Конец света

...Так вот, слухай. Я эту историю услышал от знакомого моего, который услышал её от своего дружбана с сыном. Имя не помню точно, но фамилию вот точно помню — Кузнецов. Мужик вроде 18-ого или 20-ого года рождения из деревни какой-то, не помню уже. Войну прошел от Москвы до Польши, где его комиссовали из-за потери глаза шрапнелью. Не повезло. Так вот, у мужика сынка был. Сам понимаешь — солдат войны особо образованья не получил: то сенокос, то голод, то ещё хрень пойми какая, читал по слогам, особо ничего не знал да на Бога уповал, поэтому сынке приказал грызть гранит науки. Но, как и любой патриотичный гражданин, Кузнецов не стал убегать от армии, поэтому его призвали в... Щас скажу... Шестьдесятый то ли год, то ли шестьдесят первый. Неважно. И товарищ наш думал, что попадёт он в, знаешь, что-нибудь захватывающее, крутое, типа ВДВ СА или в этом роде. Да только Родина наша имела для него другую работу...

---

 

Ноябрь 1961-ого года вышел для меня самым скучным и тягучим месяцем. Сидя здесь, в глухоте восточной Сибири, ты действительно понимаешь, что значит быть опущенным на землю после мечтаний о службе где-то там за границей, в Германии... Где солдат наших уважают, где кормят лучше, да и где можно просто хоть с кем-то пообщаться, а не сидеть на складу и смотреть на серый потолок ангара.

По словам сослуживцев, осень наступила уже в середине августа. Зима и холода ниже минус десяти появились уже в середине сентября. Сейчас на улице минус двадцать. Я смотрю на лампочку в своей каморке в ангаре и мечтаю о чём-то. Просто мысли как-то унять. Все книжки, что были у меня, были прочитаны, а за новыми идти нет смысла: всё разобрали другие.

Наша часть — это буквально живой пример "моя хата с краю". Склад стратегического резерва в самой отдалённой точке от родного Зеленца — это ангары, ангары, ангары и ещё раз ангары... Причём в каждом ангаре хранятся ведь невообразимые богатства: тонны тушенки, консервированного молока, аптечек, масла, бензина, гаек, чего угодно. Но в чём этом смысл, если всё, что ты делаешь — это сидишь где-то на вышке и глядишь в даль России-матушки, в грозную бурю, из которой иногда выходит командир, дабы проверить тебя на посту или позвать на обед. Радио здесь нет: вражеских голосов не послушаешь, книги закончились, разговоры, можно сказать, лишь по праздникам. Не "привет-пока", а действительно хорошие, когда узнаёшь человека...

Бросив взгляд на пустой АКМ, я поднялся со стула и решил снова пройтись по ангару: ноги затекли.

Ремень брякнул на моём плече.

Огромный, метров шесть до потолка ангар теперь лежал передо мной в виде разных коробок с самыми разными припасами, приготовленный на случай войны с применением ядерного оружия. И хотя я понимаю их важность, но...

Повернув направо, я услышал чьи-то шаги. Шаги... Странные... Звук будто идёт откуда-то далеко слева... Я взял автомат в руки.

Цок-цок-цок...

Шаг.

Цок...

Шаг, ещё.

Цок-цок-цок-цок!..

Лишь увидев что-то, похожее на красочную ткань за поворотом, я ускорил шаг.

— Стоять! Стрелять буду!

Поворот ведёт в тупик. Бежать неку...

— А?

Пустота. Лишь старая лампочка Ильича медленно покачивается и освещает маленькую уборную.

Я медленно опустил автомат и проморгался.

Я еду крышей.

---

—...чисто?

Я всмотрелся в бинокль в белую дымку впереди.

— Мужик какой-то стоит впереди. Походу местный.

— На поражение не стреляй. Не хватало нам ещё единственного кормильца убивать у них.

— Так точно, товарищ лейтенант.

— Отбой.

Командир похлопал меня по плечу и ушел, а я забрался на вышку.

«Холодно, скотина…»

Я зарядил в автомат магазин. Патроны-то боевые, но это уже практика. Местные подходят, пытаются что-нибудь своровать по-тихому, а потом так же тихо убежать на своих лыжах. И ведь хрень поймёшь кто это. Говорят, что чукчи.

Я зарылся получше в шинель и снова посмотрел на человека впереди: узкие глаза, одет в меха по самые не балуй, на лыжах. Не нравится мне он. Знаю я их. Смотрят-смотрят, а потом – "Цап!" – сзади ещё один. Взяв автомат на плечо, я прикинул дистанцию. Метров пятьсот, наверное.

Еле-еле настроив нужную дальность на планке через рукавицы, я прицелился и задержал дыхание. Выстрел. Я увидел поднятие снега, а человек, быстренько схватив свои палки, начал очень быстро улепётывать. Туда и дорога.

"Мороз кусает, как собака подзаборная, блин..."

Быстро засунув руки в карманы, я сел на стул и попытался стать как можно меньше в попытке сохранить как можно больше тепла. Как-то невольно вспомнилась каморка в ангаре и случай этот недавний. И ведь кто это был? Просто раз-два — и нету, а там был тупик. Башкой просто ударился, наверное.

Смена окончилась быстро: людей на очень долго здесь не оставляют. В минус двадцать стоять на вышке смерти подобно.

Быстро сделав "пост сдал-пост принял", я забежал в свою каморку и стал разогревать чай, попутно грея руки от тепла.

Жизнь здесь... Она... пуста, что ли. Не могу даже выражение подобрать. Сидеть тут и "втыкать" в стену — дело обычное и даже поощряемое. Командирам — меньше хлопот, советской Родине — больше слежки за своим добром, а нам... Не буду говорить это. Мать ещё отучила.

В голове щёлкнуло: я ж им письмо обещал им прислать, дурак, блин! Нужно хоть сесть да написать, а отправить всегда успеется.

Приложив лист и карандаш поближе, я стал черкать первые строчки.

"...туды-сюды, всё хорошо, слава Коммунистической Партии Советского Союза..."

Ага, ха-ха...

Сидя перед листом, как истукан, я услышал вновь тот самый цокот. Поначалу я не обращал на него внимание, но он становился всё громче и громче, а мои нервы сдавали всё сильнее и сильнее.

Не выдержав, я ударил карандашом по белому листу и схватил АКМ, ставя его на автоматический огонь.

— Привет.

Около ящиков с медью стояла белая, судя по голосу, кобылица. С рогом и крыльями. Её фиолетовые глаза, излучавшие доброту, как-то не сочетались с выражением лица, на котором было... Отчаяние?

— Ты не выглядишь очень удивлённым моему появлению, — сказала она, делая шаг вперёд.

— Потому что ты единственная, кто, видимо, желает со мной лясы поточить.

— Что ты, я ни в коем случае не хочу тебе заговаривать зубы, — она сказала искренне, делая шаг назад, — я лишь ищу собеседника.

— Собеседника, говоришь... — я поднял автомат на неё, — ты чего тут делаешь, разговорчивая ты наша?

Только лишь сейчас, смотря на неё через прицел, я смог увидеть её гриву: это ведь та самая красочная ткань...

— Я... Я потерялась, честно... Я блуждала по округе уже несколько дней.

Я вздохнул.

— Ладно, живи, лошадка чёртова.

Я переключил предохранитель автомата на самый верх и пошел обратно в каморку.

— Завтра тебя начальству сдам. Может, чего и выдумают. Стилягой объявят, я не знаю.

— Стой! — сказала она, обегая меня и становясь впереди, — не... прошу тебя, не делай так. Не выдавай меня.

Та-а-к...

— Я... Я хочу просто побыть с тобой. Только с тобой.

Я обошел её и зашел в свою хижину.

— Как зовут тебя хоть, скрытная ты наша? — спросил я, разряжая автомат.

— При... Селестия. Меня зовут Селестия, — послышалось сзади.

— Меня Артём, будем знакомы, — сказал я, не оборачиваясь, — но Родина с меня шкуру снимет, причём далеко не в переносном смысле, если тебя здесь увидят.

— Не волнуйся об этом, я... Я сумею выбраться.

— Я могу лишь надеяться...

Я бросил взгляд вновь на письменный стол. Надо дописать письмо.

— Можешь тихонько тут посидеть, а потом уж чего-нибудь да и решим... Чего там у нас сегодня? Дасӧд ӧшым тӧлысь?

— Прости, я не понимаю... — она опустила взгляд на свой левый белый бок. У неё там солнышко нарисовано, блин... Сейчас бы солнышко...

— Родной язык, на который я забил болт и так и не выучил, а родители чуть ли не пытались вбить.

— А, родные... — её голос как-то потух, а глаза помутнели. — А... Можно прочитать? Я, может, тебе помогу с орфографией?

— Это, типа, запятые? — спросил я, поворачивая взгляд на неё: она села передо мной, смотря на меня своими грустными глазами.

— Да.

— Хм, ну ладно... Дочеркаю сейчас и дам.

В процессе написания письма, я иногда да посматривал на смотрящую на меня говорящую лошадку, а она взгляд прячет стоит мне лишь голову поднять. Вот ведь...

— Как написать "перетереть", но по... Не знаю, по-официальному?

— Обсудить? Обговорить?

— Да, спасибо... Вот, держи.

Я протянул ей листок и карандаш, а они обвились золотым светом и всплыли вверх, будто имея крылья.

— Ни...чего себе, неплохо! — сказал я, смотря на чудную вещь. — Как называется?

— Телекинез, — ответила она, смотря на листок, — "Дорогие мама и папа" выделяются запятой... "Обнаружил" пишется через "О". "Наверное" после "сестра"... — она тяжело вздохнула и сглотнула, — выделяется запятыми...

— Ты чего так? — я спросил, видя идущие слёзы.

— Ничего, не обращай внимание... Сейчас, я слёзы вытру и вновь всё увижу... После "сестре передай"... запятая...

Она всхлипнула.

— Ты не в порядке, — констатировал я, смотря на неё.

— Сейчас... Я... Я приду, подожди...

Она вышла вон.

День сменился вечером.

Вечер сменилась ночью.

Она так и не пришла.

---

— Счастливый твой день, Кузнецов.

— Товарищ командир, разрешите обратиться?

— Давай.

— А почему он счастливый, товарищ командир? — спросил я, пропуская старшего по званию внутрь ангара.

— Командование резко хватилось и приказало проверить все склады стратегического резерва. Почему — не знаю, но поговаривают, что война дышит нам в затылок.

— Война?! — я чуть ли не крикнул.

— Мы ещё ничего не знаем, рядовой, тише, — строго сказал мне командир, но смягчился, произнеся фразу: — Господи Боже, спаси этот мир людской от уничтожения самих себя.

— Товарищ лейтенант, я готов провести полную опись того, что имеется.

— Знаю я, Кузнецов, что у тебя всё в порядке, но опись надо провести. Сейчас придут люди из верхов, там с ними побалакаешь и будешь показывать всё добро советское, что тут лежит.

— Так точно, товарищ лейтенант, — я козырнул.

— Выполнять.

В ангар вошли три человека с погонами майора, подполковника и капитана. Их серые глаза и выискивающий взгляд сразу дали мне понять, что здесь явно замешана "контора".

— Товарищ лейтенант, ваш солдат готов к описи? — один из них, сняв шапку, блестнул седыми волосами в тёмном свете помещения и протянул руку без перчатки.

— Так точно, товарищ майор! — мой командир сделал тоже самое. — Здорово, Петрович.

— Привет, Михаил. Давай быстренько пробежимся, а то такое чувство, будто мороз даже тут кусает!

— Конечно! Кузнецов, за работу.

— Так точно!

---

После быстрой проверки запасов по спискам, начальство из смешной организации ретировалось — так ведь говорят? — вон, оставляя меня опять одного, однако перед уходом они прокатились мне по ушам, заставляя отвечать на какие-то мудрёные вопросы. Видимо, хотели проверить меня на верность партии.

— Партия сказала "Надо!", комсомол ответ...

— Привет.

Я подпрыгнул на своей кровати и резко повернулся на дверь.

— Ты меня напугала!

Селестия, сверкая грустной улыбкой, наклонила голову в немом вопросе. Её летающая грива как-то странно двигалась в воздухе.

— Заходи, чего уж на морозе стоять...

Кивнув, она пригнула голову и села около стола, смотря на меня каким-то странным взглядом.

— Ты, кстати, почему вчера ушла?

Положив голову на стол, она взглянула на меня из-под своих волос.

— Ты действительно хочешь слушать речи старой клячи?

— Делать всё равно нечего, — я лёг обратно на кровать и стал смотреть на потолок, — да и ты, вроде как, хотела разговаривать.

— Мне неудобно перед тобой.

— Выкладывай.

Она тяжело вздохнула.

— Я потеряла дорогого мне пони, которого я любила очень сильно, но она... ушла от меня, пообещав больше никогда не возвращаться.

— Звучит, как обычное враньё, — сказал я с присвистом, — слов много, а потом возвращается вся в слезах.

— Поверь, это... Это уникальный случай. Она не сможет больше вернуться.

— Почему? — я опустил взгляд на неё.

— Я изгнала её сама.

---

Она плакала у меня на плече, всхлипывая с каждой секундой всё сильнее и сильнее. Её тёплое тело тряслось, будто её травма расширялась с каждой пролитой слезой.

— Прости, прости, прости-и-и... — единственное, что мне оставалось делать — это гладить её по голове через её красивую гриву.

— Тш-ш-ш...

История о зависти, история о желании слепо верить и любить свою единственную сестру, желавшую убить её, напомнило мне о моём отце. Он ведь после войны пил сильно, принеся это с фронта. И, заступаясь сразу за него, пил тихо и спокойно, после работы. И моя мать, не желая видеть этого, просто забила его до такого состояния, что он боялся даже дома показаться, а мужик-то был старой закалки — на женщину руку поднять мораль не позволит.

И среди всего этого рос я...

— Прости... Я... Я, наверное, тебе уже... — всхлип, — всё плечо испачкала...

Она отстранилась от меня и посмотрела своими красными глазами с какой-то странной улыбкой, трепая меня по плечу копытом.

— Да ничего, нормально всё... Спасибо, кстати, за письмо.

— Не за что, я старалась, — сказала она, утирая слёзы, — хоть где-то я полезна.

Она горько усмехнулась.

— Спасибо, что выслушал меня, мне даже как-то легче стало на душе, — сказала Селестия, переходя на смех, — будто вес сбросила.

— Ну да, ты у нас лошадь с формами, — сказал я безобидно, на что она надула губы и толкнула меня в тоже самое плечо.

— Неправда! Я вполне себе в нормальной форме... — она засмущалась и с румянцем посмотрела на свой левый бок.

— Да-да. Помню я таких же у себя в колхозе, так они в земле встревали, словно столбы и ржали, чтобы им помогли.

— У меня есть крылья! — она расправила одно из них наполовину, ибо стеснена размером коморки, — Я точно не застряну!

Мы рассмеялись.

— Ага, расскажешь, — я глянул на часы, — ладно, пора выступать на вечерний пост.

— Ты уйдёшь? — она спросила с грустью в глазах.

— Ну, можешь пойти со мной в минус тридцать сидеть часами на вышке.

— Я согласна, — сказала она серьёзно.

— А ты не заболеешь? — спросил я, вставая и одеваясь на улицу.

— Не волнуйся за меня, я найду способ себя согреть.

— Хм, ну ладно... — я вышел из ангара с ней в сопровождении. Ремень автомата оказался на моём плече. Огромная пурга закрывала мне глаза, а мороз стал кусать за подбородок. Урод.

— Бл...ин, ну и глыбы, хоть лапти до пояса надевай.

— Да уж, действительно задачка, — Селестия огляделась вокруг, стоя в снегу по колено и ещё немного выше.

— Щас дойдём до вышки, но ты обожди немного, а то ещё скажут чего...

— Не волнуйся, я могу сделать так, — она присела и оказалась в снегу по самый выступ на её голове. Её летающая грива скользила по снегу. — и меня нет!

Я усмехнулся, чувствуя, как начинаю потихоньку задыхаться.

— Ай пройдоха, ну слов нет.

Я прополз вперёд, прорываясь через оборону снега, будто опять на учениях. Вот так мой отец и брал сёла около Москвы...

— Э-ге-гей, кто там на вышке?! — спросил я, закрывая ладонью глаза от ветра и снега.

— Я. Кто там? — знакомый голос ответил.

— Смена пришла.

— Слава КПСС, а то я уже себе лёгкие отморозил.

Человек, ставший белым от количества снега на теле, спустился вниз по лестнице.

— Пост сдал.

— Пост принял.

— Я тебе отвечаю, Андрюха, ты там себе яйца отморозишь, — я пропустил момент с неправильным именем: тут у всех так, — тебе чая горячего принести?

— Не надо, справлюсь.

Он ушел в туман, а я забрался наверх и стал смотреть на путь, по которому я пришел.

— И где ж...

Звук прямо справа от меня заставил меня чуть ли не пробить крышу вышки.

— Привет.

Я обернулся: Селестия, немного пригнувшись, смотрела на меня из-под широких ресниц, снег на которых стоял белыми кристаллами. Её немного глупая улыбка сразу выдала её.

— Напугала меня до чёртиков, скотина глупая! — я фыркнул под её смех, — что это вообще было?

— Те-ле-по-рта-ци-я.

— Ага... — я сел на стул и быстро осмотрелся в бинокль, попросив Селестию пригнуться. Её голова оказалась на моих коленях.

— Тебе так холодно... — сказала она с грустью в голосе, смотря на меня снизу вверх из-под своей гривы. Почувствовал просто.

Ладно, всё равно ничего не видно.

— Можешь выпрямиться. Относительно.

Она села почти нормально: рог какой-то у неё слишком большой, как она с ним живёт?

— А насчёт холода не волнуйся: мы, русские, выживем и так.

— Я настаиваю.

— Ты о чём? — я спросил, вешая бинокль на гвоздь.

— Сейчас увидишь.

Она прильнула к моему правому плечу всем телом и обняла крылом.

— Сейчас увидишь...

Её рог зажегся, и через пять минут я чувствовал не чьё-то тёплое тело справа, а горячую подушку.

— Ничего себе...

— Затратная вещь в плане энергии, но зато позволяет быть в тепле, — она сказала, улыбнувшись по-матерински.

Я как-то незаметно прильнул к её плечу.

— Я уже даже забыл, что это такое...

Она взглянула на меня. Её глаза изучали какую-то тягостную тоску по чему-то, но я не мог этого понять. Видимо, не моё это дело.

— Никогда не чувствовал родительского плеча?

Я вздохнул, чувствуя наваливающуюся тяжелую сонливость.

— Как-то времени не было, знаешь ли. Отец на работе, мать на работе, ты на сенокосе или по дому хлопочешь. Привыкаешь.

Селестия прижала меня крепче и хихикнула.

— Отвыкай. Это плохо, когда не к кому подойти за лаской. Уж я-то знаю.

— Прошу! — сказал я, надувшись, — мать мне иногда время уделяла. Сказки там читала, даже языку пыталась научить. Что-то там "кык, дас, ыджыд" и ещё.

— Звучит смешно, — она снова хихикнула.

— Тебе смешно, а я, когда в другие деревни приезжал, сидел с каменным лицом и пытался понять, что мне говорят другие. Разве что мат понимал.

— А что ты такого делал? — она спросила озорно.

— Не поверишь — ничего. За ничегонеделание полагается ремень или, что ещё хуже, очистка конюшен.

— Звучит жестоко, — её тон упал до сочувственного, — хотя и, наверное, заслуженно.

— Чем бы солдат не занимался — лишь бы...

Я протяжно зевнул, закрыв глаза.

— Хочешь спать?

— Слегка, — соврал я уже в полудрёме, — надо ведь... охранять склад.

— Ну же, небольшой сон никому не повредит, — она немного двинулась. Видимо, мышцы затекли, — да и вокруг нипони. В такую погоду уж точно.

— А...га...

Мне кажется, что через мои веки стал пробиваться более сильный свет.

— Спи...

---

Я проснулся как-то медленно и лениво, будто в школу. Справа от меня была тихонько сопящая Селестия. Теперь уже её голова лежала на моём плече.

Вездесущая пурга сменилась на такую же ночь. Правда пурга оставила, ля, след — кучу снега.

Слишком много снега.

Я тихонько и мягко отстранился от Селестии, вставая и разминая кости.

Сколько я проспал? Выглядит как часа два, наверное, раз уж смена не пришла. И ведь даже не холодно... Хотя уже потихоньку начинает кусать.

Я взглянул на белую фигуру и немного посмеялся. С такой-то подушкой даже на Новой Земле будешь спать, как убитый.

Я немного удивился, когда эта самая подушка стала открывать свои глаза немного растерянно и лениво.

— Ох, я... — она зевнула, — я... немного поспала.

Растрёпанная грива и улыбка подействовали на меня как-то успокаивающе.

— С добрым утром, солнышко наше.

— Ну хоть где-то мне не надо Солнце поднимать... — она закинула голову и вновь закрыла глаза, — знаешь, иногда так хорошо просто лежать и даже ни о чём не думать...

— Ну это тебе, а я-то охраняю! — сказал я с важным видом.

— Так ведь ты спал, — вернув голову обратно, я увидел у неё на лице какую-то будто зловещую улыбку, а один глаз был скрыт под чёлкой.

— Только лишь из-за тебя, дорогая ты наша!

Она хихикнула, прикрыв рот копытом.

Через пять минут пришла смена. Селестия как-то резко пропала в золотой вспышке.

— Слезай и пиздуй в столовку, Артём, — сказал мне знакомый из моего отделения злобно, — говорят, там у какого-то полкаша днюха.

Я повиновался.

— А ты чего такой злой? — спросил я, когда он закинул АКМ за спину, чтобы начать карабкаться вверх.

— Потому что мне, как и всегда, останется хуй да нихуя.

— Я могу тебе чего-нибудь протащить. Уж пару печений-то смогу.

— Спасибо, но забей хуй: всё равно настроения жрать уже нету из-за этих гандонов, — сказал он, поднимаясь наверх.

— Настроение у тебя испорчено явно не только из-за этого.

— Забей.

Я мог лишь пожать плечами и уйти в ангар. У Лёхи всегда настроение низкое: жизнь была к нему не мила. Да и к кому уж она была, скажем честно.

Я проверил внутренности и сложил АКМ.

Селестия уже лежала на кровати спиной, сложив передние ноги крестом на груди. Она оглядела меня своими фиолетовыми глазами и мягко улыбнулась.

— Привет.

— Уж прости, но мне надо кушать, — мой желудок подтвердил данное утверждение, — так что я покину тебя ненадолго.

— Принеси мне печенек, — она сказала тихо.

— Попробую.

---

Я вышел из столовой как можно быстрее. Я никогда не любил такие громкие праздники, да и моя рота мне особо не знакома. Так, пару лиц вспомню — уже хорошо.

Зайдя внутрь своего убежища, я увидел Селестию, пишущую что-то на бумаге.

— Привет.

— Меня уже начинает тошнить от этого слова, — сказал я, снимая шинель и вешая её на крючок, — ты других форм приветствия не знаешь?

— "Тут тепло"... А?

Я лишь покачал головой и вздохнул, садясь рядом с её головой и смотря в летающий листок. Прямо летающая собака.

— Чего пишешь? — спросил я, посмотрев на неё вниз.

Она отвлеклась и посмотрела на меня через небрежные клоки гривы на её лице, закрывая половину верхней его части.

— Письмо Луне.

Она отвела взгляд и прикусила губу.

— Может, когда она вернётся и убьёт меня, она захочет хотя бы прочитать это...

— С чего ты взяла, что ты умрёшь?

— У меня не осталось надежды, Артём, — сказала она прямым голосом, но я видел в её глазах начало слёз — я не думаю, что она простит меня. Как и я себя.

Я промолчал.

— А так хоть оставлю ей письма. Может, после них она меня простит... — она всхлипнула.

— Ну-ну, у тебя ещё вся жизнь впереди... — я стал гладить её по голове и почесал за ухом. Она слабо улыбнулась.

— Давай о другом, — она закрыла глаза и села, отправив письмо мне на стол вместе с карандашом — ты принёс что-нибудь?

— Ну я в шинели пронёс там пару печений, но они ведь, скотина, замёрзли, — я встал и вынул их из карманов. Действительно. Прочнее ведь стали!

— Дай их мне, — дюжина печений вылетела из моих рук в золотом сиянии. Селестия, немного посмотрев на них, сказала с улыбкой: — попробуй теперь.

Я надкусил одну из них. Теперь они были слегка тёплыми и податливыми.

— Неплохо.

— Сделаешь чай? — она спросила с улыбкой пошире, надкусывая одно печенье, — М-м-м, овсяное...

— Да ну. Кроме как с чаем — фе.

— Ну, это твоё мнение, и я его полностью не уважаю, — сказала она, склонив голову набок, — как можно не любить овсяное печенье?!

— Я больше конфеты как-то предпочитаю, — сказал я, ставя чайник.

— Ну тут да, превосходство неоспоримо, — она признала поражение.

— Превосходство твоего живота.

— Эй!

---

Чайная вечеринка проходила в уютной и душевной обстановке. Она делилась моментами из своей жизни, я из своей, и уж как-то так всё подошло к концу.

— Тебе надо уходить? — спросил я с небольшой грустью.

— Я могу и не уходить, — сказав это, какая-то злобная улыбка возникла у неё на лице.

— Так, мне это не нравится, — я положил уже пустую чашку на стол.

Она разлеглась на кровати, выбросив передние ноги вперёд.

— Я жду.

Я хмыкнул.

— Хочешь со мной в кровати возлечь, совратительница большая?

— Во-первых, — начала она, надув губы, — это не императив. Во-вторых, я не буду ничего такого делать.

— Это не что?

— Ложись уже.

Я повиновался и взглянул в её пурпурные глаза. Она же, взяв действо в свои ру... копыта, обняла меня, накрыв ещё и крылом.

— Спи, любовь моя, — она хихикнула.

— Уже так? — я усмехнулся.

— Прости, привычка со времён Луны, — она взглянула вниз с румянцем, — спокойной ночи.

— Мне так-то в казарму бы.

— Там есть мягкая подушка в виде говорящей пони? — спросила она серьёзным голосом. Я промолчал. — Ну вот и всё.

Я вздохнул и обнял её в ответ.

— Спокойной ночи.

Её румянец стал как-то сильнее. Не повезло ей с белой шёрсткой. Ой как не повезло...

Но она преодолела его и взглянула мне в глаза с благодарностью

— Спасибо. Ты не представляешь, что это значит для меня.

— Надеюсь, что что-то хорошее, — сказал я, закрыв глаза.

— Ты даже не представляешь насколько...

После этих слов я заснул, будто по команде.

---

Я видел родную деревню, края, леса и поля, выжженные красно-оранжевым огнём. Сажа падала на моё лицо, было трудно дышать.

На мне был противогаз.

Я попытался его снять, но руки меня не слушали — я был лишь сторонним наблюдателем конца света. Я пытался кричать, но противогаз сдавил мне глотку.

Лишь она справа была моим другом на всё оставшееся время.

До конца моих дней.

До конца её дней.

Как мы дошли до такого?

Как мы дошли до убийства всего мира лишь из-за идей?

Я не понимаю.

Она не понимает.

Мы лишь смотрим на пустыню впереди.

Я чувствую слёзы. Или это пот?..

---

Приближается Новый год. Проверки становились всё чаще и всё жёстче. По части пробежал слушок, что кто-то явно не преуспел и теперь отдувается из начальства части, либо, что ещё менее вероятно — война. Мы сидим, как на иголках, готовясь в любой момент надеть противогаз и начать палить во все стороны всем, чем только Родина-мать снабдила. А сделать Землю второй Луной при помощи Р-17 не является большой проблемой. Селестия стала заходить как-то реже — ссылалась на какие-то проблемы у себя дома. Я мог лишь понимающе кивать.

Но она пришла ко мне на 28-ое декабря. В части настроение было немного праздничным: скоро кто-то будет уезжать обратно домой весной, а кто-то просто рад встретить Новый год. Мне же ждать ещё... Сколько там? Полтора года? Я ж только в конце октября приехал после учебки, можно сказать в ноябре...

— Наша служба и опасна, и трудна... Тебе хоть удобно? — спросил я Селестию, лежащую на боку, лицом ко мне.

— Нормально, — сказала она, поднимая голову наверх, — слышишь?

Я прислушался.

— Да вроде ничего...

— Звук бушующей бури снаружи, — она дёрнула своими ушками, — сильной... Очень сильной...

Я встал со стула и пошел на выход из ангара. Выйдя наружу, я чуть не улетел от силы ветра.

— Ух-х-х... — я задрожал, как осиновый лист, — скотина, там, наверное, минус сорок.

— Иди ко мне, — она развернула крыло, и я нырнул под него, будто щенок.

— Ух, спасибо... — я сжался в точку, — как же мне жалко мужика на посту сейчас...

— Мне кажется, что его уже отпустили от службы, — она сказала, хохотнув и сжав меня посильнее, — иди сюда.

— Тия, — она разрешила! — а зачем ты вообще сюда пришла?

Она взглянула на меня.

— Я тебе никогда не рассказывала?

— Вроде нет...

Она вздохнула.

— Одиночество, что же ещё...

— Но ведь ты это, как её там...

— Принцесса, — она начала смеяться. От этого "смеха" у меня скрутило внутри кишки и захотелось убежать. — принцесса, принцесса, принцесса... А что толку? За моим титулом не было имени, никто даже и не думал ко мне подойти, а после изгнания Луны...

Она опустила голову.

— Я даже не могла с кем-то поговорить на равных. Мои разговоры с ней до изгнания и так были полны горечи и какой-то непонятной тоски, а теперь даже их нет.

— И тут появляюсь я...

— Скорей нахожу тебя, — она усмехнулась и погладила меня по голове копытом, — и не рассказываю тебе об этом.

—До поры до времени.

— Моя позиция здесь лишь номинальная. Я не являюсь каким-либо предводителем здесь, я не претендую на звание лидера. Я лишь существую, как Селестия.

— Ты мне и так нравишься, согласен.

На её щеках выступил лёгкий румянец.

— Спасибо...

Согревшись, я начал собираться на ужин.

— Ты надолго? — спросила она, вставая с кушетки.

— Навряд ли. Просто закину всё как можно быстрее в рот да и назад.

— Буду ждать...

Я надел шапку и стал выходить наружу. Открыв дверь, внутрь ввалилась куча снега чуть ли не колено.

— Твою же ледь...

Как-то запинав всё обратно, я вышел и, прижимая шапку к голове, решил проверить вышку. Безлунное чёрное небо смотрело на меня сверху вниз.

— Эй, есть кто!? Эй!?

Никто не отвечал. Холод, как бы мягко намекая мне, что мои лёгкие не бесконечны, кусал меня. Я быстро поднялся наверх.

— Ёб... Лёха! — я быстро подбежал к сидящему замёрзшему телу. АКМ был вбит прикладом в землю, руки вокруг ствола, а голова смотрит вниз, упёршись в предплечья.

Я стал его трясти, но он не отвечал.

— Эй, проснись! Рота, подъём!

Оплеуха не помогла. Наверное, спал плохо, заснул на посту и сейчас просто умирает от холода. Он ведь вроде местный, привык...

Я быстро взял под подмышки и понёс его на выход из вышки. Пришлось взваливать его себе на горб и тащить вплоть до столовой: здание дальше, но у них есть вода горячая. Поможет...

Ветер усиливался. Моя шапка улетела куда-то в темноту. Я выбил дверь в столовую плечом и скинул хладное тело на пол.

— Здоро... Ох, ёб... Это чё такое...

Данное выражение привлекло внимание примерно пятидесяти человек, которые ели, в большинстве своём, в тишине. Многие стали подниматься со своих мест, дабы поглядеть на сцену.

— Хули стоите, истуканы?! Повар, неси воды горячей! — закричал наш командир части — полковник Мурайко, — Кузнецов, снимай с него шинель нахуй!

Полковник был человеком с сединой и взглядом человека строгого, но справедливого. Прошел войну с самого начала до самого конца, но решил остаться.

Я быстро стал расстёгивать его одежду, ставшую полностью белой от снега, который стал потихоньку таять.

Повар принёс кастрюлю с горячей водой. Полковник и ещё пара бойцов, которых он подозвал, стали макать какие-то тряпки в неё.

— Где ты этого снеговика нарыл? — спросил он, сдирая штаны с солдата, — ох, казала ж мені мати не йти в армію — одні проблеми знайду...

Они облокотили Алексея о стену и стали обтирать его лицо, дабы снять обморожение. Он стал потихоньку просыпаться.

— О, проснулся, спящая красавица. Как ты, блять, на посту в такую погоду уснул?! — чуть ли не заорал полковник, наклонившись немного и поставив ладони на колени.

Он смог лишь окинуть взглядом комнату и людей вокруг.

— Наказывать будете?.. — спросил я тихо, стоя около полковника.

— Поехавший что ли? — сказал он, посмотрев на меня искоса, — ему и так, вон, детей уже не иметь. Делать мне больше нечего.

Он поднялся в полный рост.

— Слушай сюда, рота. Ввиду вот этого инцидента, выходить на улицу как можно меньше. Увижу хоть кого-то без шапки или толстых рукавиц – пизда вам. Заставлю окопы голыми руками копать. Тебя касается, Иванов! Пост будет теперь час вместо трёх. Если уж совсем холодно, то можете зайти погреться недолго. Всё, вольно, разойдись.

Последовали кивки и хмыки, а над телом Алексея все кружили, словно вороны.

Надеюсь, с ним всё нормально будет...

---

— Привет.

— Ты серьёзно надоела мне с этим.

— Прости. Просто есть одна такая меланхоличная песня, вот я постоянно и вспоминаю её.

— А ты вспоминай весёлые! — сказал я и убрал локон волос с её лба. — "Три танкиста, три весёлых друга!.."

— Таких не знаю, прости, — сказала она, улыбнувшись слегка стеснительно.

— Ай, ничего не знаешь! — сказал я, слегка прошипев и сделав неопределённый жест.

— Я знаю, что такое "бабка"! — сказала она резко.

— Да кто ж не знает-то! Прямо передо мной лежит. Бабка, блин!

— Да нет же! — она подняла ногу, а второй стала указывать на практически её кончик, — вот она, бабка!

— Хах, смешное название...

Она ударила меня вышеуказанной ногой.

— Дурак, — сказав это крайне непопулярное в деревне слово, давным-давно заменённое другими, она встала во весь рост, — пошли на улицу.

— Не могу, товарищ большая лошадь. Я склад охраняю.

— А если так? — она прошла вперёд и провелась хвостиком по моему лицу, словно художник по холсту, попутно хихикая, — ну же, не будь занудой!

— Ну пошли, пошли… — сказал я, надевая на себя шинель.

Да вот только нашим планам было не суждено сбыться: дверь заклинила. Попросту не открывалась.

— М-да, — сказал я, пытаясь применить грубую силу. Естественно, что ничего не помогало. — Видимо, весь вход завалило снегом.

— И что делать? — спросила Селестия, оглядывая всё потерянным взглядом.

— Завтра, может, что-нибудь да и изменится. Пока остаётся только сидеть и ждать. По крайней мере, мне так говорили старшие сослуживцы.

— И ты собираешься просто с этим смирится? — она подняла бровь.

— А что ты предлагаешь? — я спросил с иронией в голосе. — Те-ле-по-рти-ро-ва-ться вон отсюда? Пожалуйста.

— Звучишь, словно тебя это обидело, — сказала она с надменностью в голосе.

— Меня-то обидело? Кто бы говорил.

— Прекрати! — потребовала она, смотря мне в глаза.

— Ну так попридержи коней, эй! — сказал я с надрывом. — Нас не бросят тут. Тех не бросили – нас тем более.

— Просто сидеть и ждать спасения? Тебе не кажется это контрпродуктивным?!

— Опять же, хочешь отсюда как-то сбежать – я тебя не держу, ты можешь это сделать. Я же, будучи человеком простым, буду ждать.

Селестия фыркнула и лягнула дверь. Я же отошел и, сев на пол, опёрся о стену.

Удивительно, что она не открылась: на двери буквально остались вмятины, будто в неё выстрелили из рогатки, да только рогатка большая и мощная, этакая артиллерия… А ведь она рассчитана-то на ядерные взрывы…

Побив ещё пару раз, она, так и не достигнув успеха, попыталась сделать что-то непонятное своим рогом, но стало так жарко, что как будто я в печке сидел.

Через 10 минут запыхавшаяся и какая-то более белая Селестия попыталась открыть дверь, через которую слабо протекал ручей грязной воды.

Всё равно ничего.

Она оперлась о стену и начала тяжело дышать, закрыв глаза.

— Ничего, солнце… солнце всегда взойдёт на небеса…

— Подруга, ты выглядишь бледной.

— Видимо, ты всё-таки… всё-таки прав… — она отошла от стены и немного пошатнулась, — кажется, что я перестаралась.

— Ты в порядке хоть? — спросил я, подходя ближе, — а то ещё не хватало тебе копыта отбросить.

Она немного рассмеялась.

— Это у вас такой афоризм или фразеологизм? — спросила она, смотря на меня уже более-менее отдохнувшей.

— Пофигизм! Давай уже, иди отдохни хоть на кровати, а то выглядишь, как труп.

— Да, я тут согласна с тобой… Но я всё ещё считаю, что нужно довлеть саму себя.

— Что делать? — я округлил глаза, — я, конечно, всё понимаю, но ты эту свою крутую речь поубавь хоть слегка.

— Ладно, господин, — она хихикнула, сделав глубокий вдох и убирая локон со лба, — лексикон мой я буду снижать до понятных тебе экстремумов, хотя я не думаю, что данный термин применим к языкознанию.

— Ошалеть…

---

29-ое декабря. Помощь так и не пришла, поэтому я решил вскрывать ящики с тушенкой, что, в принципе, и являлось основным предметом на моём складу. Селестия отвергла предложение. А жаль. Вкусная… Хорошо хоть, что газ остался… Селестия говорит, что она может и так продержаться.

Под вечер стали тихо петь песни, правда невпопад, кто в лес кто по дрова. Довольно быстро всё перекатилось в ночь, где она, как дама, лежала на кровати, а я довольствовался старым добрым школьным методом – стулом и столом. Как-то по наитию решил так сделать. Правда она сразу стала протестовать и приказала спать как-то мудрёно – друг на друге. Я, конечно, посмеялся с неё: её… формы уж явно меня раздавят, но после того, как меня заставили(!) лечь на кровать, то оказалось, что она не такая уж и тяжелая. Даже слишком не тяжелая.

Её тело согревало меня. Она лежала на мне и улыбалась, сверкая в темноте румянцем.

Я пожелал ей спокойной ночи. Она сделала то же самое.

Она заснула, лежа на моём плече.

---

 

30-ое декабря. Я проснулся от жуткого холода. Селестия, почувствовав движение, спросила меня, мол, в чём дело, но я увидел её расширенные зрачки. Видимо, поняла.

Видимо, генераторная тоже по заднице пошла.

Я оделся полностью. Селестия же начала опять греть себя с помощью своей палки на лбу. Ей не нравится это название.

Ну, а что это ещё, если не палка!

Под конец дня Селестия начала слабеть. Она сказала, что ей скоро нужен будет перерыв, ибо поддержание температуры тела в таком режиме просто приведёт к тому, что она ляжет какой-нибудь болезнью.

Я потрепал её по голове.

Ну и в ситуацию мы попали…

---

 

Спали теперь в обнимку, но теперь я отдал Селестии шинель: уж лучше пусть отдохнёт, а то с каждым часом вздохов и закрытий глаз всё больше и больше…

---

 

31-ое декабря. Селестия упала без сознания.

---

 

Я не знаю, что произошло. Она рассказывала про своё детство, а потом резко остановилась, и её голова упала мне на плечо. Рог потух.

Я пытался её разбудить и всё-таки преуспел в часу этак десятом ночи. Она выглядела слабой, а её глаза стали бледнеть.

Она умирает? Я озвучил ей свой вопрос. Она лишь кротко улыбнулась и попросила найти что-нибудь, что будет ей съедобно. Вскрыл ящики со сгущёнкой. Селестия почему-то попросила меня покормить её.

Уж не выделывается ли она тут?

Мы заснули как-то по наитию около входа. Последние слова Селестии были «Не волнуйся, всё будет хорошо»

Мой оптимизм испарился с этой фразой.

Её глаза были в пелене.

Она перестала верить в себя? Мы будто поменялись местами.

Я хотел рвать когти отсюда.

---

 

1 января. Селестия не проснулась. Совсем.

Снаружи были слышны звуки техники.

Газ перекрыт.

---

 

Я не знаю, что делать. Я пытался её разбудить, даже ударил по лицу. Ноль реакции. Я смог лишь заметить сквозь её потерявшие цвет и теперь лежавшие спокойно на полу волосы чёрное пятно, расположившееся на основании рога.

Её лицо так и осталось с той слабой улыбкой.

Я не верю, что она мертва.

Я не хочу в это верить.

Всё, что мне оставалось делать – это гладить её гриву. Это давало мне успокоение. В отличии от другого факта.

Её тело было холодным.

---

2 января. Спать совсем не хотелось. Я лишь пялился в стену. Даже откусивший уже ноги мороз не был для меня проблемой. Без Селестии я навряд ли тут долго проживу.

---

 

В дверь стали звучать механические звуки. Я смог выйти наружу. Ноги еле слушались меня и адски болели.

---

 

— Ну и сука же, блять, сука! — Мурайко стал кричать, видя меня, — вон отсюда! Марш в столовую!

Я взглянул на то место, где пять минут назад я видел Селестию.

Её не было.

— Кузнецов, оглох что ли?! — полковник силой отдёрнул меня от входа и повёл в другое здание, — щас ещё не хватало нам трупов.

Здание было заполнено людьми: рядовые, сержантский состав, начальство, какие-то гражданские… Кто с кем и кто как – здоровые, больные, обмороженные, голодные…

Врач спросил меня о моём состоянии. Я сказал, что еле могу чувствовать ноги. Начали раздевать и растирать конечности. Везде мат и крики, командиры пытаются навести дисциплину. Всё проходит как-то в тумане и быстро. Доктора носятся вокруг, словно курицы в курятнике. Командиры лают, будто сторожевая собака у меня во дворе…

— Ты как? — спросил меня слева кто-то.

Я не ответил. Как-то не о том думал, что ли…

---

Зима перешла в весну. Весна в лето. Лето в осень. Из небольшой нервозности вся часть перешла в полнейшую дисциплинированную панику. Звучит странно, да? Раньше были просто слушки, да и то самые разные, а сейчас лишь один, да и то не слух.

Кажется, что скоро наш маленький шарик превратится в кусок сыра, покрытый облачком таким маленьким, правда радиоактивным.

Около нашей части проехались «Луны». Вещь страшная. Огромная. Уничтожающая.

С каждым днём проверки становились всё жестче. В один момент даже было так, что бедный парень, отойдя справить нужду, был пойман не на посту и наказан тремя нарядами вне очереди. Увеличилось количество тренировок, включающих в себя ОЗК и противогазы. Увеличилось количество тренировок в принципе. Даже мы, можно сказать, снабженцы должны быть готовы к посылке «вот туда». И пока вокруг гоняются кони-люди, все тихонько шепчут. Кто что: молитвы, заученные тексты, письма… Ответ, кстати, пришел…

Мать умерла. Туберкулёз…

Скотина…

Лето прошло в поте, крови и слезах. Бегали огромные марши в ОЗК, спотыкались, вставали и бежали дальше. Кто-то терял сознание, кто-то плакал, но чего уж делать – брали их подмышку и тащили до конца. Что-что, но бросать кого-то там позади я не хотел: советь не позволяла.

Селестия так и не вернулась. Или она умерла? Или нет? Я, к чёрту, не знаю! Это меня и бесит! Я ничего не знаю!

Что будет завтра? Марш-бросок? Война? Конец света?

Что с Селестией? Умерла? Жива? Она про меня хоть помнит?

Мне так не хватает её… Её тепла, улыбки, глаз… Влюбился по уши, готов признаться.

Начало осени опять сопровождалось холодами, но теперь не настолько ужасными – примерно минус десять вплоть до сегодняшнего дня, 27-ого октября 1962-ого года.

Я сидел в окопе, опёршись магазином автомата о землю и смотря вперёд. Огромные просторы Сибири вдалеке раскинулись с невероятной простотой. В окопе ты в уюте. Только высунулся – всё. Пропал.

Говорят, что я кого-то должен дождаться. Мол, с приказом прибежит.

— Привет.

Я даже не повернул голову.

— Ты задержалась. Что, чуть копыта не отбросила и забыла про меня? Пришла спрашивать за это?

Я услышал её хмыканье.

— Я физически не могла. Я… Да, я чуть не умерла, но я не хочу винить тебя за это. Называй это коматозным состоянием.

Я усмехнулся.

— Спасибо.

— Поверни голову ко мне.

Я все ещё смотрел на ёлку в километре впереди.

— Пожалуйста, послушай…

— Я не хочу тебя слушать! — сказал я, всё-таки поворачивая голову к ней. Её уставшее лицо выражало тоску и сожаление. — Прошел почти год! Год! Ты просто не хотела!

— Я молю тебя лишь простить меня и более спрашивать не могу, — сказала она, смотря в землю.

Я повернулся обратно к «линии фронта» и вздохнул, прислоняя щеку к прикладу.

— Я думал, что ты будешь меня просить извиняться, что не смог тебе помочь тогда.

— Я понимаю тебя… Пойми и ты меня…

Я взглянул на неё. Она все ещё смотрела вниз, что-то будто рисуя копытом на голой земле. Или она просто роется в ней.

Я вздохнул.

Я слишком незлопамятный человек. Надо это исправлять.

— Добро пожаловать.

Она подняла глаза, которые немного заполнились радостью.

— Спасибо, Артём.

— Ну хоть имя не забыла, — я усмехнулся, — уже плюс. Как прошли все эти… сколько… почти одиннадцать месяцев?

Она подвинулась ближе.

— В большинстве своём пыталась выздороветь и вернуть контроль над тем, что потеряла за время отсутствия и болезней. Поддержание тепла у меня вызвало огромное истощение. У тебя как?

— Всё становится ещё хуже и хуже – что не день, то проверка или тренировка. Все готовятся к последне…

— Это не твои новости, — оборвала она меня, — я же вижу по твоему лицу, что что-то случилось у тебя.

Я как-то странно шагнул на месте.

— Тебе действительно это интересно? — спросил я скорей из надежды об отрицательном ответе.

— Мы должны помогать друг другу. Ты помог мне сбросить с себя груз тяжелых дум. Теперь моя очередь.

— Мамка умерла. Туберкулёз.

Селестия замолкла.

— Наверное, тебе нужно побыть одно…

— Нет-нет, не уходи… Не уходи…

Мы замолчали. Я повернул голову обратно к цели.

— Мне страшно. Говорят, что скоро наступит конец света. Я боюсь… Папка-то мой сейчас в Москве, в столице нашей, а сестра в деревне, за домом приглядывает. И представь, если всё начнётся?

Я услышал лишь вздох в ответ.

— Знаю, что ты даже не понимаешь, о чём я говорю. Но поверь мне, если люди захотят послать всё в ад – они это сделают. И сделают за несколько минут.

Она встала и подошла ко мне, положив голову на землю.

— Я знаю. Ты уже не первый, кого я встречала. Ты лишь первый, кто молчал об этом.

— Что ты имеешь ввиду? — спросил я потеряно.

— Все, кто проболтались, имели «белые пятна» в своей памяти. Никто не знает, почему, но они никогда и не узнают. Ты же молчал.

Я как-то по-другому посмотрел на свою подругу. Теперь она мне казалась… жестокой?

— Поэтому ты и заслужил моё доверие.

— Но как бы ты успела остановить моё слово? — спросил я, смотря на неё.

Она взглянула на меня из-под бровей и лоскута волос.

— Думаешь, что пони, которая поднимает Солнце, не сможет следить за кем-то?

Я сглотнул.

— Справедливо.

Она вздохнула.

— Теперь во мне ты видишь жестокую пони. Мне это не нравится.

— Память мне сотрёшь? — я усмехнулся.

— Было бы эффективно… Но у меня есть душа, в конце концов.

Она подняла голову и взглянула на меня.

— Пойми, что то было необходимым злодейством, чтобы никто обо мне не узнал.

— Ладно уж… Я понимаю.

Она повернула мою голову.

— Нет, не понимаешь. Ты один из примерно сотни других, кто заслужил моё доверие и, не побоюсь этого слова, любовь. И за это я тебе бескрайне благодарна.

Она обняла меня. Мне пришлось оставить автомат.

— Спасибо…

Я обнял её в ответ, гладя мощную спину.

— Можешь не уходить?

Она промолчала, лишь сильнее укрепляя свою хватку на мне.

— Да уж, у тебя ведь свои дела есть… Это будет эгоистично…

— Я всегда буду с тобой – знай это.

Она отстранилась от меня. Улыбнувшись, её фиолетовые глаза скользнули по полосе леса справа от неё.

— А насчёт конца света… Его не будет.

Я лишь вздохнул и вновь взялся за автомат.

— Ты действительно так думаешь?

— Я это знаю.

Я позволил себе немного улыбнуться.

— На…

— Эй, Тёмка, из окопа вон! — кто-то крикнул за кустами сзади. Селестия, улыбнувшись и помахав мне, растворилась в золотой вспышке.

Я лишь прошептал «Пока».

Из кустов вышел Алексей.

— Дебилы-начальники приказывают «отступать» на начальные позиции.

— Что опять? — спросил я, крутя голову к нему.

Он выглядел… запыхавшимся.

— Щас за нами БТР приедет, и все мы дружным маршем поедем фаршем на стрельбище.

— А зачем я здесь сидел? – я спросил, оглядываясь в недоумении.

— Чем бы солдат не занимался…

---

Новый год. 1963-ий год встретился нам с облегчением. Кризис миновал, страны помирились — пока что, по крайней мере, — а солдаты ушли на заслуженный отдых. Я же отметил его в своём ангаре, но уже в нормальной обстановке и с Селестией.

Никаких больше бурь. Никаких закрытий внутри. Только я и она.

Жалко лишь, что мать не дожила это всё увидеть… Надеюсь, что ей там хорошо, на небесах…

— Чего такой угрюмый? — спросила меня Селестия, сидя около стола с тортом. — Опять задумался о чём-то плохом в Новый год?

— Прости, выпал слегка…

Торт этот шоколадный был подарком мне на пропущенный ею день рождения. Подлизывается, гадина…

Он был летом, в августе, но его никто особо и не отмечал: никто и не знал. Даже я как-то позабыл, ха…

— Задувай свечи и загадывай желание, — сказала она, подталкивая меня слегка локтем.

Я набрал воздуха и осуществил действо, погружая каморку в приятную полутьму.

— И что же ты загадал? — мгновенно спросила Селестия, сверкая как-то умилительно глазами.

— А вот тебе всё расскажи!

— Ну же! Я же потом до конца своих дней буду мучиться.

Я мог лишь покачать головой и сдаться.

— Мира – всего-то и делов.

— Что ж, твоё желание было исполнено, — сказала Селестия, блеснув улыбкой, — ты уже сам об этом знаешь.

— Ну и слава Селестии.

— Эй, — на этот раз она меня «толкнула» как-то по сильнее… — я, вообще-то, сюда пришла отдохнуть от этих фраз, а не слышать их вновь! — сказала она обижено.

— Ладно-ладно, — я просмеялся, — не буду больше.

— Вот и хорошо, мой маленький человек.

— Не маленький я уж, лошадка, — сказал я и тут же пожалел.

Селестия нависла надо мной, потихоньку расправляя крылья.

— Ты уверен? — спросила она зловещим тоном, наступая на меня. Я же, сделав пару шагов, упёрся в кушетку.

— От слов своих не отступлю.

Её тёмные глаза сверкнули желанием подавить сопротивление.

Рассмеявшись, она упала на меня всем телом.

— Тия, ты меня сейчас… заду… — я пытался вздохнуть из-под её груди.

— Ты ещё смеешь мне сопротивляться, смертный? — её смех вдавливал меня ещё глубже.

Я смог лишь прохрипеть «нет». Селестия, все ещё смеясь, привстала, давая мне глоток свежего воздуха.

Чем дольше я восстанавливал дыхание, тем гуще становился румянец. И я не знаю чей.

Свечи, полутьма, быстрое дыхание, кровать…

Я провёл руку через её шелковую гриву.

— Надо ли мне сказать те самые три слова? — спросил я, смотря прямо в глаза Селестии.

Она лишь мягко улыбнулась и наклонилась поближе ко мне. Её горячее дыхание обжигает мне лицо. Её хвостик прошелся по моим ногам.

— Зачем говорить, если можно показать?..

---

Весна. Конец апреля. Конец моей службы. Земля потихоньку восстанавливала своё нормальное состояние. Зелень стала наполнять мир вокруг.

Я стоял в поле и смотрел на закат, заканчивавший мой выходной и последний день службы где-то вдалеке, где нас нет.

— Привет.

Я улыбнулся.

— Ты зачастила.

Поравнявшись со мной, Селестия взглянула на солнце.

— Все ещё чувствую себя виноватой за то, что оставила тебя. Да и ты скоро уедешь, да?

Она посмотрела на меня с грустноватой улыбкой.

— Деревня родная не терпит отлагательств. Сестра там, наверное, уже свихнулась без мамки-то.

— Береги её, — сказала она, переводя взгляд вперёд, — вразуми мой урок – люби ближних своих.

— Теперь и ты входишь в этот круг, — сказал я, смотря на неё.

— Спасибо, Артём, — сказала она, улыбаясь немного мягче и жизнерадостней, — мои чувства к тебе взаимны.

Я сел и подозвал её к себе.

— Красиво, да?

— Я никогда не смогу смотреть теперь на это по-другому, кроме как на напоминание о проступке моём, — сказала она, утыкаясь взглядом в землю.

— Ты действительно все ещё думаешь, что она не простила тебя?

Она подняла голову.

— Ты дал мне надежду. Возможно, что ещё не всё потеряно.

Я усмехнулся.

— Вот, так-то лучше. А то мрачные думы думать – это не в сегодняшней моде.

— А что нынче в моде? Не расскажешь старой кобыле? — спросила она с ухмылкой.

— Нынче в моде думать о счастливом будущем.

— А ты как думаешь?

— В институт или академию какую я не поступлю: глупый слишком. Пойду в техникум какой, а потом уж как распределят. Может, что даже сюда и отправят.

Селестия обняла меня крылом.

— Как по мне, так ты очень смышлёный.

— Смышлёный не равно умный, Тия.

— А ещё очень упрямый, — надувшись, она выдала мне подзатыльника этим же самым крылом, — будто осёл.

— Ну хоть не как козёл, — сказал я, потирая ушибленное место.

— Да их и то легче переубедить.

— А у тебя какие планы, миссис солнышко?

Она как-то прикрыла глаза в блаженстве и улыбнулась.

— Мне нравится, как ты это сказал…

— Всегда пожалуйста.

— Дожидаться конца заключения сестры, — она вернулась к наблюдению за закатом, — а там… А там и видно будет.

Её выражение лица было тоскливым, но в то же время полным надежд.

— Я лишь жду свою Лулу… Лишь жду её…

— Не волнуйся. Всё будет хорошо.

Я почесал ей за ухом. За время наших встреч я обнаружил, что это действует на неё успокаивающе.

— Всё будет хорошо…

Селестия, ухватив момент, положила голову мне на плечо и начала чуть ли не мурлыкать:

— Ты все ещё помнишь тот момент, не так ли?

— Какой?

— Когда ты оставил белые пятна на моей груди?

— А, ты об этом… — я погустел в краске, — ну не виноват я! По незнанию и неопытности это произошло! Слишком быстро и слишком много внутри было у меня!

— Да ну, как по мне, так самый обычный эклер.

— Да уж. Вкусный, конечно, зараза, но руки умывать после них сам Бог приказал.

— Осторожней их ешь в следующий раз, — предупредила меня Селестия.

— Да и кто их так называет. Не по-русски, чёрт этих французов подери!

— А ты бы как назвал? — хихикнув, Тия подняла глаза на меня.

— Пирожное с кремом! Всё! По-русски, понятно и красиво, — я взмахнул рукой, будто Хрущёв на том самом баннере про Америку.

— Ну уж так исторически сложилось, ничего не сделаешь, — сказала она.

— Да уж, наверное…

Закат освещал нас своим оранжевым цветом.

— Повернись ко мне, — Селестия убрала голову с моего плеча.

Я повиновался. Она обняла меня и ногами, и крыльями.

— Я вернусь к тебе несмотря ни на что.

— Я знаю, Тия… — я обнял её в ответ, — я знаю…

Обнявшись покрепче, я услышал тихий звон.

— Пора закончить этот день…

Вместо заката появилась полная луна, освещавшая поле своим мягким серебристым светом.

Селестия разорвала объятия и взглянула своими фиолетовыми глазами в мои.

— Я люблю тебя.

Я мог лишь улыбнуться.

— Я тебя тоже, Тия.