Fallout: Equestria - Murky Number Seven

Полет Без Крыльев

Эквестрийская Пустошь.

Она забирает все, но дает только две вещи. Свободу и Мечты.

Свободу, чтобы выбирать свой путь для себя. Будете ли вы наслаждаться беззаконными просторами пустошей и добиваться своего за счет других. Останетесь ли вы неизвестным выжившим, будете ли существовать и принимать суровую реальность, чтобы обеспечить свое дальнейшее существование. Или попытаетесь ли вы восстать, стать героем и попытаться сразиться с самой пустошью.

Мечты, чтобы верить в мир, который вы хотите принять или отрицать. Темное прошлое, холодное настоящее или будущее, которое только вы можете увидеть сами, будь то неизменная трясина или земля, наполненная безграничной надеждой, похороненной глубоко в тех немногих добрых душах, которые остались в пустошах.

Всем пони в пустоши даны эти два элемента, чтобы выбрать, что из них сделать для себя. Всем пони, то есть, за исключением забытых масс.

Рабов.

Рожденные в жизни без выбора, забранного у них не пустошами, а другими пони. Они усиленно трудятся, обреченные лишь на то, чтобы быть холодной статистикой для будущего, на которое когда-нибудь можно будет оглянуться.

У них нет свободы. У них нет мечты.

Это история о рабе, который осмелился мечтать.

---

Fallout Equestria: Murky Number Seven

Глава 1:

Полет Без Крыльев

---

“Рабство в Филли почти заставляет тебя желать Ядерной Зимы...”

“- Каково это – родиться рабом?”

Полагаю, мне следует кое-что объяснить о природе рождения в рабстве, это несколько отличается от более распространенного способа простого захвата и принуждения к труду. Вы никогда не узнаете концепцию выбора, в первую очередь. Ваша жизнь — это немногим больше, чем получение приказов и выполнение требований. Многие хотели бы поверить в миф о том, что, вырастая в таких суровых условиях, ты становишься большим и выносливым пони, обладающим силой воли, чтобы однажды свергнуть своих хозяев.

К сожалению, правда в том, что это чаще всего тормозит ваш рост, в результате чего вы становитесь физически маленьким и слабым пони без образования и с небольшим истинным стремлением. Как может пони, который никогда не знал свободы внешнего мира, когда-либо знать, чего от него хотеть? Конечно, где-то могли быть сильные земные пони, могучие единороги или редкие и проворные пегасы, которые когда-то поступали так, как говорится в историях.

Но не я.

Я вырос коротышкой. Самый маленький из семи жеребят, рожденных неизвестным отцом и изможденной матерью, больной порчей в лагере возле Разбитого Копыта. Достаточно сказать, что, учитывая то, как обращались с кобылами в лагерях для рабов, мой отец, вероятно, был одной из суровых фигур, дававших нам указания и избивавших тех, кто отставал от своей нормы. Сначала это была перевозка вагонеток, но прошли годы, и стало ясно, что я не собираюсь становиться больше или сильнее, чтобы соответствовать ожиданиям моего хозяина, вместо этого меня продали. Моя мать упрашивала и умоляла их. Она предложила все, что угодно, включая себя, чтобы заставить их передумать и оставить меня там с ней. Хотя воспоминания теперь далеко позади, я все еще помню, как работорговцы смеялись над ней. Они сказали ей, что уже могут получить от нее все, что захотят. Мы были рабами. У нас не было козырей.

Меня продали за жалкую сотню крышек на каменную ферму на восточной окраине Белохвостого леса. Вырванный из объятий моей матери, я был немедленно втянут в услужение к пустой и безжизненной обязанности перекатывать камни в каких-то бессмысленных поисках драгоценных камней. С переменой обстановки пришли и перемены в трудностях. В то время как таскание вагонеток и выполнение физического труда сломили меня физически и повредили развитию моего тела, теперь я был одиноким коротышкой в качестве раба на ферме, полной других преступников, которые просто ждали нового тела в нижней части иерархии. Они причиняли мне боль, издевались надо мной и крали мою еду и скудные пожитки. Мне пришлось научиться ускользать и пытаться украсть что-нибудь ночью... и мне не всегда это удавалось. У меня до сих пор на спине шрамы от удара плетью.

Честно говоря, я хотел бы сказать, что это жеребячество научило меня быть независимым, храбрым и решительным, как пони из легенд. Но правда в том, что этого не произошло. Как я уже сказал, как прирожденный раб, ты не понимаешь, что такое выбор. Ты не знаешь, как думать самостоятельно, если тебя не подталкивают к абсолютным границам физических потребностей, таких как еда или вода. Если работорговец попросил вас прыгнуть, вы спрашивали, в который из радиоактивных кратеров.

Нет свободы воли, нет мужества делать свой собственный выбор, и мало кто мечтает о чем-то большем, чем, возможно, безболезненная смерть в конце всего этого.

Если нужны еще какие-то доказательства, просто взгляните на мой бок, чтобы увидеть контракт, который скрепил сделку. На моей кьютимарке закреплен набор цепных кандалов, их металлические браслеты открыты и готовы захлопнуться вокруг моих ног, если я когда-нибудь выйду из строя. Она появилась в тот день, когда я почувствовал себя совершенно безнадежным, служа постоянным напоминанием о моем порабощении.

С того дня, как я получил самую ненавистную кьютимарку, которая только могла быть у пони, я был заперт в плохой раздаче, которую получил. Я страдал от работы, поставленной передо мной, от полудюжины других хозяев, когда они передавали незадачливого коротышку за ничтожные суммы крышек. Надо мной издевались, били, морили голодом и игнорировали до такой степени, что я даже начал забывать себя. С каждым годом все становилось немного более расплывчатым, поскольку моя жизнь превратилась не во что иное, как в бесконечный цикл работы, тяжелого труда и лишений. Мне даже не нужно было идти в пустоши, чтобы найти худшее, что они могли предложить.

Или я так думал. В один день мой хозяин в Мэйнхэттене получил предложение, от которого не смог отказаться. Многообещающая сделка поступила от другого хозяина далеко за пустошами, который искал любых рабов, на которых он мог бы наложить копыто, и он выкладывал большие суммы крышек, чтобы сделать это. И снова меня взяли в колонну других безнадежных пони и повели к следующему месту труда. Но это место было непохоже на другие, потому что моим следующим пунктом назначения была Филлидельфия. Служение под началом Хозяина Красного Глаза.

По прибытии я обнаружил адский город кошмарной жестокости, ставший реальностью. Живой, дышащий лабиринт из раскаленного металла, обжигающего жара и густого, удушающего смога. Все это окружало один из жутких кратеров от жар-бомбы, великую впадину, наполненную смертоносной магической радиацией. Масштабы превзошли все, что я ожидал, рабочие нагрузки превысили то, что любой пони мог когда-либо надеяться выдержать, и все это под руководством, которое, казалось, фанатично призывало к "Единству". Красный Глаз часто подробно рассказывал нам через громкоговорители о том, как мы помогаем единству, которое спасет Эквестрию. Для рабов вроде меня все это "Единство" по-настоящему заключалось в угрозе быть утащенным, чтобы участвовать в нем. Те бедные пони, которые отправились туда, где это было, так и не вернулись.

Что еще хуже для рабов, то же самое руководство без колебаний отсеивало слабых и использовало их в качестве примера, чтобы лучше побуждать нас усердно работать.

К сожалению, как я уже сказал, я особенно слаб.

Это было слишком тяжело для меня одного. После серии ужасов я сорвался. Рабочая нагрузка сломила меня и заставила совершить безумный рывок из моей тюрьмы, в отчаянной попытке спастись от сил, пытающихся контролировать нас. Я мало что помню о том, что произошло в ту ночь преследования. Просто смутные воспоминания о бегстве, криках и преследовании. Я даже не помню, что я на самом деле искал. Все, что я знал, это то, что они нашли меня. Разбитое сердце и боль были настолько сильны, что я почти никогда не вспоминал, что произошло на самом деле, как будто я выбросил это из головы, чтобы остановить боль, которую это причинило.

Последнее, что я помнил, это то, что меня бросили вместе с другим надзирателем. Я даже не знал почему, и я едва мог вспомнить, когда. По мере того, как дни превращались в недели, я почти начал думать, что они забыли обо мне.

Только, они этого не сделали. Они просто ждали удобного случая.

Они пришли ко мне и сказали, что меня приговорили к смерти в качестве примера для других, когда они в следующий раз проведут "мероприятие". Я быстро понял, что это "мероприятие" должно было стать ареной смерти. Яма.

Яма должна была произойти уже на следующее утро.

Итак, они оставили меня сидеть испуганным в моем загоне в Филлидельфии, одиноким и избитым, ожидая смерти утром. Вот и все. Моя жизнь. Просто короткая, трагическая история. Жизнь, которая вот-вот закончится, без единого шанса прожить ее для себя.

И все же, в том, что казалось концом, этот единственный маленький шанс, в котором мне до сих пор отказывали, внезапно поджидал меня.

Один шанс попробовать стать чем-то большим, чем просто очередным номером.

---

— Эй, коротышка! С нетерпением ждешь шоу?

Голоса. Они звучали у меня в голове, даже когда я безуспешно пытался заснуть в своем загоне. Я не мог избежать их, где бы я ни прятался. Недостатком рождения от матери, больной, с отравлением порчей, была угроза незначительной мутации при рождении. В моем случае это означало уши немного разных размеров, которые были немного слишком чувствительными. Конечно, это большое преимущество для подслушивания, но попробуйте заставить рабовладельца кричать вам в лицо. Это все равно что приставить дуло пистолета к своему уху и нажать на спусковой крючок. Не довольствуясь замедленным ростом, отсутствием образования и вечным рабством до самой смерти, Богини сочли нужным дать мне еще и мутацию. Это одна из причин, по которой я всегда старался прятаться от других рабов.

Контактный зоопарк Филлидельфийской Фермы Развлечений выполнял почти ту же задачу, что и двести лет назад: содержал одних живых существ внутри на благо других. Я плотнее прижал к телу свою скудную одежду и еще плотнее забился в угол свинарника. Красная дымка Филлидельфии проникала внутрь через один маленький вход, предназначенный, по-видимому, для молодых свиней.

"Как вообще называли молодых свиней?" — задумался я — еще один неизвестный факт, брошенный в кучу, которая за всю жизнь накопилась в моем сознании.

— Ты напуган? Боишься умереть? Будешь кричать? Мы хотим услышать, как ты будешь кричать завтра! Или визжать, как поросенок! Да, сделай это!

Что ж, вот и ответ на этот вопрос. Их было трое прямо снаружи, многолетние рабы Филлидельфии. Каждого протащили через эти ворота, брыкающегося и кричащего, когда их приветствовали в жалком существовании, которое оставалось на всю оставшуюся жизнь. Я считал их везучими. Они не были рождены для этого; какое-то время они знали свободу. Они отпраздновали свое небольшое преимущество тем, что сразу же отнеслись ко мне как к какому-то низшему классу в тот момент, когда я был брошен в ту же клетку, что и неуправляемая троица. Я много раз оказывался в самом низу иерархии, но на этот раз это была настоящая угроза. Они крали мою еду, насмехались над всем, что я делал, и, когда злились на работорговцев, часто использовали меня как удобную боксерскую грушу, чтобы выпустить пар. Вскоре я стал прятаться в свинарнике за вольером, маленький вход был слишком низким и узким, чтобы в него мог попасть какой-нибудь пони крупнее моего маленького размера.

Это была трусость, но мне было все равно. Меня не учили ни гордости, ни храбрости. Все, что мне нужно было сделать, это остаться в живых, пока моим хозяевам в следующий раз не понадобится мое присутствие для выполнения работы, даже если эта работа заключалась в том, чтобы выйти на арену, для...для...

— Ты умрешь, коротышка! Избитый! Заколотый! Застреленный! Утопленный! Истекающий кровью! Задохнувшийся!

...для этого, да. Я обнял себя крепче, наполовину желая, чтобы, если я сожмусь достаточно крепко, я мог бы просто исчезнуть в углу. В хлеву было удушающе жарко в теплом воздухе города, из-за чего я не мог уткнуться головой в собственные копыта, не ощущая неприятных дуновений теплого дыхания при каждом выдохе. Сна не будет, по крайней мере, сегодня ночью. Из-за насмешек, жары и моего собственного парализующего страха сны были последним местом, где я хотел бы быть.

Поэтому, вместо этого я остался неподвижным и съежился, прижимая свои немногочисленные пожитки к животу и снова тихо плача про себя. Несколько неловко признаваться, но я много плакал в жизни. Это был один из единственных двух способов, которые я мог найти, чтобы высвободить все сдерживаемые эмоции, которые были у меня внутри. Много раз я просто усиленно трудился, открыто рыдая, или убегал обратно в свой вольер, чтобы спрятаться и выпустить все это наружу. Как любой мог себе представить, это никак не способствовало благосклонности к моему положению постоянной жертвы для каждого раба, стремящегося эксплуатировать тех, кого считали слабыми.

Другой способ был моим единственным дозволенным пороком в жизни—предмет, который я прижимал к животу, как будто это могло каким-то образом спасти мне жизнь.

Мой дневник.

В условиях багрового кошмара и тяжелой промышленности Филлидельфии, которая стала моим домом и местом работы под руководством Хозяина Красного Глаза, это приобрело большее значение, чем когда-либо прежде. Я не умел читать или писать: рабов в пустошах таким вещам не учили, а у моей матери не было ни времени, ни знаний, чтобы учить меня самой. Нет, вместо этого я рисовал.

Это был единственный способ, которым я мог выразить себя — нанести угольные или графитовые палочки на пожелтевшую бумагу и позволить своим эмоциям и ощущениям диктовать, что мне делать. Изливать мои собственные личные мысли о том, что меня беспокоило, или о том, чего я втайне хотел. Но после прибытия в Филлидельфию у него появилась и вторая цель. Это был мой единственный маленький якорь против безумия, которое угрожало заставить меня покончить со всем этим единственным способом, которым мы всегда могли. Средством, с помощью которого я мог бы отодвинуть смыкающиеся стены безумия — жестоких рабов, болезненных нагрузок и ужасающих хозяев. Когда я рисовал, это позволяло мне на короткое время сосредоточиться на чем-то другом. Я никогда особо не оглядывался на свои собственные рисунки, вместо этого предпочитая делать больше.

Голоса продолжались, начиная подробно рассказывать о том, как какой-нибудь подонок жеребец или жестокая кобыла завтра покончат с моей жизнью. Часть меня хотела закричать им, умолять их уйти и оставить меня в покое. Но это не сработало в первый раз, когда я умолял их оставить меня в покое. На самом деле, это только ухудшило ситуацию.

Вместо этого я сел прямо, стряхивая гнилую солому со своего истощенного тела, ослабленно шатаясь, и вытащил свой дневник. Укусив угольную палочку, которую я украл из небольших запасов, которые мы часто брали с собой на работу, я начал позволять себе впадать в транс. Стараясь не обращать внимания на неприятный привкус палочки, я расстелил перед собой листок из своего дневника. Уголь встретился с бумагой длинной, размашистой дугой, которая превратилась в сетку линий в неясной форме чего-то... какого-то пони.

— Эй, коротышка! Ты там плачешь? Выходи и позволь нам подбодрить тебя! Мы дадим тебе что-нибудь поесть... после того, как закончим переваривать это!

Последовал хриплый смех. Игнорируй это. Игнорируй все это. Сконцентрируйся на линиях, формах и изгибах. Половину времени я даже не знал, что рисую.

— Живи полной жизнью, коротышка! Потому что не похоже, что она продлится у тебя долго! О, подожди, у тебя все равно нет никакой жизни!

Игнорируй это...игнорируй это. Я попытался полностью сосредоточиться на рисовании. На звуке угля по бумаге и медитативном блаженстве, которое приносил этот процесс. Позволить моему подсознанию сделать всю работу.

— Каково это — знать, что ты СДОХНЕШЬ!?

Я все еще плакал, даже когда с жалобным скулежом отбросил уголь в угол и крепче прижал рисунок к себе. Я отключился от смеха и голосов. Их насмешки нахлынули на меня, когда я медленно поднял свой рисунок, чтобы посмотреть на готовое произведение.

На нем был изображен маленький пони, лежащий мертвым в яме, истекающий кровью из ужасных ран, в то время как злобное лицо его убийцы смотрело сверху вниз.

Дрожащие рыдания сменились полноценным плачем, когда я резко захлопнул дневник копытом и снова забился в угол, поскольку голоса вернулись слишком отчетливо.

---

Я проснулся от резкого стука по внешней обшивке свинарника, вызвавшего у меня приступы шока. Звук эхом отдавался все громче в моих ушах и замкнутом пространстве. Инстинктивные отклики вспыхнули в моем мозгу, когда я быстро вскочил на копыта, схватил свой дневник и протиснулся из дыры в суровый внешний мир. Я плохо спал. Стрельба откуда-то поблизости несколько раз нарушала мой сон. Наверное, какой-нибудь глупый пони решил сбежать. Это было не в первый раз. В мою первую ночь я был свидетелем того, как отца разорвало пополам от сильного выстрела из винтовки, выпущенного одним из грифонов Хозяина Красного Глаза. Он пытался помешать им забрать его жеребенка. Яркий красный свет заставил меня закрыть глаза, когда я устало поднялся на копыта и огляделся вокруг. Мир снова появился в поле зрения.

Мой мир.

Филлидельфия. Всегда надежное промышленное сердце Старой Эквестрии, а теперь вынужденная промышленная машина пустоши. Вокруг этого смертоносного кратера от жар-бомбы, эти фабрики, кузницы и мельницы возвышались, как разорванные в клочья, но неповрежденные маяки потенциала. Во времена правления Хозяина Красного Глаза рабы здесь восстановили многие из этого или провели ремонт с помощью рытья в мусоре, принесенном из многочисленных Стойл, которыми был усеян близлежащий ландшафт. После многих лет реконструкции эффект был меньший, чем отремонтированные руины, и больший, чем совершенно неухоженное здание, если не присматриваться слишком пристально, чтобы увидеть последствия двухсотлетней погоды на пустоши. Несмотря на отвращение от моего присутствия здесь, я находил все это действительно весьма впечатляющим.

Я хорошо знал эти фабрики. Они были там, где я был сломлен, перетаскивая вагонетки с искореженным металлоломом и недавно изготовленными боеприпасами. Где меня гнали через ужасные условия труда и заставляли работать в ядовитых испарениях, из-за которых я давился и задыхался в течение нескольких дней после этого. Я страшился того состояния, в котором, должно быть, находились мои легкие после нескольких недель, проведенных в этом живом кошмаре.

— Мурки Номер Семь! Объясни мне прямо, блядь, сейчас, почему ты еще не на пути к своему месту работы!

Я моргнул, когда мои глаза приспособились, повернулся и сразу же опустил голову к земле в знак подчинения работорговцу-единорогу передо мной, как я и обязан был делать. Жеребцу это было безразлично. Жестокий и жгучий удар по моей щеке уложил меня, когда одно из его передних копыт коснулось моего лица. Я сидел на земле в двух футах от него, нянча шатающийся зуб и ноющую челюсть. Обхватив голову, я почувствовал неосознанный порыв заплакать, но в сухом, теплом смоге Филлидельфии мои глаза были измотаны и не могли собраться с силами после прошлой ночи. Но, место работы? Какое место работы? Разве этот работорговец не знал, что я планировал умереть через несколько часов?

— Я... – мой голос был слабым и хриплым из-за недостатка воды и сильного жара от кузниц, — я должен посетить Яму позже этим... этим утром, Хозяин. Мне жаль. Я думал, Вы зна–

Его копыто во второй раз коснулось моего черепа, снова поставив меня на круп. Боль вспыхнула на моем лице, когда я почувствовал, что мое тело поддается неуклюжим ударам работорговца. Ужас пронзил меня при угрозе дальнейшего избиения. Я поднял голову, взглянув на него одним глазом из-под копыта, почувствовав, как из-под края моей губы сочится кровь. Должно быть, я прикусил свой собственный язык.

— Мне плевать даже на правый бок Селестии, если ты отправишься умирать в эту Яму. Что заставляет тебя думать, что это избавит тебя от работы до тех пор, пока не придет время? — прямо заявил он, выгибая шею и прижимаясь своим лицом к моему. — Красный Глаз привел тебя сюда, чтобы работать; теперь приводи в порядок свой крошечный зад и приступай к работе!

От немытого запаха его дыхания меня затошнило. Но он был прав, какой у меня был выбор, чтобы не подчиняться приказу, даже если я пытался бороться с необузданным ужасом, скручивающим мои внутренности при мысли о том, что меня скоро отправят на верную смерть. Он был моим Хозяином; я был рабом. Не говоря ни слова, я широко кивнул и поднялся на копыта, взглянув на него снизу вверх.

Моим нынешним Хозяином (под Красным Глазом, конечно) был тускло-синий жеребец с грязной голубой гривой. В начале он представился под именем Уиплэш. Что ж, оно определенно подходило ему^[1], благодаря длинному смотанному кольцу на его боку. У него был талант к этому, что подтвердили бы многие рабы в загонах Контактного Зоопарка Фермы Развлечений, включая меня.

Взгляд в эти пожелтевшие глаза дал мне стимул, в котором я нуждался, чтобы быстро развернуться и ускакать галопом через контактный зоопарк. В Филлидельфии рабов часто не держали ни в кандалах, ни в цепях, ни в запертых загонах по простой причине... ну, куда мы могли бы бежать? Часть Филлидельфии, принадлежащая Хозяину Красному Глазу, была окружена колоссальной стеной, предназначенной для того, чтобы держать нас внутри больше, чем какого-либо пони снаружи. Таким образом, рабам часто доверяли бежать туда, где они должны были быть. Если они не были замечены в нужных местах в нужное время, тогда, что ж, это зависело от того, насколько вам повезло, был ли поймавший вас работорговец в хорошем настроении или нет.

Когда я отходил от своего дома-свинарника, я бросил взгляд на эту стену вдалеке и задумался о ее защитных сооружениях, направленных наружу. Кто в здравом уме был бы настолько глуп, чтобы напасть на Филлидельфию? Если стена была недостаточно плоха, то там был химический ров, от которого меня стошнило по пути сюда, заборы под напряжением, питаемые каким-то магическим спарк-генератором, спрятанным за стеной, и высокие посты охраны, выстроенные в ряд участниками армии Хозяина Красного Глаза. О, и не-такие-уж-игнорируемые воздушные шары в форме головы пони, которые вечно смотрели на нас сверху вниз чертовски большими глазами розовой пони. Той самой пони, которая была изображена на каждой вывеске Фермы Развлечений, входе в аттракцион, здании и рекламе. Та же нелепая улыбка и пушистые, завитые розовые волосы, которые были неуместны со всем остальным в Филлидельфии.

Всего через несколько недель на Ферме Развлечений я очень, очень возненавидел эту пони.

Я покинул ферму, радуясь, что моих мучителей отправили на их собственные рабочие места до того, как меня разбудили. После прошлой ночи последнее, чего я хотел, это снова встретиться с ними лицом к лицу, прежде чем меня отправят в Яму. В глубине души я надеялся, что их рабочее место находится в каком-нибудь опасном месте и что я, возможно, никогда больше их не увижу, даже если мне позволят прожить еще несколько часов. Возможно, в Параспрайтовых Ямах, или они отправятся исследовать смертельную ловушку Стойла. Я никогда не вызывался добровольцем на такие вещи; большой грифон, который приветствовал поступление моей поставки, сказал нам, что с их помощью мы можем заслужить нашу свободу. Однако я был слишком напуган, чтобы рисковать смертью в поисках того, чего у меня все равно не должно было быть.

Проходя мимо входа на Ферму Развлечений, я ненадолго остановился. Рядом со входом стоял ржавый, но все еще действующий макет розовой пони. Она стояла на трех ногах, четвертая представляла собой отдельный кусок металла, прикрепленный к маленькому моторчику. Нога взмахнула, двигаясь взад и вперед.

Двести лет, просто махать. Это никогда не прекращалось, и ни единый пони никогда не удосуживался это сделать. Теперь это осталось не более чем старой любезностью, которая никогда не переставала махать на дорогу, ведущую, по иронии судьбы, к ближайшей Стене Филлидельфии. Ее лицо всегда пугало меня. Вместо обычно широкой безумной ухмылки на нем просто было что-то вроде довольной и благонамеренной улыбки.

Однако рядом с макетом находилась причина, по которой я обычно останавливался здесь каждый раз, когда покидал Ферму Развлечений. Справа от нее было большое зеркало, направленное на любого пони, который стоял бы в очереди, чтобы войти в парк развлечений. Я не мог себе представить, для чего это можно было бы использовать, кроме как для того, чтобы очереди казались длиннее.

Я встал перед ним. Моя форма была тоньше, чем обычно. Это было кривое зеркало. Как ново. Я потянулся стереть пыль с поверхности, чтобы лучше рассмотреть.

Мое копыто не чувствовало изгиба. Зеркало было не кривое. Оно было совершенно нормальным.

Эта тощая, исхудавшая фигура...была мной после почти месячного пребывания в Филлидельфии. Великая Селестия, я никогда не был ничем иным, кроме как меньше обычного и обладал более тонкими конечностями, но это было ужасно. Я мог бы увидеть свои ребра, если бы задрал одежду!

Сделав это, я быстро снова натянул на себя залатанную жилетку.

Окинув себя беглым взглядом, я обнаружил не что иное, как развалины, которыми теперь было мое тело. Грязная и темно-русая долговязая грива? Есть. Грязная, тускло-зеленая шерсть с клочьями, начинающими слипаться? Есть. Рад-язвы на левой передней ноге и мордочке? Есть. Слегка более длинное правое ухо? Тонкошерстный хвост? Кьютимарка с этими скрежещущими кандалами? Есть, есть и есть. Здесь только ваш смиренный и плачевно слабый земной пони, за вычетом того, чем часто славятся земные пони. Не показано? Болезненное выворачивание моего желудка, кричащего о пище, и головокружительная лихорадка, которая говорила о накоплении радиационного отравления в моей крови из-за грязного воздуха и рабочих мест.

Даже без Ямы я все равно начал оценивать свои шансы на выживание еще на месяц очень низко.

Я поднес копыто к лицу, вытирая влажные глаза от душераздирающего зрелища того, как моему собственному телу причиняют такие непоправимые страдания. Мне ничего так не хотелось, как свалиться с усталых копыт и свернуться калачиком на земле, но давно выработанные инстинкты побуждали меня продолжать. Мне нужно было работать, даже если я больше не хотел этим заниматься.

Отвернувшись от зеркала, я направился к заводам по производству оружия. Дорожные знаки были для меня бесполезны, из-за моей неспособности читать их изображения не существовали. На мгновение я задумался, подразумевают ли они все еще правильные вещи в наши дни, когда смотрел на высокий прямоугольный лист металла на стендах рядом с Фермой Развлечений. Он был отогнут в сторону от кратера, явно пострадав от попадания ракеты, когда она поразила Филлидельфию, и никогда по-настоящему не ремонтировался. Слова на нем были для меня неразборчивы, ничего, кроме смеси точек и линий, которые хранили секреты, которые я никогда не пойму. Слова были не по моей части. Очертания и форма скорее были моей областью понимания, чтобы делать наброски и тени в те тихие моменты между сменами. Однако были три слова, которые я знал, три слова, о которых я часто задумывался.

Мурки Номер Семь.

Мое имя. Как какая-то дурацкая шутка, чтобы посмеяться над кем-то, когда ему уже плохо. Тот, кому-не-очень-повезло. Тем не менее, точные обстоятельства, связанные с моим именем, были мне немного неизвестны, хотя вы могли бы логически собрать некоторые из них воедино. Я не был единственным ребенком в семье. В свое время моя мать была собственностью нескольких Хозяев, а также пользовалась вниманием различных работорговцев. Я был седьмым жеребенком, которого она родила. У меня не было доказательства, что это было точное размышление, и мне не хотелось думать о нем как об истинном, поскольку оно указывало на мою заботливую мать как на лишенную воображения и жизни до такой степени, что она могла бы сосчитать своих собственных детей. Таким образом, я задался вопросом, не перенял ли я это от Хозяина, будучи слишком молодым, чтобы знать что-то иное. Что касается "Мурки^[2]"...что ж, для этого вам нужно было только посмотреть на цвет моей гривы и шерсти. Особенно отвратительный раб, с которым я когда-то работал бок о бок в Мэйнхэттене, сказал мне, что это потому, что моя мать по-настоящему не заботилась обо мне при рождении, потому что я был непреднамеренным ребенком, отсюда и дурацкая шутка с именем.

Я знал ее лучше. Это было неправдой. Я почувствовал доказательство ее любви, узнав это.

Ненадолго я остановился на дороге. Меня внезапно осенило, что завтра моя собственная мать даже не узнает, что я мертв.

Остаток пути до фабрики я проскакал галопом в слезах, так как искал только знакомого одинокого труда рабской жизни, который помог бы мне забыть эту ужасную, ноющую мысль.

---

Завод по производству оружия возвышался над окружавшими его неподвижными и разрушенными лачугами, теми самыми лачугами, в которых, как я предполагал, когда-то останавливались рабочие, чтобы быть поближе к месту своей работы. Бег на место давно исчерпал эмоциональную боль, которую я сам себе причинил. Инстинкт и обусловленность отодвинули это на задний план, когда я шагнул за толстые металлические ворота, чувствуя, что мои легкие уже горят от напряжения, вызванного лишь прибытием.

Когда я галопом пробегал мимо старых рабочих кварталов, я на мгновение задумался, на что это было похоже тогда, до мегазаклинаний, когда у пони был выбор того, что они хотели в жизни, и ни единый пони не говорил им, что должен включать в себя их день. Я представил себе молодую кобылу, отказывающуюся от провозглашения своей кьютимаркой того, что она скульптор, чтобы вместо этого заниматься скульптурой только как хобби, преследуя при этом то, что она хотела, — управлять маленьким магазином. Как кто-то выбирал то, чего он действительно хотел? Когда дано все, как можно узнать, какой маршрут выбрать? Какой крестовый поход предпринял бы любой пони, чтобы найти то, что он действительно хотел?

Иногда, я задавался вопросом, не так ли плохо быть проинструктированным по сравнению с этим неразрешимым выбором. И все же, глядя на раскаленную докрасна кузницу передо мной, жгучее тепло которой уже окутывало меня на таком расстоянии, я задавался вопросом, кто бы выбрал для работы такое место, как это.

Офис фабрики был преобразован в центр постоянной деятельности рабовладельцев. Когда я приблизился, окруженный ошпаренными пони со страшными лицами, работающими на металлических прессах и чанах с расплавом, я увидел ее наверху. Уикед Слит, кобыла-единорог с таким же зловещим клинком, который парил рядом с ней. Когда ее не было рядом, некоторые из рабов время от времени отпускали шуточки по поводу ее имени^[3]. Единственный раб, который взбунтовался и сказал это ей в лицо, продержался три немыслимых дня, сожалея об этом, и с тех пор большинство замолчало по этому поводу. Прямо сейчас ее копыта покоились на перилах, ее рог с помощью магии усиливал громкость ее голоса над шумом, в то время как клинок небрежно плавал взад и вперед рядом с ней.

— Вы все! Нет! Вы все! Поднимайтесь с этого проклятого пола! Вы хотите, чтобы вас бросили в чаны? Потому что это все, на что вы годитесь, если просто валяетесь без дела!

Я обернулся, увидев трех пони, двух земных пони самцов и единорожку, все они рухнули на пол. На копытах у них были подпалины, без сомнения, от случайного прикосновения к раскаленному металлу. Это означало, что они работали на свалке. Некоторые из этих материалов оставались горячими в течение нескольких часов, не показывая этого. Я сам однажды наступил на один из них. Все они явно страдали от недостатка воды и слишком сильной жары. Пока я наблюдал, пара работорговцев начала утаскивать их, подчиняясь рявкающим приказам хозяина фабрики. Рабы были слишком слабы, чтобы даже сопротивляться. Ради них я надеялся, что хозяин не собирается выполнять свое больное обещание. Только тогда я заметил, что ее глаза наблюдают за мной, глупо стоящим в одиночестве без работы.

— Ты! Поднимайся сюда сейчас же! Ты опоздал!

Кивнув головой в знак понимания, я быстро направился к скелетообразной металлической лестнице, поднимающейся над цехом оружейных мастерских. Когда я поднимался, открывшийся вид позволил мне полностью понять весомость намерений Хозяина Красного Глаза. Только в этом месте были сотни пони, и это была только одна фабрика. Искры летели от нагретого металла, когда он был обработан на месте и разрезан на конвейерах. Звук жужжащих шестеренок и визг истерзанного металла, когда его деформировали и загоняли под новые углы, атаковали мои барабанные перепонки. Однажды я попросил затычки для ушей. Уикед Слит спросила, не предпочел бы я вместо этого их отрезать.

Пар поднимался и окутывал проходы, в которых было полно охранников, несущих длинные винтовки, и находящихся в противогазах. О, как я завидовал этим маскам или любому облегчению от ядовитого воздуха.

Некоторые даже носили боевые седла. Я тоже им завидовал. Назовите это глупым желанием, но я всегда хотел одну из этих вещей, даже если мне это было ни к чему. Что-то в механизмах и искусном измерении весов и механического оборудования подсветило принятие желаемого за действительное в художественной части моего сознания. Возможно, одно из тех, что полегче, которое я мог бы носить и вешать на него вещи, подошло бы лучше всего. На мгновение, пробегая через открытую дверь хозяина, я задумался, смогу ли я получить его в последние несколько секунд своей жизни внутри Ямы. Это было бы здорово.

Более темная (и большая) часть моего мозга немедленно напомнила мне, что было бы не так здорово, если бы это означало быть забитым до смерти на потеху больной толпе.

Захлебнувшись реакцией, я поцокал по смертельно беспорядочным мосткам к двери Уикед Слит.

Внутри офис был подпорчен старой мебелью вокруг прогнившего деревянного стола, на котором стоял один из непонятных терминалов. Я ненавидел эти штуки, жужжащие, со скрытыми секретами, как будто что-то надето на Эквестрию просто назло моей неграмотности. Уикед Слит сидела за ним, магией держа сигарету перед ртом, пока печатала, предположительно, отчет о трех рабах, которых необходимо было заменить. Вокруг нее валялись различные обрывки ее жизни: окурки и пачки сигарет, пара полупустых бутылок Спаркл-Колы и ее ценная вещь — злобно изогнутый нож, который постоянно стоял вертикально, с лезвием, воткнутым в дерево. Ее стол был покрыт отметинами, оставленными острием за каждый день. Не так много, как осталось на ее рабах, гласила популярная поговорка. Однажды она разрезала мне спину ровно настолько, чтобы упряжь вагонетки натирала ее весь день. У Уикед Слит было дьявольское воображение с этим клинком.

Прямо сейчас она даже не смотрела на меня, когда говорила удивительно вежливым голосом, противоречащим ее беспощадному отношению.

— Ты знаешь, Мурки Номер Семь, сколько рабов мы теряем ежедневно?

Я покачал головой. Откровенно говоря, это было не то, о чем я хотел думать; все, что я знал, это то, что это было немалое число. (Вот-вот станет на одного меньше, напомнил мне о-как-радостно мой разум.) Каждые несколько дней раб в моем вольере просто...не просыпался. Ядовитый воздух был главным убийцей; смог в легких и инфекции, образующиеся в каждой маленькой ране, тоже были смертельны.

Она не подняла взгляд.

— Я не расслышала тебя, — произнесла она нараспев. В этих словах таилась скрытая угроза. Конечно, она не смотрела на меня для того, чтобы увидеть, как я качаю головой.

— Я... я не знаю, Хозяин, — ответил я, заикаясь. Мой голос звучал так тихо рядом с ее.

— Я кобыла, Мурк. — она все еще даже не оторвалась от своей работы за терминалом.

— Я...я имею в виду, я не знаю, эм...Госпожа? – попробовал я вместо этого. Забавно, но большинство работорговок тоже предпочитали «хозяин». Я предположил, что у нее были некоторые проблемы со своими соратниками-жеребцами, чтобы добиться такого же уровня уважения в окружении, посвященному маскулинному эго и демонстрации силы. Во всяком случае, это делало ее еще более смертоносной, когда я рискнул взглянуть и увидел сморщенные шрамы на ее лице, включая трещину, идущую вверх по ее рогу. Колдовать, должно быть, было для нее мучительно. Это красноречиво говорило о ее силе воли.

Она села, глядя прямо на меня. Я совсем забыл что-то...может быть, сказать это и в конце?

— Я имею в виду, я не знаю, это «Госпожа», Госпожа? — пробормотал я, стараясь не смотреть ей в глаза. Или, возможно, она была одним из тех более воинственных типов из армии Хозяина Красного Глаза? Им это тоже понравилось поначалу. Я попробовал однажды и это тоже.

— «Госпожа»… «Госпожа», Госпожа?

Ее левый глаз опасно задергался, когда она отодвинула тяжелый терминал своей магией и наклонилась ко мне через стол. Внезапно, у меня возникли очень скверные образы этого ножа и различных частей моего тела.

— Ты думаешь, что это смешно, Мурк? Или умно? — угрожающе произнесла она, и нож беззвучно выскользнул из дерева. Эта штука была адски острой.

Я покачал головой. Я не хотел рисковать ничем другим. В любом случае, почему я стал таким болтливым? Возможно, осознание того, что мне вот-вот разорвут горло и оставят мучительно истекать кровью до смерти, сделало меня беспечным. Мое воображение превратилось в очень неминуемую реальность, когда нож пролетел мимо и уперся мне в горло.

Мой писк ужаса заглох сам собой, так как я не осмеливался даже незначительно пошевелить горлом, но я почувствовал, как пот страха стекает по моей шее сзади, когда его странно холодная поверхность коснулась моей кожи, готовой отвестись в сторону, если она решит просто избавиться от меня за то, что я говорил за ее спиной.

— Правда в том, Мурк, — снова начала она, — что их слишком много. И ты знаешь почему? — она не дала мне шанса ответить. — Недостаток усилий. Красный Глаз ожидает, что каждый из вас сделает все возможное. Ты слушал его передачи?

Я едва мог избежать их. Каждую ночь они эхом отдавались у моего загона, неся речи о великом будущем, о том, что мы жертвуем собой ради блага наших потомков и выживания Эквестрии в лучшие дни. Я часто слышал, как рабы спорили, некоторые утверждали, что, возможно, он был прав, и если бы они просто приложили усилий, то могли бы каким-то образом спасти и себя тоже. Другие...что ж, другие бросили ему вызов. Тихо, конечно, но они с радостью прокляли бы его имя, предав его земле, пока умоляли о прощении, если бы кто-нибудь из этих фанатичных грифонов услышал их. Я? На самом деле я не думал ни о том, ни о другом. Так или иначе, моей целью было служить. Если бы Хозяин Красный Глаз приказал мне сделать это, я бы сделал это. Что еще мне оставалось делать?

— Красный Глаз многого ожидает от вас, рабов, и от нас, работорговцев, Мурк. И примеры, подобные тем трем внизу, недостаточно хороши. Этого достаточно, чтобы мне захотелось просто начать стрелять в каждого раба, которого я увижу, за оскорбление нашего великого лидера.

Здорово. Она тоже была фанатичкой. О, моя чудесная жизнь...

— Что, конечно, подводит меня к тебе, Мурк...

Я сглотнул.

— Учитывая, что ты опоздал на десять минут, знаешь ли ты, насколько ты задержал планы Красного Глаза? Хочешь сделать предположение? — она мило улыбнулась, наконец-то посмотрев на меня. Милая Селестия, она на самом деле была так зла, что улыбалась. Крики, с ними я мог бы справиться. На меня кричали всю мою жизнь. Как бы больно это ни было для ушей, по крайней мере, вы знали, что тот, кто кричал, не собирался делать что-то непредсказуемое. Что ж, не моим дело было возражать, пришло время сделать предположение.

— Десять минут, Госпожа? – рискнул я. В конце концов, почему бы и нет?

Вероятно, это было не то, что она хотела услышать. Ее копыто хлопнуло по столу, разбрасывая повсюду щепки гнилого дерева. Она наклонилась через него ко мне, ее нож отодвинулся. Сработал инстинкт; я наклонил голову и опустил передние ноги на колени.

— Десять минут!? — ее голос отдавался эхом магической силы. Я взвизгнул от боли, когда шум атаковал мои уши. — Попробуй час, Мурк!

А? Пока я лежал там, закрыв уши копытами, я изо всех сил пытался понять, откуда взялось это магическое число.

— Один час! Твое опоздание на десять минут стоило одной поездки вагонетки металлолома на оружейный завод, где потребовался бы металлолом меньшего размера! Теперь, поскольку у них нет этой дополнительной тележки, им придется запустить добавочный цикл прессовальной машины. Это, как ты можешь себе представить, требует дополнительных ресурсов, которые теперь им нужно будет поставлять из стартовых ресурсных шахт. Передо мной особенно плохо написанное сообщение с ругательствами, отправленное от рабовладельца на старых заводах Огненных Подков, который интересуется, что я здесь делаю не так. Скажи мне, Мурк, если ты начинаешь осознавать, что не можешь тащить свой груз сюда, — проревела она, стискивая зубы между каждым предложением, — Ну?

— Я... да, — начал я, мои слова звучали как шепот на фоне шторма в пустоши. — Я понимаю свою ошибку. Я извиняюсь за—

— Не нужно извиняться, — пронзила она мое предложение – Нужно быть лучше! Эту тележку нужно забрать сейчас, вместе с дюжиной других. В этом городе все должно работать как хорошо смазанный механизм, если мы хотим осуществить мечту нашего великого лидера! Я хочу увидеть еще по крайней мере семь доставок к концу следующего часа. Или помоги мне, или я лично прослежу, чтобы ты не захотел возвращаться сюда завтра.

— Я и не буду, Госпожа, — сказал я, находя хоть какое-то утешение в том, что я сбегу от нее через следующие несколько часов. Ее брови поднялись с презрительной яростью из-за того, что ее прервали. — Я должен посетить Яму позже этим утром.

Я не мог устоять перед этим. Она превратила мою жизнь в кошмар на прошлой неделе, когда я работал под ее надзором. У меня все еще был ожог на шее, там, где она потушила свою сигарету об меня; ее метод пытался показать мне, что искры расплавленного металла не причинят такой боли, как вызов ей. Издевательства прошлой ночью не выходили у меня из головы. Осознание того, что смерть все равно так близка, придавало моим словам некоторую небрежность. Инстинкт побудил меня только пробормотать их себе под нос, а не выпаливать вслух.

— Итак...итак, я полагаю, вам придется найти и четвертого раба после того, как я уйду, Госпожа.

— Из-ВИНИ меня, Мурк?- ее голос нарисовал достаточную картину того, что произошло бы, если бы я сказал это еще громче. — Не хочешь повторить это?

Я молился Богиням, чтобы ей только показалось, что я просто говорил недостаточно громко. Конечно, она, должно быть, видела, как шевелятся мои губы. Инстинкт в настоящее время сильно лягал мой мозг за то, что я сказал это кобыле, которая несколько секунд назад угрожала лезвием моей трахее.

— Я сказал, эм...Госпожа, — мой голос дрожал сильнее, чем раньше, неминуемая угроза этого злого изогнутого ножа была слишком очевидна, когда он медленно и методично начал вонзаться в стол идеальными ударами. — Это...Мне, наверное, следует... эм...

Она приблизилась ко мне, подбежав прямо, чтобы посмотреть мне в лицо. О Богини, только не лицо снова, оно все еще болит от удара Уиплэша.

— Продолжай... — угрожающе произнесла она нараспев.

— Что мне следует... смываться? — я попытался улыбнуться, ухмыльнуться, чтобы не обращать на это внимания.

Она, казалось, не была впечатлена, прижав меня спиной прямо к дверному проему, прежде чем отвернуться от меня. — Тогда почему ты все еще здесь, Мурк?

Это был знак мне. Любой раб узнал бы спасательный трос, когда ему его бросили. Однако, когда я поднялся на копыта и собрался повернуться к двери, в моей голове зазвенели предупредительные звоночки. Уикед Слит не бросала спасательных тросов. Она разрывала их. Я попытался нырнуть к двери, когда краем глаза уловил ее движение. Слишком медленно. Ее полное лягание катапультировало меня через дверной проем с криком шока и боли, когда мои ребра, уже наполовину покрытые синяками, закричали в агонии. Лежа у опасно открытого края мостка (серьезно, кто разрабатывал эти вещи?), схватившись за грудь, я поднял глаза и увидел, как дверь телекинетически захлопнулась у меня перед носом.

Со вздохом я еще раз с облегчением ударился головой о металлическое покрытие, пытаясь убедить свое ноющее тело встать.

Учитывая все возможные исходы, я подумал, что все прошло довольно хорошо.

---

Возможно, что-то говорит о рабстве то, что в мой последний день в Эквестрии я использовал время после того, как меня выпороли, чтобы тащить тележку, нагруженную комплектами тяжело бронированных пуль, между заводским цехом и складом Огненных Подков на дальней стороне Филлидельфии.

Либо так, либо у меня были действительно странные вкусы.

День клонился к вечеру, когда работорговец, наконец, к счастью, отсоединил меня от ржавой и натирающей сбруи и отправил "домой" на Ферму Развлечений... радостно напомнив мне, что позже я собираюсь очень легко сделать его ставки.

В тот момент, когда сбруя была отстегнута, мои ноги обессилели. Те небольшие силы, которые у меня были, чтобы переносить половину поездок большинства пони, полностью измотали меня до такой степени, что если бы я когда-либо тешился мыслями о настоящей драке, я, возможно, захотел бы пожаловаться на то, как это было несправедливо.

"Несправедливо? Добро пожаловать в Филлидельфию, Мурки. " — упрекнул я себя.

Я, пошатываясь, вышел с колоссальной фабрики через одну из дверей доставки. Вдоль края складских помещений стояли ряды нефункциональных и давно проржавевших пегасьих небесных фургонов для перевозки грузов от Филли до... ну, везде, где это было необходимо в Эквестрии. Я представлял себе сильных, свободных пегасов, носящихся взад и вперед с огромными грузами в своих фургонах, несущих их так, как будто они весили не больше перышка, и которых радостно встречают, когда они доставляют, ну, абсолютно все. Это было трудно представить, потому что для этого требовалось, чтобы пегасы были кем-то иным, кроме предмета всеобщей ненависти в пустоши, которую я видел. “Грязные небесные обитатели” было популярным прозвищем от моего последнего Хозяина, когда он пьяно разглагольствовал о том, как они все это оставляют себе и как он не мог дождаться, когда они спустятся в пустоши, чтобы высказать им часть своего мнения.

Пустоши, по крайней мере, по моему опыту, ненавидели пегасов. Я, конечно, не слышал ни о едином, живущем здесь, за всю мою жизнь. Вероятно, это к лучшему, учитывая, как с ними могут обращаться.

Потуже натянув жилетку, я огляделся по сторонам. Различные рабы тащились обратно к Ферме Развлечений, явно ища возможности дать отдых своим копытам, прежде чем работорговцы решат, куда их отправить дальше. Типичный день в Филли; возможно, час сна, немного варева из овсянки, разбавленной водой (обычно только из воды), и почти каждый второй час, посвященный работе или переходам между упомянутыми работами. Я всегда мог узнать раба, который пробыл здесь больше нескольких месяцев. Они выглядели печальным зрелищем, даже по моим меркам.

Они были известны как "ветераны" Филлидельфии. Их покрывали нарывы и струпья от инфицированных и жестоких ран, нанесенных рабочими Хозяина Красного Глаза, машинами и даже другими рабами. Большинство пыталось перевязать раны кусками материи, в то время как другие просто открыто истекали кровью, хромая и шаркая по изуродованному городскому ландшафту.

Даже для прирожденного раба это зрелище было ужасающим.

Мои глаза скользнули дальше, встречаясь с настороженными взглядами различных охранников на высоких мостках, которые выгибались между руинами. Эти, как и многие другие, служили казармой для работорговцев и солдат, защищенные от стихии. Одна из фигур в маске повернулась, чтобы направить на меня свое боевое седло, и сделала дергающееся движение головой. "Двигайся дальше". Я не смел колебаться, пока он снова не попросит.

Я шел в ногу с остальными бегущими рабами, просто еще одна маленькая шестеренка в машине, хотя и та, что вот-вот будет выброшена. Давка становилась все плотнее, когда они проходили через ворота производственной площадки, заставляя меня сталкиваться боками с другими пони с обеих сторон. Запаха было почти достаточно, чтобы заставить меня вздрогнуть на месте, когда я увидел, как их грязь и кровь стираются о мои собственные жилетку и бока, размазываясь по моей кьютимарке. Я вздрогнул, пытаясь блокировать это, закрыв глаза и продолжая бежать рысью. В любом случае, я не мог бы стать еще грязнее... верно?

Это была ошибка. Мое копыто зацепилось за камень, когда я почувствовал, что у меня отняли равновесие, и я стремительно скатился под массу рабов, которые начали набирать скорость. Раздался выстрел, когда им дали стимул поторопиться и пропустить следующую группу. Паника пронзила меня, когда я почувствовал, что меня затянуло под их копыта (вместе с несколькими другими беднягами) и поймало в ловушку под бегущей толпой грязных рабов. Я кричал, я умолял их остановиться, позволить мне подняться. Никто не услышал меня, когда копыта застучали по моим бокам и лицу. Боль угрожала сразить меня из-за непрекращающейся давки, и было трудно дышать из-за поднятой пыли. Клаустрофобия боролась с болью за мое внимание, когда и то, и другое роилось в моем сознании. Я пытался пройти через все это и уйти, прежде чем какой-нибудь пони—

Копыто опустилось мне на ногу.

С яростной интенсивностью боль вспыхнула в суставе, когда он был вывернут далеко за пределы своих движений. Я уверен, что мой крик боли был слышен над всей толпой, когда я почувствовал, как копыта обхватили меня и вытащили из-под массы рабов, перетаскивая за собой мою мертвую конечность.

Сваленный на одну из каменистых куч по обе стороны дороги, я лег на спину и глубоко вздохнул, чувствуя, как воздух устремляется в мои легкие, освобождая их от пыли, прежде чем сильно закашляться, поскольку мои легкие восстали против своих инфекций. Шум рядом со мной навострил мои уши, и я в страхе отпрянул назад.

— Эй, там. Ты в порядке? — голос кобылы. Я развернулся, чтобы посмотреть, повизгивая от боли, когда моя нога напомнила мне, что она тоже все еще требует моего внимания.

Молодая единорожка сидела на корточках рядом со мной, вытянув копыто. У нее была нежная, кремово-желтая шерсть и длинная, двухцветная грива со светло-оранжевыми и мутно-красными прожилками. Ее грива была, как и у любого раба, грязной и растрепанной. У меня возникло ощущение, что у нее, возможно, был хвост такой же длины, как и грива, но кончик был обтрепан, скорее всего, срезан. Действительно, весь ее облик был бы полным жизни, если бы она не была притуплена и потрепана рабством. У нее был какой-то чужой взгляд, который я не совсем понимал, пока память не напомнила мне, что это было обеспокоенное лицо. В последний раз я видел его у своей матери.

Внутренне я заставил себя снова не сломаться перед моим временным спасителем и приказал себе заговорить.

— Я... я думаю, да., — нерешительно пробормотал я низким голосом. Социальные навыки не входили в число моих главных способностей. Я сам себе с трудом верил. ‘Я думаю да?’ В то время как я сидел здесь с, возможно, сломанной передней правой ногой, выбитым зубом от двух ударов по лицу ранее, ушибленными ребрами от Уикед Слит, шрамами от ударов плетью на спине, больной, инфицированный, вероятно, умирающий от радиации, и наверняка умерший меньше чем через час? Да, действительно ‘хорошо‘, Мурки.

Она, казалось, тоже мне не поверила, наклонившись вперед, чтобы осторожно помочь мне подняться на копыта, прежде чем нас заметят охранники. Закрыв глаза, я стиснул зубы, пытаясь пошевелить поврежденной ногой. Крякнув от боли, я согнул сустав как обычно. Он не был сломан. Сильно растянут, но сустав все еще был цел. Я испустил вздох облегчения, прежде чем пошатнуться и тут же снова упасть с мягким "стук". У меня сложилось впечатление, что мне, вероятно, следует полежать еще немного.

— Тебе повезло, что тебя там не убили, — продолжала говорить кобыла, недолго ухаживая за моей ногой, прежде чем откинуться назад, ее пристальный взгляд скользнул по мне. По выражению ее лица было ясно, что, несмотря на то, что она тоже была заперта здесь, она считала меня особенно слабым на вид пони, — Теперь давай, нам нужно идти, я не могу опоздать или—

— Да, мне знакомо это чувство, — пробормотал я, отводя глаза; слишком много говорить было не в моих правилах. Я почти ожидал, что работорговец подойдет и побьет меня за то, что я вообще заговорил. Проверяя свой вес на конечности, я встал. Когда я это сделал, выяснилось, что мои седельные сумки были порваны в паническом бегстве. Мой дневник для рисования выпал на землю перед кобылой. Моргнув, она посмотрела вниз, приоткрыв его своим...ну, носом. Вероятно, она слишком устала, чтобы использовать магию прямо сейчас. Я сделал движение, чтобы поднять его, но остановился только тогда, когда заметил, что она действительно смотрит, а не смеется или пытается украсть его. Вместо этого я просто ждал, чувствуя себя странно полным дурных предчувствий, когда она смахнула пару страниц, пока я бегал взад и вперед, пытаясь вернуть движение в сустав передней ноги.

Я даже не взвизгнул от боли, чтобы не мешать ее странно мирному на вид исследованию. В любом случае, не больше двух раз. Конечно, не больше четырех. Возможно, шесть, если считать писки.

— Это... довольно интересная вещь, — прокомментировала она, не отрывая глаз от нарисованной мной картинки с воротами Филлидельфии. Мой первый взгляд на этот город. Она смахнула еще немного, прежде чем ухмыльнуться и подавить смех, — Похоже, тебе нравятся кобылы.

Она посмотрела на меня и оскалилась. Я покраснел и немного отступил назад, потирая голову копытом и пытаясь придумать оправдание. По правде говоря, ну... возможно, я иногда ловил себя на том, что мое подсознание рисует особенно симпатичную кобылу, которую я, возможно, видел, работая рядом или которую просто хотел бы встретить. Я всегда планировал добавить одежду. Честно.

Я наступил, хотя и с болью, закрыв дневник копытом. Эти вещи все еще оставались личными, независимо от того, какие странные чары покоя она, казалось, излучала, чтобы я не выхватил их у нее в тот момент, когда они пропали. Я просто покраснел, когда она слегка хихикнула над этим действием, по-видимому, не обидевшись, прежде чем сама встала на копыта.

— Мне... мне жаль, — начал я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, несмотря на смущение, — Я должен идти...

Она просто кивнула, очевидно, поняв, прежде чем заправить копытом спутанный узел волос за ухо.

— Хорошо, тогда пошли, пока нас не поймали, — кобыла прикусила губу, и ее взгляд снова упал на дневник для рисования, лежащий рядом со мной, — Я действительно завидую этому: способности рисовать все, что ты хочешь, когда ты хочешь. Это похоже на побег, не так ли?

Что? Побег? О чем, во имя Эквестрии, она говорит? Рисование было просто... автоматическим. Я не мог выбрать, что нарисовать...

...мог бы я?

Кобыла повернулась, чтобы уйти. Она потрусила прочь к противоположному входу на Ферму Развлечений, явно обитая в другом вольере, возможно, во Вспаханной-Яме Бампера. Я хотел что-нибудь сказать, чтобы попытаться придумать какое-нибудь оправдание некоторым картинкам или спросить, что она имела в виду, говоря о рисовании того, что я хотел. Но она была уже слишком далеко, и я страшился кричать, когда вокруг нас были работорговцы с их вечно бдительными глазами. Все они были слишком жаждущими жестко пресекать любое возражение или нарушение правил.

Тихий голос в моем сознании начал спрашивать, почему я ее не боялся.

И почему у меня возникло внезапное побуждение нарисовать ее не такой, как на картинках, которые она видела, а такой, какой видел я. Странно непринужденную рабыню.

Эта мысль ударила мне в голову. Всего один последний набросок, прежде чем я отправлюсь в Яму. Что они собирались делать? Приговорить меня к смерти? Имея в мозгу обоснование, я быстро (образно говоря) направился в контактный зоопарк и в свое укрытие в свинарнике. Охваченный странным чувством, я раз или два оглянулся на удаляющуюся кобылу.

Я мог бы поклясться, что она сделала тоже самое.

---

Это было лучше.

Линии превратились в изгибы...

Изгибы превратились в очертания...

Очертания ожили...

По полу свинарника я разбрасывал картинку за картинкой. С того момента, как я протиснулся через небольшую щель, затравленный насмешками и преследованиями моих "собратьев"-рабов, я достал уголь и принялся за работу.

Я не думал. Я не рассматривал. Я просто рисовал. Как всегда, позволяя своему подсознанию взять верх, рисовал то, что первым пришло мне в голову. Вскоре в моем дневнике появилось немало новых записей. Я пропустил прошлую ночную картинку так быстро, как только мог, чтобы добавить еще и посмотреть, что они принесут.

Одна страница...десять минут работы... Нож Уикед Слит с ее глазами, смотрящими сзади.

Еще одна страница...пять минут работы... я и тележка с затемненными линиями, чтобы добавить вес.

Еще одна страница... три минуты работы... Яма. Отрывочно и ужасно.

Страница за страницей, заполненные образами моего пребывания здесь. Даже в своих рисунках я не мог избежать этого. Я хотел ее изобразить, пока не забыл ее лицо. Но это просто не выходило, как машина в литейном цехе Филли, работающая по тому же шаблону, который я обнаружил, когда мои наброски попадали в шаблоны, которые я не мог контролировать. Однажды редкий раб, который действительно разговаривал со мной, спросил, почему я никогда не выбираю то, что рисую. Как я могу? Выбор не был моим от рождения.

Но теперь я задавался вопросом, в конце концов, теперь, когда больше не для чего жить, когда больше нет работы, которую нужно делать, что, если я...выберу...нарисовать что-нибудь красивое?

Эта чудесная надежда в голосе кобылы, когда она сказала, что рисование само по себе может быть побегом, звенело в моем сознании.

Я взял еще одну страницу, перелистнул пергаментную бумагу и небрежно сунул грязный уголь в рот. Возможно, если я нарисую несколько случайных линий, то затем сделаю из этого то, что я хочу? Может быть, это сработало бы? Я дрожал, каждый взмах угля, казалось, ничего не добавлял. Как это вообще могло сработать? У меня не было ни образа мышления, ни веры, чтобы когда-либо думать самостоятельно. Все, что я делал, это...это…

Внезапно, к моему удивлению, я что-то в этом увидел.

Я увидел потенциал.

 

Со смаком мой уголь полетел на бумагу. Инстинкт, о котором я едва помнил, сработал. Художественная форма. Очертания мира вокруг меня. Конкретные воспоминания в моей голове. Они привели в действие образы. Такие образы, как свернуться калачиком рядом с моей матерью, украсть у моего хозяина на каменной ферме, убежать, чтобы спрятаться в Филлидельфии, обливать грязью под нос Слит и сидеть в сторонке, когда какой-то пони просматривает мой дневник без какого-либо страха или опасений. Впервые за все время, сколько я себя помню, я рисовал для себя.

Я отшатнулся от бумаги, тяжело дыша, когда осмелился опустить глаза на то, что увидел перед собой.

Это был я.

Просто я. Просто этот маленький пони, смотрящий на меня с нижнего левого края страницы, даже не заполняя пространство, которое я мог бы иметь, как будто он ждал, что какие-нибудь другие пони заполнят пробелы рядом с ним чем-то другим. Он...он улыбался. Мое копыто поднеслось ко рту. Когда я в последний раз улыбался? Честно говоря, я не мог вспомнить. Но вот оно, губы моего эскиза изогнулись в радостном, игривом смехе, который я хотел бы услышать по-настоящему.

— Эй! Коротышка! Ты готов? Они зовут тебя! Время умирать!

Я проигнорировал... это было важнее. Я перебросил страницу и снова схватил уголь. Линии в изгибы...изгибы в очертания...очертания в—

— Жизнь окончена, коротышка! Мы видим, как они идут, чтобы заковать тебя всего в цепи и потащить туда!

Уголь летел, я рисовал быстрее, чем когда-либо прежде. Я контролировал это! Не их! Я мог контролировать то, что я рисовал! Форма превратилась в... кобылу! Она выглядела любопытной, уставившись на меня со страницы, как будто пытаясь понять, почему я ее нарисовал.

Я мог выбирать! Я мог бы создать все, что угодно!

— Мурки Номер Семь, тебе приказано спуститься в Яму! Выходи, будь закован, и давай начнем, чтобы мы все могли выиграть несколько крышек на тебе!

Голос хозяина вольера! О Богини, нет! Я только что научился это делать, но все же чувствовал, как мои ноги пытаются подтянуться, повинуясь условному инстинкту подчиниться. Я еще раз попытался дотянуться до бумаги. Еще один! Я мог бы сделать еще один и просто опоздать. Уголь сломался на кончике от того, как сильно я надавливал. Рисунок получился беспорядочным, но это не имело значения. На нем появились разводы от слез. Захлебываясь чувствами, трепещущими внутри, даже из-за такой простой, глупой вещи, я обнаружил, что этот момент прерван. Раздался резкий стук копыт по свинарнику.

— Ты там! Раб! Мурки Номер Семь Здесь?

— Готов поспорить! Он съежился, как-

Раздался хрустящий звук, за которым последовал звук сильного удара какого-то пони о землю.

— Я не спрашивал твоего мнения! Охранники, разорвите эту чертову штуку на части и приведите его сюда!

О, Луна, помоги мне. Я почувствовал, как хлев затрясся и прогнулся под их яростными ударами копыт с обеих сторон. Рисунок только-только обретал очертание, я знал, что это такое! Это был...это был...

Крышу оторвало. Смог и пыль хлынули из внешнего мира, когда силуэт в противогазе заглянул внутрь и заметил, как я лихорадочно нацарапываю. Я взвизгнул, почувствовав, как второй работорговец схватил мою жилетку зубами и без усилий поднял меня, скулящего от боли, когда мои ушибленные ребра протестовали против резкого движения. Я потянул вниз всем своим скудным весом. Еще…одна...линия...

Тяга усилилась, когда присоединился второй охранник.

— Нет! Пожалуйста...- я умолял их, чувствуя, как уголь попадает мне в рот, — Я должен увидеть ее! Еще раз!

Сильным рывком меня выдернули сквозь расколотую стену свинарника и бросили на землю рыдающей кучей. Я выплюнул вонючий уголь и потянулся за своим дневником, когда двое охранников магией сковали меня цепями, прежде чем утащить прочь. Дневник лежал раскрытым на боку, видимый мне, корчащемуся и кричащему сквозь слезы, желающему воссоединиться с ним. Картина, которую я так отчаянно пытался закончить, смотрела прямо на меня, стучась в мое сердце и будоража давно умершие эмоции.

Моя мать. Снова вынужденная смотреть, как меня забирают у нее.

---

Я собирался умереть.

Я лежал, прислонившись к стене зоны заточения рабов в Яме, чувствуя, как холодный бетон зябко проникает сквозь мою порванную жилетку. Было темно, и единственным источником света был тот, что проникал из самой ямы. Толстые ворота находились в передней части зоны... единственное, что сейчас отделяло меня от смерти. Не то чтобы я мог слишком много думать о воротах. Я был слишком занят, зажмурив мокрые глаза и дрожа в дальнем углу, изо всех сил стремясь прикрыть копытами свои страдающие уши.

Толпа была подобна звуковому взрыву боли. Их крики и кровожадный рев эхом отдавались внизу, за закрытыми воротами. Их топот копыт в причудливом унисоне каждый раз ощущался как пощечина по голове.

Я собирался умереть.

Я...Я не хотел умирать.

Мощный шум утих, угаснув из нападения на мои чувства в 'просто' дискомфорт, когда я услышал, как диктор начал говорить с толпой. Это была та большая грифина, как бы ее там ни звали. Ее слова захлестнули их, приведя в неистовство. Я мог представить, как они пускают слюни, охотно делясь историями о маленьком самце, которого, как они все увидят, ужасно разорвут на части. Открыв глаза, я огляделся, дрожа.

Впереди стояли Номера Один и Два. В матчах Филлидельфийской Ямы, по-видимому, участвовали две команды по шесть пони. Ты сражался один на один. Победитель оставался сражаться в следующем бою. Черные ворота были моей 'командой'. Номера Один и Два, казалось, знали друг друга, красная кобыла и тускло-желтый жеребец соответственно. Они выглядели крепкими, но, с другой стороны, все пони выглядели крепкими по сравнению со мной. Даже та маленькая кобыла-единорог, которая была Номером Три, выглядела так, будто могла бы побороть меня этой металлической...штукой на передней ноге. Номер Четыре не представлял собой ничего особенного. Какой-то голубой жеребец.

Я был Номером Пять. Тот, кто умрет после того, как будут убиты те четверо. Это должно было случиться. Я уже видел пони-бойцов Ямы раньше в Филлидельфии. Они были тверды, как гвозди, и известны своим безжалостным отношением. Большинство сражалось за свою жизнь и свободу, но многие из них нашли в этом отвратительную карьеру и наслаждались воем толпы, когда они разбирали своих противников, как—

Я сглотнул.

—как можно мучительнее.

Я собирался умереть мучительно.

Я снова нашел угол, вжимаясь в него так плотно, как только мог, и молясь, чтобы другие пони в этой команде не услышали моих рыданий. К несчастью, удача никогда не была полностью на моей стороне, так как я почувствовал неуклюжее движение рядом со мной. Номер Шесть.

— Эй там, сделай храброе лицо. Не позволяй им получить это удовольствие.

У него был существенно глубокий, тяжелый и развитый голос жеребца, который дрожал от угрозы болезненной громкости, если он когда-нибудь захочет его повысить.

Однако я не ожидал того, что он сказал. Напуганными, полными слез глазами я посмотрел на Номер Шесть.

Маячивший в темноте за черными воротами в загоне, Номер Шесть заполнил всю часть, в которой он пребывал. Он стоял на коленях, на всех четырех, и все еще был выше меня. Огромный, мускулистый земной пони с темно-красной шерстью и малиновой гривой посмотрел на меня сверху вниз. Я едва мог даже сказать, где толстая, охваченная мышцами спина отделялась от его шеи! Любой работорговец был жеребенком по сравнению с этим жеребцом.

На меня уставилось уродливое, покрытое шрамами лицо, один глаз был полностью налит кровью, а одно ухо полностью отсутствовало. Окрашенные племенные знаки покрывали его тело черными завитками, призванными выглядеть, ну, как что-нибудь болезненное. Я видел кольца из колючей проволоки на его передних ногах, угловатые узоры вокруг налитых кровью глаз и символы банды на боках. Почти треть его тела была покрыта ими. Сморщенные шрамы переплетались с отметинами. Когда он хотя бы слегка пошевелился, огромная масса мышц, содержащихся в его теле, стала еще более очевидной. Но эти глаза, они были дикими и наполненными обещанием абсолютной жестокости. Они напугали меня до такой степени, что я попятился от него.

Он был абсолютно ужасающим.

Его лицо следовало за мной, пока я пересекал затемненное пространство, пытаясь уйти от него. Я оглянулся, Первый и Вторая смотрели на простор Ямы, Четвертый, казалось, что-то объяснял Третьей, но ни единый пони не обращал на нас никакого внимания. Я взвизгнул от ужаса. Мне не нравилось оставаться наедине с этим массивным, полудиким земным пони. Он просто сидел там, уставившись на меня, убегающего рысью от него. Глубоко вздохнув, он посмотрел в сторону ворот.

— Я извиняюсь.

Пораженный своим страхом, я теперь был, наоборот, официально сбит с толку. Я наклонил к нему голову, прижимаясь задом к стене, и не осмеливалась повышать голос выше приглушенного шепота.

— Что?

— Я извиняюсь, что ты закончишь здесь со мной, — продолжил он, передвигая копыта.

Клянусь милыми Богинями, он был огромен! Добавьте сюда и то, что все это, казалось, было ничем иным, как переплетенными мышцами.

Внезапно я почувствовал, что очень рад, что он не был в другой команде.

— Ты...извиняешься?

— Агась. Я извиняюсь, потому что я не могу защитить тебя. — его голос упал на низкую ноту, странное кольцо печали окружало звериные образы, которые он вызывал своим акцентом и внешностью, — Ты этого не заслуживаешь. Не так, как это делают некоторые из нас.

Я действительно не знал, что с этим делать.

Тем не менее, мне даже не дали возможности хоть как-то поступить.

— Первый раунд! — раздался гулкий голос диктора-грифины.

Я повернулся и посмотрел за ворота, когда они начали подниматься.

— Пусть игры начнутся... – услышал я бормотание огромного жеребца, когда он рысцой подбежал ко мне, сузив глаза. Внезапно, хотя я знал, что меня не будет рядом, чтобы увидеть это, я почувствовал жалость к любой бедной кобыле или жеребцу, которые в конечном итоге столкнутся с ним копытом к копыту.

Я все еще испытывал больше жалости к себе.

Я собирался умереть.

---

Мое самообладание не улучшалось.

Я стоял позади Третьей и Четвертого, наблюдая, как та, кого, как я теперь знал, звали 'Блад', вышла первой на арену и была быстро уничтожена. Мне пришлось физически засунуть копыто в рот, чтобы остановить себя от воя страха, когда я отпрянул назад, опустился на колени и попытался заглушить крики толпы, когда их терпение наконец было вознаграждено. Рядом со мной Номер Шесть уставился на меня сверху вниз своими опустошенными глазами, прежде чем поднять взгляд, как будто оценивая противника. Я слышал, как он что-то шепчет себе под нос, но из-за такого сильного окружающего шума даже я не мог понять, что.

О Богини, я должен буду быть там...

Номер Два шагнул вперед, когда ворота открылись. Диктор выкрикнул его имя, и я ясно увидел, как он отправился мстить тому, кто убил его спутницу. Его именем, я полагал, было Нарцисс.

Теперь, подойдя ближе к воротам, я смог получше рассмотреть, что было снаружи. Сама Яма представляла собой старый каток, заключенный в гигантскую клетку и осушенный до тех пор, пока не остался только бетон. Он был заполнен нажимными пластинами и пятнами крови, как старыми, так и новыми, многие из которых вытекли из самой Блад. Часть была разбрызгана по ее противнику, Кин...Кин что-то там. Я пропустил его имя мимо ушей, закрыв их от болезненного рева толпы.

В очередной раз я стал свидетелем смерти. У противника Нарцисса не было ни единого шанса. Он пытался встать на нажимную плиту, но только для того, чтобы сбросить сверху кучу мин. Нарцисс, несмотря на свое крепкое телосложение, быстро увернулся от оглушительной ударной волны, прежде чем принять отвратительно жестокую смерть. Один за другим я слишком отчетливо слышал щелчки.

Он ломал кости своим противникам.

Я почувствовал, как у меня подкашиваются ноги. Сильные спазмы в моем горле превратились в удушающие рыдания, когда мои глаза затопило слезами, и ужас овладел мной. Я побежал в заднюю часть зоны для рабов, где находилась дверь, откуда мы были приведены. Я должен был выбраться! Я не хотел умирать! Когда я приблизился к ней, двое охранников, назначенных наблюдать за нами, вместе с третьим работорговцем, который шлепнул эти номера на наши бедра, ждали. Со смехом толкнув, троица снова швырнула меня обратно в зону черных ворот.

Я свернулся калачиком. С арены донеслись еще более тошнотворно влажные трески, каждый из которых сопровождался ревом толпы.

Я не хотел умирать...

Я не хотел умирать...

---

— Третий раунд! От черных врат у нас все еще есть Нарцисс—

Я пытался отключиться от этой грифины. Каждый раунд приближал меня к этому на один шаг. Кровь была внизу. Нарцисс не выдержал бы еще пяти боев, а двое пони передо мной были...ну, они не были Номером Шесть. Я не оценивал, что они живучи, чтобы уберечь меня от этого.

Этот исполин из числа пони все еще стоял так же молча, как и всегда, просто глядя на арену рядом со мной. На короткое время я попытался подавить свои испуганные мысли, пытаясь сосредоточиться на художественной стороне его окрашенной шерсти и ее рисунках.

— Ладно... — пробормотал я, пытаясь вздохнуть. — Там колючая проволока... острые углы...

Его татуировки не помогали.

Я дрожал и пытался бороться со своим воображением, показывающим мне такие мысли о продолжительном конце. Вместо этого я взглянул на двух других пони.

Номер Четыре не был чем-то особенным, просто еще одним рабом из Филлидельфии. Я задавался вопросом, что он сделал, чтобы заслужить это.

Однако Номер Три. Не часто я видел пони, с которыми мог бы стоять глаза в глаза. Что ж, я мог бы это сделать, если бы она не отвернулась от меня, наблюдая, как Нарцисс закончил дробить труп своего противника. На мгновение мои глаза скользнули по этой штуке на ее правой передней ноге. Какое-то громоздкое устройство. Узнавание мелькнуло в моем сознании. Разве Хозяин Красный Глаз не носил один из них?

На мгновение любопытство пересилило страх, когда я вгляделся еще пристальнее. Я не мог видеть ее кьютимарку. Наклейка с номером покрывала одну сторону. Тихонько переместившись на другую, я заметил, что это было.

Еще одно из этих устройств, прямо там, на ее боку. Что это означало? Умение обращаться с ними? Учитывая, что я понятия не имел, что это такое, я осознал, что любые догадки были немного бессмысленными. Что бы это ни было, оно не могло быть смертельным. Иначе работорговцы не оставили бы это на ней. Никаких шансов, что я не войду.

Момент осознания поразил меня, когда я понял, что вытягиваю голову, чтобы посмотреть на ее бок, чтобы увидеть упомянутую кьютимарку. Краем глаза я заметил, что Номер Шесть смотрит на меня сверху вниз, приподняв бровь. Вздрогнув, я отпрянул назад, отводя глаза. Почему все пони так обо мне думали? Я смотрел не туда. Я не пялился на кобыл так.

Я просто рисовал их. Это было совсем другое дело.

Было глупо смущаться из-за этого. Сейчас, из всех времен. Но это предоставило возможность на мгновение отвлечься.

Номер Шесть, казалось, просто тихо усмехнулся, издав звук, похожий на скобление камней друг о друга. Тем не менее, он оборвал его и погрузился в неукротимое молчание. Он снова уставился на арену с обновленным интересом и сузил глаза. Я проследил за его взглядом в бетонную яму.

Чтобы увидеть того, кто должен был стать моим убийцей.

Зебра.

Настоящая зебра.

Даже я слышал о ней. Самый страшный боец ямы в Филлидельфии. Экзотическая, смертоносная и совершенно безжалостный, говорили они. Ни единый пони не мог надеяться сбить ее с ног. Ветеран четырех мероприятий и нынешняя любимица публики, известная тем, что хладнокровно убивает любого пони, который осмеливается встать у нее на пути. По правде говоря, я сам раньше ее не видел. Я ничего не знал о ее боевом стиле или способностях. Мне это было не нужно. Любая зебра, достаточно смертоносная, чтобы приобрести такую репутацию, должна была быть опасной.

Я ничего не могла с собой поделать, я съежился, используя Номер Три, чтобы закрыть себе обзор, когда я прижался ближе к полу и задрожал. Это просто было нечестно...

Даже лежа на полу, я все еще мог видеть прошедшее через ноги Третьей, словно сквозь решетку ворот. Зебра...как ее звали? Зе...Зен? Я ничего не мог расслышать из-за шума толпы, визжащей о происходящих перед ними событиях.

Сгорбившись, я все сильнее ощущал удушающую жару и неподвижный, душный воздух. Я чувствовал себя неуютно и беспомощно, запертый в этом адском месте. Атмосфера, соответствующая кровавой бойне, которая в настоящее время разворачивалась в Яме.

Я видел, как сражались бойцы. Я зажмурился, когда увидел, как Нарцисс отправил зебру на землю. Я вздрогнул, когда она вернула должок. Даже сквозь шум толпы я мог слышать яростные удары копыт друг о друга.

Я не мог этого сделать. Я не был создан для этого!

Нарцисс был жестоким и находчивым, а зебра — гибкой и смертоносной. Я увидел, как мину лягнули в воздух, и заскулил про себя, когда яростный взрыв атаковал мои чувства.

Это было нечестно!

Конечно, это было не для Нарцисса. Прямо на моих глазах зебра одержала верх. Скорость превосходила силу. Убийственная точность восторжествовала над дикостью. С одним отвратительным хрустом я услышал, как сломалась его шея.

Мои мысли метались, даже когда трибуны взорвались от восторга при виде убийства. Еще один 'наш' упал, и настала моя очередь. Я прожил не очень хорошую жизнь. Просто раб, грязный и угнетенный раб, у которого нет свободы и нет собственных мечтаний. Наблюдая, как Номер Три храбро идет навстречу собственной смерти, я окончательно и бесповоротно сломался, когда ворота со скрипом закрылись.

Нахлынули эмоции, страх, смешанный с горечью от того, что мне даже не дали шанса! Жизнь казалась подходящей для того, чтобы просто подставлять меня при каждой возможности! Весь стыд был отброшен, когда я сделал то, что у меня получалось лучше всего. Заплакал. Я плакал больше, чем когда-либо, даже больше, чем в тот день, когда у меня отняли мою мать, потому что теперь у меня собирались отнять все.

Я этого не хотел! Я не хотел проходить через эту боль! Я... я боялся того, что они сделают со мной. Тяжесть этого простого осознания было невозможно постичь. Я эмоционально изливался.

Четвертый и Шестой Номера уставились на меня, когда я прижался к воротам, хныча, неистово дрожа и стараясь не смотреть, слыша, как Номер Три подвергалась истязанию и была избита до смерти еще хуже, чем Нарц.

Почему именно моя жизнь должна была пойти таким путем?

Почему я?!

Я не хотел умирать!

Искра, яркая, как вспышка, вырвалась из Ямы, поймав мои полузакрытые глаза, как маяк, и выбросив пыль из бетона Ямы мне в лицо. С арены донесся шипящий рев воспламеняемой, гудящей магии. Все еще учащенно дыша, я сдвинулся и упал навзничь, прикрыв глаза копытами, прежде чем медленно взглянуть сквозь них, изо всех сил стремясь смотреть прямо на свет.

Аура единорожьей силы струилась из центра, полностью охватывая зебру. Все бочки, которые висели над нажимными пластинами, с лязгом открылись в унисон. Зеленый химикат вылетел из них, едва коснувшись земли, прежде чем его подхватила взвихряющаяся сеть грандиозной телекинетической магии. Моя челюсть отвисла, а глаза не мигали, когда я увидел, как отвратительная жидкость красиво разбрызгивается во все стороны, покрывая клетку и блокируя весь обзор. Я много раз видел единорожью магию, но никогда такую! Облокотившись на дверцу клетки, я с удивлением уставился в Яму.

Я даже глазом не успел моргнуть, как она приземлилась по обе стороны от меня. Удача, казалось, позволила мне безмятежно сидеть перед этим чудом.

Номер Три...она была...она...она...

Она была в полете без крыльев.

Я увидел сцену, которая останется в моей памяти до самой моей смерти.

Среди проплывающей пыли от заклинания телекинеза, ее рог вспыхнул сверхсветом, Номер Три поднялась в воздух, унося с собой зебру, которая так сильно ранила ее. Нимб магии окружил их обеих, когда она полетела прямо вверх и прочь от всей этой крови...всей этой смерть и боли...прочь от рабства и к ее славному побегу. Такое мужество при виде самого Красного Глаза! Я мог слышать, как кровожадная толпа ревела в знак протеста и шока; грифоны открыли огонь напрасно, их пули на каждом шагу миновали ее, как будто сами судьба и предназначение вели эту маленькую кобылу невредимой. Ангел, благословленный Богинями, дарительница света, чей луч надежды пронзил тьму и зажег огонь в моем сердце.

Я почувствовал, что глупо падаю назад, мой рот открылся, когда я стал свидетелем разворачивающегося зрелища, мое лицо было освещено. Должно быть, я вырисовывался силуэтом на фоне ворот, маленькая фигурка в присутствии легенды.

Так смело бросив вызов гравитации, она скрылась в обжигающей пыли и исчезла из моего поля зрения, если не считать неуклонно угасающего свечения. Сбросить оковы рабства и сбежать. Эта мысль поразила меня нелепостью, но вот оно! Мифы были правдой! Великая единорожка с могущественной магией, сбежавшая от своих хозяев, чтобы жить свободной жизнью!

Наблюдая, как эта чудесная сцена уплывает вдаль в пыли сквозь быстро исчезающий барьер химической слизи, я почувствовал, что улыбаюсь. Я никогда раньше не испытывал такой радости. Это было бодряще. Это было...хорошо.

Я просто хотел продолжать улыбаться вечно.

Я хотел пойти с ней.

Мой разум сражался, чтобы ухватить концепцию, идентифицировать ее и удержаться за это побуждение. Даже когда я услышал, как работорговцы ворвались в зону ворот, чтобы обезопасить нас, и рев грифонов, чтобы поймать побег, прежде чем он покинет Ферму Развлечений, у меня появилось первое настоящее подозрение на что-то. Мое собственное желание.

Я осмелился мечтать.

Я хотел почувствовать это снова. Почувствовать, что у меня было, когда я рисовал. Почувствовать, что у меня было, когда я увидел это. Чувствовать, как мой рот улыбается. Чувствовать волнение и страсть.

Я хотел испытывать это ощущение вечно.

Я хотел избавиться от этих цепей, насовсем.

---

— Ты! Раб! Ложись на землю, сейчас же!

Работорговцы ворвались позади нас. Два охранника и третий, который пришлепнул эту наклейку мне на бок, двинулись, чтобы удержать нас внизу. Я едва слышал их. Я просто сидел, устремив взгляд на крышу клетки. Слизь потекла с свою колею, и пыль начала оседать. Все, что осталось наверху, было небольшим отверстием, ранее запертый на висячий замок люк в потолке клетки болтался, раскачиваясь после этого.

Я все еще мог слышать стрельбу, взрывы и всевозможные шумы, когда толпа в панике покидала арену. Копыто работорговца, оттаскивающего меня от ворот за жилетку, было первым, что пробудило меня от моих мечтаний.

— Я сказал лечь на чертову землю, раб, — голос работорговца выдавал его нервозность.

Извернувшись всем телом, он швырнул меня на землю. Я услышал, как единорог-компаньон работорговца притянул кандалы, когда они двинулись ко мне. Только когда они потащили меня и позволили выглянуть из дверей в задней части зоны ворот, я понял, почему они были так потрясены.

Рабы не отнеслись к этому праздно.

За дверью, ведущей к воротам, я услышал звуки восстания. Рабы кричали, бунтуя среди разворачивающихся свирепых событий. Им было показано, что Красному Глазу можно бросить вызов. Один работорговец наблюдал за дверью, сказав мне, что, возможно, рабов снаружи избивали не так сильно, как хотелось бы работорговцам.

Похоже, Номер Шесть думал так же.

Самый большой пони, которого я видел в своей жизни, казался мне медлительным и неторопливым жеребцом. Я представлял себе, что его атака будет подобна валуну, медленно катящемуся по земле. Осмотрительная и неумолимая. О, как я ошибался.

Он двигался и правда, как валун, но тот, что, переворачиваясь, бешено катится вниз со скалы. У работорговца не было даже шанса, когда колоссальный вес Номера Шесть обрушился на него, одно гигантское копыто пропахало голову работорговца в бетонную стену с достаточной силой, чтобы издать тошнотворный хруст.

Работорговец, сидевший на мне в данный момент, поднял глаза, широко раскрыв их, когда наблюдал, как его товарищи были убиты за мгновение до него. Третий работорговец тоже перестал надевать кандалы на Номера Четыре, оба встретили холодный взгляд Номера Шесть.

— Ты... — голос работорговца задрожал, — ...ты стой прямо там! С-Стой...

— Забавно. Я собирался сказать то же самое, — пробормотал Номер Шесть, прежде чем запустить себя в этих двоих. Я свернулся калачиком, почувствовав, как его размер грохочет надо мной. Серия панических криков и глухих ударов отозвалась эхом, когда гигант напал на пару. Я рискнул открыть глаза.

Я видел, как Номер Шесть двигался как размытое пятно, дико размахивая толстыми конечностями. Он так сильно лягнул одного работорговца о стену, что его череп с треском отскочил. Он развернулся, нырнул и схватился со своим вторым противником, даже когда работорговец попытался вытащить дубинку ртом. С кряхтением и рывком работорговца грубо швырнуло в ворота, прямо над моей головой, и он приземлился в кучу со своим коллегой. Пара схватилась за себя, застонав от боли.

Даже когда они попытались встать, первый прижимал к себе стремительно кровоточащую голову, Номер Шесть был на них. Его лоб столкнулся с первой мишенью, звук был такой, словно столкнулись два камня. Работорговец упал без сознания. Номер Шесть потянулся, подтащил второго и начал бить его головой о стену. Внезапный, влажно звучащий треск возвестил о его конце, и его мучительные крики быстро прекратились.

Почти как запоздалая мысль, вытирая пот со лба, Номер Шесть поднял копыто и резко ударил им по шее потерявшего сознание самца с достаточной силой чтобы...чтобы...

Меня затошнило.

Я видел, как пони били всю их жизнь, но это было по-другому. Работорговцы били, чтобы запугать. Этот пони просто убивал их. В кровавой бойне жеребец менее чем за минуту разорвал на части троих работорговцев, не используя ничего, кроме чистой силы и свирепости. Грубая сила в самом простом виде, даже не задумываясь.

Нет, это было неправильно. Даже сейчас, когда я наблюдал за ним, его глаза бегали взад и вперед. Он был в раздумьях. Он был старше, чем я предполагал, на его лице было выражение пони, который прошел через все это раньше. Было что-то расчетливое в выражении его лица, когда он наблюдал и слушал. Он был наблюдательным и явно опытным. Внезапно мне стало понятно, почему он раньше уделял такое пристальное внимание арене и ее бойцам.

Часть меня задавалась вопросом, как бы он справился с той зеброй. Ловкость и точность против преднамеренной ярости и силы, пока я не вспомнил, что был бы мертв прежде, чем узнал бы результат. Я не был уверен, что напугало меня больше, хотя, глядя на эти разномастные и налитые кровью глаза, повернувшиеся ко мне, я довольно быстро принял решение.

— Н-не убивай и меня тоже! — закричал я на него, пятясь к воротам, в конце концов прижавшись к ним спиной, чтобы держаться подальше от огромного земного пони. — Я буду молчать! Пожалуйста...

Он просто перешагнул ко мне, глядя вниз. Клянусь Богинями, его лицо было испачкано кровью убитых им работорговцев, линии, стекающие с его морды, странно повторяли контуры его окрашенных отметин на шерсти. Его лицо опустилось, чтобы посмотреть мне в глаза. Я обнаружил, что не могу даже моргнуть, когда встретился с ним взглядом. Один его налитый кровью глаз, казалось, дернулся, прежде чем он отстранился, схватил мою жилетку зубами и поставил меня на копыта.

— Д'вай, малявка, — быстро пробормотал он, направляясь к двери. — Присоединяйся, и, может быть, ты выберешься из этого живым.

Удивление прозвенело в моем сознании.

Я догадался, что на самом деле у меня не было выбора.

---

В задней части Ямы царил абсолютный хаос. Даже прямо за дверью, выходящей за пределы зоны ворот, я был свидетелем того, как работорговцы хлестали рабов кнутами, пистолетами и боевыми седлами, и угрожали им. Рабы не сидели тихо; даже когда я ползком выбирался из двери в тени номера Шесть, я видел, как четверо ослабевших рабочих повалили одного работорговца. Они уложили его на пол магически брошенной кувалдой. Выстрелы раздавались каждые несколько секунд, вызывая разрозненные крики, и волны бегущих рабов устремлялись по коридорам.

Номер Шесть, казалось, не был обеспокоен. Он огляделся вокруг, прежде чем выбрать направление и поскакать галопом. Я боролся за то, не отставать от его длинного и решительного шага. Я нырял то в одну, то в другую сторону, мой галоп был нервным и неуравновешенным. Что я делал!? Работорговец велел мне оставаться на месте! Маленький раб в моей голове кричал мне, чтобы я остановился, что мои хозяева этого не оценят.

Оружие, разбросанное по земле, освобожденное из небольшого арсенала, хватали все пони, какие могли до него добраться. Рабы, не успевшие вовремя схватить одно из них, вооружались инструментами и обломками мебели. Я видел, как они пытались проникнуть в то, что, как я знал, было складом оружия, где хранилось все самое смертоносное оружие Ямы, такое как огнестрельное и магические автоматические топоры. Мои чувства были атакованы криками, взрывами и тяжелыми запахами пороха и пота. Я поскользнулся в нескольких лужах, которые, я был уверен, были не водой, и старался не слишком задумываться о том, что это было на самом деле.

Впереди раб и надсмотрщик Ямы вывалились из дверного проема среди огненного сияния. Даже когда они жестоко боролись на земле, я видел обрывки бумаги и дым, поднимающийся из пылающей комнаты позади них. Я задержал дыхание и протиснулся сквозь дымку, прежде чем споткнулся о труп, скрытый среди темного облака. Это был такой внезапный шок, что я все еще чувствовал, как мои ноги пытаются бежать ровно, когда мир повернулся на девяносто градусов.

Моя нижняя челюсть ударилась о землю с болезненным стуком, стиснув мои зубы. Этот шатающийся сегодня утром зуб напомнил мне о своем присутствии небольшим неудобным покачиванием в гнезде. Поморщившись и поднеся копыто ко рту, я огляделся вокруг, прежде чем сразу же почувствовал желание просто остановиться.

Я видел, как работорговцы восстанавливали здесь контроль. 'Нормальность' возвращалась по мере того, как все больше и больше рабов избивали, заковывали в кандалы или просто расстреливали. На моих глазах многие из них были убиты, хотя они уже сдались. Возможно, было бы лучше, если бы я просто лег, позволил им заковать меня в кандалы и не рисковал.

Но нет, что-то мне не позволило. Что-то хрупкое, но могущественное заставляло меня продолжать двигаться, как далекий, отчаянный, желающий внутренний голос, которого я никогда раньше не замечал. Чувство в моем сердце было все еще слишком сильным, узы были тяжелы для моего обусловленного ума, но теперь мне было показано, что можно освободиться от всего этого. Я повернулся и снова поскакал за Номером Шесть, видя, что он рванул вперед, совсем не дожидаясь. Несколько работорговцев пытались встать у него на пути; их искалеченные тела теперь лежали по его следам.

Он был впереди, ныряя в боковой коридор. На секунду я задумался, почему, прежде чем услышал стук когтей грифона по полу за следующим поворотом. Молча поблагодарив свои уши, впервые в жизни, я нырнул в двойные двери коридора за Номером Шесть. К моему великому удивлению, он оказался прямо рядом с ними, захлопнув их в тот момент, когда я оказался внутри.

Я привалился к стене, у меня болели бока и, ну, все остальное тоже болело. Такой больной и избитый маленький пони, как я, не мог бегать слишком хорошо.

Позади нас пробежали грифоны, их когти издавали слишком-уж-очевидный стук. Получив возможность вздохнуть, я посмотрел вверх (и еще немного вверх...) на Номер Шесть.

— Почему...почему ты помогаешь мне? — Мой голос был слабым, задыхающимся и хриплым.

— Почему нет? — Последовал невозмутимый ответ. — Ты не один из них. У т'бя в глазах нет инстинкта убийцы. Я знаю место, где ты будешь в безопасности... ну, в большей безопасности, чем, вероятно, в какой бы яме они тебя ни держали. Присоединяйся, если хочешь, малыш.

Он прищурил глаза, наклоняясь ближе.

— Но я не буду сбавлять скорость. Если ты отстанешь, то останешься. Я должен—

Он остановился, его глаза скользнули по коридору, прежде чем вернуться ко мне. Почему-то у меня сложилось впечатление, что он всего лишь прикрывал то, что сказал больше, чем хотел. Тем не менее, я кивнул. Возможно, то, что у него было, было маленьким аванпостом повстанцев в железнодорожных туннелях Филлидельфии! Способ проникнуть внутрь и найти других пони, с которыми можно сбежать, всем нам вместе!

Только, предстояло преодолеть одно монументальное препятствие. Идти с ним означало бросить вызов моему хозяину, если я хотел сбежать туда, куда этот жеребец хотел, чтобы я направился.

Мысли схлестнулись в моей голове, пока я наблюдал, как жеребец крадется вперед, настороженно оглядываясь вокруг с тем же прагматичным видом, что и раньше.

Я был рабом! Что я делал со всеми этими мыслями в моей голове о побеге, свободе и мечтах? Даже моя кьютимарка была набором кандалов. Я не рассчитан быть вдали от этого!

Но как я ни старался, образ маленькой единорожки, проявляющей такое неповиновение и сбегающей в небо, просто не уходил. Какая свобода витала в воздухе! Суметь улететь...

Сделав глубокий вдох, я повернулся, поплотнее запахнув жилетку, прежде чем рысью побежать за Номером Шесть. Если бы я хотел уйти, то, как я предполагал, мне пришлось бы последовать за ним и показать, что я готов. И показать себе, что я мог бы разорвать эти цепи.

На мгновение я задумался, может ли кьютимарка измениться. Это было бы здорово. Возможно, альбом для рисования на моем боку...или птица, летящая свободно...

Мы снова двинулись в путь, проходя мимо кабинетов персонала ледового катка и останавливаясь только для того, чтобы проверить дверные проемы. По правде говоря, задняя часть была не особенно большой. Однако разрушенные стены и обвалившиеся потолки делали большую его часть больше похожей на полуразрушенный лабиринт. По правде говоря, я не чувствовал себя в особой безопасности. Даже если бы я сумел избавиться от ужаса, который вызывал во мне мой спутник каждый раз, когда я его видел, в моем сознании было еще большее беспокойство. Это был страх, что Уиплэш, мой хозяин, появится и потащит меня обратно, чтобы наказать за мое неповиновение.

— Это тот самый путь.

Я рефлекторно моргнул, услышав его голос, и не ответил. Каким-то образом у меня возникло образное видение того, как Номер Шесть поворачивается и разрывает меня надвое за то, что я помешал его собственному побегу. Что бы им ни двигало, это было сильно. Мне стало интересно, как его зовут, и только сейчас пришло в голову даже потрудиться проверить его кьютимарку.

Что бы она ни значила, она не была ’милой ’.

На его массивном теле виднелась метка покрытого боевыми шрамами и ржавчиной щита, забрызганного кровью с обеих сторон. Я подумал, что в этом есть смысл. Он, конечно, сам был покрыт боевыми шрамами. Его крашеная шерсть с этими острыми племенными символами соответствовала только искривленным ранам, которые он носил. Мой разум задумался о значении щита, прежде чем остановиться на очевидном. Он, безусловно, был таким же крепким, как и все остальные, чтобы пережить все это.

Я видел кровь, разбрызганную по его бокам, часть из которой была его собственной. Стекая по его телу, она смешивалась с малиновыми пятнами на его кьютимарке, отчего потрепанный и окровавленный щит казался мрачно уместным. Я поймал себя на том, что хочу нарисовать этот знак на его боках, и почувствовал острую боль потери из-за того, что мой дневник остался на Ферме Развлечений. Вероятно, сейчас его использовал в качестве постельного белья какой-нибудь другой раб.

Даже с учетом того, что эта единорожка спасла мне жизнь, я сомневался сейчас, что увижу эту картинку своей матери когда-нибудь снова.

И снова я почувствовал, как на моих глазах выступили маленькие слезинки. Иногда мне действительно хотелось не плакать так много на глазах у других, но это было похоже на неудержимую и инстинктивную реакцию.

Я почти не раздумывая подошел прямо к Номеру Шесть. Он остановился, уставившись на двери перед нами.

Одна была стандартной офисной дверью, другая – пожарным выходом, ведущим наружу. Временный проблеск надежды пришел мне в голову, когда я представил, как мы выскальзываем и сбегаем под прикрытием безумия, которое я все еще слышал снаружи. И все же реальность обрушилась на нас с треском. Сбоку от дверного проема лежал громоздкий корпус одного из этих проклятых терминалов, рядом с ним на его наполовину треснувшем экране высвечивался символ блокировки.

Красочные ругательства моего компаньона вполголоса, когда он проверял, похоже, тоже не подразумевали, что он знал, что с ними делать.

— Заперто. Почему они всегда заперты? Нелепые фрагменты умственной—

Выложив несколько слов, которых я даже никогда не слышал, мы пошли отступили. Мы проходили мимо офисов и раздевалок, но не могли найти другого выхода. Большинство из них были приварены. Прошли минуты, и я услышал, как поблизости начали раздаваться крики. Они обыскивали здание.

Номер Шесть зарычал, когда мы забрели в тупик среди конференц-зала.

— Это нас ни к чему не приведет.

В конце концов, мой спутник выместил свое разочарование, лягнув по стене одной ногой рядом с собой, от удара раздался резкий треск, когда штукатурка треснула под его копытом.

Я услышал писк от внезапного звука...черт возьми, почему я всегда должен-

Это был не я.

Мои болящие уши услышали что-то из-за закрытой двери офиса. Указав на Номер Шесть (мне действительно нужно было спросить его имя...), я указал копытом в направлении офиса. Нахмурив брови, он повернулся и, лягнув, распахнул дверь.

Или, скорее...сорвал ее с петель.

— Выходи! Сейчас же! — взревел он, ныряя в комнату, когда я услышал крик удивления и шока.

Тащимый за хвост, рабочий Красного Глаза был вытащен из своего укрытия и брошен на стул.

— Верно! И почему ты можешь прятаться? Ты что-то знаешь? — сказал он тяжелым, но низким голосом, полным свирепого намерения. Он явно просто хотел покончить с этим. У меня сложилось впечатление, что ему не нравилось ждать в центре того, что вскоре должно было стать зоной военных действий, если беспорядки обострятся.

— Нет! Нет, я н’чего не знаю! — Рабочий, я предположил, что это кто-то вроде помощника администратора, закричал в лицо жеребцу.

— Итак, ты знаешь пароль к терминалу, — продолжил Номер Шесть, фактически говоря низким тоном со смертельно выглядящей гримасой.

— Я...что? Как ты...

— Ты только что сказал мне. — Он подмигнул меньшему пони. Это не было утешительным выражением.

— О... — самец огляделся, затем снова посмотрел на большого раба, держащего его, — ...дерьмо.

— Правильно понял.

Номер Шесть немедленно развернул его и силой потащил обратно тем путем, которым мы пришли.

Неловко игнорируя мольбы пони остановить огромного жеребца, я последовал за ними до самого терминала. Я был так же удивлен, как и пленник Номера Шесть, я тоже не заметил этой простой уловки. Очевидно, он не был глупым. И все же я не мог помочь, ведь был испуган. У него было такое выражение глаз, которое я видел раньше, когда он внезапно атаковал работорговцев у черных ворот.

Однако он удерживал не работорговца. Насколько я знал, он мог быть просто повышенным в должности рабом.

— Я не дам тебе пароль! — причитал он. — Стерн выпотрошит меня!

— Я выпотрошу тебя, если ты не сделаешь этого сейчас, — возразил Шестой, — или, возможно, я просто начну вбивать твою голову в стену, пока ты этого не сделаешь.

Номер Шесть сделал паузу, а затем опустил глаза, оказавшись на уровне работорговца.

— И даже если ты действительно потеряешь сознание...Я очень терпелив.

— Стерн убьет меня!

Раздался громкий, отдающийся эхом лязг, когда голова самца врезалась в металлическую стену рядом с терминалом, оставив болезненно выглядящую вмятину.

— Пароль! — прорычал Шестой ему в ухо. Я поморщился, зажимая собственные уши и отступая так далеко, как только мог. Мне не нравилось, как все это происходило.

— Пошел ты нахуй, раб! У Красного Глаза есть то, что он мог бы сделать со мной, чего ты никогда не смог бы! Я слишком...слишком боюсь его, чтобы беспокоиться о тебе!

Вторая выемка. Из его носа брызнула кровь, и он взвыл от боли.

— Черт....черт... — казалось, он потерял сознание, пока Шестой не ударил его копытом по лицу. Мне это совсем не понравилось. Это не было уговором или защитой, это была откровенная пытка.

Несмотря на то, что он сказал мне, я ни капельки не успокоился из-за этого жеребца. В нем было что-то неограниченное. Как будто он решил игнорировать все барьеры морали. Если бы не его слова ранее, я бы, наверное, просто убежал.

Тем не менее, он делал успехи. Инстинкт самосохранения рабочего, казалось, сработал, и теперь он умолял сохранить ему жизнь.

— ДЕРЗКИЙ! — Я слышал, как рабочий вопил, — Это дерзкий!

— Ну, разве это не было просто? — произнес Шестой, в его скрипучем голосе не было и намека на эмоции, когда он повернулся и открыл терминал, а затем дверь. Щелкнуло, когда засов втянулся. Удовлетворенно фыркнув, он повернулся к рабочему.

Я видел убийство в его глазах. Он не хотел, чтобы какой-либо пони остался в живых, чтобы сообщить работорговцам о том, кто сбежал.

— Нет! Нет, я же сказал тебе!

Рабочий карабкался, крича от боли, пытаясь оттащить себя, когда Номер Шесть зарычал и нырнул к нему.

Я успел вовремя закрыть глаза, когда его копыта метнулись к шее рабочего. Но даже зажав уши, я не смог заглушить крики о пощаде, которые были прерваны агонизирующим визгом.

---

Внутри царил хаос.

Снаружи...была война.

Толпы рабов отчаянными волнами вылились из дверей стадиона. Я видел рабов, раздавленных корчащейся массой грязных тел, хлынувших во все стороны, когда столкнулись две разные толпы; они падали, крича, когда их топтали до смерти. Среди всего этого работорговцы скакали взад и вперед, наставляя оружие и крича, чтобы собрать рабочих. Многие рабы попытались вырваться, прежде чем их застрелили, их крики выделялись на фоне общей атмосферы паники и беспорядка. Даже здесь, в нескольких футах от бокового входа, меня чуть не сбили с ног перепуганные пони, пытавшиеся сбежать из-под плетей или добраться до своих вольеров.

Как мог какой-нибудь пони пройти через это? Это было просто безумие. Мы стояли в стороне от всего этого рядом с большими мусорными контейнерами, стоявшими в задней части стадиона.

Но над толпой, на Ферме Развлечений, происходило еще больше событий. Американские горки Фермы Развлечений каким-то образом стали активными. Вагончики неслись по рельсам с головокружительной скоростью. Я был свидетелем того, как охранники открыли по ним огонь. Были ли на этой штуке пони? И почему они стреляли из—

— ЛОЖИСЬ!

Я почувствовал, как Номер Шесть грубо схватил меня за жилетку и швырнул за мусорные баки, прежде чем нырнуть рядом со мной. Ракета, предназначенная для уничтожения американских горок, промахнулась, и вместо этого описала дугу по неясной траектории, прежде чем отклониться вниз и выстрелить с неба, чтобы врезаться в толпу прямо перед нами. Ударная волна была половиной секунды абсолютного шума, прежде чем звенящая глухота поглотила все. Мое тело сотрясалось, я чувствовал, как земля и мокрая грязь разбрызгиваются вокруг меня, даже когда я прижимал голову к земле. Дрожа так сильно, что мне казалось, я могу просто упасть, я посмотрел вверх и открыла глаза, прежде чем сразу же их закрыть.

Это была не мокрая грязь.

Я почувствовал, как огромный жеребец двинулся с места. Он уже направлялся прочь. Принуждая себя открыть глаза, я заковылял за ним, мой растянутый сустав болел при каждом шаге. Вздрогнув, я заметил, что моя жилетка была наполовину стянута с моего тела грубым обращением жеребца. Я пошатнулся так поспешно, что как следует обернул ее вокруг себя, прежде чем последовать за ним, насколько мог. Я не мог не посмотреть в сторону, увидев ужасные последствия ракетного удара по толпе—небольшой кратер, окруженный изуродованными телами и рабами, разорванными шрапнелью. Без сомнения, их просто бросили бы умирать, потому что ни единый пони не пришел бы им на помощь. Вместо этого все в панике бежали, опасаясь новой ракеты в любую секунду.

Чувство вины напомнило мне, что я тоже почти не останавливался. Ужас сжал мои внутренности, словно тиски, когда я изо всех сил пытался разглядеть жеребца впереди. Он был на голову выше любого другого пони в округе, но с моим размером пробиться сквозь толпу было практически невозможно. Я должен был продолжать двигаться; в любую секунду могла упасть еще одна ракета или работорговец мог открыть огонь по толпе. Ранее я видел, как пара делала именно это.

Сверху, крыло грифонов взмыло к американским горкам, и я услышал грандиозный грохот из здания, в котором размещались подразделения Красного Глаза в Филлидельфии, гигантского амбара Фермы Развлечений. С одной стороны повалил дым, когда я увидел, что силы Красного Глаза движутся, чтобы собраться в нем. Неужели в него врезались вагонетки американских горок?

Мое внимание вернулось к земле, привлеченное группой пони, несущихся через край толпы. Я видел, как трое из них упали, их молотящие копыта заставили еще дюжину запаниковавших рабов споткнуться и упасть на раненых. Не было никакого порядка; некоторые даже пытались вернуться на стадион. Я нырял, пригибался и прокладывал себе путь, насколько мог, через безумную полосу препятствий из молотящих копыт и тел. Все, что потребовалось бы, — это одно неверное движение копыта, и я был бы беспомощен на земле.

— Рабы! Стойте, или в вас будут стрелять! Стойте там, где вы сейчас стоите!

Сработал мой инстинкт. Я запнулся, копыта пытались остановиться, но толпа несла меня дальше. Воздух был наполнен криками, визгами и сердитыми воплями ожесточенных пони, пытающихся пробиться сквозь толпу. Молодой жеребец неподалеку вцепился в безжизненную кобылу, стеная и рыдая над ней, молодая пони была затоптана насмерть. Я видел, как два раба начали драться из-за того, кто кого намеренно ударил, копыта взлетели, когда они вместе рухнули на землю. Все вокруг меня, перепуганные пони игнорировали команды через систему ПA. Я задавался вопросом, слышали ли они вообще это. Возможно, только я мог бы.

— Охрана! Открыть огонь!

Боевые седла обрушили поток огневой мощи с мостков наверху. Ревели пулеметы, гремели огромные антиматериальные винтовки, а магическое оружие придавало залпу свои собственные уникальные и тревожные звуки. Ручное оружие грифонов присоединилось к какофонии звуков оружия, когда они выбирали отдельные цели сверху.

Только теперь я понял, что происходило. Толпа рабов, в которой я оказался, была возглавлена направлявшимися к главным воротам. Возможно, это было случайно, я готов был поспорить, что большинство из них не знали, куда они направлялись в безумной спешке, но я видел, что силы Красного Глаза поняли, что происходит. На их взгляд, рабы пытались прорваться к нему, и они намеревались наказать их достаточной кровью, чтобы подавить любое восстание.

Мельком мне пришло в голову, что большинство этих рабов были не теми, кто на самом деле взбунтовался под ледовым катком.

Передние ряды бунтующих были разорваны на части. Пони падали толпами под залпами разрывающих их выстрелов. Я не мог видеть это непосредственно, находясь слишком далеко позади, но я слышал ужасный звук пуль, разрывающих плоть, и тревожащие вспышки пони, распыляемых или расплавляемых магическим энергетическим оружием.

Вопли перешли в визги, толпа резко остановилась и попыталась отступить. Те, кто поворачивал, встречались с остальными, идущими за ними, в столкновении, в результате которого ломались кости и окровавливались морды. Звук был шокирующий, тела сталкивались друг с другом снова и снова, рабы были в ужасе от того, от чего мы бежали, а другие были в ужасе от того, что их останавливало.

Оказавшись в ловушке между перестрелкой, пропаханными столкновениями и паникой, я не знал, что делать. Мои инстинкты говорили: 'Иди в свой вольер', но мое сердце говорило: 'Продолжай! Сбеги!'

Я не знал, за чем следовать.

Страх, эмоции и адреналин пронзили меня. Я никогда раньше не чувствовал ничего подобного. Эмоции не были чем-то таким, что я часто испытывал, кроме слез. Но теперь, когда всего этого было так много сразу, я был ошеломлен. Глаза наполнились замешательством и паникой, я заколебался и замер.

Я упал в толпу, и она швыряла меня туда и обратно. Меня сбила в сторону крупная кобыла, пробивающаяся обратно сквозь толпу, а затем втиснулась между двумя другими, когда они все упали. Какой-то пони закричал мне в ухо. Жеребец врезался в нас всех и споткнулся. Я не мог видеть ничего, кроме грязных, мчащихся тел. Я был пойман в ловушку среди пота и шума, не в силах вырваться. Я кувыркался и нырял, стараясь не быть раздавленным. Я не знал, что делать!

— Наглей!

Я моргнул, открывая глаза, вытирая слезы, прежде чем взвизгнуть и отползти в сторону, чтобы избежать падения пони на пол рядом со мной, убитой от пули в лоб. Впереди, сбоку от толпы, был номер Шесть.

Он не ждал, но он крикнул мне, убегая по боковой улице, которая вела вглубь Филлидельфии. Многих других пони также вынудили сбежать этим путем с главной дороги. Я мог видеть выстрелы, пытающиеся уложить их, когда они убегали с дороги к главным воротам. Очевидно, Красный Глаз хотел свести нас вместе.

Было два варианта.

Один — последовать за жеребцом в то место, куда он направлялся. Но чтобы добраться до него, мне пришлось бы прорваться через область, испещренную пулями и шипящей магической энергией. Несколько пони прошли через это без вреда...но не все.

Другой состоял в том, чтобы остаться здесь. Я уже чувствовал, как толпа успокаивается и начинает колебаться под жестокой тактикой работорговцев. Возможно, я был бы в достаточной безопасности, пока меня не отвели бы обратно в мой вольер.

Осмелиться или поколебаться.

Я посмотрел на выстрелы, сотрясавшие местность.

Я перевел дыхание.

А затем из динамиков загремел голос Хозяина Красного Глаза.

— Великие работники Филлидельфии! Прекратите это бессмысленное насилие!

Я заколебался...

— С каждым днем вы добиваетесь таких больших успехов. Разве я не вознаградил такие усилия обещанием дня отдыха к сегодняшнему рассвету? Да, и выслушайте меня, знайте, что я не склонен нарушать свои обещания в ответ на ваши щедрые усилия. Этот день останется вашим. Но эта ничтожная паника никому не поможет. Ни вам. Ни мне. Ни тому Единству, о достижении которого мы все мечтаем. Но, прежде всего, ни детям, которых мы стремимся привести в лучшее место с помощью огромных усилий, которые мы вместе приложили. Я спрашиваю всех вас, будет ли будущее вознесение безопасной и надежной Эквестрии результатом паники и беспорядка? Разве сам хаос не был тем адом, из которого мы давным-давно сбежали? Помните о своем потенциале, единомышленники Эквестрийцы, помните о своих жертвах и помните о щедрости, которую мы все должны проявить.

Я не мог пошевелиться. Его голос. Моего Хозяина. Того, кто заплатил за меня. Того, кто владел мной.

— И именно поэтому я должен попросить вас вернуться, мирно разойтись по своим местам отдыха на данный момент. Мои служители сообщат всем пони о том, когда мы сможем вернуться в обещанный день отдыха и радости. Мы все так много отдали вместе. Я клянусь вам, это ненадолго. Теперь идите, возвращайтесь с порядком, приличествующим лучшей Эквестрии, и пусть в этот день больше не прольется кровь.

Решение было принято.

Мой Хозяин просил.

Даже когда я почувствовал, что мое сердце кричит мне вспомнить, что показала мне Яма, я подчинился.

Его слова были подкреплены прибывшим подкреплением. Целые отряды работорговцев были вызваны со всего города, чтобы окружить и разогнать толпы. Сколь бы эффективно жестокими они ни были, они начали отправлять группы рабов по направлению к вольерам. Я предполагал, что они будут отсортированы позже. На данный момент Хозяин Красный Глаз хотел только, чтобы они были в безопасности и послушании.

Предложение не наказывать, если кто-то прекратит сейчас, было сильным для перепуганных рабов.

Мой разум кричал мне, что это неправильно, и все же...Я проигнорировал это. Я должен был вернуться в свой вольер.

Скоро должна была начаться моя смена.

На фоне того, как работорговцы прекращали беспорядки, я увидел, как Номер Шесть оглянулся, прежде чем исчезнуть вниз по улице. Он выжил.

Я стоял неподвижно, пока работорговцы бежали вдоль строев, направляя нас то в одну, то в другую сторону. Я не знаю, как долго я стоял там, глядя на свои копыта, и слезы все еще капали из моих глаз. Я просто ждал своей очереди.

— Ты там! Убирайся на чертову Ферму Развлечений!

— Кобыла! Нет, не ты! Эта! Возвращайся в свой обычный вольер!

— Спускайтесь на другую сторону Филли, следуйте за грифонами!

— Ты!

Последним был я. Работорговец навис надо мной (а кто этого не делал?) с хлыстом, парящим в магии рядом с ним. Я не мог не смотреть на зазубренный и окровавленный край самого хлыста. Повинуясь, я опустил голову.

— Ты возвращаешься на Ферму Развлечений, раб! — прокричал он, перекрывая ропот и всхлипы вокруг нас от массы рабов, которые просто стояли и жалели себя. Трупы все еще усеивали землю вокруг нас от рядов рабов, которые были расстреляны ранее. Я начал понимать логику. Это было простое практическое решение — убить некоторых, чтобы предотвратить продолжающийся бунт, который в долгосрочной перспективе убьет гораздо больше.

Убейте некоторых, чтобы шокировать больше слушающих, а затем предложите им прекращение огня. Это было столь же эффективно, сколь и бессердечно.

Это было не мое дело — задавать вопросы. Я всегда был всего лишь шестеренкой в механизме. Погруженный в свои мысли, я не осознавал, насколько сильно спешил работорговец, пока не увидел, как поднялся кнут.

— Я сказал, возвращайся в свой загон, ты, грязный маленький ху—

Амбар Развлечений взорвался.

Здание, в которое, как я видел, врезались американские горки, вспыхнуло пламенем. Его крыша взлетела вверх. Тяжелое дерево, из которого состоял амбар, раскололось, как прутья. Что-то колоссальное поднялось из него, посылая во все стороны осколки дерева и кирпича от светящейся сферы магической силы.

Она медленно поднимался, постепенно набирая высоту среди клубящегося дыма, каскадом струящегося вокруг нее. В отличие от Ямы, это не дало мне чувства надежды и вдохновения. Вместо этого, это напугало меня до глубины души.

Я не стал дожидаться, чтобы увидеть, что именно это было, но мог только предположить, что это было связано с побегом кобылы. Что бы она ни сделала, ее присутствие пробудило в Филлидельфии какие-то огромные силы, которые боролись, чтобы удержать ее. Молча, внутри, я представлял (надеялся?) что ничего из этого не будет достаточно.

Задыхаясь, с сильно бьющимся сердцем, я услышал свой крик при виде этого. Отключившись от звуков, я бросился в сторону, пока работорговец отвлекся, отводя взгляд от массивного чудовища на крыше Фермы Развлечений. Лавируя между испуганными пони, я направился к контактному зоопарку. Я мог бы просто спрятаться в углу, пока все это не закончится!

Сверху посыпались обломки, брошенные на нас конфликтом наверху. Пони снова побежали, среди них были работорговцы. Только на этот раз паника была во всех направлениях, поскольку они стремились не бежать из Филлидельфии или вернуться в свои районы, а просто уклониться от обломков, падающих сверху. Огромной длины куски зазубренного дерева раскололись и пронзили землю вместе с кусками металла, свисавшими с крыши Амбара Развлечений.

От стадиона до этого места мой разум только начинал улавливать последовательный поток активности вокруг меня. Другие разбежались, но я нырнул в старый, дряхлый прилавок на обочине дороги на Ферму Развлечений, чтобы укрыться.

Оказавшись внутри, я просто закрыл глаза, заткнул уши и стал ждать. Какие бы силы там ни высвобождались, они были слишком велики для меня.

Я боялся, так сильно боялся.

Вторая, еще более мощная детонация вызвала небольшое землетрясение по всей Ферме Развлечений. Копыта застучали мимо моего укрытия, но я остался на месте. Я просто спрятался и молился, чтобы ничто из этого не повлияло на меня, даже когда облако пыли накрыло прилавок и начисто снесло крышу.

Все это время мой разум боролся сам с собой между испуганным рабом, который хотел, чтобы предсказуемая рутина вернулась, и вновь обретенной надеждой, которая горела желанием чего-то большего.

Но от старых привычек трудно избавиться.

Надежда потеряна. Я понял, что там я заколебался. Когда мне предложили выбор между тем, чтобы стать свободным жеребцом и повиноваться своему хозяину, я выбрал повиновение.

В хаосе, извергшемся вокруг меня, я боролся с этим фактом. Я думал обо всем этом, начиная с оптимизма, который я испытывал, и заканчивая испуганным послушанием, которое я только что продемонстрировал. От вида этой маленькой кобылы до ужасов, происходящих в нескольких футах от меня.

Потерянный и сбитый с толку, я понял, что просто больше не знаю, что происходит.

Не там, снаружи.

И не для меня.

---

Тишина.

Наконец, воцарилась тишина.

Я не знал, как долго я прятался. Возможно, прошло несколько минут. Может быть, час. Душное небо и красная дымка Филлидельфии не давали особого представления о времени суток. Но когда я наконец выполз наружу, задыхаясь от пыли и изнемогая от напряжения...было тихо.

После этого Ферма Развлечений и дорога за ее пределами были завалены мусором. Прилавки были перевернуты, а заборы снесены теми, кто пытался сбежать от давки. Пожарная бочка была опрокинута, и ее угли все еще горели на земле. Прямо на моих глазах измученный охранник засыпал их песком.

Толпы по большей части рассеялись. Я все еще видел некоторых рабов, сгруппировавшихся в канавах у дорог или под каким-нибудь укрытием, которое они могли найти. Некоторые собирались в группы, чтобы залечить раны, но большинство просто жались друг к другу в поисках поддержки. Случайные трупы все еще усеивали дорожки на Ферме Развлечений и улицу снаружи. Примерно в ста метрах от себя я увидел рабов, которым было поручено убрать массу тел с дороги.

Поблизости не было работорговцев. Большинство из них, без сомнения, были заняты восстановительными работами и спорили с несколькими одиночками. Кроме того, сам Хозяин Красный Глаз сказал, что для нас это все еще день отдыха. Он редко лгал об этом. Я бы не удивился, если бы он приказал работорговцам немного успокоиться.

И все же, даже когда я сделал полный круг, я не увидел никаких признаков Уиплэша. Я не видел, чтобы грифоны стреляли в меня. Никакого гигантского жеребца, призывающего меня нарушить правила и следовать за ним. Никакой...никакой единорожки, вдохновляющей меня сбросить оковы...

Когда я стоял в тишине после этого, я чувствовал себя неисчислимо одиноким.

---

Миру не суждено было продлиться долго. Моему дню предстояло нанести еще один, последний ужас. Еще одно последнее испытание, которое нужно преодолеть.

Когда я возвращался в контактный зоопарк, намереваясь найти свой дневник, я увидел их.

— О, смотрите, кто это! Мелкий коротышка все-таки не умер!

Я поступил так, как поступал всегда. Я опустил голову, попытался не обращать на них внимания и направился к свинарнику.

Только свинарника там больше не было.

Я услышал, как они рысью подбежали ко мне сзади, прежде чем повернуться им навстречу. Я чувствовал, что это совсем не закончится хорошо. Мне больше негде было спрятаться, и поблизости не было надзирателей, которые могли бы их остановить. Я почувствовал, что моя растянутая нога преждевременно заболела из-за, без сомнения, большого количества бега, который вскоре предстоял.

Троица была мерзкой. Покрытой грязью, ранами и пылью от недавней давки. Я мог только догадываться, что они хотели выместить свой гнев на каком-нибудь пони, и я просто забрел как раз вовремя. Там были два жеребца и кобыла. Все они были земными пони; не совсем здоровенными, но гигантами по сравнению со мной. Я мог бы поклясться, что они были родственниками или что-то в этом роде, потому что у каждого из них была одинаковая грязно-коричневая шерсть, отличать их можно было только по гривам. Черная, грязно-желтая и сыровато-зеленая для кобылы. На каждом были изорванные обрывки тряпья, которые они называли одеждой. Я был уверен, что они были просто для устрашения из-за разорванной ткани на их телах.

Их кьютимарками были, в свою очередь, деревянная дощечка, пробитая гвоздем, три маленьких камня (он бросал в меня похожего размера...много), а у кобылы было лассо. Однажды она доказала этот талант, связав меня веревкой и подвесив на заборе, пока меня не нашел Уиплэш, после того, как (конечно) ее братья-по-вреду использовали меня в качестве своей пиньяты.

Очевидно, в чем-то это была моя вина.

Они были презренными пони, но они никогда не были по-настоящему смертоносными. В лучшем случае просто раздраженными, а в худшем — мучительно присутствующими, принося еще больше боли в и без того несчастную жизнь.

Похоже, что это меняется.

— Итак...мы тут п'думали. — Кобыла сплюнула на землю. — Ты должен был умереть в той Яме, верно?

— А ты почему-то этого не сделал. — Быстро закончил за нее самец с черной гривой, медленно кружа вокруг меня. У них были опасные взгляды в глазах, и я начал чувствовать, как страх ползет вниз по моей спине. Их голоса были разными. Теперь они были мятежными и полными угрозы, а не плаксивым позерством, как раньше. Я попятился, стараясь держать всех троих в поле зрения.

— Меня...Меня выпустили...из-за того, что случилось, — пробормотал я, опустив голову. Я не хотел смотреть им в лицо. — И...и мне сказали вернуться сюда. Я просто хочу пойти спать. Я не буду беспокоить в— Аргх!

Пока я говорил, первый жеребец бросился на меня сзади и резко толкнул.

Взвизгнув, я рухнул в грязь прямо перед тем местом, где раньше был свинарник. Я сильно ударился о землю, издав небольшой стон, когда мои раны вспыхнули еще сильнее от нового удара. Позади меня все трое собрались вместе, злобно ухмыляясь.

— Итак, мы тогда п'думали, — продолжила она, по-видимому, фактический лидер на сегодняшний день, — если бы ты умер сейчас? Ни единый пони бы никогда не заметил или не озаботился, верно? Можно было бы просто обвинить во всем беспорядки ранее, до того, как эта большая сфера взорвалась на Ферме Развлечений! Возможно, я начну захватывать себе хоть какое-то уважение среди остальных присутствующих здесь.

О Богини, они не хотели просто избить меня.

Они хотели подняться по иерархии. Они хотели, чтобы их считали опасными.

Они хотели крови.

Я повернулся на земле, скрутившись, чтобы посмотреть на них. Почему меня просто не могли оставить в покое, чтобы я был рабом? Почему никогда просто не оставляют в покое? Все, чего я хотел, это чтобы меня оставили в покое!

Прежний страх вернулся, только теперь это не было ареной моих кошмаров. Это была реальность. Три пони хотели убить меня и собирались это сделать.

Это просто было несправедливо! Я предпочел избежать смерти, чтобы остаться с Хозяином Красным Глазом, и теперь они хотели убить меня! Это просто...было не...

— СПРАВЕДЛИВО! – закричал я, мои мысли взорвались реальностью. Удивление на их лицах заставило их приостановиться при приближении. Любой другой пони, может быть, тот жеребец, увидел бы возможность напасть, ударить их первым. Но я был не таким.

Я побежал.

Им не потребовалось много времени, чтобы прийти в себя, потому что даже когда я поскользнулся и, пошатываясь, выбрался из грязи к выходу из контактного зоопарка, я услышал стук их копыт позади меня. Это казалось знакомым, и я поддался инстинктам коротышки, который вырос, избегая ’старших братьев и сестер’ этого мира. Рабы на каменной ферме преследовали меня по полю, потому что мое отсутствие работы заслужило им всем наказание. Из этого я узнал, что я не мог опередить других пони из-за их более длинных шагов.

Вместо этого я пробовал петлять, перепрыгивать через обломки забора и нырять под двери прилавков, чтобы опередить их, когда погоня ворвалась на Ферму Развлечений. Другие рабы и случайный занятый работорговец взглянули на это, увидев трех больших пони, гоняющихся за мелким коротышкой, который носился со слезами на глазах. Мой размер позволял мне нырять туда, куда они не могли. Я увидел перед собой пространство между Домом Развлечений (“Где вы можете продолжать улыбаться вечно!”) и прилавком с товарами. Я заметил это задолго до того, как это стало именно моей целью! Узкий переулок!

Если бы я мог пройти, возможно, я смог бы сбежать! Я мог бы снова найти Номера Шесть, принять его предложение и сбежать от этих пони навсегда!

— Нельзя бегать вечно, коротышка! Я разорву тебя!

Голос жеребца раздался шокирующе близко позади, повернув голову, я увидел, как он приближается, низко пригибаясь и нагоняя меня ужасающе быстро. Вскрикнув от страха, я выбежал в переулок...и застрял.

Даже мое истощенное тело было немного слишком толстым. Меня зажало в бедрах; моя голова и передние ноги держались в воздухе, в то время как задняя половина моего тела яростно билась о землю, пытаясь протолкнуться. Я чувствовал, как они приближаются галопом, слышал их торжествующие крики. Я не мог сдвинуться с места!

— Теперь ты попался, мелкий коротышка!

— Все пережато для нас!

Я запаниковал. Мои задние ноги едва доставали до земли. Я почувствовал, как меня подтолкнуло на дюйм вперед. У меня было самое большее несколько секунд! Я даже не мог оглянуться, чтобы увидеть их, настолько мала была щель. Чувство клаустрофобии зазвенело у меня в голове, когда я встряхнулся и почувствовал, что меня все сильнее прижимает к месту.

— Попался!

— Нет!

Я почувствовал, как копыта схватили меня за круп, сила, превосходящая мою собственную, начала вытаскивать меня обратно из щели. Бессвязно крича, я даже не понимал, что говорю, когда в страхе набросился на нападавшего сзади. С резким треском я почувствовал, как мое заднее правое копыто соприкоснулось с чем-то, удар толкнул меня вперед в щель достаточно далеко, чтобы выскочить на более широкую часть переулка.

Обернувшись, я увидел, что черногривый жеребец лежит на земле, нянча кровоточащую морду, прежде чем посмотреть на меня с дикой яростью в глазах. Его спутники отделились, явно бегая вокруг.

Я не мог терять ни минуты.

За аллеей был небольшой забор. Несколько секунд, которые мне потребовались, чтобы найти коробку (Селестия отправь мой маленький рост на проклятую луну!) дали им возможность наверстать упущенное, едва разминувшись со мной, когда я нырнул с Фермы Развлечений в—

На самом деле, я даже не знал, куда иду. На самом деле я никогда здесь не проходил.

Как оказалось, это было не особенно легкое падение с другой стороны.

Оно тоже не было особенно коротким.

Я закричал и упал в десятифутовую пропасть, где земля Фермы Развлечений обрывалась в ее наклонные задние части. Переваливаясь и скребя по каменистой насыпи, я поплелся к грязной мусорной яме, заполненной грудами старых утилизированных аттракционов из парка.

Врезавшись в землю на большой скорости, я почувствовал, как вся моя грудная клетка прогнулась от удара. Я лежал неподвижно. Я изо всех сил боролся за то, чтобы дышать, мои легкие хрипели, я почувствовал, как ожоги на моем теле от оползня вниз по склону жгут от боли.

Досадно, но мантра этой розовой пони ‘смотри, прежде чем делать этот прыжок, скачок и отскок!‘ из записанных динамиков игрового парка казалась сейчас слишком хорошим советом. О, как я ненавидел этот беззаботный голос...

Я, пошатываясь, поднялся на копыта, оглядываясь по сторонам, прежде чем снова упасть на то же место. Земля здесь была скользкой, и за нее трудно было ухватиться. Даже для пони с идеально развитой мускулатурой и хорошим балансом, когда у меня не было ни того, ни другого, это могло быть трудно.

— Попался! Ты, мелкий скользкий засранец!

Услышав характерный акцент второго жеребца, я обернулся, чтобы увидеть, как они скользят по той же насыпи с большей осторожностью, чем мое случайное падение.

У меня даже не было времени пошевелиться, прежде чем он врезался прямо в меня, отправив меня скользить по грязи в кучу металлолома. Несбалансированная куча с ревом обрушилась вокруг меня, отвлекая хулиганов, когда они скользили по грязи, уворачиваясь от случайной техники и кусков металла с американских горок. Все это с грохотом отлетело от основной кучи с таким звуком, словно снесли кузницу скобаря^[4]. Я почувствовал, как кусок металла ударил меня по затылку, опрокинув лицом вниз перед ними.

— Так, так, так... — у кобылы перехватило дыхание, когда она наклонилась и вытащила ртом сломанную, острую на вид трубу из обломков. — Мы развлчемс с тбой прмо счас.

Я просто поднял свои усталые копыта перед собой. Я больше не мог бежать и сражаться. Напряжение и умственное истощение сегодняшнего дня взяли свое. Мое тело просто не могло заставить себя двигаться с какой-либо срочностью.

— Пожалуйста... – умолял я их. — Пожалуйста, не надо! Я...все, что вы захотите...

— С тех пор, как Блад и Нарц захватили загоны, у нас копыта чешутся, коротышка. Теперь они ушли, и мы собираемся перебраться сюда. Начинаем отыгрывать репутацию! — черногривый жеребец фыркнул, топнув копытом, явно намереваясь использовать только их. — И после того небольшого пинка, который ты мне дал, я почти готов вернуть тебе должок десятикратно.

Я сглотнул. Эти пони были не просто хулиганами, они были бандой. Лишенные свободы поступать по своему усмотрению, их когти были, так сказать, кастрированы.

— Время умирать, коротышка. Это были веселые несколько месяцев.

Я закрыл глаза, даже больше не плача. Возможно, я просто знал, что мое время, в конце концов, вышло.

Тем не менее, топот копыт, несущихся, чтобы втоптать меня в грязь, был не тем, что я слышал. Вместо этого порыв воздуха над головой перерос в громкий, звериный рев огня и ветра. Фоном донесся звук, быстро приближающийся, стремительно нарастающий, пока не перерос в вой, который эхом отразился от зданий.

Банда закричала, но не от гнева. Они сделали это в страхе.

Я осмелился открыть глаза, прежде чем снова быстро их закрыть. Вся местность была окрашена в болезненно-зеленый цвет! Над нами, с ревом рассекая небо, что-то летело, его огромные размеры светились так ярко, что это было похоже на миниатюрное радиоактивное солнце в воздухе!

Я уже видел одно из этих «что-то» раньше.

Это был Жар-Феникс.

Только этот был массивным! Он парил над нами, и от одного его вида банда в ужасе отшатнулась назад. Со звуком, похожим на ревущую печь, он опустился и прошел прямо над нашими головами. Исходящий от него жар заставил меня взвизгнуть от дискомфорта, и я увидел, как мои нападавшие просто разбежались, сбегая от жары.

Только свалявшиеся комья грязи позволили мне вынести сильный пожар, который теперь перекинулся на крышу здания в Филли. Одно из них было окружено множеством воздушных шаров в виде мордочки розовой пони.

События сегодняшнего дня не закончились ранее. Там, наверху, что-то происходило, и я мог догадаться, к кому это относилось.

Даже когда я лежал там и наблюдал, без сомнения, вместе со всеми другими рабами и работорговцами в Филлидельфии, я испытывал благоговейный трепет, когда огромный зверь стоял на крыше здания. Я не мог видеть, с чем он столкнулся, но каким-то образом мое сердце просто...знало.

Это была она.

Я был никем иным, как наблюдателем. В изумлении, я наблюдал, как феникс кружит от шара к шару, зажигая их обжигающим зеленым погибельным огнем. Я не смог сдержать легкой довольной ухмылки, когда увидел, как по крайней мере несколько ехидных мордочек этой розовой пони сгорели в пламени, чтобы никогда больше не смотреть на меня бессмертно.

Это пришло из ниоткуда. Но не для меня. Я был просто свидетелем, точно так же, как я был свидетелем побега кобылы и колоссального зверя на вершине Фермы Развлечений. Я не мог знать контекста или связи между ними, но я знал, что это было что-то другое.

Что-то, что должно было пробудить меня от моего кошмара.

---

Я пролежал там несколько часов.

Феникс давно исчез. Суматоха в здании, чем бы она ни была, теперь закончилась. В глубине души я знал, что кобыла теперь ушла, сбежала наружу. С такими союзниками, как этот огромный радиоактивный зверь, как она могла этого не сделать?

Но сейчас я просто сидел в грязи. Что еще я мог сделать? Я не мог вернуться в контактный зоопарк, пока не буду уверен, что буду защищен от этой банды пони. И я не мог действовать в одиночку. Охранники были готовы стрелять при одном взгляде.

Поэтому вместо этого я просто медленно побрел по улице, прихрамывая и пытаясь осмыслить прошедший день. Мой разум снова был в состоянии войны. Часть меня хотела избегать всего этого и просто вернуться к той жизни, которую, по словам моей кьютимарки, я должен был вести. К жизни в рабстве.

Но другая половина, в основном от сердца, не могла забыть ту таинственную кобылу, которая так нагло бросила вызов Красному Глазу, подобно наглой моде. Сбежать, чтобы жить своей собственной жизнью...как я мог не хотеть этого тоже?

Но что бы я вообще стал делать со свободой?

Я не мог разобраться в этих эмоциях. От кобылы в Яме до кобылы, которая смотрела в мой дневник для рисования. От банды, пытающейся прикончить меня, до Номера Шесть, убивающего пони и помогающего мне сбежать с ним. Я осознал, что даже не знаю ни одного из их имен. Я вспомнил, как рисовал свои собственные картины. Как рыдал, когда я увидел свою мать в моем собственном исполнении углем. Целый день совпадений, удачи, открытий, восторга, боли и чудес. Как мог я, раб, который до сегодняшнего дня никогда не осмеливался думать самостоятельно, понять что-либо из этого?

В отчаянии я лягнул кучу мусора, стукнувшись копытами о тяжелую металлическую секцию, старую стойку, долго остававшуюся отбросом. Она не двинулась настолько сильно, как я надеялся, и я рухнул вперед, в грязь.

Нарастающие эмоции захлестнули меня, и я закричал, прежде чем взобраться и лягнуть ту же металлическую стойку снова, и снова, и снова. Каждый удар был утомителен, но беспокойство и гнев переполняли меня, пока я, наконец, не нанес ей последний удар.

Со скрипом она откинулась назад и забрала с собой большую часть кучи. Взвизгнув, я нырнула прочь, барахтаясь в грязи, чтобы избежать кучи высотой в шесть футов, когда она упала и покатилась вниз по склону.

И все же за этим что-то обнаружилось.

Больше не металлолом, а скелет пони, который был наполовину погребен в грязи под сломанными деталями аттракциона. Почерневшие кости с грохотом вылетели наружу, ударяясь о мои ноги, даже когда я яростно крутанулся назад и снова упал на круп. Уставившись широко раскрытыми глазами, я увидел, что он был покрыт лохмотьями. Все это было сильно обожжено, скорее всего, от мегазаклинаний.

Это был не первый раз, когда я видел скелет. Я прожил в пустошах большую часть своей жизни. Но что-то в обнаружении останков тех давних дней никогда не казалось мне правильным. Прижав копыто к сердцу, я попытался отвести глаза.

Только, кое-что привлекло мое внимание.

Вокруг его передней ноги лежало то, что сначала показалось мне металлоломом, но потом я узнал это.

Я вспомнил кьютимарку той кобылы.

Передо мной лежала опустошенная и разрушенная версия одного из этих устройств. Дрожащими копытами я осторожно снял его с ноги скелета и изучал, переворачивая снова и снова. Замок, который крепил его к ноге, был сломан. На самом деле, его там вообще не было. Экран был треснут, а некоторые кнопки полностью отсутствовали. Внутри я увидел разобранную электронику и магические кристаллы, которые были расколоты, их остатки выпали даже тогда, когда я поднял его.

И все же я увидел, как на нем мерцает маленький огонек. Устройство все еще было активным!

Любопытство пересилило страх, и мое возбуждение возросло от того, что это могло означать. Я начал тыкать в машину, нажимать копытом на кнопки и поворачивать циферблаты. Я даже начал возиться с проводами, но безрезультатно. Максимум, что я мог от этого получить, — это своего рода белый шум, когда я нажимал на одну кнопку, который продолжался до тех пор, пока я не нажал на нее снова. Я не мог заставить что-либо из этого работать, и я даже не мог прочитать слова, написанные под кнопками, в любом случае!

С криком досады я отбросил кусок металлолома. Та же самая кнопка снова вдавилась от удара и начала наполнять воздух белым шумом. Что-то в этом было просто невыносимым. Все это происходит со мной. Все, через что я прошел. Потребовалось всего одно маленькое разочарование в каком-то маленьком устройстве, чтобы все перевернулось с ног на голову!

У меня было всего несколько часов с тех пор, как я узнал, что в жизни есть нечто большее! Я даже не знал, о чем думать, не говоря уже о том, что делать! Я застрял на грязной свалке и пытался притвориться, что из этого есть какой-то выход!

Как я должен был разобраться во всем этом? Таинственные кобылы и жеребцы? Учиться рисовать самостоятельно? Быть в пределах досягаемости смерти дважды за один день?

Я был избит, покрыт синяками, напуган, истекал кровью, болел и, вероятно, все равно умру в течение месяца. Они могут даже вернуться за мной снова! И как раз в тот момент, когда я начал понимать, что, возможно, просто возможно, меня ждет что-то еще, это дурацкое устройство проснулось и отказалось мне что-либо рассказать! Мне что-то было нужно! Нужно было что-нибудь, чтобы разобраться во всем этом! Всего на одно мгновение я подумал, что судьба бросила мне кость, когда я думал, что нашел что-то, что хоть что-то значит! Что-нибудь, что подсказало бы мне, что мне нужно было делать!

Я закричал от горького разочарования и отшвырнул устройство от себя с громким криком ярости.

— КАК Я ДОЛЖЕН ПОНИМАТЬ ВСЕ ЭТО?!

Я поскакал галопом, усталый и обиженный, крича на устройство, как будто оно было причиной всего этого.

— Я всего лишь раб! У меня нет никакой свободы! У меня нет никаких мечтаний! Что я должен делать? Просто скажи мне!

Я рухнул, прислонив к нему голову. Я почувствовал, как повернулся циферблат, но знал, что это ни к чему хорошему не приведет. Я плакал в грязи, измученный и напуганный. Все должно было вернуться к тому, как было раньше, не так ли? Я упустил свой шанс.

— Мне...мне нужно, чтобы кто-нибудь помог мне...кто-нибудь, пожалуйста. Просто кто-нибудь, кто покажет мне путь...

Циферблат повернулся еще на одну отметку, и белый шум прекратился. На его место пришел утешающий голос...

— Ивет Обитателям Пустошей! Это, конечно же, ваш маленький дружелюбный огонек в этих безумных стар'х Эквестрийских Пустошах изо дня в день, Ди-Джей-Пон-Три! Я здесь, как вы уже догадались, с той штукой, которая раньше вызывала у всех нас тоску. Агась! Это новости! И позвольте мне сказать вам, маленькие пони, есть ли у меня для вас сегодня что-нибудь полезное, после того, как я расскажу о деятельности любимой каждым пони Обитательницы Стойла в проклятой яме Филлидельфии...

---

Заметка: Достигнута Способность!

Счастливый Случай! – Что бы ни изменилось для вас, это было к лучшему. Возможно, вы работали над шестым чувством или, может быть, вы нашли счастливый талисман.

Вы получаете +1 к своей статистике УДАЧА.