Вещи, что Тави говорит
Вдумчивые вещи (Pondering Things)
– Не то, чтобы я не думала об этом, — говорит Тави.
Я поворачиваюсь и смотрю на неё, с любопытством моргая.
Каким-то образом она это замечает. Только эта кобыла может сказать, что делают мои глаза за линзами.
– Об возвращении в Троттингем, – её пурпурные слова мгновенно рассеиваются. Проходит секунда или две, прежде чем краснота, бьющая фонтаном из моей груди, спадает. – Я имею в виду, что, конечно же, искала бы своё собственное место... чисто гипотетически. Не то чтобы я действительно когда-нибудь это сделаю. Просто... эти мысли уже приходили мне в голову... временами… в случайных размышлениях.
Я прикусываю губу. Колёса моей звуковой установки врезаются в камень. Я неуклюже дёргаюсь, но Октавия быстро помогает мне выровнять механизм. Я благодарно улыбаюсь ей, и мы продолжаем нашу шаркающую походку через город. Свадьба окончена, и все идут домой, возвращаются в свои излюбленные маленькие уголки этого прекраснейшего из городов.
По крайней мере, я наш уголок люблю.
Я ведь не одна, правда?
– Если подумать об этом... Я имею в виду, серьёзно подумать об этом, то там гораздо больше возможностей. У меня там есть семья. Ну... за исключением моего отца, конечно же.
Я сглатываю и киваю.
– И это не говоря о нескольких любезных знакомых, которые были бы более чем счастливы подставить мне копыто помощи, если бы я просто попросила. Я имею в виду... Я знаю достаточно пони, которые знают пони, которые знают других пони… Так что я вполне уверена, что могла бы занять ведущее место в каком-нибудь уважаемом оркестре. Просто... это не будет Кантерлотский оркестр. И... и я бы жила с преследующим меня чувством, что не заслужила этого. Но опять же, кому из нас в жизни повезло настолько, чтобы можно было сказать, что наша участь заслужена, с полной уверенностью?
Я смотрю мимо неё, мимо виолончели, лежащей у неё на боку. Я вижу новейшее дополнение к Понивилю, сверкающую кристаллическую структуру, возвышающуюся над всем остальным. Для каждого, кто её видит, она мерцает отражающим блеском. Для меня это чёрный как смоль силуэт. Я всё ещё не могу удержаться от того, чтобы не вздрогнуть даже от случайного взгляда.
– Я не знаю, Вайн, – говорит Тави. – Я стараюсь не сравнивать себя с отцом. Это просто так... Я намного старше, чем он был, когда добился успеха, а что я могу показать? Я делала всё, что могла, чтобы преуспеть в музыкальной карьере своими собственными силами, и... и иногда я задаюсь вопросом, работает ли это вообще. Может быть, нужна просто удача и ничего больше. Должна ли я продолжать мучить себя этим... безграничным честолюбием, что исходит из моей души изо дня в день? Я имею в виду, может быть просто подвести черту и... перепрыгнуть в более разумное, лучшее место, где есть возможность, вместо того чтобы продолжать так напрягаться и бессмысленно трудиться?
Я не помню, когда это началось... этот блаженный, молчаливый, драгоценный договор между нами. Одна, что ищет ответы, и вторая, что не даёт никаких, живут в гармонии друг с другом.
Что ж, это ложь. Я точно помню, когда это было. Я просто стараюсь не думать об этом часто. Жизнь и так достаточно болезненна.
– Я... Мне просто нужно заставить себя уехать, Винил, – бормочет Тави. Она остановилась как вкопанная, так что я перестаю тянуть установку и смотрю на неё. Вот тогда-то я и вижу его – коричневое облако, окутывающее её, удерживающее глубоко внутри фиолетовый и индиго. Оно увлекает за собой весь остальной мир на гранитных волнах. – Моя музыка... мои струны... – она вздрагивает, её глаза устремляются к звёздам, теряясь в их мерцающей панихиде. – Отец часто сравнивал меня с матерью. Он имел обыкновение беспрестанно повторять, что у нас были одни и те же недостатки. Может быть она... и не была таким уж отвратительным созданием, в конце концов. Может быть ей пришлось успокоиться, в то время, как её сердце... её сердце хотело большего. Хотело чего-то гораздо более компле́ксного. Чего-то живительного. Я... У меня по сути никогда не было причин... обвинять её... учитывая, что мы обе страдаем от одного и того же зуда...
Я чувствую себя неловко. Каждый выдох рыхлый, хрупкий, покрытый коричневыми оттенками. Я чувствую себя больной, опустошённой, и от этого есть только одно лекарство.
Но к тому времени, когда я дерзко протягиваю копыто, чтобы снять очки, меня, как и Октавию, захлёстывает журчащий фонтан оранжевого цвета. Я оглядываюсь, моргая от крайнего любопытства.
Когда краски исчезают, я вижу сиамскую кошку, пробравшуюся на улицу с лужайки своего хозяина. Она проходит мимо Октавии, трётся о её ноги, щекочет её шёрстку легким движением хвоста.
– Вай, вай... привет, привет! – щебечет Октавия. Коричневый мгновенно растворяется, и пурпур взрывается сразу во всех направлениях, сияющий, ликующий. – А ты из дружелюбной породы, не так ли. Я очень надеюсь, что тебе сделали необходимые уколы.
Кошка обходит её ещё три раза, мяукает, мяукает снова... но это ей быстро надоедает. Её внимание привлекает что-то у дальнего края дороги, и она исчезает в ночи.
Оранжевый цвет исчез, сменившись спокойной зелёной дымкой Понивильской мягкости.
– Хмммм... – Октавия выдыхает, индиго всё ещё ярко горит. – Что ж, это было довольно странно, – она идёт впереди меня, и её походка значительно энергичнее. – Этот городок никогда не перестаёт быть полным сюрпризов.
Я смотрю ей вслед, потом с любопытством смотрю в сторону кошки. Стрекочут сверчки, сверкающие золотые капли дождя падают на нас, и я улыбаюсь.
– Пойдем, Винил. Не стоит рисковать твоим дорогим оборудованием в такую сырую погоду.
Я вздрагиваю, послушно поспешая за ней, пока мы преодолеваем оставшееся расстояние до наших апартаментов.
– Так... – размышляет Октавия. – ...о чём мы там говорили?
Я стараюсь не рассмеяться. Нехорошо было бы падать в обморок так поздно вечером.
– Эх... чепуха. Я очень надеюсь, что у меня сохранилось немного вина с прошлого уик-энда. Я уже говорила, как сильно люблю этот очаровательный город?
Жизнь полна кивков.