FoE: Corrupted adve…adve-nnnn-chur…yeee! (Испорченное прику… прик… прик-к-к-люююю-ченне!)

Необязательное от автора

Это и правда необязательно читать.

Данная мозговая выжимка посвящается следующим уважаемым людям-личностям: А.А; А.К.; Д.Д.; Д.К.; Д.Т.; Д.П.; П.Ш.; M.F.; Я.Б./Ф.К.; Р.Ф.; Н.Л.; Vеlя.

Отдельное спасибо силам хаотической природы, что не поддаются описанию, и дому престарелых/психиатрической больнице.

Автор уважительно понимает, что "глазное время" читателя стоит дорого, поэтому выкладывает краткое содержание глав для экономии времени и принятия решения: углубляться в чтение сего низкопробия или забыть эту безделицу, как страшный сон:

Глава один — зарисовки детства одного упрямого земнопони, его наивные мечты и начало трудового пути;
Глава два — устройство на работу, знакомство с коллегами, первые трудности и радости на пути;
Глава три — работа тянется, жизнь скучнеет, а мечта, похоже, так и останется мечтой;
Глава четыре — тяжелое похмелье в новом недружелюбном мире;
Глава пять — переход на повествование от первого лица, насилие, маты, попытки обрести дружбу и начало
движения к цели;
Глава шесть — движение по пустоши, грабеж, расставание и первый город;
Глава семь — лечение, ямокопательство, странные сны и знакомство с жителями города;
Глава восемь — насилие, неэтичные опыты и много Гэри;
Глава девять — ???

Глава первая. Детские воспоминания

Сон никак не шел. В голове водопадом шумели разные мысли. «Успеть, успеть! Только бы успеть!», подстегивал он себя. Ему нужно было успеть на станцию к 7:45, к первому отходящему составу. Он обязан увидеть первый состав. Тем более, паровоз недавно прошел ремонт у лучших мастеров и теперь мог ехать куда быстрее. А звук гудка! Настоящий глубокий рев, что растекается по равнинам, холмам, лесам, полям и улочкам!

Представляя оглушающий свист, клубы пара и тяжелую поступь раскручивающего колеса груженого пассажирского состава, он затрясся под одеялом, заворочался в поисках заветного положения на кровати, сжался, поджимая ноги, резко растянулся, смахивая с себя хвостом и копытами одеяло. Одеяло вместо того, чтобы красиво улететь белым скатом на пол, зацепилось за переднее колено, нелепо спутав ноги. Он усиленно болтал ногами, пытаясь стряхнуть приставучее белье, но еще сильнее запутался и неожиданно провалился в крепкий сон.

Утро резануло его по глазам косой подлой чертой восходящего солнца; он попытался беспомощно защититься копытом в попытках досмотреть рассеивающийся туман сна, когда понял, что не может притянуть копыто к голове. Это жуткое обстоятельство окончательно смыло сон. Он резко поднялся и тут же, скрюченный одеяловым монстром, упал. Кувыркнулся туда-сюда и поднялся, выбравшись из цепких объятий легкого летнего одеяла. Радостно притопнув, он пошел в ванную, а оттуда, уже бодрый, насколько можно быть после ожесточенной битвы с одеялом – в гостиную/кухню. Мама уже выложила завтрак на стол, а отец неторопливо перелистывал магией свежую газетную сводку.

— Доброе утро, Хелли! Проснулся? – ласково поприветствовала мама. Отец буркнул что-то доброе, не отрываясь от газеты.

— Доброе, Ма! – он широко зевнул и вдруг замер, спросив. – А сколько время?

В голове начали возникать, словно пузыри в кипящей воде, тревожные мысли: «Слишком светло! Слишком ярко! О, нет! Нет-нет-нет!».

— Почти восемь. – звонко объявила приговор мама, и сердце у него упало. Она бросила на него обеспокоенный взгляд и уточнила:

— Без двадцати восемь.

— О! – затопал он в возбуждении, мгновенно вцепился зубами в яблоко, совершенно забыв об овсе, и выскочил на улицу, второпях выкрикивая: «Спасибспасибоспасибо!».

Одноэтажные цветастые домики слились в одну радужную мешанину, сквозь которую он летел самым быстрым бегом. Редкие пони, прогуливающиеся по свежим утренним улицам, в ужасе отпрыгивали перед летящим молнией серым пони. Всех пугало даже яблоко, которое он пытался раскусить во время бега, мотая головой. Ветер бешено свистел в прижатых к голове ушах, в легких полыхал пожар, а он летел над землей, серой молнией проскакивая поворот за поворотом к своей цели. Неудачно поставленные у какого-то домика ящики с одеждой, цветочная клумба с подоконника, простенькая статуя, оставленный на дороге самокат – он уничтожал все, как стихийное бедствие, случайно вызванное погодной командой пегасов.

В груди, казалось, распалялся жар множества кузнечных печей; глаза заливали слезы, воздух иглами обжигал горло – но он был уже у цели. Стремглав заскочив на холмик, он замер на месте и напряг зрение, как только мог.

Станция Понивилля. Красивая, маленькая, аккуратная. С его позиции все казалось нереальным, игрушечно-миниатюрным набором аккуратно сделанных деревянных фигурок. Толпа разноцветных пони, как маленькие драгоценные камни, скопилась на истертом копытами перроне в ожидании отъезда поезда. Пурпурный паровоз с высокой будкой выглядел немногим ниже перрона, но очень быстро поглотил все его внимание. Окружающий мир растаял для него, как утренний туман. Был только он. И паровоз.

Аккуратный, декорированный латунными завитками, клепанный корпус котла, новые паровые машины, блестящие от свежей смазки, полированные дышла, шарнирные тяги вдоль бортов, множества трубок разных сечений, красивые ведущие колеса. Угловатый, но по простому изящный тендер, под завязку нагруженный углем и водой перенимал узоры с кабины и котла. Краской матово поблескивал новый усиленный отвал, еще не знавший бревен и камней, что портили пути в наиболее тяжелых участках, более мощный головной фонарь из лучшего в Эквестрии технического стекла. Бравый машинист, хоть арматура котла и не сильно закрывала обзор, все равно выглядывал из бокового оконца будки, лихо подломив полосатую шапку и поправив красный платок на шее. Ему так хотелось быть на месте машиниста…

Паровоз с шумом выпустил из боков огромные паровые облака, похожие на комья белоснежной сахарной ваты, продув паровые коробки, и толпа пони инстинктивно отступила ближе к станции. Он внутренне усмехнулся этому нелепому страху. Как вообще можно бояться этой большой жестянки!? Паровоз выдал протяжный мелодичный гудок, выпуская тонкую высокую струю пара и – тронулся.

Это было так мягко, так непринужденно, как будто поезд не испуганно проснулся, а отплыл от станции нежным лебедем, оставляя после себя тающие перистые облачка пара. Медленным перестуком заголосили колеса набирающих ход вагонов. Довольные пони махали своим родным и близким из окон, а те в ответ радостно кричали, пытаясь перекричать шум паровой машины. Кто-то даже подкинул котелок, и тот черным шаром покатился на пути.

Хелбент буквально сгорал от зависти, так сильно ему хотелось везти этот пассажирский поезд на Кантерлот, или Апллузу, или еще куда-нибудь. Вообще не важно, куда. Да хоть на самый горизонт! Он отдал бы все на свете, лишь бы занять место машиниста в этот момент и гнать паровоз со всеми вагонами на пределе работы котла!

Хелбент облегченно вздохнул. Нити напряжения, что так долго держали его прямо, развязались и, едва поезд начал переходить с шага на бег, он устало растянулся на земле, не в силах противостоять гудящей пульсирующей боли в ногах. «Теперь можно и отдохнуть…», блаженно подумал он. Словно в отместку, издалека, под нарастающую вибрацию земли, зазвучали недовольные и раздраженные голоса:

— Вон там! Вон он!

— Хулиган!

— Негодник!

— Развалился и лежит!

Он хотел пошевелиться, но ноги очень сильно ныли: шутка ли, пролететь через весь Понивилль и успеть на первый поезд! Он повернул голову набок, похожий на раскорячившигося осьминога, и смог хотя бы одним глазом глянуть на несущихся рассерженных пони и жеребят. Те быстро приближались, не суля ничего хорошего, но внутри него ничего не дернулось. «Делайте со мной, что хотите…», подумал он и устало припал головой к земле.

---

— Ваш сын, Хелбент Кид, — завела старую пластинку учительница Чирели, – опять спал на уроке, а когда не спит, проявляет возмутительное равнодушие к учебе. На уроке математики он высказал, что ни один известный серийный паровоз не сможет приехать из пункта А в пункт Б за час даже порожним, если расстояние превышает восемьдесят километров. На уроке литературы вместо стиха он начал пересказывать страницу технического справочника, посвященного эксплуатации паровозов. Недавно во время урока Хелбент бесцеремонно открыл окно и сбежал, чтобы встретить прибывающий поезд. Позавчера он растолкал группу жеребят, потому что те стояли на пути к его вещам. В свое оправдание он сказал, что ему нужно было срочно записать новое расписание поездов. О трех попытках взлома понивильского депо, я думаю, вы и так знаете.

Раздался печальный вздох мамы. Отец задумчиво хмыкнул. Весь разговор он сидел под стеной кабинета, бесцельно потирая копытом пол. Доски издавали приятный тихий скрип, скрашивающий мучительное ожидание. Он поймал себя на том, что легонько настукивал ритм вечернего экспресса, сбавляющего ход к станции Понивилля. Поймал и не стал бороться. Впереди зловещей тучей грозил тягостный разговор с родителями, и эта тихая мелодия «поезда 20:00» казалась единственной радостью заключенного, нашкодившего так сильно, что его едва ль выпустят полюбоваться очередным восходом.

Учительница за стеной продолжала распекать его, вспоминая случаи непослушания, порчи имущества и не способность общаться со сверстниками; мама защищала, рассказывая, как много времени он проводит, читая о паровозах Эквестрии, наблюдая за ними и подражая машинистам. Отец молчаливо впитывал все новые и новые тезисы обоих сторон, иногда глубокомысленно вздыхая, пока в какой-то момент не заверил самым суровым тоном:

— Извините меня, мисс Чирели, я сейчас же лично побеседую с Хеллом.

— Фел! – беспокойно вскрикнула мама.

— Мистер Стабборн… — немного опешила учительница, – Я понимаю, что ваш сын – не самый послушный и прилежный пони в истории Понивилля, но… — она осеклась, будто не верила в то, что собирается сказать. – я считаю, что внутри него есть нечто хорошее, и ваша… «жесткость» может зародить в нем самые скверные начала. Я не хочу указывать вам, как воспитывать Хела, но я наблюдала за ним. Он всегда один. Ни с кем не говорит и не здоровается. Не может запомнить ни одного имени. Для его возраста одиночество – это плохой сигнал. Да и… я не специалист в этом, но мне кажется, что очень странно, что у Хелбента нет кьютимарки, несмотря на то, что он посвящает паровозам почти все время.

— Я вас услышал. – прозвучал спокойный голос отца, и он тут же вышел. Они встретились глазами, и Хелбент невольно съежился, перестав настукивать. Лицо отца по суровости обгоняло любой из камней, и то, что он не мог прочитать его эмоцию, пугало еще сильнее. Ноздри отца угрожающе раздулись, Хелбента обдало потоком горячего воздуха, и он услышал крайне твердое и высушенное: «Пошли».

Они вышли из школы, не дожидаясь мамы, и пара жеребят, встретивших их у выхода, потом рассказывали, что Хел казался самым несчастным призраком пони на свете. Взрослые пони знали, что его отец, Феллоу Стабборн, был тем еще упрямцем, отдавал себя работе целиком и мог час спорить с продавцами из-за одного битса. Среди жителей плодились самые странные слухи о том, что же произошло после их преждевременного ухода, ибо дальнейшее поведение Хелбент Кида резко изменилось. В лучшую сторону.

…Они шли по улице в жутком молчании. Довольно гуляющие пони вокруг казались Хелу ненастоящими, а прекрасный солнечный день безжизненным и блеклым. Он прокручивал в голове самые разные варианты наказаний, которые мог ожидать от отца, но тот лишь молча шел рядом, похожий на высокую зловещую статую из белого камня. «Папа», чуть не вырвалось у него, но он искоса глянул на него и подавил в себе это желание. А между тем, они прошли мимо последнего домика в Понивилле и двигались в сторону Вечнодикого леса.

Творящиеся в голове Хелбента мысли дошли до такой стадии, когда каждая следующая сильно хуже предыдущей. «Что задумал отец? Зачем они уходят из города? Что он сделал не так? Неужели это конец? Отец хотел избавиться от него? Он ненавидит меня? Они все меня ненавидят?!», грызли и сверлили они Хелбента. Он потупил глаза, утешая себя рассматриванием мелких веточек на земле и молодых ослепительно белых цветов.

— Ты как? – вдруг спросил отец, обеспокоенно покосившись на него. Вопрос прозвучал так неожиданно, что он едва не вскрикнул, а по телу резко пробежала невидимая волна.

— Н-н-нормально… — Хелбент с трудом вытащил из головы нужное слово. Когда он удивленно уставился на отца, тот уже смотрел вперед, даже ухом не поведя. «Что? Что он задумал? Почему?», атаковали мысли Хелбента с новой силой. Едва он перевел взгляд на протоптанную дорогу впереди, что тянулась среди стройных деревьев, отец загадочно продолжил:

— Это хорошо… — Феллоу тяжело вздохнул, — Знаешь…

По лесу опять разнесся тяжелый вздох. Отец, хоть и был белым, но Хелбент увидел, что тот стал бледнее, как будто его шкура была покрашена старой краской.

— Ох, не мастер я говорить… — вслух укорил себя отец под вопросительный взгляд сына, который заплутал в догадках, пока думал, что за зловещую участь готовит ему родной отец. — Я вижу, что ты очень полюбил паровозы (Хелбент удивленно дернул ушами). Настолько, что это начало создавать… гхм… неудобства. Поэтому я решил познакомить тебя кое с кем. — слова его отцу давались тяжелее обычного, и он говорил либо быстро, либо отрывисто, будто плавная, четкая речь могла навлечь на упрямого пони страшную беду. — Его зовут Эш Коал. Он знает о паровозах все.

Хелбент замер на половине шага, но инерция взяла свое, и он неловко припал на согнутую ногу, чуть не упав. Сердце застучало сильнее обычного, а тело стало легким и подвижным, что он смог бы обогнать пикирующего пегаса.

— Все-все-все?! – сплошным потоком затараторил Хелбент, с надеждой всматриваясь в глаза отцу и припрыгивая перед ним, как безумный кролик.

Отец слегка улыбнулся и хитро прищурил глаза, когда вкрадчиво произнес:

— Все.

Хелбент свалился с ног и неуклюже сел по-собачьи, не в силах согнать с лица дурацкую улыбку, так сильно растягивающую рот. Он походил на кусочек масла, который растекался по горячей сковороде. И даже минута под пристальным взглядом отца не смогла повлиять на него, пока Феллоу не кашлянул нарочито громко.

Хелбента словно выдернули из блаженного сна; он подскочил, как ужаленный, каким-то образом перекрестив ноги, чуть не свалился и быстро поправился, виновато улыбаясь.

— Пап, а этот Эш… — хотел спросить он, но отец остановил его, подняв переднюю ногу:

— Терпение, Хел. Скоро мы с ним встретимся.

И правда, через пару минут они стояли у одинокой хижины, больше похожей на продолжение холма, чем на чей-то дом. Когда-то крепкие деревянные стены и дверь рассохлись и походили на кривые щербатые зубы чудовища, сквозь которые не было видно ничего, кроме темноты. Мутное круглое оконце было заколочено, и какой бы пони это не сделал, гвоздей он не жалел: ни при ударах, ни в количестве. Поросшая зеленой шапкой мха крыша с длинным карнизом не внушала доверия даже при защите от легкого ветра, о дожде и думать было страшно.

Хелбент думал, что он довольно храбрый жеребец, и его мало чем можно напугать, но вид заброшенного дома ненавязчиво закручивал его в другую сторону, как магнит стрелку компаса. На секунду у него возникла мысль, что Эш Коал не может жить в подобном месте, на отшибе Понивиля, но эта долгая секунда прошла, когда отец спокойно объявил:

— Мы на месте.

— Разве здесь кто-то живет? — скрывая подступающую панику за попыткой непринужденно улыбнуться, спросил Хелбент.

— Да. Здесь живет Эш. – подтвердил отец без тени страха и вежливо постучался в дверь. То ли копыта у отца были тяжелые, то ли дверь от старости стала менее крепкой, но вежливый стук распугал местных ворон, а дверь заходила на петлях так, будто ее пытался вырвать с корнем жуткий ветер. С крыши посыпались комья земли, а со стен сползла пыль. На стук никто не отреагировал.

— Спит, что ли… — недовольно буркнул отец и сильнее забарабанил копытом. Теперь уже никакой вежливостью не пахло. Дверь стонала, грохотала и скрипела, сгибаясь под немыслимыми углами, а Хелбент болезненно сжался, прижимая уши и хвост, и если бы его кто увидел, то поместил бы в словарь напротив определения слова: «неуютно».

«Может, дома никого нет, или…», подумал Хелбент, когда его отец, отбросив всякие приличия, во всю мощь легких заорал:

— А НУ ПРОСЫПАЙСЯ, ЭШ!

Хелбент поплыл: ноги стали ватными и не держали; в голове все звенело и крутилось, мир разделился на несколько своих копий и плясал перед глазами. Пока он приходил в себя, отец решил дать двери шанс дожить свою жалкую деревянную жизнь и просто стоял у двери в ожидании. Сквозь звон в ушах Хелбент уловил, что кто-то внутри все-таки неспешно подошел к двери.

— Я – Эш, а тебе, круп безголовый, самая пора дробить уголь на рудниках Селестии! Котлы сами себя не растопят! Я готов поставить красную ленточку, что с такими копытами тебе и кирка не нужна. – ехидно и зло зазвучал старческий голос, скрипучий, как старый деревянный пол, но мелодичный, как весенний лесной ручей.

— Прости меня, старик. Я не хотел тебя тревожить. – без капли раскаяния, но убедительно произнес отец и представился. – Это я, Феллоу Стабборн.

— А, Малыш Фел! Все такой же громкий, как паровозный свисток, и такой же бесячий, как рой параспрайтов. Заходи, коль пришел… — и начал отмыкать дверь.

Пока дверь отворялась, Хелбент смотрел на отца и тщетно пытался удержать брови на передней части головы, в то время как в самой голове звенел самозародившийся вопрос: «Малыш Фел?!». Отец в его глазах был большим и крепким пони, тянувшим по две перегруженных телеги, потому что было «лень возвращаться», и представить его «малышом» Хелбент ну никак не мог. Скорее Принцесса Луна поднимет Солнце, и пегасы разучатся летать.

После открытия двери вопрос про «Малыша Фела» пропал сам собой. Все остальные вопросы тоже. Мироощущение нарушилось. На пороге перед ними предстал тощий, подергивающийся старик. Хелбент пытался найти хоть одно место от кончиков копыт до гривы, на которое было бы не больно смотреть. Копыта в глубоких трещинах, желтая шкура свалялась и напоминала старый грязный ковер, отощавшее лицо Эша больше походило на треугольный деревянный клин, а короткая редеющая грива разметалась жидкими прядями по дряблой шее, словно болотная тина на стволе трухлявого дерева. Челюсти постоянно дергались, и Хелбент подумал о пони, который вечно поправляет съезжающую шляпу, невольно дернув ушами. Но самым странным, если не жутким, были глаза Эша. Один из них, помутневший, с красными ниточками капилляров, дергано ворочался между ним и его отцом, а второй, совсем мутный, как у мертвой рыбы, с каким-то философским равнодушием безотрывно следил за горизонтом. Хелбент не знал, что и сказать, или спросить, а после того, как от старика повеяло старостью и чем-то затхлым, какие-либо вопросы задавать не хотелось вовсе.

— Ну ты и вырос, Фел! А какие у тебя копыта… — завистливо присвистнул Эш, и вышло у него это так звонко и «само-собой-разумеющееся», что Хелбент против своей воли восхитился. — Будь у меня в молодости такие копыта, я бы позабивал все сваи на свете! И еще одного хвастуна из Мейнхеттена.

И рассмеялся каким-то жутковатым, раскатистым смехом, а из глаз покатились две мелкие радостные слезинки.

— Ага... — неопределенно протянул отец и перешел к делу. — Это мой сын, Хелбент Кид. И он интересуется паровозами.

Не успел Эш пропустить через себя первую новость, как удивление от второй заставило старого пони выдать самое протяжное «О-о-о!», на которое он был способен. Оба глаза направились на Хелбента, изучали его. По телу пробежала странная волна, будто по нему провели куском льда с копыт до макушки. Он старался не отводить взгляд, но старик смотрел на него так, будто решал, какое оскорбление придумать.

— Ну и ну… Сынок строптивого буквоеда ин-тере-су-ет-ся паро-во-за-ми. – Эш уставился на Хелбента так, что говорил чуть ли не по букве в минуту. Затем старик скрипуче захохотал, опираясь на ветхий дверной косяк, и выдал:

— Назовите меня коксом и сожгите в топке, если я не прав, но это – самая странная новость, что я слышал за последние годы. – продолжил старый Эш уже громче и куда живее. — О, Селестия, как же это вышло, что пони, который чуть не пустил своей глупостью под откос пассажирский экспресс и никогда не подходил к станции Понивилля ближе сотни метров, воспитывает жеребенка, который ин-те-ре-су-ет-ся паровозами!

— Пап? – вопросительно глянул он на отца, пытаясь перейти к вопросу о том случае с экспрессом, но отец, мельком глянув, не стал отвечать. Но лицо стало подозрительно розоветь. «Что же такого сделал отец?», подумал Хелбент, но Эш Коал подошел к нему вплотную, обдавая ароматом гнилых трав изо рта, и спросил по-доброму, но пренебрежительно:

— Значит, ты, Хел, интересуешься паровозами? И как сильно? Чего-то я не вижу на твоем боку паровоза или чего-то в духе этого...

Хелбент стыдливо отвел глаза и немного отступил. Слова Эша словно пробили в нем дыру.

— Ну да неважно! — вдруг смягчился Эш и медленно надвинулся на него. — Что ты хочешь знать о паровозах?

Лицо Эша было огромное, жутко морщинистое, как вековой дуб, глаза вцепились в него, как злые волки из Вечнодикого леса, а губы мелко тряслись. Душа у него ушла в копыта, но что-то изнутри робко сказало:

— Я… люблю паровозы. Они бы-бы-быстрые. Возят много пони. А еще недавно поставили новые паровые коробки… И большую ведущую ось… И он… еще быстрее. Едет. В общем, вот…

Глаза Хелбента походили на кроликов, которые тщетно убегали от хищников и метались туда-сюда, ища защиту. Эш посмотрел на него еще немного и отпрянул, удовлетворенно крякнув.

— Новые паровые коробки, значит… А эти умники из депо добавили рычаг, чтобы продувать цилиндры от воды из будки, или этот лихач Смоки Рапид все так же бегает вокруг паровоза, ворочая кранами?

— Добавили. И станцию смазки тоже. Теперь уходит сильно меньше времени на прокачку системы, да и масло изменили…

— Ух ты! Давно пора! – Эш победно поднял копыто над головой, но зашатался и чуть не упал. Хелбент увидел, что у старика на боку кьютимарка в виде ведущего колеса, объятого пламенем.

– Прогресс, мать его, наконец-то победил! — восторженно докричал Эш.

Хелбент неосознанно ввернул еще одну фразу, Эш одобрительно ответил и спросил о последних новостях с железной дороги, и оба зацепились языками о паровозах так, что отцу Хелбента оставалось только скромно сесть, сложив под себя ноги, и ждать окончания разговора. Если бы хоть один пони обратил на Феллоу внимание, то ужаснулся бы этому мученическому изможденному лицу адвоката. В глубине души Феллоу, конечно, был рад, что Хелбент на глазах наговорил свой годовой словарный запас и пошел на второй круг. Еще никогда он не видел сына, говорящего с кем-то с таким увлечением. А когда Эш открывал свой грубиянский рот, чтобы затянуть очередную яркую историю из молодой жизни машиниста, Хелбент замирал, как вкопанный, внимая каждому слову. «Если бы Эш преподавал в школе Понивилля, Хела бы пришлось выдергивать из школы паровозом…», подумал отец, устало наклоняя голову в разные стороны и пытаясь побороть сон. И улыбнулся: его маленькая усталость – ничтожная цена за счастье сына.

Феллоу Стабборн не заметил, как уснул, а когда заметил, Эш, ничтоже сумняшеся, постукивал его копытом по голове, как дятел по дереву. Хелбент смотрел на это вытаращенными глазами, не зная, на чью сторону встать: родного отца, что привел его в глухомань, или старого машиниста, с которым он общался, казалось, целую вечность.

— Просыпайся, Фелл. Нече слюни пускать на моем крыльце.

— Да уже. – неохотно поднимаясь, отмахнулся Фелл.

— Уже вечереет. Советую возвращаться. Местные белки, знаешь ли… — зловеще произнес Эш, сощурив глаза, на что Феллоу буднично ответил:

— Да знаю. Пойдем, сын, пока мама все копыта не обкусала.

— Ага. – кивнул Хелбент, с толикой грусти глянув на Эша. Даже слепой увидел бы, что жеребенок едва не светился от счастья. Феллоу уже мысленно настроился к тому, что всю дорогу до дома Хел будет говорить. Возбужденно. Неразборчиво. Без остановки.

Так и произошло. После короткого прощания, за которое Эш не высказал ни одного грубого слова Феллу, они побежали домой. Хелбент, выдержав вежливую паузу в одну минуту, плотно присел на уши отцу, сбивчиво тараторя об паровозных историях вперемешку с техническими решениями, паровозными гонками и новой железной дорогой до Эпплузы. Все это было очень интересно, по мнению Хела, а Фелл сдерживал себя изо всех сил, чтобы не прижать уши к голове и с воплями помчаться прочь, как борзая. Внутренний злой пони хотел вырваться из отца и наорать на сына что-то в духе: «Заткнись, во имя двух принцесс, хоть на МИНУТУ!», но Фелл осаживал до самого дома себя, как мог, напоминая себе, что не станет, как его отец. Тем и продержался.

Хелбент довольный вбежал домой, словно не было этой долгой прогулки в Вечнодикий лес, бесконечного разговора о паровозах и целого дня без еды. Мама проводила его удивленным взглядом до комнаты, потом увидела отца и чуть не охнула – тот еле стоял, а выглядел таким усталым, будто помогал элементам гармонии во всех масштабных злоключениях сразу. Одновременно.

Пока Фелл пересекал середину комнаты, мать решила проведать Хелбента, и заглянула в комнату. В полутьме, среди книг о паровозах Эквестрии, множества детских рисунков с поездами, вручную составленной железнодорожной карты страны, беспорядочно валяющихся вещей, игрушечных поездов и деталей железных дорог, на кровати, отдаленно напоминающей паровоз, спал, как убитый, Хелбент Кид, максимально широко растянувшись на кровати, с глуповатым довольным лицом, словно сегодня был самый лучший день в его жизни. Мама улыбнулась, прикрыла дверь и чуть ли не волоком потащила отца к кровати. Тревога и любопытство бушевали в ней; вопросов было много, но их она решила оставить до завтра и благородно позволила мужу молча выключиться без задних ног.

На утро, пока Хелбент еще мирно спал, не ожидая ноющей боли во всем теле от долгих пробежек, отец пересказал события прошлого дня и предложил чаще отправлять сына к Эшу в обмен на хоть какую-то успеваемость по учебе. Маме было не по душе отправлять сына к старому грубому пони, живущему на отшибе Понивилля, но отец звучал очень убедительно, и она решила попробовать.

---

Старик Эш поначалу был не особо в восторге, что в его сузившийся до размеров ветшающего дома мирок теперь вторгался серый жеребенок с темной гривой, концы которой почему-то были красноватые, как будто волосы макали в банку с краской, и не давал и дня безмятежной жизни. Вопросов о паровозах от «Малыша Хела» было столько, что старик чувствовал себя студентом на экзамене у самого злостного преподавателя, хотя не окончил даже школу. «Он хороший», убеждал Эша отец Хела, «Просто его голову занимают только паровозы. А я не знаю никого, кроме тебя, кто знает о паровозах все. Помоги ему, пожалуйста» — и одаривал старика простоватой, полной мольбы улыбкой, словно просил о самой малой, ничтожной просьбе.

«Что ж, раз ты решил, что я могу помочь твоему сыну, то почему бы ему не помочь мне по хозяйству?», смекнул Эш и начал просить Хела об «одолжениях». Энергии и желания у жеребенка было столько, что в кратчайшие сроки старый ветхий дом, в котором никто нормально не убирался, начал превращаться в ветхий, но чистый дом. В окна вставили запасные стекла, и те снова стали пускать свет в жилье; из комнат исчезла пыль, паутина и грязь; а вдвоем они даже смогли сколотить новую входную дверь и покрасить фасад.

После очередного дня разговоров с Хелбентом, Эш проводил удаляющегося домой жеребенка подслеповатым грустным взглядом, словно вместе с ним от Эша оторвался ломоть души. Хелбент напоминал ему о лихой молодости, когда железная дорога ломалась каждую неделю, а паровозов было мало, и обычный пони мог галопом обойти их. Из коротких бесед с «Малышом Феллом» старик знал, что Хелбент не бежит каждый день на станцию, а ходит в школу и наверстывает по учебе. Старику по нраву было участвовать в этом маленьком шантаже, хоть ему и не нравилось, что жеребенком манипулируют.

Вдруг старик дернул ушами, задумавшись над чем-то очень важным, и убежал в дом. Тусклый свет лампы не угасал почти всю ночь…

Утро выдалось свежим и сочным на цветовую палитру. Старик Эш, медленно разминая ноги, наслаждался пением птиц и белой ватой прекрасного пушистого облаком, которое толкал по чудному голубому небу трудолюбивый пегас. «Эх, если бы все пони могли летать…», мечтательно подумал Эш и забрался в кресло-качалку наблюдать за одиноким крылатым собратом. Тени под деревьями совсем укоротились, а это значит, что скоро придет Хелбент.

По земле пошла легкая вибрация. Эш прекрасно слышал и без труда определил источник звука. Он улыбнулся и соскочил с кресла, в голове прокручивая разные слова. Разные виды приветствия витали в его голове: «Как жизнь, Хел. У меня есть…», «Здорово, малыш, а я тут кое-чего…», «Доброе утро, Хелбент. Я решил, что ты уже взрослый» — а потом он одернул себя. Легкий укол отрезвляющей злости искрами разбежался по мозгам. «Мне же много лет! Какого Тартара я менжуюсь, словно робкий жеребенок перед красивой пони?! Я водил ко времени самые дерьмовые паровозы во всей Эквестрии, и уж точно не налажаю с такой ерундой!», гаркнул Эш Коал на собственные трусливые мысли, прочистил горло и приготовился. Ведь источником звука определенно был Хелбент.

И действительно, через минуту под быстрый топот примчался Хелбент, и казалось, что сами силы природы толкают его вперед. Глаза сосредоточенно вперились в Эша, ноздри расширились, как у бешенного быка, а ноги отбивали очень быструю барабанную дробь. У Эша закралась мысль, что Хелбент скорость набрал приличную, как груженный поезд под гору, но вот как он сможет затормозить… Закралась и вызвала настоящую лавину паники.

«Да никак он не затормозит!», ужаснулся Эш и инстинктивно попятился, не выпуская несущего серого жеребенка из виду.

— Дедушка Эш! – звонко крикнул Хелбент, споткнулся и полетел кубарем вперед, как крученый бакбольный мяч. Летел он так быстро, что Эш не успел увернуться, и оба стукнулись о дверь. Старый машинист долго собирал картинку в глазах в что-то цельное, а не буйный шабаш фракталов, а Хелбент тяжело мотал головой, как пони, слишком часто путающий крепкий сидр и воду.

— Что такое, Хел? Ты в порядке?! – обеспокоенно вскрикнул Эш, едва мозги собрались в кучу после удара и аккуратно осмотрел голову Хела.

— Дедушка Эш… — тяжело сказал Хелбент, все еще забавно вращая глазами, как будто у каждого из них была своя яркая нервная жизнь. – Я… хорошо…

Эш неловко приобнял жеребенка и по-отечески потер по макушке, не забывая журить:

— Эх, ну и зачем так было лететь? Прямо не пони, а пегас-лихач какой-то! Я, конеш, старый, и у меня в легких угля больше, чем во всех шахтах Эквестрии, но никуда отсюда не денусь. – «Наверное», с грустью подумал в этот момент Эш Коал.

Хелбент встряхнулся и бодренько забегал и запрыгал на одном месте, продолжив говорить, словно ничего не слышал:

— Я в опрядке. То есть, в порядке. Порядке-порядке. Полный порядок! Да!

Эш вопросительно взглянул на него, сильно задрав бровь.

— Дедушка Эш. – это были последние членораздельные и внятные слова от жеребенка, после чего он затараторил так быстро и невнятно, что только Пинки Пай его бы поняла. – Я спал, и мне такая штука приснилась, что я всю ночь ворочался, и вот думал, как было бы здорово, если бы у каждого паровоза была такая, и можно было бы ездить долго и совсем дольше быстрее вот этого всего вот… — Хел сделал глубокий вдох, смешно и пугающе стягивая глаза в кучу, и затараторил по новой. — По всей Эквестрии туда-сюда, короче! И скорость будет такая, что самые быстрые пегасы не догонят, а если и догонят, то не догонят! Неважно! Я придумал! Короче: нужно взять паровую коробку и закрыть ее, чтобы пар не выходил, и потом его, ну, забирать, там, и по-всякому, туда-сюда гонять, чтобы он обратно в котел шел, а не на рельсы – они от этого ржавеют.

Эш почувствовал странное зудящее шевеление в глазах и веках, пока не понял, что за очень долгое время они еще так сильно не выпучивались от удивления. Сам Хелбент, выдав мощный поток сознания, потупил глаза в копыта Эша и задумчиво потирал копытом землю, ожидая вердикта от старого и мудрого пони. Эш тяжело вздохнул. Будь на месте Хелбента кто постарше, Эш Коал бы приобнял того за шею и с довольным видом, без тени раздражения, доброжелательным отеческим тоном послал бы в Тартар с самими лихими эпитетами, которые смог бы нарыть в памяти, потому что подобные вещи вроде конденсатора пара уже давно известны. Только в Понивилле на паровозе его так и не поставили – не было таких расстояний на маршруте, да и никто особо не гнал экспресс, чтобы заливать воду каждые тридцать миль.

Но жеребенок Хел явно не заслуживал, чтобы перед ним материализовался призрак Эша «Да-иди-ты-в-круп» Коала. Этот призрак для плохих пони и отца Хела. Для жеребенка же он пусть будет Эшем-дедушкой. Мудрым и всеблагим, как принцессы Селестия и Луна.

— Хел, это хорошая идея, и, я думаю, тебе стоит хорошенько пораздумать над ней в дневное время. – сдерживая себя фразами «только не сболтни какую-нибудь обидную ерунду», как мог, запел Эш. – Быть может, в Эквестрии окажется еще один или несколько пони, которые также думали над подобным, или даже реализовали что-то… в этом роде.

Болезненная неловкая улыбочка едва-едва не протекла наружу по лицу Эша, и пока Хелбент не заподозрил, что ему только что указали на изобретение существующих вещей, Эш сменил тему:

— Хел, послушай. Я посовещался с твоим отцом, да и сам уже несколько времени думал об одной вещи…

Настала пора Хелбенту приподнимать в непонимании брови.

— Я вот много тебе чего рассказал: и про гонки, и про испытания, и про перегоны тяжелые… но думаю я, что брехней старого ворчуна-пони можно заработать только кьютимарку в виде большого воспаленного уха, а ты – задери меня деревянный волк – умный малый! Поэтому я думаю, что тебе стоит побывать в понивильском депо. И поработать там. Там и пони интересные, и паровозы сможешь увидеть вживую и в упор…

— Но отец говорит, что туда пускают взрослых пони, и жеребятам там делать нечего… — жалобно сообщил Хелбент и на глазах начал тускнеть, становясь еще серее обычного. Даже красные кончики гривы как будто стали бордовыми.

«Если бы Малыш Фел не сказал о тех попытках взлома депо, я бы даже купился... Весь в отца», подумал Эш, но виду не подал.

— Это-то, конечно, да… — затянул Эш и, вытянув зубами из-под скомканного пледа на кресле качалки небольшой мешочек, поставил перед Хелбентом. – Но с этой штукой тебя точно возьмут.

— Что там?! – взволновался Хелбент, в упор рассматривая мешочек.

— Открой, и увидишь. – ехидно предложил Эш и стал наблюдать. Хелбент, придерживая мешочек копытцами, развязал непрочный узелок зубами и вытащил оттуда небольшую, но тяжелую золотую медаль на великолепной красной шелковой ленточке. В мешочке осталась вчетверо сложенная записка на пожелтевшей пыльной бумаге со следами накапавших чернил. Глаза Хелбента округлились от восторга, дыхание перехватило, а сам он начал смотреть то на медаль — восхищенно, то на Эша – непонимающе. Медаль и Эш менялись в фокусе его зрения так часто, что со стороны казалось, будто у Хелбента вместо головы маленький серый ураган, а грива – темное грозовое облачко с красными жилками молний.

— Хел, пойди с этим мешочком в депо и передай его Бадди Расту с приветом от Эша. Если у этого чурбана еще осталось чего умственного в голове, то он тебе не откажет. Если нет, скажи мне… — Эш согнул переднюю ногу в суставе и потряс с грозным видом. – Я ему так задам, что он забудет, с какой ноги шагать.

Глава вторая. Подработка

После разговора с дедушкой Эшем, Хелбент набрал новых книг по паровозам в местной библиотеке и засел за чтение, отложив заветный мешочек «на потом».

Следующие пару дней Хелбент ходил в школу с таким видом, словно ему каждую секунду рассказывали самые грустные истории за всю историю Эквестрии, не отставая ни во время еды, ни во время сна. Пересмотрев несколько книг по современным паровозам, он с огорчением узнал, что штуки, придуманные им, называются «пароконденсаторы» и применяются на новых паровозах, которых не было в Понивилле. Лишь случайное отклонение от маршрута могло забросить сюда скоростной межгородний пассажирский поезд, чего на памяти Хелбента не случалось никогда.

Он ходил такой грустный, что пони перед ним расступались, как плывущие по речке листья перед стволом одинокой утопленной коряги.

Под вечер второго дня он сидел дома, бессмысленно катая игрушечный длинный пассажирский паровоз по кольцевым путям, разложенным на полу, и думал «стоит ли жить, если твое изобретение уже изобрели…». Мрачных мыслей накопилось достаточно, чтобы внезапный стук в дверь комнаты испугал его.

Отец неловко ввалился внутрь, виновато улыбнулся без тени раскаяния и полюбопытствовал:

— Можно?

— Да. – блекло ответил Хелбент, без интереса подтолкнув паровоз.

Отец присел рядом и поначалу молча наблюдал за тем, как жестяно-деревянная игрушка с шуршанием изнашивает маленькие деревянные рельсы. Наблюдал и наблюдал за Хелом, пока тот не ощутил себя в сжимающейся невидимой одежде стыда.

— Чего, пап? – с легким раздражением спросил Хел.

— Да, хотел узнать, как ты? Ты уже пару дней ходишь, как призрак. Все вокруг спрашивают: «Чего это Хелбент еле ходит? Он же обычно не перестает лететь галопом, только когда спит»… — смешным гнусавым голосом произнес отец речи соседей, учителей и прочих пони, которые беспокоились за Хела. – Конечно, многие рады, что ты не сносишь все подряд и нам не приходится оплачивать ремонт всех домов в Понивилле, но что случилось? Эш Коал тебя обидел?!

— Нет! – встрепенулся Хел. – Дедушка Эш тут не причем. Просто я рассказал ему о одной штуке, над которой думал всю ночь, а он посоветовал мне прочитать других пони, вдруг уже кто-то сделал что-то похожее. И оказалось, что мое изобретение уже давно используется на современных паровозах…

Отец подумал: «Вот оно что!» — и обвел глазами комнату, ища какую-нибудь умную мысль для высказывания, после чего сказал:

— А, теперь я понял. Так, значит, ты придумал хорошую вещь, но оказалось, что ее уже придумал кто-то другой?

— Ага. – с тяжелым смирением вздохнул Хелбент и подумал: «Почему папа повторяет мои слова? Он, что, устал?».

— Видишь ли, сын, бывает на свете так, что два разных пони, которые друг друга знать не знают, находят одно и то же решение проблемы. И это — совершенно нормально! – заверил его отец и продолжил воодушевляющим тоном. – Просто один пони оказывается чуть быстрее или умнее и применяет свое решение раньше. И это тоже – нормально! Как не могут в гонке победить сразу все участники, так и здесь нет места одновременным вещам!

Что совершенно не нормально, так это то, что другой пони впадает в грусть, что его решение не воплотилось в жизнь. Знаешь, как поступил пони, когда узнал, что другой пони быстрее него изобрел лопату?

— Как? – слабо поинтересовался Хелбент, повернувшись на отца. Отец приблизился к нему в упор, зловеще глядя на него сужающимися глазами, словно хищник, и заговорщицким тоном произнес:

— Он изобрел мо-ло-ток.

И накинулся на Хелбента, чтобы защекотать его.

После нескольких минут пыток щекоткой отец довольный убежал на кухню, а Хелбент переводил дыхание и думал над тем, что сказал отец. «Лопата копает. Ямы. А молоток забивает. Гвозди. Разве у них что-то может быть общее?», Хелбент перевернулся на живот, помассировал копытами виски и вдруг с шумом опустил обе ноги на пол. Он понял. Если кто-то изобрел одну вещь, он всегда мог изобрести другую.

Он подскочил и случайно ударил мешочек с медалью. «Ой! Я совсем забыл!», вскрикнул про себя Хелбент и получил мощный укус от совести, мгновенно выветривший изобретательский порыв из головы. Дедушка Эш отдал ему самое дорогое, что у него было, а он засел читать о дурацком конденсаторе пара! Пустобокий земной болван! Пародия на пони!

Хелбент быстро развязал мешочек, достал медаль и долго рассматривал изящно выгравированные надписи, от которых веяло трудолюбием и сдержанной радостью. «Победителю гонок «Эквестрийская миля» от принцессы Селестии». На глаза навернулись слезы. Одна мысль о том, чтобы отдать такую драгоценность какому-то Бадди Расту, очень больно сжимала все внутри. Он вздохнул и очень бережно убрал медаль в мешочек. Отдать медаль все же придется.

Солнце тяжелыми лучами обжигало землю, мелкие облачка носились по режущей синеве неба, подгоняемые погодной командой пегасов, а сочная зеленая трава шелестела, как стальной частокол. Перед Хелбентом возвышалось гигантское деревянное здание, похожее на увеличенный амбар семьи Эплов, с самой большой дверью, которую он видел в жизни. Под дверь вели таинственно поблескивающие рельсы и присыпанные острой щебенкой шпалы.

Хелбент потрогал мешочек на своей шее, ощущая под копытом характерную твердость золотой медали. Внутри он горел от нетерпения и волнения, и много еще каких эмоций и чувств, от которых сердце гоняло кровь быстрее самого быстрого экспресса.

Ведь он шел.

Не таясь.

При свете дня.

В.

Сокровенное.

Толкнув небольшую входную дверцу и бодро сказав: «Доброе утро…», он тотчас в ужасе осел под ней, издавая самое тонкое испуганное «И-и-и!» на вдохе. Над его головой, на расстоянии едва ли в половину копыта, в дверь глубоко, по самую рукоятку, вонзился какой-то копытный инструмент, похожий на отвертку.

Большая деревянная рукоять перед самым носом Хелбента походила на злое насекомое, которое мелко угрожающе вибрировало, прежде чем ужалить. Все мысли о том, что говорить при встрече, испарились из него, и он сидел парализованный и стеклянными глазами вперился в рукоятку со многочисленными следами зубов на потемневшем лакированном дереве. Слух наполнился производственным шумом и…

— Эй, дура ты тупая! Мало того, что косоногая, так ты чуть жеребенка не прибила!

— Да катись ты в Тартар, дебила кусок! А эта мелочь тут вообще не должна шастать! Вали отсюда!

— У тебя сидр вместо мозга, если ты в меня шабер метаешь! Им же убить можно!

— На это и расчет, де-бил!

— Косоножка!

— Круп безголовый!

— Полосатая тварь!

— Магическая бестолочь!

Два голоса, молодого жеребца и кобылицы со странным акцентом, продолжали бы осыпать друг друга все более и более жуткой руганью, если бы не вмешался третий голос — грубый, хриплый и громкий, словно раскат грома:

— А ну ша! Че затарахтели!? Марш работать!

Голоса затихли, а Хелбент вышел из оцепенения и успел увидеть две удаляющиеся в разные стороны спины: синего тощего единорога с темно-синей гривой и полосатую зебру с рабочими переметными сумками, из которых частоколом торчал разный копытный инструмент. «Ох ты, зебра!», подумал он, смутно вспоминая, что видел только одну в Понивилле. И она вроде как жила в лесу и к паровозам не имела никакого отношения.

Эту мысль он отбросил, когда над его головой возникло бежевое толстое лицо с суровыми глазами и клочковатой рыжей гривой. Хелбент только лишь выдавил дурацкую улыбку.

— Если ты продаешь газеты, то тебя опередили. – громко сообщил толстый пони. Хлесткий голос поразил Хелбента до глубины души, хотя ни дня в жизни не продавал газет.

— Я… Не продаю газеты. – сказал, отойдя от шока, Хелбент и встал на все четыре ноги, аккуратно выползая из-под торчащего инструмента. Пони расчеркнул его презрительным взглядом с ног до головы, фыркнул и зубами вцепился в ручку шабера, уперся одной ногой в косяк и вытянул тонкий длинный стержень, оканчивающийся утолщением с напаянным прямоугольником, и все вместе это напоминало очень длинную отвертку под самый большой плоский шлиц в мире. Хелбент мысленно почесал загривок, пытаясь понять, как плоская граненая штука формами кирпича или шпалы смогла без царапин прошить толстую деревянную дверь, а толстый пони, аккуратно выплюнув шабер на пол, пренебрежительно произнес:

— Если ты не продаешь газеты, тогда тебе тем более нечего здесь делать. Иди. Отсюда.

Хелбент выпучил глаза от удивления, и прежде, чем его, как котенка, чуть не выперли за порог, быстро выпалил:

— Я к Бадди Расту! От де…Эша Коала.

Толстый пони хотел сказать какое-то очень обидное громкое ругательство, от которого бы и дуб взорвался, но последняя фраза застопорила его, и он недовольно прохрипел:

— Я – Бадди Раст. Что ты хотел?

Хелбент неохотно протянул мешочек. Не таким ему представлялся знакомый Дедушки Эша, но зато он быстро понял, где Эш Коал мог набраться так много плохих слов. Тем временем, Раст, дунув на падающую в глаза челку, едва не разорвал мешочек, пытаясь открыть узел, а когда все же сделал это и заглянул внутрь, от грозного толстяка не осталось и следа. Мешочек выпал из копыт с глухим брякающим ударом.

— Да не... Да не может такого быть... — прошептал Раст, хотя для Хелбента это звучало как нормальная, хоть и режущая ухо речь. На глазах у Хелбента в этом староватом морщинистом лице происходили самые разные эмоции, как будто в голове у Бадди Раста взрывалась погодная фабрика пегасов. Он посмотрел на жеребенка ненавидящим взглядом, который тут же сменился непониманием, удивлением и устремился на мешочек, потом снова на Хелбента, уже с недоверием, сквозь которое сочилось что-то вроде удивления или… радости?

Потом он вытащил из мешочка записку, развернул и начал читать. Медленно, вдумчиво, как будто давно не читал ничего длиннее названия яблочного сидра. Когда Раст закончил, его пробрал громоподобный смех, раскатами прошедший по всему ангару. Только в этот момент Хелбент смог оторвать от Раста глаза и заметить минимум два паровоза, неплохое освещение, несколько токарных и сверлильных станков с ременными приводами, бегущими под потолок; гигантское паровое маховое колесо, и целый участок запасных частей паровозов и много всего другого. Несколько пони удивленно оторвались от своих занятий, но для Хелбента они были словно на одно лицо – он еще никогда не был так близко к паровозам, которые не пытались от него убежать.

— Да… — протянул, отсмеявшись, Раст довольным тоном. – Пусть меня намотает на тот маховик, если я сегодня не в хорошем настроении! Значится, Хелбент Кид? – вопрос он адресовал миролюбивым тоном, и сквозь это миролюбие на Хелбента словно ушатом вылили холод пренебрежения.

— Да, сэр. – со сдержанно радостью подтвердил Хелбент.

— Старик Эш пишет, как будто держит карандаш между задних ног, но я все же прочитал, что он попросил меня дать тебе работу. – Раст сделал акцент на слове «попросил», как будто это слово звучало настолько невероятно в контексте Эша, что его ну ни каким другим тоном нельзя было передать. – Как ты успел заметить, ты еще малолетка, а место тут «не-для-жеребят», и вон те штуки… — Раст лениво указал на станки и мерно вращающийся маховик. – могут сточить твои копыта до кости или вовсе вырвать ногу, если отвлечешься хоть на миг. Отказать Эшу Коалу я не могу: это все равно, что плюнуть в принцесс – но… сам понимаешь, это место не для тебя.

— Я буду осторожен. – без эмоций проговорил Хелбент. Слова Раста для него значили не больше окружающего шума. Раст недовольно сморщил лоб, но продолжил:

— Пошли. Познакомишься с нашей маленькой семьей.

«Семья» в депо оказалась пестрая, и Хелбент, хоть его и не интересовали другие пони, смог даже запомнить их. Большой радостью для него было смотреть, пусть и мимоходом, на отдыхающие паровозы вблизи. Раст медленно повел его мимо старого листового остова паровоза и нескольких стальных осей разной степени износа.

Первым или ближайшим (Раст ходил крайне неохотно, словно воздух для него был в сто раз плотнее, чем для остальных), оказался синий тощий единорог с мнительным взглядом, который усиленно дул на гаечный ключ, лежащий на столе. Одним глазом он покосился на Раста и Хелбента, но от своего занятия не оторвался даже под недоуменным взглядом жеребенка. На боку у единорога виднелась кьютимарка в виде куска мыла. Раст заметил немой вопрос у Хелбента и рассказал:

— Ты, Хел, наверно, думаешь, что наш Мистер Тач немного не в себе, но смею тебя заверить, Мистер Тач – настоящий, абсолютный, позитивный идиот.

Мистер Тач недовольно оторвался от своей… работы и надменным тоном заявил, задрав подбородок:

— Когда я изобрету заклинание нулевого трения, вы все будете стоять в очереди, чтобы целовать мои копыта.

— Лучше изобрети заклинание яблочного сидра, чтобы не надо было платить Эпл Джек. – саркастически посоветовал ему Раст и объяснил Хелбенту. – А вообще, помимо ежедневного подтверждения статуса идиота, Мистер Тач занимается заклинаниями по ремонту и обработке деталей… Это как бы важно.

Хелбент хотел задать вопрос: «Если он занимается заклинаниями ремонта, то почему здесь так много станков?», но Раст повел его дальше. Краем глаза Хелбент заметил, что синий единорог, как одержимый, уставился на гаечный ключ; его рог засветился синей аурой, и он обволок ей ключ. Мистер Тач снова подул на него, повторяя: «Ну же, малыш, сдвинься хоть чуть-чуть» — но ключ так и оставался лежать на столе. На этом Хелбент его и оставил.

Вторым оказался крепкий оранжевый земной пони с короткой темной гривой и почти отсутствующим хвостом, от которого даже Хелбент ощутил какое-то честное, простое добродушие. Отметка на боку была в форме облачка пара. Он совершенно без стеснения перекидывался в карты со стройной бледно-красной пегаской с хитроватой улыбкой, у которой в мелкие косички была заплетена и белесая грива, и такой же хвост, напоминающий ель. Ее кьютимарка была в виде увеличительного стекла.

— …думаешь, начнется? – спросил земной пони.

— Не, не начнется. – легко ответила пегаска. Она первая заметила Раста с Хелбентом и плавно положила карты рубашками вверх.

— А это наши МА-ШИ-НИС-ТЫ. – весело гаркнул на них Раст, на что земной пони, который выглядел крепче него, трусливо сжался, а пегаска слегка отстранилась на стуле.

— Это Ковадли Кайнд — благородный жеребец из Эпплузы, чья мать настолько добра ко всем, что каждый пони – его отец. А это Эмпти Ридл – ее мать работает инженером по качеству на погодной фабрике…

— Босс! – умоляюще вскрикнула пегаска. Видимо, Раст собирался сказать очередную гадость. Хелбента это не особо интересовало, но он все равно ждал развязки. Раст странно улыбнулся, собираясь что-то сказать; пегаска болезненно охнула.

— Короче, я их люблю. Очень. – неожиданно закончил Бадди, смотря на Ридл таким взглядом, который даже у Хелбента никак не вязался с «дружелюбием». Улыбка тоже не вязалась, но Хелбенту не с чем было ее сравнить. Понятие «садист» он узнал позже. А пока жеребенка донимал вопрос:

— А зачем пегасу водить поезд?

— О, это хороший вопрос. – Раст почесал копытом подбородок, опять странно улыбаясь в адрес пегаски. – Ридл иногда подменяет двух наших «лучших машинистов» (Ридл сказал это с фальшивым наслаждением, а земной пони смущенно сжался еще сильнее), а в основном, она занимается разведкой путей. То бишь, если на путях лежит ветка, их свернул бантиком Дискорд, или эта дружелюбная шестерка опять спасла нас всех, оставив вместо путей кратер, то Ридл увидит это первой.

«Она видит все разрушения и сообщает их ремонтникам. Благодаря ее глазам паровозы могут ездить без перебоев», домыслил Хелбент и преисполнился смесью гордости и радости за Эмпти.

— Это… здорово. – искренне похвалил Хелбент пегаску, немного покраснев.

— Ага. А наш Кок, хоть и из Эпплузы, но очень хорошо управляется с товарняком. Если ему дать всего один уголек и отправить до Кантерлота, то к концу у него еще останется половина.

Земной пони смутился так сильно, что стал почесывать загривок и уши сразу двумя копытами.

— Кок? – переспросил Хелбент, приподнимая брови. Раст посмотрел на него, и Хелбент без труда узнал этот взгляд. Взгляд: «Ты дурак?». Так на него смотрели все пони, кроме родителей и Дедушки Эша.

— Это. Сокращение.

— Сокращение? От чего? – недоумевал Хелбент. Раст тяжело вздохнул, пегаска выпучила глаза, а земной пони сильно покосился на него.

— Еще раз. Его… — раздраженно и громко сказал Раст, указывая на земного пони. – Вот его. Зовут. Ковардли. Кайнд. Но мы прозвали его «Кок». Понятно?

Раст посылал в Хелбента ненавидящий взгляд такой тепловой силы, что будь хоть одна сотая часть ее реальной, жеребенок вспыхнул, как сухой хворост. Но Хелбент под таким жестким излучением «добра» оставался невозмутим, и обычным тоном сказал:

— Да.

— Вот и… хорошо. – остывал Бадди Раст. И тут Эмпти нанесла ответный удар, старательно скрывая язвительный тон:

— Босс, было бы здорово заменить раковину…

— Эмри… – как можно тщательнее Раст скрывал сильный оскорбительный посыл из своей речи, натягивая маску «непробиваемого добряка». – Давай я познакомлю нашего нового работника с коллективом, и потом внимательно выслушаю твою просьбу.

Лицо Ридл осветилось легкой победной улыбкой:

— Да, босс.

— Пошли, Хелбент. – бросил, разворачиваясь, Раст и повел его дальше, мимо шкафов и ящиков, образующих что-то вроде стены, за которой доносился легкий рабочий шум копытного инструмента. Хелбент все еще косился на паровозы, когда краем глаза заметил полосатую метательницу шаберов, и внутри все невольно сжалось от недавно пережитого ужаса.

Зебра стояла, склонившись над рабочим столом, и изучающе рассматривала парораспределитель с пассажирского экспресса, который видал и лучшие дни. Сумки с инструментом висели на крепко забитом в опорную стену железнодорожном костыле. Коротко стриженная черная грива; черный хвост перевязан резинкой, чтобы не мешался. Кьютимарки не было. И бывают ли они у зебр?

— А это наш главный ремонтник, Вирас. И она… — сказал Раст, почти без издевательств.

— Я не знаю Зекору. Зекора не мой родственник, подруга или любовница. – механическим тоном, не отрывая темных умных глаз от парораспределителя, проворчала зебра, так и не повернувшись.

— Ну ты понял. – подтвердил ее слова Раст и договорил. – Зе… Вирас у нас за ремонт паровозов, путей и поддержания этого места.

— Ремонт? – удивился Хелбент и спросил. – А чем же тогда занимается Мистер Тач?..

Вирас стояла в двенадцати шагах от Хелбента, спиной, за столом, увлеченная работой, но в одно мгновение ее дернуло так, что поверочная линейка выпала у нее изо рта. В следующее мгновение она уже смотрела искоса на Хелбента подергивающимися глазами, а острые уши непроизвольно дергались. Хелбент не выглядел испуганно, но внутри все начало сжиматься: зебра одним копытом дотронулась до длинного молотка на столе.

— Это. Очень. Хороший. Вопрос. – произнесла она раздраженным тоном с какой-то безумной четкостью, резко обрывая каждое слово. – Мой. Маленький. Любопытный. Дру. Жок.

— Вы… — Хелбент подумал «больно ли будет, если я спрошу?», и все же рискнул. – вы же не собираетесь кинуть в меня этим свинцовым молотком?

Вирас смутилась и убрала копыто с молотка, как будто тот стал ей противен, и повернулась к ним лицом. Рассеивающееся раздражение на ее лице было, но явно не назначалось ни Хелбенту, ни Расту. На Хелбента она смотрела больше с интересом.

— Нет. – сказала она и, немного погодя, добавила. – Он не свинцовый.

Повисла неловкая пауза, в которой было слышно размеренную ухающую работу парового двигателя, что крутил гигантский маховик. Вирас еще немного подождала и добавила:

— И нет, молоток я не кину. И не собираюсь.

Хелбенту это было достаточно, чтобы расслабиться, но внутри он ожидал, что зебра снова швырнет в его сторону копытным инструментом. Раст попытался тактично кашлянуть, но вышло это слишком нарочито, и он без всякого стеснения сказал:

— Это так мило, как бой на складных табуретках.

Зебра пронзила его будничным взглядом, всеми силами заставляя себя не отвернуться к столу.

— Ну, Хел, это и есть наша маленькая семья. Есть еще один машинист, Смоки Рапид, но…

— Он здесь редко появляется. – резко вклинилась Вирас и рассержено добавила. – Когда сломает паровоз в очередной раз.

— Зато Рапид не опаздывает. – попытался оправдать машиниста Раст, но злой взгляд зебры заставил его умерить пыл. Снова молчание. Хелбент изучающе переводил голову с Вирас на Раста и обратно, пока зебра, краем глаза глянув на жеребенка, не спросила:

— Босс, а что вообще здесь делает газетный жеребенок?

Хелбент сердито топнул, а глаза превратились в сердитые щелки.

— Я. Не… — хотел сказать Хелбент, но Раст грубо перебил:

— Это не газетчик. Это новый работник.

Зебра выпучила глаза, вздохнула, закатила их, так что зрачки исчезли, прикрыла лицо копытом и обреченно произнесла:

— Да ты гонишь…

Раст молча смотрел на нее. Когда она поняла, что он не шутит, Хелбенту показалось, что полоски на шкуре задребежали от шока.

— Не-е-ет… нет-нетнетне… — взволнованно продолжила зебра, сгибаясь от осознания. – Босс, он же… жеребенок!

— Я вижу. – Раст был спокоен, как зимнее утро, хоть и не пытался скалиться, улыбаться, или выражать какие-либо эмоции.

— Да он же меньше поршня с компауд-машины!.. – воскликнула Вирас, указывая на широкий высокий цилиндр с канавками, весь в задирах, который стоял в пяти шагах от нее. Аргумент удивил Раста, и зебра, закатив глаза, предоставила более веский аргумент:

— Фенси Пенс в курсе этого?

— Ты же знаешь, что Фенси волнует только звон монет, и если ему причудится, что жеребячий труд приносит ему больше битцев, тут будет целый табун таких микропони…

Хелбент нахмурился на подобное оскорбление и даже хотел возмутиться, но последняя фраза Раста, которую тот сказал, заставила его задуматься:

— Вирас, за этого жеребенка впрягся сам Эш Коал. А это, сама знаешь…

Зебра уважительно, но в то же время пристально посмотрела на Хелбента, и он чуть не сделал шаг назад, но каким-то чудом удержал себя на месте.

Внимательный и цепкий взгляд зебры, как у хищника перед атакой, пугал его, но в то же время он не мог оторваться от этих глаз. Было в темноте зрачков что-то такое, что манило его. Блестящая искра чего-то непознанного…

— Значит, маленький дру-жок, ты знаешь Эша. Это любопытно. Посмотрим, хватит ли тебя на неделю… — загадочно сказала Вирас и улыбнулась. Хелбент, с его скудными навыками общения, без труда понял, что за этой улыбкой не скрывалось ничего хорошего. За улыбкой таилась фраза: «Тебе конец».

---

Неделя. Он знал, что справится. Он был уверен, что даже не заметит, как пройдет семь дней, и он даже не почувствует, что были какие-то трудности. Стойко перенесет любые… Хелбент ввалился в спальню, сшибая прикроватную тумбочку с фигуркой одного из самых быстрых паровозов, сделал один шаг до кровати и упал лицом на кусочек игрушечной железной дороги. Он только лишь слабо охнул, чувствуя, как глубоко впивается в шкурку сегмент пути. Ноги судорога стянула мертвой хваткой, не давая ни согнуть, ни разогнуть ни один сустав. «Не могу! Не могу! Не могу! Они хотят меня убить!», носились мысли, но ему они казались очень чуждыми, словно где-то вдалеке, на другом краю Эквестрии шумит малозначительная пони. Хелбент не понял, что плачет. Его глаза впустую пялились на темный в лунном свете пол. Так он и вырубился…

---

В первый день «маленькая семья» Понивильского депо сдержанно поприветствовала нового работника, и Бадди Раст, или «Босс» на утреннем собрании приставил Хелбента к Коку, расписав задачи каждому. Хелу показалось, что земной пони, от которого веет добродушием, довольно быстро введет его в курс дела или они будут весело болтать. Но вышло не так.

Помимо того, что Кок хорошо водил товарный поезд и не ругался со всем Понивиллем, у него была одна маленькая безобидная особенность. Пропадать в любой удобный момент. Заметил это Хелбент с самого утра, едва прошло минут двадцать от момента, когда Кок взял над ним шефство на этот день. Кок мягким голосом кратко поведал о паровозах, которые водил, как лучше обращаться с подачей пара для экономии и вообще экономить каждую каплю воды и кусочек угля, и бесследно исчез, едва Хелбент засмотрелся на новенькую паровую машину, которая вот-вот должна была занять место на боку паровоза. Пропажа Кока не сильно смутила Хелбента, ведь он не поручал ему никаких особо важных дел… пока к Хелу не подбежала Эмпти Ридл и Мистер Тач. Выглядели они обеспокоено, как будто намечалось какое-то супер-важное событие.

— Эй, малышок, а куда подевался твой Кок? – то ли шутливым, то ли серьезным тоном спросил мистер Тач.

— Кто? – непонимающе спросил Хелбент. Почему-то это имя казалось ему знакомым, но он не мог вспомнить, про кого шла речь. Его брови начали загибаться под кривыми углами, а в голове рождались и умирали вселенные, в которых могло бы быть воспоминание о Коке, а Тач продолжил, бегая глазками:

— У нас тут, эта, работенка, там, эта, забита. Надо лом перегрузить. Нам, эта, нужен Кок.

«Наверно, это тот, кто мне говорил о паровозах», осенило Хелбента. Он посмотрел по сторонам, но нигде не было и следа земного машиниста товарняков.

— Я не знаю. – искренне развел передними копытами Хелбент. Он думал, что взрослые пони воспримут эту новость хорошо или нейтрально. Правда же?

— Это плохо! Кок опять где-то пропал! Надо его срочно найти! – взвинтилась Ридл, а Тач оценивающе оглядел Хелбента и невзначай поинтересовался:

— А ты, эта, сильный малышок, Хел?

— Не знаю. – Хелбент невольно дернул ухом. Тон мистера Тача и его щелкающее «малышок» довольно быстро начали бесить.

— Пойдем, пошли! Поможешь нам загрузить лом!

— А Бадди Раст? Он же еще сильнее… Кока.

— Ха! – Тач снисходительно улыбнулся кривоватыми массивными зубами. – Босс уехал по поручению Пенса. Давай, идем!

И грубовато обхватил Хелбента, против воли заставив его шагать по депо. Ридл толкала жеребенка в спину, как будто только от него могло зависеть это странное дело «загрузить лом».

Дело оказалось не только странным, но и тяжелым. По депо валялись разные части паровозов, которые магия Тача или ремонтные навыки Вирас почему-то не могли исправить. Большая повозка у ворот, в которую впряглись два смурных сильных земнопони, по колено заляпанных грязью, стояла пустая с открытым бортом.

— Вот это все, эта, надо туда! – мистер Тач указал большую кучу тяжелого лома, потом на пустую повозку, и ожидающе посмотрел Хелбента. Хелбент попробовал подцепить какой-то корпус передними ногами, но тот не сдвинулся с места ни на сколько.

— Я не подниму столько! – признался Хелбент.

— Я, эта, помогу! – с готовностью сообщил Тач и обнял своей единорожьей магической аурой корпус. Шерсть синего единорога взмокла, на глазах выступили слезы от напряжения, и тяжелый металлический корпус приподнялся и опустился на спину Хелбенту. Жеребенок подумал, что на него давит весь небосвод, и чуть не расхлистался по полу, но, через градом льющий пот и слезы, медленно, со скрипом прошагал к телеге. «Эта штука весит, как паровоз, даже когда Мистер Тач помогает магией! Сколько же она весит без его магии?!», подумал Хелбент. Телега каким-то чудом оказалась ближе, чем он думал. Он подошел к борту и, напрягаясь, как только можно, выгнулся дугой и перегрузил на край тяжеленый корпус. Из тела как будто вынули все кости, и он осел на землю, как сдувшийся воздушный шар. Сил едва хватило, чтобы подняться.

Он оглянулся. Горячий соленый пот жег глаза и падал в рот, зрение мутилось, в голове все гудело от напряжения, но Хелбент видел, что стоит только мистер Тач. Пегаски не было даже близко.

— А где?

— У нее опять работа. – недовольно пробурчал Тач и добавил. – Да и если бы не было – она нам не помощник: пегасы не такие сильные, как земные пони.

— А, ну да… — Хелбент от этой фразы почувствовал снежинку утешения, которая падала в зарождающийся костер из недовольства и переработки.

— Давай, эта, шевелись, малышок. – нетерпеливо подгонял его Тач. – Тут еще много.

— Они тяжелые… — все его тело ныло от перенапряжения, сама возможность стоять на четырех копытах приносила волны тянущей боли, и кости казались навсегда выгнутыми по форме корпуса.

— Я же помогаю тебе! – рассердился Тач. Для Хелбента это звучало не очень убедительно.

— Они – тяжелые! – протестовал Хелбент, вскрикивая.

— Если ты такая хилая тряпка, то тебе стоит сейчас же уйти, чтобы не позорить ни наше депо, ни имя Эша! – закричал на него нервным высоким голосом Мистер Тач. Единорог в районе треугольного лица стал из синего бардовым, а рог чуть ли не светился от злости. Внутри Хелбента что-то болезненно кольнуло, снимая усталость. Опозорить имя Эша? НИКОГДА.

— Нет! Я буду работать! – умоляюще вскрикнул Хелбент.

— Отлично! – единорог скривился в слабой улыбке.

Полчаса казались вечностью. Хелбент таскал железки размером либо с него, либо больше, в телегу, как заведенный, подбадривая себя тем, что дедушка Эш будет рад за него. Боль ушла на второй план, как будто его обернули в невидимый горячий и колючий дождевик, намертво прилипший к шерсти.

Тач прикрикнул на него, останавливая работу, и Хелбент замер. Телега, наполовину загруженная металлоломом, скрипуче тронулась по изъезженной тропинке, оставляя под колесами неглубокие следы. Запряженные пони проворчали что-то нехорошее жеребенку, но у того в голове шумела кровь так, что окружающий мир перестал ощущаться. В теле зарождались нехорошие, стягивающие струны, пронзающие каждую мышцу, пытающиеся скрутить его. Он невольно глянул на грязные в ржавчине, смазке и грязи ноги, копыта, которые пошли заметными трещинами… и тут же воздел глаза к небу. Чистому. Красивому. Недосягаемому.

Мистер Тач положил на него копыто и поблагодарил, сказав что-то про перерыв. Хелбент даже не посмотрел на него – шея не хотела двигаться. Каким-то чудом он смог сделать несколько шагов, прежде чем распластаться по пыльной земле. Он провалялся бы так целый день, наслаждаясь приятным теплом под животом от нагретой земли, под мелодию накатывающей волнами тянущей боли, но к нему подошел Кок и рывком поставил его на ноги, вцепившись зубами в гриву. «Идем работать. Нечего прохлаждаться!», вроде как по-доброму сказал земной пони.

Хелбент нетвердым шагом последовал за ним. Ноги превратились в толстые мягкие пружины без костей и мышц; при каждом шаге болезненная вибрация шла от копыта до позвоночника. Кок пробурчал что-то похожее на «что-то ты еле ходишь…», но Хелбент все же дотащился до места. И этим местом оказался участок, на котором стояло три старых котла без крышек. Все они были куда больше жеребенка, а толстый слой накипи и нагара довершали жуткий образ нерабочего аппарата. Хелбенту вид этого клепанного цилиндра напомнил гигантский стакан с кучей соломинок для питья. От воды он бы сейчас не отказался…

Кок странно посмотрел на него, и Хелбент понял, что стоит с высунутым языком, едва не растекаясь по полу, и тут же подобрался и приободрился, виновато улыбаясь.

— Значится, эта штука – котел. – Кок стукнул копытом по корпусу. — И она засорилась. Над почистить трубки шопмолом.

И указал на длинный составной шест с металлической щеткой на конце. Хелбент всеми силами скрывал боль в ногах, глуповато улыбался и переводил глаза от шомпола на котел с подспудным ужасом. Что котел, что шомпол были невероятно большими для него, да и котел не лежал на полу. Попытки осмыслить план работы накачали столько крови в голову Хелбента, что он осел на пол с безысходно выпученными глазами.

— Ты чего? Эт не сложная работа. – недоумевал Кок, легонько стукая жеребенка копытом в лоб. — Тач два таких за день делает.

— Нисолько не смеваюсь… — не отрывая головы от пола, пробубнил Хелбент.

— Тебе все понятно?

— Да.

— Ну, тогда я пошел по делам. – деловито сообщил Кок и на прощание добавил. – Сделай хоть один до обеда, а не то Босс огорчится. Очень.

Хелбент с трудом вывернул шею на Кока, заглядывая тому в глаза самым тяжелым пронзительным взглядом, на который вообще был способен, нервно дернул ушами и без эмоций ответил: «Хорошо».

Кок то ли поежился, то ли смутился, но все равно спокойно ушел, бросив жеребенка в два раза меньше себя на произвол судьбы.

Время тянулось вечной, резиновой горячей лентой, которой работа медленно уничтожала в Хелбенте все добродетели пони. Длиннющий шомпол он с трудом поднял зубами и долго-долго пытался попасть им хоть в одну трубку, которые и в лучшее время были не слишком большие, а в белесых наростах накипи так вообще превращались в узкие щелки. Чудом он засунул шомпол в одну из трубок и начал пропихивать ее в конец. Сначала он мог стоять на четырех копытах, но чем глубже шест заходил, тем выше становилась голова Хелбента, и через две трети пути он понял, что держится зубами за древко шеста и лишь кончиками задних копыт касается пола. Задние ноги сильно затрясло; они болезненно подогнулись и он, ойкнув, отпустил шест и больно приложился спиной.

Тело парализовало судорогой. Он лежал на боку, как сломанный столик, и тихо сопел сквозь стиснутые зубы. «Почему меня трясет? Почему так больно? Они трудятся так каждый день. Первый день еще не кончился? Хватит ли меня еще на шесть?», в глазах все поплыло от этих мыслей; слеза вот-вот могла сорваться из глаза, но он моргнул и начал подниматься. Тело предательски дрожало. Подъем давался так медленно и тяжело, как будто он пытался на спине поднять целое здание.

Он осмотрел шест, нашел место, где тот был максимально низко над полом, придвинулся туда, ставя передние ноги и подволакивая к ним задние, как дождевой червяк – выдохнул. И – прыгнул, укусив древко зубами. Шест провис еще ниже, и Хелбент короткими рывками под стук копыт по полу смог вытащить застрявший шомпол обратно. Чувство маленькой победы подзарядило Хелбента, и он даже смог пару раз подпрыгнуть на месте, пока острая боль в ногах не пересилила удовольствие.

— Вай! – воскликнула позади него Эмпти Ридл. Он дернулся и свалился с ног. Испуг и невероятно выпученные глаза быстро прошли, когда он увидел пегаску. Вместо них заступило на службу «быстрых эмоциональных состояний микро-поней» легкое разочарование. Ридл это не задело. Никак. Вообще.

— Круто ты так тут развлекаешься… Даже котлы решил почистить… — Ридл ухмыльнулась. – Уверена, когда их переплавят на гвозди, Босс похлопает тебя и назовет «большой молодец».

— Это… — Хелбент смотрел как будто сквозь нее, вспоминая слово. — сарказм?

— Да, малыш, это он самый. – самодовольно подтвердила Ридл.

— Ты злая. – прямо сказал он.

— Не-ет! – предупреждающе расчеркнув копытом воздух, весело ответила она. – Была бы я злой, я бы не говорила, что помогаю держать телекинезом железки, когда просто долбилась в…

Она ойкнула и прикрыла ширящийся в ухмылке рот. Когда смысл фразы дошел до мозга Хелбента, тот вобрал в себя всю тяжесть тела и уложил его на бок, как опрокинутую табуретку. Ридл заржала, и этот смех показался ему таким невыразимо невыносимым, что он закусил губы до крови, уставившись в пол.

— А ты забавный, даже когда злишься. – улыбка Ридл стала мягче (на 0,02 %), и она со вздохом добавила. – Но такой тупой… Зря я думала, что это ты ломал наши двери. Такой пустобокой бестолочи я еще не встречала...

Оскорбления ошпарили его похлеще кипятка; он уже набрал столько воздуха в грудь для возражения, но Ридл уже довольно утрусила. Хелбент жалел, что у него не осталось сил подняться и запустить этой ухмыляющейся, самодовольной крылатой шаболде каким-нибудь тяжелым предметом по загривку. Кем она себя вообразила!? И этот… этот м… мистер Тач! Как сильно ему хотелось взять этот его ключ… Волны гневной дрожи пробежали по телу Хелбента, переотражаясь и суммируясь в районе позвоночника. Злой, как мокрый грифон, дрожащий, как натянутые струны, он подскочил, далеко не сразу услышав скрип. Своих плотно сжатых зубов.

На обед он приполз вовремя. К середине. За столом, на фоне ярко-желтого ремонтного локомотива, вся «семья» депо (кроме Бадди Раста – он так и не вернулся из дел) жевала овес. И яблоки. Недружественное молчание висело над столом, как свет лампы, и сопровождало все его попытки забраться на лавочку одеревеневшими ногами. Вирас и ухом не повела, самозабвенно погрузившись в газету под яблочный хруст; Кок странновато косился, но продолжал есть; Ридл довольно ухмылялась; Мистер Тач странновато переводил взгляд от жеребенка на тарелку овса и обратно, стараясь принять как можно более непринужденный вид.

Хелбент, хоть и был к овсу равнодушен, но тяжелый труд высосал из него все, даже пот, и любая еда казалась… Невыразимо вкусной. Если бы он продержался в таком труде весь день, то, наверное, и камни грыз со слезами счастья. Яблоко он жевал, содрогаясь. Оно было таким сладким и сочным, словно в рот залетел серп радуги и разворотил все вихрем глюкозы. На секунду Хелбент закатил глаза и напрягся всем телом, чтобы не забиться в припадке от восторга. К счастью, никто не обратил на это внимание. Так и прошел обед.

Кок оценивающе глянул одно-единственное отверстие котла, которое попытался почистить Хелбент. Жеребенок видел, как в этом взрослом простоватом лице попеременно борются недоумение, удивление, разочарование и смирение. Наконец, Кок выбрал «смирение» и буднично провозгласил: «Ладно, пойдет». У Хелбента отлегло. Кок хотел дать ему работу перебирать крепеж, но после обеда вернулся Бад… Босс и криками шиканьем погнал Кока на станцию Понивилля, чтобы срочно сменить другого машиниста. Босс вообще невероятно быстро пронесся по всему депо, на бегу перекусив и раздав всем новые задачи. Хелбенту он ненавязчиво предложил пойти домой.

Хелбент подумал, что это какой-то хитрый способ от него избавиться, и потому решительно ответил, что будет сидеть полный рабочий день. Босс похвалил его за стойкость и дружески хлопнул копытом по спине жеребенка так, что Хелбент чуть не сложился внутрь себя. Обоих прервал неожиданно резкий высокий крик, неожиданно выбивающийся из рабочего шума механизмов:

— КАКОГО СЕНА!

Босс и Хелбент удивленно переглянулись и, не сговариваясь, рванули на источник звука. Едва в ушах прошел болезненный звон, Хелбент понял, что голос принадлежит зебре. Его посетило ощущение, что впереди будет что-то неприятное.

На крик сбежались все, кроме Кока. Кричала и правда Вирас. Местом общего столпотворения оказалась куча лома, часть которой Хелбент загрузил на телегу. Глаза у зебры блестели гневом и удивлением, а мистические кривые полоски на теле словно стали еще контрастнее. Увидев Босса, Вирас указала на груду лома и громко, но не срываясь на крик, рассказала:

— Босс, здесь! Здесь с утра лежала целая куча деталей! Корпуса, поршни, дышла, клапана, скалки – тут хватило бы на несколько паровых машин! Куда они делись?!

Высокий с нотами жалости голос зебры резал уши Хелбента. Он словно пролетел через терновник, ободрав все тело. Понимание содеянного им разъедало душу кислотой и опустошало.

«О… что я наделал…», задрожал Хелбент и посмотрел на мистера Тача, который стоял за спиной зебры напротив него. Синий единорог очень медленно переставил заднюю ногу чуть назад, как будто та просто затекла стоять на одном месте.

— Сегодня должны были приехать жестянщики, что скупают лом, а Кок должен был погрузить его в телегу. – спокойно ответил ей Босс.

— Но они забрали не лом! – вскрикнула Вирас. – Они забрали еще годные детали!

— Так, спокойствие, сами жестянщики ничего возьмут. Эти пони настолько честные, что сквозь них можно смотреть, как через стакан с водой. – заверил ее Босс таким голосом, который Хелбент не ожидал от него услышать – хрипловатым, но успокаивающим – и обратился к остальным уже привычно громко и твердо. – Эй, кто утром встречал телегу жестянщиков?

— Я встретила жестянщиковых поней. Но потом полетела осматривать пути. – отрапортовала Ридл, поднимая крыло. Хелбент хотел ответить что-то грубое, но подавил в себе это желание. Вирас пристально посмотрела на нее недобрым взглядом.

— А кто грузил лом? – требовательно спросил Босс, переводя взгляд с Ридл на Тача. Зебра занималась подобным. Тач молчал, не двигаясь с места. Его синий цвет стал чуть бледнее обычного. Хелбента стянуло изнутри и парализовало. Он шкурой чувствовал, что любое его действие ведет к плохому результату.

— Я грузил лом. – сказал Хелбент, смотря на Босса, и закусил губу, потому что Босс неожиданно посмотрел на него в упор, то ли удивляясь, то ли от шока. Вирас в одно мгновение подскочила к нему, хватая копытами за лицо, и затрясла, как нетерпеливый жеребенок автомат с жевательными конфетами:

— ИДИОТ! Бестолочь! Как ты мог!?

Хелбент стал еще серее обычного, а болезненный импульс промчался по всем его внутренним связям и грубо оборвал все. Душа ушла в пятки. Он до боли прижал уши и вжал голову в плечи. Зебра материла его последними словами, а он смотрел на нее, парализованный ужасом, не в силах ничего сказать. Весь мир посерел и сжался до гневного лица Вирас. Звуки слились в один. И совсем на фоне, где-то в километре или даже с самого края Эквестрии, долетел отдающий сталью голос Босса:

— Вирас! Остынь. Ты так из него скелет вынешь! Малой еще не отличает гайки от подшипника. Скорее всего, он грузил, что дали. А раз Эмри улетела осматривать…

— МАЖИК ТАЧ! – зебра развернулась на синего единорога одномоментно. Тот застыл на месте, боязливо поджав переднее копыто и хвост к телу.

— Ви… — промямлил он, когда зебра с боевым криком напрягалась и запустила в тощего единорога… Хелбента. Мир для жеребенка потерял весь реализм, когда его, как плющевую игрушку, схватили и швырнули. Короткое ощущение полета, стремительно приближающееся лицо мистера Тача, бледное от ужаса с трясущимися губами… Удар – и темнота.

Хелбент был довольно крепким жеребенком и почти не пострадал об мистера Тача, но вторник и среду ходил в депо, обходя зебру по самой широкой из возможных траекторий. Мистер Тач отлеживался в больнице с сотрясением. Босс сделал Вирас выговор, но оба выглядели в глазах Хелбента так, как будто зебра совершила самое доброе дело в Эквестрии.

Поскольку запчасти удалось вернуть, приплатив бит за «непонимание», Хелбент получил очень мягкое наказание: помогать Коку разгружать телегу обратно. Земной пони таскал чугунный и стальной лом на спине так легко, как будто это были маленькие подушечки, и то, что Хелбент делал почти два часа, у Кока заняло пятнадцать минут. В довесок Босс пожурил жеребенка, но без яда или гнева в голосе, и вручил ему книгу по ремонту, чтобы за пару дней тот начал разбираться в том, какие детали стоит браковать, а какие нет.

Прошедшие два дня Хелбент не получал никакой тяжелой работы, а в депо большую часть дня проводила только Вирас на своем участке, и он мог спокойно почитать, слушая мерный шум паровой машины и тихое гудение вытяжки.

Книга, название которой вытерлось и безвозвратно слилось с обложкой, представляла собой очень потрепанное, распухшее от пометок на полях, закладок, приклеенных бумажек, следов немытых замасленных копыт, кофейных пятен и страниц замусоленной гармошкой руководство, где аккуратно нарисованные картинки деталей сопровождались местами, где их замерять, на что замеры влияют, и чем это можно делать. Также приводился список возможных неисправностей, который чей-то размашистый, но аккуратный почерк либо перечеркивал, не забывая обвинить автора во лжи, либо дополнял.

Под конец среды, за час до ухода, когда Ридл уже вернулась с разведки и начала приклеивать к карте железных дорог вокруг Понивилля стикеры с пометками осмотра путей, а Хелбент с головой погрузился в руководство, кто-то отчетливо, но негромко кашлянул у него над головой. Хелбент навострил уши и поднял голову.

В освещении, падающем почти вертикально с потолка, лик зебры, смотревшей на него сверху вниз, казался настолько зловещим, что Хелбент инстинктивно закрылся книгой, ожидая, что в него что-то опять полетит или он полетит куда-то.

Зебра проигнорировала его испуг и сдержанно холодно сказала:

— Завтра. С утра. Идешь ко мне.

Хелбент хотел сказать, но под этим немигающим пристальным взглядом рот отказал, и он только кивнул. Подумал, что одного кивка мало. И закивал раз десять. Зебра молча удалилась, махнув хвостом. Он проводил ее, и под конец заметил краем глаза, что на одном из верхних стеллажей за ними наблюдает Ридл. Она прижалась к стене, расправив крылья и стоя на задних копытах, напоминая Хелбенту гигантскую бабочку или птицу в полете. Ридл и Хелбент встретились взглядами, и Ридл заулыбалась и приветственно помахала передним копытом, бесшумно спикировав с высоты второго этажа куда-то за шкафы, у дальней стенки. Судя по тихому стуку, приземлилась она без проблем.

«Интересно, все пегасы такие?», под гневные всполохи внутри головы, спросил у себя Хелбент и растянулся в старом, до жути мягком кресле. Мысли о Ридл пропали сами собой, а вот зебра его пугала. А завтра ему еще с ней работать…

— Доброе утро, Вирас. – осторожно сказал Хелбент, придавая себе официальный тон. Свежим солнечным утром он встретился с ней у входа. Вирас смерила его взглядом и сухо ответила: «Доброе».

Он молча шел по депо за ней, как на казнь. Ни котел, ни маховик на паровой тяге еще не работали, и в тишине депо каждый шаг отдавался глуховатым мрачным стуком.

Цок. Цок. Цок.

Он поймал себя на том, что вычисляет расстояние до выхода от текущей позиции и возможные пути отхода…

— Ты в порядке? – спросило его внезапно возникшее полосатое лицо.

А!?

Хелбент заржал и отскочил так резко, что чуть не пробил крупом двери инструментального шкафа, и прилип к нему, встав на задние ноги и оборонительно выставив передние. В груди что-то колотилось, как его отец к дедушке Эшу. Только после нескольких глубоких вдохов он понял, что находится на участке зебры, еще через пару вдохов он понял, насколько странно выглядит и встал на четыре ноги. Вирас смотрела на него очень удивленными глазами, попеременно дергая острыми ушами.

— Ты в порядке? – терпеливо повторила она.

— Да. – протянул он. Сердце уже не пыталось выломать ребра. Все пришло в норму.

— Я тебя пугаю? – спросила Вирас в лоб.

— Я… эм… что?

— Я тебя пугаю? – повторила Вирас без раздражения. Глаза ее требовали ответа. Он не чувствовал в ее тоне чего-то плохого, как было с Ридл. Хелбент подумал, что если скажет честно, то обидит ее, но почему-то обижать ее жеребенку не хотелось. Молчать вечно под давящим взором Вирас он не стал, и уперев взгляд в пол, скромно выдавил:

— Я вас боюсь. Очень.

Глаза отказывались подниматься выше уровня пола, а когда зебра подошла и мягко подняла его голову вверх, чтобы он посмотрел на нее, глаза у Хелбента вовсе разъехались в стороны. Зебра перестала держать его голову и немного неуклюже приобняла, как будто делала это первый раз в жизни.

Хелбент застыл, не зная, что делать. У него не было ни друзей, ни подруг, кто бы так обнял его. Только мама. Один раз.

— Извини. Я не хотела кидать тебя. И… тот шабер… — вкрадчивое, неловкое извинение зебры царапало душу.

Мысли Хелбента забегали в голове истеричным табуном: «Если я скажу ей, что прощаю, подумает ли она, что я дурак? Надо срочно что-то ответить, а то точно подумает, что я дурак. Но надо придумать что-нибудь умное, а не то…».

— Мистер Тач заслужил это. – ответил он спокойным голосом, а мысленно стукнул себя со всей силы копытами по лицу с криком: «ЧТО Я ЩАС СКАЗАЛ?!». Зебра обняла его чуть крепче и отпустила, кивнув. Лицо ее посветлело. Он никогда не видел ее улыбающейся.

— Он заслужил. Но я все равно прошу прощения. Я сглупила. – и зебра сделала жест, который Хелбент если и видел, то издалека… краем глаза, когда одна фиолетовая единорожка приветствовала принцессу Селестию. Почтительный поклон. «Скажи что-нибудь умное», посоветовал ему «внутренний Хелбент», раздраженно притопывая копытом при каждом слоге.

— Лучше уж мной, чем шабером. – весело сказал Хелбент. «Внутренний Хелбент» нокаутировал себя ударом копыта в лицо. Зебра еле сдержалась, чтобы не засмеяться.

— Да, пожалуй, ты прав. – кашлянула Вирас и дружески предложила. — Пойдем смотреть «железки».

С утра до обеда Вирас живо показывала и рассказывала ему о составных частях паровой поршневой машины, арматуре котла и вообще ходовой части паровоза, самозабвенно и фанатично, как будто в жизни только и знала, что чинить разные механизмы. Хелбент слушал ее с раскрытым ртом и утратил контроль над телом, следуя за ней везде по цеху и впитывая глазами столько информации, сколько школа не дала ему за несколько лет. Перед самым обедом они стали вместе собирать тот парораспределитель, что лежал на столе в день их первой встречи, и если бы Ридл не произвела тактичный кашель, то перерыв для них наступил с заходом солнца.

Обед казался не таким ярким, как после таскания железок, но теперь Хелбент не ел со скоростью раненной улитки. Вирас проглотила обед в два приема, едва он посмотрел в другую сторону, и уже разглядывала газету. Хелбент краем глаза глянул, что же она читает и разочарованно отвернулся. Это были экономические сводки Эквестрии.

Рост цен на каменный уголь, снижение добычи драгоценных камней, рост заказов на сталь, привлечение инвестиций для обновления дорожной сети Эквестрии… Эх, для Хелбента это были всего лишь сухие данные. Он прожевал яблоко и вышел из-за стола, подышать на улице. Депо осталось в приглушенном свете за закрытой дверью, а он присел у путей, прикусив зубами стебелек какого-то растения.

В небесном океане дрейфовали маленькие пушистые облачка, под которыми по странной дуге промчалась серая пегаска с почтовой сумкой. Он проводил ее до того момента, пока она не врезалась в одно из облаков, резко спикировала вниз и выровнялась, улетая за холм. Он вслух пожелал ей удачного полета и продолжил созерцать небо.

В голову пришла мысль, что никто из школы о нем толком не спрашивал, и родители не особо беспокоились, что он ходит каждый день в депо. А дедушка Эш? Он ходил к нему каждый день после уроков, а теперь несколько дней только доползает до кровати. Он переломил стебелек и дал себе обещание сходить к дедушке Эшу в эти выходные.

Земля под ним задрожала, а издалека он уловил знакомый шум. «Пассажирский скорый», воскликнул он про себя и подскочил, навострив уши.

Из-за поворота, по путям, на малом ходу полз, почихивая паром с боков, узнаваемый локомотив с тем машинистом. Полосатая шапка и красный платок на шее. Светло-желтый пони высунулся наполовину из окна, всматриваясь в Хелбента, и подал несколько протяжных гудков, выстреливая клубами пара в небо.

Здоровенные ворота начали неспешно расступаться перед локомотивом, и тот аккуратно закатился внутрь. Машинист отсалютовал ему и исчез за створкой ворот. Паровоз совсем медленно вкатился на поворотный круг, лязгнув по стыкам рельс, и под команды Кока и Вирас остановился вовсе.

Паровоз стихал. Тихо скрипели и стонали остывающие паровые коробки. С продувочных кранов и поршневых скалок капала горячая вода и свежая смазка. С колес мелко осыпались комья свежей земли. От котла веяло теплым воздухом. Над трубой курился слабый дымок догорающих углей.

Хелбент ходил вокруг паровоза, разглядывая каждую деталь, с глазами такими огромными, что их можно было спутать с головным фонарем паровоза.

— Всем здарова! – спрыгнул на пол машинист, стянув с головы шапку и кинув обратно в будку паровоза. Зебра прискакала в упор к нему. Взгляд ее не сулил ничего хорошего для этого улыбчивого земного пони.

— Рапид! Опять! Почему распределитель выглядит, как будто ты прошел через всю Эквестрию на полной подаче!? Колеса опять сточило! Ты вообще сбавляешь на крутых поворотах? А эти следы! Ты опять брал воду несколько раз!

Рапид слушал ее не слишком внимательно, самодовольно почесывая взмокшую гриву и выжидая момент для того, чтобы вставить слово. Зебра на мгновение закрыла рот, и машинист ехидно вставил:

— И генератор.

Зебра столкнулась с ним лицом к лицу, и Хелбент лишь краешком увидел эти невероятно, невозможно, нелогично, неописуемо круглые глаза.

— ТЫ И ЕГО?!... – проскрипела Вирас, а голос получился такой жуткий и тонкий, словно его обладатель не пони и вообще нечто неизвестное. Хелбент почувствовал, как эта фраза кольнула его по ушам и острой вязальной спицей впилась в мозг, пытаясь выдернуть обратно.

— Дап. – беззаботно подтвердил Рапид. Радостная безмятежность этого машиниста как будто смягчала все те неприятные новости, что он притащил на своем хвосте.

Зебра неожиданно встала на задние ноги, а передними обхватила голову, походившую на древнюю племенную маску. Хелбент не помнил уроки анатомии и вообще мало что знал о зебрах, но почему-то ему казалось очень странным, что грива Вирас встопорщилась иглами во все стороны, а черно-белые полоски на шкуре мистически зашевелились. Все отступили на шаг, кроме Рапида, который спокойно наблюдал снизу-вверх на «двуногую» зебру с лицом, перекошенным от шока и обреченности.

— Две недели… — прохрипела она и упала без сил. Хелбент помчался к ней, но моргнул и резко остановился. Рапид уже бережно поддерживал обмякшее тело зебры передней ногой, не давая ей расшибить голову.

«Когда? Когда он успел?», жеребенок недоуменно почесывал голову, а остальные кинулись к Вирас, заслоняя ее от Хелбента.

— Вирас, ты как?

— Воздуха!

— Эмри, принеси воды!

Все вокруг орали друг на друга. Все что-то делали. Хелбент просто смотрел. Он не успел понять, как остался у Рапида, который присел так, чтобы Вирас головой и частью тела опиралась на него, и осторожно гладил по шее носом, успокаивающим шепотом приговаривая: «Прости, Вирас, я пошутил… Генератор в порядке. Его даже взрыв не уничтожит. И распределитель тоже в норме, хоть и в грязи. Пара дней ремонта, и как новый. Прости, пожалуйста…».

В какой-то момент Рапид нежно провел копытом по телу Вирас, куда ниже шеи и головы, но в какой-то момент остановился, как будто его нога была привязана к мощной пружине или резиновой ленте, не дающей согнуть ногу слишком далеко, и убрал, беззвучно сказав что-то похожее на «нельзя». Потом встретился глазами с Хелбентом.

Рапид нахмурился, покраснел и неожиданно вспотел. Звуки на фоне пропали. Только Хелбент и Рапид. Смотрели друг на друга. В тишине.

— Э… малец… Может, с газетами в другой раз? – извиняющимся тоном спросил Рапид, указывая свободным копытом на дверь.

— Я не продаю газеты. – твердо и раздельно ответил Хелбент. – Я здесь работаю.

— О… — Рапид поднял брови и часто заморгал; глаза быстро заходили по пространству. — Вот как… Извини, я не подумал.

Хелбент озадаченно посмотрел на Рапида, который поддерживал зебру так, как будто она стала стеклянной и могла рассыпаться, надави или сожми он сильнее. Рапид вздохнул и заговорил. Очень быстро.

— Меня звать Смоки Рапид. Но все зовут меня Рапид. Я не думал, что мы берем на работу жеребят. Черт, так неловко сегодня все вышло. Наверно, день не мой. А может, и мой. Не знаю, прям. Ух! А ты пони, что надо: такой-такой наблюдательный. Я бы даже сказал, такой стойкий. Нам нужны такие. А ты кем работаешь? А твои родители знают, что ты работаешь у нас? А ты был на параде недавно? Вондерболты просто класс. А…

Поток вопросов был настолько длинный, что Хелбент осел на хвост и превратился в одно большое ухо. Рот Рапида словно и не закрывался, но набор звуков менялся непрерывно. «Столько информации…», Хелбент тонул на суше, в нескольких километрах от озера, в собственной голове, полностью смытый быстрой речью Рапида. А машинист не останавливался. Он начал говорить так быстро, что слова слились в какую-то протяжную гудящую ноту. Хелбент почувствовал, как спина отказала, и он, беспомощно растянувшись, разлегся на полу. Он не терял сознание, но все происходящее стало ненастоящим, как будто все вокруг было нарисовано… И совершенно пропало желание что-то делать. Монотонно гудящий голос Рапида парализовал в нем способность думать. И Хелбент молча пялился на потолочную лампу, пока Кок не цокнул копытами перед его лицом.

Он приподнялся, пытаясь осмыслить себя в мире, а крепкий машинист товарняка спросил, как ни в чем небывало:

— Уболтал?

— Да.

— С непривычки все такие… — бросил Кок и пошел по своим делам, покручивая хвостом. Хелбент огляделся. Ни Раста, ни Вирас на месте не было. Как и половины паровоза.

«Они раздели его так быстро!?», ожил Хелбент. И медленно прошелся вдоль паровоза.

В уши влился активный рабочий шум. Вирас носилась по помещению, как черно-белая молния, таская инструменты с места на место; Кок бегал с массивными деталями от паровой машины; неожиданно ловко маневрируя по пролетам. Котел, обвязанный веревками, уже покоился на деревянных козлах, и Рапид чуть ли не зубами вынимал с него еще теплые трубки. Хелбент потерял дар речи. Машинист, проехавший неизвестно сколько в жаркой будке, уставший и голодный, работал так быстро и ритмично, что это походило на сон.

— Хел, вперед! Не стой на месте! – крикнула на него Вирас, подталкивая копытом.

— Но что я?.. – внутри все замерло. «Меня что, назвали по имени?!».

— За мной! – и поскакала к себе на участок. Хелбент следом. Кок заваливал участок новыми деталями, нуждающимися в ремонте, а Вирас указывала ему на новые или восстановленные детали, с которыми тот убегал обратно.

— Держи. – зебра вручила ему мерительную скобу и указала на задранный поршень, еще капающий водой. Он обтер ближайшей ветошью деталь и приставил скобу, примеряя на диаметр. Зебра на секунду оторвалась от записей, глянула на показания скобы, лихо вставила в рот карандаш и чиркнула.

— В другой плоскости. – твердо сказала она. Он сделал. Быстрая запись.

— Ниже. – скомандовала она. Сделано. «Щорк!», проскрипел по бумаге карандаш.

— Еще.

Новая запись.

— Другая плоскость.

Еще запись

— Высоту!

Запись.

— Кок, тот слева с биркой норм.

— Ага!

Ускакал.

— Хел, теперь это.

— Есть.

И так до конца дня.

Домой он вернулся на ватных ногах. Голова гудела от обилия чисел, словно улей, набитый пчелами, который долго били плюшевыми медведями. Он мгновенно всосал в себя еду и упал на край кровати. Медленно сполз под собственным весом и уснул.

Родители бережно переместили его на кровать и накрыли одеялком, по которому мчались маленькие паровозы.

Уже за дверью, на кухне мама требовательно спросила:

— И долго это будет?

— Что? – недоумевал папа за просмотром новостей.

— Он не ходит в школу, а возвращается выжатый, как лимон. Встает, как по команде, ест и молча идет в это жуткое депо. И так почти всю эту неделю.

— Хелбент хотел паровозы. Я ему дал паровозы. – спокойно сказал папа, откладывая газету.

— Фел…

— Давай без параллелей с моим отцом. – буднично отрезал папа. — Доктор говорил, что у него нет никаких заболеваний шерсти, кожи или чего-то такого, что не дало бы увидеть кьютимарку. Просто он еще не нашел себя.

— Но, если он увлечен только паровозами, как он проявит себя? То, что он не расставался с игрушкой паровоза, еще не значит, что он будет гореть ими всю жизнь.

— А если нет? Если он действительно горит ими, а мы просто сдадимся раньше времени? – жестко спросил папа и, неровно складывая копытами газету пополам, продолжил, уже мягким тоном. – Прости меня. Я не знаю способа быстрее, чем работа в депо, чтобы он узнал о всех сторонах паровозного дела. Я сам не хочу его загонять…

— О, Фел… — мама погладила его по гриве и шее и мягко сказала. – Не все такие, как ты. Он еще совсем жеребенок…

— Да он упрямее меня! – воскликнул папа. – А что будет, когда он станет взрослым? У… Старина Эш покажется Понивиллю самым вежливым и бесхребетным пони по сравнению с нашим сыном!

— Тише! – взмолилась мама.

— Извини… Меня понесло.

— Фел, — мама нежно поцеловала его. – попроси их, чтобы они выгоняли его до обеда. Или чтобы он работал не полную неделю. Ему нужно получить образование.

— Хорошо. – согласно кивнул папа и мысленно записал это дело на следующую неделю.

Пятница. Утро. Пегасы нагнали серую облачность, обещавшую перерасти в морось или даже приятный дождик. Хелбент стоял на пороге депо. Свет не горел, гигантское маховое колесо застыло, паровой генератор молчал. Повсюду были разбросаны инструменты, детали, болты, гайки и множество мелочей. На полу были лужи масла и множества отпечатков копыт, черными цепочками раскиданные по полу. У него возникло странное плохое предчувствие. Депо напоминало поле боя после игры в снежки. Никого не было.

Пассажирский экспресс стоял на поворотном круге. Темный, матово-фиолетовый. Холодный. Смазанный. Готовый.

Хелбент медленно подошел к нему, только через минуту закрыв рот. В полутьме и слабых лучах света паровоз казался вырубленной из черного камня глыбой или огромной литой заготовкой, мягко поблескивающей. Хелбент заглянул в будку машиниста. Там стояла непроглядная тьма. Свет отражался лишь от множества котельных датчиков и мерных стекол, словно это были драгоценные камни в темной шахте, так и ждущие, чтобы их откололи от безродной горной породы.

 Хелбент лыбился, осторожно трогая арматуру котла. Настоящее. Блестящее. Стальное и латунное. Рычаг регулятора подачи пара был переделан, чтобы точнее дозировать тягу паровоза. «Так вот как он это делает…», подумал Хелбент, когда кто-то над ухом громко шепнул:

— Значит, подглядывать любишь…

Ридл! Чтоб тебя!

Он молча повернулся на нее, пряча испуг за суровым взглядом. Изнутри просились старые обиды, но он не решался на «первый удар». Пегаска хитро улыбалась, посверкивая зубами, похожими на мелкие острые камни.

— Не надо подкрадываться. – раздраженно сообщил он.

— Не надо заглядывать в чужой дом. – нахмурилась она. Улыбка испарилась. Осталось недовольство. Они сверлили друг друга недобрыми взглядами, пока Ридл не смягчилась, натягивая на лицо «ехидство» и сказала:

— Ладно, победа твоя. Хел-Бент. Помоги мне осмотреть и выкатить эту штуку.

Напряжение от подступившего негатива начало спадать. Хелбент решил, что мстить не стоит.

— А где остальные? – Хелбент и сам хотел увидеть паровоз в действии, но маленький кусочек его души одергивал и беспокойно кусал за края сознания, как потерявшийся щенок.

— Пойдем. – буднично сказала она, зазывающе изогнув крыло. — Лучше один раз увидеть…

Хелбент удивленно выдохнул. Ридл не соврала. Это стоило увидеть.

Кок, Вирас и Рапид мирно спали вповалку, переплетенные, как прутья корзины, среди мятых эскизов, ворохов ветоши и стойкого запаха машинного масла. Казалось, что в таких позах нельзя провести и минуты, но эта троица даже не пошевелилась, когда Ридл со всей силы стукнула копытом в дверцу стального шкафа. Жеребенок поежился от грохота, а зебра и два земных пони только лишь улыбались во сне.

— Они, что, отремонтировали его за ночь?!

— Да. – звонко отчеканила Ридл. – Вирас выходит на какой-то «супер-зебра-режим», едва видит паровоз. Когда смотрю на нее, жалею, что зебры не умеют в магию.

— Но тогда она бы метнула в мистера Тача то маховое колесо…

Пегаска коротко рассмеялась:

— Это да. В гневе она страшнее дракона. – она резко стала серьезной и нетерпеливо добавила. – Ладно, поглазел. Теперь пойдем будить нашу жестянку…

Уголь загружен. Вода залита. Ридл распалила топку и поставила Хелбента к вороту подачи угля.

— Засыпай понемногу. Типа, считай до двадцати или тридцати и делай два оборота. Потом повторяй.

— И сколько так? – ворот углеподатчика крутился не тяжело, но усилие все же требовалось.

— Пока у нас не будет пара.

— А…

— Час. Может, два. – поникла Ридл.

Внутри Хелбента все потускнело, как будто принесли пустую коробку из-под торта, а потом вообще отменили праздник. Но уголь он подавал исправно. Из-за захлопки печи потрескивало и шумело пламя, красно-оранжевыми листочками прорываясь через смотровые щели.

А пока Ридл, сжимая ручку керосиновой лампы во рту, обошла паровоз, осматривая протечки и просто качество сборки, потом втиснулась в кабину, стараясь не ударить Хелбента крыльями и в то же время помочь ими. Один раз она все же бахнула ребром крыла жеребенка в глаз и виновато ойкнула. Хелбент поморщился, выдавив слезу, но промолчал – уголь важнее. Стекла котла в желтом свете керосинки начали оживать, показывая температуру и рост давления, и Ридл подбодрила его:

— О, неплохо. Еще немного, и можно будет продувать и – в путь.

Ридл выпорхнула из будки, облегченно вытянулась на полу, расправляя затекшие крылья, и довольно поцокала открывать спускные краны. Хелбент остался в будке машиниста один. Темно, жарко, тесновато. Рычаги, маховички, вороты и вентили управления котлом казались в потемках кривыми ветками деревьев Вечнодикого леса. Или ужасно изогнутыми конечностями монстра из Вечногодикого леса.

— Хел, дай малый. – послышался голос ехидной пегаски спереди.

«А?», Хелбент вспотел. Что нужно? Неужели рычаг подачи пара в машину? Как сильно? А если она не открыла краны, и он пробьет ворота депо?

Он коснулся рычага подачи так нежно, как будто тот мог укусить или обратить жеребенка в камень. Шумный свист, и два серых облака разлетелись из боков паровоза. В воздухе сразу стало влажно.

— Отлично, Хел. Отпускай подачу. И поддай еще немного угля.

Он повиновался. Через пару минут Ридл заскочила на порожек, засовывая довольное лицо внутрь и с вызовом спросила:

— Ну что, готов?

— К чему?

— Ехать.

— Ехать? – не верил ушам Хелбент.

— Ну, ты же за этим здесь. – Ридл жестом указала на приборы и механизмы управления паровозом. – Вот оно – перед тобой. Неужели ты не хочешь дернуть железного зверя с места?

Хелбент опасливо посмотрел на нее.

— Думаешь, я тебе подлянку сделаю? – обиделась Ридл и хмыкнула. — Зря. Если не тронешься с места за минуту, считаю, что ты отказался, и сама поведу. Но – если тронешься, то подавай пар очень, очень медленно. По традиции экспресс толкает отвалом ворота и выезжает. И, дай еще угля этому обжоре.

Он еще крутанул ворот и нерешительно посмотрел на регулятор подачи. Вот оно. То, что он хотел. Но что-то сдерживало его. Все взрослые спали, а Ридл он не доверял. Но ее лицо и улыбка, даже в полутьме, подкупали… честностью.

Хелбент посмотрел на регулятор. На Ридл. На регулятор. На Ридл. И нажал.

— Е! – пегаска сразу исчезла из вида, а Хелбент от резкого рывка отлетел в сторону тендера, чуть не пролетев сквозь контр-будку. Раздался жуткий стальной скрежет и протяжный скрип под буханье паровой машины, и через мгновение паровоз вырвался из депо, чуть не вырвав массивные ворота из петель. Мощный хлопок ворот о стены резанул по ушам Хелбента, и он инстинктивно прикрыл глаза копытами.

Паника полностью парализовала его. Все вокруг угрожающе шумело, трещало и скрипело. Тряска пробирала до самых костей. Сквозь жуткий грохот до него дошел спасительный голос:

— Хел! Хел, ты как?!

Он осторожно открыл один глаз. Ноги дрожали и не хотели отрываться от лица, а шерсть вздыбилась. В будку втиснулась Ридл и успокаивающе погладила жеребенка по голове. Тот вибрировал под ее прикосновениями, как камертон, со всей силы стукнутый о наковальню.

— Все позади. Все хорошо. – проговаривала Ридл. Мягкий искренний тон в сочетании с поглаживаниями действительно погасил всю дрожь в Хелбенте, и он медленно… мед-лен-но… очень меееееееедленно позволил себе открыть глаза. Пегаска выглядела взмокшей и взъерошенной; грива мокрыми иголками разметалась по шее, как пародия на морского ежа. В этот момент он осознал, что не чувствует к ней никакой злобы. Или же эта злоба очень сильно съежилась…

— Ну ты выдал, конечно… Так ворота депо еще никто открывал… — она подумала, и добавила. — Ну, кроме Эша Коала – этот дед не остановится, даже если путей не будет. – пегаска закатила глаза и мечтательно вздохнула от ностальгии.

Хелбент почувствовал укол обиды. Дедушка Эш не рассказывал ему, что сносил ворота депо.

— Хорошо, что еще утро, и никто нас не видел. – продолжила Ридл. – Так, Хел, давай, соберись. Поедем цеплять вагоны и забьем угля побольше.

Ридл грубовато поставила жеребенка на ноги, крылом провела по гриве и сказала серьезно:

— Вставай на место машиниста. Поучишься водить нормально.

Хелбент не верил своим ушам. После всего этого его еще пускают за рычаги!? Он уставился на Ридл.

— Что опять-то, Хел? Если ты не умеешь и ошибаешься, это еще не повод. – Ридл потерла подбородок копытом и злорадно добавила. — Вот если бы ты был необучаем, я бы скинула тебе с облака.

— Но я не умею летать… — на автомате произнес Хелбент. Ридл грозно посмотрела на него в упор:

— О том и речь, Хел-бент. Живо за арматуру!

Ридл чуть не наступила на Хелбента, вставая у ворота подачи угля, а он переместился к рычагам. Дневной свет разогнал жутковатое наваждение, и теперь это просто были крутилки, нажималки и дергалки. Без всякой мистики. Хелбент неуверенно положил копыто на регулятор. Но давить не решался.

— Чего ждешь? Едь.

— Но…

— Ох… Ладно. – Ридл придерживала себя крыльями за оконный проем и двумя копытами бережно обхватила его ногу. И плавно потянула вниз. Хелбент сжался, ожидая, что паровоз дернется, но он неожиданно мягко тронулся с места, пофыркивая паровой машиной.

Темно-серый дымок из трубы быстро растворялся в сером небе, а темно-зеленые луга и деревья медленно плыли мимо. Пол под ним ходил ходуном в такт перестуку колес.

Ридл отпустила его ногу и потеснилась позади, покручивая ворот подачи угля. Теперь он управлял сам. Он чуть замедлил ход и высунулся из окна. Ветер раздувал гриву, и он заулыбался. Он ехал. Ехал на понивильском экспрессе! Сам! Пути плавно поворачивали, скрываясь за идеально округлым холмом.

— Здесь можно быстрее. Не боись. – намекнула Ридл. Он надавил на рычаг чуть сильнее. И паровоз пошел веселее, как будто только этого и ждал.

В груди все распирало, как будто он вдыхал в себя весь воздух Эквестрии разом, и голова гудела. Он обернулся на Ридл. Та мягко улыбалась, инстинктивно следя за мерными стеклами и понемногу подавая уголь к топке. Он же не просто улыбался; все его тело восторженно пело. Повинуясь пьянящему чувству, он вновь высунулся из окна и закричал во все горло.

Пусть весь Понивиль знает, что он, раздери дракон, сча…

Глава третья. Расслоение мечты

Равнина и далекие горы. Телеграфные столбы устало приветствуют его. Он облокотился на окно, подпирая щеку копытом. Шейный платок слабо трепыхался в потоках горячего вязкого воздуха Апплузы.

Паровая машина работала безупречно. Как всегда. Воды и угля вдоволь. Как всегда. Котел не брыкался скачками давления, сжигал почти без дыма, и поезд мерно стучал по стыкам путей. Как всегда.

От топки и труб подогревателя шли влажные волны жара. Не спасала и хитро заломленная форточка, заталкивающая на скорости воздух в будку. Стоял такой жаркий день, что он мог приплавиться к своему рабочему месту. Спасаясь от жары, он смачивал лицо из фляги и поставлял набегающему потоку. Недолгая прохлада возвращала его в чувство. Он с надеждой покосился на регулятор подачи пара. Хотелось выжать из экспресса все; поднять давление в котле до предела или вовсе зажать предохранительный клапан, чтобы ни одной атмосферы не убежало. Паровоз мог ехать куда быстрее. То ли жара, то ли сам он так себе внушил, что жестянка «хочет» уйти в отрыв.

Но график. Он не должен отрываться от графика. Вода и уголь ему на весь путь туда обратно. И Босс спросит с него, а с Босса – Фенси Пенс. Перерасходы угля сделают этого богатея недовольным. А недовольный богатей слегка поиздержится на битсах для депо. Так что график.

Так тянулся очередной год Хелбента-машиниста.

Поезд приехал вовремя, и разваренные, разомлевшие под горячим равнинным воздухом пони вытекли из вагончиков, а Хелбент побрел отчитываться на станцию. Местный кассир-единорог с усталым взглядом, имя которого он так и не запомнил, по-приятельски предложил яблочного сока. Он потягивал теплое, но все еще вкусное под житейские жалобы и мелочные слухи. Уголь дорожает. Машиностроительный завод Сталлионграда выходит на полную мощность. Найден новый предок пони. Королева одно из ульев ченжлингов отрицает слухи о промышленном шпионаже. Зебры что-то сделали не так.

Все как обычно. Хелбент открывает рот, говорит что-то связное, тоже ноет о чем-то своем, паровозном, но мыслями он гонит на всех парах в обратную сторону. По темноте. Один. Только он, локомотив, заправленный углем и водой под жвах, и прекрасный платиновый лунный серп в черном бархате с бриллиантами далеких звезд. Прохладный ночной ветер будоражит кровь, а головной фонарь выхватывает две светлые линии из тьмы. Линии хороших полированных рельс, похожие на твердые солнечные лучи или жидкое золото.

Они прощаются, и Хелбент движется обратно к поезду, отработанным движением засекая время и заворачивая к местной лавочнице за парой лепешек в дорогу и мешочком хрустящей соломы. Фиолетовый экспресс уже ждет, испуская легкие облачка пара. Вместо дыма над трубой легкое марево горячего воздуха. Станционный помощник, тощий смурной жеребец, тяжело спрыгивает с будки на щебенку. Хелбент почтительно салютует ему, хоть тот и не реагирует. И есть за что: котел не должен гаснуть, пока паровоз не в ремонте. Зимой особенно.

Разноцветные потоки пони покупают билеты. Тянут поклажу в вагоны. Прощаются с родственниками. Ждут, когда со станции по связи дадут отмашку. Сегодня им нужно в Понивиль. Завтра – в Кантерлот. Потом в Мейнхеттен или еще куда. Вечное круговращение поней по Эквестрии.

Формальная проверка мерных стекол. Работа тормоза локомотива. Состава. Продувка колосников от угля. Песочница — под завязку, как обычно. Подача смазки в паровую машину. Все в порядке? Все в порядке. Как иначе?

Поскрипывающий голос дает отмашку. Гудок. В путь.

---

— У тебя лицо обвиснет, с такой миной ходить. – заметил Мажик Тач в перерыве, почитывая газетную сводку Эквестрии. Кок и Рапид сейчас курсировали по Эквестрии, снабжая ее кровеносную экономическую систему рабочими и ресурсами. Вирас тратила перерыв, тайком поглядывая каталог нового оборудования одной Сталлионградской фирмы. Ридл улетела на крышу депо и нежилась на перистых облачках под ярким солнцем, хитами Винил Скретч и порывами ветра. Босс ускакал отчитываться за расходы к одному из помощников Пенса.

— С какой? – слабо поднял бровь Хелбент. Он тратил время отдыха в кресле, развалившись, как старый замок принцесс.

— У тебя лицо, как будто ты только лимоны ел. Или камни.

— Каменные лимоны. – со значением брякнул Хелбент. Зачем? Он был без понятия.

— Мож и их. Просто ты какой-то вот… — Тач закрутил передними ногами, что-то изображая в воздухе, но фигура оказалась такая сложная, что Хелбент быстро отказался от попытки ее представить.

— Усталый, в общем. Раньше, я помню, бегал ты такой шухерной, живой, а теперь вот… посерел.

— Я и так серый. – буднично заметил Хелбент.

— Да не. Не шкурой. – вздохнул Тач. – Внутри серый. Может, ты какую-нибудь дрянь ешь, типа жареной соломы?

— Нет. Только каменные лимоны. – ухмыльнулся Хелбент и откинулся на спинку. Потолок депо с клепанными стальными балками, новыми электрическими лампами походил на грубую простенькую замену ночного неба. Или негатив карты железных дорог Эквестрии.

— Не знаю, Мажик… — вдруг сказал он. И почему его потянуло исповедаться пони, который в первый же день скинул на него мутную работенку? Может, он и правда устал, или даже заболел чем-нибудь.

— Я вот раньше хотел водить паровоз. Думал, летать буду… огонь там из трубы, и чтоб аж паровой движок малиновым стал. Быстро, короче. А тут… не быстро.

— У, так ты хотел скорости… — потянулся вперед Тач, и из-под газеты показалась книжка «Магическая практика для начинающих» за авторством Твайлайт Спарк, распухшая от закладок и вклеенных листиков с пометками.

— Только давай без… — Хелбент болезненно зажмурился, предвидя…

— Может, ты пегас, запертый в теле земнопони? Типа, все время пытаешься компенсировать нехватку скорости. Пегасы ж – они летают все время.

Хелбент приподнял голову на Тача и навострил уши. Сейчас «Мистер Тач» раскроет ему всю правду.

— Если ветер не будет давить тело пегасов, или они будут долго стоять на одном месте, то быстро ослабнут или вовсе впадут в кому. Давление ветра не дает их органам выпасть и перегоняет кровь от головы к хвосту. Иначе у них голова опухает – многокровие, чтоб его! Такой у них странный кровоток.

— А почему они спят на облаках? Там же они не двигаются.

Тач улыбнулся, как будто ответ был самоочевиден.

— В каждом спальном облаке есть по маленькому ветрогенератору, который обдувает голову пегаса, чтобы выгнать лишнюю кровь. И все пегасы умеют их создавать сызмала.

— Да уж… — новые анатомические факты от Мажика Тача поражали Хелбента сильнее, чем горящие угли, попавшие на шкуру. – А как же Эмри? Что-то она не часто двигается. Иногда вообще стоит на одном месте в штиль.

— Эмри? Так это… — Тач вытянулся к нему и заговорщицки прошептал. – Она ж тупая. У нее все признаки многокровия.

— А… — понимающе протянул Хелбент.

— Если бы не обезвоживание, ты бы сразу увидел. Просто она мало пьет, и от этого кровь плотнее, и ее сильно меньше в голове. Ветер ее выгоняет, но она ж густая – плохо течет. Если конкретно: у нее многокровие третьей степени.

— Я… У меня нет слов. – Хелбент прикрыл лицо копытами, стараясь не проораться со смеху.

— Что такое, Хел.

— Да ничего… — сдержанно произнес Хелбент. – Я в детстве жабу проглотил. Но она еще жива… и душит меня иногда.

— А, грудная жаба! – деловито сказал Тач. – Это один из признаков видовой неопределенности. Так что ты можешь превратиться в пегаса или единорога. Типа меня.

Хелбент сильно согнулся, напрягся всем телом, сжал челюсти как можно сильнее, сполз с кресла на пол и разорвал помещение депо диким хохотом.

— Хел, ты чего?

Хелбент продолжал хохотать и кататься по полу. На фоне шума парового генератора зазвучал раскатистый голос Босса:

— Че вы там ржете?! Все ко мне!

Пять минут, и все, кто был в депо, стояли перед Боссом. Время нисколько не изменило его: все такой же толстый и крикливый.

— Так. Есть серьезная тема. Принцесса Селестия объявляет новую «Эквестрийскую милю» в честь завершения строительства новой дороги. Да, это та самая скоростная магистраль через всю Эквестрию, о которой нам постоянно говорят. Гонки будут открывать выставку научных достижений в Кантерлоте. Победитель получит деньги, славу и право вести самые новые и быстрые поезда на континенте. И депо тоже не обеднеет. Гонка через месяц.

Гонка? Хелбент почувствовал вибрацию в груди. Это сердце забарахлило от угольной золы, или что-то оживало в нем.

— Ох… — вздохнула Вирас и затараторила. – Мы же давно не участвовали. Там уже новые правила. И на чем мы туда заявимся? Последние паровозы Сталлионграда делают больше ста сорока километров в час, а что там они на гонки заявят… Бр-р.

— Что можно вообще успеть за месяц?! Мы только нужные детали будем два месяца делать! – воскликнул Мажик Тач.

Хелбент молчал. Звуки паровой машины, работающей так часто и быстро, что даже дышла не видать, заполонили его сознание.

— Мало того, что с деталями будет напряг, так еще и Рапид чуть ли не врос в будку: на нем все многодневные поездки. А у него опыта быстро ездить больше, чем у нас всех. – поддержала его Вирас. Хелбент немного подернул ухом от удивления: Вирас недолюбливала Тача, но в этой ситуации он был безоговорочно прав. В Понивилле мало мастерских и кузниц, чтобы быстро сделать детали для быстрого локомотива.

— Еще есть Кок, Эмри и Хел. – спокойно парировал Б

— О, нет! Я пас. Скорость — это не мое. – сразу отмахнулась Ридл, отступая немного за спину Хелбента.

— Кок никогда не надавит на рычаг сильнее, даже если у него на копыте будет висеть колесная пара. – произнес Тач. Хелбент пропустил это мимо ушей, представляя, как мощный порыв ветра выдувает окно из будки на скорости, и немного дернулся, когда Босс указал на него копытом.

— Поведешь ты, Хел.

Хелбент сделал жест «ну и ладно, куда деваться», но в глубине души радостно запрыгал и затопал на месте, как непоседливый жеребенок, и спросил:

— А паровоз?

Зебра задумчиво постукивала копытом по подбородку:

— Можно раздербанить тот, на котором ты сейчас курсируешь. В две ночи разденем локомотив до голой рамы, а дальше… — Вирас очень хотелось что-то сказать, но она сдерживала себя.

— Дальше?

— Ничего. Надо читать свод правил. Они могли сильно измениться. Я могу доработать паровоз, но если комиссия его забракует, то и смысла нет. – с грустью призналась она.

— Тогда я – достаю новый свод. Тач – узнаешь у всех в округе, кто может ковать или как-то обрабатывать металл, Вирас — думай над тем, чтобы этот паровоз посрамил лучших инженеров Сталлионграда, Хелбент… — Босс задумался, после добавил. – Тренируйся. Будешь возить до Эпллузы на ремонтном. Он тихоходнее, и тендер у него меньше, так что тебе придется выжимать его на максимум. Слава богу, что он неубиваемый.

— А уголь?

— Я выбью. – заверил его Босс. – Эмри, а ты узнай у своей мамы расписание погоды на два ближайших месяца, а как узнаешь — помогай Вирас.

Пегаска и зебра недобро переглянулись, и Ридл быстро выдала:

— Можно нет?

— Нельзя. – отрезал Босс.

— Ладно.

— Все. Остальные дела в депо на этот месяц разрешаю отложить и переключиться на сборку паровоза. Разбежались!

Рабочий день Хелбента обрел совершенно иной смысл. Раньше он ездил, двигая регулятор пара чуть меньше, чем на половину, теперь же, на ремонтном локомотиве, чтобы ехать с такой же скоростью, он должен был задвинуть регулятор практически до отказа и подавать уголь в топку чуть ли не каждые пять секунд. Скучная и монотонная поездка по равнинам превратилась в пытку, которую остальные почему-то считали тренировкой.

На конечной станции он вытекал из будки, мокрый и практически черный от угольной пыли. Единорог-кассир обеспокоенно помогал ему смывать налет с лица и посоветовал использовать какую-нибудь ткань, чтобы угольная пыль не осела в легкие. Хелбент пробовал натягивать на лицо маску из тряпки, но та быстро забивалась углем, и на жаре в маленькой будке машиниста превращалась в настоящую удавку. И потому, по вечерам, после маршрута, он первым делом бежал прочищать нос и выхаркивать угольную пыль. Он бы заездил себя до болезни, но удача встала на его сторону, и Ридл пометила на своей карте большую часть путей Эпплузы, как «потенциально опасную для езды». По ее словам, рельсы пошли горбами, а где-то и вовсе лопнули. И Хелбент смог временно перевести дух, а Ридл с парой крепких наемных пони поехала на ремонтном локомотиве менять пути.

За это время Вирас несколько раз перечитала правила и радостно сообщила, что «сможет удивить этих дорогобитсовых выскочек», а Тач договорился с несколькими мастерскими. Небольшой фиолетовый локомотив, который верой и правдой служил Хелбенту, теперь был разложен по депо, и на поворотном круге оставалась лишь клепанная рама на чурках. Пока в депо творилась «зебринская магия Вирас» по увеличению скорости паровоза, Босс освободил Хелбента от работы, и тот одинокой серой тенью брел по яркому Понивиллю.

На душе было легко, но в тоже время пусто, будто он потерял что-то важное. Родители по-прежнему относились к нему, как к жеребенку, а он уже не помещался на своей кроватке с паровозиками, и опостылевшие игрушки он давно распаковал по коробкам, чтобы те не собирали пыль. Адвокатские дела у отца пошли в гору, но Феллоу не особо радовался этому. «Пони стали страннее. И не такие дружные, как раньше», как-то сказал он за обедом. Мама сказала, что он выдумывает, а отец лишь глянул на нее, перевернул газету и принялся читать.

Хелбент решил проведать и Дедушку Эша. Хижина старого машиниста-грубияна выглядела приличнее, чем когда отец водил его сюда. И сам Эш Коал, хоть и продолжал стареть и дряхлеть, при Хелбенте бодрился и всячески утаивал от него старческие болезни. Дедушка Эш сделал ромашковый чай, и всю ночь напролет они обсуждали «Эквестрийскую милю», паровозы и течение времени.

Дело шло к дождю, и ночной теплый воздух вяз в легких. Стены дома плавно перетекали в холмик, и что Дедушка Эш, что Хелбент лежали, потягиваясь на крыше и наблюдали за звездами.

— Вирас – умная пони. Паровая машина в ее голове всегда исправна и пашет на полную. И этот фиолетовый металлолом она сможет переделать во что-то очень быстрое. – произнес утешительно Эш и тихонько кашлянул в копыто.

— Не сомневаюсь.

— А вид такой, как будто сомневаешься.

— Это все каменные лимоны. – вздохнул, слабо улыбнувшись, Хелбент.

— Ну… — задумался Эш. – Ты, это, хоть один бы мне привез.

— Чего?

— Каменный лимон. Никогда о таком не слышал.

— Я тоже.

— Но ты ж его ел! – оживился Эш.

— Нет. Это… Мажик Тач сказал, что у меня вид, как будто я только лимонами или камнями питаюсь. А я пошутил тогда, что жру каменные лимоны.

— Хех. Тач еще не сделал заклинание, убирающее трение?

— Вроде нет. Но однажды он сделал кусок пола очень скользким, как будто на нем масло пролили. Но при этом пол остался сухим.

— Ну, это успех. А я уж думал, что он и правда брехло тупое. Даже стыдно немного…

— Ого. Дед, разве тебе может быть стыдно?

— Может, да. Может, я размяк. Может, устал быть вредным крупом... Чего? Не надо на меня смотреть такими глазами! Я не мышь, а ты не сова.

Хелбент перестал округлять глаза и уставился на стареющую луну в ночном небе.

— Вот ты, Хел, сидишь тут, практически взрослый такой, даже больше меня, а твой бок пустой. Ты когда-нибудь об этом думал?

— Думал. Но не долго. Все говорят, что странно это… Но я об этом не запариваюсь.

— Вот как… — Эш звучал расстроено. – Раньше было так, что еще маленькие жеребята знали, чем будут заниматься, и кьютимарки появлялись чуть ли не одновременно. А сейчас все какое-то не то…

— Почему не то? Ты же все время здесь, на отшибе.

— А вот и нет. Плохо ты меня знаешь, сын Фела. Бываю я и в Понивилле, и к Расту заходил. Плохо ему.

— Вроде нет. Нормальный. Бегает, кричит.

— Не. Он, как плохая колесная пара. Выглядит хорошо, а молотком стукни, и сразу поймешь, что трещинами все пошло. Я, может, и вижу плохо, но помню Раста еще с жеребячества. И сравнить могу… — Эш странно замолчал, и потом вдруг спросил:

— Слыхал, что уголь все дороже?

— А то. Вирас говорит, скоро будем уголь в мелкую пыль толочь, типа горит лучше и чище. И расход меньше.

— Да уж. Плохо это. Говорят, наши с зебрами что-то не поделили, и теперь такие выкидоны. Ох, чую, нам это может выйти боком. И даже «отважная шестерка» не спасет.

Хелбент смутился. Дед совсем раскис.

— Дедушка, ты чего? Дружба – это же про пони. Наши найдут выход, и все будет хорошо.

Эш Коал повернул голову на него. Лунный свет измазал лицо глубокими тенями, превратив его в надкусанное яблоко. Хелбент подумал, что дедушка скажет что-то вроде «ты сам в это веришь?», но Эш молча смотрел на него. Потом повернулся к луне и произнес:

— Да будет так.

---

— О, Хелбент! – зебра приветственно приобняла его за шею. – Ты-то мне и нужен!

«А ведь когда-то ты запустила меня в Тача, как бакбольный мяч», подумал он, но обнял ее по-дружески. Как умел.

Они столкнулись у дверей депо днем.

— Что не так?

— Не, все так. Местная кузница смогла отковать составные колеса большого диаметра. Ведущие. Больше полутора метров! И их будет по три! С каждой стороны! Паровоз полетит, как пикирующий вондерболт! – зебра расцвела, насколько позволяли два цвета, когда она говорила о паровозах.

— Это хорошо. – Хелбент представил себе локомотив, который создает ударную волну за собой, и блаженно улыбнулся.

— Да, скорость будет… Не, не скажу. Ты должен сам это испытать. – Вирас даже подпрыгнула на месте от возбуждения, потом посмотрела на него грустными глазами. – Правда, кузнец отказался отдавать мне колесные пары.

«Что?!», эта последняя фраза Вирас вырвала его из обычного ритма. И дальнейшее он слушал так внимательно, будто от этого могла решиться чья-то жизнь.

— Ты же дала ему деньги?

— Да! – возмутилась Вирас. – он получил полную сумму.

— А почему тогда? Ты его обидела?

— Нет! – Вирас вскрикнула: сама мысль об этом корежила ее.

«Этот странный кузнечный жадина решил встать между мной и гонками в Кантерлоте», потрескивал гнев в его голове. Хелбент помрачнел и произнес:

— Пойдем. Покажешь мне дорогу.

— Что ты задумал?

— Ничего.

Зебра посмотрела на него и затрусила в Понивилль. Он следом. В голове зрела темная туча, готовая разрядиться молнией.

— Вот. – указала Вирас на кузницу.

Небольшой дом с огороженной пристройкой и вывеской в виде наковальни. Все, что есть в хорошей кузнице, было здесь. Темно-серый единорог с белым пятном вокруг глаза, с бородкой и фартуком вышел им навстречу.

— Добрый день… — поприветствовал было кузнец, но потом увидел позади Хелбента зебру и недовольно вздохнул. – Опять ты…

— Добрый день, сэр. – Хелбент говорил спокойно и монотонно, но его глаза смотрели сквозь кузнеца. – Моя подруга говорит, что вы не хотите отдавать ей колеса, которые заказывало понивильское депо. Это правда?

— Да. Я не отдам такие ценные вещи какой-то зебре. Вы разве не слышали, что участились кражи металла зебрами? Это хорошая сталь, и за нее много дадут даже по весу.

Вирас потеряла от возмущения дар речи, и на черно-белом лице появились красноватые оттенки. Хелбент продолжал рассматривать мир сквозь кузнеца:

— Я могу вас заверить, что моя подруга Вирас не является воровкой и не украла бы даже бесплатный кусок хлеба. Она поддерживает в прекрасном состоянии паровозный парк Понивиля и дает возможность многим тысячам пони путешествовать по Эквестрии быстро и комфортно. Если вы считаете, что не можете отдать ей колеса, то отдайте их мне. Я тоже работаю в понивильском депо, и мой начальник, Бадди Раст, это подтвердит, как и все, что я сказал до этого.

Кузнец задумчиво почесал копытом щетинистый подбородок и сказал:

— Что-то я тебе не верю.

Хелбент внезапно подошел к нему в упор. Внутри неотвратимо истончались нити спокойствия. Что-то очень нехорошее растягивало и рвалось с «поводка». В ушах появился легкий немелодичный звон. Его глаза блестели яркой холодной яростью:

— Отдай. Колеса. Сейчас. — чеканил Хелбент каждое слово. Голос подрагивал от напряжения.

— Думаешь… — только и успел сказать кузнец. Странный звон поглотил его слова…

Сознание вернулось к Хелбенту, когда он шумно тяжело дышал, а ноги гудели и пульсировали. Кто-то кричал на фоне, но он не понимал ни слова. Тело и душу обволакивало какое-то безмятежное спокойствие. Зубы болели, а один глаз отказывался открываться. Во рту стоял какой-то странный металлический вкус, и что-то стекало по губам. Он вдруг понял, что пытается раскусить кочергу и выплюнул ее. Под ним, подрагивая и закрывая тело копытами, клубочком лежал кузнец. Лицо у кузнеца приобрело красновато-синий оттенок, все было в ссадинах и кровоподтеках, и формой напоминало малину.

— Почему ты лежишь? – удивился Хелбент.

Кузнец что-то простонал. Слезы капали из глаз, похожих на узкие щели из-за синяков. Кто-то тряс его за плечи и что-то орал, но слова казались совершенно неизвестными. Он обернулся на источник звука. И увидел Вирас. Она шарахнулась от него, едва он взглянул на нее. Ее лицо выражало ужас.

— Чего ты, Вирас? – его голос показался ему странным, каким-то глуховатым.

— Ты… Хел, зачем?! – Вирас говорила так тихо, но почему-то рот у нее открывался, как будто она кричала во весь голос.

— Что? – он недоумевал. Почему кузнец вдруг упал? Почему Вирас так тихо орет? Вроде же все было нормально… Или…

Он неторопливо, словно в музее, перевел взгляд от лежащего кузнеца на кочергу, в которой остались неглубокие отпечатки его зубов, потом на себя. И где же он умудрился упасть и ушибить колени? Он огляделся и увидел еще пару лежащих на земле пони неподалеку. Это вроде были подмастерья кузнеца. Выглядели они не лучше своего учителя.

— Почему вы все лежите? Это какая-то игра? – он не понимал, что вдруг случилось. Они же просто договаривались о колесах.

— Монстр! – услышал он тихий голос одного из подмастерьев.

— Где?! – Хелбент покрутился на месте, пытаясь найти монстра. Как вообще что-то из Вечнодикого леса могло попасть в один из районов Понивиля рядом с центром. Никого рядом не было, кроме него, кузнеца и Вирас. Она внезапно схватила его за лицо, и твердо сказала, хоть в ее глазах было что-то такое, словно она делала что-то очень опасное:

— Хелбент. Пойдем.

— А колеса? – он повернул голову на кузнеца, который все еще предпочитал лежать, а не стоять на земле. – Мы же за ними пришли. Разве нет?

— Они отдадут. Завтра. – быстро ответила Вирас, кося взгляд. – Но сейчас нам лучше уйти.

— Уйти?! Но что случилось? Почему они все лежат? Может, им нужна помощь?

— Да… — через силу выдавила зебра. – Им нужна помощь. Можешь сесть здесь и никуда не двигаться, пока я позову врачей. Пожалуйста. Ради меня.

— Хорошо. – он покорно сел, сложив ноги под себя. Вирас на прощанье бросила на него странный взгляд, потом на лежавших рядом поней, и поскакала во весь опор за помощью.

Хелбент провожал ее безразличным взглядом, а когда она скрылась за поворотом, уставился прямо перед собой. Вся его шкура была в темно-лиловых пятнах.

На следующий день в депо привезли колеса. Теперь все заказы от кузниц забирал Мажик Тач, а Вирас самозабвенно ваяла удлиненную листовую раму и переделывала два старых списанных котла в один. Хелбент очень удивился, когда пони-врач сказала ему, что у него сломаны два ребра, есть трещины в задней ноге и передних ногах, легкое сотрясение мозга, очень сильно сбиты копыта, синяк на левом глазу, и левое ухо отбито, и на какое-то время он будет хуже слышать. Все это было для него в новинку, и он даже не думал, что после разговора с кузнецом окажется на больничной койке.

К нему несколько раз заходили в покои разные пони, что-то спрашивали, в основном, что он помнит из встречи с кузнецом, и оставались недовольными. Речь шла о какой-то драке, но кто и с кем дрался, он так и не узнал. Один раз даже прискакал взмыленный отец и долго общался с этими странными пони. Хелбент так и не понял, что отец им сказал, но больше к нему никто не заходил. Кроме самого отца.

Феллоу принес ему книг, фруктов и подушку с изображением паровоза. Все это было ради одного вопроса:

— Сынок, что там случилось?

— Я не помню. Я пришел с Вирас забирать колеса для гоночного паровоза, а кузнец не хотел. Я попросил отдать его колеса, он что-то сказал… А дальше все почему-то валяются...

— А что конкретно было между «он что-то сказал» и «все валяются»?

Хелбент попытался вспомнить, но в памяти все было слишком мутно. Он чувствовал, что что-то случилось тогда, но как он не пытался, все рассыпалось и ускользало из копыт, едва он пытался прожить тот момент снова.

— Не знаю. Я пытался вспомнить, но не могу. – огорченно сказал Хелбент и укусил сочное яблоко. Отец в раздумьях шагал по палате, бессмысленно разглядывая скудную мебель, но потом снова подошел к нему и сказал:

— Понимаешь, сын, дело может оказаться очень скверным. Те кузнецы утверждают, что ты их избил.

— Я?! – Хелбент чуть не поперхнулся яблоком.

— Зебра, которая была с тобой, говорит, что напали на тебя, но тебе удалось их победить.

— Но я… — Хелбент никак не мог представить себе, что он кого-то чем-то бьет. Он поднес к лицу копыта и долго вглядывался в них. «Разве я могу кому-то причинить вред?», спросил он про себя. В копытах не было ответа. Только потертости и мелкие сколы.

— Это не важно. – опустил его ноги своим копытом отец. – Главное, что ты жив и идешь на поправку.

— Но почему я ничего не помню, отец?

— Не знаю. – развел ногами Феллоу. – Я не разбираюсь в медицине, но слышал, что это может быть паническая потеря памяти. Было несколько статей, что некоторые пони, которые пережили нападения монстров из Вечнодикого леса, не могли ничего вспомнить.

— Как-то тупо.

— Главное, что все позади.

— Разве?

— Да. – отец пристально смотрел на него. – Мы пришли к соглашению.

— Соглашению?

— Да. Все притворятся, что ничего не было. Мы не будет судить их за групповое нападение, а они тебя за причинение вреда.

Хелбент невесело усмехнулся, хоть в груди и закололо.

— Хорошо. Ты не знаешь, что случилось, но у тебя есть предположения, почему вы могли «не прийти к соглашению»? – пережевывая принесенное им же яблоко, спросил отец.

— Вирас сказала, что кузнец не отдает колеса, и попросила помощи. Мы пришли за колесами. Кузнец их не хотел отдавать. Я попытался убедить его, как бы сделал ты. Но он уперся.

— И…

— И я не помню. – обреченно сказал Хелбент.

— Ладно. Вернемся чуть назад. К тому моменту, как ты общался с зе… Вирас. Что именно она сказала?

— Что ей нужна моя помощь.

— Прям так?

— Да. – Хелбент пытался припомнить разговор, но уже не мог понять, просила ли Вирас его о помощи или нет. — Наверно, да.

— Что, уже сомневаешься? – Феллоу сощурил один глаз. Хелбент видел это выражение лица не раз. Оно означало: «Попался!».

— Давай без своих трюков. Я не помню дословно, но ей нужна была моя помощь. И я помог.

— Мои трюки тут не при чем. Зебра не косалась тебя? Ты не поворачивался к ней спиной?

— Что ты имеешь ввиду? – Хелбенту явно не нравилось, куда клонил отец, хоть он и не понимал, о чем он.

— Видишь ли, Хел, — скрестил ноги на груди отец и, глубоко вздохнув, сказал. – Зебры довольно сильны в зельеварении. Как целительных, так и губительных.

Хелбент вперился в него подозрительным взглядом, но отец отвечал не меньшим хладнокровием.

— Ты думаешь, что Вирас могла сделать мне укол или дать что-то выпить, пока мы шли к кузнецу?

— И да, и нет. Я не люблю опираться на слухи и последние новости, в которых зебрам начинают приписывать какие-то новые… «события с негативной окраской».

— Злодеяния. – рассерженно вставил Хелбент. Лицо у него медленно наливалось темными чувствами.

— Да. – спокойно подтвердил Феллоу. – Не трать свою злость на меня. Я не желаю ни тебе, ни твоей полосатой подруге зла.

— А минуту назад? Просто ради справки вставил?! – Хелбент почти перешел на крик и медленно потянулся к отцу.

Отец не попятился назад. Напротив, он неожиданно обнял Хелбента. Крепко. За мгновение в нем вспыхнуло отвращение, гнев, ярость – хотелось вцепиться зубами отцу в шею или вырваться из его объятий даже ценой сломанных костей. А потом наступило спокойствие. Мысли все еще были о плохом, но они казались такими несерьезными, что и держать их в памяти не имело смысла. Лишь спокойствие и боль.

Хелбент обнял отца в ответ.

— Мой маленький упрямец. – прошептал на ухо отец. Голос у него не был спокойный. Он больше походил на гнутую пластинку граммофона, игла с которой соскакивала, и звук обрывался.

— Пап… — «ты что, плачешь?!», хотел добавить Хелбент, но прикусил язык. Хелбент закрыл глаза. Меньше всего ему хотелось представлять отца с красными от слез глазами.

— Эти подмастерья сказали, что били тебя палками, думая, что ты перестанешь мутузить их кузнеца… Зебра сказала, что один из них треснул тебя кочергой по голове со всей дури… Тогда ты переключился на них… А потом… встал у кузнеца и смотрел на него… Как будто хотел стереть его в порошок… — отец коротко всхлипнул.

В глазах у Хелбента все поплыло, и одинокая слеза покатилась по мохнатой щеке. Он даже разозлился на себя за это и стиснул зубы.

— Когда я узнал, я сразу примчался сюда. Я думал… Что могу потерять тебя.

«Но я жив», хотел сказать Хелбент, но закусил губы до боли, чтобы ни один звук не вырвался из его рта.

— Все позади. – медленно сказал Хелбент. Губы болели, а внутри его трясло.

— Прости меня, сын. Я не должен был думать о твоем друге такое. – отец смахнул слезы и снова был спокоен. Только красноватые веки выдавали его.

— Вирас никогда бы так не сделала. – решительно сказал Хелбент. Но все же подумал. Он поворачивался к ней спиной, когда говорил с кузнецом…

«НЕТ!», он так сильно отбросил эту мысль, что даже голова закружилась.

— Ладно, сынок… Я… пойду. Дел невпроворот. Береги своих друзей… — отец хотел сказать что-то еще, но так и не сказал. И Хелбент всю ночь думал, что он хотел тогда добавить.

Через неделю врачи чуть ли не за хвост вытащили Хелбента на улицу, объявив, что он «абсолютно, определенно, позитивно здоров». Он навестил родителей, успокоив и маму, и отца, натрескался еды и неторопливо пошел в депо. У ворот он заметил многие следы копыт и телег, а изнутри доносился громкий рабочий шум.

Любопытство притупило его внимательность, и он увидел пикирующую сбоку сверху Эмри только в самый последний момент, когда ее крылья охватывали его шею.

— Хел! – радостно взвизгнула она. – Ты как? Что там случилось? Эти тупые бескрылые кузнецы наехали на Вирас?

— Нормально. Все прошло.

— Вирас говорит, что ты их отделал по первое число! – Ридл встала на задние копыта и грозно замахала передними ногами, отчего Хелбент почувствовал, что краснеет.

— Что-то вроде того… — ему не очень хотелось думать об этом, тем более, как о чем-то хорошем. «Зебры сильны в зельеварении. Ты не поворачивался к ней спиной?», донесся из глубин памяти голос отца. «О, нет, папаня! Конечно, нет!», бодро промычал в ответ злой голос Хелбента, стиснувшего в зубах кочергу. Резкий звон…

— Эй, Хел, ты чего? – махала копытом Ридл перед лицом. Тревога в глазах и всем лице. И она не прикидывалась.

— А? – недоуменно смотрел он на нее, завороженно следя за копытом.

— Ты вдруг уставился в землю и «выпал» на минуту. Все хорошо?

— Да… — протянул он и отшутился. – Это от больничного овса. Не могу забыть этот вкус. Как будто подушку ешь. Я в порядке. – он утвердительно стукнул себя копытом в грудь.

— Хорошо. А у нас тут… — и начала взахлеб рассказывать. Он отвык за время больничной тишины от такого потока речи и уже не пытался ничего понять. Просто смотрел Эмри в рот. Она говорила так быстро, что предложения слипались в одно длиннющее слово, из которого он не мог ничего понять.

— А, чего я все трещу и трещу! Пошли, посмотришь на «ракету»! – и подталкивая крылом, втащила его в депо. Здесь вовсю шла работа. В воздухе стоял легкий металлический дым, от которого Хелбент сразу зашелся кашлем. К нему тут же подбежал Кок в защитной маске и очках и потянул один комплект. С защитой все стало гораздо лучше. Эмри, прикрывая лицо крыльями, помчалась за своей маской.

И тут он увидел локомотив. Длинный, остроносый, низкий, фиолетовый. Мощный. Все, что должно было пускать пар, было больше или сложнее. Настоящие механические чудеса! А три пары ведущих колес высотой больше него… У него от восхищения чуть не подкосились ноги. От старого паровоза осталась только маленькая будка машиниста. И то, в нее врезали новой арматуры, труб и мерных стекол, и для машиниста места оставалось меньше.

— Оух…  А-а-а-а… — он уже не контролировал себя. В теле пронеслась волна приятного жара.

С задней части локомотива на него уставилось что-то черное, понеобразное. Сварочная маска, темная короткая грива. К нему стремглав подскочила, скидывая на пол маску, Вирас и чуть не сбила объятиями с ног. Она воняла электродами, копотью, ржавчиной и маслом, словно сожженная бочка с гудроном. Но он был так рад, что с ней все было в порядке.

— Хел! – она чмокнула его в лоб, и он сильно покраснел. – Я так рада! Завтра будут скоростные испытания.

— Завтра… — не поверил своим ушам он. — Испытания? Но где?

— Ридл отметила неплохой участок. Он почти прямой и достаточно длинный, чтобы ты оттормозился без ущерба для ходовой.

— Во сколько завтра?! – ему хотелось уже. Эта штука должна быть очень быстрой.

— Ранним утром. В пять часов. В депо.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет. – зебра немного потупила взгляд и бодро заявила. — Все идет полным ходом. Если хочешь, можешь залезть в будку. При…

Он уже.

Места и правда было мало, а частокол из котельной арматуры вызвал рябь в глазах. Он перетрогал все, что можно, проверяя, как ходит и крутится все, что может крутиться.

Вылез он только через пару часов и молча пошел домой, непрестанно поворачиваясь на паровоз, как будто тот мог исчезнуть из его жизни. Вирас по его придурковатой улыбке поняла, что все хорошо.

— Ох и оторвется он завтра… — довольно шепнула ей на ухо Ридл. Зебра переборола неприязнь к пегаске и без нот раздражения в голосе добавила, закрывая дверь депо за Хелбентом. – Лишь бы не убился.

Команда из Эмри, Вирас, Мажик Тача, Хелбента, Бадди Раста и дедушки Эша на ремонтном поезде оттолкали скоростной паровоз на более-менее прямой и не убитый участок между Понивилем и Кантерлотом ранним утром. Предрассветный ветерок трепыхал брезент, которым обвязали «Ракету», из-за чего казалось, что под тяжелой грубой тканью беспокойно ворочается древнее диковинное существо.

Дедушка Эш и Бадди Раст весело болтали о былом, пока остальные разогревали котел и вообще осматривали паровоз. Когда давление пара подошло к норме, прошло часов пять, и солнце неумолимо ползло к зениту.

Хелбент нацепил окуляры, какие выдают пегасам в летной школе и огнеупорный фартук, если все пойдет не по плану. Позади на путях стоял ремонтный поезд. Впереди – пустая, немного кривоватая железная дорога, убегающая вдоль лесов вперед. Вся команда собралась справа, у окна. Ридл махала в воздухе крыльями, готовая сопровождать его в пути.

— Ну, малой Хел! Дай огня! – воинственно вскрикнул дедушка Эш и закашлялся. Бадди и Вирас тут же подхватили его, а Мажик Тач махнул копытом, объявляя старт.

«Сейчас я услышу, как ты поешь…», произнес Хелбент, быстро снимая паровоз с тормоза и сдвигая рычаг регулятора с мертвой точки. Паровоз нервно дернул его — он даже чуть не влетел головой в спускной вентиль с водомерного стекла – и помчался.

Шум, треск, лязг, стук. Бесконечный океан механических шумов под быстрое буханье паровых машин.

Ему показалось, что он едет не особо быстро, но как только он выглянул в окно… Встречный поток воздуха дал жесткую оплеуху, и он чуть не осел на полу, слепо моргая. Стрелки приборов лихорадочно скакали, скоростемер показывал уже под сотню, а он еще не дал угля. «А ну вперед, пока еще дорога не кончилась! Живее угля дай!», прикрикнул он на себя и стал накручивать ворот углеподачи, чтобы удержать давление пара в верхнем пределе шкалы манометра. Долгие поездки на ремонтном локомотиве наконец-то приносили плоды – он крутил ворот углеподатчика как никогда быстро, словно тот вообще не терся.

Он еще раз выглянул в окно, но уже осторожнее – впереди еще было много прямой дороги. И он решил открыть подачу пара на всю. И паровоз, жутковато подрагивая, полетел еще быстрее, как будто его сзади толкал ураган.

— М-м-ма-т-ть! – Хелбент чуть не расшибся, когда локомотив налетел на какой-то не очень ровный стык, и его с силой подкинуло к потолку. Скоростемер беспомощно щелкал, пытаясь показать значение больше ста шестидесяти, но его механические вскрики жалко тонули в общем шуме стонущего и скрежещущего паровоза, который впервые летел на такой скорости. Деревья по бокам путей превратились в одно сплошное зеленое месиво, из дымохода валил черный дым с огненными всполохами, обволакивая паровоз сзади неприятным удушливым шлейфом.

Но Хелбент был счастлив. Эти жуткие минуты, когда земной пони летит под двести по путям, где ездят едва ли семьдесят; когда такая тягучая долгая железная дорога превращается в короткую; когда порыв ветра вырывает форточку из крепления… Он чувствовал «озарение». Вот оно! То, к чему он шел; то, к чему стремился всю свою жизнь! Этот давящий назойливый ветер, эта безумная скорость. Это все было в этих минутах! Вся цветастая картина его жизни в зубчатой грубовато-черной рамке из паники и ужаса!

Он жил в этих минутах! Как никогда не…

Глава четвертая. Never ever ever ever forever…

…в ответ на усиление напряжения в международных отношениях принцесса…

…лидер зебр *помехи* объясняет концентрацию вооруженных соединений на границе с Эквестрией (или страной поней?) ежегодными учениями…

«Вам кажется, что ваш дом недостаточно крепок? Ваш сарай падает от любого ветра? Тогда участвуйте в лотерее от Стойлтек и выиграете место в стойле. Стойло от Стойлтек – уютный дом, который не упадет, как бы сильно не дул ветер!»

…взрыв на открытии…

…Принцесса Селестия объявляет начало войны…

— …я не знаю, что за моральные принципы должны быть у существа, способного отравить газом жеребят…

— …распятым, чем полосатым!

…цены на товары первой необходимости…

…урезать…

…всеобщая мобилизация…

— …Рарити дарит фронту пятьдесят новых бронекостюмов для наших бравых солдат…

— …спасем Эквестрию вместе!

— Я… вынужден *нервно сглатывает* сообщить, что зебры запустили ракетные боеголовки…

— ОНИ ЗАКРЫВАЮТ СРАНОЕ НЕБО! А КАК ЖЕ ДРУЖБА!? КАК ЖЕ ВСЕ ЭТИ ИСТОРИИ ПРО ЕДИНСТВО!? ОНИ КИНУЛИ НАС! ЭТО БЕЗУМИЕ!

— …отсутствует. Для получения дальнейших инструкций пройдите в ближайший военный комиссариат или обратитесь к уполномоченному представителю власти в вашей местности.

— Внимание всем! Это автоматическое сообщение… Аха-ха! Повелись! Всем привет! Как вам новая погода за окном? Как вам солнце? Что?! Вы не видите его? Можете передать «спасибо» нашим крылатым друзьям, ведь солнечный свет теперь, походу, мы увидим за день до никогда. А эта пыль, от которой трещит дозиметр? Освежает, не правда ли? С вами диджей Пон-три! Это первый выпуск новостей. Но поскольку новости все очень хреновые, обойдемся теми, в которых никто не умер *шуршание бумаг*. А… таких нет. Тогда, я думаю, в первый раз обойдемся без новостей и насладимся довоенной классной музыкой. И-и-и – совет дня! – не пейте зараженную воду из унитазов. Даже если очень хочется. Но, если вдруг… используйте те прикольные обеззараживающие таблетки, что сделало для нас Министерство Мира. Вкус воды лучше не станет, а вот жизнь в новой Эквестрии станет чуточку... легче. А теперь один прекрасный пони споет нам о прекрасном и возвышенном…

— Смотреть, смотреть. Смотреть! А-а-а…

Тишина.

— Абуду. Абда. А. Точка. И-и-и!

Тишина. Давит.

— Уа-а… Болит…

Голос. Такой странный. Как со дна глубокого колодца.

— Ы-ы-ы…

Кто это?

— Рыр! Фы!

Неприятная вибрация. Больно. Нервы. Или струны? Почему струны?!

— Оч… нис… Будь ма… Пожалуйста, детка, не… — многоголосье впилось в уши. Радио? Да, похоже на него. Но откуда оно… здесь? А «здесь», это что?

Что-то стеклянное звякнуло и покатилось. И катилось. И катилось. В гробовой тишине этот лязгающе-ухающий звук вдавливал, втирал в панику. Вдруг стало мокро. Тону!

Он резко вдохнул, срываясь с места. Унитаз отшатнулся от лица. Он тут же болезненно скривился и упал: резкая острая боль раскалывала черепушку. Силы вытекли из него, едва он понял, что они были, и он превратился в лужу. В глазах танцевали черные пульсирующие медузы, и серость потолка угрожающе приближалась. Он хотел закрыться… но все тело превратилось в желе. Что он делал, что ему так плохо?

Да и кто он? Или что он?

Тишина. Звенит, смеется, но это… кажется, в голове.

Он стянул глаза веками. Ни слезинки. Зато потолок не давит. Глаза болят, как будто он закрывает их наждачной бумагой. Сколько он так будет лежать? Тело не знает. Голова не знает. Он тоже не знает. И не хочет знать. Ответ его убьет. Или возьмет за гриву, протащит километров сто, сожрет его отбитое, изодранное мясо, а потом убьет. Что за…

Он резко изогнулся – все мышцы скрутило, и из него вышла какая-то темная дымящаяся бурда. На удивление, думать стало легче. В теле еще была слабость, но одного взгляда на жуткую лужу рвоты хватило, чтобы найти в себе силы отпрянуть от нее и уставиться в любое другое место. Рот и нос все еще жгло, и дышать – пытка еще та, но он чувствовал себя чуть лучше.

— Уже не желе. – подбодрил он себя и снова поморщился: точеное, зубчатое лезвие боли полосовало ему мозги, как пила мягкий брус. Несколько секунд боли, и снова все прошло. Он осторожно перекатился на четвереньки и загрохотал пустыми бутылками.

Голова взорвалась множеством злобных фейрверков из булавок и лезвий; он беспомощно осел, сдерживая копытами череп от раскола и одним глазом проводил шумно катящуюся бутылку.

«Яблочная водка» в коричневом стекле прошуршала по полу до другой такой же и остановилась, тихонько звякнув. За ней стояли еще два, пять… десять… сто таких же бутылей без крышек. Глаза заболели от одного вида такого количества спиртного. Он краем глаза оглядел комнату.

Почти весь пол был коричневый от «яблочной водки». Ни в одной не было и капли спиртного.

«Тут больше тысячи… Может, две тысячи бутылок», подумал он. Даже мысли давались через боль, как будто он вырезал их на своей шкуре.

В комнате темнота. Или что-то похожее на темноту. В темноте же не может быть видно столько бутылок и всю мебель? Неправильная темнота, короче. Слишком светлая.

Диван. Тумбочка с перекошенным ящиком. Радио. Окон нет. Только дверь. Подперта сломанным стулом.

Он поднялся и медленно прошел по комнате к радио. Маленький радужный кирпич с динамиком и антенной. Корпус пробит или прострелен. Треск из него доносился такой тихий, что он услышал его, только когда поднес приемник к уху.

«Я же слышал кого-то…», подумал он и положил радио обратно. Ему резко расхотелось находиться в этой комнате. Здесь было совершенно нечего делать.

Он потянул дверь на себя. Та не поддавалась. Он еще раз глянул на стул. Тот все так же не давал двери открыться внутрь.

Через минуту до него дошло. Стул упал, дверь открылась, и он пошел в полной темноте. Свежий воздух придал ему еще сил, и плевать, что он был пыльный и застойный.

Он выбрался в прихожую, неловко припав к стене. Разбитое заколоченное окно, из которого бил яркий свет. Сломанная мебель. Пространство болезненно бликовало и светилось, как миллионы ярких лампочек. Разбитая керамическая посуда, зеркала, какая-то краска на стенах, размазанная копытами, следы ударов. Воздух и правда казался свежим, и ударил в голову, как хорошее…

Его опять вырвало. На этот раз сил хватило, чтобы мужественно утереться и выйти.

Солнечные лучи…

Он непонимающе заморгал. Солнца не было. Был гнетущий серый день. Пуховый ковер из свинцово-серых облаков затянул небо от горизонта до горизонта, и только тот факт, что он видел все вокруг, говорил, что на улице день. Краем глаза он увидел фонарный столб, который согнуло и прижало к окну его дома куском сбитой небесной повозки. Фонарь почти вырвало из земли, но он упрямо продолжал светить в окно. Вся передняя стена дома была в мелких осколках, как веснушки на лице…

«А ты забавный»

Он дернулся, прорезая испуганным взглядом мир. Никого. Что-то тяжело ухало. А, это собственное сердце. Ему было, мягко говоря, не по себе. А если не мягко, то очень жутко.

— Кто здесь?! – крикнул он в пустоту.

Он посреди улицы, на перекрестке. Холодный порывистый ветер раскидывал мусор среди полуразрушенных, бледных домиков и неухоженных дорожек. Никого. Он один.

Ему казалось странным, что все вокруг застыло в какой-то мрачной мертвой серости. Он медленно прошел, цокая по дорожке, вдоль улицы в одну сторону, криком вызывая хоть кого-то на диалог. Потом в другую сторону.

Тихо. Пусто. Ни души. Он оббегал все улицы, но ни одно живое существо так и не попалось на глаза.

Он остановился у вывески: «Добро пожаловать в Понивиль». Когтистые лапы голода скребли его потроха. Режущая боль была такая, будто в животе танцевали сабли. Унять эту жуткую, сводящую с ума резь было невозможно даже с силой сдавив копытами живот. От отчаяния он начал кататься по земле, тихо стонать и жрать бледную, темно зеленую траву. По вкусу она была как сухая бумага, но он выел приличный пятак у знака, и боль отступила. Он лежал, урча животом, и пялился в небо. Все то же депрессивно серое бугристое одеяло, или…

«Тону!»

Воздух пропал, небо стало внезапно жидким, текучим, постоянно мешающимся, как ртутный океан, на который он смотрел изнутри. В голове пронесся противный звон, и все вокруг странно закружилось. Он вжался в землю. Бежать! Небо падает! Почему так страшно?

И все внезапно кончилось. Небо замерло, а он лежал, как мокрая тряпка, тяжело дышал и пытался охватить все взглядом. Минута или час – и все – он снова на ногах. Пора что-то делать.

Он вернулся в Понивиль. Улицы все так же пустовали, и когда-то цветные хорошенькие домики теперь разрушены или стояли, дверьми нараспашку – все ценное давно вытащили. Он не мог понять, почему это место в таком ужасном запустении и разрухе, и что-то в памяти ныло ему: «Здесь все было не так».

А как было?

«Зачем ты ломаешь вещи других пони? Тебе вообще ничего не жаль?!», сурово допытывался чей-то голос. Он замер, резко развернулся, огляделся – никого.

Улицы пустые. Он обвел взглядом подозрительные дома с выбитыми окнами, и решил, что надо что-то поесть. Кондитерский магазин был основательно разрушен и разграблен: он копался в строительном мусоре, но не нашел даже хлебной крошки. Тогда он стал шибаться по домам, которые не были заколочены. В одном ему повезло найти немного засохшего печенья.

Он засунул самый большой кусочек камня… печенья в рот и долго его рассасывал, а остальное сунул в мешок, сделанный из дырявой наволочки. Слюна потихоньку размывала древний сахар, а он пошел искать воду.

И пришел к мэрии.

«Здесь есть чистая вода, еда и медикаменты», гласила на дверях старая бурая надпись. Вся лестница ко входу была усеяна следами грязных копыт; эти же следы были на входных дверях. Видимо, всем хотелось поесть. Под ногами попалась газетная листовка с вызывающе крупным заголовком:

«А ВАС ТОЖЕ БЕСЯТ ЛЕНИВЫЕ СЮЖЕТНЫЕ ХОДЫ?»

«Нет», вслух ответил он и толкнул дверь. Та осталась на месте. Закрыто.

Он толкнул изо всех сил. Не поддалась. Он начал барабанить копытом по ней. Настойчиво и громко. Толстая дверь глухо отзывалась на удары.

«А НУ ПРОСЫПАЙСЯ, ЭШ!», вдруг крикнул кто-то над ухом. От крика он подскочил, отпрыгивая в сторону, упал, перевернулся и встал в защитную стойку, или что-то, что показалось ему защитной стойкой.

Эш… Кто это? Имя? Его так зовут?!

«Эш», задумчиво произнес в пустоту он.

«Дедушка Эш», поправил в памяти чей-то высокий голосок. Кто этот жеребенок? Откуда вообще все эти голоса? Почему он их слышит?

Он решил ударить задними копытами в дверь, чтобы вынести замок или что бы там ни было, но в последний момент передумал – были же окна. Большинство окон были заколочены, а изнутри еще оббиты чем-то. Он обошел мэрию со всех сторон и все же нашел окошко в подвал. У проема были следы копыт, значит, кто-то все-таки оттуда выбирался и забирался.

Он выдавил окошко и медленно втиснулся наполовину в темноту подвала. В глаза как будто налили черной краски – он не мог понять, что вообще перед ним, но внутри не было страха. Только…

…стальной перестук. Луч света режет темноту, вырывая пылинки из пустоты. Ветер жжет и обнимает лицо. Все новые и новые шпалы исчезают под…

Он почувствовал внезапный прилив сил и какой-то необъяснимой злости и ввалился в подвал. В не проходящую черноту.

Вкрадчивые шорохи, тихий скрип дерева, тяжелый сырой воздух. Он замер и навострил уши. Здесь кто-то есть.

Из темноты, негромко вереща, выбежал таракан размером с небольшую собаку и замер перед ним. Это, как ни странно, его тоже не пугало. Даже не удивляло. Усы таракана задумчиво шевелились; он издавал странный щелкающе-урчащий звук, как будто кто-то совместил часовой механизм и живот голодного пони.

Он уже хотел либо кинуть в таракана чем-нибудь, либо пнуть его передним копытом куда-подальше, но тот ретировался в черноту. «Раз он может в темноте ходить, значит и у меня получится», решил он и шагнул в темноту.

Через полчаса жуткого грохота, кастрюльного лязга, множества глухих ударов о картотечные шкафы, и из двери, в клубах пыли, под визг разбегающихся тараканов, в темный коридор вывалился он. Грязный и облепленный кусачими тараканами. Невозмутимо стряхнув их, он сразу же пошел налево, даже не думая. Поэтому через метр влетел в глухую стенку. В отместку в грязных, когда-то красивых обоях, остался глубокий отпечаток копыта.

«Дурацкая стена», шикнул он через плечо и принялся изучать здание мэрии изнутри. Глаза уже привыкли к темноте, и хватало даже слабых лучей света, проникающих через щели в окнах. Множества следов копыт, какие-то темные разводы на стенах и полу, скрипучие доски, порезы на обоях на уровне головы, выломанные двери. Он коснулся дверного косяка, на котором каким-то чудом осталась петля, глянул на лежавшую рядом дверь – сломана пополам мощным ударом – и задумался, стоит ли идти дальше? Вдруг за очередным поворотом он найдет этого дверененавистника…

«Опять зацепил лопатой! Дурацкая дверь!», разъяренно крикнул кто-то в его голове.

«Наверно, я знаю этого пони, а раз так, то он не станет бить меня, как эту дверь», подумал он и уверенно зашагал дальше. Пара тараканов в коридоре в панике разбежались прочь, в куче маленьких кабинетов были и столы и тумбочки, но они были разрушены сильными ударами, и там не было ничего, кроме планшетов со следами зубов. На одной из стен обои были изрезаны в виде слова «Здесь». Чуть ниже очень коряво добавили «пусто».

Он обошел несколько подобных коридоров, и осмотрел кучу шкафов, столов и тумбочек, прежде чем нашел одну единственную полезную вещь. Жвачку. Она слиплась с упаковкой, и он жевал ее вместе с фольгой и бумагой. В тишине здания этот чавкающий звук отдавался болезненным оглушительным звоном, и через пару минут он удовлетворенно проглотил жвачно-бумажно-фольговый ком и пошел искать лестницу из подвала на главный этаж. С потолка на лицо свалился таракан, но он лениво смахнул его в стену и побрел дальше.

Главный зал мэрии и коридоры, ведущие к нему, были усеяны разными папками и листами бумаг, настолько истоптанных, что в них он с большим трудом различал краткие записи о других жителях Понивиля. Парадные двери оказались просто заперты на засов, который изнутри открыть не составило труда, но он пока не стал его трогать. Главный зал походил на помойку и пепелище. В воздухе все еще витала сильная гарь, а в центре зала из столов и скамеек кто-то сделал кострище, в котором тлели коробки с бумагами и ковер «Добро пожаловать».

Он подошел поближе и очень долго вглядывался в коврик, словно в окружающем мире существовал только он и этот кусок ткани. Пропали закопченные стены, разрушенная мебель, пол, потолок, освещение, вообще все пространство развалилось на части.

Буквы на ковре странно заблестели. Едкий, острый запах шилом пронзил нос; темнота вокруг зашумела, задрожала, закричала разными голосами. Мышцы завибрировали; по телу прошла горячая волна. Хотелось куда-то бежать и что-то делать. Кто-то зарычал, что-то глухо хлопнуло с металлическим отзвуком, раздался хруст и…

Все пропало.

Это был просто догорающий коврик среди картотечных записей.

Он повернулся. Посреди пустого зала стоял синий тощий единорог. От гривы до хвоста этот пони был в каких-то черных пятнах, вылезших через шерсть. Он пригляделся и понял, что это не пятна. Это кожа отвалилась, комковатыми мокрыми шматами. Бока тяжело вздымались, и темные влажные ребра натягивали ткани.

— Хел… — через боль прохрипел синий единорог. Сквозь зубы полезла какая-то густая черная слизь, огромной медлительной каплей стекающей с уголка рта по шее и на передние ноги.

— Тебе бы к врачу. – буднично посоветовал он. Синий единорог смотрел на него, но словно не замечал.

— Я… запер депо… Ты должен… открыть… — и тяжело закашлял, сжимаясь раза в два с каждым приступом.

— Так если ты запер, то почему я должен его открыть? – ему казалось странным, что он должен открывать что-то, что заперли другие.

— Магический барьер… — опять кашель.

— Да хорош уже кашлять! Говори нормально! – не выдержал он и подошел в упор к единорогу, чтобы схватить того за шею. Но едва он попытался коснуться жутко больного синего пони, как тот исчез без следа.

Он минуту стоял, не зная, что и думать. Потом сел. И все равно, не знал, как реагировать.

«Наверно, надо закричать», подумал он и развел копытами. Кричать не хотелось. Просто он… не знал, что делать со всем этим. Из него как будто вынули все кости, заменив жестким стальным каркасом. Он застыл в одной позе и не шевелился.

Здание вокруг шумело легким ветром, гуляющим под сводчатым потолком, изредка хлопали форточки наверху. Он уставился на пол и медленно выдохнул, изгоняя из себя все мысли.

Тихо.

Уши медленно прижались к голове.

Где-то шуршат эти большие тараканы, как шарики в деревянной коробке, если ей подвигать. Зачем он вообще это затея…

…Цокот копыт. Лопата грубо рвет тишину, протирая полосу в стене. Кто-то тихонько рычит. Глухой бумс! И все смолкает. Лопата с оглушительным грохотом падает на пол. Что-то тяжелое волочат по полу, скрипя досками… Волочат в депо.

Он резко встал, весь в воинственной решительности. Он не знал, и не мог понять, почему, но ему нужно было срочно выйти на свежий воздух. Запертые двери мэрии он вынес одним ударом задних ног и болезненно свалился на пол. Ноги походили на два гигантских камертона и гудели так же противно. Наружу он выполз, подволакивая онемевшую заднюю часть. Солнца по-прежнему не было, но серое облачное небо становилось все темнее.

 Он прилег на крыльце перед мэрией и помассировал ноги копытами. «Ты должен… открыть…», вспомнился ему голос того единорога. «На нем не было ни одного живого места. Интересно, он выжил?», подумал он.

Депо.

Что это?

Он посмотрел на обрывок газеты, прилипший к стойке. «Легкий бег продлевает жизнь и делает счастливым. Доказано Министерством мира», гласил мелкий заголовок.

Пришлось подняться. Он медленно прошелся от главной улицы по городу. Никого. По-прежнему. Света становилось все меньше, а он даже не знал, куда двигаться. Живот опять урчал и всячески напоминал о себе.

«Ничего, пару часов потерпит, а там сон», успокаивал он себя.

Через пару часов он валялся на грязном, пыльном полу, липкий от пота, а в животе шевелился шипастый шар, который никак не хотел успокаиваться. Резь сводила с ума, и он готов был перегрызть себе желудок, лишь бы унять хоть на секунду эту боль.

Он ввалился в чей-то дом, посшибал мебель и пыльную посуду на пол, следом завалился сам и долго катался в осколках. Кусочки обожженной керамики впивались глубоко в шерсть, до самого мяса, словно зубы тараканов, но то, что творилось в животе, перетягивало все внимание на себя. Каким-то странным движением он перекатился в соседнюю комнату, оставляя за собой мелкие красные штрихи по полу. Он свернулся в такую тугую спираль, что мог, не напрягаясь, укусить себя за круп.

«За что мне это!?», заплакал он. Из живота словно полез ворох длинных зазубренных гвоздей, и необъяснимое желание вывернуться выжало его, как тюбик пасты…

-…вытаскивай нас отсюда!

Все вокруг кричало злобными звуками. Щелкали и визжали трассеры; то тут, то там рвались фугасы; звездами падали осветительные огни, вырывая все новых и новых будущих мертвецов из темноты. Маленькие пони в ночи умирали, убивали, летели в атаку. Бронепоезд летел через все это безумие на прорыв. Он смотрел на полчища датчиков и стекол, но обилие цифр его не пугало. Он прекрасно знал, что делал.

— Мы не проскочим! Они перекрыли мост! – орал как безумный первый помощник, подбрасывая уголь в топку. Второй сидел в углу ватной куклой – в смотровую щель будки щелкуна пуля и оставила в голове глубокую красную вмятину. Не смертельную.

Паровая машина работала на пределе, перебивая все крики быстрым мощным чиханьем, и лишь чудом не плавилась от перегретого пара.

— Я проеду. – он напряженно вглядывался в ночь впереди, из которой в него летели огненные пунктиры пулеметных очередей зебр.

— С ума сошел! – истерично вскрикнул помощник, но он не думал злиться – он хотел сорваться сам. Ввалиться куда-нибудь, напиться и уснуть. Навечно.

— Хел, твою мать, там взрывчатка и пулеметы! – помощник не пытался скрыть панику.

— Я ПРОЕДУ.

— Они сраный мост взорвут!

— Я… — он встретился глазами с первым помощником. Почти черный от копоти, с грязными полосами по всему телу от пота, блестящий в сполохах пламени из топки, с обрезанной гривой и хвостом. Блеклая черта шрама на шее от клинка зебры, но глаза боятся его. Они смотрели всего мгновения друг на друга, и помощник сломался первым:

— Да понял я, что проедешь! – коротко выкрикнул тот и вцепился зубами в черенок лопаты, закидывая уголь с удвоенной силой.

Он снова глянул в смотровое, слева от котла, скрытого угловатым сварным бронекожухом. Очереди все так же пытались пробить котел спереди, и их бесконечный глуховатый барабанный бой напоминал крупный ливень. Позади, со второго вагона, громыхнула пушка по какому-то укреплению зебр на высоте, и он утонул в ее звоне, словно в тяжелом звуковом одеяле, которое быстро прогрызали звуки молотящей паровой машины. До моста оставалось метров пятьсот, и он крикнул помощнику:

— Хорош кормить эту жадину, хватайся!

— Ох ё… — помощник мгновенно бросил лопату, продел пару ног в страховочную веревку и как можно крепче прижал коллегу…

Впереди, из темноты, вылетали очертания моста, и в кабину бронепоезда зебры начали стрелять из всех орудий. Вообще всех. Словно небо сошло с ума и выкрутило яркость всех звезд на максимум, заливая жутким пороховым светом все пространство. В таком свете очень хорошо виднелись массивные бетонные блоки, что перегораживали железную дорогу.

За секунду до удара он видел лица зебр. Испуганные, удивленные, злые, ошеломленные, перекошенные, зашитые и простреленные, грязные и чистые. Он мог детально описать любое из тех лиц, словно это была вычурная фотография. «Вирас, прости», подумал он и жутким голосом яростно крикнул:

— НАПРОЛОМ!

…Он подскочил, как будто его только что скинули с самой высокой скалы в Понивилле. Все вокруг было темно. Стояла жуткая, убийственная вонь. Живот болезненно опустел и, казалось, через него можно было прощупать все позвонки. Но ему было лучше. Сильно лучше. Но эта вонь… Он наощупь выскочил из помещения, посбивал мебель – стул смешно закрутился в воздухе, прежде чем копыто раскололо его пополам – и вырвался на улицу.

Ветшающие дома добродушных жителей слабый бессолнечный рассвет вычерчивал контурами из темноты, и один лишь вид облачного неба вернул его к реальности. Хотелось есть. Все чесалось. Особенно, сзади. И он где-то оставил мешок с тем каменным печеньем…

 «Надо поесть. И помыться», услышал он свои мысли.

«ДЕПО!», влетела третья, и в голове все зазвенело, будто маленький камень ударил в лист металла.

«Но…», хотел возразить он, но мысль оказалась очень. Очень. Приставучей. Она даже звучала другим, более высоким голоском.

«ДЕПО! В ДЕПО!», вопил режущий слух тонкий голосок.

— А-а-а! Хватит! – он со всей силы ударил задними ногами вслепую и сшиб почтовый ящик, отправив его в окно домика. Звон стекла, шум грохочущей пустой жести. Он выругался. День обещался быть холодным, но он понимал это только по испарине изо рта: шерсть уже лохмами свисала с копыт, собирая всю грязь с земли, а остальное тело – он съежился, так как не видел себя в зеркало.

«ДА ИДИ В ДЕПО!», гаркнула на него мысль.

Он охнул и поскакал… по кругу. Где депо? Где вообще это? Что это такое?

«Закрой глаза и беги изо всех сил!», потребовала неуемная мысль.

«Я ж расшибусь!», возразил он.

«Глаза — закрыл! И вперед! Во весь опор!», собственная мысль была непреклонна.

Он взглянул на улицу, на свои копыта, сделал шаг назад, обреченно вздохнул, оттолкнулся, переходя на рысцу, закрыл глаза. И рванул так быстро, как только мог. Земля дрожала, внутри пищал страх врезаться в стену, но он все бежал и бежал, не сбавляя темп. В легких остро заболело, и грудь пыталась выдавить сердце через рот, но он все бежал и бежал, ни во что не врезаясь. Как ни странно.

И на полном скаку влетел во что-то очень твердое. И даже отскочил. Глаза все-таки придется открыть. В десяти метрах перед ним возвышалось странное большое потемневшее от времени здание, похожее на собачью будку для дракона. К зданию вели рельсы, заканчивающиеся под тяжелыми створчатыми воротами. Рядом была обычная дверь с табличкой «Закрыто».

«Вот оно. Депо», облегченно вздохнул он. На стене потемневшего здании какое-то неровное красное пятно метр на метр смотрелось очень странно, но все равно – он был рад, что нашел депо и теперь мог заглянуть туда в поисках еды и воды…

Он уперся в воздух носом. Красное пятно со стены здания прыгнуло в сторону и повисло в воздушной пустоте рядом с ним. Он попытался шагнуть вперед, но безрезультатно. Он протянул вперед копыто. То уперлось в воздух, как в самое чистое прозрачное стекло. Он постучал. Никакого звука. Он утер разбитые губы и слизал соленую кровь. Красное пятно в виде отпечатка его носа и рта смотрелось настолько неестественно посреди ничего, что он еще минуту пытался осознать этот факт. Потом все же его отпустило, и он осмотрелся. Аккуратно под пятном и вокруг всего депо трава приобрела странный цвет. Она пожухла и выглядела болезненно.

Снаружи этой преграды все было вытоптано ровной окружностью, аккуратно в десяти метрах от стен депо, словно кто-то пытался всеми силами найти внутрь проход. На земле лежала измятая стальная табличка:

ЗАПЕЧАТАНО!

СОБСТВЕННОСТЬ МИНИСТЕСТВА МАГИИ

ПОПЫТКА СНЯТЬ БАРЬЕР БЕЗ ОФИЦИАЛЬНОГО РАЗРЕШЕНИЯ РАСЦЕНИВАЕТСЯ, КАК ГОСУДАРСТВЕННАЯ ИЗМЕНА

ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЯВИТЕ РАЗУМНОСТЬ И ПОНИМАНИЕ

«Угу», подумал он и медленно прошелся вдоль барьера, искоса поглядывая за четкой линией, где трава переходит в плохую высохшую почву. Он не заметил, как поднялся на небольшой холмик и чуть не оступился. Взгляд на секунду отцепился от травы и посмотрел вперед…

Что-то очень странно-бугристое, много чего-то…

Потом резко вниз на копыта. Ему показалось, что он увидел… он снова посмотрел вперед, теперь уже осознанно.

Луг когда-то зеленой травы. Сломанные иссохшие деревья. Тяжело нависшие серо-стальные облака до горизонта, будто стеганное одеяло. И множество земляных холмиков с покосившимися досками. Неровные ряды перекопанной земли походили на будущую лесопосадку, но внутри холодело.

«Там не семена деревьев лежат…», вкрадчивым ледяным шепотом сказал внутренний голос, и медленным, неотвратимым, колючим костюмом тонкие иглы затянули его с ног до головы.

Могилы. Одна. Пять… Десять… Пятьдесят… Сто…

Жуткий крик раздался внутри головы. Он не сразу понял, что произошло, и попытался найти источник вокруг. Ни души. Он посмотрел наверх.

Небо летело на него, как падающая бетонная плита. Пространство поплыло, и…

…множество трупов…

— Я вас, суки, всех закопаю…

Крики, вой… Безумный топот…

Свист лопаты…

Ноющая боль от укусов…

Удары копыт…

Влажный хруст… Разрыв мокрой тряпки…

— Спаси нас! Помоги! – многоголосый хор водопадом залил уши; острая боль пронзила голову. Он пошатнулся и покатился со склона, собирая камни и коряги своими боками.

Пространство вертелось и скакало, превратившись в полосатую грязную бочку, в которой он беспомощно крутился. А голоса продолжали жалить со всех сторон:

«Спаси, Хелбент!»

«Мы не прорвемся, Хел!»

«Ты – наша последняя надежда, Хелбент Кид. Никто не вывезет нас отсюда…»

«Хел, помоги!»

«Поведешь ты, Хел!»

«Монстр!»

Он треснулся лицом об камень, крутанулся и распластался у подножия. Соленая кровь затекала из носа на язык изнутри, наполняла горло горячей жижей, от которой першило и становилось дурно. В глазах все крутилось. Небо было неподвижно. Серые барханы и не думали обрушаться на него.

— Хелбент… — глухо произнес он в небо. Хрипящий шепот едва не тонул в звоне головокружения и голода, но он слышал себя. Неужели так его зовут? Зебры и пони обращались к нему так. На темноту его воспоминаний словно пролили отбеливатель. К нему начала возвращаться память.

Мама… Папа… Паровозы… Зебра… Война. Смерть. В глазах закололо до слез. В сердце тыкал невидимый острый штык.

Он закопал столько пони… Они умерли, но все еще бродили по улицам. Пришлось много поработать лопатой.

Жгучая ненависть вспыхнула в нем, как угольная пыль. Он заорал в небеса. Липкие противные слезы мазали глаза и лезли в рот.

Он должен был забыть это! ВСЁ ЗАБЫТЬ! Столько алкоголя! Он выпил все, что мог найти! Почему!? Почему смерть не забрала его?

Он закрыл глаза и вырубился: навалившееся воспоминание окончательно разбило его.

Короткий сон, где он гонял кого-то или летал, успокоил его и чуть-чуть выкопал из той безумной черной ямы, куда он падал. Мир был по-прежнему серый и унылый, а перед ним было целое кладбище.

Из одной кучки земли торчала короткая лопата. Ржавчина уже тонким слоем расползалась по ней, а деревянный черенок усеян глубокими следами зубов.

Он медленно подошел к лопате. Голод отошел на второй план. В теле вновь появились силы и… какое-то злое возбуждение. Вцепился в нее зубами и долго стоял, вглядываясь в далекий дикий лес. Ему хотелось что-то разбить или порубить этой лопатой, и ее острые кромки были для этого как нельзя кстати.

«Добро пожаловать обратно», оскалился он сам себе, прикусив сильнее черенок. Склон с этой стороны осыпался, но он заскочил на него, словно по ступенькам, ловко отталкиваясь от коряг.

«Значит, надо открыть депо. Интересно, там остался хоть один паровоз?», спросил он то ли у себя, то ли у пустоты, то ли у запечатанного магией здания. Никто не знал ответа.

Рельсы очень сильно пострадали, а деревянные шпалы разлезлись, и он мог расколоть их, просто наступив копытом. Вместо этого он решил пройти по рельсам до станции Понивилля, чтобы оценить ущерб и найти хоть что-то съедобное.

Память, хоть и вернулась, но ответ, как он мог бы снять защиту, не приходил. Он земной, и магии в нем никакой нет. Только подступающий голод и склад плохих воспоминаний, в которые он не хотел ни погружаться, ни заглядывать. Как назло, тишина на разбитых временем путях в этой бесконечной серости толкала на плаванье в темных уголках памяти, и он попробовал отвлечь себя попытками жонглировать лопатой.

После нескольких десятков попыток, он смог поставить себе лопату черенком на нос и ходить по рельсе, не спотыкаясь и не глядя вниз. Это занятие настолько увлекло его, что он, мало того, что забыл о мрачных думах и осмотре путей, так еще и дошел до станции.

Здесь все было еще хуже, чем в городке. Станции пришел полный конец. Крыша ввалилась внутрь, и из стен осталась только лицевая, с окошком кассира. Ничего съедобного внутри не было.

Он прошел вдоль перрона, соскочил вниз, цепанул полотном лопаты за край — что тут же отдалось в зубы – и услышал странный звук. Как будто что-то стучало или земля вибрировала. Или кто-то бежал сюда…

Кто-то! Может, еда у них есть?

Он удивленно выругался и сорвался с места. Звук нарастал, голод скреб желудок, лопата тяжелила голову и со свистом раздвигала воздух. Пара холмов, вытоптанная тропинка, мертвый кустарник, сваленные деревья и…

Они.

Семеро пони. Шестеро взрослых и один жеребенок. Все в странной одежде, особенно жеребенок. Зачем ему ошейник?

Он фыркает, восстанавливая дыхание, и бросает лопату на землю. Улыбка растекается по его лицу. Вперед выходит щетинистый единорог в каком-то стальном нагруднике и куда крепче телом, чем он видел раньше.

— Добрый день… — начинает он, но единорог грубо обрывает его:

— Еда, вода есть?

— Нет. – отвечает он. Его глаза округляются от удивления.

На него в упор смотрело сильно укороченное охотничье ружье.

Глава пятая. Bonk you, I’m gonna bonk you down… 18+

Предупреждение: в этой главе содержатся сцены немотивированного насилия, грубая лексика и всё то аниме, которого следует избегать добрым людям. Для тех, кто решит прочитать главу собственноглазно, я подготовил специальное слово, чтобы активизировать защиту от насилия и пошлости.

Чтобы не повторяться (хотя мне вовсе не лень растягивать количество слов, хи), условимся на том, что любые последующие главы, в которых будет твориться греховное непотребство, будут содержать «специальное слово».

Итак, специальное слово: член.

Взрыв. Звон. Все резко наклонилось. Или все прилипли к стене. Половина лица немеет. Он не понимает. Язык касается земли. Грязно. Перед левым глазом увеличивается красная лужа и… он видит кусочки зубов и лоскуты своей разорванной щеки, словно небольшой остров с зарослями среди темных вод и льдов. Ему не страшно. Он даже не понимает, почему все стоят под девяносто градусов? Это новая шутка? Аха. Аха. Х-х-хаааааааааааааааааа…

Гильза падает перед его лицом. Из латунного цилиндра все еще идет легкий дымок. Щелкает затвор. Такой старый, знакомый звук. Как открывание двери. Как перестук колес. Как зебринская пулеметная очередь по вагонам. Передние копыта прямо у его лица. Они грубо острижены, как будто кто-то обкусал их зубами. Со спортивными щитками. Видимо, единорог любит кататься на коньках…

Магия поднимает гильзу и прячет куда-то вверх. Одно из копыт поднимается и тяжело давит на лицо. Земля слегка разъезжается под черепом. Левый глаз уже видит темную почву и маленького червяка в расфокусе. Интересно, как они пережили все это? А единорог, что, типа пытается раздавить голову? О… так странно. Как будто массаж.

— Все еще дергается… — раздается глухой голос над головой. А, на ухо наступили же!

— Трай, давай я его копьем! Не трать пули! – на грани слышимости звучит другой голос.

Копыто уходит с лица. Как легко! Погоди, копьем?! КОПЬЕМ?! Я что, соломенное чучело для тренировок народного сопротивления зебр?! Ах ты сука!

«Что, уже лезешь в драку?», звучит голос. Он внутри башки. Ехидный и спокойный, как будто все вокруг – игра жеребят, а я теку малиновым вареньем. А, ебучая колючая боль приходит…

А ты кто?

— Только быстро… — звучит единорожий голос. Он, что, совсем списал меня со счетов? Я же встану. Встану и…

«Хочешь, чтобы я закончил это? Только скажи, и они исчезнут шоколадным дождем! Всего лишь одно слово», спокойно вставил голос.

Что за бред? Какой дождь? Еще и шоколадный? Неплохо. Вкусно. Но нет – я и лопатой обойдусь. И зачем тебе оно?

«Какой упрямый! Или жадина? Я «мистер-нет-веселым-внутренним-демонам»! Неужели ты не хочешь обрести великую силу?», передразнил внутренний голос. Обида неприкрыто сквозила сквозь надменность и ехидство.

— ДА НАХУЯ ОНА МНЕ! – заорал я на голос внутри. Судя по тому, как резко подскочили все пони, я сказал это вслух. Еб!

— Вали его!

Винтовка опять целится в лицо. Ну уж нет!

«Я все же помогу. Чуть-чуть…», недовольно сообщил голос и ловко щелкнул… чем-то.

«Дальше сам»

Дуло так и осталось темным – осечка! – и единорог принялся дергать телекинезом затвор в остервенелых попытках вытащить бракованный патрон. Острая боль, как кривые линии молний, вспышками прошла по левой стороне лица, и я чувствовал, что кожа неприятно свисает у подбородка, и во рту как будто дополнительное окно. Но… Боль не мешала лыбиться.

Я хотел сказать что-то вроде «Я вас всех переебу», но на меня налетели сразу трое земнопони с копьями и ножами в зубах, и единственное, что я успел – это лопата. Большего и не надо.

По центру зазубренное копье из лопаты, за которым трусливо пряталась злая сука в накидке на грудь из ковра, метило мне в глаза; слева какой-то рыжий шустрила в шипах пытался порезать мне ноги; справа второй копейщик, сильный тормознутый любитель кожи, готовился пробить мне грудь или шею. И все это одновременно.

В голове раздался тихий хруст попкорна, на который я даже не обратил внимание.

Я резко оттолкнулся всеми ногами, смешно размахивая мокрыми лохмотьями левой щеки – даже осколки еще зуба выпали! – перехватил по-боевому лопату, чтобы не грузить челюсть сильнее обычного, и сместился вправо. Тормозной силач будет первым!

«Ох… Как ты вообще мегазаклинание пережил! Ловкачей первыми!», не выдержал голос внутри. Но я уже летел на тормоза. Зря.

 Шустрила в шипах полоснул меня по боку, рассекая его до крови; злая сука с копьем больно чикнула меня по черепу, едва не пришпилив к земле, и мой хороший, абсолютно, определенно, позитивно нерассчитанный удар ушел по скользящей. Короче, любитель кожи на массе получил вместо «Бам!» «шлеп». Я цепанул его по щеке рядом с глазом, сильно попортив шкуру и глупо припал к земле, аккурат в тот момент, когда спереди один пони с праздничной битой для пиньяты хотел выбить из моей башки пару невкусных жирных конфет. Второй решил, что молотком можно не только гвозди, но и почки отбивать.

Время против меня. Его нет. Я пропускаю удар в голову. Искры, все поплыло. Увы, конфеты не полетели. Детям придется умереть без сладкого, в мучительной обессахаренной серости. Два пони не договорились, и удар биты спас меня от удара молотком, а моя лопата больно врезала по передней ноге обладателя молотка (одежды на нем не было, а цветом он был как замасленная серая ветошь), пока я пролетал мимо него с гудящей головой. Тот хотел крикнуть, но один точный удар задним копытом в челюсть уложил его на месте. Он забавно рухнул, как марионетка, над которой исчезли нитки, и больше не возникал. Осталось четверо земнопони и один дергатель «затворов».

Винтовка клацнула — новый патрон встал на место, и – бах! Что-то брызнуло на шею и гриву, но боли я не почувствовал. Пони с битой в зубах неуклюже осел в замахе. Я не особо приглядывался, но в его лице была такая дыра, что я бы без труда туда копыто просунул.

— Блять!

— Миночар, нет!

— Да еб!

— Завалю!

Я развернулся и хотел крикнуть: «Чего злитесь, сучки! Сами его грохнули!», но мне влетело копье в грудь. Хруст, острые искры боли, но копье вошло неглубоко. Я закашлялся, и лопата вывалилась на землю. Злая сука-копейщица протаранила меня, пытаясь пробить меня копьем навылет, но силенок ей хватило только на то, чтобы сдвинуть меня на полметра.

Единорог уже целился в меня. Шустрила в шипах заскакивал на злую суку, чтобы сделать мне ножевую лоботомию, а любитель кожи еще не успел добежать даже до хвоста своей злой подруги. Суки. Жеребенок смотрел на это все такими большими глазами, словно перед ним разворачивалась битва чуть ли не за всю Эквестрию. Я мельком увидел, что его ошейник был пристегнут к левому копыту единорога. Странно. Он же не собака.

— Сдо-сдо-сдохни! – крикнул шустрила, задними копытами отталкиваясь от хребта злой суки. Единорог выстрелил. Злая сука охнула (я бы тоже охнул, если меня использовал, как трамплин, крепкий жеребец), просела и выпустила изо рта копье, и шустрила оказался там, где была моя голова. Его переднее копыто взорвалось красными брызгами, нож рассек воздух вообще не рядом с головой, и пони кубарем покатился через свою боевую подругу, окончательно оторвав ногу. Позади него лежали «уснувший» и «убитый», и что удивительно, головы у них были на одной прямой…

Винтовка клацнула. Копье вывалилось из раны, расширяя ее еще сильнее. Я закричал, или кажется, что я кричал в тот момент. Боль притупилась, но мгновение длилось вечно. Как будто пытаешься открыть рот сильнее, чем вообще возможно. У меня вся шерсть на груди слиплась, кровь хлещет, как из чайника. Ноги стали как ватные. Мутило. Передо мной еще два с половиной противника, справа еще и единорог со своей сраной винтовкой, а я как будто в свинцовом костюме – ни скорости, ни ловкости. Все мое внимание на дульный срез винтовки. Криво срезал, ствол скоро растрескается по нарезам…

«Ну что там, не передумал? Всего. Лишь. Одно. Слово», спросил голос внутри.

Да как ты это успеваешь сказать! Меня тут убивают вообще-то!

Выстрел. Пуля прошла прямо перед носом, я даже успел почувствовать вибрацию и жар.

«О, сейчас будет весело…», возбудился в нетерпении голос.

Единорог что-то рыскал у себя в сумках магией, но его лицо неосязаемо перетекало из сосредоточенного в испуганное. Видать, патрон был последний. Жаль, что я уже…

Крики звучали сквозь толстый слой ваты. Все двоилось, как будто одно изображение было на прозрачной бумаге поверх другого, и оно постоянно перемещалось по хаотической траектории, добавляя причудливые «послеобразы».

Шустрила не сдерживался в выражениях и всеми способами пытался зажать отстреленную ногу. Копейщица укусом поднимала с земли мою лопату. Любитель кожи с копьем грубо толкнул ее и со свирепым мычанием дернул головой, запуская в меня копье.

«Я уклонюсь», подумал я и дернулся в сторону. Но уже после того, как копье больно стукнуло лезвием мне по лбу.

«Бамс!», отдался в голову глухой звук. Я осел на передние копыта. Копье с вибрацией шумно падает на землю. В левом глазу все мутнеет – это кровь с рассеченного лба попала. И то ли он плохо метал, то ли вообще не затачивал, но, кажись, рана не глубокая, может, вообще большая царапина на голове. Но как же больно! Как ножовкой полоснули!

Этот медленный пони в коже уже рядом. Уже замахивается передним копытом. Оно быстро увеличивается в размерах, пока не закрывает все поле зрения. Я тоже замахнулся, вдобавок отталкиваясь задним копытом. Сил осталось… да практически не осталось. Удар вышел слабый. Я, наверно, просто погладил его по зубам. Зато мне в нос прилетело… О-о, как прилетело!

Земля и небо вертелись перед глазами – я и не понял, как оказался в пяти метрах от любителя кожи с разъехавшимися ногами. Это финиш. Я не могу пошевелиться. Лицо онемело; во рту соленая мокрота; кажется, еще пара зубов выпадет. Все тело как веревками стянуло, а этот горе-копейщик сейчас добьет меня.

Он добегает, разворачивается, мышцы на его ногах натягиваются… Я… лечу?

Единорог, любитель кожи и копейщица стремительно удаляются в меркнущем и тускнущем мире, что-то больно бьет по спине – это толстая ветка дерева – все вертится, и я грохаюсь в каких-то мертвых кустарниках. Рядом лежит истлевший пони. Он похож на замусоленный ковер горчичного цвета. Время и паразиты поработали над телом. Резиновый жгут на одной из ног давно рассохся. Рядом несколько запыленных шприцов. Обезболивающее. Пустые.

«Гхм… Я, конечно, сказал, что помогать не буду, но… если ты отползешь на пару сантиметров назад и опустишь свою глупую голову вниз, то увидишь кое-что полезное…», устало произнес голос внутри.

Отползти? Да я ног не чувствую! У меня не тело, а одно желе. Чудо, что я вообще что-то еще вижу.

— Хард, на хера ты бил его задними ногами?! Ты еду всегда швыряешь за километр?! – долетел до меня слабый голос злой суки. Или он слабый, потому что я умираю?

— Зато он точняк труп, Евби. Я дуб ногой пробить могу!

Конечно, конечно… У меня ребра еще на месте.

— Тогда помоги перевязать Токена.

— Из него много натекло… А у нас всего одно зелье. Мож добить!

— Себя добей! – взорвался шустрила и вдруг испуганно выдал. – Евби… Босс… Не-не-нет! Отъебись от меня, Хар! А-а-а!

И жизнь шустрилы оборвалась. У-у-у. Жестоко.

— О, сколько натекло… — со смехом заявил любитель кожи.

— Да уж, наедимся хоть. – обрадовался Босс и добавил кому-то. – Я даже дам тебе кусочек Токена, если будешь хорошим…

И после этого они начали шуметь. Кажется, вещами покойного.

«Да сдвинься ты!», прикрикнул на меня голос. Я попробовал пошевелиться. Голова весила, как колесная ось, и я думал, что она вот-вот отвалится. Но она – работала. Все, что ниже шеи – нет. Я медленно опустил подбородок к земле и начал им отталкивать свое тело назад. Яркая вспышка острейшей боли напомнила, что надо меньше получать по роже, и последующие пульсации не давали пошевелиться еще какое-то время. Интересно, сколько у меня его вообще осталось?

«Ну, минуты две еще они будут тупить, так что можешь не спешить…», ехидно заметил голос внутри. Почему-то я подумал, что он в этот момент занимается копытокюром. Или показалось…

«Не показалось».

Я сдвинулся на миллиметр. И силы ушли. Вдох, выдох, дать боли стихнуть. И еще миллиметр. А-а-а! Как же режет! Вдох. Выдох. Погнали! А-а!

Подбородок царапнул по чему-то. Я приподнялся на ногах, напрягаясь изо всех сил. И посмотрел на то, что было у меня под головой.

Исцеляющее зелье. Пузырек давно утратил товарный вид, но крышка еще была запечатана. И внутри что-то плескалось. Вот ведь удача, или…

«Не, мой мнительный друг, я тут не причем. Тебе очень сильно повезло, что лет десять назад на этом месте сторчалась одна любительница обезбола», поведал голос внутри.

А ты откуда…

«Я знаю все. А теперь заливайся зельем и воскресай!», заверил голос.

Хорошо-хорошо, мистер Всезнайка. Зелье надо выпить. Просто взяться зубами, откупорить и перевернуться. Медленно вцепился зубами в пробку. Казалось, зубы выпадут раньше, но они лишь чуть-чуть изогнулись, закровоточили, и в голову сразу полезла масса ассоциаций с пережевыванием стекла и бритвенных лезвий. Пробка выпала. Осторожно подцепил зубами, изо всех сил обнял горлышко губами и перевернулся. Тепло потекло в гор… кхе-кхах-кх… В нутро, короче. Я почувствовал ноги! Изображение собралось в кучу, кровь перестала вытекать изо всех щелей, раны начали ощутимо стягиваться. Смерть уже не грозит. Лицо все еще болело, и левая щека походила на разодранную мокрую тряпку. Я подцепил зубами тару от зелья и тихонько переполз подальше, в другие кусты, и постарался подмести за собой следы хвостом.

Так. Я выжил. Спрятался. Осталось вернуться за лопатой. А потом…

«Ну? И что ты там будешь делать? В этом своем «по-том»?», саркастично поинтересовался голос внутри.

Я… открою депо.

«А дальше?».

Надо рельсы осмотреть… Ой, да ладно тебе. Сначала надо открыть депо, а потом уже все остальное.

«Хорошо», уступил голос внутри и перевел тему, «А как ты вернешь себе лопату? Снова кинешься в лобовую? Или в лобовую? А может, в лобовую?».

Думаешь, я такой тупой?

«Я не думаю», произнес голос и как будто не договорил.

Ты не думаешь «что»?

«Это законченное предложение. Я просто хотел придать этому комедийный эффект», признался голос. Он был прав, и меня это бесило. Но не долго. Одного я вырубил. Второму прострелили голову. Третьего убили свои. Трое земных пони, единорог и жеребенок. Короче, четыре сволочи. Если бы я был в форме, то можно рискнуть в лобовой еще раз. Но – не сейчас. Придется действовать подло, как…

«ЗЕБРЫ НАПАДАЮТ В СПИНУ! БЬЮТ ИЗ ЗАСАДЫ! ОНИ БОЯТСЯ ЧЕСТНОГО КОПЫТНОГО БОЯ!», зазвенел громом глухой голос жеребца.

Черт, а это еще кто? Знакомый голос… Но кто? Какой-то военный из прошлого.

«Что, даже пятьсот бутылок яблочной водки не могут разрушить пропаганду в голове?», ехидничал голос внутри.

Брик Айронсайд. Командир четвертого ударного взвода. Все в силовой броне, а оружия, как у целой армии. Всегда идут туда, где зебры засели крепче заржавевших болтов. Он постоянно транспортировал их на бронепоезде, подвозя как можно ближе к линии фронта, и они превращали зебринские укрепления в горы песка и камней. Если бы у зебр не появилось антимехвинтовок, игра была бы в одни ворота…

Я подожду, когда они уснут и заберу лопату.

«Эта лопата так нужна тебе, что ты готов за нее умереть?», удивился голос внутри.

Это моя лопата. И это подарок.

«Я могу сделать тебе такую же лопату, если хочешь. И ничего. Ничегошеньки не попрошу взамен», предложил голос. Я чувствовал, что он не врет. Но… Мне нужна именно эта лопата. Как вообще может быть другая лопата такой же?

«Как знаешь».

Я перекатился еще на пару метров в сторону и решил наблюдать за ними до темноты. Боль утихла, и я смог проморгать кровь из глаз. Нюх тоже вернулся, но запах крови в носу, казалось, поселился навечно.

Группа с единорогом во главе потащилась в Понивилль, и расположилась внутри мэрии. Любитель кожи тащил на себе двух мертвецов, как самый здоровый. Я засел в здании на противоположной стороне улицы. Есть хотелось, но не так сильно. Видимо, Министерство Мира делает не только лечащие, но еще сытные зелья. Или это мне от голода уже любое пойло жирным мерещится.  Над мэрией закурился дымок. Что, они решили съесть своего?

«В мое время пони не опускались до каннибализма», заметил голос внутри.

Твое время? Да кто ты вообще?

«Да уж… Я думал, что ты будешь чуть умнее».

Но ты же не думал?

«Надежда была».

Время тянется очень медленно, когда нечем себя занять. Я замотал лицо какой-то более-менее чистой тряпкой, ощупал раны на всякий случай, и, пока на улице еще можно было отличить пони от кустов и бочек, наблюдал, как охрана иногда менялась. Обладатель молотка ходил с перекошенным раздутым лицом, на котором еще виднелся отпечаток моего копыта. Если они не обработают рану, то скоро он уедет вслед за шустрилой.

Потом заступил любитель кожи. Этот, в основном, сидел или гадил рядом с крыльцом. Наверно, задержись они тут на месяц, он бы загадил весь Понивилль. Днем злая сука принесла ему хороший кусок пережаренного мяса. Любитель кожи, или… как там его… Хер, вкусно чавкал, отдирая кусок мяса от ноги своего товарища. Я, конечно, сильно хотел жрать, но в голове знак равенства между другим пони и едой не думал появляться. Жаль, что война потравила почву, от яблок я бы не отказался…

«Жидких яблок?», хитро спросил голос внутри.

Нет. Нет. Не-не-не-нет. Алкоголь – нет.

«А несколько дней назад ты верещал, как маленькая кобылка «О нет, я их всех убил! Надо пить!»», передразнил голос.

А ты. Жестокий.

«Можешь разбить себе голову о ближайший камень, если не выносишь меня. Но сам я не уйду».

Почему?

«Не скажу. Но тут неплохо. Почистить место от кошмаров прошлого, провести освещение, сделать дополнительное окно, поставить рояль. И больше кустов. И будет хорошо».

Меня посетила неожиданная мысль.

«Да, та первая осечка – моя заслуга. Эти старые патроны и так не особо надежные, и ему сильно повезло, что винтовка не разлетелась у него в копытах».

То есть, ты изменил баланс в мою сторону?

«Не сильно. Чуть-чуть. Сам же не захотел, чтобы я вмешивался. Ему в этом бою везло гораздо больше, чем тебе. Знал бы ты, какие у него были шансы вообще попасть во что-то…».

Шансы? Чего?

«Потом узнаешь».

Ладно.

Я снова смотрю за пони-каннибалом. Жрет и не давится. Довольно рыгнул. Пошел гадить. Сука.

Вечереет. Теперь дежурит злая сука. В мэрии был какой-то шум. Но далеко.

Я прокрался ближе. Не легко ползать в темноте по грязи, но водить бронепоезд, по которому работают несколько антимехвинтовок – тоже не на облаке валяться. Я попробовал разбить склянку от зелья так, чтобы получить хоть один длинный осколок, которым можно больно ткнуть, но тара развалилась на кучу маленьких осколков. Не беда. Самые острые вдавил в левое переднее копыто. Это не особо больно, но неприятно. И если начать бегать, эта хрень вывалится. Честно, она вообще плохо держится. Но разбить рожу в кашу этому любителю кожи – хватит.

Хорошо, обойти злую копейщицу оказалось не сложно. Никто не стал охранять старый вход в подвал. Но лезть в темноте в подвал и шуметь. Нет. Хватит. Буду выщелкивать их по одному.

«Ты думаешь, что кусок дерева и стали стоит того, чтобы лишать кого-то жизни?».

Это не…

«Да-да. Подарок. Извини. От зебры, которой нет в…»

Замолчи.

По телу прошли волны жара. Мышцы натянулись. Хотелось драться.

«Хорошо-хорошо. Не лезу», и принялся нарочито громко хрустеть попкорном.

Крыльцо у мэрии было широкое, и даже в таком плохом состоянии я заскочил на него (будка бронепоезда была куда выше), тихонько скрипнув половицами. Злая сука не видела меня, но дернула ушами и схватила копье. Нос бешено заработал, но все вокруг завонял ее дружок.

— Кто здесь? – требовательно промычала она, стараясь не выпускать древко копья изо рта, и сделала предупредительный взмах полукругом.

Тихо. Не дышать.

«О, ты все же решил действовать скрытно?», удивился голос.

— Ты же все и так знаешь! – воскликнул я.

Ёб…

— А! Ты ж сдох! – обернулась злая сука. Копье выпало у нее изо рта. Теперь угрозы от нее было не много.

– Хард лягнул тебя так, что ты должен быть мертвее мертвого! Ты улетел метров за двадцать!

— Ага, а теперь я живее всех живых! Где лопата?

— Лопата? – вскрикнула она. Этот ответ мне не понравился. Наверно, слишком.

— Тихо, давай не будем! – злая сука отступила на шаг. Я подошел на шаг. Сбежать решила.

— Твоя лопата у Харда. Он внутри дрыхнет. – она отступила еще на шаг, уже задней ногой спустившись на одну ступень.

— Ты что, типа сбегаешь?

— А че? Я с тобой драться не хочу. – заверила она. – А на остальных похуй. Жеребенка жалко, а так – хоть в кровавый фарш все преврати. Мешать не буду.

«Ну дела…», произнес голос внутри. Злая сука уже разворачивалась и собиралась убегать.

— Погоди. – остановил я. – Ты копье оставила.

И толкнул копытом копье в ее сторону.

Она удивленно посмотрела на копье, хотела поднять, но передумала и спросила:

— А ты не ебнутый?

— Ась?

— Ты под чем? Дэш? Бак? Редж? – переспросила она.

— Эм?

— Ну… ты же идешь на трех сильных пони. Без оружия. Без дури. Они же тебя разорвут! Босс три патрона заново заделал.

Я посмотрел на нее.

— А, в пизду! Бывай. И, удачи там… — схватила копье и рванула во весь опор вдоль улиц в ночь. Остались только клубы пыли.

Чего это вообще было?

«Наверно, ты ей понравился, или ей очень надоела компания», предположил голос. Я не стал раздумывать, почему он так сказал, если все и так знает.

Больше волновали трое пони. Буду надеяться, что…

— Эй, Эвби, ты куда?.. — выскочил из дверей мэрии пони с распухшим лицом. Потом увидел меня.

— Нет… — простонал он, разворачиваясь. Я рывком развернул его обратно и заявил:

— Да. – и передним копытом зарядил в челюсть. Нет, не тем, в котором были куски стекла. Это для важных сволочей. Жеребец осел без сознания, но я успел его подхватить, чтобы он не грохотал по полу своей тушкой. Лицо у него стало такое умиротворенно-грустное, что я почувствовал жалость. Надо бы перемотать его по-человечески, а то загнется.

«Значит, все-таки в тебе осталось сострадание…», задумчиво произнес голос. Я вошел внутрь мэрии с мысленным вопросом: «Это ты к чему?».

«Я помню, как ты носился по округе, разрубая лопатой зомбированных поней, как будто салат готовил. Да, ты их закопал, но… убить столько… Лопатой. Война сильно тебя изувечила», рассказал голос.

Война кончилась. И я тоже. Кончился.

Вонь. Злобная, едкая вонь крови, гниения и жареного мяса. Надрывный детский стон из-за дверей какого-то приемного кабинета, где слабо горел свет. В главном зале, в тусклом свете костра установили из подручных палок вертел, на котором подгорали куски шустрилы. Убитый в голову лежал неподалеку. Его растянули вниз головой между двух скамеек, переделанных под верстак для разделки, и выскоблили внутренности. Даже на войне зебры до такого не опускались. Несчастный походил на скелет плоской рыбы на красном фоне. Я осторожно шагал, стараясь меньше наступать на копыто со стеклами. Только вернуть лопату и начистить рожу этому любителю лягаться.

Детские стоны и крики усилились, когда я подошел к двери. Кто-то ритмично хлопал.

«Эм… Хелбент. Я знаю, что сказал, и не хотел вмешиваться, но думаю, что тебе стоит сохранять трезвую голову», осторожно посоветовал голос внутри.

«В плане?», я глянул в приоткрытую дверь.

Ох…

— Да, да, да. Так его, Хард! – подбадривал единорог и массировал свое красное влажное хозяйство магией. Он сидел в углу, блаженно растянувшись в кожаном кресле, но рог аж светился от напряжения.

Хард рад был стараться. Зубами натягивая поводок, он насиловал жеребенка. Габариты поней настолько отличались, что взмокший от напряжения жеребенок со стонами и вскриками елозил по полу, как замусоленная швабра, даже не смотря на попытки удержать его на месте за заднее копыто или поводок. Свет здесь был слабый, но я все равно видел, что от крупа по животу жеребенка шли неровные, грубо сделанные шрамы. В какой-то момент Хард насел на маленького с такой силой и рвением, что тот истошно заорал, истерично забив копытцами по полу. Хард просто придавил его голову передним копытом, заржал и ускорился. По смиренному лицу жеребенка потекли скупые слезы, прокладывая в грязной шерстке маленькие русла рек.

«Хел, ты будешь стоять здесь и дрочить, пока они не порвут его, или развалишь им ебла!»

Внутри все кипело. Я вышиб дверь ногой. Бак, Дэш, обезбол – я бы выдул все запасы мира этой дряни, лишь бы заглушить тот огненный ураган в душе.

Единорог подскочил от неожиданности. Хард сделал еще одно движение и поднялся. Жеребенок соскользнул с его огромной красной штуки и сразу сжался на полу, коротким обрубком хвоста и всеми ногами пытаясь сжать зад.

— Ты же сдох! – заорали оба.

— ТАМ СКАЗАЛИ, ЧТОБ БЕЗ ВАС НЕ ВОЗВРАЩАЛСЯ! – на два голоса гаркнул я. Разорванная лицевая повязка упала. Щеку как ожгло. Чистейшая сила гнева вытеснила боль. Сил во мне было так дохуя, что я мог бы рельсу пополам перекусить!

Хард схватил мою лопату и ринулся ко мне. Я мгновенно оказался перед ним. Задние ноги четко сработали, как пружины. Оба передних копыта вошли в лицо, и мы покатились по полу. Он лежал, ошеломленный, без эмоций. Смотрел на меня своими мелкими бездушными глазками.

Я бил левой. Раз. Пухлые губы на крупном лице расплылись кровавыми пятнами. Обнажились зубы. Два. Губы срезало, обнажая массивные красные зубы, словно полотна от лопат. Некоторые десна кровоточили. По шерсти на щеках расходились красные толстые линии, как от маркера. Три. Верхние зубы исчезли в крови, один упал в горло. Хард закашлялся, выплевывая вязкие красные слюни. Четыре…

«Справа!», не выдержал голос.

А, что?

Выстрел. Шум. Звон. К лицу будто факел поднесли. Опять кровь в глаза течет. Лоб горит болью. Но она такая слабая… Я уже не чувствовал. Словно и не я это был.

Развернулся. Единорог стоял, винтовка левитировала рядом с ним. Жаль, что все стекло вылетело. Лопату. В зубы. Пора копать.

Винтовка клацнула. Новый патрон. Опять выстрел. Сквозь грудь словно прошел огненный лом. А я еще на ногах. И лопата на месте. Смешно. Иди-ка сюда, мой маленький единорожик…

Единорог пятится. Винтовка делает еще один выстрел. Коротко обжигает левое ухо. Что-то касается шерсти на левой ноге. Смотрю, ведь торопиться некуда. Серый волосатый листок, из которого вытекает красное.

Наши глаза встречаются. Единорог что-то кричит. Или умоляет. Что-то бросает мне в шею — не больно. Пытается магией вырвать у меня лопату...

Но. Хер. Там.

Бьет копытами наотмашь. Нос разбит, губы тоже – а я не чувствую. Теперь моя очередь.

«Бам!», говорит лопата.

«А-а-а!», хрипит единорог.

Лопата снова говорит. Звонкое «бам!». Что такое, босс? Почему у тебя лицо красное, а ты нет? Наверно, ты упал в краску? Ничего, сейчас мистер Лопата вытрет тебя…

Бам. Бам. Бам.

А, ты еще дышишь? Остатки носа похожи на красных мокрых слизней под током. Рот… Красный кратер. Много красного. Глаза заплыли. Частокол обломанных зубов. Рог сломан. Тело дрожит. Он уже не думает защищаться или дрочить.

— Нет… не бей… пощады…

Я даже не знаю. Лопата не знает. Не знает и голос внутри меня. Не знает, как красивее закончить.

Я склоняюсь над лицом. Точнее, над той красной маской, что единорог натянул на себя. Это, наверно, на праздник в честь Луны. Боится, что заберет? Но он же взрослый? А, не важно.

Полотно лопаты неспешно прислоняется ко рту. Единорог тяжело дышит. Уже не соображает. Даже не пытается закрыть рот.

— Просто скажи «а». – на два голоса говорю я, привстаю на задние ноги и одним ударом заднего копыта вгоняю лопату до самого пола. Единорог теперь может не дрожать. Я все еще на задних копытах. Неуклюже поворачиваюсь. Надо договорить с этим любителем кожи и жеребят. У меня и мистера Лопаты к нему есть пара вопросов.

Но жеребенок меня опередил. Пока я мирно общался с единорогом, тот с упорством горнопроходчика протыкал глаза Харда ложкой до самого затылка. Хард слабо дергался в конвульсиях, мотыляя шлангом, хрипел, но уже ничего не мог сделать. Сложно что-то сделать, когда умер.

Смешно. Я расхохотался и упал на четвереньки. Жеребенок увидел меня и пулей отскочил к стене, сжимая ложку в зубах, как будто это был зебринский клинок или боевой нож.

— Ты чего, ложкой меня порежешь? – удивился я. И захохотал. Жеребенок сжался, напрягся и с самым яростным криком прыгнул на меня.

«Это медленно как-то», подумал я. И вдруг жеребенок исчез. В следующее мгновение он уже стоит в стороне, переводит дыхание.

А в глазах что-то странное… Непривычное ощущение. Как будто соринка застряла… Я прикрываю левый. Все норм, но уже подрагивает и двоится от усталости.

Закрываю правый. Комната мутнеет, темнеет и рассыпается сильнее обычного, как в неполированном хрустале. Потом вообще пропадает. Что-то стекает по лицу. У меня есть одна мысль… Я копытом трогаю это «что-то». Подношу к правому. Внутри все сжалось.

Это мой окровавленный глаз. Похож на тающий снежок или желе. Ну, мелко-пони, погоди!

Жеребенок опять летит на меня. Опять кричит. Бам! Лопата его успокоила, хоть и удар был не самый лучший или сильный. Я чувствовал, как натягиваются все мои мышцы и жилы, чувствовал жгучую боль в груди, кровь толчками выходящую, и прочие мелочи ярости. Все мое тело хотело отправить в вечный сон еще одного пони. Но я – не хотел. Нельзя. Жеребенок лежал на спине неподвижно, слегка поджав ноги к груди. Нос разбит. Глаза закрыты. Как будто преспокойно спит сладким сном. Он бы даже не понял, что убит. Но все тело, что ниже живота… Шрамы. От зада до середины живота. Множество. Грубые, как у покойников, похожие на горные хребты или створки моллюсков. Чудо, что они вообще не загноились. Ох… а где? Как же он писает? Знал бы… смерть пришла бы к этим извращенцам куда медленнее.

«Это уже не важно. Тебе пора вырубиться от усталости», сообщил бесстрастно голос.

А? Почему? Зачем? Во мне еще остались силы…

Мир покачнулся, расщепился на множество своих отражений. Из тела вытекли все силы, на спину обрушился тяжелый атмосферный столб, и я рухнул без чувств.

Место странное. Одна белизна. Куда не глянь. Ни горизонта. Ни верха. Ни низа. Даже теней под копытами нет. Внутри все колотит. Это что, страх пришел ко мне?

Кто-то тактично кашлянул за спиной и любезно предложил:

— Поговорим?

Опять сзади. Я развернулся так резко, как только мог, но двигался, как в густом сиропе. И вдруг оказался в каком-то непомерно большом кресле, уютно свернутый калачиком. Передо мной стояло другое такое же кресло бардовой кожи, внутри которого сидело жутко длинное, змееподобное существо. Я пытался разглядеть его, но оно удивительно сильно расплывалось на фоне отвратительно четкого кожаного кресла.

— Кто ты? – спросил я. Или подумал о вопросе.

— Ты знаешь.

Чего? Я попробовал понять, о чем он. Голос был знаком, но ни одно из существ не было таким… вытянутым.

— Нет. Я не понимаю. Ты и есть тот голос внутри?

— О… — существо скрестило… что-то на уровне… груди… и продолжило. – Мозг все еще работает. Но жидкие яблоки сильно разъели его. Как ржавчина.

Я не знал, о чем можно спросить. Поэтому выдал первое, что пришло на ум:

— Почему ты следишь за мной?

— Ты забавный. – существо в одной размытой конечности материализовало маленького волосатого пони, грязно-серого, с темно-красными концами гривы и хвоста, с заросшим лицом. На другой конечности возникли разные препятствия, которые грязно-серый пони либо ломал своей головой, либо разбивал копытами.

— Упрямый. Упорный. Был.

Последнее словно полоснуло ножом. Я взбесился, но так медленно, что успел остыть и забыть.

— Был?

— Да, был. – пони на конечности внезапно очутился в темно-янтарной бутылке, в которой снизу поднималась темная жидкость. Когда она коснулась пони, тот начал метаться внутри, биться о стеклянные стенки изо всех сил, беззвучно орать и всеми способами выбраться. Темная жидкость поднималась и с легким шипением растворяла маленького серого пони. Удары слабели, а стекло даже не треснуло. Через полминуты пони исчез в темной жиже. Через секунду существо залпом осушило бутыль и выкинуло ее куда-то в сторону. Жутко громкий звон стекла, как будто тяжелый камень пролетел через кучу стеклянных окон, но ни одного осколка.

— И что это? Что это было?!

— Ты свалялся. – грубо прикрикнуло на меня существо. – И как ты еще живой ходишь? Держишься за глупые старые вещи. А ради чего?

Он молчал. Я ждал продолжения. А существо ждало ответа.

— Что? – прервал молчание я.

— Я спрашиваю: ради чего ты живешь? Депо открыть? Рельсы посчитать? Паровоз запустить? Или ты надеешься, что придет нормальный крутой сценарист и подарит тебе хороший конец? Теплую сытую старость в постели?

Существо внезапно расширилось, так быстро и всесторонне, что не осталось ни одной точки пространства, не занятой его темно-серым телом. А жуткие глаза размером с две горы полностью держали меня под прицелом.

— ЭТОГО НЕ БУДЕТ.

Громко. Страшно. Но я не испугался.

— Ты позвал меня самоутвердиться или что? – произнес я.

Все пропало. Вновь белизна. Существо опять вальяжно растянулось в кресле:

— Нет. – протянуло существо. – Ты слишком плохо обо мне думаешь! Ты знаешь, где мы?

— Это сон?

— Нет. Это – твое чистилище. ТЫ мертв. – ткнуло в меня верхней конечностью существо.

Внутри все опало. Ка-ак? Когда?..

— У тебя дырень от винтовки в груди – там без шансов. Рассечено лицо, а еще пара ножей в шее застряло. По мелочи: сломаны ребра, и ты потерял где-то пятьдесят литров крови и страдаешь обезвоживанием.

Глаза… Мои глаза. Они, казалось, выпучились так сильно, что могли выпасть. Откуда во мне столько крови?!

— И по итогу – ты здесь. – существо скрестило верхние и нижние конечности.

— А что дальше? – мой голос был таким блеклым, что слова выползали изо рта.

— А, стало интересно! – ликующе произнесло существо. – А я уже думал, тебя не пронять. У тебя есть выбор. Дурацкий, но выбор. Ты можешь остаться здесь навсегда. Это, считай, финиш. Вечный покой. Ты даже не почувствуешь, как рассосешься в вечной пустоте. Без мучений. Без следов. О тебе никто не вспомнит.

А что за второй вариант? Что-то очень плохое?

— Или – ты проснешься там, где сейчас спишь. Второй шанс. Точнее, второй «второй шанс»: пить надо в меру. Смертельные раны исчезнут, и ты сможешь продолжить свой путь. Ну что, пустота или боль, мой глуповатый друг?

Какой-то жуткий выбор. Здесь ли все должно закончиться? Или я и правда смогу пойти дальше? Но какая ему выгода?

— А? Почему выбор? Что ты хочешь взамен?

Существо начало сгущаться, наливаться цветом. Делаться четким. Хитрые глаза, рога, хвост. Я видел его раньше. Но где?

— Удиви. Меня. – вкрадчиво произнесло существо и щелкнуло желтой лапой.

Я дернулся, чиркнул носом по полу. В правом глазу как будто раскаленным сверлом вращали всю ночь… а точно. Теперь остался только левый глаз. Обидно. Закашлялся. Жуткий, болезненный кашель, будто из меня выходил пучок рыболовных крючков. На пол полетели черные слизистые комки. Спекшаяся кровь. Я приподнялся на ноги и срочно ощупал место на груди, куда вошла пуля. Только розоватый шрам, похожий на рельефную спираль среди зарослей шерсти. Он ныл, но выглядел зажившим. Лоб внезапно зачесался, и я копытами соскреб кусок кровяной корочки, рассыпавшийся на полу. Там же лежали два окровавленных ножа, лезвия которых как будто растворились. От одного взгляда на них шея сильно болела сразу в двух местах.

А помещение действительно оказалось тем же самым. Только теперь здесь было темно и стояла гнилостная вонь. Вроде где-то была лампа… Я почти наощупь принялся рыскать по комнате, вспоминая, где именно она стояла. Лампу я нашел, но – пустая. Зато я нашел выход из комнаты.

В главном зале мэрии мясо на вертеле уже давно превратилось в угли, но огонь по-прежнему плясал среди древесины. Очень странно. Сделав из куска скамейки факел, я вернулся в комнату. Три тела в оранжевом прыгающем свете. На любителя кожи я даже не стал смотреть, а единорог задолжал мне лопату. Не знаю, из чего сделан пол, но полотно лопаты прорубило его до черенка. Череп единорога лопата даже не почувствовала.

Пришлось поднапрячься, чтобы расшатать и вытащить лопату обратно. К счастью, факел на полу так и не смог ничего поджечь, и я вновь был с лопатой. А стоило ли?

Тоска мгновенно накрыла. Столько смертей, а все ради куска металла и древесины. Я посмотрел на трупы. Это будет моим оправданием. Я затоптал факел, чтобы не спалить хорошее здание по тупости, переступил через жеребенка, дрогнувшего во сне, и пошел.

У входа в мэрию я остановился. Никто не лез мне в голову. И еще – пони с повязкой на распухшем лице куда-то делся. Я покрепче сжал лопату зубами и внимательно осмотрелся. Никого. Вышел на крыльцо мэрии – никого. Одна повязка. Одни загадки.

Серое утро. Такое же, как и вчера. Четкие свежие следы копыт были только от той злой суки-копейщицы, что вчера ускакала. Ну не улетел же он?!

Я еще раз глянул на повязку. Подсохшие темно-красные капли на затертой крашеной древесине вели к краю крыльца. У самого края на перекладине заметил кусочек шерсти. Внизу никого… а нет. Под крыльцом, жутко изогнувшись, лежал бездыханный пони. Голова была неестественно вывернута; в шее словно вырос неправильный горб; у рта натекла вчерашняя трапеза, которую поедали тараканы. Разъехавшиеся ноги делали тело похожим на перевернутый пьяный стул, или оскорбительный ответ всем пегасам.

— Теперь не будет болеть… — пробурчал я и задумчиво оперся на перила. Открыть магический барьер – нужен единорог. Интересно, хоть один выжил? Может, я убил последнего? Если нет, то надо искать где-то поблизости… Идти вдоль путей. Хоть один городок мог уцелеть. И карта. Надо помечать места, как это делала Эмри…

«Хел, возвращайся живым», зазвучал ее надломленный искренний голос в голове.

Сердце больно сжало. Внутри что-то щелкнуло. Бесячий, въедливый звон…

— ДА ЕБАНЫЙ РОТ! НЕНАВИЖУ! – и давай ломать крыльцо копытами. Подлое дерево. Убило пони, который даже драться нормально не умел! Сука-сука-сука! Толстые доски затрещали; таракан убежал. Я бил все подряд. Треск и грохот старых вещей занимал голову, запрещал мыслить. Хорошо.

Все в отпечатках копыт. На передние даже наступать больно. Накатила усталость. Сел на крыльцо. Ноги сбиты, охота есть, а рядом только трупы. Нельзя. Убивать тоже нельзя, мы ж типа не…

…зебры…

Не звери. Зебры ни при чем, хоть и полосатые. Нельзя есть своих! Нельзя. О, Селестия, до чего мы докатились…

Я подскочил. Надо было осмотреть, что у этих трупоедов из вещей. Лопату в зубы и обратно – в темные коридоры мэрии.

Из дверей, неловко переступая, вышел жеребенок. Днем он выглядел еще хуже. Глубокие тени под глазами, ребра торчат, ноги в порезах, тело в шрамах – если скелет пони обтянуть шкурой, то он будет и то здоровей выглядеть. Вообще, все тело жеребенка походило на словарь гадостей. Самыми частыми были «шлюха», «дырка», «плакса», «тварь», «жопа», «псина». Ближе к хвосту гадостей становилось много: их вырезали и выжигали на шкуре, чем придется, и все сливалось в неразборчивое безумное словесное месиво. Все это отпечаталось в моем сознании, хоть я и видел жеребенка всего секунду. Он тут же юркнул за дверь.

У него было что-то в зубах. Ремень, кажется… Или ложка.

— Эй… — я не горел желанием общаться, но жеребенок был на пути к вещам убитых, а в них могла быть хоть какая-нибудь польза.

— Эй, послушай. Я… — хотелось сказать, что не сержусь за порезанный глаз, но это будет вранье. Злое, беспонтовое вранье. Под веками – пульсирующие уколы боли, скрипучая влажность и странная пустота.

— Отъебись! – раздался истеричный вскрик из-за двери.

— Я не буду…

— Убирайся! Захуярю нахуй! – ярости в этом жеребенке было через край.

Не. Так не пойдет. Я снова хотел сказать что-нибудь, а потом подумал и молча прилег у двери, положив лопату под копыта. Сил особо не было. В правом глазу, а точнее, где он был, меня как будто тыкали кучей иголок. По щеке неприятно текла какая-то слизь… Я не хочу думать о том, что это может быть… Но, надеюсь, мне удастся это пережить.

Время идет, уже день. Опять серость. Легкий ветерок. Скучно, но я сижу. Думаю, что жеребенок немного остынет, и мы найдем…

— Хуя ли ты тут расселся?! Наебать хочешь?! – заверещал жеребенок из-за двери. Все еще злой. Да еб…

— Нет. – буднично ответил я. В глазу запалили факел. У-у-у, может, это загноение? Но почему-то не страшно.

— Нет? – из-за двери показалось маленькое окровавленное личико. – В смысле – «нет»?

— «Нет» значит «нет». Я не хочу тебя «наебать».

— Ты идиот. А еще тупой. И идиот. – сердито ткнул в меня копытом жеребенок. Во рту действительно была ложка, которую он ловко прижимал крайними зубами.

Я приподнял бровь в удивлении… Ах! Как будто все нервы в глазу кто-то резко дернул. Мир покачнулся, но падать уже было некуда. Я немного изогнулся и снова поднял голову.

— Ты умрешь, идиот. – сказал жеребенок. Наверно, мне показалось, но прозвучало это как-то огорченно.

— Да.

— Ты уберешься, если я принесу шмот? – гневно спросил жеребенок.

— Да. – правый глаз жгло и кололо, но я еще ясно работал головой. Жеребенок мигом удалился и через минут десять принес две сумки. За два броска он подкинул сумки мне и опасливо встал у двери в мэрию. Видимо, если я вдруг нападу, он убежит внутрь, чтобы атаковать меня там. Хорошо, что я не видел в этом никакого смысла.

Под присмотром злого мастера ложечного боя я осмотрел сумки мертвецов. Ничего интересного. Ручной станочек для перезарядки патронов, одна гильза – сильно мятая, запасной затвор, несколько кухонных ножей, стиральный порошок, пустой шприц, резиновый жгут, записка и зелье восстановление. Пустое. Во второй еще хуже. Куски веревки, запасной ошейник, грубый намордник и шило.

Ни еды, ни медикаментов. Если бы они попались инструктору по боевой подготовке, он бы заебал их еще сильнее, чем этого несчастного. На всякий случай я развернул листок с запиской.

«Заскочить к Роттену. Сказать про конвой» – и все.

Чего? Кого? Я смял бумажку и сунул обратно.

— Че заныкал?

— А?

— Ты что-то сунул. Что это? – указал носом жеребенок.

— Записка какая-то. Какой-то Роттен. Какой-то конвой. Знаешь про них?

Жеребенок задумался и быстро ответил:

— Нет.

— Ну вот. Тут ничего для меня полезного нет. Возвращаю. – я отодвинул копытом сумки, поднялся, взял лопату и отошел на максимальное расстояние от двери мэрии. Жеребенок был у меня в слепой зоне, так я еще и хвостом повернулся, но что-то говорило мне, что нападать он не будет. Надо до темноты найти где-нибудь воду. Я уже начал спускаться со ступенек, как вдруг…

— Эй! Ты куда?! – это была обида или злоба. Не понимаю.

— Я посмотрел шмот. Убираюсь. – пояснять было неохота. Голод. Боль. Но никакой злобы. Странно. Я помню, что вроде злился. Кого-то даже убил. Теперь это казалось каким-то дурным сном. Было ли это вообще?

— А, да. – теперь уже обречение или разочарование.

Уже почти сошел с лестницы…

— Удачи, идиот.

Я дернул ухом и улыбнулся, и даже лопата в зубах не помешала. Внутри стало чуть лучше. Глаз все же жаль…

«Я бы забил тебя лопатой до смерти, маленькое хуедрыгало!», гаркнуло что-то в голове. Гнева нет. Одна усталость.

Осознание, что одно ухо у меня теперь короче, пришло, когда я прошел метров десять. Хоть не полностью отстрелили – и на том спасибо.

На паровозе было бы просто. Сел, угля вкинул, поддал пару, и ты уже в Апплузе. А вот на своих четырех… Надо есть, иначе финиш.

За Понивилем открывался странный мир дикой природы и заросших тропинок. Множество следов копыт вели сюда, и только четыре свежих отсюда – злая сука. По ним и буду идти.

Боль в глазу притупилась, веки слиплись и немного вибрировали на ветру, как обвисшие щеки старика. Может, все обойдется.

Деревья сгнили или раскрошились; трава до рвоты горькая и сухая, но выбирать не приходится. Пони нет. Зверей нет. Только ветер разгоняет мертвую тишину. Понивиль уже далеко. Несколько много километров. Или кажется. День все идет.

И резко ночь. Ни розовых облаков заката, ни вечера. Просто с ничего – ночь! Как лампочку разбили. В глазах еще пляшет тропинка. Какие-то деревья. Я припал и тут же перекатился в сторону. Сломал брюхом какие-то ветки. Темно. Хоть глаз ко… А, ну да. Воздух начал холодить. Сначала приятно, а потом нет.

«Что за шутки?!», закричал я мысленно. Ругаться с кем-то было странно, а как показал последний день – еще и опасно. Глаза… Глаз худо-бедно стал различать в темноте контуры объектов. Холод вернул силы. Вперед.

«Вперед! Вперед! Вы, что, хотите жить вечно!?», злобно скомандовал чей-то голос. Айронсайд, чтоб его.

Холодает. Быстро. Все в глазу прыгает. Камни, ветки, почва. Бежать-бежать! Лишь бы не околеть. Добежать до чего-нибудь. В почве появляются камни. Холод тонкими длинными когтями обнимает за бока. БЕЖАТЬ!

Тепло, даже горячо внутри. Как паровозный котел на остром паре! Легкие горят, пена изо рта. Лопату не выпущу! Сдохну, но не выпущу.

Кочка! М-мать!

Землю выдернули из-под ног. Лицом об камень. Да откуда он тут взялся!? Рот в крови. Солено.

Бежать! Хоть как-нибудь! ВСТАВАЙ И БЕГИ!

Лопата свистит на ветру; холод кусает сквозь шкуру, но бегу. Ноги отказывают, но бегу. Глаз начинает запевать «веселое сраное загноение» — бежать!

Темно. Холодно. Сколько бегу – хер знает! Стук копыт, как по брусчатке. Я прибежал куда-то. Контуры домов. Улица. Вперед!

Какой-то слабый огонек из-за дверей. На губах леденеет воздух. В легких гуляет злой колючий холод. Еще немного, и я внутри. Тепло. Живительное тепло. Благословенное тепло. Быстро закрываю двери лопатой. Тепло не уйдет. Все тело встрепенулось – как же хорошо!

— Какого хуя?! – вскрикнул за спиной жеребенок.

Что. Что?! ЧТО ЗА?! Почему я снова здесь?

Я развернулся. Коридор мэрии. Жеребенок в полутьме стоит между мной и костром. Взъерошенный, мелкий. Ложка во рту наготове. Его длинная тень пожирает меня.

— Я видел, что ты свалил! Как ты оказался здесь?!

— Солнце пропало. Холодно.

— И че? Выйди и сдохни где-нибудь, как дженткольт!

Легкий шумящий звон…

— Нет.

— Нет?! – разозлился жеребенок.

— Нет. Я не уйду. – голос мой стал таким жестким, как костыль с железной дороги, рельса или какая-нибудь мощная балка с опоры моста. Жеребенок припал к полу передними ногами, выгибаясь, как злая кошка. Я посмотрел на него оставшимся глазом. Не знаю, как это выглядело со стороны, но жеребенок в последний момент выпрямился и сказал:

— Хорошо. Оставайся – грей свои жалкие потроха. Если подойдешь ближе, чем девять шагов – я убью тебя. Усек?

— Да. – он был меньше меня в три раза, и я мог бы влететь в него, как зебринский легионер; разбить копытами голову или сломать с наскока передние ноги… но зачем?

«Если бы пони раньше не сдружились, нас бы не было», прозвучал знакомый теплый голос. Мама?..

Я прошел вдоль стены в главный зал, где горел слабый огонь. Жеребенок неотрывно следил за мной, словно стрелка компаса. Голод и усталость совсем замучили, и последнее, что я сделал перед тем, как лечь спать – сломал пару скамеек и подложил их в тухнущее пламя. Воздух резала гарь, жареное мясо и гниль. Голова гудела. То ли от боли, то ли от запахов.

Я улегся лицом к костру. Жареный пони давно обуглился и свалился в огонь, остались лишь желто-коричневые ребра и позвоночник, с которых неохотно срывались лоскуты черной плоти. Тепло. Голодно. Но я не умру вот так. Живот урчит. Прижимаю его копытами к позвоночнику и пытаюсь уснуть…

…Толпа. Большая. Разноцветные пони всех видов. Грифоны, яки, драконы, зебры и много-много всех. День залит радостным солнцем. Воздух пьянит. Реют флаги всех стран. Прекрасный замок высится на фоне.

Внутри безумное волнение. Но я не волнуюсь. Или волнуюсь, но это как бы не я. Словно все это не со мной. Мешковатая огнеупорная форма. Еще воняет углем и огнем. Закопченные счастливые очки Эмри на шее. Я стою на тумбе. Слева двое. Оба выглядят как манекены с витрины: один в красном с золотом, другой в белом с черными вставками – а я даже форму не успел отстирать. А толпа смотрит. Толпа гудит. На шее медаль. Второй.

Охереть…

Я резко открыл глаз. Правый слипся и так и остался закрытым, чуть-чуть побаливая. Надо мной навис жеребенок. Ложка метила мне в еще зрячий глаз. Его перекашивало от напряжения. Я бы ничего не успел сделать. Но и не хотел. Почему-то это было нестрашно.

— Ты в порядке? – спокойно спросил я. Жеребенок стоял так, что я мог рассмотреть на животе все шрамы, и ошейник, протерший шкуру до красной кожи. Наверно, это больно.

— Ты. Почему ты? – процедил он, едва сдерживая гнев.

Я приподнял бровь. В этот раз левую. Не в этот раз, глупый рефлекс.

— Ты так мирно спишь! Почему ты не боишься меня?! – сорвался на крик жеребенок. Ложка едва не касалась глаза. А я тупо смотрел на нее. Огромная темная лопата для мороженного.

— Не знаю. Зачем бояться?

— Я выколю тебе второй глаз.

— Тогда я не увижу тебя. И бояться будет некого.

Жеребенок отскочил на метр и гневно затопал ногами:

— Да чтоб тебя! Ты и правда идиот! Как можно не бояться!? Я мог тебя грохнуть столько миллиардов раз!

Я приподнял на него голову и произнес:

— Не знаю. – для меня и правда было загадкой, почему все вокруг такое. Нестрашное. Может, этот внутренний голос знал ответ. Но его не было.

— Ты. Должен. Сраться в ужасе! Почему?! Почему ты не боишься меня?!

— Я… — хотел сказать что-нибудь, но задумался, не получится ли опять какая-нибудь…

— Короче: не надо, чтобы тебя боялись.

Он мгновенно подскочил в упор – я даже не успел заметить. Дрожащая ложка опять смотрела мне в глаз.

«Сделай так еще раз. Сделай. Я так хочу бессмысленного насилия!», зловеще зазвенело в голове. Откуда? Что это? Надеюсь, я не сказал это вслух.

— А так? – не унимался жеребенок.

Это было близко. Опасно? Очень! Но я ничего не почувствовал. Я перевел глаз с ложки на его лицо и заверил:

— Это было страшно.

— Да ты пиздишь! – попятился от меня жеребенок.

— Извини. – буднично развел копытами я. Может, надо было как-то приободрить его:

— Я уверен, что любой пони на моем месте умер бы от страха.

— Правда?

— Абсолютно.

Жеребенок просиял от радости и едва не закружился на месте. Точнее, он начал крутиться, но в один момент, когда уже должен был повернуться ко мне хвостом, неестественно вывернулся в обратную сторону, как будто его сдерживала резиновая лента, и снова оказался лицом ко мне. Мы бы и дальше переглядывались в полутемноте, но надо было чем-то заняться. Что ж, раз мы не собираемся убивать друг друга, то…

— Слушай, у тебя есть имя? Меня зовут Хелбент.

— Имя? — жеребенок потупил глаза, замялся, потер копытом пол. – Имя… Меня зовут… Зовут… Зовут…

Его лицо перекашивало, словно смятый бумажный лист. На глазах выступили крупные слезинки. В шее напряглись все мышцы. Я уже подумал, что это была плохая идея, но он залпом высказал:

— МенязовутСлатти.

— Какое… интересное имя. – я с трудом просеял в голове слова и постарался напомнить себе, что его зовут… Салти… Слитти… Нет, не то. А, еб… ну нет.

Жеребенок странно посмотрел на меня.

— У тебя рожа, как будто потроха вытягивают? Ты чего?

— Я забыл, как тебя зовут. – признался я. – Я… плохо запоминаю имена.

— Я могу вырезать свое имя у тебя на лице! – грозно оскалился жеребенок. Я сдвинул брови. В правом глазу кольнуло. Опять этот странный звон…

— Я пошутил. – сдался жереб… Сл… султ… Салти?

— А! – шутка была очень скверная, но будет плохо, если я…

…выпотрошу этого уебка лопатой и буду хлебать его кровь во имя Найтмер Мун…

Такая дикая веселящая злость! Это внезапное желание убивать! Будто в кипящее масло грохнули стакан с водой!

Спокойно… Надо растянуть мысль. Не дать ей перейти в действие. Он же пошутил… Это всего лишь безобидная шутка.

— Хорошая. Шутка. Я. Даже. Поверил. – через силу выдавил я. Пот струился по лбу, выступил по всему телу. Тело рвалось вперед, а я сам себя удерживал за несуществующую упряжь. Что же это за херня такая?!

— Хел. – заметил жеребенок. – Ты определенно врешь.

Ах ты сука! Еще и обвиняешь меня во лжи! Да я растоплю твоей башкой этот костер!

Вдох-выдох. Держать себя. Держать.

— Вовсе нет. – сказал я почти спокойно. – Просто я очень хочу есть. И бываю…

…СДОХНИ!..

— …немного…

…В КИШКАХ ПОНИ МНОГО ПОЛЕЗНЫХ ВЕЩЕСТВ! ТЫ ДОЛЖЕН ОТДАТЬ ИХ МНЕ!..

— …раздражен.

Жеребенок опасливо указал на меня копытом.

— У тебя глаз дергается. Ты типа умираешь?

— Нет. Но хочу есть.

— Тут два трупа. Можем зажарить один. – спокойно предложил жеребенок.

— Но пони не должны есть друг друга! – возмутился я. Голос прозвучал довольно слабо, как будто я и сам не прочь отведать плоть брата своего.

— Но тут ни хрена нет! – возразил он.

— Всегда есть выход. – вздохнул я. Слабо. Очень слабо. Я бы и сам в такое не поверил.

Раздался низкий гул, встряхнувший тело. Свистящий протяжный вой, не принадлежавший ни одному живому существу, пролетел по темным коридорам мэрии. Жеребенок озирался с живостью воробья. Лицо перекосило. Глаза огромные. Паника.

Прежде, чем он успел что-то сказать, доски из окна вырвало, и внутрь повалили хлопья белого снега нескончаемым потоком. В главном зале все тепло за минуту исчезло, и остался только обжигающий, нестерпимый ледяной ветер, забрасывающий все снегом. Пламя от первого же порыва дернулось и исчезло. Шипящие угли и дрова закидало снегом.

— Чточточтозахуйня?! – заверещал жеребенок. Снег был повсюду. Нагло лез в рот, забивал глаза и ноздри. Надо валить. Нет, надо съебывать! Нужные слова застряли в горле; я не успел ничего путного придумать и вцепился зубами в остатки гривы жеребенка и рванул из зала по коридору. Ветер бушевал, свистел и драл заколоченные окна почем зря, вырывая доски вместе с кусками стен – все, лишь бы завалить коридоры снегом. Кричащий от боли жеребенок весил так мало, что я мог бы таскать его хоть сутки в зубах, но нужно было протащить лишь метров двадцать.

Мы влетели в комнату; я тут же закрыл дверь и завалил ее мебелью, чтобы ветер не распахнул ее. Внутри лежали двое. Вонь гниющего мяса проедает глаз до рези, но здесь еще есть немного тепла. Оно уходит медленно, но уходит. Частички снега прорываются сквозь щели между дверью и косяком, и невидимые струи режущего морозного ветра больно гладят по шерсти, вплоть до костей.

Жеребенок в шоке. Он парализован. Он смотрит на меня. Или сквозь меня. Я срываю драное покрывало с дивана… или это была обивка дивана, и заматываю его в нее. Почему? Зачем?

…Он все равно умрет раньше…

Да кто это все время говорит за меня?!

…ему не жить…

— Это не тебе решать! – заорал я. Кому? Что? Да почему так холодно?! Ноги – я их не чувствую. Пар изо рта. Жеребенок выдыхает целые облака.

— За-за-за-замер-ззззаюююю… — жалобно протянул он. Комната стала как морозилка. Шерсть засеребрилась от инея. Дышать трудно и больно. Воздух жжется и холодит. Голова отказывается работать. Я не хочу сдохнуть так!

…хватит тупить – жалкая тварь!..

«А?», спрашиваю я у себя. Ничего не понимаю. Снаружи дикий холод. Все тело максимально сжалось, лишь бы не отпустить и каплю тепла. Что-то темное, тонкое накрыло меня. Защита хуже некуда, но холод притормозит. Одеяло? Или тот кусок ткани, в который я заматывал…

Что-то еле теплое прижалось к груди. Или я прижал…

— Сссуккка… — шипел жеребенок. – я тебе не блядская грелка! Отпусти!

Сильная дрожь. Все тело превратилось в отбойный молоток. Мышцы постоянно сокращаются, лишь бы не околеть.

— Нет.

Вдруг я почувствовал сильный укус в ребра и остервенелые удары копыт по животу. Он, что, пытается убить меня?

— Старый ебанат! Пусти! Я тебе хер отгрызу!

…как же это меня задрало…

— Ты околеешь, мелкий тупорез! – вдруг заорал я злобным звенящим голосом. И жеребенок резко оставил попытки выгрызть мое сердце. Кажется, он заплакал. Или просто трясся от холода.

— Тише-тише. Извини… – попытался успокоить я. Сколько будет этот дикий холод? Час? День? Два дня? Задние ноги уже потеряли чувствительность. Позвоночник стал длинной дугой льда. Затылок превратился в сосульку, и любой чих мог бы разбить мне голову на куски. В скулах ломило. Такой холод мне не пережить. Почему я пытаюсь согреть его?

— Хел… — раздался в холодной темной тишине шепот жеребенка. – Твой глаз… он вылечится, если ты выпьешь зелье?

Ну и время же ты выбрал…

— Не знаю. Лучше потом. Когда холод спадет… — мне было стыдно такое говорить. Ни слова правды. Никакого потом не будет. Час-два, и я просто примерзну к полу, отдавая последнее тепло пони, который одним ударом ложки сократил мой кругозор. И как вообще можно порезать что-то ложкой?!

Берег. Холодный. Серое, облачное небо. На горизонте темная, зловещая серость. Беззвучно вспыхивает молния в облаках. Ее звук так и не доходит до меня. Волны легонько щекочут черную гальку, играют и хрустят ей. Дело к шторму, но пока все тихо. Я присел на задние ноги. Черная крупная галька даже не дрожит под ногами.

Передо мной длинная фигура в черном узорчатом плаще. Хвост торчит из-под ткани. В глубоком капюшоне дырки для рогов. Из одного рукава львиная лапа тасует странную колоду карт в когтистую лапу в другом рукаве.

— Опять ты! – вскрикнул я.

— Да. – фигура в капюшоне выкладывает карты рубашками вверх. Узор такой прекрасный и невозможный, что в глазах рябит. Что-то темно-бархатисто-звездное, переливчатое. Как будто звездное небо неторопливо размешивают огненной ложкой.

— Даже околеть спокойно не даешь! – во мне кипит обида, но она какая-то… нереальная. Словно я обижаюсь на ерунду.

— Почему ты спас его?

— Почему? ПОЧЕМУ?! Сам же рвался в бой! Сучий сгибатель рельсов! Еще меня подначивал!

— Не надо тут! – больно ткнула в грудь фигура в капюшоне. – Я хотел убить их твоими копытами! Испытать это пьянящее чувство первобытной беспричинной ярости. Умыться кровью врага. Но не спасать.

Это сон. Но внутри все оборвалось.

— Да что же ты за тварь такая… — произнес я. – Разве это нормально – творить такое? Они же… он же…

Желтые горящие глаза зло смотрели из темноты капюшона.

— Даже игрушки так часто не штопают… Ох… — слова не находились, словно проклятый ключ на десять, все время ускользая из копыт на дне сумки. – Это неправильно. Так не должно быть.

Фигура в капюшоне перестала смотреть так злобно и медленно захлопала.

— Браво, Хелбент Кид. Похвально. Ты – настоящий, стопроцентный, абсолютный психопат-моралист. Убийца, что убивает только плохих пони. А что есть «плохо»? Ты уже определился? Или… — фигура сделала драматическую паузу и приблизилась. – Ты есть сам мерило добра и зла?

— Отъебись. – я чувствовал себя плохо даже во сне. – Ты испортил столько километров путей, что мы могли бы проложить вторую Эквестрийскую магистраль!

— Хел… — скрестила фигура лапы на груди. — Кто старое помянет, тому глаз вон… Ой!

— Чего ты хочешь от меня? К чему эти дурацкие вопросы? Ты теперь вместо Луны будешь лезть в мой каждый сон?

— Тихо-тихо. Давай по порядку. – остановила жестом фигура в капюшоне. – Приставать к умирающему от голода пони с перепоя оказалось плохой идеей, а вот во сне… здесь ты – не такой бесчувственный сухарь, как пытаешься казаться. И тут мы можем быть очень-очень-очень-очень долго. Здесь время – условно.

Звучало жутко. Даже озноб пробил… Стоп. Я что, испугался?

— Да. Это то самое! – щелкнула когтями фигура в капюшоне. – В тебе есть страх. Но похоже, что только здесь.

— Вопросы есть вопросы. Мне любопытно услышать то, что ты скажешь.

— Но ты сказал, что знаешь все наперед? Зачем тогда спрашиваешь?

— Хочу сравнить показания. Да и так приятно поболтать хоть с кем-нибудь через общение! – фигура довольно чиркнула по гальке хвостом, высекая снопы разноцветных искр.

— Ты уже знаешь, чего я от тебя хочу. Чтобы ты удивил меня. Я вижу каждый миг твоей крохотной жизни, но видеть ее твоими… твоим глазом — это совсем другое.

— Но я же замерз до смерти! Погода сошла с ума! – это звучало очень странно, как будто я не хотел делиться игрушкой с другим жеребенком.

— Не… не-не-не-не. Нет. Еще не замерз. Твое самопожертвование прекрасно. Безумно. Нелогично. Хаос так и струится лавовыми конфетти в твоей голове! – восторгалась фигура в капюшоне и вскинула лапы вверх. Молнии белыми ветками брызнули из каждой. Воздух резко стал свежим и приятным… запах кофе? Кофейные молнии? Что за…

— Я знаю, что ты туповат головой, мой дважды спасенный друг, но я объясню тебе кое-что. – фигура опустила лапы на карты и начала их медленно переворачивать. Первая: какое-то невозможное шипастое озлобленное существо, перетянутое поясными ремнями, исколотое ножами, мечами, кольями и столько раз перешитое, что разобрать, где какая конечность, я так и не смог.

— Это твой первый. – ехидно подмигнула фигура в капюшоне. — Демон боли.

— Слатти… — прошептал я.

— О, хоть где-то ты имена помнишь! – съязвило существо и перевернуло вторую карту. Что-то жуткое, ухмыляющееся, расколотое надвое, будто ударом молнии. С одной стороны картинка была с каким-то умиротворенным существом, а с другой – черно-красное струящееся нечто. Я попытался разглядеть картинку лучше, но изображение начинало рябить, ломаться, рассыпаться, множиться, странно и дико скакать – лишь бы на нем нельзя было сосредоточиться. Под картинкой была надпись в виде трех вопросов.

— Это будет второй. Демон любопытства. – существо пристально глянуло одним глазом на меня. – Хочешь узнать, кто это?

— Нет.

— Хорошо. Я бы все равно не сказал. – существо перевернуло третью карту. Карта сразу же загорелась, над ней начал виться жуткий огненный вихрь. Огненные языки в безумном танце пожирали друг друга. Внутри белело что-то странное. Неестественно чистое, спокойное. Через несколько секунд ярко-красный переливчатый ураган стих и прилип на карту, застыв карикатурным изображением. Внутри этого шторма огня безмятежно парило белое пушистое облачко, от одного вида которого внутри все успокаивалось.

— Это третий. Демон ярости.

— Четвертая карта не взорвется? – опасливо спросил я.

— О, что ты! Нет. Больше никаких спецэффектов. – существо перевернуло четвертую карту.

Что-то черное, щупальцеобразное, всепожирающее, как гигантская угольная амеба, тянуло свои «ложноножки» к горам чеканных битсов, мешкам с деньгами, драгоценностям и прочему. От этой карты становилось не по себе, как будто вглядывался в глубокий черный колодец.

— Четвертый. Демон жадности.

Существо отстранилось и крестило лапы на груди. Я покосился на остальные карты.

— А что, пятых, восьмых, десятых демонов не будет? – съязвил я.

— Попробуй пережить хотя бы его. – пробурчало существо и неохотно потыкало по карте «демона любопытства».

— Пережить? – я подумал, что ослышался. Что, все так плохо?

— Да, пережить. И хватит уже дрыхнуть! – существо громко хлопнуло лапами, и все утонуло в звоне.

Свежий воздух. Или очень влажный. Что-то мокрое с лицом. Как вода… Я попробовал слизать языком. Грязь скрипит на зубах, шершавит язык, но вкус – это вода.

ВОДА, МАТЬ ЕЕ!

Тело словно молнией шваркнуло. Я вскочил с пола. Шерсть на левом боку свалялась и примялась. Короткая вспышка боли. Клок шерсти влип в пол и так и остался торчать мокрыми вихрами из лужи.

Сал… Сил… Слот… Короче, жеребенок сонно поднялся, с диким хрустом потягиваясь. Все швы на его животе, груди и ногах натянулись. Он довольно вздохнул и… Встал на мостик. Швы вытянулись в белесые напряженные полоски, из пары свежих пошли маленькие красные капли. Кости захрустели. Веревочки мышц и сухожилий вылезли из шкуры, натянутые, как рояльные струны; все тело задрожало. Жеребенок резко вернулся в исходное положение, как отпущенная резиновая лента. Грязное от крови лицо довольно сияло.

— Как же хорошо!

Улыбка сошла с лица, когда он увидел меня над собой.

— А, ты еще не сдох?

Хотелось ему много чего сказать, а лучше…

…снести башку лопатой!..

…но я принялся лакать воду из лужи. Грязноватая, но жидкая. И вроде почти прозрачная. Лучшее, что я пил за последние… дни? Сил особо не прибавилось, но я теперь мог думать куда трезвее, чем обычно. Первым плодом трезвого ума стала попытка открыть дверь, чтобы проветрить комнату от трупного запаха. Снег все еще подпирал дверь, но уже начал таять. Верхний слой все еще был чистый и не успел вобрать грязь с земли и стен. Я думаю, что…

— Что ты творишь, тупица?! – разозлился жеребенок, обходя меня. Я вгрызся зубами в талый твердый снег, и мне было настолько все равно, что он там орет, что поебать. Ледяные куски воды больно скользили в пищевод, но это было так… вкусно. Как будто сама принцесса вдохнула в меня жизнь.

— Чо это? Херли ты меня игноришь?!

— Попробуй. – хрустя льдом, предложил я. Он толкнул меня и откусил небольшой кусок льда. Лицо свернуло

— А! Еб! Холодно! Я замерзаю! – он начал вопить, кашлять и кататься по полу, как в припадке. Я молча смотрел на него, пока он не успокоился и не поднялся снова на ноги, стыдливо стиснув все четыре ноги. Наши глаза встретились.

— Это… какая-то… жесть. – заявил он. Дальше мы молча разгрызли остаток снега со льдом у двери. Живот болезненно сводило, но талая вода – это все равно лучше, чем сосущая пустота.

Коридор был полностью во льду. Ветер подгонял холодный воздух к ногам, холодными невидимыми когтями щекоча тело. Сл… Соти… Салти скользил, как по…

«Когда я изобрету заклинание нулевого трения, вы все будете стоять…», зазвучал чей-то голос в голове. Я застыл. Я знал, чей он. Но – имя… оно исчезло. Я помню, как выглядел пони, что сказал это. Он был такого… цвета… который такой, как у… чего? Я помню. Его лицо было таким… таким… Да что же это за херня!?

— Эй! Хел… — жеребенок опасливо подошел ко мне, чуть не распластавшись на полу. Я не сразу посмотрел на него. Все в глазах было как в тумане. Одно мое копыто проделало в стене глубокую дыру. Внутри все звенело и щелкало, как заевший механизм. Он оценил удар, потом посмотрел на меня тревожно и спросил:

— Все хорошо?

Эту дырку сделал я? Почему я помню результат? Как мое копыто засело в стене, будто это плотный снег или размокший глинозем? Почему?

Стены пропали… Подо мной лежал на примятой траве какой-то бородатый крепкий пони. Один его вид вызывал во мне неописуемую ярость. Я бил его копытами в лицо со всей силой. Его лицо становилось все менее и менее узнаваемым. Я придавал ему новый, упрощенный вид. С каждым ударом в моей голове вспыхивали колючие, непроходящие искры боли. Я помню, что повернулся. Испуганный и озлобленный молодой пони чем-то замахивался на меня. Что-то тяжелое вошло в скулу. Кажется, это был молоток. Я помню, что они все чем-то меня жутко разозлили… Что же это было?..

— Тупица? Идиот?.. Хел? – жеребенок каким-то образом забрался по моему копыту и был настолько близко к моему лицу, что я чуть не вздрогнул от испуга. Испуг… Я так давно его не испытывал. Он стоял на моей ноге, и весил так мало, что, наверно, белобрысая кошка той портной с фиолетовой ухоженной гривой весила больше.

— Что?

— Ты ни с того, ни с сего ебнул копытом в стену. Ты на чем-то сидишь? – обеспокоился жеребенок. Уже не так сильно он меня ненавидит. Это что, прогресс?

— Я? Нет. Я не сижу ни на чем. – я замялся, придумывая ответ. – Просто, эта стена… я подумал… что в ней не хватает дыр.

Жеребенок понимающе вздохнул и многозначительно кивнул:

— Да, эти тупые стены без дыр вообще не тема. – и соскочил с моей передней ноги, как всамделишная кошка, даже не цокнув копытами по полу. «Так не бывает… но слух еще при мне и работает. Так что – бывает и так», произнес я про себя. Пока жеребенок весело скользил по заледеневшему полу, из которого жутковато торчали деревянные доски, что пурга выдула из окон, я медленно прошел на выход. Лопата вместо засова даже не треснула, хотя петли на массивных дверях заметно расшатало. В противовес этому, вытащить лопату оказалось довольно трудно: двери расклинили ее, и только после нескольких ударов задними ногами та выпала сама.

— Ты, это, все подряд ногами бьешь? – спросил за спиной жеребенок. Я промолчал, взял лопату в зубы – холодная, мокрая древесина – и открыл двери.

Понивиль. Опустевший. Запыленный. Полуразрушенный. Забытый. Выцветший городок под этим дурацким серым небом. Сегодня оно было особенно темным и холмистым, как заезженная дорожка, по которой перевозили уголь для паровоза. Душный теплый тяжелый воздух. Земля местами во льдах, местами уже просто мокрая.

— О, кажись, дожь будет! – обрадовался позади Слат…

И тут небо заревело каскадом громовых ударов; все засияло от множества острых белых ветвей молний. Воздух задавливал барабанные перепонки в голову до болевых ощущений; жеребенок позади закричал, но так, будто это доставляло ему удовольствие.

— А ЧЕ ЕЩЕ ПОКАЖЕШЬ, ЗЛОБНАЯ СУЧКА!? – заорал жеребенок на небо, угрожающе выставив ложку во рту. Тяжелые крупные капли упали на нос, одна весомо шибанула меня в глаз, и, не успел я проморгаться, как все вокруг наполнил оглушительный шум дождя. Повезло, что вода была не ледяной. Отросшая шерсть намокла и потяжелела, а засохшая кровь и заскорузлая грязь медленно отставали.

Где-то позади весело скакал вымокший до нитки жеребенок. Его не брали ни близкие грозы, ни жесткий ветр, ни безумный рев природы. Мощный ливень быстро оттер грязь с его… светло-желтой шкуры, где она еще не вылезла от… нездорового образа жизни. Остатки черной гривы прилипли к шее, но его это не волновало. Целые ведра воды лились с неба, не переставая: гнули деревья, взламывали черепицу на крышах, затапливали улицы Понивиля… а он – озорно хохотал, крутил колеса и фляки наперекор всему.

Я… я, честно, охуел. Еще недавно эта дистрофичная, зашуганная мелочь безвольно лежала на привязи, а теперь гарцует при гиблом урагане.

Ливень медленно втаптывал меня в размокающую землю, но я тоже чувствовал себя лучше. Словно пегасы решили устроить день водных процедур. Такой дождь не помню даже до войны… Стоп.

Все звуки затухли. Цвета посерели. Вода просачивалась под правое веко и неприятно холодила все внутри, будто я набрал полный рот воды, но только глазницей. Нервы и мышцы внутри вновь ожили и слабо заискрились – даже дыхание перехватило. Вся боль ушла. И это было только ради того, чтобы в голове прозвучало: «Надо сберечь воду».

Бутылки!

— Сати! За мной! – крикнул я и побежал сквозь водяную завесу вперед, по памяти, к тому дому, где я топил себя в алкоголе.

— Каво? Чего? Ты куда? – вопрошал криками жеребенок позади. Я почти его не слышал, но чувствовал, что он полетел за мной. Неожиданный водопад сильно размыл дорогу, и бежать сломя голову между заброшенных домов наперегонки с грязными ручьями оказалось непросто. Дышать одной водой я не умел, и старался очень медленно делать вдохи, чтобы не захлебнуться. Что там пережил этот светло-желтый малыш – даже не представляю.

— Куда ты так рванул?!

Потом отвечу. Надо наполнить как можно больше бутылок. Дождь такой силы не будет длиться вечно. Молния шваркнула в крышу одного из домов совсем рядом, взрывом разметав черепицу и куски дымохода. Ливень даже на секунду уступил ей главную звуковую роль, чтобы мы точно поняли, что смерть всегда ходит рядом.

Дом. Дом. Да где же этот дом?! А, вот фонарь в окне торчит!

Я влетел внутрь, домчался до комнаты и забив на затхлую вонь, начал выносить охапкой бутылки. Снаружи нещадно барабанил ливень, но я все равно четко расслышал жеребенка:

— Ну и вонища! Откуда тут столько водки?!

Хотел бы я и сам вспомнить.

— Хватай бутылки и наружу. Надо наполнить как можно больше!

— Зачем? Можно ж напиться и так? – недоумевал жеребенок.

— А что ты будешь пить через пару дней? – сердито посмотрел я на него. Он странно посмотрел на меня и задумчиво сел, потирая копытами голову. Я оставил его в прихожей дома, а сам принялся выносить коричневое стекло наружу.

Площадка у дома была не особо ровная, и по началу несколько бутылок смыло небольшим уличным ручьем. Я разломал несколько досок из ближайшего заборчика лопатой и копытами, соорудив наскоро что-то вроде обойменной пачки для ранней антимехвинтовки, чтобы бутылки не шатались. Влезало штук восемь, и ливень наполнял их так быстро, что я тратил времени больше на то, чтобы отнести полные бутылки обратно в дом и принести новые. Жеребенок быстро отошел от рассуждений и подключился, поднося и унося новые бутылки. Теперь запас воды был.

Через полчаса дождь начал быстро стихать, и воды падало не больше, чем с капающего крана умывальника. Небо даже стало светло-серым, и казалось, вот-вот солнечный луч разверзнет облака, и легкая радужная дуга посетит Эквестрию. Но так не случилось. Погода успокоилась, и просто все стало мокрым и свежим.

Не знаю, как, но мы смогли наполнить все, что было в той комнате. Полные бутылки янтарным океаном поблескивали в прихожей-кухне. Моя импровизация из досок размокла и превратилась в труху. Я и жеребенок сидели на крыльце, благословенно высыхая под тишину.

— Я – Слати. – сказал он.

— А? – повернулся я на него. В глазу щипало – дождь будто высосал всю влагу из него, а шерсть местами смешно встопорщилась.

— Ты назвал меня Сати. А я – Слатти.

— У меня плохо с именами. Трудно запоминать. – пояснил я. Что-то прокралось в голос. Я что, извиняюсь?

— И че? Я ж не называю тебя Хер-бент! – обиженно съязвил жеребенок, очень сильно изменив голос.

Я чуть не подавился со смеху, бесполезно задавливая продирающийся сквозь горло хохот. Но – это казалось таким смешным, что я не выдержал и упал на спину, стуча копытами по крыльцу.

Хер-бент!

— Че ты прешься? Я тебя оскорбляю вообще-то!

Меня разорвало. Никогда еще мышцы живота так не болели, как сейчас. Наверно, я слишком долго не слышал никакой речи, и даже такая хрень кажется уморительной. Жеребенок тоже заулыбался и заржал, выронив ложку. Потом упал на бок и начал неистово хохотать, до слез из глаз.

— Сука, заебал ржать! Прекрати! Хер-бент! – с трудом, задыхаясь, кричал он и продолжал хохотать. Мы продолжали наперебой коверкать мое имя самыми разными голосами, ухохатываясь в еще более сильную гипоксию. Через минут пять приотпустило. И мы снова расселись.

— Пожалуйста, скажи еще раз, как тебя зовут? – после всего этого я должен был хотя бы попытаться запомнить его имя.

— Эй, Хе… лбент, чего значит: «пожалуйста»?

Я покосился на него. Жеребенок не пытался шутить или издеваться. Он смотрел с самым искренним непониманием, которое вообще может иметь пони на этом свете.

— Это… Слово вежливости.

— Веж-ли-во-сти? – не понимал жеребенок. Я совсем его смутил. Ох, чувствую, что мои познания сейчас будут проходить самую серьезную проверку.

— Вежливость… — я пытался найти какое-нибудь объяснение, которое примерно понимал сам. – это такая штука, которую ты можешь выразить словами или жестами другому пони, если уважаешь его или благодаришь за… что-нибудь.

Большие глаза жеребенка скосило к носу, и он очень медленно замычал, пытаясь понять, что он только что услышал.

— «Уважаешь», «благодаришь»… — он произносил эти слова так медленно и осторожно, словно они весили несколько тонн, были хрупче стекла и могли взорваться от любого чиха.

«Что-то мне не нравится это все… Как будто общаешься с чужаком, непонимающим языка», подумал я. Легкая искра гнева проскочила в моей голове: я подарил тому единорогу слишком легкую смерть. Надо было вскрыть его брюхо, как рыбу, и всыпать горящих углей!

А ну, тихо. Я вздохнул и решил пойти другим путем.

— Смотри, вот ты видишь какого-нибудь пони, например, меня. И говоришь: «Пошевеливайся, идиот!». Почему ты так говоришь?

— Ну, потому что ты тупой тормоз и бесишь меня! – сразу же ответил жеребенок и хмыкнул, словно его спрашивают о какой-то пустяковой ерунде.

— То есть, я тебя злю. Так?

— Бесишь, аж все горит! – возбудился он и подскочил с места. Я остался неподвижен.

— Во-о-т! А теперь представь, что я дал тебе вкусное яблоко.

— ЯБЛОКО! – завопил жеребенок не своим голосом и отскочил метра на три, исполненный чистейшей ярости и с ложкой наготове. — Я НЕНАВИЖУ БЛЯДСКИЕ ЯБЛОКИ! ТОЛЬКО ПОДНЕСИ! ХОТЬ ОДНО! Я ВЫПОТРОШУ ТЕБЯ, ЕБАНЫЙ ПСИХ!

Жеребенок мелко дрожал и больше походил на взведенную бомбу с мегазаклинанием, чем на маленькое беззащитное создание.

Что? Что я такого сказал-то?! Откуда такая злость?! Даже самый злой пехотинец не испытывал такого гнева к зебрам, как этот жеребенок к яблокам!

«Браво, Хер-бент! Браво! У тебе была одна попытка объяснить, но ты ее провалил!», саркастически объявил знакомый голос внутри под мерные хлопки. Нутро кололо от досады, обиды и злости, что я не могу ничего сделать…

НУ УЖ НЕТ!

Я отшвырнул лопату в сторону, перевернулся на спину и растопырил ноги, запрокинул голову назад, чтобы видеть жеребенка и крикнул:

— Если станет легче, убей меня! Вырежи все глаза, вынь кишки, сними шкуру! Да хоть разруби и раскидай по всей округе! Я свое отбегал! Но прости! Прости меня, пожалуйста. Я не знаю, что они делали с тобой, но я злюсь, что не могу убить их еще раз! Прости меня, Сталти!

«Ох, какой же ты странный…», обреченно вздохнул голос внутри.

Жеребенок молча осел, как сдутый воздушный шар. Ложка вывалилась изо рта. Он закрыл глаза копытами и болезненно скривился, пытаясь то ли закрыть рот, то ли открыть его.

— Сукасукасукасука… — шептал он. – Как… же… больно! Идиотина… КАК! Меня жгли, резали, кололи, хлестали… Но ты… ты… — бесцветные реки потекли из-под копыт. Я моргнул.

Он уже навис надо мной, сжимая ложку между копыт. Один замах – и конец. Но мне не страшно. Я уже умирал. Привык.

— Мое имя – Слатти. – лицо у жеребенка было непроницаемым, а голос отдавал металлом. Он походил на пони-землекопа, думающего, как перерубить корень гнилого пня.

— Слатти. – медленно повторил я и улыбнулся. Почему-то в этот раз я думал, что запомню это имя навсегда. Жеребенок ловко, но медленно, попятился на задних ногах и присел там же, где до этого плакал. Не издав ни звука.

«Ох, лучше бы тебе действительно не забыть его имя», посоветовал голос внутри. Я неловко перевернулся на живот и скрежетнул зубами: я обязательно запомню это имя!

Остаток дня я провел в молчаливом изготовлении пробок для бутылок, а Слатти, ничего не говоря, забрал с собой пару бутылок воды и удалился в сторону мэрии. Он выглядел, как маленькая злая грозовая туча, накопившая в себе такой статический заряд, что может вмиг расплавить землю до самых низов. Погода была хорошая, и ночь я решил встретить на крыльце, среди опилок.

Сон не шел. Вина неторопливой густой кислотной мазью растворяла все внутри, не давая мне времени на передышку. Работа притупила ее, но теперь, под вечер, реакция возобновилась. Мне было тяжело вообразить, что вообще мог пережить… Слатти, но одна мысль о том вечере, когда тот любитель кожи и единорог были, к несчастью, живы, разжигала меня в момент, как спичка винтовочный бездымный порох.

«Что, напрасно терзаешь себя, как привык делать?», заинтересованно прошептал знакомый голос в голове. Я подумал, что обладатель этого голоса сидит рядом, уж сильно явственно так чудилось, но рядом околачивались только сумрачная темнота и ворох стружки.

— Думаешь, он простит? – перевел я разговор. Голос вытекал изо рта тоскливо и устало, но – я устал. И мне было тоскливо. Ничего не попишешь.

«Ты, конечно, не мастер-психолог по работам с жертвами домашнего насилия, но шанс есть. Приятно знать, что в тебе осталось что-то хорошее. Например: мозги».

— Шанс?

«А чего ты хотел? Чтобы все удавалось с первого раза? Наивный болван! Даже пробки, что ты стругал, и то умнее. Не, ну, если хочешь, я назову тебе точный процент на то, простит ли он тебя. Это будет…», голос уже хотел сказать что-то, но я коротко оборвал:

— Не надо.

«А ты думал о том, чем он занимается в мэрии? Не хочешь пойти… пос-мот-реть…», подначивал голос внутри.

— Может, я и тупой, но даже я знаю, что нельзя перекалять котел! Слатти сейчас, как котел с заглушкой вместо предохранителя. Буду лезть – он вообще рванет. Я видел уже такое.

«Ой, да ладно. Я всего лишь предложил проведать друга и не имел ничего такого…», я не мог знать, чем голос занимался, но почему-то думал, что он жестикулирует, пытаясь выставить все невинной шуткой.

— Друг. – я думал, что должно быть после этого слова, но лишь молча вздохнул. На большее меня не хватало.

«Советую тебе ложиться спать. Диких зверей в округе точно нет», заверил меня голос внутри. И почему-то это было убедительно.

— А ты не…

«В эту ночь я дам тебе передышку. Твои риторические вихляния разбавили мою скуку. Так что сегодня ты просто нормально поспишь. И начнется это ровно через десять секунд».

— Думаешь, это возможно… — подобные заявления меня не убеждали, но внезапная тяжесть навалилась на меня густым обволакивающим тестом, и я грохнулся на крыльце без чувств.

Я открыл глаз под странное лязганье. В дневном свете облачной серости освеженного Понивиля, на крыльце, неподалеку от меня, сидело странное пониобразное существо.

— И как он что-то копал такой тупой лопатой?! Ей даже веревку не перерубить! – доносился сосредоточенный голос Слатти. Я проморгался, чтобы внимательнее посмотреть. Из спины странного знакомого оттенка торчали красновато-белые… ребра?! Их развели на манер перепончатых крыльев. Из шерстяного капюшона, надвинутого на голову, торчал острый кухонный нож на манер рога. Под «крыльями» из ребер была странная грубоватая конструкция из ремней и пряжек, уходящая к низу живота. Существо что-то сосредоточено затачивало.

— Слатти? Это ты? – я быстро поднялся, забыв про сон.

— А? – удивленно обернулось на меня существо в шерстяном капюшоне. Ох ты ж ё…

Это был не капюшон. Это была накидка из шкуры того любителя кожи! Он что, освежевал тех пони… Я почувствовал тошноту, и срочно хлебнул воды из ближайшей бутылки. Капюшон съехал на шею, и я увидел лицо Слатти, расчерченное красными боевыми полосами. Острый нож через пару самодельных ремней крепился к макушке головы. Между ног торчало тоже что-то похожее на нож или копье, прижатое к животу ремнем, но который легко можно было распустить. В передних копытах Слатти сжимал мою лопату и найденное хер пойми где точило. Край полотна остро улыбался и бликовал даже без солнечных лучей. Такой острой я не видел свою лопату никогда. Даже когда Вирас вручила ее мне.

Дыхание перехватило. Моя челюсть… А да, она заклинила в открытом положении.

— Теперь ей можно махаться! – довольно заключил Слатти, несильно взмахнув ей. Даже от такого несильного взмаха лопата со свистом рассекла воздух.

— Охереть… — и да, это все, что я мог выдавить из себя.

— А – еще… — Слатти зубами подцепил что-то с крыльца и положил рядом со мной. – Чтобы не таскать ее постоянно в зубах, а то ни хера не понятно, что ты там мычишь.

Он сшил мне простенькие ножны и сумку из… того единорога. Я странно покосился на эти, без сомнения, полезные вещи, но вот материал…

— Тебе не нравится? – обеспокоенно спросил Слатти.

Сумка из шкуры пони. Из. Шкуры. Пони.

— Нет-нет. – я, наверно, испытывал что-то похожее, на страх, или это был шок, но я не мог сопоставить шкуру пони, как материал для вещей… Он что, за ночь столько всего сшил?! За одну сраную ночь?! Он вообще спал?!

Слатти выжидающе смотрел на меня. Я выдохнул, утешая себя, что подарок – есть подарок, и очень медленно влез в ножны для лопаты. Жутковато, но – удобно. Черенок всегда под носом, но не мешается даже при наклонах. А сумка. Сумка как сумка. Но все же, шкура пони…

— Слатти, а где ты научился так шить? – я постарался отвлечь свои мысли от того, что ношу на себе кусок мертвого пони. Он был мерзок и отвратителен до самых глубин души, но носить его на себе, как вещь… Бр-р-р. Если найду лучше, надо будет обязательно сменить.

— Я поначалу себя подшивал, чтобы потроха не вылезли. – совершенно спокойно ответил он. Подшивал себя? Ох…

— А что это на тебе?

— Я – единорогий летучий пиздец. – деловито пояснил Слатти. Мир треснул и поплыл перед глазами.

— А… — я, кажется, проснулся не в том Понивилле, но боль в пустой глазнице, голод и всеобщая разруха напоминали, что моя реальность тут. – Может, аликорн?

— Али-корн?

— Ну, это то, что ты описал, но короче.

— Тогда я – аликорн! – гордо заявил Слатти. Я уставился на него, он, нисколько не смущаясь, уставился в ответ, словно чего-то ждал.

— Ну что, мы же пойдем в путь, или ты будешь куковать в этой разрухе до конца? – дерзко спросил Слатти. Кривая улыбка расползлась по моему лицу.

— Ты че? Меня на понт берешь?!

Бутылки с водой. В охапку и в сумку. Нагрузил до предела. На несколько дней хватит даже двоим, если не жадничать. Еды никакой. Карты нет. Куда идти – хер знает.

— Слатти, есть идеи, где могли остаться пони? Или осесть?

Мы стояли у приветственной таблички в Понивилль. Жеребенок в своем «боевом шерстяном худи» лучился какой-то злой веселой энергией. Сумка с небольшим запасом воды была и у него.

В голове боролись сомнения, мысли путались. Стоило ли вообще уходить? Но мне стоит хотя бы попытаться. Депо предстояло открыть. А я даже не помню, что было внутри. Нужно найти хоть одного единорога.

— Я помню пару мест, мимо которых мы проходили. Там вроде как осели пони на постоянку. Ближайшее в трех днях пути отсюда.

— Идем. Давно пора было покинуть это место.

Жеребенок затрусил рядом, а я за ним. Через метров двадцать я остановился: кто-то позади медленно, с оттяжкой хлопал.

Я остановился и обернулся. У знака «Добро пожаловать в Понивилль» стояла тощая высокая фигура, словно собранная из разных животных. И хлопала.

— Чего остановился? – отвлек меня Слатти.

— Там был… — я указал копытом на знак. Но там никого не было.

— Кто там был?

— Никого. Почудилось. – виновато отступил я. — Идем, надо успеть до темна хоть немного пройти.

Смотрите… Аха-ха! Читайте в следующих сери… главах:

— …одна простая работенка…

— …там мы сдохнем!..

— …мы верим, что земля очистится сияющим светом!

— Я тут вспомнил… Я ни разу еще не стрелял по жеребятам…

*звук нескольких циркулярных пил*

— …она горит! Горит!..

— …я жалею лишь об том факте гнусного коварства, что, когда я продал своих родителей – МНЕ НЕ ДОПЛАТИЛИ!

На этом пока что все. Большое спасибо за внимание.

Глава шестая. оПУСТОШающее бесчувствие

Темнота расползается. Пожирает все пространство, затекает во все трещины, щели, каверны и полости, густой тягучей массой запечатывая раны земли. Темнота густа. Темнота холодна. Она вбирает в себя окружающий мир знобящей неприятной жижей, в которой тонет звук, запах и свет. Я чувствую, как медленно влипаю в нее, погружаюсь. Тело дрожит от холода. Но пошевелиться уже нельзя. Любое движение дается с таким трудом, будто меня забетонировали. Что-то неостановимой медленной массой вливается в уши, ноздри и глаза. Дыхание – нет. Свет – нет. Звук…

– Собачка говорит: «Гав-гав». Кошка говорит: «Мяу-мяу»…

Голос. Знакомый, теплый, нежный. В нем есть какой-то приятный отзвук, от которого хочется плавно растянуться, растаять в мягких объятиях. Я помню его таким.

– Ну-ка, Хелли, давай: скажи, как говорит коровка?

— Коровка говорит: «Му-му». – трещит и вибрирует мой высокий голосок. Сильно же он режет слух спустя столько лет!

— Умница, Хелли.

Внутри что-то будто взорвалось яркими красивыми цветами. И стало хорошо. Это что… радость?

Я видел маму. И папу. И свой дом. И… себя. Со стороны. Как будто пришел в театр на какое-то странное представление. Только зрительного зала не было. Была только сцена, выступающая из чернильно-черного тумана и три стены моего дома. Пони на сцене самозабвенно играли в теплую семейную жизнь, походили на самых счастливых существ в Эквестрии, и от этого что-то очень сильно скребло на душе.

Что-то противно хрустело за спиной камнями или чем-то карамельным. Звук резал уши, как низко натянутая колючая проволока. Он идеально глушил слова поней на сцене.

Вот мой папа говорит маме «Хрусть!». Вот мама орет на меня «Хрусть-хрусть!». Вот я лезу на гигантский книжный шкаф по нескольким пошатывающимся стульям, чтобы помочь маме протереть пыль и падаю с криками: «Хрусть!». Вот этот гигантский шкаф накрывает меня огромной неказистой мухобойкой под мощный…

Хрусть!

Да хватит уже!

Я машинально обернулся, чтобы зашикать источник этого бесячего звука. Длинное существо в полутьме с рогами вольготно развалилось в кресле и хрустело желтыми камнями, которые лопались на клыках. Жесткое кислое зловоние и капающий по чешуе сок придавали существу жуткий вид. Еще более жуткий, чем вообще может быть жутким вид длинной чешуйчатой змеи или дракона впотьмах. Странный сок блестел на чешуе и с шипением прожигал кресло, пол и прочее.

— Что? – нагло спросило существо, сверкая желтыми глазами.

Хрусть!

Слова потерялись. Они буквально высыпались из меня, как лопнувшие бусины, и звонко поскакали по полу.

— Эти каменные лимоны – настоящее чудо! Тебе бы тоже стоило. Их. Попробовать.

С каждым словом горящие желтые глаза становились все ближе и грознее.

— Ты опять лезешь в мои сны? – недовольно спросил я.

— Что-то ты не сильно сопротивляешься моему присутствию. – язвительно заметило существо и раскусило лимон прямо перед носом.

Острый запах кислоты полоснул по нервам, как будто вдохнул носом ведро кипятка – я отшатнулся, чуть не перелетев через спинку соседнего ряда. Я вроде пытался отвернуться, но все время смотрел в эти яркие желтые глаза, не несущие никакого добра. Внутри все сжалось. Глаза вырастали, а внутри меня вырос ледяной сталактит… или сталагмит… Не важно! Все внутренности будто опоясала холодная, колючая змея. Вот как, значит, выглядит страх…

— Что тебе нужно?! – завопил я, чувствуя, как мои зубы начинают пошатываться плохим забором, чтобы вывалиться за пределы рта.

— Все то же. Удиви меня. – глаза желтели. Наверно, это самый желтый. Самый безумно желтый цвет, который я видел.

— Да как я это сделаю-то! – сорвался я на негодующий крик. — Ты же знаешь все наперед! Как вообще тебя можно удивить!?

— Ты знаешь. Но не знаешь.

Я упал. Мозга не осталось. Услышанное окончательное высосало его. Как вообще я должен это понимать?

— Эти голоса… эти приказы открыть депо… Это твоих?.. – медленно, через силу, предположил я. Может, я угадаю?

— Нет. – бесстрастно оборвало существо, сжевав еще один каменный лимон. – Это твои загоны.

— Но ты…

— Делать мне нечего, как лазить в головы каждому! Как будто у меня нет других дел! ТЫ раздражаешь своей тупостью, Хел. Стоило пару раз тебе подыграть, так ты уже решил, что самый важный пони! – все это звучало, как глубокая обида. Я не должен был испытывать угрызений совести, но что-то внутри больно царапнуло душу.

— Вот что, мой копытный дружок! – существо угрожающе ткнуло меня когтем в нос. – Посмотрим, как ты запоешь завтра с утра, когда я перестану вмешиваться в твою жизнь.

Все вокруг вибрировало от решительности этих слов. И прежде, чем я что-то смог возразить, существо ловко щелкнуло когтями и…

Вам когда-нибудь пытались вкрутить в глаз ель? Нет? Не спешите. Подумайте. Может, травматичность пережитого крепко заперла за собой дверь в этот участок памяти. Ощущение такое, как будто жесткая стальная щетка вращается во рту, царапая небо и щеки. Только в глазу.

Я очнулся. И орал. И мычал. Или очнулся от крика. Голову жутко распирало изнутри. Вся кровь в голове. Или даже больше. В глазу что-то неприятно порвалось и начало неприятно течь. Во рту стоял соленый кровавый вкус, а между зубов застряли кусочки простреленной щеки. Все это я стал замечать, когда увидел что-то, кроме пульсирующей темноты перед лицом, и я перестал мычать и биться головой об дерево. Лицо… Казалось, что оно не мое, что это какая-то резиновая маска, прилипшая к лицу, настолько чуждой и не чувствительной она казалась.

— Ты че?! Стой! Ты как?! А? Стой!? Да, стой же! – тормошил меня Слатти. Звуки врезались в голову, как насекомые в смотровое стекло. Я слышал все, но ничего не понимал. Эти мелкие раздражительные вспышки звука были такими блеклыми и неважными на фоне гигантского огненного шара боли, что Слатти ударил меня копытом в голову раз пять, прежде чем я перестал пародировать дятла.

Я хотел отмахнуться от него… ну, так… сильно, но не убийственно-сильно, но бахнул передним копытом в дерево. Кора разлетелась по округе, искры боли проскочили по ноге, а в дереве осталась странная черта, как будто кто-то ложкой для мороженного зачерпнул древесины.

— Вай! – взвизгнул Слатти и одним прыжком влетел мне на переднюю ногу, пока та была в горизонте, как какой-то попугай, и попытался успокоить. — Тиха! Не буянь! У тебя тупа гниль башки…

Его слова дребезжали откуда-то издалека. Звон бутылок. Шелест стойки с рожковыми ключами. Писк телеграфа. Раздражают. Вопят. Ничего не понятно.

Я сказал что-то неразумное в ответ и попытался стряхнуть его с ноги. Никогда не думал, что такое маленькое копытное может так крепко вцепиться в ногу, как паук. Копытами!?

Слатти что-то кричал. Я не слушал. Он кричал, пытался вразумить меня. Я пытался его сбросить. Внезапно он развернулся и… Я…

Больно. Как молотком по лбу. Две черные круглые точки пульсировали в глазу, и не сразу я допер, что это были задние ноги Слатти.

И – все прекратилось. Точнее, голова гудела и болела, но эта боль такая слабая, что я более-менее трезво думать. Как будто очнулся ото сна. Как будто…

— Ты че залип? – Слатти присел по-кошачьи и задумчиво почесывал задние ноги, как умел. Кровожадный дух домашнего кота, запертый в теле совращенного, перештопанного несколько раз, худощавого жеребенка.

— Как ты это сделал? – моргая пустым глазом и потирая голову, которая определенно не болела, спросил я.

— Сделал что?

— У меня была боль в голове… Такая, что хоть отрезай.

— Я врезал тебе. – продолжал чесать ноги Слатти.

— А, понятно… — протянул я и вопросительно приподнял бровь. Глазница завыла и потекла.

— Ну тип, когда мне больно делают, я себе надавливаю в разных местах, и боль уходит. – сдался под взглядом Слатти. И невинно почесал колени.

— Вот оно как… — некоторые части пазла встали на свои места. Это жуткое порождение хаоса назвало Слатти «Демоном боли» не просто так. Почему он не снимает ошейник?

— Слатти, я тут подумал…

— Тут всего осталось ничего идти. – все еще сладко почесывался Слатти и посмотрел невинными глазами. – А, ты что-то сказал?

Я? Что я хотел сказать? Так, что-то важное. Наверно про…

— А это город? – медленно спросил я, тщетно не думая о том, с каким кайфом он чешет ноги. Это зависть? Да, это зависть. И о чем же я думал? Неужели о городе? Или о чем-то другом? Забыл.

— Я. Не. Знаю. – Слатти сказал то ли раздраженно, то ли очень медленно, пытаясь удержаться в рамках цензуры.

— Городок?

— Не. Знаю.

— Городишко?

Слатти исподлобья вперился в меня, и скорее всего, пару раз крутанул в голове мысль о том, как правильно раскроить мою шкуру на спальный мешок с начесом.

— Там несколько хижин, какой-то склад и какой-то огород. – Слатти стал говорить так медленно, словно я очень много раз получал по голове. Раздражает. Я снова уставился на него. Он на меня. Не честно – у него глаз больше, чем у меня. Но я не проиграю.

— Я не знаю, что такое «город», но там много поней. – сдался Слатти.

Так лучше.

Три дня до поселения оказались двумя днями пути. Склад оказался щелеватым сараем, сколоченным из частей других сараев, домов и бревен, заделанных травой и глиной. Огород оказался двумя скрученными деревцами, из которых торчали шипастые фиолетовые яблоки, и несколькими темно-серыми кустами. Много поней оказа… В общем, их было больше десяти. Одиннадцать или двенадцать. Почти все без одежды и худые, как скелеты из анатомического театра. Если взять старые цветные платья из магазина Рати… Ратири… Рарти, повалять их в земле и оставить на солнце, чтобы краска выгорела до бледной тени, и надеть их на скелеты пони, то это будет самое правдоподобное описание.

Для отощавших доходяг они держались бодро и обрабатывали свой клочок мертвой земли с любовью и заботой, которая этому месту вообще не снилась даже в довоенные времена.

Мы засели за каким-то камнем неподалеку, который довольно удобно не просматривался со стороны склада-сарая. Не скажу, что сарай был сильно большой, но для всех, кто снаружи, места должно быть предостаточно.

Я в очередной раз промыл глаз и то, что от глаза осталось свежей водой и опять полез наблюдать, когда…

— Мы долго тупить будем? – нетерпеливо спросил Слатти. — Я жрать хочу!

— Ты хочешь прийти к ним так?

— А че? Их даже ветер ушатать может!

— Сними свою одежду. Ты их запугаешь до смерти.

Слатти злобно прищурил глаза и напрягся всем телом. Оскалился. В зубах оказался нож. Угрожает. Я не боюсь, но ладно – шаг назад.

— Тогда охраняй.

Я осторожно снял сумки с водой, стянул ножны с лопатой и с толчка неуклюже залетел на камень, тяжело спрыгнув с другой стороны. Слатти прожигал меня возмущенным взглядом, который я уже не видел.

Не знаю, было ли меня видно, но слышно было точно. Жители городка, увидев меня, начали издавать что-то похожее на крик голодного замученного кролика и бросились наутек, к сараю. Я решил бежать очень медленно и выглядеть миролюбиво. Одноглазый, лохматый, запыленный, спотыкающийся миротворец, выбегающий из ниоткуда. Свой образ «посланника мира» я завершал словами:

— Эй, я мирный! Я хочу поговорить!

Доходяги кричали так, будто я пришел их убивать; я уже решил, что они запрутся в своем сарае, и останется только пощипать траву и уйти. Но из склада вышел старый, когда-то ореховый, теперь супер-светло-коричневый пони с седой переплетенной бородой и без гривы.

— А ну сто-о-ой, где сто-о-оишь, бан-дит. – протяжно закричал он, как ожившая сирена авианалета. Наверно, на меня. Остальные выглядывали из-за него, как беззащитные котята из-за кошки. Вооруженные тяпками, вилами и лопатами.

— Не знаю, о чем вы там подумали, но я хотел поговорить.

— По-о-ого-о-ово-о-орить? – удивился старик, выпучивая свои мелкие глазки. – И что-о-о же ты хо-о-очешь сказать?

«Будьте так добры, помогите пожалуйста маленькой плошкой овса, а мы дадим вам воды», придумывал в голове я.

— Дайте еды. – устало сказал я.

— Нет. – отрезал бородатый любитель протяжного «о».

— Пожалуйста?

— Нет.

— Точно.

— Абсо-о-олютно-о. О-определенно-о. По-о-озитивно-о. Нет. – старик мощно прокашлялся и грозно сжевал сочное яблоко у меня на глазах.

Это было очень нагло.

…Забей их лопатой… Тебе даже не нужна своя… Забери ее у того доходяги… Он и так и так не доживет до завтра…

Эти мысли. Опять. Надо быть спокойным. Сдержанным. Вежливым. Добрым.

— Может, договоримся? У вас есть какая-нибудь работа? Я много чего могу… — я выбрал самый заискивающий тон, который только мог натянуть на себя, но…

— Ты мо-о-ожешь убираться о-отсюдо-о-ова! – воскликнул старый пони и расхохотался. Точнее, расхооохооотался. Медленно, протяжно, как старая автоматическая пушка. Хоо… Хоо.. Хоо… Убил наповал. Эти доходяги заржали. Своим тяжелым, нечастым смехом полуживых.

Шутка и правда смешная… Но.

…Лопата делает «бам»… Лопата делает «шурх»… Резаная кровоточащая рана на горле делает «кварх-крях-хррк»…

Они смеются. Мне не смешно. Почему? Не знаю. Не понимаю.

…О, ты знаешь ответ. Соленый, кисло-железный, медный, красный, горячий ответ. В этой земле слишком мало железа. На ней ничего путного не взрастить. Земля голодна. Она жаждет. Чтобы засеять – надо сжать, Хелли. Прополоть сорняки. Большие мясные тупые сорняки…

Свеча. Горелка. Топка. Плавильная печь. Солнце. Я где-то там. В самом горячем месте. Та белая нематериальная точка в центре огня. Пик светимости. Во мне миллиард градусов. Я – пони-факел. Пони-бомба. Мега-заклинание в лохматой шкуре. И сейчас будет «бабах»…

— Хел, ну этих мертвечей! Иди и жри траву. – прочавкал за спиной Слатти. Я повернулся. Он стоял в своем жутком худи и правда жадно жевал те странные темные кусты.

И. Ни о чем. Не жалел.

Я посмотрел на изумленного наглостью старика, застывших в ужасе доходяг за его спиной, потом на Слатти, довольно жрущего чужой труд. И присоединился.

— Что-о-о!? – возмущенно воскликнул старик и едва скрывая жалость, добавил. – Так нельзя!

— Засохни – разорву. – ткнул в его сторону копытом Слатти и спокойно жевал куст вместе с землей и корнями. Сложно спорить, что это – нездоровая еда, но лицо у Слатти подкупающе таяло от удовольствия, как будто он обедал лучшими блюдами на приеме у принцесс, а не обдирал сирых пони.

Что ж… Землю жевать – не огонь. И скрипит на зубах, и вкус так себе. Корни жесткие, влажные. Но трава – у-у-у… Сочная, горьковатая. Язык немеет, потом побаливает, как будто маленькие птички щипают клювами, и наконец отпускает. Стало куда лучше. Как будто сто лет не ел!

Что-то слабенько ткнуло меня в бок. Это был супер-светло-коричневый старик. На его глаза наворачивались слезы. Остальные в нерешительности стояли позади.

— Ты… — трясся он от бессильной злобы. – не мо-о-ожешь так по-о-оступить! Это-о наш запас на три дня для всего-о табуна!

— А? – я сам не понял, как выдавил этот вопрос из себя. Эти два куста? На всех? Три дня?

— Мама, что мы будем есть… — маленькая пони, похожая на белесую тонкую табуретку с куцым хвостиком и редеющей пепельной гривой, осторожно стучала копытцем по ноге своей не менее худой мамы с жутко запавшими глазами. Мама впала в прострацию. Тонкий детский голосок процарапал маленькую, но незаживающую рану в моей душе. Мир из серого стал чуть ли не черно-белым, и в этой жуткой монохромии беззвучная жуткая лавина вины летела ко мне, поглощая в свои вязкие, удушающие толщи.

— Ничего. – еле слышно прошептала мама. Летний бриз и то был громче.

Слатти злорадно заржал, вскакивая на задние ноги, грозно топнул и во всеуслышание объявил:

— Жалкие мертвечи-неудачики! Че, даже не замахаетесь за ваш труд?! Да вы даже слюны моей не стоите! Сдохните с голодухи, если такие тупые, трусы!

Их было в шесть раз больше, у них были лопаты и тяпки, и все же они испугались одноглазого пони и одного жеребенка. Да, Слатти выглядел, как жуткая шевелящаяся шкура с костями наружу, но их было куда больше. И они вот так без боя сдадут свой труд?

Ошеломленный старик свалился с ног, хотя его никто и копытом не тронул, и несколько тощих пони попытались его поднять обратно. Им это не особо удавалось.

— Пошли, Хел. – Слатти небрежно пнул копытом ямку от куста и безмятежно потрусил, от всех подальше.

— Сволочь! – один из работников изо всех сил швырнул в него лопату. Та не долетела до Слатти довольно приличные несколько метров, беспомощно прошкрябав землю. А жеребенок даже не повернулся.

— Ты! Ты! – старик вцепился копытами в мою длинную шерсть на груди. Вблизи он омерзительно стар, как холодный облысевший складчатый труп пони-утопленника на финальной стадии разложения. Я даже задержал дыхание и растопырил оставшееся ухо.

— Ты не о-он! По-о-омо-о-оги нам! Мы умрем без еды! – почему-то эти слезливые жалобы были такие неубедительные, что я чуть не оттолкнул его. Вместо этого я отшатнулся, и старик сам упал на землю.

— Так нельзяй! – крикнул он при ударе и беспомощно протянул ко мне свои тощенькие ноги. – Вы до-о-олжны нам по-о-омо-о-очь!

…Скажи это…

— Нет. – холодно сказал я и пошел за Слатти. Внутри – ничего. Или…

…Ты! Хочешь прыгнуть в пучину терзаний? Утонуть в самокопании? Хочешь ведь? Отхлестать себя ментально? ХОЧЕШЬ?! А…

Ничего. Ветер шумит своей тяжелой заунывной мелодией. На небе ни просвета. Все то же серое стеганое одеяло. Серая прохладная земля рыхло ползет под копытами. В ней нет жизни. На ней не вырастет даже самый сильный сорняк. Слатти привел меня обратно к моим вещам. Снова в сумки. Снова к чехлу для лопаты.

— Куда пойдем? – выжидающе спросил Слатти. Это был интерес, или проверка, или просто вопрос, чтобы разбавить тишину.

— Я думаю… — не особо я и думал, но мне была нужна небольшая пауза, чтобы собраться с силами и указать копытом вперед. – Пойдем туда.

— Туда? – недоверчиво спросил Слатти. – Куда?

— Туда.

— Куда? – протянул он еще недоверчивее.

— Туда. – решительно указал я копытом второй раз.

И мы шли. Шли. Шли. Шли. Косогоры, холмы, пустые поля. Я спотыкался везде. Мертвая серость во всем. Ни одного дома, города или сарая. Камни и песок. Песок с песком. Камни и пересушенная земля. Редкие кусты травы мы выщипывали вместе с корнями.

Да, не такой я знал Эквестрию… Хотя бы воды много. Несколько дней точно от жажды не загнемся. Но эти странные скачки погоды? Мне бы бояться, что внезапный холод посреди открытого пространства завершит наше путешествие, но любые мысли об этом тухли, как огонь спички в ураганном ветре. Об этом надо подумать. Подумать. Думать. Думать-думать-думать. Тишина. Ну и ладно.

Этот странный день катился в темень, и вместо чудесного алого неба в кружевных облачках нас поджидала старая угасающая гематома на одеяле серых облаков. Если бы Эмри была здесь, можно было бы узнать через нее о погоде. Увы. Ее нет. Как и Вирас.

— Зырь, Хел! Дом! – закричал на всю округу Слатти.

Просто. Потрясающее. Эхо.

Впереди и правда было что-то похожее на дом. Точнее, на верхушку какого-то здания. Огромная мятая бочка с дырявой крышей. Стоп, это же водонапорная башня, почти полностью ушедшая под землю! Или верхушку башни так срезало взрывом? Как бы то ни было, мы могли там переночевать. Укрытие так себе, учитывая безумные выверты погоды, но это лучше, чем валяться посреди просторов, чтобы умереть во сне от пули или копья.

— О, какая мягкая земля! – весело прыгал в полутьме Слатти, похожий на череду двигающихся жутких картинок. – Зацени!

Земля внутри и правда была мягкая. Ноги гудели, и я быстро растянулся лицом ко входу. Приятная прохлада щекотала живот, а мышцы после долгого похода начали болезненно расслабляться. Осматривать внутри было совсем нечего. Темнота и серость в дырках от коррозии. И, увы – это был просто кусок водонапорной башни.

Я потянулся, Слатти лег на бок у другой стены и стал перебирать ногами в воздухе, как будто бежал по потолку. Худи сползало. Шрамы ритмично дергались темными хребтами. В глазу зудело, но я прилег и вполглаза следил за этой беззаботной радостью. Это вторая ночь, как мы вышли из Понивиля. Я не особо помнил карту – слишком долго чистил голову жидким яблоком – но что-то говорило, что мы движемся в сторону Апплузы. Погода там всегда была знойной, но если и у них такие холода… То там не будет ни души. Слатти устал проматывать ногами небосвод, повалился набок и сказал, смотря на меня:

— Хел. Вот я думаю… они ж и правда сдохнут?

— Они?

— Ну эти… дохлики.

Я долго пытался вспомнить, кто это. А потом понял.

— Ну… если это и правда была вся их еда, тогда сдохнут.

— Обидна. – вздохнул Слатти. В его глазах мерцало сожаление, которое он скрывал, бесцельно перетирая землю копытом. Может, и не мерцало ничего, а это полутьма и воображение заигрывают со мной.

— Да, обидно… — пробурчал я, хотя не чувствовал себя виноватым. У них довольно большой сарай, и много инструмента. Не похоже, чтобы они ничего себе не отложили. Я пытался вспомнить, было ли что-то у них еще из еды, но не мог вспомнить ничего о них. Они вошли и вышли из головы, как будто их и не было.

— Хел… а эти твои… веж-ли-вые пони так делают? Ну, тип, чужой харч нагло трескают… Или они такие «пожалста» — и как бы норм. Не ссучились.

— Обычно, вежливость и доброта соседствуют в пони, но бывает и доброта без вежливости, и вежливость без доброты.

— Воу, ничесе! А как это? – Слатти перекатился на другой бок и разлегся, подперев голову копытами. Все его внимание на мне.

Ох… За что? Ничего в голову не лезет… А в принципе…

— Ну, давай возьмем этих фермеров…

— Кого?

— Пони, которые выращивают себе еду на земле.

— А…

— Ну, вот, возьмем их. Я подошел к ним и попросил еды… — я понял, что придется приврать, но иначе весь пример пойдет в мусор. – Вежливо попросил. Они не дали. Я предложил еду в обмен на работу. Они не дали. И я… хотел их поубивать. Вот это – вежливость без доброты.

— Воооааа… — Слатти растянул рот в таком большом «О», что это выглядело, как черная дыра, пожирающая голову жеребенка.

— А доброта без вежливости – это про тебя. Ты нагрубил им, но благодаря тебе они остались живы.

— Типа… ты бы их порешал? Как Босса?!

— Да. – я уже смутно помнил, кто это, но это было как-то связано с лопатой.

— У-у! – протянул Слатти, болезненно сощурясь. – Тогда ж голод – эт самая тупая и мелкая проблема в их житухе.

Вдруг он дернул ушами и подскочил, забыв про усталость:

— Вот твари! Я им жизь спас! А они – ничего!

— Да. – буднично согласился я. Хотелось продолжить: «Ты молодец» — но я решил, что он опять воспримет это, как оскорбление, и это шаткое доверие опять укатится в ноль.

Разгоряченный Слатти сделал длинный глоток воды и предложил мне. Я потянулся к ней, но в последний момент стекло выскочило из копыт жеребенка и упало на землю. Вода за несколько громких бульков ушла в землю, и в бутылке осталось на пару глотков.

Я неподвижно смотрел на бутылку. Вода делает кап-кап. Слатти неподвижно смотрел на бутылку. Маленькая капля противно тянется из горлышка. Жеребенка парализовало. Шок. Ужас. Он не находил слов и завис на задних ногах. Капля упала. К темному сырому пятну своих братьев или сестер на земле.

— Я… — он перевел взгляд с бутылки на меня. Я смотрел на него оставшимся глазом. Просто смотрел. Немигающим. Молчаливым взглядом.

— Я… Я… — он раскорячился и начал лихорадочно сгребать влажную землю в небольшой кулич. Что я должен сказать?

…отдай всю свою кровь, жалкое подобие жеребенка! Я пить хочу!…

— Слатти, — медленно проговорил я, старательно отгоняя жуткие требования подальше. – у нас есть вода. Ты не выжмешь ее из земли обратно. Просто…

…умри во имя кровавой жажды!…

— Хел? Хел? – осторожно махал копытами Слатти перед лицом, в любой момент готовый отскочить назад.

Я перевел глаз на него.

— Ты пялился в… ничто! Долго. – ответил под моим вопросительным взглядом Слатти.

Я. Смотрел… Что? Тяжесть. Невидимые копыта натягивают веки на глаза, как тяжелое одеяло. Знобит. Спать хочется… Почему?

— Я посплю немного.

— Нехорошонетпроблем. – протараторил Слатти. Он нервничал. Очень сильно.

Я хотел сказать: «Все в порядке», но глубоко зевнул, растянулся до хруста и провалился в сон. Просто и незаметно.

Дрожь по телу. Чувствую все. Могу пересчитать все кончики на гриве и хвосте. Напряжение в рессорах грузового поезда, наверно, такое же. Или это мощная ленточная пружина, закрученная до упора в жестяной игрушке?

Они смотрят. Они ждут. Представители самых разных видов со всей Эквестрии, и чуть ли не вся существующая палитра цветов пони.

— Боишься, Хел? – это спросила Вирас. Сзади, или сбоку. Развернулся, как на деревянных ногах. В оранжевой рабочей робе Понивильского депо зебра походила на пони в тигриной шкуре. Даже глаза бы не выдали.

Она тоже будет смотреть. Но отсюда. Со старта.

— Не знаю. Я не боюсь, но меня потрясывает, как на плохих путях.

Она осмотрела меня, задумчиво махнула ушами и сказала:

— Я бы могла сказать что-то в духе: «Да все нормально» — но я сделала очень быструю, очень ненадежную ракету, поэтому… Удачи.

— Успокоила. – сказал я. И правда – дрожь в теле утихла.

— Хел. – Вирас повернула мою голову на себя. Полосатое лицо встревожено, в глазах легкий испуг.

— Я поставила стокер с приводом от пара, чтобы ты не затрахался кормить углем «Ракету». А! Еще: давление пара будет что-то вроде тридцати атмосфер. Если услышишь со стороны топки странный нарастающий свист, значит, подрывной не сработал, и тогда лучше забейся в какую-нибудь щель на уровне пола, потому что все болты и клепки из стенки котла через… секунд пять могут оказаться внутри тебя.

— Твоя каждая попытка успокоить все лучше и лучше.

— Я просто пытаюсь напугать тебя сильнее, чем тот кусочек времени, что ты проведешь внутри нее. – с легким возмущением призналась она и на всякий случай указала на «ракету». Та уже стояла «на подогреве», питаясь со станции подачи угля, как и соперники на соседних путях. Все они казались более совершенными, более стремительными, и более аккуратными. Состав выделялся среди них, как самодельная повозка среди дворянских карет. Единственное, что их равняло, это небольшие тендеры с углем, одинаковые для каждого паровоза.

— Чтобы напугать, тебе было достаточно повернуться крупом…

— Бр-р! – Вирас нервно притопнула, с силой тряхнула гривой и… покраснела от смущения. – Совсем испорченный юнец!

— Зато увидел, как ты покраснела! А увидеть покрасневшую зебру – все равно, что увидеть радужный удар.

— Я думаю, что та «железная леди» уже заждалась. – сердито-шутливым тоном она кивнула на паровоз и тюкнула меня в грудь.

— Участники гонки «Эквестрийская миля»! Готовность – десять минут! – объявил звучный голос кобылки через динамики.

Я взглянул на Вирас. Она на меня… Я…

— Береги себя. – произнесла она.

Я рванул к паровозу.

Осмотр ходовой части. Прыжок в будку. Проверка давления. Температуры. Тормозов. Уровня воды. Лубрикатора. Остальные паровозы гудели, продувая паровые машины. Загудел и мой паровоз.

Стартовая площадка на мгновение исчезла в клубах пара. Едва все стало видно, как бойкая пегаска с красной гривой зависла на маленьком облаке над паровозами и через мегафон крикнула:

— Участники – на старт!

Шипение прекратилось. Все были готовы.

— Участники – внимание! – пегаска подняла правое крыло, на котором красовался черно-белый клетчатый флаг. Я высунулся, свободную ногу сместив на тормоз. Справа в подобной позе высовывался черный пони с серебряной гривой и ожогом на шее, похожим на кьютимарку принцессы Селестии, только более грубую и расплывчатую. Паровоз у него был куда лучше, но я думал только о флаге. Пегаска махнула крылом, и все мысли улетели. Остались только действия.

Паровозы наперебой заголосили, неохотно поползли. Скрежет колес и фыркающие паровые машины стали единственными звуками. Кто-то загудел, но сильно справа, за другим паровозом. Я уже слышал, что кто-то набрал ход.

«Ракета» тронулась мягко, без проскальзывания, и я рискнул поддать пару. Паровоз быстро пошел вперед, а все пространство поехало назад. Без раскачки и тряски. Железная дорога была гладкая и ровная, как эталонный рельс с завода. Справа отстал на половину корпуса, а слева шел вровень. Зато на остальных путях паровозы ушли сильно вперед. Углеподатчик с паровым приводом ломал и толкал уголь в топку, как заговоренный, с шипением выплевывая горячую воду через мелкие щели.

Беглый взгляд на мерные стекла. Порядок.

Теперь подачу пара можно открыть на всю…

Ускорение. Злое ускорение, да такое, что вся кровь ушла в хвост. Паровая машина работала так быстро, что вместо «чу-чу» выдавала протяжное ревущее «у-у», задавливающее перепонки в мозг. Трибуны остались далеко позади, и даже не слышно, что они там орали. Взгляд метался между датчиками и боковым окном, чтоб смотреть, где финиш и точка торможения. Вся стенка топки шумела и дымилась, как горячая сковорода; из-под одного из затянутых болтов с шипением просочилась капля горячей воды; все трубки в будке машиниста уже могли неслабо обжечь. Пол затрясся под копытами, и меня начало стаскивать назад. Не придумав ничего лучше, я вцепился зубами в поручень на стенке, с трудом цепляясь ногами за любые возможные выступы в будке. Оглушающий вой механизмов вдавливал перепонки в голову, как будто в череп забивали железнодорожные костыли.

Из топки рвануло, скручиваясь лентами, огненное облако в клубах пара. Весь остальной мир исчез. Уже не важно было, какое место я займу, с какой скоростью еду, и когда начну тормозить. Одна лишь мысль: «Вот такой конец?». Пламя едва долетает до лица, но волна жара уже жжет ноздри и мылит взгляд. Горячий тяжелый туман пара затянул кабину, я наощупь дернул тормоз.

Поручень врезался в рот и раскроил бы череп дальше, но меня вывернуло, и я кувырком пролетел вперед, чуть не вырвав зубы и влетев спиной в рычаги. Паровоз протяжно заскрежетал, торчащая арматура котла больно массировала ребра и позвоночник, но к счастью, все эти вентили и рычаги не были горячими, иначе вместо кьютимарки я получил бы наглядную схему расположения арматуры котла гоночного паровоза. Пока поезд не остановился, я не мог подняться на ноги: до того сильно болела голова. Паровоз остывал, но все еще шипел и трескал недогоревшими углями. Но он наконец-то стоял на одном месте.

Я вывалился из будки и чудом ничего не сломал. Все паровозы были на финише, дымили перегретыми тормозными колодками, плевались паром и шумно потрескивали, остывая. Ридл уже летела ко мне, а совсем издалека бежала Вирас, королевская стража и Босс.

Ридл подлетела и восторженно завизжала: «Хелли! Твою мать! Второе место!». А вдалеке, с трибун, мерно хлопало змееподобное чудище…

Открыл глаза… Один глаз. Солнца нет. Серая прохлада сквозь дырявую крышу. Ни Вирас, ни Ридл тоже нет. Грустно. В голове туман и странная слабость. Лопата – на месте. Вода… — всего одна бутылка. Это странно. Я поднял голову, хоть это оказалось не очень легко. Слатти нигде нет. Это страннее еще и неприятно.

Я откупорил воду и задумчиво осушал бутылку, пока медленно водил по следам в попытке понять, куда он делся. Его мелкие следы стали сильно глубже, рассыпались повсюду и вели наружу. Снаружи он, видимо, перешел на галоп и учесал куда-то очень далеко вперед. К следам копыт примешивались небольшие пятна, от которых шел слабый, но резковатый запах крови – неизбежного спутника «Демона боли». Я стоял над следами, с чехлом от лопаты через грудь. Страх или беспокойство? Нет. Я уже забыл, как они начинаются в теле. Но какое-то странное опустошение… неправильное, жуткое, но безболезненное, как потеря внутренних органов, из-за которых в брюхе становится легче, но как-то не так.

Стоит ли помчаться за Слатти? Или просто пойти вперед – своей дорогой? А разные ли это пути?

Голова гудела, и пустая глазница напоминала о себе назойливой зудящей болью, но я все равно потрусил в ту же сторону, что и Слатти. Равнины серой земли не могли похвастаться обилием пони или каких-нибудь других обитателей Эквестрии, и единственное, что я видел – это следы и засохшие капли крови Слатти. А впереди лишь такая же цепочка. Только капли крови попадаются реже. И следы становятся размытыми. Пока не пропали вовсе. Осталась лишь сумка с разбитыми бутылками и высохшей лужей.

Больше никаких следов. Ни крови, ни копыт. Никакого намека. Я просто стоял посреди мертвой сухой земли, на которой не было ни одного кустика, куда можно спрятаться. Ну и куда он мог деться? Не по воздуху же…

Стоп. Я осмотрелся вверх и по сторонам. Никого. Ни пегасов, ни грифонов, ни драконов. Под землю он тоже не ушел. Алмазные псы обычно какие-то следы оставляют, когда что-то утаскивают под землю. Интересно, эта война не уничтожила их вид? Все стало таким странным.

Я пошел еще дальше. Равнина сменилась резким глубоким обрывом, внизу которого текла мелкая речка, лежало несколько странных тел и довольно крутой подъем с противоположной стороны. Никаких мостиков и спусков вокруг. Этот «каньон» оказался довольно широкий, и перескочить я бы его не смог ни за два, ни за три прыжка.

Сверху не понять, кто там лежит, а еще не понятнее – найти путь вниз. Я прошел под километр до места, где мелкие камни, корни и земля сделали несколько уступов, с которых можно сойти вниз.

Сход оказался куда быстрее, чем я думал, ведь корни истлели и разъехались подо мной. Страха нет. Здравого смысла нет. Не думал, что можно пролететь так быстро. Награда: ребра болели ужасно, а глазница разнылась и опять что-то с нее потекло. В общем, хорошая часть пути кончилась. Лопата уцелела. А что ей станет?

Речка внизу походила на дохлую зеленую змею. И больше о ней нечего сказать. Мутная вода дымилась, воняла резким запахом и не несла ничего хорошего. Перейти ее можно даже без прыжка.

Тела, лежащие у воды, тоже не несли ничего хорошего. Четверо мертвых грифонов. Похожи на гибрид курицы и пони. Почили несколько часов назад. Выглядели при жизни они не очень дружелюбно. В самодельной стальной броне, с ножами, топорами и перчатками с лезвиями на когти. Расхлистанные крылья походили на походные плащи, которыми они прикрывались во время сна на привале. Я не хотел и не думал их обыскивать. То, с чем они столкнулись, совершенно их не пощадило. Выколотые глаза, разодранная шея, где оставшиеся перья походили на красный частокол, заточенные ребра, торчащие из спины, и как вишенка на торте – ложка, вбитая в лоб самого матерого грифона.

Или это очередная причуда погоды, принесшая внезапный мусорный ураган смертельной силы, или это Слатти оставил в нападавших весь свой «боевой костяной прикид». Или кто-то похожий. Ничего ценного после него не осталось. Как бы не умерли эти грифоны, от них в обратную сторону шла цепочка следов, но уже по другой стороне. Мелкие копыта или лапы, настолько плохо они читались на этой плотной почве. Капли крови. Крупные. Знакомый резкий запах. Может, это и правда Слатти…

Кто бы не оставил следы, через пару километров они целеустремленно уходили наверх по крутому склону. Вывороченные камни и вырванные коренья красноречиво говорили, что кто-то очень хотел убежать из каньона. Тем более впереди это был все такой же мрачный коридор под открытым серым небом из земли, похожий на могилу для дракона или очень большой змеи.

Лопату в зубы и вперед… вверх. Земля предательски осыпалась под копытами, камни выпадали от одного нажима, я все время соскальзывал, но… каким-то чудом я оказался наверху. В голове и глазах гудело, казалось, что новый глаз готовится вылезти через щеку или лоб.

Поблизости никаких следов Слатти не оказалось. «Зачем я иду за ним?», спросил я себя, пока смотрел вниз, в мелкую жалкую речку каньона, от которой вверх поднималась рваная жирная борозда темной земли и вырванных корней. Не думал, что смогу вот так штурмовать подъемы на одной воде.

Наверху воздух свежий, прохладный, более кислородистый для легких, но это серое небо… Наверно, этот мир решил обойтись без теплого солнечного света насовсем. Силы почти кончились, и перед отдыхом я забрался на ближайшую горку, откуда мог осмотреться. Луга мертвой земли, убитые мегазаклинаниями леса и полуразрушенный город на горизонте… Город?

Небольшой городок, в котором уцелело несколько зданий. Все остальное превратилось в жуткое технологическое кладбище ушедшей эпохе стекла и бетона, в котором, ни смотря ни на что, кипела своя жизнь. Отсюда я видел небольшое сизое облако дыма и очень мелкие фигуры поней, копошащиеся среди оплавленных, обваленных или выгоревших домов и общественных зданий. Особняком держался странный, более-менее нормальный дом, у которого были засеянные поля и небольшой амбар.

Весь город был крупнее Понивиля даже в своем уродливом настоящем, а уж что было, когда он был целым и красивым… Сложно передать. Место выглядело не особо опасным, но я решил все же отдохнуть, прежде чем ломиться в незнакомое место. Точнее, перетерпеть резь в глазу и приступ голода. Воды нет. Денег нет. Одна лопата и ножны из… просто ножны. Если Слатти там, то надо будет его поискать. Если его там нет, то… искать единорога. Как бы то ни было, а депо надо открыть. Так захотела мертвая галлюцинация… Да, звучит еще тупее, чем есть на самом деле.

Депо. Зачем его открывать? Зачем его запирать? Вокруг ни одного нормального дерева. Если внутри еще остались паровозы, то на чем им ездить? И по чем? Пути разрушены. Вода, уголь… В лужах вода такая, что за пару часов котел изнутри забьется накипью наглухо…

От всех этих мыслей стало так тоскливо, что я прикрыл лицо копытами и старался упасть еще ниже земли. Зачем оно все на меня свалилось?

Ниже падать оказалось некуда, даже если распластаться и прижаться к земле. Прохладная. Мертвая. Сыпучая. Прилипает к шерсти. Забивается в копытах.

Тишина. Болезненная, но такая знакомая. Та тишина, когда хочешь ничего не делать, и в то же время хочешь сделать вообще все.

Я убрал копыто. Городок был все еще впереди. Он все еще был полуразрушен, и там все еще кто-то куда-то зачем-то шел.

— Пора в путь. – пробурчал я себе. Понялся, встряхнулся, поправил лопату и пошел.

Для начала надо найти еду. Или воду…

Глава седьмая. Shovel for hire

Два километра вниз по склону – это легко. Силы, конечно, не вернулись, и ноющая боль из тела не ушла. Глазница превратилась в логово бешеного зверя, который пытался разрушить свое «жилище».

Оставшемуся глазу открывались новые детали этого городка. Перед символическим входом в город в виде ворот без стен, от которых остались лишь два столба, красовалась старая, ужасно затертая надпись: «Добро пожаловать в Д ЫРУ». Приветственная табличка когда-то была зеленой, а буквы красивыми и белыми, но теперь ее сильно согнуло, и лишь чьи-то заботливые копыта выгнули ее обратно в что-то ровное.

У входа стоял крепкий черный пони в броне из веревок и планшетов, на одном из которых еще читались затертые медицинские бланки. От щеки до левой ноздри тянулся неприятный старый шрам, из-за чего лицо приобретало вечно хмурый оскал. Зазубренное, слегка гнутое копье из стальной трубы не добавляло добродушия стражнику. Кьютимарка на боку была в виде знака «>», что бы это не значило.

— Хай пришлепать в Дыру! – громко поприветствовал он, едва я подошел на десять шагов и облизнул края шрама рта. «Что там я должен сказать по этикету?», спросил я у себя. Тишина. Что ж, буду импровизировать.

— Спасибо. Я – Хелбент.

Я хотел подойти ближе, но страж нахмурился и приобнял передним копытом копье. Что не так?

— Стой, Хент!

— Я – Хелбент. – автоматически поправил я.

— Главное, стой. – приказал черный страж.

— Что не так?

— У тебя есть оружие, кроме этой лопаты?

— Не, нет.

— Уверен?

— Да.

— Ты трешься здесь, шоб творить беззаконие?

Вопрос заставил меня присесть. Черенок от лопаты больно дал по нижней челюсти, напомнив сразу о все еще заживающем лице.

— Нет! – возмущенно воскликнул я.

— Ты уверен?

— Да!

— Да, собираешься?

— Нет.

— Что «нет»?

Я вздохнул, подобрал приличные слова и произнес:

— Нет, я не собираюсь творить здесь беззаконие, и да, я уверен, что не собираюсь творить здесь беззаконие.

Страж выпучил глаза, в которых было столько уважения, словно перед ним был самый благородный пони, и утер передней ногой самую скупую слезу счастья.

— Это… и туда, и сюда хороший ответ! Я Таран, и я тараню всякую шваль.

Таран, Таран, Таран. Лишь бы не забыть.

— Э-э-э… Привет… Таран. Я могу войти?

— Да, конечно! – обрадовался страж. – Будь, как дома. Но не шмекай по-тупому, иначе я тебя прота-ра-ню. Поня-тно?

— Да. А где у вас… что?

— Что?! – удивился Таран.

— Ну… еда там, ма-га-зин?

— А, да… — и Таран начал в красках рассказывать про Дыру. Дыра когда-то была красивым городом, но потом этот город сдули мегазаклинания, и то место, куда приземлились обломки этого красивого города, и стало зваться Дырой… Сам пытался понять, возможно ли такое.

Первыми жителями города Дыра стали пони, которые увидели среди руин Луч-сверху, посчитали, что это проведение принцессы Селестии, и на его месте возвели святилище. Удивительным упорством и смекалкой они смогли взрастить сорняки, которыми можно было питаться и найти источник воды, после которого не болел живот. Еще больше упорства понадобилось жителям, чтобы копаться в руинах города. Но наградой стали консервированная еда, инструменты на магических батарейках и теплые носки. Они трудились, трудились и трудились, в результате стали жить в домах и есть досыта. Конечно, кто-то умер в процессе или заболел жуткой неизлечимой болезнью, но у большинства все сложилось хорошо. Даже под этим свинцово-серым непроглядным небом. В этой чудной Дыре был свой бар с отелем; врач Док Совсем-не-больно; пара магазинов, где продавались всякие вещи с руин и местные овощи; ферма Вошей, от которой кормился весь город; храм Луча-сверху; кладбище и почтовое отделение. Бар-отель держала добрая единорожка Эм-Эм, и Таран загадочно улыбался всякий раз, когда вспоминал ее. Всего жителей в городе Дыра было около… около… Таран плохо считал, поэтому… их было «сильно больше пяти».

Местом Дыра была довольно свободным и непознанным, поэтому все здесь говорило о неспешной спокойной жизни. Таран был так видеть новое лицо в городе, что первым делом решил показать мне местное кладбище вместо своих обязанностей стража. Но копье прихватил.

Кладбище в Дыре выглядело… красиво. Аккуратные ряды могил с короткими надписями, вроде: «Здесь нашел свой покой Кий Семец, наконец-то» или «Тут рассказал свою последнюю шутку Жон Доу», или «Мы прикопали тута Марти Сью». Поскольку грамотных жителей Дыры было немного, некоторые надгробия украшали корявые рисунки или вещи покойного. Самой странной вещью оказалась ослепительно белая крышка от унитаза, на которой кто-то накарябал «Джо».

Надпись оказалась так лихо нацарапана, что я минуты две восхищался ей. От этого странного туалетного «надгробия» исходила какая-то дикая энергия, как будто этот «Джо» был тем еще скакуном. И в огонь, и в воду! Наверно, будь таких «Джо» побольше, и этой войны бы не было. Таран неожиданно заревел, ударил меня по хребту со всей силы и завыл на все кладбище о том, каким крутым был Джо. А он и правда был крут, по словам Тарана, что-то на уровне «Отважной Шестерки», но что конкретно сделал Джо, Таран не упоминал.

К концу прогулки по кладбищу Таран готов был нести меня на спине до бара, чтобы там спаивать всю ночь, но внутреннее напоминание про смерть от алкоголя и то жуткое похмелье удерживало меня в стальных рамках, поэтому я просто спросил у Тарана дорогу, и мы сердечно попрощались.

Местные жители выглядели так, будто цивилизация до них так и не добралась, и при виде меня они либо шарахались на другую сторону улицы, либо неприлично сплевывали и спешно удалялись. В общем, пока здесь был рад мне только стражник. Голова от всех этих речей и походов раскалывалась так, что я ни о чем не думал, лишь бы унять боль.

Двое коричневых жеребят пытались укусить друг друга за хвосты и весело хохотали, кувыркаясь в пыли. Жеребенок врезался в меня, высоко ойкнув, а кобылка укусила его за круп, и он ойкнул второй раз. Потом они охнули, когда увидели меня.

— А вы страшный, дядя!

— Нет, я плохо побрился. – отшутился я. Череп распадался на две половины, как треснутый камень, но я, как мог, сдерживался.

— А где ваше ухо? – спросила кобылка звонким голоском.

— И глаз? – добавил жеребенок таким же звонким.

— Я очень плохо побрился.

— Дядя, шли бы вы к нашему ворчу…

— В-рачу! – поправила кобылка.

— Ага! К вра-чу. Он вас бы постриг.

— На раз-два! – вставила кобылка.

— И совсем не больно! – добавил жеребенок. И они продолжили резвиться, хохотать и скакать, внося в неспешную жизнь местных пони толику детско-радостного безумия.

«Почти как дома», подумал я, провожая их. А сам направился к врачу. Раз он неплохо стрижет.

Жил врач рядом с баром, в доме напротив. Точнее, в Дыре была всего одна улица, и бар-отель был аккурат напротив врача. Все дома в Дыре выглядели так, будто от разрушения их удерживала воля двух принцесс и немного старого цемента. Глубокие трещины, кирпичи и детские рисунки. На двери в дом врача был намалеван красный крест, в котором корявым подчерком белела надпись «Савсем-не-больна!».

Мой отсутствующий глаз неприятно заныл при виде этих букв, но внутрь я вошел.

Коптила старая керосинка, оставляя на потолке слой густой черной сажи. У окна, где света было еще прилично, сидел подслеповатый оранжевый единорог, тощий и мнительный, в чем-то похожем на белый халат, закрывающий все тело. На столе лежала аккуратная стопка «терапевтических журналов Флаттершай» и медицинских энциклопедий. Во всем жилище все было аккуратно разложено и прибрано. На полу было засохшее пятно крови. Или краски.

— Так! – врач недоверчиво оглядел меня с ног до головы. Это его «так» звучало громогласно, и прибивало к месту не хуже гвоздей. Рог засветился, и все вокруг залилось теплым ярким светом, на фоне которого керосинка, считай, не светила ни на люкс.

— Ох ты! – я прищурил глаз, чтобы не лишиться зрения совсем, когда светящийся рог оказался рядом с лицом.

— Ярко?

— Очень.

— Глаз реагирует на свет. Я тебя не видел. Кто ты? – врач говорил быстро, как бы сам с собой, и совершенно бесцеремонно смотрел мои зубы, копыта и раны на лице, ковыряя копытами без медицинских резиновых бахил.

— Я Хелбент.

— Не знаю такого. Ты не местный. Проездом? По делу? Побираешься? – буднично сообщал врач, будто общался с тумбочкой.

— Верняк.

— У тебя серьезное обезвоживание, авитаминоз, явный алкоголизм и следы трупного разложения. Ты умирал недавно? – врач говорил это все так, будто это не было чем-то из ряда вон.

— Да, было дело… — постановка вопроса смутила меня до кончиков волос, но перед врачом я чувствовал себя совершенно открытым.

— Так. Тебе бы для начала промыть глаза…

— Послушайте… – я чувствовал, что должен вставить эту фразу, иначе все может пойти по плохому пути. – У меня нет денег.

— А у меня нет врачебной лицензии. – спокойно парировал врач, что-то листая в справочнике первой помощи. – Но у всех свои недостатки. Дыра у нас маленькая, небогатая, но для пары работящих копыт одна простая работенка найдется. Я вижу лопату. Скажи, ты умеешь копать? Или просто так ее носишь?

— Умею. Недавно я выкопал много глубоких ям.

— Тогда твой труд будет твоей оплатой, а я пока поставлю тебя на ноги.

— Я и так стою на ногах. – ляпнул я.

— У тебя запущенное заражение. – врач пропустил мои слова мимо ушей и указал на глазницу. – Через пару дней ты не сможешь выкопать ямку даже себе. Загнешься, короче.

— Хорошо.

Я отдался в копыта врача-единорога, и для пони без лицензии действовал он хорошо. Грубовато, как будто я боль не чувствовал, но дело свое знал. Промыл раны, дал какую-то горькую жгучую траву, от которой хотелось выплакать все глаза, и позвал помощницу – махонькую желтую земно-пони, которая очень мило улыбалась остатками зубов и довольно лихо состригала шерсть заточенным серпом.

Через час я был килограмм на двадцать легче, весь первый этаж «больницы» был в моей шерсти, а врач распорол мне грубые швы и сшил заново лицо. Обезболивающего у него не было, так что он просто выбрал иголку поострее и старался прошивать кожу очень быстро. Да, это больно, как будто пчела влетает и вылетает изо рта жалом вперед, к языку прилип кислый металлический вкус крови, но теперь я выглядел чуть менее уродливо. Малозубая помощница сточила мои треснутые копыта до нормального размера, а это… очень приятно. В ногах как будто просыпается второе дыхание. Хочется бегать и бегать.

— Ну вот, через неделю будешь носиться по округе.

— Я… — я настолько хорошо себя чувствовал, что решил обнаглеть и сделать «сальто», но не рассчитал силы и грохнулся спиной на пол, откуда прохрипел. – Спасибо…

— Хватит крушить мой дом!

— Простите! – я вскочил, чуть не сломав уродливую глиняную вазу, от чего желтая пони взволнованно охнула.

— Так. Тебе надо пролежать спокойно день. Желательно, два. Потом пойдешь копать. Одуванчик, отведи его в гостевую и дай сонный вар.

— Извините… — Одуванчик уже энергично тыкала меня лбом в ребра, но я решился хоть кому-то задать вопрос:

— Не знаете, сюда не приходил…

— А-ну шууй спать! – гневно прикрикнула Одуванчик.

— …светло-желтый жеребенок? – кричал я, удаляясь в гостевую под натиском Одуванчика.

— Светло-желтый? – врач удивленно изогнул брови.

Последние слова долетели до меня криком: «Не, я бы запомнил!».

— Шо ты присал к Доку!? Даай на коику!

Откуда в ней столько сил? Или я такой дряхлый?

Я не успел возмутиться, как она ловким толчком в ребра опрокинула меня на жесткую койку в полутемном помещении. Мы встретились глазами. Ее два озорно блестящих против одного моего, устало-негодующего. Естественно, негласное сражение в «гляделки» выиграла она.

Она быстро налила что-то куда-то в темноте и уже стояла перед моим лицом, запыхавшаяся, едва не светящаяся от жизненной энергии, с подставкой и грубой глиняной чашкой. Что-то слабо пахнущее.

— Эо соыый вар.

Я не стал брыкаться или спорить и ловко взял зубами стакан, опрокидывая в рот что-то чаеподобное, как великомудрый алкаш. Мой акробатический номер «школы Стакана» воодушевил Одуванчик, и я проваливался в сон под ее восхищенное «О-о-о»…

День солнечный. Но солнце не слишком солнечное. Да и день не очень день. Я пришел в депо, помогать с ремонтом нового паровоза: второе место в «Эквестрийской миле» хоть и не открыло мне путь к самым новым и быстрым паровозам, но награда была такой щедрой, что Вирас почти неделю ходила с открытым ртом.

Гигантский маховик с паровой машиной теперь молчали, вместо него трудилось два крупных магических генератора. Куча ременных приводов на станки с потолка тоже исчезли. Все депо выглядело свежим. Новые станки, новые краны, не самые дорогие и крутые, но все они работали от магического генератора. Куда тише, куда лучше. Стены покрасили заново, принесли новый диван и много чего еще, чтобы отдыхалось нам куда лучше.

Если коротко, наше старое шумное темное депо стало чище, светлее и круче. На 120 процентов, разумеется. Ко всему этому добавился новый грузопассажирский паровоз, который мог лететь под 110, а пассажиры даже не почувствуют. Только вот качество угля и очень развитая топка плохо дружили, и раз в две недели я или Рапид пригоняли паровоз на чистку, с тоской вспоминая наш старый, шустрый, тряский, но надежный паровоз, который теперь стоял музейным памятником в углу.

Вирас каждый осмотр доводила узлы паровоза, что-то упрощая, чтобы мы не простаивали в ремонтах, что-то улучшая на месте, и вечера проводила за сочинением писем на паровозостроительный завод, которые Босс уже замучился отправлять почтой. Мажик Тач решил взяться за ум, и поступить в школу при новообразованном Министерстве Магии. Мой отец поймал удачу за хвост, и теперь уже работал с помощниками в своей адвокатской конторе.

Увы, радость этих событий улетучилась этим днем. Радио у нас редкость, но вот слухи распространяются быстрее почтовых поездов и даже самых быстрых пегасов. Зебр, которых обычный пони итак видел почти никогда, начали свозить в какой-то странный город у Кантерлота. Зебратаун.

Я бы о нем и не услышал, если бы на пороге депо тем днем не появился Мажик Тач. Он влетел своей синей тощей фигурой, едва не выломав входную дверь, и на все депо кричал задыхающимся голосом: «Вирас!».

Вирас неохотно вышла на зов. В ее глазах медленно таяла усталость – она долго корпела над новым углеподатчиком с приводом от котла и пыталась переделать то гоночное извращение для нормальной езды. На лице остались следы золы и разводы от машинного масла, некрасиво пересекающие черно-белый узор.

— Расшумелся-то! Чего приперся? – беззлобно буркнула она.

— Вирас! Тебе надо вымазаться в один цвет!

— Ты не заболел? – недоверчиво протянула она.

— О, Селестия, нет! – Тач обреченно выдохнул и чуть не упал. – Вываляйся в мазуте, угле, да хоть в чем! Срочно!

— Заболел. – вздохнул я.

— Идиоты! – гневно возопил Тач на все депо. — Они сейчас придут! Вирас, дура ты тупая! Я тебя спасти пытаюсь! А-а-а! – он стукнул ее копытом в нос и помчался вглубь депо, а разъяренная Вирас жестко стукнула его по ребрам и погналась за ним. Долго это не могло продолжаться – Вирас была более спортивной, но крики драки внезапно перешли на шепот, который я не смог различить, и совсем пропали. Странно.

За спиной раздался вежливый стук в дверной косяк. Я развернулся и увидел двух единорогов, зеленого и бордового. В фиолетовых накидках со значками министерства Магии. Мне все это казалось странным.

— Добрый день. Я – Нофри Дом, а это мой напарник – Кач Ахорс. Мы из поискового отдела Министерства магии. – вежливо представился зеленый.

— Добрый день. Я – Хелбент Кид. – медленно произнес я.

— Викти Мофрасиз здесь? – спросил зеленый. Глаза с меня он не отводил, не смотря на всю свою вежливость.

— Кто?

— Зебра. Ее еще зовут Вирас. – устало проговорил бордовый единорог.

— Вирас? – удивился я, что у нее такое странное и длинное имя. На большее меня не хватило, так как

— Я – Вирас. – она вышла из-за стеллажей и поприветствовала гостей кивком. Тач очень несмело вышел следом за ней. Вид у него был обреченный. Те кивнули из вежливости в ответ, хотя бордовый сделал это очень-очень неохотно.

— Гражданка Ви… Вирас. Мы здесь находимся по официальному распоряжению Принцессы Селестии. – он вытащил магией бумагу и буднично зачитал. – Вам придется пройти с нами.

Какого…

— Что? Что это значит? – удивленно спросила Вирас.

— Ох, короче… — сказал багровый единорог и послал в нее какой-то магический луч. Вирас застыла и повалилась на бок, как статуя с плохим основанием. В ее глазах любой мог прочитать: «За что?».

Это же сон? Так не бывает! Не может быть!  Я…

…прыгнул на багрового, но замер в странной позе, как будто хотел протереть пятнышко на стекле на уровне его глаз передними копытами, и тоже повалился на бок от заклинания зеленого. Все мои мышцы, все мое тело – это все сковала невидимая сила. Меня залили в лед или бетон. Ни дышать, ни даже вращать глазами не получалось. Я смотрел на пол, на копыта наших недружелюбных гостей, на проплывающий мимо силуэт Вирас, объятый магией.

— Что за идиоты? – пробурчал багровый и склонился к моему лицу. Я смотрел вперед, но все равно видел его мохнатое лицо. Лицо, которое так хотелось разбить или смять. Лишь бы не забыть.

— Тупой зебролюб. На кой тебе она? Заколдовала? Напела про свою невинность? Скажи «спасибо» Нофри, иначе я растер бы твою башку по полу.

На висок давило что-то по весу как наковальня, или бетонная плита. Я хотел орать, но мог только обильно потеть. Как. Же. Хотелось. Его. Укусить.

— Хватит издеваться над ними, Кач. – осадил его зеленый. – Не забывайся.

Я. Хочу. ВСЕГО. ЛИШЬ. ОДИН. УКУС.

Челюсти слегка сдвинулись. Но так тяжело, как будто кто-то обвязал рот арматурой или очень жесткой резиной.

— Осторожно, Кач. – предупредил зеленый. — Он пошевелился. Не гневи судьбу.

Ноги прилипли к полу. На каждой – по тонне. Еще тонна на теле и голове. Но я думал, что смогу. Один рывок. ВСЕГО. ОДИН.

— Не, тебе кажется: мой паралич и не таких вязал.

Мое тело — пружина. Сжато. Оно разожмется один раз. Надо лишь.

Вдох-выдох-«сдохни»-замах.

Я опять прилип к полу. Теперь уже очень быстро и болезненно.

— Ох… — выматерился Кач. – Ты видел?! Нофри, ты видал?!

— А я говорил: не гневи судьбу.

— О Селестия… Как он вскочил?! – багровый долго матерился, а потом сказал: «Пойдем отсюда, Нофри». И они ушли. Быстро, как будто их и не было.

Магия начала пропадать через несколько минут, и я смог подняться. Что-то очень сильно захрустело, и я подумал, что это я разваливаюсь. Но потом я понял, что это звук не из меня, а со стороны.

Я повернулся. На месте Мистера Тача был какой-то странный темный пони с голубыми глазами без зрачков и посасывал молочный коктейль. Хр-хр… Хр-р… Он тянул жижу до последнего, пока трубочка не начала сосать воздух. Тогда он посмотрел на меня и протянул: «Ну дела…».

Я подскочил на койке. В голове затухали пульсации. Душно. Потно. Тяжелое дыхание медленно успокаивалось. Ко мне прилипло покрывало койки, на котором почти полностью остался мой отпечаток из пота и засохшей крови. К счастью, это были мелкие царапины от стрижки. Все остальные раны либо засохли, либо затянулись. Мой чехол для лопаты куда-то делся. В гостевой было пустовато и темно. Несколько коек из досок, накрытых какими-то тряпками.

Хочу пить. Умыть лицо.

Поднялся и пошел бродить по дому врача наощупь. Тишина и пустота. Но мне же не привиделись Оду… оду… о… о?.. Эти двое. Я прошелся по короткому коридору до места, где меня встретил врач. Никого. И темень. Лопаты я не нашел, но все равно поперся на улицу. Хотелось подышать воздухом и почувствовать хоть какой-то ветер.

За дверью стояла темнота. Беззвездная ночь. Даже облаков не видно. Я с трудом видел порог дома, а ниже него как будто была черная гладь воды. Удивительное чувство – сходить с крыльца в пустоту и ничего не чувствовать.

Я сел на крыльцо под слабый ночной ветер и уставился в небо. Точнее, под углом вверх. Блаженная пустота. Глазница не достает. Шерсть уже похожа на шерсть, а не на терновник. Копыта нормально касаются земли, а это – это просто кайф. Даже лицо стало походить на лицо. Одноухое, одноглазое, в шрамах. Я уже освоился с ходьбой и оценкой расстояния. Ладно, примерно понял, как ходить, чтобы не налетать на все подряд.

— Тебе с-с-стоит уйти. – прошептал мне ночной ветер.

Так.

Стоп. Ветер не может шептать. Тем более…

— Ух-х-ходи. Или. Умреш-ш-шь. – предостерегал меня голос в темноте.

— А? Ты меня убить собрался? – сказал я в темноту. Голос странный: ни пол, ни возраст понять невозможно. Невозможно понять, и откуда он шел. Может, это звучит у меня в голове?

— Уххходи. – повторил голос.

— Ты выйдешь, или будешь пугать меня из темноты? – грозно спросил я у темноты. Темнота помолчала и мерно добавила:

— Я. Не. Пугаю. Я. Даю. С-с-совет.

Я молчал: думал, он что-то еще скажет. Но время шло, и никого не было. Я наощупь открыл дверь, тихонько прошелся по дому, и улегся спать на какой-то койке.

— Так-то жеребики в койку лазют, а не на полу дрыхнут! Ты там не дурной часом? – крикливым голосом поприветствовала меня малозубая. Я приоткрыл глаз – она удивленно смотрела прямо сверху на меня.

— А я думал, я на свое место лег.

— Ни-ни. – она помахала копытом. – Сое места ток на клабище, онолаз.

— К-то?

— Од-но-г-лаз. – с трудом произнесла она. Я видел, как блуждал язык за ее остатками зубов, пытаясь сформировать нужный звук.

…Этот язык мог…

«Заткнись, ради Селестии!», прервал я свой голос и поднялся. В боку отпечатался дощатый пол, глазница напомнила о своей пустоте небольшим уколом, когда я поднимался.

Это и правда другая комната, куда чище и светлее, даже с окном и небольшим цветком в горшке.

— Оди, чего расшумелась?.. – с порога спросил врач, потом увидел меня около ее кровати и замер с немым вопросом уже на другую тему.

«Ну, сейчас он устроит», я был спокоен, но готов к худшему.

— Все хоошо, Док. Онолаз запуутал и заемал зесь.

— А. – коротко выдохнул врач в полном облегчении и говорил уже своим суховато-быстрым тоном. – Тогда давайте вниз, на завтрак.

Завтрак, одно слово – хорош. Первая еда за долгое время, которая имеет вкус, и ее не надо запихивать в рот через силу. Малозубая быстро схомячила свою тарелку и уже хотела съесть и мою, но врач грозно на нее глянул, и та сразу уселась на место. Сам врач уже поел и лениво полистывал медицинский справочник, поглядывая на меня. Его мучил какой-то вопрос, который он не находил повода задать, несмотря на вчерашнюю бесцеремонность.

— Хелбент, — неуверенно произнес он, видимо, пытался вспомнить мое имя, после чего заговорил уже нормально. – я вчера прозевал одну вещь: твою кьютимарку. Где ты блуждал, что она стерлась? По полям магического загрязнения? Попил из цветной лужи?

— Нет… сэр. У меня ее нет.

— А… — почти одновременно вздохнули малозубая кобылка и док.

— Очень странно. Я видел рождение и смерть половины этого города и больше, но ни у одного, даже если он утонул в магической луже, не было такого.

— А ты окудава? – вмешалась малозубая.

— Я с Понивиля. – сказал я. Они переглянулись.

— Оок, у его озг гилой. – покрутила копытом у виска малозубая.

— Признаться, я не знаю такого места. – врач с интересом смотрел на меня. – Полумертвый одноглазый пони без метки является к нам из места, которого я не знаю, хотя я не всегда был домоседом. Удивительное рядом.

— Эх… Был бы жив Жо… Мож он знал бы…

— Эт да. – мечтательно поддакнул врач. – Скажи честно, ты правда умеешь копать?

— Да. Могу хоть сейчас начать.

— Хорошо. – подытожил врач. – к твоей истории мы вернемся позже. Сейчас перемотаем голову, и пойдешь ты с Одуванчиком на кладбище. Она покажет, где тебе копать. И да, выпей. – он протянул магией стакан с какой-то темной жижей.

Я выпил без раздумий и зажмурился до натяжки швов на лице. Горькая кислятина щипала рот и холодной тягучей каплей спускалась в пищевод, царапая горло множеством мелких колючих крючков. А дышать-то как?!

— Это моя попытка сделать восстанавливающее зелье. – пояснял врач, пока я пытался нормально вдохнуть. — На вкус – редкая дрянь, но хорошо лечит слабость, уныние и мелкие порезы.

— О, Селестия… — холодная многоножка с рыболовными крючками вместо ножек продвигалась вглубь моего пищевода и пыталась щекоткой довести мои кишки до выхода через рот. Во истину, с такой забористой штукой унывать очень тяжело!

После нее я и не заметил, как врач промыл раны и наложил чистые бинты на глазницу.

— Все, иди. Только особо не усердствуй: швы могут разойтись. – и отдал мне чехол с лопатой. Как хорошо, что никто не спрашивает, из чего он.

— Се бует номано! – громко сказала малозубка – она взрослее Слатти, но я не мог не относиться к ней, как к жеребенку из-за характера – и повела меня наружу. Маленькая пони шагала так, как будто кайфовала от каждого движения в этой жизни, и все прохожие невольно тормозили, заглядываясь на ее ухоженную, каштановую гриву и эту грубоватую, но цепляющую походку.

— Ковоче. – указала она на пустой участок земли рядом с рядом могил. – Тута нада ям наелыать. Лопать у тебя свой, но, если пог-нешь, втоуую дам. Копай так… — она отмеряла четыре своих самых широких шага в длину и три шага поменьше в ширину. – А заглубляй так, шоб ты выянутой шеей токо край ямы видал! Земю яом иидай. Еели пить или по уужде – кичи мея. Коода Таан вечор гакнет, я за тоой приду.

— А если я раньше справлюсь?

— Ну… это хоошо. – неуверенно сказала Одуванчик, как будто это слово слышала первый раз в жизни. – Корче. Будь тута, коай, но не уабоаася. А я пока гуаять пойуу.

— Хорошо, Одуванчик. – я помахал ей на прощанье и вытянул свою лопатку зубами. Она казалась непривычно легкой. Неужели мне правда было так плохо без лечения? Я перехватил лопату поудобнее и начал.

Земля оказалась не очень-то и твердая, и контур первой ямы проявился незаметно быстро. Я копал и копал, уйдя в свои мысли. Земля уходила, ломались корни, камешки скакали по откосам, а я все копал и копал – только острая лопата шуршала.

Где я? Посреди выживших пони, которые не знают, как выглядит солнечный день, и что такое «спа». Что я делаю? Копаю могилы одной из самых прочных лопат. А еще я слышу голос хаотического существа, ищу маленького пони, который может убить ложкой, и следую указаниям давно умершей галлюцинации.

Первая яма готова.

Я напрягся, спружинил и выскочил из нее, немного обвалив один край, но яма получилась очень красивая. Ровный прямоугольник темной земли, в котором и я бы спокойно уместился… Бр-р-р.

Контур ямы, шелест лопаты. Земля перемещается из одного места в другое.

А еще вся эта история с демонами? Демон боли, демон любопытства, демон ярости и жадности. Что есть вообще демон? Ну взять вот Слатти. Этот сгустившийся хаос называет его демоном боли. Обычный… ладно, не очень обычный жеребенок. Может ткнуть в нерв и убрать боль. Неплохо зашивает. Себя, в основном. Ненавидит яблоки. Но чтобы он прям «демон»?

Вторая яма готова.

Я сделал ее чуть меньше, но смог вылезти так, чтобы она не осыпалась.

— Ничего себе, что это у нас тут? – раздался за спиной странный голос. Шагов не слышно. Но голос вроде был спокойный. Я отложил лопату и повернулся.

Напротив стоял темно-серый ухоженный земной пони в мешковатой темной рясе, перетянутой веревками вокруг груди и передних ног. На боку болталось бледно-желтое деревянное солнце на шелковой веревочке. Грива пони была заплетена в аккуратную белоснежно-белую косичку, шкура аккуратно подстрижена, как образцовый бакбольный газон. Небольшие глаза у пони отливали зеленым. Все в нем было гармонично и спокойно, но что-то в нем мне не нравилось. Слабенько, но не нравилось.

— Здравствуйте, я – Хелбент. – представился я, чтобы не плодить всякие «левые» мысли. — И я копаю тут… ямы по просьбе врача.

Пони внимательно слушал меня, не моргая и не шевелясь, и произнес, растягивая слова:

— Вот оно что. Такие ровные. Ямы. У вас, должно быть, талант к ямам. Или вы профессиональный копальщик? А где ваша метка? И давно вы обучились в ямной академии?

— Я… — в голове кричали мысли: «что я только что услышал?! Академия ям?! А?!», но я лишь улыбнулся и вежливо ответил. – Нет, я просто хорошо обращаюсь с лопатой.

— Чудесная лопата. Она из паровозного депо?

— Да. – медленно проговорил я и на миг завис. Работа подождет. У меня появился интерес к тому, что говорит этот странный пони.

— Простите, я не расслышал ваше имя?

— Это неудивительно. Я его не называл.

Ситуация стала очень неловкой. Мы молча смотрели друг на друга с минуту, и он даже не думал моргать. В моей голове вертелись разные мысли о безумии местных, но я решил «дать шанс» этому незнакомцу, уж слишком местным он выглядел. Может, я ему нахамлю, а на утро в одну из этих ям закопают меня?

Вдруг пони обезоруживающе улыбнулся и спросил. – Могу я посмотреть, как вы копаете эти ровные ямы?

— А могу я узнать ваше имя? – я пытался отвоевать хоть какую-то информацию.

— Да, конечно. Меня зовут Шифтед Прист. – быстро проговорил пони, будто сказал какую-то неуместную грубость, через которую хотел быстренько перешагнуть и забыть.

— Теперь вы будете копать? – в его голосе звучало нетерпение. Тонкое, но явное нетерпение.

— Да, непременно. – я не устал, но копать под этим пристальным взглядом стало тяжелее. Словно за спиной водят раскаленным добела стальным прутом. Через минуту или две я расслабился и уже работал, как будто никто не сверлил меня глазами. Лопата тыкает землю. Земля с шуршанием соскальзывает в кучу. Повторить. Шурх-шурх.

Прот…Прис…Порс… В общем, пони в мешковатой рясе не шевелился и не дышал за моей спиной. Но я почему-то знал, что он там. Через пару минут он подал голос:

— Потрясающе. Вы очень красиво работаете. Как поточная линия в Сталионграде…

Я погрузился в работу, и отвечал, не думая:

— Спасибо, но в этом нет ничего такого.

— Вы не правы. В такой простой работе таится вся жизнь Эквестрии.

— Это да, без простого не будет сложного. – пробурчал я и вдруг подумал: «Откуда местный пони знает о Сталионграде?».

— А вы, должно быть, очень много путешествуете… — зашел я издалека.

— Да нет, я все время здесь. Родился в том доме. У славных родителей…

— Но вы только что упоминали Сталионград…

— Разве? – удивился пони. – Что такое «Сталионград»?

— Странно… — я точно уверен, что слышал от него о Сталионграде.

— Я сказал: «вы очень красиво работаете. Как поток лесной в водопаде».

— А, наверно… Ладно, извините.

— Все в порядке.

Так. Ничего не в порядке. Он точно говорил о про поточную линию в Сталионграде. И что за поток лесной в водопаде? Он думает, что я совсем с ума сошел?

— Мне кажется, или вы чем-то недовольны? – обеспокоенно спросил Пост… Или Пирс?

— Я? Не-ет. Я просто совсем заработался… — я пытался съехать с темы и погрузиться в работу, но это странное ощущение, что позади стоит что-то… неправильное, не покидало меня.

— Вы мне не доверяете. – спокойный голос «пони-с-именем-на-букву-П» прозвучал, как гвоздь в крышку гроба. – Это обидно. Мир вокруг так жесток, а мы в нем такие маленькие… такие беззащитные…

Я почувствовал легкий укол совести и даже отложил лопату и развернулся к нему лицом:

— Послушайте, Прост…

— Я Прист. – вежливо поправил он.

— Спасибо… Прист. Я готов спорить на что угодно, что вы точно говорили про Сталионград.

Пони пристально смотрел на меня. Никакого выражения. Просто смотрел. Не дышал, не хмурился. Просто смотрел.

— Вам показалось. – медленно повторил он, как какое-то внушение.

— Нет.

— Как закончите копать, приглашаю вас в наш храм. – проговорил он медленно, глядя вообще сквозь меня.

— Хорошо. Я зайду. – произнес я, и он удовлетворенно кивнул и ушел. Я провожал его глазами, пока он не ушел метров на двадцать и снова начал копать. Шурх-шурх.

Третья яма готова.

Повторить.

Не скажу, что я забыл об этом странном пони в рясе, но раздумывать о нем не стал. Не время. Судьба Слатти мне казалась более важной. Зачем он убежал? Он ли разобрался с теми грифонами?

Неожиданно я вспомнил про Мажик Тача и его расовые теории: «Грифоны сильные, гордые, но тупые. Еще тупее пегасов. Пока они находятся в воздухе, они очень умны, но стоит им сесть, как земля давит им на лапы, и у них перекрывается кровоток. И ум скудеет моментально. Потому-то они и живут в такой разрухе».

Зачем он закрыл депо? Зачем мне его открывать? Эх, как плохо не знать…

— Ух ты! Так ты – наш новый ямокопатель?! – восторженно крикнул сверху Таран. Внутри стало лучше от его громкого голоса.

— Да, врач решил, что это сгодится за оплату. – развернулся я к нему.

— Да, Док не прогадал. Ох, какие же такие они этакие ровные… Как будто ты за раз вырубил эту штуку… Ну, другой штукой. Как кирпич, но пустой… — Таран попытался объяснить, но это оказалось выше его воображения. – Короч, ты понял!

— Ага. – согласился я и выскочил из ямы. Четвертая яма готова.

— Да уж, да уж… — оглядывал меня Таран с ног до головы. – Обкорнали тебя будь здоров! Я уж знал, что ты совсем старый – а тут и не знал, получается! И не старый! И не совсем! Лохматый ты был! Как перекати-поле!

— Да. – я уже не знал, что отвечать. Почему Таран так реагирует, как будто у него в жизни было только две радости: когда он начал говорить и когда он увидел меня. Боюсь, что без этого хаотичного голоса в голове эта загадка для меня будет неразрешимой.

— Может, завалимся к Эм-Эм? Виски? – Таран встал на дыбы и растопырил передние ноги в стороны, словно собирался обнять все.

— Виски! Виски! – повторил он внушение и чуть не схватил меня за голову, но я успел отскочить. – Виски, Хелб! Это же как вода! Только еще лучше!

Виски… Жидкие яблоки… Та комната, уставленная пустыми бутылками… Смерть от алкоголя… И та черная бездонная яма отчаяния, из которой доносятся крики одичавших пони и тяжесть лопаты, прорезающей плоть.

— Хорошо, но мне надо доделать работу.

— Да плюнь ты на работу! – рассердился Таран. – Как будто мертвяки жаловаться будут, что денек-другой полежат не в холодной земле!

— Не, Таран, я обещал.

— Ах тыж… — Таран накинулся на меня с объятиями и заплакал мне в шею. – Ты… Ты… Я не знаю… Как штырь железный!

Ай… Ш-ш-швы…

…готовься к смерти, недостаточно полосатый!..

— Вечером… сходим. – через силу выдавил я. Таран отлип и глуповато улыбнулся.

— Вечер? – удивился Таран и вдруг застыл.

Он в ужасе округлил глаза и вцепился мне копытами в грудь… точнее, попытался:

— Я… забыл! Ты не помнишь?! – эти глаза вцепились в меня. Умоляли.

«Спаси меня!», вдруг закричала перед лицом перепуганная Вирас, и ее лик тут же сменил такой же испуганный Таран.

— Что я не помню?

— Я облако забыл! – завопил он во всю глотку.

Об… Облако? Что-о-о?!

Я стоял и молча смотрел на него, как на совершенно неизвестный магам Эквестрии новый разумный вид носков.

Мы оба посмотрели на небо. Плотное серое одеяло, которое никто и никак не разгладит. Я не видел ничего особенного в такой куче облаков, но вот Таран… Таран жадно всматривался в эти комья серой невесомой ваты, как будто оттуда мог прийти ответ, какое сейчас время или хотя бы часть дня.

— Да где же оно… – взволнованно проговорил он, зыркая туда-сюда.

Сколько я не вглядывался, облака казались мне одинаковыми. Как вообще можно выбрать одно из них…

— А! Вот ты где! – Таран победно встал на задние ноги, потом с облегчением посмотрел на меня и сказал:

— Еще день.

Я…

— Хорошо. – сказал я. Я мог бы просто вздохнуть, чихнуть или сказать «Ага». Смысл был бы одинаковый. Никакого смысла, то есть.

— Чего ты? – смутился он.

«Ничего, я нормально», хотелось сказать мне, взять лопату и копать-копать-копать, пока мысли не уйдут, но я спросил:

— Как ты по облаку понял, что еще день?

— Дак просто это: вон там есть облако, у которого серый как бы белее всех остальных… – Он указал куда-то под углом вверх. – Вот когда это облако становится серым, вот вечер и наступает. Ну а уж ночью все и так черное. Ты чего?

Я не понял, как просто сел на землю. Надо это обдумать. Или выпить и подумать.

— Не, ничего. Ноги разминаю. – и демонстративно поднялся.

— Ладно, Хелбент, давай, трудись. – с легкой грустью отсалютовал Таран и пошел по своим делам.

Пятую яму я делал, то и дело поглядывая в небо. И какое же облако отличается от остальных? Для меня они были одинаковые, как зерна или песчинки. Бугристые, серые, плотные. Но я в них разницы не вижу!

Шурх-шурх.

Пятая яма готова.

Я уже разметил место под шестую, как пришла малозубая и своим громким говором остановила:

— У деа! Сой! Здеся мого уе вот! Быро ты коаешь! Но не адо! Моешь копать тута? – и указала на соседний ряд. Я притоптал разметку и перешел на другой ряд. Пока я намечал, малозубая бегала и охала, дотрагиваясь до ям.

— Как ве капли! Ты, эт, как маина! – восторгалась она и даже бесцеремонно почесала за оставшимся ухом… Неожиданно, но приятно.

— Копай тута. Я щас… — и ускакала.

Я не стал задумываться, куда она и зачем, и начал свою шестую яму. Но ни через минуту, ни через десять, и даже когда я закончил шестую яму, она не появилась. Бросать работу и искать эту поньку? Или работать? Или…

Я стряхнул землю, сунул лопату обратно в чехол и поскакал искать малозубую. На улице было несколько песочно-рыжих поней, но все как один несли какую-то околесицу про тоску по ядерной зиме. Жеребята все так же гонялись друг за другом и валялись в земле, но малозубую не видели. Не видел ее и Таран. Я хотел пойти в бар, но сначала решил спросить у врача.

— Одуванчик? Не заходила. – спокойно ответил он.

— Странно, она сказала: «Я щас…» — и пропала.

Врача мое удивление нисколько не удивило.

— Ну это она может. Когда она была совсем маленькой, один пьяный пони зарядил ей копытом в лицо. Говорит, что перепутал с мячом. Таран его так огрел, что копье загнулось… С тех пор она иногда… чудит. – он покрутил передним копытом у виска. – Забывает, что только что сказала, ходит куда-то, иногда орет без причины или несет бред. Но ничего… — врач постучал копытом по голове и договорил. – Главное, что она все еще умнее половины населения Дыры. Математика, конечно, не ее сильная сторона, но вот договориться с кем-то… Это она может. И она – милая.

— Да, не поспоришь. – я пытался представить, до какого состояния надо напиться, чтобы перепутать лицо жеребенка и мяч, а потом вспомнил, какой бред нес, когда проснулся с перепоя, и обреченно вздохнул.

— Думаю, ближе к вечеру она придет за тобой. Шесть, говоришь, выкопал? – врач что-то выводил в тетрадке.

— Да.

— Эх, все-таки швы на лице немного разошлись. – пригляделся врач. – Я тут над клеем думаю, чтобы он и кровь останавливал, и кожу склеивал, и заживлять помогал. Хочешь проверить?

— А он такой же мерзотный, как…

— Клей не пить. – отрезал врач. — Просто намажу швы, чтобы дальше не расходились.

Он аккуратно намазал швы, и это не особо ощущалось. Я думал, что лицо перекосит, и клей натянет всю кожу и шерсть в одно место. Но клей оказался куда лучше, чем зелье, лишь чуть-чуть щипал.

— Ну, пойдем. Посмотрим, что ты там накопал. – сказал врач и взял с полки шляпу с дыркой для рога. В ней он выглядел еще мнительнее.

Я думал, что он закроет дверь, а он просто прикрыл ее и повесил табличку: «Ушел, но вернусь».

— А если кто-то вломится?

Врач посмотрел на меня, как на дурака:

— Нечего красть. Мы же в Дыре.

И то верно.

— Ох… Эти ямы… — врач ходил от одной до другой, оценивающе оглядывая ровные края. Он хотел что-то сказать. Наверно, очень много чего сказать, но всякий раз замирал, оглядывая ямы.

— Да… — протянул он, глядя на меня. – Ты и правда сделал это лопатой?

— Да. – буднично сказал я, но внутри зажегся тусклый свет гордости.

— Это впечатляет. – сдержанно похвалил врач. – Зря я думал, что ты не умеешь копать. На сегодня с тебя хватит. Можешь гулять по городу, можешь пойти ко мне. Ну и приходи вечером – не на улице же тебе спать. Завтра выкопаешь столько же и можешь быть свободен. Понятно?

— Понятно.

Врач, едва касаясь, провел передним копытом по краю ямы и произнес: «Да в такую яму и тело класть не хочется…»

Свобода. На сегодня. Я хотел сначала уйти, а потом вспомнил об малозубой.

— Извините, можно вопрос?

— Да.

— Вы будете искать Оду… как там ее… малозубую?

— Нет. Она не первый раз уходит куда-то и все время возвращается. Стоит Тарану гаркнуть «Вечер», и она будет здесь через пару минут.

— Ладно. – меня это все напрягало, но врач был так спокоен, что я тоже решил, что малозубая не пропадет.

Мы уже собирались попрощаться, но я решил еще раз спросить:

— Вам не попадался маленький жеребенок? Весь в шрамах, особенно… в районе крупа и живота. Ходит… в шерстяном худи. Носит кости. И его зовут Слатти.

Врач странно посмотрел на меня и ответил:

— Нет. Сегодня никто не попадался. Я бы запомнил. Как говорите? Худи из шерсти и кости… — врач подозрительно сощурился и спросил. – А он ест мясо?

— Нет. У него просто…

«…Так его, Хард!..», зазвенело в голове.

— …тяжелое детство. За пять минут не объяснить… — я виновато съежился и думал: «Лишь бы ты не лез с расспросами».

— Ясно. – отстал врач. – Интересные у вас друзья… Если вдруг увижу, обязательно сообщу. Но в ближайшее время я не видел никого похожего.

— Спасибо. – мы наконец-то попрощались. Я ушел уже достаточно далеко, прежде чем вспомнить про магические барьеры, и решил не возвращаться. Столько лет никто его не мог снять, так что это дело может подождать.

Я шел по этому городу-улице, немного усталый, грязный, но довольный. Жителей было так мало, что я видел многих уже не раз, или это клоны одного и того же пони? Жеребята все носились и носились, словно не существовало ничего вокруг.

Первый магазин. То есть лавка. То есть склад. То есть «Товары Демайса». Дом с белым фасадом очень обветшал, и, казалось, мог развалиться от одного чиха, но это не мешало владельцу размещать товар на любой горизонтальной плоскости, если она была чуть прочнее листа бумаги.

Сломанная электрика, высохший клей, изоленты военного образца, чистящие порошки и прочая бытовая ерунда взывали своими выцветшими названиями к покупателям. Неожиданно, здесь было много всего. Владел этим растолстевший светло-серый пони с состриженной гривой и хвостом, чтоб не мешались. Бок украшали схематические весы.

— Приветствую новое лицо! Я – Аноун Демайс. Что хотите? – толстяк жадно всматривался в меня, пытаясь понять, как лучше угодить.

— Я – Хелбент. Хочу ответы. – отозвался я.

— Ответы? – итак слабая улыбка на лице продавца начала таять.

— Я ищу маленького жеребенка. Светло-желтого и в шрамах.

— Я. Не. Торгую. Жеребятами. – очень холодно отчеканил толстяк. Улыбка с него сошла совсем.

— Что? Нет! Я не про это! – запротестовал я, и вся кровь хлынула к лицу от возмущения. – Это мой друг. Мы разминулись, и я ищу его.

— Такого не видел.

— Жаль. – тема жеребят явно не заводила разговор в хорошее русло, и я решил спросить. – Столько товара, но я нигде не вижу ценника… Например, сколько битс за ту циркулярную пилу?

— Битс? – недоумевающе спросил торговец. – Это что?

— Деньги. – уверенно сказал я.

Торговец смотрел на меня все еще непонимающе.

— Официальная валюта Эквестрии… — уже не так уверенно продолжил я. Этот торговец меня совсем не понимает!

— Не знаю, о чем ты, приятель, но такое здесь не в ходу. В основном, мы меняемся. Например, ты даешь мне свою лопатку, а я даю тебе… эм-м… Десять упаковок военной изоленты. Совсем новой. Можно починить все подряд.

— Это…

…Я СЕЙЧАС ТЕБЯ НАДВОЕ РАЗРЕЖУ…

— …хорошее предложение, но я не согласен. – медленно и вежливо произнес я.

— Как знаешь.

— А есть ли что-то типа денег? Что-то, на что можно все поменять?

— Ох, приятель, если бы такое было, я бы здесь не торчал.

Это странно. Почему из всех торговцев мне попался самый непрошибаемый.

— Надо же, с войны всего ничего прошло, а все уже забыли деньги… — в досаде пробурчал я.

— Война? Какая война? – торговец занял позу поудобнее, потому что любопытство в нем побеждало желание стоять и слушать. Я смотрел на него, не веря своим глазам… глазу.

— Война! Большая война! Та, где пони против зебр! Нас еще бомбили! Неужели это можно забыть?

— А… Эта война… — торговец с большим трудом вспомнил и медленно поведал. – Помню, что-то такое моя бабка рассказывала… Говорила, что когда бомбы упали, она совсем маленькой была…

Его бабушка? Маленькая? Когда бомбы упали? Что? Что за бред?

Сколько я проспал?

Где я?

— Эй, приятель, ты чего застыл? – водил копытом перед лицом торговец.

— Я… — в голове еще не было столько мыслей.

…Сколько я проспал?..

Я вышел, ничего не говоря, и не отреагировал, когда меня окрикивал торговец. Окружающий мир сузился до одной улицы. Все казалось ненастоящим. Дома, пони, даже эти неуемные жеребята… Все потеряло душу.

Я шел, глядя под ноги, пока не уперся лбом в какой-то дом. Я его даже не рассматривал, а просто прилег у крыльца, прямо на земле, и уставился вперед. На соседний дом.

…Сколько я спал?..

Я закрыл глаз и выдохнул, пытаясь вспомнить все, что было.

Я копаю… Иду за Слатти… Воруем овощи… Холодрыга… Драка… Поиски… Алкоголь… Много алкоголя…

Пустота. Пустая пустота. Полностью пустая пустота…

Я полностью погрузился в мысли. Что-то же было до пустоты?

Могилы…

Я вспомнил, как копал. Смутно. Как будто этого и не было. Как ударил кого-то лопатой. Много раз. Или много кого ударил по разу… Пусто.

— Если вы будете так лежать, рано или поздно кто-то наступит вам на нос или перепутает лицо с мячом. – произнес странный голос. Но знакомый. Я повернулся и лениво посмотрел на обладателя. Да, это тот пони в рясе. Шивд Пис, кажется…

— Снова здравствуйте.

— Почему вы решили лечь именно у храма? – спокойно поинтересовался пони, поправляя веревку на рясе.

— Не знаю, мистер Пис.

— Я – Прист. – без тени злобы поправил меня он.

— Извините, у меня с именами…

— Беда. – договорил он. – Это я понял. Но вы же говорите с окружающими? Значит, память у вас есть.

— Верно.

— Не хотите зайти в храм? – пони вытянул переднее копыто в сторону двери, и добавил. – У меня есть ромашковый чай и кексы.

Не то, чтобы я любил кексы и чай, но поднялся и проследовал за ним внутрь. Довольно легко оказалось меня сманить.

Ветхое, рассохшееся место. Но неожиданно просторное. Пустой зал со сценой, похожий на школьный актовый, только без самой школы. Кроме места по центру зала, везде была полутьма. Там освещался небольшой пятачок дырой в потолке. Цокот копыт отражался эхом от стен. Доски противно скрипели. Лишь когда мы дошли до «кабинета» Пр… Пр… При… Писта, я обратил внимание, что все стены не в странных трещинах, а изрисованы принцессами Селестией и Луной. В полутьме рисунки выглядели мрачно и зловеще, но очень правдоподобно. Принцессы стреляли цветными лучами мощной магии, вели отряды королевской стражи в бой, отдавали грозные приказы.

— Красиво? – спросил пони и снова поправил веревку.

— Да… сами?

— Да. Я старался передать как можно точнее их образ. – пони зажег мелкую газовую горелку, которой в жизни достались глубокие вмятины и несколько раз паяный корпус. Сверху он ловко поставил зубами тяжелый чайник, в котором были следы от пуль. Тоже запаянные.

– Вы не представляете, каких трудов сейчас стоит найти нормальные краски. Белый, фиолетовый… — видимо, тема рисунков для него была довольно важной, и он начал говорить куда эмоциональнее, чем раньше. – Ни в руинах, ни в магазинах – нигде. Я пробовал мешать из трав, но видите.

Он указал на стену, где было множество пронумерованных мазков краски. Она выглядела дикой мешаниной блеклых оттенков и вызывала странную ассоциацию. С расстрельной стенкой.

«Товсь! Цельсь! Огонь!»

«Полосатые, замученные голодным пленом солдаты падают мешками. Падают, как подкошенные, хоть и пытаются сохранить грозную невозмутимость даже в момент смерти…»

— Да уж. — я отгонял наваждение о былом, и говорил так, чтобы поддержать разговор. – Я в живописи мало соображаю, но я вижу разницу. Там они более… цветные.

— Насыщенные! – поправил меня он, пока выставлял на стол кружки.

— Да. Принцессы очень похожи на настоящих… — произнес я, пытаясь понять, что же за цвет он пытался получить в этих пятнах, потому что ни фиолетового, ни белого там не было. Что-то близкое к желтому, красному, розовому, синему, серому… но никак не фиолетовому или белому.

— Да, вы правы. Они очень похожи на настоящих. Но я мог бы и лучше! На эти стены сложно даже нанести грунт, не то, что краску! Сколько труда это заняло… Вы и представить не можете! – и он жестом пригласил к столу.

— Пожалуй. – сказал я и присел. Стул из ящика оказался жестковат, но на нем хотя бы можно нормально сидеть без боязни упасть. Рядом со столом были части коробок, набитые всякой разрушенной магической электроникой, магических генераторов и прочей сложной техники.

  Пока я размещался за столом, он успел разлить чай по латунным кружкам, больше похожим на гильзы от полевой гаубицы, и вытащил цветастую (!) новую (!!) коробку с кексами от Министерства Морали (!!!). Я не верил своим… своему глазу. Эта коробка была такой, как будто ее только купили…

«Бей полосатых – спасай Эквестрию! И ешь кексы!», кричала надпись рядом с широко улыбающейся розовогривой пони. Внизу была небольшая, но тоже кричащая сноска в расцветке радуги: «*На 120% больше сахара!». На фоне всего, что я видел, эта коробка была похожа на кусок радуги среди пыльно-серой сепии увядшего мира, настолько яркие и сочные цвета контрастировали с серостью нового мира.

— Я думаю, что сегодня тот день, когда ее можно открыть. – он бережно вскрыл упаковку под легкий треск картона. Нежный запах сладостей потянулся из щелей. И он достал кексы. Простенькие, но все равно красивые. А сахара и правда в них было столько, что я минуту отмачивал язык в ромашковом чае, и все потеряло вкус. Я ощущал только сладость кекса. Наверно, и кусок каменной соли показался бы мне сладким.

— И чем этот день так хорош? – спросил я, прихлебывая чай. Нормальный ромашковый чай. Как дома. Если я правильно думаю, ему явно непросто было достать эту еду в таких условиях, и раз он достал ее для меня, то… что он хочет?

— С чего начать… — он деловито хлопнул по столу копытами и ловко смахнул один кекс себе в рот и отпил горячего чая. – Сегодня, но много лет назад, я пришел в это чудесное место. Совершенно потерянный. Я не ел много дней. Все, кого я знал – погибли. Представляете?

— Нет. Это, наверно, ужасно. – я старался больше пить чай, чем говорить, и его история не вызывала во мне ничего. Зачем он рассказывает? А чай вкусный.

— И вот я стою перед этим самым домом… И с неба падает луч солнца. Среди всей серости неба – столб света! – он восхищенно взмахнул копытами, чуть не уронив кружку. – Я понял, что это знак свыше. Словно сама Селестия снизошла сверху!

— Воу… — только и мог выдавить я. Не знал, что ромашковый чай может раскрываться так в гильзе от гаубицы.

— Я стоял в этом столбе света целый день. Мне было так хорошо, так тепло и светло… — пони обнял себя копытами и мечтательно закрыл глаза. – Меня как будто гладила самая пушистая и мягкая кошка. Или облако… Вы когда-нибудь лежали на облаке?

— Да. Один раз. – я вспомнил облако, которое Эмри сделала после паровозной гонки. Легкое, нежное, как крем, и лежать на нем было… настоящее чудо. Это сложно описать и перепутать с чем-либо. С тех пор я даже завидовал пегасам. Несмотря ни на что.

— Интересно. Тогда вы должны понять, что я ощущал… — он вскрыл один кекс и быстро съел его, после чего продолжил. – На следующий день луч света опять появился с восходом. И тогда я увидел группу пони. Они были голодные и озлобленные. Им было страшно. Я не боялся, что они меня убьют, и окликнул их. Они и шли на тонкую полоску света. Мы все стояли в этом пятачке тепла. Из них ушла злоба, осталась только усталость и голод. И мы решили основать на этом месте город. И назвали его Дыра. В честь дыры в небе.

— Неожиданно. Но сейчас я не вижу солнечного луча, а просто дыру в потолке. – я не знал, как это прозвучит (хотя в голове это казалось нормальным) но я не мог сидеть весь день и говорить «Ага» и «Воу», пока наслаждался чаем. Пони пристально посмотрел на меня, взял еще один кекс, и шурша оберткой, проглотил его. Молча запил чаем. Громко поставил кружку. И сказал:

— Верно. Солнечный луч пропал через пару лет. Видимо, пегасы нашли брешь и заделали ее. К счастью, мы тогда уже не голодали и не впали в отчаяние. Я знал, что рано или поздно солнце исчезнет и здесь. Но оно было таким приятным. Вам придется поверить мне на слово…

— Верю. – охотно согласился я. Слишком резко. Слишком неправдоподобно. Но он даже не нахмурился. Он не собирался выставить меня наружу? Наверно, очень терпеливый.

— Вот такой сегодня чудесный день. – подытожил он и добавил. – Еще чаю?

— Да, спасибо. – от нечего делать я наблюдал, как он отошел за чайником, и снова вернулся. Странный у него шаг.

— Что-то смущает вас? – спокойно спросил он с чайником в зубах. Удивительно разборчиво. Чай зажурчал по кружкам, и мы снова сидели напротив. Он внимательно смотрел на меня. Ждет ответа.

— Нет. Я просто удивился. У вас какая-то травма ног?

— А, это… — расслабился он, — Когда-то давно меня подстрелили. Из очень большой винтовки. – он усмехнулся и добавил. – Рана была такая, что врач гадал: где задняя нога, а где позвоночник. Представляете?

— Воу. Я не врач, но думаю, что он сотворил настоящее чудо.

— Именно! Лучший врач на моей памяти. За его покой! – он демонстративно поднял кружку.

— За покой! – поддержал я. Чай вкусный, особенно, когда не кипяток. Кексы отлично дополняли его. Легкая кислинка от латунной гильзы очень шла этим кексам.

— С тех пор я так странно и хожу. Позвольте, и я спрошу: как вы лишились глаза? – и внимательно смотрел на меня.

— По глупости: я не воспринял опасность всерьез. – признался я. – За это и поплатился. Бежал в темноте и налетел на штырь.

— Ужас! – пони чуть не выронил кружку, прикрывая рот копытами. Глаза круглые, испуганные. Но в них осталась эта внимательность. Глаза лесного хищника.

— Да, было больно. Я боялся, что умру. – я старался говорить искренне, хотя ничего я не боялся. Даже сейчас.

— Но вы живы. Вы очень выносливый. Я вчера видел, в каком состоянии вы забрели в город.

— Спасибо. Но я думаю, мне просто очень повезло, что я набрел именно на ваш городок, а не на каких-нибудь… плохих пони.

— Да. Плохих пони сейчас… больше, чем необходимо. Им катастрофически не хватает манер и уроков дружбы. – с легкой печалью в голосе сказал он.

—  Я смотрю, вы разбираетесь в магических приборах. – ляпнул я и тут же начал отпивать, как будто пытался защитить лицо кружкой. Пони немного помолчал, составляя ответ, и сказал:

-  Да, я неплохо паяю, а тут раньше в развалинах было много магической электроники. Даже удалось починить Пип-Бак досточтимого Джо. Но собрать целый терминал так и не удалось.

— Джо… Джо… Я за эти пару дней не раз слышал это имя. Чем он так прославился?

— Джо? – пони задумчиво опустил голову на копыта. – Джо был… Почти совершенство. Ловкий, сильный, умный. Никогда не проигрывал ни в бою, ни в играх. Настоящая душа компании. Такого другого пони я ни разу не встречал. Хелбент, не знаю, знаком ли вам Пип-Бак, но там были так называемые «характеристики», весьма условные, на мой взгляд, и по всем параметрам у Джо было девять из десяти.

— Прям чудо… — пробурчал я. Это опять зависть колет потроха? Да, опять зависть.

— Да. Чудо. Самое настоящее, как солнечный луч среди этих дурацких облаков. Жаль, конечно, конец у него был… не очень. – закончил пони и печально провел по краю кружки копытом.

— И как он умер?

Пони помолчал, задумчиво макнул копыто в кружку чая, посмотрел на него, и медленно заговорил:

— Я слышал, что он нашел собаку на пустыре неподалеку. Там обычно ничего не было последние лет тридцать, а тут была собака. И несколько мертвых пони. Говорят, что собака выглядела настолько дохлой, что Джо мог убить ее одним вздохом. Но Джо был добр ко всем, даже к врагам. Он погладил эту собаку, она цапнула его в ногу и упала головой на камни. Насмерть. Сама по себе.

— Да уж… — я думаю, что «падение» собаки было очень несамостоятельным, но решил не перебивать.

— И вот, проходит день, у Джо заживает укус, и он идет по улице. Ему на пути попадается мелкий камешек. Он пинает его, но критически промахивается, падает на землю и ломает себе шею.

— Это… — я не знал, что сказать, но изнутри распирали разные мысли, и в голову почему-то лез перевернутый табурет или стул. – Это… какая-то чушь. Вы это выдумали.

— Увы, нет – но я понимаю ваше неверие. Еще чаю?

— Да, пожалуй… — я задумчиво подпер копытом подбородок и неожиданно вспомнил про Слатти. – А вы случайно не видели здесь жеребенка? Светло-желтый, со шрамами.

— Жеребенок? Светло-желтый… Это ваш сын? – пони в рясе пошел ставить чайник.

— Нет. Просто мы шли вместе, и он… — я хотел сказать «исчез»; это слово уже сочилось через зубы, но я знал, что он не «исчез», а… — …убежал.

— Интересно. – он подкручивал огонь на примусе и говорил еще отрешеннее обычного. – Вы поругались?

— Не знаю. – я пытался вспомнить, что было тем вечером, когда он был рядом, когда мы шли искать единорога, но я не мог вспомнить ни слова. Только мутные образы.

— Думаю, да. – сознался я.

— Интересно. – пони повернулся на меня. – Вы сказали это так, как будто это ничего не значит, но вас это беспокоит.

— Не очень, но я… — я уставился на кружку. Впился в нее взглядом. Какие края. Какая копоть. Мелкие волнообразные следы токарной обработки. Штампованное донце. Небольшой перекос от изношенного пресса. Между цилиндром и донцем идет черный тонкий контур. Его видно, но его не измерить. Его видно, но нельзя прикоснуться. Его видно, но это лишь щель. Ничего между чем-то и чем-то. Бесконечная черная пустота, тонкая и изящная. В ней хочется утонуть…

…Комната с одним окном. Занавески в цветочек. Засохшее темное пятно на обоях. Кислый тошнотворный запах. Кучи бутылок и перевернутый драный диван. Бутылки с прокисшими жидкими яблоками. Диван изодран. Пол заблеван и заставлен рядами бутылок. Некоторые бутылки разлиты. В комнате болезненно темно. Из-под дивана торчат дрожащие ноги. Кислый запах становится резче и может порвать сосуды в носу, стоит ближе подойти к ногам. С ногами торчит дрожащий грязный плед. В темноте, куда тянется плед, кто-то тихонько плачет, как будто громко плакать запрещено законом военного времени. Тихий плач сменяется безразличным тупым воем, почти беззвучным, но тоже тихим.

— Рапид, Кок и мистер Тач о тебе беспокоились, и я пришел навестить тебя. – я пытаюсь говорить тепло и мягко, но выходит сухое безразличие.

Рапид слышит меня. Рапид завывает сильнее, как паровой гудок. Рапид пережил взрыв котла. Рапид остался без передних ног…

— Мистер Кид, Хелбент… — пони всеми силами тряс меня, как фермер зловредный пень, мешающий нормально пропахать землю. Я смотрел на кружку. Там чай. Он остыл.

— О, извините. – я неожиданно повернулся на него, и он аж отскочил каким-то плавным, но очень быстрым движением, похожим на два скачка. Его трясло от шока, но пришел в себя он очень быстро.

— Умеете вы удивить, Хелбент. – он присел за стол и отодвинул свою пустую кружку, после чего произнес. – Только что вы сидели, разговаривали, и вдруг – вы смотрите в кружку. Как зачарованный. Я бы мог сидеть и целый день питаться вами, но мне стало вас жалко, и я пытался вас разбудить.

— Мне показалось, или вы сказали «питаться вами»?

— Питаться? Нет. – с легким возмущением сказал пони. – Вы ослышались. Я сказал: «любоваться вами». Вы сидели, как статуя. Или очень красивый военный мемориал.

— Ладно. – протянул я и хлебнул холодного чая. Он тоже оказался хорош. Куда лучше этого сравнения с мемориалами и статуями.

— И часто вы так замираете? – полюбопытствовал он.

— Не знаю. Я не замечал за собой. Это происходит. И все. Больше ничего не знаю.

— Ясно. Не хотите ли развлечься безделицей? – он хитро подмигнул мне.

— Я не играю в карты.

— Не. Я не про карты. Но это тоже игра. – он хлопнул копытами и живо вытащил из рясы… битс. Сверкающий, золотой. Тяжелый.

— Я родом с запада, и у моей мамы была одна забава, завязанная на удаче. — торопливо проговорил он и ловко подкинул монетку, тут же прикрыв ее копытом. Я так и не успел рассмотреть ее.

— Откуда у вас битс? – я забыл о чае, о странных оправданиях, и даже о том, что у меня нет одного глаза. В городе, где меняют лопату на изоленту, есть пони, у которого есть нормальная валюта. Это не могло не интересовать.

— Это наследство. – пренебрежительно проговорил он и нетерпеливо спросил. – Какая сторона монеты сверху? Номинал или рисунок?

— А это важно?

— О, это очень важно. – он многозначительно кивнул и улыбнулся, — Вы не осознаете, насколько. – он улыбнулся еще шире.

Я не знал, что и думать. Слишком уж внезапно это было…

— Для пони, который не боится, вы слишком долго выбираете. – подначивал он. И почему он так решил, что я не боюсь?

Выбор есть выбор.

— Сверху номинал.

— Уверены?

— Да.

Он медленно убрал копыто. С золотого кружка на нас смотрела единица. Результат его обрадовал, хотя мне было все равно.

— Это прекрасно. Вы не против, если мы повторим?

— Ну… ладно. – я не был особо занят, но хотелось пойти еще куда-нибудь.

— Отлично. Не думайте, много времени это не отнимет. Еще четыре раза.

Он опять подкинул монетку и тут же закрыл ее. Как он делает это так быстро? И Слатти двигался так же в ту ночь. Неужели я настолько ослабел, что уже не успеваю ни за чем?

— Что на этот раз?

— Номинал. – буднично сказал я. Я не видел даже, как монетка вращалась, но почему-то знал, что увижу там.

И опять я оказался прав.

Он подкинул снова.

— Рисунок.

И я прав. Опять. И еще два раза я тоже оказывался прав.

— Вы мне нравитесь, Хелбент. Я очень рад вас угощать чаем и кексами. Мне многое стало ясно. Вы – очень везучий пони.

— А это важно? – безразлично поинтересовался я. Разговор заходил куда-то совсем в странное русло…

— О… — пони едва ли не расстроился от моего вопроса, но терпеливо объяснил. – Конечно важно! Удача – это очень редкий дар. Вы были на краю смерти, и вот вы живы. Вы бродили по улице, и вот я угощаю вас чаем! Разве это не прекрасно?

— Я думал, вы что-то хотите от меня… – неохотно признался я.

— Нет, я ничего от вас не хочу. – он сделал жест копытом, похожий на «Внимание» и совсем повеселел. – Напротив! Я думаю, что я вам могу помочь…

— Да вы и так достаточно сделали: эти кексы, вы, наверно, берегли на какой-то очень важный день… — ситуация становилась совсем странной. И почему я чувствовал себя так неловко?

— Да. И вот он наступил. – пони говорил быстро и свободно, как будто мы знакомы очень давно. Но мы познакомились только сегодня…

— Вы же не просто так здесь. Вы ищите светло-желтого жеребенка. – добродушие так и струилось из него. Но это было непривычно. Неестественно.

— Да, но никто особо…

Пони резко вытянулся через стол, чуть ли не прижимаясь к моему лицу. Как он? Это было быстро!

— Я думаю, что вам стоит сходить на ферму Вошей. – нетерпеливо перебил меня пони в рясе. Его слова звучали неестественно четко. Как стрельба из пушки. Словно он забивал каждое слово мне в голову.

Я хотел спросить, но он настойчиво указывал на выход и вежливо отчеканил свой заговор: «Сходите. На. Ферму.».

Мы смотрели друг на друга, и я все же вылез из-за стола. Снова посмотрел на него. И допил чай. Все-таки, когда еще я попробую ромашковый чай? Сделал вежливый поклон и вышел.

На улице в меня чуть не врезались жеребята, но сказали что-то вроде: «Вы стали выглядеть лучше, дядя!» – и опять поскакали. Мелочь, а приятно.

Я сначала решил заглянуть во второй магазин, но там висела загадочная табличка «УЧОТ», и я направился к ферме Вошей.

Ферма находилась недалеко от города: всего пять минут ходьбы, и я стоял у входа. Здесь был забор, тянулись ряды грядок, большой крепкий дом, рабочие пони.

Еще у входа ожидали чего-то четверо грифонов, крепких, злых, в самодельной броне, с огнестрелом; телега с пустой клеткой и отдыхающий крупный пони розового цвета. Почти все его тело было в шрамах от хлыста, а на шее до волдырей протер шерсть тугой ошейник.

Не успел я подойти, как один из грифонов, молодой и сильный, предупредил без особой злобы:

— Поворачивай обратно туда, откуда пришел. Вош сегодня занят.

— Даже спросить нельзя?

— Обойдешься. – отрезал он. Грифоны за ним уже начали стягивать винтовки и пистолеты со спин и поясов. Быстро же они. А, какая разница!

— Я ищу жеребенка. Светло-желтый. Куча шрамов. Худой. Видел? – твердо сказал я грифону: один мой глаз против их восьми. И я. Проигрывать. Не. Собираюсь.

…если жеребенок смог таких порешать, то и я…

Грифон вполглаза посмотрел на своих, и те подуспокоились.

— Не. – пожал плечами грифон и прикрикнул. – Канай отсюда.

— Спасибо. – и неспешно ушел.

Грифон коротко хохотнул, другой чуть не упал на землю от смеха, третий закатил глаза, а четвертый покрутил когтем у виска.

В общем, на ферму я не попал… Или я мог развернуться, устроить бойню и прорваться… Нет. Не попал. Не хватало умереть в попытке задать вопрос.

Я вернулся в город и пошел обратно к врачу.

Малозубая мирно сидела на диване, красиво поджав ножки, и терпеливо шила, хоть и выходило на редкость плохо. Сколько я не вглядывался, так и не мог понять, куда же ей ударили в лицо? Крепкая она, или удар такой слабый…

— О, дарова! – крикнула она через всю комнату. – Док грит, чо ты на сеня се накопал. Как зоове?

— А?

— З-д-оро-ве. – с трудом проговорила она. — Как?

— В порядке.

— Оршо!

— «Хорошо». Постарайся выговаривать все буквы. – терпеливо произнес врач. Он проводил опыты и что-то нагревал в лабораторных пробирках.

— Хор-ошо! – через силу гаркнула она.

— Молодец, Одуванчик. – буднично отозвался он, высматривая получающийся бесцветный раствор. – А ты, Хелбент, что скажешь о нашей Дыре?

— Вы молодцы. Везде видно большой труд. Но все такое… старое.

— Удивительно правда. Если б не ферма Вошей, то городок умер еще тогда. Почти все жители там и работают.

— А почему они все говорят какую-то чушь про ядерную зиму?

— «Когда работаешь на ферме, волей-неволей затоскуешь по ядерной зиме». – процитировал намерено искаженным тоном врач и усмехнулся. – Это наш… местный говор. Что-то вроде «я не знаю ничего, поэтому отвали».

— А почему нельзя сразу так и сказать?

— Можно. Но это не вежливо. А так пони сам понимает, что ничего путного не услышит. А похожего цвета они из-за овощей с фермы. Не знаю, что именно в них, может, яды из земли или еще что, но кто долго ест только эти овощи, начинает рыжеть.

— А как… — я же не спрашивал про это, но хотел. Я даже не особо задумывался над этим, но врач как будто знал, что я спрошу и про это.

— Это профессиональное. Я уже столько выслушиваю разных пони, что научился понимать, что они могут спросить. – спокойно признался врач и выключил горелку, оставив раствор остывать и отставив записи в сторону.

— Круто.

— Кстати, вы нашли своего светло-желтого жеребенка?

— Нет. – с сожалением ответил я. – Но пони, который в храме, сказал, чтобы я шел сегодня на ферму.

— Прист? – удивился врач. — И как? Вы пошли на ферму?

— Да, но у ворот стояли вооруженные грифоны и телега с клеткой. – мне было стыдно это признавать, но я признал. — Меня развернули.

— Значит, к Биг Вошу прибыл какой-то крупный работорговец. – предположил врач.

— Рабо-торговец? – я не сразу понял, что значит это слово.

…один пони торгует другим пони против его воли, дурак…

— Да, Биг Вош иногда покупает или продает рабочих. Обычно приходит один из его сыновей, чтобы я отправился на ферму и осмотрел пони перед покупкой.

— И это нормально?

Врач развел ногами:

— Не знаю. Лично я не вижу в этом ничего плохого. Любой пони, независимо от возраста, может отдаться судьбе и в конце концов добровольно надеть ошейник, чтобы кто-то другой решил за него, как жить. Я вижу, что вы не согласны, и я понимаю ваш негативный настрой… Но, хоть в вашем Понивиле все заведено на больших свободах, здесь рабство пока что жесткая необходимость.

— Ага. – поддакнула малозубая.

— Если будет такая возможность, возьмите меня с собой на ферму Воша. Пожалуйста.

— Хорошо. Это несложно устроить. Только, ради всего хорошего в Эквестрии, ведите себя благоразумно и не создавайте мне проблем.

— За это не переживайте… — я хотел обратиться к нему по имени, но забыл. Мы молча смотрели друг на друга, и он спросил:

— И часто вы забываете имена?

— Всегда. – я чувствовал укол вины. Меня поймали на горячем.

— То есть, вы не помните, как меня зовут, и как зовут мою помощницу?

— Да. – эта смена темы угнетала. Малозубая вопросительно посмотрела на врача, потом на меня.

— Это очень серьезная проблема. – разочарованно вздохнул врач.

— Не, не подумайте! Какие-то имена я запоминаю, но редко.

— Ладно, можете звать меня Док, а мою помощницу – Оди. Повторите.

Я медленно повторил. Раз десять, пока врач не стал Доком, а малозубая Оди.

— Завтра займемся этой проблемой серьезнее. А пока – можете отдыхать. – сказал врач… Док.

Прошло некоторое время, и я услышал с улицы мощный крик Тарана: «Вечер! Вечер идет!». Оди поменяла бинты на голове, дала какую-то гадость, и я смотрел, как она шьет. Старательно. Вышивает. Цветочек. Самый уродский. Самый зазубренный. Одного цвета.

Но это увлекало ее так сильно, что за ней было интересно наблюдать. Она исколола себе все ноги, но все равно продолжала. Стежок за стежком. Маленький зазубренный одуванчик, как циркулярная пила с лесопилки. Или ветряк.

Громкий стук в дверь, а затем вбег в комнату Тарана оторвали ее от занятия. Но искал Таран меня.

— Виски. Виски. Виски. – заговорщицки внушал он мне.

— Идем. – поднялся я и натянул чехол.

— Да оставь ты лопату! – рассерженно бросил Таран. — Не копать идем.

Хорошо. Оди молча кивнула, лопата осталась в кресле, Док махнул копытом вслед, а я двинулся за Тараном к бару. Вечер и правда наступал, мягко сгущая облака над головами от серого к черному.

Бар есть бар. Большой, маленький, что в Понивиле, что в Апплузе, что в Мейнхетене, что в Кантерлоте или где бы то ни было еще. Приходишь, пьешь, болтаешь, пьешь, уходишь. Так заведено. И бар в Дыре не был исключением.

Здание бара было самым большим или самым вместительным из всех местных домов, и пытался выглядеть красиво. Трещины подмазывались, стены подкрашивались, деревянное крыльцо начисто выметено. Посетителей с крыльца встречал коврик «Добро пожаловать». На стене, в белом квадрате красовались две тонкие темно-красные буквы «ММ», похожие на двутавровые балки.

Пара рыжих пони перед нами вышли из бара, точнее, вытекли, придерживаясь друг за друга, и каким-то чудом не расшиблись. На боках поверх кьютимарок были выжжены жирные буквы «В». На мой вопросительный взгляд Таран ответил: «Это должники с фермы Вошей. Они заложили себя в уплату».

Видимо, это и есть те рабы, о которых говорил Док.

«О, милая Эм-Эм… Иду к тебе я, Эм-Эм…», напевал себе тихонько под нос Таран, весело махая хвостом. Брони на нем не было, и марка в виде «>» покачивалась на боку в одиночестве. (Предложение исправлено: благодарность Serpent за внимательность)

Бар Эм-Эм. Если и есть «простая красота», то я нашел ее. Мягкий слабый желтый свет керосиновых ламп, от которого даже дыры и трещины в стенах приобретают загадочность работ художников. Несколько круглых столиков, за которыми горбатились игроки, едоки и отдыхающие от работы. С порога в носу зачесалось от непривычно плотного облака запахов: горячая еда, алкоголь и кислый пот уставших тел. Легкий ворчащий шум голосов и вскрики проигравших, чавканье и шуршание ложек. Совсем сбоку была дверь на кухню, из которой запах еды был особенно мощный.

Напротив входа, у дальней стены, тянулась грубо сделанная барная стойка, обитая красным бархатом, где самозабвенно трудилась, натирая сразу несколько стаканов телекинезом, Эм-Эм.

Теперь я мог понять Тарана и его теплые чувства к ней. Малиновая чистая шерстка, небольшие гладкие копыта, темная вьющаяся грива, кокетливо прикрывающая левый глаз, и маленькая черно-розовая шляпка на шнурке, сдвинутая на бок. На ней – небольшое темное строгое платьишко из косых полос и острых углов или такой костюм, от которого сложно было остаться равнодушным. Малиновый рог сиял красивым магическим светом, а стаканы плавно кружились в воздухе своим завораживающим танцем.

Таран забыл обо всем на свете, растолкал, как судно мусор на воде, посетителей на своем пути к стойке, оперся на нее и довольно протянул:

— Эм-Эм…

Она телекинезом аккуратно поставила все стаканы позади себя, на полку, где из пыльного стакана торчал старый револьвер, и бережно взяла копье Тарана, поставив его у стенки, как кий. «Противопонический маневр» Тарана сделал меня самой незначительной частью барных посетителей, но недовольные пони только пробурчали вслед ему и больше ничего.

— Приветик, сладенький. Как обычно? – устало, но добродушно сказала Эм-Эм. Хорошее, короткое имя. Хоть что-то я еще запоминаю. Она перегнулась и легонько поцеловала его в лоб.

— Да… — Таран буквально растаял и уже напоминал восковую куклу, которую усадили у камина. Лишь крепкая шкура сохраняла его простую влюбленную душу от совсем аморфного состояния. Эм-Эм коротко глянула на меня – я даже успел криво улыбнуться – и быстро поставила перед Тараном стакан темной янтарной жижи.

…м-м-м, жидкие яблоки…

Таран широко открыл рот, вцепился зубами в стакан, и за раз опрокинул алкоголь в себя.

— Как твои дела? – она старалась говорить мягче и бодрее при нем, и даже одноглазому мне было ясно, что он придавал ей сил, но усталость все равно сочилась.

— Да стоял, короче, смотрел на холмы. И вот! — он хлопнул меня по спине так, что весь воздух вышел, но это было куда слабее, чем удар того любителя кожи. – Прикинь, кого в наш город занесло! Это Хелбент.

— Приятно познакомиться. – Эм-Эм сделала легкий реверанс и даже сказала это приятным тоном, но я у нее никакого интереса не вызывал. Наверно, ни у одной кобылки не возник бы интерес к жеребцу, у которого один глаз, почти нет уха и все лицо в хирургических швах.

— Видела бы ты, какие четкие ямы он копает! Я таких ям в жизни не видел! – алкоголь поднял речь Тарана на новый уровень.

— Интересно, новый могильщик… – без интереса проронила она и наконец обратилась ко мне. – Что пьешь?

— Я – жидкие яблоки.

— Эт виски что ль? – коротко усмехнулась она, но по-доброму.

— Верно. Сколько за него?

— Сколько?! – удивилась она. Таран несильно, но ощутимо толкнул меня под ребра и пристально посмотрел:

— Забей. Ни че. Не. Надо.

Стакан оказался передо мной. Знакомый сладкий запах. Янтарная огненная вода. «От алкоголя надо держаться дальше», подумал я и залпом опрокинул стакан в себя. Водопад жидкого пламени спускался вниз, выводить холодных многоножек из моего пищевода. Я вздрогнул и только.

Пьянящая веселость не наступила. Алкогольный состав не повезет меня в дремучее забвение и страну дурацких ситуаций. Я точно выпил виски. Оно прокатилось по языку. Прошло карающим жаревом по кишкам. И все. Ни мути в голове, ни говорливости, ни расслабления.

— Крепкая, а? – ухмыльнулась Эм-Эм.

— Да, крепче некуда. – соврал я, чтобы не расстраивать ее.

— Тут есть отменное овощное рагу! – хлопнув копытами, предложил Таран. Ему хорошо. Его билет в «веселый мир пьянства» действовал, и даже один стакан делал его веселее.

— Организуем! – весело отозвалась Эм-Эм и крикнула на кухню. – Эй, Чиф, два овощных рагу!

— Есь! – гаркнул оттуда довольный бас.

— Моя красотуля… — Таран извернулся у стойки так, что смотрел на нее вообще снизу-вверх, щенячьими глазами. — Можно еще стакан?

Выглядело это глуповато и смешно, но внутри что-то одновременно таяло добром и завистью. Она всем видом показывала, что не простая кобыла, а он упрощался до уровня лома, и в этом всем было что-то неподдельно красивое. Истинное.

— Держи, сладенький… — еще стакан. Он тоже пил виски. Залпом. Но я пил и оставался предательски трезвым, а он превращался в элемент счастья, пусть и лживо-яблочного, но счастья и лучился им в окружающий мир. В основном, в Эм-Эм.

— И как тебе наша Дыра, Хелбент? – спросила Эм-Эм. Наверно, особо ее мое мнение не интересовало, но, видимо, городок жил обособленной жизнью, и никто его не посещал, поэтому спросить новое лицо надо было хоть о чем-то. Из вежливости.

— Дома правда принесло взрывом? – поинтересовался я.

— А то! – икнул Таран и пытался трезво держаться на месте, но выглядел также стойко, как трава на ветру.

— Отчасти. – мягко парировала Эм-Эм и поведала. – Мой отец говорит, что здесь уже стояли все эти дома, но они были в таком плохом состоянии, что одной Селестии известно, сколько бы они еще простояли, не займись мы ремонтом. Что точно принес взрыв, так это храм Луча-сверху. Там доски поверх земли положены, и, если погода портится, там очень зябко. Не представляю, как мистер Прист там живет…

Я слушал. Она говорила. Зубы ровные, глаза красивые, ни шрамов, ни болезней. И говорит она не в пример лучше Оди. Может, тема «история Дыры» для нее хорошая, или она пытается поддержать разговор, чтобы мы не играли в гляделки?

Я пропустил часть ее мыслей мимо, пока думал, как при общей разрухе и безграмотности здесь могла родиться такая красивая и воспитанная кобылка, и подытожил одной из «универсалий мистера Тача»:

— Как бы там ни было, вы большие молодцы.

Фраза ее немного смутила. Видимо, в контекст я не попал, и мне пришлось ретироваться:

— Я ввиду имею, что вы большие молодцы, что город смогли отстроить.

— Да. Хорошо, что здесь тихие места. Я слышала, что на пустошах сейчас полно опасностей. Порча, рейдеры, злые хищники.

— Да, что-то такое есть. – я задумчиво посмотрел в пустой стакан.

— Добавить? – спросила она.

— Не, мне хватит! Покамест! – гаркнул Таран и с грохотом уткнулся лицом в стол. Мы молча переглянулись, и она ответила:

— Он прав. С него хватит. А ты?

Я молча протолкал пустой стакан по стойке и выжидающе глянул на нее. В стакане появилось виски. В этот раз – до краев.

Я выпил залпом, как будто это была вода или яблочный сок. Это ее слегка шокировало. И огорчило.

— А говорил, что крепкое. – вздохнула Эм-Эм.

— Простите. – прозвучало это не очень «раскаивающееся», но я, если честно, забил. — Я тоже могу прилечь на стойку.

— Да ладно, сиди так. – усмехнулась она. – У меня есть где-то литр спирта после перегонки. Не знаю, чистый он или нет, но один пони хряпнул стакан и ослеп. Хочешь?

— Нет. Лучше такой спирт вообще никому не давать. Это яд.

— Хорошо. – протянула она с пониманием. — Я учту.

— Два рагу! – гаркнул с кухни голос. Таран уже сопел. Посетителей было не особо много, и Эм-Эм отлучилась, чтобы принести поднос с двумя дымящимися тарелками. Одну она поставила перед Тараном, вторую передо мной. Запах, вид, количество – идеально. Вот так, наверно, жизнь и приходит в норму, когда получается есть больше одного раза в сутки. Я кивком поблагодарил Эм-Эм и как-то очень-очень быстро счавкал все содержимое и ногой стер остатки жижи с лица. Было ли это вкусно? Да. А как именно «вкусно» — не знаю. Быстро ж ел!

— Быстро ты… — произнесла она. Таран все еще лежал у своей порции, и даже запах вкусной горячей еды его не мог выдернуть из алкогольной дремы.

— Я давно нормально не ел. – я уже чувствовал, как где-то внутри еда распадается на новые клетки и энергию для тела под урчание живота.

— Надолго здесь?

— Не знаю. Я искал здесь… — довольно сложный выбор: сказать «друга» или «жеребенка» – но почему бы не…

— … друга. Маленький жеребенок, светло-желтый. Имя – Слатти.

— Слатти? – хохотнула она и виновато прикрыла рот копытцами – и даже этот жест вышел у нее изящно. – Прости… Такое имя…

— Он очень обижался, когда я не мог его правильно сказать.

— Наверно, у твоего маленького друга «очень интересная», «занятая» жизнь… — шутливо заметила она. Я молча уставился на нее. Мне было не смешно.

— Простите, я перегнула. – она потупила глаза, и мне стало жаль ее, как будто я ни с того ни с сего нахамил ей или врезал по лицу.

— Все в порядке. Теперь у него другая жизнь. Не такая «занятая». – я попытался сказать это очень мягко и спокойно, но озлобленную твердь из голоса вытравить оказалось нелегко. Мы снова встретились глазами, и она взяла какой-то чистый стакан и стала натирать его заново. Без телекинеза.

— И как, вы нашли своего друга?

— Нет. Никто его здесь не видел, хотя он шел в эту сторону. – огорченно произнес я и слегка наклонил тарелку со скуки.

— Да, это странно. В округе почти ничего нет, и наша Дыра на видном месте. – она призадумалась. – Скорее всего, он бы пришел сюда. Может, его кто-то укрывает или он где-то затаился?

— Я тоже так думаю… — я аккуратно отпустил тарелку и добавил. – Надеюсь, у него все хорошо…

— Может, еще виски? – предложила Эм-Эм.

— Спасибо, не надо. – я начал отчаливать от стойки. — Пойду я…

— Хелбент, постойте. – окликнула она и добавила извиняющимся тоном. – Помогите, пожалуйста, отнести его ко мне.

Таран мирно и сладко спал у стойки. Он был крупнее меня, и на первый взгляд, был неподъемным. Но как я мог отказать такой прекрасной пони?

— Хорошо. – кивнул я без энтузиазма, посмотрел на Тарана, примерился, как бы удобнее его взвалить на спину, вспомнил медицинскую часть «курсов молодого бойца», где один мед-пони взваливал товарища на спину чуть ли не на бегу в одно движение, похожее на кувырок, но решил не выделываться и снял Тарана со стула, как мешок с зерном. Теплый, урчащий голодом и дышащий алкогольными парами мешок. Не знаю, сколько он весил, но я донес его до комнаты Эм-Эм и уложил на мягкую кровать из соломы без особой усталости. Эм-Эм не выдержала и восхищенно цокнула копытами друг о друга и даже чмокнула меня в целую щеку.

На этом я отправился к врачу спать. Сытый и довольный.

Ночь быстро напала на Дыру. Безлунная, беззвездная тьма разлилась по улицам, оставив контуры домов. Я дошел до врача почти по памяти, даже успел открыть ее.

— Ух-х-ходи-и…

Я развернулся. Никого. Только силуэты домов, магазинов и бара.

— Ну тебя. – буркнул я и ушел спать.

…Белая пустота. Приятная, прохладная. Или это больничный свет?

— Запись номер один-один-три-семь-восемь-два от пятого-пятого. – продекларировал знакомый голос откуда-то сзади. – Пациент…

Небрежное шуршание бумаг.

— Пациент… Хелбент Кид. Причина смерти…

А?

— Причина смерти… — что-то с силой развернуло меня на 180 градусов. Белое сменилось самым черным ничего, из которого меня рассматривали множество любопытных желтых глаз разных размеров и форм.

— ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЕ АЛКОГОЛЕМ! – проревело черное ничего. Голос вышибал дух, как удар связкой стальных прутьев, перетирал кости и мышцы, как камнедробилка. Звуковая волна впечаталась в шкуру и натянула ее до острых пульсаций боли. Я чувствовал, словно шкура пытается слезть с черепа, как сапог с ноги или растянутая кофта.

— А говорил, что отстанешь… — произнес я ровным голосом, но внутри… под шкурой струился и гремел водопад инстинктов и эмоций. Тьма исчезла, и опять появилось это чудище.

— Я соскучился. – чудище расхаживало из стороны в сторону, искривляя вокруг себя белую пустоту, оставляя после себя жутковатые желто-зелено-черные мелкие пятна, словно рвалась белая ситцевая ткань, за которой была какая-то темная мрачная картина.

— Ты знаешь…

— Знаю. Но не скажу. – самоуверенно ответило чудище, сделав театральный жест когтем, после чего заложило лапы за спину и продолжило шествие. – Зачем тебе знать, что будет? Это не интересно.

— А кто…

— И это я тоже знаю. – перебило оно и указало когтем на меня. – И ты это знаешь. Это просто даже для твоей маленькой простреленной головы. Тебе нужно всего лишь… — чудище указало когтем на свою рогатую голову, а потом небрежно махнуло лапой. – Кому я это говорю!

— Что я знаю? Что я вообще могу знать? – парировал я. – Я перебил всех знакомых, закопал их у депо и пил, пока не сдох. Это все, что я знаю.

— Это уже хорошо. – чудище подошло ближе, пока не уперлось мне в лицо своим глазом. – Знаешь, как бывает? Оживляешь мертвеца, а он тут же рассыпается, и памяти в нем нет. Может только выть и гнить из могилы, как кошка, упавшая в колодец. А ты заспиртовался. Ты как жук в янтаре. Лежал бы вечно в сладкой черной пустоте. Но я даю тебе шанс.

— Шанс?! Шанс побыть марионеткой хаоса? Шанс на муки совести?  Шанс на убийство поней? На открытие депо?

— Дурак. – твердо гаркнуло чудище. – Это все шелуха! Если бы ты…

— Я. Наш-ш-шел. Тебя. – зазвучал злобный, шипящий голос за спиной у чудища. По лицу чудища растекся довольный, зловещий оскал, и он оставил меня, неспешно повернувшись к неожиданному гостю. Напротив чудища стояло что-то черное, поблескивающее, как плохо полированная сталь, похожее и на жука, и на аликорна одновременно. На нас смотрели любопытные огромные, голубые глаза, похожие на две ложки.

— Как это мило. – приобняло себя чудище, изображая что-то похожее на смущение от нежности, и добавило. – И твоя следующая фраза…

— И теперь ты умрешь! – в унисон сказали они, и аликорно-жук рванул со всех ног на чудище и одновременно готовил какую-то магию, от чего матово-черный рог светился ярко-зеленым пламенем. Я не понимал, что происходит, но происходило что-то плохое, а чудище вело себя так, как будто ничего не происходило.

Жук-аликорн двигался очень быстро и успел подлететь к чудищу на метр… Но его прибила к «полу» гигантская красная мухобойка с белой надписью «Шлеп!». Удар не казался серьезным, но полужук-полупонь едва мог пошевелиться и очень слабо перебирал передними дырявыми ногами. Рог перестал светиться.

— Что дальше? – чудище вальяжно подошло к жуко-пони и спросило. – Опять завоешь о своей королеве? Отступишь? Или неожиданно нападешь?

— Это… не… конец… — понежук злобно посмотрел на чудище и начал желтеть и все больше походить на пони. На месте перепончатого нароста на затылке появилась красивая розовая грива, матово-черный панцирь становился аккуратной желтой шерсткой…

— П-шел вон! – чудище рассержено махнуло лапой. И странный гость исчез, как будто ничего не было.

— Очень настырный… — чудище опять подошло ко мне. – Почти как ты в молодости.

— Это…

— Да, это «демон любопытства». – лениво пояснило чудище и вольготно присело на пустоту, и деловито качнуло коленом, – Не хочу портить тебе сюрприз, но завтра… — чудище сделало жест когтем, похожий на «внимание». – будет весело. Пока.

Оно щелкнуло когтями.

Я очнулся. В этот раз не у кровати Оди, но дома у врача, а не в какой-нибудь канаве. На кухню. Док и Оди заканчивали завтрак. Я прицелился сесть на стул, но зрение меня подвело, и я пролетел мимо него на пол. К счастью, ничего не разбил.

— Координация – ниже среднего. – механически отметил Док.

— И ак ы даол до Дыры, ели ы мима сула саишься? – проворчала Оди.

— Как-то «даол». – передразнил я ее и сел на стул. Наконец-то. За едой я подумал о том, что вчера произошло. Неужели кто-то может вторгаться в чужие сны? Я думал, это может только принцесса… как там ее… та, вторая. Ну и это… змееподобное чудовище.

Оди и Док уставились на меня. Я смотрел в ответ. Потом понял и перестал жевать край пустой тарелки.

— Вчерашний поход в бар, по всей видимости, прошел хорошо. – шутливо заметил Док.

— Да. – я подумал и грустно добавил. – Почему-то виски на меня не действует.

— Да? Вчера вы сели на стул с первого раза. – заметил Док.

Да, доказать обратное будет тяжело.

— Я говорю правду, но доказать не смогу. – сознался я.

— Верю. Проверим как-нибудь в другой раз. Кстати, ко мне тут заходили и спрашивали, не у меня ли остановился новый землекоп.

— И… что?

— Восхищались ямами. Хотели, чтобы ты выкопал пару траншей для будущего водохранилища.

— У вас есть водохранилище?!

— Не совсем. Вода есть у Вошей. У нас ее маловато, но от жажды никто не умер. Кто-то все время порывается выкопать яму для питьевой воды, чтобы дождь зазря не уходил, но дальше криков дело не идет.

— Может, в другой раз. – произнес я. – Например, никогда.

— Хах! Отлично сказано. Я им тоже ответил, что ты проездом и случайно заехал ко мне. Так… – Док хлопнул копытами и объявил. – Ладно. Поели, и за работу.

Осмотр. Все в порядке. Свежие бинты. Горькая дрянь-настойка. Лопату на плечо. Вперед на кладбище. Рыжеватые пони бредут по улицам. Кто-то даже заходит в храм «Луча-сверху». Толпа рыжих шла с лопатами, тяпками и прочим садовым инвентарем на ферму Вошей. Таран, бодрый и свежий, разминался на посту с копьем, повторяя что-то подобное приемам зебринских партизан. Жеребята восхищенно поедали каждое его движение, а я легонько махнул копытом в приветствии и пошел доделывать свою работу.

У кладбища стояла повозка с жеребцом. В повозке, из клетки на меня смотрели затравленные глаза похудевших рыжеватых пони. На кладбище двое грифонов скидывали в мою яму что-то очень сильно похожее на мертвого пони. Еще двое шли в мою сторону с каким-то низкорослым единорогом, которого я принял за жеребенка. Этот пони выбивался на фоне окружения. Держался и ходил он так, как будто весь окружающий мир принадлежал ему, а он лишь присматривал, чтобы все следовало его воле. Темный деловой костюм с белой рубашкой на нем сидели идеально, как будто он только что вышел из ателье в Понивиле. Темная грива прилизана, да и весь он был удивительно чистый для этого или любого другого места под этим непроглядным небом.

— Опять ты. – произнес грифон, у которого я спрашивал. Недобро произнес. Как бы мимоходом он расстегнул кобуру. Когда он подошел ближе, я увидел, что нагрудная броня у него в каплях крови. Не его крови.

— Опять лезешь, куда не просят, дырка одноглазая. – злобно сказал он. Он был уже метрах в пяти и явно не собирался предложить мне объятия.

— Я здесь работаю. – твердо сказал я и тоже потянулся к… лопате. От своих обещаний я не уйду. Сейчас этот полупетух-полупегас огребет за весь свой вид…

Пони с интересом наблюдал за нами, и решил вмешаться:

— Господа! Давайте не будем ссориться!

Его голос звучал приятной летней речкой, которая никуда не спешит, но выворачивает камни, размывает берега и уничтожает посевы. Грифон замер на месте, так и не вытащив пистолет. Мы насверлили в друг друге глазами столько дыр, что в москитной сетке их будет меньше, но ни он, ни я, не рискнули нападать.

Пони подошел ко мне. На его костюме тоже были мелкие кровавые точки, но костюм от них как будто стал еще красивее.

— Я так понимаю, вы выкопали эти ямы? Впечатляет. Я бывал много где, но таких ровных ям не видел. В них даже хоронить кого-то не хочется. Сколько вам платят? Вы работаете по контракту? Вы из похоронного бюро? Семейный подряд? Такое искусство не должно загнить в Дыре. Я знаю пару деловых пони, которым бы понадобились ваши услуги. И платят они, заверяю вас, куда больше, чем стоит весь этот городишко. Ах да… Мои манеры. Я забыл представиться. Джеки Венда.

— Хелбент Кид. – протянул я. В голове вертелось: «Ну и тормоз я!».

— Очень приятно. Я представитель торговой компании «Том Венда и сыновья». Наш девиз: «Продаем все, что видим». Вот моя визитка, по ней скидка целых пять процентов в любом представительстве торговой сети «Том Венда и сыновья», а это вам не шиш с маслом в наше время.

Мы пожали копыта. Он дал мне визитку. Моя голова опухла и гудела от обилия слов. Я долго всматривался в маленький квадрат плотной мелованной бумаги с благородным черным тиснением. Текст слово в слово повторял слова этого пони.

— Прошу меня извинить за то, что я с компаньонами воспользовался услугами вашего кладбища, и надеюсь, что наша следующая встреча будет в более спокойной обстановке.

…Этот пони был на той дурацкой ферме! СПРОСИ ЕГО, пока он не убежал…

— Извините… — я подсмотрел в визитку. – Джеки Венда. Вы не встречали здесь светло-желтого жеребенка?

Пони в костюме развернулся и по-деловому перечислил:

— Светло-желтый. Земной. Жеребенок. Вес неизвестен. Рост в холке полметра или около того. Насильственно оскоплен. Имеет насильственные татуировки порочащего характера и множественные шрамы в районе живота, задних ног и крупа. Хвост обрезан. Грива острижена накоротко. Зубы плохие. Следы недоедания. Каннибал. Быстрый и опасный. Из одежды только грубый кожаный ремень вместо ошейника. Имя неизвестно. Вы о таком жеребенке, мистер Кид?

— Да…

— К сожалению, я видел его меньше минуты. Он сбежал вчера с фермы мистера Воша во время моего визита и прокусил лицо одному из охранников. Жуткое зрелище, скажу я вам. Вы его родственник?

— Нет. Я его друг.

— Это очень мило. Надеюсь, что вы встретитесь. Передайте ему «привет» от Джеки Венды, если встретите, и накормите его хорошо. В наше время без хорошего питания не пройти и километра.

…он, что, издевается над нами?..

— Я передам. – я притянул всю вежливость, хотя в голове уже крутил план, как лопатой бью этого хлыща, пока черенок не сломается.

Говорливый пони откланялся и ловко заскочил на повозку, скомандовав жеребцу в шрамах:

— Веди нас к старому руднику Роттена. Если управишься до темна, я дам тебе сахара и найду лучшую кровать.

— Да, босс! – радостно воскликнул пони и поскакал из города. Грифоны удалились вместе с ним. Последним улетал тот, с кем я играл в гляделки. Он долго всматривался в мое лицо, после чего сказал: «Еще встретимся». И тоже улетел.

Ну и пока.

Эти шесть ям дались быстрее, но между каждой я думал о словах… где эта бумажка… Джеки Венды, что Слатти сбежал. Значит, он действительно вчера был на ферме. Что ж, он жив и еще барахтается. Одной заботой меньше.

Я вытер лопату и пошел с кладбища, мимо могилы, в которую скинули какого-то бедолагу. Рыжий, тощий. С простреленной грудью. Он валялся в позе, как будто бежал или падал. Глаза ничего не выражают. Рот раскрыт в посмертном изумлении. Наверно, я также валялся среди бутылок, как и он. Только без большой дыры в районе сердца.

Надеюсь, он умер окончательно, и мне не придется…

«Нет».

«Мне больше нечего делать, как воскрешать каждого жалкого пони. Одного тебя-дурака хватает», пояснил знакомый надменный голос.

Это утешало. Я прошел по улице и увидел, что у храма «Луча-Сверху» собрался целый табун пони. Табун по меркам Дыры. Позади рыжеватых пони стоял Таран, задумчиво опираясь на копье. К нему я и пошел.

— Что творится?

— Не знаю. Но Прист ща скажет. – указал он в центр табуна. Там стоял тот пони в рясе, который угощал меня чаем с кексами. Ближайшие пони зашикали на нас, как будто сейчас должно было произойти великое чудо.

— Братья и сестры, мои! – он прервался, чтобы забраться на деревянный ящик и декларировать оттуда.

— Долгие годы я жил с вами! – раскатисто повествовал пони в рясе самым четким и решительным тоном. – Делил пищу! Радости! И горе! Мы вместе прошли через это! Мы вместе молились о луче солнца! И вчера во сне я увидел принцессу Селестию! Она повелела мне оставить все и идти! Туда – за горизонт! Там злобные пегасы не властны над небом! «Иди на мой зов! Здесь я и моя сестра! Мы верим, что земля очистится сияющим светом! Так приди же за ним! Озари Эквестрию! Такова моя воля!» — громогласно процитировал он и воздел передние ноги к серому небу.

Все зашептались. Таран присвистнул. Пони в рясе встретился со мной взглядом. И долго смотрел. Очень долго, как будто я был единственным, на кого стоило смотреть.

— И тогда я ответил принцессе: «Да будет так!». – продолжил он еще более решительно. – И теперь, братья и сестры мои! Я хочу, чтобы вы запомнили меня, ибо не знаю я, что уготовил мне путь, и сегодня я вас всех приглашаю на вечерний пир! Гарантирую – такой еды вы никогда не ели!

Дыра наполнилась предвкушением праздника, хоть и повод был грустноват. Жеребята бегали активнее, то и дело заглядывая в окна храма, жители повеселели, даже Таран стоял на посту особенно дружелюбно. Мне было все равно.

Я вернулся к Доку. Тот выбирал лучшую шляпу, а Оди постоянно металась, показывая ему то одно, то другое платьице. Все они выглядели отвратительными тряпками, по которым дали залп из дробовика.

— Док, я закончил. Двенадцать ям.

— Отлично! – он отвлекся от шляп и приобнял меня. – Спасибо! Вы самый благодарный мой клиент!

— Правда, в одной из них уже кого-то положили… — сконфужено добавил я, обняв его в ответ. На душе стало легче, но я быстро забыл это чувство.

— Не страшно. – махнул копытом Док и поинтересовался. – Вы уже слышали, что сегодня мистер Прист устраивает прощальный пир?

— Да. – мне было не очень-то до пиров. Слатти, вероятно, уже умотал из города, а делать здесь мне было особо нечего.

— А вы пойдете на него?

— К сожалению, нет. Мой друг был здесь и сбежал. Свое лечение я отработал. Больше мне здесь нечего делать.

— Как?! – вскрикнула Оди. Это был самый четкий вопрос от нее.

— Действительно, как? У вас из припасов одна лопата. Ни воды, ни еды. Ни плаща, чтобы укрыться от дождя. Это чистое самоубийство. Как ваш врач, я заклинаю вас остаться хотя бы на эту ночь, и я завтра помогу вам с припасами. Пир, конечно, вы тоже можете посетить, но, если не хотите – ваше дело.

Я ничего не ответил. А точнее, не успел. Раздался кроткий стук в дверь и на пороге стояла Эм-Эм.

— Могу я войти, Док? – вежливо спросила она.

— О, добро пожаловать, Эм. – Док преодолел смущение, но сильно покраснел, и отвесил неловкий поклон. – Что-то случилось?

— К несчастью, да. – грустно вздохнула она. — У меня в погребе обвалилась полка и разломала пару ящиков с продуктами. Может, вы сможете мне помочь? Я не хотела беспокоить, пир все-таки, но такая беда…

— Давайте, я помогу. – вызвался без интереса я. – Что-нибудь придумаем с вашими ящиками.

«Пони-дважды-зомби находит в сердце место для благородного подвига даме в беде», съязвил голос внутри.

— Вы? – удивилась она, восторженно цокнула копытами и несдержанно закивала. – Спасибо-спасибо вам! Я так не хотела беспокоить Тарана по такому поводу во время дежурства. Мало ли кто придет в город…

— Ага. – произнес я. Ввернуть какой-нибудь каламбур про «бурный поток посетителей Дыры» мне расхотелось, и я молча двинулся за Эм-Эм, поправив лопату на плече.

— Простите, Хелбент? – уточнила она через плечо.

— Да?

— Хелбент, я сомневаюсь, что лопата тут поможет. – неуверенно сказала она. Я чувствовал, что она удерживала себя от чего-то в речи.

— Может и так. – сказал я отстраненно. — Она не тяжелая.

Мы вошли в бар. Сегодня здесь никого. За столами не играют в карты, за стойкой не пьют, а на кухне все тихо. Горит только пара ламп, и все в тусклом оранжевом свете. Половицы скрипят под копытами. Мы идем в подвал. Вход в подвал с кухни. На кухне тоже мало света. Столы очищены, ножи уложены. Кастрюли чистые.

С подвала тянется сладковатый знакомый запах. Эм-Эм освещает путь своим рогом, и бетонные стены отливают зеленцой.

Запах усиливается. Сладость становится тошнотворной и щиплет нос, как будто что-то начало гнить.

— Опять овощи испортились. – замечает сама себе Эм-Эм и отворяет дверцу в подвал. Она заходит первой, зажигает свет. Я вижу, как прекрасны ее ускользающие за дверью ножки. Я захожу следом.

«Овощи так не портятся», думаю я.

Подвал просторный. Свет в нем только от Эм-Эм. Стеллажи с продуктами бросают длинные острые, скрещивающиеся тени на пол. На полу лежит какой-то мешок. Тени врезаются и расползаются по мешку черными полосами.

Я наступаю на что-то мягкое и чуть не спотыкаюсь. Я оборачиваюсь и смотрю вниз. Между мной и Эм-Эм лежит маленькое копыто. Копыто связано с ногой, а нога с телом. Я вижу только часть живота и круп – все остальное лежит в тени. Обрезанный хвост. Шрамы, что идут по ногам и низу живота. Похабные вырезанные надписи. Лужу засохшей крови на полу.

Эм-Эм выхватывает телекинезом револьвер. Он объят зеленым. Он смотрит мне в лицо. Все происходит мгновенно. Пороховая вспышка слепит. Многократный грохот глушит и жжет уши.

Весь барабан револьвера – в моей голове.

Я падаю. Тьма.

Глава восьмая. Наблюдение и эксперимент 18+

Предупреждение: данная глава содержит сквернословие, насилие и вещи, действия и понятия, которые могут быть неприятны. Или приятны, если вам нужно что-то плохое здесь, чтобы пережить плохое внутри себя.

Специальное слово: нерепрезентативная выборка.

*пауза*
*поиск угла антенны*
*настройка вертикальной развертки*

У-у-у…

*настройка горизонтальной развертки*

Уш-ш-уш-у-у-у-у…

Потеря сигнала.

*взрыв кинескопа*
*пауза*
*выбор диапазона частот вещания*
*выбор частоты вещания*

Кхррр-р-р-р…

— Мы приветствуем вас в…
— СПЕЦИАЛЬНОЙ!
— Радиопоста-а-а-а-а-*чирк!*новке «БАР»!
— Отвлекитесь от очередного. Очередного. *крак!* Очередного. Оо-оочч-ч-…*пок!*

Одноактовый… что? Изменение в сценарии… *крак!*

*Звуки злобной ругани на фоне*

…Прошу прощения, гхм…

Одноактовый спектакль «Пир»

Действующие лица:

Врач Док, помощница врача Одуванчик, стражник Таран, семья Вошей (Биг Вош – отец; Изма Вош – мать; Смол Вош – младший сын; Мидст Вош – старший сын), жители города Дыры: нам лень перечислять каждого; и лица, пожелавшие остаться не… не… нннееееееееее… *чирк!* неизестными.

Ну и ладно! Ну и пожалуйста.

Описание пони:

Жители дыры: желто-оранжевые, чахоточные в своей сути пони.

Биг Вош: массивный белый земной жеребец, который держит ферму около Дыры и, собственно, снабжает жителей продуктами. В обмен на труд. Лучше не спрашивать его, как вырастить продукты с нехваткой солнца и мертвой землей.

Изма Вош: толстая черная единорожка, сварливая, но с глазами, полными внутренней мудрости. Любит сыновей и постоянно ругается с Биг Вошем.

Смол Вош – младший сын в семье Вошей. Праздный единорог, покрытый черными пятнами, похожими на синяки. За любой движ, кроме  дел по ферме. Любит виски. Кобылок. И стрельбу.

Мидст Вош – первый сын семейства Вошей. Серый земнопони крепкого тела. Не умнее Смол Воша, однако, имеет больше опыта и выдержки, за что имеет уважение у Смола.

Врач – врач.

Одуванчик – молодая земная кобылка, по комплекции похожая на жеребенка. Любит виски. Готова заболтать любого. Красивая. Когда не открывает рот. Смол Вош тайно обожает ее.

Таран – таранит пони и за счет крепости тела может снести почти всех жителей Дыры с ног, кроме Биг Воша.

Описание сцены: храм «Луча-Сверху». Столы ломятся от довоенных консервированных фруктов, сладостей, выпечки и полуфабрикатов. Есть напитки и довоенный алкоголь. Все ярко освещено. Внутри все гудит от голосов, смеха и запахов еды. Снаружи начинается очередной вечер. Шифтед Прист довольно ходит вокруг столов. На почетных местах сидит семья Вошей. Дети резвятся в кабинете Приста.

Ж и т е л и Д ы р ы. (сбивчивым пьяным хором) Нам уготован славный пир! Давненько так не ели! Спасибо, мистер Прист, что распахнули для нас свои запасы!

Ш и ф т е д П р и с т. (смущенно) Спасибо вам, друзья! Не стоит, право, меня хвалить за это.

Б и г В о ш. (басовито бурчит) Труда большого это стоит. Откуда ж столько в единороге усердия взялось?

Ш и ф т е д П р и с т. (моментально) Я Стойло вскрыл, и многие блага оттуда я добыл.

И з м а В о ш. (язвительно-надменным тоном) Все очевидно стало в раз. Чего ты прицепился, муженек?

Б и г В о ш. (со злобой на нее) Заткнись, трещалка! Слова тебе не для того даны, чтоб ты на ветер их бросала! Так не пизди ж!

(Воши ругаются, их сыновья наблюдают)

М и д с т В о ш. (отстраненно) Тяжел удел иметь земли надел…

С м о л В о ш. Мне скучно, братец. Быть мож, пальбу устроить нам для пущего веселья? И до кобылок в пьяном виде… А, что скажешь?

М и д с т В о ш. Терпи, не ной. Мы здесь среди народа. Веди себя, как подобает Вошам, и поньки сами упадут к твоим ногам. А что касается стрельбы…

Б и г В о ш. (зло) Обоим пиздюлей отвешу! Удумали хуйню – стрельбу устроить! Вас мало выпороть, так мож, прута каленого хотите по ебалу?!

(Сыновья Воша затыкаются и молча выпивают)

Т а р а н (со скучающим видом осушает довоенный виски). Любимая Эм-Эм. О, где же ты? О, где? Куда пропала ты с очей моих? Такое дело – пир устроить, а ты исчезла. Сказала ты сегодня, что задержишься: готовишь мне сюрприз. Но я терпеньем изранен, и алкоголь не лечит мои раны. Во мне все ноет от тоски, и виски опостылел мне, хоть и приятен.

(Одуванчик и Док подходят к Тарану)

Д о к. (обдает Тарана алкогольными парами и дружески вопрошает) Таран, приятель мой крепчайший, чего не весел ты сегодня? Чего случилось? Кто обидел?

(Одуванчик молча опрокидывает стакан виски и с интересом смотрит на Тарана)

Т а р а н. (огорченно) О, Док, никто меня в обиду не вводил, и случая плохого не бывало. Я лишь любимую Эм-Эм хотел увидеть, а нет ее. Все нет. И нет. И нет.

Д о к. (дружески хлопает Тарана копытом по плечу) Не дай печали овладеть тобой. Любимая твоя придет, уверен я. Заешь едой, запей вином, и глядь, появится она.

О д у в а н ч и к. (невзначай) Ак ела уеа оа с соою в ар…

Т а р а н. (удивленно дернулся) Чего-чего? Что ты сказала, Оди?

Д о к. (затыкает рот Одуванчику и извиняющимся тоном) Оди пьяна, она не знает меру. Она имела лишь ввиду, что ненаглядную твою последний раз мы видели, когда она ушла в бар с Хелбентом.

Т а р а н. (едва ль не орет от злости) В-от одноглазый хуй! А я его ценил, как брата! Пизда ему!

(Таран выскакивает из-за стола и убегает в темноту)

Ш и ф т е д П р и с т. (провожает его взглядом и про себя) Страж что-то заподозрил. Наверно, в бар спешит – Эм-Эм проведать. Ну и пусть. Уже все поздно. Здесь не осталось тех, кого бояться стоит мне. Идет по плану все, точнее, катится в Тартар. Ни одноглазый землекоп, ни рабский жеребенок, ни хозяйка бара – никто из них уже не встретит завтра. Один ножом исколот, другому в череп целый барабан всадил, пока от головы кровавые ошметки не остались, единорожка задушена во сне из уважения. Вповалку с мертвым поваром я их в подвале сгреб. Жаль, Королева моя не сможет радость разделить, и сам себе я улыбаться буду.

(Тем временем Таран бежит с копьем наперевес к бару)

Т а р а н. (в безумной злобе) Порву! Разрежу! Загрызу! Ты мне в душе пробил дыру! За это жизнь твою прерву! Прошью тебя копьем насквозь и буду потрошить, пока скелет один с тебя не станет! Как можно так с друзьями поступать?

(Таран влетает в бар, стремглав проносится по комнатам, и никого не найдя, летит на кухню, затем в подвал…)

(Тем временем, в храме)

Ш и ф т е д П р и с т. (встает в центр зала с кружкой виски и объявляет) О, прелестные кобылки и джентльпони. Я хочу сказать тост.

(Все встают со стаканами и кружками)

Одуванчик. (шепчет Доку) Чо-о ме ни орошо…

Д о к. (шипит на нее) Пить надо меньше, головка дурья.

Ш и ф т е д П р и с т. (торжествующе) Я рад вас всех тут видеть! Так выпьем же за это!

В с е. (хором) Ура! Ура! Ура!

(Все выпивают. Не проходит и минуты, как часть пони валится с ног, как подкошенные. Еще минута, и в зале остается стоять один Шифтед Прист)

Ш и ф т е д П р и с т. (смеется и ликует) Прощайте, братья! Прощайте, сестры! Как я устал быть вашим другом. Как я устал вам объяснять, как мир устроить. Как быт наладить. Как вам Эквестрию вернуть. Как в дружбе жить. Но тщетно. Дыра прогнила. А я ее врачую. И яд – мое лекарство. Спите мирно. Катитесь нахуй!

(Двери кабинета открываются, оттуда выходит пара жеребят)

Ж е р е б я т а. (удивленно) Чего все спят? А что случилось?

Ш и ф т е д П р и с т. (добродушно) О, не волнуйтесь. Они лишь спят. Усталость дня свалила их. А я тут вспомнил… один пустяк. (Прист начинает меняться внешне, чернеет и вытаскивает телекинезом из рясы револьвер Эм-Эм) Я ни разу еще не стрелял по жеребятам.

(В этот момент двери храма распахиваются и…)

*Радиопомехи*

Сигнал радиостанции потерян.

Пустота. Белая. Или черная. Есть ли цвет у пустоты? Есть ли цвет у ничего? Наверно, все-таки черная, раз черный – это отсутствие цвета.

Здесь тепло. И холодно. Нормально. Пустота не имеет ничего. Ни звука, ни цвета, ни запаха, ни температуры. Ни-че-го. Но здесь есть я.

Кто я? Что я? Часть пустоты? Или сама пустота? Могу ли я осознать себя пустотой? Что есть «мочь»? Что есть «осознание»?

Что-то «дребезжит». Я… чувствую. Невидимый океан треплет меня. Легко. Но треплет.

— О, я знаю, кто ты. – льется отовсюду голос. Голос? Он не мой. Или мой? Это тоже… пустота?

— Ну как тебе? Неплохо тут, а? – подначивает голос. Он нагл, самоуверен. Он везде и нигде.

— Ты уже поди забыл, каково это? Не иметь ни массы, ни формы, ни ощущений. Только мочалка бредовых мыслей: «Почему я? Почему так? За что я заслужил?».

— Все вы такие. – огорченно добавил голос.

Мне… Я… Не знаю. Не понимаю. Что это?

— А давай украсим это место.

И из ничего появились ленты желтого и розового. Они сталкивались, растягивались, и скоро все вокруг стало желто-розовым. Желто-розовые стены, потолки, лабиринты коридоров.

— Красиво, а? Это мои любимые подсобные помещения. Этот стиль я называю «Лучший». Бабочек нет, но с ними сложно подобрать хороший свет. – голос говорил и говорил. О правильном свете, тенях и много чем еще, но это было так быстро, что я ничего не понимал.

Я, если меня можно так назвать, оказался среди кривоватых стен, в коридоре, который куда-то поворачивал. То ли направо, то ли налево. Ни свет, ни само место не казались мне чем-то «лучшим» или хорошим.

Из-за коридора вышел…

— Где я? Больна! За что? Прекрати! Хватит! А-а-а! – верещал писклявым голосом кто-то. Или что-то. Клубящееся и пульсирующее багровое облако, перетянутое почтовыми бечевками, пробитое множеством огромных игл. Из облака по полу волочились окровавленные жеребячьи ноги, и все это походило на огромную медузу, плывущую в коридорной пустоте.

— Ну чего ты кричишь, Слатти? – насмехался голос над багровым облаком. – Ты ведь сам умолял, чтобы все закончилось. Вот «все» и наступило.

— Больно-больно-больно! – вместо ответа выло облако. Я чувствовал к нему что-то… что-то терзающее. Сочувствие? Сострадание? Жалость?

Облако стало биться о стены, оставляя бардовые пятна.

— А НУ ХВАТИТ ПАЧКАТЬ СТЕНЫ! – загудело все от жуткого рева. Желто-розовые стены разлетелись, и опять все обратилось в пустоту.

Тьма. Тишина. И какой-то шум. Очень тихий. Не знаю, был ли этот шум вообще. Просто эхо от рева.

В тьме появилось маленькое темно-серое пятнышко. Оно медленно превращалось в серое, а затем и белое пятно, и становилось все больше и больше. С пятном нарастал и шум. В какой-то момент пятно стало расти все быстрее и быстрее, а шум обрел очертания хриплого крика. И это кричал я.

Что-то невидимое врезалось в меня, но болезненное, как мелкие стальные иглы, и с каждой такой иглой в голове всплывали воспоминания, мысли, слова и прочее-прочее-прочее, чем я занимался при жизни. Все быстрее, и быстрее, как будто я пролетал свою маленькую жизнь на максимальной скорости «Ракеты».

Пятно побелело до рези. И я влетел в него. Из груди вылетел весь воздух, я сломал ребра – они тут же срослись – и отскочил от белого пола, как бакбольный мяч, удачно встав на ноги. Белое пятно имело форму идеального круга, снаружи которого была темнота, как будто мы были в цилиндре с черными стенами.

Рядом неловко поднимался на ноги Слатти. Он выглядел нормально. Маленький светло-желтый тощий жеребенок с белесой гривой и целым хвостом, без шрамов, швов, похабных надписей и торчащих с голодухи ребер. На боку красовалась кьютимарка в виде простой столовой ложки.

Он посмотрел в мою сторону. И замер. Долго всматривался.

— Хел-бент? – осторожно спросил он у меня.

— Слатти? – неуверенно спросил я. Он медленно подошел ко мне вплотную. И недоверчиво потрогал мое копыто.

— Это и правда ты? – он не мог поверить увиденному. Он смотрел на меня снизу огромными глазами, под которыми уже давно назревали слезы.

— Да, это я. – память затекала в меня обратно, и я почувствовал легкий стыд от неуверенности, что я и есть Хелбент. Или Хелбент и есть я.

Слатти смотрел на меня. На его мохнатом лице крупные слезы проделывали в желтой шерстке две глубокие канавы, как будто двое пони бежали наперегонки через пшеничное поле.

Он резко напрыгнул мне на шею и захватил в объятиях, как дикий медведь.

— Прости-прости-простипростипростсип! – и орал он, и шептал он что-то и елозил носом по шерсти, вытирая слезы и сопли, как об полотенце. Я чувствовал, как его ноги сжимаются вокруг моей шеи, словно клешни гигантского краба, и воздух перестает поступать в легкие.

— Задушишь… — стоически произнес я, чувствуя, как легкое головокружение уже пришло в гости и настойчиво заманивало черные пульсирующие круги.

Он тут же отскочил и стал извиняться. А пока извинялся, вытирал копытом то, что насопливил и наплакал. Точнее, размазывал.

— А что… — я пытался понять, за что он вообще хочет извиниться.

— Я дурак! Долбоеб! Я съебался! Я хотел помочь этим ебланам водой, а потом эти психи налетели! А я их! А они меня чуть не ебнули! Суки пернатые! Я не должен был…

Я заткнул его копытом. Слишком быстро. Слишком много.

— Я не понимаю. Давай медленнее.

И Слатти заговорил более спокойно. Он подумал, что я превращаюсь в Босса: когда он пролил воду, у меня был взгляд, как у него. И он свалил с водой от меня подальше. И решил вернуться к фермерам, чтобы загладить вину за съеденные… растения. Но на него напали грифоны и пытались размазать его об землю, но он свалился в каньон с одним из них и каким-то чудом смог всех их победить. Те разбили его бутылки с водой. Он хотел вернуться, но боялся, что я сделаю с ним что-то жуткое (я подумал, что даже моя смелая фантазия не смогла бы превзойти самые заурядные пытки и издевательства этих, к счастью, мертвых пони), и полез наверх. Но вылез с другой стороны. Увидел город. Увидел ферму. Там его и схватили, когда он жрал овощи с грядки. Его посадили, чтобы продать, как бойца, но он смог сбежать в город и спрятался в подсобке бара. Какая-то милая единорожка обработала его раны, а толстый пони-повар угостил его овощами. Его оставили в подвале, а потом пришла единорожка и заколола его. Много-много-много раз. Он весь стал как решето.

И потом он оказался здесь.

Я помню, что моя голова развалилась на куски. Лицо мощно болело тупой болью, как будто я приложился со всей дури о бетонный пол. И застрелила меня тоже единорожка.

— А ты щас нормалек. Твои глаза…

Я не сразу осознал, что мог видеть его и левым, и правым глазом. Неужели… это правда. Я глупо закрывал то один, то второй глаз, пока он говорил.

— Я думал, ты типа оч лохматый, как эта… херня болотная. А ты типа норм. – он подумал и неуверенно добавил. – Так… это… Ты простишь меня?

Я сердито стукнул его копытом по лбу. Очень легонько. Он съежился, но даже не ойкнул и недоуменно смотрел на меня.

— Да, теперь прощаю. – после этого мне стало немного легче внутри, словно я исполнил какой-то старый долг. – Больше так не делай.

— И все? – удивился он.

— Да. Все. – на меня напала волна раздражения, что мне приходилось объяснять очевидное. – Я тебе ничего плохого не сделаю. Ничего. Не сделаю. И не собираюсь ничего плохого делать. Просто. Будь. Чуть. Чуть. Понятнее. Я не умею читать мысли. Ты всегда можешь сказать или спросить. Понятно?

— Да. – он виновато потупил глаза и пробурчал. – Прости. Я – то еще говно. Лучше бы они меня пополам разорвали!

Я отвесил ему подзатыльник, а потом уже рассвирепел:

— Да как ты заебал! Если бы эти суки были живы, я бы их нахуй в топке заживо спалил! Да хоть каждое утро бы это делал, пока от старости не сдохну! Ни одна зебра, пони или любое другое существо, которых я помню, не позволит себе такого! Хочешь умереть! Я тебе покажу!

И принялся гонять его по этому белому кругу, пока пытался отвесить пиздюлей. Мы метались, как две молнии: он извинялся и метался, круто ломая траекторию, а я пытался достать его передним копытом.

Мы бы так и гонялись, если бы не слышали странный насмешливый хохот. Я остановился, и каким-то образом Слатти, который бежал впереди, врезался в меня сзади и сбил с ног. И сам уселся рядом.

— Забавно… — сквозь хохот произнесло хвостатое змееподобное существо, когда возникло из сгустившейся темноты. – Давненько… я… так… не ржал. Два мертвеца пытаются убить друг друга. Вот умора!

Желтые глаза сверлили нас. Слатти забыл обо всем и прижался ко мне, как дрожащий котенок.

— К-к-кто ты?! – вскрикнул от ужаса он.

— Ты не узнал меня? – удивилось существо, указав на себя лапой. – Это я! Тот, кого ты умолял прекратить, когда они издевались над тобой. Тот, кого ты просил о смерти, когда тебя резали и зашивали, чтобы ты дальше страдал. Тот, кто прислал тебе помощь.

И он указал острым когтем на меня.

Я глянул на Слатти. Тот молчал. Смотрел в никуда. Его тело стало как каменное, будто я сидел в обнимку со статуей.

— Ладно, ты пока думай, а мы продолжим… — существо заложило лапы за тощую чешуйчатую спину и деловито продолжило. – Джентльпони. Кольты. Жеребцы! Вы проебались. Не ошиблись, нет – именно, проебались. Вас убил какой-то. Вшивый. Ченжлинг. Как так можно лажать? Я могу еще понять Хелбента – у него виски вместо мозга, и он дважды умер перед этим. Но ты, Слатти. Ты чо, совсем отупел? Раскидать четырех грифонов ложкой! И так затупить! Ну как так-то?

Существо замолчало, и явно ждало ответа. Потом махнуло лапой и продолжило:

— А!..  У кого я спрашиваю? И так знаю ответ. Короче! Я вижу, что вы старались «типа что-то сделать», и потому даю шанс. Вы восстанете и надерете зад этому де… понежукому мудозвону. Но, если он вас грохнет снова – все! Финиш. В забвение. – существо демонстративно разгладило кусок тьмы в идеально ровную плоскость и тут же испарило ее. – Это уже не в какие ворота – столько подыхать! Или… вы можете и дальше сидеть тут, обниматься и гоняться друг за дружкой (мне стало очень неловко после этих слов), пока не исчезнете во тьме. Это не больно. Это не страшно. Просто от вас не останется ни-че-го. Даже костей. Пустошь о вас даже не вспомнит, будто вас никогда и не было. Что выберете?

— Я… я прикончу его! – решительно подскочил Слатти, – Давай, вертай меня взад! – и повернулся на меня с надеждой в глазах.

— Даже не спрашивай. Я с тобой.

Что это? Что это? Это тело? Это кровь? Это крики?

Я в баре. Где-то… около Понивиля. Но все, что я видел, это маленький светлый квадрат в тысяче метров абсолютной гнетущей черноты. Он вырастал. Шумел. И…

…Что-то многовато в последнее время стремительно приближающихся пространств из темноты…

Я закашлялся. Какие-то острые камешки или кусочки посуды царапали язык. Голова гудела, как обеденный колокол. Я уже думал, что опять буду смотреть на мир одним глазом, но теперь я видел все двумя.

И это «все» отливало красным. Стеллажи с едой, тела хозяйки бара и ее повара, странная светящаяся звезда в круге на полу… плачущий Таран… Слатти, который с любопытством смотрел на него…

— Я сделал, как ты хотел! Я сделал! Сделай, что обещал! – вопил Таран в пустоту. Его копыта были измазаны в чем-то красном. Он смотрел на меня, как на призрака. Его лицо растянуло и исказило от слез и бури самых жутких чувств, которые вообще способен испытывать пони. Я не чувствовал к нему сочувствия, но внутри все равно очень больно кололо от одного его вида.

— Хел! – всхлипнул он то ли с мольбой, то ли с ненавистью. – Я не могу! Немогу! Немогу!Немогунемогунемгу!

Голос надломился и резал уши; он становился все тише и плаксивее, как будто я слушал ломающийся патефон, играющий грустную музыку.

Слатти посмотрел на меня с немым вопросом: «Мне стоит открывать рот?», на что я легонько помотал головой.

— Не могу. Не могу. Не могу… — и Таран, стойкий страж Дыры, тихо опустился на колени и завыл. Слатти невольно погладил его по гриве, чтобы успокоить, но Таран лишь дрожал и плакал.

— Исполняй! Исполняй. Исполняй… — шептал он в пол и плакал.

— ИСПОЛНЕНО. – стены затряслись от низкого гула; вибрация прошла от самых копыт до кончиков ушей; Слатти отскочил к стене; продукты попадали, и деревянные стеллажи обвалились на пол. В подвале не осталось ни одной целой вещи. Таран перестал плакать. Страх владел им, равно как и любопытство к происходящему. Звезда на полу озаряла подвал. В воздухе витала пыль. Таран посмотрел на меня. Он что-то хотел спросить.

И звезда шваркнула его черно-красной молнией. Без звука. Просто вспышка. И Таран упал, как подкошенный.

— Что? Что это за хуйня?! – вскрикнул Слатти. Он был слегка напуган.

«Он надоел. Я дал ему то, что он хотел», прозвучал в голове насмешливо-надменный голос. Слатти мгновенно успокоился, видимо, он тоже слышал.

— Охереть, я спятил! У меня в башке голос этой хрени, Хел! – он постучал копытом по виску и хохотнул. Потом добавил:

— Кста, у тебя один глаз горит. Прям огонь шпарит.

Поверю на слово. Я подхватил чехол с лопатой. Слатти открыл дверь подвала. На кухне он взял пару ножей. Почему-то я знал, что этого может не хватить. Мы шли от бара к храму «Луча-Сверху». Две тени. Поперек темной улицы. Как убийцы или воры. Решительно. Молча. Быстро.

— Че, так и ворвемся через парадный?! – спросил у самого входа Слатти.

Я пинком распахнул двери. Вот мой ответ.

Красноватый свет внутри. И множество тел пони. Они лежат за столами. Кто-то под столом. Полно еды на столах. Здесь были и Док, и Оди, и, наверно, вся Дыра. Тихое, жуткое зрелище. Посреди этого прерванного пира стоял, как карикатурный злодей, кто-то черный в мешковатой рясе, похожий на пони и на жука одновременно, с большими голубыми глазами-ложками. В воздухе, объятый зеленоватым туманом, висел револьвер Эм-Эм. И смотрел на жеребят, которые стояли в дверном проеме.

Черная, тускло блестящая голова с очень странными ушами и рогом развернулась на нас, изображая что-то похожее на любопытство, и спокойно прошипела:

— А, вот и с-с-собач-ч-чки прибеж-ж-жали. Х-х-хоз-з-зяин с-с-сказ-з-зал «Ф-ф-фас-с-с»?

— Н-н-нах-х-хуй ид-ди! – передразнил Слатти и стиснул один нож в зубах.

Револьвер развернулся на нас. Курок взводится с протяжным щелчком. Мы врассыпную. Я влево. Слатти вправо.

— Бес-сполез-зно! – прошипел он. Грохочет выстрел. Еще один. Еще. И еще. Методично и четко, как в тире или на фабрике.

Жеребята вскрикивают и исчезают в проеме, запирая за собой двери. Первая пуля бьет перед копытом, но я бегу. Вторая пуля уже больно чиркает мне по носу, как грифон когтем. Слатти чудом уворачивается от двух выстрелов и исчезает за столом.

Я замахиваюсь лопатой. Еще пара секунд и… Еще выстрел. Рот взрывается вспышкой боли. Челюсть чуть не выворачивает. В лопате небольшая вмятина. В ушах звон. На полу – мятая пуля. Выстрел в лопату – это больно.

— Стой на месте! – с легким шипением приказал он мне и демонстративно взвел курок. – Или следующая будет в твоей голове.

Между нами осталось метров пять. У него осталась одна пуля. Слатти почти у него за спиной. Даже если он убьет меня, то Слатти успеет…

— Ты ош-шибаеш-шся. – несдержанно произнес он. – Ни ты, ни твой дружок не ус-спеете!

— Говна наверни! – крикнул Слатти, выскакивая из-за стола. Он ловко перескочил стол и сразу метнул нож. Я тут же рванул на него. Он точно не успе…

Черный жукопони моментально выстрел в летящий нож так, что пуля задела Слатти, мгновенно зарядил два патрона и наставил мне на лоб заряженный револьвер, пока дымящиеся гильзы падали на пол.

…какого… хера…

Слатти шлепнулся на стол с подстреленной ногой и начал неловко подниматься на ноги, но поскользнулся и улетел под стол, утаскивая за собой какого-то рыжего пони.

«Сука», прошипел Слатти оттуда.

Голубые глаза изучающе смотрели на меня. Я видел в них множество мелких глаз, как у насекомого.

— Не ищ-щи варианты. Я ус-спею выс-стрелить раньш-ше, чем ты замахнеш-шься лопатой или попробуеш-шь ударить ногой или головой.

И правда. Я не добежал до него один шаг. Даже если я размахнусь, он выстрелит раньше. Я мог прыгнуть на него. Дернуться в сторону. Слатти нападал практически со спины, и все равно поймал пулю.

— Зачем ты убил нас? – раз не могу нападать, то хоть попробую его отвлечь. Слатти, поднимайся.

— С-с-сопут-с-ствующ-щий ущ-щерб. Вы выбрали не ту с-сторону.

— Это из-за него? Хвостатого, рогатого, чешуйчатого… – надеюсь, Слатти еще сможет сражаться, и я не зря оттягиваю время.

— Да. – он очень сдерживал злобу, но глаза чуть дернулись.

— Ты типа убить его хочешь? Или что?

Дуло револьвера больно уперлось мне в лоб. Оно походило на огромную водопроводную трубу, закрученную в голову, под которой висела трубка выбрасывателя. Еще более толстая. Но не опасная.

— Убить? О, да… – он показал длинные клыки в ухмылке. — Я ж-ж-ж-желаю это. С-сильно. Но даже моя королева не с-смогла это с-сделать. А ее с-с-с-с-сила неос-с-спорима.

— Но ты все равно пытаешься… — я уже не думал отвлечь, а пытался понять эту странную логику.

— Я с-с-следую приказ-з-зу. – слова сквозили пренебрежением. – Как. И. Ты.

— Раз у нас столько общего, может, под…

Я не успел закончить, как Слатти вынырнул из-под стола, как желтая беззвучная рыба, с ножом в зубах, и метнулся на понежука сзади.

Мир загустел. В нем все замедлилось до черепашьего шага. И даже хуже. Спуск револьвера медленно ушел назад до щелчка, и курок с неторопливой прытью полетел на встречу капсюлю. Я плавно отклонил голову, отмахиваясь от ствола передним копытом. Пуля в алых платьях пламени бездымного пороха и белых иголок искр неторопливо поплыла из ствола в потолочную керосиновую лампу. Звон, треск, и пламя вместе с топливом потекли вниз неожиданно ярким, жарким «водопадом».

Сердце быстро колотилось, а револьвер в телекинезе плавно выворачивался на Слатти, который замахивался ножом на бок понежука. Тот поворачивал голову на него, как будто со мной уже было покончено. Степенный взвод курка. Клац! – и второй патрон готов к бою. Револьвер чуть ли не в упор следует за мелкой головой Слатти, как нос любопытной борзой. И сейчас он гавкнет.

Мои движения медленны. Позади меня огненная лужа, в которую с тихим звоном падает стекло лампы. Лопата в моих зубах с такой неохотой набирает скорость, как будто я размахиваю огромным молотом или кирпичом на очень длинной палке.

Все резко становится быстрым. Слатти с хрустом вонзает нож глубоко в понижука. Револьверная пуля прошивает нос Слатти навылет и застревает в полу. Понижук скалится. Ему больно. Я бью его лопатой по лицу. Бздынь! А он твердый.

Ему больно. Ему обидно. Он смотрит на меня сужающимися ложками глаз. Как будто моргающая стрекоза или муха. Он много лет копил свою ярость на этого хвостатого сгибателя рельс. И теперь он разрядит ее в меня.

Слатти с жутким матерным воем катается по полу, тщетно затыкает передней ногой раны – вторая едва шевелится.

— Бол-л-льн-н-нооо… — прошипел он и начал увеличиваться в размерах. Его тело преображалось. Копыта превратились в острые когти, а матово-черный панцирь превратился в плотную темно-серую шерсть. Грудь становилась мощнее и шире, а передние ноги все больше походили на лапы. Голова вытягивалась и все больше походила на собачью…

— Что, мистер Кид, я отучу вас бить лопатой по лицу во время беседы. – проговорил басовито алмазный пес, немного проглатывая буквы и злобно добавил. – Раз и навсегда!

И рывком схватил меня за шею. Так резко от земли меня отрывала только Вирас, но тогда я не чувствовал, как мощная лапа с когтями сдавливает тисками шею с хрустом. А теперь чувствую. Не сглотнуть, не вдохнуть. Мелкие свирепые глаза смотрят на меня. Я стукнул его копытом по скуле, но с таким же успехом мог избивать камень.

— Жалкая тварь! – проревел он и со всей силы приложил меня об пол.

Неважно, один глаз, два, или тысяча. Неважно, сколько раз умирал и скольких убил. Неважно, плохой ты или хороший. Удар об пол от двухметровой твари со всех сил ты запомнишь точно.

Тело превратилось в один сплошной ушиб. Позвоночник больно хрустнул, но не сломался. Зубы вошли в язык. Прорезали щеку. Во рту соленая горячая кислота затапливала прокушенный язык. Все пространство потеряло четкость. Я плыл в какой-то желтой дымке с черными силуэтами и не мог нормально пошевелиться. Мне хотелось вывернуться наизнанку, но в животе была только боль и мышечные спазмы. Все мысли разом вылетели из головы.

Алмазный пес наступил мне на ребра и потянул на себя переднюю ногу, произнося: «Я отучу тебя нападать исподтишка, сраный ямокопатель!»

Острая, наверно, даже самая острая боль прошила плечо и ногу, когда последнюю вывернули под тем углом, о котором не расскажут на сопромате и в публичном доме. Я видел предупреждения о том, чтобы пони не совали копыта в паровой маховик, но никогда не думал, что испытаю что-то такое.

Я кричал. Я дергался. Из меня вышло все, что вообще могло выйти. Я сжал в зубах ком земляного пола и все равно – выл и плакал. Меньшее, что я хотел, это отгрызть себе ногу. По шею.

— Что ты кричишь? Не нравится, когда больно? – усмехнулся алмазный пес и дернул ногу на себя. – А так?

Нога. Я перестал ее чувствовать. А потом в нее кто-то забил много раскаленных гвоздей. И те зашевелись, наигрывая на нервах агонизирующий реквием по мне.

— Боль, такая сладкая боль! Столько ненависти! Столько желания убить! Давно я не ел таких эмоций! – ликовал пес, выкручивая мне ногу еще сильнее.

Что сказать… А-а-а-а-а!

— Йа оуу еая иеася а оешаыи. – зазвучал откуда-то жесткий злобный голос Слатти. Пес мгновенно отпустил меня. И я услышал вой. Ушам больно слышать этот вой. Я вспомнил сразу всех пони, которых рубил лопатой. Даже хором их дикие крики и вопли не смогут превзойти этот вой.

Слатти улыбался красными зубами и самозабвенно двигал ножом в ране на боку алмазного пса. Я видел, на что способны когти этих собак, и Слатти был раз в пять меньше него, но пес стоял, как парализованный, глупо растопыривая когти.

Я не чувствовал ноги и с большим трудом сел на колени, подбирая ноги под себя. Жеребенок смотрел на меня, продолжая нащупывать в теле врага новые нервы. Кровь не останавливалась, капала с подбородка и дырки у носа, и желтая шерсть на шее превратилась в темно-красный фрак со слипшимися волосками.

Пес слегка пошевелил когтями.

— Ухаи, Хебен! – крикнул мне Слатти, и добавил во всю мощь своих маленьких легких. – УХАДИ, ЕБАНА РОТ!

Я с трудом приподнялся на трех ногах. Третий раз повторять не надо.

Он надавил на нож со всей силы, сломав его пополам. Пес выгнулся дугой, едва не встав на мостик, и зарычал. Он лихорадочно трясся, разрывал свой бок когтями, пытаясь вырвать лезвие ножа. Слатти чуть не сбил меня с ног и потянул зубами к выходу. Я мельком заметил, что его глаза не фокусируются ни на чем, и он шатается, как пьяный пони, и ковылял как можно быстрее на улицу.

Позади, в закрытом храме звенели крики и треск мокрой ткани и хруста. Я не хотел даже думать о том, что будет, когда полужук-полупони-полупес прооперирует себя и пойдет за нами.

Ночь не укрывает нас. Мы словно две бегущие мишени в тире. Нам бы засесть в темноте, но мы слишком заняты бегом по диагонали через улицу.

Слатти мычал, кусал меня и тянул в сторону магазинов. Он не стал дожидаться, когда я грохнусь, и нагло подставил спину, чтобы я оперся на него. Я боялся раздавить его, но он даже не дрогнул, как будто у него вместо скелета была чугунная рама от токарного станка: лопнет, но не согнется.

Но ситуация была скверной. Понежук владел магией и стрелял получше зебринских снайперов. А еще он очень быстр. А еще он может превратиться в алмазного пса. А еще – это нечестно.

— Чем бы уебать эту хуету? — бурчал я, вспоминая, что вообще могло взять его из оружия. Лопата – не успею замахнуться. Длинное копье – его хер подловишь. Дробовик – только в упор. Антимехвинтовка – ну да, конечно. Под каждым кустом ящиками валяется. Пушка или гаубица прямой наводкой – да, но нет. Да, в смысле, что прибьет, а нет – это нет. Нет пушки. Бля.

Слатти что-то недовольно предложил, на что в голове зазвучал буднично-надменный голос: «Не, шваркнуть его молнией – это неинтересно. Справляйтесь сами. Докажите, что не зря вылезли из своих матерей».

— ДА КАК!? – возмутился Слатти. Он харкнул кровью себе под ноги и чуть не упал. Я потянулся за ним, наклоняясь, и услышал резкий свист ветра.

Резко поднял голову. Понежук проскочил над моей головой по широкой дуге, словно его запустили из катапульты, и попытался выцелить нас из револьвера. Я резко прыгнул вперед, чтобы закрыть Слатти, и попытался задней ногой сместить Слатти, потому что…

«Бах! Бах! Бах!», говорит револьвер одинарного действия.

«Я отказываюсь работать с такими дырами!», отвечает сердце.

«У, я еще не видел сколько крови!», кричат легкие.

«Хух, пронесло…», вздохнул позвоночник.

«Да-да, пошел я на хер…», обиделась нога.

«Мне пиздец», подумал я. К моему телу прибавился вес нескольких свинцовых плит, и я с трудом остался стоять на трех ногах, как барная табуретка. Только у табуретки было кровотечение.

Понежук приземлился, неуклюже маневрируя одним прозрачным бирюзовым крылом: на месте второго была рваная дыра, сочащаяся какой-то бурой кровью. Он и правда весь был черный. Рясы на нем больше не видать. На передней левой ноге светился какой-то большой браслет с экраном.

— Ххххватттиттт ууухббегггххатттть. Умммрррите, как джжженннннтттттссттльпооооони. – через боль цедил он. Дышал он очень тяжело. Револьвер смотрел на меня. Половина барабана с нетерпением ждала встречи с моим лицом. Его слова доползали до мозга, а перед глазами все плыло и смешивалось в черное.

— Может… не… будем… драться… — я вспоминал буквы, пока говорил, и каждое слово растягивалось на бесконечность, в которую не укладывалось мое обильное кровотечение. Замерзающая медленность. Интересно, дедушка Эш тоже себя так чувствовал? Кровь холодеет, время тянется, а пони вокруг становятся все быстрее.

Понежук засмеялся. Грудь тяжело ходила от болезненного смеха. А револьвер черной, посверкивающей трубой смотрел на меня. Где-то позади Слатти. Не знаю, что он будет делать, но я уже точно не игрок.

— Я… не… дерусссссь… ссссс… ууумирающщщщимиии… — он махнул револьвером. – Оооотттойди…

— Хе… — я бы может и отошел, но не хотел, да и сил не было. — Нет.

— Это… будет… бысссстро… — понежук сплюнул на землю темную жижу: удар Слатти медленно убивал его.

— Ты… сам… еле…

Я начал заваливаться набок. Просто, как будто сонная усталость в морозный день. Перед глазами все еще стоял понежук с револьвером, но какая-то часть мозга осознавала, что он должен был сместиться, раз я рухнул на землю. Вместо этого зрение стало распадаться фотографией, на которой проступают и расползаются темные пятна.

— Хел! Хел! – толкал меня в ребра Слатти. Это было где-то там, где-то в другой вселенной, и толчки я не ощущал. Я вообще ничего не ощущал.

— Хел! Очнись! Вставай! Это же тупа дырки в сердце! Хули ты молчишь!? Бля! Херли ты замерзаешь!? А ну встал! – шумел где-то Слатти, еле выговаривая слова. Наверно, кровь засохла…

…Проектор слегка стрекочет, мотая невидимую пленку. Зал залит светом с будки киномеханика, но вместо стен – мягкая матовая темнота. Кресла удобные. На экране идет какое-то кино. Какой-то жеребенок пинает и что-то орет валяющемуся на земле телу земного пони под дулом револьвера. Меняются изображения, но ни следов склейки, ни артефактов и рисок от брака пленки нет. Звука, к сожалению, тоже нет. Но качество – шикарное, хоть и ночные съемки.

Рядом кто-то хрустит. Резкий запах чего-то кислого. Опять оно.

— Опять ты? – я повернулся на звук.

— У меня вообще-то имя есть. – заметило хвостатое существо и откусило каменный лимон. – Твоя забывчивость граничит с невежеством!

Оно вытащило откуда-то кипу листов и складные очки, которые смешно смотрелись на большой отощавшей голове.

— «Змееподобный», «существо», «рогатый», «хвостатый», «оно»… Почему ты не можешь хоть разочек назвать меня по имени? Мы же почти друзья, Хелбент. За что ты так? Может, тебе дать таблетки для памяти? Книжку какую по мнемонике?

— А смысл? Я же все…

— В смысле «все»? – от неожиданности оно выронило кусок лимона и тот с грохотом покатился вниз по залу под рядами, как тяжелая стальная чушка.

— Я вижу себя на экране. – я указал копытом на изображение и раздраженно пояснил. – А раз так, значит, я уже мертв. На кой мне что-то запоминать, если ты сам сказал, что еще одна смерть – и финиш…

Существо от услышанного взяло все лимоны из ведра в охапку и в миг сожрало, выдохом растворив ближайшее кресло. После этого оно долго смотрело на меня. Как на дурака.

— Да как ты дожил-то до старости, Хел? Тебя батя не учил читать договоры внимательно? Я могу поспорить на половину, что учил!

— На половину? На половину чего?

— Да не важно! – возмутилось существо и разрубило кинозал пополам. – Можно на этот зал.

Части зала после идеального разреза расползлись в разные стороны, как льдины, между которыми проступали какие-то странные темно-фиолетово-красные концентрические узоры или кляксы черничного варенья вперемешку с кирпичной глиной.

Я успел лишь моргнуть глазом, и зал вновь стал целым.

— «Финиш» наступит, если ты и твой дружок умрете. А пока что заткнись и смотри шоу, как и подобает наблюдателю.

На экране Слатти стоял у моего тела и гневно смотрел на понежука. Понежук тяжело дышал. Темнота делала их еще злее и решительнее. Между ними висел в телекинезе револьвер. В револьвере три патрона.

— Чо, давай шмаляй! Прям сюда! – Слатти бесстрашно стукнул копытом раненой ноги по лбу. – Уклоняться не буду.

— Глупо. – вздохнул понежук. Но не выстрелил.

— Глупо? – Слатти хлопнул себя копытом по лицу и взорвался злобой. — Ты, бля, ебу дал?! Тут, жукоблядь ты перебанная, никого не осталось. Ты нахер перебил тут всех! Нахуя?! Чем они это, ебанавт ты хитиновый, заслужили? Тебе делать нехуй?! Сука… Ты ж можешь!.. Обратиться в любую хуету! Трахнуть все подряд! Облететь вообще все нахуй! Но – нет! «Я, ебать его в рот, вырежу весь город, такой я охуительный, распиздатый полужук-полухуй!» — искаженным голосом крикнул Слатти. И выжидающе замолчал.

Понежук расхохотался, наплевательски реагируя на поток темной слизи изо рта. Тяжелым, шипящим, звенящим и ухающим смехом, как филин в магазине бракованных микрофонов. И убрал револьвер.

— Сссстоллько лллет я не сссслллышшшшал ниччччего ссссмешшшшнеее… — он зашелся долгим кровавым кашлем, который сотрясал и выжимал грудную клетку. Слатти молча и зло смотрел на это, не решаясь напасть.

— Ты… поррреззззаллл… мееееняяя… Ххххорррошшшо ппппоррррезззал… — понежук вытащил откуда-то несколько шприцов обезболивающего и всадил их все в рану.

— Че, еще и ширяться будешь! – возмутился Слатти.

— Эттто… для ясссности. Мое сссознание мутнеет. Я тоже ссскоро умру. – использованные шприцы торчали из раны, как карандаши из подставки, но понежук не обращал на это внимание.

— Я б тя ваще пополам разъебал, шмароебина трахоебная… — пробурчал Слатти.

— Хех… Мне пришла одна идея. Ты хочешь, чтобы твой друг ожил?

Слатти аж присел. Злоба растворялась с его лица. Засохшая кровь слегка хрустнула на шее.

— Да. – отчеканил жеребенок так, что рана в нижней челюсти снова открылась.

— У меня есть кнопка. – понежук откуда-то вытащил грубоватую прямоугольную коробочку с большой красной кнопкой и антенной.

— Охуеть. И где ты ее ныкал?

Понежук положил эту кнопку рядом с собой.

— Я собрал одно устройство, которое выпускает мегазаклинание. – проигнорировал он жеребенка. – Мы будем драться за нее. По-честному.

— Хули мне с твоей кнопки?! Эт даж не грудь кобылки! И че за мегахуинание? Оно типа кореша моего поднимет?!

— Да. – не успел понижук ответить, как Слатти рванул к кнопке.

— НАХУЙШЕЛСТОБОЙМАХАТЬСЯ! – Слатти прыгнул на кнопку и почти нажал ее…

(«О зырь, Хел! Ща будет!», нетерпеливо сказало мне существо, призывно щелкая и тыкая когтями в экран»)

Понежук с силой махнул передней ногой, превратившейся в лапу алмазного пса, и Слатти с многозначительным криком «Еб!» отлетел в магазин, с грохотом пробив спиной окно. Стена магазина начала осыпаться и вваливаться внутрь.

Понежук снова стал собой и обессиленно присел. Его вырвало комками и слизью. Удар дался ему большой ценой. Он достал из ничего лечебное зелье и мгновенно осушил его. Рана в боку начала затягиваться, выдавливать из себя шприцы, но ткань словно не хотела приживаться и быстро рвалась. Зарастала. И рвалась. И зарастала. И снова рвалась.

Понежук смотрел на это, как на что-то обычное, без всякой надежды затыкая рану на своем боку черным, дырчатым копытом.

— Настырный малый… — он глянул на мой труп и добавил. – Сволочь, зачем ты прислал их сражаться за тебя? Чего ты добиваешься?

(Существо вцепилось в спинку переднего кресла и начало вести обратный отсчет когтями. Четыре… Три… Два… Один…)

Шум. Нескладный. Механический. Нарастающий. Будто какое-то вращение. Знакомое. Очень знакомое. Такое знакомое, что вертится на языке, но выпадает из головы.

Понежук подергивает ушами.

Шум все отчетливее.

Понежук неохотно поднимается на ноги. Он. Поворачивается…

Я вспомнил, что это…

Это…

Звук нескольких циркулярных пил.

— Это… что это? – произнес изумленный понежук, телекинезом перезаряжая револьвер.

Слатти стоял у рушащегося магазина, перемотанный изолентой, как мумия. К каждой ноге он примотал по циркулярной пиле, а одну закрепил на макушке, как какой-то жуткий шлем, крепко примотанный к подбородку и голове. Пилы не внушали размером, но на жеребенке они казались большими, как сапоги на пару размеров больше. Из боков торчали иглы разных шприцов. Эти шприцы я видел столько раз, что мог узнать их с километра в темноте – это обезболивающее. Там были и какие-то самопальные препараты, которые я не встречал. Вся шкура подрана стеклом и кирпичами, и с каждого пореза сочилась свежая кровь. Маленькое тело покрылось вздувшимися сосудами; Слатти сильно потел, глубоко и часто дышал, как будто пытался забрать весь воздух из окружающего мира. Смотрел исподлобья. В его огромных глазах зрачки стали занимать все пространство. Он готов убить все.

Хоть я и был мертв, на душе стало приятно.

— Пизда тебе. – процедил Слатти. Понежук быстро прицелился в него и выстрелил дважды.

Слатти исчез. На земле остались лишь пустые шприцы.

Я видел, как несильные на вид пони, вчетвером, взяв палки в зубы, таскали на самодельных носилках через разрушенный мост тяжеленые пушки, боеприпасы и много чего еще, но я не мог представить, что можно двигаться так. Слатти летел быстрее звука и любой хищной твари, с пилами общей массой под двадцать кило, серьезно раненый, в жутком передозе…

Он прыгал и тут же испарялся, а понежук лишь стрелял туда, где он уже был. И в этот раз это не был праздный тир. Понежук выпустил весь барабан за секунду. Второй барабан зарядить он не успел.

Слатти в мгновение оказался у понежука и каким-то странным прыжком влетел ему в грудь, выставив вперед согнутые передние ноги. С вращающимися пилами. Циркулярные пилы прорезали грудные пластины до самых копыт, повредив браслет с экраном.

Понижук…

(«Хватит называть его понежуком. Это ченжлинг!», крикнуло на меня существо и дало затрещину»)

Че… ченжлинг даже не крикнул: лицо слегка перекосило, и он отрешенно смотрел на ползущую жижу из двух глубоких полос на груди, похожих на подтяжки для штанов. Все его движения казались заторможенными на фоне метающейся во тьме ствело-желтой молнии. Слатти в ярости нанес еще два быстрых удара, по горлу и ногам, и поне… ченжлинг присел перед ним, как будто хотел сделать поклон.

Одна из передних пил застряла в черной дырявой ноге, из которой не вытекло ничего. Мотор циркулярной пилы натужно загудел, задымился и вспыхнул на ноге жеребенка. Слатти замахал ногой, но не мог оторваться ни от оружия, ни от врага, в котором оно застряло.

Через боль Слатти тут же махнул другой ногой, метя в лицо ченжлингу. Удар пришелся на рот. Тот резко дернулся от удара – по рту поползли лохмотья ткани и жижи – но вцепился зубами в диск циркулярки так, что та не смогла сдвинуться ни на миллиметр.

Пила бесполезно загудела, попыталась вывернуть ногу жеребенку, но сдалась и в этом, и пыхнула ничтожным белым дымом. Слатти висел на передних копытах, как распятый военнопленный, совершая мощные, но бесполезные удары задними ногами с циркулярными пилами, которые едва не стоили ему пропоротого в новых местах брюха. Головой он мог дотянуться только до своих копыт, и внутри у меня что-то болезненно сжималось от мысли, что он случайно отпилит себе одну из ног.

Ченжлинг злорадно засмеялся, насколько позволял стальной диск во рту, и через прорезь в горле толчками потекла жижа.

(«Держись, Слатти! Въеби ему!», не выдержал и крикнул я, лишь рассмешив существо)

— Попався. – пробубнил ченжлинг. Его голос стал глухим и очень низким, как будто у него украли весь диапазон частот, кроме басов. Слатти гневно смотрел на него бойцовой собакой, которой дали до обидного короткий поводок. На жеребенке болталось три работающих циркулярки, а его противник не собирался покорно лишаться жизни.

— А ну пусти меня! Я тебе яйца отгрызу!

Ченжлинг оскалился, насколько позволял диск в зубах, или это такая жуткая ухмылка, словно улыбается расколотая пополам обсидиановая тарелка.

— Да… Ты ловкий… О… ш-ш-ш… ень лов-кий… — ченжлинг начал меняться. Превращаться в какого-то пони. Я не понял сразу, что я вижу: что-то между ежом из острых граненых шипов и единорогом, светящееся мрачным зеленым светом.

Слатти замер, похожий на елочную игрушку в канун дня Согревающего очага. Ченжлинг отпустил его, и тот безвольно шлепнулся на спину перед ним. Пилы на задних ногах чуть не пропороли ему живот, а пила на голове чуть не вывернула шею, но он удачно лег так, что корпус пилы уперся в землю.

— Слатти… Слатти… — понежук… (существо отвесило мне подзатыльник) преображался во что-то все больше похожее на единорога и очень медленно приближался к жеребенку. Ченжлинг оставлял под собой крупные темные капли слизи, похожие на мазутные следы, хотя на единороге, которым он становился, не было ни царапины. В темноте эта жуткая неспешность походила на важную церемонию или театральное представление.

«Единорог» навис над жеребенком. Слатти накачался стимуляторами так, что мог бы разорвать всех жителей города голыми копытами, но вид единорога превратил его в беспомощно трясущегося зверька, замерзающего в холоде ночи. Из глаз мелкими струйками потекли слезы, пробивая себе русла на грязном личике.

Зараза! Я очень хотел оказаться рядом. Необъяснимо сильно мне хотелось разорвать зубами это лицо еще раз.

— Слатти… ты… будешь сегодня хорошим? – единорог аккуратно утер один глаз Слатти, потом второй. Медленно облизал нос. Слатти лежал, втягивал худой исполосованный живот до ребер, едва-едва дышал, слабо поджимая передние ноги к груди. Мертвые циркулярные пилы звякнули, сцепившись дисками, но жеребенок даже дрогнул. «Единорог» полностью парализовал его.

— Ты будешь хорошим, Слатти? – «единорог» плавно, со странным наслаждением провел копытом по грудной клетке жеребенка вниз, по животу, любовно трогая грубые хребты зашитых шрамов, и сместил копыто вниз.

— Д-да, Боссс… — пропищала маленькая машина смерти, от которой осталась лишь оболочка. «Единорог» начал плавно сгибать задние ноги Слатти к его животу, словно на них не было примотанных изолентой работающих пил. Жеребенок смотрел на «единорога», как на единственное, что он мог видеть в жизни. Он был для жеребенка всем. И светом, и тьмой, и землей, и небесами…

— Отъебись! От! Него! – я хотел прыгнуть на экран – почему-то думал, что так попаду туда – но перелетел через спинку кресла и шеей врезался в спинку другого стула, чуть не убив себя таким тупым образом.

Горло болело, но я вскочил мгновенно и перемахнул через кресла, прыгнув… прямо в кресло рядом с существом.

— Сиди. И не шурши. – желтые глаза гневно смотрели, вытягивая свет из окружающего мира, пока не остались лишь они. Эта желтизна могла свести с ума, и казалось, что с черных зрачков внутри стремится выйти что-то жуткое. И голодное. И злое.

Все резко стало нормальным, и мы уставились на экран.

«Единорог» готов был распилить жеребенка его же ногами, и тот даже не дернулся бы, но в решающий момент его вырвало темной слизью, и он поскользнулся…

В общем, все пошло очень плохо.

Коротко взвизгнули пилы. Слатти издал протяжный вопль. «Единорог» выдал протяжное «О!» и рассыпался обратно в понежука. Слатти мощнейшим ударом задней ноги оттолкнул того от себя, и я увидел, что в грудной клетке жеребенка застрял диск пилы, который тот из последних сил удерживал окровавленными копытцами от проворота.

Ченжлинг рухнул набок с распоротым животом. Из него лезло что-то дымящееся, черное, слизистое. Все тело Слатти выгнулось дугой, и из последних сил вырвало циркулярку. Та слетела с задней ноги и ускакала на диске в темноту. Слатти судорожно сжимал темную полосу на груди и животе, из-под которой бежала темная кровь.

Я знал, что он умрет. Я не боялся увидеть, как из него уйдет жизнь. Но что-то внутри с невероятным трудом умоляло меня отвернуться, бессильно пыталось скрутить стальные трубы моих нервов, призвать к сочувствию. Сказать Слатти, что он обязательно выживет.

Я рванул с места, но рогатый сосед по кино придавил меня когтистой лапой. Я попытался вырваться, но когти с такой силой впились в мое плечо, что шерсть лопнула, и брызнула кровь. Вся тяжесть мира давила на меня через эту лапу.

— Пусти! Сука! Онжеумрет! Хулитытворишь!

— Ты проиграл. – ледяным жестким голосом напомнил он. — Теперь жди.

— Хел… — Слатти повернулся к моему телу и мутнеющим взором смотрел на мое мертвое обмякшее лицо. — Я… говна спорол.

Глаза остались открытыми. Все еще не мутные, но уже живые. Дом, который оставили, но забыли выключить свет и радио. Кровь слабыми толчками вытекала из черных полос, уже загустевая на шерсти. Слатти… все.

Нет…

— ПУСТИ! – я изо всех сил потянулся вперед, к экрану. Моя левая нога болезненно натянулась, пытаясь выскользнуть из-под лапы. Шерсть рвется… Я как будто стягиваю длинный сапог с ноги. Только это моя шкура.

Шумная бурная река мчится по коридорам. Она смывает мелких пони, а кого-то забивает безжалостной силой гидродинамики обратно в номер…

Нет.

Она летит, не разбирая дороги, скручивается в бесконечных ударах о стены, а нестройный жуткий рев сводит с ума тех, кто укрылся в самых темных, герметичных участках мозга. Это моя злоба, моя ярость рвет меня изнутри!

Нет!

…о, добро пожаловать в мир сладкой бесконечной боли, Хел…

Я перемахиваю через кресла. Что-то впивается в мое тело. Тысячи когтистых лап. Тысячи глаз. Они хватают. Они режут. Вырывают куски плоти. Шкура слезает длинной неровной лентой, как будто с овоща. Все мое тело в огне, кислоте и ледяном буране одновременно…

— СИДЕТЬ! – раздается за спиной низкий утробный рев, от которого все пространство ходит ходуном.

Понежук на экране кашляет. Он поднимается. С трудом. Он встает на ноги. Все его органы вываливаются дымящейся темной студенистой кучей, как помои из лопнувшего мусорного пакета. Но он еще жив. Он медленно идет. К кнопке. Дрожащие липкие ленты тянутся за ним, как копыта молящих о пощаде.

Я тяну копыта к экрану. Когтистые лапы рассекают ее до костей, мгновенно ломают, взрезают сосуды, мышцы и связки. Тянут куски за спину. Я приближаюсь к изображению ченжлинга. Но во мне становится меньше меня. Я распадаюсь на кровавые ошметки со скоростью медленного взрыва. Я ору, но моих легких уже нет. Я ничего не слышу. Когти срезали их и утащили.

Понежук смотрит на кнопку. Его лицо не выражает эмоций. Он похож на сгоревшую до углей статую с черной дымящейся дырой в районе живота. Голубые ложки тускнеют. В них уже нет жизни. Если она вообще была.

Он что-то шепчет.

Когти застилают мне лицо.

Я чувствую, как тянется в разные стороны. Как все пропадает.

Невидимая теплая волна прошила меня, или это какое-то большое, но очень мягкое существо провело своей лапой против шерсти. Лицо начало тоненько колоть. Это что, швы лопнули? В рот ринулись какие-то теплые твердые комки. В глазнице зашевелились мелкие насекомые, или что-то из ниток. Голову заполнили странные мысли. Кто такой Гэри?

А дальше… темнота?

…Солнечное, прохладное утро. Вся простая красота Понивиля в этих изгибах холмов, лесов и полей. Здесь жизнь никогда не спешит. Не спешил и я, когда ехал с Эмри на ремонт рельсов. Босс нанял пару крепких пони для помощи с укладкой нового участка путей, и те со скучающими лицами сидели на откидушках у желтой клепанной глыбы крана. Позади мирно стучали…

Я закашлялся, схватил немного воздуха, и выплюнул на пол металлические кусочки. Один из них больно стукнул по зубам. Пистолетные пули. В голове вращался огромный маховик, все время валящий меня набок. Я подымался. И падал. И падал. И поднимался. И снова.

…Мы остановились в нескольких километрах от Понивилля, когда нашли тот самый участок. Эмри подкатилась с завидной плавностью, как будто подошла к цели пешком, и ремонтный состав лишь едва-едва дрогнул при торможении. У меня никогда не получалось плавно тормозить на этой штуке. Эти старые воздушные тормоза срабатывали по какой-то им самим ясной системе: в любой момент блокировали колеса, а скрежет резал барабанные перепонки так, что хотелось сунуть голову в топку…

Тело. Оно и устало, и отдохнуло. Я. И пьяный, и трезвый. Мыслей так много, но я могу ухватить ни одну. Смешно. Забавно. Помогите. Уши жжет и режет. Кто закручивает гвоздь в глаза? Кто такой Гэри? А, мои ноги! А-а-а!

…Осмотр. Полкилометра стальных рельс – на переплавку. Я первый раз в жизни видел, чтобы двутавр больше моего копыта был аккуратно скручен, как будто вместо рельс проложили два огромных сверла. Все шпалы стояли вдоль путей, как коротенькие телеграфные столбы, а грязные ржавые костыли ровными штабелями лежали метрах в пяти от паровоза. Зрелище настолько странное, что мне стало не по себе. Я никогда не думал, что можно такое вытворить с путями. Я видел, что пути трескаются, искривляются, как водяные змеи, но, чтобы они становились сверлами…

Гэри? Трясет меня… кто-то. За что? За плечо? За грудь? За ноги? За го-ло-ву. Гэри? Я слышу голос, но не понимаю его. Это голос. В нем есть буквы. Слова. Звук. Все есть. Я бы мог сказать, что он говорил. Но не могу. Я не пони-маю. Буквы такие смешные.

Мысли.

Утекли.

Ва-а-а-а…

…Пони берутся за газовые резаки. Эмри составляет акты состояния. Я смотрю, что осталось от костылей и шпал. Пахнет ацетиленом и горящей землей. Все костыли, что были здесь, целые на вид. Я рассматривал их вблизи, и под лупой, и простукивал их. Муторная работа, когда ушами отделяешь благородный звон металла от фырканья газового резака, проплавляющего себе путь в толще рельса. Увы – почти все костыли ждала переплавка. Шпалы и без приборов выглядели неважно. Парочка развалилась на куски, едва я их попытался вытащить. Больше осматривать тут…

Удары. Гэри. Кирпич на груди. Нет, бетонная плита. Гэри. Задние ноги растянуты и скручены, и раскручены одновременно. Тянет. Жмет. Дергает. Гэри. Так не бывает. Но бывает и так.

— Прос-с-снис-с-сь! Прос-с-снись!

Удары. Плита давит на грудь. И прыгает. Темно – светло. Голубые ложки. Черный на черном. Черный на зеленом. Зеленое на зеленом. Гэри. Кхарк-кхарк!

…Утро превратилось в день. Рельсы-штопоры превратились в коротенькие отрезки. Сгнившие шпалы прикопали у путей. Топочной лопатой довольно удобно копать небольшие ямки. Костыли отправились вместе с поломанными рельсами – на грузовую платформу. Мы втроем развернули кран, пока Эмри принимала солнечные ванны на горячей крыше локомотива, растянувшись на животе с расправленными крыльями, как птица в полете. На нее даже смотреть было горячо. А ей было хорошо. Она не таскала тележку с рельсами.

Кран – простенькая чистая механика с шестернями, храповиком, воротом, блоками и крепкими веревками. Рельсы по одной отгружали на тележку и тянули на место старых. Тяжелая, неспешная работа…

Я резко вдохнул. Или выдохнул. Спина хрустнула. Легкие заныли. Мышцы сжались, и я уселся горбатым коньком.

На меня смотрел ченжлинг. Лицо у него было целое и какое-то более… более круглое… более… доброе? Глубоких порезов, похожих на подтяжки, не было. Блестящий пластинчатый панцирь, прижатые к бокам жучиные крылья. Голубые ложки. Как у Гэри.

— Че, очнулся? – гаркнул Слатти. Он сидел верхом на матово-черной голове, аккурат между ушами, придерживаясь одним копытом за острый черный рог. Понежук даже не морщился, и явно его все устраивало. Слатти тоже вел себя… дружелюбно. А когда они успели…

— С-сейчас-с не время с-ссоритьс-ся. У нас-с ес-сть проблема. По-с-серьезнее.

Мы в баре. Бар в Дыре. Как бы и хотел Гэри. Кстати, бар полуразрушен, и стена входа похожа на решето, сквозь которое идет слабый свет.

Разве у нас могут быть проблемы, кроме жажды убить друг друга?

— Пгробг-глемы? – проронил я на автомате.

— Там. С-снаружи.

— Ага, там полная жопа! – крикнул Таран, вышедший слева от понежука с копьем на спине. Он выглядел уставшим и немного испуганным. Но он живой. Взмыленный, но живой. И тоже не пытается никого убить.

— С ним все в порядке? – забеспокоилась Эм-Эм и попыталась подойти.

— Эм, иди в подвал, пожалуйста. – Таран приобнял и ткнулся лицом ей в шею.

И она тоже…

Живая.

Я… Гэри.

…Бах. Бах. Бах. День катится к закату. Свежие шпалы уложены. Рельсы прибиты. Эмри долго ругалась с наемными рабочими до хрипоты, пока не добилась хороших зазоров между рельсами без перепадов высоты. Для пассажиров это было бы не очень заметно, но Рапид растекся бы по будке в блаженстве. «У нас не так много угля, чтобы ездить медленно по плохим путям!», ворчал он про старую линию между Понивилем и Аппллузой. За одну зимнюю поездку на эту бедную железку ссыпалось песка с нескольких поездов столько, что можно было бы построить второй Кантерлот один к одному.

Теперь хоть где-то есть новый кусочек рельс. Наемные рабочие посасывали сидр и раскисали под тенью крана в розовеющем небе Эквестрии. Эмри вела поезд задом-наперед. Неспешно и плавно. Я наблюдал за ней, пока болтался в будке машиниста, как конусное ведро.

Она пегас. Ухоженный, чистый, как новый махровый коврик. Видеть ее в тесной жаркой кабине, с косыми изящными крыльями, которые едва сдерживаются от того, чтобы распахнуться – непривычно ни в первый, ни в сотый раз. Ленивая, но стройная. Злобная, но помогающая. Я ее не любил. Раньше ненавидел. Теперь не понимаю. Ее мать живет в Клаудсдейле, и очень даже хорошо. Но Эмри живет здесь. Среди нас, хотя в любой момент может улететь, и никто ее не остановит.

Мы говорим о какой-то ерунде. Кажется, о прошедшей работе. О зарплате. О цене нашего времени и труде, который заметит только такой же поездовой пони, как мы. Я бурчу про рельсы, загнутые штопором, что этот рогатый хлыщ не должен так делать. Эмри тогда замерла, точнее, мои слова разбили ее на куски: тело механически поддерживало уровень воды, подавало уголь и контролировало тягу, а разум улетел куда-то далеко. Минут пять мы ехали молча. Шпалы выскакивали из-под локомотива, и поняв, что их заметили, тут же замедляли бег и удалялись.

— Рогатый пытается помочь нашему миру не развалиться. Своим плохим способом. – медленно и холодно произнесла она.

— Ломая то, что мы строим? – усмехнулся я.

— Ты сам видел. Езда по таким путям опасна. Он указал на это. – она повернулась на меня. Злобный взгляд. Вся вечерняя приятная расслабленность испарилась из кабины, набиваясь злобным механическим шумом и тишиной. Мы ехали молча. Весь оставшийся путь…

— А ну не отлетай! – дал мне пощечину Слатти (он уже стоял на своих ногах, без новых шрамов). – Хорош шароебиться по мыслям!

Я думал, что мое лицо взорвется от удара переколотого боевыми стимуляторами жеребенка, но – нет. Все в порядке. Просто… сука, как больно! Аж в глазах помутилось. И глаза… их было два. Хоть что-то хорошее со вчерашнего дня.

— У нас времени, нахуй, нет! Там снаружи пиздец! – Слатти заглядывал мне в глаза, крепко вцепившись копытами в уши.

«Да что за хуйню вы все несете?!», хотел сказать я.

— Гэри-гэри-гэри-гэри! – заверещал я и тут же заткнулся. Это что за нахуй? Что со мной?

Слатти и Таран с опаской смотрели на меня. Ченжлинг смотрел на меня через свое беззаботное любопытство.

— Бля-а-а! Он ебнулся! Ему над хуизин какой-нить или голодол… Ну, хрень эту – от мозгов! – предложил Таран.

— Нахуй химозу! Я ему так по ебалу дам! — предложил альтернативу Слатти, откуда-то достав ложку.

— С-слатти, убери ложку. – понежук аккуратно положил на спину жеребенка копыто. – От твоего удара ложкой у него голова взорвется.

— Нихуя подобного! Я ему давеча тока глаз вырвал, а он мне – лопатой по зубам!

— Садист малолетний. – на выдохе пробурчал понежук.

— Нахуй шел: эт не я магию-шмагию к ебучей бомбе пришил. – беззлобно аргументировал Слатти.

Снаружи раздался вой. Протяжный, многоголосый, яростно-жалостливый. Словно целый табун поней одновременно наступил на гвоздь перед мегафоном.

— Гэри-гэри? – спросил я. «Что снаружи?», хотел спросить я, но все превращалось в это ебаное «Гэри». Что это за хрень, Гэри? Что ты загерил со мной?

— Хел дело говорит! – подхватил Слатти, — Жучло, давай, обращайся в свою гипер-хуиту и пиздуй махаться! – Слатти попытался сдвинуть ченжлинга с места, вцепившись зубами за ногу, но тот лишь небрежно смахнул жеребенка.

— Нет. Это бесполезно. Та штука слишком большая. Она убьет меня одним ударом, даже если я стану гончей. – сообщил понежук.

Да о чем они? Что там происходит?!

Тут стена бара взорвалась, раскидав нас по разные стороны бара. Осколки кирпичей, штукатурки и дерева шрапнелью разлетелись по столам, столы переворачивались и ломались. Поднялось мощное облако пыли, в котором, металась длинная извивающаяся тень.

— Еб! – только и успел сказать Слатти, как Таран схватил его зубами за загривок и со всех ног рванул как можно дальше от пролома. Тень замерла и вдруг выстрелила в меня. Что-то длинное, змееобразное и очень быстрое.

Ченжлинг бежал ей наперерез, на бегу обращаясь в мохнатую гигантскую гончую, но всей его скорости не хватило, чтобы меня перехватить. Эта штука добралась до меня раньше и мгновенно выдернула из бара. Верхний край пролома прошел так близко, что я чуть не остался без головы.

Я был на улице. На высоте метров десяти от земли. С такого ракурса Дыра не казалась чем-то выдающимся. На месте домов теперь были дымящиеся пепелища. А храм «Луча-Сверху»… на его месте была черная глубокая воронка с остатками укрепленного погреба. Мощные бетонные плиты – я не мог вспомнить, где он их прятал на земляном полу – вывернуло из земли и раскидало по округе, как гигантские серые вафли. Уцелела только ферма Вошей, и то на поле упало несколько плит, навалившихся друг на друга в форме домика.

Ах, да…Вокруг тела обвивалась какая-то толстая змея, похожая на переплетение мышц и пищеводов поней, из которого торчали кости, а сама она торчала из тела… многоногого огромного пони. Остальные «щупальца» лениво извивались из спины, как какие-то странные крылья или лапы.

Десятиметровая гора мяса, перетаптывающаяся на куче разных ног в шкуре, похожей на грубую мозаику разных цветов. В основном, оранжевого. Мощная фигура из множества поней, часть из которых торчала безмолвными ветками из ног, туловища и шеи. Голова была из нескольких голов, и походила на голову того большого пони, который валялся за столом, только вместо глаз были две понячьи головы, от которых остались глаза и кусок лба.

Из хватки не вырваться, словно вокруг тела обмотали рельсу.

Чудовище посмотрело на меня и злобно прорычало всеми ртами:

— ГЭРИ! – услышала вся округа оглушающий, до вибрации в зубах низкий вопль. Я услышал довольно спокойное, в меру удивленное: «О, прошу прощения за эту грубость. Все в страхе разбегаются от нас, и мы уже отчаялись найти платочек, а эти «штуки» такие нечувствительные. Мы сожалеем, что разрушаем этот уютный домик… Погоди! Ты поразительно спокоен в отличие от остальных. Ты понимаешь нас? Тебе не страшно?»

— Гэри-гэри-гэри! – твердо ответил я, что означало: «Я ничего не боюсь. Я, увы, уже умирал. Три раза точно, а, может, и больше. И да, я вас понимаю».

— «О, это просто чудесно… (чудовище чихнуло и быстро извинилось) Интересно… А те пони? Они твои друзья?! Почему они боятся нас?» — проревело чудище.

— «Простите, что перебиваю, но мне любопытно: вы осознаете себя как множество личностей или это особенность вашей… культуры?»

— «О, мы есть множество».

— «Это очень интересное явление. Ваш вид невероятно необычен. Я весьма удивлен вашей физиологией, а мои друзья еще более впечатлительны, если не сказать пугливы, и вы вызываете у них когнитивный диссонанс, вплоть до истерики и панических атак. Я не могу утверждать, что мои наблюдения объективны, но после какого-то момента мои друзья перестали воспринимать мою речь, как что-то логически связное. То же касается и вас. Поэтому я думаю, что наш диалог со стороны смотрится, как что-то бессмысленное или лишенное логики». – прогаркал я «Гэри» очень много раз. Откуда во мне взялось столько слов?

— Эй, трахоебина! А ну съебал! – Слатти отважно бежал через всю улицу на гигантского пони с ложкой. – Тока трахни моего кореша – я тебя зубами разъебу!

— Слатти, стой! – пытался остановить его ченжлинг, но за десять метров до пони отскочил в укрытие.

— «Почему твой друг считает, что мы подняли тебя в воздух для того, чтобы совершить половой акт?» — прорычало чудовище и посмотрело на другое свое «щупальце». – «Это же похоже на мои бывшие ноги, когда я был пони, только куда более гибкие. Кто же захочет принять любовь через копыто?»

Слатти не успел добежать, как чудовище прочно схватило его и растянуло за передние ноги двумя «щупальцами» и подвесило, как на кресте, после чего осмотрело его и зловеще прорычало ему:

— «Почему ты такого плохого мнения о нас? Мы не собираемся никого подвергать насилию! Это отвратительно!» — и потянулось к нему третьим «щупальцем», чтобы назидательно погрозить ему, от которого Слатти завопил звенящим голосом и как мог, поджал задние ноги. Вжался бы и внутрь тела, но он, увы, не черепаха.

— «Прошу простить моего друга за его грубость. Уверяю вас, что у него золотая душа. Просто он очень тревожится о моем положении, и ведет себя таким образом не из злого умысла. Я уверен, что, если ты плавно опустишь его и меня, он сможет оценить эту ситуацию более разумно и трезво». – орал я на чудище.

— «Да, мы не подумали, что это может выглядеть так со стороны…». – чудище оглушающе взвыло, что я почти оглох, и опустило нас на землю.

— «О, у этого жеребенка такие милые глаза»… — пророкотало чудовище, ближе всматриваясь в Слатти. Я посмотрел на Слатти. Тот вроде обычно стоял. Только совершенно неподвижно. Глаза стали такими большими от шока, что, казалось, занимали почти все лицо до макушки до подбородка.

— «Я думаю, он сейчас в очень сильном эмоциональном потрясении. Вы для него выглядите, как огромное анатомическое пособие из целого табуна пони. Не подумайте плохо: я не считаю вас чем-то неприятным, но для остальных вы выглядите страшно». – протараторил я.

— «Ох… Мы и правда так чудно выглядим»… — грустно взвыло чудище, осматривая себя, – «Мы бы так хотели объясниться, что все это лишь проблема коммуникации, но он может не понять нас. Может, он знает азбуку Морзе?» — и принялся размеренно настукивать копытами сообщение: «ИЗВИНИ МЕНЯ ТЧК». Земля тряслась, и руины дома врача окончательно осыпались в мелкое крошево. (Предложение исправлено: благодарность Serpent за внимательность)

Слатти как стоял, так и стоял. Он не знал ни телеграфа, ни азбуки Морзе. Я опасался, что у него случится разрыв сердца от шока.

К счастью, азбуку Морзе знал понежук и быстро простучал копытом в ответ: «Ты просишь прощения впр Ты разумен впр».

Я был несилен в азбуке Морзе, но слышал передачи сообщений телеграфистов так часто, что понимал точки и тире так же, как и речь.

— «КТО ТЫ ВПР И ПОЧЕМУ НЕ ВЫХОДИШЬ В ОТКРЫТУЮ ВПР» — простучало чудовище.

— «Я двтч рабочая тень королевы Роя зпт но пони называют нас ченжлигами тчк Я не подойду к тебе тчк Ты опасен двтч в тебе много разных существ тчк Они страдают и озлоблены на меня тчк» – с точностью станка-автомата ответит понежук. Со стороны это выглядело очень странно. Раньше я бы бежал от всего этого кошмара, хоть и не особо пугливый, но теперь я стою и слушаю перестук убийцы и его жертв, которые воскресли в… дух мщения? Или что-то очень большое и убойное.

Слатти залип в одном положении, словно манекен для платьев. Никогда не видел его на одном месте дольше пары минут.

Земля тяжело задрожала от быстрого, поспешного топота чудовища:

— «ТЫ ПРАВ ТЧК Я ЗЛОБЕН ТЧК ЧТО ЗА МАГИЮ ТЫ СОТВОРИЛ ВПР ПОЧЕМУ Я И ТВОЙ ДРУГ ГОВОРИМ ТОЛЬКО ГЭРИ ВПР»

— «Я думаю зпт это ошибка развертывания мегазаклинания тчк Я починил боеголовку деталями из Стойла один ноль восемь тчк». – простучал понежук.

Мегазаклинание? Стойло? В голове загудело от наплыва воспоминаний: безопасные дома, подвалы, микро-стойла Пуловски, лотереи на места в стойлах, помощь фронту, непрошибаемая силовая броня и карательные зачистки зебр.

— «ТЫМОЖЕШЬ ВЕРНУТЬНАМРЕЧЬ ВПР» — чудовище топтало землю быстро, и слова едва не слипались в одно.

— «Нет». – раздался короткий перестук. Повисла странная пауза, и  понежук медленно вышел из укрытия, и принялся долго стучать по земле:

— «Я не понимаю зпт как сработало мегазаклинание тчк В теории такая магия должна была воскресить всех в радиусе ста метров тчк Но главная матрица магической развертки была повреждена временем зпт и я отправился на поиски в ближайшее стойло тчк Там было множество клонов одного пони зпт которые твердили одно слово двтч Гэри тчк

Я хотел активировать мегазаклинание зпт чтобы пронаблюдать эксперимент над жителями Дыры тчк Но мне помешали тчк Мне пришлось спасти себя тчк И я не смог убрать жителей из храма двтч у меня не было уверенности зпт что сила развертывания мегазаклинания не разрушит подвал тчк

В результате я обнаружил зпт что у всех выживших были странные видения и мысли о Гэри тчк

Я не знаю зпт как думают пони зпт но я думал о Гэри всего две секунды тчк Маленький пони не думал о нем вообще зпт хотя находился при смерти тчк Пони зпт которого я задушил зпт повторяла слово Гэри всего пять минут тчк Пони зпт которого схватил ты зпт повторяет Гэри уже полчаса тчк Я склонен считать зпт что эта аномалия у него пропадет к завтрашнему утру точно тчк А поскольку ты состоишь из множества поней зпт то предположить зпт когда ты заговоришь зпт невозможно тчк В самом худшем случае зпт ты не заговоришь никогда тчк»

У меня уже уши болели вслушиваться в эти перестуки.

— «ЖАЛЬ ТЧК» – прогремело печальным воем чудовище. Понежук стоял и смотрел на нас немигающим взглядом. Я повернулся на чудовище, и увидел слезы. Когда две головы на месте глаз плачут смесью слез, крови и лимфы, а та, что отвечает за рот, невозможно перекашивается – это зрелище, которое не забыть. Это жуткое «лицо» будет сниться, будить по утрам, преследовать в скучные часы и во время еды…