Осколки Эквестрии
###: Библиотекарь
По заснеженной мостовой проспекта Альвен тянулась единственная цепочка следов копыт. Снег, беспрестанно сыпавший с затянутого ночного неба, потихоньку заметал ее. Но пока что внимательный житель Нижнего Города, если бы ему вздумалось и если бы он страдал бессонницей, мог бы попробовать проследовать за ней.
Если бы этот житель шагом чуть быстрее прогулочного двинулся по направлению, в котором вели следы, то рано или поздно нагнал бы неприметного прохожего в белом балахоне Церкви Искры. Если бы житель обладал острым ночным зрением, он увидел бы, что под балахоном нет ни намека на крылья, что почти подметающий снег кончик хвоста — чисто-белый, сам почти не отличается по цвету от снега. Если бы житель к тому же оказался еще и внимателен, он бы непременно отметил, что вместо символа Искры на боку балахона вышито нечто, напоминающее дерево, каким его рисуют совсем маленькие жеребята — с ветками-палочками и единой зеленой кроной.
А окажись этот житель достаточно любознателен и притом осторожен, он мог бы пройти по цепочке следов в обратную сторону и обнаружить, что она привела его в подворотню, заканчивающуюся глухой стеной без намека на двери или хотя бы окна.
Будь этот житель в здравом уме, он бы решил, что это не его ума дела. Но, возможно, адепт Искры — или пони, более романтичный, чем умный, назвал бы это чудом.
Но ни один житель Нижнего города не был любознателен настолько, чтобы высовываться на проспект Альвен холодной темной ночью. А снег, искрившийся в свете редких уцелевших газовых фонарей, не думал прекращать падать, и к тому часу, как на проспект Альвен вышел первый местный обитатель, от цепочки следов не осталось даже воспоминания.
Здоровенные, под потолок, часы с кукушкой последний раз щелкнули и остановились.
"Как, итить его, символично", подумал по этому поводу Руби Солт, не заходясь в дребезжащем хихиканье только потому, что саднящее горло и без того причиняло жуткие неудобства. Руби гордился тем, что знает слово "символично" и даже в состоянии ввернуть его в разговор. Еще больше он гордился тем, что знает слово "антиквариат". "Вот эти самые часики, — говорил он покупателям, достаточно надежным, чтоб им дозволялось войти в его личное жилище, — достались мне еще от пра-прадеда. Антиквариат! Деньжищ стоит немерено!". На слове "деньжищи" он обычно многозначительно приподнимал брови и ухмылялся уголком рта, как бы намекая, что его клиентам столько ни в жизнь не наскрести.
Тогда часы еще бодро тикали, и денег хватало на часовщика, который заводил и подкручивал старый механизм каждый месяц — надо же было держать марку. За долгие годы он привык к этому успокаивающему тиканью, и каждый полдень, когда кукушка, на самом деле бывшая грифоньей головой, каркала двенадцать раз, одобрительно кивал ей. Тогда он любил подгадывать встречи с просрочившими все обязательства клиентами так, чтобы хриплое механическое карканье раздавалось ровно в тот миг, когда эти и без того дерганые уродцы усаживались в кресло. Словом, тогда часы тикали и привносили в жизнь их обладателя толику некоего шика.
А еще тогда Руби не харкал кровью и не чувствовал себя по утрам, дням и вечерам так, словно у него в грудной клетке завелась очень зубастая злобная крыса. Теперь же, сколько бы деньжищ за часы ни отвалили любители древнего хлама, они бы ему уже никак не помогли. Даже терпеливые кредиторы, которые, похоже, наслаждались омерзительным карканьем, отказались забирать часы в счет долга. Да и должна же у жеребца, даже готового вот-вот откинуть копыта, оставаться хоть какая-то гордость?
— Хоть какая-то, итить ее, гордость, — прошептал он вслух и надрывно закашлялся.
Слишком долго он скрывал. Слишком. Если бы раньше...
— Руби Солт?
Руби замер, вдохнув, да так и не выдохнув. Сведенные спазмом горловые мышцы горели.
— Простите, вы здесь? — спросил кто-то за дверью. Дверью, ведущей в его личную комнату. Перед которой были еще две надежные двери с крепкими замками.
Руби с трудом проглотил скребучие колючки и хрипло выкрикнул:
— Найдете, что еще можно продать — берите! Часы не трожьте, все остальное...
Остаток фразы утонул в новом приступе жестокого кашля, заставившего жеребца согнуться в кресле пополам, чуть не врезавшись лбом в стол.
С трудом разогнувшись, он осознал, что обстановка изменилась.
— Что, теперь Искра приходит даже к подыхающим грешникам? — с трудом отдышавшись, проскрипел он, упираясь копытами в столешницу. Когда-то это выглядело грозным, властным жестом. Теперь он делал так, чтоб не свалиться.
— Я не друг Искры, господин Солт, — произнес посетитель — высокий жеребец в белом балахоне, стягивая капюшон, — и не кредитор. Будь я кредитором, мне пришлось бы уйти ни с чем.
— Вот уж это ты верно подметил, — выдавил Руби, разглядывая визитера сквозь багровый туман. От сдерживаемого кашля глаза, казалось, вот-вот лопнут.
Балахон на жеребце слишком уж чистый и не очень-то удобный для того, кто любит среди ночи заявляться в чужие дома, минуя пару запертых металлических дверей. Зато уж прическа практичнее некуда для таких дел — грива стянута в хвост на затылке. И глаза... Ярко-голубые, для кредитора слишком честные, для искорки недостаточно подернутые пеленой веры. И какие-то... очень понимающие.
А еще этот парень очень уж кого-то напоминает.
— Господин Солт, — сказал визитер, — я отниму лишь каплю вашего времени.
— А у меня только капля и есть, — прохрипел Руби и, собрав остатки сил и достоинства, откинулся на спинку кресла.
— Именно потому ровно столько я и отниму. Мне известно, что вы несколько стеснены в средствах, в том числе в оставшемся вам времени.
Руби усилием воли загнал поднимающийся кашель обратно в грудь.
— Известно, значит? — осведомился он, пытаясь изобразить тот же ядовитый тон, каким отчитывал проштрафившихся покупателей. — И как хорошо известно, а?
— Достаточно хорошо. Полагаю, у вас есть пятнадцать минут. Возможно, двумя-тремя минутами больше.
— Это с чего...
— По прошествии которых вы скончаетесь от внутреннего кровотечения. — Жеребец в балахоне взглянул Руби прямо в глаза и добавил: — И я не приложу к этому никаких усилий.
Руби попытался овладеть собственным лицом. Безуспешно.
— Мне хорошо известны симптомы, господин Солт. Это не просто запущенная форма туберкулеза. Ровно год назад вы решили, что стоит наконец попробовать товар, что вы отпускаете по сравнительно низкой цене всем желающим. Естественно, вы очень скоро пристрастились и стали проводить дегустацию каждой партии минимум по десять раз — чтобы, как вы себе говорили, отбраковать дурной товар. Ваши клиенты не могли позволить себе такой частоты употребления. Пять месяцев и три дня назад вы прошли точку, после которой ваши легкие необратимо утратили возможность вернуть функциональность. И теперь я отниму у вас не больше тринадцати минут.
В личном кабинете одного из самых успешных торговцев красной солью в Нижнем Городе повисло молчание.
— Откуда ты все это выкопал? — еще более надтреснутым голосом спросил Руби.
— Я изучал последствия регулярных ингаляций так называемой красной соли на организм.
— Да нет же! — взвизгнул Руби и тут же, мысленно проклиная себя, надсадно раскашлялся. Сплюнув прямо на стол багровые ошметки, он прохрипел: — Откуда ты... Год, полгода... Это все...
— Пять месяцев и три дня, господин Солт.
— Я... Никто не должен был... Это Гилдерн, поганец пернатый? Я знал, был уверен, что он крыса, но кто мог...
Проклятый грифон сливал информацию. Осталось понять, на кого работает этот тип, и тогда... Тут Руби осознал, что никакого "тогда" ему уже не светит, и обмяк в кресле.
— Гилдерн не наушничал, господин Солт, — с вежливой улыбкой сообщил визитер. — Однако вы решили иначе.
— Этому уроду перерезали гло... — Руби скрутило в очередной раз, и он наконец, скорчившись, рухнул лицом в стол.
— Исполнитель вашей воли был меньшим профессионалом, чем Гилдерн. Ваш бывший телохранитель умирал три минуты. От него я узнал очень многое о вас и вашей работе.
Ни одно живое существо в этом мире, будь оно хоть лучшим хирургом Эквуса, не способно подштопать перерезанное до костей горло так, чтоб его обладатель мог хоть как-то говорить. Это Руби знал так же, как знал, что его товар очень быстро вызывает привыкание.
Хотя какой смысл этому чудику врать?
— Какого тебе от меня... надо?
— Мне известно, что продажа красной соли была не единственным источником ваших доходов, — мягко сказал жеребец. — Вы всегда испытывали тягу к более ценному товару. К информации. В конце концов, ваше настоящее имя — Фаундер, и даже в наш непростой век нам сложно убежать от собственного предназначения. Отцы и матери дают новорожденным жеребятам имена, руководствуясь неясным наитием, которое лишь на миг посещает их разум... Вы ведь не врали себе, когда говорили, что просто должны понять. Вы не просто хотели забыться в наркотическом трансе, вам действительно нужно было знать, и ваша любознательность оказалась, как ни жаль, излишней. Вы верили, что знание не может принести вреда, но эта вера плохо совмещалась с тем родом деятельности, которому вы решили посвятить жизнь. Господин Солт, если не возражаете, мне нужен от вас именно этот товар.
Фаундер. Так его звали до того, как он пришел в Нижний Город. Мало кто знал, что не Руби Солт по праву изобретателя назвал красную соль своим именем, а Фаундер, прирожденный вор, нищий без гроша в кармане, взял себе именем то обозначение, что прочел в украденных бумагах с рецептом. В конце концов, он сам приказал найти и убрать всех, кто мог помнить. Чтобы чувствовать себя спокойно в своем кабинете, с инкрустированным драгоценными камнями дубовым столом, креслом, обитым самой дорогой тканью, какую он смог найти, картинами на стенах и часами в углу. Даже того белобрысого в балахоне он приказал отравить, хотя был почти уверен, что от него-то вреда не будет.
Картины забрали громилы первого же кредитора. Потом пришел черед обивки кресла. В конце концов даже из его стола вынули все камни, даром что половина была просто цветными стекляшками.
— Чего ты еще не знаешь? — прошептал Руби.
— Я не знаю преступно многого, как бы ни странно для вас это звучало, господин Солт. — В голосе посетителя прозвучала искренняя горечь. — Если вы поможете мне, мое незнание станет лишь самую малость легче. Я не виню вас в том, что вы избрали легкий путь, но мой выбор несравнимо тяжелее. Вы поможете мне, господин Солт?
Руби через силу поднял голову.
То, что он увидел в глазах визитера, вызвало у него чуть ли не шок. В этих глазах светилось бесконечное понимание. Целое море понимания.
Руби отчетливо услышал тиканье замерших десятью минутами ранее часов. Отсчитывающих его последние минуты и секунды.
— Я же не сплю, — сказал Руби.
— Нет, господин Солт. — Визитер печально улыбнулся.
— Это... как там его... чудо? Магия?
Визитер промолчал. Между ними повисла тишина. Часы тикали.
— Я скажу тебе, — наконец выдохнул Руби.
— Стало быть, вы согласны, — сказал визитер. И улыбнулся.
В следующий миг Руби ощутил в голове небывалую легкость.
— Благодарю, господин Солт, — тихо произнес жеребец в белом балахоне, разворачиваясь к двери. — Вы очень помогли мне.
— Какэтщепмог, — вяло выдавил Фаундер. Почему-то ему было очень сложно сфокусировать взгляд, и он предпочел зажмуриться. Жеребец не ответил.
Открыв глаза, пони обнаружил, что сидит один-одинешенек на здоровенном кресле за таким же здоровенным столом, покрытым противными красными пятнами, в незнакомой комнате. В углу тикали очень большие... часы. Да. Часы.
И еще очень болит в груди и в горле.
— Мааа, — сказал пони. — Пжалта.
Он обвел комнату испуганным взглядом и всхлипнул.
Через минуту и тридцать восемь секунд часы Руби Солта замолчали.
— Я клянусь, что ничего вам не сделаю, — сказал Фальк куда-то в пустоту.
Ответом было молчание.
В эту затхлую каморку его впихнули примерно... Не вспомнить. Нет, вообще-то он искренне пытался считать, но сбился уже на сорок третьей минуте, когда на голову упала очередная капля. Он очень надеялся, что это просто вода. Впрочем, если и не вода, какая разница? Зато от жажды умереть не придется. Разве что от голода.
По примерным подсчетам выходило, что он сидит здесь около пятнадцати часов. Ни окон, ни хоть какого-то освещения не было — темно, хоть глаз коли. Только сырые стены крохотного чулана, в котором он с трудом мог стоять прямо, и тяжелая чугунная решетка, сквозь которую он и лапу-то просунуть не мог.
И ему никто не отвечал. Абсолютно никто.
— Клянусь трижды проклятой честью наемника, что ничего не сделаю с тем, кто меня выпустит! — заорал Фальк, срываясь на хрип. — Можем даже договор подписать!
Молчание.
— Вы даже не представляете, сколько за меня отвалит мой клан! — в отчаянии взвыл грифон. Это было уже почти преступление: если ты говоришь за весь клан, то, будь добр, не позорь его честь, а также делай то, что обещаешь, причем не факт, что тебе будут помогать. Но Фальк очень хотел отсюда выбраться. И у него очень больно горело самолюбие.
Десять лет его никто ни в чем не подозревал. Десять лет он работал без промахов. Десять треклятых лет он был безупречным информатором, знавшим даже то, чего не знал Департамент.
А потом его среди бела дня огрели по голове бутылкой и, оглушенного, притащили сюда.
— Хотя бы скажите, кто вас нанял, — крикнул Фальк без особой надежды, — не дайте умереть в неведении!
— Боюсь, они не ответят, господин Фальк.
Фальк замер. Сощурив глаза, он всматривался в темноту
— Секунду, пожалуйста. Зажмурьтесь.
Грифон послушно закрыл глаза. Перед веками полыхнуло красным. Приоткрыв глаза, Фальк с облегчением выдохнул: возле порога его камеры стояла неяркая газовая лампа.
— Здравствуйте, господин Фальк, — сказал тот же голос. — Я не отниму у вас много времени.
Голос принадлежал — тренированный глаз Фалька быстро подмечал детали — земному пони, укутанному в просторный балахон, какие носили друзья Искры. В собранных в хвост волосах земного поблескивал какой-то зеленый камень. И оружия при посетителе явно не было.
— Друг мой, — с облегчением произнес Фальк, поспешно сплетая из пальцев Святую Искру, — я не знаю, почему попал сюда, но если ты дашь мне знать, то...
— Я не из Церкви Искры, — отозвался земной и что-то протолкнул ногой под дверь камеры. — Это ваш ужин, господин Фальк. Надеюсь, вам понравится.
С упавшим сердцем грифон опустил взгляд. В миске, которую принес пони, неаппетитной горкой лежало картофельное пюре с подозрительными темными вкраплениями. Фальк сглотнул и уселся перед миской на пол.
— Спасибо, — поблагодарил он, стараясь быть как можно более искренним. Искренность и доброжелательность помогут выпутаться. Точно помогут. — Могу я все же узнать, как твое имя?
— Нет, — без всякой резкости, даже задумчиво ответил жеребец. И добавил: — Мне жаль.
Фальк, воодушевленный первым успехом — все же с ним разговаривают! — поднял миску и осторожно понюхал пюре. Как бы оно ни выглядело, но пахло от него едой. Возможно, туда даже мясо положили. А ему так хочется есть... Вздохнув, Фальк принялся за еду и уже через полминуты облизывал тарелку.
— Спасибо, — на этот раз действительно искренне сказал он. — Я буквально умирал с голоду.
— Теперь смерть от голода вам не светит, господин Фальк.
Грифон рассмеялся, хотя шутка была не сказать чтоб очень удачная. Впрочем, он вообще не любил шуток про собственную смерть.
— На самом деле он стоит здесь уже десять минут, — продолжал пони. — Ваш тюремщик оказался доататочно компетентным, чтоб вы, поглощенный собственными мыслями, не услышали его, и недостаточно смел, чтобы зажечь свет и подойти к вам ближе. Вы внушаете страх, господин Фальк.
Вот уж чего он внушать никогда не стремился. Гораздо удобнее было вызывать доверие, оно открывало куда большие перспективы.
— Я понятия не имею, в чем дело, — пробормотал Фальк, крутя тарелку в лапах. Замешательство, капелька нервозности, подступающее отчаяние — этим букетом он разжалобит кого угодно. Уж этого парня точно. — Меня просто... Меня ударили по голове и притащили сюда! Я ничего не сделал, клянусь!
— Этим пони вы действительно ничего не сделали, — согласился земной.
— Я ведь даже не боец, — Фальк подумал о том, чтобы всхлипнуть, но все же счел это перебором. — Меня... Меня нет смысла похищать! Меня нет смысла бояться! Почему они...
— Именно потому, что вы не боец, господин Фальк. Вы — первоклассный агент внедрения. Одна-единственная промашка не делает вас плохим наемником.
— Но почти наверняка делает мертвым, — прошептал Фальк.
Итак, они знают. У него была легенда, прикрытие, идеальное алиби на каждую встречу, но они откуда-то узнали. Неужели... Департамент?
— Не переживайте, — земной словно прочитал его мысли. — Ваши пленители — всего лишь банда киднепперов самого низкого пошиба. Они не знают, кто вы, и боятся. Все это — досадная ошибка. Очень досадная.
— Так меня отпустят? — огонек надежды разгорелся с новой силой. Кто бы ни был этот пони, он, похоже, искренне сочувствует, и если приложить немного усилий, убедить его...
Пони печально улыбнулся.
— Они боятся вас, господин Фальк, — повторил он. — Эти пони не понимают четкой иерархии грифоньих кланов. Они просто знают, что ваши бойцы не оставляют свидетелей. Впрочем, вы тоже предпочитаете не оставлять свидетелей, и в этом они не заблуждаются, хоть и исходят из ложных предпосылок.
— Послушай, — Фальк протянул к нему лапу, упершуюся в решетку двери, — я не знаю, кто ты, но все не так. Я никого не убиваю. Меня все знают. Фальк, худший наемник, может, слышал? Я не выполнил ни одного контракта на убийство, просто не смог, я не люблю убивать, я...
— Вам не доставляет удовольствия эта часть вашей работы, — подтвердил земной. — Выполнив задание клана, вы всякий раз чувствуете удовлетворение, но убиваете без всяких эмоций. Без радости и без сожаления.
— Все не так! — выкрикнул грифон, но осекся. Спокойствие. Спокойствие, отчаяние и недоумение, вот что он должен выказывать. — Послушай, я...
— Вы — профессиональный информатор, господин Фальк. Возможно, за вас действительно заплатили бы выкуп, а это очень редко случается, ваш клан не любит проштрафившихся. Вы не оставляете свидетелей, но избегаете случайных жертв. Ваша память — настоящий клад, и я понимаю ваш выбор относительно того, как вы ей распорядились. Жизнь простого техноманта вас не прельстила, несмотря на все ее перспективы, и судьба ваша пошла совсем по другому пути. — После короткой паузы пони добавил: — Полагаю, вам будет приятно слышать, что осведомлен об этом только я.
Фальк лихорадочно размышлял. Если этот пони не врет, то он — единственный, кому все известно... Единственный. Невозможно, казалось бы, но почему нет? Если Фальк — безупречный агент, то и на него должен был найтись свой не менее безупречный болт... Он принял решение. Сперва — выйти. Потом — все остальное.
— Ладно, — торопливо, захлебываясь, сказал он, — допустим, все так и есть, как угодно, ты можешь быть прав. Чего ты хочешь?
— От вас я хочу получить все сведения, что у вас есть, господин Фальк. В особенности меня интересует ваше последнее дело о Церкви Искры.
Фальк круглыми глазами уставился на земного и недоверчиво хихикнул.
— Да, я имею в виду абсолютно все, — подтвердил пони. — Не переживайте, это не займет много времени.
— Церковь Искры? "Случайный друг"? Да оно же архивное уже столько лет!
— Да, именно его. Но, естественно, помимо этого дела я хотел бы узнать все.
Если Фальк расскажет все этому... этому пони, то за ним, возможно, придут. Тогда с ним будут разговаривать еще более серьезно, и там никакая искренность не поможет. Но если не расскажет — сидеть ему здесь и подыхать с голоду в одиночестве. Вряд ли белогривый согласится подкармливать и развлекать беседой несговорчивый источник информации.
— Я... — Фальк сделал вид, что чуть было не оговорился, но одумался. На самом деле он действительно чуть было не ляпнул "согласен". — Что будет, если я соглашусь?
— Я отопру вашу камеру, и вы передадите мне все, что знаете.
Глаза Фалька округлились.
Этот идиот собирается отпереть его камеру? Серьезно?
— Я согласен, — выпалил он, демонстрируя крайнее облегчение, и вскочил. Перед глазами все качнулось, а в животе что-то противно потянуло — видимо, голод еще не до конца унялся. — Я расскажу все, что ты хочешь. Просто чудо, что ты сюда пришел!
— Благодарю, господин Фальк, — пони улыбнулся. Почему-то грустно. — Как вы себя чувствуете?
— Что?
— Вы не ощущаете рези в желудке? — пони выудил из какого-то кармана в балахоне ключ. — У вас не кружится голова? Не чувствуете тошноты?
— Я...
Перед глазами снова все поплыло, и Фальк, пошатнувшись, оперся о стену. Вот теперь-то он ощутил резь, еще как ощутил. Сдавленно взвыв, он повалился на пол.
— Ваши пленители слишком трусливы, чтобы выпустить вас, — донесся до него голос земного. Голос казался удрученным. — И чтобы убить вас лично — тоже. Они предпочли использовать яд. Их, впрочем, устроила бы ваша смерть от голода, но рисковать им не хотелось.
Прижав лапу к животу, Фальк заскулил. Что ж так больно-то, а... Боги, почему настолько больно! С трудом подняв взгляд, он уставился на стоящего в распахнутой двери камеры жеребца. Перед глазами все плыло, но глаза пони, ярко-синие, почему-то оставались в фокусе. Глаза, полные понимания.
— Помоги, — выдавил Фальк. — Умоля... по... моги.
— Вы же понимаете, что у меня есть противоядие, господин Фальк?
— Да, — прохрипел Фальк.
— И вы искренне, по-настоящему искренне готовы все мне рассказать?
— Да!
Фальк осознал, что на самом деле готов рассказать все. Лишь бы это прекратилось. Лишь бы не умереть. Лишь бы. Боль. Ушла.
— Да, — повторил он сквозь сжатый клюв, — я готов.
— Что ж, — сказал земной, — отлично. Вы оказали мне неоценимую помощь, господин Фальк.
И боль ушла.
Через пять минут в наглухо закрытой камере в подвале без всякого света остались мертвый грифон и начисто вылизанная тарелка.
Сегодня подруга Вейк собиралась умереть.
Она прибралась в своей крохотной комнатке, постирала и разложила по полкам вещи, остававшиеся у нее от прошлой жизни — ту одежду и безделушки, что она не пожертвовала Искре еще много лет назад. Скрипя от усердия и кое-как сгибаясь, начистила пол и протерла все углы. Тщательно вымыла и расчесала свою черную с серебром гриву. Написала и пришпилила к столу короткую прощальную записку, в которой извинялась перед друзьями и подругами и советовала им почаще слушать зов Искры в своем сердце.
Оглядев результаты своих трудов, она вздохнула и потянулась за пузырьком, который купила на все сбережения у подозрительного типа на улице Рей.
Пузырек не вызывал у нее доверия, и, несмотря на все заверения торгаша, она предпочла воспользоваться лабораторией храма. Неделю назад, прокравшись туда ночью, она прочла короткую молитву и, напевно бормоча все необходимые Формулы и Расчеты, тщательно проверила состав. Результат ее не удовлетворил, и она добавила кое-что от себя.
Технически это нельзя было назвать созданием орудия смерти. Орудие уже было создано, она просто слегка его... усовершенствовала. К тому же, сказала она себе, все это было сделано во благо Знания. Рецепт она не записала, опасаясь, что он попадет не в те копыта, но уже само создание чего-то нового угодно Искре. Пожалуй, грех и добродетель в этом случае уравновешивали друг друга.
Подруга Вейк посмотрела на пузырек. Пузырек смотрел на нее в ответ, нахально ухмыляясь во все метафорические зубы.
— Даже не думай, — сказала подруга Вейк. — Это не ты меня убиваешь. Это я использую тебя, чтобы умереть.
Откупорив пузырек, она выпила до дна все, что там было, и немедля заткнула пробку. Было там немного, но после Модификации Рецепта даже пары этой жидкости могли верно уложить взрослого пони, а то и грифона. Не сразу, конечно, не сразу. У нее впереди есть около двадцати минут.
Со вздохом подруга Вейк улеглась на жесткую узкую кровать поверх одеяла и прикрыла глаза. Двадцать минут. Можно попробовать задремать...
— Подруга Вейк?
Распахнув глаза, она покосилась на дверь. Голос приглушенный, но уверенный — уверенный в том, что она здесь. Это явно не кто-то из храма.
— Подруга Вейк, простите, могу я войти?
Вопрос даже не прозвучал вопросом. Было очевидно, что незваный гость все равно войдет и только из природной вежливости дает хозяйке комнаты возможность сохранить лицо.
Вейк, поразмыслив, решила, что противоядия от ее состава за оставшиеся минуты все равно никто не найдет, и сказала:
— Войди, друг мой.
Дверь отворилась. Подруга Вейк зажмурилась, отказываясь верить тому, что видит. Когда же она вновь разлепила веки, гость сидел возле ее кровати и внимательно разглядывал ее глазами цвета сапфиров. Теми же глазами, что и тридцать лет назад.
— Доброй ночи, подруга Вейк, — произнес гость. — Рад вас видеть.
— Ты мертв, — заявила она. Самообладание возвращалось к ней очень быстро.
— Вы заблуждаетесь.
— Тридцать лет как мертв. Мой состав не должен вызывать галлюцинаций... Что я напутала?
— Вы ничего не напутали, — успокоил ее гость, глядя ей прямо в глаза — с тем же терпением и пониманием, которые она вспоминала все эти годы. — Состав, который вы создали неделю назад, великолепен.
— Не создала. Усовершенствовала. Искра... против создания орудий смерти.
— Если вам так угодно, — покорно согласился жеребец. — Состав, созданный вами тридцать лет, месяц и восемь дней назад, тоже был великолепен. Это была милосердная смерть.
Подруга Вейк молчала. В этот раз ей было нечем возразить — тот яд она разработала сама, с нуля, от начала и до конца.
— Это было ваше последнее отравление, — мягко напомнил гость. Будто она сама не помнит. — Уверен, вы прекрасно запомнили цель.
— Я прекрасно запомнила даже минуту, когда отравила его, — резко сказала подруга Вейк. — Я запомнила рецепт. Я помню все, дискорд их забери, рецепты. За всю свою жизнь. Но уж этот...
Этот она при всем желании не могла забыть. Как не могла забыть эти сапфировые глаза, их понимающий взгляд. Даже этот балахон, ничуть на самом деле не похожий на одеяние друга Искры, она помнила. И зеленый камень, удерживающий стянутую в хвост гриву.
— Я выполнила заказ, — зло выпалила Вейк. — Мне заплатили. Я пожертвовала все Церкви Искры и обратилась в веру. Я отравила его!
— Верно. Пони, заказ на которого вы получили, был отравлен.
— В таком случае для мертвеца ты хорошо сохранился. Да и для живого ничего.
Гость улыбнулся и кивнул, словно оценил шутку. Подруга Вейк почувствовала, что губы ее против воли тоже растягиваются в улыбке.
— Или, может, это всегда так перед смертью? — спросила она. Все вдруг стало так легко и просто. — Загробная жизнь все же есть?
— Я не могу ответить на ваш вопрос, подруга Вейк, — жеребец улыбнулся еще шире. Она хихикнула.
— О да... Не только хорошо сохранился, но и ни капли не изменился. Мы же разговаривали не больше десяти минут, а я все отлично помню... ,— Вейк рассеянно покусывала губы, в памяти восстанавливались все новые и новые детали. — десятки, если не сотни заказов, тысячи составов, ох, дискорд бы побрал этот принцип неразглашения... А помню я все равно тебя. Это же был ты, не спорь!
— Как вам будет угодно, подруга Вейк.
А она все говорила, не в силах остановиться. Словно только сейчас, за считанные минуты до смерти, нашла того, кому можно излить душу.
— У меня же идеальная память. Друзья очень ценят меня за то, что я с первого раза запоминаю все молитвы наизусть... Мне доверяли работу в лаборатории без присмотра на второй месяц! — в голосе подруги Вейк послышалась тихая гордость. — Они доверяли мне, они знали, что я ничего не напутаю! И я никогда не напутала. Наконец-то я могла вести записи, но в том не было нужды, я помнила все. Ты не представляешь, сколько всего я создала... Друг Чеми, главный в лаборатории, считал, что Искра благословила меня печатью Доктора Химии. Мы все отдавали бесплатно. Лекарства, снадобья, зелья... Я нашла способ лечить зависимость от лазурной пыли. Представляешь?
— Это очень интересная находка, подруга Вейк, — гость уважительно склонил голову. — И очень ценное открытие.
— Ценное. Да. — Вейк помолчала. — Чеми из-за него убили.
— Мне жаль.
— Мне тоже жаль. Он был хорошим ученым и хорошим другом, если уж на то пошло... Очень хорошим, — взгляд подруги Вейк затуманился. — Я помню все. Как по-твоему, это благословение или проклятье?
— Каждый решает сам, подруга Вейк.
— Вот-вот.
Они замолчали. В комнате Вейк никогда не было часов, но сейчас она отчетливо слышала тиканье. Тиканье, мерно отсчитывающее оставшиеся у нее короткие минуты жизни.
— Ты мог бы прийти ко мне раньше? — прервала молчание Вейк.
— Да.
— Но не пришел бы, покуда я была жива?
— Именно так. — Гость почему-то грустно улыбнулся.
— Это потому, что ты мертв?
— Я жив, подруга Вейк.
— А тот, кого я отравила?
— Мертв, — чуть помедлив, отозвался жеребец. Вейк удовлетвлренно хмыкнула. Не совсем ложь, этот парень еще ни разу не соврал, но и не совсем правда.
— И что же, ты — это он?
Жеребец промолчал. Вейк думала, что он не ответит вовсе, но гость вдруг сказал:
— Жеребец, которого ты отравила, был Сотым. Перед тобой — Сто Первый. Я не могу ответить на твой вопрос.
— И чего ты хочешь?
В улыбке жеребца появилось еще больше грусти. А в глазах — еще больше понимания.
— Мне нужна ваша память, подруга Вейк. Вся, без остатка.
— Вот как.
Они снова замолчали. Невидимые часы продолжали ход.
— И вот, за считанные минуты до того, как я перейду... — Вейк помедлила, — куда-то — ты заберешь мои воспоминания и уйдешь?
— Все именно так, подруга Вейк.
— А если я позову друзей, а?
Жеребец успокаивающе кивнул:
— Вы правильно все поняли. Вы сами рассчитывали время и знаете, что в ближайший час никто не сможет вас услышать. Никто не придет. Иначе не пришел бы я.
— Чудо, да и только, — пробормотала Вейк. Все силы разом покинули ее, и она обмякла на кровати — сильно немолодая уже кобыла, посвятившая половину своей судьбы смерти, а вторую половину жизни. Ничего нового, ничего удивительного... — Значит, просто заберешь?
— Только если вы позволите, подруга Вейк.
— Да что уж теперь-то... — прошептала она. — Сколько у меня времени?
— Восемь минут.
— Тогда я готова.
— Спасибо, подруга Вейк, — тихо сказал гость. И взглянул ей в глаза.
Вейк уставилась в потолок. В голове что-то очень приятно кружилось, и кружилось, но она никак не могла за это ухватиться.
— Полагаю, вы понимаете, насколько помогли мне, — сказал жеребец, стоявший возле ее кровати. — Я искренне вам благодарен. Ваша память бесценна. Поверьте, мы не держим на вас зла за ту смерть.
Он развернулся, прошел к двери, помедлил и через плечо добавил:
— Я рад, что ваша жизнь сложилась хотя бы наполовину правильно. Прощайте.
Вейк не обратила внимания на захлопнувшуюся дверь. В голове у нее крутилось и крутилось что-то, какой-то обрывок воспоминания, и она изо всех сил старалась его ухватить, но в последний момент он ускользал. Это было забавно.
Через пять минут и семнадцать секунд после того, как хлопнула дверь, Вейк радостно улыбнулась и закрыла глаза.
На храмовом кладбище Церкви Искры хоронили неопознанных покойников со всего Нижнего Города. Кроме тех, которых забирали на опознание в Стражу или Департамент, но таких было очень немного. Верил покойный при жизни в Искру или нет, был он пони, грифоном или драконом — неважно. Это превратилось в традицию.
Когда-то кладбище не относилось к храму и долгие годы было, по сути, заброшенным. Кое-кто использовал его для темных дел, здраво рассуждая, что искать труп на кладбище — дело неблагодарное и никому не нужное, но по больше части о нем просто забыли. Для неопознанных тел на нескольких соседних кладбищах завели отдельные участки, на которых не было даже табличек с номерами, не говоря уже о надгробных камнях. Но с приходом Церкви Искры все переменилось: они починили ограды, восстановили многие надгробия и завели собственного могильщика. "Друзья должны помнить тех, кто покинул их", гласили их священные книги, и то же самое было выгравировано на арке над входом.
Кладбище было очень, очень, очень большим.
В будке могильщика, по совместительству сторожа, горел свет. Грей, бессменный обитатель будки, близоруко щурился, уткнувшись носом в газету. Он предпочитал ночную жизнь, отсыпаясь днем, поскольку общество пони его слегка тяготило. Иногда он думал, что было бы неплохо родиться фестралом хотя бы для того, чтоб лучше видеть в темноте.
Грей отхлебнул еще чаю и перелистнул страницу.
Послышался стук в дверь. Грей дернул ухом и обернулся.
— Друг Роббер, я вас не побеспокою?
Даже сквозь дверь сторож слышал в этом голосе скрытую печаль. А еще почему-то ему показалось, что даже если он ответит нечто вроде "побеспокоите, проваливайте!", поздний посетитель все равно войдет. Может, и рассыплется в вежливых извинениях, но войдет.
— Иду, уже иду, — буркнул Грей, сполз со стула и прихватил лампу. Проковыляв ко входу, он осторожно приотворил дверь, не снимая цепочку.
— Доброй ночи, друг Роббер, — сказал посетитель. Грей недовольно оглядел его с ног до головы. Зрение его уже не то, что лет двадцать назад... Похоже, это кто-то из друзей, вдруг среди ночи затерзавшийся угрызениями совести и решивший утихомирить ее, навестив незнакомых покойников. Среди друзей Искры прогулка по кладбищу в дурную погоду считалось за благое дело. Вот и этот, стоит, мерзнет под снегом и зыркает из-под капюшона печальными синими глазищами. Неровен час, скулить начнет, несмотря на уверенный тон.
— Я — друг Грей, сколько раз вам повторять, оболтусы, — проворчал сторож, снимая цепочку. Он-то уж надеялся, что к нему пришли по делу — денег у него оставалось всего ничего, а питаться храмовыми объедками Грей уже отвык. Распахнув дверь, он нарочито негостеприимным жестом ткнул копытом себе за спину. — Заходи, погреешься, потом пойдем. Прохладно нынче.
— Простите, друг Грей.
Гость переступил порог и скинул капюшон.
Грей, старательно не глядя на ночного гостя, вернулся к столу. Покряхтывая больше для приличия, чем от тяжести, водрузил на печку тяжелый чайник.
— Сейчас чаю соображу, — ворчливо сказал он. — Сахар сам найдешь, не младенец. А ты пока выкладывай.
— Меня интересует могила за третье декабря тысяча семьсот пятнадцатого, — сказал гость.
Грей аж поперхнулся от неожиданности. Прокашлявшись, он обернулся и уставился на гостя во все глаза.
— Это же тридцать чертовых лет прошло! — воскликнул он. — Где я тебе ее...
— Мне известно, что подруга Вейк посещает эту могилу каждый год.
Грей примолк. Задумался. Точнее, сделал вид, что задумался, искоса наблюдая. Гость спокойно стоял и ждал, не озираясь в поисках свободных стульев, не переминаясь с ноги на ногу — словом, был спокоен, как ящерица. Разве что в глазах плескалась какая-то тоска.
— Эту-то я, конечно, знаю, — медленно проговорил наконец сторож, поняв, что продолжать гость не собирается. — Номер Ка-триста восемьдесят девять. Если надо, отведу. Хотя, припоминаю, Вейк просила никому не говорить...
— Мы с подругой Вейк достигли достаточного взаимопонимания, чтоб она согласилась поделиться памятью о могиле, — сообщил гость.
Ухо Грея опять нервно дернулось. Что-то ему в этом ответе не понравилось, причем не понравилось настолько, что еще чуть — и грива дыбом встанет. Хотя какой вообще может быть вред от того, что еще один друг придет торжественно посозерцать еще одну могилу?
И вообще, не его это дело. Его дело — проводить. Или прикопать, но сейчас не тот случай.
— Ладно, — фыркнул наконец сторож. — Без чая ты, я так понял, обойдешься. Потопали.
Гость благодарно кивнул и вышел в ночь. Грей, шепотом проклиная молодых идиотов, нацепил лампу на копыто и поковылял следом.
— Да ты, вижу, и без меня бы не заблудился, — недовольно сказал он, нагнав друга. Тот шел не торопясь, осматривался вокруг, вглядывался в таблички с датами, словно даже в такой темени мог бы их прочитать. — И на кой тогда было меня дергать, если сам все знаешь?
— Простите, друг Грей. Я не хотел, чтоб вы сочли меня осквернителем могил.
— "Простите, друг Грей", — передразнил сторож. — Вот заладил. Самого-то как зовут?
— Я не могу сказать, друг Грей.
Сторож презрительно хмыкнул. Ох уж эти молодые, вечно то обет какой дадут, то испытаниям себя подвергают... Веры в них — через край, того и гляди выплеснется, а мозгов ни на грош.
— Не можешь, значит, — повторил он и кивнул. — Ну, дело-то твое. И как ты, такой молодой, с Вейк-то болтал? Что, ее на старости лет потянуло куда-то, кроме этой их лаборатории?
— Я давно помню подругу Вейк и питаю к ней глубокое уважение.
Вот и все. И ни слова больше. Экие мы необщительные...
— Ну, вот и пришли, — Грей, утопая в снегу, прошел к неприметной табличке и поднес к ней лампу. — Ка три восемь девять. Вон дата. Единственный покойничек был в тот день, а вот неделей позже, например...
Друг его не слушал. Он смотрел на могилу. Смотрел во все глаза. Даже не двигался. И как будто не дышал.
Ухо Грея опять встало торчком. "Ох, что-то здесь не так, — думал он. — Что, очередная семейная драма? А может, этот молодой — сынок Вейк, а здесь валяется папаша? Мало ли каких историй я тут не перевидал... Но, Святая Искра, что ж он так глазеет!".
Осознав, что впервые за долгие годы допустил даже в мыслях оборот "Святая Искра", друг Грей испугался. Чтоб снять испуг, тихо, но отчетливо выругался. Жеребец не обратил на это никакого внимания.
— Эм... Парень, — позвал Грей, — может, я пойду тогда, а? Надеюсь, обратно-то ты сам дорогу найдешь?
— Не волнуйтесь, друг Грей, — ответил молодой, не оборачиваясь, — Мне нужен от него всего один день.
Последнюю фразу сторож решил не уточнять. Пробурчав что-то вроде "ну вот и ладушки, доброй ночи", он подцепил фонарь и развернулся к тропинке. В будке его ждет горячий чайник, теплая печка, вчерашняя газета, в общем, все что нужно, чтобы скоротать ночь, а этот пусть себе мерзнет...
— Друг Грей?
— Да что тебе?! — рявкнул сторож, нервы которого уже были готовы сдать.
— Вы не хотели бы поделиться со мной историей вашей жизни?
— Что ты вообще несешь...
Сквозь холодок страха, окутавший сознание Грея, пробилось удивление. Искреннее удивление. Он развернулся обратно и обнаружил, что молодой смотрит на него тем же чуть виноватым взглядом. И чего, спрашивается, бояться...
— Ну ты даешь, парень, — озадаченно пробормотал Грей. — Такой вопрос старику редко кто хочет задать. Особенно старику, которому осталось лет пять...
— Три часа пятнадцать минут, я полагаю.
— Чего?
— Простите, друг Грей, задумался. Я вижу, что вы искренне стремились к знанию, и не ваша вина, что неудачи ожесточили ваше сердце. Вы согласны поделиться своей памятью?
Грей, совсем сбитый с толку, молчал. Чудной этот парень, совсем уж чудной... Хотя как только могилы родственников на пони не влияют. Если тут и правда родственник. А ведь действительно, похож был тот покойник на этого парня, припомнил Грей, похож... Неужто и впрямь не такой уж примерной подругой была Вейр?
— Ладно, парень, — уже куда дружелюбнее сказал сторож, поднимая фонарь. — Я не против. Пошли в будку, здесь-то языком чесать не больно тепло...
— Благодарю вас, друг Грей, — с видимым облегчением сказал молодой. — Искреннее согласие в таких случаях необходимо.
Он снова повернулся, наклонил голову к могиле и что-то прошептал.
В голову Грея вдруг ударила волна холода. Он покачнулся, и если бы не молодой друг, вовремя подхвативший его под ногу, наверняка упал бы.
— Охо, — сказал друг Грей, рассеянно оглядываясь вокруг. — Что это... у меня...
Ему вдруг стало очень трудно сосредоточиться. Он попытался еще раз вглядеться в лицо молодого, но зрение как будто упало еще сильнее, и все, что он разглядел — это все тот же печальный взгляд синих глаз.
— Без прямого контакта с телом я был вынужден прибегнуть к радиальному методу, друг Грей, — сказал друг. — Простите, но это было необходимо. Этот день — единственный, который я не мог бы вспомнить без доступа к этой памяти. А сейчас идите и поспите, до пожара еще три часа.
— Ккого пжара, — вяло удивился Грей. Молодой вежливо потянул его за собой. С каждым шагом мысли Грея разбегались все сильнее, ноги вслед за ними заплетались и норовили споткнуться друг о друга.
— Вот и ваше жилище, друг Грей, — молодой осторожно пропустил сторожа в дверь, снял с его ноги лампу и помог взобраться на кровать. Грей не протестовал. Он, впрочем, с трудом вспоминал смысл слова "протестовать". — К сожалению, вы забыли затушить печь или хотя бы прикрыть ее перед тем, как уснули. Мне жаль.
— Забыл, — согласился Грей, глядя в потолок.
Молодой прошел к выходу и уже с порога, через дверь, добавил:
— Для меня было очень важно вспомнить тот день, но ваша история тоже крайне важна. Ваши знания об этом месте бесценны. Не переживайте за тех, кому вы помогали прятать здесь тела, они быстро найдут новое место и нового могильщика. Надеюсь, вы простите меня.
Дверь захлопнулась. Друг Грей Роббер лежал и глядел в потолок, ощущая в черепе непривычную, но приятную пустоту.
Он закрыл глаза и попытался уснуть.
"Библиотека" — радикальная группировка эквестрийских, или "диких", единорогов (см. "Дикие"). Первые достоверные свидетельства их существования были обнаружены в восемьсот тринадцатом году п.И. (см. "Летоисчисление от Исхода"), но, предположительно, история "Библиотеки" ведет отсчет приблизительно с середины IV века (см. "Разброд"). За неимением явных доказательств, однако, дата их основания остается неясной.
Структура группировки на данный момент доподлинно неизвестна. Единороги "Библиотеки" крайне редко сдаются в плен, в безнадежных случаях используя магия для совершения самоубийства (см. "Последний довод") или, реже, лишения себя разума. По большей части Внутренняя стража имеет лишь косвенные свидетельства, на основе которых можно строить лишь очень ненадежные предположения.
Единственное, что известно доподлинно — высокопоставленным лицом в "Библиотеке" считается обладатель титула "Летописец" или "Библиотекарь". Неясно, наследуется титул или передается выбранному кандидату после смерти предыдущего обладателя. Титул, вероятно, отсылает к известной легенде (см. "Легенда о Летописце"). По достоверным сведениям, носитель титула всегда является крайне одаренным магом с высокой способностью к восприятию и поглощению следовой магии вне Анмара (см. "Дефицит"). Известно, что для полного вступления в должность кандидат обязан лично переписать т.н. "Летопись" предыдущего обладателя титула, хотя де-факто он обладает всеми правами лидера еще до этого.
"Легенда о Летописце" [Миф, частич. подтверж.] — малопопулярная история из эквестрийского фольклора, описывающая полулегендарную сущность, якобы способную мгновенно являться в любую точку Эквестрии (см. "Аппарация") и лишать пони разума. Возраст некоторых из этих легенд насчитывает не меньше пятнадцати веков.
В большинстве легенд сущность описывается расплывчато. Совпадают некоторые элементы, так, в каждой легенде упомянуты "белоснежная грива" и "пронзительный взгляд сапфировых глаз", однако раса и пол сущности разнятся от описания к описанию. В занятной версии легенды, обнаруженной в поселении на границе с Гриффином, сущность описывается как грифон, покрытый белыми перьями.
По самой популярной версии, сущность "похищает" разум жертвы, чтобы сохранить его для истории. Вероятно, именно к этой легенде отсылает высший титул в группировке "Библиотека". Примечательно, что многие легенды наделяют сущность "привычкой" посещать умирающих или тех, кто вскорости погибнет от естественных или неестественных причин.
В эту ночь истлевшие кости, тридцать лет терзаемые духом неприбранной памяти, наконец упокоились. И стали тем, чем должны были стать давно — просто истлевшими костями.
Библиотека пополнилась еще одной смертью и еще одной жизнью. Ведь каждый номер должен быть записан от начала и до конца, без купюр и пробелов.
Сто первый заглянул в свою память и одобрительно кивнул. И вместе с ним кивнули все остальные номера от первого до сотого.
Где-то в глубине его, возможно, слабо кивнуло нечто, чего уже не было. Нечто, что следовало забыть. И вместе с ним кивнула еще сотня таких же теней, которые нес в себе каждый номер, где-то в самом дальнем уголке памяти.
Память этих теней тоже была бесценна, как любая память любого существа Эквуса. Летописец искренне сожалел о том, что ее следовало забыть. Но Летопись была более чем бесценна, и ее нельзя было прерывать.
Последние фрагменты памяти Летописца со щелчком встали на место. Еще одно эхо памяти, уже многие годы не принадлежавшей сто первому номеру, умолкло. Сапфировые глаза на миг подернулись дымкой чужой скорби.
Копыта сто первого номера, чье тело наконец забыло свое имя, бесшумно ступали по снегу.
Летописец продолжал вспоминать.
По заснеженной мостовой проспекта Альвен тянется цепочка следов. Снег, густыми хлопьями валящий с темного предрассветного неба, понемногу засыпает ее. Если кто-то из жителей Нижнего Города окажется достаточно любознателен, чтоб пройти по ней, он обнаружит, что следы привели его в переулок, заканчивающийся глухой стеной без дверей или окон.
Если же этот житель пройдет по цепочке в обратную сторону и немного поторопится, она приведет его к порогу храма Святой Искры, на дверях которого он, присмотревшись, сможет обнаружить нацарапанное деревце — такое, каким рисуют его дети.
Но до того, как первый достаточно любознательный житель Нижнего Города выйдет на Проспект Альвен, следы уже погребет под снегом.
И летопись продолжится.