Школа принцессы Твайлайт Спаркл для фантастических жеребят: Зимние каникулы

Глава 27

Жизнь, казалось, была бесконечной чередой унижений, каждое из которых становилось все сильнее и сильнее. Сумак оказался в самой неловкой, самой ужасной, самой страшной, самой немыслимой, самой непостижимой ситуации, какую только можно себе представить: он оказался между двумя кобылами, которые только что предали его, искупав. Обе были пушистыми, мягкими и пахли сиренью, или лавандой, или еще каким-то ужасным цветочным женским ароматом фру-фру. А еще они крепко спали.

Эти кобылы не были его мамами, но и не были чужими, что делало ситуацию особенно неловкой. Он был основательно придавлен, зажат, беспомощен, а тяжелая нога Октавии была перекинута через его бок, чтобы она могла цепляться за Винил, пока та дремлет. Это была та самая нога, на которой она играла на виолончели, поэтому она была мясистой, мускулистой и твердой, как мешок, набитый камнями. Из-за тесной, неясной близости двух кобыл, тяжелых одеял, щекочущего ноздри цветочного запаха и горячего, зубодробительного дыхания Винил, дувшего ему на затылок, ему казалось, что он задыхается.

Еще хуже было то, что и Октавия, и Винил были мягкими, пушистыми, теплыми и так приятно прижимались к нему, что это еще больше раздражало. И самое страшное? Глаза грозили предать его, веки становились все тяжелее и тяжелее с каждым морганием. И что самое страшное? Ему приходилось постоянно моргать. Словно против него был организован какой-то огромный заговор.

— Нет заговору, — пробормотал он, приглушенно прижимаясь к шее Октавии, и в воздухе раздалось слабое шипение. — Негодные, занюханные, дынные фермеры.

Его жеребячьей ярости оказалось недостаточно, чтобы спасти его, и еще через несколько мгновений глаза Сумака отказались открываться.

Усевшись на край кривой керамической миски с фруктами, Бумер выглядела расстроенной. Сумак обратил внимание на ее поникшие шипы, обвисшие перепонки и полное отсутствие аппетита, что его обеспокоило. Она должна была есть фрукты, а не смотреть на них с тоскливым выражением мордочки. В кухне царила благословенная тишина, столь необходимая, если не считать потрескивания горящих поленьев в камине.

На столе дымился чайник, а Октавия писала музыку на белом пергаменте. Винил зевнула, еще не совсем проснувшись, а затем потерла передней ногой свои розовые глаза. Восстанавливающаяся тишина была как раз тем, что нужно Сумаку, да и сон, наверное, тоже помог, но он никогда бы в этом не признался, потому что ему было приятно быть капризным и надутым.

— Я не хотел заставлять тебя плакать, Бумер, прости.

Драконица подняла голову, сфокусировала сначала один подвижный глаз на Сумаке, а затем другой — чужеродный поступок, который ни одна пони не смогла бы постичь. Она слегка фыркнула, ее крошечные когтистые пальчики несколько раз сжались, а хвост переместился так, чтобы она могла удержать равновесие на своем насесте.

— Я просто пытался помочь тебе понять, — прошептал Сумак и, обнаружив, что больше не может смотреть на Бумер, уставился в свою чашку с чаем. — Это был ужасный день, и все пошло наперекосяк. — Глубоко вздохнув, Сумак начал подыскивать слова, но так и не смог их подобрать.

Пока он пытался превратить осмысленные мысли в слова, он почувствовал легкий удар по своему рогу, когда Бумер вернулась на свой любимый насест. Он почувствовал, как она обвилась вокруг него, и ее чешуйчатый хвост затрепетал у него на голове. Хотя он не мог объяснить почему, ему стало легче. Все снова казалось правильным. Он был колдуном, а на его роге восседал дракон-компаньон. Октавия писала то, что, возможно, станет ее следующим большим хитом, а Винил просто сидела и смотрела на него с недоумением в полусонном состоянии.

Все снова было хорошо, по крайней мере настолько, насколько это возможно в тихой кухне с звуком потрескивающего огня.

На кухне теперь была Клауди, и можно было поговорить. Сумак наблюдал за ней, пока она пила чай, и с удивлением заметил, что ее строгий тугой пучок исчез: грива, теперь распущенная, рассыпалась по шее и холке. Так она выглядела моложе — очень моложе, — и ему трудно было понять, насколько она изменилась. Как будто она была другой кобылой, не матерью Мод, а, возможно, старшей сестрой.

Впрочем, свое мнение он оставил при себе.

Винил перелистывала потрепанную книгу заклинаний, и хотя Сумаку было интересно, ему было трудно сосредоточиться после всего случившегося, ведь произошло так много. Беглый взгляд показал, что книга посвящена слуховым иллюзиям и ясновидческим проекциям. Он позволил себе немного самодовольного удовлетворения от того, что знает, что эти вещи означают, что, по его мнению, было впечатляющим хвастовством для пятилетнего жеребенка.

— Итак, Сумак, ты когда-нибудь думал о том, что будешь делать что-то интересное, когда вырастешь? — спросила Клауди, устремив свой мудрый взгляд на жеребенка, который едва мог видеть из-за края стола.

— Что ты имеешь в виду? — Сумак поднял глаза от своего чая, радуясь возможности немного пообщаться, но беспокоясь, может помешать Октавии работать. Это беспокойство не давало ему покоя, ведь работа была важна.

— Ну, знаешь, фантазии. Воображение. Грезы. То, чем занимаются обычные жеребята.

— Я не понимаю. — Сумак почувствовал, как Бумер сдвинулась на его роге, и издала крошечный дымный храп.

— Например, вырасти и стать пиратом. И веселиться, думая об этом. — Клауди сложила передние ноги — одну на другую — и уперлась ими в край стола, склонившись над чашкой с чаем. — Позволить себе мечтать о том, чтобы стать пиратом и отправиться навстречу приключениям.

— Это ужасная идея.—  Уши Сумака опустились, и он задрожал, несмотря на то что находился совсем близко к огню.

— Почему это ужасная идея? — Глаза Клауди сузились, тонкие брови бросили тень на щеки, а вороньи лапки в уголках глаз усилились.

— Если бы я был пиратом, я мог бы столкнуться с Тарнишем, и тогда все было бы ужасно, просто ужасно. Когда он покончит со мной, мне повезет, если у меня останутся четыре ноги, и мне понадобится повязка на глаз или две.

При этих словах Октавия начала хихикать.

— Ну, это то, что называется профессиональным риском, и с этим нужно научиться справляться, чтобы выполнять свою работу. — Кончики губ Клауди подергивались, а морщинки в уголках глаз становились все глубже. Левое ухо — его пушистый кончик — слегка дрожало, глаза блестели, а лицо выражало какое-то странное материнское озорство.

Сумак ответил негромким голосом, не сводя глаз с Клауди:

— Тарниш — это не та профессиональная опасность, с которой можно просто смириться. Тарниш — это такая профессиональная опасность, которая имеет дело с тобой, я думаю.

Перо выпало из губ Октавии, ударилось о стол, отскочило, шмякнулось и скатилось бы с края, если бы она не остановила его копытом. Прикусив нижнюю губу, она изо всех сил старалась сдержать смех, но он все равно вырвался наружу. Подняв другое копыто — то, которое не держало перо на столе, — она прикрыла рот и постаралась сдержать смех, чтобы он не был таким громким и звучал вежливо.

— Если бы ты был пиратом, как бы ты поступил с Тарнишем?

— Честно и порядочно, пока я ему безоговорочно не сдался, — ответил Сумак.

— Вы с Пеббл оба не разговариваете, как обычные жеребята вашего возраста. Мод тоже не говорила. — Клауди цокала языком, качала головой, и на ее морде задерживалось призрачное подобие ухмылки. — Ну же, попробуй хоть немного пофантазировать…

— Я только что посмотрел фильм, где Тарниш делал плохие вещи с плохими пони. Все, что я могу себе представить, это как он поступает со мной, если я плохой пони. — Пока Сумак говорил, Винил зажмурила глаза и захрипела от почти беззвучного смеха. — Тарниш и Эпплджек оба… у них… репутация. Я слышал о них несколько историй. И я видел, на что способна Эпплджек, если ее разозлить. Говоря языком комиксов, они — тяжеловесы для своей группы героев, а в комиксах полно примеров того, как не стоит злить тяжеловесов.

— Действительно. — Октавия успела вымолвить единственное слово, прежде чем разразилась раскатистым смехом, и ухватилась за край стола, чтобы не упасть.

— Хуже того, я не думаю, что Эпплджек или Тарниш заботятся о своей репутации… Я уверен, что Эпплджек выращивает свою репутацию, как яблоки. Она может очистить комнату от неприятностей, подняв бровь. Твайлайт рассказала мне несколько историй… и Тарниш… Тарниш — он вздрогнул и подумал о том, что его засунули в пропеллер дирижабля — … у него есть хлыст. А пони, у которых есть хлыст, обычно им пользуются.

— Ты не очень-то похож на пирата, — заметила Клауди и в тревоге покачала головой.

— Быть пиратом небезопасно, — проскулил в ответ Сумак.

— Это совсем ненормально. — Ноздри Клауди раздулись, а блеск в глазах усилился. — Пинки Пай регулярно фантазировала о том, что вырастет и станет пиратом. Или Пай-ратом, как она себя называла. Она даже превратила свою кровать в пиратский корабль и плавала по морям вместе с Марбл и Лаймстоун. У Пинки были чудесные приключения, она подпрыгивала на кровати и боялась воображаемых акул, которые скрывались под кроватью.

Сумак задумался, насколько это было глупо, и казалось, что Пинки Пай и сейчас бы так поступила. На какое-то время он задумался о том, насколько опасны акулы, и, хотя он никогда не видел акул, он был уверен, что Тарниш может надрать ей плавники прямо в следующий вторник.

— Конечно, ты должен о чем-то мечтать, Сумак. — Клауди нахмурила брови, а ее уши надвинулись на глаза, еще больше насупив брови. — Ты должен осмелиться фантазировать, маленький жеребенок. Мир огромен, а фантазии расширяют наши горизонты. Маленькие жеребята должны мечтать о том, что лежит за тенью их матери, и они должны смело идти вперед, чтобы испытать все, что может предложить жизнь.

— Я уже многое повидал на свете. — Сумак поднял свою чашку — чай был приятно теплым, но не горячим — и отпил немного. — Я видел самую большую чугунную сковороду в Эквестрии. Я стоял у Врат Рассвета и разбивал лагерь в тени Врат Заката. Моя жизнь — одно сплошное приключение, сколько я себя помню, и если я о чем-то и мечтаю, так это о том, чтобы быть нормальным. Путешествовать с Трикси было здорово, не поймите меня неправильно, но я хочу остепениться.

Смех Октавии резко оборвался, и она, моргнув, устремила свой изумленный взгляд на Сумака. Одно переднее копыто уперлось ей в бок, и что-то в ее глазах стало тревожным, а длинные изогнутые ресницы затрепетали при каждом моргании. Выражение ее лица стало почти угрюмым, что сильно отличалось от прежней жизнерадостности.

К его собственному ужасу, мозг Сумака предал его, и он подумал о том, что оказался в кровати между Октавией и Винил. Его глаза сузились за стеклами очков, когда он подумал о том, как ему хочется больше этого — что бы это ни было. Чувствовать себя в безопасности, защищенным, чувствовать, что его любят. Его мысли блуждали, и он думал о Трикси, Лемон Хартс и Твинклшайн.

Его мозг предавался приятным мечтам, а Сумак думал о семье. Как бы ни было приятно сидеть в обнимку посредине, он начал задумываться, каково это — быть большим и иметь что-то маленькое, чтобы прижиматься к нему. Это была сильная глубокая мысль, которая раздвинула границы восприятия Сумака. Восхитительный пузырь его дневных грез лопнул, когда он понял, что в кровати с ним должен быть кто-то из пони, потому что ему нужно, чтобы этот кто-то помог ему сделать что-то маленькое для объятий, а именно так делают сэндвич с жеребенком…

Фу!

Играть в пирата, возможно, приставать к бедной Пеббл, возможно, грабить ее… Сумак снова задрожал и скорчил такую рожу, будто грыз лимоны. Не так он хотел думать о своей лучшей подруге и товарище по играм. Его мозг, орган, пропитанный самой сутью предательства, вызвал в воображении яркий образ Пеббл, которая зевает, предоставляя ему полный обзор своего языка, а за ним и горла.

О нет, только не это! Нет! Нет! Нет!

Сумак сглотнул, его внимание привлекло колотящееся сердце, и он попытался навести порядок в своих вышедших из-под контроля мыслях. Сгорбившись в кресле, он изо всех сил старался загнать свои мысли в угол, пока не случилось что-нибудь ужасное. Он был в реальной опасности снова оказаться в неловком положении, и, будучи одиноким жеребенком на кухне, полной кобыл, он меньше всего хотел повторения унизительного инцидента в театре.

Закрыв глаза, Сумак начал считать до десяти…