Дорога на Кантерлот
Дорога на Кантерлот. Глава I: На Эплстокском рубеже.
"Дорогая и незабвенная Мария Семёновна, дабы пресечь ваши тревоги и переживания за мою жизнь, хочу успокоить вас тем, что пишу это письмо не в холодном окопе или где-нибудь в блиндаже, не на грубом железе своей боевой машины, но в тёплой комнате деревенского дома, сидя за столом. Наша бригада устроила ночной привал в городке NN, что недалеко от NN и NN (простите, не могу назвать их точных названий). Через несколько часов мы снова вернёмся в танки и продолжим марш. Настроение личного состава приподнятое, но не без тревоги. Впрочем, на войне тревога — привычное чувство. Мы вынуждены спать вполглаза и держать ухо востро, ведь пускай фронт и далеко, но он всегда может приблизиться, да и бомбёжки никто не отменял... В остальном же — всё хорошо. Нас накормили и разместили на квартиры, сейчас весь мой экипаж спит, ну а я решил уделить время вам.
Местные жители встретили нас тепло и радушно, но видно также, что они и опасаются нашего присутствия. Мне искренне жаль этих пони, ведь я вижу, как им тяжело. В городке немало беженцев из других поселений: кто-то идёт ещё дальше, на восток, кто-то решил остаться здесь. Много кобыл, много жеребят, часто везут подводы с поклажей. Им не хватает еды и у них нет крыши над головой, они запуганы и распространяют панику среди тех, кто ещё сохраняет здравомыслие. Ходят слухи о страшных бомбёжках Хоуп Холлоу и Луна Новы, о том, что бомбят и другие города, а ещё о том, что вражеские пикировщики налетают на шоссе и железные дороги, не делая различий между военными и гражданскими. Чем больше мы узнаём о подобном, тем крепче уверяемся в том, что у нашего врага нет ни чести, ни достоинства. Когда мы вступим с ним в бой — он не дождётся от нас пощады. Как член Коммунистической Партии и гражданин Северяны, я презираю такого врага. Если я погибну, то знайте, что я погиб за правое дело. Не хотелось бы заканчивать на такой тяжёлой ноте, но мысли о смерти неизбежно посещают и меня, и моих товарищей. Война здесь идёт страшная и нешуточная, и нам ни в коем случае нельзя дать слабину.
Письмо северянского лейтенанта домой, написанное в октябре 1011-го года.
"Ни окопов, ни огневых точек — ничего. Участок фронта... слишком широкий."
Он неподвижно стоял на невысоком пригорке, вглядываясь в окружавший его пейзаж: мелкая речка-ручеёк тонкой грязной полосой отделяла одно поле от другого. Он расположился на восточном берегу этой речушки: его позиция тонкой линией пересекала ровное и пустое пространство, одним флангом упираясь в участок опавшего кленового леса, подходившего к самой воде. "Надо бы вырубить его" — подумалось ему, когда он из подлобья посмотрел в ту сторону. Другой его фланг заканчивался в голом поле, с той стороны красноармейцев никто не прикрывал: другие дивизии ещё были на подходе, и 109-я стрелковая уже почти двое суток находилась в рискованном положении. В тылу у них находилась деревушка Эплсток, в которой почти не осталось жителей. Поле, в котором занимал оборону батальон, принадлежало именно им.
— Товарищ комбат, случилось происшествие. — Позади Грау послышался Каурова.
— Что за происшествие? — Сердито ответил комбат, поворачиваясь к своему заместителю.
— Окруженцы, пришли из-за речки.
— Я их что-то не заметил, странное дело... Надо этот кленовник рубить поскорее, заодно и польза будет. А то шляются тут всякие, видишь ли. Так и чейнджлинга пропустим, нехорошо! — последняя фраза была сказана очень резко, с какой-то суровой досадой. По взгляду Каурова Иоганн понял, что перегнул. — Ладно, время у нас ещё есть. Показывай, где эти окруженцы. Хочу посмотреть на них.
Начальник штаба кивнул, и два командира вместе двинулись вдоль позиций батальона. Солдаты отдыхали после нескольких часов работы. У свежевырытых окопов слышны были разговоры, иногда даже смех. Ночью они прибыли сюда, разминувшись с очередной вереницей подвод, уходивших на восток. Тогда комбат спросил у какого-то старика, где их грузовики и машины. Тот ответил, что их обладатели уехали первыми, взяв с собой только свою родню и добро. Остальным приходилось уходить по старинке. "Если население бежит, то как тогда удержится армия?" — Думал про себя грифон, превозмогая естественное чувство жалости к простым пони.
Двое военных добрались до участка, занимаемого ротой Пежина. Там-то Иоганн и увидел тех, о ком говорил Кауров. Несколько десятков жеребцов сидели у большого кострища и трескали густую похлёбку. Их тонкие, во многих местах прохудившиеся зеленовато-коричневые шинели стали тёмно-бурыми от толстого слоя грязи. У кого-то было оружие, у кого-то его не было. На головах у солдат были каски, пилотки и шарфы, у кого-то не было и этого. Все они сидели сгорбившись и потупив взгляд, сосредоточившись исключительно на пище и лишь изредка с непониманием вертели ушами, вслушиваясь в странные и чуждые им северянские разговоры.
— Отставить приём пищи! — По-эквестрийски скомандовал им Грау, едва оказавшись достаточно близко. Пони с неохотой отложили котелки в сторону и с удивлением уставились на грифона.
— Кто такие, откуда идёте, к какой части приписаны? — Строго отчеканил комбат. Окруженцы пожали плечами, начали переглядываться, наконец, вперёд подался единорог в нахлобученной на голову каске. Цвет его шерсти было трудно определить.
— Командир, сэр, э... — проговорил он, пытаясь припомнить как северянские военные называют друг друга.
— Неважно. — буркнул комбат. — Докладывай и всё.
— Слушаюсь. — кивнул единорог, и дальше заговорил уже бойчее. — Мы из окружения, идём на переформирование в Кантерлот. Часть наша погибла в окружении, почти неделю дралась! Мы и сейчас готовы, была бы техника и всё это... У меня и ружьё с собой, только не чищено и... без патронов.
Грау наклонил голову набок: сбивчивый тон и какой-то неизвестный ему говор единорога немного сбил его с толку.
— Какого ты звания?
— Капрал, звать меня Артур, по прозвищу — Вайз.
— А повыше званием у вас тут есть?
— Я, сэр. — Буркнул кто-то из толпы. Иоганн зыркнул на него:
— Встать, доложиться!
Перед ним поднялся жеребец, мало отличавшийся от остальных. Если Вайз смотрел прямо и говорил чётко, то этот офицер наоборот пребывал в замешательстве и явно сгорал от стыда.
— Капитан Марроу, 190-й полк 68-й пехотной дивизии. — Пони произнёс эти слова на автоматизме, стараясь не думать об их значении.
— Где ваше оружие? Где ваши опознавательные знаки? Почему не осуществляете командование этой... группой?! — Стал наседать на него комбат. Пони вздрогнул и не проронил ни слова. Командир же понял, что от него навряд-ли можно чего-то добиться. "Вот так и бывает. Командует тот, кто имеет силу воли, а не звание." — Подумалось ему.
— Сэр, вы ведь командуете этими парнями? — Снова подал голос Артур, кивая на поглядывавших на эквестрийцев бойцов красной армии.
— Да, я ими командую. Но кормить вас из полевой кухни я не распоряжался. — Иоганн обратился к стоявшему рядом Каурову и по-северянски спросил его: — Кто приказал?
— Брехт. — Коротко ответил тот.
— Где он?
— Думаю, ушёл в штабной блиндаж.
— Ох уж этот Брехт... — Проворчал комбат.
— Стало быть, доесть нам не дадут, так получается? — Спокойно, но с ноткой укора спросил единорог. Его товарищи поддержали его в этом высказывании.
— С чего ты взял, товарищ? Раз начали — так уж кончайте. Потом я вас ещё порасспрашиваю.
— О чём это? Давайте уж сейчас, чтобы потом не маяться.
Грау услышал хмыканье Каурова:
— Интересный господин, не находите?
— Нахожу. — буркнул ему комбат, и сделал несколько шагов по направлению к сидевшим. Он оценивающе окинул эквестрийев взглядом, а потом спросил у капрала: — Если вы из окружения, то скажите тогда...
— Как чейнджлинг воюет? Вы это хотели спросить? — нагло перебил его Артур. Глаза комбата вспыхнули: он огромным усилием подавил желание дать жеребцу прямо в ухо. — Спрашивал бы нас кто до этого — были бы благодарны. Думали ведь по-началу, что и так их разобьём. Над оленями смеялись, а сами ...сь, хе-хе-хе. Как чейнджлинг воюет? Так, что головы поднять нельзя! То танки пустит, то с фланга обойдёт, то миномётами...
— МОЛЧАТЬ! — едва не сорвавшись на визг рявкнул Грау. — Трус! Паникёр! Хамская морда! Вон из моего расположения, пока я тебя на месте не пристрелил! И вы тоже — толпа оборванцев. И это должно стоять на первой линии нашей обороны?!
"Нету больше нашей обороны." — Пробурчал кто-то из жеребцов. Единорог попятился от крика, его лицо скривилось в болезненной и кривой ухмылке.
— Я ведь от границы отступал, чуть не погиб даже. Из котла в котёл, из котла в котёл, понимаете? И жив остался ведь, потому что...
— Потому что ты трус. — успокоившись, но всё ещё жёстко бросил Иоганн. — Доедайте свои харчи, но чтобы после того я вас здесь не видел. Пусть ваше начальство с вами разбирается, я про вас всё уже высказал, и на вас мне в прицнипе наплевать.
— Ну хорошо, я вас понял, товарищ. — Проговорил капрал и вернулся на своё место. Окруженцы начали о чём-то переговариваться друг с другом, но комбата это уже мало интересовало. Через некоторое время группа эквестрийцев кончила трапезу, затушила костёр, и нестройной массой поплелась дальше, в тыл. Тем временем короткий перерыв закончился, и красноармейцы снова приступили к работе: кто-то валил деревья, кто-то делал из них доски и брёвна для накатов, а кто-то продолжал копать траншеи. Ещё рано утром, едва ознакомившись со своим положением, Грау решил, что недостаток в концентрации войск нужно компенсировать качеством защитных сооружений, поэтому все его планы состояли именно из этого. Сам лейтенант двинулся к своему блиндажу.
— Товарищ комбат, разрешите... — Иоганн увидел подходящего Брехта: необычно мягкие для грифона черты лица выражали озобоченность, даже недовольство.
— Разрешаю. Это вы распорядились накормить тех окруженцев? — Сходу задал вопрос Грау, сконфузив комиссара.
— Да, я распорядился. А что в этом такого?
— Вы конечно не сделали ничего противозаконного и укорять я вас не могу, но деморализованные солдаты могут деморализовать и остальных. Страх распространяется, и нашего батальона он коснуться не должен. Я приказал им уходить.
— Что-ж, хорошо. Наши союзники теперь хотя-бы сыты. — Брехт невесело усмехнулся. — Я хотел обратиться к вам по другому поводу.
— По какому же?
— Только что звонили из штаба дивизии. Сюда едет Любов, хочет посмотреть что и как.
— Гм, ну хорошо в таком случае. Как скоро прибудет товарищ генерал?
— Кажется мне, что долго мы его ждать не будем.
— Тогда подождём... — кивнул Иоганн. — Кстати, вы ведь собирались сегодня проводить политзанятие.
— Да, собирался. К вечеру где-нибудь.
— И что вы приготовили для личного состава?
— Если честно — пока что я не занимался сбором материала или рукописями. — Признался Брехт.
— Надо бы заняться. Может из меня писатель как из сапога флейта, но я склонен думать, что солдат не любит однообразия, но любит оригинальность и живость. Вы Брехт, грифон чуткий, так что пора бы вам почуять солдатскую душу.
— Надо бы, надо бы. — Покивал политрук, и вскоре исчез в двери блиндажа. Грау остался на улице и присел на один из спиленных пней, стоявших поблизости. Генерал приехал через тридцать девять минут после их с Брехтом разговора.
Эквестрийский "виллис" притормозил на обочине неширокого просёлка, проходившего недалеко от штаба батальона. Генерал-лейтенант Иван Васильевич Любов в компании нескольких ординарцев и офицеров с недовольным кряхтением выбрался из тесной машины и двинулся по направлению к сидевшему на пне Грау. Тот быстро встал и взял под козырёк.
— Здравия желаю, товарищ генерал! — Поприветствовал он начальника.
— Здравия желаю, товарищ комбат. — в своём обычно насмешливом тоне отвечал Любов. — Вот мы с вами и повстречались наконец. Показывайте теперь, чем богаты.
— Сразу скажу, что богатство наше невелико.
— Наше, знаете ли, тоже. Думаете, что вы один растянулись на два километра? Таковы отчаянные меры, товарищ Лунин бросает к нам на помощь всё, что может, но распутица, бомбёжки железных дорог... В общем, времени у врага достаточно, а вот у нас — маловато.
Военные прошли к линии обороны, на которой солдаты ещё не кончили работу. Завидев генерала, те прекратили работу. Любов улыбнулся своим бойцам, но приказал продолжить работу.
— Будем встречать врага на этих позициях. — Грау показал на ещё не полностью готовые линии траншей.
— Ясно. Впрочем, как я и думал. Однако, вы слишком явно всё это делаете. Враг всё хорошо видит, враг хитёр. И даже если он далеко — он близко. Так, по крайней мере, выразился один из наших новых коллег. Конечно, это продиктовано во многом страхами, опасением, но всё же хорошо было бы попытаться обмануть чейнджлинга. Устройте ложные позиции, да такие, чтобы не сразу удалось бы отличить.
— Это верно. Признаться, я сам об этом не подумал.
— А следовало бы... — Любов остановился на том самом месте, на котором некоторое время назад стоял комбат. Тот берег грязевой речки был виден отсюда очень хорошо: там тоже было поле, только зажатое с двух сторон двумя достаточно крупными перелесками, один из которых находился в опасной близости от берега. — Хорошее поле, прекрасное поле! Ни кустика, ни ложбинки — ничего. По таким полям не ходят без танков, товарищ комбат. А вот леса на той стороне достаточно густые, в таком лесу можно и батальон спрятать, если не целый полк...
— Не волнуйтесь по этому поводу. Мы скоро начнём пристрелку.
— Это хорошо. Чем быстрее — тем лучше. Время превыше всего, особенно сейчас. Вообще, я как погляжу, у вас тут всё налажено неплохо. Однако, давайте побеседуем ещё кое о чём.
— О чём же? — Поинтересовался Грау, взглянув на Любова: тот не отрываясь глядел в даль и о чём-то напряжённо думал, часто делая паузы между словами. Поняв, что его комбат в замешательстве, генерал кивнул и показал копытом на штабной блиндаж Иоганна.
— Пройдёмте туда, без карт моего замысла не разъяснить.
Делать было нечего, и военные прошли в тесную землянку, вырытую под поросшим кустами бугром, который эплстокцы не решились или просто поленились разровнять и распахать. В комнате с низким потолком умещался стол, стул и скамья-лежанка, покрытая казённой простынёй и одеялом. Это был главный блиндаж, здесь располагался узел связи, здесь работал над картами и бумагами Кауров, но жилым он был только для Грау, остальные, включая ординарца Белова, ночевали в других блиндажах.
На столе лежала только что составленная Кауровым карта позиций батальона. Сам лейтенант стоял навытяжку в углу блиндажа, ожидая, пока все военные втянутся внутрь. Василий Иванович подошёл к столу и внимательно всмотрелся в карту. Через минуту размышлений, пони покачал головой и взглянул на Грау:
— Да-а... Недовольны вы своим положением, и ведь не поспоришь с вами. И каков ваш план действий, если противник атакует на вашем участке?
— План простой, товарищ комбат. — пизнался Иоганн. — Встать насмерть и не пустить. Организуем позиции, займём их и будем обороняться.
— Насмерть, говорите? — глаза генерала блеснули насмешкой, но голос был серьёзен и строг. — От того, что вы насмерть встанете, враг особенно не пострадает. Ну бросит на вас батальон, бросит другой, подтащит танки, артиллерию — а дальше что? Погибнете сами, положите часть, а враг свои потери восполнит и дальше пойдёт — ему-то легче это сделать, его тылы близко — он их подвёл, а наш тыл пока далеко... В общем — плохо, товарищ Грау. Я вашу идею отвергаю.
— Виноват, товарищ генерал! — С тревогой и досадой проговорил комбат. Любов утвердительно кивнул, и вернулся к карте.
— Окруженцы и отступающие докладывают, что чейнджлинги уже намного ближе к нам, чем несколько суток назад. Эквестрийская авиаразведка доложила, что враг концентрируется в деревне Йеллоупич, это в десятке километрах отсюда, видите?
— Вижу. — кивнул грифон. — Это хороший перевалочный пункт. через неё проходят две дороги, и обе идут к нам...
— По этим дорогам врагу и наступать. И знаете... Вот что мне пришло в голову. Сидеть на бережке этой затхлой речки и ждать, пока они придут — идея гиблая. Ваша сила не в тонкой линии, а этих десяти километрах, понимаете? Смысл обороны не в том, чтобы остановить, смысл обороны — в том чтобы измотать, перемолоть, заставить врага выдохнуться, лишить его боеспособности, понимаете? — Любов посмотрел на Грау: в его глазах горели две яркие искры. Грифон смотрел в них уже не вопросительно: его захватил азарт. Напряжение, копившиеся во время марша и окопной работы вдруг превратилось в острейшее желание действовать.
— То есть, вы предлагаете атаковать врага раньше, чем он атакует нас?
— Да, именно, товарищ комбат. Хорошо бы разведать весь этот ничейный участок и разузнать положение в самой деревне, а потом, когда чейнджлинги пойдут вперёд — вы начнёте действовать небольшими отрядами вдоль этих дорог. Вот представьте ситуацию... — Генерал взял карандаш и указал обратным его концом условную точку на дороге. — Идёт вражеская колонна, ваши бойцы атакуют её из засады, заставляют мотострелков покинуть свой транспорт, развернуться как положено, а потом берут — и отскакивают от дороги в сторону, занимая новый рубеж и повторяя засаду. Враг устаёт, выматывается, теряет солдат, дерётся с крохой ваших сил, и эти километры проходит не с мундгармоникой в зубах, а с винтовкой в копытах, а тут и ваши окопы показались, и ваши основные силы... Как думаете, легко ли будет врагу раздавить батальон, если вы его хотя бы денька три перед своими-то окопами поводите?
— Нелегко. Но есть у меня ещё идея, товарищ генерал.
— Какая же?
— Раз уж мы решили, что стоять и ждать нам ни к чему, то давайте возьмём — и ударим по этому Йеллоупичу, дадим им по носу, чтобы знали с кем связались!
— Это не должно как-то их замедлить. — произнёс Любов, обдумывая это предложение. — Если и решитесь на подобное — то только на свой страх и риск. Даже маленькая победа может поднять дух солдат, мораль вообще является краеугольным камнем дела. Будут знать солдаты, что врага можно бить — будут бить его сами. Неизвестность порождает боязнь неизвестности, сидение в окопах порой куда вернее ведёт к панике, нежели что либо ещё. Даю вам добро на эту инициативу и желаю вам удачи в ещё исполнении.
— Кстати и о морали. — подхватил Иоганн. — Сегодня, буквально часа за два-полтора до вашего приезда, я имел дело с группой эквестрийских окруженцев. Они получили провиант и отобедали за наши средства, но мне пришлось их всех прогнать. Их вожак мне чейнджлингов обрисовал как каких-то драконов, будто их вообще никак победить нельзя.
— А что вы?
— А я их всех прогнал, не говоря худого слова. Такие элементы смущают солдата, внушают ему страх перед врагом ещё до появления врага. И, честно говоря, я не расположен к нашим союзникам после этого случая.
— И ведь зря, товарищ Грау. Видите этого офицера? — Любов показал на стоявшего подле него эквестрийца, слушавшего их разговор и пытавшегося что-то разобрать из плохо понятной ему северянской речи. — Это полковник Фир Логгер. Его полк сумел пробиться из окружения сохранив порядок, и теперь занимает ваш левый фланг.
Грифон оглядел коллегу с головы до ног, не обращая внимания на то, что Логгер был старше по званию на три ранга. Полковник был коренастым и достаточно высоким земнопони в выстиранном, но серьёзно заношенном кителе и блестящей новой фуражке. Его взгляд был заинтересованным и сосредоточенным, что говорило хотя бы о том, что полковник был крайне заинтересован происходящим. Любов повернулся к ниму лицом и по-эквестрийски произнёс:
— Это — старший лейтенант Грау. Ваша группа должна занять оборону на его фланге. Подробности обсудим позже. — Эквестриец кивнул, и пристально посмотрел на грифона. Тот улыбнулся ему, радуясь решению своей проблемы:
— Рад знакомству с вами. — Произнёс Иоганн, протягивая жеребцу лапу. Тот неловко переминаясь подал ему копыто, всё ещё не расщедриваясь на слова.
Военные провели в блиндаже ещё какое-то время: Грау спохватился о том, что Любову и его спутникам не подали чаю — и чай вскоре был подан. Батальонный повар Ион Гри скорее разбирался в гуляшах и жарком, нежели в варке чая, но гости не только не отказались, но и не остались недовольны. Вскоре после спонтанного чаепития, генерал уехал, а Грау остался в своём батальоне. Мысли и идеи, заложенные Любовым в пытливый ум Иоганна дали там всходы почти сразу же. Однако, приступить к подготовке сию минуту комбат не мог себе позволить: нужно было закончить укрепления, вырыть ложные позиции и пристреляться, а это было делом минимум двух-трёх дней. Противник в свою очередь тоже медлил, что могло дать бойцам 109-й дивизии некоторое время на подготовку.
За толстыми стенами блиндажа стояла ночь. За сутки батальон Грау сумел на первое время обустроить свои позиции и более-менее привыкнуть к новому месту.
— Хорошо мы тут сели, товарищ комбат. Если сунутся на нас — выдержим. — Грау лежал на своей короткой скамье, подоткнув под голову вещмешок и упёршись ногами в стену. Он собирался засыпать, но сон всё не шёл. Пегас Белов стоял в углу блиндажа, поблизости от выхода.
— Это не они на нас сунутся, а мы на них. — задумчиво, но твёрдо проговорил Иоганн, глядя в потолок. При его словах Белов повёл ухом и с недоумением и интересом посмотрел на начальника. — Только вот как, когда и кого... — Уже менее уверенно спросил себя лейтенант.
— Найдём как, это мы умеем. — Усмехнулся пожилой военный. Его высказывание действительно обнадёживало. Грау кивнул ему и дал команду "Вольно." Пегас ушёл к себе, оставив комбата наедине с картами, своими мыслями и коптящей керасинкой, чей тусклый свет отбрасывал на бревенчатые стены большие и бесформенные тени. Грау какое-то время всматривался в них, и не заметил, как уснул.
Во сне он увидел карту местности, но не свою, а чужую. Держа синий карандаш, склонялся невысокий, но солидный чейнджлингский офицер: его ярко-зелёные глаза впивались в линии и точки, будто бы видя в них какой-то шифр, загадку, которую нужно разгадать. Иоганн будто бы смотрел его глазами, будто бы мыслил его умом, и в этом уме была единственная мысль: "Как же мне поступить? Как же мне разбить этих дерзких северян, вставших у нас на пути?" Ответ на эту мысль отыскивался долго: офицер в звании полковника, а может быть даже и генерала сопоставлял множество фактов и предположений, знаний и формул, будто бы подбирая отмычку к замку. И когда этот жестокий, развращённый, но холодный ум был уже близок к решению, его отточенная, математически научная мысль вмиг прервалась криком вбежавшего в блиндаж Белова. Грау опомнился и в миг вскочил на ноги, едва не ударившись головой об низкий потолок: перед ним стоял взъерошенный ординарец, где-то снаружи слышались выстрелы. Пегас взглянул на своего начальника и повторил свои слова, с которыми он вошёл:
— Товарищ комбат, тревога!