Блюз с ароматом яблок
Sentio
БигМак пробудился, стоило первым лучам солнца пробиться сквозь окно его комнаты. Жеребец чувствовал себя до ужаса отвратно: горло болело так, что было больно глотать; в голове витал противный туман, а слабость ядом разливалась по телу. Его лихорадило, и ему казалось, что сегодня он не сможет даже подняться с постели.
Ах, Макинтош! До чего же ты довёл себя! Как же страдает твоё тело от волнений души! Как же подкосило тебя падение разума! Почему ты не можешь принять вещи такими, какие они есть? Почему не отдашься чувствам?
Несмотря на самочувствие, ему всё же удалось поднять своё несчастное тело, когда он заслышал звуки возни этажами ниже — его семейство сбиралось на утреннюю трапезу.
Он любил свою семью так искренне, так нежно. За завтраком он, как, как и обычно, молчал, хоть и гораздо больше, чем обычно. Он с умилением слушал, как его цветочек, его любимая сестрёнка Эппл Блум — светло-жёлтая кобылка с малиновой гривой — без умолку болтала об очередном грандиозном проекте меткоискателей для Школы Дружбы. На самом деле она почти каждый день выдумывала какой-нибудь проект, и Мак понятия не имел, воплотила ли она в жизнь хотя бы половину из них (хотя взгляд Эпплджек говорил, что лучше бы она воплощала их как можно реже). Впрочем, для него это не имело значения — он просто безумно любил свою сестру.
Эпплджек, как обычно, хлопотала по хозяйству — в редких паузах в речи Эппл Блум она высказывала реплики, в которых обрисовывала план работ на день грядущий, справлялась у брата и бабули Смит о состоянии полей и огородов, яблочных рощ, распределяла обязанности, по обыкновению взваливая львиную долю дел на свои плечи. Её Мак тоже любил. Любил как сестру, как верную подругу, на которую он всегда мог положиться.
Любил он и бабулю Смит. Старушка как обычно сидела во главе стола, изредка бормоча что-то себе под нос и обращая больше внимания скорее на погоду за окном, чем на происходящее за столом.
Он находился в окружении тех, кого любил, кем дорожил, но…
Но почему он чувствовал себя таким одиноким?
После завтрака он отправился работать в яблочный сад, где ему предстояла борьба с сорняками, которые не только предавали саду дикий вид, но и привлекали вредителей. К его удивлению, вместе с ним увязалась Эпплджек.
Взошло над Понивиллем солнце, взошло оно и над фермой Свит Эппл Эйкерс, и теплы были его лучи в прохладе утра. И птички пели, и гнал ветерок облака, и Мак чувствовал любовь к своей родной земле. Да, на нём было столько трудов, забот, ответственности, но он трудился ради своей семьи на земле своих предков, а потому все эти тягости были ему в радость.
Он знал ферму как свои 4 копыта. Вот их поместьице, в котором он провёл всю свою жизнь; амбар (после его перестройки Эпплы с гордостью могли заявить, что если они что-то строили, то строили на века), в котором они держали инструменты и припасы, где иногда устраивали всегда весёлые сельские вечеринки. Чуть поодаль от построек начинались яблоневые сады, настоящая гордость семьи, где росли яблони, построенные на поте и прахе его предков. От фермы за горизонт уходила тропинка, которая вела к Понивиллю, а по обеим сторонам от неё росли поля, засеянные кукурузой и прочими культурами, которые любили вкушать пони. И хоть поля эти были во владении города, никто не управлялся с овощами так, как Эпплы. И всё это было ему так любо!
Утро — самое прохладное время суток, а потому бедного БигМака пробрал озноб, когда он вышел из дому и промочил копыта в росе. Но это было ещё не самое страшное. Он понимал, что днём, когда начнётся солнцепёк, ему придётся совсем тяжко, но он не собирался пасовать: у него было работа, которую он должен был выполнить, и у него была семья, которая будет переживать за него, если он проявит такую слабость. А ещё он боялся, что если он всё же раскроет свою болезнь, то некто проницательный, например, Эпплджек, раскроет причины этой самой болезни. На самом деле он сам не знал причину (или боялся её признать), однако ему крайне не хотелось, чтобы кто-то узрел истину раньше, чем он сам это сделает. Раньше, чем он осмелится это сделать.
Когда Ноутворти провожал его до фермы, тот пригласил его на выступление Вондерболтов в Кантерлоте. БигМак отклонил приглашение, сославшись на то, что у него было много работы… поэтому сегодня он собирался действительно много работать.
Этим днём Эпплджек была необычайно болтлива. Пока они, держа в зубах мотыги, вместе мотыжили землю меж яблонями, кобыла беспрестанно что-то говорила, тем самым нарушая известное правило, согласно которому разговор с набитым ртом есть признак дурного тона. Особо наглые сорняки приходилось выдирать зубами, однако даже это не удерживало её от трёпа. Она говорила, казалось, обо всём на свете — о делах на ферме, о погоде, о своих подругах, Дискорде, Школе Дружбы, высокой моде, целесообразности спа-салонов, кантри, блюзе… нет, про блюз было лишнее.
За всем этим словесным потоком Мак отчётливо слышал нотки чего-то неестественного. Может, из-за болезни он туго соображал, но чувства его были обострены до предела. Он ни капли не сомневался в том, что Эпплджек стремилась его разговорить, развязать ему язык и залезть в его душу, в которой и без того царил Дискорд пойми что.
Когда солнце замерло в зените, она всё-таки сдалась.
— С тобой всё в порядке?
«Нет».
— Агась. — пробурчал он, всем своим видом показывая, что не настроен на разговоры.
— Просто… ты сам не свой после вчерашнего. Что-то случилось?
— Н-неа.
— М-да, другого это я не ожидала. — Вдруг она замерла, уставившись на БигМака одним из своих проницательных взглядов. — Эт как-то связано с Ноутворти?
«Агась».
—Н-нет! — ответил он резче, чем ему самому хотелось бы.
Кобыла вздрогнула и через некоторое время отвела взгляд, горестно вздохнув. Они ещё некоторое время проработали в абсолютной тишине, прерываемой лишь частыми «тяп-тяп», а затем кобылка ушла в сторону фермы.
— Всё в порядке, сахарок, — сказала она напоследок. — Я столько лет изучаю дружбу и до сих пор мне кажется, будто я ниче не знаю. На самом деле дружба это то ещё яблочко, но она того стоит. Я рада, что у тебя появился друг, и я… я просто хочу, чтоб ты знал, что у друзей не всё всегда бывает гладко, и это нормально, и… и ты всегда можешь поговорить со мной, правда. Я ведь твоя сестра, если ты не забыл. — Немного погодя, она добавила. — Этот Ноутворти выглядит приличным. Я общалась с Лайрой и Октавией — не похоже, чтоб они были о нём дурного мнения. К тому же я видела, как вчера он проводил тебя до фермы…
БигМак смерил её таким взглядом, что та оборвалась на полуслове и, вымучив из себя напряжённую улыбку, приподняла свою шляпу в знак прощания и ушла прочь, бубня что-то про то, что она была бы не прочь поговорить с Дискордом.
Оставшись в одиночестве, БигМак без сил повалился на землю. Он чувствовал себя ужасно, и не только из-за нещадно бившей его лихорадки. Он был в страшном смятении.
Раз за разом он прокручивал в мыслях тот инцидент во время игры. Он не мог понять, что заставило Блюза так поступить — отречься от победы. И ради чего? Ради кого? Ради того, чтобы навечно остаться с Маком и странствовать с ним? Но это же… игра! Это не имело абсолютно никакого смысла! После игры они бы оба возвратились в реальных мир и общались бы как и прежде, а теперь, как ему казалось, «как и прежде» уже не получится.
Пытаясь разобраться в причинах и мотивах, вернуть определённость в свою жизнь, Мак сошёл с ума ещё вчера, сегодня же его душу грызло другое: он не знал, как к этому относиться, что чувствовать по этому поводу.
Когда он вспоминал эту сцену, он взрывался ураганом чувств, всё сильней утопая в свой лихорадке. Он испытывал злость и умиротворение, радость и страх, а также какое-то чувство, которое он не мог назвать, и это убивало его ещё больше. Он даже не знал, что его злило — что Блюз нарушил все каноны того идеального мира, в котором герои обязательно брали в жёны принцесс и жили с ними долго и счастливо, или же он злился на себя самого, что когда голубой жеребец обнял его, он не обнял его в ответ.
А может, ему было досадно, что ему нравятся жеребцы!
Он уже сознался в этом себе и Луне, это было глупо отрицать. Но… что насчёт Блюза?
Да, он был притягательным. Вполне себе хорошее телосложение, приятная грива и, чего уж греха таить, прекрасный круп — Карамелу о таком только мечтать. Ноутворти был таким жеребцом, о котором Мак мог бы мечтать во снах.
Возможно, такое буйство чувств в нём вызывал тот факт, что в игре Блюз повёл себя так, будто ему тоже нравились жеребцы, хотя ему безусловно нравились кобылы. Возможно, это вызывало у Мака некий диссонанс, но он не удовлетворялся таким ответом.
Да, он безусловно хотел позабавиться с этим милым жеребчиком под одеялом (а ещё больше он хотел прекратить иметь такие желания), но… тут крылось нечто большее.
Здесь было что-то ещё.
Это не был жар в груди, для снятия которого можно было немного поработать копытами, нет. К этому жару примешивалось ещё какое-то неясное чувство, заставляющее сердце ныть, а душу терзаться. И хуже всего то, что он не знал, что это за чувство. Он никогда не испытывал ничего подобного.
Может, он…
Нет, это исключено.
Жеребцы могли любить лишь кобыл, а кобылы лишь жеребцов. То, что он испытывал, никак не могло быть любовью, ведь Блюз не кобыла. Да, он мог испытывать к нему плотское влечение — грязное чувство, результат чудовищной ошибки, либо какого-то потрясения, упущения в воспитании, чёрного колдовства. Может, вина была в нём самом.
Нет, он не способен полюбить. Это исключено. Это…
— Мак?
При звуке знакомого голоса у красного жеребца что-то затрепетало в груди, и это была не тахикардия.
Он быстро поднялся с земли и обернулся.
— Блюз?
Он сразу забыл о том, что болен. По какой-то причине ему было радостно его видеть.
— Он самый.
Голубой жеребец был прекрасен, как всегда. В этот раз его грива была помыта, что придавало ей объём, и Маку пришлось подавить желание подойти и понюхать её. Мордашка пони была серьёзной, и фермеру вдруг захотелось чем-нибудь его развеселить, вновь услышать его смех.
— А разве ты не должен быть на шоу Вондерболтов?
— Я уже вернулся.
— Ещё только полдень, а ты уже успел съездить в Кантерлот и вернуться?
— Эм-м… уже вечер.
— Оу…
Солнце действительно клонилось к горизонту, заставляя запад гореть. Лучи яркого солнца более не продирались через листву и кроны яблонь, не изводили жарой и без того угнетаемого лихорадкой жеребца — в роще было достаточно темно.
Впрочем, как только Мак увидел Блюза, он позабыл обо всех своих бедах и терзаниях. Он разглядывал жеребца и определённо был рад его видеть, но вместе с тем в груди вновь поселилось то самое непонятное чувство…
— Эпплджек сказала, что ты сегодня не в настроении. Прости, если мне не стоило приходить, просто ты вчера сказал, что у тебя очень много дел на ферме, вот я и решил заскочить, вдруг тебе помощь нужна…
— Нет-нет-нет, — поспешил ответить он на всё сразу. — Всё в порядке, ей просто показалось. Я сегодня немного не выспался вот и всё. А помощь… помощь… какая помощь? Зачем помощь?
— Затем, что ты уже от усталости валишься! — ответил Блюз тоном, не терпящим никаких возражений. — Думаешь, я просто так уйду или буду сидеть на месте, когда моему другу нужна помощь? Нет уж! Дай мне ещё одну… штуку, в восемь копыт мы управимся быстрей.
Пони не стал спорить с Блюзом. Хотел, но когда услышал, что тот назвал его своим другом, просто не смог ничего ему возразить. Вместо этого жеребцы сходили в амбар за граблями и, собрав выкорчеванные сорняки в кучи, вывезли их на поля, дабы превратить их в сено.
Блюз явно был не лучшим фермером. Он с трудом держал челюстями тяжёлые инструменты, которые всё время выпадали из его рта, а даже если ему удавалось их удержать, оставлял он после себя больше травы, чем собирал, но БигМак находил это зрелище умилительным. По крайней мере жеребец старался, и это было видно, а остальное было неважно. Мак поймал себя на мысли, что в этом Блюз очень отличался от Карамела, который и копытом не мог пошевелить, если ему за это не доплачивали (и который при этом постоянно умудрялся терять семена!).
Как и Эпплджек, Блюз постоянно болтал, особенно когда его рот не был занят граблями, или когда они вместе тянули гружённые травой телеги. По большей части говорил он о шоу Вондерболтов в Кантерлоте. В частности — о Соарине.
— Зря ты всё же не пошёл, ой зря, — в очередной раз сказал он, тягая за собой телегу. Он еле плёлся, поэтому БигМаку приходилось двигаться в непривычно медленном для себя темпе. — Если бы ты увидел его… ох, какой у него размах крыльев, они у него такие мощные! Как грива эффектно треплется! Видел его гриву? Такая тёмно-синяя… интересно, каким шампунем он её моет? Надо было на пресс-конференции спросить, но я постеснялся. А как на нём костюм сидит, это просто обалдеть! Чтоб на мне так какой-нибудь костюм сидел… он так подчёркивает его тело! Стройное, но такое мощное. Я буквально вижу, как напряжены его мышцы! А кто твой любимый вондерболт?
— Рэинбоу Дэш, — соврал он. Почему-то ему не хотелось признавать, что ему тоже нравился Соарин, и не в первую очередь за его мастерство в воздухе.
— Новенькая? Ну, она тоже неплохо выступила.
За разговорами время пролетело совершенно незаметно, и когда последний сноп будущего сена был уложен, когда последние лучи солнца сгинули за горизонтом, предоставляя ночи право хозяйствовать в мире до своего возращения, они распрощались и пообещали встретиться завтра на озере. Мак болел и меньше всего в жизни ему хотелось лезть в воду с лихорадкой, но он не хотел расстроить своего друга и с нетерпением ждал с ним новой встречи.
Как только Мак дошёл с Блюзом до ворот фермы и проводил его взглядом, пока тот не скрылся за горизонтом, волна сильных чувств и тяжких мыслей захлестнула его.
Его рассудок помутился…
Ах, бедный Мак, бедный Мак!..
Умеют ли фермеры любить?