Вам не понять

Меня зовут Силки Мэйн. Я кристальный пони и вы наверняка обо мне слышали. Да-да, тот самый, который «бедный малыш, он пережил столько горя». Не вам судить о моём горе.

Когда вы, эквестрийцы напали на мою Родину, мы с сестрой шли из школы. Обычный майский день. Мы шли и разговаривали. Не помню о чём. Над клумбами вились шмели, я улыбнулся стенду с которого мне улыбался Спаситель, Король Сомбра. Вы, вероятно, не в курсе, что изображение Короля было установлено во всех парках и на площадях Столицы. Вам не понять, что, глядя на него кристальным пони было легче и веселее заниматься совместным трудом – вести нашу Родину к процветанию. Вам не понять. Светлые многоэтажные дома, сады на многие мили, где каждое яблоко на ветке светится янтарём. Вам не понять этого. Подойди к любому полицейскому, и он поможет тебе добрым советом, скажет, куда надо идти. И тогда ты с ним по очереди (нехорошо перебивать старшего по возрасту и касте) поблагодаришь Короля за нашу счастливую жизнь. Вам не нравилось, что у нас так много полицейских на улицах, что жеребёнок мог сообщить в Комитет Дружбы, если его родители задумали что-то плохое, опасное для Империи и её народа?

Я не испытываю к вашим убогим понятиям ненависти. Только презрение. Большего вы недостойны.

Итак, мы шли и шли с сестрой. Близилась гроза, и солнце как-то странно играло на монументе Королю. Вдруг стало тихо-тихо. Казалось, можно услышать, как шмели касаются своими забавными пушистыми брюшками лепестков. Пони, идущие нам на встречу, были озадачены. Они как будто в чём-то сомневались. Придя домой, мы узнали, в чём тут штука. Мать сдерживала слёзы, отец шутил, говорил, что всё будет хорошо, и мы безусловно победим. Я тогда решил, что буду таким же смелым, как он. Сестра заплакала, узнав о войне. Она была ещё маленькой, что с неё взять. Следующим утром мы провожали отца на пограничную заставу. Вокзал чернел флагами Кристальной Империи. Было много пони. Матери и жёны плакали. Но это были не такие слёзы, как у эквестрийцев. Эти слёзы жгли мостовую. Они звали на подвиги. Мы знали, что подлый враг будет отброшен от границ Империи.

Когда эшелон с бойцами тронулся, я не выдержал и тоже заплакал. Вот штука-то, ждать, пока отец победит всех врагов. Может, месяц ждать, а может и два. А мы на рыбалку собирались на следующих выходных.

По радио крутили только выступления начальников Комитета Обороны. Правильные, высокие слова. Вам не понять. Каждое слово, каждая нота голоса – всё говорило о величии Родины. О хрупкости мира, который солдатам Кристальной Империи – и моему отцу тоже – предстояло защитить. Мы все, до самого крохотного жеребёнка знали, за что они борются. За то, чтоб небо над Империей было синим и мирным, за то, чтобы кристальные пони как и прежде жили и радовались жизни под защитой Короля, за то, чтобы чёрный флаг нашей Родины как прежде развевался над городами и полями.

Были демонстрации. Пони несли портреты Короля, плакаты, обличающие эквестрийских оккупантов. Каждое утро радио сообщало об успехах Имперской Освободительной Армии в борьбе с оккупантами. Вообще, было очень весело на этих демонстрациях. Никогда ещё все мы – кристальные пони – не чувствовали себя настолько единым целым. Мы ходили на антиэквестрийские демонстрации с мамой и сестрой. Ни одну не пропускали. Тем более, что там раздавали еду и горячий чай. Когда в городе закрылись все магазины, это тоже было веским аргументом. Нет, мы не голодали. До самого последнего момента в городе было продовольствие и лекарства. Разве Спаситель может в трудный час отвернуться от своего народа? Нет конечно. Через полгода стало немного трудней. Школы давно уже были закрыты и мы с сестрой наслаждались бездельем, играли в солдат Освободительной Армии, бегали на сортировочную станцию в поисках чего-нибудь съестного в стоящих там вагонах. Ползли какие-то тревожные слухи, что эквестрийские выродки уже в полусотне миль от столицы. Разумеется, я не верил этому. С какой радостью мы, жеребята, плевали на труп шпиона, распространявшего слухи о скором падении Столицы, который солдаты протащили по главной улице. Вообще, тогда было очень много шпионов. Почти на каждом столбе висело по телу. Моё сердце содрогалось от того, как много этих тварей проникло в самое сердце Империи.

Насколько подлы и беспринципны эквестрийцы! Однажды среди мёртвых изменников Родины я увидел даже нашего учителя истории, доброго пожилого пони с пышными усами. О, Сомбра, если эквестрийцы завербовали и его… да что уж говорить, даже пара моих одноклассников были завербованы. Я тогда стоял и смотрел, как они извиваются в судорогах на воротах Комитета Дружбы. И всё думал: “Такие хорошие парни, отличные товарищи, а вот тоже продались оккупантам”.

Потом по домам ходил офицер с книгой учёта жильцов и собирал всех подростков для рытья окопов. Работа выматывала, я не раз рыл сквозь слёзы, закусив до крови губу. Слёзы смешивались с потом, и пот не так выедал глаза. В трудовом лагере я впервые познакомился с кобылкой. Нет-нет, просто обменялись взглядами на вечерней поверке. Когда офицер гражданской обороны зачитывал политинформацию, в строю мы теперь стояли вместе с ней. В бараке мы спали, обняв друг друга и уткнувшись друг другу в шёрстку носами. Так было теплее. Больше сил ни на что не оставалось. Тощий, как скелет, грязный подросток – чем я мог привлечь её? Однажды, когда мы отдыхали после работы, а бульдозер ровнял котлован с трупами умерших от тифа, она сказала, что после войны мы обязательно поженимся. Я смог только кивнуть и прижаться к ней. Мою подругу, моё солнышко звали Эйприл. Вам не понять.

Как всегда в конце месяца нас отпустили на выходные по домам. Я целый месяц не был в центре Столицы и поразился изменениям, произошедшим в самом красивом городе мира, где я родился и вырос. Мы поехали вместе с Эйприл ко мне. У неё никого не осталось.

Мама и сестра так обрадовались! Мы пили чай. Из сушёной моркови, конечно. Комнаты опустели. Мебель была частью реквезирована, частью обменяна на еду. В детской на полу одиноко пылились игрушки. Как будто ждали меня. Мама не решилась их продать. А может, они никому не были нужны.

Вечером зашёл полицейский и принёс извещение. Мама с сестрой плакали. Отца больше не было. Но он погиб, как герой, защищая Империю от подлых оккупантов. Полный мыслей и чувств, я расстелил на полу в детской одеяло и улёгся спать. Мама сказала, что я теперь взрослый. А Эйприл легла рядом со мной. Завтра в полдень мы должны были вернуться в лагерь.

Нас разбудил жуткий вой. Я не был дома давно и не знал, что это такое. Мама сказала, что это сирены. Эквестрийцы давно уже обстреливают Столицу зажигательными снарядами. Я хотел крикнуть, как же так, неужели враг так близко к городу. Я не успел. Мы вчетвером побежали к убежищу. Мир стал адом. Повсюду полыхали здания, земля рвалась из-под копыт. Не помню, как мы бежали, не помню, как мы втиснулись в двери убежища.

Там было очень много пони и полумрак. Плач жеребят. Запах давно брошенного жилья. Странно, ведь пони бывают здесь несколько раз в сутки. На стене, последней надеждой висел портрет Спасителя Сомбры.

Когда канонада отгремела, я сказал, что вот и всё, можно вылезать и надрать выродкам-эквестрийцам задницы. Спокойно и упорядоченно под руководством офицера гражданской обороны пони начали подниматься по лестнице, ведущей из убежища. В этом было что-то торжественное. Словно стаккато виолончелей, эту бредущую в полумраке лестничного пролёта процессию сопровождал какой-то томящий гул. Потом стало тихо-тихо. Потом полыхнуло так, что даже в подвале стало больно глазам. Сестра, которая прежде смотрела на лестницу, ведущую наверх, истошно завопила и свалилась с нар на пол. Крик подхватили ещё несколько пони. Казалось, кричала вся вселенная. С жутким рёвом в подвал ворвался раскалённый воздух. Пони скатывались обратно, их кожа тлела. Жуткая вонь палёной шерсти, хрипы агонии, истошные мольбы. Мне показалось, что меня бросили в костёр. Мы с сестрой забились в угол. Мама прижалась к нам. Теперь я понимаю, что именно это и спасло нас с сестрой. Я потерял сознание. Не знаю, сколько я так лежал. Потом я очнулся. Все покрывал едкий дым, из которого неслись стоны и хрипы. Убежища больше не было. Равнодушное солнце глядело в яму, с которой лавиной огня снесло свод вместе с стоявшей над убежищем больницей. Когда я увидел обугленный труп матери, во второй раз подаривший нам с сестрой жизнь, я понял, что мы остались совсем одни. Жар-бомба. Вам не понять. Тело болело, было жуткое жжение на лице, сестра вздрагивала от ужаса, когда смотрела на меня.

К сумеркам мы добрались в квартал, не тронутый огнём. Я не обращал внимания на мольбы о помощи, которые раздавались из-под обрушившихся домов. Я почти забыл о саднящей боли в груди, там, где сердце. Лишь один раз я зарыдал. Даже не зарыдал – завыл. Я не плакал, когда пришло известие о смерти отца. Я не заплакал, когда смотрел на истерзанное тело матери. Но, когда я увидел молодую кобылку, ползущую по вымершей улице к реке, кобылку, чьё тело до половины почернело от ожогов, я не сдержался. А она всё ползла и ползла. Жить ей оставались считаные часы. Часы агонии и нестерпимой боли. Я посмотрел ей в глаза и завыл. Вам не понять.

Сестра тронула меня за плечо и сказала «Пойдём». Её глаза были сухими.

Жизнь – странная штука. Мы с сестрой укрылись в подвале кондитерской. Провалились в сон, если сном можно было назвать тот горячий обморок. И проснулись от скрежета и грохота. Осторожно выглянув через окно, я увидел страшное порождение ада. Круша руины домов и наматывая на гусеницы перемешанные с пеплом внутренности погибших под этими руинами пони, прямо к нам ползла бронемашина с ненавистной эмблемой Эквестрии на борту. Из-за домов заскользили почти сливающиеся с пеплом фигуры солдат. Наших солдат! Впервые за многие дни я почувствовал прилив сил, захотел броситься к солдатам и помочь расправиться с этим чудовищем.

То, что произошло потом, показалось мне кадрами замедленной киносъёмки. Клик! Повернулся барабан многозарядного арбалета на бронемашине. Чпок – арбалетный болт вонзился в тело кристального пони с такой силой, что его отбросило. Клик! Клик! Клик! Ураган смертоносной стали косил ряды ополченцев. Болты вырывали из тел куски плоти с разноцветной шкурой. Поливающая весь мир смертью машина ползла прямо на нас. Сестра с воплем выбежала из укрытия. Маленькой тело тут же пронзила дюжина стальных игл. Я остался один. Надо было бежать, попытаться закрыть её собой. Но я не побежал. Потом был взрыв, и я опять провалился в пустоту.

Когда я пришёл в себя, то увидел пони, голова которого была перевязана грязной окровавленной холстиной. В руинах дымился взорванный вражеский броневик.

Сестру похоронили вместе с ополченцами. Родина никогда их не забудет. А мы отомстим.

Нас в городе осталось мало. Полковник раздал нам пояса с взрывчаткой и сказал, что мы должны уничтожать эквестрийские бронемашины, ворвавшиеся в город после бомбардировки. Я тоже получил пояс. Ожоги на мордочке зажили, на шрамы я не обращал внимания, потому что знал, что Эйприл, когда мы вновь встретимся, будет любить меня таким. Потому что я герой. У ополченцев была еда. Был даже сахар. Серые куски, облепленные опилками и табаком. Самое вкусное, что мне довелось попробовать за время войны. Вам не понять.

Мне дали пояс, но я не сумел им воспользоваться. В ночном бою, когда пони, как безумные призраки метались меж обугленных деревьев Центрального парка, запал не сработал. Отсырел, наверное. Я попал в плен. Первые две недели меня просто били. По нескольку часов каждый день.

Потом перевели в какой-то госпиталь. Медсёстры сочувствовали мне. Мне было тошно от их приторной заботы, от того, что их шёрстка не сверкает, как у нас. Я знал, что все они думают, что Империя – ужасное место, где пони ходят строем, улицы полны жандармами, дети доносят на родителей, а я – чудом спасённый эквестрийскими «освободителями» из этого ада маленький жеребёнок. Мне сообщил эту версию гвардеец с большими звёздами на шевронах. Я согласился. Если соглашаешься, тебя не бьют и не морят голодом. Вот уже месяц, как я увлечённо рассказываю журналистам о том, как плохо мы жили при Сомбре. Знаю, что Спаситель Империи жив, знаю, что он простит меня за эту ложь. Я не жеребёнок. Я солдат своей Родины.

Завтра – торжественный приём по поводу окончания войны. Я увижу Сестёр-Правительниц, они увидят меня.

Я не забыл и не простил. Этот приём будет для них последним. Я ни о чём не жалею, знаю, что память о родителях, сестре, Эйприл, всех кристальных пони, которые нашли страшную смерть на этой бессмысленной и подлой войне, будет жить вечно. Вам не понять.

Меня зовут Силки Мэйн. Слава Сомбре! Вечная жизнь моей Родине!