Опасное вынашивание лебедей

Глава 37

Зеркало снова стало другом Гослинга. Его крылья? Гигантские. Настолько, что их кончики, сложенные по бокам, закрывали его кьютимарки. Они были нежными — полет был пока невозможен, — но это были крылья. И о боже, какие это были крылья. Повернувшись, он посмотрел на себя под другим углом, и увиденное ему понравилось. Эти крылья заметно отличались от тех, с которыми он вырос, от тех, которые были ему знакомы. Кейденс снова изменила его — но эти изменения не были нежелательными.

Услышав, что дверь открывается, он ожидал увидеть Селестию или, возможно, даже Луну, но был немало удивлен голосом, обращенным к нему, и его уши заложило от приглушенного, мягкого баритона.

— Приветствую тебя, Гослинг… Я решил заглянуть и проведать тебя. Сегодня большой вечер… школьный гала-концерт. Возможно, это один из самых важных вечеров в твоей жизни, Гослинг.

— Похоже на преувеличение, — ответил Гослинг, когда Блюблад приблизился.

— И именно поэтому я пришел… чтобы просветить и разъяснить. — Блюблад усмехнулся, и его отражение в зеркале от пола до потолка присоединилось к отражению Гослинга. Увидев себя, он принялся поправлять гриву, а его глаза сосредоточенно сузились. — Тебя готовят к тому, чтобы ты стал любимым общественным деятелем, Гослинг. За кулисами ведется большая работа по созданию твоего образа. Сестры хотят, чтобы ты оставался доступным для всех… ты — умник из глубинки, который иногда говорит как дешевый хулиган, и у тебя есть властная мать из Первого Племени, которая беспокоится о каждом твоем поступке… этот образ безжалостно эксплуатируется в интересах всех нас.

Теперь Блюблад принялся за гриву Гослинга, откидывая назад еще не расчесанный беспорядок и делая гримасу отвращения.

— Мы должны закрепить тебя в сердцах наших подданных, — продолжал Блюблад почти беззвучным тоном, который показался ему несколько скучным. — Сегодня вечером ты станешь прекрасным отвлекающим маневром, который привлечет внимание всех пони… Тем временем Луна и ее надзиратели будут присутствовать на торжестве инкогнито… в образе жеребят. Я ожидаю, что будут произведены некоторые аресты — после окончания торжества, разумеется.

— Что-то происходит? — спросил Гослинг, и по его позвоночнику пробежала первая колючая струйка страха. — Есть что-то, о чем мне не сказали?

Вздохнув, Блюблад махнул хвостом, поднялся во весь рост и наколдовал щетку, чтобы как следует уложить гриву Гослинга. Возможно, поняв, что одной щетки будет недостаточно, он для пущей убедительности наколдовал емкость с маслом для груминга. Раздув ноздри и усмехнувшись, он принялся за работу, прикладывая свои искусные усилия, чтобы вернуть гриву Гослинга под контроль.

— Ничего необычного. — Голос Блюблада стал мягче, теплее и наполнился эмоциями. Он сделал несколько стратегических мазком маслом, а затем достал расческу. — На твою жизнь уже покушались… это риск выставить тебя на всеобщее обожание. Севилья принял клинок за тебя, Гослинг… он сделал это, потому что понимает. Мы с ним долго беседовали во время его выздоровления.

Мысли Гослинга вернулись к тому ужасному событию, но не к крыльям, а к боли. Его будущая убийца была опытна, смертоносна и едва не добилась успеха. Она бы тоже добилась успеха, если бы не Тсс, который остановил ее, методично переломав большинство костей в ее теле и оставив ее в таком состоянии боли и шока, что она не могла достаточно хорошо действовать, чтобы использовать магию.

— Как ты думаешь, может, кто-нибудь из пони попробует что-нибудь сделать сегодня вечером? — Гослинг почувствовал, как его сильно дернули за гриву, когда Блюблад распутывал спутанный локон.

— В любой момент, когда ты выходишь на всеобщее обозрение, есть шанс, но что касается сегодняшнего вечера, то мы перехватили несколько разговоров. Не нервничай, все под контролем, насколько это возможно.

— Приманка, — сказал Гослинг, почти выплюнув это слово. — Эх, вот на что я подписался, наверное. Отлично. Значит, с каждым жеребенком, которого я встречу сегодня, я буду думать, кто из них попытается меня прихлопнуть.

— Ну вот, ты и заговорил о хулиганах, — заметил Блюблад, его спокойная речь была одновременно ехидной и практичной. — Я очень полюбил тебя, Гослинг… Селестия, возможно, назвала тебя своим учеником, но я также вижу в тебе своего протеже. Я вложил в тебя много себя, и ты оказался способнее, чем я мог себе представить. Ты превзошел все мои ожидания, и даже Рейвен высокого мнения о тебе. Ты хорошо очистился и стал жемчужиной короны.

— Спасибо, Блюблад. — Получать похвалу от Блюблада в этот момент, когда жеребец так близко, было неловко, и Гослинг изо всех сил старался терпеть. Почему это было проблемой? Что заставляло его чувствовать себя так неловко? В голове Гослинга всплыла только одна причина, и вместе с ней пришел левиафан чувств, с которым он не был готов столкнуться.

В глубине таились ужасные чудовища, которых лучше не тревожить. Теперь Гослинг обнаружил, что немного нервничает, немного потеет и вынужден контролировать дыхание, чтобы не выдать себя. Это был, пожалуй, самый близкий к отцовскому и сыновнему момент в его жизни — при том, что Блюблад взял на себя отцовскую роль, что было очень странно, — и прийти к такому выводу было для него почти гибелью.

— Что-то не так? — спросил Блюблад, приподняв бровь своего отражения в зеркале.

— Просто немного волнуюсь из-за сегодняшнего вечера, — ответил Гослинг, пытаясь отключить свой мозг и отправить левиафана обратно в глубину, где ему и место. — Большой гала-концерт, на меня могут совершить покушение, а мне еще нужно отработать все эти минутные танцы.

— Ты все еще не умеешь врать. — Блюблад сильно дернул за колтун, и Гослинг вскрикнул. — Что это такое добавили в воду для купания, чтобы твоя грива настолько свалялась? — Он фыркнул, потянул, подергал и капнул немного масла на спутавшийся слипшийся кончик гривы. Используя гребень как расческу, он начал распутывать путаницу прядь за прядью.

— Знаешь, Блюблад, бывают моменты, когда "Эквестрийский Принц" кажется скорее должностью, чем привилегированным положением. — Гослинг глубоко вздохнул и попытался успокоиться, сосредоточившись на отражении в зеркале. Блюблад криво улыбнулся, казалось, он почти смеется, и от этого Гослингу стало немного легче. — Это заставляет по-другому взглянуть на ухаживание за Селестией… Оглядываясь назад, я чувствую, что это больше похоже на собеседование, но я никогда не мог сказать ей об этом.

— Ты должен ей это сказать. — Аристократическая улыбка Блюблада обнажила идеальные зубы, а его уши наклонились вперед. — Она бы рассмеялась и нашла это забавным. У тетушки своеобразное чувство юмора, как я знаю, ты уже понял. Это трагично, правда… Ей хочется быть игривой и глупой, но слишком часто ситуация требует от нее серьезности. Я знаю по опыту, что это угнетает ее психику и тяготит.

— Держу пари, ты знаешь много секретов, — проворчал Гослинг.

— О, знаю, — ответил Блюблад голосом, в котором слышались нотки мятежного смеха, стремящегося вырваться наружу.

У Гослинга возникло искушение спросить о Луне, но он решил не делать этого, поскольку не хотел раскрывать, что копает. Нет смысла поднимать панику, когда он, Боб и Тост еще могут найти что-то, что даст ответы. Разочарованный, он решил отвлечься:

— Ладно, Блюблад, скажи мне, чего от меня ждут сегодня вечером?

Это был не тот бальный зал, который ожидали увидеть многие родители, но Селестия считала его идеальным. Здесь не было ни богатства, ни роскоши, ни каких-либо украшений, кроме самого бального зала. Он был оформлен примерно так же, как и обычная школа, возможно, как та, в которой учился Гослинг в Мэйнхэттене. Все было сделано учениками — все, от расписных задников до цветов из мятой гофрированной бумаги.

В одном из углов стояло величайшее сокровище — Хранители Элементов Гармонии, каждый из которых был сделан из папье-маше, а гривы и хвосты — из пряжи. Туловища и головы были сформированы из воздушных шариков, что придавало им странный, искажённый вид, но Селестия находила это забавным. Твайлайт была героем — вполне заслуженное звание, — и иногда героям ставили самых необычных идолов. Для Селестии конечный результат мало что значил, и то, как он выглядел, почти не влияло на ее чувства. Ученики трудились над этими скульптурами, они потели и волновались, много часов напряженных усилий ушло на их создание.

Она надеялась, что эти часы, несомненно, были потрачены на разговоры о героях.

— Так будет лучше. — Голос Слит заставил Селестию напрячься, поскольку она не ожидала компании. — Малыши… они испытывают стресс от модных вещей. Когда вещи слишком красивые, они так переживают, что прольют, или разобьют, или будут неуклюжими, и все эти переживания приводят к несчастным случаям и расстройствам желудка. У них и так хватает забот со школьными танцами, не нужно беспокоиться обо всех этих вычурных вещах.

Это заставило Селестию задуматься — казалось бы, все и так очевидно, но раньше она не придавала этому значения. Теперь же, когда Слит указала на это, все выглядело довольно разумно, и Селестия почувствовала себя немного виноватой за то, что не подумала об этом сама. Иногда у обычных пони был избыток здравого смысла, иногда — не очень.

— Если с этим что-то случится, никому не будет до этого дела. Никто не будет злиться. Это избавит жеребенка от многих забот. Но я полагаю, что супербогатые жеребята Кантерлота растут в домах, которые больше похожи на музеи, так что… что я знаю?

— Я все еще удивлена, что Гослингу удалось все это провернуть, — призналась Селестия, надеясь завязать со Слит светскую беседу и дать ей возможность похвастаться своим сыном.

— А я нет. — Белоснежная пегаска надулась от гордости. — Когда Гослинг учился в школе, он занимался в драматическом кружке. Он строил огромные декорации для спектаклей и мюзиклов, используя только металлолом и несуществующий бюджет. Но он не любил хвастаться этим, не любил. Когда все было сказано и сделано, он, как и все остальные пони, удивлялся тому, что все как-то получилось.

В данный момент Селестия могла думать только о любви Гослинга к шоу-музыке.

— Когда Гослинг сбежал и присоединился к гвардии, я была раздавлена, — прошептала Слит голосом, который показался Селестии хрупким и уязвимым. — Так опасно. Так, так опасно. Я не знала, что он будет делать со своей жизнью, но у меня были надежды и мечты. Он мог стать актером, знаменитым драматургом, артистом, певцом, но, возможно, это были скорее мои мечты, чем его… Но я хотела, чтобы эти двери были открыты для него. Когда я узнала, что он сбежал из дома и поступил на службу в гвардию, я набралась духу и выплакала все глаза.

Селестия понятия не имела, что это значит, и не стала спрашивать.

Две кобылы стояли вместе, связанные общей любовью. Маленькая белая пегаска была немного заплаканной, и Селестия изо всех сил старалась не замечать этого, потому что, судя по всему, Слит не хотела, чтобы ее замечали. Несмотря на то, что они обе были белыми, они не могли быть более разными: у Слит был оттенок голубого, когда свет падал на нее как надо, а у Селестии — смутный оттенок розового.

— Я все еще не простила тебя, знаешь ли, — пробормотала Слит.

— Что? — Селестия в испуге выкрикнула это слово, и каждое перышко на ее крыльях распушилось в ответ.

— Ты дала моему сыну возможность близко познакомиться с кобылами… ты изменила его разум, его мышление. — Глаза Слит сузились до льдисто-голубых щелей, и она подняла голову со свирепым выражением. — Когда он обнимает меня сейчас, все по-другому. Он сдерживается… Я не сумасшедшая, я чувствую это. Мать знает своего сына. Теперь между ним и мной существует нечто… своего рода барьер, и все уже никогда не вернется на круги своя.

Каждое произнесенное слово было как пощечина, и Селестия отшатнулась. Как на это реагировать? Какие слова можно сказать в ответ? Посмотрев вниз, она увидела на лице Слит обиду, глубокую боль, которая требовала признания. Гослинг вырос, а Слит осталась страдать в опустевшем гнезде. Больше никаких восторженных объятий — по крайней мере, от Гослинга. Переполненная сожалением, Селестия глубоко вздохнула, но сказать ей было нечего.

— Ты забрала у меня нечто ценное. — Слова Слит были такими же холодными, как и ее имя, а выражение ее лица на мгновение ожесточилось, оно стало таким холодным, таким свирепым, что Селестия почти не могла смотреть на нее. Но затем, мало-помалу, оно растаяло, и ожесточившийся лик Слит смягчился, оттаял, и в нём появился намёк на тепло. — Примерно неделю или около того я осмеливалась ненавидеть тебя. Кейденс заметила, что что-то не так, и мы немного поговорили.

Селестия стояла, упираясь крыльями в бока, и пыталась придумать, как все исправить. Задним числом ей пришло в голову, что подобная обида — источник многих разногласий между женами и свекровями. По крайней мере, Слит выражала свои чувства, а не была грубой и злобной. С ужасом осознав это, Селестия поняла, что ей не все равно, что думает о ней Слит, ее мнение имеет значение, и она хочет, чтобы свекровь думала о ней хорошо.

— Я так люблю его, — сказала Слит, и голос ее надломился, — но все время происходят события, которые уводят его все дальше и дальше от меня. Сначала он ушел из дома и поступил на службу в гвардию. Это было очень плохо, но он все равно оставался моим сыном, и это имело для меня значение. А потом случилась ты… ты случилась, и все изменилось. Госси… Гослинг… он иногда бывает глуповат, ему так хочется угодить и сделать все правильно, и он сразу попадает в плохую ситуацию, если думает, что за это его похвалят и погладят по голове. А тут еще эта неприятная история с поездом и все такое… И все это продолжается, а мне невыносимо думать об этом, поэтому я остаюсь в Кристальной Империи, переживаю, ужасаюсь, пытаюсь отвлечь себя новой работой. За всю свою жизнь я никогда не чувствовала себя такой слабой и бессильной, как сейчас. Гослинг покинул гнездо и влетел прямо в ураган.

— Это был его выбор.

— Я знаю! — огрызнулась Слит, и маленькая пегаска, надувшись от злости, увеличилась в размерах почти вдвое. — Я так горжусь им за то, что он делает, и ненавижу себя за то, что я такая мелочная, и ничего не могу сделать правильно, даже обнять своего сына, как раньше!

— Мне жаль. — Искренность в голосе Селестии заставила Слит замереть, и Селестия протянула одно крыло, чтобы коснуться взволнованной кобылы. С медленной осторожностью Селестия начала поглаживать свекровь по спине, прислушиваясь к затрудненному дыханию маленькой пегаски. — Кейденс знала, что я здесь одна, и послала тебя поговорить, не так ли?

На это Слит кивнула.

— Жаль, что мы не поговорили раньше, — сказала Селестия Слит. — Я не могу исправить то, что было сломано, и за это мне очень жаль. Лучшее, что я могу сделать, — это предложить поделиться тремя моими драгоценными сокровищами. Они, несомненно, обнимут тебя так, как ты жаждешь, и поцелуют, и все без исключения ласки. Один из них обязательно будет жеребенком, и в какой-то момент он разобьет мое сердце так же, как разбито твое… и когда этот день настанет… нам с тобой стоит напиться.

— В зюзю?

Не зная, что именно это значит, Селестия кивнула.

— Но я не хочу, чтобы твое сердце было разбито. — Уши Слит затряслись и опустились. — То есть, я не могу простить тебя, но я бы не пожелала этого никому из пони. — Пожав плечами, маленькая кобыла вздохнула. — Ох уж эта жизнь… иногда. Мне пора идти. Когда все это закончится, мы еще поговорим.

— Слит… прежде чем ты уйдешь…

— Да? — Туманноглазая пегаска наклонила голову набок, произнося слова.

— Я люблю тебя. Помни об этом.

Вслед за этим раздался треск крыльев и перьев, и в следующее мгновение Селестия увидела, как пегас повис на ее шее, сжимая ее. На мгновение придя в себя, Селестия закрыла глаза и вернула объятия, надеясь, что сможет подарить Слит немного той ласки, которую Гослинг считал слишком неловкой.