Блюз с ароматом яблок
"Rise..."
Часть III. Soaring
— Ну и какого Дискорда это вообще было?! — кричала Эпплджек.
Мак пробудился. В душной комнате царил полумрак — шторы были задёрнуты, но судя по тому, как ярко они были подсвечены, была самая середина дня.
Лежавший на мокрой постели под двумя толстыми мокрыми одеялами жеребец чувствовал себя на удивление хорошо — он был абсолютно здоров, разве что небольшая слабость довлела над ним.
— Ты хоть понимаешь, как мы все волновались?! — вновь повысила голос кобыла, заставив того вжаться в кровать. — Наши врачи только копытами развели, мне пришлось просить Твайлайт, чтобы она отправила нам лучших медпони из Кантерлота. Я… я поверить не могу, что ты так поступил!
Только теперь он заметил, что, помимо Эпплджек, в комнате находились ещё бабуля Смит, которая молча сверлила его взглядом, сидя на своём кресле-качалке, и малышка Эппл Блум — она лежала на полу подле его кровати и, продирая глаза ото сна, испуганно переводила взгляд с брата на сестру и обратно.
Ему стало стыдно. Он заставил их так переживать, а всё из-за чего. Просто из-за того, что он полюбил?
— Я болел… — промямлил БигМак, как бы пытаясь оправдаться, но её было не остановить.
— О, спасибо, что подсказал! А то мы тут все сразу не поняли! Знаешь, я в Кантерлотах не училась, в медицине не разбираюсь, но, ВОЗМОЖНО, МОЖЕТ БЫТЬ, ЕСТЬ ВЕРОЯТНОСТЬ, что если бы ты не ходил по ночам в Вечнодикий Лес драться под дождём с волками, то сейчас ты был бы здоров!
Эпплджек вдруг кинулась к нему. Мак инстинктивно прижал ушки, ожидая болезненного удара, но вместо этого кобыла заключила его в крепкие, практические удушающие объятья, и ей совсем не было дела до потных подробностей его меха.
— Ты — придурок, БигМак, — сказала она, и он с удивлением понял, что она плакала.
С самого детства, сколько он её помнил, она была тем ещё крепким орешком. Она никогда не плакала, в отличие от других детей — только громко кричала, требуя своё. Он считал, что ничто не могло выбить из неё слез, она стойко переносила всю боль, все невзгоды, считая, что литьё слёз — пустая трата времени, «только душу травить» — как она говорила. Впрочем, когда им довелось узнать о судьбе своих родителей, он понял, что даже она была не всесильна.
А сейчас он убедился в этом второй раз, и не сказать, что он был этому рад.
— Я знаю. — ответил он, обняв её в ответ и со всех сил пытаясь сдерживать собственные слёзы.
— Зачем ты так поступаешь со мной? Со всеми нами? Ты… что-то скрываешь?
— Не знаю, — ответил он сущую правду. — Правда не знаю. Я болел, у меня была лихорадка, я не понимал, что делаю. Я больше так не буду, честно!
Эпплджек немного отстранилась от него и пристально посмотрела прямо ему в глаза, не отпуская его плеч.
— Ты точно чего-то не договариваешь, но я тебе верю. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Завтра снова смогу работать.
— Нет.
— Нет?
— Не знаю, насколько ты уже здоров, но я точно не хочу, чтобы ты опять словил эту свою «лихорадку» и побежал ночью драться с волками.
— Я под домашним арестом?
— Нет. Отдохни, сходи в город, погуляй, но Селестии ради, не выходи на поля! Я не хочу, чтобы ты работал, пока мы не убедимся, что с тобой всё действительно в порядке.
— Но у нас ведь столько дел, мы должны…
— Макинтош Эппл! — она стукнула копытом по полу. — После того, что случилось, мне следовало бы попросить бабуля тебя как следует выпороть, поэтому забудь ты уже про эти хреновы дела! — немного успокоившись, она добавила. — Послушай, я раньше тоже была такой. Считала себя всесильной, думала, что всегда обязана со всем управляться без посторонней помощи, злилась, когда кто-то обо мне беспокоился, но это было просто глупо! У меня есть вы и мои друзья, а у тебя есть мы, и мы за тебя переживаем. Позволь нам помочь тебе.
— Но я уже здоров…
— С тобой разговаривать что яблоки об стену! Ладно-ладно, работай, если тебе так хочется, но при одном условии: ты берёшь Ноутворти с собой.
При одном только упоминании его имени сердце жеребца затрепетало, глупая ухмылка отразилась на его мордочке.
«Я люблю его!» — подумал он.
— Ухмыляйся сколько хочешь, но без него я тебя никуда не пущу.
— А он тут каким крупом?
— Ну, может, хоть он тебя вразумит. И проследит, чтобы ночью ты был подальше от леса. Он тоже за тебя переживает, Мак. Он приходил вчера днём…
— Вчера днём?
— Ты хочешь сказать, что не заметил, как больше суток провалялся в бреду, и уверяешь, что здоров? Ну и дела. Да, вчера он приходил. Клянусь Селестией, он так переживал, когда услышал, что ты заболел, что мы даже не стали пускать его к тебе. Кто знает, что б случилось с парнишей, если бы он увидел тебя… таким. Думается мне, он глаз с тебя не спустит, если рассказать ему про твои ночные…
— Нет!
— Как скажешь, братишка. В любом случае, он хороший малый, и нам всем будет спокойней, если он немного присмотрит за тобой.
— Агась. — Вот так просто он согласился со своим «наказанием»
«Он беспокоился обо мне? Он беспокоился обо мне! Такому нельзя радоваться, но… он такой добрый и заботливый!»
С первого этажа отчётливо донёсся стук копыт в дверь.
— Помяни чёрта, — фыркнула Эпплджек, утирая лицо от слёз.
Они вместе с бабулей Смит удалились на первый этаж. В комнате остались лишь Мак да Эппл Блум.
— Прости меня, БигМак. Мне стало страшно за тебя, ты не просыпался, кричал во сне, никто не знал, что с тобой, и я рассказала им про Вечнодикий Лес. Не хотела, но рассказала…
Мак понял, что кобылка вновь готова была заплакать, и поманил её копытом. Она буквально кинулась в его объятья.
О чём он только думал? Что пришлось перенести этой кобылке из-за его сумасбродства?
А если бы он так и не проснулся?..
Нет, об этом не надо думать.
— Спасибо, — ответил он. — Ты всё сделала верно.
В комнате он остался один.
Он успел сменить постельное бельё, спрятать в шкафу все лишние вещи — особенно мистера Лоскутика (так он назвал отобранную у Твайлайт тряпичную куклу) и даже попытаться расчесать гриву, что оказалось занятием бесполезным, ведь мало того, что она прямо-таки блестела, как будто он не мыл её уже несколько недель, так она ещё и вся свалялась и была в колтунах, при виде которых Рэрити свалилась бы в обморок. Он даже открыл шторы, однако свет был для его глаз до того нестерпим, что ему пришлось тут же их закрыть.
После всех необходимых, как ему казалось, приготовлений Мак уселся на кровать и стал ожидать Его.
И когда он заслышал знакомый стук копыт по коридору, его мех встал дыбом.
«Я не почистил зубы!» — в панике подумал он, а затем вспомнил — «от комнаты разит потом… надо было проветрить, надо было попросить их не впускать его! Что он обо мне подумает?! О, нет…»
Прозвучал робкий стук в дверь. Она приоткрылась, и в комнату осторожно вошёл голубой синегривый жеребец с большой связкой бананов, апельсинов и прочих фруктов в зубах.
При виде Блюза его сердце вновь забилось чаще, а в комнате будто бы стало на несколько оттенков светлее. Мак забыл обо всех своих тревогах.
— Пфивет! — сказал он, закинув связку фруктов на кровать. — Рад видеть, что с тобой всё в порядке. Прости, что так поздно, вчера я немножко переволновался, поздно лёг, и вот, только что проснулся. Не поверишь, мне такой сон приснился странный…
Блюз замолк, уловив взгляд БигМака. Они долго глядели друг другу в глаза, прежде чем понимающие ухмылки расцвели на их мордах.
Прошла неделя.
Нельзя сказать, что она была насыщенной, скорее наоборот — целыми днями БигМак торчал на ферме, иногда совершая вылазки в город, однако эту неделю он считал одной из самых лучших в своей жизни.
Ведь он провёл её не один.
Блюз обычно приходил днём, сразу после обеда. Они радостно друг друга приветствовали и отправлялись работать в поля, в сад, огород, сарай — куда угодно. Обычно работали они мало — в одиночку Мак успел бы сделать гораздо больше дел, и вовсе не потому, что Блюз ему мешал, нет. Фермер не хотел давать городскому жеребцу слишком много работы. Сам того не понимая, он старался превратить свою будничную рутину на Свит Эппл Эйкерс в некую игру: всегда давал голубому пони разные задания, чтоб тому не было скучно, часто объявлял перерывы и следил, чтоб тот не перенапрягался — всё-таки он был деятелем искусства, а не потомственным чернорабочим. Однако с каждым днём у него получалось всё лучше, и БигМак не знал, то ли у него активировались инстинкты земного пони, то ли его чуткое наставничество давало свои плоды — он, например, научил жеребца, что инструменты проще держать ближе к основания, а не концу, и сорняки лучше драть с корнем.
Но всё-таки иногда он злоупотреблял. Так, ему нравилось смотреть, как Блюз сбивал яблоки с яблонь: жеребчик пригибался, задирая кверху круп, его тело напрягалось, морда принимала чересчур сосредоточенное выражение, затем он, закрыв глаза, ударял задними ногами по дереву. В лучшем случае даже с самого молодого деревца падало от силы несколько яблочек, в худшем — он жестоко избивал воздух.
Да, БигМак не упускал случая поглазеть на Блюза во всех подробностях. Ему нравилось смотреть, как работает жеребец, нравилось слушать его весёлые разговоры за работой. Он всё время подмечал, как удачно временами ложилась его грива, когда он встряхивал головой, как мило иногда он выпячивал круп, как забавно падал, пытаясь выдрать особо неподатливый сорняк. А как же он сексуально пил воду! Серьёзно, пьющий воду жеребчик — эталон сексуальности!
Иногда они оказывались совсем близко, и Мак мог ощущать его горячее от работы дыхание, осязать его мягкую шёрстку или чувствовать его пот, «случайно» касаться его копыт — все эти подробности до того нравились фермеру, до того заставляли его голову кружиться будто от опьянения, что временами ему становилось стыдно.
Временами он ловил себя на мысли: а что если Блюз узнает, как он действительно к нему относится? Как отреагирует, когда поймёт, что каждое его действие, каждая его подробность так нравилась ему?
А что он сделает, если будет знать, что БигМак мечтает отыметь его под хвост?
Впрочем, стыд приходил лишь по ночам, когда мысли всегда отвлекают от сна. Днём же, в компании Блюза, всё это не занимало его дум. Он сам для себя решил, что ничего постыдного не было в том, что он любил своего друга, ведь любовь — это такое светлое чувство. Ему хотелось делать жеребцу приятно, беречь его, делать его счастливым. А разве это плохо?
Нет, это вовсе не плохо, ведь по сути именно так и должны были относиться друг к другу настоящие друзья. Просто дружеские чувства БигМака имели толстый налёт страсти из-за того, что в жизни так сложилось, что ему нравились жеребцы.
Работали они обычно не долго, не более двух-трёх часов (опять же, Маку было совестно грузить пони работой), а остаток дня тратили на прогулки. Вечером они обычно сидели в саду, где они впервые встретились, и просто говорили, либо слушали музыку, сочиненную Блюзом.
Но в тот день они находили удовольствие во взаимном молчании.
Солнышко клонилось к закату, заливая золотом весь сад. Нежный ветерок разбавлял общий зной дня, неся на своих крылах вести о ночи — прохладу и её сестру свежесть.
Жеребцы лежали на мягкой зелёной травке под двумя сплетёнными друг с другой деревьями, и ни у кого не было сил говорить — денёк выдался особенно жарким, жеребцы были особенно пассивны, а потому просто наслаждались дрёмой в компании друг друга под ленивое жужжание насекомых.
В один прекрасный момент полулежащий на боку БигМак обнаружил, что Блюз положил свою голову ему на бок, слегка приобняв его.
Мак не мог свести с него глаз, ведь каким-то магическим образом во сне Блюз был ещё красивее: солнечные лучики играли на его шёрстке, которая в лучах заката казалась скорее серой, чем голубой. Мордочка преобразилась, её черты сгладились. Такие мордочки обычно вырисовывали на картинах героям старины в расцвет их юности и красоты. Жеребец наблюдал, как медленно и мерно вздымалась и опускалась его грудь, и ощутил в теле нарастающее с каждой секундой напряжение.
Мак осторожно перекатился на спину, и голова дремлющего музыканта оказалась у него на животе.
Мак сам не знал, что и как делал.
Неспящий пони медленно провёл копытом по нагретой солнышком гриве Блюза и поразился её мягкости — она казалось ему в разы мягче и приятней всех тканей Рэрити. Он зарывался в неё копытом, затем возвращал его назад и снова гладил. В какой-то момент копыто сместилось с гривы на нежный бок жеребчика, затем на его шерстистую спинку…
Сердце БигМака быстро колотилось в груди — тук-тук, тук-тук! Он дышал глубже и чаще, словно ему вдруг перестало хватать воздуха, чувствовал грудью знакомый жар. Ему страшно хотелось обнять жеребчика, прижать к груди, ощутить тепло всего его тела — плевать на жару и зной…
БигМак гладил Блюза, с ужасом ощущая, что волна возбуждения захлёстывала его с головой.
Помимо физической силы и врождённого таланта к агрикультуре земнопони, способности летать у пегасов и магии у единорогов, у всех пони была ещё одна магия: они могли демонстрировать половые органы лишь тогда, когда сами того хотели, что избавляло от необходимости носить одежду. Но сейчас что-то было не так.
Мак вдруг ощутил всю длину своего «возбуждения» и взмолился Дискорду, чтобы Блюз не проснулся. Если он увидит… если он узнает…
Сегодня явно был не его день.
Блюз зашевелился во сне, и показалось, будто он собирался пробудиться.
Так проколоться… он несомненно увидит, а потом… будет в гневе, в бешенстве, в ужасе, и они навсегда перестанут дружить… а потом он расскажет всем и…
Мак в ужасе поднялся, бесцеремонно пробудив дремавшего доселе пони, и без оглядки побежал домой, шепча на ходу «прости».