, то ты не имеешь право существовать. Без выполнения конкретной работы, ты превращаешься в нечистоты, которые так обоготворяют подобные тебе недопони. Я могу запереть тебя в подвале на неделю, пока ты не станешь молить, чтобы я разрешила тебе сочинять музыку. Ты ведь именно этого добиваешься, так?

Под её испепеляющим взглядом мне оставалось только дрожать и нервно сглатывать слюну. Я даже не решилась встретиться с ней взглядом. Я просто не могла.

— Я задала тебе вопрос! — гаркнула она.

— Нет. — пробормотала я.

— Что нет?

— Нет, мама.

— Замечательно, а теперь будь послушной пони и ложись на спину.

Я дрожала, когда переворачивалась на спину. По крайней мере музыка стала играть потише, переходя в минорные аккорды.

— Первое, что нужно знать про похмелье, — это то что нужно постоянно пить воду. В этом мне поможет эта тарелка супа.

Не веря своим ушам, я удивленно открыла глаза. Привыкнув к ослепительному свету, мои зрачки различили надо мной парящую тарелку супа.

— Милая, все в порядке. А теперь не надо лишних движений, ты же не хочешь меня разозлить? — я стала бояться, как бы на столь сладкие речи не слетелись пчелы с их жалами.

Открыв рот я позволила выровнять тарелку, чтобы я могла отпить из неё. Своей магией она залила мне всю тарелку в рот. Её магия сжала мой нос, а её копыта зажали мне рот.

Инстинктивно я попыталась выплюнуть суп, но не могла. В результате он полился мне в горло, от замешательства я пыталась чихнуть.

— Выпей весь суп, сладкая.

Моё тело судорожно пыталось предотвратить попадания воды в мои легкие. Сквозь боль я попыталась избавиться от жидкости единственно возможным способом — проглотив большую часть супа. Словами не описать тот дискомфорт, который испытываешь, когда горячий суп загоняют глубоко в глотку. Ощущения были такими, словно мне просовывали разгоряченный грейпфрут в горло, причем целым куском сразу.

Я застонала, давая понять, что суп у меня внутри.

— Ну вот, милая, так бы сразу. — она отпустила меня, и я вдохнула столько воздуха сколько смогла.

Откашлявшись, я повернулась к ней:

— Бессердечная ведьма! — судороги так и не оставили моё тело. Наверняка это было предвестником желания желудка опустошить своё содержимое.

— Ох, бедняжка, ты слишком быстро всё выпила. Но ты же знаешь что по-другому нельзя? Обезвоживание всё только усугубит, так что я не позволю тебе тут всё заблевать.

— Не будь ты единорогом, я бы засунула тебе так глубоко моё копыто, чт... — меня прервал сжавшийся от боли желудок.

— Это поможет. — прощебетала она. Она ловко подвязала мне на шею красный галстук-бабочку. — Не понимаю зачем ты вообще его снимаешь. На тебе он выглядит просто обворожительно.

Я разрывалась между желанием убить её, вздохнуть хотя бы глоток воздуха и выблевать всё содержимое желудка. И я бы отдала что угодно, чтобы сделать хотя бы одну из этих вещей. Но сильнее всего мне хотелось бы размозжить виолончель о её голову.

— Похоже, что ты сумела сдержаться. Послушная девочка. Вернусь через час и надеюсь, что к тому моменту ты успеешь хоть что-то сочинить. — она встала и быстро вышла из комнаты.

Я попыталась окрикнуть её. Она забыла ослабить галстук-бабочку и я всё ещё не могла дышать. Я вцепилась в него. Её любимым магическим трюком было завязать галстук так туго, что мои копыта едва могли его развязать. И это был как раз тот самый случай. Копыта земных пони не предназначены для того, чтобы оперировать маленькими вещами.

Помню как в голове нарастало давление, а легкие немели от жжения. Моё зрение померкло и я ударилась о спинку кровати. Я уже успела подумать: "Хотя бы всё это закончится".

Однако воздух вновь проник в мои легкие, как только галстук-бабочка развязался. Я огляделась в поисках матери, но увидела лишь тонкие нити, свисающие с потолка. Маленькие крючки быстро развязали мой галстук-бабочку, спасая мне жизнь. Придя в себя, я услышала печальную мелодию виолончели. К ней медленно присоединялся весь спектр оркестра.

Должно быть Кукловод, именно так я называла это управляющее едва заметными струнами существо, столь же рьяно ненавидел мою мать как я сама. Струны вели прямо к моему столу. Рядом с перьями для письма, метрономом и учебниками по теории музыки лежали пустые листы бумаги. Но уже с тех самых пор как появилась моя кьютимарка мне не нужны были учебники для сочинения музыки. Музыка окружала меня. Она дышала, находилась неподалёку и она постоянно общалась со мной посредством мелодий.

Мысли смешались в голове и я смогла набросать всего несколько отрывков и песен. Вспомнив о том галстуке-бабочке, я вспомнила и про мою ноющую боль на шее. Обыкновенно я бы его тут же сняла и отбросила подальше, однако я знала, что моя мать может скоро вернуться и боялась представить, что может со мной случиться, если она увидит меня без него.

Это был долгий день, но наконец я обнаружила что меня вместе с дворецким отправили на репетицию. В детстве я не могла произнести правильно слово "дворецкий". Вместо этого я называла его "двалеский". Могу поклясться, что даже видела как он улыбался своему прозвищу. С тех пор я всегда обращалась к нему этим забавным именем. Он всегда обращался ко мне "Миледи". То ли потому что он был профессионалом всего дела, то ли потому что подчинялся приказу отца.

Дворецкий оставил меня у входа в театр. Дирижер поинтересовался моими мыслями насчет выбранного для репетиции концерта и спросил не сочинила ли я ещё чего-нибудь нового. Я солгала и сказала что нет, поэтому на репетиции были разнообразные сонаты. Я с трудом заметила, что оркестр перестал играть, из-за музыки в моей голове. Я слышала задорную мелодию, исполняемую на трубах и фанфарах. Казалось она была предвестницей неизбежного воссоединения с моими новыми друзьями.

Вспомнив про них, я улыбнулась. Прошлая ночь главным образом мне запомнилась покрытой рвотой Лирой и как нам было весело. Интересно дуется ли за это на меня Лира? Она играла на своей лире, как ни в чем не бывало и даже улыбнулась, когда встретилась со мной взглядом.

Репетиция закончилась и я направилась подальше от правого крыла театра, где меня ждал дворецкий.

— Тс-с-с-с, Лира. — прошептала я. Я просунула кончик копыта под ремешок галстук-бабочки и сорвала его.

— Привет, Октавия. Хочешь перекусить? — спросила Лира.

— Нет, давай сразу в клуб. — я подмигнула ей. Хорошее настроение от прошлой ночи, с лихвой компенсировало сегодняшнее утро.

— Хм-м, в бар как раз завезли новые закуски, Винил и Бон Бон будут ждать нас там.

— Отлично. Пошли, только один нюанс — не надо меня напаивать.

— Как скажешь. Ты вообще вчера выпила намного больше, чем я ожидала. — посмеивалась она.

Я оглянулась и увидела приближающегося дворецкого. Я спешно положила мою виолончель и побежала вместе с Лирой. — Идем же. — говорила я ей, когда мы выходили из театра.

— К чему такая спешка?

— Моим родителям не нравится, что я веселюсь. — я сказала. И тут же быстро добавила — Допоздна. И думаю похмелье все только усугубило.

— Ха-ха, да. В этот раз я не стану тебе заказывать много коктейлей, если только ты не пообещаешь все их выпить вместе с Винил.

— Ведь именно так и развлекаются? Ходят по барам и ночным клубам? — Лира свернула на новую улицу и я последовала за ней.

— Не только. Неподалёку есть торговый центр, в библиотеках полно замечательных книг, я даже один раз побывала на авиашоу.

— Звучит здорово, мы можем как-нибудь туда сходить? — у меня загорелись глаза от всех этих новых мест, которые я могла бы посещать каждый вечер после репетиции.

— Ну, торговый центр и библиотека закрываются на ночь. Может оттянемся завтра в полдень?

— О, у меня завтра полно дел. — нахмурившись и ускорив шаг, я проследовала к бару. У меня не будет возможности выйти из дома посреди дня. Мы дошли до бара в безмолвии.

Я лишь слышала как в моей голове начинает играть задорное рондо. Я решила не обращать на него внимания и записать его позже. В последнее время частота, с которой меня посещало вдохновение, увеличилась. Чем больше радостных переживаний томилось у меня в душе, тем больше новых идей ко мне приходило. Получается недавние события не только открывали во мне новые эмоции, но и показывали мне что есть ещё незнакомые музыкальные стили. Я даже подумывала написать электронные песни для инструмента Винил. Но к сожалению, я совершенно не представляла как можно на нём играть.

Я замедлила шаг, чтобы Лира могла мне показать, где тот бар. Мы находились в правильном районе города. Под ногами грязь, на стенах копоть, а неоновые вывески встречались чаще, чем фонарные столбы. Меня направили прямо ко входу в здание, где столпились пони. Неоновая вывеска заливала улицу фиолетовым светом. Вывеска "Пуд Соли" располагалась прямо над дверью, рядом с карикатурной кружкой пива.

Как только мы вошли, я поняла что мы пришли под самый конец выступления Винил. Она находилась в задней части сцены и уворачивалась от светящихся палочек, которые раскидывала дико кричащая толпа пони. Громкие биты и зашкаливающая эмоциональность сводили толпу с ума. Судя по мерцанию магии у её рога, она регулировала диджейскую вертушку перед собой. Я не представляла как работает этот диджейский пульт, но мой музыкальный талант подсказал, как всё функционирует. Она сыграла высокую ноту и сабвуферы взрывной волной ошеломили толпу.

Всё что я когда-либо слышала не было похоже на это звучание. В ответ из толпы раздались крики и одобрительные возгласы. Этот звук побудил меня что-то сочинить в басовом ключе. Однако это звучание невозможно было повторить ни на одном физическом музыкальном инструменте.

— Лира, она везде выступает, куда приходит? — спросила я.

— Не всегда, но она копит деньги для переезда в Понивилль. — ответила Лира.

После того как аплодисменты стихли, Винил присоединилась к нашему столику. На сцену вышел жеребец и встал за диджейский пульт. Бон Бон открыто заявила что не хочет, чтобы я потеряла контроль над собой или чтобы меня стошнило на кого-либо сегодня. Лира показательно обиделась, но согласилась приглядывать за мной.

Винил присела около меня и мы начали нашу тихую беседу.

— Эй, Окти, я так полагаю нам дали зелёный свет? — спросила Винил.

Мой взгляд устремился в потолок. Прямо над нами висела и освещала наш угол маленькая желтая лампочка. — Зелёный?

Винил усмехнулась и покачала головой. — Мда, тебе определённо стоит почаще выбираться в свет. Свежий воздух ещё никого не убивал.

— И не убьёт, если только Селестия случайно не сместит Солнце с правильной асинхронной орбиты и не сожжет весь кислород в нашей атмосфере. — ответила я.

— Что?

— Соглашусь, свежий воздух полезен для здоровья.

— Так держать. — Винил повернулась к барпони: — Привет. Дайте два стакана Голубого Лунного Сияния.

— О, звучит прекрасно. Сегодня мне непременно надо вернуться домой пораньше. И пить поменьше. — мурашки пробежались по спине: — Слушай, а что ты делаешь при похмелье?

— Всё просто — нужна собачья шерсть с утра пораньше. — Винил откинулась на спину и поставила копыта на столик.

— Но у меня нет собаки. — я нахмурилась от мысли, что у меня никогда не было щеночка, который любил бы меня при любых обстоятельствах.

— …Это значит выпить стакан алкоголя, может дорогого красного вина, закусив крекерами с сыром.

Я со смехом откинулась на диван. Мысль о том, что я подобно единорогу ем сыр и пью вино была слишком смешна для меня. Мне никогда не разрешали пробовать вино. В моей памяти было много моментов, когда мне приказывали навести порядок в нашем семейном винном погребе. У моего отца было более тысячи бутылок. Иногда он приказывал мне разложить их в алфавитном порядке, а сразу после того как я закончу, чтобы я переложила их в обратном порядке. Хорошо, что когда я начала сочинять музыкальные произведения у меня не осталось времени на эту ерунду.

— Чего смеешься? — Винил смотрела на меня, наклонив голову вбок.

— Да так, просто я не пью вино. — усмехнулась я.

— Могу сказать наверняка, что до вчерашнего вечера она вообще ни разу не пила. — добавила Лира.

— Странно. Я думала такие простые пони, как мы, почти всю среднюю школу тайком накидываемся дешевым пойлом, в то время как аристократы постоянно пьют вино. — ответила Винил.

— Но не я. Если тебе нужно рассчитать что-то, например платежи по новой системе подачи налоговых деклараций, то здесь я профи. У меня глаз намётан на классификацию вещей. — похвасталась я.

— Дай угадаю: тебе на колени упала виолончель, и ты присоединилась к какому-то дурацкому оркестру? — съязвила Винил.

— Слышь! — вмешалась Лира. — С чего бы это оркестры дурацкие. Требуется намного больше таланта, чтобы сотня пони играли в унисон, чем для того чтобы вертеть пластинки.

— Талант требуется как раз, для того чтобы вертеть пластинки, а не для того, чтобы сидеть на жопе ровно и дергать струны. — Винил скорчила сильно напряженное лицо и стала будто бы играть на воображаемой лире.

Подошел барпони и принес заказанные Винил напитки. Я взяла мой и осмотрела его, пока слушала их разговор.

— Моё предложение всё ещё в силе, Винил! Ставлю пятьдесят битов, что диджей из меня будет получше, чем из тебя игрок на лире. — сказала она. Она наклонилась вперед и уставилась прямо на Винил.

— Ха! Тот диджейский пульт стоит больше твоих двухмесячных окладов. — оправдывалась Винил. Она наклонилась вперед и указала на сцену. — Видишь сабвуферы? Сделаны на заказ. И я не позволю тебе притронуться к ним, тем более из-за какого-то вздорного пари.

Я уже собиралась отпить из своего стакана, как Лира своей магией выхватила моё копыто.

— Хорошо! Тогда играем на пятьдесят бит кто кого перепьёт. — предложила Лира.

— Играем только если Бонни не возражает отвести свою крошку Лирочку домой.

— Меня устраивает. Если она вырубится, то мне не придется выслушивать её теории о пришельцах, посещающих Эквестрию. — спокойно сказала Бон Бон.

— О, звучит весело. А можно мне тоже поучаствовать? — улыбнувшись спросила я.

— Нет! — в унисон закричали все три пони.

— Дорогая, они бесповоротно решили сегодня совершить удар по своим печёнкам, то есть выпить дюжину коктейлей и спотыкаясь поплестись по домам после попойки, чтобы там окончательно отрубиться. В этой ситуации самое лучшее решение — оставаться наблюдателем. — объяснила Бон Бон.

— Лира может и плетется до дома, но я настолько поднаторела, что даже в хламину очнусь дома. — пошутила Винил. Она запрокинула голову и залпом выпила стакан Голубого Лунного Сияния.

Лира допила свою порцию и попросила барпони повторить. Бон Бон любезно заказала мне какой-то коктейль и мы пошли поболтать с жеребцами. Позже мы выясним кто же победил в споре единорожек.

— Октавия, мне тут рассказывала Лира, что твои родители единороги. Это так? — спросила Бон Бон.

— Да, у тебя так же? Ты говоришь почти так же "напыщенно", как большинство скучных единорогов, проживающих в поместьях.

Она хихикнула:

— Хорошие манеры можно иметь и без огромного состояния. Я родилась в семье кузнеца и портной. И меня воспитывали как будущего кондитера.

— Отец всегда говорит, что высшая планка всех земных пони — это сфера обслуживания.

Бон Бон широко раскрыла глаза и удивленно вздохнула, после чего глубокие морщины сложились в хмурый взгляд.

— Октавия! Это отвратительно. Ведь ты же знаменитый музыкант и композитор. Это неправильно, когда пони говорят, что мы способны только подавать пищу и работать на ферме.

Похоже я сказала что-то не то, но никак не могла понять, что именно.

— Прости, но это горькая правда. Единственная причина по которой я знаменита — это то что мои родители того захотели. Я бы с радостью поменялась с тобой местами и зарабатывала на жизнь изготовлением конфет. Мне кажется это намного веселее.

Пока мы не допили свои коктейли мы не проронили и слова. Я оглянулась и увидела, что Винил и Лира уже выпили десятый стакан. По пять стаканов с боку от каждой из них.

Недалеко проходила пара жеребцов и Бон Бон шепнула мне:

— Смотри как можно получить бесплатный коктейль.

— Дамы, добрый вечер, меня зовут Хоппер. Позволите вас угостить? — Улыбнувшись жеребец поиграл мышцами плеч.

— Конечно. Два яблочных мартини. — хлопая ресницами, ответила Бон Бон. Он и его друг отошли за коктейлями. — Видишь, Октавия? Всем нравятся хорошенькие кобылки.

Я слегка покраснела от того что меня назвали хорошенькой. Меня, с моей серой шерсткой и черной гривой, называли как угодно, но только не хорошенькой.

— А вот и они. Немного поболтаем с ними, а потом вернемся к Винил. — проинформировала меня Бон Бон.

— Хорошо. — ответила я.

— Дамы, а вот и мы. Так что привело столь очаровательных молодых кобылок, вроде вас в наш скромный бар? — спросил Хоппер.

— Просто расслабляемся после тяжелого рабочего дня. — ответила песочная пони.

Я взяла стакан и попробовала его содержимое. На вкус было гораздо лучше, чем то что мне предлагали Винил и Лира. На удивление, вместо того чтобы обжечь моё нутро, коктейль оставлял приятное послевкусие. Я быстро выпила коктейль, наслаждаясь каждым глотком.

— Вы здесь впервые? Мы как раз закатываем вечеринку у меня дома. Будет очень много пони. — заманивающе заявил он.

— Нет спасибо, мы лучше останемся в баре. — ответила Бон Бон. После чего подняла свой яблочный мартини, чтобы сделать глоток, но тут Винил врезалась в неё.

— Эй, Бонни! Зацени, она даже не смогла выпить десять! — восторженно заявила Винил. Она казалась совершенно расслабленной и вдвойне счастливой, пока она, пошатываясь, поднималась. Каким-то образом она всё ещё сохраняла над собой полный контроль, в отличие от меня после шести или около того коктейлей прошлой ночью.

— Винил! — крикнула Бон Бон. — Ты пролила мой коктейль и довела Лиру до потери сознания. Неужели вы совершенно ничего не можете сделать вместе, не соревновавшись друг с другом?

— А в чем тогда прикол? — спросила Винил. — Эй, ребята, извините, но нам с девочками, как раз пора идти.

Мне показалось, что я увидела гнев в глазах жеребца, но его друг пару раз тыкнув его в ребро утихомирил его. — Хорошо. Но я всегда буду здесь, если вы передумаете. — сказал он.

— Нашла нового парнишку, Бонни? Ищешь достойную замену Лириному язычку? — издевалась Винил.

— Винил! Не надо быть такой вульгарной. Помоги мне уложить Лиру на спину и я отнесу её домой. — ответила она. — Заберешь свой выигрыш, после того как в целостности и сохранности проводишь Октавию до дома.

— Ага, Винил, пошли домой. Я очень… — зевнула я. — хочу шпать.

— Ха, опять ты напилась! Я единственная кобылка в Кантерлоте... — тревожно посмотрев на землю, Винил рыгнула, после чего продолжила. — Единственная кобыла, которая умеет пить! У меня должна быть кьютимарка рюмки.

Я громко замеялась:

 — Это правда.

Мне казалось что со мной что-то не так, у меня голова шла кругом и я себя чувствовала как прошлой ночью. Я не помнила, чтобы выпила больше чем пару коктейлей, но чувствовала я себя как будто выпила намного больше. Винил помогла уместить Лиру на спину к Бон Бон. Я положила переднюю ногу на Винил, чтобы не упасть.

— До завтра, Бонни! — крикнула Винил, как только мы начали расходиться по разные стороны улицы.

— Винил… а ты можешь меня тоже отнести? Я слишком вымоталась. — захныкала я.

— Ты неважно выглядишь, что ты сегодня пила?

— Хмм… клеквинную водку… ох, и жеребчик купил мне што-то с яблочками! — захихикала я.

— Ну, тогда получается, что счет два ноль в пользу выпивки. Просто постарайся не заснуть и вести себя тихо. Клянусь своим хихиканьем ты разбудила половину поместья, когда мы вчера тебя провожали.

— Так вотш почему она была такой шлюкой! — Я от души рассмеялась, всё сильнее опираясь на Винил, чтобы сохранять равновесие. — Пришлуга наверна рассказала нашколько я была пьяна!

— Ну ты чего Окти, стой нормально. Я не смогу тебя бесшумно провести тебя до дома, если ты заснешь.

— Вше нормально, Мать накормит меня шупом и мне станет легше. Она прошт будет дершать меня пока я всё не проглошу! — хихикнула я.

— Очень мило с её стороны.

— Да, она дершала мой рот, пока я не штала задыхаться.

Я помню, как тогда Винил подняла очки и посмотрела на меня с беспокойством. Были ли её глаза широко раскрыты или был ли её рот открыт нараспашку? Мне трудно вспомнить как всё было той ночью. Одну минуту мы шли домой, а в другую меня уже укутали в одеяло.

---

Проснувшись следующим утром я потянула ноги. К моему удивлению у меня почти не болела голова. Сегодня в моей комнате стоял полумрак, поэтому я смогла открыть глаза и осмотреться. И тут я поняла, что это не моя комната.

Я почувствовала, как меня кто-то приобнимает в районе груди. Тепло чьего-то тела согревало меня на этой кровати. От этого ощущения я непроизвольно улыбалась. Прошлая ночь была для меня как в тумане. Я точно знала одно — я переночевала в чужой постели. Я улыбнулась, представив, как я буду это рассказывать родителям, как я переспала с жеребцом и потеряла девственность. Я усмехнулась, представив, как сильно они раскраснеются от злости, из-за того что я сбежала из дома на ночь. Если они и в этом случае не отрекутся от меня, в качестве их ребенка, и, таким образом, не перестанут требовать от меня достижения заоблачных высот только из-за их страха не оправдать ожиданий общества, что их дети обязаны совершать подвиги, как и их потомки, то на это не способно ничто. Через мгновенье я осознала всю серьезность ситуации.

Мне придется объясняться перед родителями.

От ужаса у меня на секунду остановилось сердце. Ведь хватило бы моих копыт пересчитать, когда я настолько же сильно расстраивала моих родителей. Каждый раз, когда я подводила их они придумывали наказания специально под тот случай. Их неодобрение и обвинения ощущались словно вонзающийся ледяной нож прямо в моё сердце. Когда это средство перестало эффективно воздействовать на меня, они начали запирать меня в комнате с матерью, пока я не переставала кричать. Именно её я и боялась по-настоящему.

Проигнорировав мой протестующий разум, я с трудом открыла глаза. Я увидела, как белая передняя нога обняла меня. Судьба подгадала момент и воссоединила меня с прерванной вчерашними коктейлями балладой. В моей голове плавно нарастала громкость аккордов, пока они не стали оглушительными. Звон в ушах сравнился по силе с песней, требующей своего излияния на бумагу.

Я никак не могла сдержать мой желудок. Я свалилась с кровати и меня вырвало на пол. Который был завален всевозможной одеждой, брошенными коробками из-под пиццы и бутылками из-под пива. Я быстро пожалела о том что решила выпить и пофлиртовать с жеребцами в ночном клубе. Сейчас лучшим решением было тут же отправиться домой. Я, итак, преуспела в своей цели вырваться из моей надоевшей рутины, даже если только на ночь. Только от этого я бы оставалась счастливой до моей следующей прогулки с Лирой.

И тут я повернулась лицом к жеребцу, который обеспечил себе приятное времяпрепровождение, даже несмотря на то, что я ничего не запомнила. Именно когда я увидела Винил в моем мозгу вспыхнула новая волна воспоминаний о прошлой ночи. Белая шерстка покрытая потом и пивом, подчеркивалась ярко-синей гривой, раскинувшейся в сотне направлений после долгой ночи. Две связанные восьмые ноты украшали бок кобылки, и хотя я не могла вспомнить что происходило в постели, но я всё равно сгорала со стыда.

Я переспала с Винил — диджеем и кобылкой. Растереть информацию о жеребце по лицам моих родителей было бы достаточно забавно, чтобы вытерпеть наказание. Мои родители заслуживали страданий. Осознания что их дочь побывала в настоящем мире принесло бы им, что ни на есть, одни страдания. Что пыталась исполнить эта взбалмошная кобылка? Как они будут реагировать на то что я сбежала, напилась и переспала с кобылкой?

Сердитые стаккато нот начали проноситься в моей голове. Между деревянными и медными духовыми разгорелась битва. Музыка вернулась и звучала она с печальными эмоциями. Вчера вечером я проигнорировала её призыв сочинить что-то новое. Однако сейчас хаотичный диссонанс мешал мне адекватно соображать.

Я свалилась на пол и начала умолять эту, разрывающую мою голову, классическую песню остановиться. Мне необходимо подумать.

Почему музыка меня преследует здесь, да и вообще повсюду? Почему я могу думать только о сочинении песен? Мне нужно убираться отсюда!

Я рыскала по квартире, пока не нашла ручку и чистый лист бумаги. Перед тем как сочинить композицию надо было собственнокопытно нарисовать линии и ключи. Мне необходимо сделать это как можно быстрее, чтобы у меня был хотя бы один спокойный момент тишины.

Почерк был настолько ужасный, что казалось будто это писал кокатрикс лапой, однако все ноты находились на положенных им местах. Потом я ощутила знакомое чувство, что меня что-то тянет. Точно так же как и на прослушивании.

Я уже перестала сочинять музыку, но моя передняя нога сама продолжала водить пером по странице. Я чувствовала острую боль в районе пясти, в бороздке над копытом. Создавалось впечатление, будто в неё воткнули ещё один крючок и тянули за него.

Я продолжала сопротивляться своим затуманенным разумом. Были гораздо более важные вещи, о которых мне стоило беспокоиться. Если я уйду прямо сейчас, то, возможно, успею вернуться домой, прежде чем она заметит.

Я продолжала исправлять и совершенствовать балладу, которую сейчас сочиняла. Когда закончилась бумага, я взяла коробки из-под пиццы. Я импровизировала до тех пор, пока не осталось никаких чистых поверхностей, на которых можно было оставлять записи.

Моя борьба с кукловодом продолжалась. Я прижала копыто к телу. Почти что невидимые струны потянули его обратно. Какая-то невиданная сила вцепилась в мои сухожилия и направляла моё копыто. Ничего не соображая из-за похмелья, я смирилась и позволила моему телу закончить композицию без моей помощи. Я задумалась, а не было ли это побочным эффектом алкоголя или, может, наркотиков, которые я могла попробовать в ночном клубе. Может моя мать была права насчет разврата и порочности подобных мест.

Из ступора меня вывели звуки просыпающейся кобылки позади. Я совершенно потеряла счёт времени и забыла о её присутствии. У меня напрочь отсутствовали мысли о том, как правильно выйти из такой ситуации.

Я не могла вспомнить, что происходило ночью и ко всему прочему мне надо было придумать правдоподобную историю для моих родителей. Они наверняка заметят, что меня не было всю ночь. И каждая секунда с Винил, делает мою ситуацию только хуже. Я решила, что лучшим решением будет убраться к дискордовой матери из её квартиры.

Только потом я сообразила, что совершила ошибку, — оставив сочинённую музыку в доме Винил, я выбежала на улицы Кантрелота. У меня заняло не так много времени, чтобы понять что я нахожусь в "трущобах". Мои родители относились к любому месту ниже уровня дворцовой площади, как к трущобам. Ведь там жили всё несчастные земные пони и пегасы, а также единороги, которые были слишком нищие, чтобы позволить себе подобающие по праву рождения дома.

Несмотря на то, что я общалась только с парочкой пони, не бывшими аристократами, я была не согласна с их точкой зрения. Одна из них меня напоила, а с другой я проснулась в одной постели. Я решила свернуть с грязных улиц в богатый район, ведущий к дворцу.

Представьте моё удивление, когда многочисленные пони узнавали меня, хотя скорее всего даже не могли позволить себе купить билет на мои выступления. Несколько поклонников даже последовали за мной до моего поместья. Я старалась не обращать на них внимания, сконцентрировавшись на борьбе с тошнотой, головной болью и тяжестью в ногах.

Чтобы добраться до дома мне пришлось потратить гораздо больше времени, чем я рассчитывала. Когда мне было необходимо преодолевать большие расстояния я брала экипаж. Как только я увидела приближающихся ко мне королевских гвардейцев, то поняла что мои родители вовлечены в это. Они, наверняка, подумали, что меня выкрали и изнасиловали в переулке. Они, своего рода, в чем-то правы. Я даже несколько рада, что они стали себя накручивать. Теперь мне оставалось только получить по полной программе.

Я только укреплялась в решимости, пока приближалась к поместью. Чтобы не случилось, они не смогут отнять у меня прошлую ночь. Какое бы наказание они мне не придумали, я всё равно была виртуозом, их дорогой к славе. Они не смогут меня избить без видимых последствий, ведь в этом случае я начну пропускать репетиции в оркестре. Карьера моего отца как дирижера шла на спад, а моя мать уже много лет не могла написать ни одного приличного музыкального произведения.

Со мной всё будет в порядке. Я стану сильнее. Я снова увижу Винил и Лиру.

Композиция, которую я сочинила в доме Винил, снова заиграла в моей голове. Я открыла парадную дверь поместья и увидела ожидавшего меня дворецкого. Он нахмурился. По крайней мере, я могла сосредоточиться на музыке. Наконец она поможет мне отвлечься, когда мне это действительно нужно. Дворецкий вел прямо к моей спальне.

— Двалеский, насколько всё плохо? — спросила я дворецкого. Он нахмурился и молча закрыл дверь, ожидая прихода моего отца. Дворецкий хоть и не был добр ко мне, но и никогда не грубил мне. Его нейтральность была особенно ценна, когда я нарушала правила.

Дверь открылась. Первым зашел отец. Он вошёл непринуждённо, словно просто зашёл забрать свои очки для чтения. Он стоял и смотрел на меня, ожидая, что я упаду перед ним на колени. Я не собираюсь доставлять ему этого удовольствия. Я ему вообще редко доставляю удовольствие. После надлежащей паузы, он заговорил:

— В детстве у меня был пес. Он был неуправляемым и никогда не выполнял никакие команды. Он всё время попадал в неприятности и в конечном счёте пересёк черту. Мой отец приказал мне избавиться от него, потому что его терпение иссякло. Я вынес его на задний двор и ударил камнем по голове. Он кричал от боли, потому что у меня не хватало сил покончить с ним одним движением. Он смотрел на меня умоляя о прощении, но время милосердия уже давно прошло. У меня не оставалось выбора, кроме как продолжать его бить, пока он окончательно не умер.

Я заговорила, когда он развернулся и направился к выходу:

— Ты не собираешься спросить меня, что случилось прошлой ночью? Как насчет приказать слугам избить меня? Меня не затем трахнули этой ночью, чтобы ты слинял как ссы...

Мой отец остановился. Ему даже не пришлось поворачиваться ко мне лицом. Слова застряли у меня в горле, ярость на него в мгновение ока превратилась в страх.

— Не испытывай моё терпение. Этого пса я любил гораздо больше, чем тебя.

Сказать, что его ответ испугал меня — ничего не сказать. Но у меня не было времени на раздумья. Я слышала, как моя мать идет к нам с другого конца поместья. Моя кровать находилась прямо передо мной. Я могла бы спрятаться под неё, прямо как когда я была совсем маленькой. Но вместо этого я застыла на месте. Я морально подготовилась к предстоящей буре, собираясь доказать, что у них не получится меня контролировать.

Двери окутало красное сияние, соответствующее сиянию рога моей матери. Окна в другом конце комнаты зазвенели, когда она распахнула дверь. С собой моя мать несла только красный галстук-бабочку.

— Ты дерзкая мелкая потаскуха! Как ты смеешь сбегать посреди ночи! На колени! — кричала она.

— Пошла ты со своим трусливым му... — как и следовало ожидать меня на полуслове прервал галстук-бабочка. Он душил меня, напоминая о моём подчинении матери.

— Как ты смеешь! Ты будешь говорить, только когда тебе дадут разрешение. Ещё только раз попробуй оскорбить меня своим пахабным ртом и я вырву твой язык с корнем! А теперь, дискорд тебя подери, где ты шлялась вчера ночью?

Я почувствовала, как галстук немного ослаб, позволяя мне вдохнуть воздуха. Я встала на копыта и ответила:

— Была в баре и у меня была случка, это было оху... — галстук снова затянулся.

Я смотрела ей прямо в глаза и улыбалась. Ярость, нарастающая внутри неё, казалось, освобождала меня. Наконец она познает, насколько сильно я ненавижу её. Наконец она поймёт, что меня не получится держать в клетке.

— Что за бар? — гавкнула она.

Галстук-бабочка вновь позволил мне сделать ещё один драгоценный вдох. Я стояла, ухмылялась и сохраняла молчание.

— Что за бар?

Я ощутила резкий треск, когда что-то ударилось в мой висок. Моё зрение помутилось, а в ушах зазвенело. Галстук поднял меня на ноги. Она ждала моего ответа.

— Меня пришпорила кобылка... — я почувствовала, как галстук-бабочка затянулся в последний раз и я поняла, что мои игры с ней закончились.

Она сократила расстояние между нами за секунду и ударила копытом мне в горло. Я хотела откашляться, но ремешок галстука не давал мне дышать. Следующий удар пришелся мне в челюсть и я снова рухнула на пол. Мой рот наполнила кровь и разлилась по языку.

— Вы, грязепони, ещё хуже, чем просто бесполезны! Я просила его позволить мне совершить аборт. У нас мог быть другой ребёнок! Но нет! Было слишком поздно, его родители знали про ребёнка. Он не мог разочаровать своих родителей!

Она пнула меня под рёбра. Я даже и не подозревала, что у воздуха получится выйти из груди, даже когда галстук будет столь сильно сжимать горло. Она подняла меня на ноги и ослабила галстук-бабочку, разрешая мне вдохнуть.

Я резко вздохнула через нос и быстро харкнула кровью прямо ей в лицо.

— Гори в Тарта...

Что-то тяжелое ударило меня по затылку. Не помню, что именно. Я потеряла сознание.