Осколки Эквестрии
30. Abyss
Переход в этом теле — или, может, в этом новом для Твайлайт мире, пусть родном, но за семнадцать столетий успевшим стать незнакомым и почти что чужим, — был совсем иным, нежели раньше. Пока она, метаясь туда-сюда по городу, тушила очаги возгораний, ловя на себе испуганные взгляды еще не покинувших этот район, краем уха слыша их вскрики при ее появлениях из ниоткуда, у нее не было ни времени, ни желания обращать внимание на такую мелочь, но теперь она заметила. И вновь поразилась тому, насколько все изменилось за время ее вынужденного отпуска.
Тогда, в ее прежней жизни, все было просто и естественно: в мгновение ока Твайлайт активировала заклинание, а в следующее, даже не успев заметить сияния собственной высвободившейся энергии, материализовалась в нужной ей точке пространства. Путешествие, если можно было его таковым назвать, занимало менее чем сотые доли секунды и отнимало лишь ничтожную часть ее сил. Единственным досадным неудобством было на краткий миг ударявшее в голову и ослабляющее ноги чувство дезориентации, которое она так и не смогла побороть, лишь привыкнуть к нему. В отличие от изначально магических существ пони не приспособлены к мгновенному перемещению из одного места в другое: организм мгновенно и не особенно положительно реагирует на резкий перепад давления, высоты, множества незаметных на первый взгляд факторов, даже влажности — а уж мозг, в который вдруг без какой бы то ни было подготовки вдруг резко поступает груда новой информации, точно не преминет выказать свое недовольство резкой сменой обстановки. Пусть даже единороги с рождения крепче других связаны с пронизывающими весь мир неисчислимыми в десятой степени нитями волшебной паутины, складывающимися в единый магический фон, в основе своей они по-прежнему остаются созданиями материальными, из плоти и крови. И, в отличие от тех же перевертышей, именно плоть их и кровь стоят на первом месте, а отнюдь не тонкая составляющая, называемая "душой".
Так или иначе, мгновение растерянности — крохотная плата за удобство моментального переноса на ограниченное лишь собственными силами, знанием, воображением и способностью концентрироваться расстояние. Во всяком случае, Твайлайт обладала всеми этими качествами в достаточной мере, чтоб не попадать в неловкие ситуации вроде перехода на полметра ниже уровня земли или в стену дома.
Теперь все выглядело иначе. Из-за все еще нестабильного ли фона, мешающего точно навестись на цель, вследствие ли невозможности полноценно по меркам Твайлайт пользоваться даже простейшими заклинаниями, но времени на рассмотрение кружащей вокруг метели всех цветов радуги у нее было полно. Это было лишь субъективное восприятие: на самом деле не прошло и одной десятой секунды, но в сравнении с привычным почти мгновенным переходом нынешняя версия выглядела до нелепого медлительной.
А еще она успела буквально почувствовать, как "ее" тело клетка за клеткой, атом за атомом, вплоть до частиц настолько крохотных, что они даже не имели массы, благодаря чему и были способны моментально переноситься на громадные расстояния, под действием заклятья рассыпается, разбирается — для того, чтоб почти сразу собраться вновь, но уже в точке назначения. И это не могло не заставить предположить, что если переход всегда действовал именно таким образом, то, возможно, оригинальная Твайлайт отнюдь не переживала каждый акт рассеивания на мельчайшие искры — кто вообще способен такое пережить? — и в пункте назначения, собранная по микроскопическим кусочкам, оживала уже новая Твайлайт.
Возможно, и заключенные в печати на самом деле умирали, и каждая печать хранила только конструкт личности — который, впоследствии воплотившись, был без всяких на то оснований уверен, что и является оригиналом?
Впрочем, в случае очередной атаки подобных сомнений и опасений наставница Твайлайт, имя которой она когда-то заставила себя забыть, та, что когда-то стала ей второй матерью, всегда ласково приобнимала ее крылом, прижимая голову молодой напуганной единорожки к груди, и говорила:
"Твайлайт, магия сама по себе не способна причинять зло. По определенному закону природы магия — это в некотором роде средоточие Добра в нашем мире. И незыблемые заклинания, существовавшие с начала времен, не могут нести боль, смерть или страх, кто бы ни применял их. Ты замечала, что магические существа никогда словно не пытались сражаться всерьез — будто бы играли, боясь перейти грань, после которой игра превратится в настоящую жестокую войну? Такова их природа. Потому мы не ограничиваем исследования магии, потому не запрещаем открыто ею пользоваться. Магия, моя маленькая ученица, несет лишь благо — а ты, милая пони, буквально воплощение этой магии. Так что не переживай, Твай. И не сомневайся".
Многое из произошедшего в последние годы ее прежней жизни годы не укладывалось в эти слова наставницы. Многое шло полностью вразрез им. Но Твайлайт чувствовала, что Селе... что наставница не только искренне верила в свои слова — она говорила с такой уверенностью, будто знала, что озвучивает фундаментальную истину. Истину, подробности которой она почему-то так и не поведала своей ближайшей и любимой ученице, даже почти что дочери, пусть не по крови.
И если та, кого Твай считала когда-то всеведущей, знала не все, то, возможно, кое-что может знать тот, кого Твайлайт наконец-то нашла. Тот, кого было так трудно не бояться, кого следовало, так или иначе, запечатать навеки — или хотя бы до тех пор, пока она не найдет способа вытащить ЭТО из осколка; пусть создать печать из пустоты невозможно, но запечатать того, в ком сейчас хранится эта пустота, должно получиться, если то, что когда-то выгрызло душу из Санберста, не сожрало целиком душу и нового носителя. Тот, воспоминание о ком за миг до переноса, стоило ей вновь почуять его, буквально вгрызлось в ее память. Впилось до почти физической боли. Словно это воспоминание было настолько важным, что не позволяло носителю себя игнорировать.
Память Девяносто Пятого. Еще до того, как он стал Девяносто Пятым, и до того, как стал тем, чем стал впоследствии. Пусть даже в том не было его вины.
— Мальстром Саншайн, готов ли ты стать тем, кто понесет бремя памяти этого мира?
Белый с ног до головы пони, так хорошо знакомый Твайлайт и вместе с тем совершенно иной. Глядя на него чужими глазами в чужой памяти, она видела в неловких и медлительных движениях Девяносто Четвертого так не похожую на Крона усталость. Несмотря на то, что выглядел он таким же молодым, как в тот день, когда Твай с Кроном виделись в последний раз, из Летописца не выплескивалась кипящая магическая сила — лишь слабо мерцало тусклое, будто бы затхлое свечение, трясущееся, словно пламя свечи, готовой вот-вот угаснуть.
— Да, Летописец!
Ритуальная комната качнулась — пони кивнул; тот пони, которого назвали Мальстромом, глазами которого смотрела сейчас Твайлайт, ушами которого слышала, памятью которого помнила. Видела ярко и отчетливо идеально белые гладкие стены, исходящий словно бы из воздуха свет, идеально круглую, не иначе обработанную магией, пластину чистого хрусталя на треножнике посреди комнаты. Слышала собственное ровное, размеренное дыхание, шорох так похожей на лабораторный халат мантии, колыхавшейся, словно от сквозняка — хоть в комнате не было не то что окон, но даже дверей.
И помнила ощущение спокойного триумфа, принадлежавшее Мальстрому Саншайну. Чувство пони, изначально уверенного, что он победит, и ни на миг не удивленного, но по-прежнему испытывающему удовлетворение от самого факта победы. Он прошел отбор из шестерых кандидатов в преемники Девяносто Четвертого Летописца — и осознание того, что он станет Девяносто Пятым, переполняло его тихим, но хорошо ощутимым счастьем. Или чем-то наиболее близким к счастью.
Он понимал, что теперь может исполнить свой долг в полной мере. Вернее, исполнить то, что он считал своим долгом.
— Я принесу Библиотеке огромную пользу. Будьте уверены.
— Не переусердствуй, — голос звучал так, будто Летописец был совершенно изможден. Он и вправду умирал, и чудом было то, что в таком состоянии он все еще способен к магии. — Ты помнишь наши правила. Итак, отрешись от всех эмоций, как тебя учили, и мы начнем.
Губы Мальстрома Саншайна едва тронула слабая улыбка. Не будь Девяносто Четвертый до такой степени обессилен, план мог бы сорваться — улови Летописец хотя бы слабую тень эмоций, и ритуал был бы отложен, а то и вовсе отменен; место Мальстрома занял бы любой из пятерых оставшихся, и в лучшем случае пришлось бы терпеливо ждать следующего шанса... в постоянном страхе не дождаться. Пони смертны. Иногда они еще и внезапно смертны.
Но именно благодаря тому, что пони бывают смертны внезапно, Мальстром мог сейчас осуществить то, к чему так долго и тщательно готовился. Девяносто Четвертый и без того стоял одной ногой в могиле, и Мальстром не собирался его туда сталкивать. Он давно уже не был наивным послушником Библиотеки, не валился на колени носом в пол, дрожа от смеси восторга и почти религиозного страха, стоило Девяносто Четвертому пройти мимо... Однако уважение и восхищение, что он всегда испытывал по отношению к Летописцу и делу Библиотеки, никогда не позволило бы ему даже ради исполнения долга даже и подумать о том, чтобы причинить своему господину и повелителю вред.
То, что он сделал, не было вредом. Девяносто Четвертый давно страдал от боли и с трудом использовал магию, и дать ему хоть каплю облегчения было делом благим. И как удачно, что вместе с тем это позволит пронести с собой во время ритуала самое запретное, то, чего не должен был сохранить ни один из Летописцев.
Мальстром считал, что пони, который не испытывает никаких эмоций, не может любить Эквестрию. Следовательно, не видит смысла и спасать ее. А именно это Мальстром и намеревался сделать.
Спасти Эквестрию.
Заслышав мысли будущего Девяносто Пятого, мысли за считанные секунды до того, как тогдашний Летописец начал перенос осколка — ее собственного осколка, — Твайлайт в очередной раз осознала то, что ей приходилось осознавать слишком часто. Любому пони, обладающему достаточными силами и интеллектом, легко убедить себя в том, что он делает все во благо Эквестрии. Высшей целью очень легко оправдать самые низкие средства, и каждый неверный шаг в таком случае становится лишь очередной жертвой во имя лучшего будущего. Если бы она могла, то вернулась бы в прошлое и заорала Мальстрому Саншайну прямо в ухо, что он должен сделать все так, как его просили. Отринуть все эмоции и не думать о проклятой Великой Цели.
Однако она не могла. Единственная пони, способная изменить историю, наверняка давно мертва — к тому же созданный таким изменением истории мир был бы ложью, пусть и созданной во благо... нет, не "пусть", а "тем более" созданной во благо, ведь это делало ее еще хуже. И когда заклятье перемещения засияло вокруг всеми цветами радуги и их бесчисленными оттенками, Твай могла только наблюдать за тем, что произошло двести лет назад, не в силах вмешаться.
"Лишенный эмоций не может помочь другим пони, — на этой мысли Мальстром слегка улыбнулся. Незаметно, как и в прошлый раз. — Я хочу помочь Эквестрии. Нет, я должен. Я смогу. Я уверен".
— Я готов, Летописец, — произнес он, не переставая едва заметно ухмыляться. — Начнем.
И воспоминание о Мальстроме Саншайне, ставшем когда-то Девяносто Пятым из Библиотеки, и размышления о природе работы заклятья перехода пронеслись в голове Твайлайт в один миг, еще до того, как перемещение наконец завершилось, и она исчезла в разноцветном сиянии.
Чтоб почти в то же мгновение в точно такой же цветистой вспышке, не обращая внимания на легкое головокружение и мгновенно выводя "на кончик рога" заклинание Печати, появиться...
Посреди неярко освещенного какой-то светящейся лентой под потолком явно больничного коридора. В котором, кроме нее самой, не было ни души.
Похоже, все-таки местный магический фон не был достаточно стабильным, чтоб заклятье перехода отправило ее ровно в нужное место, когда точность стала действительно важна...
Времени удивляться у нее не было. Твай чувствовала, что теперь он еще ближе, хоть в такой близости не могла уловить направление. Тот, кому принадлежало воспоминание, только что вихрем пронесшееся в ее голове. И вместе с тем тот, кто многие века назад запечатал ее. И одновременно... некто... или нечто третье.
В этом коридоре был десяток дверей, по пять по каждую сторону. Либо кабинеты, либо палаты. И еще две — с двух концов этого коридора. Что ж, сначала проверить все палаты, а затем уже решать, в какую сторону лучше пойти. Решительно толкнув первую же дверь, Твайлайт сунула голову в комнатку за ней, готовясь в любой миг запустить заклятие.
Скорее, все же палата. Полутемная, почти не обставленная, только столик и кровать. На кровати же то ли спал, то ли лежал без сознания единорог, которого, судя по искривленному лицу, мучали кошмары: губы и нос то и дело страдальчески кривились, веки дрожали, брови то хмурились, то взлетали на лоб. Разглядеть, какого он цвета, у Твай не получилось — видимо, слишком тусклый, чтоб его можно было различить в таком сумраке.
В любом случае, кем бы он ни был, к объекту поисков он не имел никакого отношения. Твайлайт вышла, аккуратно прикрыла за собой дверь и устремилась к следующей.
Отсутствие какого-либо выражения на лице Мальстрома было для Флейма настолько привычно, что он давно приучился различать в этом отсутствии мельчайшие, незаметные остальным крупицы настоящих чувств, как бы малы они ни были.
И тем более пугающим был откровенный страх на лице босса сейчас.
Мальстром замер, даже не пытаясь броситься к выходу. Он смотрел на Карнейджа, не отводя взгляда и беззвучно шевеля губами. Будто бормоча молитву, хотя в истовой вере Флейм ранее никак не мог его упрекнуть.
Как мог видеть Флейм, никто либо не мог, либо не собирался ничего предпринимать. Аркан, будто забыв о своей способности к аппарации, вперил взгляд красных точек в Фила, как будто неспособный поверить в предательство того, кого сам фактически предал. Рейн едва-едва поднимался на ноги, осоловело мотая головой, и то и дело оскальзываясь и падая. Брайт... Хотя от Брайта, даже если он придет в себя, помощи ждать точно не стоит.
Карнейдж тем временем выгнул спину, потянулся каждой ногой по очереди со вздохом искреннего наслаждения. Будто только что проснулся от долгого-долгого сна и разминал затекшие конечности. Учитывая, что тело его находилось в движении даже тогда, когда разум забивался куда-то вглубь, выглядело это нелепо... но вместе с тем донельзя естественно.
— Здорово, правда? — Фил хихикнул, постепенно пятясь к двери. — Карнейдж, конечно, очень качественно вырезал мне все ненужное, но давайте поглядим, как профессионально он будет резать после своего освобождения.
Сперва Флейм его не понял. Попытался вспомнить, что такого вырезал Карнейдж из малолетнего Филлиса Мордрейна — как просила назвать его Флора, и Мальстром, что удивительно, выполнил ее просьбу — в те короткие пять лет, когда он жил у них.
А потом до него дошло.
— Он ничего из тебя не вырезал, — проговорил он, облизывая пересохшие губы. Не то чтобы он любил разговоры, но сейчас придется. — И ты мог просто спросить.
— Что-что ты сказал? — Фил дернул ухом. Половина ухмылки с его лица не сползла, и движения не стали менее ровными. Очевидно, он не поверит ни единому слову, даже если Флейм расскажет все как было. И даже если удастся его убедить, что с того?
Карнейдж тем временем крутнул головой налево, направо, еще раз с хрустом потянулся и опять с хищной улыбкой уставился на Мальстрома залитыми кровью глазами.
— Он ничего не вырезал, — Флейм поднял голос, будто криком мог убедить Филлиса. — Тебя погрузили в сон. После вскрытия черепа.
— Святая Искра, ты говоришь так раздражающе, — сказал Фил. — Прямо как твой хозяин. Ну, ему хоть недолго осталось, и то хорошо.
— Ты не запомнил, — продолжил Флейм, не обращая внимания, торопясь, пока Карнейдж не успел сделать что-нибудь, чего нельзя было бы исправить даже магией. — Но тогда Вейк...
Тогда Вейк...
— Свали от ребенка, зомбяк херов!
Карнейдж промычал что-то невразумительное, мотнул головой, с хрустом вправляя позвонки после удара, и уставился на Вейк. Уже не пустым взглядом, нет, в глазах его светилась злость.
— Какого ХЕРА ТЫ!..
— Молчать.
Мальстром сказал это спокойно, даже не как приказ, но Карнейдж мгновенно заткнулся и встал, как вкопанный, сверля Вейк ненавидящим взглядом.
— Вейк, — тоже обернувшись к ней, произнес Мальстром, — почему?
— Потому что это ни хрена не нормально, Абисс! — бросила она, даже не обращая внимания на Карнейджа.
— Ненормально?.. — Мальстром, кажется, даже заинтересовался.
Флейм тогда подумал, что хоть кому-то хватило смелости воспротивиться идеям босса. Успел даже восхититься Вейк.
И, конечно, ошибся.
— У тебя есть шанс проверить, как тот осколок сольется с буквально новорожденным единорогом без собственной памяти, — обвиняющим тоном заявила Вейк, — а ты тратишь время на дебильные эксперименты! Мы все и так давно поняли, как работает Nucleus Anima и к чему приводит его удаление, придурок!
— Тот осколок?
В глазах босса загорелась невидимая для кого-либо, кроме Флейма, искорка. И Флейм понял, что только родившегося Филлиса в любом случае не ждет собственная спокойная жизнь.
Тогда Флейм не знал, кому принадлежал этот осколок. Узнав же, чей он, какие силы должен нести в себе и что именно Мальстром с ним сделал, решил, что это была отвратительная идея. Так и оказалось.
Почти все время с того дня, как во Флейма воткнули его осколок, он считал, что ненавидел бы Мальстрома, если бы не искусственно внушенная верность тому, кого он когда-то считал другом.
Да, он считал, что так и есть.
— Она переубедила Мальстрома, — глядя одновременно на Фила и на Карнейджа, надеясь вовремя выдернуть босса из-под удара, торопливо говорил Флейм. — Тебе ничего не удалили. В тебя встроили осколок! Ты замечал в себе странное? Что знаешь нечто, чего не должен знать?
Тогда-то Фил наконец вздрогнул. И Флейм понял, что прав. И еще раз испытал отвращение к тому, что они тогда сделали с Филлисом. И он сам тоже, ведь можно было воспротивиться — уж к Флейму Мальстром наверняка бы прислушался. Пусть к Вейк он испытывал нечто вроде привязанности, но Флейму доверял куда больше.
— Ты же не думал, будто знание приходит к тебе само? — Флейм уже почти кричал, видя, что Карнейдж с той же страшной улыбкой приближается к Мальстрому. — Не думал, что твоя работа такая простая из-за твоих личных качеств?! Карнейдж ничего не вырезал! Он только дал тебе новое!
Бывший дознаватль Департамента выглядел так, словно сейчас свалится с ног. Растерянный, ошарашенный, он во все глаза глядел на Флейма, и Флейм не мог даже понять, что видит в его взгляде — осознание своей ошибки, боль от неверно прожитой жизни, страх поверить в ложь тех, кого он всегда ненавидел.
Примерно секунду. Не больше.
— И ты думаешь, что прямо сейчас это имеет значение, даже будь это правдой? — с издевкой спросил он. Ухмыляясь так, будто ему ничего не говорили, будто все это было неважно. Уже готовясь задом выскочить в распахнутую дверь вслед за Арисом, покинувшим комнату минутой ранее.
Наверное, если бы Фила удалось переубедить, то после Флейм даже признался ему: в том осколке хранились не только его изначальные силы с полустершимся отпечатком личности, но и то, что вложил туда Мальстром... Абисс.
Но, как бы то ни было, в эту секунду испуг стерся с лица Мальстрома. Стерлись вообще какие бы то ни было эмоции. Кроме широкого, пугающего оскала.
А затем Флейм почувствовал холод. Сковывающий конечности и вымораживающий абсолютно каждую мысль, оставляя от разума идеально прозрачный кусок льда. Флейм собственным "взглядом" увидел, как его колени подгибаются, и грохнулся на пол всем телом, даже не почувствовав это. По ощущениям он должен был при ударе немедленно разбиться на множество крохотных холодных осколков, однако услышал только звук клацнувшей о кафель челюсти.
— Флейм, — сказал Мальстром. Даже сквозь подернувшееся льдом сознание Флейм различил, что его голос стал в разы, нет, в десятки раз более холодным и пустым, чем был даже в худшие дни. — Убей. Его.
После того, как я, подумав, что все может быть намного проще, попытался подергать ручку двери, а потом несколько минут наблюдал, как Керн по моей просьбе безуспешно пытается вышибить дверь плечом, надежда свалить отсюда очень плавно уступала место тихой панике.
Плавно и не то чтобы заметно — я вообще не то чтобы любил выставлять на обозрение свой страх, кроме тех случаев, когда это могло привести в чувство остальных. Но вот Дейзи, похоже, заметила, что я уже не пытаюсь найти на полках или прямо в полу ключ, а просто сижу, уткнувшись носом в один из ящиков, и раскачиваюсь из стороны в сторону. И тут же одним изящным движением стекла с кровати на пол, а затем, тоже в одно движение, подползла ко мне. Хотя слово "ползать" тут было не очень применимо — слишком уж плавно и быстро она передвигалась.
— Твист, перестань так нервничать, — проворковала она, пока я с невольной улыбкой ощущал, как ее чешуйчатое тело скользит по мне вверх, едва касаясь моей шерсти. Такое привычное ощущение, что можно было бы прочувствованно пустить слезу. — Я, конечно, тоже удивилась, когда оттуда пошел тот стремный свет, но говорю же: в случае чего я перемещу вас отсюда. Всех и сразу. Давай, крепись! Мне нравится, когла все вокруг суетятся и занимаются делом, но если вы так и не найдете ключик, тогда, клянусь Селестией, я вытащу отсюда всех! Даже Керна, хоть я и помню, как нелестно он обо мне отзывался.
— То есть ты не считаешь, что сейчас нас надо перемещать? — обнаружив, что ее улыбчивая клыкастая мордочка снова высовывается из-за моего плеча, я, ощутив прилив непонятного раздражения, отвернулся. — Кто-то там что-то там говорил про всеведение, да? Ты же в курсе, что тут будет? Успокой же нас!
Керн, даром что весь, казалось, был поглощен отдиранием еще оставшегося на месте паркета в поисках нового тайнике, чуть наклонил голову, явно навостряя уши, пусть даже дырки в черепе особо не навостришь — не отвлекаясь, впрочем, от своего занятия. Как и Эон, явно очень заинтересованный тем, как изменилась Дейзи, но вежливо не показывающий своего интереса. Коди, естественно, не отреагировал — вряд ли он к нам вообще прислушивался. Если он и вправду работал в Архиве, то, видимо, сотрудники у них там не уделяют подготовке к чрезвычайным ситуациям ни капли времени.
Насколько я успел изучить новую Дейзи и сравнить ее повадки с тем, о ком когда-то читал в очень старых книгах, читать которые мне явно было нельзя, она должна была быть польщена столь пристальным вниманием. Однако выглядела она почему-то скорее несколько... смущенной. Точнее, выглядела она максимально невинной, и именно это позволило мне предположить, что на деле она испытывает смущение.
— Если уж быть откровенной... — протянула она, всем видом демонстрируя бесхитростность и честность, — насчет всеведения я, возможно, са-а-амую капельку преувеличила. Для красного словца. Вы понимаете, как иногда хочется произвести наилучшее впечатление!
Керн, чья заинтересованность моментально сменилась унылым безразличием, отвернулся и принялся проталкивать найденный на еще одной полке складной ножик, казавшийся смехотворно маленьким по сравнению с прежними его ножами, под очередную паркетину. Впрочем, я не мог его винить.
Эон же, заметно удивленный, спросил:
— Дейзи, но хоть что-то же вы должны видеть?
— Ха, ха, — Дейзи фыркнула и прижалась щекой к моей шее. Возможно, ожидая хотя бы моральной поддержки, хотя сомневаюсь, что теперь ей нужна хоть какая-то поддержка. — "Хоть что-то" я прекрасно вижу, если хоть самую капельку сосредоточусь. Но во-первых, сосредоточиться — немыслимый для меня труд, а во-вторых, если раньше знания о происходящем приходили ко мне в чистом виде, то теперь я вижу только образы и слышу только голоса, ни капли не понимая, что за бред там происходит!
— Ты, однако, не выглядишь расстроенной, — вздохнул я и, чтоб сгладить возможную обиду, рассеянно почесал Дейзи правой ногой за ухом. Ее слова о том, как было "раньше", заставили меня еще крепче задуматься о том, кем из них двоих она теперь в большей степени является, но сейчас это было вопросом далеко не первостепенной важности.
— Не вижу ни единого повода расстраиваться! — радостно объявила Дейзи, одновременно издавая тихое мурчание и подныривая головой под мое копыто. — Я по-прежнему остаюсь величайшим, могущественнейшим, мудрейшим существом на всем Эквусе. Между прочим, почему вы все еще не падаете ниц? Дождусь я наконец причитающихся мне почестей?
Зажмурившись, я медленно вдохнул и так же медленно выдохнул. В конце концов, я иногда веду себя не менее раздражающе, и уж кто меня всегда понимал, так это Дейзи, неужто теперь, после ее... перерождения, я откажу ей в такой же малости?
Впрочем, настроение мое Дейзи, похоже, уловила. И с досадой сообщила:
— Просто чтоб вы не переживали: там, внизу, сейчас происходит нечто, выглядящее как акт благородной мести. Или дешевых бандитских разборок, судя по виду некоторых присутствующих. И не похоже, что хоть одному из пони, участвующих в этом акте, есть до нас какое-то дело.
— Да, именно потому Брайт и предупредил нас о запасном выходе, а потом запер дверь, — буркнул я, уже не сумев скрыть недовольство. Дейзи только плечами пожала — в ее исполнении это выглядело, точнее, чувствовалось скорее так, будто она плавно сдвинулась вверх всем телом, по очереди переместив каждый позвонок от верхнего до нижнего, а потом так же, только в обратном порядке, дернулась вниз.
Это движение меня доконало. Я резко встряхнулся, заставив Дейзи недоуменно зашипеть и с мимолетной мыслью о том, что хоть это шипение в ней похоже на нее прежнюю, встал, хрустнув намеренно слегка нездоровыми суставами. Под тремя взглядами — нервным Коди, настороженным Керна и спокойным Летописца... Эона — прошел к одной из полок. На которой, как я точно знал, лежит то, что мне нужно. Ведь я сам туда это положил незадолго до того, как мы с Брайтом привели сюда сперва Коди, а потом Керна. И, протянув едва заметно трясущуюся ногу, я вытащил это, сверкавшее стеклом и металлом.
Мне надо расслабиться. Просто необходимо. Иначе я сорвусь и сделаю что-нибудь крайне неправильное.
— Твист, чтоб тебя, — с глухой злобой сказал Керн и вернулся к отковыриванию паркетин. Его разочарование меня, впрочем, не интересовало. Как не интересовал и немного печальный, казавшийся обвиняющим взгляд Коди. Даже на внезапное молчание Дейзи мне было наплевать. Раньше то, что кто-то мог знать, меня не волновало. Кто-нибудь уж наверняка знал или хотя бы догадывался. Пусть между знанием и догадками лежит огромная пропасть, а талантом к самоубеждению обладает каждый пони и не-пони в этом мире, когда речь идет о близких, в глубине души все они все равно всегда знали. Так чего же мне нервничать теперь?
— Никогда бы не подумал, что оборотень может страдать наркотической зависимостью, — услышал я. Эон. В отличие от остальных, не обескураженный и не расстроенный — заинтересованный.
— Да, конечно, ты прекрасно разбираешься в том, как устроены оборотни, — я принялся откручивать колпачок с иглы инъектора. Да, мне есть что сказать в ответ, и посмотрим, как он будет задирать нос после этого. — Полное восстановление образа по сохранившейся до перехода матрице — это самая малость. Я же могу внести в образ для восстановления все необходимые мне изменения. Включая идеальное состояние мозга, в том числе рецепторов, которые отвечают за восприятие этой дряни.
Колпачок упал на пол. Я со всем тщанием примерился к той же точке на коже, в которое уже втыкал иглу Фил. Наверное, в будущем будет проще выбрить на ней шерсть. Наверное, потому некоторые посетители Норы и щеголяли плешами на самых разных участках шкуры, а я раньше и подумать не мог... Эон, даже не пытаясь вставить слово, наблюдал и слушал. Керн чертыхался сквозь клюв, отковыривая от бетона последние паркетины.
А Дейзи молчала и даже не пыталась препятствовать. И это было неприятнее всего.
— Я пытался проверить, — продолжал я, снова копаясь на полке: пожалуй, я не профессионал, и без жгута не попаду в вену так легко. — Алкоголь — от него тоже случается зависимость. Банальные стимуляторы, только кроме красной соли, что-то мне подсказывало, что с лазурной пылью они из одной обоймы. Любую дрянь, от которой может развиться физиологическая зависимость. И знаешь что?
Наконец-то я нарыл гребаный жгут. Молчание Дейзи раздражало все больше. Усевшись на пол, я обмотал оборот полоски резины вокруг правой ноги, продел один конец внутрь этого оборота, сжал его зубами и со злостью так дернул получившийся узел, что кусок резины, не выдержав, лопнул. Моя голова дернулась назад, и я чуть не отлетел на пол — если бы не все еще обвивавшаяся вокруг меня Дейзи, упершаяся хвостом в бетон. Но даже несостоявшееся падение ни разу не прибавило мне хорошего расположения духа.
— А то, — я выпрямился и, убедившись, что жгут разорвался выше узла и перевязывать не придется, снова цапнул с полки инъектор, — что одно-единственное обращение лишало меня всяких признаков физиологической зависимости от любой дряни. Психологическая, конечно, оставалась, но она-то для меня ничего не значит.
— Раз уж не значит, то мог бы ты делать это хотя бы не при всех? — судя по тону, Керн был недоволен всерьез. Но мне ли было не наплевать?
На лице Эона не дернулся ни единый мускул. Он с тем же выражением спокойного внимания меня слушал. Возможно, обычно меня бы это успокоило, но прямо сейчас — бесило донельзя. Так что я снова примерился потщательнее — как бы то ни было, а тело свое я чувствовал отлично, должен был научиться за долгие годы жизни в виде перевертыша.
— Но вот лазурь, — процедил я, пытаясь заставить копыто с инъектором не дрожать, — никак не желала меня оставлять. Я перекидывался множество раз, но даже в облике оборотня мне становилось максимально дерьмово, когда я не употреблял больше суток. Потом — больше полусуток. Теперь — больше нескольких часов. И даже если я переживал неделю-другую бесконечной боли... То, что заставляло меня вернуться к лазурной пыли, не было психологической зависимостью. Она навеки встроилась в мой организм, стала частью процесса обмена веществ, и даже пережив худшее, я не возвращался к нормальной жизни. Я прерывался лишь тогда, когда понимал, что это становится вопросом удовольствия, а не нормальной жизни. Тогда я ждал, пока моя голова не придет в норму.
Копыто наконец замерло. Игла идеально ровно уставилась на нужную точку на коже, пусть и скрытую под шерстью.
— Но вот мой организм не придет в норму уже никогда, — пробормотал я. — Как не выветрится из меня любовь превращать исполненные пафоса жесты в цирк.
— Подождите!
В голосе Эона прозвучало такое оживление, совершенно не похожее ни на ту спокойную вежливость, что я слышал от него в последние полтора-два часа, ни на болезненную радость в голосе Сто Второго перед тем, как он сменил мой осколок на осколок Фернана, что я замер. Вопреки желанию немедленно воткнуть чертову иглу и надавить на поршень. Вопреки бессмысленной злости на белобрысого за одну-единственную его фразу, причем сказанную наверняка из лучших побуждений.
Эон под моим изумленным взглядом — переглянувшись с Дейзи, я убедился, что и она удивлена не меньше моего — прошел к столу. Из незаметного раньше кармана на его мантии вдруг, едва не прорвав ткань, вылетел карандаш, из другого — крохотный блокнот: похоже, Эон больше не собирался притворяться обычным земным. Керн, приподняв взгляд, только вздохнул в своей обычной "я вас предупреждал" манере. Не смутившись и, кажется, даже не заметив нашей реакции, Эон уронил блокнот на стол и, продолжая удерживать карандаш в воздухе, начал что-то не то записывать, не то зарисовывать.
— Магия оборотней, насколько я помню, в некотором роде является изначальной, — сказал он, даже не обернувшись ко мне, будто просто рассуждая вслух. — К сожалению, сейчас я не смогу вспомнить все подробности, однако в этом уверен. Первая Королева, точнее, некое существо, впоследствии ставшее Королевой, лишь использовало уже существующую фундаментальную магию в своих целях, аккумулировав ее и лишив всех прочих существ нашего мира возможности ее использовать. Таким образом, каждый перевертыш, будь он истинно рожденным или сотворенным, как вы, Твист, или вы, Коди... — Коди на этих словах вздрогнул и застыл на месте, но и на это Эон не обратил внимания. Керн же вздохнул совсем уж тяжко, но более никак не отреагировал. — Каждый несет в себе частицу перворожденной магии обращения!
— Перворожденная магия тут только я, — с заметной обидой заявила Дейзи, вытянув шею в сторону нашего лектора. — Не ставь меня на один уровень с гнусными насекомыми!
Будто спохватившись, она тут же обернулась ко мне и со смущением улыбнулась.
— Нет, конечно, я не имела в виду тебя, Твист, — заискивающим тоном сказала она. — И Коди тоже. Вы же не насекомые, правда?
Но на Дейзи я сейчас не обращал внимания. Я восхищался Эоном. Он, диз подери, так виртуозно отвлек всех присутствующих от назревающей ругачки, особенно меня, что я мог только радоваться наличию среди нас такого разумного пони.
И как бы то ни было, я очень заинтересовался тем, что он скажет дальше.
— К сожалению, я не помню всего, но это известно всем в Библиотеке, — продолжал Эон. — Магия обращения — изначальная магия. Пусть в оборотнях новых поколений ее остается все меньше, но она есть! И что-то, способное преодолеть изначальную магию... — тут он сделал паузу, будто ожидая, что мы сами объясним ему то, что он собирается сказать. Но ожидаемо не дождался, хотя я уже понял, к чему он клонит. — Что-то, способное на такое, является либо такой же изначальной магией, либо чем-то, способным ее преодолеть! Воздействующее прямо на Nucleus Anima... И если бы мы только знали... Я должен передать эти сведения Библиотеке.
— Боги, — Керн наконец подал голос. Обернувшись к нему, я заметил, что он скривился так, будто ему только что скормили лимон вместе с кожурой. — Эон, вы могли бы не ударяться в мифологию. Нет никакой "изначальной" магии. Магия просто существовала всегда, а все ее проявления равны. Может, вы допускаете и существование "Богинь", которым поклоняются единороги?
Сарказм в голосе грифона Эона ничуть не смутил. Вряд ли его вообще могло что-то смутить.
— Я не "допускаю" их существование, Керн, — мягко сказал он. — Я знаю о нем. О нем знает любой, кому достает смелости изучать историю Эквуса. Неужели грифоны тоже забыли о прошлом?
— О, конечно, все на Эквусе изучают историю, — Керн смиренно развел крылья в стороны. — Кроме тех, кто знает, что изучение этой самой истории равняется смертному приговору, ибо чревато тем, что к изучающему ее придет некто в белой мантии и вытащит из его мозгов все необходимое. Интересно, кто бы это мог быть?
Грифон с нарочито обескураженным видом повертел головой, будто бы не находя того, о ком только что рассказывал.
Эон, впрочем, остался невозмутим.
— Да, все так и есть, и я сожалею об этом, — признал он. — Но не содержит ли правительство Гриффина пару великолепно защищенных даже от вторжения Внутренней стражи Анмара бункеров, в которых заперты не только грифоны, но также драконы и пони, занимающиеся именно что изучением любых исторических свидетельств, какие удается найти?
Керн с заметной растерянностью стрельнул глазами в разные стороны. Не найдя сочувствия ни в моем лице, ни в прочих, он махом уселся на пол, поднял передние лапы и сварливым тоном сообщил:
— Да, есть мизерное количество хранителей истории, и я не сказал бы тебе, где они, даже если бы знал. Гарантирую, лучше Гриффина историю Эквестрии и Эквуса вообще знает только Анмар. Но это абсолютно ничего не меняет в моем отношении к магии, даже если когда-то она была полезной. И я все равно не верю в то, что когда-то в вашей сраной Эквестрии существовали некие близкие к божественным сущности, способные...
БАМ!
Даже я от неожиданности прижал уши, услышав этот удар в дверь. Дейзи моментально обернулась ко входу, скаля зубы и готовясь в случае чего испепелить, аннигилировать или превратить в жабу любого, кто сюда ворвется — несмотря на то, что ворвавшийся сюда, выбив тяжеленную дверь, явно должен быть крайне силен. Теперешней Дейзи, конечно, не страшна любая физическая сила, но, учитывая, что в запертом состоянии эта дверь становилась фактически частью стены, которая под бетоном и штукатуркой являла собой много тонн металла... Тот, кто способен ударить в такую дверь с таким внушительным звуком, не мог не вызывать беспокойство.
Керн, который тоже не особенно ожидал подобного поворота событий, моментально нашарил лапой и арбалет, и болт. Под щелчок заряжаемого арбалета рявкнув скорее в пространство:
— Какого хе...
Закончить и так вполне очевидную фразу грифон в любом случае не успел. Дверь с жалобным скрежетом треснула ровно по центру, и остатки ее аккуратно сложились, так же пронзительно скрипя, в обе стороны дверного косяка, хотя скорее в монолитную стену, менее чем за секунду. Двери, состоявшей под обшивкой полностью из стали. Которую не каждый единорог смог бы так красиво раздавить.
Впрочем, в дверном проеме, который теперь уже трудно было назвать дверным, стоял далеко не "каждый единорог".
Керн, однако, не растерялся. Точнее, он именно что растерялся, потому что в моменты полнейшей растерянности он предпочитал атаковать, а не хлопать глазами. Вскинув арбалет, он спустил тетиву, даже не взглянув, кто именно там стоит. Что с его стороны было бы идиотизмом, даже если бы он умудрился все-таки попасть в цель.
Но болт в любом случае в полуметре от стоящего между остатков двери пони резко изменил траекторию почти на девяносто градусов и, не замедлившись, красиво вписался в стену.
— В этот раз не так эффектно, как эффективно, — пробормотал Керн. — Что, этого мне тоже не убивать, да, Твист? Он тебя тоже спас?
Белый от гривы до копыт жеребец, отличавшийся от Эона разве что отсутствием здоровенной окровавленной дыры в мантии, смотрел на нас с таким разочарованием, будто ожидал найти здесь по меньшей мере живое воплощение Искры, которую все ребята из Библиотеки так нежно любили.
Кроме разве что Дейзи. На нее он поглядел с некоторым... изумлением. Хотя я, едва глянув на саму Дейзи, обнаружил, что изумление очередного Летописца не идет ни в какое сравнение с ошарашенной мордой Дейзи.
Лица повернувшегося к вошедшему Эона я не видел. И, наверное, оно и к лучшему. Не хватало мне еще узнать, что он думает по этому поводу, а потом гадать, кем эти двое приходятся друг другу.
— Дейзи, кто это? — тихо спросил я, пока второй Летописец осматривал комнату, будто в надежде все-таки найти здесь что-то или кого-то нужного.
— О, если я скажу, — так же тихо ответила она, — ты мне не поверишь.
Дейзи говорила очень тихо. Но Эон, судя по дернувшемуся уху, нас услышал.
Неназванный белогривый в последний раз обвел нас разочарованным взглядом и наконец, отвернувшись, с хорошо видимым нетерпением шагнул прочь. А искореженная, смятая дверь внезапно начала с таким же отвратительным лязгом, с каким вдавливалась в стену, по кусочкам собираться обратно.
— Ну и какого хера?! — взвыл Керн, вскакивая и явно собираясь рвануться в пока еще не совсем закрывшийся проход.
Но Эон, опередив его, пока между двумя еще не сросшимися половинками двери оставался просвет, бросился вперед и в почти последний момент успел проскочить между двумя уже вдавливающимися друг в друга пластинами все еще погнутого, но вряд ли оттого менее крепкого металла. Успел не полностью: я еще услышал звук чего-то разрывающегося, и в обретшей условную целостность двери остался торчать кусок идеально белого хвоста.
— О Искра, — пробормотал я, передернувшись всем телом. Дейзи вздрогнула синхронно со мной.
Керн тем временем все же кинулся к двери и с размаху врезался в нее плечом. Что вызвало не больше эффекта, чем раньше, когда она была еще полностью целой.
— Спасибо вам огромное! — произнес Керн своим уже более привычным голосом, так и сочившимся сарказмом. — Вам обоим!
— Керн, да ладно тебе, — самым мягким тоном, на какой способен, сказал я. — Теперь-то мы, наверное, сможем со временем ее выбить... Да и будь на самом деле какие-то проблемы, нас тут все еще четверо, хоть Коди и не лучший боец... Так, погодите. Где вообще Коди?
Я пристально уставился на почему-то откатившееся в угол комнаты кресло. Оттуда раздался смущенный вздох, и через несколько секунд в казавшемся пустым кресле проявился Коди с кривой улыбкой на лице. Ну, за желание спрятаться я его отнюдь не винил...
— Прости, брат, я не желал наблюдать неизбежный скандал из-за твоей зависимости, — с грустью сказал он.
— Зависимости? — Я почесал Дейзи за ухом и подмигнул Коди. — Чтоб я и был зависимым от какой-то магической херни просто потому, что она магическая? Да это же даже не смешно!
Что я, не смогу потерпеть еще какое-то время, чтоб не раздражать всех вокруг? В конце концов, мы друзья. Уж какие ни на есть, но друзья.
И, в конце концов, с фига ли это магия должна крутить мной как хочет, если это я должен крутить магией как хочу? Неужто я не переживу всего лишь неделю-другую боли? Неужто я не смогу преодолеть желание вдохнуть или уколоться еще раз, если теперь знаю, что оно порождено лишь магией?
Еще раз потрепав Дейзи по голове, я почти весело спросил:
— Ну, змейка, теперь-то ты, может, согласишься с тем, что тебе пора быстренько аппарировать отсюда вместе с нами? А то что-то мне подсказывает, что скоро тут станет ни разу не весело даже тебе.
— Он и впрямь уш-ш-шел, — с облегчением сообщил оборотень. Но дверь палаты — пусть Флай Шиверс назвала бы это полноценной больничной палатой только с большой натяжкой — закрыл все равно как-то осторожно. — Ш-ш-што за хрен это был?
Флай, все еще внимательно разглядывающая поверхность столика, ответила, не оборачиваясь:
— Я его помню. Он был в Норе не так давно. Не представился, правда.
Ей пришлось собрать всю силу воли, чтоб в голосе не прозвучало напряжения.
Напрягаться было с чего. Если сейчас у нее не получится ничего сделать, то оборотень, скорее всего, переломает ей ноги. Для пущей верности. В таком виде дотащить не в меру наглую пегаску будет намного проще, да и Твист сразу поймет их намерения при виде покалеченной Флай.
Так что все должно было получиться с первого раза.
Почти невидящим взглядом Флай уставилась на лежавшие на столике ингаляторы. Такие же, какие ей показывали ее "коллеги", когда она, пересиливая себя, все же летала на ежемесячные собрания "всех, относящихся к врачебному делу". Собственно, именно после тех собраний она заподозрила Твиста, поскольку приятели-наркологи очень любили хвастаться своими пациентами и предостерегать остальных от такого же. Эти ингаляторы явно отличались от тех, что лежали в шкафчике в процедурном кабинете у доктора Шарпа, почти никогда не используемые — мало какие препараты необходимо было вводить ингаляционным путем, разве что бронхолитики очень редким малолетним астматикам... Такое ощущение, что если те ингаляторы производились на нормальных фабриках Альвенгарда и Эквестрии, то такие делали в наглухо кустарных условиях — даже колба была неровной формы, не говоря уже о металлическом основании. И поскольку Флай отлично знала, как просто можно добыть полноценные ингаляторы, смысла пользоваться такими она не видела никакого.
Хотя наверняка смысл в этом был. Отгородиться от нормального общества. Окончательно объявить ему, что ты перешел из благополучных граждан в маргиналы. Символизм, и не более того — но кто, как не Флай Шиверс, прожившая около половины жизни в качестве Визл, понимал, что значат символы? Той, что была буквально частью ее самой, что красила гриву в темно-синий, наращивала и затачивала клыки, которые у нормальных пони пребывали в зачаточном состоянии, заказывала гребаные желтые линзы с вертикальными зрачками...
Флай отогнала мысль о том, что теперь этой Визл, похоже, вовсе нет, и продолжила рассматривать ингаляторы.
Один явно был пустым. В другом было... что-то. Хотя он был примерно на треть пуст, это самое "что-то" в нем еще оставалось. И наркотиков, употребляемых через именно такие ингаляторы, Визл знала ровно два.
Лазурь, на которую неизвестно сколько лет назад подсел Твист.
— Ну, моя ненаглядная мышка, я вынужден снова отлучиться на Большую землю. Ненадолго, совсем ненадолго. Присмотришь, чтоб тут без меня никто не пытался разгромить Нору?
И рубин, который диз знает как долго употребляла Торн.
— О, Визл, рада тебя видеть, но у меня, знаешь, дела, нет, не надо мне помогать, я сама справлюсь...
Флай сжала зубы и тихо выдохнула.
По крайней мере, Твист еще жив, и если она хочет, чтоб так и продолжалось, ей придется сделать необходимое. Чем бы из двух это ни было, с первого раза даже небольшое количество и той, и другой дряни дезориентирует, а то и вырубит любого пони. Или даже оборотня. Пусть этот оборотень не "любой"... Вряд ли обычный жук смог бы пробить металлическую, как выяснилось, дверь насквозь — за Твистом и теми двумя Флай такого не замечала, а если бы хоть кто-то из них мог, то не преминул бы воспользоваться своей силой. Видимо, та "Королева", о которой говорил Твист и которую упоминал и этот перевертыш, кем бы она ни была, специально отправила за Твистом оборотня, способного на такое, обладающего куда более выдающейся физической силой. Остается надеяться, что и ему хватит.
— Ладно, его тут нет, — удивительно, как можно было прошипеть слова, в которых нет ни единого приспособленного для этого звука? — Пош-ш-шли дальш-ш-ше. Не копайся.
— Погоди секунду, — Флай, по-прежнему не оборачиваясь, сгребла со стола полный ингалятор. Сломанной ногой — поскольку здоровой ей приходилось опираться на пол. Пришлось сцепить зубы, чтоб не заскулить от боли. — Как думаешь, это что за фигня?
Если этот оборотень и был сильнее своих сородичей, то уж точно не умнее. Даже походкой выражая нетерпение, он устремился к Флай, на ходу сердито бормоча "да ш-ш-што там ещ-щ-ще..."
И как только он подошел ближе, Флай развернулась. Попытавшись вспомнить все те трюки, что буквально на инстинктах проделывала Визл с ее неимоверной скоростью и такой же невероятной ловкостью. Если это могла Визл, то может и Флай. Они были одним телом, одной личностью, одной сущностью, и ей просто надо снова включить в себе то, чего она, казалось бы, не умеет.
Мозгами оборотня явно обделили. Он только удивленно замычал, когда Флай воткнула ингалятор во все еще открытый в продолжении фразы рот, начал поднимать ногу для удара и даже не подумал отшатнуться. Или задержать дыхание, когда Флай по-прежнему сломанной ногой нажала на рычаг, опять с трудом удержавшись от стона боли, и в легкие ему потекла дурманящая отрава.
Сначала занесенная для удара нога, покачавшись в воздухе, плавно опустилась. Потом оборотень покачнулся и неровно шагнул назад. На лице его возникло недоуменное, слегка жалобное выражение. И поскольку лицо это все еще было лицом молодой безобидной кобылки, Флай пришлось буквально задавить в себе немедленно вскинувшееся раскаяние.
По ногам оборотня лениво пополз черный хитин, заменяя собой одежду — и отступил.
Через мгновение перевертыш так же молча рухнул на пол. С открытыми глазами, зрачки которых шириной не превосходили булавочной головки.
Что ж, по крайней мере понятно, что именно он вдохнул.
Нагнувшись к лежащему без движения перевертышу, Флай заметила, что грудь его не вздымается и не опускается. Он не дышит. И если ему, независимо от формы, для жизни нужен кислород — протянет он недолго. Совсем недолго.
Почуствовав, что ноги слегка трясутся, Флай с силой сжала челюсти и заставила себя встать ровно. Как она уже убеждалась, оборотни — создания крайне живучие. И этот выживет. Если ему повезет.
Приоткрыв дверь, она выскользнула в коридор. Оставив задыхающегося оборотня лежать на полу крохотной не совсем больничной и не совсем палаты.
Если до того взгляд Рейна был в какой-то степени мутным, картинка перед глазами словно плыла и дергалась, то теперь он видел все кристально ясно, пусть даже всем, что он видел, были только плитки пола. Так ясно, как будто если бы его зрение было повреждено, и вдруг ему в глаза вставили линзы.
Линзы изо льда, холод от которых проникал прямо в мозг.
— Флейм, — услышал Рейн. — Убей. Его.
Даже поднять голову было тяжело — казалось, что все кости и мышцы сковало холодом, который медленно, изнутри, замораживал кровь, крохотными льдинками разрывавшую сосуды. Даже сиди он сейчас в теплой ванне, от этого холода не, казалось, его бы это не спасло.
Но Рейн попытался мыслить трезво. Ведь если бы его кровь на самом деле замерзла, он бы умер практически мгновенно. Как минимум из-за неизбежного повреждения мозга. Следовательно, эти ощущения — всего лишь иллюзия. Пусть в высшей степени болезненная, но, тем не менее, остающаяся иллюзией.
Так что он все же нашел в себе силы. Нужно... было... видеть, несмотря на неудобства.
К тому же неудобства эти были в какой-то мере привычными. Не чувствовал ли он подобный холод во время каждого приступа? Не ощущал ли его в намного большей степени перед тем, как снова стать Дизастером, и на протяжении всего бытия таковым? Да, несомненно, этот холод был намного слабее, однако чувствовался точно так же. И он был в состоянии терпеть его.
Но сейчас, насколько Рейн мог видеть, эти неприятные ощущения преследовали не только его.
Он не видел, как здесь оказался Фил. Не понимал, откуда у господина Мальстрома на роге кольцо, по всей вероятности, блокирующее магию. Но прекрасно видел, что Мальстром, единственный, не чувствующий, казалось, этого холода, с бешеным оскалом маниакального психопата глядит на Карнейджа.
Которому, судя по всему, было хуже всех.
Флейм свалился с ног и теперь кое-как пытался на них встать. Заметная дрожь во всем теле мешала ему, то и дело роняя на пол с вновь разъехавшихся конечностей — но все же он, сантиметр за сантиметром, продвигался ближе к Карнейджу, иногда вынужденный в прямом смысле ползти. Гнала его вперед верность или страх, учитывая, что означала заблокированная магия господина Мальстрома, Рейн сказать точно не мог. У каждого здесь, так или иначе, была причина и верить Мальстрому, и бояться его.
Фил, откуда бы он здесь ни взялся, сидел, накренившись, прижимаясь спиной к стене, с силой сжимающий голову. Частое дыхание вырывалось из раскрытого рта облачками пара — что заставляло усомниться в том, что холод этот иллюзорный. И даже в его глазах плескался страх.
Аркан выглядел так же, как обычно. Но его тело в любом случае было мертвым, и понять по нему что-либо было невозможно. Зато глаза его мигали безумно и хаотично.
Тот искалеченный пегас, Брайт, закутался в свои недокрылья и не шевелился. Он все равно совершенно не интересовал Рейна.
Но вот Карнейдж, в отличие от них, не мог ни сесть, ни встать. Он лежал на полу, подняв только голову, уставившись на Мальстрома тусклым взглядом, в котором было легко заметить даже не страх, как у Фила, а отчаянный ужас. Тело его сотрясали крупные судороги, и, исходя из его состояния, он не был способен хоть как-то двигаться.
Однако он все же двигался. И помимо ужаса, как заметил Рейн, приглядевшись получше, в его взгляде пылала злоба. Которая, возможно, была сильнее страха.
— Флейм. Давай, — безжизненно произнес Мальстром. Пол под его копытами медленно покрывался инеем. — Неважно. Я. Сделаю. Нового. Быстрее. Пока. Я. Держу.
На этом он закончил и уронил голову, будто потеряв сознание — но холод никуда не исчез, и глаза Мальстрома, как мог заметить Рейн из своего угла, по-прежнему были открыты. Он явно не был в обмороке.
Флейм из своего угла медленно наполовину шел, наполовину полз в сторону Карнейджа. Медленно, но куда быстрее, чем сам Карнейдж.
Рейн сквозь стену льда, сковавшую его разум, лениво думал, что понимает, почему нельзя просто снять с рога господина Мальстрома кольцо — даже после того, как блок магии будет снят, нужно будет время на восстановление, и даже если это время незначительно, намного безопаснее убить Карнейджа. В данной ситуации не столь важна была проделанная работа, сколько выживание Рассвета как такового. Но почему господин Мальстром не может приказать Флейму аппарировать вместе с ним? Гипотеза о Мальстроме, не способном бросить на растерзание обезумевшему Карнейджу Рейна, критики на первый взгляд не выдерживала. В идею о том, что Мальстром заботится о жителях Альвенгарда, Рейн также не то чтобы верил. Но иных вариантов в голову не приходило.
А те, что приходили, были еще более нелепы.
Флейм наконец смог подняться. Твердо встал на ноги. И под взглядом Рейна, который уже надеялся, что скоро все разрешится и этот холод уйдет, шаг за шагом немного неровной походко направился к Карнейджу. Который, хоть и не глядел ни на что, кроме Мальстрома, заскрежетал зубами, будто предвидя ожидающий его исход.
Но надежды Рейна, как и в большинстве случаев, не оправдались.
Поскольку из дверного проема с такой скоростью и по такой траектории, будто только что скатился кубарем по лестнице, и настолько же растрепанный, вдруг вывалился...
Глаза Рейна расширились, и ледяные линзы впились в них еще больнее.
Это... Летописец?
— Мальстром, дверь, — хотел крикнуть Рейн. Хотел крикнуть, но ему удалось выдавить из горла только хрип. Тем не менее, услышанный.
Вяло подняв голову, господин Мальстром посмотрел на Рейна. Потом перевел взгляд на дверной проем, пока Летописец, которого холод будто бы ни капли не смущал, вскакивал на ноги.
И глаза Мальстрома, едва он завидел Летописца, распахнулись так же широко, как только что у Рейна. Будто он увидел не Летописца, на которого никогда так не реагировал, а кого-то совсем иного, кого не ожидал увидеть.
Летописец же, вскочив на ноги, метнул какое-то незнакомое Рейну, но так и искрящееся энергией заклятие.
— Твай... — почти прошептал Мальстром. И холод на несколько мгновений утих.
Лишь на несколько. Но Карнейджу этого хватило.
Сперва заклятие, уже готовое влететь в бок Мальстрома, вдруг зависло в воздухе — и почти сразу рассыпалось горсткой искр. Потом Рейн заметил, как в виске Летописца (или, возможно, не Летописца?) возник словно из ниоткуда — с такой скоростью он пролетел — странной формы нож. Как не-Летописец с изумленным всхрипом с подогнувшихся коленей завалился набок.
Потом Рейн, успевший было порадоваться тому, что разъедающего глаза и замораживающего кровь холода больше нет, почувствовал резкую боль в передней ноге чуть выше колена. Еще до того, как он понял, что ниже колена у него уже ничего не осталось, он в свою очередь с взвизгом грохнулся на кафель, зажмурился и больше уже не пытался наблюдать за чем-либо.
Ему просто хотелось потерять сознание и не чувствовать режущей боли в ноге и вновь ввинчивающейся в мозг головной боли.
Флейм видел, как в голову Летописца воткнулся один из ножей Карнейджа, и тот рухнул.
Видел, как один из тех же ножей отсек Рейну ногу с конденсатором, и тот с воплем боли тоже свалился на пол.
И видел, как еще один вонзился боссу в живот, и тот беззвучно выдохнул и согнулся от боли.
Но холода больше не было, и он мог наконец действовать в полную силу.
— Сдо... — закричал он, кинувшись в сторону все еще поднимающегося на ноги Карнейджа.
В воздухе перед ним что-то мелькнуло. Спустя миг он почувствовал, что по лбу у него течет кровь, и успел удивиться, подумав, откуда она могла взяться.
— ...хни, — закончил он слабо, непонятно с чего запнувшись. Он видел, что на самом деле произошло, поскольку видел абсолютно всю комнату, включая себя, но никак не мог в это поверить.
А потом пришла боль. И Флейм, взвыв, рухнул на пол так же, как до того Летописец и Рейн, и дрожащей ногой потянулся ко лбу, чтобы убедиться в том, что "зрение" его не обманывает, и, дотронувшись до кровоточащей раны там, где недавно был рог, теперь срезанный вместе с частью кожи вокруг, завыл еще сильнее. От боли, которая сопровождает потерю рога, и от осознания, что теперь он целиком и полностью бесполезен и не в силах даже забрать Мальстрома отсюда.
Холод, до того исходивший от босса, исчез совсем. Как будто Мальстром то ли лишился сил, позволяющих ему использовать это странное заклинание — да и заклинание ли вообще? — то ли больше не верил в свое спасение.
И последнее Флейма задело. Несмотря на пожирающую разум боль во лбу. Несмотря на то, что он сам считал, что бесполезен.
Скрипнув зубами, Флейм потянулся к повязке. Сорвать ее. Пусть после этого он опять лишится разума, но и боли не будет чувствовать, и есть шанс, что та его часть, которая несет всем свет, предпочтет уничтожить именно Карнейджа. Надо просто снять повязку, увидеть свет, и...
...и опять боль пришла не сразу. Лишь после того, как Флейм, дотянувшись до своего лица, желая ухватить повязку, натолкнулся на торчавшую из глазницы ручку скальпеля. И увидел своим вторым, а теперь, похоже, и единственным зрением, что из второй торчит точно такая же.
На вой уже не оставалось сил, так что он только захрипел.
— Флейм.
Мальстром говорил это на удивление спокойно. Будто понял, что обречен. Будто все еще торчавший из живота нож его совершенно не волновал.
— Д-да... Маль... — с трудом выдавил Флейм сквозь боль.
— Забери Рейна. Уходите. Я в тебя верю.
И, несмотря ни на что, последние слова заставили Флейма найти в себе силы. Оттолкнувшись от плитки, он тяжело поднялся на ноги — и заковылял к Рейну. Это был приказ Мальстрома. И больше Флейм, как он понимал, ничего не мог сделать.
— Они имеют для тебя значение? — кажется, Карнейдж был удивлен. Флейм очень хотел бы не видеть этого, но видел. Как Карнейдж, встав наконец на ноги, неспешно подходит к Мальстрому — понимая, что никакого сопротивления больше не будет.
— Считай это прагматизмом, — голос Мальстрома был по-прежнему спокоен. — Ты не должен их забрать. На этом все.
— Почему-то я тебе не верю, — Карнейдж улыбнулся. Дорожки крови на его щеках засохли, но менее неприятной улыбка не стала. — Вероятно, Мальстром Абисс не настолько бездушен, как хотел показать? Может, тебя зря боялась большая часть Эквестрии и все еще боится Анмар?
Флейм, слушая их разговор лишь краем уха, рванул мантию Рейна, оторвав от нее длинную полосу, и принялся торопливо заматывать культю его передней ноги, из которой по-прежнему толчками выбегала кровь.
— Я спасал Эквестрию. Я сдерживался. Я был благоразумен.
— Я тоже был бы благоразумен, — процедил Карнейдж. — Если бы ты не заставлял меня делать все это!
— Это был не я. Не только я.
Флейм, едва не грохнувшись на пол сам, взвалил Рейна себе на спину и, едва переставляя ноги, зашагал к выходу, молясь Искре, чтоб Карнейдж не переключил внимание на них. И мельком отметив, что Фила в помещении уже нет. Видимо, эта живучая гнида успела выскочить немного раньше.
— Значит, не ты, — в голосе Карнейджа слышалось такое удовлетворение, будто Мальстром подтвердил его догадку. — Мне всегда было интересно, что у тебя в голове. Может, ты позволишь мне посмотреть?
Флейм не хотел этого видеть, но видел. Видел, как лицо Мальстрома дрогнуло.
— Ты не знаешь заклятия, создающего осколки.
— Да и ты знаешь лишь ущербное, — хмыкнул Карнейдж. — Но не волнуйся. Я знаю, из чего они создаются. Я знаю, что надо вытащить из твоей головы, чтоб получить все, что мне нужно. И, поверь, я вытащу это так, что тебе крайне не понравится.
Если раньше Мальстром выглядел испуганным, то теперь он был в ужасе. В панике.
— Не делай этого. Ты не сможешь удержать это. Ты слишком нестабилен.
— О, теперь мне еще интереснее, — протянул Карнейдж. С одного из перетягивавших его тело ремней сорвался странной форму скальпель, с другого — нечто зазубренное, с третьего...
Флейм не хотел присматриваться и понимать, что это. Он шагнул наконец в дверной проем. Шагнул на первую ступеньку короткой, но кажущейся сейчас бесконечной лестницы.
— Я не чувствую боли, — сказал Мальстром. Словно в последней попытке переубедить. — Ты сам мне ее отключал.
— Как отключал, так и включу, — беззаботно сказал Карнейдж. Инструменты, что он выбрал, взвились в воздух и устремились к Мальстрому.
А потом Флейм, как и обещал Фил, увидел, как оперирует Карнейдж, не находящийся под контролем. И, не желая видеть этого, заторопился, тащась по ступеням так быстро, как был способен.
Что ж. Это наконец случилось. Спустя более чем сотню лет мы поменялись местами. Не совсем поменялись, не спорю, но произошедшее можно назвать и так. В конце концов, теперь ты — один из множества тех, других внутри меня. Пусть даже в этот раз переселение прошло несколько... своеобразно. Но, думаю, мое тело в состоянии пережить и очередную дыру в черепе, а мой мозг — соседство с чужим Nucleus Anima. Ведь оно, как я чувствую, тоже постепенно сливается с моим. Удивительно, не правда ли?
Итак, Мальстром, мы наконец можем поговорить с тобой без свидетелей и на равных. Лишь теперь, когда ты — часть меня. Раньше я вряд ли смог бы вытащить тебя на разговор. Ведь каждый раз, когда Карнейдж пытался это сделать, ты приказывал ему заткнуться.
Пожалуй, он тебя ненавидит. Искренне ненавидит. За все, что ты с ним сделал, и за все, что ты сделал бы с ним еще. И я его понимаю. Трудно было бы не понимать себя.
Понимаю я и то, что теперь ты не тот, что прежде, и это неизбежно, учитывая, какой способ я использовал. Возможно, он еще хуже, чем тот, что использовал ты. Но это было необходимо. Ты говорил, что спасаешь Эквестрию, но вряд ли сам в это верил. Я же действительно спасаю ее. От тебя.
Я давно понял, что магия, которую ты используешь, изначально не была создана тобой. Чьи-то знания, память и магическая сила помогают тебе. Похоже, ты смог обуздать их, в отличие от тех же Флейма или Дизастера? Значит, это был изначальный Осколок, не созданный тобой. Именно потому я и хотел узнать, кому же он принадлежит. После того, что произошло только что, мне стало намного интереснее.
Меня всегда интересовало, что это за странный холодок, который я постоянно ощущаю с тех пор, как ты заставил меня воткнуть в голову те осколки. Легкий, почти незаметный, но... но он так напоминает тот, который иногда исходил от тебя. И тот жуткий холод, который все мы почувствовали только что. Скажешь? Нет? Ну, как хочешь. В любом случае, я наверняка пойму это, если присмотрюсь получше к тому, что находилось внутри твоей головы.
Но сейчас я ничего не вижу. Даже тебя, хотя ты никак не мог исчезнуть. Может, ты наконец согласишься погово...
Что?
Я совершил огромную ошибку? Ты что, смеешься?
Мальстром Абисс, ты не имеешь права говорить мне это. Ты делал много худшее. Ты убивал без всякой причины и превращал пони в сломанные осколки, почти лишенные разума. Ты использовал Холод — созданное тобой заклинание, конечно, а не тот холод, о котором я только что говорил — лишь из-за того, что тебе не понравилась какая-нибудь мелочь в словах собеседника. Ты заставлял меня делать отвратительные вещи без всякого повода. Карнейджу они нравились, конечно же. Мне — нет. И, возможно, дело в том, что тому из нас, кто был снаружи, кто брал на себя управление нашим телом — пусть условное, ведь на деле всеми нами управлял ты, — было сложно сдерживать тот холодок, о котором я говорил. Ненависть. Чистая ненависть ко всему живущему. Почти неосознанная, ведь Карнейдж оправдывал это экспериментами. Видимо, и ты оправдывал все, что заставлял тебя делать тот сидевший внутри холод, спасением Эквестрии? В таком случае отчасти мне было бы легче тебя понять.
Но ты... ты как-то взял этот холод под контроль, верно? Ты сам почти прямо сказал это. Однако, вероятно, он отравлял тебя изнутри, и потому ты был готов на все ради фальшивой цели, которая оправдывала любые средства. Понимаешь ли ты сам, для чего мы занимались "вознесением" тысяч и десятков тысяч пони? Или просто нашел себе удобное оправдание, а, Мальстром Абисс?
Вот как? Мальстром Саншайн? Не Абисс? И почему же ты сменил имя? Расскажи мне. Теперь-то я тебя пойму. Так или иначе пойму, ведь отныне мы — одно целое.
Молчишь? Что ж, я продолжу. Ты — худшее создание, что рождала Эквестрия, и Внешняя, и Анмар, и Альвенгард, и далее, и далее. Да, репутацию такового пони, худшего во всем мире, имею я, однако... Однако я делал это под твоим принуждением. Ты же — совсем иное. Ты сам убедил себя в том, что творишь зло ради добра, и не заметил, как начал творить зло ради зла. Или, может, я чего-то не понимаю?
Я правда не представляю, как ты мог дойти до такого. Что с тобой произошло?
Я? Нет-нет. Поверь, без твоего контроля я, если пойму, что снова схожу с ума, просто лишу себя жизни. И тебя вместе с тем. Мне просто требовалось узнать. Я не намерен пользоваться твоей странной силой, от чего бы она ни исходила. Будь уверен, я, нынешний я, куда меньше боюсь смерти, чем ее боялся ты. И...
Что?
Кто это сказал? Какая еще без...
Не отвлекайся. Я знаю, это говоришь ты. Объясни мне, почему...
Искра... С чего мне вдруг опять стало так холодно? Диз подери, такое чувство, что этот холод даже сильнее твоего... Но тогда почему мне не страшно? И кто, наконец, это сказал?
Что значит "это сказал ты"? Я? Что за бред? Я не стал бы говорить о какой-то бе...
Нет, не стал бы! Не спорь со мной! Что бы ты там ни сдерживал, оно не может быть сильнее той силы, которую ты вложил в меня. Перестань изворачиваться
и ответь мне
на мой вопрос:
почему
я
снова
чувствую
этот
ХОЛОД
— Я не могу применить магию! — завизжала Дейзи, сжимая виски лапами. Впервые на моей памяти она паниковала. И если для той Дейзи, что я знал раньше, такое поведение было нехарактерно, то для той, какой она должна была стать сейчас — и вовсе ненормально. — Ее кто-то блокирует! Мою! Магию! Блокирует! МОЮ!!!
Я убеждал ее переместить нас всех несколько минут. Диз, ее самоуверенность даже начинала злить. И вот, когда она наконец согласилась... у нее не получилось. Никак. Ни с первого щелчка пальцами, произведенного с самоуверенным и довольным лицом, ни со второго, слегка недоуменного, ни даже с третьего, когда Дейзи уже встревожилась.
И вот тогда она начала паниковать. Свернувшись в клубок на полу и завывая на одной ноте — летать она тоже не могла.
— Естественно, раньше ты ее применить не могла, — заметил Керн. Его вдруг передернуло, и он, обхватив себя крыльями, пробурчал: — Да какого диза тут так холодно?
То, что тут стало холодно, я уже заметил. И холод этот был... ненормальным. Он как будто проникал глубоко внутрь, до костей, вымораживая из тела любое тепло.
И не только из тела. Из разума тоже.
— Дейзи, — я попытался сказать это мягко, но получилось только раздраженно, — ты же физически сильнее всех присутствующих! Ты можешь пробить и эту гребаную дверь, и этот гребаный люк!
Дейзи стрельнула в меня недобрым взглядом и зарычала. Я в ответ зашипел в лучших традициях оборотней — но перекинуться не смог. Керн, в свою очередь, подобрался и вытащил очередной найденный и заныканный в процессе раскопок всех полок в комнате нож.
Потом опомнился он, с несколько удивленным видом спрятав нож обратно в карман. После — Дейзи.
— Твист, прости, — пробормотала она извиняющимся тоном. — Я что-то совсем забыла... Давайте попробую?
Я выдохнул, заметив, что возле рта на мгновение возникло небольшое облачко пара, и с натянутой улыбкой кивнул. Не желая признаваться ни окружающим, ни самому себе, что было мгновение, когда я готов был броситься на Дейзи, искренне желая перегрызть ей горло.
— Давай, змейка, — сказал я. — Выбей и то, и другое. Сперва попробуем обычный путь, но если снаружи окажется заперто...
Дверь теперь в любом случае открыта. Так что Визл вместе с Твистом вполне смогут свалить отсюда, а дальше... А дальше по обстоятельствам.
Твиста по-прежнему нигде не было. В единственной занятой палате оказался очень неспокойно спящий единорог невнятной расцветки — тот самый, как она с трудом вспомнила, который помог им с Кемисом спасти Твиста. Попробовав его разбудить, толкая и тряся, она дождалась лишь нервных всхрапов, но глаз рогатик так и не открыл, так что она забила и убежала искать дальше. Мысль о том, что Твист и впрямь все еще тут, казалась все более нелепой. Ведь за время, прошедшее с момента, как оборотню кто-то сообщил о местонахождении "предателя", Твист вполне мог успеть сбежать. Вряд ли он находится за той странно стилизованной под металлические обломки двер...
Додумывала эту мысль Флай, отскакивая от разлетевшихся во все стороны остатков "стилизованной" двери. Из образовавшегося же проема прямо на ее глазах вылетела Дейзи, ошеломленно помотавшая головой и с явно радостным выражением на лице устремившаяся обратно.
— Дейзи! — вскрикнула Флай. — Сто...
Тут ей пришлось заткнуться. Поскольку из-за угла чуть дальше останков двери вышел хромающий, с трудом передвигавший ноги пони со здоровенной раной на лбу, держа на спине пегаса. Пегаса, кого-то неуловимо ей напоминающего.
А из того же проема, который язык не поворачивался назвать дверным, вылетел грифон, лишенный едва не половины перьев на голове. Но которого Флай, тем не менее, узнала.
— Керн?! — воскликнула она. Диз, кажется, ей пора прекратить удивляться всем подряд... и говорить немного потише... Хотя какая разница, как говорить, если из комнаты за сломанной дверью все равно раздаются гораздо более громкие ритмичные удары, будто здоровенный молот бьет по гигантской наковальне.
Керн обернулся к ней, явно изумленный. Флай, хоть и желала перестать удивляться, была удивлена не меньше его. Что тут делать не только Дейзи, но и Керну? Они что, все здесь собрались? Она собралась было рвануться к нему, вбежать в ту же комнату, убедиться, что Твист тоже там...
Но тут из-за спины Керна кто-то — видимо, тот самый пони — хрипло сказал:
— Это ты?
Керн немедленно повернулся туда же. С такой скоростью, что даже трудно было уследить.
А через мгновение с воплем дернул головой обратно, отшатнувшись в сторону комнаты за разбитой дверью, и Флай, не поверив даже своим глазам, увидела, что из его левой глазницы подтекает нечто мерзкое, только что, насколько она могла судить с точки зрения недомедсестры, бывшее глазом.
В эту же секунду удары прекратились, и наступила почти нездоровая тишина.
— Из-за тебя я убил слишком многих, — с ненавистью прохрипел пони, спешно ковыляя вперед на трех ногах. Четвертой он укладывал в карман крохотный складной нож. Потом взгляд его обернулся на Флай. — Бегите отсюда. Мы уходим.
— Кто...
И тут же вновь раздался грохот.
Как же неудачно я услышал Визл. Как же неудачно я оказался дальше всех от уже пробитого люка. Как же неудачно, что прямо позади меня, когда я уже готовился выскочить из комнаты, с треском пробив и металл, и бетон, буквально из пола вылетел, мягко приземлившись на все четыре копыта, единорог.
Которого я, от неожиданности обернувшийся, смог рассмотреть полностью, с копыт до гривы. Черного единорога с кровавой гривой, в которой, однако, мелькали седые волоски — причем, казалось, остальные седеют прямо на глазах. С чисто-белыми глазами, без радужки и зрачков. Всего перетянутого ремнями, на которых в заботливо пришитые кем-то петли была продета наибольшая из виденных мной коллекций ножей и хирургических инструментов. Казалось даже, что он одет не в эти ремни, а в своеобразный костюм из режуще-колющих предметов. Пожалуй, у Керна, когда Нора еще стояла и он жил в ней, ножей было поменьше.
Сам же Керн, бросив единственный взгляд на рогатого, прыгнул в дыру, окруженную искореженными останками люка. Но вот Дейзи замерла на месте. Коди, почему-то вновь приобретший свой родной цвет, тоже стоял как вкопанный, и не думая сделать шаг к люку. Похоже, они оба знали, кто это.
Надо бы облегчить им задачу.
— Все быстро прыгайте и валите! — заорал я как можно громче. К счастью, это сработало: Коди прыгнул в люк. Не медля, туда же нырнула и Дейзи.
Как удачно, что именно от этого рогатого ублюдка исходит этот чертов холод. Заставляющий забыть о привязанностях. Пугающий до дрожи. Теперь, когда он совсем вблизи — до того, что даже дрожать уже не получается.
Как хорошо, что я переживал и худшее.
— Чувак, рад знакомству с такой выдающейся личностью, — сказал я. Почти совсем не пытаясь пятиться.
— Т-В-И-С-Т, — протянул Карнейдж странно безэмоциональным, будто бы мертвым голосом. В черепе где-то около виска у него, как я заметил, зияла дыра в пару копыт шириной.
— Ага, я Твист, — согласился я, протягивая копыто. Чем дольше он стоит тут, тем дальше успеют уйти все остальные. — А ты — Карнейдж. Чувак, скажи, понятие "внутричерепное давление" тебе ни о чем не говорит?
— ШИВЕРС, — сообщил он так же тускло. И сделал шаг вперед. По направлению ко мне. Или к Визл.
Мне очень хотелось в свою очередь сделать шаг назад, отступить, пропустить его и дать пройти к ней.
Но, диз подери, разве не испытывал я и куда худшего? Не думал я о том, что лучше бы сдохнуть, пусть только все прекратится? О том, что неважно даже, как плохо будет остальным — лишь бы я мог надыбать еще немного дури?
Я давным-давно научился с этим справляться. А уж теперь, когда я знал, что воздействие лазурной пыли магическое — как, очевидно, и холод, исходящий от этого ублюдка, — мне было еще легче.
Я не видел Визл. И, просто понадеявшись, что она услышит, не крикнул, но громко произнес:
— Визл, беги. Немедленно. Ради меня.
И, судя по топоту копыт, который я расслышал за стуком собственного сердца, она последовала моему совету.
— Ш-Ш-И-В-Е-Р-С, — зарычал единорог. Вероятно, он мог бы снести меня одним ударом, но почему-то этого не делал..,
— Да ты, парень, не в своем уме, — хмыкнул я. Все еще не отступая, глядя ему в глаза, подняв голову — он все-таки был минимум на голову выше меня, простите за каламбур. — Ты же в курсе, что можешь убить меня в одну секунду?
— ТВИСТ, — сказал он. Губы его медленно расползлись в улыбку. — ПЕ. РЕ. ВЕР. ТЫШ.
— Он самый, — я почти искренне поклонился. — И что же ты будешь делать?
Из одой петли на ремне вылетел нож. С зазубринами на лезвии, окровавленный, самого зловещего вида. Затем второй. Что вылетело дальше, я уже не особо наблюдал. Если честно, мне скорее хотелось обоссаться прямо на месте и убежать.
Но есть ли в этом смысл?
— Не тяжело таскать на себе все эти железки, парень? — участливо спросил я, когда все то, что он вытащил, зависло надо мной полукругом в полной боевой готовности. — Может, стоит уполовинить арсенал?
— ТВИСТ, — с удовольствием сказал Карнейдж. Его чисто-белые глаза вспыхнули.
— Надеюсь, боли не будет, — прошептал я севшим голосом. И улыбнулся ему в ответ.
Свои же глаза я закрыл.
Диз, как же хочется уколоться. Но даже если бы мог, я бы не стал.
Искра, как жаль, что мы с Шиверс не увиделись еще раз. Но даже если не увиделись, она спаслась.
— БЕЗ... Д..., — услышал я. Голос Карнейджа. Еще чей-то голос. Сотни голосов. И один, самый тихий, который я даже не услышал, а почувствовал. Почувствовал холод этого голоса. Но я все равно не собирался бояться, каким бы холодным он ни был.
Я ощутил только первый надрез. Потом боли не было.