Грифонская ярость

Глава VIII: Голубая луна.

«Аквелийцы и герцландцы – громоздкие, тяжелые и медленные летуны; вингбардийцы ненадежны и бегают; сикамеонцы и зафийцы быстро рассеиваются в поисках добычи; прайвенцы не хотят уходить далеко от своих домов; пошняки продаются за небольшие деньги, а хельквилльцы – атакуют сильно и кучно, там, где это больше всего нужно, и почти никогда не сдаются... »

Гровер II

1

О ёлочка, о ёлочка,
Прекрасна твоя крона!
Не только летом зелена
Но и когда стоит зима.
О ёлочка, о ёлочка,
Прекрасна твоя крона!

О ёлочка, о ёлочка,
Ты нравишься мне очень!
Как часто в тихий зимний час,
Ты радуешь красою нас...

Холодный ветер выл и бесился в окнах и дымоходах покинутых домов. Редкие снежинки падали на мостовую, с тротуаров которой кое-где ещё не были убраны тела мертвецов. Ядовитый туман ещё стоял в подвалах домов, но в общем он уже давно выветрился. Где-то на железнодорожном полустанке кипела вечная суматоха и гудели поезда, в остальном же городе праздновали победу. Взятие Приштинея совпало с праздником Голубой луны, грифонским новым годом, справлявшимся всю последнюю декабрьскую неделю.

— Такова была военная необходимость... — Агриас шёл по неширокой мостовой, слушая гул пьяной болтовни и нестройное пение солдат. Произошедшее несколькими днями ранее, как ни странно, не особенно отразилось на нём. Он знал о горчичном газе уж всяко больше, чем о магии. Во время его учёбы в Академии на вооружении Королевской армии стоял хлор-бром (белый крест), позже, перед кампанией в Олении, появились горчичный газ (жёлтый крест) и фосген (зелёный крест). Все офицеры воинских частей прошли жёсткие инструктажи, и дивизия Агриаса не была исключением. Их инструктор не был слишком разговорчивым — за него говорили кадры диафильмов, на которых демонстрировались язвы, ожоги, облысевшая кожа в желто-заленых пятнах. "Это оружие последнего, крайнего случая. Королевской армии нет смысла применять его, но наш враг может его применить, поэтому вы должны быть готовы." — Так выразился этот офицер-теоретик, немногим отличавшийся от школьного учителя. Его слова вертелись у чейнджлинга в голове, но в целом в остальном он был спокоен. Газы не так опасны, если уметь защищаться от них. А научиться этому и научить этому солдат не так уж сложно. Война — очень эффективный учитель, им ли не знать.

— И всё же. Я считаю это скотством, господин майор. — Рядом защёлкал голос Адриана фон Таубе.

— Вы о газе? — Агриас понял настроение товарища. Он так же был расстроен, но по менее очевидной причине.

— А о чём же ещё? Вы видели, что эта дрянь делает с телами?

— Мёртвым всё равно. — устало выдохнул советник. — В конце концов, другие способы погибнуть на этой войне не сильно лучше этого.

— Возможно, не стану спорить, но чёрт возьми! — командир 2-го не переставал злиться. — Это против чести, это против правил. Конечно, на язычников эти правила распространяются в меньшей степени, но такое массовое истребление — это не война.

— Господин фон Цапфель похвалил бы вас за эти слова, герр майор. Но, насколько я знаю, ваше командование намерено завершить войну как можно быстрее, оно ставит эффективность методов выше их соответвия вашим понятиям. — Агриас хотел добавить что-то про сэкономленное время и сохранённые жизни солдат, но фон Таубе посмотрел на него с такой жёсткой укоризной, что перевёртыш не решился на эти слова. Батальон Адриана попал в серьёзный переплёт и потерял немало солдат от действий остатков защитников, прикрывавших эвакуацию крепости. Офицеры возвращались с обхода крепостных предместий: там уже несколько дней подряд проводилась дегазация: бойцы из особого батальона и привлечённые к этому делу солдаты из других частей счищали с накидок и противогазов ипритный налёт. Немного в отдалении были организованы могильники, куда сваливали горы найденных в окопах мертвецов. Их было много, похоронные команды едва справлялись. Над всём этим мрачно возвышались бастионы крепости, всё ещё окутанные остатками бежевого облака. Формально, она была за грифонами, но де-факто большая часть укреплений ещё были слишком загазованы чтобы пользоваться ими. Союзники добились лёгкой победы, но пока ничего не приобрели.

— Да, я вас прекрасно понимаю. — с непривычным для себя сарказмом проговорил фон Таубе. — "Война — это искусство обмана."... Но теперь нам следует ждать, что враг ответит нам той же монетой. Ожесточение войны не способствует её быстрому завершению. Мы не должны потакать этой свихнутой сволочи, которая притворяется нашими союзниками.

— Они идиоты, идиотизм заразителен...

Военные миновали улицу и вышли на другую. Солдатня была повсюду: десятки бойцов в буром и серо-чёрном пили и веселились, играли в снежки, кто-то наигрывал на гитарах, гармониках — на всём, что подворачивалось. Некоторые, особо набожные, пели гимны на старогрифонском и хельквилльском, правда, редко делали это в трезвом виде. Разумеется, посты и наряды были выделены, но даже там народ не особенно сдерживал себя. На всё это апатично и пугливо взирали немногие уцелевшие местные жители. Приштиней встретил солдат толпами раненых и отравленных, большую часть из которых либо добили, либо прогнали на мороз, подальше от города. Больше половины местных успела уехать ещё задолго до этого события, остальным же повезло намного меньше. Адриан не был в настроении разделять всё это веселье, он смотрел на всех вороном и зорко выискивал своих подчинённых, чтобы за что-нибудь их вздрючить. Это было не в его стиле, он посмеивался над любившими это дело Оствальдом и Панкрацем, но сейчас сам ловил себя на мысли, что намерен повторить их ошибки настолько точно, насколько это возможно.

"Знамёна ввысь, ряды сомкнуты плотно..."

У дверей одной из уличных забегаловок кто-то звонко и не очень складно выводил слова странной песенки, явно не вклинивавшейся в происходящее вокруг. Ему подпевало несколько голосов, уже не сильно различавших смысл и значение повторяемых ими слов. Майор фон Таубе, услышав эти слова и, главным образом, эти голоса, одновременно разозлился и обрадовался. Какая-то горькая и жгучая искра блеснула в его глазах.

"Сыны Отечества встава-а-айте,
Великий, славный день настал!"

На отличном аквелийском языке вывел командир 2-го. Первого куплета этой песни хватило, чтобы другая песня практически умолкла, а её исполнители резко протрезвели, услышав слова, за произношение которых иной раз можно было схлопотать петлю на шею. Та компания включала в себя несколько офицеров из батальона 4-го Кронского и одного хельквилльца в чёрной форме. Агриас сразу узнал его: возможно, голова этого господина ещё несла на себе след винтовки Карла Эрстфедера.

— Господин майор, это невежливо! — Остенштайн посмотрел на фон Таубе немного помутневшим взглядом. Агриас бросил взгляд сначала на одного, потом на другого — один был пьян, другой разозлён до крайности. Предстояла солидная перепалка.

— Вы поступили невежливо когда изгадили святую ночь своей мещанской песенкой!

— И-извольте! Я исполняю гимн своей организации! Это вы тут, извиняюсь...

— А я исполняю гимн ваших коллег и идейных товарищей. Какая между вами разница? Смойтесь отсюда к чёр-рту, юноша! Это расположение 4-го Кронского полка! Вы — пьяная свинья!

— Я имею право на это, господин майор. Мы одержали победу! С врагом было покончено в эффективной элегантной манере...

— Молчать! Мне противно видеть как чёртов мещанин рассуждает о войне. Из-за таких как вы гибнут ваши же солдаты, а наше командование превращает войну в скотобойню!

— Но разве наши враги не скот? Господин...

— Молчать!

— Знаете?! — Остенштайн встрепенулся, подбоченился и уязвлённо посмотрел на фон Таубе. — Знаете?! — снова проговорил политофицер, на глазах теряя запал и желание продолжать свару. — А ну вас, господин майор, куда подальше! — Реформист тряхнул головой и заскрипел восвояси, оставив новоявленных собутыльников наедине с их недовольным начальником. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Ладно, чёрт с вами. — Всё ещё едко, но как-то по-отечески проговорил Адриан. Его подчинённые покивали головами в знак признательности.

— Стало быть, с этим больше не пьянствовать. — Подытожил кто-то из офицеров.

— Вы его видели? Дурак он, выжига! — Посмеиваясь, заметил другой.

Агриас был свидетелем перепалки, вмешиваться в которую ему совсем не хотелось. Сегодня ему снился страшный сон, но не был напуган ведь то что было в кошмарах обычно мало отличалось от того, что происходило наяву, от того что являлось его долгом и работой. Он видел немало грифонов в день атаки: они боялись, бешено молились, кто-то даже ругался и пререкался с офицерами, и тем приходилось оголять шпаги чтобы привести их в чувство. А потом атака кончилась, задача была выполнена и теперь... Все просто успокоились и праздновали наступающий новый год. Чейнджлинг оглянулся вокруг: небольшая, тесная площадь, ставшая ещё меньше из-за гор убранного снега. Дома, явно грифонские, теснились друг к другу, будто жавшись от мороза. Среди них стояла скромная церковь, её ворота были заперты, а на паперти собралось какое-то количество молящихся солдат и офицеров 4-го Кронского и других герцландских полков. Внутрь их не пустили, ведь, насколько чейнджлинг был осведомлён, внутри местный настоятель приказал разместить больных и раненых. Взгляд майора зацепился за костёл. Что-то странное пришло чейнджлингу в голову, и он ещё сильнее погрузился в размышления.

2

Ветер продувал переулок насквозь. Он не чувствовал его — всё внутри горело. Стеклянные, невидящие глаза уставились куда-то под ноги, в когтях крепко зажат револьвер. Он дышал: глубоко, тяжело, выдыхая громадные клубы белого дыма.

"Ты об этом пожалеешь! Одумайся!"

Он вытянул лапу вперёд и молча нажал на спуск.

НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ НАЗАД

— За здоровье Государя-императора! — Уже немолодой, но крепкий офицер-катеринец поднял бокал прохладного тёмного пива. — Ему откликнулись остальные грифоны, сидевшие за небольшим столиком. Не считая катеринца, их было четверо. Они чокнулись и осушили бокалы до дна.

— Славно! — Морщась и щурясь проскрипел офицер из какого-то герцландского подразделения. Вид у него был больной и побитый: глаза слезились, дышал он тяжеловато и периодически покашливал, на клюве пернатого было много выщерблин и сколов, самые большие из них даже были зашпаклёваны. Несмотря на комментарий, пил он с отвращением, чисто "за компанию".

— Славно. Поддакнул ему более молодой и здоровый коллега, левая лапа которого покоилась в перевязи. На его белой рубахе был вышит значок SG. Третий собеседник вежливо кивнул и улыбнулся, четвёртый же просто вздохнул, наслаждаясь прохладой и запахом веников, пробивавшихся из-за двери вместе с паром. Баня — изобретение вартайских язычников, которое грифоны приняли с особой охотой. Об этом уже давно забыли, а если кто-то ещё и хранил память о происхождении этой славной традиции, всё равно не придавал этому знанию значения. Некоторое время пятёрка сидела в томном молчании, смакуя выпивку.

— Хорошие новости — наши войска подходят к вражеской столице. — Катеринец, как самый смелый и общительный, начал первым.

— Уже почти подошли. Осталось меньше двух десятков вёрст — поправил его иностранец. — Писали уже во фронтовом журнале. Будет осада.

— Что-ж, хорошо. А откуда вы знаете, что будет осада?

— Сослуживец передал, он недавно в этом госпитале.

— Как он?

— Без ноги. — Вздохнул офицер. — Надеюсь, его вытащат.

— Без ноги — это не без лёгких. Мне вот выпало... — Герцмейтер пару раз кашлянул. Раньше он кашлял почти без перерыва, с тех пор его дела стали немного лучше.

— Да, в Приштинее было то ещё дельце. — Согласился катеринец.

— Вы служили при штабе Эстеркорна, если мне не изменяет память. — Подал голос до этого молчавший грифон. Он выглядел крепче и выше остальных, его лицо украшало три зарубцевавшихся шрама.

— Да, герр Фельсен. Насколько мне известно, ваши братья-рыцари из Ордена тоже отметились там.

— Мы везде отличаемся — Кавалер слегка улыбнулся.

— Это верно. — кивнул иностранец. — Помню я один случай. Дело было года три назад, когда я только приехал в Хельквилл. Тогда в Лангешверте была война, вы охотились на лесных бандитов в окрестностях Висагинаса. И, значит, улица. Идёт по улице рыцарь. При мече, при латах, пистолет за поясом. А ему навстречу какой-то штатский — на студента похож. Так что вы думаете? Этот студент его не пропустил! Вернее, пропустил, но уж очень нерасторопно. Ну так рыцарь как дёрнет пистолет, как пальнёт! Пастолет — старый, кремнёвый, голова — в крошево!

— Так им и надо! — Вдруг выпалил катеринец. — Мой друг, сослуживец, он сейчас при генеральном штабе, этих штатских как свиней колол. Его даже под трибунал отдать хотели — благо господа вступились. Верно вступились, я считаю. Раньше они на нас смотреть боялись, а теперь пошли всякие студенты, механики, прочая шваль...

— Без механиков нынче никак. — Заметил четвёртый офицер. Он был младшим и по возрасту и по званию, к его мнению не то чтобы очень хотели прислушиваться. Военные перечислили ещё несколько случаев, когда офицеры избивали или даже убивали штатских, а потом избегали наказания. Фельсен слушал спокойно и с видимым удовольствием, иногда кивая и задавая уточняющие вопросы.

— От них все беды. — Наконец подытожил офицер SG. Дают им право, дают им образование, а они потом нож в спину... Так и загубили Брейтенфельд, всё из-за этих выродков. Мы их душили-душили, душили душили...

— Ничего! Кемерская разбили, Верани тоже разобьём, дойдёт и до росуфаймовской банды.

— Коммунизм придумали язычники. — подметил Фельсен. — Революции, бунты — это от них.

— Всей этой дряни скоро настанет крышка!

— Ad majorem Dei gloriam. — Подытожил отравленный газом, всё же чувствуя необходимость внести свою лепту в разговор. Снова установилась пауза. Жар спадал, становилось холодновато.

— А помнится, в Кроне какой-то поручик стрельнул штатского. — Снова завёл разговор катеринец.

— Интересно. — Кивнул Хайнрих. — И как с ним обошлись? Каков был повод?

— Не припомню повода. Говорят — он его чем-то оскорбил...

Офицер не успел закончить, так как в дверь постучали. Фельсен узнал этот стук. Он помедлил пару мгновений, после чего крикнул:

— Сепп, заходи!

Дверь подалась, в помещение вошёл Сепп, верный паж рыцаря. Он тоже был в больничном облачении, его обмороженная нога ещё не до конца выздоровела, но тот уже выполнял свои обязанности слуги, стоически игнорируя боль.

— Господин, вам письмо.

— Давай сюда. — Несколько развязно сказал кавалер. Сепп вытащил из кармана красивый накрахмаленный конверт и протянул его Хайнриху.

— Прошу прощения, мне пришло письмо.

— Славно, герр Фельсен, очень славно.

Последние слова катеринца Хайнрих услышал как будто издалека. Он увидел подпись на конверте, и понял, что внутри его не ждёт ничего хорошего. Рыцарь держал конверт в лапе, глядя на него в упор. Наконец, он убрал его в карман и сжал лапу в кулаке.

— Господа, я пожалуй пойду. — Не своим голосом, как-то глухо и злобно проговорил рыцарь.

— Что-ж, увидимся ещё.

— Будьте здоровы!

Офицеры проводили его тёплыми словами, которые, правда, не отличались особой искренностью.

3

Хельквилльский военный госпиталь, в отличие от многих других вещей в этой стране, был устроен очень неплохо. В нём работали отличные врачи, а о больных и раненых заботились вне зависимости от их звания и сословия, хотя офицеры и рыцари всё-таки располагались в отдельных палатах, а иногда и в отдельных конатах. Хайнриху фон Фельсену, быстро идущему на поправку и уже почти готовому отбыть обратно на фронт, выделили отдельные апартаменты. Всё в них было белого цвета, кроме, пожалуй, пола. Сам рыцарь сейчас сидел на кровать и смотрел на потолок. На улице уже давно было темно, в помещении горела слабая керосиновая лампа.

— Сепп, ну разве она не дура?

— Не могу сказать, господин. — Просто ответил паж, лежавший на второй койке, стоявшей здесь. Нога его ещё мучила, особенно под вечер. Хайнрих хмыкнул и криво улыбнулся. Действительно, с этой сестрой было трудно спорить, но кавалер никогда не отступал перед трудностиями. Часа два назад он пререкался с сестрой милосердия Марией Амалией, урождённой Клостерграб. Неприлично образованная, заумная и высокомерная старая дева — как такое существо могло связывать себя с каким-то там "милосердием"?! "Вы не можете покинуть госпиталь!", "Вы итак тут пьянствуете чуть ли не каждый день!", "Врач не давал разрешения!" — Хайнриха ещё сильнее перекосило от воспоминания о недавнем разговоре. Она не давала ему тренироваться c оружием, о полётах не могло быть и речи... Так или иначе, сейчас эти проблемы казались мизером по сравнению с последними известиями.

— Дела наши плохи, Сепп. Мне пришла долговая расписка. Этот купчина опять требует с меня кусок нашей земли, а ведь имение итак сдано под залог!

— И тем не менее, мы по крайней мере ещё живы, чтобы выйти из этого положения.

— Знаешь, мы не так уж и живы, Сепп. Эта выдра в юбке меня в гроб загонит своими распорядками дня!

— Те язычники в лесу сделали бы это вернее. — В голосе оруженосца засквозила обида.

— А где ты был пока они пытались это сделать?

— Я тоже дрался, но меня оттеснили далеко от вас и оглушили ударом приклада по голове. Я очнулся когда уже всё закончилось, нашёл вас окружённым трупами, а потом вытащил вас оттуда вместе со всем вашим снаряжением. Ну, с большей его частью. На вас не было живого места, я уж не знал, смогу ли вынести вас вместе с доспехом.

— Мог бы бросить латы там.

— НО как?! — Там же одна кираса стоит как вся моя одежда вместе с ружьём и аммуницией.

— Её теперь ни продать, ни починить. — Фельсен сказал это каким-то особо скучающе-озлобленным тоном. Он всегда говороил так, когда речь заходила о деньгах. — Шлем ещё можно как-нибудь исправить, а за кирасу с наплечниками придётся отдать пол-дома, а дворника выгнать или посадить на хлеб и воду.

— Ваш дворник итак лентяй тот ещё.

— Но дом я свой продавать не собираюсь! — Рявкнул рыцарь, демонстрируя этим, что устал от заумной болтливости своего пажа. Этот парень любил распустить язык, когда ему позволялось это сделать.

— Виноват, господин.

— Не виноват. Ты просто дурень, Сепп. Довольно, я лучше посплю.

— Я буду молиться за вас.

— Как хочешь — мне сейчас ни Борей, ни Маар не помощник.

Фельсен откинулся на кровать, больничное одеяло ему опротивело. Раны всё ещё давали о себе знать — богатырское здоровье и лечение ещё не доделали своего дела. А может быть это всё нервы? Хайнрих уснул, размышляя о том, кто бы из знакомых мог бы дать ему денег, но так никого и не припомнил. Во сне ему явился убитый Курт фон Везер.

Утро началось с отдалённого звона колоколов — где-то в центре города служили праздничную мессу. Хайнрих проснулся, встал с кровати, расправил крылья. Окно манило ломтиком голубого неба, стояла чудесная погода: светло, чисто, морозно — а летать ему нельзя! Рыцарь подошёл к окну, открыл его и сделал несколько вдохов и выдохов, чтобы прогнать сон. Он с детства любил летать в мороз, когда небо пусто и лазурно, а ветер дует так злобно и отчаянно, что ни один чёртов смерд не смеет казать клюва за порог своей халупы. А теперь... А теперь рыцарь был вовсе не доволен своим нынешним положением. Раны уже давно зажили, операции прошли успешно, он мог ходить, вошёл в силу, чувствовал себя в целом неплохо, но этим старикам в белых халатах всё казалось, что этого недостаточно! Нет, такое отношение уж точно было ему не по плечу.

Сепп проснулся немного раньше, и уже успел куда-то смыться. С обнаружением его отсутствия рыцаря посетило мерзейшее воспоминание под названием больничный распорядок. Он уже проспал время, которое было принято за время утреннего умывания, минут через тридцать должен был быть завтрак. Так или иначе, рыцаря это не очень волновало. Он открыл окно пошире и сделал зарядку, после чего умылся, и принялся ждать, пока сестра принесёт пищу. Вскоре вернулся Сепп, сообщив что еду уже несут.

— Где ты был?

— Ходил спрашивать по вашему делу, господин.

— То бишь? Поясни. — Хайнрих напрягся и грозно посмотрел на Сеппа. Тот впрочем не выказал страха.

— Ничего не сказали, говорят, что всё по решению врача.

— Ясно. Значит придётся сходить самому. Ты, птенец, наверное ничего толком и не объяснил, я правильно понимаю?

— Никак нет, я всё объяснил в точности, но мне дали от ворот поворот. Да и вообще я сёстрам не нравлюсь — косятся на меня как непонятно на кого.

— На кого они так не косятся.

К концу этого разговора явилась сестричка и принесла завтрак. Это была овсянка. Хайнрих любил овсянку — то немногое, что ему нравилось здесь.

— Сударь, вас хочет посетить какая-то молодая дама. Вы её знаете?

— Она представилась? — Фельсен оторвался от трапезы и с любопытством взглянул на грифину.

— Нет, она якобы инкогнито.

— Ясно. — рыцарь хмыкнул, встал и пошёл к шкафу, в котором были сложены его вещи. — Я знаю, кто это. Она идёт сюда?

— Да. Возможно она по вашему делу.

— Моему делу... — Фельсен вздохнул и мрачно сверкнул глазами в сторону беспечно кушающего Сеппа.

— Да, вашему делу, сударь. У вас, рыцарей, одно дело — долги. Вы не первый и не последний. — Сестра милосердия мягко улыбнулась. Раздражённый Фельсен молча пожал плечами.

— А каша хороша.

— Спасибо.

Сестра ушла, тихо прикрыв дверь. Через некоторое время в коридоре раздался занудный голос Марии Амалии, что говорило о том, что в её больничные владения кто-то вторгся. Попререкавшись с кем-то пару минут и выдержав тем самым приличия сестра дала пришедшему пройти дальше. Вскоре дверь маленькой палаты открылась, и на пороге показалась молодая дворянка в простом дорожном платье. На её лице ещё таял иней. Хайнрих встретил Терезу в своей военной одежде, посчитав больничную робу постыдной для себя. Они смотрели друг на друга мгновение, после чего рыцарь куртуазно поклонился и пригласил даму присесть на кровать Сеппа, которую тот незадолго очистил от своего присутствия.

— Госпожа, я очень рад вас видеть. — Проворковал Фельсен, подходя на шаг. Тереза протянула ему лапу, шевалье холодно, но учтиво взял её, прикоснулся к ней клювом, после чего помог Терезе сесть.

— Я вас тоже. — В своей стеснительной манере сказала дама. — Я переживала за вашу жизнь.

— Я переживал о вас не меньше, госпожа. Как ваше здоровье?

— Тереза смущённо и даже испуганно отвела глаза в сторону.

— Ничего страшного, всё как всегда. В эти святые дни я не могу чувствовать себя плохо.

— О, знали бы вы, как мучают меня эти стены! Даже молитвы не дают мне сил бороться с обитающими здесь фуриями. Знали бы вы, какие страшные раны я вынес, и всё ради того чтобы покоряться их занудству. Язычники окружили нас со всех сторон, и все кроме меня и Сеппа были убиты...

— Чудовищно...

— A la guerre comme à la guerre... — Выговорил Хайнрих на аквелийском. Знание аквелийского было одним из немногих пунктов его скромного домашнего образование.

Некоторое время они сидели в молчании, смотря куда угодно, но не на друг на друга.

— Хайнрих. — Наконец начала Тереза.

— Моя господа?

— Мой дядя, Хайнрих. — продолжала Тереза, глядя в пол. — Мой дядя хотел кое-что тебе передать.

— Ваш дядя? Фон Сильберкралле? — рыцарь озадаченно нахмурился. — Это касательно денег, верно? Чёртовы деньги, будь они прокляты!

— Да, это из-за денег. Дядя узнал, что вы в долгу у купца Циммермана.

— А Циммерман — его клиент. Это мне известно. — Тон Хайнриха изменился, теперь он не пытался говорить возвышенно и красиво, к нему вернулась та манера, с которой он говорил о деньгах.

— Да. А так же мой дядя знает что вы — полный банкрот и заложили всё что только можно заложить.

— Тогда пусть заплатит мне орденское жалование. Его выплачивали в последний раз где-то за месяц до того как началась эта проклятая война, с тех пор мы сидим на безденежье. Я надеялся поправить состояние за счёт грабежа — но эти чёртовы язычники бедны настолько, что у них просто нечего взять!

Тереза посмотрела на него как-то иначе. От этого взгляда у Фельсена зашевелились перья на голове. Она не хотела тут находиться, не хотела с ним разговаривать. Было видно — её вынудили, заставили. Она не относилась к нему так, как он относился к ней. Рыцарь понял, что видит этот взгляд не впервые, что он видел его и до того. Какое-то ноющее, непривычно тоскливое чувство проснулось в том, что можно было назвать его душой.

— Хайнрих. Я честно не знаю, почему мой дядя поступает так. И я честно вижу никакого способа помочь тебе с жалованием. Ты прекрасно знаешь, кто такой мой дядя и на что он способен.

— Ваш родич — подлая крыса, моя госпожа. От этого я и испытываю к вам такое сострадание. Но, что он вам приказал? Для чего вы явились сюда? Что Сильберкралле от меня хочет?

— Он предлагает вам выполнить несколько его поручений, вы ему понадобились для чего-то. Поверьте, я честно не знаю, для чего. Он не объявлял это орденским или партийным делом и всё в этом роде.

— Тёмные, кровавые дела. Кому-то надо, чтобы кто-то внезапно упал на меч. Видимо, всей той своры которую он набрал в "Чёрные плащи" уже не хватает. Ладно, а что он за это даст?

— Он скостит вам долг, либо даст денег на его выплату.

— Что за наглость! — Воскликнул рыцарь, чувствуя как гнев бьёт в голову. Он замахнулся лапой куда-то в пустоту, но тут же осел, увидев что Тереза пришла в ужас и отшатнулась в сторону.

— Я... Я отказываюсь от этого дела. Простите меня, моя госпожа. Я люблю вас чисто и искренне, но я не намерен убивать за монету.

— Но вы готовы убивать по своей прихоти. — с неожиданной твёрдостью огрызнулась Тереза. — Не стоит строить из себя благородного рыцаря из аквелийских романов, господин фон Фельсен! Вы — злобное и кровавое чудовище, вы губите других и непременно закопаете себя сами! Вы убили моего жениха на дуэли, вы чуть не убили того герцландского офицера! И только милостью моего дядюшки, которого вы ненавидите, вы ещё не оказались на виселице. Я не люблю вас, как и вы не любите меня. Я лишь боюсь того, что вы можете натворить и жалею вас, ведь вы сам не свой, вы потеряли себя.

— И тем не менее... Кем бы я ни был... Я стою на своём. Я скорее сам разберусь с этим проклятым ростовщиком, чем буду так унижаться...

— Вы хотите убить? Опять? А вы не думаете, что это может стоить вам жизни, чести, вашей семьи — того из-за чего вы "не хотите убивать за монету"? Мой дядя относится к вам как к храброму сумасброду, он ценит вас за вашу любовь к крови, но деньги для него всегда были ценнее чьей-либо жизни.

— Госпожа... Моя госпожа... — рыцарь говорил подавленно. Так, как никогда раньше не говорил. — Я всего лишь делаю то, для чего был рождён. Ежели вам более не угодно видеть меня, слышать о моих деяниях, ежели я стал вам омерзителен — то я не стану раздражать вас ни своим видом, ни своими делами. Нам обоим не повезло жить в этом проклятом месте, быть теми кто мы есть. Мы несём ношу своих семей, своих сословных обязанностей. И я, несмотря на всю силу Вашего убеждения, не могу изменить себе, как не смогли бы мой отец, дед и прадед. Я всего лишь пытаюсь оставить за собой право быть тем, кто я есть.

— Хорошо, Хайнрих. Только пожалуйста. Пожалуйста, во имя всех богов, во имя всех святых, во имя твоего ордена и твоей чести — решай это дело как тебе угодно, но не кровью. Пожалуйста, только не кровью.

— Ради вас... Только ради вас.

— Клянёшься?

— Клянусь. Я клянусь никого не убивать и решить проблему мирно.

Тереза встала и пошла к дверям. Спокойно наблюдавший за всем Сепп встал и приготовился занять своё место.

— Прощай, Хайнрих. Надеюсь — не навсегда.

С два часа комната находилась в полном молчании. Рыцарь и оруженосец покончили с завтраком, более не проронив ни слова.

— Ладно, Сильберклалле вы отказали. Какие ещё варианты? — Сепп закончил с кашей раньше, окончательно доконав аппетит своего начальника напоминанием о деле.

— Чёрт побери, Сепп! Я думаю об этом со вчерашнего вечера. Можно было бы попросить денег у твоей семьи, но вы не богаче нашего.

— Да уж, господин. Денег у нас не водится с прошлого лета.

— Все в долгах, все рыцари кого я знаю — либо мертвы, либо в долгах!

— Взять в долг у другого купца?

— Дурь! Верная смерть!

— Обраться в партию?

— К чёрту! Те же яйца только в профиль!

— Тогда что делать?

— Что делать... Можно назначить Циммерману встречу...

— Но вы же обещали...

— Замолчи!.. Хотя да, ты прав. Зная Циммермана, иного выхода не найти.

Снова молчание. Принесли обед, но аппетит от этого не появился.

— Ладно... Ладно, будь он трижды проклят! — Наконец прошипел кавалер, резко вставая.

— Как поступим? — Снова спросил Сепп.

— Собирайся, бесёнок. Мы идём в гости к господину фон Сильберкралле. — С горькой и едкой иронией проговорил Фельсен.

— Надо сначала как-то выбраться отсюда.

— Ничего, это решаемый вопрос.

4

Сборы прошли быстро: в госпитале при Хайнрихе было всё необходимое: Плащ, зимняя куртка, документы и портупея с кобурой. В кобуре лежал револьвер. Револьвер был заряжен. Меч тоже был при нём — он так и не позволил забрать у себя белое оружие, несмотря на всяческие возражения. Битва с сёстрами милосердия на этот раз была недолгой и его выпустили наружу. Его не любили здесь и наверняка были бы рады от него избавиться. Разумеется — всякий врач должен оказывать помощь своему больному, но у всего есть предел. В конце концов, последние несколько дней перед выпиской были чисто символическими, и в них не было особой необходимости. Рыцари всегда были на особом счету здесь, их повадки хорошо знали, и уступали им тогда, когда это было позволительно.

Госпиталь находился на юго-западной окраине города — в самой тихой и спокойной его части. Поблизости не было ни чадящих фабрик, ни поместий, ни дачников, только небольшой квартал "нового города", застолбленный за собой гильдией электротехников. Где-то здесь жили и врачи из госпиталя, а так же ещё какое-то количество мелких чиновников, счетоводов и прочих разночинцев. Хайнрих прошёл этот квартал быстро, ведь здесь никогда не было много грифонов, а те, что попадались ему на пути, своевременно и благоразумно убирались прочь. По дороге ехали фуры и подводы с раненными: сегодня их было не так уж и много, видимо где-то там, в сотнях километров к востоку, кровопролитие на какое-то время приостановилось. Местные старались пропускать транспорт и не вмешиваться в военные дела, но по мере того, как приближался центр города — это становилось всё сложнее. Всё было запорошено снегом, на тротуарах и мостовых властвовал гололёд. Иногда кто-то спотыкался и падал, Фельсену в его сапогах приходилось особенно ухитряться, чтобы не растянуться на пусть пока ещё не камнях брусчатки.

Народу становилось больше, толкучка нарастала, свет мерк, улица сужалось, нарастал грохот и гул грифоньей молвы. Вот из узенького переулка прямо перед клювом рыцаря выскочила какая-то мелкая и серая фигура и едва не угодила под колёса проезжавшей по дороге фуры. Неудачника тут же окатил руганью ближайший офицер. Он схватил неизвестного за рукав, дал ему пощёчину и повёл к стене, расталкивая прохожих. Кто-то на кого-то таращился, кто-то кого-то пихал. Граница мостовой и тротуара была мизерной, почти символической. Офицеры, гражданские — все спешили куда-то без всякого порядка. Самые торопливые и спешащие летали над головами, Фельсен хотел бы быть в их числе, но в толкучке уже сложно было расправить крылья. Народ шёл в центр города, к реке, к рынку. Здесь почти не было фабричных работников — в основном цеховики, купцы малого пошиба. Не была бы улица такой узкой — они наверняка не создавали бы такой плотной и злой толпы. Хайнрих смотрел сквозь толпу, полностью игнорируя окружающих. Они видели его одежду и картуз, шарахались в стороны, налетали на других, ругались, скандалили, наносили и получали оплеухи. Вот чью-то жену ударили крылом по лицу, вот кто-то из штатских завизжал о том, что его только что обокрали. Кто-то тем временем пытался не ввязываться в ссоры и праздновать, сквозь ор и ругань причудливо и фантасмагорично пробивались мотивы церковных гимнов и новогодних песен. Кто-то был уже пьян. Кто-то был пьян уже настолько, что даже удари прикладов не могли привести их в чувство.

Вот и главная площадь. Она же рыночная, она же соборная. Дома расступились, образовав широкое пространство, заполненное торговыми рядами. Где-то там, ближе к центру площади было что-то вроде аттракционов, где-то там же, ближе к пристаням, ровно покачивались на речном ветру прикрытые чёрными балахонами трупы. Рослый и возвышающийся над толпой Фельсен видел их даже отсюда: свежие клобуки мертвецов вдруг сильно напомнили ему о собственном ордене. Да... Если подумать — то они носили почти такую же обмундировку... Немного потолкавшись в потоках грифонов, кавалер пошёл в обход торговых рядов и громадных ангаров Рынка, к возвышавшимся башням соборов.

"Купите последние известия! Господин фон Катеринсберг постановил!.. Последние новости с фронта! Приобретите — будьте в курсе!.."

"Налетай, налетай, не обожгись! Свежее, горячее, по десятку марок за пирог! С рыбой, с говядиной..."

"Последние гороскопы, талисманы, толкование нитей судьбы! За сеанс цена договорная!.."

"Покупайте облигации военного займа! Нашим войскам на фронте требуется помощь в борьбе против языческих орд! Гражданин — знай! Сохраняя один пфенниг в своём кармане ты потеряешь тысячу марок в будущем! Именем троицы и всех святых отцов — поддержите наше оружие! Поддержите наше оружи..."

Фельсен шёл мимо этих окриков, стараясь не прислушиваться к ним. Этот город был мерзок, гнил и пропитан мещанством. Он ненавидел это место — это место ненавидело его и боялось его. Он чувствовал себя ужасно, каждый миг в этом месте делал его хуже, слабее, придавал ему сходство со штатскими. Война была единственным местом, где он был нужен, где ему были рады. На войне он чувствовал себя на своём месте, город же вызывал в нём отвращение. Вечная суета, чуждые и глупые переживания, мелкие крысиные интрижки безродной сволочи, чьи предки находились на положении бесправного скота, кормившего рыцарей своим трудом, а теперь отожравшегося до лоснящихся перьев, отстроившего омерзительно броские дома, в то время как их бывшие хозяева были вынуждены бедствовать и чуть ли не побираться. Неужели эти и есть пресловутая "Мирная жизнь"? Тогда лучше умереть в тифозном или сифозном бараке или получить пулю в голову, лучше месяцами жить в пограничной караулке, лучше голодать неделями — но не вариться в этой омерзительной каше. Этот город не хотел войны — он боялся и сторонился её как трусливое животное. Они были готовы продать всё за бесценок, вся эта золочёная и упитанная скотина первой бы вынесла врагу ключи от своего гадюшника, пресмыкаясь и подсиживая друг друга, выпрашивая очередных вольностей и милостей у новых хозяев. Орден звался именем Хельквилла, но Хельквилл не был частью Ордена. Город был сам по себе — заодно со всеми и против всех одновременно, летящий по ветру, плывущий по течению, бравирующий волей и богатством, но шарахающийся от лязга клинка, вынимаемого из ножен.

"Смерть мужикам и торгашам! Погибель горожанам!"

Хайнриху вспомнилась старая аквелийская поэма. Славная была страна, пока эта мразь не казнила своего правителя.

Кто-то схватил его за подол подол: Хайнрих обернулся и увидел, как Сепп отпинывает от него какого-то попрошайку: "Прочь от господина! Не сметь! Шпагой запорю, падаль!" — Рыцарь немного повеселел: его паж никогда не лез в карман за словом. У соборной паперти было много убогих, пытавшихся просить милостыню. Недавно Партия запретила это, и теперь местный гарнизон жесточайше отлавливал попрошаек, зачастую решая их судьбу на месте. Эти молодчики улыбались и козыряли кавалеру, его же от них корёжило. Площадь снова перешла в узкую улочку, и та повела Фельсена дальше, на другой конец города.

На юго-востоке Хельквилла начинались пригороды и дворы особняков. Солидные, старые дома, хранящие на себе чертвы старинных замков соседствовали с купеческими гнёздами, часто устроенными без всякого вкуса и порядка. Окупечившиеся дворяне, одворянившиеся купцы, высоченные заборы и злые сторожа — местечко достойное гадюки вроде Сильберкралле. Его дом мало отличался от остальных. Белые стены, бурая крыша, всё по-новому, по-идиотски, а ведь когда-то он тоже был рыцарем...

Хайнрих приблизился к воротам и тут же был облаян цепной собакой. На лай прибежал сторож:

— Кто таков? Зачем пришёл? — Нагло, не считаясь с титулами спросил пернатый.

— Я Хайнрих Рупрехт фон Фельсен — рыцарь Хельквилльского ордена и член Реформистской партии. Я требую встречи с хозяином этого дома.

— Его здесь нет, барин. Уходи подобру поздорову!

— Брешешь! У меня к нему важное дело. Я знаю распорядок твоего хозяина наперёд, и я знаю, что сегодня и в этот час он должен быть у себя!

— Сейчас все, барин, важные. — хмыкнул сторож и достал из кармана трубку. — Не сгорит твоё дело.

— А если сгорит?

— Ну и чёрт с тобой тогда. — Спокойно отвечал простогрифон, попыхивая белым дымом. Он был спокоен, даже весел. Глаза рыцаря сверкнули: он ухватился за рукоять меча.

— Зарублю! — Полувыкрикнул-полувзвизгнул кавалер, чувствуя как Сепп предостерегающе хватает его за правую лапу.

— Пожалей сабельку, барин. Ограда железная, кованая.

— Скотина... — Прошипел Фельсен.

— Вестимо, вашбродь.

— Шёл к чёрту!

— Нет уж, барин. Я лучше тут постою-с.

Хайнрих повернулся на каблуках и пошёл прочь.

— Застрелю как собаку, зарежу как свинью... — Бормотал он тихо и злобно, уже рисуя в голове план предстоявшего ему дела. Сепп смотрел на него с опаской, излишне косясь на рыцарский меч.

6

Встреча с Циммерманом была назначена на поздний вечер, когда народ уже не так буйно праздновал и большая часть кабаков уже не были так полны. Уютное заведение с нарисованной на внешней стене пасущейся коровой, в этот вечер было одним из таких. Внутри жарко, хмельно, молча и тихо пьют какие-то местные завсегдатаи, трактирщик сонный, разморенный, на его лице усталая и довольная улыбка.

Хайнрих Фельсен уже занимал один из столов, когда с улицы зашло двое. Один из них задержался у дверей, стаскивая с себя громоздкую шубу, другой же, его спутник, был одет проще: вместе с чёрной стёганкой он оставил у дверей перевязь с тяжёлой шпагой. Он первым подошёл к столу Фельсена, они обменялись взглядами:

— Как поживаешь, Арно? — Спросил его Хайнрих.

— Кабатчик! Двойную мне, и не дури! — зычно гаркнул вошедший, после чего тяжело опустился на стоявший у стола стул. Принесли двойную рюмку крепкой настойки. Арно одним махом опрокинул её и даже не поморщился: — Паршиво, брат. Очень паршиво.

Хайнрих понимающе кивнул: они знали друг друга уже давно. Когда-то Фельсен служил у Арно Вайсланда в качестве пажа и оруженосца. Трудно было назвать их друзьями или приятелями, да и виделись они слишком редко. Единственное, что Хайнрих точно знал об Арно, так это то, что у него всё всегда "паршиво". Видимо, бедный кавалер всё-таки докатился до нелестной участи наёмного охранника. В таком случае ему можно было лишь посочувствовать.

Кавалерам хотелось бы продолжить, но к столу подошёл третий собеседник: невысокий, чистенький, аккуратный господин в строгом чёрно-сером костюме с пёстро вышитым пухлым галстуком. Уже не молодой, но ещё не старый, с вечной сладковато-приторной улыбке на лице — Хайнриху пришлось сделать над собой серьёзное усилие, чтобы никак не раскрыть своего гнева по отношению к этой фигуре. Он лишь строго нахмурился и глубоко кивнул, приглашая господина присесть.

— Герр фон Фельсен. — вкрадчиво и вежливо начал Циммерман, раскладывая лапы на столе и жестом подзывая мальчишку-официанта. — Рад вас видеть в добром здравии.

— Взаимно. — Угрюмо выдохнул Хайнрих, ловя на себе напряжённый взгляд Сеппа, сидевшего в углу залы и старавшегося не отсвечивать. Купец тем временем сказал несколько слов официанту, после чего вернулся к беседе.

— На вас что-то нет лица, сударь. Вы обедали?

— Нет, не обедал.

— Могу заплатить за нас обоих.

— Прошу прощения, но я откажусь. Я не голоден.

— Решать дела на пустой желудок — гиблое дело. — Купчина продолжал улыбаться. На вид он был не слишком толстым, и не слишком тонким, но любви к еде не скрывал от слова вовсе.

— Не хочу оказаться у вас в ещё одном долгу. — Фельсен ухмыльнулся и сделал вид, что пошутил.

— Хорошо. Значит, можно, думаю, перейти к делу. Вам не нужны никакие предисловия. Ладно, давайте начнём. Я отправил вам письмо, где просил выплатить долг, накопившийся у вашей семьи за эти четыре года. Я смею предположить, что вы явились оспорить мои требования. Что-ж — я готов пойти на некоторые уступки.

— Мне нужна отсрочка, пока я не смогу выплатить этот долг. У нас нет денег — платить нечем.

— Как я уже упоминал — вы можете заплатить землёй. Мой агент доложил мне, что участок этот вами никак не используется. А продав его вы сможете покрыть все долги на пару лет вперёд, этот участок можно очень выгодно использовать и потому я заплачу за него щедро.

— Перепродать каким-нибудь очередным залётным фермерам? Как это уже было с остальными? И ещё, господин купец — Хайнрих начал говорить немного напряжённее. — Эта земля — последний участок, оставшийся в моей собственности. Я не могу его продать — иначе у меня останется только один мой двор.

— На оставшейся у вас земле на вырученные деньги можно будет организовать производство, начать получать доход...

— И разориться как Грюнеграб и Грауберг?

— Вы итак не очень-то богаты. Тем более, вы ведь можете добывать средства путём, гм, грабежа, вы ведь вернулись с фронта не с пустыми лапами, верно?

— В том-то и дело, что с пустыми. Мне не повезло, мы попали в засаду — выжил только я. Везер, Эирбург, Воллен и иные ваши знакомые — мертвы. Добычи нет, платить нечем.

— Экая оказия!.. — Циммерман удивился, или же изобразил это чувство.

— Вы хоть понимаете, чем сейчас вы занимаетесь, господин купец? — начал развивать тему Хайнрих после небольшой паузы. — Вы набиваете свои карманы, лишаете меня возможности служить, лишаете меня земли, которая принадлежит мне по моему праву. Знаете, что творится на войне? Та засада была мясорубкой, внезапной и кроваой. Я мог бы там погибнуть, а вам лишь бы деньги из меня вытянуть. Мы уже месяц сражаемся, только чтобы вас, господин купец, не порезали на ремешки проклятые язычники. Мы защищаем вас, а вы разоряете нас!

— Как-то странно вы нас защищаете. Мою мануфактуру Штагенроке сожгли йезерградцы, я теперь на мели, мне тоже нужны деньги — и я хочу получить их. От вас, господин Фельсен. Я получу их в любом случае, у меня есть все средства и связи для этого. Вам это понятно, господин Фельсен? — Лицо Циммермана резко утратило мягкость, стало холодным, каменным. Принесли еду — громадные картофельные клёцки со шпиком и стакан глинтвейна. Купец начал ужинать, его спутник же бросил долгий и тяжёлый взгляд на Хайнриха: "Не делай глупостей!" — Говорили его глаза. Циммерман ел быстро, аккуратно, еда явно ему нравилась.

— В общем, я могу вам дать небольшую отсрочку. — Промакивая клюв платочком проговорил купец. — До февраля. За это время вы отправитесь на фронт и обзаведётесь достаточным количеством добычи. Окрестности Йезерграда богаты — вы сможете устроить свои финансовые дела привычным вам способом и сохранить всё при себе. Вас это устраивает?

— Вполне.

— Хорошо, тогда вопрос исчерпан. Было приятно с вами повидаться.

— Взаимно.

Купец допил свой глинтвейн и снова подозвал официанта чтобы расплатиться. Вайсберг на прощание кивнул Фельсену, тот также кивнул ему. Циммерман и его телохранитель оделись и вышли, Хайнрих с Сеппом остались сидеть в кабеке. Прошла минута, потом пять минут.

— Будете что-нибудь? Наконец обратился к странному посетителю молодой официант.

— Нет. — бросил в ответ Фельсен и нехотя протянул ему серебряный. В Хельквилле с недавного времени ходили бумажные деньги, но Хайнрих не платил ими из принципа. — Сепп, пошли!

Воин встал, оделся и надел перевязь со шпагой. Из дверного проёма открывался вид на противоположную сторону улицы. Над домами возвышался к небу шпиль собора. "Может сходить туда, исповедаться?" — На миг заколебался рыцарь, перед тем как шагнуть через порог. — "Нет. Оставлю это дело между собой и Арктурием. Священникам нечего об этом знать." Более Хайнрих не колебался. У Циммермана есть "средства и связи". А у него есть пистолет. И он заряжен. Рыцарь быстро покинул кабак и увидел, что купец решил срезать через переулок. Отлично... Хайнрих знал этот переулок, знал как перерезать им дорогу.

— Сепп — пойдёшь прямо за ними. Я зайду с другой стороны.

— Хорошо, только...

— Только что?

— Только вздёрнут нас за это! — Тихо воскликнул паж.

— Ты несовершеннолетний, вали всё на меня. А пока иди и делай что говорят!

— Как скажете... — Сепп быстро двинулся к переулку и исчез в нём. Рыцарь же поспешил в обход и рванул сначала по улице, а потом свернул в другой проулок, бывший короче и грязнее того, который выбрал купец. Они идут медленно, они наелись. Эх, бедный Арно! Может быть, его не нужно будет убивать?..

Вот другая улица. На ней шумно: гуляет какой-то сапожный цех, зелёно-золотые флаги в жёлтом свете фонарей! Вот же сволочи! Вот же твари!.. Сердце снова обжигает ненавистью. Фельсен сделал ещё с десяток шагов и оказался в переулке. Где-то впереди слышались чьи-то шаги. Они здесь.

Чернота декабрьской ночи перед пробиравшимися по переулку грифонами стала ещё чернее.

— Стоять! — Рявкнуло чёрное пятно, загораживая собой проход.

— Хайнрих, не дури! — Спокойно, но твёрдо проговорил Арно. Громоздкая фигура Циммермана за его спиной пугливо попятилась назад.

— Сударь, я требую сатисфакции! — Громко раздалось в ответ. На лице опытного рыцаря отразилось горькое сожаление: он отлично знал своего бывшего подопечного. Он знал, что тот будет делать. Вайсберг потянулся к кобуре, но выстрел хлопнул раньше: пуля прошла мимо лапы и врезалась в бок живота. Арно тихо ухнул и упал на землю. Циммерман бросился бежать, но поскользнулся и со всего размаху грохнулся наземь. Фельсен был уже тут как тут: негоциант попытался вскрикнуть, но удар сапогом вышиб воздух из его лёгких. С другой стороны перекрёстка подходил Сепп.

— Вы ничего этим... не добьётесь, герр Фельсен. — корчась от боли прошипел Циммерман. — Сильберкралле за меня вступится!

— Ты знаешь, почему рыцари берут в долг у купцов, а не у банков, а на Сильберкралле мне наплевать.

— Скотская манера! Будь вы все прокляты! — Огрызнулся Циммерман. Фельсен снова пнул его и тот заохал.

— Ты разорил мою семью!

— А ты её угробишь... Фельсен, чёрт побери, подумай головой! Ты рыцарь, а не уличный головорез! У меня семья, они ждут меня...

Ветер продувал переулок насквозь. Он не чувствовал его — всё внутри горело. Стеклянные, невидящие глаза уставились куда-то под ноги, в когтях крепко зажат револьвер. Он дышал: глубоко, тяжело, выдыхая громадные клубы белого дыма.

— Ты об этом пожалеешь! Одумайся! — Воскликнул Циммерман, глядя в дуло направленного на него револьвера.

Рыцарь вытянул лапу вперёд и молча нажал на спуск. Пуля вышибла купцу мозги. Никто не прибежал на крики и выстрелы: кое-где кто-то взрывал петарды и шутихи, хоть и устраивать фейерверк было нельзя из-за войны.

— Дерьмо, а не жизнь... — Прохрипел Арно, привалившийся к стене дома. Рана была серьёзная, встать он не мог.

— Не болтай, Арно. Истечёшь кровью. — Глухо просипел Хайнрих, поворачиваясь к распростёртому на снегу товарищу.

— Циммерман был той ещё сволочью... Не думал, что погибну за него!

— Ты не погибнешь. Я приведу помощь. А ты скажешь, что это были случайные грабители. Дело не должно вскрыться. Не хочу умирать на виселице.

— А придётся... — Арно закашлялся. — Тебя выследят рано или поздно, в любом случае. А мне — всё равно. Я не скажу ни слова.

— Спасибо, брат.

Фельсен убрал пистолет в кобуру, жестом подозвал пажа и исчез в черноте ночи. Вскоре он объявился в своём имении, а оттуда отправился прямо на фронт.