Куда бы ни занесло ветром

Глава 11

Из дневника Глуми Аугуст.

Ветер утих. Помню, в тот день я проснулась и почувствовала, что надо оставаться на месте. Не было никакой острой необходимости куда-то лететь. До этого момента ветер подгонял и заставлял меня, и в любом месте, где я останавливалась надолго, я чувствовала, как ветер зовет меня, или, может быть, манит, если я захочу говорить цветисто.

Странное чувство для пегаса, когда ветер затихает. Тот самый ветер, который гнал меня из моего дома в Понивилле, теперь исчез, и я была гостьей в Кристальной империи. Я думаю, что, возможно, я была слишком измотана, чтобы по-настоящему осознать, что только что познакомилась с принцессой Кейденс, а когда утром встретила принца Шайнинг Армора, то, возможно, отнеслась к нему, как к простому пони. Но всё обошлось! Я до сих пор близко дружу с ними обоими, и мы поддерживаем связь.

Может, ветер и покинул меня, но проснулись другие части моей пегасьей натуры. На меня нахлынула сильная потребность вить гнездо, что было для меня в новинку. То есть, я помню, как жеребенком строила гнезда, но это никогда не поглощало меня так, как тогда, когда у меня было яйцо. Потребность свить гнездо была неистовой, почти дискомфортной, и, честно говоря, я не знаю, что бы я могла сделать, если бы принцесса Кейденс не сказала мне, что это совершенно естественно.

Она помогла мне пережить моё пробуждение, когда я заново открыла в себе части себя, которые уснули. И многое во мне уснуло. Я жила изо дня в день, ходила на работу, оплачивала счета, делала все то, что приходится делать современным пони. В какой-то момент часть меня заскучала и просто ушла в сонное царство. Примерно через год после моего визита в Кристальную империю принцесса Кейденс сказала мне, что я нахожусь на пути к саморазрушению. К срыву.

Наверное, это случается со многими пони, но я не знаю. Я могу написать только о том, что случилось со мной, когда у меня был тяжелый случай постмодернистского выгорания. Было очень, очень трудно заново открыть для себя, что значит быть пони, и это было очень неприятно, как если бы пришлось вычищать слив ванны или душа от всех застрявших там волос. А ведь у нас, пони, очень много волос. Так много, что во многих современных домах в слив ванны и душа встроен маленький-премаленький мусоропровод.

Даже сейчас, вспоминая все это, я вспоминаю то утро, когда я встретила одного из своих лучших друзей, но тогда я этого еще не знала. Я была немного раздражительна, потому что он был слишком близко к моему яйцу, я была ворчлива, и у меня все болело… но он все равно был так добр ко мне. Шайнинг Армор — настоящий образец для подражания.

Глуми, еще не проснувшись, услышала, что в ее комнате кто-то есть. Слишком много чувств, чтобы уследить за ними, охватило ее одновременно: паника, беспокойство, агрессия, необходимость защищать свое яйцо, свое гнездо, свое пространство, плюс дезориентация, которая возникает, когда ты только просыпаешься. Когда наверху происходило слишком много всего, инстинкты Глуми взяли верх, и она дала понять захватчику, что чувствует, диким, пронзительным рыком, который отдавался в глубине ее груди.

— И тебе доброго утра, — ответил мужской баритон, и послышался звон стекла о металл. — Кейденс до своего возвышения была пегасом, поэтому я привык к свирепым звукам, доносящимся из-под одеяла. Я принес тебе завтрак и несколько подарков.

Моргая, с затуманенным взором и пересохшим ртом, Глуми высунула голову из-под одеяла и посмотрела на пони в своей комнате. Около дюжины морганий потребовалось ей, чтобы понять, что в её комнате находится принц Шайнинг Армор, и на нём надет розовый фартук с рюшами. Всё это не сходилось, и ей потребовалось ещё много морганий, чтобы обработать эту информацию.

— С некоторыми гостями мы с Кейденс стараемся обходиться без лишних копыт. Те, у кого нестабильное состояние и тому подобное. Кейденс отметила тебя как приоритетного гостя. Я принес тебе завтрак, здесь есть понемногу всего, есть мазь и аппликатор для твоих больных крыльев, и есть перевязь для яйца грифона, чтобы ты могла ходить и держать свое яйцо при себе. Оно должно быть в тепле, но ты это уже знаешь.

От запаха еды у Глуми потекли слюнки, пока она пыталась сфокусировать взгляд на Шайнинг Арморе. Она подняла голову, и одеяло сползло ей на шею, отчего ей стало щекотно и она задрожала. Яйцо, лежавшее между ее передними ногами, было обнадеживающе тяжелым.

— Когда закончишь есть и разберешься с собой, приходи в тронный зал. Гвардейцы и слуги покажут тебе дорогу. Сейчас почти одиннадцать утра, и Кейденс хотела бы поговорить с тобой до обеда, который мы стараемся подавать в час. — Шайнинг Армор сделал паузу и поправил несколько цветов, поставленных им в стеклянную вазу на прикроватном столике. — Все, что ты захочешь или в чем будешь нуждаться, будет тебе предоставлено. Все, что угодно. Тебе стоит только попросить. Здесь есть и другие постояльцы, также находящиеся в тяжелом состоянии, и я прошу тебя не забывать о них.

— У тебя фартук. Он розовый. — Глаза Глуми сузились, и она наблюдала, как Шайнинг Армор повернулся к ней лицом.

— Я не хотел ничем на себя брызгать. Нелегко быть белым пони. Ты даже не представляешь, как трудно поддерживать чистоту. Я завидую твоей окраске. — Шайнинг Армор поднял голову, улыбнулся и жестом указал Глуми на завтрак. — Если ты скажешь мне, что тебе нравится, я позабочусь о том, чтобы ты получила это завтра.

И без лишних слов Шайнинг Армор удалился, на ходу разглаживая фартук и насвистывая себе под нос, не обращая внимания на недовольное хмурое лицо Глуми и нахмуренные брови. Когда за ним закрылась дверь, Глуми немного расслабилась и принялась изучать свой поднос, на котором были разложены практически все возможные блюда для завтрака.

Ворчливая, не в духе пегаска засунула яйцо под теплую пуховую подушку, на которой лежала ее голова, и набросилась на свой завтрак с такой жестокостью, на какую способна только голодная пегаска, охраняющая свое гнездо, вымещая свои агрессивные чувства на еде рядом со своей кроватью. Много сока пролилось при нападении на свежие фрукты, внутренности пирожных вывалились через кончики, а многие хлопья были утоплены, а затем съедены.

Выживших не было.

Перевязь для яйца удобно сидела на шее, и Глуми нравился ее солнечно-желтый цвет. Переноска была утепленной, мягкой и хорошо защищала яйцо. Чувствуя себя не в своей тарелке, но не зная почему, она направилась в тронный зал, как и было велено. Не торопясь, она остановилась, чтобы рассмотреть все вокруг: этот кристальный дворец был удивительно красив, и после ночи отдыха она могла оценить его по достоинству.

— Тронный зал? — спросила она, глядя на пегаса-пони-стражника с оранжевой шерстью, выделявшегося на фоне остальных. У него также была приятная на вид голубая грива. Для охранника он выглядел дружелюбным и располагающим к себе. Другие охранники выглядели слишком сурово, как будто не хотели, чтобы их беспокоили, пока они изображают свои статуи.

— Сюда, мэм, — ответил гвардеец. — Прямо по этому коридору и через двойные двери, которые откроются при вашем приближении. Если они не откроются, просто несколько раз топните копытом, они довольно старые.

— Спасибо. — Глуми улыбнулась и пошла дальше.

— Не стоит благодарности.

Не торопясь, Глуми прошла по коридору мимо статуи дракона Спайка, героя Кристальной империи. Она остановилась, чтобы получше рассмотреть ее, и восхитилась великолепно выполненным подобием Спайка, целиком состоящим из различных драгоценных камней и кристаллов. Зная Спайка только как знакомого, Глуми понимала, что маленький дракончик съел бы эту статую, если бы ему представилась такая возможность.

Остановившись, Глуми наблюдала, как гвардеец ведет двух маленьких жеребят через двойные двери в тронный зал, и, преисполненная любопытства, заспешила следом, чтобы посмотреть, что будет дальше. Двери распахнулись, и она увидела принцессу Кейденс, восседающую на троне с величественным и торжественным видом. Стражники провели двух жеребят — пегаса и единорога — прямо к помосту, где стоял трон Кейденс.

Глуми молча стояла у стены, возле двойных дверей, и ждала, пока Кейденс смотрела на двух жеребят, стоящих перед ней. Ее лицо, терпеливое, мудрое и печальное, было одним из самых прекрасных, которые Глуми когда-либо видела. Любому пони было ясно, что Кейденс любит всех.

— Скажи мне, храбрый маленький пегас, что привело тебя ко мне? — спросила Кейденс.

— У моей сестры разбито сердце, — ответил маленький пегас-жеребенок. — Она не хочет есть и все время плачет.

Наклонившись вперед на своем троне, Кейденс посмотрела вниз на маленькую кобылку-единорога:

— Расскажи мне, что случилось.

— У нас забрали младшего брата. Хозяйка в детском доме… она заперла нас в чулане, пока его усыновляли, и его у нас украли. Ведь ему меньше года… Я не смогла удержать нас вместе. — Крылья маленького жеребенка-пегаса затрепетали по бокам.

— Мне очень жаль, — ответила Кейденс. — Скажи мне, что случилось с твоими родителями?

— Случился пожар, — ответила маленькая кобылка-единорог, фыркая и вздрагивая.

— Наша комната загорелась. — Жеребенок-пегас сел, обхватил передней ногой свою гораздо меньшую сестру и притянул ее к себе. — Отец завернул сестренку и братишку в одеяло и отдал их мне. Я вылетел в окно… Далеко улететь не удалось, они были слишком тяжелыми, но я добрался до крыши дома напротив. — Пока он говорил, тело маленькой кобылки-единорога начало подрагивать, и тихие звуки ее рыданий заполнили тронный зал.

На лице Кейденс отразились гнев и печаль, и она поднялась со своего трона:

— Скажи мне, мой маленький храбрый спаситель, как ты здесь очутился?

— Я сбежал из приюта вместе со своей сестрой. Мы пробрались на поезд и спрятались в вагоне, полном пшеницы. Я слышал истории о том, как вы помогаете пони с разбитыми сердцами, и я пообещал сестре, что привезу ее сюда и попрошу вас помочь нам. Мы проделали очень долгий путь, аж из Филлидельфии. — Маленький жеребенок потер глаза передней ногой, и мышцы его челюсти сжались.

— Мне очень трудно давать обещания в подобных случаях, — сказала Кейденс, ее голос был мягким, почти бархатным, и она спустилась с трона по лестнице, чтобы побыть с двумя жеребятами, сидящими на полу. — Я, конечно, сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам.

— Я буду твоим гвардейцем, — предложил жеребенок, его голос дрожал от мольбы. — Я буду работать на тебя. Я буду пажом. Я сделаю все, что ты попросишь, если ты сможешь вылечить разбитое сердце моей сестры… Я отдам тебе всю свою жизнь… только верни моего младшего брата… Я обещал заботиться о них обоих и нарушил свое обещание, и мне так стыдно, и я…

— Тише, — прошептала Кейденс, усаживаясь на пол рядом с двумя жеребятами. Распахнув крылья, она обхватила ими жеребят, притянула их ближе и обняла. — Я сделаю все, что смогу, но имейте в виду, что у новых родителей, только что усыновивших жеребят, нежные сердца. Возможно, удастся договориться. Хозяйка была очень, очень неправа, когда поступила так, как поступила. Мне придется послать своих агентов, чтобы они поговорили с ней.

Задыхаясь, храбрый жеребенок упал и зарыдал, спрятавшись от посторонних глаз за крыльями Кейденс. Глуми, наблюдавшая за всем этим, стояла в шоке, глаза ее слезились, и она вспомнила слова Шайнинг Армора о гостях с нестабильным состоянием. Обхватив яйцо крыльями, Глуми почувствовала, как ее и без того израненное сердце снова разрывается, и она поняла, что оно никогда не заживет. Ей трудно было поверить, что ее собственный вид способен на такую бессердечность, но доказательства были перед ней.

— Вот, пожалуйста, мэм.

Удивленно моргая, Глуми уставилась на подушку, которую ей принесли для сидения. Она посмотрела на оранжевого охранника с синей гривой и увидела в его глазах доброту. Сразу после рассказа о бессердечии Глуми вспомнила, что огонь доброты по-прежнему горит ярко.

— Спасибо.

— Не стоит благодарности, мэм. — Пегас сделал небольшую паузу, а затем добавил: — Вам нужно что-нибудь еще, мэм? Может быть, выпить?

— Нет, спасибо, я в порядке.

Склонив голову, пегас-охранник вышел за дверь и вернулся к своим обязанностям.

Присев на подушку, Глуми наблюдала, как Кейденс изо всех сил старается успокоить двух маленьких жеребят, напевая им, лаская их и даже целуя плачущую кобылку в голову. Глуми, сжимая в копытах яйцо, пыталась разобраться в своих чувствах и обнаружила, что не может этого сделать. Все было слишком ужасно, и она тоже начала плакать.