Опасное вынашивание лебедей
Глава 39
Гослинг почувствовал, как все его внутренности сжались в тугой комок, пока он, пыхтя и отдуваясь, прижался головой к тяжелым, богато украшенным дверям, открывавшимся в бальный зал. Точнее, они выходили на площадку парадной лестницы, где стояла принцесса Селестия с принцессой Твайлайт Спаркл. Золото, инкрустированное в двери, холодило уши, а дерево грело лоб. Пришло время войти, устроить сцену, перевернуть комнату вверх дном. За этой дверью была толпа, алчная сущность, ждущая, чтобы поглотить его, сожрать его, организм, не похожий ни на один другой, который пировал на его идентичности, на его знаменитости.
Теперь, как артист, он должен был показать хорошее шоу. Его недавно восстановленные крылья были тяжелыми и болели, и он принял легкое болеутоляющее, которое не сильно притупило его чувства. Он был хорошо подготовлен, с нетерпением ждал своего часа и даже приготовил сценку — не со своей женой Селестией, как некоторые могли бы предположить, а с Твайлайт, потому что именно она была в центре внимания на сегодняшнем празднике, и Гослинг собирался приложить все свои силы, чтобы сделать эту ночь незабываемой. Сегодня он был призовым петушком, выставленным на всеобщее обозрение, и его работа заключалась в том, чтобы устроить хорошее шоу.
На мгновение он почувствовал вкус желчи во рту, а стук сердца в горле стал почти невыносимым, но Гослинг с улыбкой привел себя в чувство. Его голова начала покачиваться, когда он услышал звук, который никто другой не мог услышать, потому что он двигался в такт собственному барабану. В эпоху Сангвиника это были публичные казни. Затем пришла пора хлеба и зрелищ. А сейчас? Теперь пони хотели фантастического гала, грандиозного представления, и Гослинг был артистом, готовящимся выйти на сцену. Каждый драгоценный момент, проведенный в Драматическом кружке, теперь был полезен.
Расправив крылья, Гослинг кивнул стражнику, чтобы тот открыл дверь…
Распушив перья и безумно ухмыляясь, Гослинг влился в комнату и вышел на парадную площадку, словно шампанское, льющееся в фужер:
— Дамы, — сказал он, а затем прищелкнул языком. — Красавчики, — продолжал он, отбивая такт своими перьевыми пушками, которые ужасно болели, но Гослинг все равно заставлял себя выполнять движения. Завизжали кобылы и кобылки, взорвались вспышки, и из секции для прессы появилась стена яркого сине-белого света.
Любая из этих вспышек могла оказаться заклинанием, целью которого был Гослинг.
Из толпы раздался оглушительный рев, прокатившийся по бальному залу, — звук настолько потрясающий, что на мгновение перекрыл вспышки. Во всем этом была какая-то магия, что-то пьянящее, что-то, что заставляло Гослинга бурлить и шипеть внутри, как газированная вода. Это было самое прекрасное чувство в мире. Внизу лестницы кобыла упала в обморок, а другая кобыла обмахивала ее красивым складным веером из дерева и бумаги — обычной дворянской безделушкой.
Следуя своему плану, он направился прямо к Твайлайт Спаркл, чем привел Селестию в замешательство. С зубастой ухмылкой разбойника он обошел свою жену, обхватил крылом шею Твайлайт Спаркл и, не переставая хмыкать, потащил ее за собой к краю площадки, где притянул к себе, обняв крыльями.
— Дамы и господа, — сказал он своим самым мягким и шелковистым голосом, который усиливался магией и с легкостью перекрывал рев толпы. — Сегодня у нас особенная ночь. Все ли вы готовы к новостям?
Толпа, как и ожидалось, заревела, но Гослинг не успокоился. Прибавив громкости своему голосу, он попробовал еще раз:
— Я СКАЗАЛ: ВСЕ ЛИ ВЫ ГОТОВЫ К НОВОСТЯМ?
На этот раз реакция толпы была подобна физической силе, и она качнула его на копытах. Он позволил этому произойти на некоторое время, напряжение нарастало самым восхитительным, самым приятным образом, и он чувствовал, как Твайлайт дрожит рядом с ним. Она, несомненно, была растеряна, напугана, интроверт, окруженный волками, желающими поглотить ее. Все шло так, как Гослинг и рассчитывал.
У подножия лестницы топала копытами радужная пегаска, насвистывая.
Прекрасно понимая, что кинокамеры снимают каждую минуту этого грандиозного зрелища, Гослинг приступил к осуществлению своего дурацкого плана — перехитрить жену. Она была старой, мудрой и опытной, а он — молодым, глупым и обаятельным экстравертом. Будучи молодым и зная все так, как знают молодые пони, Гослинг был одарен огромным количеством глупостей.
— Я рад объявить, — начал Гослинг, — что с благословения Селестии я вступил в платонические отношения с Твайлайт Спаркл!
На мгновение воцарившаяся тишина грозила взорвать уши Гослинга, но тут раздалось торжествующее улюлюканье радужногривой пегаски у подножия лестницы, а затем последовала лавина, какофония одобрительных возгласов. У Гослинга заложило уши, когда яростный шум стал почти оглушительным.
Твайлайт втянула щеки, отчего ее лицо сморщилось, а губы превратились в крошечную морщинку, и она замерла, прижавшись к Гослингу. Ее зрачки, казалось, сжимались и расширялись в такт какому-то неизвестному ритму, возможно, бешеному стуку сердца. По ее виску скатилась блестящая бисеринка пота, сверкающая в ярком свете, а из-за спины Гослинга едва слышно доносился лающий смех Селестии. Он надеялся, что она хотя бы прикрывает лицо крылом, чтобы не испортить этот волшебный момент.
Чтобы по-настоящему продать это притворство, Гослинг сжал крылом шею Твайлайт, затем опустил голову и поцеловал ее в щеку, оставив перед камерами краснеющую, корчащуюся, спотыкающуюся на месте. Он чувствовал, как она дрожит, она тряслась со страшной силой, а потом Гослинг навострил уши, когда Твайлайт фыркнула. Прижав ее к себе, он увидел, как Твайлайт пожевала губу, и услышал, как ее смех пытается вырваться из крепких оков. Увы, бедная Твайлайт вела потрясающую, эпическую борьбу за сохранение своего принцессиного самообладания, в то время как толпа впала в безумную истерику.
Твайлайт была храброй и прекрасно справлялась со своей задачей.
— Вы уже назначили дату? — спросил репортер, крича во всю мощь своих легких, чтобы его услышали.
— Сегодня вечером! — ответил Гослинг. — С этого момента и навсегда. Навсегда!
Позади него раздался вой, улюлюканье, еще один вой и еще больше смеха. Гослинг наслаждался счастьем толпы, ощущая какую-то странную энергию, пронизывающую его до мозга костей. Твайлайт чуть не плакала и все еще пыталась сдержать свой взрывной смех. Гослинг надеялся, что толпа подумает, будто она плачет от радости, потому что это очень украшало спектакль.
— УХ ТЫ, ТВАЙЛАЙТ! — закричала радужногривая пегаска, вздымая в воздух одно копыто. — Я БУДУ ПОДРУЖКОЙ НЕВЕСТЫ!
Это не помогло бедной Твайлайт, которая издала хриплый звук в глубине горла, а ее лицо стало свекольно-красным. На мгновение кобыла, которая была гораздо меньше его, подняла на него глаза, и Гослинг увидел в ее взгляде задорную радость. Твайлайт превратилась из невольной участницы в полноправную соучастницу.
— Навсегда? — спросил Гослинг тихим голосом, надеясь, что Твайлайт все еще слышит его.
И она ответила:
— Навсегда.
— Э… э… э… э… ура!
— Громче!
— Нет.
Вглядевшись в толпу, он увидел солнечную, маслянисто-желтую пегаску рядом с радужной пегаской и, заметив, как ей неловко, улыбнулся ей своей лучшей теплой улыбкой. Свободным крылом — тем, которое не обнимало горячую, потную шею Твайлайт, — он помахал застенчивой пегаске, надеясь заставить ее почувствовать себя особенной.
Но слишком поздно он понял, что этот жест был слишком сильным для застенчивой кобылы, когда она упала в обморок.
— Ну что ж… — Гослинг усмехнулся, обнажив как можно больше блестящих жемчужных белоснежных зубов, — раз уж все так вышло, я бы сказал, что настало время заняться моим хоки-поки-пони-поки. Мне предстоит танцевать с целым рядом будущих принцесс и маленьких принцев. Если вы все извините меня, я должен идти. Все было замечательно. — Прищелкнув языком, он еще раз обмахнул толпу перьями и порадовался тому, что она пришла в восторг.
Шоу только начиналось.
Тридцать. Тридцать маленьких жеребят ждали своей очереди, которую сменяли еще тридцать, потом снова тридцать, и так далее, в общей сложности триста одна минута танца. Пять часов веселья во время гала-концерта, который должен был продлиться с трех часов дня до шести часов вечера, но для Гослинга этот гала-концерт никогда не закончится. Младшие пойдут первыми, а старшие — последними, что было вполне разумно, поскольку старшие жеребята ложились спать позже.
Поправляя колючий свитер, Гослинг откинул голову назад, чтобы убрать гриву с лица, и приготовился продемонстрировать максимум обаяния. Первой в очереди стояла кобылка, которой было около четырех или пяти лет — настолько юная, что Гослинг был уверен, что она поступила в школу осенью. У кобылки была зеленая грива цвета морской волны, завитая специально для этого случая, и все в ней говорило о том, что она напугана.
Севилья работал в очереди, опрашивал студентов в ожидании, фотографировал и вообще был Севильей. Гослинг кивнул ему, получил кивок в ответ, а затем ухмыльнулся сопровождающей — молодой кобыле, застрявшей на самой неловкой, самой ужасной стадии перехода во взрослую жизнь. Нервная улыбка обнажила брекеты, и не те, которыми пользуются богатые и элитные слои населения, нет. Они явно принадлежали к средневековой эпохе и, несомненно, когда-то использовались для получения признания от кого-то из пони.
Когда у него появилась такая возможность, Гослинг понял, что ему нужно поднять настроение бедной кобылке, потому что она выглядела несчастной. Ага, сегодня она получит бесплатный танец в награду за все свои труды. Повернув голову, Гослинг посмотрел на свою первую нетерпеливую партнершу и улыбнулся ей, жестом приглашая подойти ближе.
— Ты ведь знаешь правила, верно?
— Да!
— Хорошо, давай танцевать.
— Как тебя зовут? — спросил Гослинг, двигаясь по кругу вместе с крошечной кобылкой.
— Спум, — ответила она, стараясь идти в ногу с Гослингом.
— Что это значит?
— Видели когда-нибудь пену в волнах на пляже?
Гослинг кивнул, относясь к теме со всей серьезностью и торжественностью, на которую только был способен. Иногда из-за стремления родителей к оригинальности пони получали весьма необычное имя. Кобылка, хоть и была напугана и дрожала, но, похоже, даже при сильной нервотрепке неплохо проводила время.
— Это мой подарок на день Согревающего Очага, — сказала кобылка робким и писклявым голосом. — Теперь я могу сказать, что танцевала с принцем. Спасибо.
— О, всегда пожалуйста. — Гослинг отвесил самый учтивый поклон, на который только был способен, и задумался, сколько раз он повторит это действие сегодня вечером. Когда прозвенел звонок, он почувствовал острую вину за то, что все должно закончиться. Минута показалась ему совсем недолгой, и если это был подарок Согревающего Очага… он надеялся, что их будет больше. — Прощай, Спум. Счастливого дня Согревающего Очага.
— И тебе! — крикнула она и унеслась прочь, несомненно, чтобы найти своих друзей и в подробностях рассказать им о каждой волшебной секунде.
Подняв голову, Гослинг посмотрел Севилье в глаза и спросил:
— Эй, у тебя получилась хорошая фотография?
— С твоей уродливой рожей? Ни за что, паршивец.
— Мудень.
— У меня есть вы оба в профиль. — Севилья приподнял бровь. — Неплохо, если честно.
— Хорошо… Надеюсь, это было что-то особенное. Мне кажется, что это так коротко. — Вздохнув, Гослинг кивнул, смирившись со своей участью. — Следующий!
Жеребенок словно застыл от ужаса: нижняя губа дрожала, глаза были стеклянными от страха, а уши вибрировали, как у заводной игрушки. Сопровождающая подтолкнула его вперед, а затем маленький единорог просто стоял на месте, пока играла музыка. Драгоценные секунды уже тикали, и Гослинг погрузился в рутину.
— Как тебя зовут? — Гослинг держал голову как можно ниже, чтобы не казаться таким угрожающим. Когда жеребенок не ответил, Гослинг продолжил светскую беседу. — Этот свитер, который я ношу, просто буйство, не так ли? Твоя мама когда-нибудь заставляла тебя носить ужасный свитер?
Жеребенок резко вдохнул, а затем слабо кивнул.
— Но ты любишь свою маму, поэтому делаешь то, что она просит, верно? — Гослинг слегка прищурился, надеясь, что ему удастся выудить что-нибудь из бедного ошарашенного жеребенка.
И снова жеребенок кивнул. Он облизал губы, оставив на них блестящие капельки слюны, а когда заговорил, его голос был похож на ржавый шарнир:
— Ты мой герой.
— Правда? — Гослинг потянулся и нежно коснулся копытом робкого жеребенка, положив его на холку маленького единорога. — Чем же я заслужил это?
При этих словах жеребенок захрипел и замер. Гослинг, прекрасно понимая, что прошло слишком много драгоценных секунд, ждал звонка и надеялся, что жеребенок скажет хоть что-нибудь. Каждая секунда становилась драгоценнее предыдущей, и когда прозвенел звонок, уши Гослинга поникли. Он подумал, что мог бы сделать это лучше.
Гослинг открыл рот, чтобы сказать что-то, какие-то последние напутственные слова, но жеребенок уже исчез, уносясь прочь так быстро, как только могли нести его короткие ножки. Удрученный, Гослинг смотрел ему вслед так долго, как только мог, а это было совсем недолго. К нему подбежала кобылка в шикарном платье с ужасным прикусом и выжидательно улыбнулась.
— Привет, как тебя зовут?