Грифонская ярость
Глава V: Вражеские пределы.
"Летом 728-го года в семье грифонского императора родился мальчик. В честь этого был устроен пир и праздничный молебен. Кайзер собрал всех придворных на смотрины, дабы показать дворянам нового наследника. Вокруг птенца сновали слуги, гувернантки, стройной очередью к нему подходили господа в дорогих одеждах, хвалили его за крепость и отцовский взгляд. Взгляд у Гровера был действительно как у отца — холодный, бесчувственный, такой, каким смотрят орлиные чучела со стен гостинных. Он не плакал и не смеялся, гром фанфар не оглушал его. Он смотрел на господ и слуг одинаково, ведь для него они все были слугами. Он не начал смеяться и через год, когда его мать, оставлявшая его на попечение нянек и кормилиц, навещала сына по ночам, не начал и через четыре года, когда окреп и впервые встал на ножки. Он рос мрачным, угрюмым и озлобленным, уроки ему не нравились и даже семейные чувства были ему чужды. Однажды, юный кесарь спрятался в закоулке тёмного коридора, по которому ходил один из гвардейцев — высокий алмазный пёс, покрытый латами с ног до головы. Гровер подставил ему ногу, солдат запнулся и упал на пол с жутким грохотом. И лишь тогда Гровер начал смеяться и смех его был похож на скрежет, каким перекрикиваются вороны. Солдат разозлился на наследника и был за это казнён, а новая забава стала любимым развлечением Гровера. Его отец ходил в походы, его солдаты разоряли города и делали его империю богатой, а Гровер ловил и калечил кошек, издевался над придворными, а когда ему исполнилось четырнадцать — повадился палить из пистолета в ворон и галок, водившихся в дворцовом саду (с тех пор они там не водятся). Отец знал об этом и не беспокоился, ведь его собственная юность прошла в междоусобицах и разбойничьих набегах.
На склоне лет Гровер Первый добился многого: Аквелия, Вингбардия и другие грифонские страны принесли ему присягу, земли Йезерграда были разорены, народ Вартая превращён в крепостных для грифонских панов. Но император старел и слабел, и пусть в старости он был крепок — смерть всё же была близка, и он понимал это. К тому времени его сын уже вырос в крепкого мужа. О нём говорили как о красавце и хитреце, но душой он был чернее ночи. Дворяне боялись его, ведь он не любил их за то, что те распоряжались своей землёй без его ведома, народ же пугал им своих детей перед сном. И вот, когда Гровер Второй вступил в свои права, его аквелийские вассалы взбунтовались против господина. Аквелийцы были богатыми, честолюбивыми и не хотели видеть на престоле того, кто их не уважал. Они собрали войско, но Гровер разбил их и сжёг до тла Аквилу — их столицу. Многих дворян он казнил, многих подверг пыткам и изгнанию, а его солдаты награбили столько золота и серебра, что могли бы больше никогда не брать в свои когти оружие. В довершение всего, император решил взять в жёны аквелийскую принцессу Гвизельду. Ходили слухи, что та трижды пыталась отравить его, а потом умерла, рожая ему наследника. Но Кесарю было безразлична и смерть супруги и недовольство дворян — он неделями не покидал своего дворца, пребывая в тоскливой злобе. Стоило ему взглянуть на висящую на стене карту и увидеть на ней Речные земли — как он замирал, и стоял так часами, не позволяя никому к себе подойти. Он считал свои гигантские доходы, собирал у себя маршалов и коннетаблей, выезжал перед войсками. Наконец, он решил устроить пир, где во всеуслышание объявил о том, что хочет вторгнуться на Речную землю. Эта страна была богата и полна трудолюбивым народом, но что сильнее всего беспокоило его, так это то — что она не была ему покорна..."
Отрывок из исторического романа, написанного Рьекоградским автором в середине 10-го века и приобрёл широкую популярность благодаря забавному сюжету и патриотической направленности. Позже подвергся серьёзным нападкам, считавших произведение недостоверным с точки зрения исторических фактов.
"Молодой император с юношества отличался острым умом, природной храбростью и глубоким уважением к рыцарскому обычаю. В свои молодые годы Гровер II считался опытным поединщиком и одним из достойнейших кавалеров Герцланда. В 23 года он стал командиром рыцарской роты и прославился как отчаянный рубака, первым приходившим на поле боя и последним уходивший с него. Там где его отец более полагался на дипломатию, своих подчинённых и подавляющее превосходство сил — там Гровер II брал умениями полководца — дерзостью, храбростью и решительным напором. Когда Гровер I скончался, его сыну уже было немало лет, он уже был опытным и состоявшимся политиком, и взойдя на престол тут же начал закономерные для своей эпохи преобразования, а именно — централизацию государства через усиление бюрократического аппарата. Аквелийские герцоги, недавно побеждённые его отцом и недовольные своим униженным положением, восстали против занижения своих прав и горько поплатились за это, лишившись куда большего, чем могли бы лишиться прими они изначальные условия. Война в Речноземье так же была спровоцирована и со стороны речных пони, ведь те атаковали подконтрольные Империи территории. Гровер II, полностью осознавая тяжесть военного предприятия, но так же понимая выгоды, которые он может заполучить в случае успеха, решился на самую грандиозную авантюру в своей жизни..."
Отрывок из предисловия к биографии Гровера II за авторством Альберта Кони — видного герцландского учёного-историка, начавшего свою работу в годы правления Гровера IV. Несмотря на некоторые недостатки в его научных работах, сочинения Кони продолжали считаться основой для исторических трудов более поздних поколений.
1
С вечера до глубокой ночи в небольшом, но уютном помещении кабака пограничного городка Штагенрока не затихала громкая болтовня, звон кружек и раскаты пьяного хохота. Толпы офицеров, денщиков, среднего и малого начальства стекалось сюда ночь за ночью, проходя через кабак как полноводная бурая жёлто-бурая река, какие, как пишут в книгах, текут в далёкой Кирии. Одни приходили, потом уходили и на их место приходили другие. Красивая и статная грифина разносила стаканы по столам, пока кабатчик, мурлыкая от счастья, подсчитывал прибыль и беседовал с трапезничающими близ него посетителями. "Бурые" были лучше чем "Серых", им хотя бы было чем заплатить. Хотя и в те недолгие дни, когда у него гостила шумная компания язычников, он тоже не терпел особенных убытков. Предпочтения у йезерградцев были немного другие, иногда они перепивали, но такие проблемы можно было решить с помощью офицеров, если конечно те сами не становились жертвой зелёного змея, благо грифон неплохо изъяснялся на разных языках — такова была профессиональная необходимость.
— Когда всё это началось в городе было, прямо скажем, кисло. — с упоением рассказывал он паре необычных гостей. Оба были чейнджлингами, оба с интересом его слушали, периодически прикладываясь к местной настойке. Офицеры пили её маленькими рюмочками величиной с напёрсток, но всё шло к тому чтобы хозяин поставил им более вместительную тару. — Стрельба, грохот, пули свистят...
— Ну, это понятно. — Спокойно ответил один из них, одетый в серо-зелёный китель на котором блестели серебристые погоны.
— Хорошего мало. — Поддакнул второй, одетый в чёрную униформу с точно такими же знаками отличия. Он казался пернатому скромным и компанейским, наверное из-за своей более простой одежды.
— Соглашусь. Лично для меня ничего страшного не произошло, но и без крови тогда не обошлось. Чей-то дом разрушили, кого-то ограбили, а то и убили. Мы городок небольшой, для нас даже пьяная драка — трагедия. А тут вдруг солдаты, пушки — на кой чёрт мы им сдались?
— Всё дело в дорогах. — улыбнулся более презентабельный офицер. — Солдаты же не могут ходить по лесам и кочкам, им нужна дорога. Нынче война такая — если к вам ведёт дорога — значит к вам обязательно когда-нибудь придут. Не одни, так другие.
— Ну, хотя бы заработаю на вас что причитается. — немного подумав, проговорил хозяин кабака. — Здесь всё-таки никогда спокойно не было. У нас тут уже было всякое году эдак в седьмом, да и до него тоже. То одни забредут, то другие, то тех постреляют, то этих. Помнится, в седьмом году пришли эти, как их, реформаторы что-ли...
— Реформисты может быть? — Захотел было поправить его серо-зелёный офицер.
— У нас в батальоне их прозвали каркающей пехотой. — Хмыкнул второй перевёртыш. Никто не понял его юмора.
— Да, они. Устроили погром, побили пошняков, кого-то даже повесили. Потом пришли вартайцы, ну, красная вартайская армия, так они себя называли.
— Понятно, понятно. Знаем таких.
— Пришли, побили наших жандармов, а их у нас тогда был с десяток, не больше. Обвешали ратушу красными флагами, оставили тут отряд. А потом им кто-то донёс что сюда идут солдаты нашего графа и они дали заднюю. Ушли под вечер, а мы за ночь флаги убрали — от греха подальше, а то подумают ещё. Эти вроде как никого не повесили, ну, кроме флагов конечно. Может быть не хотели, а может быть не успели, чего не знаю — того не знаю. Знаю, что когда сюда Йезерградцы пришли, то вешать стали частенько. Солдат у них много, верёвки, кажись, тоже в достатке. У нас ведь раньше как было — есть за что наказать, но некем или нечем. А у этих всё при себе — вот и начали они наказывать...
— Йезерградцы те ещё злюки. — закивал второй чейнджлинг. — Воюют хорошо, получше некоторых.
— А что теперь, господа хорошие? — кабатчик посмотрел на гостей с тревожным любопытством. — Вы их получается прогнали, а потом и дальше пойдёте?
— Ну, тут уж как пойдёт. Выбьем их из войны, заставим платить контрибуцию. Может быть и вашему городу что-нибудь да перепадёт.
— Хотелось бы, чтоб перепало. Могли бы и лучше жить, если уж на то пошло.
— Все хотят чтобы им перепало. Поэтому народы и воюют между собой. — Снова усмехнулся чейнджлинг в простой униформе. Его серо-зелёный товарищ задумчиво кивнул.
— Ладненько. Может быть вам рюмочки побольше, господа офицеры?
— Изволь, а то мороз жуткий!
— Да уж, подмораживает нынче. Раньше было потеплее... — Хозяин подошёл к своему столу и взял с него две более крупных рюмки. Обычно подобное проворачивала официантка, но на этот раз он решил выразить приязнь к своим гостям. Он поставил чейнджлингам тару побольше и оставил их впокое. Они недолго думая наполнили рюмки и опрокинули их.
— Что думаешь об этом всём, герр майор? — Обратился к Агриасу его старый знакомый, с которым они вместе прилетели в Грифонию. При распределении он был приставлен к одному из танковых полков, где он был советником и инструктором. Они оба были в звании майора, но между ними было одно весомое различие — товарищ Агриаса напрямую и по-настоящему руководил танковым батальоном, не ограничиваясь одними лишь советами и рекомендациями. Если Агриасу пришлось уживаться с прожжёнными, закоснелыми ветеранами, то его хороший знакомый легко вил верёвки из призывников, недавно выпустившихся из Гриффенхеймского училища и ещё слабо понимавших, что такое армия, не говоря уже об экзотическом роде войск, в котором им предстояло служить. Каринкс гонял свою паству и не стеснялся учить их уму-разуму, если это было необходимо. Его уважали, его любили как учителя и командира. Агриас не сильно ему завидовал, считая что они оба делают свою работу, просто каждый по своему.
— О чём именно? О войне? — спросил Агриас, чувствуя как алкоголь развязывает ему язык. — Да вот приключилось тут со мной кое-что. Помнишь, что преподавали в академии на втором курсе?
— "Основы противодействия вражескому магическому воздействию." В жизни никогда так не высыпался.
— А мне вот это помогло. Я, понимаешь, столкнулся разумами с Виттенландским единорогом. Хотела она, видишь ли, приказать мне убить всех моих коллег, а потом самому застрелиться.
— А ты?
— А я её послал.
— И как же ты её послал? — Танкист растянул весёлую улыбку, герцландцы в бежевых куртках, сидевшие за соседним столиком, обратили на разговор внимание и стали внимательно слушать.
— "Ваша мать была хомяком, а от отца несло бузинными ягодами.", — Многозначительно проговорил цу Гардис, мягко намекая, какие именно выражения он использовал. Кто-то за соседним столом хохотнул, настроение танкиста тоже пошло в гору.
— И это помогло.
— Как видишь — более чем.
— Ну, стало быть, эти единороги — не такие страшные черти, как их малюют наши пернатые товарищи.
— Может быть, но не для тех кто из лекций по магической защите помнит только то, как отлично он спал. Говорю тебе как офицер офицеру — не воспринимай это как шутку или фронтовую байку. Подумай об этом серьёзно.
— Ну, это правда, Агриас. Нам единороги пока не попадались. А вот повоевать нам удалось очень даже неплохо. Прорвали их фронт, разогнали их тылы. Но знаешь что — будь у них хоть немного хороших противотанковых пушек — то нам пришлось бы туго. Танков они боятся как огня, но одно дело бояться танков, когда ты ничего не можешь им сделать, а другое — иметь пушки, бетонные бункеры, громадные, мать их, противотанковые ружья на полозьях — и всё равно бояться танков.
— Вспоминаешь Олению?
— А как же. Я помимо Олении ни в каких особых делах не участвовал.
— А Аквелия? Разве вы не были в Аквелии?
Танкист задумался, что-то тщательно припоминая. Наконец, он отрицательно помотал головой.
— Да, было дело и там. Но наш полк стоял в резерве, долго решали применить его или нет. В итоге решили не применять. А потом было уже поздно.
— Красивая страна с прекрасным населением. Я там чуть не погиб, причём дважды.
— Был бы у тебя танк или хотя бы бронемашина — не рисковал бы лишний раз.
— В танке можно и сгореть.
— Можно, если дурью маяться. Хороший танкист всегда найдёт способ покинуть машину. У меня механик-водитель — редкостный верзила даже для грифона, а вылезает быстрее всех. И ведь даже крыльями не цепляется — вот же прыть!
— Они все проворные как кошки. — заметил Агриас, пересказывая коллеге свои наблюдения. — И рост им в этом не помеха. Но слушай, давай поговорим немного о другом. Что думаешь обо всей этой свистопляске?
— То, что положено уставом. — усмехнулся танкист. — Повоюем с месяцок, управимся до весенней распутицы.
"И опять эта мысль... Почему это так похоже на самообман?"
— А мне, знаешь ли, паршиво. — признался Агриас. — То ли погода такая, толи дела мы делаем какие-то странные.
— Беспокоят союзники?
— И они тоже.
— Да-а, они всех беспокоят, эти орденштадцы. — согласился с товарищем Каринкс, тёзка старого подчинённого Агриаса, стоявшего у него под командой на протяжении Весенней войны. — А вот их, кажется, всё устраивает. Кому не нравится когда их проблемы решают за них? Речноземье теперь стоит за Эквестрию, видимо поддались на уговоры старой ведьмы Селестии. Нужно показать им, что они ошиблись. А все эти ребята в чёрном будут делать то, что мы скажем, ведь их жизнь сейчас в наших копытах. Это ли не хорошо, товарищ? Я не понимаю чего тут можно беспокоиться. Если думаешь, что здесь глушь — то ты наверное забыл как было в Олении.
— Королева Кризалис ожидает от нас многих вещей. — Агриас потупил взгляд и уставился в столешницу. — Впрочем, как и от Герцланда.
— Это точно. Королева никогда не ожидала от нас того, что мы не могли бы сделать. Так что — не волнуйся, товарищ. Давай давай ещё по одной.
Цу Гардис кивнул. Чейнджлинги наполнили рюмки и снова опрокинули. Агриас почувствовал, что с него уже хватит. Танкист же выглядел так, будто пил не водку, а простую воду.
— Да-а-а, неплохо нам воюется, а? Очень даже неплохо, я бы сказал.Мы столько трофейной выпивки, что хватит на ещё пару кабаков как вроде этого. Всё раздарили, перепало и Хельквилльцам. Пойло, прямо скажем, такое себе, но всяко лучше технического спирта.
— Пьянство убивает. — Менторским тоном проговорил Агриас.
— Мы и не пьянствуем, у нас за это розгами секут.
— А у нас, помнится, за это заставляли стоять по стойке смирно и наизусть читать устав.
— Это в одиннадцатой-то дивизии?
— Ну да. Могли ещё оставить без завтрака. Телесные наказания — они ни к чему.
— Смотря для кого. Национальные особенности-с.
— Кому как, кому как. — Покивал Агриас. Разговор по какой-то непонятной причине переставал ему нравится. Тёплая компания старого знакомого вовсе не мешала ему, но вот сама тема и то, как он общался... Что-то в этом было не так, с чем-то среди всего этого майор не мог согласиться. Танкист казался ему самонадеянным и излишне весёлым. "Может быть и я был таким года эдак три назад?" — подумалось цу Гардису. Алкогольный дурман и витающие в душном помещении клубы табачного дыма мешали ему хорошенько поразмыслись об этом ощущении. Это всё вызывало смертное желание выйти наружу, а потом хорошенько выспаться.
В кабак почти вбежал грифон в бежевой куртке и одетой поверх шарфе кепи. Он не стал вытирать обувь, снимать куртку и тратить время на подобные мелочи — он быстро пошёл прямо к их столу. Каринкс увидел его краем глаза, тут же резко встал и дождался момента, когда денщик подойдёт и приложит когти к козырьку своей кепчонки чтобы отдать салют одновременно с ним.
— Доложить! — Скомандовал танкист.
— Техника стоит в полной готовности, экипажи и ремонтная команда отужинали и спят. Штаб в порядке, всё собрано, готовы выступать точно по времени.
— Какое у нас время, ординарец? — Так же строго и взыскательно спросил чейнджлинг, не поминая подчинённого ни по имени, ни даже по фамилии.
— Четыре часа утра пятнадцать минут. — Срок выдвижения. На подъём и предпоходную подготовку уйдёт не больше двадцати минут.
— Отлично. Идём точно по графику. Вольно, ординарец. Разрешаю вам приступить ко сну. Утром вы должны быть во всеоружии, вам это понятно?
— Так точно герр майор! — Отчеканил денщик. Каринкс кивнул ему и смеясь подмигнул Агриасу. Тот смотрел на эту сцену и что-то неприятно покалывало его в сердце. "Это всё проклятая кабачная гарь." — подумал офицер и встал из-за стола.
— Мне пора, Каринкс. Кажется, я уже начинаю дуреть от этого места.
— В таком месте как Грифония сложно не одуреть, товарищ. Имей это ввиду.
— Я имею это ввиду с самого первого дня здесь, герр майор. — Смеясь в ответ парировал Агриас. Офицеры дружно отправились на выход. Снаружи было холодно, снег лежал сплошным серо-синим пологом, оседая пухлыми горками на покатых крышах домов. Где-то на улице чернели развалины, жёлтым светом горели огоньки патрулей. Город казался мёртвым и покинутым, а его скромный размер только усиливал это неприятное ощущение. Это было не вражеское поселение, население должно было встречать их как освободителей, но то ли его осталось слишком мало, то ли оно придерживалось несколько иного мнения на этот счёт. Мирные жители не казали носа из своих дворов и подъездов, Агриас уже слышал историю о том, как за отступающими йезерградцами ушло множество мирных пони, проживавших здесь. Они оставили несколько центральных улиц пустыми и бесхозными, теперь в их домах квартировала имперская пехота. Чейнджлинг не раздумывал о причине или правильности подобного поступка, но его коллеги из 4-го Кронского восприняли это не без оптимизма и доли юмора. "Скупые грифоны заставили бы нас платить, а пони просто взяли и оставили нам всё своё добро бесплатно!" — в своей странноватой манере подметил Цеткин. — "И после такого акта милосердия кто-то ещё хочет унижать и истреблять этот скромный и достойный народ?!"
— Ну Агриас, хорошо поговорили. — Выдохнул чейнджлинг, смотря на бледный и иссохший серп луны, тускло сиявший на подёрнутом облаками небе.
— Да, неплохо. — кивнул чейнджлинг, полной грудью вдыхая свежий морозный воздух. — Спасибо тебе. Хорошо что ты цел. Береги себя.
— Ладно, поберегу. — танкист рассмеялся. — Нас все берегут — "Не ходите туда, не делайте это, берегите технику." — Это всё можно понять, и тебя я тоже понимаю. Мы водим очень дорогие цистерны набитые по крышку отменно обученными и образованными существами, рискующими при этом погибнуть смертью хуже многих. Мы завидуем пехоте, а вы завидуете нам.
— С тех пор как мы разнесли к чёрту те танки под Эстскугом — я не завидую танкистам. — Признался Агриас.
— Это хорошо. Зависть — это большой грех, ты знаешь об этом? А знаешь, что у нас в полку есть священник? Наш полковник хотел было убедить начальство не приставлять священника к танковой-то части, но там наверху упёрлись и теперь с нами ездит поп. Не в танке конечно, но всё равно ездит. Я на него кошусь и он на меня косится, живём так уже три года.
— Ваш фельдкурат пьянствует? — Просто ради интереса спросил цу Гардис.
— Нет, ни капли не принимает. Всегда отказывается и других наставляет о том, чтоб знали меру. Танкисты от него плюются. Говорят что молодой больно, глупый, говорят что ему надо было на селе птенчат грамоте учить, а не околачиваться в армии. Я в этом ничего не понимаю и в дела эти не лезу. Мы с ним даже словом не перекинулись. Ни разу. Слышал я такое, что иной священник может и командира подменить при надобности — но наш не из таких, совсем не из таких.
— Понятно. Наш в этом смысле будет поавторитетнее. Солдаты над ним подшучивают конечно, но в целом уважают. Наш фельдкурат ведь и на передовой сражался, в его возрасте это почти подвиг.
— Небось со шпагой наголо?
— Со шпагой наголо.
— Ну ясно. Нашим офицерам шпаг не положено. Ходил правда слушок о каком-то фон-бароне который шпагу с собой в танк потащил. Так когда этот танк из пушки аквелийцы шлёпнули — шпага-то поперёк люка и встала. В итоге ни барона, ни шпаги, и танк выгорел так что один каркас остался. Хочется верить что это всё-таки байка, никому ведь не пожелаешь подобной гибели.
Каринкс примолк и полез за портсигаром. Темы для разговора закончились, пора было расходиться восвояси.
— Ладно, бывай. Не будь дураком, как тот фон-барон. — Агриас приятельски хлопнул танкиста по плечу, они по-чейнджлингски отсалютовали и советник при 4-м Кронском пехотном полку, быстро соскочив с крылечка, торопливо потопал к своим.
2
— Не мухлюй Йозеф, я же всё вижу. — Спокойно и будто бы совсем не обижаясь на знакомого проговорил Карл, переложив трубку с одной стороны клюва на другой.
— Извини, Эрстфедер. Тебя не проведёшь. — Кивнул Йозеф, служивший денщиком у Айзенкопфа. Грифоны сбросили карты и начали играть заново. Ставок никто не делал, игра шла на чистый интерес. Йозеф хотел было предложить игру на щелбаны, но Карл оказался против и Йозеф пошёл на попятную. Они сидели на том углу стола, который был ближе остальных к раскочегаренной металлической печке. Убранство комнаты было пугающе пустым, будто у прошлых обитателей было достаточно времени чтобы собрать весь свой скарб и смыться подальше от этого города. Мебель стояла пустой, с потолков свисали освежёванные абажуры с выкрученными лампочками и снятой с каркасов тканью. Герцландский штаб придал этому месту немного уюта, но в в этом не было особого смысла, ведь завтра утром предстояло выступление и марш.
Тут в дверь вошёл Агриас. Оба пернатых тут же вытянулись по струнке, карты полетели на стол.
— Как идёт игра? — Поинтересовался майор у захваченных врасплох денщиков.
— Хорошо, господин майор. — Уклончиво ответил Карл, забыв о шулерстве своего коллеги.
— Вот и славно. Карл, всё готово?
— Так точно, господин майор.
— Ты сам?
— Я тоже готов, господин майор. До отбоя ещё есть немного времени, вот мы с Йозефом и сидим тут.
— Ладно, хорошо. Я уж думал что вы пошли в кабак.
— Да ну, этого нам ещё не хватало. — Йозеф скривился, видимо вспоминая что-то неприятное. — Тратить казённые деньги на местное пойло. Лучше быть трезвым.
— Твоё дело. — Кивнул Агриас. Интенданты Цеткина как правило оказывались на месте задолго до остальных и по сути являлись чем-то вроде разведки. Обычно они первыми узнавали какого качества в округе алкоголь, много ли кабаков, публичных домов и прочего подобного. В Аквелии это вызывало зависть, но не здесь. Далеко не здесь.
Чейнджлинг вошёл в свою комнату, разделся до исподнего и лёг в кровать. Сон быстро настиг его — всё вокруг погрузилось в темноту. Сновидений на этот раз не было, и чейнджлинг был только рад этому. Он устал, ему надоело видеть дурацкие и омерзительные сновидения, которые периодически посещали его. Со дня той стычки с волшебницей прошло уже достаточно времени, он быстро поправлялся от нанесённого ей вреда, но с того времени он не мог избавиться от странного чувства непонимания и неопределённости. Он впервые почувствовал настоящую опасность, спасение от которой зависело только от его самого. Да, он победил — но какие на это были шансы? Он должен был быть готов к этому, он должен был перенести эти трудности с гордо поднятой головой, но почему-то сейчас чейнджлинг чувствовал себя более слабым и расстроенным, чем раньше. Это совсем не нравилось ему, а окружающая действительность вовсе не способствовала избавлению от подобных ощущений.
Утром чейнджлинг проснулся с небольшим похмельем. Голова болела, хотелось пить. Агриас быстро достал из-под кровати бутылку с эссенцией и сделал из горлышка пару глотков. Ощущения прошли как не было. За дверью уже стучали сапоги — он проснулся позже обычного. Видимо, Карл тоже куда-то делся, не ждать же ему пока его господин продерёт глаза. Странное дело, ведь раньше чейнджлинг вставал куда раньше, чем Эрстфедер. Чейнджлинг вытер голову и лицо мокрой тряпочкой, оделся и вышел из своей комнаты. Там начиналась уже ставшая рутиной процедура: штабные выносили чемоданы с документами и оборудованием на улицу. Их сапоги грохотали по лестницам и половицам, работая получше любого будильника. Снаружи всё тоже пришло в движение: колонны бурой пехоты шли по улицам, направляясь на восток. Батальон за батальоном, полк за полком, герцландцы покидали территорию Орденштата, направляясь в йезерградские пределы.
Агриас поздоровался с Цеткиным, тот сказал что начальник штаба и полковник час назад уехали на совещание к командиру дивизии. Штаб должен был собраться самостоятельно, чем в общем и занимался.
— Как выспались? — Поинтересовался Цеткин, явно проспавший как раз столько, сколько ему требовалось.
— Хорошо выспался. Спасибо за вопрос. Эрстфедер тут?
— Да, отнёс всю вашу поклажу в ваш автомобиль, а потом принялся помогать штабным. Зря вы так скромничаете, господин советник. Эрстфедер — отличный носильщик, может таскать на себе всё, что придётся.
— Помню, первые года полтора он носил с собой большой мешок со всяким скарбом. Сковородки, котелки, бельё...
— Так и надо. Для полевой работы такой мешок незаменим.
— Но у меня ведь не полевая работа, господин интендант.
— Может и не полевая, но ведь и полковой обоз с вами не всегда рядом. Знали бы вы, как неприятно мне каждый раз выписывать из вашего посольства форму чейнджлингского пошива. Может быть вы всё-таки переоденетесь в нашу?
— Не могу, тогда я предам Отечество. — Агриас иронически сверкнул глазами, Цеткин улыбнулся, но совсем не весело.
Полк поднялся, построился и выступил. Собирались неторопливо: дома в Штагенроке были очень неплохими по сравнению с тем, чем приходилось довольствоваться в окрестных деревеньках. Война в такие моменты принимала странный облик. Она выглядела так, будто её не вовсе не было. И только развалины вдоль дороги напоминали о том, что вокруг творится что-то непотребное. Солдаты весело шли, оставляя городок за своими спинами. Впереди начиналось голое поле, посреди которого длинной грядой тянулись холмы, на которых в старину, да и в более поздние времена стояли дозорные сторожки. Их чёрно-серые остовы виднелись и до сих пор, разрушенные то ли новой войной, то ли чьей-то предательской халатностью.
Полк миновал холмы и остатки пограничного КПП и вышел на бывшую нейтральную территорию. Фронт продвинулся уже очень далеко, и все дороги без исключения были задействованы для переброски войск. Отсутствие железной дороги между странами являлось палкой о двух концах: речноземцы медленно наступали, но их враги, ничем от последних не отличаясь, наступали так же медленно. Приняв участие в оборонительных боях Кайфенбергского сражения, 4-й Кронский и вся дивизия фон Кирхе не перешли в наступление. Танковые и мотопехотные части, переброшенные на восток по железнодорожным путям, атаковали язычников на флангах и лишили основные силы йезерградцев возможности эффективно сопротивляться. Местность сложная, лесисто-холмистая, язычники не смогли эффективно подстроиться под эти обстоятельства и тяжело за это поплатились. Их подразделения могли держать порядок только на просеках и вдоль дорог, но стоило загнать их в лес — и на незнакомой местности солдаты теряли ориентиры, начинали блуждать и паниковать. С герцландцами и хельквилльцами (которые так же в этих местах ни разу не были) была та же ситуация, но на их стороне была внезапность, численность и танки, способные валить деревья и прокладывать пехоте путь. Поучаствовали в разгроме и части SG, которых Каринкс обозвал "каркающей пехотой". Ударные части поддерживали технику не вызывая особых нареканий. Не мудрено — их ведь набирали из лучших, пусть и в ущерб остальной армии. В итоге фронт был прорван и откатился далеко на восток, а некогда грозная йезерградская группировка оказалась разбита и рассеяна среди Лангешвердских лесов. По сравнению с Аквелией успех казался ошеломительным. Но на празднование не было времени, ведь нужно было наступать, и чем быстрее — тем лучше. В итоге передовые силы союзников уже были на территориях Йезерграда и Депонии, а они вынуждены были их догонять.
Агриас ехал на табельном автомобиле вдоль полковой колонны. Шины скользили по обочине, но водитель был спокоен, ведь ехал с довольно низкой скоростью. Дорога обещала длиться довольно долго. Пейзаж вокруг был достаточно однообразен — поля, холмы, среди которых иногда виднелись руины и трухлявые брёвна брошенных деревень; леса, не подступавшие к дороге ближе чем на версту и серое-пресерое небо, сквозь которое тускло пробивалось белёсое негреющее солнце. Не было слышно ни рокота орудий, ни гудения аэропланов — только монотонный треск и хруст тысяч, тысяч и тысяч шагов марширующей колонны. Часы шли долго, тяжело, примкнутые штыки придавали строю грозный вид. Солдаты шли бодро только первые часы, потом они начинали уставать, из-за этого шаг постепенно сбавлялся. Агриас сам был ветераном подобных маршей, по сравнению с чейнджлингами грифоны ходили быстрее, но марш-броски почему-то всегда занимали у них больше времени. В одиннадцать часов пошёл снег: красивое, меланхоличное зрелище, описанное в стольких книгах и на стольких картинах теперь вызывала у всех злобу и раздражение. Снег шёл не то сухой, не то мокрый, вместе с ним пришёл холодный ветер, напоминавший дыхание какого-то гигантского ледяного великана, спавшего далеко на востоке. Что-ж, тогда Агриасу хотелось побыстрее добраться до него и приказать Краппу расстрелять эту сволочь из своих пушек!
К полудню снег ещё не перестал. До привала оставалось часа три, но солдаты уже начинали ворчать и грешить на судьбу, на начальство и на всё вокруг. В родном Герцланде даже снегопады казались какими-то другими, какими-то более спокойными, тихими. Здесь же любой снегопад мог привести за собой целую бурю и оставить после себя сугробы величиной с двухэтажный дом. Водитель Агриаса вскоре уже не мог ехать по обочине и вынужден был пристроиться в хвосте обоза. Вперёд вышел взвод солдат из батальона Оствальда: все были вооружены лопатами и принялись за работу с таким остервенением, что смогли бы заменить собой парочку бульдозеров. Тем временем тыловики ломами и лопатами помогали запряжкам выбираться из снега. Кто-то толкал, кто-то тянул, кто-то подбадривал всех отборной руганью. На их арьергард набрёл авангард шедшего сзади полка. Полковник Цапфель лично поехал в штаб шедших позади и договорился с ними о координации работы. Через три часа снег стал чуть пореже. Часы показывали уже середину дня, грифоны отставали от графика, но не так сильно как могли бы. Нужно было сделать привал, солдаты выдохлись ещё сильнее. Благо, они наконец дошли до какой-то деревни.
Деревня была крупной и до недавнего времени наверняка считалась хорошим и зажиточным селом. Разумеется они были здесь не первыми. На поверку оказалось, что в селе уже развёрнут склад снабжения и пересыльный госпиталь какой-то хельквилльской дивизии. Неподалёку от этого села было другое, где ремонтировали вышедшую из строя технику. Полковник воспринял это спокойно, командирам же это скорее не понравилось: "Опять эти проклятые орденцы." — сетовал фон Оствальд. — "Таким как они нельзя доверять не секунды!"
Но делать было нечего. Вокруг немного таких же удобных мест как это, и орденцы навряд-ли хотят уступать его. Полк остановился в этом месте на некоторое время, достаточное пропустить вперёд шедший позади полк и выдвинуться вслед за ним. Этого времени должно было хватить чтобы пообедать и привести себя в порядок.
— Всё указывает на то, что эта языческая страна пытается прогнать нас прочь, и знаете что, господин Агриас, мне кажется, что её намерения более чем серьёзны. — Агриас и Адриан фон Таубе шли по сельской улице к дому, предназначенному для штаба полка. Адриан сбивал перчаткой снег, его красивое офицерское кепи выглядело очень странно из-за налипших на неё белых комьев. Через шаг или два он пытался отряхнуться, но у него это не очень получалось.
— Ну, у нас по крайней мере есть лопаты. — Агриас выглядел куда бодрее коллеги. Подобная погода была ему привычна.
— Спасибо герру Цеткину! — Воскликнул фон Таубе.
— Спасибо герру Цеткину. — Кивнул цу Гардис. Чейнджлинг заметил, что командир 2-го батальона плотно замотался в шарф, оставив на лице только маленькую глазную прорезь. Он был одет даже слишком тепло, зимняя погода никогда его не радовала. До дома было ещё далеко, у них на глазах рисовалась обычная картина тылового быта. Солдаты разгружали вчерашнюю колонну, где-то в запряжки укладывали раненых. Госпиталь занимал бывшую сельскую аптеку на правой стороне улицы. Там постоянно кто-то толпился, по мере приближения к нему становились слышны стоны раненых. "О них не стоит волноваться, если они дожили до тыла." — Подумал Агриас, когда мимо них проехало несколько запряжек со свежими ранеными. Эти запряжки выглядели необычно: на них сидели грифоны в простых чёрных куртках домашнего пошива, не похожих на военную форму и не имевших знаков отличия. Адриан почему-то уставился на них, видимо вспомнив что-то неприятное и недавно произошедшее. Его взгляд долго скользил по лицам, мелькавшим в повозках, пока не замер на чём-то одном. Таубе резко остановился, его взгляд стал жестоким и холодным.
— Герр майор? — Агриас вопросительно посмотрел на грифона. — Вы как? Всё нормально?
— Всё нормально, господин Агриас. — глухо, будто бы не своим голосом проговорил майор. — Просто мне кажется, что сегодня я совершу самый идиотский поступок в своей жизни.
3
Медленно, но верно наступал вечер. Шедшая позади 4-го полковая колонна тянулась медленно и понуро, её марш обещал затянуться до ночи. Это значило, что у Адриана было достаточно времени чтобы провернуть дело, которое в миг схватило его так, что он не мог сопротивляться ему никакими правдами и неправдами. Он был здесь, этот чёртов бешеный пёс был здесь и он должен был остаться здесь навсегда. Майор спокойно расположился в выделенном для него помещении, после чего с десять минут глядел в окно, наблюдая за госпиталем. В здании не хватало места, часть раненых снесли в небольшой флигель, видимо отстроенный для хранения лекарств или чего-то наподобие. "Кто же расщедрился отстроить такой замечательный дом? Даже в некоторых городских районах нету подобного." — Мелькнула отвлечённая мысль. "Наверное местный помещик или кто-то наподобие. В этом чёртовом краю помещики повсюду, почему язычники должны иметь другой порядок?"
Вскоре Адриан знал, что его цель находится во флигеле. Неизвестно что врачи хотели с ним сделать, впрочем это сейчас его и не волновало. Если он не сделает то что должен, то что может случиться потом? Фон Таубе понимал, что совершает безумный поступок, но разве не безумцам так часто улыбается удача?.. Майор покинул помещение, вышел из дома и быстрыми шагами направился к цели. На него не обращали внимания либо вовсе не замечали, ведь вокруг уже опускались сумерки. Грифон резко перемахнул через аптекарский забор и, прижимаясь к стенам и минуя окна, двинулся к флигелю. В небольшую пристройку было два входа. Один соединял их главным зданием, другой был чёрным. Дверь в него не была заперта, ведь ей обычно пользовались чтобы вносить внутрь раненых. Сейчас никто этого не делал и никто здесь не дежурил. Тихо ступая по снегу, фон Таубе вошёл внутрь. Флигель был маленьким и тесным, здесь могло поместиться не больше трёх или двух тел. Вообще в госпитале было не так много раненых, как могло бы быть. Потери были не так уж велики в последнее время. Так или иначе, сейчас во флигеле лежал только один раненый, и Адриан быстро узнал его. Он лежал, завёрнутый в одеяла и смотрел на него своим обычным взглядом орлиного чучела. Он был в сознании, иначе и быть не могло. По его лицу было заметно, что он потерял много крови, но самих ран не было видно под одеялом. Адриан понял, что нервничает. А правильно ли он всё обдумал? А есть ли в этом смысл вообще? О Борей, неужели он сейчас действительно сделает это? Пойдёт против полка, против приказа, против того чему клялся на знамени...
Майор щёлкнул курком пистолета и замер в задумчивом молчании. Его враг продолжал сверлить его взглядом. Понимал ли он что происходит? Может быть, ему осталось жить не больше суток и к утру он уже отойдёт? Нет, такие сволочи живут долго и счастливо, такие сволочи могут пережить почти всё угодно...
Майор направил пистолет на лежавшего в кровати Хайнриха фон Фельсена, но пока не решался нажать на спуск.
— Что вы тут делаете? — Вдруг сбоку послышался чей-то голос. Таубе всего передёрнуло, и он так и не смог понять почему резкое усилие не заставило его выстрелить. Он повернулся к говорившему и увидел юношу в чёрной куртке. Он узнал его. Это был тот самый паж, свидетель их тогдашней дуэли. Он был удивлён происходящим, но держался со всей доступной ему решимостью. На его боку висела шпага, в одном из сапогов виднелся бинт с характерными тёмными пятнами: парень где-то отморозил ногу.
— Иди отсюда прочь. — Коротко и едко прошипел Адриан, невольно убирая пистолет в кобуру и оборачиваясь на пажа.
— Нет. Я никуда не пойду, пока вы находитесь здесь. — Твёрдо проговорил слуга и сделал шаг по направлению к герцландцу.
— Твой хозяин пытался убить меня. И наверняка попытается убить меня снова. Если ему плевать на законы, то и мне не зазорно плевать на них, верно?
— И всё же, я не позволю вам исполнить ваше намерение.
— Я убью тебя за полторы секунды. — Не подумав бросил фон Таубе и тут же пожалел о том что произнёс.
— Пусть. Но вы этого времени хватит чтобы вас успели схватить. Повторяю, господин офицер — я не позволю вам исполнить ваше намерение. Я чудом вытащил его из беды, я не хочу чтобы какой-то напыщенный имперец пустил на смарку все страдания которые мне пришлось претерпеть.
— В жизни бывают огорчения, мальчик. Этот головорез перешёл дорогу слишком многим чтобы иметь право оставаться в живых.
— Вы просто обижены и напуганы, господин офицер, а ваши оправдания не стоят и ломаного гроша. Мой господин, рыцарь Хайнрих Рупрехт Райнер фон Фельсен достоин жизни. Может быть не больше вашего, но это не отменяет моих обязательств перед ним. Я поклялся защищать его. А вы, господин с уязвлённой честью и подорванным самомнением, типичный герцландский индюк. Вы купаетесь в богатстве, но воете о том что вам чего-то не хватает. Рыцари Хельквилла живут в настоящей бедности и нам не до того чтобы считать оставшиеся у нас деньги. Вы сражаетесь за жалование, мы сражаемся за обещание оного, вы шлёте солдат на гибель, а сами боитесь смерти, мы же встречаемся с ней постоянно и если того требует необходимость — готовы погибнуть. Мы такие потому что нас разоряют и предают те кому мы обязались служить верой и правдой. И да, насколько мне известно, мой господин уже давно не держит обиды на вас за тот случай, поэтому вы в добавок ещё и поступаете как трус.
Адриан не сразу понял, что ему следует говорить. Паж изъяснялся очень чётко и ясно, и пусть его слова о бедности и трусости совсем его не трогали и не уличали, с каждым словом юноши намерение фон Таубе становилось всё менее решительным. Да, он поступит очень бесчестно, и даже не потому что замарает себя. Этот проступок ляжет пятном позора на весь полк, это может вызвать тяжёлые последствия. Майор вспомнил последний разговор с фон Цапфелем: тот был почти в ярости, а его гнев значил для Адриана многое.
— У вас есть семья, сударь? — продолжал паж. — Сомневаюсь, ведь на том вечере вы вели себя как повеса и развратник. У моего господина есть жена и дети, впрочем вас это не волнует, верно?
Адриан молчал. Он не знал, что сказать в ответ. Грифон молча застегнул кобуру, посмотрел на раненого, лежавшего так же неподвижно и продолжавшего сверлить его взглядом. Почему он молчал? Может потому что был слишком слаб, а может потому что не хотел вмешиваться в эту беседу.
— Ладно. — выдавил из себя майор. — В таком случае — до следующего раза.
И пернатый покинул помещение, плотно закрыв за собой дверь и будучи уверенным в том, что паж никому ничего не растреплет. Их дело пусть и являлось для всех секретом Полишинеля, но никто лишний раз не хотел распространяться о нём. В конце концов, Адриан почувствовал себя ещё большим идиотом, чем в тот миг когда идея пришла к нему в голову. Он не продумал очевидных вещей, да и на кой чёрт нужно было соваться в госпиталь, стрелять там из пистолета, ради чего? Ради какой-то идиотской обиды? Заслуживал ли рыцарь подобной судьбы, пусть и являясь при этом распоследней сволочью? Скорее нет, определённо нет. Но где-то под всеми этими мыслями и аргументами скрывалось тяжёлое осознание того, что вся эта свистопляска может кончиться только со смертью одного из них.
4
В комнате горела трофейная люстра, снаружи уже слышались окрики команд офицеров, строивших роты и батальоны. Привал затянулся на несколько часов, солдаты успели отдохнуть, отогреться и даже поесть. Снаружи закидывали костры снегом, нахлобучивали шарфы и кепи, здесь же пока что царила тишина.
— Я не философ, господин майор. — трескучим старческим голосом проговорил фельдукрат Фогелькац, тяжело опускаясь в кресло. — Мне трудно объяснить всё то, что вы мне рассказали. Колдовство — вещь опасная, его действие может не ограничиваться телесным вредом. Ворожба может повреждать рассудок, вызывать то, что врачи назвали бы душевными болезнями. После любого боя остаются шрамы, шрамы имеют свойство болеть и вредить задолго после их получения.
Чейнджлинг внимательно слушал священника. Обычно фельдкурат вёл себя странновато, что совместно с его склонностью закладывать за воротник производило не очень хорошее впечатление. Но когда он заговорил о магии — по его глазам стало понятно то, что он разбирается в вещах, о которых ведает.
— Странные это дела, господин фельдурат. Действительно странные.
— Почему это? — обнадёживающе улыбнулся священник. — Вы побывали в переделке, из которой имели все шансы не выйти живым. После подобных случаях конечно не сходят с ума, но чувствуют себя очень неуютно. Я знаю, что это за штука. Регулярная исповедь солдат — это не простое занятие. Поэтому мы, арктурианские жрецы, в каком-то смысле являемся воинами. Нам нужна твёрдость духа, чтобы облегчать ношу своей пастве. Мы сражаемся с их внутренним врагом — с их страхом и неуверенностью. А насчёт вас, господин майор, — фельдкурат встал и прошёлся по комнате. Его движения едва ли выдавали в нём преклонный возраст, — Вы не первый и не последний. Вы молоды, по-своему невежественны. Для таких как вы многое ещё в диковинку. Вы и Таубе — два оболтуса, прости Господи... — Фогелькац сделал длительную паузу, долго и протяжно глядя в тёмное окно, озаряемое снаружи мечущимися всполохами. — От себя скажу, что многие солдаты ищут спасение в вере. Вера и надежда спасает жизнь, и это не метафора. Император ожидает от нас многого, и несмотря на то что он — помазанник Божий, не всякий солдат может исполнить его приказ так, как это требуется. Я видел как лучшие солдаты ломались и сходили с ума, и это было задолго до того как все эти новомодные орудия убийства вошли в моду. Вы, чейнджлинги — рационализаторы, и для вас живое существо равно часовой машине. Вы боитесь того, чего не понимаете, а страх это прямая дорога к помешательству. Посмотрите вокруг — разве всё это может быть объяснено с точки зрения вашего ratio? Разумные существа достигли величайших технических достижений, открыли себе жизнь о которой их предки даже мечтать не могли — и всё для того чтобы уничтожить всё это, бросить в топку и прикрыть заслонкой пустопорожних оправданий? Это ли не безумие? Не это ли то самое время чтобы обратиться к вере, пусть даже за неимением чего-либо ещё? Мракобесие, темнота, суеверия — вы ведь наслышаны об этом, не так ли? Церковь боролась с этим задолго до всех этих хвалёных просветителей. Мы научили грифонов не рвать друг друга в клочья, научили их любить друг друга и познавать счастье жизни на свете Божьем. Мы построили крепкий фундамент, который не покорится безумию, пусть даже оно охватит весь мир. Этот фундамент — здесь, — грифон коснулся своего лба тремя когтями, — и здесь. — Он дотронулся до сердца. — И по этому мы никогда не уйдём по-настоящему. Здравомыслие, милосердие, совесть — это мы.
Агриас не знал что ему ответить. Разумеется, он не верил многому, что говорил Фогелькац, а его описания войны казались ему глупыми и преувеличенными. Старик умел убеждать, в этом была его профессия. Что-ж, может быть он и был в чём-то прав. Их беседа началась спонтанно, Агриас не ждал от него чего-то, способного как-то помочь ему. В прочем, он этого и не получил.
— Мудрые слова. — кивнул перевёртыш, не желая задевать того, кого всё-таки считал частью своего полка. — Я крепко о них поразмышляю, если на то будет время.
— Беседовал сегодня с местным священником. Пару часов назад они отпели троих мертвецов. Бедняг посекло осколками так, что те едва дожили до этого госпиталя. Недавно привезли новых раненых. Говорят, один из них рыцарь. Тоже страшно изранен. Отче готовился отпевать и его, но врач заступался и говорил, что кавалер выживет. Я не знаю, чем кончилась эта история. Эх, какие же они всё таки еретики — молятся на своём языке, думая что боги станут слушать...
Чейнджлинг понял, что фельдкурат более не в настроении разговаривать. Офицер отдал салют и удалился из комнаты в прихожую.