Школа принцессы Твайлайт Спаркл для фантастических жеребят: Зимние каникулы

Глава 49

Странно, как слова, поступки и события могут изменить чувства. Сейчас Сумак осознавал это как нечто великое, чего он не понимал. Произошло событие — свадьба. Слова были сказаны, ими обменялись. И теперь, когда дело сделано, он чувствовал себя по-другому, возможно, успокоился, не был уверен, что именно изменилось, но жизнь казалась ярче, лучше. Возможно, церемонии обладали какой-то странной магией, которую Сумак не мог почувствовать, но мог обнаружить по эффектам, оставшимся после них.

Теперь они были связаны между собой какими-то особыми узами, все до одного. Теперь они не просто называли себя семьей, но и были ею. Мысль об этом была слишком велика, слишком значительна, чтобы Сумак мог ее вместить и осмыслить, и от всего этого его начинало трясти. Не то чтобы он мог думать, конечно, потому что происходило слишком много всего. Музыка, танцы, еда, чудесные запахи, смех, звуки песен и разговоров — всего было слишком много.

В конце церемонии принц Гослинг сам назвал их семьей, и Сумак подумал, что все пони, собравшиеся на свадьбу, теперь каким-то образом связаны между собой. Все они разделили общий опыт, один момент, проведенный вместе. Не замечая собственного пустого взгляда, Сумак остался наедине со своими беглыми мыслями и почти не обращал внимания на происходящее вокруг.

Вспышка желтого цвета в его глазах испугала его; когда он сосредоточился на ней, то увидел переднюю ногу лимонного цвета и услышал голос Лемон Хартс, обращавшейся к нему:

— Сумак? Сумак, ты с нами? Трикси, мне кажется, кто-то из пони перевозбудился.

— Малыш?

Сумак несколько раз моргнул, его мысли сбились в кучу, и он попытался вспомнить, о чем же он думал. Когда он повернулся, чтобы посмотреть на Трикси, у него свело шею. Сначала его опекун, потом мастер, она стала его родителем, а теперь стала чем-то другим, хотя он и не знал, чем именно. С появлением Лемон Хартс и Твинклшайн определение их отношений снова изменилось.

— Ух ты, у Сумака мозги набекрень, — сказала Трикси, в ее голосе звучали и понимание, и беспокойство. — Малыш, сколько сахара ты съел?

— Мало, — ответил он, собираясь с мыслями. Он услышал хихиканье Твинклшайн, но оно было нервным. — Я задумался и… ну, я… просто так много всего происходит и так много пони… — Не зная, как закончить то, что он хотел сказать, он замолчал и нервно облизнул губы.

Рядом с ним Пеббл уничтожала очередную тарелку, заваленную кубиками сыра и помадкой. Когда он смотрел на нее, ему становилось как-то спокойнее, но в голове было слишком сумбурно, чтобы понять, как и почему. Но в данный момент Пеббл была сама собой и сосредоточилась на главном, а именно на еде. Но чего-то — кого-то — не хватало. Где была Лаймстоун?

Очевидно, танцует.

— Малыш, ты хочешь пить?

Вопрос Трикси привлек его внимание, но было трудно сосредоточиться и еще труднее ответить. Он несколько раз сглотнул — чувство дрожи не проходило — и, кивнув матери, ответил:

— Я хочу минеральной воды…

Трикси с недоверчивым взглядом неожиданно прервала его:

— Минеральной воды?

— Это довольно взросло и изысканно, — вскользь заметил Лемон Хартс, обеспокоенно изучая лицо Сумака.

— Минеральная вода, — продолжил жеребенок, стараясь не облизывать пересохшие губы. — Минеральная вода с ананасом, кокосом и лаймом. Да!

— Что нам делать, Лемон?

— Дать ему то, что он хочет? — Лемон Хартс несколько раз моргнула, и в ее накрашенных тушью ресницах было что-то такое, что приковывало внимание. — Я схожу за этим. Сейчас вернусь.

Не успел Сумак осознать, что это произошло, как его приподняли, и он оказался левитирующим ближе к Твинклшайн, а не к Трикси, как он ожидал. Он оказался в объятиях Твинклшайн, и когда ее передние ноги обхватили его, он прижался к ней, довольный тем, что его держат. Ее объятия не были похожи на объятия Трикси или Лемон Хартс, нет. Если Трикси была немного костлявой, а Лемон Хартс — мягким пухом, то Твинклшайн была каменной статуэткой, завернутой в тонкий, мягкий бархат. Она не была мускулистой, отнюдь нет, но то, что было, было плотным и крепким, словно твердые канаты, плавно перекатывающиеся под ее шкурой.

— Я не знала, чего хочу в жизни, — сказала Твинклшайн, склонив голову и приблизившись губами к уху Сумака. — Не зная, я какое-то время вела себя очень грубо. Но теперь… — Она издала тоскливый вздох и удвоила хватку Сумака, чтобы лучше поддерживать его тело. — Теперь у меня есть два лучших друга, и мы преданы друг другу… мы готовы изменить мир, потому что мы достаточно безумны, чтобы верить в это. А потом появился ты. Я понятия не имела, что хочу сына — правда, не имела. Но теперь он у меня есть… у меня есть ты… и я могу учить тебя разным вещам. Наверное, тому, чему отец может научить своего сына. Я не знаю, что это значит для меня в наших отношениях, но я полна решимости выяснить это.

В редких случаях Сумак старался обхватить шею Твинклшайн передними ногами. Конечно, они оказались слишком короткими, но главное — это идея. Очки прижались к морде, когда его лицо прижалось к ее пушистому горлу. От нее пахло духами — он не мог припомнить, чтобы раньше чувствовал их запах, — или, может быть, Лемон успела надушиться.

— Три лучших друга, — сказала Твинклшайн, поглаживая передней ногой позвоночник Сумака плавными, ровными движениями. — Они решили вместе бросить свой жребий и вырастить сына. Каждый из них был совершенно разным, и у всех была своя история отношений друг с другом. В школе двое из них были лучшими друзьями, а третий — соперником… но все это в прошлом. Однако оно не забыто, и в каком-то смысле это сделало их отношения еще крепче. Одна борется за добро, и ей приходится нелегко, потому что почти никто в нее не верит, но она не перестает стараться. Одна слишком мягкая, слишком нежная. Третья, возможно, слишком жесткая, и ей трудно показать свою мягкую сторону, потому что ей было больно. Ее снова и снова обижали из-за ошибок, которые она совершала, и из-за того, что она не была честна с собой. Эти три лучшие подруги… единственное, что их больше всего сблизило, — это общая любовь к маленькому жеребенку.

Сумак чуть было не захлебнулся от теплых чувств.

— А вот и Лемон. — Голос Трикси доносился из слепого пятна Сумака, и он не мог видеть, что она делает. — Трикси чувствует себя храброй и собирается пригласить Лемон на танец, который Трикси так и не получила в школе. Трикси также чувствует, что ее тошнит, потому что в моем животике порхает слишком много бабочек — нет, порхалочек.

— Порхалочек? — Прижавшись ухом и щекой к ее горлу, Сумак почувствовал, как Твинклшайн вдохнула, ощутил дуновение ветра, а затем ее тело затряслось от тихого смеха, который вырывался наружу прерывистыми взрывами. — Порхалочек! Погоди, пока я не скажу Лемон, что от одного ее вида у тебя в животике появляются порхалочки!

Это было похоже на хэппи-энд, на счастливый случай, пришедший из книг. То, что, как считал Сумак до этого момента, случается только в книгах. А может, это был вовсе не конец, а начало. У тех пони в книгах всегда были замки или теплые уютные дома, и они всегда ложились спать с полными животами. Теперь, когда Сумак думал об этом, он уже давно не чувствовал постоянного, грызущего голода. Конечно, бывали времена, когда он испытывал голод, но сейчас была еда. Может быть, даже слишком много. Еды было достаточно, чтобы есть, когда ему скучно, а он был склонен к этому, но всегда чувствовал себя немного виноватым.

Трикси танцевала с Лемон Хартс — робкая, неловкая, неуклюжая, но счастливая. Сумак пил свою минералку и довольствовался тем, что прислонился к боку Твинклшайн, наблюдая за танцем своих мам. Пеббл, казалось, уже насытилась и потягивала из кружки горячий сидр со специями.

Все было мирно, прекрасно, ночь была чудесной, пока Сумак не зевнул.

В таких обстоятельствах зевота может покончить с пони, и даже когда Сумак закрывал рот, Твинклшайн сказала следующее:

— Тебе уже давно пора спать, Сумак Эппл.

Была ли вообще кровать, в которую его можно было бы уложить на ночь? Да и вообще, что это за план — спать? Пеббл, заметив зевок, сделала это сама, и это заставило Твинклшайн зевнуть. Увидев, как зевнули и Пеббл, и Твинклшайн, Сумак сделал это снова, только не забыл при этом вежливо прикрыть рот.

— Это все из-за тебя. — Тон и взгляд Пеббл были обвинительными. Она уставилась на Сумака свинцовым, бесстрастным взглядом, и на мгновение она стала похожа на свою мать, но потом поддалась очередному зевку.

Опасаясь расправы, Сумак обхватил губами соломинку и отпил еще минералки, которая оказалась довольно освежающей. Он также отвел глаза, потому что зевота Пеббл что-то делала с его разумом и телом, с чем он просто не был готов справиться прямо сейчас. Даже глядя на белую скатерть, он думал о зевоте Пеббл и чувствовал тепло во всем теле, как будто слишком долго просидел на солнце.

— Как же мы с Пеббл будем спать вместе, если здесь нет кровати? — спросил Сумак.

Твинклшайн моргнула один раз, издала странный горловой звук, моргнула еще раз, а затем уставилась в какую-то далекую-далекую точку:

— О, там есть кровать, — ответила Твинклшайн напряженным голосом. — У нас есть комната для гостей с двумя кроватями. Это не очень большая комната, и кровати не очень большие, но…

— Что? — Сумак почувствовал, что что-то не так, но не был уверен, что именно. Может, Твинклшайн расстроилась из-за того, что он зевнул? Может, и так. Ничто так не портит праздник, как ранний отход ко сну. Испугавшись, что Твинклшайн рассердится, он попытался быть милым, надеясь, что это исправит ситуацию. — Мне нравится спать с Пеббл, это было здорово. Спать с Пеббл и ее сестрой было здорово.

Бумер вытащила кубик льда из бокала Сумака, в то время как уголки рта Твинклшайн подергивались. Что-то было не так, и когда он поднял голову, чтобы попытаться понять, что происходит, то увидел, что его мама, Твинклшайн, корчит смешные рожицы. Пеббл тоже странно смотрела на него, а в ушах звучал хруст Бумер.

— Ну… — Перламутровая кобыла тяжело вздохнула, ее щеки все еще были напряжены, а в льдисто-голубых глазах сверкнуло что-то незнакомое. Она вежливо прокашлялась, немного поерзала, а затем, повернув голову, бросила взгляд вниз, в сторону Сумака. — Это будет весело — растить тебя и учить всему на свете, Сумак. Ты этого не понимаешь, я уверена, но ты только что сделал мой вечер. У меня останутся приятные воспоминания об этом до конца жизни.

— Что я сделал? — спросил он.

— Неважно, что ты сделал… Просто продолжай быть собой, Сумак.

— Хорошо. — Смутившись, он сжал губы вокруг соломинки и отпил еще немного минералки, пока Бумер доставала второй кубик льда.

— Посмотрите на них… танцуют как дурачки, — сказала Твинклшайн, показывая копытом в сторону Трикси и Лемон Хартс.

Почувствовав, что здесь есть чему поучиться, Сумак навострил уши:

— Почему ты не танцуешь с ними?

— Ну… — Она сильно растянула это слово и выдержала долгую паузу. — Трикси это нужно больше, чем мне. Это было тяжело для нее… Трикси. Слушай, мы не должны говорить об этом с тобой, но ты и так знаешь. С тех пор как тебя похитили, она стала нервной. Поэтому она танцует с Лемон, а я наблюдаю за тобой. Потому что кто-то должен следить за тобой, а Лаймстоун занята тем, что в одиночку исполняет танцевальный клоп-боппер. Посмотри, как она двигается.

Лаймстоун действительно была чем-то занята, но Сумак понятия не имел, чем именно.

— Ты не против провести время со мной? — спросил он, опасаясь, что ему ответят.

Розовогривая кобыла разразилась смехом, а затем ее слова полились потоком:

— Сумак, ты уже в том возрасте, когда с тобой интересно. Ты можешь говорить обо всем, задавать вопросы и пытаешься понять мир. Если честно, я не очень люблю жеребят. Все эти плачущие и какающие, плачущие и какающие, конечно, они милые и все такое, но это быстро надоедает. А с тобой я могу пропустить все это и сразу перейти к хорошему, не заслужив этого, и поэтому ты — самый лучший сын на свете.

Сумак почувствовал, как его охватывает головокружительная гордость, и не смог удержаться от улыбки.

— Посмотри, как они танцуют, Сумак… У меня от этого сердце трепещет.

Сумак, преисполненный юношеской любознательности, наблюдал за происходящим. Трикси и Лемон Хартс стояли шея к шее, прижавшись друг к другу, и вместе двигались по медленному кругу. Это был не столько танец, сколько покачивание, но в нем было что-то грандиозное и глубокое. Краем глаза он заметил, что Пеббл тоже проявила интерес, и молодой жеребенок знал, как она относится к танцам.

— Это стоит оберегать, — сказала Твинклшайн себе под нос.

Бросив взгляд на Твинклшайн, Сумак догадался, что она понимает что-то другое. Он не знал, что именно — даже не мог предположить, — но интуиция подсказывала ему, что она вышла замуж совсем по другим причинам, чем Трикси или Лемон Хартс. Здесь действовало нечто большее, чем просто любовь, и он подумал о том, что принцесса Луна ранее поболтала с ними.

Очевидно, Твинклшайн получила что-то, что имело для нее глубокое значение.

Сумак понимал, что пони делают разные вещи по разным причинам, но что-то в этой ситуации заставляло его задуматься. Он всегда считал, что пони женятся по любви, и, несомненно, Твинклшайн любила, иначе бы не вышла замуж, но у нее были мотивы, выходящие за рамки любви. Ему хотелось бы понять это, но он застрял в жеребячьем понимании.

Подавив отрыжку, он поставил стакан на стол перед собой и продолжил наблюдать.

Раздосадованная Бумер перепрыгнула с шеи Сумака на стол, где продолжила вылавливать лед из почти пустого стакана с минералкой. Может быть, когда она подрастет, Бумер поймет всю важность этой ночи, и он решил рассказать ей обо всем. Пеббл коснулась его подбородка и легким движением повернула его голову так, что он увидел Гослинга, танцующего с Кейденс.

У него отпала челюсть.

Там, где другие танцевали из-за любви, некоторые танцевали, чтобы покрасоваться, и Сумак был уверен, что видит какую-то демонстрацию доминирования пегасов, которая пошла ужасно не так. Принцесса Луна наблюдала за происходящим широкими, жаждущими глазами, а глаза принцессы Селестии закатились с силой и свирепостью, достаточной, чтобы повернуть назад колеса времени, возможно, для того, чтобы это позорное зрелище было вычеркнуто из памяти. Через мгновение Пеббл снова повернул голову, слегка коснувшись подбородка, и снова взглянул на своих матерей.

Это было еще одно воспоминание из многих, созданных этой особенной ночью.