Опасный роман лебедей
Глава 65
Принцесса Селестия нигде не могла найти Гослинга. Она искала его уже давно, ей нужно было увидеть его, поговорить с ним, но не по какой-то конкретной причине, а просто посмотреть на него и услышать его голос. После долгих поисков Рейвен сообщила ей о его местонахождении, что немного озадачило Селестию, но она не стала спрашивать, почему он находится там, где находится.
Все по-прежнему находилось в кризисном режиме, но с кризисом уже справлялись. Электричество восстанавливалось. Уведомления о выселении были официально отменены. Фабрикам было приказано оставаться открытыми или столкнуться с ужасными последствиями. Последствия устранялись по одному маленькому жеребячьему шажку за раз — именно так, как она предпочитала.
Она обогнула угол и направилась к школьному атриуму, не понимая, зачем Рейвен послала Гослинга в школу. Это был, по меньшей мере, очень необычный поступок. Предстояло сделать так много, а Гослинг мог бы быть так полезен. Впрочем, Гослинг привлек весьма компетентных помощников, так что сделать нужно было гораздо меньше.
Когда она проходила через богато украшенные двойные двери, открывающиеся в школьное крыло и атриум, до нее донесся голос Гослинга. Она приостановилась, пригнулась в нише возле двери, навострила уши и прислушалась.
— И никто ничего не сказал о козявке, торчащей из носа принцессы, потому что все они были кучкой сопливых сосунков. Они не хотели опозорить принцессу, поэтому вообще ничего не сказали, и у бедной принцессы, окруженной подхалимами, весь день из носа болталась козявка.
Выпустив скромный вздох, Селестия услышала хихиканье.
— Вот почему не стоит быть истуканом. Если ты собираешься служить принцессам, ты должен быть честным, даже если это неудобно. Вот так у принцессы Красотки был плохой день в суде.
Двигаясь в полной тишине, принцесса Селестия подкралась к Гослингу сзади…
Оглядев зрителей, Гослинг усмехнулся. Все они смотрели на него широкими, обожающими глазами. Рейвен была права: это хороший способ снять стресс. Он собирался делать это чаще. Когда он был на взводе, он приходил сюда, в школу, и выпускал пар, проводя время с учениками.
Ученики смотрели на него, пожалуй, с излишним обожанием и благоговением. Внутреннее пегасье чувство опасности Гослинга затрепетало, и он приподнял одну ухоженную бровь, глядя на учеников.
— Она позади меня, не так ли? — спросил он. Он видел, как десятки маленьких головок покачивались вверх-вниз, но никто не издал ни единого писка. — Она тихая, для такой большой, не так ли?
— Гослинг, возлюбленный мой, я буду вечно у тебя в долгу, если ты не будешь говорить "сопливый сосунок" или "подхалим" в присутствии моих учеников, — сказала Селестия мягким голосом.
— А этот урок — о мягком языке. — Глаза Гослинга сузились, когда он посмотрел на жеребят, которые сгрудились вместе и слушали, подергивая маленькими ушками. — Видите ли, она, вероятно, немного злится на меня, но, поскольку все вы здесь, она не может сказать, что она чувствует на самом деле, потому что это будет выглядеть плохо. Поэтому она использует мягкий язык. Это жизненно важный навык для дипломатии и политики.
— Гослинг…
— Видите ли, класс, вместо того чтобы злиться или даже казаться злым, вы используете мягкий язык. Вы говорите очень мягко, чтобы не вызвать панику и не напугать пугливого пони, потому что, скажем прямо, пугливых пони вокруг очень много. Поэтому она использует мягкий язык, чтобы общаться в деликатных ситуациях. Но мягкого языка, на мой взгляд, недостаточно.
— Гослинг, как ты думаешь, что ты делаешь? — спросила Селестия.
— Что еще ты собираешься делать? — спросила кобылка.
— Что еще ты должен делать, — сказала Селестия, сделав столь необходимую поправку.
— Нужно быть красивым, — ответил Гослинг, откидывая голову назад, чтобы смахнуть гриву с лица. — Это значит чистить зубы, расчесывать гриву и хвост, расчесывать каждый сантиметр своей шерсти, пока она не заблестит. Это значит широко улыбаться и быть неотразимым.
Закатив глаза, Селестия покачала головой:
— Ладно, послушайте, у этого милого павлиньего пегаса может быть смысл.
— Но я ненавижу чистить себя, — ныл жеребенок.
— Тогда ты станешь одним из этих грязнуль и, возможно, политика не для тебя. — Брови Гослинга нахмурились, и он наклонился вперед. — Политика — это завоевание других. Это использование мягкого языка, когда это возможно, и жестких слов, когда это необходимо. А в политике есть куча мелочных, тщеславных пони…
Услышав эти слова, Селестия фыркнула, а затем подавила смех, прежде чем он разрушил ее самообладание. Ирония, с которой Гослинг произнес эти слова, была восхитительна, и она будет наслаждаться этим моментом до конца дня.
— И эти придурки отвергнут тебя и все, что ты скажешь, если у тебя хоть один волосок не на месте. Так что, даже если ты хочешь сказать что-то важное, тебя никто не будет слушать. А это значит, что ты не должен давать им повода игнорировать тебя. Это значит быть презентабельным… и красивым. Это значит быть уверенным в себе, потому что, когда ты уверен в себе, другие пони просто считают, что ты знаешь, что делаешь, и готовы тебя слушать.
Подавленный смех Селестии захлебнулся в горле.
— И то, как ты говоришь, тоже очень важно. — Сильный бронкский акцент Гослинга исчез, и на смену ему пришел его ровный, культурный голос. — Вы должны говорить так, будто знаете, что делаете. Иногда недостаточно быть просто уверенным и красивым. Ты можешь быть самой умной маленькой пони во всей Эквестрии, и у тебя даже могут быть ответы на все проблемы, но если ты не можешь преподнести свои идеи так, чтобы другие были готовы слушать и терпеть, ты ничего не добьешься. Иметь ответы на все вопросы недостаточно. Главное — быть целостным.
Стоя позади Гослинга, Селестия замолчала, не зная, что сказать.
— Мне пришлось начать вести активную политическую деятельность, — обратился Гослинг к собравшимся ученикам. — Вся моя жизнь находится под увеличительным стеклом. Мне пришлось задуматься о том, как меня воспринимают другие. Я должен думать о том, как я говорю, как я хожу, и у меня больше нет роскоши быть умником. Мне пришлось начать думать о мягких выражениях и говорить так, чтобы не обидеть других, даже тех пони, которые мне не нравятся, потому что я знаю, что в какой-то момент мне придется с ними работать. Мне пришлось научиться откладывать личное удовлетворение в сторону и держать язык за зубами. Я не могу просто так разбрасываться оскорблениями как на детской площадке, которые так приятно произносить.
— Звучит сложно, — сказала маленькая желтая кобылка-единорог.
— Да, — ответил Гослинг, — это действительно так… Именно поэтому тебе нужно начать практиковаться сейчас, пока ты в школе. Здесь ты можешь позволить себе делать ошибки. Экспериментируйте. Посмотрите, что вам подходит. Поймите, что работает лучше всего. Если вы освоите все это сейчас, то к окончанию школы будете впереди всех. — Он глубоко вздохнул и посмотрел, как все жеребята переглядываются между собой. — Вы будете готовы начать менять мир… и поверьте мне, мир нуждается в переменах.
— Ты покорил нас забавной историей про козявку, а потом заставил задуматься о взрослых вещах. — Говоривший жеребенок поправил очки, а затем посмотрел на Гослинга и Селестию. Поправив очки, он начал возиться со своим галстуком-бабочкой в горошек.
— Это называется "знать свою аудиторию", — ответил Гослинг. — Это непросто освоить.
— Все вы идите и играйте. — Селестия прочистила горло и несколько раз взмахнула крыльями, чтобы побудить стадо маленьких жеребят-единорогов двигаться. — Давайте, Гослинг уже достаточно долго держит вас за уши, идите и веселитесь.
Гослинг, ухмыляясь, ждал, пока стайка разойдется, чувствуя себя довольно гордым и довольным собой. Он чувствовал себя спокойнее, менее напряженным и менее взвинченным. Он обнаружил, что ему это очень нравится, и собирался поблагодарить Рейвен за ее предложение.
— Гослинг… Мне нужна минутка твоего времени…
Она целовала его с агрессивной настойчивостью, от которой, как он был уверен, на его губах останутся синяки. Гослинг мало что мог сделать, поэтому просто старался выдержать натиск. Он чувствовал, как острые плоские края зубов вдавливаются в губы с почти нестерпимым давлением. На веках Гослинга заплясали белые пятна, а легкие болели от нехватки воздуха.
Ноги подкосились, и Гослинг почувствовал, как его тело рухнуло на траву. Селестия вытащила его в сад, требуя уделить ей время. И сейчас она получала свое время и даже больше.
Когда он упал, она упала вместе с ним, и он почувствовал, что раздавлен ее тяжестью. Она была тяжелой, такой тяжелой; аликорны могли бы выглядеть изящными созданиями, но они весили целую тонну. Гослинг оказался на спине, а Селестия лежала на нем, вдавливая его в траву и впиваясь в него поцелуем, который грозил испепелить его.
Он чувствовал, как ее передние ноги прижимаются к его шее, как мягкий край ее щеток касается его щеки, а ее трепещущие крылья создают столь необходимый охлаждающий поток. Ощущение было такое, словно тонешь, словно слишком долго погружаешься в воду и не можешь дышать. Как раз в тот момент, когда он был уверен, что потеряет сознание, Селестия отдернула мордочку с довольным чавканьем.
Обессиленный, Гослинг лежал в траве, а гораздо более крупная аликорна сидела на нем, он пытался отдышаться, что было нелегко, потому что она сидела у него на животе. Он чувствовал, как ее разгоряченная кожа прижимается к его коже, как подрагивают внутренние стороны ее бедер. Ее трясло не меньше, чем кобылку его возраста, пустившуюся в рысь. Встревоженный, Гослинг старался не думать о том, где сидит Селестия и что она трется о его пупок, но было уже поздно. Но он все-таки подумал об этом. И некоторые части его тела начали реагировать.
— Мне кажется, что мне снова сто лет, — сказала Селестия.
— Я достигла половой зрелости! — Селестия разразилась безрассудным, бурным смехом. Она сжала задние ноги вместе и обхватила Гослинга за бедра, как стальной пресс. — Я не чувствовала себя так уже целую вечность! Вокруг меня рушится Эквестрия, наши враги почти у ворот, но вместо того, чтобы испытывать ужас и панику, я чувствую бодрость и прилив сил!
Вжавшись в траву, Гослинг заметил, что Селестия прижимается к нему. Он прикусил губу и попытался подумать о чем-нибудь несексуальном. Он думал о контроле. О самообладании. А потом он почему-то подумал о пожарном шланге, из которого хлещет на Селестию, и о том, что она вся промокшая, и повсюду лужи воды.
Это ему ничуть не помогло. Он проклял свои подростковые гормоны и сильнее прикусил губу.
— Это будет как в старые добрые времена! — сказала Селестия рокочущим голосом, который эхом разнёсся по саду. — Наши враги ворвутся в ворота, и я их уничтожу!
У Гослинга заложило уши от громкости ее голоса, и он услышал звук бьющегося стекла.
— О, клянусь звездами на небе, как давно я не устраивала им хорошую взбучку, — сказала Селестия, ее глаза затуманились от воспоминаний. — Тогда большинство маленьких пони были моими жеребятами… в самом прямом смысле. Я родила стольких из них. Я была так связана с ними. Я была их матерью… и когда что-то угрожало им…
— Ты уничтожила это? — спросил Гослинг, стараясь быть полезным.
— Я УНИЧТОЖИЛА ЭТО! — Голос Селестии громом разнесся в воздухе.
Он почувствовал, как его уши болезненно дернулись, и послышался звук бьющегося стекла. Он чувствовал, как ее живот прижимается к его животу, и он горел, как печь. Было так жарко, что он опасался, как бы нежные места на его собственном теле не обожгло прикосновение.
— Я знаю, что пошло не так, Гослинг, я только что догадалась!
— И что же?
— Я потеряла связь с ними!
— Я не понимаю. — Гослинг покачал головой и поморщился, так как от соприкосновения с ней его части тела продолжали становиться все горячее.
— У меня перестали рождаться жеребята, Гослинг, и эти маленькие пони, которых я люблю и обожаю, перестали быть моими жеребятами. Годы шли, и связь с ними угасала. Они перестали воспринимать меня как свою мать, а я перестала воспринимать их как своих жеребят. Они стали моими подданными.
— Селестия, я не знаю, что сказать.
— Гослинг, мы должны пожениться прямо сейчас.
— Хорошо…
— А потом нам нужно решить эту проблему. Я должна снова быть связана с ними. Мне нужно стать их матерью, а не просто принцессой… грядет большой конфликт, и мне нужно пробудить свои материнские инстинкты, если я хочу обеспечить их безопасность.
— О, я могу помочь с этим, — сказал Гослинг, прекрасно понимая, что его тело хочет помочь ей прямо сейчас. Снова и снова. Неоднократно. Он хотел помогать ей до тех пор, пока не перестанет помогать и не превратится в дрожащее, высохшее, обезвоженное месиво, сморщенное, как изюм.
— Гослинг, я люблю тебя и хочу, чтобы ты подарил мне много маленьких пони, которых я смогу любить.
— Я могу это сделать.
— Мне нужно пойти и поговорить с Кейденс. И, может быть, с нашим психотерапевтом!
— А мне срочно нужен холодный душ, — простонал Гослинг, когда в его паху вспыхнула жгучая, требующая внимания боль. Он был в настроении помочь. Он собирался стать самым полезным маленьким пегасом, который когда-либо рождался на свет.
Как раз когда он подумал, что хуже уже быть не может, Селестия выгнула шею, наклонила голову и снова поцеловала его, прижавшись к нему. Его мозг отключился, и остались только жизненно важные функции, когда он закинул передние ноги ей на шею и ответил тем же.
Он был обязан выполнить свой гражданский долг.
Примечание автора:
Она в настроении, чтобы поразить… ах да…