Хэппилон

Вид сбоку

Время развлечений длилось недолго, и через пару минут увлекательнейшего трипа бубен вагонетки достучался до станции, красовавшейся под безусловными бронзовыми буквами “Выставочная”.

Теперь путешественниц с нетерпением ждал Павильон Фауны и ДэрингКон, которые вызывали всё большую радость и опасение у Рэйнбоу.

Выйдя из сумрачного тупика, они ступили на побережье гранитных плит, мерцающих под картечными выстрелами из оконных жерл, обычных и фальшивых, освещающих “Вокзальную Площадь”. Она была названа так из-за её внушительных размеров.

Та была словно футбольный стадион, покрытие которого не стеснялось поддержки стволов из каких-то сверхценных пород руды, увитых лозами реликтовых растений, искусственных и диких, не нуждающихся в уходе и регуляции домашних видов. Покрытие это перегревалось как пулемет и плавилось на солнцепеке, создавая тем самым соответствующие тепличные условия для всего паучьего интерьера.

Еще сильнее их настораживала музыка, точнее ее замена, капающая из динамиков, подвешенных на высоком потолке “Крокуса” (таковым было название этого района). Журчала звукопись первозданной природы, которая именно что была “первозданной” и не служила для расслабления изнеженного слуха — как из рога изобилия гроздьями сыпались воинствующие крики птиц, змеиные шепоты, трески вездесущих цикад и стрекоз, кабаньи рыки и испуганные вопли гиббонов.

Колебания этих циклических опер потрясали площадь и приводили оранжерею в буйный экстатический восторг: сотни плющей вибрировали на своей межпланетной волне, подпевая фалангами шелестящих листьев и черенков.

Концерт приводил в трепет и двух заблудших пегасов, а точнее — в глубокий бессознательный ужас. Но выбора не было. Отступить, значит признать, что продвижение в глубь Лас-Пегаса было оскорбительно напрасным. Павильон Фауны буквально лежал перед их ногами по ту сторону пляшущего огорода.

Что было хуже — такое вот безумное поклонение жизни или тихий культ, умирающего фандома, любившего книжки про старуху Дэринг?

Они резко ринулись вперед, как матросы, впавшие в безрассудство от глубоководного инфразвука, прикрывая крыльями свои глаза и уши, чтобы не видеть, не слышать летучие отряды мышей, которые мерещились им везде, где только можно — особенно вокруг них и там — на галерке Крокуса, откуда их собратья наблюдали за гладиаторской расправой.

Расталкивая и уворачиваясь от иллюзорных толп и очередей, им удалось молниеносно прорваться к входу на конвент — к скромной двухэтажной башенке в форме полукруга, обложенной снаружи блоками ракушняка. Фанаты вполне сами могли возвести ее здесь, как крепость-храм против враждебных галлюцинаций и гидропоники.

ДЭРИНГКОН

ПРИГЛАШАЕМ ВСЕХ, У КОГО ЕСТЬ ГОЛОВОПУШКА!

Страх был отброшен за баррикады: только непрозрачные пластиковые двери отделяли их от убежища, где укрывались выжившие фаны.

Скуталу была в недоумении, а Рэйнбоу еще больше.

Кого встретит она там? Сектантов-культистов? Призраков прошлого? Отверженных чудаков? Или всё это сразу?

Возможно, Рэйнбоу подпадала под одну из этих категорий. Наверное, это не нравилось ей больше всего.

Могла она получить на ДэрингКоне и какой-нибудь назидательный урок: “Возраст любви не помеха” или “Каждый волен выражать любовь так, как он хочет”.

У неё был бэкграунд, который нельзя было выкинуть и представить, что всё происходит понарошку или впервые. Это была бы недолговечная, с зефирной легкостью добытая трезвость. К тому же, суть её паломничества заключалась в чём-то ином и не могла быть похоронена ироничной эпитафией, улыбчивой гильотиной зависшей над Павильоном Фауны.

Рэйнбоу Дэш исполнила свою детскую мечту стать Вондерболтом, и уже успела уйти в почётное увольнение. Она практически не навещает Понивилль, который существенно изменился и перестроился, ведёт другой образ жизни, имеет совершенно другие интересы и взгляды на мир.

Её друзья, конечно, напоминали ей о прежних временах, но они эволюционировали вместе с ней. Единственное, что оставалось прежним были книги А.К.Ирлинг.

У Дэши не было слов, чтобы выразить все свои чувства к ним. Часть этих эмоций уже настолько пересохла, что остались только реминисценции — слепки старых, не слишком ярких впечатлений, которые искали прозрачных возможностей вспыхнуть с новой силой в речевых, поведенческих намёках.

Невозможно было полностью избавиться от морщин, нельзя было изжить ни временность, ни специфику. Как будто Дэринг Ду была осколком чего-то большего, и Рэйнбоу когда-то была этим большим, но теперь стала таким же фрагментом древности.

Что делать, если ты прильнул однажды столь близко к тому, что тебе нравилось, и не смог разочароваться — не мог уже отмахнуться и ответить никаким творческим натиском: фанфиками, рецензиями, рукоделием?

В случае Рэйнбоу не помог бы и отказ в стиле Квиббл Пэнтса, мол, только первые три повести каноничны, тем более, что тот отказался от своих убеждений. Она не могла принудить себя к критике по отношению к Дэринг, с которой пережила несколько совместных приключений, и окончание которых стало завершением какого-то важного этапа становления её личности. Тогда бы это была критика, направленная против этого.

В конце концов, у неё не оставалось ничего кроме собственных ног и крыльев.

Испытание на витальность было пройдено. Разум отбросил самокопания, и Рэйнбоу подступила к заветным дверям. Она уже было протянула копыто, чтобы оттолкнуть их, но они раздвинулись сами по себе.

Двери были автоматическими. На первом этаже не оказалось ничего примечательного кроме винтовой лестницы, зовущей путниц наверх. После преодоления внутреннего скрежета остались еще две слабые, но неприятные напасти — лень и рефрен от взбирания существа, привыкшего пользоваться крыльями, по ряду твердых высоких ступенек.

Все-таки за этим труда не составит. Перед подъемом Рэйнбоу взглянула на Скут: она устала ждать дальнейших ее действий.

— Ты готова? — спросила Дэш.

Подруга не изменила молчанию, только подвинув бровью. Что-то типа: “Чего ты боишься, Рэйнбоу? Мы и так потратили кучу времени, чтобы добраться сюда, как ты и хотела!”

— Ооо, я не сомневаюсь. Я просто слишком уверена, — пришлось ей ответить самой себе.

Шаг. Ещё шаг. Шаг.

— Ты был прав, к нам действительно кто-то пожаловал. Ставлю на то, что это кто-то из местных бомже-, — автору этой фразы стало неловко, когда он увидел двух пегасов женского пола. Он не хотел показаться грубым и предвзятым по отношению к дамам, особенно своей расы.

— Простите меня. Как я понимаю, вы не здешние?

Пегасы явно не были настроены отвечать на очевидный вопрос. Видимо, они и не слышали того, что говорил он, пока те поднимались. Они внимательно сканировали небольшое помещение, которое было заставлено сложенным оборудованием, флагами, разносортным мерчем и чемоданами с личными вещами организаторов.

Их было трое. Они перекидывались в “Уно” на поставленной горизонтально мишени, под которой лежало несколько коробок с настольными играми. Рядом — граммофон, проигрывающий тематическую переделку песни “Затем Пришли Последние Дни Мая”. Пожалуй, единственное, что роднило их с культом.

— Приятного, — внезапно вступила в диалог Скуталу, постоянно моргая от сонливости.
— Да, здравствуйте, — дополнила ее РД, смущенно втыкая в деревянный пол, — мы здесь чисто случайно, стало интересно, что тут происходит…
— Здесь? Вы имеете ввиду это захолустье? На самом деле, мы изначально знали, что Лас-Пегас — штука гиблая с точки проведения конвента, — стараясь быть самокритичным, говорил пегас, — но все равно включили его в наш маршрут. Знаете, еще с детства хотел побывать в “Игорном Олимпе”.
— И как… не разочаровались? Вас ничего не насторожило?

— Пфф, ну уж нет. Признаться честно, мы не так уж и много гуляли здесь. Понимаете — все вот это, — пони обвел копытом окружающий его скарб и двух своих “книжных” коллег, — нельзя мне это все бросить. Город лихой — что-нибудь да утащат.

Оба товарища его были глубоко стеснены присутствием незваных гостей, но делали вид, что их нет, и они не портят своим молчанием поддерживаемую партнером ламповость.

Один из них сидел за чтением сборника киберпанковых клопфиков под названием “Азбука безвкусия” за авторством Доктора Каббалерона.

— Это тебе не это, детка. Это эзотелическое чтиво, — пробурчал он в свои оранжевые поляроиды. Картавый земнопони — ему было тяжело выражаться в жалком климате.

Второй организатор совсем держался тени, нелепо подглядывая в чужие карты. Дело в том, что он не был стойкой для одежды, коей хотел показаться — это был реформированный чейнджлинг.

— Его зовут Экзодус. Он переводами занимается. Представляете, в их стране тоже кто-то читает фанфики! — рассказывая это все, говорун избыточно закрывал веки, — Но самое смешное — в позапрошлом году он выиграл конкурс косплея.
— И теперь меня не пускают на сцену, — мрачно прокомментировал свою победу Экзодус.

— И что?

У задавшего вопрос не было свидетеля. Кто-то из них силой перервал общение.

Пятерка впервые переглянулась между собой. Никто не сознался в поступке. Очевидно каждый хотел совершить его — поэтому каждому из них стало стыдно за проявленную трусость. И в особенности тому, кому надо было сказать: “Да, это был я!”.

Рамки из незабвенной, нерушимой тишины. Хороший повод призадуматься о том, что их объединяло помимо комикса, в который все пятеро были врисованы: в прижатое полукружие комнаты, подвинутое с переднего плана размножающимися городскими химерами Лас-Пегаса, перекрученных болтами реплик, союзов, междометий и другого архитектонического сора, который удерживал сцену от вертикального обрыва.

Вот оно и есть что. У них не было ничего общего. Не было связи. Очевидно, что у тех были другие предпочтения, крепко забродившие в пучине их биографий, о которых они зареклись кому-либо рассказывать. Я не буду разглашать их, ведь то их единственное непререкаемое богатство, нужное как конституция для любого земнопони, пегаса и чейнджлинга: естественное право строить из обломков затонувших кораблей свой собственный ковчег завета.

Что же в действительности произошло с парадизом Лас-Пегас, образ которого был украден Эквестрией дважды? Поначалу тот был узлом, проводником её жизни, как аэропорт или пункт обмена валют. Даже его назначение было сходным с функцией рая – эдакое бесконечное перераспределение и бартер одухотворенным материалом.

Рай – в этом прочтении, не пансионат для благих душ, рай — это рынок капитала, большой аукцион, на котором некогда ходящий по миру фаэтон распродается на запчасти более крупным и «вечным» игрокам вселенной.

У него не было возможности откупиться. Главная добродетель Лас-Пегаса вскоре заставила его покориться бесконечной инфляции ставок, экономической экспансии Эквестрии, ушедшей вместе с верными ей жрецами и прихожанами расширяться в сторону одной для всех глобальной сети из почти что деревенских сообществ. Проект идеального города, синонимичного утопии, потерпел разгромную капитуляцию.

Но сам Лас-Пегас — нет. Поклонники всегда любят посетовать на объект своего обожания, прекратившего быть тем, чем он когда-то был. Однако замкнутая планета Лас-Пегаса никогда не менялась, и справедливо считать, что такая ностальгия не имела разумного основания. В наше-то время позволительно не нравится никому. Даже если очень и очень хочется.

Это, собственно, и есть жажда жизни — суть её болезни, не имеющей за собой никакой особой предыстории, кроме той, что пишем мы сами для себя.

Разум Рэйнбоу продолжал в растерянности молчать, не найдя того, что искал. Дэш поняла, что её поиск даже не начинался.

Скуталу же, не читавшая ни одну книгу о Дэринг Ду, всего лишь ухмылялась.

Ведь кто-то ещё раз всё перепишет.