Поколение Хе. Про Зебрику. Часть вторая.
Глава 1
Наша сказка стала былью и сбылась,
ведь История лишь только началась.
* из невошедшего в отчёт о Рагнарёке.
Фессон толкнул её плечом, отчего кобылка едва не сверзилась со стула.
— Тише ты, бегемот, — буркнула она. — Опять приставать будешь?
— Имею законное право, — он лизнул её за ухом, — ты жена мне, или кто? Я как раз с манёвров, устал, как ломовая лошадь.
— И где же ты там устал? — Удивилась Алое, — Я вот как-то на учениях ни разу не уставала.
— Это потому, что вместо тебя работал начштаба, — пояснил Фессон, — а я сам был начштаба. Сие полезно — а вдруг он внезапно сдохнет?
— То есть, а что у нас в столице творится, тебе вообще всё равно?
— Ну, я верю, что ты со всем справишься… Или мне надо кого-то там повоспитывать?
— Да нет, — задумчиво сказала Алое, — это я сама могу. А тебе скорее стоит оставаться прибержищем справедливости. Доброй, так сказать, ипостасью нашего тандема… Ты понимаешь, студенты столичного общеобразовательного института, прислали мне бумагу с какими-то требованиями. Я дала им сутки, чтоб выдать зачинщиков, а потом вернуться к занятиям, будто ничего не было.
— То есть, ты эти требования даже не читала? — уточнил Фессон.
— А как ты думаешь, милый? — Она улыбнулась. — Я бумажки от канцлера читаю не всегда, а ему, извини, под семьдесят лет, и сей старый хрен меня даже пару раз в шахматы обыграл… А данные мудрецы… Ну что умного они там могли написать? Ладно, я шучу — не так это всё было.
— Да, — кивнул он, — удар почувствовали, наверно, все маги Эквуса. Но я жажду подробностей.
— Вобщем, было так. После ванны я сидела на кресле в саду, в загородной резиденции, и отдыхала. Играла лёгкая музыка, и струи фонтанов распространяли прохладу. Тут мне донесли, что делегация от столичного Университета желает аудиенции. Сначала я хотела их послать по известному адресу, но мне было скучно, и я решила их принять. В ходе довольно косноязычной беседы выяснилось, что они хотят освобождения узника, распространявшего неблагонамеренную литературу. Он, оказывается, тоже студент… Вот что тебе первым делом приходит в голову при словах «неблагонамеренная литература»?
— Способы трансмутации металлов. Если сотня идиотов начнёт штамповать золото…
— Да, — кивнула кобылка. — А ещё?
— Способы сокрытия улик при магических преступлениях. Создание ложной памяти, или стирание существующей. Работа муторная и долгая, но энтузиастов любого дела среди волшебников всегда масса.
Она покивала.
— А теперь подумай: какое отношение к этому мог иметь студент-историк? Правильно, никакого… И тут в процессе до меня начало доходить, за кого они просят. Я читала дело. В силу особой государственной важности мне его приносили… То есть, в начале, сей студент пишет обычные благоглупости. Что надо-де сделать, дабы всем было хорошо, рабство отменить, туда-сюда… Как сделать это, оставшись в живых, и не сорвавшись в кровавую войну, он, понятно, не знает, и даже не задумывается… Но дальше больше. Единственным препятствием на пути ко всеобщему счастью, являемся, как легко догадаться, мы с тобой. Нет, он не предлагает нас убить, но напоминает, что для трёх четвертей Зебрики мы являемся завоевателями и узурпаторами. А значит, таких монархов и игнорировать не грех.
Фессон поджал губы.
— Я так понимаю, что чувства субординации и самосохранения ему с детства не завезли? Я бы ещё может простил, если б такую аргументацию на переговорах задвинули мне главы древнейших и могущественнейших родов. Наши предки, дескать, когда-то почти бескровно приняли ваше с женой владычество в надежде на взаимовыгодное сотрудничество — поэтому не давите на нас слишком сильно. Но от молокососа, который никто, и звать никак…
Алое, видя, что муж не на шутку рассердился, сделала успокоительный жест.
— Как бы то ни было, он уже наказан. Выгнав делегацию, я приказала казнить его в тот же вечер. И с чувством выполненного долга легла спать. Одна. Пока кто-то там на полигоне пил винище кувшинами… Гм, да. Утром мне донесли, что Университет, ты понимаешь, поднял мятеж, сел в осаду (есть там с древних времён какая-то стеночка, нам по грудь) приготовился к обороне, ну и выдвинул требования. Я уж не знала спросонья, смеяться мне или плакать. Первое в списке было — дать им экстерриториальность. Дальше я читать не стала, и выдвинула свои требования — в течении суток прекратить маяться дурью, или начну убивать. Те, кто в течении этого срока покинет территорию, тому я потом не буду припоминать… Хотя впрочем, конечно, эти четыре выпуска, кто уцелел, поедут у меня работать в такие зажопински, что и на карте не видать. А оставшимся, думаю, сейчас дам. И экстерриториальность, и нефритовых жезлов телегу, и облегчённый пропуск на тот свет… А дальше было так…
Алое вырвала «с мясом» ворота и вступила внутрь. Четверо зебр, довольно серьёзных магов, стояли напротив. Один — её ученик, другой — Фессона, третий — тоже Фессона, но гладиатор, на которых он время от времени играл, давая выход своей мужской натуре; и четвёртый, незнакомый, но почти не уступающий прочим. Видно, эти четверо то ли когда-то учились здесь, то ли просто были наняты за деньги.
— Вы можете идти, — сказала королева, — серьёзным зебрам не к лицу детский сад. — И добавила, — я выпущу тех из них, кто раскается.
Для вящего убеждения она включила на полные обороты «молотилку». То есть заклинание, утилизирующее избыточную магическую мощь.
Помедлив несколько секунд, все четверо, молча кивнув, покинули территорию, открыв частично заслонённую ими массу студентов.
Зеброкорн сбросила передний накопытник. Тяжёлая железяка, стоящая, впрочем, целое состояние, в жуткой тишине покатилась по брусчатке. Когда звон стих, Алое обратилась к толпе.
— Многие из вас, распростившись с юношеской дурью, станут когда-нибудь инженерами и управленцами. Я не хочу вас убивать. Тот кто выйдет сейчас, и остановится по мою сторону от этой подковы — будет жить. Если нет, то Зебрика выстоит без четырёх выпусков столичного института. Будет трудно, но это станет уроком…
Алое, конечно, видела, что здесь далеко, далеко не все из населения кампуса. А преподавателей-то и вовсе — раз, два и обчёлся. Умные понимали, что пощады, скорее всего, она не даст. И потому, остались самые упёртые.
Это было хорошо, потому что Алое привыкла мыться в тёплом бассейне, спать на шёлковых простынях и не слышать каждый день, что там-то и там-то рухнула очередная плотина. А для этого нужен был определённый уровень науки. Но и позволять какие-то вольности она, разумеется, не собиралась.
И тут вперёд выскочила молодая зебра.
— Погодите, не расходитесь… Выслушайте, Ваше величество, дело даже не в казни Олина, хотя он был невиновен… В Зебрике слишком многое делается по произволу. Наместники, и далее вниз по пирамиде, злоупотребляют своим положением.
— Да, это случается, — сказала Алое. — И вы будете, когда вырастете. У вас появится дом, который надо содержать, дети, которых надо учить… Среди вас, кстати, таких нет? — Она невесело улыбнулась. — Но впрочем, если у тебя есть конкретные сведения о конкретных злоупотреблениях — пиши жалобу, её рассмотрят.
— Жалобы, часто рассматривают годами, — выкрикнула кобылка, — и часто это ничем не кончается.
— Ну, будь по твоему, — сегодня терпение Алое удивляло её саму. — Бери пергамент, и садись, пиши новый порядок рассмотрения жалоб. Вон там два десятка правоведов стоит… Я ведь не ошибаюсь? Бери их себе в помощь, и пиши, обещаю прочитать, и даже обсудить с тобой.
— Но согласитесь, — продолжала бунтарка, — ненормально, когда для любого изменения надо приложить титанические усилия, чтоб попасть к вам на аудиенцию. А вы то уехали, то кушаете, то спите… Вы же сами когда-то, я знаю, Олин рассказывал, работали в мастерской! Неужели вам никогда не было больно и обидно от несправедливости?
— Вот зачем ты это сказала? — вздохнула королева, — нормально же общались…
— Они были неисправимые бунтовщики, — пожала плечами Алое, — и осмелились даже оскорблять меня злыми словами. Пришлось всех закатать в стекло… Да пёс с ними, в конце-концов.
— Пёс-то, конечно, с ними, но ведь деньги… Ты испепелила несколько корпусов, и я уж не знаю сколько зебр, подготовка каждой из коих стоила нам приличную сумму…
— Ну, вычти из моего цивильного листа… Я же, между прочим, не обижаюсь, когда ты своим побочным детям платишь отступные.
— При чём здесь это? — нахмурился он, — я же всегда тебе честно рассказываю…
— И я тебе честно рассказываю: они меня оскорбили. Или там надо было мне судебный процесс учинять, с адвокатами, об оскорблении величества?
— Всё никак не можешь простить себе своё происхождение, — вздохнул Фессон. — Вроде ведь ты уже всё всем доказала. И так, если подумать: все принцы и принцессы, князья и княгини, родившиеся в один год с тобой, много веков как в гробу. А ты всё ведёшь с ними счёты… Ладно, не кипятись, — примирительно сказал Фессон, — просто мы впервые с такой ерундой столкнулись, когда бунтуют не рабы, не свободные крестьяне, что я ещё понимаю: если б я был крестьянином, в первую же неделю утопился бы в речке… Также понимаю, когда бунтуют войска, если им жалованье задерживают, хотя такого у нас давно нет… Но этим-то чего не хватает?
Алое в задумчивости растянулась на ковре в позе сфинкса, став немного похожей на гигантскую кошку.
— И ты понимаешь какая штука: за счёт того, что они образованы, они пользуются доверием, и оттого особо опасны. А мы с тобой можем быть далеко не везде. И именно поэтому любой бунт среди них, и даже намек на таковой, нужно давить в зародыше и в десять раз свирепее, чем, например, в элитной гвардии или даже среди знати. Потому что гвардия, конечно, опасна, как удар меча, но она малочисленна. А дворянство — это клубок змей, но мы по крайней мере чётко представляем, чего хочет каждая отдельная змея, и как с этим работать. Чего же хочет образованщина, не знает никто, в том числе она сама.
— Ну, тут и наша вина есть, — заметил Фессон, — заплыли мы жирком в последнее время. Расслабились.
— Не знаю, — гордо ответила Алое, — я как была стройной, так и осталась. А ты, да, немного стал похож на бегемота. И у меня теперь из-за этого по временам болит спина. Худей, давай… Но я поняла, о чём ты. Что ж, плакать не время. Какие будут наши действия?
— По хорошему, надо посадить половину на хлеб и воду, на месяц. Потом определить в круиз на вёслах вокруг континента, чтобы узнали, что такое по-настоящему «плохо». Затем отправить в круиз вторую половину. Но боюсь, уже поздно. Это мы так только усугубим ситуацию… Значит, надо сделать так, чтоб ни у кого не было сомнений в нашей нужности. Почему раньше не случалось подобных вещей? Потому что в любой момент мог придти другой король, или кочевники, или там, из-за моря кто-то мог приплыть, и устроить весёлую жизнь. А наверняка защитить от этого мог только кто-нибудь из нас.
— То есть, нам нужно вторжение, — кивнула Алое, — драконов, грифонов, пони… И поскольку в здравом уме никто не будет на нас нападать, его надо спровоцировать.
— Ну, пони — это вряд ли. Сначала они должны выбраться из родо-племенного строя. Драконы — уже ближе. Но это нам, считай, с каждым придётся договариваться индивидуально. А поскольку живут они долго, и успевают набраться ума, то сообразят, что в конце этого весёлого вторжения их ждёт участь стать жертвой на заклании… Никто не согласится.
— А вот грифоны не семи пядей во лбу, — подхватила Алое, — и их можно использовать втёмную. Но как именно? В старые времена они, бывало, грабили Запустынье, пока не подрос Коуди, и не насовал им… Гм, полный клюв огурцов. После этого налёты прекратились. Там даже живёт небольшая община на побережье. Промышляют рыбной ловлей.
— Допустим, — предположил Фессон, — в Запустынье проявятся сепаратистские тенденции. Строго говоря, они там никогда и не исчезали. А мы ответим резко: объявим, что раз они такие, мы выводим войска центрального подчинения и магов. Пусть дальше обходятся дворянским ополчением и своими, кустарно воспитанными волшебниками. Информацию по линии разведки сольём грифонам. После этого останется только немного подождать.
— Как бы нам не дождаться того, — перебила жена, — что полыхнёт еще в пяти провинциях. Если Запустынью можно, почему другим нельзя? Не-ет, надо действовать тоньше. Допустим, в каком-то старом кургане молодой и амбициозный грифоний князь найдёт некий артефакт, способный подавлять магию, даже магию аликорнов. Скажем, доспешную перчатку на его лапу. А чтоб он не сомневался, там рядом будет полуистлевший пергамент с описанием эпичной битвы вождя грифонов Сычельва с каким-нибудь древним аликорном… С тобой! — она ткнула копытом в направлении мужа, — и потому, что ты не мог колдовать, Сычелев совсем, было, победил, но был сражён хитростью и коварством…
— Но перчатку противник по каким-то причинам не изъял. — Подхватил Фессон, — не, я не хочу быть идиотом, даже в глазах грифонов. Пусть он с Коуди сражается. Ему уже всё равно, а мне приятно.
— Жалко его. Коуди нам важную услугу оказал… Пусть тогда сражается грифон с Моареем.
— А он-то что делал на другой стороне континента?
— Так злодей же, — пожала плечами Алое. — Кто их, злодеев, разберёт? Совершал там, видимо, свои злодейские дела: убивал невинных зебр, дома жёг, наводил на мирные земли захватчиков… Что там ещё злодеи творят? Насылал глад* и мор.
Фессон глубокомысленно сказал:
— Глад нам, пожалуй, не нужен — упадёт собираемость налогов. А про мор, не слишком страшный, можно подумать.
— Ещё злодеи, — Алое чуть подвигала бровью, — насилуют кобылиц.
— Да, — он кивнул, — молодых и беззащитных.
— То есть, мне надеяться не на что?
— Ну, для тебя сделаем исключение… И наконец, когда он, злодей, на глазах рекомого Сычельва отнял у ребёнка деревянную лошадку, взыграло ретивое, и вызвал он негодяя на честный бой… Только вот будет забавно, если после разгрома вторжения, эта перчатка попадёт к нашим магам, и они найдут в ней твой или мой почерк…
— А мы объединим потоки, — предложила Алое, — и найдут они только почерк какого-то «усреднённого» аликорна. Что подумает нормальный маг?
— Что один из нас, скажем Лемар, когда-то решил сделать бяку другому. Чужими, как тогда было принято, копытами… или когтями. И подсунул Сычельву эту перчатку… Ну что ж, логично. Так и поступим.
— Да, кстати, — вспомнила Алое. — Денкейн вчера тебя спрашивала. Кто-то ей сказал, что я в городе. Зайди к ней.
Фессон кивнул:
— Хорошо… Я понимаю, как она тебя бесит, и благодарен, что ты не даёшь это почувствовать ей и окружающим. Ведь она, правда, совсем не виновата, что родилась; и я бы конечно, никогда не поселил бы её во дворце, если б её мать не умерла… Да мы, строго говоря, в столичной-то резиденции и не живём практически никогда. Только из-за этих… лауреатов премии «за самый идиотский бунт», пришлось тебе прийти. Я не хотел, чтоб она росла без присмотра. Но ей уже четырнадцать, скоро она сможет жить одна, я уже купил ей дом.
Алое вздохнула.
— Да, я понимаю. И тоже благодарна, что она не пыталась изобразить дочь, или какие-то родственные между нами связи. Самостоятельность это хорошо. Можешь так ей и сказать.
*Голод.