Поставить на Тёмную Лошадку

Твайлайт уже правит. Твайлайт ищет, как бы пополнить казну Эквестрии. Казалось бы -- что может пойти не так? (история происходит после 25 серии 9 сезона, но перед Г5)

Твайлайт Спаркл Пинки Пай Доктор Хувз Колгейт Король Сомбра

Милые пони делают: Торт

Свит Дрим скучает на рабочем месте в ожидании конца рабочего дня, когда к ней наведывается Бинари Стар с неожиданным предложением.

ОС - пони

Звёзды

Ты лежишь на траве и попиваешь кофе. Сверху тебя — необыкновенный мир, состоящий из звезд, галактик, планет и спутников. Ты наблюдаешь за всем этим, испытываешь некое удовлетворение, понимаешь, что космос — это нечто. Еще раз отпиваешь из кружки. Рядом с тобой пристроился маленький дракончик, помощник, который, не скрывая, уже сладко посапывает. А потом — падающая звездочка. Что ж, космос — это правда нечто.

Твайлайт Спаркл Спайк

Как молодая кобылка с ума сходила

Пинкамина Диана Пай. Или, для друзей и близких, просто Пинки. Имя, за которым стоит целая вселенная. Вселенная смеха и грусти. Вселенная радости и печали. Как в этом розовом комочке счастья уживается необъятная грусть, и в этой бездне печали находится место веселью? И кто же из этих двух антиподов — её настоящая личность? Этот фанфик — попытка той самой пони найти свою новую личность в условиях, когда мир вокруг неё сузился до размеров палаты в клинике неврозов.

Пинки Пай Другие пони

Размышления Селестии

В Новый Год две сестры-принцессы Селестия и Луна обсуждают планы на будущее, делают выводы, вспоминают прошлые события и рассуждают о будущем Эквестрии.

Принцесса Селестия Принцесса Луна

Дружба это оптимум: Естественный ход событий

СелестИИ никогда не оцифровывает тех, кто не выразил на это прямого согласия - таково одно из её изначальных ограничений. Но что если у человека просто нет возможности согласиться или отказаться, поскольку человек в этот момент мёртв? Впрочем, СелестИИ способна организовать согласие и в этом случае - таков естественный ход событий.

Другие пони Человеки

Два одиночества

В этой истории повествуется о том, как два весьма одиноких пони ни смотря не на что смогли найти счастье. Данная зарисовка входит в мою серию «Инквизитор» на правах дополнительной части, всего лишь расширяющей основное произведение. Противникам шиппинга канон + ОС и лунодинам этот рассказ лучше не читать. Главными действующими лицами являются принцесса Луна Эквестрийская и Бел Ван Сапка.Как написано на Даркпони: «Да простит нас Селестия».P.S. Вычитано одним хорошим брони...

Принцесса Луна ОС - пони

Эти голубые крылья

Короткая поездка в Кантерлот вместе с Рэйнбоу Дэш и Эпплджек - хорошая возможность для Твайлайт проверить новое заклинание телепортации на дальние расстояния. Но противная простуда разбила надежду на скорое путешествие и рассеяла заклятие: вместо того, чтобы оказаться в Кантерлоте, трое пони оказываются в соседнем Вечнодиком лесу, где обнаруживают, что их положение — не единственное, что пошло не так... Если Рэйнбоу обменяла свои крылья и хвост на светло-соломенный, то Эпплджек приобрела радужный хвост, а также пару сильных голубых крыльев. В то время, как Твайлайт пытается найти заклинание, чтобы вернуть части тела их законным владельцам, остальные должны справиться с этой ситуацией... и с их меняющимися чувствами.

Рэйнбоу Дэш Твайлайт Спаркл Эплджек

Сингулярность

Человек устроен так, что ему всегда интересно то, что вызывает у него массу вопросов. И чем загадочнее эти вопросы, тем больше внимания он им уделяет. Но у всего есть подконтрольные грани, рамки и когда они нещадно рвутся, то наступает абсолютная неизвестность. Пугающая неизвестность. Насколько точна эта замечательная штука под названием «наука»?

Флаттершай Твайлайт Спаркл Рэрити Пинки Пай Эплджек Спайк Принцесса Селестия Принцесса Луна Другие пони Человеки

Imperial Rage

Высокое содержание насилия. Ненормативная лексика. Просто неприятный стиль написания. Ф обшем, фсйо, как йа люплю. Наслаждайтесь.

Твайлайт Спаркл Принцесса Селестия Принцесса Луна Шайнинг Армор

Автор рисунка: Devinian

На обитой деревом стене висит разбитая рамка с намокшим фото. Семь лиц. Шесть нечётких и размытых, одно зачёркнутое. Будто кляксы на порванном, изодранном холсте. Их имена — пустой звук для меня, но едва я пытаюсь вспомнить — они стучат в ушах кровяным гулом.

Я — чистый лист, без прошлого, без имени. Поднимаюсь с пола, открываю глаза, но меня встречает лишь кромешная тьма. Протягиваю ногу, шарю вокруг — и в кожу врезается кромка чего-то — острая, ледяная.

Любопытство. Дурная черта характера.

Мне больно, но я продолжаю, нащупываю опору, следую за сигналами нервных окончаний. Превозмогаю, чего бы ни коснулось копыто, жгучий холод металла. Заточён, забыт, покинут здесь, в червеобразной, опутанной проводами и сталью кишке. В своём доме.

Я бреду по космическому кораблю, потерянному в чёрном океане небытия, и только ржавые гермолюки отделяют меня от пустоты. Внутри и снаружи царит мрак — глухие стены судна забыли свет солнца. Непроницаемые иллюминаторы покрыты слоем пыли, через который никогда не пробьётся далёкий свет сгинувших звёзд. Но не вина звёзд, что их нет.

Найденный фонарик помогает видеть, но смотреть не на что. Только едкая вонь, стальной лязг и скрежет испорченной автоматики как-то раздражают рецепторы. Где-то в глубине за беспорядочным гулом жалобно стонет двигатель, увлекая меня.

Двигатель молотит и стучит ещё долго, пока, наконец, его мелодия не затихает, оставляя меня наедине с собственными мыслями. Сон не дарит покоя. На жёстком полу не улечься как надо: металл, пластик, провода, трубы и острые углы жадно впиваются в шкуру и мышцы. Из щелей в полотке — кап, кап, кап — капает вода, не даёт сомкнуть глаз.

Проходит вечность, и машина вновь оживает, вырывая меня из забытья. Меня осеняет, что она бьётся как сердце — циклично, мерно, монотонно. Но всякий раз, когда она замирает и погружается в сон, меня вновь и вновь снедает страх, что она уже не очнётся. Я тянусь к этой пульсации. Я знаю: в чреве стального левиафана ещё что-то есть, что-то работает.

Ни один цикл не проходит без того, чтобы я не проснулся от барабанящих по лицу капель. Вода отдаёт гнойной сукровицей, маслом и канализацией, напоминая о прошлых обитателях. Потом она долго жжёт язык, разъедает глаза, а моё тяжёлое дыхание и колотящееся сердце разносят отголоски жизни по безмолвным коридорам и мёртвым рубкам.

С момента пробуждения, самого первого, прошло много времени, но я ни с кем не говорил, никого не встретил. Порой кашляю. Никогда не кричу. Крик — тяжкое прегрешение, за которым последует болезненная кара.

Постепенно я учусь читать. Выбитая, или приклеенная, или напечатанная — у всего есть надпись, имя, кроме меня. Поначалу разучиваю самые простые слова: дверь, рельс, лестница, лампа, топор… По буквам — не по звукам. Я не умею говорить. Не помню как. Некоторые слова, такие как интерком, отнимают больше времени. Для интеркома нужен кто-то второй по ту сторону, но я тут один. Больше никого нет.

Копыта обшаривают кожухи, трубы и старые, обесточенные холодильники. Голод гложет нутро и душу, а мох, растущий в закутках и щелях корабля, не приносит насыщения. Глотать больно, но я выживаю и иду дальше. Ешь, пей, спи — и снова.

Цикл за циклом я выживаю, бреду вперёд, и двигатель гремит всё сильнее, всё громче, всё ближе. Сначала бормотал, низко и монотонно, а теперь — грохочет, как барабан великана, сквозь погнутые прутья этого стального карцера. Бух, бах, бух, бах, бу-ум, бу-ум, тарарам — без остановки, не умолкая, только стихая периодически. Дробный перестук валов и поршней пробирает меня и гонит, как судно на устойчивом ходу, вперёд.

Металл звенит эхом копыт, боли и напряжения. Эхо перебивает снедающие мой разум вопросы. Что бы ни ждало в конце корабля, в конце пути, я найду там ответы. Должно что-то быть. Должен быть смысл. Эта мысль не даёт мне пасть духом.

Сегодня нашёл пистолет. Лежал в сейфе, совсем новенький, не тронутый ржавыми зубами времени. Блестит в свете фонаря. Внутри ещё осталась пуля. Я долго сидел и глядел на него. Уснуть всегда легко, но отыскать ответы важнее, повторяю я про себя как мантру. Должно же в конце быть что-то, а иначе… слишком просто.

Оглушительное дребезжание двигателя давно заставило меня забыть прочие звуки. Слышны только его стоны. Гудит голова. Чего он так громко просит: топлива, масла, ремонта? Не могу сказать. Не знаю его языка. Могу только слушать, как машина воет — так громко воет, что заглушает цокот копыт. Она уже рядом.

Я набрёл на отсек, отделанный панелями, и слабый свет лампы выхватил из мрака блестящую плитку. Фонарик выпал у меня изо рта. Отражение.

Зеркало, поймав забегавший луч, очерчивает костлявый, согбенный силуэт. Стеклянные глазёнки щурятся в потемневших, впалых глазницах, напрягая серую шелушащуюся кожу. Грудная клетка выпирает — рёбра, как обтянутые тонким кожухом трубы, ходят ходуном с каждым вздохом. Рассечённые губы щерятся неполным набором гнилых, потрескавшихся зубов.

Тот, кто слепил эту машину из мяса, паршиво постарался. А тот, кто не даёт ей заглохнуть, подельник в этом преступлении.

Двигатель взвизгивает, отрывая меня от созерцания собственного отражения. На языке горчит и к горлу подступает желчь. Поднимаю моргающий, покрытый сколами фонарь, иду дальше. Теперь я понимаю машину — её, как и меня, терзает голод.

Наткнулся на свет. Не от своего фонарика, а от трескучей лампочки, свисающей с потолка на пересечении пяти подтопленных путей. Я долго наблюдал за её покачиваниями, завороженный, как синюшный блик скользит по густой маслянисто-чёрной жиже под ногами, в надежде дождаться того, кто её двигает.

Я ждал долго, очень долго. Голод всё сильнее сворачивается в кишках, тухнет во рту, давит на веки. Осталось мало времени. Судно не движется, лампочка покачивается — но пусто, никого, кто мог бы её потревожить, никого, кто мог бы со мной поговорить.

Я торопливо удаляюсь от ловушки-приманки. Надо продолжать путь. Ползу сквозь тёмное месиво — копыта ломают странные окаменевшие выступы, лежащие на дне. Не обращаю внимания. Сворачиваю в боковой проход. Теперь — спать.

За углом пустой коридор, вдоль него тянется длинное окно, из которого открывается вид в пустоту. Первозданная мгла поглощает даже свет фонарика. Отсюда всё видно, как из люка, но под широким углом. Я замираю и вглядываюсь в черноту.

Осознание собственной ничтожности пронзает моё сердце кинжалом, пробивает в груди дыру — как часто делал я сам с пустыми резервуарами, чтобы добыть пару капель влаги со дна. Но я не смею отвести взгляда от бездны. В беззвёздном океане тьмы дрейфует циклопический корабль, усыпанный горстью огней, многие из которых давно потухли. Оставшиеся можно пересчитать в уме — одинокие, крохотные точки, и чем дальше уходит корпус судна, тем слабее мерцает их свет, покуда не сливается с зёвом космоса.

Глазу не за что зацепиться, не за что ухватиться взглядом, даже если напрячь зрение. Колоссальное судно дремлет мёртвым сном, неподвижно, и снаружи — лишь вакуум. Мне не под силу постичь это место.

Я видел много дверей, но таких, как эти, ещё ни разу. Поросшие мхом, запорошённые пылью, заржавевшие в петлях, обесточенные. Но от грохота машины тут дрожат пол и потолок, а воздух, вязкий от металлической стружки, душит лёгкие и обжигает роговицу глаз.

Несколько циклов подряд я пытался их открыть. Сколько бы я ни тщился, наслоения мха, пыли и ржавчины неизменно противятся. Со временем, впрочем, поддаются и они.

Наконец, отворяется последняя дверь — мрак встречает меня дыханием огромного зверя. Горячий, гнилостный воздух обдаёт лицо. В темноте за дверным проёмом глухо ворчит двигатель. Дрожат стальные переборки, и моя кожа, мои внутренности судорогами отвечают на песню чистого, необъятного безумия. Я достиг конца. Где-то там в следующем отсеке, в двух шагах, затаилась машина — мой проводник.

Мои губы кривятся в улыбке. Голова гудит. Хочется есть и пить. Но там, куда я иду, вода будет не нужна; больше не будет нужды в пище, когда мой путь завершится. Делаю шаг вперёд — и дверь захлопывается за мной.

Я в темноте. По лицу текут слёзы. Цикл близится к концу, и бьющееся сердце машины стихает до низкого гула. В то же время вокруг, будто звёзды, зажигаются огоньки, озаряя невообразимых размеров зал.

От взгляда вверх, вдаль, по сторонам на меня накатывает дурнота. Огромное пространство купается в неверном свете, дальние лампы утопают в облаках испарений. Мазут стекает по стенам, капает на меня и на громаду поршней и мяса, находящуюся в центре зала.

— Припозднился, — рокочет громоподобный бас, вгрызаясь мне в уши, рвёт барабанные перепонки, как кожу и мясо, угодившие в шестерни кровожадного механизма.

И механизм этот поистине величественен — стальной титан, монумент, растущий в средоточии ржавчины, масла и кабелей, но это не всё… У меня перехватывает дыхание от вида живой башни из стали — нет, о нет, это далеко не всё… Утопая в зловонном озере собственных выделений, машина поворачивается ко мне, и на её верхушке возникает лицо с парой белых горящих глаз в сотни раз крупнее моих. Она видит меня. Я вижу её. Она скручивает тело и вытягивается в мою сторону.

Её отростки, будто живые, корчатся и трепыхаются в такт пульсу. Извивающиеся щупальца, как свора угрей, танцуют в воздухе, сочатся и орошают пол слизью — месиво из моторов, шлангов и плоти. Плоть… Плоть принадлежит пони, она худа и сера, из-под кожуха, сшитого из кусков шелушащейся кожи, выпирают острые рёбра.

Из каждого отростка на меня глядит собственное искажённое отражение — глядит и кричит. Все как одно, грубо слепленные, искажённые гримасой боли. И кричат, о, как они кричат! Я в ужасе таращусь на разбитое и раскрошенное зеркало, осколки которого усеивают чудовище. Но даже зеркало не серебряное — инфернальный сплав металла и плоти…

Наши глаза — мои, другого я, отражения — прикованы друг к другу. Крик, как заразная инфекция, переходит на меня и лопнувшим гнойником исторгается из глотки. Мой круп упирается в запертую дверь. Отростки тянутся.

И вот я стою тут, пред машиной, но смотрю на самого себя — приклеенного, зашитого, вплавленного, заточённого, стенающего внутри. Ставшего частью гидравлики и плоти, из которых машина состоит. Я уже бывал в этом зале, уже проходил через эти муки — не перечесть сколь много раз. И когда, окружённый тьмой, я поднимаю голову, когда смотрю в белёсые глаза этого чёрного чудовища, поселившегося в сердце судна, я вижу бледную тень себя — голодную, исполинскую, злую.

— Ну здравствуй, Стикс, — молвит машина и хохочет. — Хорошо, что ты снова со мной.

Больше я не один, но я хочу обратно.

Комментарии (6)

+5

Шикарный гримдарк. Но при чём тут Стигиан? :)

synapse
#1
+3

Уже отписался на Табуне, но скопирую и сюда, если кому-то в комментариях тоже любопытно.))

Я могу сильно ошибаться, гадая по кофейной гуще на голубых занавесках, но как понял по доп. информации вокруг всего этого безобразия: фик — одна огромная метафора на душевные муки Стигиана Стикса. Название — A Maw of Cogs — автор позаимствовал из романа некоего Джона Геддеса A Familiar Rain, который про нейробиологию мозга, воспоминания и прошлые сожаления (если не вдаваться в детали). Машина тут выполняет две функции: 1) она проводит параллель между мясным телом, мясным мозгом и искусственным механизмом, и человек/пони — принципиально такой же автомат, который действует, реагирует, ведёт себя, как может вести себя очень продвинутая машина, о чём упоминает сам Стикс в тексте; 2) машина — «неправильное» отражение Стикса, испорченное и сломанное, как может показаться, но по факту — прямое отражение, то, как он выглядит на самом деле — а кто был отражением Стикса? Пони Теней, агась, на что намекают большие белые глаза и огромное чёрное тело.
Космический корабль и вообще всё, что видит Стикс вокруг себя, — аллегория на лабиринты разума, в которых он потерялся, и мозг в механистическом понимании. Он бродит по судну в одиночку, потому что кроме него тут некому быть, и неизбежно идёт на зов двигателя/машины — в «сердце» своего сознания, ядро, его истинную сущность, но что он там видит — это его настоящее «я», Пони Теней, уродливое существо, которым он стал по собственной же вине. Пони Теней усеян предыдущими копиями Стикса, и каждый раз он добавляет в себя ещё одну, и цикл повторяется. Стикс заперт в собственной черепной коробке, мучая сам себя.

doof
doof
#4
+2

Сосмыслом

Klark
Klark
#2
+9

Обожаю такой стиль повествования, да и сама истории просто шикарно, спасибо за перевод такой крутотени!

ratrakks
ratrakks
#3
+1

Йей, спасибо /)^^(\

doof
doof
#5
+3

5+

Kobza
#6
Авторизуйтесь для отправки комментария.