FoE: Corrupted adve…adve-nnnn-chur…yeee! (Испорченное прику… прик… прик-к-к-люююю-ченне!)
Глава шестая. оПУСТОШающее бесчувствие
Темнота расползается. Пожирает все пространство, затекает во все трещины, щели, каверны и полости, густой тягучей массой запечатывая раны земли. Темнота густа. Темнота холодна. Она вбирает в себя окружающий мир знобящей неприятной жижей, в которой тонет звук, запах и свет. Я чувствую, как медленно влипаю в нее, погружаюсь. Тело дрожит от холода. Но пошевелиться уже нельзя. Любое движение дается с таким трудом, будто меня забетонировали. Что-то неостановимой медленной массой вливается в уши, ноздри и глаза. Дыхание – нет. Свет – нет. Звук…
– Собачка говорит: «Гав-гав». Кошка говорит: «Мяу-мяу»…
Голос. Знакомый, теплый, нежный. В нем есть какой-то приятный отзвук, от которого хочется плавно растянуться, растаять в мягких объятиях. Я помню его таким.
– Ну-ка, Хелли, давай: скажи, как говорит коровка?
— Коровка говорит: «Му-му». – трещит и вибрирует мой высокий голосок. Сильно же он режет слух спустя столько лет!
— Умница, Хелли.
Внутри что-то будто взорвалось яркими красивыми цветами. И стало хорошо. Это что… радость?
Я видел маму. И папу. И свой дом. И… себя. Со стороны. Как будто пришел в театр на какое-то странное представление. Только зрительного зала не было. Была только сцена, выступающая из чернильно-черного тумана и три стены моего дома. Пони на сцене самозабвенно играли в теплую семейную жизнь, походили на самых счастливых существ в Эквестрии, и от этого что-то очень сильно скребло на душе.
Что-то противно хрустело за спиной камнями или чем-то карамельным. Звук резал уши, как низко натянутая колючая проволока. Он идеально глушил слова поней на сцене.
Вот мой папа говорит маме «Хрусть!». Вот мама орет на меня «Хрусть-хрусть!». Вот я лезу на гигантский книжный шкаф по нескольким пошатывающимся стульям, чтобы помочь маме протереть пыль и падаю с криками: «Хрусть!». Вот этот гигантский шкаф накрывает меня огромной неказистой мухобойкой под мощный…
Хрусть!
Да хватит уже!
Я машинально обернулся, чтобы зашикать источник этого бесячего звука. Длинное существо в полутьме с рогами вольготно развалилось в кресле и хрустело желтыми камнями, которые лопались на клыках. Жесткое кислое зловоние и капающий по чешуе сок придавали существу жуткий вид. Еще более жуткий, чем вообще может быть жутким вид длинной чешуйчатой змеи или дракона впотьмах. Странный сок блестел на чешуе и с шипением прожигал кресло, пол и прочее.
— Что? – нагло спросило существо, сверкая желтыми глазами.
Хрусть!
Слова потерялись. Они буквально высыпались из меня, как лопнувшие бусины, и звонко поскакали по полу.
— Эти каменные лимоны – настоящее чудо! Тебе бы тоже стоило. Их. Попробовать.
С каждым словом горящие желтые глаза становились все ближе и грознее.
— Ты опять лезешь в мои сны? – недовольно спросил я.
— Что-то ты не сильно сопротивляешься моему присутствию. – язвительно заметило существо и раскусило лимон прямо перед носом.
Острый запах кислоты полоснул по нервам, как будто вдохнул носом ведро кипятка – я отшатнулся, чуть не перелетев через спинку соседнего ряда. Я вроде пытался отвернуться, но все время смотрел в эти яркие желтые глаза, не несущие никакого добра. Внутри все сжалось. Глаза вырастали, а внутри меня вырос ледяной сталактит… или сталагмит… Не важно! Все внутренности будто опоясала холодная, колючая змея. Вот как, значит, выглядит страх…
— Что тебе нужно?! – завопил я, чувствуя, как мои зубы начинают пошатываться плохим забором, чтобы вывалиться за пределы рта.
— Все то же. Удиви меня. – глаза желтели. Наверно, это самый желтый. Самый безумно желтый цвет, который я видел.
— Да как я это сделаю-то! – сорвался я на негодующий крик. — Ты же знаешь все наперед! Как вообще тебя можно удивить!?
— Ты знаешь. Но не знаешь.
Я упал. Мозга не осталось. Услышанное окончательное высосало его. Как вообще я должен это понимать?
— Эти голоса… эти приказы открыть депо… Это твоих?.. – медленно, через силу, предположил я. Может, я угадаю?
— Нет. – бесстрастно оборвало существо, сжевав еще один каменный лимон. – Это твои загоны.
— Но ты…
— Делать мне нечего, как лазить в головы каждому! Как будто у меня нет других дел! ТЫ раздражаешь своей тупостью, Хел. Стоило пару раз тебе подыграть, так ты уже решил, что самый важный пони! – все это звучало, как глубокая обида. Я не должен был испытывать угрызений совести, но что-то внутри больно царапнуло душу.
— Вот что, мой копытный дружок! – существо угрожающе ткнуло меня когтем в нос. – Посмотрим, как ты запоешь завтра с утра, когда я перестану вмешиваться в твою жизнь.
Все вокруг вибрировало от решительности этих слов. И прежде, чем я что-то смог возразить, существо ловко щелкнуло когтями и…
Вам когда-нибудь пытались вкрутить в глаз ель? Нет? Не спешите. Подумайте. Может, травматичность пережитого крепко заперла за собой дверь в этот участок памяти. Ощущение такое, как будто жесткая стальная щетка вращается во рту, царапая небо и щеки. Только в глазу.
Я очнулся. И орал. И мычал. Или очнулся от крика. Голову жутко распирало изнутри. Вся кровь в голове. Или даже больше. В глазу что-то неприятно порвалось и начало неприятно течь. Во рту стоял соленый кровавый вкус, а между зубов застряли кусочки простреленной щеки. Все это я стал замечать, когда увидел что-то, кроме пульсирующей темноты перед лицом, и я перестал мычать и биться головой об дерево. Лицо… Казалось, что оно не мое, что это какая-то резиновая маска, прилипшая к лицу, настолько чуждой и не чувствительной она казалась.
— Ты че?! Стой! Ты как?! А? Стой!? Да, стой же! – тормошил меня Слатти. Звуки врезались в голову, как насекомые в смотровое стекло. Я слышал все, но ничего не понимал. Эти мелкие раздражительные вспышки звука были такими блеклыми и неважными на фоне гигантского огненного шара боли, что Слатти ударил меня копытом в голову раз пять, прежде чем я перестал пародировать дятла.
Я хотел отмахнуться от него… ну, так… сильно, но не убийственно-сильно, но бахнул передним копытом в дерево. Кора разлетелась по округе, искры боли проскочили по ноге, а в дереве осталась странная черта, как будто кто-то ложкой для мороженного зачерпнул древесины.
— Вай! – взвизгнул Слатти и одним прыжком влетел мне на переднюю ногу, пока та была в горизонте, как какой-то попугай, и попытался успокоить. — Тиха! Не буянь! У тебя тупа гниль башки…
Его слова дребезжали откуда-то издалека. Звон бутылок. Шелест стойки с рожковыми ключами. Писк телеграфа. Раздражают. Вопят. Ничего не понятно.
Я сказал что-то неразумное в ответ и попытался стряхнуть его с ноги. Никогда не думал, что такое маленькое копытное может так крепко вцепиться в ногу, как паук. Копытами!?
Слатти что-то кричал. Я не слушал. Он кричал, пытался вразумить меня. Я пытался его сбросить. Внезапно он развернулся и… Я…
Больно. Как молотком по лбу. Две черные круглые точки пульсировали в глазу, и не сразу я допер, что это были задние ноги Слатти.
И – все прекратилось. Точнее, голова гудела и болела, но эта боль такая слабая, что я более-менее трезво думать. Как будто очнулся ото сна. Как будто…
— Ты че залип? – Слатти присел по-кошачьи и задумчиво почесывал задние ноги, как умел. Кровожадный дух домашнего кота, запертый в теле совращенного, перештопанного несколько раз, худощавого жеребенка.
— Как ты это сделал? – моргая пустым глазом и потирая голову, которая определенно не болела, спросил я.
— Сделал что?
— У меня была боль в голове… Такая, что хоть отрезай.
— Я врезал тебе. – продолжал чесать ноги Слатти.
— А, понятно… — протянул я и вопросительно приподнял бровь. Глазница завыла и потекла.
— Ну тип, когда мне больно делают, я себе надавливаю в разных местах, и боль уходит. – сдался под взглядом Слатти. И невинно почесал колени.
— Вот оно как… — некоторые части пазла встали на свои места. Это жуткое порождение хаоса назвало Слатти «Демоном боли» не просто так. Почему он не снимает ошейник?
— Слатти, я тут подумал…
— Тут всего осталось ничего идти. – все еще сладко почесывался Слатти и посмотрел невинными глазами. – А, ты что-то сказал?
Я? Что я хотел сказать? Так, что-то важное. Наверно про…
— А это город? – медленно спросил я, тщетно не думая о том, с каким кайфом он чешет ноги. Это зависть? Да, это зависть. И о чем же я думал? Неужели о городе? Или о чем-то другом? Забыл.
— Я. Не. Знаю. – Слатти сказал то ли раздраженно, то ли очень медленно, пытаясь удержаться в рамках цензуры.
— Городок?
— Не. Знаю.
— Городишко?
Слатти исподлобья вперился в меня, и скорее всего, пару раз крутанул в голове мысль о том, как правильно раскроить мою шкуру на спальный мешок с начесом.
— Там несколько хижин, какой-то склад и какой-то огород. – Слатти стал говорить так медленно, словно я очень много раз получал по голове. Раздражает. Я снова уставился на него. Он на меня. Не честно – у него глаз больше, чем у меня. Но я не проиграю.
— Я не знаю, что такое «город», но там много поней. – сдался Слатти.
Так лучше.
Три дня до поселения оказались двумя днями пути. Склад оказался щелеватым сараем, сколоченным из частей других сараев, домов и бревен, заделанных травой и глиной. Огород оказался двумя скрученными деревцами, из которых торчали шипастые фиолетовые яблоки, и несколькими темно-серыми кустами. Много поней оказа… В общем, их было больше десяти. Одиннадцать или двенадцать. Почти все без одежды и худые, как скелеты из анатомического театра. Если взять старые цветные платья из магазина Рати… Ратири… Рарти, повалять их в земле и оставить на солнце, чтобы краска выгорела до бледной тени, и надеть их на скелеты пони, то это будет самое правдоподобное описание.
Для отощавших доходяг они держались бодро и обрабатывали свой клочок мертвой земли с любовью и заботой, которая этому месту вообще не снилась даже в довоенные времена.
Мы засели за каким-то камнем неподалеку, который довольно удобно не просматривался со стороны склада-сарая. Не скажу, что сарай был сильно большой, но для всех, кто снаружи, места должно быть предостаточно.
Я в очередной раз промыл глаз и то, что от глаза осталось свежей водой и опять полез наблюдать, когда…
— Мы долго тупить будем? – нетерпеливо спросил Слатти. — Я жрать хочу!
— Ты хочешь прийти к ним так?
— А че? Их даже ветер ушатать может!
— Сними свою одежду. Ты их запугаешь до смерти.
Слатти злобно прищурил глаза и напрягся всем телом. Оскалился. В зубах оказался нож. Угрожает. Я не боюсь, но ладно – шаг назад.
— Тогда охраняй.
Я осторожно снял сумки с водой, стянул ножны с лопатой и с толчка неуклюже залетел на камень, тяжело спрыгнув с другой стороны. Слатти прожигал меня возмущенным взглядом, который я уже не видел.
Не знаю, было ли меня видно, но слышно было точно. Жители городка, увидев меня, начали издавать что-то похожее на крик голодного замученного кролика и бросились наутек, к сараю. Я решил бежать очень медленно и выглядеть миролюбиво. Одноглазый, лохматый, запыленный, спотыкающийся миротворец, выбегающий из ниоткуда. Свой образ «посланника мира» я завершал словами:
— Эй, я мирный! Я хочу поговорить!
Доходяги кричали так, будто я пришел их убивать; я уже решил, что они запрутся в своем сарае, и останется только пощипать траву и уйти. Но из склада вышел старый, когда-то ореховый, теперь супер-светло-коричневый пони с седой переплетенной бородой и без гривы.
— А ну сто-о-ой, где сто-о-оишь, бан-дит. – протяжно закричал он, как ожившая сирена авианалета. Наверно, на меня. Остальные выглядывали из-за него, как беззащитные котята из-за кошки. Вооруженные тяпками, вилами и лопатами.
— Не знаю, о чем вы там подумали, но я хотел поговорить.
— По-о-ого-о-ово-о-орить? – удивился старик, выпучивая свои мелкие глазки. – И что-о-о же ты хо-о-очешь сказать?
«Будьте так добры, помогите пожалуйста маленькой плошкой овса, а мы дадим вам воды», придумывал в голове я.
— Дайте еды. – устало сказал я.
— Нет. – отрезал бородатый любитель протяжного «о».
— Пожалуйста?
— Нет.
— Точно.
— Абсо-о-олютно-о. О-определенно-о. По-о-озитивно-о. Нет. – старик мощно прокашлялся и грозно сжевал сочное яблоко у меня на глазах.
Это было очень нагло.
…Забей их лопатой… Тебе даже не нужна своя… Забери ее у того доходяги… Он и так и так не доживет до завтра…
Эти мысли. Опять. Надо быть спокойным. Сдержанным. Вежливым. Добрым.
— Может, договоримся? У вас есть какая-нибудь работа? Я много чего могу… — я выбрал самый заискивающий тон, который только мог натянуть на себя, но…
— Ты мо-о-ожешь убираться о-отсюдо-о-ова! – воскликнул старый пони и расхохотался. Точнее, расхооохооотался. Медленно, протяжно, как старая автоматическая пушка. Хоо… Хоо.. Хоо… Убил наповал. Эти доходяги заржали. Своим тяжелым, нечастым смехом полуживых.
Шутка и правда смешная… Но.
…Лопата делает «бам»… Лопата делает «шурх»… Резаная кровоточащая рана на горле делает «кварх-крях-хррк»…
Они смеются. Мне не смешно. Почему? Не знаю. Не понимаю.
…О, ты знаешь ответ. Соленый, кисло-железный, медный, красный, горячий ответ. В этой земле слишком мало железа. На ней ничего путного не взрастить. Земля голодна. Она жаждет. Чтобы засеять – надо сжать, Хелли. Прополоть сорняки. Большие мясные тупые сорняки…
Свеча. Горелка. Топка. Плавильная печь. Солнце. Я где-то там. В самом горячем месте. Та белая нематериальная точка в центре огня. Пик светимости. Во мне миллиард градусов. Я – пони-факел. Пони-бомба. Мега-заклинание в лохматой шкуре. И сейчас будет «бабах»…
— Хел, ну этих мертвечей! Иди и жри траву. – прочавкал за спиной Слатти. Я повернулся. Он стоял в своем жутком худи и правда жадно жевал те странные темные кусты.
И. Ни о чем. Не жалел.
Я посмотрел на изумленного наглостью старика, застывших в ужасе доходяг за его спиной, потом на Слатти, довольно жрущего чужой труд. И присоединился.
— Что-о-о!? – возмущенно воскликнул старик и едва скрывая жалость, добавил. – Так нельзя!
— Засохни – разорву. – ткнул в его сторону копытом Слатти и спокойно жевал куст вместе с землей и корнями. Сложно спорить, что это – нездоровая еда, но лицо у Слатти подкупающе таяло от удовольствия, как будто он обедал лучшими блюдами на приеме у принцесс, а не обдирал сирых пони.
Что ж… Землю жевать – не огонь. И скрипит на зубах, и вкус так себе. Корни жесткие, влажные. Но трава – у-у-у… Сочная, горьковатая. Язык немеет, потом побаливает, как будто маленькие птички щипают клювами, и наконец отпускает. Стало куда лучше. Как будто сто лет не ел!
Что-то слабенько ткнуло меня в бок. Это был супер-светло-коричневый старик. На его глаза наворачивались слезы. Остальные в нерешительности стояли позади.
— Ты… — трясся он от бессильной злобы. – не мо-о-ожешь так по-о-оступить! Это-о наш запас на три дня для всего-о табуна!
— А? – я сам не понял, как выдавил этот вопрос из себя. Эти два куста? На всех? Три дня?
— Мама, что мы будем есть… — маленькая пони, похожая на белесую тонкую табуретку с куцым хвостиком и редеющей пепельной гривой, осторожно стучала копытцем по ноге своей не менее худой мамы с жутко запавшими глазами. Мама впала в прострацию. Тонкий детский голосок процарапал маленькую, но незаживающую рану в моей душе. Мир из серого стал чуть ли не черно-белым, и в этой жуткой монохромии беззвучная жуткая лавина вины летела ко мне, поглощая в свои вязкие, удушающие толщи.
— Ничего. – еле слышно прошептала мама. Летний бриз и то был громче.
Слатти злорадно заржал, вскакивая на задние ноги, грозно топнул и во всеуслышание объявил:
— Жалкие мертвечи-неудачики! Че, даже не замахаетесь за ваш труд?! Да вы даже слюны моей не стоите! Сдохните с голодухи, если такие тупые, трусы!
Их было в шесть раз больше, у них были лопаты и тяпки, и все же они испугались одноглазого пони и одного жеребенка. Да, Слатти выглядел, как жуткая шевелящаяся шкура с костями наружу, но их было куда больше. И они вот так без боя сдадут свой труд?
Ошеломленный старик свалился с ног, хотя его никто и копытом не тронул, и несколько тощих пони попытались его поднять обратно. Им это не особо удавалось.
— Пошли, Хел. – Слатти небрежно пнул копытом ямку от куста и безмятежно потрусил, от всех подальше.
— Сволочь! – один из работников изо всех сил швырнул в него лопату. Та не долетела до Слатти довольно приличные несколько метров, беспомощно прошкрябав землю. А жеребенок даже не повернулся.
— Ты! Ты! – старик вцепился копытами в мою длинную шерсть на груди. Вблизи он омерзительно стар, как холодный облысевший складчатый труп пони-утопленника на финальной стадии разложения. Я даже задержал дыхание и растопырил оставшееся ухо.
— Ты не о-он! По-о-омо-о-оги нам! Мы умрем без еды! – почему-то эти слезливые жалобы были такие неубедительные, что я чуть не оттолкнул его. Вместо этого я отшатнулся, и старик сам упал на землю.
— Так нельзяй! – крикнул он при ударе и беспомощно протянул ко мне свои тощенькие ноги. – Вы до-о-олжны нам по-о-омо-о-очь!
…Скажи это…
— Нет. – холодно сказал я и пошел за Слатти. Внутри – ничего. Или…
…Ты! Хочешь прыгнуть в пучину терзаний? Утонуть в самокопании? Хочешь ведь? Отхлестать себя ментально? ХОЧЕШЬ?! А…
Ничего. Ветер шумит своей тяжелой заунывной мелодией. На небе ни просвета. Все то же серое стеганое одеяло. Серая прохладная земля рыхло ползет под копытами. В ней нет жизни. На ней не вырастет даже самый сильный сорняк. Слатти привел меня обратно к моим вещам. Снова в сумки. Снова к чехлу для лопаты.
— Куда пойдем? – выжидающе спросил Слатти. Это был интерес, или проверка, или просто вопрос, чтобы разбавить тишину.
— Я думаю… — не особо я и думал, но мне была нужна небольшая пауза, чтобы собраться с силами и указать копытом вперед. – Пойдем туда.
— Туда? – недоверчиво спросил Слатти. – Куда?
— Туда.
— Куда? – протянул он еще недоверчивее.
— Туда. – решительно указал я копытом второй раз.
И мы шли. Шли. Шли. Шли. Косогоры, холмы, пустые поля. Я спотыкался везде. Мертвая серость во всем. Ни одного дома, города или сарая. Камни и песок. Песок с песком. Камни и пересушенная земля. Редкие кусты травы мы выщипывали вместе с корнями.
Да, не такой я знал Эквестрию… Хотя бы воды много. Несколько дней точно от жажды не загнемся. Но эти странные скачки погоды? Мне бы бояться, что внезапный холод посреди открытого пространства завершит наше путешествие, но любые мысли об этом тухли, как огонь спички в ураганном ветре. Об этом надо подумать. Подумать. Думать. Думать-думать-думать. Тишина. Ну и ладно.
Этот странный день катился в темень, и вместо чудесного алого неба в кружевных облачках нас поджидала старая угасающая гематома на одеяле серых облаков. Если бы Эмри была здесь, можно было бы узнать через нее о погоде. Увы. Ее нет. Как и Вирас.
— Зырь, Хел! Дом! – закричал на всю округу Слатти.
Просто. Потрясающее. Эхо.
Впереди и правда было что-то похожее на дом. Точнее, на верхушку какого-то здания. Огромная мятая бочка с дырявой крышей. Стоп, это же водонапорная башня, почти полностью ушедшая под землю! Или верхушку башни так срезало взрывом? Как бы то ни было, мы могли там переночевать. Укрытие так себе, учитывая безумные выверты погоды, но это лучше, чем валяться посреди просторов, чтобы умереть во сне от пули или копья.
— О, какая мягкая земля! – весело прыгал в полутьме Слатти, похожий на череду двигающихся жутких картинок. – Зацени!
Земля внутри и правда была мягкая. Ноги гудели, и я быстро растянулся лицом ко входу. Приятная прохлада щекотала живот, а мышцы после долгого похода начали болезненно расслабляться. Осматривать внутри было совсем нечего. Темнота и серость в дырках от коррозии. И, увы – это был просто кусок водонапорной башни.
Я потянулся, Слатти лег на бок у другой стены и стал перебирать ногами в воздухе, как будто бежал по потолку. Худи сползало. Шрамы ритмично дергались темными хребтами. В глазу зудело, но я прилег и вполглаза следил за этой беззаботной радостью. Это вторая ночь, как мы вышли из Понивиля. Я не особо помнил карту – слишком долго чистил голову жидким яблоком – но что-то говорило, что мы движемся в сторону Апплузы. Погода там всегда была знойной, но если и у них такие холода… То там не будет ни души. Слатти устал проматывать ногами небосвод, повалился набок и сказал, смотря на меня:
— Хел. Вот я думаю… они ж и правда сдохнут?
— Они?
— Ну эти… дохлики.
Я долго пытался вспомнить, кто это. А потом понял.
— Ну… если это и правда была вся их еда, тогда сдохнут.
— Обидна. – вздохнул Слатти. В его глазах мерцало сожаление, которое он скрывал, бесцельно перетирая землю копытом. Может, и не мерцало ничего, а это полутьма и воображение заигрывают со мной.
— Да, обидно… — пробурчал я, хотя не чувствовал себя виноватым. У них довольно большой сарай, и много инструмента. Не похоже, чтобы они ничего себе не отложили. Я пытался вспомнить, было ли что-то у них еще из еды, но не мог вспомнить ничего о них. Они вошли и вышли из головы, как будто их и не было.
— Хел… а эти твои… веж-ли-вые пони так делают? Ну, тип, чужой харч нагло трескают… Или они такие «пожалста» — и как бы норм. Не ссучились.
— Обычно, вежливость и доброта соседствуют в пони, но бывает и доброта без вежливости, и вежливость без доброты.
— Воу, ничесе! А как это? – Слатти перекатился на другой бок и разлегся, подперев голову копытами. Все его внимание на мне.
Ох… За что? Ничего в голову не лезет… А в принципе…
— Ну, давай возьмем этих фермеров…
— Кого?
— Пони, которые выращивают себе еду на земле.
— А…
— Ну, вот, возьмем их. Я подошел к ним и попросил еды… — я понял, что придется приврать, но иначе весь пример пойдет в мусор. – Вежливо попросил. Они не дали. Я предложил еду в обмен на работу. Они не дали. И я… хотел их поубивать. Вот это – вежливость без доброты.
— Воооааа… — Слатти растянул рот в таком большом «О», что это выглядело, как черная дыра, пожирающая голову жеребенка.
— А доброта без вежливости – это про тебя. Ты нагрубил им, но благодаря тебе они остались живы.
— Типа… ты бы их порешал? Как Босса?!
— Да. – я уже смутно помнил, кто это, но это было как-то связано с лопатой.
— У-у! – протянул Слатти, болезненно сощурясь. – Тогда ж голод – эт самая тупая и мелкая проблема в их житухе.
Вдруг он дернул ушами и подскочил, забыв про усталость:
— Вот твари! Я им жизь спас! А они – ничего!
— Да. – буднично согласился я. Хотелось продолжить: «Ты молодец» — но я решил, что он опять воспримет это, как оскорбление, и это шаткое доверие опять укатится в ноль.
Разгоряченный Слатти сделал длинный глоток воды и предложил мне. Я потянулся к ней, но в последний момент стекло выскочило из копыт жеребенка и упало на землю. Вода за несколько громких бульков ушла в землю, и в бутылке осталось на пару глотков.
Я неподвижно смотрел на бутылку. Вода делает кап-кап. Слатти неподвижно смотрел на бутылку. Маленькая капля противно тянется из горлышка. Жеребенка парализовало. Шок. Ужас. Он не находил слов и завис на задних ногах. Капля упала. К темному сырому пятну своих братьев или сестер на земле.
— Я… — он перевел взгляд с бутылки на меня. Я смотрел на него оставшимся глазом. Просто смотрел. Немигающим. Молчаливым взглядом.
— Я… Я… — он раскорячился и начал лихорадочно сгребать влажную землю в небольшой кулич. Что я должен сказать?
…отдай всю свою кровь, жалкое подобие жеребенка! Я пить хочу!…
— Слатти, — медленно проговорил я, старательно отгоняя жуткие требования подальше. – у нас есть вода. Ты не выжмешь ее из земли обратно. Просто…
…умри во имя кровавой жажды!…
— Хел? Хел? – осторожно махал копытами Слатти перед лицом, в любой момент готовый отскочить назад.
Я перевел глаз на него.
— Ты пялился в… ничто! Долго. – ответил под моим вопросительным взглядом Слатти.
Я. Смотрел… Что? Тяжесть. Невидимые копыта натягивают веки на глаза, как тяжелое одеяло. Знобит. Спать хочется… Почему?
— Я посплю немного.
— Нехорошонетпроблем. – протараторил Слатти. Он нервничал. Очень сильно.
Я хотел сказать: «Все в порядке», но глубоко зевнул, растянулся до хруста и провалился в сон. Просто и незаметно.
Дрожь по телу. Чувствую все. Могу пересчитать все кончики на гриве и хвосте. Напряжение в рессорах грузового поезда, наверно, такое же. Или это мощная ленточная пружина, закрученная до упора в жестяной игрушке?
Они смотрят. Они ждут. Представители самых разных видов со всей Эквестрии, и чуть ли не вся существующая палитра цветов пони.
— Боишься, Хел? – это спросила Вирас. Сзади, или сбоку. Развернулся, как на деревянных ногах. В оранжевой рабочей робе Понивильского депо зебра походила на пони в тигриной шкуре. Даже глаза бы не выдали.
Она тоже будет смотреть. Но отсюда. Со старта.
— Не знаю. Я не боюсь, но меня потрясывает, как на плохих путях.
Она осмотрела меня, задумчиво махнула ушами и сказала:
— Я бы могла сказать что-то в духе: «Да все нормально» — но я сделала очень быструю, очень ненадежную ракету, поэтому… Удачи.
— Успокоила. – сказал я. И правда – дрожь в теле утихла.
— Хел. – Вирас повернула мою голову на себя. Полосатое лицо встревожено, в глазах легкий испуг.
— Я поставила стокер с приводом от пара, чтобы ты не затрахался кормить углем «Ракету». А! Еще: давление пара будет что-то вроде тридцати атмосфер. Если услышишь со стороны топки странный нарастающий свист, значит, подрывной не сработал, и тогда лучше забейся в какую-нибудь щель на уровне пола, потому что все болты и клепки из стенки котла через… секунд пять могут оказаться внутри тебя.
— Твоя каждая попытка успокоить все лучше и лучше.
— Я просто пытаюсь напугать тебя сильнее, чем тот кусочек времени, что ты проведешь внутри нее. – с легким возмущением призналась она и на всякий случай указала на «ракету». Та уже стояла «на подогреве», питаясь со станции подачи угля, как и соперники на соседних путях. Все они казались более совершенными, более стремительными, и более аккуратными. Состав выделялся среди них, как самодельная повозка среди дворянских карет. Единственное, что их равняло, это небольшие тендеры с углем, одинаковые для каждого паровоза.
— Чтобы напугать, тебе было достаточно повернуться крупом…
— Бр-р! – Вирас нервно притопнула, с силой тряхнула гривой и… покраснела от смущения. – Совсем испорченный юнец!
— Зато увидел, как ты покраснела! А увидеть покрасневшую зебру – все равно, что увидеть радужный удар.
— Я думаю, что та «железная леди» уже заждалась. – сердито-шутливым тоном она кивнула на паровоз и тюкнула меня в грудь.
— Участники гонки «Эквестрийская миля»! Готовность – десять минут! – объявил звучный голос кобылки через динамики.
Я взглянул на Вирас. Она на меня… Я…
— Береги себя. – произнесла она.
Я рванул к паровозу.
Осмотр ходовой части. Прыжок в будку. Проверка давления. Температуры. Тормозов. Уровня воды. Лубрикатора. Остальные паровозы гудели, продувая паровые машины. Загудел и мой паровоз.
Стартовая площадка на мгновение исчезла в клубах пара. Едва все стало видно, как бойкая пегаска с красной гривой зависла на маленьком облаке над паровозами и через мегафон крикнула:
— Участники – на старт!
Шипение прекратилось. Все были готовы.
— Участники – внимание! – пегаска подняла правое крыло, на котором красовался черно-белый клетчатый флаг. Я высунулся, свободную ногу сместив на тормоз. Справа в подобной позе высовывался черный пони с серебряной гривой и ожогом на шее, похожим на кьютимарку принцессы Селестии, только более грубую и расплывчатую. Паровоз у него был куда лучше, но я думал только о флаге. Пегаска махнула крылом, и все мысли улетели. Остались только действия.
Паровозы наперебой заголосили, неохотно поползли. Скрежет колес и фыркающие паровые машины стали единственными звуками. Кто-то загудел, но сильно справа, за другим паровозом. Я уже слышал, что кто-то набрал ход.
«Ракета» тронулась мягко, без проскальзывания, и я рискнул поддать пару. Паровоз быстро пошел вперед, а все пространство поехало назад. Без раскачки и тряски. Железная дорога была гладкая и ровная, как эталонный рельс с завода. Справа отстал на половину корпуса, а слева шел вровень. Зато на остальных путях паровозы ушли сильно вперед. Углеподатчик с паровым приводом ломал и толкал уголь в топку, как заговоренный, с шипением выплевывая горячую воду через мелкие щели.
Беглый взгляд на мерные стекла. Порядок.
Теперь подачу пара можно открыть на всю…
Ускорение. Злое ускорение, да такое, что вся кровь ушла в хвост. Паровая машина работала так быстро, что вместо «чу-чу» выдавала протяжное ревущее «у-у», задавливающее перепонки в мозг. Трибуны остались далеко позади, и даже не слышно, что они там орали. Взгляд метался между датчиками и боковым окном, чтоб смотреть, где финиш и точка торможения. Вся стенка топки шумела и дымилась, как горячая сковорода; из-под одного из затянутых болтов с шипением просочилась капля горячей воды; все трубки в будке машиниста уже могли неслабо обжечь. Пол затрясся под копытами, и меня начало стаскивать назад. Не придумав ничего лучше, я вцепился зубами в поручень на стенке, с трудом цепляясь ногами за любые возможные выступы в будке. Оглушающий вой механизмов вдавливал перепонки в голову, как будто в череп забивали железнодорожные костыли.
Из топки рвануло, скручиваясь лентами, огненное облако в клубах пара. Весь остальной мир исчез. Уже не важно было, какое место я займу, с какой скоростью еду, и когда начну тормозить. Одна лишь мысль: «Вот такой конец?». Пламя едва долетает до лица, но волна жара уже жжет ноздри и мылит взгляд. Горячий тяжелый туман пара затянул кабину, я наощупь дернул тормоз.
Поручень врезался в рот и раскроил бы череп дальше, но меня вывернуло, и я кувырком пролетел вперед, чуть не вырвав зубы и влетев спиной в рычаги. Паровоз протяжно заскрежетал, торчащая арматура котла больно массировала ребра и позвоночник, но к счастью, все эти вентили и рычаги не были горячими, иначе вместо кьютимарки я получил бы наглядную схему расположения арматуры котла гоночного паровоза. Пока поезд не остановился, я не мог подняться на ноги: до того сильно болела голова. Паровоз остывал, но все еще шипел и трескал недогоревшими углями. Но он наконец-то стоял на одном месте.
Я вывалился из будки и чудом ничего не сломал. Все паровозы были на финише, дымили перегретыми тормозными колодками, плевались паром и шумно потрескивали, остывая. Ридл уже летела ко мне, а совсем издалека бежала Вирас, королевская стража и Босс.
Ридл подлетела и восторженно завизжала: «Хелли! Твою мать! Второе место!». А вдалеке, с трибун, мерно хлопало змееподобное чудище…
Открыл глаза… Один глаз. Солнца нет. Серая прохлада сквозь дырявую крышу. Ни Вирас, ни Ридл тоже нет. Грустно. В голове туман и странная слабость. Лопата – на месте. Вода… — всего одна бутылка. Это странно. Я поднял голову, хоть это оказалось не очень легко. Слатти нигде нет. Это страннее еще и неприятно.
Я откупорил воду и задумчиво осушал бутылку, пока медленно водил по следам в попытке понять, куда он делся. Его мелкие следы стали сильно глубже, рассыпались повсюду и вели наружу. Снаружи он, видимо, перешел на галоп и учесал куда-то очень далеко вперед. К следам копыт примешивались небольшие пятна, от которых шел слабый, но резковатый запах крови – неизбежного спутника «Демона боли». Я стоял над следами, с чехлом от лопаты через грудь. Страх или беспокойство? Нет. Я уже забыл, как они начинаются в теле. Но какое-то странное опустошение… неправильное, жуткое, но безболезненное, как потеря внутренних органов, из-за которых в брюхе становится легче, но как-то не так.
Стоит ли помчаться за Слатти? Или просто пойти вперед – своей дорогой? А разные ли это пути?
Голова гудела, и пустая глазница напоминала о себе назойливой зудящей болью, но я все равно потрусил в ту же сторону, что и Слатти. Равнины серой земли не могли похвастаться обилием пони или каких-нибудь других обитателей Эквестрии, и единственное, что я видел – это следы и засохшие капли крови Слатти. А впереди лишь такая же цепочка. Только капли крови попадаются реже. И следы становятся размытыми. Пока не пропали вовсе. Осталась лишь сумка с разбитыми бутылками и высохшей лужей.
Больше никаких следов. Ни крови, ни копыт. Никакого намека. Я просто стоял посреди мертвой сухой земли, на которой не было ни одного кустика, куда можно спрятаться. Ну и куда он мог деться? Не по воздуху же…
Стоп. Я осмотрелся вверх и по сторонам. Никого. Ни пегасов, ни грифонов, ни драконов. Под землю он тоже не ушел. Алмазные псы обычно какие-то следы оставляют, когда что-то утаскивают под землю. Интересно, эта война не уничтожила их вид? Все стало таким странным.
Я пошел еще дальше. Равнина сменилась резким глубоким обрывом, внизу которого текла мелкая речка, лежало несколько странных тел и довольно крутой подъем с противоположной стороны. Никаких мостиков и спусков вокруг. Этот «каньон» оказался довольно широкий, и перескочить я бы его не смог ни за два, ни за три прыжка.
Сверху не понять, кто там лежит, а еще не понятнее – найти путь вниз. Я прошел под километр до места, где мелкие камни, корни и земля сделали несколько уступов, с которых можно сойти вниз.
Сход оказался куда быстрее, чем я думал, ведь корни истлели и разъехались подо мной. Страха нет. Здравого смысла нет. Не думал, что можно пролететь так быстро. Награда: ребра болели ужасно, а глазница разнылась, и опять что-то с нее потекло. В общем, хорошая часть пути кончилась. Лопата уцелела. А что ей станет?
Речка внизу походила на дохлую зеленую змею. И больше о ней нечего сказать. Мутная вода дымилась, воняла резким запахом и не несла ничего хорошего. Перейти ее можно даже без прыжка.
Тела, лежащие у воды, тоже не несли ничего хорошего. Четверо мертвых грифонов. Похожи на гибрид курицы и пони. Почили несколько часов назад. Выглядели при жизни они не очень дружелюбно. В самодельной стальной броне, с ножами, топорами и перчатками с лезвиями на когти. Расхлестанные крылья походили на походные плащи, которыми они прикрывались во время сна на привале. Я не хотел и не думал их обыскивать. То, с чем они столкнулись, совершенно их не пощадило. Выколотые глаза, разодранная шея, где оставшиеся перья походили на красный частокол, заточенные ребра, торчащие из спины, и как вишенка на торте – ложка, вбитая в лоб самого матерого грифона.
Или это очередная причуда погоды, принесшая внезапный мусорный ураган смертельной силы, или это Слатти оставил в нападавших весь свой «боевой костяной прикид». Или кто-то похожий. Ничего ценного после него не осталось. Как бы не умерли эти грифоны, от них в обратную сторону шла цепочка следов, но уже по другой стороне. Мелкие копыта или лапы, настолько плохо они читались на этой плотной почве. Капли крови. Крупные. Знакомый резкий запах. Может, это и правда Слатти…
Кто бы не оставил следы, через пару километров они целеустремленно уходили наверх по крутому склону. Вывороченные камни и вырванные коренья красноречиво говорили, что кто-то очень хотел убежать из каньона. Тем более впереди это был все такой же мрачный коридор под открытым серым небом из земли, похожий на могилу для дракона или очень большой змеи.
Лопату в зубы и вперед… вверх. Земля предательски осыпалась под копытами, камни выпадали от одного нажима, я все время соскальзывал, но… каким-то чудом я оказался наверху. В голове и глазах гудело, казалось, что новый глаз готовится вылезти через щеку или лоб.
Поблизости никаких следов Слатти не оказалось. «Зачем я иду за ним?», спросил я себя, пока смотрел вниз, в мелкую жалкую речку каньона, от которой вверх поднималась рваная жирная борозда темной земли и вырванных корней. Не думал, что смогу вот так штурмовать подъемы на одной воде.
Наверху воздух свежий, прохладный, более кислородистый для легких, но это серое небо… Наверно, этот мир решил обойтись без теплого солнечного света насовсем. Силы почти кончились, и перед отдыхом я забрался на ближайшую горку, откуда мог осмотреться. Луга мертвой земли, убитые мегазаклинаниями леса и полуразрушенный город на горизонте… Город?
Небольшой городок, в котором уцелело несколько зданий. Все остальное превратилось в жуткое технологическое кладбище ушедшей эпохе стекла и бетона, в котором, ни смотря ни на что, кипела своя жизнь. Отсюда я видел небольшое сизое облако дыма и очень мелкие фигуры поней, копошащиеся среди оплавленных, обваленных или выгоревших домов и общественных зданий. Особняком держался странный, более-менее нормальный дом, у которого были засеянные поля и небольшой амбар.
Весь город был крупнее Понивиля даже в своем уродливом настоящем, а уж что было, когда он был целым и красивым… Сложно передать. Место выглядело не особо опасным, но я решил все же отдохнуть, прежде чем ломиться в незнакомое место. Точнее, перетерпеть резь в глазу и приступ голода. Воды нет. Денег нет. Одна лопата и ножны из… просто ножны. Если Слатти там, то надо будет его поискать. Если его там нет, то… искать единорога. Как бы то ни было, а депо надо открыть. Так захотела мертвая галлюцинация… Да, звучит еще тупее, чем есть на самом деле.
Депо. Зачем его открывать? Зачем его запирать? Вокруг ни одного нормального дерева. Если внутри еще остались паровозы, то на чем им ездить? И по чем? Пути разрушены. Вода, уголь… В лужах вода такая, что за пару часов котел изнутри забьется накипью наглухо…
От всех этих мыслей стало так тоскливо, что я прикрыл лицо копытами и старался упасть еще ниже земли. Зачем оно все на меня свалилось?
Ниже падать оказалось некуда, даже если распластаться и прижаться к земле. Прохладная. Мертвая. Сыпучая. Прилипает к шерсти. Забивается в копытах.
Тишина. Болезненная, но такая знакомая. Та тишина, когда хочешь ничего не делать, и в то же время хочешь сделать вообще все.
Я убрал копыто. Городок был все еще впереди. Он все еще был полуразрушен, и там все еще кто-то куда-то зачем-то шел.
— Пора в путь. – пробурчал я себе. Понялся, встряхнулся, поправил лопату и пошел.
Для начала надо найти еду. Или воду…