Опасный роман лебедей
Глава 56
Гослинг посмотрел на свое копыто и почувствовал холодное, колющее ощущение в крупе. Увиденное ему не понравилось. Гниль копыт. В его некогда идеальных, красивых копытах появились трещины. Он приподнял одно переднее копыто, левое, чтобы получше рассмотреть. Когда-то оно было гладким, но теперь выглядело изрытым, шершавым, поцарапанным и покрытым пятнами.
Стоя рядом с кроватью, он вытянул ногу и поскреб шершавым краем копыта о твердый край прикроватной тумбочки. Как и ожидалось, копыто зацепилось, и он понадеялся, что сможет отломить мягкую гнилую часть без особых проблем. Нужно лишь осторожно поскрести.
Но отломилось слишком много, и он почувствовал ослепительную боль, когда копыто раскололось, разрывая нежную плоть внутри. Пока он стоял и смотрел, копыто начало растворяться, таять, как воск, и другие копыта тоже, так что стоять стало трудно. От его собственного веса другие копыта стали разламываться, трескаться, раскалываться, лопаться.
Он испустил полный ужаса вой, но ничего не мог поделать.
Вынужденный стоять на мясистых обрубках, Гослинг шатался, почти теряя равновесие. Его крылья раскрылись, и он замахал ими, пытаясь удержаться в вертикальном положении. Перья летели, как осенние листья. При каждом взмахе перья выпадали и падали на землю вокруг него.
В агонии, ужасаясь собственной потере перьев, он стиснул зубы, пытаясь не закричать. Давление зубов оказалось для него гибельным. Первый зуб разлетелся со взрывом, наполнив рот осколками острой эмали, которые резали десны, щеку и мягкую плоть под языком. Второй зуб разлетелся, наполнив рот еще большим количеством острых кусочков, а затем и третий. Каким-то образом во сне сгнили его зубы, копыта и крылья. Его охватило нарастающее чувство паники, он с трудом дышал, боролся за то, чтобы стоять на ногах, а потом ему пришлось сопротивляться удушью — зубы вываливались из гнезд, и он задыхался, пытаясь не проглотить их.
По мере того как зубы выпадали, Гослинг чувствовал, как что-то извивается у него во рту, как что-то выползает из кровавых дыр, где были его зубы. Что-то скользнуло по его языку. Он выплюнул несколько зубов, и среди них на земле извивалось что-то длинное и червеобразное. Еще что-то извивалось и ползало у него во рту, выползая из пустых гнезд, паразиты, ужасные паразиты, он чувствовал, как они шевелятся внутри его головы, под кожей, они были внутри его языка, они притаились над сводом рта.
Когда Гослинг открыл рот, чтобы закричать, паразиты начали заползать ему в горло, и он обнаружил, что не может дышать…
Постель была абсолютно мокрой от пота. Гослинг дрожал под одеялом, ему было липко и холодно, а все тело болело. Ему было трудно дышать. Он втягивал так необходимый ему воздух, легкие горели, а за глазами ощущалось жуткое давление. Как он ни старался, ему не удавалось втянуть в себя достаточно воздуха, и он с трудом двигался, его словно парализовало.
Ощущения и движения вернулись к его конечностям. Он чувствовал, как сердце колотится о ребра, словно взбесившаяся птица, мечущаяся по клетке. Он попытался встать и сполз с кровати. Он не помнил, как лег в постель. Ему потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы собрать все воедино, а потом он обнаружил, что не может этого сделать. Пошатываясь и спотыкаясь, он добрался до двери. Он с большим трудом преодолел крошечную комнату, которую теперь называл своей. Он ударил в дверь, сумел открыть ее и, шатаясь, вошел в комнату Селестии.
Она лежала в кровати, и рядом с ней был еще кто-то. Под ее одеялами лежало еще одно тело. В растерянности, дезориентированный, он стоял там, пытаясь понять, что происходит. Он услышал хныканье, тихий плач и на мгновение задумался, не себя ли он слышит.
Стуча коленями, как неуверенный в себе жеребенок, Гослинг стоял у кровати, пытаясь собрать все воедино. Во рту у него был ужасный вкус, а в мозгу — шипы. В горле было так сухо, что он опасался, как бы плоть не раскололась и не треснула. Кто знал, что может выплеснуться изнутри, если это произойдет.
В слабом свете он увидел, что Селестия смотрит на него, пытаясь сохранить устойчивое положение. Моргнув глазами, Гослинг понял, что это Луна лежит в кровати рядом с Селестией. Крики исходили от нее. Она пиналась и дергалась во сне, хныкала, а ее щеки блестели в тусклом свете.
— Что случилось прошлой ночью? — спросила Селестия.
— Я… я… эээ… я… — Гослинг покачал головой, пытаясь собрать все воедино. — С ней все в порядке? — Гослинг был поражен звуком собственного голоса, он был сухим и трескучим. К тому же он был слишком громким, хотя почти шептал. От этого у него разболелась голова.
— Она снова наказывает себя, без сомнения, — ответила Селестия.
Гослингу потребовалось слишком много усилий, чтобы устоять на ногах. Пошатнувшись, Гослинг рухнул на кровать и прижался к Луне. Он чувствовал ее сквозь одеяла и прижался к ней всем телом. Через мгновение она, казалось, немного успокоилась, и ее рыдания стихли.
— Ты знаешь, что произошло прошлой ночью? — спросил Гослинг.
— Я знаю только, чем все закончилось. — Подняв голову, Селестия склонилась над Луной и приблизила мордочку к Гослингу. Ее слова были не более чем дыханием. — Охранники нашли вас с Луной в винных погребах. Ты потерял сознание, а Луна рыдала над тобой, обнимая тебя. Она была очень пьяна.
— О… я… подожди… — Гослинг заикался, когда в его черепе что-то загрохотало.
— О, поверь мне, я подожду. — Селестия одарила Гослинга язвительной улыбкой.
— Мы с Луной пошли прогуляться, — начал Гослинг, — но потом она не захотела больше гулять. Она сорвалась с места и умоляла меня пойти с ней, и я согласился. — Гослинг облизал нёбо рта, пытаясь собрать хоть немного влаги. Его язык был похож на кусок черствой лепешки.
— Я последовал за ней, и Луна улетела в ваш старый замок. — Гослинг почувствовал сильный приступ тошноты и был вынужден закрыть глаза. — Мы снова спустились в катакомбы. Луна разрыдалась над могилами и захотела немного побыть в трауре. Она заставила меня стоять на страже у двери.
Закрыв глаза, Гослинг не заметил, что лукавая улыбка Селестии исчезла.
— Я пытался дать ей возможность побыть одной и не подслушивать. Я дежурил у двери, как и было велено. — Скривившись, Гослинг попытался устроиться поудобнее и в итоге использовал шею Луны в качестве подушки. — Помню, Луна сказала, что я идеальный солдат и что она ценит это… — Его слова оборвались на полуслове, когда Луна издала болезненный визг под ним.
— А что еще ты помнишь? — нежным шепотом спросила Селестия.
— Мы вернулись в Кантерлот, — ответил Гослинг, — было уже поздно. Помню, Луна сказала, что хочет выпить… и что я, как солдат, заслужил привилегию выпить со своей принцессой… а больше я ничего не помню.
— Думаю, нет. — При этих словах Гослинг почувствовал, как крыло ласкает его шею. Он вздрогнул, и все его тело задрожало. Он почувствовал, как дыхание Селестии щекочет ему ухо. Он ощущал странное, тошнотворное состояние возбуждения, которое было довольно странным.
— Мне уже пора поднимать солнце. — Селестия сделала паузу и продолжила гладить шею Гослинга. — Пора и тебе встречать день, Гослинг, как бы ужасно это ни звучало. Похмелье не освобождает тебя от обязанностей.
— Ну, подождем и посмотрим, как ты к этому отнесешься, когда у тебя будет похмелье. — Пока он говорил, Гослинг слышал, как Селестия хихикает. Он понял, что любит ее, по-настоящему любит, потому что не злится из-за ее смеха.
— Гослинг…
— Ага?
— Если ей нужно, чтобы ты был ее солдатом…
— Тогда я готов выполнять приказы. Но не сейчас. Я хочу вернуться ко сну.
— Прости, солдат, но пришло время вставать и сиять.
— Я встану, но будь я проклят, если мне придется сиять.
— Гослинг, пойдем со мной, пока я поднимаю солнце.
— Эм… нет?
— Хорошо, оставайся с Луной. Я дам тебе еще полчаса. Используй его по максимуму.
— Ух, сегодня будет хреново…
— Да, Гослинг, я уверена, что так и будет.
Он прижался к Луне, ощущая тепло ее тела сквозь одеяла. Он почувствовал, как Селестия поцеловала его в щеку, а затем кровать сдвинулась, когда более крупный аликорн поднял с нее свою тушу. Он зевнул и задремал находясь где-то на краю сознания, надеясь, что бездна сна поглотит его.
— Тридцать минут, Гослинг…
Без сомнения, этот день был отстойным. Свет обжигал глаза, уши болели, и Гослинг обнаружил, что не совсем правильно держит равновесие. Он и раньше пил, но никогда так, как прошлой ночью. Он даже не мог вспомнить, сколько выпил. Воспоминания о ночи были туманными. Он вроде бы помнил, как пытался лапать Луну и предлагал ей расправить крылья.
Более отчетливо он помнил, как получил пощечину. Он это заслужил.
В замке царила суматоха, все пони были в бешенстве. Горничные сновали туда-сюда. Слуги замка были на взводе. Здесь было много пони, важных пони, представители прессы, и повсюду стояла охрана. Вокруг было полно пони в золотых доспехах.
Севилья разговаривал с несколькими другими репортерами. Земной пони теперь был важным пони, он уже на пути к тому, чтобы стать уважаемым журналистом. Гослингу хотелось быть рядом с другом, но вокруг было слишком шумно, чтобы ему нравилось. Вместо этого он встал в углу, стараясь не замечать всех окружающих его пони.
— Гослинг.
Голос был культурным, с сильным гриттским акцентом. Гослинг повернул голову и посмотрел на пони, обратившегося к нему. Земной пони. Железно-серая шерсть. Темно-синяя грива с еще более темными синими полосами. Пронзительные голубые глаза смотрели сквозь овальные очки.
— Или мне следует обращаться к вам как к принцу Гослингу? — спросил пони.
— О, это еще не официально, — ответил Гослинг. — А кто вы такой?
— О боже, кажется, я забыл представиться. — Земной пони поднялся во весь рост. Он был высоким, с мощным телосложением, и, когда он встал во весь рост, несколько кобыл остановились, чтобы поглазеть на него. — Меня зовут Маринер. Мистер Маринер.
Имя показалось ему подходящим: Гослинг видел, что кьютимаркой земного пони был якорь. Он наклонил голову, чтобы посмотреть на возвышавшегося над ним земного пони. Ему не понравилась демонстрация доминирования или намеки на самодовольство, которые он начал замечать.
— Мне принадлежит газета, из-за которой произошла эта неприятность, — сказал Маринер. Он фыркнул, а затем откинул голову назад, откинув с лица гриву. — Я владею столькими газетами… честно говоря, трудно уследить.
— Еще бы, — сказал Гослинг, стараясь не выдать сарказма.
— Будущий принц Гослинг. — Голос Маринера звучал рассеянно. — Получал отличные оценки в школе — факт тем более впечатляющий, если принять во внимание ваше воспитание в глубинке. Если бы вы родились в другой семье или воспитывались в более привилегированных условиях, вы могли бы стать ученым. Впечатляющий показатель IQ по любым стандартам, не говоря уже о племенном. Исключительный солдат, рекомендованный начальством на офицерскую должность. Неограниченный потенциал… то, что я очень ценю.
— Есть ли во всем этом смысл? — спросил Гослинг.
— Конечно, есть, — ответил Маринер. — Вы подумали о том, что вы будете делать со всем этим неограниченным потенциалом? Станете ли вы толстым и ленивым в своей позолоченной клетке? Откинетесь ли вы на трон и будете целыми днями есть трюфели? Или, может быть, будете мотивировать себя на что-то лучшее?
Что-то в образе земного пони нервировало Гослинга.
— Как вы будете служить общему благу? — Мистер Маринер замер в ожидании.
— Я мог бы спросить вас о том же. — Гослинг фыркнул. — Эта ваша газета — настоящий образчик. Настоящая штучка. Полагаю, она вам дорого обойдется, мистер Маринер.
— О, она принадлежит мне, но я не имею права голоса и не контролирую, что в ней происходит. Я даже никогда не видел здание, в котором находится штаб-квартира. — Маринер сухо усмехнулся. — Честно говоря, пытаться привлечь меня к ответственности только потому, что я ей владею, — это глупость.
— Да, это мы еще посмотрим. — Гослинг сузил глаза.
— Мне сказали, что я также владею зданием, в котором вы с матерью жили в последний раз в Мэйнхэттене. Мне также принадлежат музеи, в которых вы оба любили бывать. Есть еще драматические театры и театральные залы, они тоже принадлежат мне. — Маринер фыркнул. — В этом и заключается проблема владения таким количеством вещей. Невозможно найти достаточно времени, чтобы заниматься всем этим.
— Те квартиры… это были трущобы… ты должен гордиться собой… полные клопов и арендодателей, которые требуют сексуальных услуг вместо денег за аренду. И ты только что упомянул о высшем благе? — Гослинг почувствовал, как напряглись мышцы его спины, а пульсация между ушами стала почти невыносимой.
— Что ж, полагаю, я мог бы просто снести их и построить многоэтажные роскошные апартаменты. Беднякам ведь не нужно жилье. — Маринер снова захихикал.
Пока пони стоял и смеялся, Гослингу хотелось ударить его по лицу. Выбить ему зубы. Пока он стоял и кипел, Маринер перестал смеяться и стал серьезным.
— Я помогаю бедным. Я даю им жилье. Я не благотворительная организация. В обмен на услуги, которые я предлагаю, я ожидаю компенсации. Плату. Прибыль от того, чем я владею, способствует финансированию будущих предприятий, а значит, я могу продолжать строить больше квартир для бедных. Это значит, что я могу финансировать общественные проекты, такие как музеи и театры. Мир устроен так, как он устроен, не просто так, Гослинг, и тебе не мешало бы усвоить это, прежде чем нарушать порядок вещей. В своем рвении творить добро ты, несомненно, разрушишь ту самую систему, которая предоставляет услуги бедным, пусть даже самые скудные.
Гослинг ничего не ответил, но его губы скривились в отвращении.
— Возможно, мы еще поговорим, когда закончится этот суд. Возможно, вы будете благоразумны. Возможно, мы сможем обсудить высшее благо. — Мистер Маринер склонил голову, одарил Гослинга ухмылкой, затем повернулся и ушел.
Провожая его взглядом, Гослинг пробормотал:
— Эх, ну и рожа у этого парня…