Сборник драбблов

-6.6. Когда небеса были выше. Часть 3

Несмотря на внутреннюю запутанность и противоречивость, союз Сомбры и Аморе возносил Империю, как завещали их предки, и она расцвела всем своим великолепием благодаря учреждённой Аморе Кристальной ярмарке. Знамя грандиозного северного сияния каждый год напоминало всему миру о могуществе переливающихся драгоценными гранями пони, и к этой силе потянулись жаждущие покровительства и союзничества существа.

— На Эквусе появилась цивилизация, — усмехнулась как-то раз Аморе за ежеутренним обсуждением грядущих дел на день. От этого морщинки, соединяющие крылья носа и уголки рта, чуть углубились. Как и любой альфе, возраст придал ей особенного шарма, недостающего в юности — ну, или Сомбра просто примирился с её неизменным дежурством подле него за почти два десятилетия.

Единорог не знал, винить в этом свою мрачную расцветку или то, что он достаточно настрадался в юности, и все присущие зрелости признаки заполучил уже тогда, но его самого время будто бы не касалось. Старели только глаза. Лицо, разве что перейдя к возмужалой версии, оставалось нетленным.

— Она была там уже давно, — приподнял подбородок Сомбра. — Земные пони, пегасы и единороги…

— Крысиная возня, — брезгливо отмахнулась королева. — Гробили друг друга в междоусобицах, которые не имели никакого смысла — лишь недавно обрели наконец-то разум и сделали то, что нужно было сделать с самого начала: сели и поговорили. Сегодня оттуда пришло письмо, — подала свиток со сломанной грубо отлитой печатью альфа. — Их новые лидеры собираются прибыть к нам с дипломатическим визитом и просят нашей милости в заключении союза с… Эквестрией, кажется? — единорожка усмехнулась.

— Фантазией они не награждены, но, может быть, обнаружат достаток в более важных для Империи вещах? — пробегаясь глазами по письму, ответил Сомбра, вернул Аморе свиток и кивнул. — Примем их.

— В таком случае, нужно подготовить торжественный приём.

— Для дикарей? — хмыкнул Сомбра, но Аморе осадила его.

— Говорят, день и ночь сменяются только по их милости. Будет скандал, если все узнают, что мы приняли их неподобающе. Бюджет не пойдёт по швам от одного дипломатического приёма на высшем уровне.

Лишь через месяц после этого разговора правителям новорождённой Эквестрии (сто лет — слишком мало для срока жизни страны и слишком много для подавления всех бунтов) удалось пересечь огромный материк и предстать перед очами королевы и её фаворита. Сомбра озадаченно моргнул, а затем и вовсе протёр глаза, но ничего не изменилось: обе кобылы носили одновременно крылья и рог. Одна из них, высокая белая альфа, обладала оформившейся королевской статью и величественным, но добрым взглядом. Вторая…

— Нет, всё-таки, они те же варвары, что и прежде, — тихо вздохнула Аморе, не отступаясь от приветливой улыбки, пока гостьи шагали от кристального барьера. — Допускать к власти омегу… впрочем, она выглядит скорее так, словно для неё не нашлось свободной няньки, а без неё она разгромит дворец. Или где они там живут… Рада приветствовать Вас, Селестия, и Вас тоже, Луна.

Луна.

Короткое, ёмкое имя, четыре буквы которого мгновенно бескомпромиссно выстучало сердце — да так и осталось на этом ритме. Внезапная вспышка, ослепительная серебряная окружность, тихо и всеобъемлюще осветившая все уголки его существования. То, чего Сомбра искал в Голден Лауриэль, раскладывая её на компоненты и скрупулёзно перебирая каждый фрагмент её личности, звучания и аромата, пока она не сбежала и не затерялась вне Империи, отыскалось и запульсировало полярной звездой в единственной омеге, угловатой, хрупкой, похожей на подростка, только вышедшего из жеребячества.

Это длилось всего лишь секунду. Сомбра взял себя в копыта буквально сразу, усыпляя взревевший инстинкт и с лёгкостью сшивая обратно взрезавшееся от края до края сердце — разве что выплеснувшуюся из него перебродившую, две декады настаивавшуюся внутри нежность так просто обуздать не удалось. Но она скоро растает и улетучится, как дым — всю эмоциональность и порывистость единорог выпустил в своё время, громя дворец наростами чёрных кристаллов в нестерпимом страдании.

— Селестия, Луна, — почтительно кивнул каждой из них альфа. Он не задерживал на омеге взгляд дольше положенного, несмотря на то, что та не отрывала от него бирюзовых глаз, пока её щёки акварельно алели из-под пышной нежно-голубой чёлки.

«Она почувствовала, — подумал Сомбра, отчего-то не в силах усмирить и подчинить разом забившееся — будто впервые за двадцать лет — сердце. — Тресни Кристальное Сердце, она меня почувствовала».

По случаю прибытия иностранных гостий Кристальная Империя была отполирована и украшена флагами их страны в лучших традициях гостеприимства. Эквестрийки сохраняли величавую сдержанность и стать, но Сомбра и Аморе замечали, как любопытно они осматриваются, как их взгляды задерживаются на достопримечательностях и простых кристальных домах. Переглянувшись, королева и её фаворит безмолвно сошлись во мнении, что приготовленная экскурсия гостьям понравится.

— Не беспокойтесь по поводу того, что мы идём пешком, — улыбнулась Аморе, цокая по кристальным дорожкам вензельными накопытниками из чистого серебра, инкрустированными солнечно-медовыми самоцветами в виде сердец. Украшавшие, помимо короны, её шею и лоб под рогом регалии в таком же стиле, но выглядящие обманчиво проще, представляли собой ещё большую драгоценность. — Дорожная система Кристальной Империи устроена таким образом, что все районы оказываются в максимальной близости друг от друга, поскольку становится возможным проложить минимум два кратчайших варианта маршрута.

— Эквестрия надеется научиться этому, — вежливо ответила Селестия. — Наши дороги далеки от совершенства.

Луна ничего не сказала, она лишь озабоченно нахмурилась. Сомбра тихо спросил, в чём причина её молчаливости, раньше, чем смог подумать об этом.

— Я заметила одно странное совпадение, — застенчиво ответила аликорночка.

— Какое же? — улыбнулся альфа.

— Могу я сначала спросить, каким образом кристальные пони выращивают для себя пищу, если это не является имперской тайной?

— Не является, — охотно пояснил Сомбра. — Кристальное Сердце даёт достаточно тепла и света, сопоставимого с солнечным, чтобы это становилось возможным. С другой стороны, это всё же не ультрафиолет, а совершенно другой, магический тип излучения, поэтому кристальные урожаи так знамениты — они приобретают дополнительные полезные свойства.

— Оно не устаёт? — серьёзно поинтересовалась омега. Необычайное чувство, сложнее умиления, но родственное ему, затопило единорога: с этим ювенальным телом, увешанным на взрослый манер обсидианом и жемчугом, и мудрыми юными глазами она напоминала очень умного для своих лет жеребёнка. Словно прочитав мысли Сомбры, Луна вспыхнула и замотала головой: — То есть, я имею в виду, разве поля не требуют смены сезонов?

— Требуют. В таком случае я ослабляю воздействие Кристального Сердца, действительно давая ему отдыхать, и с пустошей задувают холодные ветра, покрывая землю сугробами. Когда приходит сезон посевных работ — Кристальное Сердце снова активируется в полную силу. Но как это относится к дорогам?

Луна скользнула взглядом по кьютимарке идущей впереди них с Селестией королевы — снежинке среди морозных испарений, складывающихся в прерывистое очертание герба. Это совпадение альфа увидел уже давно, но форма ответа Луны поразила его:

— Снег на пустошах вокруг Империи идёт маленькой круглой крупой. Она может быть помятой, сплющенной или щербатой, но никогда не приблизится к форме с шестью осями и строго определёнными углами — всего двух видов, шестьдесят и сто двадцать градусов, что и определяет такую мобильность здешних дорог. Однако мы все откуда-то знали, что это именно снежинка, хотя даже в Эквестрии, где пегасы изучают и обуздывают погоду, одна пегаска изобрела такую форму снега только недавно.

Альфа моргнул. Он медленно произнёс слова, которые уже никогда не надеялся сказать.

— Я… не знал этого и даже не думал об этом с такой точки зрения. Возможно, она вдохновилась здешними дорогами? — предположил Сомбра, на что Луна только мягко улыбнулась.

— Это невозможно.

— Отчего же?

— Сноудроп слепа.

Альфа озадаченно округлил рот.

— Но… как же это тогда вышло?

Они снова вернулись взглядами к кьютимарке Аморе, но — вышитой на родных флагах Империи. Луна отвела взгляд, её щёки слегка тронул румянец.

— Наверное… — неуверенно начала она, — магия предвидит то, о чём пони ещё не знают, и даёт им намёки на то, что предстоит открыть, даже если они не верят в это и не способны представить. Даже кристаллы и драгоценные камни намекают им на это: сфалерит в регалиях Её Величества пусть и вырезан в форме сердечек, но грани и прожилки внутри него говорят об изначально шестиугольной форме. Как снежинка.

Сомбра поражённо захотел посмотреть омеге в глаза, и она тут же украдкой взглянула на него вновь. Альфа вдруг с пронизывающей, согревающей и уютной ясностью понял, что тронувшее юное личико удовольствие — от понимания того, что её теория взволновала его. Творилось что-то невообразимое, невероятное. Раньше единорог был готов казнить и карать за попытку влезть в его голову и душу, а теперь просто нежился в телепатическом присутствии кобылки, которую видел впервые, и вдыхал его неповторимую свежесть, веящую ночной росой и льдистой свободой.

И они грели его душу лучше любого камина и солнечного луча.

Обедать предполагалось на вилле Флоулесс — уникальном строении, похожем на миниатюрный хрустальный дворец, подвергшийся обработке только изнутри, ради вырезания комнат, коридоров, проходов и лестниц. Неповторимую ажурную форму его наружности придала сама природа, и эксперты до сих пор спорили, с чем это было связано, но склонялись всё же к неизвестному магическому событию древности. В любом случае, вилла считалась вторым чудом после кристального дворца, вырезанного из целой горы.

Были поданы традиционные блюда, искрящиеся фасетами и отражающие свет, и обширный набор столовых приборов, которыми предполагалось их употребить — аликорницы, не моргнув и глазом, с блеском прошли междустрочное испытание на знание этикета и сервировки. По взгляду Селестии Сомбра понял, что она разгадала ехидную попытку, но альфа лишь задорно подмигнула, накалывая на пару тонких сверкающих зубочисток зёрнышки кукурузы и отправляя их в рот.

Сомбра позволил себе погрузиться в транс, пока две верховных альфы знакомились за неторопливым обедом. Он, безразлично скользя взглядом по легендарному интерьеру, размышлял о собственных оставленных проектах, совершал осторожные мысленные прогулки в прошлое и неосознанно всё чаще искал ассоциации с омегой, сидящей напротив него рядом с Селестией. Так время до десерта пролетало быстрее.

Подали мороженое, украшенное свежими кристальными ягодами и веточками сочной мяты. Селестия выдала натуру сладкоежки, всё больше сосредотачиваясь на великолепном лакомстве, с меньшим изяществом ведя переговоры и чаще избегая дружественных конфронтаций и завуалированных мимолётных пикировок. Сомбра беззвучно ухмыльнулся и посмотрел на Луну. Её бирюзовый взгляд был направлен в пустоту — видимо, она тоже была погружена в свои мысли, только намного глубже, чем Сомбра, потому что, когда мороженое с подносимой ко рту ложечки растаяло и капнуло ей на грудь, омега неподдельно вздрогнула от прохлады и озадаченно посмотрела вниз.

На столе стояли салфетки, любая цивилизованная пони воспользовалась бы ими. Луна же явно была выращена в лесу, ибо ни одна высокородная дама не позволила бы себе настолько погрузиться в некие размышления, чтобы начисто забыть об этикете. Но ничего из этого не проскользнуло в голове Сомбры, когда аликорночка приоткрыла крыло и собрала маховым пером сладкую каплю с нежно-синеватой шерсти.

Она проглотила её, протолкнув перо между губ и слизав мороженое, и прикрыла глаза от этого малого удовольствия.

Почему-то ей необходимо было не отрывать взгляда от Сомбры на протяжении всего этого процесса.

Шальная мысль влетела Луне в голову, поэтому, выуживая перо изо рта, она подмигнула ему. А затем по-настоящему увидела, что сделала, и густо покраснела, захлопывая крыло и не зная, куда деть глаза. Потому что зрачки Сомбры заметно расширились, кадык челноком качнулся под кожей шеи, а желваки чётче обрисовались на щеках. И потому что, если бы она продолжила на это смотреть, её тело откликнулось бы на эти незаметные сигналы, которые сейчас отчего-то бросились ей в глаза, как прописная истина.

К их великому счастью, Аморе и Селестия не оторвались от обсуждения своих интересов, но альфе идея того, что гостьи будут ночевать в одном дворце с ними, казалась всё более тревожной. Целый дворец — это так мало, когда ты прожил в нём всю жизнь и знаешь все ходы и выходы, в том числе — тайные, ведущие практически в любые из покоев…

…И при этом знании он должен был чинно следовать в постель к королеве. Нет, понял Сомбра, он ни за что бы не вторгся так бесцеремонно в личное пространство Луны и не нарушил бы её границы, но его существо, каждый вечер протестующее лежать в одной постели с альфой, взбунтовалось с особенной воинственностью, когда теперь было доступно знание о существовании такой омеги — удивившей и увлекшей с первого дня.

Аморе никогда не настаивала на близости, а в её гон Сомбра всегда старался сбежать из дворца по любым срочным делам — на всякий случай. Королева подбиралась к нему — буквально — через гаремных омег и научилась извлекать из этого всё возможное удовольствие; по крайней мере, его хватало, чтобы в одной постели ради здорового сна вести себя прилично. И противоречиво, но… иногда единорогу хотелось раскрошить зубы друг об друга именно из-за этого. Отношение к королеве определялось бы однозначнее, стань она полным антагонистом его жизни — беспринципным, эгоистичным и незаботливым. Но её уважение к границам Сомбры даже на такой соблазнительной и недвусмысленной площадке было одной из многих уступок и самоограничений, на которые она шла, чтобы сделать их пребывание друг рядом с другом таким комфортным для любимого, насколько это было возможно. Из-за этого он мучился и терзал себя, порой чувствуя откровенной тварью и единственным присутствующим в их вынужденной паре подонком, но не осмеливался ни на какие жесты благодарности: знал, что Аморе на радостях примет их за признак оттаивания льда, а не за дружескую симпатию. Сомбра был бы не против назвать её своим другом. Но она органически не понимала, как можно не желать связать свою судьбу с альфой — ведь это почёт, это привилегии, это статус.

В ту ночь Аморе снова чинно отодвинулась к самому краю своей половины постели, укрывшись одним из одеял — она сама предложила спать под отдельными, и Сомбра в очередной раз был сквозь боль и гомофобное неприятие ей благодарен. Потому что, как только дыхание королевы выровнялось, и она уснула, единорог бесшумно покинул кровать. Два десятка лет одного и того же не смогли смирить его душу: каждый дискордов раз, когда они ложились спать, все аргументы и самовнушение альфы испарялись без малейшего следа, и подготовку тела и разума к мысли о ночи в одной постели с другой альфой приходилось начинать сначала. С годами изменилось только одно: в полуночном бдении за дополнительными делами или тренировками единорог начал видеть некое очарование.

Сомбра вышел из покоев, и внезапное воспоминание заставило его торопливо метнуться к окну, но в последний момент передумать и ринуться к совершенно другому. Аморе говорила, что их гостьи сменяют день и ночь. То, что единорог со своей спонтанной точки обзора смог увидеть балкон, на котором они сейчас специально для этого стояли, он походя списал на везение.

В Кристальной Империи день и ночь длились полугодиями, но Сердце выравнивало биоритм, самостоятельно убавляя или прибавляя яркость своего свечения. Несмотря на такую силу, граничащую с разумностью, за пределами волшебного защитного купола всё ещё бродили по небу луна и солнце, и сейчас Селестия и Луна собирались сменить их.

Сомбра телепортировался несколькими этажами выше, чтобы видеть лучше.

Небо, как и ожидалось, оставалось неизменным, поэтому смотреть оставалось только на самих аликорниц. Первой была Селестия — её рог охватило густое золотое сияние, разгоравшееся всё жарче и сыплющее огненными искрами, пока альфа вслепую захватывала солнце и магией заводила его за горизонт. Длинную розовую гриву подхватил и завихрил невидимый ветер, по эфирным волосам чернилами в молоке пробежались и тут же исчезли цвета, которых от природы в них не было: фиолетовый, зелёный, голубой. Сомбра улыбнулся — это зрелище напомнило ему почти родное северное сияние.

Однако, когда вперёд выступила Луна, единорога охватило странное волнение, и он в трепете подвинулся ближе к окну. Когда омега выводила луну на небо за пределами Империи, её лёгкая пушистая грива превратилась в портал в иную вселенную.

Сомбра завороженно следил за тем, как в потемневших фантастических волосах ярко пылали сверхновые, закручивались квазары; от многоцветной звёздной бесконечности перехватывало дыхание. Но наваждение до обидного быстро ушло: луна оказалась выведена на законное ночное место, и грива омеги улеглась обратно мягкими осязаемыми прядями — милыми, но не внушающими доверия, что могут выдержать своей структурой вес целого космоса.

Селестия наклонилась к Луне, и Сомбра до побеления вцепился копытами в подоконник. Он точно видел, что они соприкоснулись лицами — всего на мгновение, но оно было. Альфа выпрямилась с безмятежной улыбкой и ушла с балкона, а омега осталась там, глядя на вершину купола полуприкрытыми глазами.

Единорог еле заставил себя выждать достаточное время, чтобы Селестия точно ушла, прежде чем телепортироваться Луне за спину. Омега подпрыгнула от трескучего звука иссякающей вспышки, оборачиваясь и растопыривая вспушившиеся крылья. С огромными испуганными глазами и тёмным топорщащимся мехом она была похожа на маленького совёнка, и Сомбра запоздало опомнился, что сам, должно быть, выглядит, как маньяк, охваченный ревностью. Он заставил себя спрятать клыки и опустить жёсткий шерстяной гребень на холке.

— Извините, — тихо сказал единорог, плавно подходя ближе и следя, чтобы ни одно его движение не казалось пригодным для убийства — ни порывистости, ни медлительности. — Я не хотел напугать Вас, просто…

Просто — что? Приревновал к альфе, правящей другой страной? Альфе, которая владеет нежной и хрупкой омегой, когда ему самому приходится — пусть и неявно — быть игрушкой другой такой же альфы?

— Я увидел, как Вы поднимаете луну, — неубедительно пробормотал Сомбра. — Вы ведь делали именно это?

— Да, — осторожно кивнула Луна. Она словно чувствовала его неуклюжую попытку слукавить, и её недоверие облаком висело вокруг них, осыпая шкуру единорога настойчивой, зудящей, практически не иллюзорной резью. — Мой долг остаётся со мной, даже если я не могу видеть луну — я должна поднять её, а затем увести с неба.

Омега снова подняла голову к гладкому внутреннему склону защитного купола и неуверенно добавила:

— Обычно я ещё и… украшаю небо созвездиями, но, наверное, это лишнее, и без этого можно…

— Это Вы? — шепнул Сомбра, распахивая глаза. Луна опустила на него ещё более смущённый взгляд. — Вы выводите на небо звёзды?

— Я призываю их свет, — поправила аликорночка, но это всё равно привело Сомбру в восторг, который он ещё изо всех сил старался сдержать.

— Я не верю. Вы можете показать мне?

— Но ведь… — омега подёргала головой, рогом тыкая в направлении купола. По нему утвердительно пронеслась энергетическая волна, проверяющая барьер на предмет повреждений и укрепляющая его: сейчас в Империи было лето, и Сердце не допускало проникновения ни единого сквознячка. Сомбру это не смутило.

Он протянул Луне копыто:

— Вы можете довериться мне ненадолго?

Вопрос даже не прозвучал до конца, а копыто омеги уже оказалось лежащим в его собственном. Сомбра едва не застыл на месте, глядя на то, как идеально они совпали: невзирая на разницу в размерах, Луна ощущалась так удобно и аккуратно, что единорог согласился бы провести в таком слиянии остаток своих дней. Он быстро посмотрел аликорночке в лицо: глаза по-прежнему широко распахнуты, но — уже не страх таился в них, а безграничное доверие и надежда текли в ночных глубинах.

— Сейчас будет холодно, — произнёс альфа одними губами. — Но не бойся.

— Я не боюсь холодов, — беззвучно ответила омега.

Они телепортировались на вершину купола, и венчальные браслеты на передней ноге Сомбры отрезвляюще и протестующе зазвенели в молниеносном перемещении.

Их копыта колокольно ударились о щит Кристального Сердца, поскользнулись на намёрзшей ледяной корке, но единорог и аликорница переплелись так, чтобы не дать друг другу упасть, раньше, чем подумали. Сомбра зажёг рог, оборачивая обоих тепловым коконом, и осмотрелся, щурясь от забившегося за этот короткий миг в глаза снега.

— Жаль, — произнёс он, — погода снаружи совсем разбушевалась, не видно ни клочка неба за этими тучами.

Луна помолчала, а затем хмельно улыбнулась ему.

— Сейчас будет холодно, — повторила она, и вой закручивающейся вокруг них дикой метели глушил её голос. — Но не бойся.

Сомбра ответил лишь точно такой же улыбкой, звонко полыхнув рогом — и красный тепловой барьер вокруг них обоих на пару секунд засветился вместе с ним. Луна крепче сжала передние ноги, обвившиеся вокруг плеч альфы, подхватила его бирюзовым телекинезом и заработала крыльями, взлетая. Глаза единорога расширились в предвкушении: «Неужели она…».

Луна продолжала взлетать к чёрным тучам, оставляя внизу накрытую безопасностью купола Империю — снежинчатую, круглую, с дворцом-точкой, как от циркуля. Сомбра сыпал стабилизирующими заклинаниями, не пропуская холод, ветер, снег, морозных демонов; он знал, что без этого они двое не продержались бы снаружи, да ещё и так высоко, и минуты. А омега продолжала возносить их выше, приближая резкую хаотично-волнистую границу плюющихся снегом и льдом ужасающих облаков, исколотых мелкими решетчатыми ямками.

Альфа смотрел во все глаза. Он и не мечтал увидеть это явление — даже безобидное заплывающее в Империю кучевое облачко, не говоря о таком глобальном и пугающем — так близко, но вот оно будто само приближалось к нему с каждым взмахом широких и нежданно сильных крыльев. Пусть Луна явно облегчала его вес телекинезом, требовалась немалая отвага, чтобы решиться на такое с балластом в виде взрослого нелетающего жеребца-альфы.

Даже не отвага. Доверие.

Эта безусловная мысль прожгла сознание Сомбры так сильно, что он едва не пропустил момент толчка прямо в льдистую водяную массу. Единорог удержал испуганный вскрик, обуздал страх захлебнуться от ощущения того, как что-то жидкое и густое заливается в ноздри — то была не ткань облаков, доступная только крылатым, а их содержимое — и раскрутил все окутывающие их двоих заклинания мощным штопором, превращая все защитные слои в локальный смерч и отшвыривая всё, что могло навредить Луне и опрокинуть их обоих на немилосердно-жёсткую поверхность щита.

Удерживать этот приём пришлось долго.

— Сколько же они здесь копились? — даже сквозь зубы, надсадно сжатые, чувствовалась виноватость омеги.

— С начала времён, — просто ответил Сомбра, не сбиваясь с дыхания даже при такой магической нагрузке. — Не все облака могли перевалиться через хребты гор неподалёку, поэтому оказывались притянуты к общей массе и делали её ещё более… несдвигаемой, наверное? Должно быть, мои описания смешны для тебя, я никогда не имел дело с облаками.

— А я — имела, и жалею, что забыла обо всём к этому часу, — усердно работала крыльями Луна. Сомбра посмотрел ей в лицо, исчерченное морщинками от нагрузки.

— Спускайся вниз. В этом не было необходимости, я не хочу, чтобы ты пострадала.

Омега словно разъярилась от этих слов. Её крылья забили по воздуху сильнее, мельтеша и разливая по поднебесью частые мощные хлопки, которые не могли погасить даже слипшиеся и загрубевшие облака. Сомбре пришла в голову сомнительная идея.

— Я собираюсь сделать кое-что очень безумное, — сообщил он.

— Безумнее, чем это? — саркастично хохотнула Луна.

— Меня обижает, что ты сомневаешься в моих способностях сходить с ума! — заявил единорог, умело разыгрывая типичного нарцисса, и после сдвоенного симультанного смешка серьёзно посоветовал: — Не дёргайся и продолжай лететь, это потребует точного расчёта, чтобы не поранить тебя.

— Хорошо? — протянула с сомнением омега, но выполнила его указание и застыла всем телом, кроме продолжавших работу крыльев.

Сомбра прижался к Луне теснее, вытягивая шею и свешивая голову далеко за её спиной, сосредоточился и массированно обрушил из рога поток атакующей энергии. Кроваво-красное пламя, столь мощное и горячее, что сгущалось само по себе до констистенции лавы, хлынуло вниз, и отдача взметнула сцепившихся вместе пони кверху.

Единорог с удивлением услышал весёлый смех. А затем резко наступила тишина, когда они оба подлетели над серыми кучевыми массивами, на мгновение зависли в воздухе и рухнули было к земле, но Луна снова распахнула крылья.

— Это было действительно капельку безумнее, чем моя затея, — пытаясь отдышаться, но всё ещё смеясь, сообщила она. Из её рта вылетали белые морозные облачка. — Какое это было заклинание?

— Слабая версия армагеддона, — почесал затылок Сомбра, жадно рассматривая качающиеся под его свешенными задними копытами густые дымные моря. — Надеюсь, оно не ударило в щит, а только расплавило лёд — будет неловко разбудить всю Империю нашими шалостями.

— Подняться на тяге армагеддона — это нечто! — копыта за спиной единорога впечатлённо зацокали. Луна посмотрела вверх. — Отлично, теперь мы видим небо, но я не смогу удерживать тебя так слишком долго.

— Да, — согласился Сомбра, зная, что спарринги способны прибавлять вес едва ли не успешнее, чем чревоугодие, и выпустил ноздрями морозные струйки. — Что будем делать?

— Это… тоже немного безумно, — вдруг покраснела Луна. — Можешь отпустить меня? Не бойся, я не уроню.

— В задаче отпустить тебя я боюсь вовсе не падения.

— Что?

Альфа захлопнул рот, внезапно вспыхнув тоже.

— Не знаю, не важно, — быстро солгал Сомбра, расцепляя копыта и освобождая талию аликорночки. Её телекинез мягко удержал его воздухе, но он всё равно поёжился — теперь, без тепла омеги, он мгновенно ощутил длинное дуновение высотных ветров.

Луна сложила крылья и упругим прыжком оказалась стоящей на облаках. Единорог едва удержал себя от вскрика, но испуганно расширившиеся глаза всё равно выдали его беспокойство; аликорночка лишь улыбнулась и сделала несколько демонстративных шагов по кругу. Сомбра знал, что должен был смотреть на то, как её копытца погружаются в сгущённую паровую массу, пружинят и возвращаются наверх от пегасьей магии в теле, но заставить себя оторвать взгляд от зачаровывающего перекатывания тонких налитых мышц на омежьей спине и крупе всё равно не мог. Он даже поджал губы, чтобы удержать разочарованное скуление, когда аликорночка наконец остановилась. Она даже не подозревала.

Сомбра украдкой закатил глаза, стыдясь. Альфа представил себя, лишённого всех регалий и привязанного к позорному столбу с висящей на шее истёртой табличкой «Старый извращенец». В него уже летели воображаемые помидоры и факелы — его мысленные наказания себе самому всегда отличались крайне обширным диапазоном — когда Луна начала опускать его вниз. Прямо на себя. На свою спину. Его животом на свою спину. Его животом на свою спину, что с учётом их роста и разницы в длине тела будет выглядеть как…

Надо бы переписать табличку.

Сомбра знал, что ему нужно что-то сказать, но в то же время чувствовал, что его тело и мозг и член могут предложить только два варианта: или дребезжащее от слишком высокой ноты счастливо-ужаснувшееся «А-А-А-А-А-А-А», или что-то гораздо менее пристойное, но мотивирующее. Определённо мотивирующее, но совсем непристойное.

— Вот так, — запнувшись, объявила в нос Луна, когда живот и грудь Сомбры улеглись на её спину и холку, и единорогу хотелось пошло застонать от пришедшего в голову сравнения. Вернее, идеально совпавшие копыта не шли ни в какое сравнение. — Я по-прежнему придерживаю тебя телекинезом, чтобы мне не было тяжело, но могу использовать основную часть магии для общения со звёздами. Ах, не бойся, это только кажется, что я проседаю под твоим весом глубже — здесь столько облаков, что они выдержали бы и троих таких, как ты.

«Облака-то, может быть, и выдержали бы, — сально подумал альфа, не в силах ничего с собой поделать, — но в рай меня теперь точно не возьмут. Именем Триединого, — взвился внутренний голос до истеричного визга, схлёстывающего в чудовище Фланкенштейна самые несовместимые эмоции, — да она же совсем невинная, если подумала, что я смотрю вниз, потому что боюсь провалиться, а не потому, что прикидываю, как бы эта поза выглядела на твёрдом полу, милостью тьмы, о чём я вообще думаю?!».

Он сокрушённо уткнулся носом в затылок уже сосредоточившейся на своей миссии Луны и понял, что совершил ещё одну непростительную ошибку, потому что…

Как. Она. Пахла.

Это был запах самой ночи — тенистый, освежающий, росный. Запах ночи, которая давала Сомбре успокоение и отдых от дневных забот, затёртых голосов и остодискордевших лиц, но теперь в нём не было одиночества, потому что он амброзией вливался в ноздри с гривы доверчивой омеги с прохладной от природы кожей и огромными лучистыми глазами. Сомбра вдыхал аромат снова и снова, с благоговейным изумлением различая ноты свежего ириса с присущим ему оттенком фиалки, пряно-зелёного горьковатого гальбанума и замыкающей композицию хвойной кедровой смолы, и мгновенно вспоминал к ним составляющие собственного запаха: дурманящий иланг-иланг, терпкая полынь и древесный сандал.

Альфа обнял омегу крепче. Обволок собой, насколько это было возможно.

— Чтобы ты не замёрзла, — прошептал он в своё оправдание, не чувствуя, как его собственная спина покрывается игольчатыми кристаллами инея.

— Отсюда будет видно всего пять созвездий, — дрожь в голосе выдавала, насколько Луну будоражило тёплое дыхание, вот-вот готовое остаться на нежно-голубой гриве и кожи головы не паром, а поцелуем. — Смотри…

Сомбра поднял только глаза, затуманенные блаженством, не в силах перестать вдыхать насыщенный, но свежий букет. Он видел кончик длинноватого для кобылки её возраста рога Луны и то, как его свечение сменилось с бирюзового на мистический белый, а затем пустое чёрное небо над ними начало разгораться звёздами, оживая.

— Малая Медведица, — вполголоса называл созвездия по мере их появления Сомбра, не вынимая нос из уже повлажневшей от его жаркого дыхания гривы. — Дракон. Цефей…

— Тебе… они знакомы? — завороженно спросила Луна, и её прелестные бархатные ушки встали торчком, подрагивая. Альфе пришлось срочно думать о чём угодно ещё, только не о том, как награнно хотелось их прикусить.

— Знакомы ли они мне? Я составил карту каждого, которое мог увидеть, а затем сверил с астрономическими атласами и влюбился в них снова. Тебе было совсем мало лет, когда я увлёкся ими… возможно, тебя вообще ещё не было на свете.

Луна, на его удивление, тихонько усмехнулась.

— Сколько тебе лет? — поинтересовалась омега, явно испытывая робость оттого, что вопрос переходит все границы приличия — она и так перешла на «ты», не спросив разрешения и не условившись.

Сомбра не обиделся. Ему самому себе необходимо было напомнить, какая между ними пропасть, поэтому с его губ легко и честно сорвалось:

— Сорок два.

Луна помолчала.

— Тебе ни за что столько не дашь.

— Спасибо.

— Мне тоже.

— Тебе тоже сорок два? — поднял брови Сомбра, усмехнувшись и заставив себя если не оторваться от аликорночки полностью, что было невозможно на такой высоте, то хотя бы переложить голову подбородком ей на макушку. И, проклятье, это снова оказалось удивительно удобно.

— Нет, — окончательно смутилась Луна и даже повела плечами, словно хотела втянуть в них шею, но не стала двигать головой, чтобы не тревожить покой и комфорт нагло устроившегося на ней единорога. — Мне тоже ни за что не дашь столько лет, сколько мне есть.

— Сколько же? Четырнадцать?

Омега неопределённо промычала и что-то ответила.

— Прости, сколько?

— …шестнадцать.

— Не понял.

— Девятьсот шестнадцать.

Сомбра меланхолически размышлял, можно ли заменить размеренное и ритмично стрекотание сверчков, идеально подошедшее бы к следующей за этим заявлением тишине, необычным тонким шипящим звуком, будто вместе со светом звёзд до планеты доносилось эхо их пения.

— Значит, м-м-м… девятьсот шестнадцать? — непринуждённо уточнил единорог.

— Мхм, — чуть подёргалась в кивке голова омеги.

— Девять раз по веку плюс шестнадцать.

— Мхм-м…

— В принципе, столько же, сколько и мне, только в двадцать раз больше.

— В двадцать один… — прошелестела Луна.

— Даже так.

Звёзды ирреально разливали по молчаливому поднебесному пространству свою чарующую сипящую песню.

— Это потому, что ты аликорн, — бросил Сомбра очевидную догадку. — А сколько это будет… в пересчёте на смертные годы?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что мне очень, очень, очень нужны поводы не совращать тебя.

Альфа не мог почувствовать, как взгляд Луны плавит слой хрупкого льда на обручальном браслете его передней ноги, обнимавшей омегу за грудь.

— Десять, — убито произнесла аликорночка. — В таком случае… мне десять.

Сомбра сглотнул, и ему показалось, что неведомая сила засасывает его вбок, стягивая со спины Луны, и в бесконечных вариациях хода событий вселенной, наложившихся одна на другую, он летит вниз и разбивается о землю, купол, нашпиговывающие облачный слой ледяные пики. Он неосознанно крепче сжал копыта вокруг тела Луны, но это не помогло.

— Ты уже замёрз, — бесцветно констатировала аликорночка, разворачиваясь спиной к мерцающим в близкой, ошеломительно-близкой вышине звёздам. — Полетели обратно.

Единорог тряхнул головой, отгоняя пугающие фантомные ощущения, и легко коснулся копытом её плеча:

— Подожди.

На удивление, Луна послушалась, и Сомбра просто телепортировал их в свои личные покои.

Резкое возвращение в тепло ударило в головы скачком давления; оба потеряли равновесие, и альфа инстинктивно схватил омегу так, чтобы уберечь от ушибов — одно копыто смягчает приземление головы, другое перетягивает на себя, пока он сам делает перекат, едва коснувшись пола одним боком. Всё это произошло так естественно, легко и практически изящно, что Луна ошеломлённо моргнула, но по другой причине. Она позволила этому произойти. И теперь покорно лежала на Сомбре сверху, словно ничего другого и случиться не могло.

Их тела постепенно оттаивали. Магией единорог зажёг камин — плевать, что утром у слуг возникнут вопросы — и проворно перенёс Луну к нему, одновременно телекинезом расстилая перед огнём пушистое покрывало, стянутое с кровати. Забыв про ступор, аликорночка любопытно повозила по нему передним копытом, утопая в длинной и мягкой шерсти:

— Что это?

— Мех, — коротко ответил Сомбра. — Не самое типичное предпочтение для пони, но… мне нравятся меха.

— А на мясо тебя, случаем, не тянет?

— Бывает, — не стал отпираться единорог. Видя, что Луна не верит, он осторожно приподнял верхнюю губу, и в свете уютно потрескивающего огня влажно блеснула пара длинных клыков. Омега серебристо рассмеялась.

— Такие есть у всех альф, не пытайся меня напугать.

— То, что у меня не выходит, говорит только о том, что ты — на редкость храбрая омега.

Они улыбнулись друг другу, наслаждаясь теплом пламени и присутствием друг друга. Медленно, практически незаметно улыбка Луны смыкалась и уходила с лица. Она чуть ощутимо потянулась ближе к Сомбре, и он порывисто качнулся ей навстречу — так, что её губы, нос и щёки обдало движением воздуха, а они оба смогли попробовать на вкус дыхание друг друга. Бирюзовые глаза сомкнулись в сладком предвкушении, рот беззвучно приоткрылся. Альфе показалось, что его сердце от этого зрелища начало гонять кровь по телу с такой скоростью, что копыта стали горячее трещащих поленьев, их так и тянуло остудить прикосновением к прохладной, как он помнил, нежно-синей шерсти… Он отпрянул, не скрывая огорчённого прерывистого выдоха, и с усилием запустил и впрямь раскалённые передние ноги себе в гриву. Последние льдинки, цеплявшиеся за вороные волосы, растаяли без следа от веющего жара.

Лучше бы расплавились проклятые кандалы обручальных браслетов.

— В каком крыле тебя разместили? — горько и обречённо проронил альфа.

— Сомбра… — разомкнула веки Луна, и он проскрежетал:

— В каком. Крыле?

— Это потому, что ты женат?

— В пекло мою женитьбу, — членораздельно пророкотал Сомбра. — Я не люблю Аморе. Я провёл с ней всю жизнь, и я — неблагодарная скотина, но я испытываю к тебе большую симпатию, чем к ней.

— Ты пошёл на это из-за власти? — Луна метнула на браслеты такой печальный, душераздирающий взгляд, что Сомбра не мог ответить ей сарказмом, не мог излить на неё яд, предназначенный себе самому. Он разом потух.

— Нет, — пробормотал альфа, превращаясь на глазах омеги из короля в уничтоженного жизнью пони, простого смертного, как любой, кроме неё. — Я пытался спасти одну кобылу.

Луна замолчала. Благословение небу, проклятому небу, она замолчала и не стала расспрашивать его, тревожа старые раны — не заживающие, а гниющие.

— Я провожу тебя, — на грани слышимости произнёс альфа, телекинезом перенося на плечи Луны красную мантию, чтобы омега не мёрзла по пути. — Так ты можешь вспомнить, где твои апартаменты?