Школа принцессы Твайлайт Спаркл для фантастических жеребят: Зимние каникулы

Глава 1

Если говорить об измерении дружбы, то объятия были фантастическим показателем чего-то особенного или продвинутого состояния дружбы. Обнимашки, следующая ступень после объятий, предполагали ещe более высокий уровень близости в Индексе дружбы Твайлайт. Сумак Эппл, один из многочисленных учеников Твайлайт, оказался в ситуации, когда грань между объятиями и обнимашками стала размытой, и он не знал, что из этого следует.

Закутавшись в мягкое пушистое одеяло вместе с Мундэнсер, настоящей Мундэнсер, он размышлял над этой загадкой дружбы. Она была ещe слабой, хрупкой и костлявой. Одно лишь предположение о холоде вызывало у неe сильнейшую дрожь. Но она поправлялась после заточения у чейнджлингов, и Сумаку хотелось думать, что его дружба с ней имеет к этому какое-то отношение.

Под одеялом оказалась и Флаттеркап, и это стало не только упражнением на укрепление дружбы, но и настоящим испытанием характера. Мундэнсер была потрясена, узнав, что чейнджлинг, заменивший ее, также каким-то образом обманул ее питомца, и Сумаку стало жаль ее. По крайней мере, ей становилось лучше, хотя сеансы заместительной терапии были довольно интенсивными.

Маленький Сумак сидел с Мундэнсер во время некоторых сеансов заместительной терапии — на этом настояли и принцесса Кейденс, и Твайлайт, хотя жеребенок не знал, почему, — и говорил Мундэнсер полезные слова ободрения, уверяя ее, что ей действительно станет лучше. Сумак боялся этих сеансов из-за их эмоциональной насыщенности и потому, что ему было неприятно вспоминать о случившемся.

Мундэнсер демонстрировала заметные признаки улучшения, и, похоже, ее выздоровление шло ускоренными темпами. Она набирала вес — этому способствовали праздничные угощения — и ее грубая шерсть снова становилась мягкой. Проплешины заростали, а грива немного отросла, чему Сумак был несказанно рад. Большая часть ее выпала за время заточения.

— Мне по-прежнему не по себе, — сказала Мундэнсер Сумаку дрожащим, почти прерывающимся голосом. — Мне кажется странным, что ты хочешь со мной дружить. Большинство пони теперь избегают меня из-за моей подмены. У них… проблемы с доверием. Другие злятся, потому что их обманула, и я до сих пор не могу понять, почему они так злятся на меня. Я — жертва. Это очень больно, Сумак.

— Дай им время, — ответил Сумак и серьeзно задумался над тем, что ещe сказать. Почувствовав на себе пристальный взгляд, он обернулся и увидел, что Твинклшайн смотрит на него, заглядывая за верхний край своей книги. Что-то в ее взгляде не давало ему покоя.

— Ты тоже должен меня ненавидеть.

— Нехорошо так говорить. — Сумак с усилием попытался поднять голову, чтобы посмотреть на Мундэнсер, но не смог. Все его тело дрожало от гнева, а глаза были устремлены на Мундэнсер.

— Я не смогла спасти тебя от того, что случилось. Каждый день меня гложет чувство вины.

На короткую секунду гнев Сумака закипел, а потом перешeл в нечто другое. Что это было, он не мог сказать, но это было больно. Его глаза опустились, и он увидел, что смотрит вниз, на вязаное крючком одеяло, которое было покрыто множеством, множеством выпавших волосков самых разных цветов.

Некоторые из них были синими.

— Кажется, у меня сегодня не самый удачный день, — сказала Мундэнсер, ее голос дрожал как никогда. — Наступили праздники, а я чувствую себя не в своей тарелке. Я не чувствую себя востребованной или желанной. Мне очень тяжело.

— Муни, я была твоим другом с самого жеребячества, и сейчас я от тебя не откажусь. Мы с Лемон Хартс прикроем тебя. — Твинклшайн захлопнула книгу, и глаза перламутровой кобылы сузились. — Я могу поговорить с Тарнишем… Я могу спросить его, можешь ли ты остаться с нами…

— Нет, — покачала головой Мундэнсер. — Мне нужен покой и тишина. Я не выношу суеты и шума.

От досады Твинклшайн выпятила нижнюю губу и закатила глаза.

— Мне очень тяжело. — Мундэнсер на несколько секунд закрыла глаза, а затем посмотрела на свою подругу детства. — Родители Твайлайт будут жить с ней в ее замке. Меня пригласили провести с ними несколько тихих вечеров. Мне обещали очень спокойную, тихую атмосферу. Но мне трудно принять приглашение. Я… я больше не чувствую, что принадлежу к ним.

— У каждого из нас бывают дни, когда кажется, что прогресс ускользает. — Сумак несколько раз моргнул и понял, что его очки грязные. Высунув язык, он сосредоточился, его рог засветился, а затем он выдавил из себя заклинание, которое сделало его линзы безупречными. — Это разочаровывает, и всe кажется отстойным. Я до сих пор не могу самостоятельно пользоваться туалетом и ненавижу это.

— Сумак… — Твинклшайн строго посмотрела на жеребенка. — Не говори так. Мы оба услышим лекцию от Лемон. Ты этого хочешь? Лекции? Потому что именно поэтому ты получаешь лекции…

— Ладно! — Сумак поморщился и подумал о Лемон Хартс, которая села ему на ухо.

— В последнее время у Лемон неважное настроение, — заметила Мундэнсер. — Какая-то кислая…

Это заставило Твинклшайн ухмыльнуться и приподнять бровь:

— Это наши первые зимние каникулы вместе… как пара? Нет, нас трое плюс Сумак. Тройка? Тройня? Она нервничает и хочет, чтобы всe было идеально. Лемон — домохозяйка из нас троих, и она постоянно нервничает, потому что всe не идеально.

Вздохнув, Мундэнсер кивнула головой:

— Я знаю, каково это.

— Лемон нужно, чтобы всe было идеально, потому что она что-то планирует.

— Что она планирует, Твинкл? — спросил Сумак.

Твинклшайн пожала плечами и сделала растерянное лицо:

— Понятия не имею.

Без предупреждения входная дверь с грохотом распахнулась, и в гостиную ворвался завывающий ветер. Огонь взвился в ярости, потрескивая и плюясь, а рог Твинклшайн загорелся опасным сиянием, которое соперничало с яркостью огня. Трикси и Лемон Хартс вошли в дом, неся пакеты и сумки, и именно Лемон захлопнула за ними дверь.

Прошло несколько секунд, прежде чем рог Твинклшайн потускнел.

— Луни! — сказала Лемон Хартс теплым голосом, прогоняя холод.

— Малыш!

— Никто никогда не произносит моего имени, когда возвращается домой, — с досадой сказала Твинклшайн и сложила передние ноги на грудь, надувшись.

— Твинклвонкл! — Глаза Лемон были весeлыми, а тон — ласково-дразнящим.

Обе кобылы положили свои пакеты и сумки, а затем начали снимать зимнюю верхнюю одежду. Сумак дрожал рядом с Мундэнсер и был рад, что рядом горит огонь. На улице было холодно. Планировалась тяжeлая зима, и это было как-то связано с восстановлением уровня воды.

Трикси оттолкнула Лемон Хартс в сторону, отчего лимонно-жeлтая кобыла показала язык, и Сумак наблюдал за матерью, когда она подошла ближе. Он почувствовал, как его поднимают, вытаскивают из-под одеяла вместе с Мундэнсер, и Трикси подняла его в воздух перед своим лицом. Сумак нервно хихикнул, когда холодная мокрая морда Трикси прижалась к его щеке и поцеловала его. Он завис, обмякнув, свесив ноги, а потом Трикси подхватила его на копыта и усадила на диван рядом с Мундэнсер.

Сумак оказался прижатым к передним ногам Трикси, как жеребенок. Он ненавидел это, но ничего не мог с собой поделать, и это радовало Трикси. Он видел в этом стимул к выздоровлению — скоро он сможет убежать, и с этим позором будет покончено. Однако Сумак не очень торопился. Недавняя встреча с Кризалис вызвала у него искреннее желание быть немного ласковее со взрослыми, хотя он никогда бы в этом не признался.

Шерсть Трикси всe ещe была холодной, и Сумак чувствовал, как она согревается, пока обнимает его. Ее лицо было влажным, уши выглядели мокрыми, и он надеялся, что перед тем, как взять его на копыта, она отчистила с них всю грязь, которая могла там оказаться. Это было несложно — у единорога есть свои преимущества, — но иногда от волнения или в спешке можно что-то забыть.

— В этом году у меня были деньги, чтобы купить тебе подарки, Сумак.

Сам не зная почему, Сумак почувствовал, что начинает волноваться:

— Ой, мама, в этом нет необходимости…

— Цыц, — приказала Трикси. — Мне это нужно. Так я чувствую себя хорошо. Теперь я не чувствую себя неудачницей. Мы будем счастливой, любящей семьей и очень, очень хорошо проведeм время в доме Тарниша, пока будем у него в гостях.

Лемон принялась раскладывать вещи, подбирая с пола мокрые плащи и верхнюю одежду, чтобы повесить ее на крючки. Она собрала коробки, свертки и пакеты и понесла их на кухню, где поставила на стол. Она напевала себе под нос, наполняя дом радостными звуками, и Сумак, находящийся в безопасности, защищeнный и довольный в объятиях своей матери, пришeл к мощному осознанию.

Это был дом, и это была его семья.

Немного покачиваясь, он ухитрился прижаться головой к груди Трикси и прислушался к стуку ее сердца. Теплое покалывание магии обволакивало его щетки, и он чувствовал, как вытягивается одна из его передних ног.

— Тебе идут носочки, Сумак Эппл.

Прищурившись, Сумак не мог понять, о чем говорит его мать, и чувствовал, как Мундэнсер дышит на него, наклонившись, чтобы рассмотреть получше. Трикси настаивала на том, что у него растут носочки, что на каждой из его ног щетки были несколько светлее, чем остальная часть шерсти. Он не мог этого заметить, но другие могли, и это его немного беспокоило.

— Ты права, Трикси, он приобретает носки, но это трудно заметить, ведь он такого бледного цвета. — Мундэнсер тоже ухватилась за ногу, подтянула ее и присмотрелась.

Сумак позволил себя ощупать и осмотреть. Ему ничего не оставалось делать, кроме как ныть по этому поводу, но он был не в том настроении, чтобы ныть. Он был счастлив и мог терпеть, когда его ласкают. К тому же это радовало других. Из кухни доносились звуки наполняющегося чайника и возня Лемон.

— Я видела Октавию, когда гуляла сегодня, — сказала Трикси Сумаку, продолжая осматривать его бежевую на бежевом переднюю ногу. — Она сказала мне, что вы с Винил сделали вместе несколько впечатляющих магических вещей. Насколько я поняла, Винил очень взволнована и уже готова обзавестись голосом.

— Да. — Сумак не чувствовал необходимости набивать себе цену.

— Малыш, забавно, что единороги считают трудным… Я могу сотворить заклинание голоса, которое пытается она, без особых усилий, но другие заклинания остаются для меня неуловимыми и недостижимыми. Это лишь доказывает, что все мы по-своему особенные и у каждого из нас есть свои сильные и слабые стороны.

— Я отстойно владею боевыми заклинаниями, — сказал Сумак матери, и в его голосе промелькнула злость. Если бы он мог постоять за себя, все могло бы пойти по-другому с Кризалис. Неважно, что ему было пять лет и что его магия ещe не созрела, Сумак всe равно возлагал большую часть вины за случившееся на себя.

— СУМАК ЭППЛ! — крикнула Лемон Хартс из кухни, заставив все уши в доме дeрнуться в тревоге. — Что я тебе говорила о том, что нельзя так выражаться! ООООО! — Лимонно-желтая кобыла, которую Сумак принял как свою вторую мать, кипела, как чайник. — У тебя большие неприятности, мой маленький жеребенок!

Твинклшайн, зажмурившись, была просто обязана подтвердить свою правоту:

— Я же говорила тебе, Сумак, что таким способом ты получаешь лекции!

За окном город Понивилль был усыпан снежинками, которые в тeплом свете уличных фонарей сверкали, как падающие бриллианты. Окно немного запотело, в углах и по краям был иней. Он чувствовал холод, исходящий от стекла, и знал, что ответственные взрослые в доме хотят закрыть шторы, чтобы не простудиться.

Снаружи, за стеклом, слышался смех, звуки, издаваемые пони, наслаждающимися праздничной ночью. Вдалеке слышались звуки колядок и звон колокольчиков. Внутри слышалось плеск воды и хихиканье. Трикси и Твинклшайн вместе принимали ванну — Твинклшайн сказала, что важно экономить воду, — и Сумак навострил уши при звуках их счастья.

Лемон подняла его и заключила в нежные, ласковые объятия. Она погладила его по ушам, немного распушила гриву, а затем притянула к себе. На жeлтом бархате ее шерсти витал аромат кофейного пирога, и Сумак, довольный, закрыл глаза. Он не хотел спать, нет. Просто расслабился.

— Сумак, мне нужно с тобой поговорить. — Голос Лемон был мягким, как шепот, а ее губы оказались совсем рядом с ушами Сумака. Она натянула покрывало вокруг себя и Сумака, укрывая его и пряча от посторонних глаз. Она улыбнулась, когда жеребенок зевнул, и натянула покрывало еще плотнее вокруг них обоих.

— Хорошо.

— Сумак, наши отношения скоро изменятся. Они должны измениться. В последнее время Трикси пришлось принять несколько очень сложных, трудных истин, и она чувствует себя очень неуверенно. Из-за этого она сомневается и не уверена в наших отношениях. Так что… Я чувствую, что наши отношения должны измениться, но я хотела поговорить с тобой, прежде чем мы что-то скажем или сделаем.

— Ты расстаeшься с моей мамой? — спросил Сумак, открывая глаза.

— Что? Нет! — Лемон Хартс была почти в панике. — Нет… ничего такого.

— Что происходит? — Сумак снова закрыл глаза и боролся с сонливостью, которая наступала от такого тепла.

— Сумак, твоя мама… она не лесбиянка, — прошептала Лемон Хартс, и ее передние ноги плотнее сжались вокруг Сумака.

— О-о-о… — Глаза Сумака снова открылись, и он почувствовал первые проблески паники.

— В этом ее беда, Сумак… она никем не является. Она асексуальна… как и ее собственная мать. И сейчас она очень, очень боится, что я перестану ее любить или отвернусь от нее. Трикси, как и ее мать, все еще нуждается в любви, ей нужна близость, ей все еще нужно что-то, что заполнило бы ту большую пустоту в ее сердце. Она отлично справляется со своей ролью, скрывая всe, что не так.

Моргая, Сумак слушал, но не знал, что сказать. Некоторое время назад у них с Лемон зашел разговор о разных видах пони и разных предпочтениях, а также о том, как важно сохранять непредвзятость. Он подозревал, что разговор, который состоялся некоторое время назад, был лишь подготовкой к этому.

— Я очень, очень люблю ее, Сумак. — Лемон сделала паузу, облизала губы, а когда заговорила снова, ее голос был напряженным, скрипучим шепотом. — Когда-нибудь, во время праздников, я попрошу ее выйти за меня, и Твинклшайн тоже. Я до смерти напугана, Сумак, и прежде чем что-то предпринять, хочу убедиться, что ты не против.

Не раздумывая ни секунды, Сумак ответил:

— Я в порядке. Каков план?

Лемон Хартс нервно рассмеялась:

— Ты — нечто, Сумак, ты знаешь об этом?

— Да. — После минутного молчаливого объятия он добавил: — Я бы хотел иметь семью. Как у Пеббл. Иногда я немного ревную. — Жеребенок зевнул, чмокнул губами и еще раз зевнул. Звуки маминого хихиканья и колядок на улице теперь путались в его голове, вызывая сонливость.

— Хочешь, я уложу тебя спать? — спросила Лемон Хартс.

— Да, — зевнул Сумак. — С удовольствием. А ты можешь почитать мне сказку?

— Какую? — спросила Лемон.

— Про пукающего слона, которому трудно найти друзей.

— Правда, Сумак?

— Мне нравится эта история.

Лемон Хартс вздохнула и покачала головой.

— Мне пять лет, — сказал Сумак Лемон, предлагая неопровержимую логику. — Мне должна нравиться эта история.

— Ладно. — Лемон засомневалась и бросила на Сумака подозрительный взгляд, возможно, ей было интересно, не разыгрывают ли ее.

— Тебе еще придeтся издавать звуки…

— Сумак…

— Пожалуйста?

— Ладно, хорошо. — Лемон вздохнула, а потом пробормотала: — Думаю, Эпплджек точно знала, что делает, когда покупала эту книгу.

— Я люблю тебя, мам-Лемон.

Смирившись со своей ужасной судьбой, Лемон Хартс улыбнулась:

— Еще несколько минут. Когда Трикси и Твинклшайн выйдут из ванны, мы соберемся все вместе, и я почитаю "Непохожего слоненка Хитута".

Прижавшись поближе к Лемон Хартс, Сумак улыбался и наслаждался своей победой:

— Мне нравится часть с крокодилом-колдуном, пробкой и пауком по имени Ананси.

— Бедный, бедный паук, — сказала Лемон Хартс голосом, полным искреннего сочувствия. — Оседлав пробку, он перелетел через океан и оказался в новой стране. Насколько я понимаю, Тарниш встречал Ананси.

— Не морочь мне голову, Лемон…

— Нет, правда, спроси его об этом. — Лемон усмехнулась, и одно ухо дeрнулось. — Думаю, я приготовлю какао и печенье для сказки… как тебе это?

— У нас есть имбирное печенье?

— Думаю, есть, если Трикси не съела их все…

Глава 2

На его тосте с изюмом не было изюма, к ужасу Сумака. По сути, это был просто тост с корицей без изюма. Он и не очень-то любил изюм, но что-то во всем этом было такое, что не давало ему покоя. Или, может быть, всe остальное не давало ему покоя, и от этого всe хотело вырваться наружу. Где-то в глубине таилась истерика. Сумак чувствовал это и боялся.

— В моeм тосте с изюмом нет изюма, — сказал Сумак трeм кобылам, завтракавшим вместе с ним. — Только корица и масло.

Твинклшайн, наклонившись вперед, сузила глаза, глядя прямо на Сумака:

— Теперь мне придется тебя наказать.

— Что? — Сумак моргнул. — Почему? Что я натворил?

— Потому что мне нужно попрактиковаться в роли мамы. Пришло время наказать тебя за отсутствие изюма.

— Твинклшайн! — голос Трикси был пронзительным, а ноздри раздувались, пока она поворачивалась, чтобы одарить свою спутницу по завтраку злобным взглядом. — Это было ужасно! — С рычанием Трикси швырнула недоеденный тост, чтобы наказать проказницу, и, конечно, он приземлился маслом вниз, прямо на нос Твинклшайн.

— Кажется, я нашла весь изюм Сумака, — сказала Твинклшайн, опустив глаза, чтобы получше рассмотреть тост, прилипший к ее мордочке. — Почему ты так смотришь на меня, Лемон? Я думала, мы друзья!

Сумак рассмеялся, и в глубине тeмных уголков его души вспыхнула истерика, сопровождаемая обещанием вернуться позже, когда условия будут более благоприятными. Он наблюдал, как Твинклшайн убрала тост с носа и принялась его есть, а Трикси принялась намазывать маслом еще один кусочек тоста с изюмом для себя.

Вздохнув, жеребенок напрягся, ненавидя свои привязи. Он был привязан к стулу — по-другому и не скажешь, его закрепили ремнями, чтобы он не упал. Хотя он не мог двигаться, по крайней мере, у него была магия, и от постоянного использования она становилась все сильнее. Его голова была наклонена на одну сторону, а угол челюсти упирался в мягкую шейную скобу, которая удерживала его. Он терпеть не мог эту скобу, и приходилось надевать ее только во время еды. Однако борьба с этим приспособлением делала его сильнее, так что не все так плохо.

Окинув взглядом Трикси, Сумак сказал:

— Лемон Хартс сказала мне, что ты асексуал.

— Лемон! — Трикси приостановила процесс приготовления масла, чтобы посмотреть на жeлтую кобылу, сидящую за столом. — Как ты могла?

Выглядя немного пристыженной, Лемон прижала уши к голове:

— Я же сказала, что сделаю это, если ты будешь медлить. Сумак заслуживает правды. Ему, может, и пять, но он уже взрослый для своего возраста и беспокоится о тебе. Он хочет всего того же, что и другие жеребята его возраста, например счастливых родителей!

— Не злись на Лемон. — Сумак усилием воли заставил кувшин с яблочным соком подняться и налил немного в свою чашку, не пролив ни капли. Он опустил кувшин, тот забулькал, и он взял кусок оставшегося кофейного пирога.

— Тебя… не… беспокоит… это? — Удивлeнно моргая, Трикси уставилась на сына.

— С чего бы это? — спросил Сумак, но тут же моргнул, глядя на мать.

— Потому что… из-за всех бед и проблем, которые были у моей собственной матери… у твоей бабушки… из-за всех душевных страданий… Сумак, ты не поверишь, какие сценарии я выстраивала в своей голове и как это может сделать тебя несчастным или причинить тебе боль. — Жестокая, непоколебимая честность Трикси заставила исчезнуть веселое настроение.

— Я же тебе говорила. — Уши Лемон слегка приподнялись в знак неповиновения, но остались направленными назад. — Трикси, то, что ты придумываешь в своей голове, не соответствует тому, что пони думают о тебе на самом деле. Особенно Сумак. Ты должна начать доверять ему… ты должна начать доверять нам, иначе возникнут проблемы. Я сделаю это проблемой.

— Это трудно, понимаешь? — Трикси опустила уши и приняла более покорную позу. — Мне постоянно снятся плохие сны… действительно ужасные сны, в которых я теряю тебя…

— Этого не случится! — Голос Лемон стал значительно громче. — Иногда быть с пони, которую любишь, важнее, чем секс, который может к этому прилагаться! — Уши жeлтой кобылы приподнялись, и она повернулась лицом к Трикси. — Я предана тебе! Ты зациклилась на сексе, потому что, похоже, у тебя сложилось неверное представление о том, что преданность и самоотверженность предлагаются только в качестве награды за сексуальное удовлетворение! Тебе нужно разобраться с этой путаницей!

Теперь уши Трикси были прижаты к голове:

— Ты права. Так и есть. Пока это не повредило Сумаку. — Трикси, глаза которой блестели от избытка влаги, посмотрела на жеребенка, несколько раз моргнула, а затем отвернулась, чтобы посмотреть в окно кухни.

— Хм… — Сумак огляделся по сторонам, не зная, что сказать.

— Мы хотим, чтобы ты вырос со здоровыми сексуальными взглядами, — сказала Твинклшайн Сумаку, вытирая масло со своего носа. — У меня есть проблемы, но я поправляюсь, и я бы хотела, чтобы мои родители были со мной так откровенны. Трикси сейчас находится в каком-то промежуточном положении, и мы все были бы в полном беспорядке, если бы не Лемон Хартс, которая держит нас в узде.

— Я все еще не понимаю всей этой асексуальности, — признался Сумак, надеясь отвлечь внимание Лемон от Трикси. Его слова были правдой — он не очень хорошо это понимал, и сама мысль о сексе в любом виде вызывала у него неприятные ощущения. Поцелуи, как действие, по-прежнему были довольно мерзкими.

Услышав эти слова, Лемон резко повернула голову и, похоже, решила попробовать еще раз:

— Сумак, с асексуальностью связано много недоразумений. Это не значит, что они ненавидят секс, или не хотят секса, или не могут им заниматься…

— Для меня, — сказала Трикси мягким голосом, — речь идет о душевном влечении, а не о действии. Мне нравится близость. Мне нравится прижиматься друг к другу. Но я не получаю особого удовольствия от самого акта и не чувствую физического влечения, что очень смущает, когда хочешь быть близким с кем-то из пони.

Сделав глубокий вдох, Сумак почувствовал, что его уши стали тeплыми, и уставился в свою тарелку, вместо того чтобы смотреть на кобыл за столом. Так было проще. По его шее пробежал жаркий румянец, а щеки стали сухими, отчего прилипли к зубам. Он сделал еще один глубокий вдох и сказал:

— Значит, вы занимались вместе… взрослыми делами. Это хорошо. Так и должно быть. — По мере того как он говорил, внутри него нарастал ужас, и он боялся, что мог сказать что-то не то. — Приятно знать, что ничего не сломано.

— Да. — Трикси кивнула, потом закашлялась и уставилась в свою тарелку.

— Сумак, — начала Лемон, ее тон был мягким. — У твоей матери все работает. Ничего не сломано. Она способна заниматься счастливым, здоровым, нормальным сексом и получать от этого удовольствие. Она может возбудиться до определeнной степени… просто для этого ей нужно пойти другим путeм. Для Трикси это не физический акт, а почти полностью психический.

Выслушав все это, Сумак изо всех сил старался понять, потому что хотел понять. Он хотел, чтобы его мать — нет, все его матери — были счастливы друг с другом. Он сглотнул, набрал полные щеки воздуха, чтобы они перестали прилипать к зубам, и, прикрутив мужество к месту прилипания, посмотрел на Трикси.

Нервная улыбка вырвалась наружу, и Сумак снова сглотнул. Ему очень хотелось яблочного сока, но это должно было случиться позже, может быть, в качестве награды:

— Мне кажется, — сказал он, и его голос превратился в неловкий писк, — что тебе никогда не нравились жеребята или кобылки, но ты все равно можешь их любить, если не обращать внимания на эти детали.

Улыбаясь с облегчением, Лемон Хартс восторженно кивнула головой вверх-вниз:

— Очень хорошо сказано, Сумак. Я горжусь тобой. Мы поговорим об этом позже, хорошо? Трикси и Твинклшайн выглядят немного ошеломлeнными, да и ты тоже.

Сумак и в самом деле был ошеломлeн и стал прихлебывать яблочный сок, радуясь, что всe закончилось.

В очередной раз Сумак Эппл обнаружил, что смотрит в окно, наблюдая за окружающим миром. Он очень скучал по Бумер, и его наблюдение за окном было посвящено тому, чтобы заметить Твайлайт Спаркл и Спайка. Бумер требовался осмотр и обследование, а врач находился в Кантерлоте. В данный момент Сумаку было трудно путешествовать.

Драконы рождались, быстро достигали состояния зрелости, когда могли позаботиться о себе, а затем замедлялись. Драконы вроде Спайка замедлялись очень сильно, а драконы вроде Бумер имели продолжительность жизни, как у пони. Спайк мог оставаться малышом в течение следующего столетия, а Бумер просто старела и в конце концов уходила из жизни, пока Спайк приближался к подростковому возрасту.

Такова была жизнь.

Жизнь была несправедлива, но если хорошенько поискать, можно было найти утешение. Друзья, семья, любимые и простые удовольствия. Сумак наслаждался простыми удовольствиями, возможно, даже слишком, и у него появилось чувство, что ему нужно снова взяться за книги, если он хочет сохранить свои умственные мышцы.

Уроки магии с Винил были отложены из-за внезапного увеличения семьи. Жеребенку было любопытно и тревожно, ведь о Мегаре, которая, как говорили, была наполовину мантикорой, а наполовину пони, упоминалось лишь вскользь. Он почти наверняка испытывал ломку по Пеббл и больше всего на свете хотел увидеть ее.

На мгновение он услышал голос Лемон из спальни и понадеялся, что они втроeм не ссорятся. Почему-то он постоянно боялся, что начнeтся драка, и тогда всe закончится, всe будет кончено. Сумак боялся конца, ему снились ужасные кошмары, и не раз он видел, как принцесса Луна исчезает сквозь двери в его снах.

Семья — единственное, чего хотел Сумак. Не благосостояние, не удача, не богатство, не стопки комиксов или самые последние, самые лучшие игрушки. Все это не имело для него никакого значения, и в долгосрочной перспективе он прекрасно понимал, чего хочет от жизни. Он хотел того же, что и Пеббл, — большую, шумную семью, и для него она начиналась с трeх кобыл, которые заботились о каждой его потребности, неловкой или нет.

Снаружи снег валил валом, а небо было серым. В доме было тепло, уютно и надeжно. Сумак любил этот дом, здесь было все, на что он рассчитывал. У него был весь верхний этаж, и даже собственная ванная. Из окон гостиной открывался прекрасный вид, кухня была большой, даже больше, чем гостиная, а в задней части дома находился полностью закрытый солярий, который скоро достроят. Точнее, комната была уже готова, но растения все еще высаживались. Это было занятие, которым они занимались всей семьeй.

Уши заложило, и он снова услышал голоса — на этот раз Твинклшайн и Трикси говорили одновременно. Мышцы его живота напряглись, и на мгновение Сумак почти возненавидел иррациональный страх, грозивший охватить его. О чeм бы ни шла речь, они не могли разговаривать в его присутствии, и это его беспокоило. Теперь он понимал, почему у Пеббл такая паранойя и почему она всегда беспокоилась о своих родителях.

Когда ты был жеребенком, все казалось таким важным, тем более когда ты привык ничего не иметь. Дом, вещи, семья… все, что могло представлять потенциальную угрозу, казалось серьeзным кризисом, который только и ждeт, чтобы случиться. Все казалось таким шатким. Их предыдущий дом сгорел, и все превратилось в пепел. Лемон Хартс хотела сделать предложение копыта и сердца, но, похоже, нужно было еще многое уладить, а улаживание могло привести к ссорам.

А ссоры… ссоры могут означать конец всему. Это был ужасный, ужасный факт жизни. Сумак был беспомощен, беззащитен и очень зависим от этих трeх кобыл. Теперь он напрягся, чтобы прислушаться, и даже подумал о том, чтобы использовать заклинание, чтобы подслушать. По какой-то причине он мог это сделать, ведь он был одарeн тем, что Твайлайт называла "хитроумными заклинаниями". Они приходили к нему так же естественно, как дыхание, к большому беспокойству всех пони, и он понимал, почему.

Флэм Эппл, вот почему.

К большому облегчению Сумака, он услышал смех, доносящийся из спальни, настоящий, реальный смех, не нервный, не испуганный, а счастливый, надрывающий живот. Напряжение, заставившее все его мышцы напрячься, отпустило, и он смог сделать один глубокий, вздрагивающий вдох, прежде чем зарыдать от облегчения, — прежняя истерика вылилась в сильную потребность плакать.

Оставшись один на диване и глядя в окно, Сумаку ничего не оставалось, как выпустить все наружу.

Глава 3

Твайлайт Спаркл, стоявшая прямо за дверью, энергично встряхнулась, чтобы освободиться от снега. Поскольку она была аликорном, от этого содрогнулся весь дом, и Сумак в тревоге моргнул, а Бумер зашаркала по деревянному полу, царапая когтями, пытаясь добраться до него. Маленькая драконица выглядела расстроенной, и, подпрыгнув, она взлетела и, скользя, приземлилась на диван рядом с Сумаком.

Спайк подошeл к уборке снега более непринуждeнно и смахнул его когтями.

— Укололи! — крикнула Бумер и показала на свой тощий зад. — Ой! Ой! Ой!

— О нет! — Сумак наблюдал, как Бумер пантомимой изображает свою травму, тыкая в спину своим крошечным изогнутым коготком.

— Нам обоим сделали прививки и ревакцинацию, — сказал Спайк, помогая Твайлайт снять тяжeлое одеяние. Дракону пришлось упереться в пол, а потом он стал тянуть и тянуть, чтобы освободить Твайлайт. Однако шерстяное пальто оказалось цепким и не желало идти на поводу у тихого и спокойного Спайка. — Фу, здесь пахнет мокрой лошадью.

— Спайк, получи сообщение, — скомандовала Твайлайт.

— Да? — Спайк посмотрел на Твайлайт с ожидающим прищуром.

— Ты придурок!

Лемон Хартс рассмеялась первой, а затем, взмахнув хвостом, унеслась на кухню с широкой ухмылкой на лице. Трикси помогла Твайлайт снять остатки мокрой верхней одежды, а Твинклшайн взяла на копыта Бумер, чтобы маленькую драконицу можно было высушить. После некоторого колебания Твинклшайн сделала небрежный бросок, и Бумер приземлилась в ревущий огонь, где захихикала от щекотки пламени.

Спайк взглянул на Бумер и присоединился к ней. От обоих драконов с шипением шел пар, и они мгновенно высохли в трещащем и плюющемся пламени. Бумер воспользовалась этим и принялась растирать себя вишнево-красными угольками, словно принимала ванну и мылась с мылом.

— Тра-ла-ла-ла-ла! — напевала она, натираясь.

— Знаешь, — заметила Трикси, — можно подумать, что ты к этому привыкнешь, но это не так. Я до сих пор чувствую панику, когда она так делает. Огромное и сильное чувство материнской паники.

Твайлайт, кивнув в знак согласия, пересекла комнату, чтобы погреться у камина. Она расправила крылья, приняла величественную позу и чуть не опрокинула лампу. Дом был построен с расчeтом на единорогов или земных пони — существ, которым не нужно расправлять крылья в помещении, и уютная гостиная теперь казалась тесной.

— Мне говорили не летать в метель, но я не послушала, — ворчала Твайлайт, стоя на месте и свирепо хмурясь. — Здесь, в Понивилле, все не так плохо, но в Кантерлоте? Уф!

— У меня воздушная болезнь. — Спайк отошeл от огня и встал на камень очага, чтобы остыть. — И Бумер упала. Твайлайт пришлось ее спасать. А потом я упал, когда Твайлайт полетела за Бумер. Невесeлое путешествие.

— Весело! — крикнула Бумер пронзительным, перевозбуждeнным голосом и начала танцевать в трещащем пламени, потряхивая своими перепонками. Потянувшись, она схватила Спайка за хвост, подeргала его и посмотрела на него умоляющими глазами, надеясь, что он еще раз присоединится к ней. Когда он не присоединился, Бумер бросилась на раскалeнную золу и стала кататься по ней, напевая себе под нос.

Пряный аромат чая наполнил гостиную, и Сумак, принюхавшись, смог чуть приподнять голову. Замедленными, отрывистыми движениями он выгнул передние ноги, немного потянулся и продолжил вдыхать восхитительный аромат, доносящийся в гостиную из кухни. Остыв, Спайк с осторожностью сошeл с очага на деревянный пол. Убедившись, что дерево не горит, он поплeлся прочь, чтобы присоединиться к Лемон Хартс на кухне — в комнате, где Спайк чувствовал себя наиболее комфортно.

— Твайлайт, ты в порядке? — спросила Трикси, и на ее лбу появились глубокие морщины беспокойства.

В ответ на вопрос Трикси Твайлайт сделала несколько глубоких вдохов, а затем повернула голову и посмотрела на сводную сестру:

— Просто все обычные заботы навалились разом. Охрана всех пони. Безопасность Понивилля. Я волнуюсь за Мундэнсер. У меня ужасный страх, что все пойдeт не так до Дня Согревания Очага.

Уши Сумака насторожились при этих словах.

— Рэрити попросила меня быть почeтным гостем на какой-то большой праздничной вечеринке… по сбору средств. Не знаю, справлюсь ли я, но я не могу ей отказать. Слишком много нуждающихся пони. Все сейчас просто в напряжении. — Твайлайт сложила крылья, повернулась, и ее взгляд упал на Сумака. — У тебя растут носки.

— Что-то я их не вижу, — проворчал Сумак.

— А посетители? — спросила Твайлайт. Затем, сузив глаза, она добавила: — Особые гости?

— Никого из будущего… еще нет. — Сумак поднял глаза и посмотрел на Твайлайт. — А у тебя?

— Санбeрст, Старлайт, ты и я. — Глаза Твайлайт сузились еще больше. — Старлайт, наша Старлайт, Старлайт из настоящего, у неe есть тревожная теория о том, что ее путешествия во времени могли вызвать рябь во временной шкале. Никто из нас не уверен, что это значит. У Старлайт начинается паранойя, и она настаивает на том, что есть некая внешняя сила, которая работает над тем, чтобы исправить все, что было сделано. Я не думаю, что это возможно, но никогда не знаешь, верно?

— У нее есть убедительная теория. — Твинклшайн навострила уши и принялась теребить подбородок. — Она делилась со мной своими записями. Старлайт считает, что рябь, как только она приходит в движение, невозможно остановить. Даже если не дать камешку упасть в воду, так сказать, рябь все равно будет, потому что ткань пространства и времени, однажды затронутая, не может быть неизменной. Так что, даже если она остановила падение камня, последствия ее действий все равно проявятся, потому что ни одно действие нельзя полностью отменить. Время и пространство все равно фиксируют, что что-то произошло, и рябь сохраняется.

— Неизменные события. — Через несколько секунд после произнесения этих слов Сумак почувствовал, что все глаза в комнате устремлены на него. — Что? Винил учила меня чему-то. Я вроде как знаю, что это такое, хотя и не до конца понимаю.

Скребя когтями по камню, Бумер выползла из камина и стала остывать на камнях очага, принося с собой кучу пепла. Она не обращала внимания на разговор в комнате, и если у нее и оставались какие-то неприятные ощущения от укола в спину, то она их не выказывала.

С неожиданной внезапностью Сумак почувствовал необходимость высказать свою озабоченность и воскликнул:

— А Бумер получит свою чашку чая?

— Нет, — крикнула Лемон из кухни. — Ты можешь поделиться своей.

— О, чокнуться, я не хочу!

— Почему?

— Она пускает пузыри и все такое, — Сумак глубоко, с придыханием втянул воздух, — драконьи микробы… фу.

— А что не так с драконьими микробами? — спросил Спайк у Лемон Хартс, и Твайлайт, которая была в гостиной, начала смеяться.

Без всякого предупреждения Сумак оказался поднят со своего места на диване и поставлен на пол. Он напряг ноги, и, к его облегчению, кто-то все еще держал его. Все его мышцы напряглись, в том числе и мышцы живота, и он почувствовал, как из заднего прохода донеслось урчание, предупреждающее о приближении чего-то недоброго. Тут же произошли две вещи.

Во-первых, Сумак заметил, насколько больше стала комната. То, что он оказался на полу, резко отличалось от того, что было на диване, на спине у кого-то или на копытах. Двери были огромными, а дверные ручки — просто недосягаемыми. Камин был гигантским, устрашающим, а пламя в нем было выше его самого. Даже диван, его крепость комфорта, представлял собой колоссальную конструкцию, превосходящую его по высоте. Сумак давно не чувствовал себя таким маленьким, и это ощущение вновь дезориентировало его.

Во второй раз он не сразу опрокинулся. Его голова низко свесилась, шея ослабла, но колени не подкосились, а ноги не превратились в липкие отростки. К его удивлению и шоку, никто его не держал, и он заметил, что Твайлайт смотрит на него. Неужели она сделала это с ним? Это было возможно. Опасаясь за своe равновесие, он оттолкнулся слишком твeрдой ногой, чтобы исправить шатание, но это было слишком сильно, и он подался вперeд. Остальные ноги отреагировали, и он зашагал, как новорожденный жеребенок.

А потом он стал ходить.

Вроде того.

Он шeл и падал. Топая копытами, Сумак пытался спастись от неловкого падения. Все работало, как и обещал доктор. Связи восстанавливались, и Сумак забыл о том, что Бумер пускала пузыри в его чае и оставляла после себя драконьи микробы. Жеребенок испуганно заскулил и затряс головой, направляясь к стене.

Перед самым столкновением Твайлайт дeрнула его за хвост, чтобы он пошeл в другом направлении. Теперь он, шатаясь, спотыкаясь, шeл и падал к кухонной двери. Его шея обвисла, а голова была слишком низко опущена, что нарушало равновесие. Никто не смеялся, что было облегчением, и Сумак сосредоточился на том, чтобы оставаться в вертикальном положении.

Одно заднее копыто попало в мокрое пятно на деревянном полу, потеряло сцепление с поверхностью, вылетело из-под него, и он сел. Его передние ноги дрожали и брыкались, пытаясь удержать его в вертикальном положении. По крайней мере, он не сел ни на что хрупкое, и за это следовало сказать спасибо. Он поднял голову и увидел, что на него смотрит мама.

— Хм, — сказала Трикси, тихонько хмыкнув. — Малыш, думаю, мы больше не будем позволять тебе валяться на диване. Хватит быть диванным огурцом…

— Диванным огурцом? — Сумак одарил мать неловкой ухмылкой.

— Да, и это тоже. — Трикси потянулась вниз и чмокнула Сумака в нос. — Я знаю, что ты боишься упасть, и знаю, как ты боишься пораниться, но, по-моему, это доказывает, что ты способен на большее, чем думаешь. Малыш, как твоя шея?

— Судороги, — честно ответил Сумак.

— Хм, — хмыкнули Твайлайт и Трикси.

Ничего больше не говоря, Твайлайт подняла Сумака с пола, поставила его на ноги, а затем снова опустила на пол. Она смотрела, как он шатается, как Сумак с трудом поднимает голову, чтобы посмотреть на нее. Затем Сумак почувствовал слабое щекотание магии под подбородком, и его голова поднялась, поддерживаемая телекинезом Твайлайт. Когда он поднял голову, к нему частично, но не полностью, вернулось равновесие, и он смог стоять немного лучше.

— Я до сих пор поражаюсь, как Кейденс и Радиант Хоуп смогли тебя вылечить. — Трикси выдохнула эти слова и покачала головой. — Это кошмар каждой матери. Когда они сказали, что у тебя сломана шея, я хотела умереть. — У Трикси было большое и сильное беспокойство… но она также была готова провести остаток своей жизни, заботясь о тебе, независимо от твоего состояния.

Трикси дрожала, и Сумак чувствовал, что его начинает бить дрожь. Он не хотел говорить о том, что произошло, не хотел думать о том дне, только не сегодня. Твайлайт поддержала его голову, и он встал без особого труда, но ноги уже устали. Непреодолимое чувство благодарности, счастья, радости от того, что он жив, охватило Сумака, и он уткнулся в передние ноги Трикси, чтобы почувствовать ее прикосновение к себе.

— Кто хочет чаю? — позвала Лемон из кухни.

Придерживаемый Твайлайт, Сумак понюхал свой перечный, пряный чай. Его передние ноги опирались на край стола, и он взглядом дал понять Бумер, что ей следует придерживаться своей чашки — его чашка была под запретом. За столом было тесно, что беспокоило маленького интроверта, но Сумаку это нравилось. Ему нравилось ощущение семьи, близости, единения.

— Как Адвентус? — спросил Сумак, беспокоясь о пони, которого давно не видел.

— Мало что изменилось, — ответила Твайлайт и посмотрела, как Спайк помогает Бумер с чаем. — Меня беспокоит, что я не могу ему помочь. Он такой милый пони… Если я когда-нибудь поймаю пони, ответственных за его состояние, я попрошу Тарниша превратить их всех в деревья.

Моргнув, Лемон Хартс повернулась, чтобы посмотреть на свою дорогую подругу:

— Правда? Ты говоришь это просто от злости или всерьeз?

— О, я серьeзно, — пробормотала Твайлайт в ответ. — Мне кажется, это подходит… совершишь преступление против природы и ответишь перед самим Гелиофантом. — Уши Твайлайт на мгновение опустились, но затем снова поднялись. — Наши тюрьмы остаются слабым местом. Они не только уязвимы для нападений, как мы видели, но я сомневаюсь в том, что они эффективны как средство реабилитации.

— Вы с принцессой Селестией снова спорите? — спросила Твинклшайн.

— Да. — Твайлайт разочарованно выдохнула это слово.

— И она выигрывает? — Твинклшайн приподняла бровь.

— Ну конечно же, она выигрывает! — Крылья Твайлайт захлопали по бокам, а уши сложились на макушке. — У нее почти непробиваемая логика и тысячелетний опыт. А что есть у меня? Жгучее желание перемен ради перемен, и мои юношеские идеалы. Это удручает! У меня не может быть новых, оригинальных идей, потому что они уже были у принцессы Селестии.

— И уже опробовала их? — Твинклшайн подняла свою чашку и посмотрела на Твайлайт через верхний край.

Кивнув, Твайлайт надулась и проворчала:

— Nihil sub sole novum.^[1]

— Значит, теперь ты просто подбрасываешь идеи наобум, надеясь, что найдешь что-то, чего она еще не пробовала, и тогда сможешь присвоить себе заслугу новой идеи.

— В общем-то, да, Твинклшайн. — Твайлайт левитировала кокосовый макарон, несколько секунд изучала его, а затем яростно и злобно надкусила. Не обращая внимания на то, что у нее был набит рот, она выразила свои чувства, просто выложив все начистоту. — Я знаю, что поступаю по-жеребячьи, но у меня есть жгучая потребность доказать свою правоту. Принцесса Селестия — это принцесса Селестия… Принцесса Луна… она делает вещи, о которых мне пока даже не дано знать. А Кейденс… моя "современная" принцесса, она занята тем, что вместе с моей мамой разрывает бюрократию Эквестрии на куски и отстраивает ее заново.

— Быть принцессой — это не соревнование…

— Нет, это так, Трикси! — Твайлайт отломила оставшийся кусочек макарона и сердито прожевала его. — Я облажалась! Я всe испортила! Мундэнсер заменили, а я как-то не заметила. Я. Маленький плаксивый единорог, который никак не мог заткнуться из-за странного поведения Кейденс перед свадьбой. Я как-то не заметила, что в моeм собственном замке завeлся чейнджлинг. Из-за моей ошибки Сумак, Олив и Строуберри Хартс были похищены! Глупая королева чейнджлингов едва не обеспечила злу настоящую победу! Знаете, что это такое? Это знак, что мне нужно активизировать свою игру, вот что это такое! Под моим присмотром произошли события, способные привести к гибели мира.

Сгорбившись над чаем, Сумак почувствовал страшное напряжение, и за столом воцарилась тишина. Ему не нравилась мысль о том, что его могут использовать для уничтожения мира, и он боялся, что никогда не примирится с этим. Это было проклятие Колдуна, и оно было ужасно.

— Твайлайт, — обратилась Трикси к своей сводной сестре, — ты должна помнить, что уже несколько раз предотвращала конец света. Вместе, со всеми нами, я думаю, мы сможем остановить его еще несколько раз. У нас это неплохо получается. Мы становимся довольно… великими и могущественными.

И с этими словами стол снова погрузился в тишину, а все пони стали пить свой чай.

¹↑ лат. Ничего нового под солнцем

Глава 4

Единственное пятно ярко-оранжевого цвета резко выделялось на фоне белого одеяла, укрывавшего Понивилль. На дереве, все еще цепляясь за голую, почти безжизненную ветку, остался одинокий лист — лист, который не хотел опадать, который не хотел лететь. Каким-то образом он упорствовал. Он упорствовал, и что-то в этом находило отклик в глубине души Сумака Эппл.

Сидя в своих санях, которые буксировала за собой Лемон Хартс, Сумак сосредоточился на листе. В его голове сразу же пронеслось множество мыслей, и он был ошеломлeн. После встречи с королевой Кризалис Сумак понял, насколько хрупка жизнь, и осознал, насколько близок он был к смерти. Но этот лист, этот одинокий, всеми забытый лист, заставил его задуматься о том, насколько живуча жизнь. Лист не поддался течению времени и теперь продолжал существовать, не просто существуя, но и принося другим немного столь необходимого цвета. Это было вдохновение, и Сумак был настолько захвачен им, что почувствовал, как в горле встает комок.

— Остановитесь, — взмолился он, и, к его облегчению, сани остановились. Сумак наблюдал, как все три кобылы повернули головы, чтобы посмотреть на него, и все они фыркали от холода. Трикси подняла бровь, у Лемон Хартс было любопытное выражение, а Твинклшайн выглядела встревоженной. Для Сумака их лица отражали их реакцию на ситуацию, напоминая о том, какую роль каждая из них выполняла в их маленькой зарождающейся семье.

— Что случилось? — спросила Твинклшайн.

Трикси начала оглядываться по сторонам, ее бровь все еще была приподнята:

— Почему мы остановились?

С большим усилием Сумак поднял переднюю ногу и указал вверх, на лист:

— Он все еще существует.

Трикси, Лемон Хартс и Твинклшайн посмотрели вверх, и каждая из них сосредоточилась на одиноком листе. Бумер высунула голову из-под пончо Сумака и принялась осматривать окрестности, огрызаясь на все снежинки, которые подлетали слишком близко. Судя по любопытным и растерянным лицам трех кобыл, Сумак начал понимать, что у него наступил момент, один из его особых моментов, когда ему придется объясняться с другими пони.

Это немного обескураживало.

Октавия поняла бы его, ведь она была интровертом. Она понимала внезапный прилив эмоций, который, казалось, происходит без всякой причины. Сумак спустил переднюю ногу, а затем засунул ее обратно под пончо и старую попону, укрывающую его. Он несколько раз быстро моргнул, фокусируя взгляд на ярком оранжевом листе, который каким-то образом сохранил свою шаткую связь с деревом.

— Он все еще существует, — сказал Сумак трем кобылам.

— Я не понимаю. — Твинклшайн наклонила голову в одну сторону, потом в другую и уставилась вверх, а на ее пастельно-розовую гриву прилипли снежинки. — Это всего лишь лист.

Чувствуя нарастающее разочарование, Сумак уставился на Твинклшайн и испытал момент жеребячьего гнева, от которого ему стало жарко под зимней одеждой:

— Все мертво, все остальные листья исчезли, но этот все еще существует. Ему еще есть что предложить миру. Он все еще держится и не собирается уходить.

— Это всего лишь лист, — сказала Трикси сыну и теперь сосредоточилась на нем. — Ты хорошо себя чувствуешь, Сумак?

— Я в порядке, — огрызнулся Сумак, чувствуя, как его одолевает раздражение. Он начал подумывать о том, что кто-нибудь из них может предложить немного вздремнуть, а он терпеть не мог, когда об этом заговаривали. Да, ему нужно было вздремнуть, но не было смысла поднимать эту тему. — Разве ты не видишь, насколько это значимо? Это красиво… в этом есть смысл… разве ты не видишь?

— Полагаю, это довольно красиво. — Лемон Хартс моргнула, и несколько снежинок прилетели на ее длинные ресницы. — Но это всего лишь листок, и он еще не упал. Ветер поднимется, и он скоро исчезнет.

Чувствуя себя так, словно он только что впустую потратил свое дыхание, Сумак предпочел промолчать. Он смотрел на лист, наблюдая, как он трепещет на ветру, а три кобылы принялись нетерпеливо топтаться на снегу. Это был не столько снежный хруст, сколько слякотное хлюпанье. Прошло совсем немного времени, и Лемон Хартс начала двигаться, таща за собой сани.

Пока сани двигались, Сумак сосредоточился на одиноком листе, решив извлечь из этого листа как можно больше смысла, подумать и поразмыслить над его поэтической красотой. Для пятилетнего жеребенка этот лист стал глубоким моментом в его жизни, осознанием глубокого смысла, идеалов, пробуждением понятия эстетики, хотя у него еще не было для него подходящего названия.

Это был и грустный момент, в каком-то глубоком смысле, поскольку он также понимал, что другие просто видели лист.

Кладбище Понивилля было погребено под снегом, большинство надгробий поглотило огромное белое пространство. Деревья были голыми, обнаженными, они выглядели как костлявые руки, тянущиеся к могилам, — все, кроме одного. У этого дерева были листья, оно было зелeным, и по какой-то причине снег не скапливался на его ветвях.

Под деревом сидела знакомая кобыла в знакомой шляпе, а на кончике ее хвоста была повязана знакомая красная лента, резко выделявшаяся на фоне белого снега. Лишь только он увидел ее, одинокий уцелевший лист был забыт, и Сумак пришeл в полный восторг, да так, что его ноги начали дeргаться сами по себе, без всякой мысли об этом.

Когда сани проезжали через железные ворота, кобыла обернулась посмотреть, прищурив глаза из-под шляпы. Через мгновение она снова повернула голову и снова стала смотреть на странное дерево, которое, казалось, не тронул убийственный холод зимы. Сани ехали по мокрому снегу с влажным хлюпаньем, и Сумак был счастлив, что буксировочный трос оказался достаточно длинным, чтобы на него не упало ничего из копыт Лемон Хартс.

— Здарова, — сказала Эпплджек, когда три кобылы и сани приблизились. — Мокрый снег, и я не думала, что кто-нибудь из пони выйдет сегодня в эти края.

Сидя в санях и положив голову на сложенное одеяло, Сумак слышал боль в голосе Эпплджек. Он чувствовал себя неловко, ему многое хотелось сказать, но все, о чем он мог думать, — это недавнее откровение об их отношениях. Эпплджек была не только его двоюродной сестрой, но и его тетей — из-за неудачной любовной связи между членами семьи Эппл. Из-за этого Сумак был в замешательстве, как ее называть.

— Сумак хотел поговорить с отцом, — сказала Лемон Хартс Эпплджек. — Поэтому мы все собрались и отправились в путь. Похоже, ты тоже хотела поговорить с его отцом.

— Наверное, да, — ровным голосом ответила Эпплджек. — Наверное, да.

— Что случилось? — Трикси придвинулась к Эпплджек, подняла Сумака из саней и усадила его к себе на спину. Затем она принялась разглаживать его пончо, чтобы убедиться, что оно не сбилось в кучу и не стало неудобным.

— Время — забавная штука. — Эпплджек начала шаркать по снегу и посмотрела на яблоню, которая, казалось, была в самом разгаре весны. Ее взгляд остановился на ярком красно-белом вязаном шарфе, который кто-то из пони повязал вокруг ствола. — Время идeт, и с каждым днeм те вещи, которые казались тебе правильными, иногда уже не кажутся такими правильными.

— Ты сожалеешь? — Когда Твинклшайн произнесла это, пар, выходящий из ее губ, почти, но не совсем, выглядел так, словно образовывал вопросительный знак.

— Еще как. — Эпплджек на мгновение закрыла глаза, а когда открыла их, оглядела трeх кобыл, которые присоединились к ней у дерева. — Я сказала ему, что если он еще хоть раз прикоснeтся копытом к Сумаку, я изобью его до полусмерти, и я это сделала. В то время мне казалось, что это правильный поступок. Я была очень нервной, понимаете…

Трикси кивнула.

— Я пыталась делать вид, что это благородный поступок, но это полная чушь. — Губы Эпплджек сжались и выпятились наружу, отчего ее мордочка выглядела вытянутой и немного глуповатой. — Короче говоря, я сделала это по многим причинам, и не все из них были хорошими. Я ненавидела его за то, что он сделал с фамилией, понимаете? И теперь, по прошествии некоторого времени, когда я увидела, как принцесса Луна входит и выходит через двери, появляющиеся в моих снах, я поняла, что совершила ошибку.

— Так ты пришла извиниться? — спросила Лемон Хартс.

— Агась, — ответила Эпплджек, очень похожая на своего брата. — Я корила себя и думала, могла ли я что-то сделать, каким-то образом отсечь эту злобу и заставить вести себя хорошо. Мы, Эпплы, отличаемся вспыльчивым нравом, и иногда это мешает нам рассуждать.

— А я и не подозревала, — сказала Трикси с язвительной улыбкой.

Эпплджек тоже улыбнулась, вздохнула, а затем повернулась, чтобы посмотреть на Сумака. Ветер немного усилился, и падающий снег повалил набок, срывая и натягивая зимнюю верхнюю одежду и угрожая украсть шляпу Эпплджек. Бумер, спрятанная под пончо Сумака, казалось, спала или просто не двигалась в данный момент. Немного посмотрев на Сумака, Эпплджек вернулась к разглядыванию дерева.

— Иногда я беспокоюсь, не являемся ли мы с Биг Маком хорошим примером для Сумака, — сказала Эпплджек окружающим ее пони. — У Биг Мака довольно старомодные представления о кобылах, которые милые пони называют причудливыми, а не очень милые — совсем другим словом. Я тоже не идеальна, хотя иногда делаю вид, что идеальна. Я знаю, что смотрю на других сквозь копыта, и мне бывает трудно признать, что я поступила неправильно.

— Но ты же делаешь это сейчас, — мягким, поддерживающим шепотом сказала Лемон Хартс.

— Да, но если бы я была хорошей пони, я бы сделала это до того, как чувство вины перегрызло бы мне внутренности. Единственная причина, по которой я выкладываю все начистоту, — это то, что я не могу выносить себя и это чувство, которое я испытываю внутри. В последнее время я чувствую себя немного лицемером, потому что указываю на все, что не так с другими, в то время как многое из того же самого не так и со мной.

Сумак, лежа на спине Трикси, упирался подбородком во влажный воротник ее пальто. Он принимал каждое из слов Эпплджек близко к сердцу и надеялся, что однажды, если понадобится, у него хватит смелости быть таким же честным по отношению к самому себе. Он глубоко вдохнул, наполняя легкие холодным воздухом, и стал размышлять, есть ли у него что сказать.

— Биг-Мак — молодец, — сказала Лемон Хартс, шаркая копытами по мокрому снегу, и белые хлопья прилипли к ее влажным щеткам. — Он, что называется, обходителен. Я никогда не чувствовала себя приниженной или оскорблeнной рядом с ним, даже если его взгляды старомодны.

— Да, но на днях он вывел меня из себя, и мы поссорились. — Эпплджек, не в силах смотреть в глаза ни одной пони, отвернулась и уставилась на дальний забор.

— Что он сказал? — спросила Твинклшайн, потому что кто-то должен был это сделать, иначе могло возникнуть неловкое молчание.

Оскалив зубы, Эпплджек издала сердитый вой и слегка запрокинула голову, отчего снежинки на околыше ее шляпы сползли:

— Он что-то сказал о вас.

— Сказал? — Лемон Хартс склонила голову набок, и ее глаза наполнились теплым беспокойством. — Я уверена, что он хотел как лучше. Что он сказал?

— Я не знаю, стоит ли мне…

— Эпплджек, я думаю, тебе станет легче, если ты выложишь все начистоту. — Тон Лемон Хартс был одновременно материнским и настойчивым.

— Он ясно дал понять, что его все устраивает, у него нет с этим проблем, совсем нет, и он повторял мне это снова и снова, пока я его ругала… А вот с чем у него проблемы, так это с тем, что у Сумака нет папы, и Биг Мак очень, очень переживает, что вы, три кобылы, не сможете воспитать его правильно, что вы сделаете из него размазню, и Мак очень расстроен, что у Сумака нет мужского взгляда в доме. Он считает, что вам троим нужно завести жеребца в вашем маленьком табуне для пользы Сумака.

— Понятно. — В голосе Лемон Хартс звучала абсолютная тишина и спокойствие. — Биг Мак имеет право на свое мнение, и он может быть обеспокоен.

— Как ты можешь быть такой спокойной? — потребовала Эпплджек. — Я хотела поставить ему синяк под глазом за то, что он это сказал!

— Я не думаю, что Биг Мак имел в виду какой-то злой умысел, когда говорил это, — ответила Лемон Хартс и бросила упреждающий взгляд на Твинклшайн, чье лицо приобрело румяный оттенок розового. — Биг Мак любит Сумака, и ему позволено высказывать свои опасения, даже если они вызывают обеспокоенность или являются следствием дезинформации. Пони делают много предположений о нас, трех кобылах, что мы вырастим неженку, что мы не сможем обеспечить безопасность Сумака и что это как-то неправильно, когда три кобылы растят грубого, мужественного жеребенка. Я больше не обращаю на это внимания, потому что хочу быть для Сумака примером для подражания.

— Отчасти поэтому я и пришла сюда сегодня, чтобы выйти из дома и проветрить голову. — Эпплджек повернулась, чтобы посмотреть на Лемон Хартс, и кивнула желтой лимонной кобыле. — Когда мы с Маком начинаем ссориться, это очень расстраивает Хидден Роуз и Амброзию.

— А почему, по-твоему, он до сих пор зелeный? — спросил Сумак, надеясь сменить тему.

— В смысле? — Эпплджек посмотрела Сумаку прямо в глаза.

— Флэм. У него есть листья и даже яблоневые цветки. — Сумак поднял глаза вверх. — Как ты думаешь, почему?

Прищурившись и пожевав губу, Эпплджек откинула голову назад, и посмотрела на зелeные покрытые листвой ветви над головой:

— Тарниш считает, что это потому, что у этого дерева есть душа… а с душой приходит немного магии. Это дерево никогда не узнает зимы. Оно останется сильным, выносливым деревом.

Раздался долгий, низкий стон, и Сумак понадеялся, что это ветер. Ему очень хотелось, чтобы это был ветер, но он подозревал, что это может быть что-то другое. Взглянув на шарф, повязанный вокруг ствола, он увидел, что кто-то из пони оставил мятную палочку, засунутую в складки узла.

— Кто хочет пойти погреться в Сахарный Уголок? — сказала Лемон Хартс голосом, который, казалось, согревал зимний воздух.

Глава 5

Рисовый пудинг в Сахарном Уголке был, пожалуй, самым впечатляющим сезонным угощением. Это было необыкновенное блюдо, подходящее для королевских особ, и ничто другое не могло сравниться с ним. Рисовый пудинг медленного приготовления, с сушеной обезвоженной вишней для сладости, кристаллизованным имбирем для пикантности и посыпкой кайенского перца для остроты. Сверху посыпали сахаром, а затем подпалили горелкой, чтобы он расплавился и образовал тонкую, твердую оболочку карамелизированного вкуса, которую нужно было разбить ложкой.

Это было само по себе блюдо, от которого, как знал Сумак, можно было наесться досыта.

В этом году Сахарный Уголок украсили к праздникам немного раньше, чем обычно. Сумак нашeл атмосферу весeлой, даже праздничной, и его шальные, любопытные глаза вглядывались в каждую деталь, пока он думал о разговоре, который произошeл во время завтрака.

— Мам?

— Да? — Трикси ответила рассеянно, потому что была слишком сосредоточена на своeм рисовом пудинге.

Сумак говорил тихо, понимая, что это очень деликатная тема:

— Насчет того, что ты такая, какая есть… Лемон сказала, что ты влюбилась в Тарниша. Как это работает?

В одно мгновение мордочка Трикси стала пурпурной, Твинклшайн захихикала, а Лемон Хартс, протянув переднюю ногу, вытерла капли рисового пудинга с пушистого подбородка Трикси. Сумаку было не до смеха, и он сохранял серьeзный вид. Когда его мать начала что-то лопотать, одна из его пушистых бровей выгнулась дугой, но из-за того, что один оттенок бежевого был на другом оттенке бежевого, это было трудно разглядеть.

— Это одна из тех вещей, о которых я и сама задумывалась, — сказала Трикси, немного придя в себя. — Об этом я спросила принцессу Кейденс наедине.

— И что она ответила? — спросил Сумак, все еще сохраняя тихий голос.

— Ну, — начала Трикси, — она задала мне целую кучу вопросов, например, что привлекательного я нашла в Тарнише. Кроме того, что он приятного шоколадного цвета, я не нашла в нeм ничего такого, что бы меня особенно привлекало или возбуждало, а на его шоколадный цвет просто приятно смотреть, но он не вызывает никаких особых чувств.

Сумак набросился ложкой на пудинг и, к своему восторгу, обнаружил огромный кусок вишни. Он проглотил его, не отрывая взгляда от матери и не обращая внимания на жгучее смущение, грозившее поджечь уши. Лемон Хартс настаивала, что их маленькая семья может говорить о чeм угодно, и Сумак был готов потвердить слово Лемон.

— Единственное, к чему мы смогли прийти после долгого разговора, — это то, что Тарниш помог мне почувствовать себя в безопасности. Принцесса Кейденс сказала, что я могу быть немного серо-сексуальной и что мои состояния возбуждения могут зависеть от того, насколько я счастлива и насколько защищeнной я себя чувствую в тот или иной момент.

Лемон, улыбнувшись Сумаку, сказала жеребенку:

— Асексуальность охватывает широкий спектр состояний и эмоций.

— Тарниш спас меня и ничего не просил взамен. Он ничего от меня не требовал и не пытался навязать себя мне. В горячем источнике… он просто… обнял меня… и я плакала… и это было неловко… но он дал мне почувствовать себя в безопасности… и это… ну… когда я потом об этом думала, я… — Трикси, лицо которой приобрело восхитительный пурпурно-синий оттенок, сидела, моргая, и смотрела в свой пудинг.

— У тебя было что-то вроде влюбленности, — закончила Лемон Хартс. — Его доброта согрела твоe сердце.

Одно из ушей Трикси немного опустилось, а затем дeрнулось, когда она заставила его снова подняться:

— Да. Тарниш был добр ко мне, как и ты. Я испытываю к тебе и Твинклшайн те же чувства, что и к нему.

— Видишь, Сумак, немного доброты помогает пройти долгий-долгий путь. — Повернув голову, Лемон Хартс улыбнулась Трикси. — Мягкость, понимание, доброта и сострадание. Это те вещи, которые сделают тебя великим пони, любимым другими. Никогда не забывай об этом, Сумак.

Жуя резиновый кусочек вишни, а может, это был имбирь, Сумак обдумывал слова Лемон. Быть хорошим пони было для него насущной проблемой, и, учитывая его нынешнюю малоподвижность, он проводил много времени, глядя в окно и размышляя о том, что значит быть хорошим пони. У Лемон Хартс было много идей о том, что значит быть хорошим пони, и он относился к ним со всей серьeзностью, на какую только был способен его пятилетний разум.

Пожалуй, самое важное, что поведала ему Лемон, — это то, что важно быть хорошим, но не из страха быть наказанным. Скорее, мотивацией должно быть искреннее желание поступать правильно. И все же в пятилетнем возрасте Сумак много времени проводил, беспокоясь о том, что его накажут, это было насущной проблемой, и ему постоянно снились страшные сны.

Повиснув на роге Твинклшайн, Бумер своим длинным липким языком вылавливала кусочки рисового пудинга из миски Твинклшайн.

Колокольчик над дверью зазвенел, и Сумак услышал знакомый голос, от которого у него заложило уши. Почти сразу же голоса замолчали, и он напряг слух, пытаясь уловить слова, которых больше не было. Он чувствовал на себе пристальный взгляд, и хотя не мог повернуть голову, чтобы посмотреть, знал, что если бы смог повернуться, то увидел бы обеспокоенное, встревоженное лицо.

— Сумак!

Звук копыт, цокающих по деревянным доскам пола, наполнил Сахарный Уголок, когда Олив вприпрыжку пересекла комнату. За время своего выздоровления она набрала несколько килограммов, о чeм свидетельствовал тяжeлый стук каждого копыта по полу. Через мгновение она появилась в поле зрения, и Сумак был рад ее видеть. Она, конечно, была исцелена и выздоровела, как и он, но у нее не была сломана шея.

С большим энтузиазмом она забралась на пустой стул рядом с ним, чуть не опрокинув его, и тут Сумак почувствовал, как его заключают в нежные, но почти сокрушительные объятия. Олив даже не забыла поддержать его шею. Прижимаясь к ее шерсти, еще не успевшей нагреться от пребывания на улице, он почувствовал любопытное тeплое ощущение.

Стряхнув с себя снег, родители Олив, Сапфир Джин и Вермут, пересекли комнату, чтобы присоединиться к дочери. Они медленно приблизились к столу, улыбаясь, возможно, ожидая какого-то приглашения, прежде чем подойти слишком близко. Лемон Хартс махнула им копытом, и пони пододвинули стулья, чтобы присоединиться к дочери за переполненным столом.

— Сапфир, Вермут, как вы? — спросила Твинклшайн, когда оба земных пони устроились поудобнее. — Олив, тебе лучше?

Потирая шею и все еще обнимая Сумака, Олив ответила:

— Головная боль в основном прошла.

Ничего не говоря, Сапфир наблюдала за дочерью, ее глаза были теплыми, любящими и немного расфокусированными. Рядом с ней Вермут обвeл взглядом стол, встречаясь глазами с каждым пони по очереди, и когда он закончил, его взгляд тоже остановился на дочери. На его лице появилось выражение нескрываемой гордости.

— Я думаю, мы в порядке, — сказала Сапфир в ответ на приветствие Твинклшайн. — Мы пришли за рисовым пудингом. Приятно, что мы можем пойти всей семьей… побыть вместе.

— Да, хорошо, что у нас всех по-прежнему есть то, что нам дорого. — Лемон Хартс жестом указала на двух жеребят как раз в тот момент, когда Олив отпустила Сумака и помогла ему удобно устроиться на своем месте. Лемон Хартс с помощью своей магии поправила голову Сумака и помогла ему держать ее, но оставила часть веса ему самому. — А вот и миссис Кейк, чтобы принять ваш заказ…

У Сумака Эппл на носу была капля рисового пудинга, и Олив изо всех сил старалась не рассмеяться. Он выглядел достаточно весeлым, хотя нужно было быть внимательным, чтобы заметить, что Сумак весел. Это было не так заметно, хотя иногда и проявлялось. Он был довольно милым с капелькой пудинга на носу, но она старалась не думать об этом слишком много.

С чувством вины она подумала о его хрупкости, о том, каким маленьким и тощим он был для своего возраста. У него было то, что ее мать называла "каркасом бегуна", и со временем Сумак вырастет длинным, худым и долговязым, что, по мнению Олив, было идеальным. Однако он был хрупким, очень хрупким, и она сама убедилась в этом, когда столкнулась с королевой Кризалис. Хотя издевательства над ней были жестокими и даже ужасными, ее пухлое, мускулистое тело выдержало их и теперь восстанавливалось с помощью магического исцеления.

Однако Сумаку еще предстояло пройти долгий путь.

Олив была полна решимости сделать так, чтобы он больше никогда не пострадал. Забавно, что теперь они стали закадычными друзьями. Она была ошеломлена тем, как легко заводить друзей, когда перестала быть властной дурой. Старлайт указала ей путь, и теперь они вдвоем преодолевали сложную дорогу к выздоровлению от неприятного, нелюбимого прошлого.

Как он смог простить ее за то, что она причинила ему боль, она никогда не узнает и не поймeт.

Глядя на Сумака, Олив заметила, что мать смотрит прямо на нее с дразнящим взглядом. Смутившись, она подавила хихиканье, хотя раньше могла бы взорваться от ярости. На ее мордочке расплылась неловкая полуулыбка, и она разделила с матерью тайный счастливый момент. Сапфир, ее мать, знала ее секрет, они говорили о нeм, обсуждали его, и Олив открыла маме своe сердце.

Но не отцу, потому что это было бы неприятно и стыдно.

— Будет Зимний Лунный Фестиваль, — сказал Вермут своим соседям по столу. — Это будет первый официальный праздник за более чем тысячу лет. Но мы, земные пони, по-прежнему считаем его одной из самых важных ночей.

— Почему? — спросил Сумак, и за тeмными очками его глаза горели любопытством.

— Это лучшее время для создания жеребят, — ответил Вермут самым непринуждeнным тоном, какой только можно себе представить. Не обращая внимания на реакцию кобыл и жеребят за столом, жеребец продолжил: — Это самая важная ночь в году для земных пони, самая длинная и тeмная. Жеребята, зачатые в ночь на Зимнюю Луну, появляются на свет ровно через одиннадцать месяцев, как раз когда зима снова начинает наступать, когда нечем заняться, кроме как собираться вместе в помещении и ждать весны. Очень приятно, когда на праздники рядом с тобой оказывается маленький милый новорожденный. — Он перевeл взгляд на свою дочь, и жеребец усмехнулся. — А у кого-то из пони только что был день рождения.

Олив захотелось растечься лужицей под столом, когда она подумала о словах отца. Фу!

— Когда полнолуние яркое и насыщенное магией, — начала Сапфир Джин, — кобылы земных пони становятся восприимчивыми и плодовитыми. Есть летний жар и зимнее тепло. — Протянув копыто, она добродушно ткнула им свою дочь. — Это также особое время для матерей и дочерей, так как по традиции во время долгой, скучной, тeмной зимы мать учит свою дочь дому и очагу сразу после того, как ее дочь впервые в жизни испытает Зимнее тепло.

— Мама! — Зелeное лицо Олив почему-то стало румяно-коричневым, когда она покраснела.

— Зимой нечем заняться, кроме как делать больше жеребят и передавать свои навыки тем жеребятам, которые у тебя есть. — Вермут сгорбился над своим пудингом и кокетливо подмигнул жене, отчего Сапфир начала хихикать. — Есть много земных пони, которые очень, очень рады возвращению этого фестиваля.

— Ну, — вздохнула Лемон, обмахивая себя копытом. — Каждый день узнаeшь что-то новое. Зимнее тепло. — От внезапного розоватого румянца ее лицо стало немного оранжевым.

— Мама? — Олив, у которой горели уши, не могла смотреть матери в глаза.

— Да? — Сапфир приостановила трапезу, чтобы посмотреть на дочь.

— То особое время… то особое время, о котором ты говорила, ты проведешь его со мной? — спросила Олив и уставилась на свой пудинг, не желая думать обо всех окружающих ее пони.

— Ну… конечно… почему бы и нет? — ответила Сапфир.

Подняв голову, Олив каким-то образом нашла в себе мужество посмотреть матери в глаза:

— Я не земная пони. Эта магия на меня не подействует. Я не такая, как ты. Со мной такого никогда не случится.

Сапфир отшатнулась, как от пощечины, и ее рот открылся от поразительного осознания, которое поняла ее дочь. Кобыла была крупной, мощной, крепкого телосложения, и, сделав выпад вперeд, она выхватила дочь из кресла. В считанные секунды она сжала Олив в крепких медвежьих объятиях, и глаза Олив выпучились.

От жестокого материнского удушения, которое пришлось пережить Олив, было не спастись.

Глава 6

Поездка домой была тем приятнее, что снег немного поутих, и солнце уже почти светило. Вдалеке армия пегасов украшала замок Твайлайт, навешивая на него гирлянды из мишуры разного цвета. Пони, как жеребята, так и взрослые, дружно играли в снегу. Над всем городом витало праздничное настроение и ощущение, что все вокруг в безопасности.

Сумак не знал, так ли это, но, тем не менее, был рад этому ощущению.

После всего, что произошло, у Сумака возникла ассоциация, что безопасность ассоциируется с силой. Магия обеспечивала безопасность пони. Могущественные волшебницы, такие как Твайлайт Спаркл, Старлайт Глиммер и его мама Трикси, обеспечивали безопасность пони и Понивилля. В будущем такие пони, как Олив, тоже будут обеспечивать безопасность. Хотя он не осознавал и не понимал этого в полной мере, в юном сознании Сумака безопасность навсегда ассоциировалась с силой, а сила распознавалась по безопасности, которую она обеспечивала.

Тем больше причин стать могущественным волшебником, по крайней мере, так считал Сумак.

Высунув язык, Сумак изо всех сил сосредоточился на заклинании "оживления", направленном на сани, которые были под ним. Он хотел, чтобы они двигались сами по себе или хотя бы помогали Лемон Хартс тянуть его по снегу, ведь сегодня была ее очередь быть тягловой пони. Оживляющие заклинания были сложны — Трикси иногда использовала их, когда тянула повозку, но под нагрузкой заклинание истощалось и никогда не длилось долго, обычно его хватало только на то, чтобы поднять их на крутой холм.

Магия текла через Сумака, он чувствовал ее, ощущал мощную притягательность сложной, запутанной магии, самой сложной из всех магических школ — зачарования. Обычные единороги не могли даже начать творить эти заклинания. Только особые, одаренные единороги, единороги с развитыми, достаточными способностями могли наложить заклинание такой сложности.

Рэрити была одним из таких единорогов, и он наблюдал, как она оживляет предметы вокруг себя с помощью телекинеза, делая их своими марионетками. Рэрити была намного, намного сильнее, чем она думала, и Сумак знал это благодаря своему собственному магическому чутью. У Рэрити было достаточно магии, чтобы у него разболелась голова, если он слишком сильно на ней сосредотачивался.

Вокруг Сумака снежинки больше не падали, а оставались в подвешенном состоянии, паря в воздухе. Запах зимы сменился вонью озона. Сумак чувствовал, как часть его сознания просачивается в дерево саней, которые жужжали и трещали под ним. Бумер вылезла из-под его пончо и попоны, укрывавших их обоих, пробежалась по его шее, по затылку, а затем вцепилась когтями в вязаную шапку.

— Нет, — сказала Бумер, качая головой. — Нет, нет, нет, нененененененене!

В середине "не" сани резко дернулись, и Сумак почувствовал, что его магия ускользает от него. Сани разогнались, как ракета, и понеслись вперед, прямо на Лемон Хартс, которая кувыркнулась в сани вместе с Сумаком, прилагая все усилия, чтобы не повредить хрупкого жеребенка при падении. Трикси и Твинклшайн издали вопль тревоги, и тут сани сорвались с места.

Словно пуля, они понеслись вперед, и Понивилль превратился в сплошное пятно. Щеки Сумака оттянулись от зубов и развевались, как флаги на ветру. Лемон каким-то образом оказалась у него за спиной, держа его и поддерживая за шею. Бумер все еще кричала "не", снова и снова цепляясь за шапку. Все вокруг превратилось в сумбур, и чувства Сумака были переполнены.

Лемон Хартс смеялась.

Она смеялась, как бешеная пони, ревела от смеха, а еще визжала от восторга, сжимая Сумака. Вокруг них образовался щитовой пузырь, защищавший их, пока сани набирали скорость. И сани набирали скорость, о боже, они становились все быстрее, и быстрее, и еще быстрее. Пони визжали и кричали, уворачиваясь от бегущих ракетных саней, которые неслись через Понивилль, проносясь по снегу и разгоняясь до абсурдных скоростей.

Защищенное от ветра лицо Сумака опустилось на место, но лишь на мгновение, потому что, когда он оправился от того, что его лицо чуть не сползло на заднюю часть черепа, он начал ухмыляться. Он творил волшебство! Настоящую, серьезную, честную магию! Он уже чувствовал, как истощается его организм, но ему было все равно, абсолютно безразлично. Он мчался по улицам Понивилля со скоростью Рейнбоу Дэш, а Лемон Хартс хохотала во все горло.

Эйфорический восторг Сумака был притуплен внезапным осознанием того, что он не знает, как управлять, и этот бег по прямой не может продолжаться вечно. Он также не знал, как остановиться, — и это было настоящей проблемой. Он промчался мимо испуганной Старлайт Глиммер, и его стремительный порыв сорвал с нее шапку, шарф и наушники. Она что-то крикнула, но Сумак не расслышал, и жеребенок подумал, не перешел ли он звуковой барьер или что-то в этом роде.

ФУУУМ!

Он все еще ускорялся, и Сумак чувствовал, как магические затраты высасывают его досуха. Лемон тряслась от смеха — был ли это испуганный смех? Сумак не мог знать. Слева от него пегас поднялся в воздух и полетел рядом с ним на уровне улицы. Конечно же, это была Рейнбоу Дэш, и выглядела она так, словно даже не пыталась угнаться за ним. Она не сбавляла темпа, находясь прямо за пределами защитного пузыря Лемон.

Взглянув на Рейнбоу Дэш, Сумак не смог удержаться. Он спросил:

— Эй, тихоходка, хочешь поучаствовать в гонке?

На что Рейнбоу Дэш ответила:

— Хочешь навсегда остаться под домашним арестом?

Как только Рейнбоу Дэш заговорила, произошла яркая, ослепительная вспышка пурпурного света, и Твайлайт Спаркл возникла прямо над мчащимися санями, вместе с двумя очень обеспокоенными кобылами, ни одна из которых не смеялась так, как смеялась Лемон. Твайлайт начала плести заклинание, Бумер завыла, как сирена, и, к облегчению Сумака (и его ужасу), сани начали замедляться.

После того как первоначальный шок прошел и было произнесено несколько гневных слов, начались поцелуи. Сумак терпел их, стоически, стойко, и ничего не мог с этим поделать. Трикси ничего не сказала о том, что гордится им, а Твинклшайн лишь вскользь упомянула о том, что он болван. Его целовали с двух сторон, что было в какой-то степени ужасно, но в то же время и приятно, хотя он никогда, никогда бы в этом не признался.

Твайлайт стояла на снегу и смотрела в пустоту. Рейнбоу Дэш висела рядом с ней, смеясь и пытаясь заставить Твайлайт улыбнуться. У Лемон Хартс все еще был неконтролируемый приступ хихиканья, и она почти хрипела, пытаясь отдышаться. Сумак был истощен, и все его тело дрожало от желания поесть, хотя он только что съел рисовый пудинг.

Бегущая по снегу Старлайт Глиммер приближалась к ним с широкой, безрассудной ухмылкой на лице. Твайлайт повернула голову, чтобы посмотреть на нее, и тут ее серьезное выражение лица изменилось, когда уголки ее рта дернулись вверх. Подтолкнув Рейнбоу Дэш, Твайлайт начала хихикать, а Сумак получил еще несколько поцелуев с обеих сторон.

Когда рядом с ней появилась Старлайт, Твайлайт разразилась звонким смехом, а ее глаза зажмурились. Подняв одну переднюю ногу, она уперлась ею в бок, откинув голову назад и неудержимо завывая. Сумак с виноватым выражением лица не понимал, что тут смешного.

— Что смешного, Твайлайт? — спросила Трикси, выразив то, о чем думал Сумак.

Задыхаясь, Твайлайт попыталась взять себя в копыта, но не смогла. Со всхлипом смеха и слезами, текущими из глаз, она упала на снег с мокрым, слякотным хлюпаньем. Рейнбоу, смеясь, смотрела вниз, как Твайлайт хватается за бока. Старлайт Глиммер начала наматывать шарф на шею, качая головой и хихикая.

— Твайлайт, что тут смешного? — повторяла Трикси, обнимая Сумака одной передней ногой и прижимаясь мордочкой к его пушистой щеке.

— Сумак достиг той стадии безрассудного экспериментирования, — задыхалась Твайлайт, втягивая в себя как можно больше воздуха, чтобы продолжать смеяться. — Он достаточно умен, чтобы пробовать новое… но недостаточно мудр, чтобы понимать последствия… Вы все трое такие озабоченные! Следующие несколько лет будут такими интересными! Принцессе Селестии понадобилась помощь, чтобы контролировать мои магические вспышки!

— Уф… — Все лицо Трикси осунулось, когда на нее обрушился груз слов Твайлайт.

— И это говорит кобылка, которая превратила своих родителей в комнатные растения. — Мертвенный тон Твинклшайн не остановил смех Твайлайт, и она, сузив глаза, наблюдала, как аликорн перекатывается по снегу. — Думаю, втроем мы с Сумаком справимся.

— ХАХ! — вспышка Твайлайт испугала Старлайт, которая испуганно заскулила. — Если вы втроем переживете следующее десятилетие в целости и сохранности, я дам вам медаль или золотую звезду за исключительное воспитание!

— Не смешно, Спаркл, — сказала Твинклшайн.

— Нет, это не смешно, — добавил Лемон Хартс, — это уморительно!

— Лемон! — Твинклшайн повернулась, чтобы посмотреть на свою лимонно-желтую спутницу.

— Мы такие озабоченные. — У Трикси был тусклый, почти пустой взгляд, который не был направлен ни на что конкретное. — Мой сын станет нашей погибелью. Твайлайт права. Если мы надеемся выжить в ближайшие десять лет, нам придется активизировать свою игру. — Медленно повернув голову, Трикси обеспокоенно, но с любовью потрепала жеребенка по щеке.

Сумак, осознав, что именно он является источником стольких страхов, сомнений и беспокойства, начал хихикать.

На этот раз постмагическая дрожь была довольно сильной, но Сумак воспринял ее как знак того, что все сделано правильно. Лемон Хартс сейчас находилась на кухне, все еще хихикая, и готовила закуску. А с самого Сумака, как с праздничного подарка, сняли верхнюю одежду и оставили сидеть на диване с Бумер, которая смотрела на него очень подозрительно, как будто он мог в любой момент заставить диван взлететь на воздух. Бумер не верила, что диван останется неподвижным, особенно после того, что только что сделал Сумак.

Трикси и Твинклшайн бросили странные взгляды на швабру, которую Лемон Хартс оставила у входной двери, — тонкий намек на то, что в прихожей нужно прибраться, и так оно и было. Твинклшайн моргнула один раз, а затем уставилась на швабру, наклонив голову набок. Трикси тем временем опустила взгляд на мокрый и грязный пол.

— Кто поставил мою партнершу по танцам с ног на голову? — спросила Твинклшайн, и Трикси начала хихикать.

Ухмыльнувшись, Твинклшайн заставила швабру исчезнуть, обратным заклинанием вернув ее в шкаф, а затем произнесла заклинание, которое вымыло всю прихожую, оставив ее безупречной. Затем она надула губы, выпятила их вперед и выпустила из рога маленький завиток дыма, раздув грудь. Трикси выглядела впечатленной, а потом посмотрела Твинклшайн в глаза.

— Надо бы научить Сумака так делать.

— Хм… — Твинклшайн кивнула, покачивая головой вверх-вниз. — Мы могли бы заставить его практиковать магию и держать дом в чистоте, не допуская никаких катастроф.

— Я уверен, что смогу все испортить. — Сумак проигнорировал Бумер, которая дергала свои перепонки и всем своим видом показывала, что не одобряет его действий. — Я в этом мастер.

Трикси уже собиралась ответить, как в дверь постучали. Твинклшайн и Трикси обменялись взглядами, а затем обе повернулись к двери, сверкая рогами. Обе выглядели спокойными и собранными, и именно Трикси распахнула дверь, явив взору гостью, стоявшую снаружи.

— Мод! — Трикси отступила в сторону, чтобы дать Мод возможность войти внутрь, и жестом пригласила ее зайти. — Как дела? Ваша новая дочь уже освоилась?

Оказавшись внутри, Мод отошла от двери, которая была заперта на засов. Бумер испуганно взвизгнула, сделала сальто назад, а затем начала подпрыгивать на диванной подушке. Сумак как-то приподнял переднюю ногу, чтобы помахать ей. Мод повернулась лицом к Трикси, моргнула один раз, а затем без предупреждения заключила голубую единорожку в теплые, ласковые объятия.

— Мегара — замечательная, — ответила Мод на вопрос Трикси. — Ей немного трудно привыкнуть, но она очень старается. Тарниш все время плачет, и я думаю, что ему нужны друзья. Я знаю, что Пеббл нужен ее особенный пони. — Помявшись, Мод отстранилась. — Мы должны придерживаться плана. Приходи, оставайся с нами. Думаю, Мегара прекрасно будет чувствовать себя, если рядом с ней будет еще несколько пони. Она, может, и полумантикора, но она еще и полупони, а эта половина пони родом от Тарниша.

— Ты уверена? — спросила Трикси. — Мы не против небольшой задержки и все понимаем.

— Я абсолютно уверена. — Мод стояла с отсутствующим выражением лица, и в ее словах не было ни капли энтузиазма. — Я пришла, чтобы помочь вам все перевезти.

Бумер сделала мощный рывок и в высшей точке оттолкнулась от спинки дивана. Это подбросило ее через всю комнату, и она распласталась, растягивая свои перепонки. Распластавшись, она скользнула с дивана к Мод и приземлилась на спину кобылы. Молниеносными движениями Бумер вскарабкалась на шею Мод и уселась ей на голову. Мод подняла глаза вверх, и это зрелище рассмешило всех, кто его видел.

— Я спасла твое яйцо, — заметила Мод своим особым монотонным тоном. — Мы с Тарнишем сильно поссорились. Было много битья, пинков, тумаков и кнута.

Пока Мод говорила, Бумер пантомимой изображала каждое из этих действий.

— Один очень глупый пони пытался взять в заложники твое яйцо, — продолжала Мод, рассказывая свою историю ровным, бесчувственным голосом. — Он угрожал разбить его о землю. То, что Тарниш сделал с этим пони, не может быть рассказано в истории для жеребят или детенышей драконов, но достаточно сказать, что он поступил плохо. Он делал очень плохие вещи, и я не сказала ему остановиться. Не сразу. Все-таки я не очень хорошая пони. Надеюсь, в моем чулке будут камни^[1].

Сумак сглотнул, сидя на диване. Возможно, ему показалось, но в голосе Мод почти слышалось акцентирование. А может, он провел достаточно времени рядом с Мод, чтобы знать, какие тонкие интонации она добавляет к сказанному. Трикси стояла, моргая, а потом задрожала с такой силой, что у нее затряслись уши. Схватив одно из ушей Мод, Бумер зажала его в когтях и прижала к своему худому телу. Мод, не поднимая глаз, просто стояла и смотрела на детеныша, сидящего у нее на голове.

— Я думаю, что вы с Мегарой поладите. Мне не терпится посмотреть, как вы будете играть вместе…

¹↑ Традиция подарки в носках над камином, а для, тех кто плохо себя вел кусок угля. Что применительно к Мод любительнице камней :)

Глава 7

Мод лучше всех тянула сани. Сани Сумака были нагружены всякой всячиной, часть которой ему не разрешалось исследовать. Это должны были быть подарки, и, хотя он старался не подавать виду, мысли о них приводили его в восторг. Санки неслись по снегу без рывков, просто плавное скольжение, которое Сумак успел оценить.

В центре Понивилля, возле ратуши, земные пони, пегасы и единороги работали вместе, чтобы установить массивную праздничную елку высотой в пять этажей, которую после закрепления украсят, чтобы город мог ею полюбоваться. Праздничные деревья вызывали у Сумака противоречивые чувства: с одной стороны, на них было приятно смотреть, а с другой — не стоит рубить живое дерево только для того, чтобы украсить на радость пони.

— Трикси с нетерпением ждала этого. — Она сделала небольшую паузу, выглядя немного смущенной, и посмотрела на Лемон Хартс, которая рысила по снегу рядом с ней. — Это изменило мои взгляды на семью и единство. Я рада, что остепенилась и что вы все со мной. Трикси очень трудно говорить об этом.

— Я уверена, что это трудно, — спокойно ответила Мод. — Все эти годы ты была кобылой в бегах, бежала от любой эмоциональной привязанности, всегда бежала, всегда спасалась. Тарнишу было больно, да и мне, если честно, тоже, но мы продолжали пытаться. Как и многие другие пони.

Слегка фыркнув, Трикси кивнула, начала что-то говорить, но не стала. Ее нижняя губа выпятилась, дрожа, а глаза остекленели от слез. И все же, даже несмотря на все эти эмоции, она выглядела счастливой. Лемон Хартс обняла Трикси, прильнув всем телом, и Трикси каким-то образом удалось подарить Лемон храбрую улыбку в ответ.

— Все начинается с возвращения домой…

— Но Понивилль не был моим домом, — сказала Трикси.

— Все начинается с того, что ты возвращаешься домой и позволяешь пони любить тебя. Это самое сложное. — Мод повернула голову и посмотрела на Трикси, в то время как ее копыта неслись вперед идеальным шагом. — Для Тарниша это было хуже всего, потому что он думал, будто убедил себя в том, что его не любят. Ты даже не представляешь, как ему было невероятно тяжело. Мне пришлось тащить его за собой до тех пор, пока он не начал верить, что его можно любить. Конечно, я и сама страдала от некоторых проблем, но, разобравшись с Тарнишем, я разобралась и с собой. Мне повезло, и я знаю, что не каждому пони так везет. В большинстве случаев нужно разобраться в себе, прежде чем разбираться с другим пони.

— Дорога закончилась здесь. — В голосе Лемон Хартс послышался легкий смешок. — Ты измотала свои ноги, Трикси… и физические, и душевные. Бежать было просто некуда.

— И даже когда во мне ничего не осталось, я попыталась убежать. Хуже того, я пыталась бросить Сумака. Трикси… я… я рада, что меня остановили и на какое-то время заперли в одном месте. — По щеке Трикси скатилась одна слезинка, блеснув в морозном зимнем свете, а уголки ее рта дернулись вверх. — Теперь я не могу представить себе жизнь без своих друзей, без Сумака… без Твайлайт… и тебя, и Твинклшайн, Лемон Хартс. Я просыпаюсь каждое утро и просто долго смотрю на ваши лица.

Кобылы, подумал про себя Сумак, глупые существа. Он хотел вытереть нос и глаза, но не смог. Дышать почему-то было трудновато, и он несколько раз фыркнул, пытаясь скрыть выделения из носа. Это касалось не только кобыл, но и кобылок. Ему не терпелось увидеть Пеббл, давненько они не виделись.

Ему не придется долго ждать.

В прихожей не хватало мантикорского отродья. Сидя на полу и поддерживаемый Лемон Хартс, Сумак терпеливо ждал, пока его разденут. Ни одной Пеббл не подошло к двери, чтобы поприветствовать его, и он почувствовал себя немного разочарованным. Сумак задумался, почему это место называется прихожей, а не задним крыльцом.

— У тебя растут носки, — заметила Мод, осматривая щетки Сумака.

— Не могу сказать, — честно ответил Сумак.

— Как ты можешь этого не видеть? — Мод опустила голову. — Там такой яркий контраст. Я думаю, нам нужно еще раз проверить твои глаза. Астигматизм влияет на то, как ты видишь цвета? — Сев за стол, она принялась возиться с Сумаком и нежным прикосновением отвела его гриву с лица.

Моргнув, Сумак понял, что в последнее время Мод ведет себя немного странно, она стала намного ласковее. Взглянув на ее живот, он догадался, почему. Сейчас она поглаживала его правое ухо, и это было приятно: он чувствовал себя расслабленным и немного сонным. В глубине сознания Сумака таились странные мысли, которые не давали ему покоя, и любопытство заставляло его гадать, какой может стать Пеббл когда-нибудь, когда у нее появится собственный жеребенок.

Это была взрослая мысль, и она беспокоила его.

— Тарниш? — позвала Мод.

— Мы здесь, ждем, — ответил Тарниш из кухни. — Наш орешек ведет себя хорошо, но все время принюхивается к двери.

— Ну, она же кошачья. — Голос Октавии звучал противоречиво. — Ну, вроде того. Она не пони, Тарниш, а обнюхивание — это то, что она делает, когда чего-то не понимает или не знает. Мы должны были поощрять ее…

— Я не говорил ей прекратить, — сказал Тарниш, прерывая ее.

Мод притянула Сумака ближе, а магия Лемон Хартс поддержала его. Одна передняя нога обхватила его тело, и Мод опустила голову ближе к уху Сумака:

— Она возбуждена и может быть немного пугливой, но Мэг милая. Ей будет любопытно узнать о тебе, и у нее другой способ здороваться. Хорошо?

Сумак моргнул:

— Хорошо.

— Открой дверь, — ровным голосом сказала Мод.

И прежде чем Сумак успел отреагировать, дверь открылась, и она влетела в прихожую. В дверном проеме он увидел… нечто, не поддающееся описанию. Она была шоколадно-коричневой, как Тарниш, с ирокезом цвета корицы. Сумака пугало то, что ее огненно-оранжевые глаза действительно светились в слабом свете, или казалось, что светились. У нее были усы и прикус. А еще у нее были кожистые перепончатые крылья, сложенные по бокам.

Найдя в себе силы двигаться, Сумак сделал слабый взмах копытом, каким-то образом поднявшись с пола:

— Привет. — Сразу за любопытным существом он увидел Пеббл, но ему было трудно сосредоточиться на ней, потому что Мегара все время двигалась. От вида ее стремительного приближения у него сердце заколотилось о ребра.

Она не хотела пугать, не хотела быть грубой, но что-то в ее медленной, хищной походке было пугающим. Сумак слегка покачнулся и прижался к Мод, мысленно благодаря ее за присутствие и стараясь контролировать дыхание. Мантикоры были опасными, коварными чудовищами, и большую часть своего жеребячьего детства он провел в страхе перед тем, чего боится каждый жеребенок, — перед мантикорами.

— Помни, Мэг, не набрасывайся. Он хрупкий. Если тебе нужно на что-то наброситься, набросься на меня, — отрезала Пеббл.

Прежде чем Мегара успела добраться до Сумака, раздался трубный звук Бумер, а затем маленькая дракониха спрыгнула на пол, встав между Сумаком и Мегарой. Бумер надулась и стала изображать из себя чукваллу, и все ее шипы и перепонки выступили на всеобщее обозрение. Мегара остановилась на полшаге, затем низко пригнулась, ее хвост покачивался из стороны в сторону.

Никто не двигался.

Казалось, никто даже не дышит.

Бумер была слишком мала, чтобы представлять угрозу, но она была бесстрашна. Она шипела, и из ее крошечных ноздрей струился дым. Встав на задние лапы, она взмахнула передними лапами и сделала все возможное, чтобы казаться больше, чем на самом деле. Хвост ее метался из стороны в сторону, и Бумер начала издавать рыгающие звуки.

— Мегара, дорогая, не двигайся, — сказала Мод, ее голос был тихим и ровным. — Бумер, пожалуйста, не поджигай ничего.

— Мяраоу? — Голова Мегары отклонилась в сторону, и теперь ее внимание было приковано к дракону, стоящему перед ней.

В ответ Бумер зашипела и начала прыгать вверх-вниз, раскачиваясь из стороны в сторону. Пеббл уже поднялась на копыта, ее уши были наклонены вперед, а на морде появилось выражение беспокойства. Сумак чувствовал, как напрягаются все его мышцы, пока два природных хищника продолжали оценивать друг друга.

Затем произошло самое необычное. Мегара опустилась на землю, перевернулась и показала свой живот. Бумер тут же сдулась и погрузилась в гораздо более спокойное состояние. Сумак хотел спросить, кто научил их так поступать? Так себя вести? Как они научились общаться? Казалось, они говорят на одном языке, на непроизносимом языке, и Сумак был очарован тем, чему стал свидетелем.

Какое соглашение было достигнуто?

Без предупреждения Мегара снова поднялась на лапы, но уже в приземистой позе, ее хвост завилял из стороны в сторону, а Бумер начала скрести когтями по каменному полу. Тарниш стоял рядом со своей дочерью, Пеббл, и на его лице было выражение отцовской заботы. Большинство присутствующих взрослых издали возглас удивления, когда Мегара бросилась бежать, проскочив между ног отца, а Бумер бросилась в погоню.

— РРРР! — проревела Бумер, устремляясь за убегающим мантикорским отродьем.

— ГРРРР! — прорычала в ответ Мегара, бегая по кухне, преследуемая гораздо меньшим драконом.

Октавия едва не опрокинулась навзничь, и только грация танцовщицы спасла ее от падения. Мегара сделала круг вокруг нее, потом второй, и с воплем мантикорское отродье вылетело из кухни, а Бумер помчалась за ней вдогонку, оставив позади целый табун растерянных пони, каждый из которых моргал и издавал недоуменные звуки.

Тарниш, первым пришедший в себя, спросил:

— Что только что произошло?

На что его дочь Пеббл ответила:

— У Мегары появился первый друг… Кажется?

Сумак сидел на полу в кухне, положив голову на подушку. Он слышал, как Бумер, Пеббл и Мегара играли с Тарнишем в другой комнате, а Мегара не проявляла к нему никакого интереса, наверное, потому что он был скучным. В ноздрях стоял сильный запах чая, а взрослые носились по кухне, занимаясь своими делами.

Винил подошла к нему, чтобы побыть с ним, и Сумак был благодарен за это. Ему было немного не по себе от того, что Пеббл ушла в другую комнату, чтобы побыть с остальными. Его мастер сегодня передвигалась с большей бодростью, и когда она садилась, то не откидывалась на спинку стула, как это делала бы Грэнни Смит. Винил выглядела… лучше. А еще она казалась счастливой. Протянув одну переднюю ногу, она потрепала его по носу, и Сумак почувствовал, как его грива претерпела взрывное изменение.

Теперь у него был шипастый ирокез всех цветов, как у вольт-яблока, а Винил ухмылялась.

Но это было недолго. Трикси, чистившая картошку, прекратила свои занятия, уронила нож на стол, встала, пересекла кухню и села рядом с Сумаком. Нахмурив брови, она с вызовом уставилась на Винил и, подняв одну переднюю ногу, тоже бупнула Сумака по носу.

Теперь его грива снова стала прежней.

Винил, не уступая, смотрела Трикси прямо в глаза, уголки ее рта опустились вниз, а Трикси качала головой из стороны в сторону. Когда Винил подняла копыто, глаза Трикси сузились, и Сумак не мог отделаться от ощущения, что оказался в ловушке, застряв в центре этого поединка воли. Когда Винил бупнула его, его грива снова пришла в буйное состояние.

Ничего не говоря, Трикси тоже бупнула его, и его грива обмякла, потеряв свои яркие цвета. Октавия и Мод наблюдали за происходящим, переглядываясь друг с другом. Лемон Хартс, не довольствуясь наблюдением, подошла, покорно прижав уши, и села прямо за Сумаком.

— Эй, девочки, что происходит? — спросила Лемон Хартс.

Потянувшись, Винил ответила, ткнув Сумака в нос, отчего его грива снова взорвалась, превратившись в шипастый беспорядок цвета вольт-яблок. Прежде чем Трикси успела ответить, прежде чем она успела бупнуть своего сына, Лемон Хартс вмешалась. Обойдя Сумака, она положила лимонно-желтое копыто ему на нос, слегка постучала по нему, и его грива превратилась в шикарный помпадур.

Винил в ужасе отпрянула, и Трикси тоже. Обе кобылы откинули головы назад, скривившись от отвращения, а Сумак не мог понять, что происходит, кроме того, что его грива сейчас кажется очень странной и какой-то жирной. Первой отреагировала Винил, она потрепала Сумака по загривку, пытаясь исправить подлые чары Лемон Хартс.

И снова грива Сумака взорвалась.

Трикси, не обращая на это внимания, не стала трогать Сумака, а вместо этого бупнула Винил. От ее прикосновения все фирменные шокирующие цвета Винил исчезли, а грива стала бледно-белой, почти полупрозрачной. Волосы тоже поникли, свисая вниз прямыми, почти безжизненными прядями. Октавия захихикала и прикрыла морду копытом.

Не желая уступать, Винил похлопала Трикси по спине, и грива Трикси отреагировала… не лучшим образом. Она приобрела отвратительный зеленовато-коричневый оттенок полусгнившего авокадо и превратилась в беспорядочную кучу густых локонов. Это было похоже на клоунский парик, только еще ужаснее. Сумак не мог на это смотреть, и, видимо, Лемон Хартс тоже, потому что она закрыла глаза обоими передними копытами и издала пронзительный писк.

Как раз в тот момент, когда все должно было пойти кувырком, Сумака спасла Твинклшайн. В мгновение ока он был телепортирован подальше от дурачащихся взрослых и попал в объятия перламутровой кобылы. Взмахом ноги она сняла все действующие чары с гривы Сумака, вернув ее в естественное состояние, а затем прижала его к себе, укачивая взад-вперед, пока Винил и Трикси ополчились на беднягу Лемон Хартс, единственной ошибкой которой было то, что она ввязалась в это дело.

— Единороги. — Октавия фыркнула и повернулась, чтобы посмотреть на Мод. — Глупые создания, все они. Иногда, честно говоря, я просто схожу с ума от того, что вижу в ней.

— Я привела одного из них домой, чтобы познакомить с родителями, — ответила Мод, покачав головой. — И что это говорит обо мне? — Она ткнула Октавию в ребра, а потом добавила: — Мне ужасно хочется тыквы. Помоги мне.

Глава 8

— О, смотрите, они даже не успели поужинать, — сказал Тарниш тихим шепотом, жестом указывая на маленькие пушистые (и одно чешуйчатое) тельца, сваленные на диване. — Надо бы их чем-нибудь занять. — Повернув голову, он начал проверять, одобряют ли его идею различные пони, присутствующие в гостиной.

— О нет, — застонала Лемон Хартс, качая головой. — Было бы неправильно злоупотреблять их доверием. Мы не должны с ними шутить.

Но было уже поздно: Тарниш, похоже, твердо решил, как ему поступить, и, поскольку Мод была рядом с ним и смотрела на него снизу вверх, розыгрыш казался неизбежным. Трикси сохраняла нейтралитет, а Твинклшайн проявляла легкий интерес. Лемон, мягкосердечная, сосредоточила свое внимание на Мод, а затем начала умолять ее, пытаясь воззвать к ее материнской стороне.

— Мод, как ты могла? — прошептала Лемон.

— Все просто, — отмахнулась Мод. — Я извергла это из своих чресел, — она жестом указала на Пеббл, — и теперь мне сложно совершить полноценный половой акт с моим мужем без ее вмешательства. Она должна заплатить. Мегара, несомненно, тоже будет виновна в этом преступлении, так что я считаю это упреждающим ударом.

Услышав это, Лемон раскрыл рот в круглом "О" от ужаса.

Сумак, спавший сном невинных, дернул ухом, отчего и Тарниш, и Мод замолчали. Октавия теперь стояла рядом с Мод, и две кобылы обменялись знающим взглядом друг с другом, а затем посмотрели вниз на спящую Мегару. Винил наложила на диван звукоизолирующее заклинание, и альбинос одарил Тарниша леденящей душу злобной ухмылкой.

— Мы могли бы кое-чему здесь научиться, — сказала Трикси Твинклшайн. — Мне нравится идея упреждающего воспитания.

Твинклшайн кивнула и ответила:

— Действительно.

— Итак, каков план? — Октавия, похоже, очень разволновалась и подпрыгивала на месте.

— Воздушные шары, — ответил Тарниш, кивнув. — Воздушные шары.

Со взрывом конфетти и гудением таинственного казу появилась Пинки Пай, и при этом никто не успел и глазом моргнуть. Она чмокнула Тарниша в щеку — ведь она каким-то образом возникла из отбрасываемой им тени, — поцеловала свою сестру Мод и нежно потрепала Октавию по боку. С безумным взглядом в голубых глазах Пинки посмотрела на спящих жеребят.

— Кто-то сказал шары? — Пинки подпрыгнула на месте, поджав под себя колени, и ее голос превратился в возбужденный визг. — Я пропустила ужин? Извините за опоздание, я помогала Твайлайт развеселить Адвентуса. У него праздничная тоска.

— Мы как раз собирались устроить небольшое развлечение перед ужином. — Октавия крепко и тепло обняла Пинки Пай, и та ответила ей взаимностью. — Бедный Адвентус. Может быть, завтра мы с Лемон Хартс навестим его. Немного музыки вместе с чаем и сочувствием могли бы его успокоить.

Задней ногой Пинки Пай почесала за ухом — после нескольких взмахов из ее гривы на пол высыпалась целая куча шариков. Тарниш подхватил один, с помощью магии надул его, а затем перевязал. Ухмыляясь самым ужасным образом, он принялся тереть шарик о шоколадно-коричневую шерсть, генерируя статическое электричество. Когда статического электричества стало достаточно, он издал злобное хихиканье, а затем поднес шар к голове Пеббл.

Когда он ослабил свою магию, шар опустился на Пеббл и прилип к ее голове с треском статического электричества. Пинки была занята своей собственной магией, надувая шары и завязывая их со множественными скрипами. Закончив с одним, она передала его сестре Мод, и та принялась тереть его о себя. От этого грива Мод начала вставать дыбом, а вокруг ушей появились маленькие дуги молний.

Пока ее муж продолжал зло хихикать, Мод прилепила шарик к боку Сумака, и теперь он поднимался и опускался с каждым его вздохом. Трикси уже смеялась, и Твинклшайн тоже. Они подползли поближе к дивану, намереваясь присоединиться к веселью. Трикси подобрала голубой шарик, а Твинклшайн нашла на полу розовый.

— Присоединяйся к нам, — обратился Тарниш к Лемон Хартс, — присоединяйся к нам и начни свое путешествие на темную сторону. — Он додул шарик и сунул его к Мегаре, у которой в передних лапах свернулась Бумер.

— Не знаю, стоит ли. — Лемон Хартс покачала головой. — Думаю, маленькая невинная шалость не повредит, верно? Ведь мы же просто играем, а не злобствуем, верно?

— Будь одной из нас, Лемон. — Голос Октавии был чистейшим шелком, и она сделала приглашающий жест, чтобы подтянуть лимонно-желтую кобылу поближе, чтобы и ее завлечь. — Это невероятно весело. Именно поэтому мы с Винил захотели себе такого же, чтобы иметь возможность резвиться с ним при каждом удобном случае.

— Оооо. — Лемон издала визг и покачала головой, делая первый шаг в сторону темной стороны. — Не могу поверить, что собираюсь помочь Темному Лорду Флорникатору осуществить его гнусные планы. Во что я превратилась…

— Темный Лорд Флорникатор? — Уши Тарниша раздвинулись в стороны. — Ты только что назвала меня цветочным блудником?

Лемон кивнула, моргнула и бросила на Тарниша опасливый взгляд.

Тарниш протянул Лемон надутый воздушный шарик и злобно рассмеялся:

— Теперь присоединяйся к нам, малышка Лемон… Присоединяйся к нам или умри! Муахахахахахаха!

Пеббл проснулась от очень растерянного "МЯУ!" и обнаружила, что находится в коконе, состоящем из множества цветов. Она моргнула один раз, услышала еще одно недоуменное "МЯУ!", а затем путаница цветов сместилась, некоторые из них задвигались, и в ушах раздался статический треск электричества. Пеббл села, но с трудом, так как сама была в замешательстве и не понимала, что происходит.

Мегара свалилась с дивана на пол и покатилась по нему на спине, брыкаясь ногами и пытаясь освободиться от… целой кучи шариков? Пеббл моргнула, осознав происходящее, но у нее не было времени на то, чтобы все это осмыслить. Она услышала крик Сумака и, испугавшись, что ему грозит опасность, напрягла все мышцы: Сумак тоже соскользнул с дивана.

Он был слишком хрупким, чтобы падать, поэтому Пеббл использовала свою силу и ловкость, чтобы броситься вперед. Спрыгнув с дивана, она приземлилась на пол копытами вперед как раз вовремя, чтобы увидеть, как вокруг Сумака появилась слабая магическая аура. Как ни быстра была Пеббл, магия все равно быстрее — факт, который она терпеть не могла.

С воплем Сумак, заключенный в шары, опустился на пол и принялся судорожно метаться по нему, к немалому удивлению Пеббл. Она догадалась, что это, вероятно, связано с адреналином, который хлынул в его новые связи и заставил их работать. Мегара жалобно мяукнула, пытаясь избавиться от шариков, прилипших к каждому квадратному сантиметру ее шоколадно-коричневой шерсти.

Смех множества взрослых наполнил уши Пеббл и заставил их гореть. За это, несомненно, придется расплатиться, но об этом позже. Не обращая внимания на множество прилипших к ней шариков, Пеббл направилась к Сумаку, опасаясь, что он упадет или еще как-нибудь пострадает, если его ноги вдруг перестанут работать.

Бумер спрыгнула с дивана, вытянула когти и начала атаковать шарики, прилипшие к Мегаре. Первый шарик лопнул — с ужасающим звуком — и это ужасно напугало Мегару. Мантикорное отродье в мгновение ока оказалось на лапах, а затем бросилось в тенистое убежище, которое находилось под диваном. Из тени послышался жалобный вопль, и лопнул еще один шарик. Поняв, что Сумак тоже в беде, Бумер заскакала по полу на четырех конечностях, шлепая хвостом из стороны в сторону, а из ее ноздрей вился дымок.

Тарниш упал на пол, увлекая за собой Пинки Пай, а Пеббл бросила короткий каменистый взгляд на отца, пытаясь схватить Сумака. Несомненно, ее мать тоже веселилась от души, и гостиная была наполнена безудержным смехом. Еще хуже, поняла Пеббл, было то, что Винил снимала все это на кинокамеру.

О да, за это придется расплатиться.

Когда на его тарелку положили большую деревянную ложку картофеля о-гратен, Сумак почувствовал влажное любопытное пофыркивание на своей шее, у основания челюсти. Мегара, сидевшая рядом с ним, разглядывала его, и это было ужасно щекотно. К собственному удивлению, он смог самостоятельно поднять голову. Глупый испуг что-то с ним сделал, и он обнаружил, что вполне контролирует свои конечности. Затем последовал горох, а за ним — морковь, глазированная паприкой.

— Так, как покормить Мегару, — обратилась Лемон Хартс к Тарнишу, накладывая себе еду на тарелку, закончив с тарелкой Сумака.

— Оказывается, она может быть всеядной, потому что является пони, — ответил Тарниш, переводя взгляд с Мегары, своей дочери, на Лемон Хартс, свою подругу. — Она может получать большинство своих особых диетических потребностей из яиц и молочных продуктов, иногда добавляя в рацион рыбу, креветки и моллюсков. Из-за своей фелиноидной природы мы должны следить за тем, чтобы она получала таурин. Флаттершай поможет нам следить за тем, чтобы она оставалась здоровой.

— Хм… — Лемон Хартс стало любопытно, и она повернулась лицом к Сумаку и Мегаре.

— Таурин можно найти в пивных дрожжах и некоторых видах морских водорослей. Я узнал о существовании грифонов-вегетарианцев от Флаттершай. — Тарниш помахал вилкой, как дирижерской палочкой, и ухмыльнулся, выглядя довольным тем, что знает. — Однако я оставлю этот выбор на усмотрение моего маленького орешка.

Затем, без предупреждения, Мегара лизнула его, и Сумак испустил испуганный бульк, когда ее шершавый, будто покрытый песком язык провел по его щеке. Усики мантикорского отродья щекотали его. Принюхавшись, Сумак понял, что у нее дурное дыхание — дыхание плотоядного, — и обильные слюни оставили жеребенка мокрым. Как реагировать на такой поступок? Сумак смог придумать только один способ.

— ФУ!

— Насколько мне удалось выяснить, Мегара лижет только то, что считает своим, — объяснила Пеббл, пока Мегара в очередной раз лизала Сумака. — Она лизала всех нас, но первой досталось Октавии, и я думаю, что это ее способ проявить привязанность. Если я почувствую себя достаточно храброй, то когда-нибудь позже я попробую лизнуть ее в ответ, просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

— Я чувствую себя мокрым, — дрогнувшим голосом заявил Сумак.

— Ты милый. — Мегара подняла лапу и вытерла лицо Сумака, а ее хвост завилял за спиной. — На вкус как магия искр.

Без всякого предупреждения Тарниш разрыдался и начал плакать, что было непросто для Сумака. Жеребенок сидел, сбитый с толку собственными внезапными чувствами, и чувствовал, как Мегара отстраняется от него. Он пожалел, что она так поступила, потому что внезапно почувствовал себя одиноким и уязвимым. Такие большие и сильные пони, как Тарниш, не должны были плакать, и Сумак понятия не имел, что он чувствует.

Первой отреагировала Мод и, обхватив его передними ногами, притянула ближе. Сумак почувствовал на себе пристальный взгляд и, быстро оглядевшись по сторонам, обнаружил, что на него смотрит Пеббл. Почему? Почему она смотрит на него, а не на своего отца? Рядом с ним Мегара издала смущенное поскуливание.

— Я потерял столько лет, — пробормотал Тарниш, закрыв глаза.

С тихим шелестом шерсти о дерево Пинки Пай соскользнула со стула и рысью направилась к месту, где сидел Тарниш. Она встала рядом с ним, втиснувшись между Тарнишем и Винил, которая сидела с противоположной стороны от него. Тихонько поскуливая, она прижалась мордочкой к его шее, а ее сестра Мод погладила его.

Это был запутанный семейный момент, который Сумак не понимал. Он был в недоумении, ведь они с Трикси не вели себя так во время путешествий, да и сейчас, после всех перемен, все еще чувствовали себя неловко. Им было трудно научиться, быть вместе, вести себя как семья. Без Лемон Хартс все могло бы пойти наперекосяк.

— Почему ты плачешь? — спросила Мегара, ее собственный голос скрипел от эмоционального напряжения, а уши, как и хвост, обвисли.

— Твой папа очень любит тебя, — ответила Октавия, стараясь, как и подобает земной пони, взять на себя ответственность. — Он очень любит тебя и хочет, чтобы ты осталась. Мы все хотим сохранить тебя. Ты не сделала ничего плохого, так что тебе не стоит беспокоиться. Просто у твоего папы есть некоторые чувства, с которыми ему нужно разобраться, но ты не должна волноваться, потому что ты делаешь его счастливым.

Не зная ничего лучшего, Мегара вскочила со стула и бросилась к столу. Не забывая о еде, она пересекла коварную территорию, чтобы добраться до Тарниша, и бросилась к нему. Она повисла у него на шее, крепко обхватив его передними лапами, а ее хвост взметнулся к лицу Мод.

— По крайней мере, она не наступила на картошку, — сказала Пеббл и принялась за еду.

Глава 9

В постели Пеббл было тесно, но Сумак не возражал. Он оказался между кобылкой и стеной, в таком месте, что не мог скатиться с кровати и упасть на пол, а это было насущной проблемой. Дома у него на кровати были перила, которые останутся до тех пор, пока он не поправится.

В спальне было холодно, гораздо холоднее, чем в его собственной, поскольку в этом доме не было печи и вентиляционных отверстий. Конечно, это место начиналось как казарма, а за долгие годы превратилось в нечто иное — огромное извилистое пространство, которое Сумак обожал. Впрочем, холод был не так уж страшен, потому что сама кровать, на которой лежало столько тел, была очень теплой.

На все в комнате Пеббл было наложено свежее огнеупорное заклинание из-за Бумер.

Что касается самой Бумер, то маленькая драконесса уже крепко спала, и в теплом помещении под тяжелыми одеялами пахло древесным дымом с примесью тухлых яиц. Этот запах ассоциировался у Сумака с теплом, безопасностью и привязанностью. Дома у Бумер была своя кровать — корзинка с пестрой вышитой подушкой, но она никогда в ней не спала.

Комната Пеббл не была похожа на комнату жеребенка. Скорее это был кабинет, в котором, так уж получилось, стояла кровать. У Пеббл было несколько игрушек, но, судя по их виду, она с ними не играла. Как и у многих других кобылок, у нее была коллекция плюшевых принцесс с любопытным добавлением куклы принца Блюблада. Что Пеббл хотела этим сказать? Принц Блюблад поддерживал искусство и науку, а значит, поддерживал ее родителей и семью.

Кукла появилась в знак признательности.

— Пеббл? — В голосе Сумака была та тихая мягкость, которая бывает только у жеребят, когда они совсем маленькие. Рядом с ним Пеббл зашевелилась, и он почувствовал, как ее передняя нога скользнула по его боку, когда она перевернулась к нему лицом. Он прижался к ней носом, отчего постель стала еще теплее. Сейчас, когда рядом с ним находилось теплое тело Пеббл, отгонявшее зимнюю прохладу, Сумак понял, почему сохранилась эта причудливая троттингемская традиция.

— Да?

— Ты счастлива, что у тебя есть сестра? — Сумак, рядом с которым находилась Пеббл, услышал звук дыхания Мегары. Сам того не желая, он поставил Пеббл в затруднительное положение и надеялся, что она не рассердится и не обидится на него. Он не слишком задумывался над вопросом, прежде чем задать его, — например, о том, что тема вопроса находится прямо здесь.

— Иметь сестру — это самое замечательное, что есть на свете, — приглушенным шепотом сказала Пеббл. — У меня теперь есть работа. Я учительница Мэг и должна учить ее всему, что ей нужно знать. Меня оставили за старшую, потому что родители мне доверяют. — Кобылка на мгновение замолчала, и раздался слабый статический треск, когда разные тела сдвинулись в кровати и стали тереться о шерстяные фланелевые простыни.

— Поначалу я немного расстроилась из-за того, что мне приходится делиться родителями, — признание Пеббл заставило ее голос звучать немного напряженно, лишив его обычной ровной интонации, — но потом я поняла, что получаю взамен. Это был справедливый обмен. Теперь я с нетерпением жду момента, когда стану старшей сестрой, но все еще пытаюсь разобраться с некоторыми вещами.

— Например? — спросил Сумак.

— Ну, Мэг называет Октавию и Винил "мамой". Я называю их своими тетями. Теперь я пересматриваю свои взгляды. Мне кажется… мне кажется, я немного обиделась на них, потому что они живут отдельно, и все пони не женаты, как мне хотелось бы. Я была властной, грубой, требовательной и, может быть, даже немного чудовищной. Только вчера, перед твоим приходом, я назвала Октавию "мамой", и она так расплакалась из-за этого.

— О. — Сумак не знал, что на это сказать. Когда твоя особенная пони говорит, что она чудовищна, как на это реагировать? Каков правильный этикет? Он собирался спросить об этом у Лемон Хартс, чтобы быть до конца уверенным. Жеребенок очень верил, что у Лемон есть ответы на все вопросы, которые могут понадобиться ему в жизни.

— Называя их своими тетями, я думаю, что привлекаю внимание к тому факту, что мы вместе, но раздельно. Я не знаю. Последние несколько дней я веду беседы в своей голове и совсем не довольна собой. Я действительно была несчастной кобылкой какое-то время, а Мегара… Наш орешек делает меня счастливой.

— Счастливой? — Голос Мегары представлял собой нечто среднее между грубым мурлыканьем и мягким бархатом.

— Да, ты делаешь меня счастливой, — ответила Пеббл.

— Это не похоже на мантикорскую гордость. — Голос Мегары теперь дрожал и менял высоту, становясь почти носовым. — Мегара — карлик. Погрызли. Пожевали. Мегару отправили жить с едой. Мегаре снится синий пони, и синий пони говорит Мегаре, чтобы она шла на север и нашла розовую пони. Синий пони заставляет звезду ярко светить, чтобы Мегара знала, в какую сторону идти. Ночью львица Мегара идет за звездой.

— Это потрясающе, — прошептал Сумак в благоговении. — Мегара за один раз сказала больше, чем за всю ночь, и Сумак начал понимать, насколько велика сила принцессы Луны.

— Итак, Мегара счастлива. У нее есть сестра, которая не грызет голову.

— В этом доме не принято жевать голову, — отрезала Пеббл. — У нас есть правила. Нельзя жевать голову, и Сумак не должен пострадать, потому что королева Кризалис сломала ему шею, и он хрупкий. А еще мы чистим зубы перед сном, потому что у хищников ужасный запах изо рта. Фу.

Зевнув, Сумак подумал, приснится ли ему принцесса Луна этой ночью, когда наступит сон

Весь мир был розовым. Так много розового. Сумак несколько раз моргнул, пытаясь понять, почему мир розовый. Постель была теплой, а воздух холодным — приятный, чудесный контраст. Было приятно вдыхать в легкие бодрящий холодный воздух, в то время как тело оставалось теплым и согретым.

Пока он продолжал просыпаться, его ноги подергивались, причем все чаще и чаще. Это его обрадовало, и, приложив немало усилий, он смог прижаться к теплому, розовому, пушистому телу рядом с собой. Понемногу спутанность в его голове рассеялась, и он понял, что в кровати с ним лежит Пинки Пай.

— Нет, Пинни, ты не можешь использовать мою племянницу в качестве шара для боулинга, — пробормотала Пинки, подергиваясь всем телом. — Ну… ладно… если ты настаиваешь, но я тоже хочу поиграть.

Что?

— Пинки, проснись, — сказал Сумак и с помощью своей магии потянул ее за ухо.

Фыркнув, Пинки открыла глаза и на мгновение растерялась:

— Я что, попала в цель?

— Пинки, помоги мне, мне нужно сходить на горшок. — Сумак начал паниковать от сильного желания сходить, а контроль над телом у него временами был еще довольно слабым. Тогда, не удержавшись, он спросил: — Что ты делаешь в кровати Пеббл?

— О, в большой кровати было тесно, а пуканье моей сестры пахло прогорклой тыквой, — ответила Пинки полусонным голосом.

Не в силах остановиться, Сумак начал хихикать, что нисколько не помогло его проблеме.

Внезапно глаза Пинки Пай широко распахнулись, все ее тело напряглось, а кудрявая грива встала дыбом, что стало проявлением ее Пинки чувства:

— Экстренная ситуация с горшком! Жеребёнку нужно срочно сходить на горшок! Боже мой, срочно на горшок! — И с этими словами Пинки Пай окончательно проснулась и была готова двигаться.

Сумак тоже был готов, и он надеялся, что Пинки доставит его вовремя.

На кухне было холодно, но тепло. Иней создавал на стеклах окон красивые, изысканные узоры, на которые было приятно смотреть. Из углей в камине возродился огонь, наполнив кухню теплом и светом. Бумер сидела в огне и не хотела выходить, так как пол был слишком холодным.

У Сумака была уникальная проблема, решения которой у него не было. Его задние ноги почему-то были быстрее передних, и когда он ковылял по кухне, наслаждаясь вновь обретенной подвижностью, его задняя часть отклонялась то в одну, то в другую сторону. То, что его напугали до одури, хоть как-то разбудило его связи, но все равно держать голову было большим напряжением, борьбой, сражением.

Винил, только наполовину проснувшаяся, шаркала по кухне, пока готовились чай и кофе. Демократия была в действии, и был задан вопрос:

— Что на завтрак? — Увы, ответа пока не было, да и вообще пони не проснулись настолько, чтобы ответить. Нужен был тиран, чтобы решить, какой завтрак подойдет для всех.

Не совсем проснувшаяся Лемон Хартс сидела на плюшевой подушке у камина, прижимая к себе дремлющую Трикси. Некоторые пони еще как-то могли просыпаться по утрам, но вот петь отказывались напрочь. Однако Твинклшайн казалась более бодрой и осознаной, чем большинство пони, стоящих на кухне в ожидании приготовления теплых тонизирующих эликсиров.

— У меня запланирован большой день, — объявил Тарниш. Его веки казались тяжелыми и были открыты лишь наполовину. — Для начала все пони объединятся в пары, и сегодня утром мы будем делать скворечники. Все детали уже вырезаны, осталось только собрать их вместе. Мы будем творчески подходить к их покраске и украшению. Звучит неплохо?

— Да. — Твинклшайн казалась взрослой пони, которая была достаточно бодра, чтобы ответить. — Мне нужен партнер, который поможет мне свить гнездо. — Пока она говорила, Твинклшайн один раз моргнула, а затем ее щеки стали такими же розовыми, как и грива. Когда последнее слово покинуло ее рот, она начала хихикать, а ее уши подергивались.

Мод, все еще одетая в ночную рубашку и укрытая одеялом, наклонила голову, чтобы посмотреть на мужа, и сказала:

— Вам с Мегарой стоит поработать вместе. У вас есть шанс создать воспоминания и провести немного столь необходимого времени между отцом и дочерью.

Тарниш ответил не сразу, и Сумаку каким-то образом удалось поднять голову, чтобы посмотреть на высокого жеребца. Он смотрел на Мегару, которая, сидя у очага, наблюдала за Бумер в камине с выражением глубокого восхищения на своей кошачьей морде. Через мгновение Тарниш улыбнулся, глаза его стали влажными, но плакать он не начал, к большому облегчению Сумака.

— Я забираю Пеббл, — объявила Октавия.

— Что? — Сумак покачнулся, пытаясь повернуться, чтобы посмотреть на Октавию. — Что? Нет!

— Прости, Сумак… но тебе придется поделиться. Она наконец-то назвала меня мамой, и это наконец-то наступило. Я хорошенько поплакала из-за этого, а теперь мне нужно немного побыть с Пеббл. — Октавия, укутавшись в одеяло, подошла к Сумаку, опустила голову и коснулась его носа. — Мне очень жаль. Вот что я тебе скажу: мы будем работать втроем. Как тебе это?

Это были мамины гормоны? Возможно. Сумак слегка покраснел от тычка в нос и, заглянув в глаза Октавии, увидел океан эмоций. Октавия была его особенным другом и другом-интровертом. Через несколько секунд он уже не мог придумать лучшего способа провести утро, чем в компании двух своих лучших друзей. С каждым ее вздохом Сумак чувствовал мятную прохладу на мягкой подушечке носа.

— Это было бы здорово.

— Наблюдать за тем, как вы растете вместе, будет очень приятно, — пробормотала Октавия, протягивая одну переднюю ногу, чтобы погладить Сумака по щеке. — У матери такие надежды и мечты. Будет так много чудесных моментов, свидетелем которых я смогу стать. — Серая земная кобыла фыркнула и отстранилась от Сумака. — Простите, в последнее время я очень эмоциональна.

— Все в порядке, — ответил Сумак. — Ты можешь поговорить со мной, если тебе нужно. Мы можем сесть вместе на подушку и закутаться в одеяло, если хочешь. Или мы можем просто помолчать вместе. Это тоже неплохо. — Говоря, Сумак старался не думать о том, сколько глаз устремлено на него в этот момент и насколько это неудобно.

Выйдя из коридора, Пинки Пай зевнула и встряхнулась, чтобы избавиться от озноба. Затем, несколько раз чмокнув губами, она сказала:

— Это напоминает мне о доме. Зимой становилось холодновато, и мы собирались все вместе на кухне, а мамина печка согревала нас. Не сразу понимаешь, что скучаешь по этому, пока не лишишься этого на какое-то время. Это здорово. — Перейдя через кухню, Пинки Пай встала рядом со своей сестрой Мод.

Тем временем Октавия воспользовалась предложением Сумака и притянула его поближе, устроившись поудобнее на подушке. Обняв его, она обернула одеяло вокруг них обоих, и тогда стала видна только голова Сумака, торчащая из-за основания ее шеи.

Для Сумака все это лишь укрепило его веру в то, чего он хочет в жизни, — большую семью, собравшуюся вокруг очага. Теперь это было глубоким желанием, и он чувствовал острую потребность пустить корни. Он был как никогда счастлив, и, завернувшись в одеяло вместе с Октавией, чувствовал себя в тепле, безопасности и защищенности. Это было идеальное утро, а идеальное утро хоть изредка нужно каждому пони.

Пеббл, опустив веки, подошла к Октавии и Сумаку и спросила:

— А для меня есть место?

Как оказалось, есть, и Октавия распахнула свои объятия, чтобы Пеббл могла присоединиться к ним. Сумак вздрогнул, почувствовав холодок , а Пеббл забралась на подушку и уселась рядом с ним. Затем Октавия обхватила их обоих передними ногами, и одеяло образовало барьер, не пропускающий холод.

— Я собираюсь испечь кулич! — объявила Пинки Пай, став тираном, в котором так нуждалась семья.

Мод, навострив уши, проявила некоторый интерес к вспышке Пинки:

— А ты можешь сделать его с тыквой? Целый. Только для меня? Я была бы тебе благодарна.

Глава 10

Неважно, что в комнате было холодно, Сумак чувствовал только изысканное, жизнеутверждающее тепло, которое, казалось, пронизывало его до костей. Тарниш и Мод танцевали — медленный, но все же зажигательный танец. Наблюдая за ними, Сумак чувствовал себя неловко, казалось, его вот-вот захлестнут эмоции, и по непонятной причине он все время думал о Пеббл.

Что-то было в том, как они танцевали, глядя друг другу в глаза, обхватив друг друга передними ногами, — Сумак никогда не видел ничего подобного. Тарниш был высок даже на четырех ногах, а на двух — просто гигант. Мод была ниже, но это не имело значения. Она смотрела вверх, он — вниз, и они двигались так, словно были в невесомыми.

Казалось, за этим не было никакой причины, Сумак не мог понять, с какой целью. Они не были одеты, не было музыки, Тарниш просто вошел, подхватил Мод на ноги, а затем начал кружиться с ней по комнате. Теперь стало понятно, зачем им понадобился такой большой дом — чтобы было где танцевать. Они кружились, покачиваясь, пританцовывая, притопывая, а иногда и целуясь, когда Тарниш склонял свою длинную шею.

Поцелуи были неловкими, но смотреть на них было не так уж неприятно. Если бы кто-то из пони спросил, Сумак ответил бы, что это мерзко в принципе, потому что у него есть репутация, которую нужно поддерживать, и потому что в глубине души он действительно считал поцелуи мерзкими. Фу.

Это была семья? Партнеры по танцам? Сумак не понимал, как и почему. Теперь в дело вступила Пинки Пай, которая, как выяснилось, тоже была великолепной танцовщицей. Хихикая, она подхватила Трикси с подушки на полу (кому охота сидеть на холодном камне) и закружила вальсирующую и протестующую Трикси по комнате, пока все пони наблюдали за ней. На танец было странно смотреть. Он был слишком близким, слишком трогательным, чтобы быть просто дружеским, случайным танцем, и Сумак задумался, не было ли это чем-то большим.

Что такое семья? Сумак часто задавал себе этот вопрос, и, наблюдая за танцем Мод и Тарниша, он задумался: а является ли семья движущей силой для создания воспоминаний? Когда-нибудь все это станет приятным воспоминанием, о котором он будет вспоминать и размышлять. Возможно, в будущем он даже разделит танец с Пеббл, надеясь вновь пережить это чудесное воспоминание и оживить его.

Бледный утренний свет проникал через окна, наполняя комнату золотистой дымкой и освещая плавающие пылинки. Комната была заполнена диковинками, безделушками, полками, стеллажами и всякими интересными вещами. В стеклянной витрине над камином стояло не одно, а два ружья — маленький серебряный пистолет и огромное ружье, на стволах которого были выгравированы изображения принцессы Селестии и принцессы Луны.

Сумак не обратил на них никакого внимания, настолько он был очарован видом взрослых, танцующих друг с другом. Музыки не было, но движения, казалось, подчинялись какому-то ритму, какому-то измерению времени. Трикси тоже пыталась танцевать, и кончик ее языка сосредоточенно высовывался. Пинки Пай была увлечена моментом, наслаждаясь собой, и казалось, что она не задумывается о том, что делает.

— Забавно, — прошептала Пеббл, наклоняясь и прикладывая мордочку к уху Сумака. — Я смотрела, как танцуют мои родители, и иногда это приводило меня в ярость, потому что я хотела быть в центре внимания. Иногда я до сих пор немного ревную, если честно, но, думаю, мне становится лучше, потому что теперь я иногда чувствую себя счастливой, когда смотрю, как они танцуют.

— Только иногда? — спросил Сумак, вызывая в себе ту честность, которая присуща только жеребятам.

— Ну, я еще не во всем разобралась, — ответила Пеббл, и ее уши опустились. — Я все еще разбираюсь, понимаешь? Еще не все улажено. Но то, что ты рядом, помогает, потому что ты добр ко мне и уделяешь мне внимание. Это то, что нас с мамой объединяет. Мы обе полные неумехи, если кто-то из пони уделяет нам внимание. Мы много об этом говорили.

— Ты самая странная кобылка из всех, кого я знаю, и я не могу тебя игнорировать. — Заявление Сумака вызвало у Пеббл тяжелое дыхание, а у жеребенка — любопытный прилив возбуждения. Он не знал, почему ему нравится звук ее тяжелого дыхания и почему это заставляет его сердце биться, но ему это нравилось, и он начал размышлять, что еще можно сказать, чтобы заставить ее тяжело дышать. — Ты просто такая странная. Что еще я могу с тобой сделать?

Теперь Пеббл шумела как поезд, и Сумак был в восторге от своей вновь обретенной силы.

На полу были разбросаны части скворечника, а также различные принадлежности для самоделок. Пеббл хотела сделать скворечник в виде каменного домика, и благодаря телекинезу Сумака это было возможно. У Пеббл в комнате был припрятан мешок декоративного гравия — обычное дело для земных пони, — но теперь он лежал на полу рядом с вырезанными деревянными деталями скворечника. Пистолет для термоклея не понадобился — еще одно преимущество единорога.

— У меня есть идея, как мы можем сделать соломенную крышу, — сказал Сумак.

— Правда? — дружно сказали Пеббл и Октавия.

Сумаку удалось кивнуть, что было немалым достижением:

— Если мы возьмем отрезок пеньковой веревки длиной около полуметра и распутаем ее, то сможем использовать пряди и сделать из них подобие соломы.

— Хм, — хмыкнула Октавия, потирая подбородок. — Это очень умно.

Солнечный свет, хлынувший в окно, согревал комнату вместе с потрескивающим огнем. Каменный пол начал нагреваться от солнечных лучей, и к вечеру в нем накопится немало тепла, настолько, что по нему даже будет приятно ходить.

А пока — холодные стрелки!

Пеббл вскочила на ноги и отправилась на поиски веревки, оставив Сумака и Октавию вдвоем. Тем временем Тарниш и Мегара веселились от души вместе с Бумер, которая каким-то необъяснимым образом проснулась. Пинки Пай и Трикси вместе мастерили скворечник, и эта пара немного смутила Сумака, ведь они, несомненно, хотели бы получить от скворечника совершенно разные вещи. Винил и Мод мастерили что-то, и Винил широко, безумно улыбалась. Лемон Хартс и Твинклшайн потягивали чай и просто смотрели на части своего скворечника.

— Я думал о том, чтобы стать мамой, — прошептал Сумак Октавии и тут же пожалел о своих словах. На его щеках появился горячий румянец, и это стало еще хуже, когда Октавия начала хихикать.

— Теперь и ты? — приглушенным голосом спросила Октавия.

— Я имею в виду, что делает мама. Я имею в виду… Я стал называть Трикси мамой, и между нами все изменилось. Она меня не рожала, но она все равно моя мама, и это немного сбивает с толку, потому что это значит, что любой пони может быть твоей мамой, правда, и у тебя может быть больше одной мамы, и чем больше я об этом думаю, тем больше все запутывается, а теперь и Пеббл начинает считать тебя своей мамой, и это все заставляет меня задуматься.

— Ах да, потребность интроверта классифицировать все свои разнообразные отношения. — Октавия глубоко вздохнула, задержала дыхание на секунду и выпустила его в длинном, задумчивом вздохе. — Я тоже думала о том, что такое семья. Все очень запутано, правда. Мы с Винил больше не пара, не такая, как раньше. Наши жизни переплелись с Мод и Тарнишем. Честно говоря, я еще не совсем поняла, кто мы все такие. Я бы хотела стать матерью Пеббл. А когда у меня родится жеребенок, я хочу, чтобы он воспринимал Пеббл как свою сестру. Не сводную сестру, а просто сестру. Я много думала о том, что такое семья. Что нас объединяет? Что все это значит?

— Мне кажется, что жизнь — это создание связей, а потом выяснение, как их назвать, — сказал Сумак, облекая свои сложные мысли в простые слова.

— О, это очень мудро, Сумак. — Вздохнув еще раз, Октавия потянулась и обняла Сумака. — Что происходит, когда ты уже не можешь называть друг друга просто друзьями… Я безумно, глубоко люблю Тарниша, и Мод тоже… но это не та любовь, которая подтверждается физической привязанностью. Должна признаться, Сумак, бывают моменты, когда у меня не все так гладко, как хотелось бы.

— Все становится сложным, не так ли? — пробормотал Сумак, чувствуя, как сердце Октавии бьется о его спину.

— О, это точно. И однажды все усложнится между тобой и Пеббл.

— Уже, — признался Сумак. — Я целовал ее, а она целовала меня в ответ. Это было отвратительно. Мне постоянно снятся сны о том, как я ее целую, и они очень мерзкие. Я хочу, чтобы принцесса Луна перестала меня дразнить.

Зажмурив глаза, Октавия начала хихикать и изо всех сил старалась не трясти Сумака. Она крепче обняла его и прижалась изящным подбородком к одному из его пушистых ушей. В этот момент Сумак понял, что между ним и Октавией есть нечто, выходящее за рамки простой дружбы, но он понятия не имел, что это может быть, как это назвать или как обозначить, чтобы это можно было правильно выразить.

Потребовалось много концентрации и усилий, чтобы прикрепить каждый камешек на место с помощью термоклея, но Сумак справился. Скворечник был собран, каждая деталь держалась с помощью комбинации язычков, пазов и колышков. Соломенная крыша, сделанная из ниток веревки, была уже на месте. Теперь наступило томительное время, которое так нравилось Сумаку.

Каждый из камешков в мешке с декоративным гравием был гладким и отполированным, словно из ручья. Они были самых разных цветов, и Сумак старался, чтобы два одинаковых цвета не соприкасались друг с другом. Ряд за рядом, камешек за камешком, Сумак продвигался от дна скворечника, нанося каплю горячего клея и прижимая крошечный камешек на место. Все должно было получиться идеально.

— Посмотри на него, Пеббл, посмотри, как он сосредоточен. Кого он тебе напоминает? — Октавия указала передней ногой на Сумака.

— Винил, — ответила Пеббл, пока Сумак закреплял очередной камень на место. — Думаю, он перенял некоторые привычки Винил.

— Мы обречены, — проворчала Октавия.

Прижав уши к глазам, Сумак не желал нарушать свою концентрацию. Каждый камешек должен быть идеальным. Винил говорила ему, что совершенства можно достичь только терпением, и он принял этот урок близко к сердцу. Винил могла показаться порывистой и нетерпеливой, но Сумак лучше знал своего мастера. Это было притворство. Винил создала себе образ. Пони считали ее безответственной, легкомысленной, неорганизованной, беспечной и, возможно, даже немного глупой. Этот тщательно созданный образ она проецировала на мир как DJ Pon-3.

Вестник Селены не была ни дурой, ни пустоголовой идиоткой. У Винил не было таланта к магии, не то что у Твайлайт или Старлайт, но она была признана одной из самых технически подкованных волшебниц во всей Эквестрии. Как и Старлайт, она использовала свои знания в области науки и инженерии, чтобы сделать себя опасной. Она делала больше, используя меньшее. Сейчас она создавала свой голос с нуля. И Сумак гордился тем, что стал ее учеником.

Вздохнув с удовлетворением, Сумак закончил еще один ряд камешков.

Скворечник стоял на полу незаконченным, а Сумак отдыхал на своей подушке. Его магия была немного истощена, исчерпана, и ему нужно было время, чтобы прийти в себя. Однако он уже почти закончил, и каменный скворечник выглядел потрясающе. Пеббл не переставала восхищаться им, и Сумак был рад, что порадовал ее.

Пеббл часто была несчастным жеребенком.

Перед Сумаком со звоном поставили тарелку с сухофруктами и несколькими печеньями. Когда он попытался взять одно из них, его рог заискрился, а затем угас, издав тихое потрескивающее шипение. В общем, вместо "встань и иди" у него получилось “хоть стой, хоть падай”. Винил присела на подушку вместе с ним, слегка толкнув его бедром, а затем левитировала печенье.

В большинстве случаев Винил отказывалась помогать ему, если только он сам не мог справиться, потому что хотела, чтобы он исследовал свои пределы, находил, где край. Поэтому в такие моменты, когда она все же помогала ему, это было значимо, важно и вызывало у Сумака прилив эмоций.

— Это впечатляет, — сказала Винил, почти идеально подражая голосу Октавии. — Ты разогрел клей, нанес его, левитировал скворечник, левитировал камешки, поворачивал и манипулировал всем, и делал это в течение нескольких часов. — Казалось, голос доносится из подушки.

— К тому же это выглядит потрясающе, — добавила Пеббл. — Выглядит лучше, чем я могла себе представить.

Сумак открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут Винил впихнула в него целое печенье. Не имея другого выхода, он начал жевать, глядя на Пеббл и отмечая мелкие детали на ее лице, которые показывали, что она счастлива. Изучая ее лицо, Сумак пришел к одному выводу: Пеббл была милой. Он моргнул один раз и пожелал, чтобы его мозг разъяснил ему эту ситуацию.

— Я скучаю по нашему каменному коттеджу на ферме камней, — сказала Пеббл, а потом тоскливо вздохнула.

Глава 11

Один камешек за другим, ряд за рядом тщательных, скрупулезных, кропотливых усилий. Таков был путь к совершенству. Сумак, несомненно, мог наклеить целую кучу маленьких камешков за один раз, но тогда могли появиться пробелы, изъяны, скопления крошечных фрагментов одного цвета. Это был тот случай, когда терпение будет вознаграждено.

— Так много зависит от одного доброго поступка, — рассеянно сказала Октавия, глядя в сторону Тарниша. Ей очень нравилось наблюдать, как он играет с Мегарой и Бумер.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Пеббл, пока Сумак прикреплял еще один крошечный камень к скворечнику.

— Пеббл, дорогая, все твое счастье — из-за одного доброго поступка. — Октавия повернулась и улыбнулась Пеббл, а затем обратила свое внимание на трудолюбивого жеребенка, стремящегося к совершенству. — Давным-давно жил-был молодой жеребенок, который находился на пороге взрослой жизни. Он совершил несколько ошибок, как это обычно бывает у жеребят. Да… ошибки были совершены… так или иначе, с этим жеребенком случилось нечто поистине ужасное, но что именно — не столь важно.

Октавия сделала паузу, глубоко вздохнула и продолжила:

— Важно то, что жеребенка спасла одна очень милая кобыла. Она была немного старше, немного мудрее, немного более настороженно относилась к окружающему миру. Когда она спасла его, некоторые могут сказать, что она спасла себя. Она обрела счастье, которого, возможно, не знала бы в ином случае. Она забрала его домой, чтобы он мог привести себя в порядок.

Когда Октавия сделала небольшую паузу, Пеббл посмотрела на отца. Скворечник, над которым он работал вместе с Мегарой и Бумер, был закончен. Кобылка моргнула раз, два, а на третий вернула свое внимание к Октавии, которая как раз собиралась начать говорить снова. Пеббл вздохнула, в чем-то довольная, а Сумак продолжил свой кропотливый труд.

— В плодородной почве этот жеребенок расцвел и стал самим собой, тем жеребенком, которым он должен был стать. С некоторыми правильными и достойными примерами для подражания этот жеребенок изменился и окреп на путях добра. После нескольких приключений, а их на самом деле было немало, он спас своенравную кобылу. Само по себе это не кажется чем-то особенным, но это так. Он спас заблудшую кобылу, обеспечив ей жизнь, и благодаря одному бескорыстному доброму поступку эта кобыла смогла совершить свой собственный добрый поступок. Она спасла и приютила маленького любопытного жеребенка.

Сумак сделал паузу, чтобы посмотреть на Октавию.

— Спасти жеребенка оказалось недостаточно, и эта своенравная кобыла поняла, что должна спастись сама. Так она и сделала, или попыталась сделать это. Она приложила немало усилий, и со временем и стараниями у нее получилось довольно замечательно. — Октавия улыбнулась, потянулась и потрепала Пеббл по носу. — Вот так добрые дела могут стать причиной хороших поступков. Потому что Мод поступила правильно; потому что она была хорошей пони; ты существуешь, Пеббл, и, более того, существует Сумак. Так много зависит от одного доброго поступка, и все великие дела, которые вы делаете вместе, возвращаются к тому моменту, когда Мод решила поступить правильно как пони.

— Я никогда об этом не думала, — призналась Пеббл, пока Сумак продолжал заниматься своим делом.

— Потому что Мод поступила правильно, потому что она поступила нравственно, мы с Винил познали счастье, о котором я и не подозревала. — Улыбка Октавии исчезла, и она сидела, покачивая головой. — Мы вчетвером вместе совершили несколько добрых дел, а что касается Тарниша и Винил, то они вдвоем… — ее слова оборвались, и она стала совсем мрачной.

— Мам? — Пеббл произнесла единственный слог мягко, и он прозвучал немного неуместно, когда она его произнесла.

— Прости, мне нужно время. — Октавия сглотнула и принялась растирать передние копыта, выглядя при этом расстроенной и страдающей. — Я просто вспоминаю тот день, когда мы с Мод получили известие о смерти Винил и Тарниша. Была зима, как и сейчас, и ты была совсем маленькой, Пеббл. Ты родилась совсем недавно. Принцесса Селестия приехала на ферму камней с целым отрядом солдат. Она была убита горем. — Потянувшись вверх, Октавия вытерла глаза, а затем, опустив переднюю ногу, вернулась к растиранию передних копыт.

Пеббл молча смотрела на отца, потом перевела взгляд на Сумака.

— Никогда не осознаешь, что у тебя есть, пока не лишишься этого, — продолжала Октавия. — Какое-то время казалось, что нам с Мод придется справляться с этим в одиночку, только друг с другом. Тогда я поняла, что мы должны оставаться вместе, несмотря ни на что. И снова все возвращается к тому единственному моменту доброты, к одному доброму поступку. Так много зависит от одного доброго поступка.

Все скворечники были закончены и стояли в ряд. Сумак, глядя на них, не мог отделаться от мысли, что один из них не похож на другой. К его удивлению, его фаворитом оказался не его собственный, а Пинки Пай и Трикси. Пинки Пай хотела пряничный домик, а Трикси — скворечник, похожий на вардо, цыганскую повозку. Компромисс дал потрясающие результаты. Деревянные катушки были разрезаны пополам, чтобы сделать колеса для повозки, и дерево было немного изменено, чтобы придать ему более похожий на повозку вид. Пинки раскрасила его так, что он стал похож на пряник, и получился очень реалистичным и настоящим.

Каменный домик, который он сделал вместе с Пеббл и Октавией, по его мнению, был неплох. Для Сумака опыт, полученный при его строительстве, был важнее скворечника. Он был доволен тем, что у него получилось, потому что считал его совершенным.

Твинклшайн и Лемон Хартс сделали свой скворечник очень похожим на дома Понивилля и даже "позаимствовали" идею превратить веревочные пряди в солому. Он не был причудливым, но выглядел уютно, и две кобылы, казалось, были довольны своими усилиями по созданию совместного дома. Они тратили меньше времени на строительство и больше на болтовню друг с другом за чаем. Для них это было одним из способов общения.

Дом Мод и Винил был не столько домом, сколько крошечным замком, с башнями, укреплениями и зубцами. Деревянные блоки были добавлены, покрашены, и в целом получился могучий дом-крепость. Сумак понял, что это естественный результат объединения интересов двух кобыл. Винил была инженером, а Мод любила камень. Это был компромисс, который устраивал обеих.

Но была и тот, что не был похож на другие. Скворечник Мегары был… страшным. Тарниш придал ему форму, чтобы он больше походил на голову его дочери, а затем раскрасил, чтобы он как можно больше походил на Мегару. Отверстие скворечника представляло собой пасть Мегары с нарисованными зубами, а ее нарисованные глаза были скрещены, чтобы она могла наблюдать, как птицы залетают внутрь. Это был скворечник из ночных кошмаров, и Сумак с ужасом думал о птицах, которые могли бы сделать его своим домом весной.

Бумер, казалось, гордилась тем, что внесла свой вклад.

— Это было очень весело, Тарниш, спасибо. — Твинклшайн благодарно кивнула хозяину, а затем взглянула на Лемон Хартс. — Спасибо, что создала для меня дом, Лемон. — При этих словах обе кобылы захихикали, обмениваясь друг с другом любящими взглядами.

— Эй, не надо об этом. — На роге Тарниша сидел крошечный древесный дракончик, а на его длинной шее примостилось могучее мантикорское отродье. Бумер дремала, а Мегара выглядела так, словно в любой момент могла задремать. — Итак, что мы будем делать в обед?

— Есть пирог^[1], — отрезала Мод, чем вызвала несколько смешков.

— О, это хорошая идея, — пискнула Пинки, подпрыгивая на месте. — Я приготовила несколько пирожков на завтрак, а на обед могу сделать несколько пирогов и… о, подождите, ТЫ СНОВА ЭТО СКАЗАЛА! — Став ещё более тёмно-розовой, Пинки Пай повернулась, чтобы посмотреть на сестру. — Ну вот, я чувствую себя глупо. — Опустив уши, Пинки Пай нервно и смущенно хихикнула.

Сидя в удобном кресле, Трикси моргала и подергивала одним ухом, в такт открывающимся и закрывающимся глазам. Лемон Хартс и Твинклшайн все еще хихикали над своей шуткой, и от этого было еще смешнее. Сумак не совсем понимал, что происходит, но знал, что что-то смешное. Октавия и Винил смотрели друг на друга, Винил вздергивала брови, а Октавия краснела.

— Я бы не отказался съесть немного пирога, — сказал Сумак, не подозревая о скрытом смысле своих слов и не понимая, что поджигает спичку в комнате, переполненной динамитом. Бедный жеребенок, сам того не понимая, ввязался в коварный замысел Мод, и реакция на его слова последовала незамедлительно.

Не говоря уже о разрушительных последствиях, которые обычно бывают в комнате, полной динамита.

С мощным фырканьем Пинки Пай засунула копыто в рот и прикусила его, при этом все ее тело затряслось. Глаза Мод чуть расширились, но эффект был настолько мизерным, что большинство пони не смогли бы его заметить. Покраснев, Лемон Хартс стала оранжевой, превратившись в другой вид цитрусовых, и прижалась к Твинклшайн, сдерживая смех, который вместо этого вырвался наружу в виде слез. Из глаз Лемон Хартс, теперь уже Апельсин Хартс, вытекал драгоценный сок, и она явно была цитрусом, нуждающимся в выжимке.

— Это снова инцидент за ужином, — проворчала Мод, в то время как ее муж плюхнулся на пол, а Мегара зарычала, в то время как ее отец завыл. — Мне нужно быть осторожнее в выражениях. Я могла бы стать Элементом Смеха…

Пеббл, сверкнув глазами, покачала головой:

— Это смешно, потому что это имеет двойной смысл, верно? — Она стала очень темного коричневого цвета и с каждой секундой становилась все темнее, как пережаренное кофейное зерно. И тут Пеббл сломалась: она издала визг, закрыла лицо передними ногами и свернулась калачиком на полу, при этом визжа, как перевозбужденный чайник — эту черту она, несомненно, унаследовала от своего отца, Типота.

Одной передней ногой Пинки Пай прижималась к сестре, а копыто другой грызла, пытаясь сдержать смех. Из ее глаз текли слезы, и, похоже, ей было трудно дышать. Трикси смотрела на нее отстраненно, уголки ее рта подергивались и тянулись вверх, а ухо продолжало покачиваться вверх-вниз.

— Мне нравится есть пироги Пеббл, — сказал Сумак, не понимая, что в этом смешного. — Она прилагает много усилий, чтобы придать пирогу презентабельный вид. Ее пирог всегда безупречен, и мне всегда немного жаль, что я его испортил и сделал грязным. — Сумак покраснел, не понимая, почему, и продолжил: — Однажды пирог Пеббл был сырой и немного противный, но я все равно его съел, потому что она еще только осваивалась, и я не хотел, чтобы ей было стыдно за то что она подала мне сырой и неряшливый пирог. Лемон Хартс сказала мне никогда не позволять кобылкам чувствовать себя пристыженными.

Вздрогнув, Пинки потеряла способность дышать и упала на пол, завывая от смеха и сжимая живот копытами, одно из которых было в слюне. Она хрипела и кашляла между приступами смеха, а Мод с видимым безразличием смотрела на свою корчащуюся, почти задыхающуюся сестру.

Без предупреждения Трикси взорвалась:

— ХАХАХАХАХ, Великая и Могущественная Трикси испытывает неловкий смех и получает от этого огромное удовольствие! — Рокочущий голос Трикси полностью заглушил визг Пеббл. — Позже Великая и Могущественная Трикси пожалеет об этом, а пока — ХАХАХАХАХАХ!

— Со мной сейчас произойдет несчастный случай! — задыхаясь, крикнула Октавия, хватаясь за бока. — Дурацкая беременность!

Рог Винил вспыхнул, а потом она и Октавия исчезли, несомненно, они удалились в ванную. Сумак смотрел на царящий вокруг хаос, моргал, качал головой и думал, почему взрослые такие странные. Без всякого предупреждения Лемон Хартс исчезла, и Сумак подумал, не ушла ли она тоже в туалет.

Пока ее отец катался по полу, Мегара била его хвост своей широкой лапой, но свои выдвижные бритвы она держала при себе. Бумер, раздосадованная тем, что ее насест неустойчив, метнулась по полу, взбежала по ножке стола, перелезла через стол и нырнула внутрь птичьего домика, чтобы спокойно вздремнуть.

С криком Пеббл поднялась на копыта и выбежала из комнаты, хихикая, плача и распушив хвост. Сумак подумал, не бежит ли она тоже в поисках ванной. Он все еще не понимал, что тут смешного, и не знал, что думать о том, что Мод теперь смотрит на него.

— Что смешного? — спросил Сумак, и когда он заговорил, ноздри Мод раздулись.

Бока Мод поднимались и опускались самым необычным образом, отчего ее платье слегка вздрагивало:

— Когда-нибудь, Сумак, когда ты станешь старше, ты будешь вспоминать этот день… и смеяться.

¹↑ В семье Пай (пирогов) пироги не только едят, но и едят.

Глава 12

Вода, каскадом бьющаяся о бледно-зеленую эмалированную чугунную ванну на когтистых ножках, издавала громоподобный звук, пока наполнялась. Ванная уже наполнялась паром, и Пеббл не терпелось забраться в ванну, где было бы тепло. Она была слишком мала, чтобы залезть туда самостоятельно, — ее приходилось понемногу продвигать, а если бы она просто плюхнулась туда, было бы очень больно. Но понемногу? Жжение и его предвкушение были восхитительны.

Сидя на унитазе, она почувствовала тепло, исходящее от маленькой черной кованой печки, и посмотрела на мать. Они обе были голыми, и Пеббл чувствовала себя немного неловко из-за этого факта. Нагота матери ее не беспокоила, а вот ее собственная — точно. Без платья, без какой бы то ни было одежды были видны ее булки, большие бедра и все лишнее вокруг ее живота. Все это было уродливо, и она это ненавидела. Она сидела, плотно сжав бедра, потому что в ней были части тела, которые были намного, намного уродливее других частей, и ей совсем не нравились два новых дополнения к ее телу, которые все росли. Она возмущалась жестокой тиранией биологии.

— Мама, могу я задать тебе вопрос земного пони? — Пеббл посмотрела на маму и стала ждать ответа.

— Ну, ты же земная пони, и ты только что задала мне вопрос, значит, ты его задала, — сказала безэмоционально Мод, — и ты разве не можешь называть меня как-нибудь вроде "мамочка" или "мам"… тебя это не убьет?

— Но это серьезный вопрос. — Щеки и живот Пеббл стали теплыми от смущения, пока она раздумывала, не оставить ли свой вопрос при себе. Прислушиваясь к звуку горящих в маленькой печке дров, ее уши подергивались от каждого хлопка и треска. Ванна наполнялась долго, а в данный момент казалось, что даже слишком долго. Как и кастрюля, за которой следят, ванна никогда не наполняется.

Стоя рядом с ванной, Мод опустила копыто в воду, подержала его там и на мгновение сосредоточилась. Через несколько секунд она сказала:

— Примерно от сорока до сорока четырех градусов. Идеально. — Затем она так и замерла, держа копыто в воде.

— Мама, когда и как ты узнала, что папа — тот самый? — спросила Пеббл, постукивая двумя передними копытами друг о друга. — Как твои чувства земного пони подсказали тебе, что он тот самый? Мои чувства всегда такие сбивающие с толку и подавляющие. Они слишком сильны, и мне приходится пытаться от них отгородиться.

— По-моему, ты еще слишком молода, чтобы беспокоиться об этом…

— Просто ответь на вопрос! — потребовала Пеббл, ее нетерпение проявилось в бесстрастном хныканье.

Вздохнув, Мод повернулась и посмотрела на дочь со своим обычным сонным выражением лица. Голая Пеббл в этот момент казалась еще более уязвимой, и она не могла смотреть матери в глаза, пока ее передние копыта отбивали чечетку. С плеском Мод подняла копыто из ванны, встряхнула его и опустила на пол, где оно оставило сырое пятно на каменном полу.

— Я заставила твоего отца молчать, просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Это было глупо с моей стороны, но на самом деле я была взволнована и подавлена им, и мне было проще справиться со всеми своими чувствами, промолчав и попытавшись разобраться с ними. Это был просто глупый поступок. Когда он заволновался и начал изливать мне свое сердце, я просто поняла. Он был тем самым. Это было похоже на звон колокола, и все мои чувства земного пони оповестили меня о том, что я только что нашла своего идеального спутника и партнера для размножения.

— Да, но как? — Пеббл посмотрела маме в глаза, и ее крошечные ноздри раздулись.

— Предчувствие. Инстинкт. Просто это… чувство. Когда ты просто знаешь, и все кажется безмятежным и правильным. — Мод на мгновение остановилась, моргнула, а когда продолжила говорить, в ее голосе прозвучало любопытство. — А еще было странное, постоянное возбуждение, которое никак не проходило, и я тогда подозревала, что оно магического происхождения. Я до сих пор иногда чувствую это, когда мы с ним разлучены, и меня охватывает сильный инстинкт, требующий, чтобы он был рядом. Чтобы он был рядом со мной.

Поджав губы, Пеббл надула щеки и сосредоточила свое внимание на дровяной печи. Пока она смотрела на нее, мать выключила воду, и когда Пеббл подняла голову, чтобы посмотреть, она увидела, что мать идет за ней. Встав на две ноги, Мод подняла Пеббл с унитаза, прижала к себе, немного обняла и поцеловала в голову, чуть выше глаз.

— Быть земной пони очень сложно, — ворчала Пеббл.

На двух ногах Мод подошла к ванне, которая была уже полна, и свесила Пеббл над водой. Движимая инстинктом, Пеббл начала брыкаться, перебирать ногами, и маленькая ворчливая кобылка нахмурилась, не особо заботясь о своих инстинктах в данный момент. Мод немного опустила дочь, и Пеббл зашипела, когда ее копыта попали в горячую воду. Контраст прохладного воздуха и горячей воды в ванне был восхитительным, и Пеббл задрожала от предвкушения предстоящего погружения.

Будет жарко, слишком жарко, а потом воздух в ванной станет еще холоднее. Ее пухлые копытца брыкались, двигаясь сами по себе, как у большинства млекопитающих, когда их держат над водой, и копытца плескались, погружаясь в воду. Ее погружали в воду понемногу, и Пеббл знала, что больше всего будет жалить, когда в воду попадет ее живот — ну, живот и два самых нежеланных пополнения. Горячая вода причинит им наибольшую боль, и Пеббл стиснула зубы, когда в воду погрузилась еще большая часть ее тела.

По крайней мере, ее мать была осторожна и медлительна.

— Горячо, горячо, горячо! — пробормотала Пеббл, и осторожный процесс окунания на секунду остановился, чтобы она могла прийти в себя. Появился страх, так как Пеббл не любила, когда ее держат на весу, и паника присоединилась к предвкушению, заставляя сердце колотиться. — Мама, я думаю, Сумак — это тот самый.

— Ты еще слишком мала для таких выводов, — спокойно ответила Мод.

— Это не делает их менее правдивыми, — возразила Пеббл, пока мать продолжала понемногу погружать ее в воду.

В голосе Мод по-прежнему звучало любопытство:

— Я никогда не говорила, что это неправда, просто ты еще слишком молода, чтобы прийти к такому выводу. Слушай, я уважаю тебя, твои инстинкты и предчувствия как земного пони. Но как твоя мать, я могу не согласиться с некоторыми вещами. Но мы всегда можем поговорить об этом, никогда не забывай об этом. Просто помни, что я твоя мама, и у меня есть свои собственные чувства из-за любви к тебе как к дочери.

С шумом и плеском Пеббл опустилась в ванну, которая была достаточно глубокой, чтобы она могла в ней балансировать. Ее грива и хвост развевались вокруг нее, пытаясь парить в воде, и она смотрела на мать яркими, любопытными глазами. Любящими глазами. Маленькая кобылка наблюдала, как ее мать перекинула одну ногу через край ванны и начала медленно, осторожно погружаться в воду. Когда задняя нога Мод коснулась поверхности воды, раздался всплеск, земная кобыла издала осторожное шипение между стиснутыми зубами.

Время купания — лучшее время, потому что можно было говорить о чем угодно.

После утренних волнений в доме стало тихо. Некоторые ушли, чтобы навестить Адвентуса и подарить ему немного столь необходимого праздничного настроения. Другие немного вздремнули. Другие принимали ванну. Тарнишед Типот пил чай, и он был не один. Сумак сидел, положив подбородок на край стола, чтобы подпереть голову, и с интересом наблюдал за всем вокруг.

В кухонном очаге пылал огонь, наполняя кухню теплом и светом, прогоняя тусклые зимние тени. Винил Скрэтч двигалась по кухне в старческом темпе, подготавливая огурцы, чтобы сделать хлебные лепешки с маслом. Когда наступали постные времена, тонкие, почти как бумага, ломтики огурцов мариновали, а затем подавали между намазанными маслом ломтиками хлеба. Запах от стараний Винил был потрясающим: рассол, огурцы, лук, чеснок и острый сладкий перец.

Для Тарниша наступил момент Игнеуса, то есть присутствия жеребенка, которого он хотел бы назвать своим сыном. Присутствие Сумака помогло Тарнишу немного лучше понять своего тестя, ведь Игнеус был не самым простым пони для понимания. Хотя Тарниш любил своих девочек, он хотел сына и надеялся, что хотя бы один жеребенок у него будет.

Если бы Тарниш был немного внимательнее, он мог бы заметить, как Сумак навострил уши, и как жеребенок глубоко вздохнул, но он этого не заметил. Поэтому он был совершенно застигнут врасплох, когда маленький любопытный единорог задал свой вопрос.

— Агент Короны Какао убил бога, — начал Сумак. — Что случилось в Скайриче?

Едва не выронив чай, Тарниш задрожал, и паника нахлынула так сильно и внезапно, что почти захлестнула его. Тысяча кошмарных образов пронеслась в его голове, каждый из которых был ужаснее предыдущего, и с губ Тарниша сорвался слабый, почти незаметный хнык.

— Где же Винил в этих историях? — Сумак продолжал, не замечая нарастающей паники Тарниша.

— Агент Короны Какао — это смесь Тарниша и меня, — сказала Винил голосом Октавии, который, казалось, доносился откуда-то сверху, с потолка, а может, из светильника. Было очевидно, что ей еще нужно много практики с этим новым заклинанием.

Пытаясь контролировать свой телекинез, Тарниш поставил чашку на стол, глубоко вздохнул и задумался о более приятных вещах. Быстро повернув голову, он посмотрел на Винил и увидел, что с ней вроде бы все в порядке, но она хорошо умела все скрывать, во всяком случае, лучше, чем он. Поколебавшись, он облизал зубы языком и сделал еще один глубокий вдох.

— Сумак, мисс Йерлинг… она немного вольно обращается с этими книгами. — Он почувствовал, как к нему возвращается спокойствие, и Тарниш увидел яркие зеленые глаза Сумака за темными очками жеребенка. На мгновение Сумак стал так похож на своего отца, Флэма, что Тарнишу стало не по себе. Впервые он встретил Флэма в Додж-Сити Джанкшн…

— Но ведь ты убил бога, верно? — Сумак ждал, выглядя одновременно любопытным и встревоженным.

— Я… мы… ну, видишь ли… Сумак, — заикаясь, пролепетал Тарниш, не в силах сформулировать предложение. Еще один глубокий вдох, и Тарниш проговорил: — То, что там произошло, было очень сложно. Мисс Йерлинг пришлось все записать, чтобы как-то исцелиться. Случилось кое-что плохое. Много плохого.

— Правда ли, что принцесса Селестия уничтожила его? — спросил Сумак. — Скайрич, я имею в виду.

Услышав эти слова, Тарниш почувствовал, как напряжение в его груди немного ослабло, и следующий глубокий вдох дался ему немного легче:

— Да, Сумак, это правда.

— Как? — В голосе Сумака звучало изумленное недоверие. — Это же целый горный хребет и долины.

Тарниш навострил уши и прислушался к звукам, которые издавала Винил, шаркая по кухне. Его копыто начало постукивать по столу, но он не осознавал своих действий. Чайная чашка задрожала, когда он поднял ее, и он пролил немного чая, когда отхлебнул его. Облизав губы, он убрал чай, а затем посмотрел на стол, куда упало несколько капель кремово-коричневой жидкости.

— Принцесса Селестия была в гневе. Она думала, что потеряла своих друзей, и была убита горем. В ней было много эмоций… может быть, даже слишком много… Так или иначе, она улетела на восток, сама, оставив свою сестру принцессу Луну управлять Эквестрией. Я не знаю, что произошло, меня там не было, но в Эквестрии почти сорок восемь часов царила темнота. Она сказала мне, что обратила гнев солнца на это место, и отказалась говорить об этом больше.

— Дэринг Ду заявила, что солнце зашло на Скайрич, — сказал Сумак.

— Может, и так, Сумак… может, и так. — Тарниш почувствовал, что его паника ослабевает, и смог улыбнуться. Стремясь сменить тему, Тарниш отхлебнул еще чаю, а потом сказал: — Эй, я когда-нибудь рассказывал тебе о том, как меня ранили в попу? — Пока он говорил, он услышал, как Сумак глубоко вдохнул. Звук дыхания кольта был драгоценен для Тарниша по непонятным причинам. — Знаешь, у меня до сих пор есть оружие, из которого это было сделано. Оно выставлено на всеобщее обозрение. Я пришел домой и попросил Мод поцеловать меня туда, где бо-бо, чтобы мне стало легче. Она спросила, в какое место меня ранили, и я повернулся. Она укусила меня. Я заслужил это. Вот так и работает брак, Сумак.

— Это так здорово. — Сумак выдохнул эти слова, пока его уши поднимались и опускались.

— Да, когда кобыла любит тебя настолько, что кусает за задницу, это очень круто…

Глава 13

Юный Сумак веселился от души. Тарниш рассказал ему о Скайриче — совсем немного, — дал совет по поводу брака, чтобы его не укусили за задницу, и теперь обучал его искусству грубой мужественности. Ну, вроде того. Пеббл, Мегара и Бумер тоже принимали участие в этом уроке. Винил все еще двигалась по кухне, только теперь она готовила баночки с клубничным сиропом из клубники, выращенной в теплице.

Сказать, что Пеббл была склонна к соперничеству, значит преуменьшить. Хотя большую часть своего времени она могла выглядеть скучающей и не в своей тарелке, стоило ее чем-то увлечь, как она тут же преображалась, как сейчас, во время уроков по воспитанию мужественности.

На столе стояли разные бутылочки с Принцесс~Колой, некоторые открытые, некоторые нет, некоторые пустые, некоторые полные. Пеббл держала в копытцах Твайлайт~Колу, и в воздухе витал сильный аромат лаванды и огурца. Сумак не понаслышке знал, что Твайлайт обожает газировку со своим вкусом, не говоря уже о том, что аромат лаванды и огурца вместе может быть ее самым любимым на свете.

Без всякого предупреждения Пеббл рыгнула, разрушив тишину кухни вулканическим потоком. Сумак был впечатлен, это была неплохая отрыжка, учитывая, что она исходила от девушки, но он знал, что может быть лучше. В конце концов, Пеббл была всего лишь кобылкой, а он — жеребенком. Для него, как и для всех маленьких жеребят, быть мерзким и отвратительным было все равно что дышать.

— Пеббл, мне кажется, ты не очень-то старалась, — сказал Тарниш своей дочери, и его слова вызвали презрительный взгляд суженных глаз. — Не смотри на меня так! Я слышал, как ты стараешься, и знаю разницу. А теперь перестань разочаровывать.

Прижав уши к голове, Пеббл, только что вышедшая из ванны, начала осторожно, маленькими глотками пить Твайлайт~Колу, как будто пускала пузырек за пузырьком, запасая шипучую жидкость для будущих взрывных вульгарных выходок. Сумак знал Пеббл, он был знаком с ее нынешним выражением лица по тому, как она наморщила нос. Увидев ее в таком виде, он почувствовал легкий страх — да, Пеббл была страшной.

У Мегары были некоторые проблемы с питьем из бутылок из-за прикуса, и ей приходилось как бы вливать напиток в рот. За этим было забавно наблюдать, и Мегара, будучи по натуре доброй, не возражала, когда другие смеялись, когда она откидывала голову, чтобы попить. Пока что Мегара не рыгала, но Сумак надеялся на это. В кухне, на оживленной кухне, притаилась львица, заполненная газом.

Сидя на краю стола, Бумер грызла металлическую пробку от бутылки, причмокивая с драконьим восторгом. Сумак считал, что в таком виде она выглядит довольно мило, ведь "милые" — это не только пони, но и не пушистые эквинные. Однако Бумер была милой. Она также была главным источником неразберихи в жизни Сумака, поскольку он никак не мог определить природу их отношений.

Это дало ему возможность понять отношения Твайлайт и Спайка.

Без всякого предупреждения Сумак изверг из себя то, что, как он знал, должно было стать эпической отрыжкой. Началось все с небольшого, почти слабого звука, но он становился все громче и громче. Пеббл вцепилась в свою бутылку, глаза ее расширились. У Мегары отвисла нижняя челюсть, и она навострила уши. Бумер перестала есть, на ее лице появилось выражение рептилоидного благоговения.

— Фигасе, какая жуть! — Голова Тарниша начала одобрительно покачиваться вверх-вниз, и он добавил: — Посмотрите, как он продвигается… он просто не думает останавливаться! Продолжай, Сумак!

Сумак с готовностью откинулся на спинку кресла и пустил все на самотек. Да, он больше ничего не сдерживал. Не было ни вины, ни стыда, ни, самое главное, Лемон с ее смущающими, отвлекающими взглядами. Глаза Бумер теперь были широко раскрыты, а когда она с благоговением вдохнула, то издала слабый хриплый звук. Винил перестала нарезать клубнику, сняла темные очки и уставилась на своего ученика, словно оценивая его.

— Я чувствую себя отвратительно и неполноценно, — проворчала Пеббл и опустилась на стул.

Сумак уже чувствовал головокружение, но не собирался останавливаться. У него было лучшее "лошадиное лицо" с глупыми, перекошенными глазами и странно растянутыми губами. Его ноздри ужасно жгло, отчего зеленые глаза слезились, но он противился боли, поднимаясь к крещендо. Жеребенок втайне надеялся и мечтал, что принцесса Селестия заметит его в один из таких моментов, заметит, похвалит, возвысит и превратит в аликорна в знак признания его беспримерного, непревзойденного совершенства… нет, нет, она возведет его в ранг РЫГОкорна. Да, он будет первым.

У него заслезились глаза в то время, когда он услышал, как открывается дверь черного хода, а затем знакомый, родной голос сказал:

— Что это, черт возьми, такое?

Твинклшайн вошла в кухню из прихожей, все еще присыпанная снегом, как раз в тот момент, когда крещендо Сумака достигло апогея. Она уставилась на него, ее глаза сначала расширились, потом сузились. Сумак, почти лишившийся воздуха, почти лишившийся газов, изо всех сил рвался к финишу, уже не заботясь о жизни и смерти под копытом Твинклшайн. Он был в ударе.

Прямая, свежевымытая грива Пеббл развевалась на порывистом ветру, и она пробормотала:

— Мне нужно еще раз искупаться.

А потом все закончилось, как и должно заканчиваться, и Сумак опустел и задыхался.

— Я очень разочарована, — сказала Твинклшайн, неодобрительно покачав головой.

— Вот что ты получаешь, когда бросаешь на произвол судьбы присмотр за мелкими. — Тарниш держал голову высоко поднятой, но его уши были прижаты в знак покорности. — Послушайте, я жеребец, и у меня нет оправданий. Это то, что я делаю на своей собственной кухне.

— Чему ты учишь моего жеребенка? — заявила Твинклшайн со всей наглой дерзостью, на которую только была способна.

— Но я…

— О, помолчи! — потребовала Твинклшайн, подняв одно копыто и пренебрежительно махнув Тарнишу, отчего тот замолчал, а Винил захрипела от смеха.

Сумак наблюдал, как перламутровая кобыла уверенной походкой направилась вперед и подняла со стола бутылку Селестия~Кола. Немного помудрив, она откупорила крышку:

— Учти, Сумак, Селестия~Кола — самая газированная из всех кол, почти в два раза сильнее, чем остальные. — Ничего больше не сказав, она откинула голову назад и стала пить из бутылки ужасающими, безрассудными глотками, позволяя напитку проникать в горло. Он сильно пенился, поэтому она старательно втягивала его.

Бумер проглотила остатки крышки от бутылки, зашипела и спрыгнула со стола на стойку, а затем взбежала на шею Винил и уселась на рог единорога-альбиноса. Мегара все еще пыталась прийти в себя после того, что сделал Сумак, и, казалось, была ошеломлена тем, что делала Твинклшайн.

— Папочка, мне страшно, — прошептала Пеббл.

— Мне тоже, детка, мне тоже, — ответил он.

Винил на мгновение пригнулась под стойкой, а когда ее голова снова появилась, то на ее голове, словно каска, красовалась большая металлическая миска для замешивания молока. Бумер, которая, предположительно, находилась под миской, уцепившись за рог Винил, не было видно. Тяжелая стальная крышка от кастрюли была поднята и находилась перед мордой осторожной кобылы, как щит.

Твинклшайн глотала колу между зубами, и щеки ее были выпуклыми. Она подпрыгивала на копытах, отчего на пол падали снежинки, а ее пастельно-розовая грива покачивалась. Сумак был охвачен предвкушением и ужасом, который, как он надеялся, продлится долго. Тарниш, возможно, предчувствуя свои последние минуты, подхватил Пеббл на копыта, и маленькая кобылка прижалась к шее отца, раздувая ноздри от ужаса.

Сумак испустил испуганный крик, когда Мегара вытащила его из кресла и заключила в свои объятия. Она была сильной, пугающе сильной, и с легкостью поддерживала его ослабевшее тело. Прижав его к себе, она обернула вокруг него свои кожистые, жуткие крылья, и Сумак оказался в мохнатом, страшном коконе безопасности.

Сумака охватило необычное чувство, когда Твинклшайн открыла вторую бутылку Селестии~Колы, которая шипела при откручивании крышки. Что она делает? Что она будет делать? Кто выживет и что от них останется? Предвкушение зашло слишком далеко, и Сумаку нужен был финал, каким бы ужасным он ни был. Ему нужно было завершение, развязка, даже если она оставит на этой стороне планеты дымящийся, светящийся кратер, видимый из космоса. Твинклшайн пригубила бутылку, как показалось, одним глотком. Первая бутылка образовала скважину, а вторая наполнила пресловутый бак.

И тут, без предупреждения, случилось то, что случилось.

Это был не столько звук, сколько сила, и ощущение этой силы было таким же мощным внутри его головы, как и снаружи. Сумак чувствовал, как вибрируют все его зубы, и от этого странного жужжания глазные яблоки заслезились, а сами они тоже завибрировали. Он оглох, а может, и нет — сила была всем, что он осознавал. Казалось, он стал единым целым с Силой, и вся локализованная вселенная вокруг него теперь резонировала на частоте того, что выходило изо рта Твинклшайн.

Его зрение расфокусировалось, и теперь перед ним стояли шесть Твинклшайн — каждая из них была одного из оттенков радуги, и все они испускали ужасающий звук, который был предсмертным криком Вселенной. Громкость звука увеличилась в шесть раз, достигнув невыносимого уровня, и Сумак понял, что стал свидетелем конца всего сущего. Вот так все и закончилось — не взрывом, не хныканьем, а… Брыыггр.

Возможно, это была особенность модуляции высоты тона, но мир превратился в калейдоскоп, перемешанный, искаженный калейдоскоп, а различные Твинклшайн продолжали свои ужасающие предсмертные песнопения. Сумак почувствовал звон, и жеребенку потребовалось несколько долгих, полных замешательства секунд, чтобы определить, что каждый металлический предмет на кухне поет, как камертон.

Магия бездонной смерти Твинклшайн была столь ужасна, что к ее хору проклятых присоединились неодушевленные предметы, и все вместе они пели песню о конце вселенной. Тяжелый деревянный кухонный стол заскрипел по каменному полу, и всевозможные предметы на нем норовили упасть, подпрыгивая.

— Нет никаких богов, — сухо заметила Пеббл кротким голосом, который едва можно было расслышать за ревом ярости, — есть только монстры.

Секунды растянулись в микровечность, и время потеряло всякий смысл. Осталась только ярость силы, неописуемая новая форма физики, выходящая за рамки звука. Это было нечто, что, несомненно, эхом прокатится по ледяному, пустому вакууму космоса, неся с собой ужас, страдания и холодное знание о наступлении Конца.

А потом все закончилось так же внезапно, как и началось. Сумак не мог понять, жив он или мертв, а может быть, перешел в какую-то новую плоскость бытия. Мир стал пугающим, неизвестным, это был новый мир, странный мир, которым управляла Твинклшайн, богиня Грегорианских Песнопений Смерти из Бездны.

Откуда взялась такая всесокрушающая ярость?

Твинклшайн облизала губы, усмехнулась и бросила на Тарниша дразнящий взгляд. Хихикая и упиваясь собственной удалью, она уселась в кресло, где сидел Сумак до того, как Мегара утащила его в свои объятия. Она вырвала Сумака из лап Мегары и прижала к себе, глядя ему в глаза с любящей материнской улыбкой.

— В школе принцессы Селестии для одаренных единорогов проводились конкурсы, — сказала она Сумаку успокаивающим, утешающим голосом, прогоняющим ужас. — Принцесса Селестия научила меня этому, после того как мое мастерство привлекло ее внимание. Она, знаешь ли, может прорыгать весь драконий алфавит.

Ошеломленный Сумак ничего не ответил, но продолжал сидеть, глядя в лицо Твинклшайн.

— Я научу тебя своим секретам, — пообещала Твинклшайн, — и однажды, когда ты будешь готов, ты будешь стоять в яблоневых садах, споешь, и Биг Мак узнает, что я не вырастила неженку. — Передней ногой она смахнула гриву Сумака с его морды и разгладила ее, погладив при этом его уши. Она озорно рассмеялась и посмотрела на Тарниша.

— Если вы так себя ведете на собственной кухне, то вам действительно следует улучшить свою игру, мистер Типот…

Глава 14

Трикси вернулась, и Сумак был очень рад ее видеть. Настолько, что почти не сопротивлялся, когда его держали на копытах. Да он и не особо сопротивлялся, а короткие моменты сопротивления были скорее демонстрацией. Когда их шерсть терлась друг о друга, раздавалось приятное шуршание, сопровождаемое щекочущим электрическим треском. От матери пахло озоном и магией, и его магическое чутье подсказывало, что мать недавно сотворила какое-то заклинание великое и могучее.

Он не стал спрашивать, да ему было и все равно.

В прохладной комнате лучше прижиматься друг к другу, а Сумак не возражал против тепла. Он закрыл глаза, отдаваясь моменту, и, прижав ухо к горлу матери, услышал стук ее сердца — очень обнадеживающий звук. От тепла и нежности объятий ему почти что захотелось спать.

— Как Адвентус? — спросил Сумак, пытаясь не зевнуть.

— О, ему уже гораздо лучше после того, как Лемон Хартс проведала его. — Пока Трикси отвечала, она ласково погладила Сумака по шее. — Забавно, что она такая, правда? Наверное, это самое трудное в любви к Лемон — делить ее с другими пони.

Приоткрыв один глаз, Сумак мельком взглянул на Лемон Хартс, которая сидела с Мегарой и Пеббл. Несомненно, она слышала. Ему было приятно осознавать, что все идет своим чередом и скоро они станут семьей, настоящей семьей, скрепленной документами и чернилами. Он подумал, не подшутить ли над ней, но момент был слишком приятным, чтобы портить его.

— Ты любишь Лемон? — спросил он приглушенным голосом.

— Да, я не могу этого отрицать. — Трикси на мгновение замолчала, и Сумак не заметил, как она перевела взгляд на Лемон, как и не заметил самодовольного взгляда Лемон, выражавшего удовлетворение. — Я очень люблю ее, Сумак. Примерно так же, как люблю тебя.

На мгновение до него донесся мягкий баритон Тарниша, но Сумак не обратил внимания на его слова. Он услышал, как Мегара издала лепечущий звук, а затем раздался смех Октавии. Почти довольный, он потерся щекой о маму и с наслаждением ощутил приятное тепло от близости с самой важной пони в его жизни.

— Мам?

— Да, малыш?

— А кто такой неженка? — Сумак почувствовал странную тишину, сопровождавшую его вопрос. Да, он ее почувствовал. Некоторые молчания можно было услышать, как бы странно это ни было, а другие — почувствовать. Эту он почувствовал, и в глубине души жеребенок подумал, не совершил ли он ошибку. Его мать напряглась, и он почувствовал, как напряглись ее мышцы, когда она обняла его.

— Ну, малыш… как ты думаешь, что такое "неженка"? — спросила Трикси.

Опять тишина. Сумак прислушался, пытаясь уловить хоть какой-то звук, но ничего не было. Еще больше Сумак задумался, не сделал ли он что-то не так, произнеся слово "неженка". Он постарался не думать об этом, а вместо этого сосредоточился на том, чтобы придумать ответ, причем хороший ответ. Долго думать не пришлось, и он вспомнил школу.

— В школе я слышал, как один жеребенок сказал другому жеребенку, что он маменькин сыночек.

Из удушающей тишины раздался звук, достаточно смелый, чтобы вырваться наружу, и Сумак не сомневался, что это была Лемон Хартс, потому что она издала самый отчетливый разочарованный вздох, который невозможно было перепутать. Сумак не раз становился объектом таких вздохов, и он хорошо их знал.

— Да, полагаю, это одно из определений неженки. — Говорила Лемон Хартс, и в ее голосе прозвучала жесткость, которая почти испугала Сумака. — Это социальное воспитание, которое заставляет маленьких жеребят стыдиться близости с матерью, и это причиняет им боль… на самом деле, это причиняет боль всем нам. Маленькие жеребята, которые растут вдали от своих матерей, обычно становятся жеребцами, которые отдаляются от своих жен.

— Ладно, Лемон, давай не будем устраивать из этого хороший и правильный припадок…

— Послушай, Октавия, я просто констатирую простую и очевидную истину.

— Я знаю, что это так, Лемон, но давай не будем расстраиваться из-за этого.

— Ладно, хорошо. — И снова раздался характерный вздох Лемон Хартс, на этот раз в качестве знака препинания.

Сумак подождал и, когда вновь воцарилась тишина, задал еще один вопрос:

— Что, по-твоему, быть неженкой означает для Биг-Мака? — Даже когда он говорил, он почувствовал, как Трикси вдохнула, глубоко вздохнула и прижалась к нему. Он чувствовал себя странно, задавая вопросы о мотивах Биг Мака, как будто он не должен был задавать вопросы взрослым в своей жизни и спрашивать, почему они делают то, что делают, но это беспокоило его, и он должен был знать.

— Иногда, Сумак, я забываю, насколько ты умен, а тут ты сам мне напоминаешь об этом. — Трикси сделала еще один глубокий вдох, чмокнула губами, а затем прижала мордочку к одному из ушей Сумака. — Сумак Эппл, я собираюсь кое-что сказать, и это будет довольно прямолинейно. Я буду верить, что ты достаточно умен, чтобы воспринять это правильно, хорошо?

— Хорошо. — Сумак почувствовал, как затрепетало его ухо, когда губы Трикси прикоснулись к нему.

Сидя в тишине, Трикси не ответила, но продолжала молчать, прижимая к себе жеребенка. До остальных доносились слабые звуки бормотания, но Сумак не обращал на них внимания и не пытался понять, о чем идет речь. Слабое цоканье крошечных коготков предупредило его о том, что Бумер вскарабкалась на него, как на дерево, а затем взобралась на Трикси и уселась на ее рог.

— Знаешь, я думаю, что талант Лемон связан с сердечными делами, — сказала Мод голосом, достаточно громким, чтобы ее было хорошо слышно. — Все говорит о том, что ей удается удерживать пони вместе, сохраняя здоровые отношения. Ты согласна, Октавия?

— Несомненно.

— Октавия, ты всенепременно должна быть такой шикарной? — спросила Мод.

— Ну… да… — сухо и остроумно ответила Октавия. — Она как садовник, только с пони, тщательно культивирующий рост отношений вокруг себя. Как будто она стремится создать семью, или дружбу, или что-то в этом роде.

— Или что-то в этом роде. — Мод звучала не то чтобы шикарно, но довольно сухо.

Хотя Сумак этого не видел, Пеббл смотрела на мать широкими, обожающими глазами, несомненно, впитывая все, ведь Пеббл так хотела подражать матери, быть своей матерью. Тем временем Мегара пыталась полушутя напасть на хвост отца, надеясь, что он сдвинется с места и ей будет с чем поиграть.

— Биг Мак — очень простой и очень хороший пони, — начала Трикси, и все пони замолчали. — Я слышала много разговоров о том, кто он и что он, и некоторые пони говорят, что Мак немного отстал от жизни. Я с этим не согласна… нет, Трикси с этим не согласна.

Сумак подождал, пока его мать прочистит горло.

— Фанатик — это тот пони, который навязывает свои взгляды другим пони, — сказала Трикси, и от волнения ее голос заметно напрягся. — Биг Мак старомоден, в этом нет никаких сомнений. Но он не лезет из кожи вон, чтобы навязать свои взгляды другим. Он остается в своем саду, много работает, занимается своими делами и держится особняком. У него хорошие ценности, даже если они остались в прошлом, и Сумак, больше всего на свете я хочу, чтобы ты научился всему тому хорошему, чему может научить тебя Биг Мак.

— Если есть хорошие вещи, значит, должны быть и плохие. — Сумак, закрыв глаза, вдохнул, чтобы наполнить легкие, растягивая их до жжения, а затем медленно выдохнул. Все было очень сложно.

— Малыш, когда Биг Мак сделал новую повозку, чтобы сдержать свое слово, я хочу, чтобы ты научился у него этому. — Трикси сделала паузу, а потом добавила: — И если честно, я не думаю, что тебе повредит немного его старомодных ценностей. Что касается Биг-Мака, то я, кажется, знаю, что, по его мнению, неженка — это… лодырь. Тот, кто убегает от тяжелой работы. Тот, кто не держит слово. Пони, которые не могут сделать то, что нужно, когда наступают тяжелые времена.

— Да, это совпадает с тем, что я знаю о Биг Маке, — сказал Тарниш, подхватывая то, на чем остановилась Трикси. — Мак считал меня немного неженкой, но с тех пор все изменилось. Я повзрослел, стал ответственным и поступал правильно, даже когда это было трудно, и с тех пор он меня уважает, хотя во многом мы не сходимся во взглядах.

— Биг Мак разумный. — Бесстрастный голос Мод наполнил комнату, и она заговорила чуть громче, чем обычно. — Разумный — это значит способный принять идею, даже если ты с ней не согласен. Мак много с чем не согласен, но он выслушает.

Сумак, казалось, навострил уши.

— Мод, если позволишь, я спрошу, что послужило поводом для этого? — спросила Октавия.

— Однажды мы разговаривали, — ответила Мод, — и зашла речь о бывшем муже Эпплджек. Оказалось, что Мак не согласен со всем, что делает его сестра, но у него нет намерений заставить ее измениться. Он уважает ее, уважает ее мнение и всегда поддерживает ее. Знаете, Биг Мак мог бы устроить свою жизнь, мог бы заниматься чем угодно, но он остался дома, чтобы помогать растить Амброзию и Хидден Роуз Эппл. Он остался, чтобы поддержать свою семью… и не ушел, как неженка.

Лемон Хартс подхватила Мегару на копыта, и та зарычала, пытаясь ухватить отца за хвост, пока ее оттаскивали от него.

— Итак, мы вернулись к определению того, что такое неженка, как я вижу. — Говоря, она обняла Мегару, и мантикорское отродье, все еще повизгивая, извивалось в ласковых объятиях Лемон.

— Долгое время я была неженкой, — призналась Трикси, и в комнате снова воцарилась тишина. — Я убегала от всего. Я убегала от всех своих обязанностей и отказывалась верить, что я в чем-то виновата. Я боялась, как больно будет все исправить, исправить то, что я сделала, и всю ту тяжелую работу, которая с этим связана. Проще было тащить разбитую повозку по всей Эквестрии и пытаться выдать себя за ту, кем я не являлась. — Прижимая к себе Сумака, она добавила: — И я надеюсь, что мой сын не вырастет неженкой.

— Больше похоже на малодушие, — заметил Тарниш со свойственной ему прямотой.

— А в чем разница? — спросила Винил, говоря голосом Октавии. — Я большая неженка, когда дело доходит до боли. Я просто не могу с ней справиться. У каждого пони есть слабость, и это моя. Я ужасно боюсь иголок и всего, что может причинить мне боль.

— Винил, ты одна из самых храбрых пони, которых я знаю. — Голос Тарниша был тихим, грубым и немного хриплым. — То, что мы делали вместе… то, где мы бывали… то, что происходило. Например… когда Индевор потерпел крушение… ты казалась такой бесстрашной… или как ты вступаешь в такие ситуации, с которыми даже я не решаюсь столкнуться.

— Это просто я самоуверенная.

— Самоуверенная? — в голосе Тарниша звучало сомнение.

— Единственная причина моей чертовтовой самоуверенности в том, что я знаю, что ты прямо за мной… иначе я бы убежала, как маленькая неженка, — ответила Винил, все еще используя голос Октавии, что делало ситуацию более чем странной.

Все это было слишком сложно, чтобы принять, понять, осмыслить, и Сумак был почти погребен под этим грузом. Взросление было сложным, нужно было многое сделать, понять и, как боялся Сумак, многое могло пойти не так. Для Сумака слово "неженка" означало неправильное взросление, и он решил поступить правильно. Однако он не был уверен, что именно правильно, ведь, как и в случае со словом "неженка", каждый пони вкладывал в него свой смысл. Он был уверен, что если бы спросил Биг-Мака, какое значение правильное, то получил бы совсем другой ответ, чем если бы задал тот же вопрос Лемон.

Но в одном он был уверен: и Биг-Мак, и Лемон Хартс направят его в правильное русло, предложив свои значения правильности, и он это знал. Сумак, по счастливой случайности, судьбе, стечению обстоятельств или удаче, оказался в компании хороших пони, пони, которые поступали правильно и придерживались этого, даже если все они по-разному понимали, что такое правильно.

Болезненное воспоминание о том, как он чуть не разбил голову отца надгробным камнем, заставило его вздрогнуть в объятиях матери, и Сумак понял, что, даже если правильные поступки трудно определить, он знает, что такое неправильные. Пеббл уберегла его от неправильных поступков, и он был благодарен ей за это. Сумак понимал, что, когда пони идет по неправильному пути, ему трудно вернуться на путь истинный. Он думал о Старлайт Глиммер и ее борьбе за возвращение на истинный путь.

Для Сумака будущее, его будущее, казалось многообещающим и правильным.

Глава 15

Озорство. Озорство — универсальная константа, особенно для молодых жеребят, испытывающих скуку. Так было и с Сумаком, который обладал быстрым и сообразительным умом, а также природной склонностью к озорству. Среди некоторых пони склонность к озорству была вполне мыслимой, а склонность к злу — какой-то огромной, туманной, немыслимой концепцией. Были и те, кто рассказывал своим жеребятам, что Найтмер Мун превратилась в озорницу, потому что легче поверить, что в мире существует великое озорство, чем великое зло. В конце концов, Найтмер Мун была прощена за свое великое озорство, искуплена и снова стала принцессой Луной.

Долгий день подходил к концу, превращаясь в приятный зимний вечер. Темнота, наступившая рано, принесла с собой жестокий ветер и холод, но дом был крепким, и в нем было много надежных, пушистых тел, чтобы согреться. В камине горел огонь, и искры взлетали вверх, танцуя на вихрях перегретого потока. Это была, как могли заметить многие интеллектуалы прений, обстановка, благоприятная для изучения физики.

Это было то ужасное время суток, когда маленькие жеребята скоро ложатся спать, а значит, ничего интересного, а значит, перед сном — великое долгое ничто. В гостиной, где было почти, но не совсем тепло, разбили своеобразный лагерь. Конечно, было не настолько холодно, чтобы замерзнуть, но дом был старый, не всегда был домом, и все в нем имело свойство немного остывать. Одеяло стало источником большой роскоши, наряду со свитерами, шелковыми пиджаками, халатами, пушистыми шерстяными шапками или, как уже говорилось, теплом, которое можно было прижать к себе.

Долгое ничегонеделание перед сном изматывало бедного Сумака, которому в последнее время слишком часто приходилось сталкиваться со скукой. Чувства и движения возвращались в его тело, в его конечности, и происходило это очень быстро. Свет костра отражался в его круглых темных линзах очков, а светлая шелковистая грива шелестела в волнах тепла, исходившего от камина. Рядом с ним Пеббл сосредоточенно читала одну из книг, написанных ее матерью.

Как выяснилось, Мод тоже писала в стиле бесстрастности.

Сумаку ничего не оставалось делать, кроме как напускать на себя скуку, и он направил пятно на стену, используя разновидность магии "пятно на стене". Все это было довольно обыденно и не представляло собой ничего захватывающего, так думал Сумак, пока Мегара не отреагировала. Вздрогнув, львица Мегара, казалось, очень обиделась на пятно на стене. Она поднялась со своего места, ее тело напряглось, стало жестким, а волосы вдоль позвоночника встали дыбом.

Она издала жуткое шипение — действительно, от него бросало в дрожь — и стала преследовать пятно на стене, которое Сумак передвинул в сторону. Мегара мотнула головой, наводясь на цель, и Октавия захихикала, поднеся копыто к губам. Что за великую силу он открыл? Сумак был в восторге от увиденного. Мод закрыла книгу, которую читала, отложила ее и стала наблюдать за Мегарой.

Пятно на стене пошло зигзагами, и Мегара отреагировала на это воплем. Она подняла одну переднюю лапу, снова зашипела и с размаху ударила ею по пятну, вытянув когти. Какие страшные у нее были когти, у этой крошечной львицы, у этого страшного, почти не выкинутого из гнезда отпрыска мантикоры. Ткнув Трикси в ребра, Лемон Хартс привлекла ее внимание, и Трикси с фырканьем очнулась от полудремы. Теперь она тоже была вовлечена в разворачивающуюся драму великой охоты.

Октавия, звучащая шикарно, вела эрудированный рассказ:

— Здесь мы видим детеныша мантикоры в его родной среде обитания, в семейной комнате. Посмотрите, как она охотится на свою добычу — светящееся пятно на стене. Давайте понаблюдаем, что она будет делать, не против? — Сухой, остроумный комментарий оказался непонятен многим, но губы Пеббл на мгновение дрогнули, почти превратившись в улыбку. — Будет ли бедлам? Боже, надеюсь, что нет.

Пеббл была маленькой странной кобылкой, и ей нравилось слушать документальные фильмы про бабочек, которые рассказывала Октавия. Другие с их помощью боролись с бессонницей.

Шлепая лапой по стене, Мегара никак не могла поймать быстро движущееся пятно. Она шлепала и шлепала, хвост ее обиженно подергивался, а на кошачье-эквинной морде читалось выражение сильного замешательства. Пятнышко пронеслось вдоль стены и остановилось в другом месте. С яростным, возмущенным воплем она бросилась в погоню, чтобы поймать неуловимое пятно.

Сквозь треск огня послышался мягкий голос Лемон Хартс:

— Сумак…

Жеребенок не обращал на нее внимания и продолжал дразнить потрясающую охотницу неуловимым, постоянно движущимся пятном. Теперь он улыбался, почти смеялся, как и большинство взрослых. Мегара двигалась, как перо, создающее поэзию тонким почерком; она текла, двигаясь с тем, что можно было назвать лишь кошачьей грацией. Когда пятно двигалось, она в считанные секунды оказывалась на нем, перепрыгивая через все, что попадалось ей на пути.

Конечно, все пошло не так.

Сумак начал смеяться, и все его тело затряслось, что привело к безумию. Оно двигалось зигзагами, метнулось влево, метнулось вправо и разлетелось по всей комнате, двигаясь в случайных направлениях.

Мегара, теперь уже не в себе, кинулась за ним. Пеббл, как самая умная, выронила книгу и бросилась в укрытие, оставив Сумака на его заслуженную участь. Отскочив в сторону, она перепрыгнула через диван, нырнула за него и укрылась, пока ее новая сестра буйствовала.

Бумер, следуя примеру Пеббл, скрылась под креслом.

— Умри! — Выпустив когти, Мегара набросилась на врага, и ее хвост стал похож на щетку для чистки бутылок.

Твинклшайн испустила панический крик, вскочила на диван, а затем, сделав впечатляющее сальто назад, присоединилась к Пеббл в относительной безопасности. Винил развалилась, она держалась за бока и тряслась от беззвучного, хриплого смеха. Октавия выглядела весьма обеспокоенной и была готова защищать Винил, которая оказалась беззащитной и беспомощной, если возникнет такая необходимость.

— Мегара, веди себя хорошо, — сказала Мод, но ее проигнорировали.

Когда на потолке появилось пятно, Мегара с разгона прыгнула на него, нанесла удар, оставивший глубокие порезы на декоративных деревянных панелях потолка, и рухнула на пол, едва не угодив в Сумака, который теперь хохотал как сумасшедший. Лемон Хартс вцепилась в Трикси, обе кобылы смеялись, но это продолжалось недолго: им пришлось броситься в укрытие, когда в их сторону метнулась Мегара.

— О… блин! — воскликнула Лемон Хартс, отпрыгивая в сторону.

— Да, блин! — крикнула Трикси, когда Лемон подняла ее в воздух и перекинула через спинку дивана. По счастливой случайности она приземлилась на мягкую подушку, и на нее свалилась Твинклшайн, придавив ее, а через мгновение на нее же приземлилась Лемон Хартс.

— Очень приятно встретить вас здесь, мисс Луламун, — заметила Твинклшайн. — Приятно, что вы заглянули.

— Перестаньте быть такими правильными, на нас напали!

— Да, да, мой капитан!

— Только не надо пи-пи, это просто маленькое мантикорское отродье взбесилось из-за моего сына! — Трикси глубоко вдохнула, а затем закричала: — Сумак! Немедленно прекрати это, пока все здесь не уничтожено!

За диваном раздалось хихиканье при каждом упоминании о пи-пи.

Хаос достиг своего пика, когда в комнату ворвался Тарниш, выглядевший немного безумным. Он остановился в дверях, оценивая ситуацию и наблюдая, как его дочь мечется по комнате, пытаясь поймать крошечное светящееся пятнышко. Навострив уши, расставив ноги и вытянув шею, Тарниш взял себя в копыта.

— Что здесь происходит? Я вышел почесать булки и смотрю, а тут такое!

Сумак сосредоточился на Тарнише, что было ужасной ошибкой. Когда жеребенок поднял глаза на Тарниша, стоявшего в дверном проеме, светящееся пятно резко выделилось на фоне шоколадной шерсти Тарниша. Со стороны Мод раздался странный звук — почти фырканье, но не совсем. Казалось, время остановилось, и Мегара напряглась, ее хвост заходил из стороны в сторону.

— О, горе, меня убьет Сумак, это просто несправедливо после всего случившегося… ООООФ!

Тарниш так и не успел договорить, потому что Мегара набросилась на него, втянув когти, пытаясь поймать вечно ускользающее пятно. Она повалила отца, ударила его по шее, пытаясь поймать пятнышко, а когда он оказался на полу, наступила ему на лицо, пытаясь найти место, где теперь пряталось пятнышко.

— Мяу? — Взмахнув хвостом, Мегара наступила на лицо отца, пока кружила вокруг него, пытаясь найти ненавистное пятно, которое исчезло. Сбитая с толку, она опрокинулась на бок, жалобно мяукнула и принялась играть с гривой отца, попутно потрепав его за уши. — Куда оно делось? — спросила она отца, хлопая его по ушам.

Из-за дивана послышался голос Пеббл:

— Кажется, мама чуть не рассмеялась…

— Ты злишься?

Наклонившись над кроватью, Октавия покачала головой из стороны в сторону:

— Нет, Сумак, я не сержусь. Я не думаю, что кто-то из пони злится. — Уложив жеребят в кровать, она копытом разгладила одеяла. Ей это нравилось — нет, она это обожала — и она знала, что примерно через год она будет укладывать в кроватку своего собственного жеребенка.

— Я увлекся, — сказал Сумак.

Октавия улыбнулась, как улыбаются терпеливые земные пони.

— Такое бывает. Никто не пострадал, Мод чуть не рассмеялась, и я думаю, мы всей семьей будем бережно хранить это воспоминание.

Пеббл зевнула, немного поёрзала и прижалась к Мегаре. Октавия наблюдала за ними, скучая по своим братьям и сестрам; она скучала по своей семье в Троттингеме, но у нее не было желания туда возвращаться. В горле у нее запершило, и вместе с этим накатила тоска. К грусти присоединились тоска и сожаление, и Октавия вздохнула.

— Мы семья? — спросил Сумак.

Потрясенная вопросом, Октавия глубоко вздохнула и задумалась над вопросом. Сложно было определить, что именно они с Винил разделяют с Тарнишем и Мод, а теперь, услышав вопрос Сумака, она начала вспоминать все то, что им пришлось пережить вместе. Похищение Сумака почти уничтожило Трикси, и именно Тарниш пришел на помощь, чтобы собрать осколки, поддержать ее, и еще раз Тарниш спас Трикси, когда она была так расстроена, что даже Лемон Хартс или Твинклшайн не смогли до нее достучаться.

— Раньше я думала, что знаю, что такое семья, — начала Октавия, облокотившись на край кровати. Она посмотрела на Бумер, которая подняла на нее глаза, потом на Сумака, потом на Пеббл и, наконец, на Мегару. — Я выросла в очень большой семье. Очень традиционной, консервативной семье. Меня воспитывали так, чтобы я верила в определенные вещи и вела себя определенным образом. Тогда все имело смысл. У меня не было больших и сложных вопросов.

Пеббл ответила:

— Но все изменилось. — И это был не вопрос.

— Я больше не знаю, что такое семья. — Октавия моргнула, вздохнула, и ее хвост завилял вокруг задних ног, пока она подбирала следующие слова. — То есть я знаю, что такое семья, не поймите меня неправильно, но то, что определяет семью… эти узы, которые мы создаем… Я не вижу никакой логической причины, почему я не могу любить вас всех, как своих собственных. Зачем вводить ограничения? Мы стадные животные, полагаю, и в нашей природе объединяться.

— Но ты не похожа на остальных.

— Нет, Пеббл, не похожа. — Через мгновение она добавила: — Забавная штука — когда пони больше не вписываются в большое стадо. Возможно, именно это и есть семья… Мы уходим и находим меньшее, меньшее стадо, какое-то стадо внутри огромного стада пони, которое принимает нас такими, какие мы есть.

— Почему бы пони не принять тебя? — спросил Сумак.

— О, Сумак, это очень, очень сложно, и не лучший вопрос для того, чтобы задавать его перед сном. — Октавия нахмурила брови, покачала головой и прищелкнула языком. Она уже собиралась сказать что-то еще, как дверь открылась и чьи-то копыта зацокали по каменному полу. Повернувшись, она увидела Лемон Хартс.

— Я знаю, что уже пожелала вам спокойной ночи, но я должна была прийти и проведать вас в последний раз.

— Они все целы и невредимы, Лемон.

— Я знаю, Октавия, но я… ну, ты понимаешь…

— Ты волнуешься. — Голова Октавии качнулась вверх-вниз в чопорном кивке. — Мы просто говорили о семье.

— О, это сложно перед сном. — Лемон придвинулась ближе, ее глаза были теплыми, живыми, и она остановилась, прижавшись к Октавии. — Может быть, завтра у нас будет возможность поговорить об этом. А сейчас иди спать, уже поздно для маленьких жеребят.

— Сумак, никаких пятен на стене, — сказала Октавия.

— Никаких пятен, обещаю. Только не в постели.

— Хорошо. — Октавия еще раз чопорно кивнула. — Спокойной ночи, маленькие негодники…

Глава 16

На завтрак были мюсли, против которых Сумак не возражал и даже с удовольствием их ел. Это был завтрак искателей приключений, а эта серия представляла собой специально разработанную смесь всего, что нужно искателю приключений, чтобы пережить напряженный день. На упаковке имелась настоящая рекомендация от Дэринг Ду и Тарнишеда Типота, всемирно известных искателей приключений. Злаки смешивались с сушеными, обезвоженными фруктами, хрустящими орехами и маленькими семечками, которые нужно было разгрызать между зубами. Вместо того чтобы просто добавить немного горячей воды, как это можно было бы сделать в полевых условиях, этот утренний завтрак был приготовлен с йогуртом.

— Тарниш, если позволишь, я спрошу… как можно получить спонсорскую поддержку и одобрение? — спросила Лемон Хартс, не прекращая жевать.

Ответила Мод:

— Пони — визуальные существа, о чем свидетельствуют наши огромные глаза, а еще большее доказательство — наши кьютимарки. Мы видим вещи и создаем ассоциации, например, логотип компании рядом с известной кьютимаркой. Так, например, Тарниш, его кьютимарка пугает пони, поэтому для спонсорства в итоге была использована метка мисс Йерлинг, но многие пони знают Тарниша только по имени…

— Да, и многие сфинктеры сжимаются, когда его произносят…

— Винил! — протест Октавии прозвучал как пронзительный вой. — Не произноси такие вещи моим голосом! Это ужасно! — Выдохнув, она выплеснула свое разочарование на бедную Мегару и принялась чистить лицо маленького мантикорского отпрыска, не обращая внимания на ее вопли. — Не двигайся! Не царапайся! Будь умницей! Перестань извиваться! Как твое очаровательное личико может быть таким грязным?

Сумак был рад, что это не он, и слегка поморщился, когда Октавия даже попыталась почистить клыки Мегары. Он понимал, что, живя с Трикси, его мать во многих местах успела надоесть. Но кладбища всегда принимали их и были местом их безопасности — часто огороженное безопасное место на окраине города.

— Не двигайся, иначе…

— Что иначе? — спросила Мегара, потому что Октавия прервалась на полуслове.

— Иначе я расчешу тебя по всей длине и как-нибудь приструню эту твою гриву!

Мегара замолчала, а Тарниш захихикал. Октавия так действовала на пони.

Октавия уже собиралась сказать что-то еще, как вдруг послышался звон, и он разнесся по дому, словно звон невидимых колокольчиков. Эффект был мгновенным и неожиданным: Тарниш поднялся со своего места, выглядя обеспокоенным, а Сумак увидел, что рог его матери светится. В доме появилось напряжение, которого не было всего секунду назад.

— Я уверен, что все в порядке, — сказал Тарниш, стараясь, несомненно, успокоить. — Просто к дому приближается какой-то неизвестный посетитель. Я лучше выйду и проверю это, пока растения не забеспокоились.

Выходя из кухни, он ободряюще потрепал Трикси по шее, а Сумак наблюдал за реакцией матери. К его удивлению, она немного успокоилась, но ее рог все еще светился, и она больше не выглядела сонной. Конечно, звон сигнализации — это как раз то, что может вывести пони из равновесия.

Когда Тарниш вернулся, он нес конверт из бумаги цвета слоновой кости, который был разорван по верхнему краю, и доставал то, что было внутри. Сумак, охваченный любопытством, умирал от желания узнать, что происходит, — напряжение достигло такой степени, что он отчаянно нуждался в разрядке. Его голова покачивалась, но он продолжал как-то удерживать ее, хотя это требовало от него значительных усилий.

В выражении лица Пеббла было что-то такое, но Сумак не мог понять, что именно. Одно из ушей Мод дернулось — минимум движений. Октавия уже наполовину обнимала Мегару, а Мегара доедала остатки завтрака, уничтожая все труды Октавии. Твинклшайн отложила ложку и взяла в руки кружку с горячим яблочным сидром. Сумак видел, что Винил дрожит; он также видел страх и беспокойство.

— Это от моего босса, — сказал Тарниш всем пони. — Это телеграмма…

— Что-то случилось? — спросила Мод, сразу переходя к делу.

— Нет, все пошло как надо! — Телеграмма задрожала в телекинезе Тарниша.

— Ну, хватит! — потребовала Октавия и нетерпеливо и раздраженно хмыкнула.

— Лунная библиотека найдена, — сказал Тарниш, его голос повысился от волнения. — Старая библиотека и архив Луны… это находка нашей эпохи… это…

— Где? — Мод наклонилась вперед, и ее глаза сузились. За одну секунду Мод стала более выразительной, чем когда-либо видели все собравшиеся за столом пони. — Где, Тарниш?

— Там, где ты сказала, — ответил Тарниш. — Дэринг упомянула об этом. Ты была права, каменный фундамент города сыграл роль саней, когда город упал в море. Ты была права!

— Трикси очень, очень смущена.

— Залив Подкова — это кратер. — Тарниш начал свое объяснение и отвел телеграмму от лица. — Там, где сейчас находится Балтимар, раньше был город аликорнов. Давным-давно там произошла крупная битва. С неба был призван метеор, который ударил во внешний край города и образовал кратер Залив Подкова. Город рухнул и сполз в море.

Лемон, услышав это, сидела и моргала:

— О боже…

— Так кто же вызвал метеорит? — спросила Пеббл.

— Принцесса Селестия. — Голос Тарниша потерял почти всю свою громкость, и он выглядел подавленным.

— Зачем она это сделала? — Пеббл никак не отреагировала, не выразив никаких чувств.

— Город был в осаде, — ответил Тарниш и склонил голову. — Армии драконикусов вторглись в город, и их магия заставила аликорнов города сойти с ума. Они с Луной устояли благодаря силе воли, а Луна использовала свою магию, чтобы защитить разум немногих спасшихся пони. Когда они удалились на безопасное расстояние, Селестия призвала с небес огромный астероид и обрушила его на город.

В комнате воцарилась тишина, лишь капала вода в раковине да тикали часы на камине. Головы склонились, а уши Сумака поникли. Этот поступок был немыслим, не поддавался осмыслению. Его аппетит улетучился, как бабочки, унесенные штормовым ветром.

— Выживших было немного, а сестры не успели спасти достаточное количество пони. Когда их стало слишком мало, они бежали, уходя на запад, к горам Двух Сестер.

Сумак услышал вздох матери, полный боли, и забеспокоился за нее.

— Не волнуйся, у этой истории счастливый конец, — сказал Тарниш, пытаясь разрядить обстановку. — Мы выжили, и все было хорошо. — Он улыбнулся — полуулыбкой, — а потом добавил: — Не думаю, что этой весной мы будем изучать старый замок в Вечносвободном. Мои первые подводные раскопки… это будет здорово.

— Откуда ты это знаешь? — Пеббл была полна вопросов этим утром.

— Селестия рассказала мне. — Тарниш глубоко втянул воздух, задержал его на несколько долгих секунд, а затем со свистом выдохнул из раздувающихся ноздрей. — У нас все равно будет хороший день, ладно? У меня все запланировано. Все будет хорошо и отлично. Доедайте свой завтрак, и все будет хорошо, я надеюсь.

Сумак не был уверен, что голоден.

И вот так, благодаря стойкости молодости, Сумак забыл о тревожном разговоре, который произошел во время завтрака. На сытый желудок самое время изучать магию, а учителей у него было в избытке. Твайлайт напевала себе под нос, роясь в своем ранце, и жеребенок слышал, как Спайк и Бумер разговаривают друг с другом.

Винил Скрэтч и Мундэнсер сидели вместе, попивая чай и ожидая начала урока. Лемон Хартс была погружена в душевный разговор с Олив, а в гостиной собрались единороги. И не просто единороги. Даже без всякой магии Сумак чувствовал, что его почти переполняет волшебство. Сила в одной только этой комнате поражала своим размахом и масштабом.

Какие бы развлечения ни планировал Тарниш, им придется подождать, поскольку Твайлайт требовала не менее двух часов на обучение. С собой она привела целую труппу учеников — жеребят, которых Сумак точно не знал. Кто-то был старше, кто-то младше, и все они были учениками, которых Твайлайт считала "перспективными".

— Мы будем учиться взрывать вещи? — спросила одна кобылка, и в голосе ее звучала надежда.

— Нет, Джентл Мелоди, — ответила Твайлайт.

Кобылка высунула язык и подразнилась.

— Сегодня мы начнем продвинутое обучение щитам, поскольку все вы показали невероятные способности к их созданию. — Твайлайт достала стопку переплетенных буклетов с инструкциями и подняла их над головой. — Информация, напечатанная в этих брошюрах, была написана моим братом, Шайнинг Армором, и дополнена мной. Каждый из вас будет посвящен в информацию…

— Моя мама сегодня утром воспользовалась туалетом. — При этих словах раздалось хихиканье.

— … которая недоступна для обычных единорогов. — Твайлайт выглядела несколько раздраженной, и ее внезапный хмурый взгляд заставил хихикающих замолчать, но только не Твинклшайн, которая продолжала вызывающе фыркать. — Мисс Твинклшайн, мне нужно будет встретиться с вами после уроков.

— О нет! — Прикрыв рот копытом, Твинклшайн притворилась разочарованной и встревоженной.

— Столько лет, Твинклшайн, столько лет, а ты так и не изменилась. — Твайлайт вздохнула при этих словах, пока ее крылья трепетали на ее боках.

— Я знаю. — Глаза Твинклшайн сверкнули непритворным ликованием, и многие ученики зашушукались. — Эй, помните, как голова Лемон Хартс застряла в мензурке?

— Итак, класс… внимание. Я хочу, чтобы вы все встали в пару с ответственным взрослым, которому вы можете доверять, и мы начнем. — Она окинула Твинклшайн злобным взглядом. — Ты… ты будешь это раздавать. Приступай к работе, лентяйка.

Не удержавшись, Сумак разразился хохотом.

Выглядывая в окно, Пеббл Пай наблюдала за падающими снежинками и вздыхала. Сумак был занят единорожьими делами, а она сидела без дела. Когда-нибудь на заднем дворе будет впечатляющий сад, но сейчас там был только снег и пустота. Маленькие статуи вдоль задней стены были сломаны, рассыпались и нуждались в замене.

День выдался унылый, серый, небо было таким же серым, как шерсть ее матери или Октавии. Было пасмурно, и от нечего делать бессолнечное небо, казалось, усиливало тоску, нависшую над Пеббл, как саван. Она гадала, что задумал отец, и надеялась, что, что бы это ни было, оно развеет навалившееся уныние.

— Итак, Пеббл, — сказал Тарниш, садясь рядом с ней. — Каково это — иметь сестру?

— Думаю, я вполне счастлива. — Пеббл продолжала смотреть в окно, но была рада, что отец рядом. Она немного подвинулась и прислонилась к нему, радуясь, что он остался один. — Мне нравится Мэг. Надеюсь, я ей нравлюсь.

— Думаю, она тебя обожает, — ответил Тарниш, и голос его звучал ободряюще. — Не знаю, заметила ли ты, но она ходит за тобой по пятам, стараясь быть такой же, как ты.

— Я заметила. — Она и в самом деле заметила, и это изменило ее поведение, заставив больше стесняться всего, что она делает. — Теперь я должна быть хорошей кобылкой, иначе я сбиваю сестру с пути. — Когда отец засмеялся, Пеббл немного расслабилась, зная, что ее отец смеется только тогда, когда искренне переживает за что-то, и этот смех был успокаивающим.

Подняв переднюю ногу, она обхватила отцовскую и прижалась к нему щекой. Она даже не доставала до его запястья, и хотя иногда это заставляло ее чувствовать себя такой маленькой и незначительной, сейчас, в этот момент, она чувствовала себя в безопасности, защищенной и спокойной. Ее отец был крупным. Не мускулистым, нет — у ее матери ноги были шире, чем у отца, и шея тоже толще, — но отец был высоким. У него было преимущество в росте, которое позволяло ему видеть опасность на далеком горизонте.

— Сумак ведь не в безопасности? — спросила Пеббл.

— Он в достаточной безопасности, — ответил Тарниш.

— Не лги мне. Ложь — это неправильно, и если ты так поступишь, я перестану тебе доверять. Я предпочту правду, даже если она причинит боль. — За окном снегопад немного замедлился, и теперь он шел легкой пыльной порошей. — Они были в нашем доме. Там была драка. Я не могу забыть то, что случилось.

— Я тоже не могу.

Она услышала, как отец сглотнул, произнося эти слова.

— Сумак в безопасности, насколько мы можем его защитить. Я не могу рассказать тебе ничего в деталях, и надеюсь, ты поймешь, но за ним следят, и за тобой следят, и все настолько безопасно, насколько мы можем сейчас это обеспечить. Это правда. Ничто и никогда не будет идеальным, но попытка похитить Сумака прямо сейчас будет дорого стоить. — Он глубоко вздохнул, вздохнул, еще раз вздохнул и продолжил: — Трикси нужно немного времени, чтобы успокоиться и прийти в себя. Это был очень сильный стресс для нее, и у нее не было времени, чтобы собраться с силами после всего случившегося. Так что если ты можешь чем-то ей помочь, я буду благодарен.

— Я постараюсь вести себя хорошо и не быть антагонистом. — Пеббл почувствовала, что ее щеки стали теплыми, а уши опустились набок. — Иногда это происходит без моего желания.

— Эх, ты, конечно, получила это от меня, но у тебя есть и сухая мамина язвительность. — После паузы он продолжил: — Мне смешно это говорить. У меня до сих пор сносит крышу от того, что я тебя породил. И наш Орешек тоже.

— У меня до сих пор сносит крышу от того, что моя мать позволила тебе…

— Это моя девочка! — Тарниш посмотрел вниз, и на его лице появилась широкая ухмылка. — Продолжай в том же духе, только не забудь сбросить эти бомбы на нужных пони. Я горжусь тобой.

Пеббл покраснела и крепко сжала ногу отца:

— Спасибо.

Глава 17

— Поэтому я решил, что мы займемся ледяной скульптурой! — Тарниш стоял на снегу, и его шоколадная шерстка была слегка припорошена белыми хлопьями. — Немного прохладно, но здесь не так уж и холодно. Я подумал, что немного творческого самовыражения пойдет нам всем на пользу. Разве это не весело?

В ответ Октавия швырнула в Тарниша снежком, который попал ему в шею.

Предчувствуя жестокий конфликт, который унесет множество жизней и дружеских связей, Лемон Хартс заявила о своих чувствах:

— Я думаю, это прекрасная идея. Немного времени, проведенного на свежем воздухе, будет не так уж плохо, и это звучит как отличная идея, Тарниш. — Пока она говорила, Твинклшайн бросила на нее кислый взгляд, но Лемон просто проигнорировала его. Она, Лемон Хартс, была бесспорной королевой кислых взглядов, а попытка Твинклшайн просто не впечатляла. Твинклшайн просто не была настолько способной лимонодавительницей.

В Тарниша попал еще один снежок, брошенный Пеббл.

— Зачем кому-то из пони создавать из льда скульптуры? — спросила Мод. — Он просто тает. Камень — лучшее средство.

— Ну, Мод, дорогая, камень тоже может растаять, — сказал Тарниш, выдвигая свое опровержение.

— Тарниш… ты все правильно говоришь, но я все равно брошу в тебя снежок. — И Мод действительно бросила снежок — редкое проявление ее игривости.

Смеясь, Лемон наблюдала, как Тарниш отряхивается, сбрасывая снег, прилипший к его шерсти. Другие тоже смеялись, и раздался треск магии, когда Винил начала создавать ледяные глыбы для вырезания скульптур. Хорошие времена, подумала про себя Лемон, а хорошие времена были в дефиците. Трикси тоже приняла участие в изготовлении ледяных фигур, а Тарниш продемонстрировал запасы резцов, которые он припас специально для этого случая.

Немного обеспокоенная, но все еще смеющаяся, она взглянула на Сумака, который сидел на своих санках, чтобы не оказаться в снегу. Он сидел сам, держась на ногах, и, казалось, получал от этого удовольствие. Лемон испытывала чувство огромной гордости, глядя на него: маленький Сумак, ее маленький Сумак, подавал такие большие надежды в магии, а на импровизированном уроке Твайлайт он держался молодцом. Беспокойство ушло, и Лемон почувствовала, как ее настроение поднимается. Сумак был счастлив, он радовался жизни, а это все, что ее волновало.

Переполненная чувствами, Лемон протянула одну переднюю ногу, обхватила ею шею Трикси, притянула испуганную кобылу к себе и поцеловала ее в щеку. Трикси взвизгнула, смутилась, немного растерялась, но тут же пришла в себя. Теплый румянец заставил снежинки на щеках Трикси растаять, и сердце Лемон заколотилось о ребра, когда Трикси не отстранилась, а осталась рядом.

— Эй, — прошептала Лемон, прижимаясь губами к разгоряченной щеке Трикси, — если ты мне попозируешь, я увековечу тебя во льду. Или попытаюсь это сделать.

— Великая и могущественная Трикси примет великую и могущественную позу для своего верного подданного.

— Эй! — пискнула Лемон в знак протеста, и это заставило Твинклшайн захихикать.

Кончик языка Сумака торчал между губами, пока он сосредоточенно пытался придать льду форму резцом. Он был полностью поглощен своим занятием и поэтому не замечал, как Бумер и Мегара пытаются разгрызть падающие снежинки. Он работал один, но прекрасно проводил время.

Мод тоже работала одна, но у нее не было резца. Время от времени она протягивала одно переднее копыто, ударяла и откалывала еще немного льда от своей скульптуры, которая, как оказалось, была очень похожа на Пеббл. Это было логичным продолжением поведения Мод: однажды она уже делала Пеббл, а значит, у нее был опыт в создании своей дочери.

Сумак приостановил свои усилия и отнял резец. Его скульптура представляла собой рыбу, выныривающую из воды, и он решил сделать ее просто так. У рыб не было сложных частей, таких как ноги, крылья, рога, или трудноизготавливаемых деталей. Пока что у него было что-то, что почти, но не совсем, походило на рыбу. Возможно, добавление таких деталей, как чешуя, сделает скульптуру более похожей на нее.

Тарниш работал вместе с Пеббл: он орудовал резцом, а Пеббл — копытом, как ее мать. Их совместными усилиями получилось нечто чудовищное — медвежук. Если бы только все остальные пони поняли, что это такое. Однако пара шоколадно-коричневых пони была отличной командой: они постоянно переговаривались друг с другом и четко представляли себе, что нужно делать.

Лемон Хартс отколола кусочек от глыбы льда, а Трикси встала в драматическую позу. Задача была бы проще, но Твинклшайн была занозой в заднице и постоянно бросала снежки в Трикси, которая в ответ корчила ужасные рожицы, выражая свое недовольство. Терпеливая Лемон Хартс продолжала возиться с теплой, солнечной улыбкой, отгоняющей зимнюю стужу.

Что касается Октавии и Винил, то они тоже работали вместе над одним проектом — парой маленьких пони, танцующих друг с другом. Пока что проработка деталей была довольно хорошей: Октавия отбивала большие куски, а Винил работала над мелкими деталями. Из всех скульптур эта была самой многообещающей.

Удерживая резец, Сумак отвлекся на Бумер и обратил внимание на их с Мегарой выходки. Жеребенок смеялся, глядя, как они подпрыгивают в воздух, пытаясь схватить падающие хлопья. Мегара снова и снова подпрыгивала с широко раскрытой пастью, пытаясь поймать как можно больше оскорбительных хлопьев. Ему это не казалось забавным, но им было весело, и он был рад, что Бумер нашла себе буйного товарища по играм, который мог составить ей компанию.

Небо стало чуть менее серым, и солнце пыталось пробиться сквозь него, создавая великолепную дымку, которая ослепляла глаза даже при отсутствии прямого света. Падающий снег сверкал, как бриллиантовые хлопья, преломляя каждый кусочек доступного света в яркое зрелище зимнего великолепия.

И когда в этот прекрасный день сигнализация прозвенела во второй раз, началась легкая паника. Из уст Тарниша вырвалась длинная череда мерзких, вульгарных ругательств, на которые Октавия ответила презрительным взглядом. Мод отложила свои занятия, навострив уши, и неодобрительно покачала головой.

— Пони потратил столько сил, чтобы построить стену… забор… и ворота… можно подумать, что другие поймут, что он хочет, чтобы его оставили в покое, — сказал Тарниш, выдержав уничтожающий взгляд, устремленный на него. — Клянусь кьютимаркой Селестии, если это какой-то торговец, то кому-то из пони закактусит.

— Немедленно прекратите склонять существительные, мистер Типот! — Лемон Хартс сделала паузу, выглядя растерянной, а затем спросила: — А это вообще возможно? — Она моргнула, смахнув снежинки с ресниц. — Это вроде как то, что он сделал, не так ли, превратив существительное в спрягаемый глагол? Это звучит неправильно, и я не хочу, чтобы Сумак этому научился!

— Пойду-ка я разберусь с нашими гостями, — огрызнулся Тарниш и зашагал по снегу.

Гости, как выяснилось, были членами семьи, явившимися без предупреждения. Сумак был почти ошеломлен всем происходящим. Мод и Пеббл обнимали Клауди. Лаймстоун обнимала Тарниша, отчего его глаза чуть не выскочили из глазниц. Игнеус просто стоял с суровым видом, и тут Сумак заметил, что старый жеребец повернулся и посмотрел на него.

К удивлению и шоку Сумака, Игнеус начал приближаться к нему, и жеребенок почувствовал нарастающую нервозность, которая грозила одолеть его. Игнеус возвышался над ним, что заставило Сумака посмотреть вверх, а когда он поднял голову, его шея хрустнула. Его тело ослабло, его пронзила дрожь, и он упал бы, если бы Игнеус не подхватил его.

— Полегче, ты для меня почти что внук. — Игнеус был грубоватым и ворчливым, но его прикосновения были нежными, и, подтолкнув Сумака, он поставил его на ноги. Повернув голову, он на мгновение взглянул на Пеббл, а затем снова на Сумака. — Пеббл ухаживает за тобой?

— Да. — Сумак нервничал при ответе, но не знал почему.

— Хорошо. — Игнеус произнес это слово грубо, почти гортанно. — Это значит, что ее правильно воспитывают. Я беспокоюсь с тех пор, как она покинула ферму. Я боюсь, что с ней может сделать большой город.

— Куда же подевался мой маленький Мускатный орешек? — хмыкнул Тарниш, в то время как Лаймстоун едва не выжала из него все соки.

Бумер с испуганным видом указала на дверной проем кухни:

— Боится.

Клауди отреагировала и с ужасающей легкостью отпихнула Мод и Пеббл:

— Я хочу ее увидеть. Я умираю от желания увидеть ее… где она, я хочу увидеть ее прямо сейчас.

— Мама, пожалуйста, — начала Мод, но ее прервали.

— Тише, Модлин, я хочу увидеть свою внучку!

— И мы как раз об этом и беспокоились. — От слов Мод мать повернула голову и навострила уши.

— Послушай, барышня… Я не потерплю твоего нахальства. — Брови Клауди превратились в глубокие морщины, а тонкие губы сжались до боли в зубах. — Тарнишед Типот — мой сын. Мой сын… — Она сделала паузу, чтобы слова улеглись в голове, и ее ноздри раздулись. — Мне все равно, как это случилось, меня не интересуют подробности, я даже не хочу их знать, потому что уверена, что это неприятная история о горе. Но все это не меняет того факта, что он мой сын, а значит, и Мегара — моя внучка. А теперь… я хочу ее видеть!

— Не знаю, чего я ожидала. — Голос Мод был гораздо тише и мягче, чем обычно. — Мы так много говорили об этом за закрытыми дверями. Мы беспокоились об этом. Мы потеряли сон из-за этого. Мы оба хотели, чтобы она знала своих бабушку и дедушку, но мы беспокоились о том, что вы о ней подумаете.

— Почему вы так решили? — спросила Клауди, ее голос был мягким, тихим и полным беспокойства.

— Ты не совсем одобряешь все, что мы делаем, — ответила Мод своей матери.

Глаза старшей кобылы на мгновение закрылись, пока она кивала, а когда она снова открыла глаза, то ответила следующее:

— Это справедливо с вашей стороны. Я не всегда вела себя так, как следовало бы. — Она взглянула на Октавию и Винил, затем посмотрела Мод в глаза. — Но я горжусь тобой и тем, что ты делаешь. Не каждая кобыла сделает то, что сделала ты. Я очень, очень горжусь тобой, и у меня нет слов, чтобы выразить это.

— Спасибо, мама. — Мод слегка шаркнула копытами, что было для нее сильной и выразительной реакцией.

Сумак испытывал странное чувство, будто ему здесь не место. Это был личный разговор, семейный разговор, и наблюдать за ним было неловко. В воздухе чувствовалось напряжение, дискомфорт, как будто прохладная комната стала слишком теплой и теперь было трудно дышать. Душно. Он снова начал опрокидываться, шею свело судорогой после попытки поднять голову, и Игнеус подтолкнул его обратно в сидячее положение, прежде чем он упал.

— Мне нужно кое-что сказать. — Октавия прочистила горло, и выглядела она довольно испуганной. Или, может быть, нервной или встревоженной. Трудно было сказать, потому что она изо всех сил старалась это скрыть. — Это и мой дом… Я помогла его купить и оплатить. Я здесь живу… я здесь работаю… и я не хочу, чтобы здесь были разборки.

— Я пришла не для того, чтобы ругаться…

— Клауди, твои советы и предложения о том, как должно быть, не всегда хорошо принимаются. — Октавия начала постукивать краем правого переднего копыта по полу. — Поэтому я прошу перемирия на время праздников. Я знаю, чего вы ждете от меня и Винил. В прошлом мы с тобой обменивались горькими и жаркими словами. Я не хочу, чтобы этот праздник был испорчен.

— Я понимаю. — Голос Клауди был жестким.

— В качестве уступки за перемирие, — Октавия приподняла бровь, проницательно прищурив один глаз, — этот мой жеребенок, которого Тарниш так любезно помог мне создать благодаря своему вкладу, будет знать тебя как свою бабушку.

Напряжение в комнате было ощутимым, и Сумак чувствовал его, как влажность в жаркий летний день перед грозой. Клауди стояла неподвижно, как статуя, даже не моргая. Когда же она наконец моргнула, Сумак увидел, как упала слеза, и почувствовал, что его переполняют эмоции, как будто он вот-вот расплачется, чего ему совсем не хотелось. Это было бы неловко.

Голос Клауди был густым, хриплым, и она задыхалась:

— Это все, чего я хотела с самого начала…

— Я знаю. — Октавия кивнула, и при этом ее лицо расплылось в приятной улыбке. — Но это делается на моих условиях, моим собственным способом. А теперь, надеюсь, мы проведем приятный отпуск вместе.

Старшая кобыла кивнула:

— Я бы этого хотела.

Глава 18

Скоро подадут обед, и Сумак был слишком ошеломлен, чтобы даже обратить внимание на то, что это может быть. В этом старом доме теперь царили тепло и жизнь, как тепло тел, так и эмоциональное тепло. На кухне было полно пони, в том числе и Пинки Пай после того, как Октавия сходила за ней. Смех, разговоры, каждая пони пыталась переговорить другую, и всего этого было слишком много.

Мегара обнималась с Клауди, которая обращалась с Мегарой, как с домашней кошкой. Это волновало Сумака, беспокоило его, но у него не хватало сил выразить это словами. Это было похоже на то, как если бы кто-то обращался с Бумер как с домашним животным, как с ящерицей. Даже если бы он мог что-то сказать, он не посмел бы проявить неуважение к Клауди. Это было бы неправильно. Возможно, Тарниш скажет что-нибудь позже, сделает какое-нибудь мягкое замечание, или, может быть, Мод.

В одно мгновение все изменилось, и кухня погрузилась в тишину.

— Пеббл Пай, — обратился Игнеус к внучке, — пора нам с тобой поговорить, и я объясню тебе обязанности кобылки… и кобылы тоже, но об этом позже.

Моргнув, Сумак попытался понять, почему все замолчали, но ничего не понял. Многие кобылы на кухне смотрели на Игнеуса, а Октавия, в частности, выглядела очень расстроенной. Он недоумевал, почему, но не понимал, но чувствовал, как в тишине нарастает напряжение. Рот Октавии открывался, закрывался, снова открывался, а затем закрывался со щелчком идеальных зубов. Стоявшая рядом Винил выглядела настороженной, уголки ее рта были оттянуты вниз.

— Пеббл Пай, у тебя есть особенный пони, что делает этот разговор немного более значимым, я полагаю. — Игнеус потянулся и притянул внучку поближе, а затем разгладил ее измятое платье. — А теперь слушай меня внимательно, потому что я собираюсь рассказать тебе, как все есть и как все должно быть.

Твинклшайн, выглядевшая рассерженной, начала что-то говорить, но Лемон зажал ей рот копытом. Волоски на шее Сумака встали дыбом, когда у него появилось первое подозрение, что, возможно, что-то не совсем так, и что что-то действительно может быть не так. Напряжение стало почти удушающим, и он подумал, не сидит ли он слишком близко к огню.

— У каждой маленькой кобылки, а потом и у каждой кобылы есть долг, обязанность перед своими особыми пони и мужьями. — Игнеус сжал Пеббл, не обращая внимания на происходящее вокруг, а может, ему было все равно. — Поскольку ты маленькая кобылка, эта священная обязанность ложится на тебя, Пеббл Пай.

— Что я должна делать? — грозно спросила Пеббл.

— Это твоя работа — научиться дерзить своему особенному пони.

Октавия словно сдулась, а Лемон с влажным звуком выдернула копыто изо рта Твинклшайн. Теперь Сумак был еще больше сбит с толку и еще меньше понимал, что происходит. Пинки Пай испустила тоскливый вздох, глядя на свою сестру, Лаймстоун, и обе кобылы улыбнулись друг другу.

— За каждым великим жеребцом стоит еще более великая кобыла, Пеббл Пай. — Игнеус на мгновение бросил взгляд на Клауди, а затем вновь обратил внимание на внучку. — Дерзость — это как солнечный свет… или дождь… Ее должно быть достаточно, но не слишком много. Слишком мало дождя, и все высыхает и умирает. Слишком много дождя, и все затопляет. Кобыла, или, в твоем случае, кобылка, обязана держать жеребца… или жеребенка в копытах. Ты понимаешь?

— Думаю, да? — ответила Пеббл с сомнением.

— Для жеребца — все дело в эго… в показухе. Время от времени у него появляется гордость, он надувает бока. Если такое случается слишком часто, это ведет его по гибельному пути. Поэтому на плечи мудрой кобылы ложится обязанность подарить ему столь необходимое дерзновение и держать его в тонусе. Настоящий фокус в том, чтобы делать это правильно, Пеббл Пай… Слишком много дерзости, и ты сведешь его к нулю, уменьшишь его. Слишком мало дерзости, и он вырвется из копыт. Но если делать все правильно, он успокоится и будет делать все правильно.

— Помню, как я получила эти наставления, — сказала Лаймстоун, обращаясь к Пинки, и розовая кобыла рядом с ней кивнула.

— А вот Сумак… он немного особенный, он колдун, и наверняка найдется немало пони, которые будут льстить его самолюбию, морочить ему голову и забивать голову всякой ерундой, вызывающей у него манию величия. — Игнеус сделал небольшую паузу, прочистил горло и сжал Пеббл. — Если ты действительно заботишься о нем, Пеббл, ты проткнешь это его большое эго булавкой и будешь следить за тем, чтобы его копыта стояли на земле. Ты поняла?

Сумак разинул рот, когда Пеббл кивнула, и, сам не понимая почему, теперь испугался. Когда Октавия начала смеяться, он еще больше запутался, а бедный жеребенок, потрясенный, не мог выразить себя адекватно. Напряжение, возникшее на кухне, теперь исчезло, рассеялось, было изгнано.

— Мод, твой отец… твой отец говорил с тобой об этом?

— Ну конечно, Тарниш.

— Ты так со мной поступаешь?

— Посмотри на себя… такой умный, так быстро соображаешь. Вот как ты доказал, что достаточно адекватен, чтобы быть отцом.

— Ну да. — Тарниш кивнул, подтолкнул жену копытом и снова кивнул. — Продолжай.

— А теперь, Пеббл, это дверь, которая распахивается в обе стороны. — В бровях Игнеуса образовались глубокие борозды, а внезапно появившиеся морщины заставили его казаться увядшим, каким-то образом намного старше, чем он был на самом деле. — Поскольку у Сумака нет отца, с которым он мог бы поговорить о подобном, полагаю, мне предстоит провести с ним эту беседу, если, конечно, его матери это позволят.

Едва прозвучали эти слова, как Трикси воскликнула:

— Пожалуйста, сделайте это!

— Ну что ж, тогда все решено. — Вздохнув, Игнеус расслабился, и многие морщины разгладились или исчезли вовсе. — Итак, мы, Пай, Коффины и Коффайнс, известны своим остроумием. Оно сухое и слоистое, как корочка пирога. Но также, как и корка пирога, она твердая, поддерживающая. Чтобы пирог стоял на тарелке и держал форму, корочка должна быть жесткой, крахмалистой. Если пирог упадет, он станет просто лужицей, поэтому корочка — самая важная часть отношений.

— Я понимаю, дедушка. — Пеббл откинула голову назад и приняла торжественный вид.

— Но корочка пирога в отдельности? — Игнеус покачал головой из стороны в сторону с мрачным видом. — Никто не захочет ее есть. Сладкие части, как правило, мягкие, те, которые не могут стоять сами по себе, и только когда вы соединяете их, когда вы берете сладкий, мягкий ингредиент и соединяете его с жестким, крепким, поддерживающим ингредиентом, вы получаете настоящий пирог.

— Я слишком долго была коркой для пирога, — заметила Мод. — Я нашла шоколадную начинку.

— Это… на самом деле… имеет смысл. — Пеббл произнесла эти слова, и ее глаза заблестели от задумчивости. — Вау, это действительно имеет большой смысл. Спасибо, дедушка. — С задумчивым видом она прислонилась к старшему жеребцу, а затем стала неподвижной, как камень.

— У меня есть для тебя начинка, Мод.

— А ты оставь свой заварной крем при себе.

Шутка не понравилась Сумаку, который, как и Пеббл, погрузился в глубокую задумчивость. Жеребенок ушел глубоко в себя, чтобы найти какую-то неизведанную страну в глухих лесах своей психики. Если Пеббл была жесткой, поддерживающей, то он, значит, мягким. Это не тревожило его, не беспокоило и не заставляло чувствовать себя хуже — он принимал это без вопросов и видел, что так оно и есть; он был гораздо более уязвим, чем Пеббл, и это было нормально.

— Биг Мак беспокоится, что Сумак вырастет и станет неженкой, — сказала Пеббл, потирая передние копыта.

— Правда? — Слова, вырвавшиеся из уст Игнеуса, были мягкими, не содержали насмешки и осуждения. — Что ж, это разумный страх, я полагаю. Думаю, если бы я сел и подумал об этом, то даже разделил бы его опасения. Мак — жеребец-самоучка… Его родители умерли, не успев передать ему все, что нужно знать, так что ему пришлось расти в спешке, и делать это пришлось самостоятельно. Возможно, это просто его способ взаимоотношений с Сумаком, ведь жеребенок находится в похожей ситуации. Пусть это тебя не беспокоит, Пеббл.

— Как ты стал таким мудрым? — спросила Пеббл.

— Я долго жил с дерзкой женой, — ответил Игнеус.

— Когда-нибудь я стану мудрой-мудрой пони.

— Теперь ты просто принимаешь мою нахальность за гранит.

— О, бу! — воскликнула Лемон Хартс, глядя на Тарниша и Мод.

Сумак, погрузившись в размышления и провалившись в колодец интроверсии, ничего этого не слышал.

Наклонившись, Твинклшайн подтолкнула Трикси локтем в ребра:

— Пссс, эй… Трикс, ты счастлива?

Отвлекшись, Трикси ничего не ответила и продолжала смотреть прямо перед собой. Это, конечно, обеспокоило Твинклшайн, и она начала размышлять, что может сделать Лемон. Именно она была специалистом по отношениям, механиком, который держал эту шаткую конструкцию в рабочем состоянии. Не в силах думать о том, что может сделать Лемон, Твинклшайн потянулась, схватила Трикси за переднюю ногу и подергала ее.

— Эй, Трикс, ты счастлива? Ты в порядке? Ты смотришь в окно уже добрых пять минут, почти не моргая и не двигаясь. Какое-то время я даже не была уверена, что ты дышишь, и это меня напугало.

То, что произошло дальше, встревожило Твинклшайн, и она оказалась в странных обстоятельствах:

— Обними меня, — услышала она слова Трикси, и это не было ни вопросом, ни разрешением. Прислонившись спиной к дивану, Твинклшайн раздвинула передние ноги, а Трикси подползла поближе и забралась в ее личное пространство.

— Что случилось? — спросила Твинклшайн.

— Тот разговор перед обедом… Игнеус и Пеббл… он меня обеспокоил.

— То, что он сказал? — озадаченная, Твинклшайн прокляла собственную тупоголовость.

— Нет. — Трикси покачала головой, и ее мордочка прижалась к щеке Твинклшайн. — Мы. Мы слышали, как Игнеус разговаривал с Пеббл, и сразу же подумали о нем самое плохое. Мы все это сделали, Твинклшайн… мы все подумали, что он собирается сказать Пеббл какую-нибудь ужасную сексистскую вещь и указать ей ее место как кобылки.

— Да, я тоже так думала, — призналась Твинклшайн.

— Но слышать, как он наделяет ее силой… — Трикси обвила передними ногами шею Твинклшайн, а затем прислонила голову к щеке перламутровой кобылы. — Трикси сейчас растеряна и потрясена. Игнеус меня уничтожил… он говорил вещи… правдивые вещи… Неужели я настолько обижена и испорчена миром, что сразу же стала думать о пони самое худшее? Трикси стыдно, Твинклшайн… очень стыдно.

— Ну, это безопасная позиция, — прошептала Твинклшайн, опасаясь, что говорит что-то не то. — Если бы я не знала лучше, я бы подумала, что Октавия и Винил испытывают те же страхи, что и мы. — Между ее телом и кобылой, которую она держала, образовалось тепло, восхитительное, возбуждающее тепло, от которого по коже головы пробегали разряды статического электричества. Потянувшись вниз, она провела передней ногой по бедру Трикси, вниз по бедру, а затем по всей длине ее ноги.

— Твинкл…

— Хочешь, чтобы я остановилась? — она убрала копыто и внутренне содрогнулась. Похоже, она всегда выбирала самое неподходящее время для ласк. Всегда самый неподходящий момент. Лемон пыталась помочь, пыталась исправить ситуацию, но Твинклшайн знала, что она была из тех, кто тискает и лапает. Это было гораздо проще, чем говорить.

— Нет, Твинкл… продолжай… продолжай это делать. Трикси это нравится. Мне нравится. Мне сейчас нужно чувствовать себя в безопасности, как будто ничто не может меня коснуться, чтобы я могла разобраться с тем, что у меня в голове.

— Значит, ничего страшного, если я буду тебя лапать? — Твинклшайн, дерзкая пони, не теряя времени, достала копытом кьютимарку. Она была вознаграждена несколько нервным хихиканьем и довольствовалась тем, что имела. Другие вещи она сможет пощупать позже. Когда их животы потерлись друг о друга, настроение Твинклшайн стало одновременно и любовным, и защитным. Физически она была крупнее Трикси, как по габаритам, так и по массе. Из них троих она была самой крупной и сильной.

Но это еще не говорило о многом, ведь она все еще была маленьким изящным единорогом, скорее пушистым, чем крепким.

Слегка наклонив голову, Твинклшайн прошептала в голубое трепещущее ушко:

— Трикси Луламун… Я полна лесбийского вожделения к тебе. Я просто подумала, что ты должна знать, что у меня от тебя крохотный, маленький кобылий стояк. — На мгновение все стихло, и она испугалась, что, возможно, зашла слишком далеко, но тут теплое, бархатистое тело Трикси начало подергиваться от приступов сдавленного хихиканья.

— Не отпускай меня, — умоляла Трикси, полусмеясь.

Твинклшайн поняла, что в этом и заключается секрет возбуждения Трикси, и сжала кобылу в своих объятиях, агрессивно и собственнически. Вместо того чтобы говорить о грязном, Трикси нужно было больше "говорить о защитном", чтобы разогреться:

— Я никогда не отпущу тебя…

Примечание автора:

Твинклшайн: агрессивный клубок пуха. Грр!

Глава 19

— Разве вы, жеребята, никогда не играете? — спросила Клауди, тыкая копытом свою внучку Пеббл. — Ну, знаете, играть… это то, что делают жеребята. Ведут себя глупо, когда тяжелая работа уже сделана. Притворяются. Воображают. Веселятся. Что-то. Что угодно.

Сумак наблюдал, как Пеббл повернула голову и посмотрела на него, и вместо обычного бесстрастного выражения в ее взгляде появилась мольба. Произошел молчаливый обмен мнениями, какой бывает только между друзьями, по-настоящему знающими друг друга, и Сумак понял, что он беспомощен. Ноздри Пеббл раздулись от отвращения, и, медленно повернув голову, она вернула свое внимание к бабушке.

— Можно поиграть в домик, — предложила Лаймстоун, и ее глаза загорелись внезапным энтузиазмом. Каждый маленький жеребенок любил играть в дом или в куклы.

— Эй, Мод… хочешь поиграть в домик?

Навострив уши, Клауди и Лаймстоун ждали бесстрастного ответа Мод на вопрос Тарниша.

— Ладно, что ты хотел предложить, Тарниш…

— Ну, ты могла бы стать дверью в доме, и я мог бы — ММММ!

Тарниш был прерван тем, что Мод засунула копыто ему в рот, и он сел рядом с ней, брыкаясь и пытаясь освободиться, а Мод качала головой из стороны в сторону. Лаймстоун зафыркала, а Клауди глубоко в горле издала обеспокоенные материнские звуки. Октавия, сидевшая у окна, фыркнула и чуть не выронила чашку с чаем.

— Что хотел сказать Тарниш? — спросил Сумак, глядя на Лаймстоун большими, невинными глазами. Настолько невинными, что они мерцали невинностью, и никогда еще жеребенок не был так безупречен, как Сумак в этот момент пространства и времени.

Сейчас Лаймстоун выглядела запаниковавшей. Большие, невинные глаза были опасным оружием.

— Тарниш собирался сыграть роль мастерового пони, починить дверь и смазать ее, чтобы она не скрипела… — Клауди запнулась, и её щёки начали краснеть. — Иногда, когда ты хлопаешь дверью… э-э-э, когда ты стучишь дверью… нет… вот почему ты никогда не должен быть небрежен со своей дверью, Сумак Эппл. Каждый раз медленно и осторожно, даже если ты торопишься.

— Молодец, мама. Ты совсем не напортачила. Отличная работа. — Потянувшись, Лаймстоун похлопала мать по спине. — По крайней мере, ты научила их правильному смазыванию. Нельзя, чтобы дверь скрипела каждый раз, когда она открывается и закрывается.

— Заткнись, Лаймстоун. — Уголки рта Клауди подергивались, а глаза блестели от сдерживаемого веселья. Быстрым, внезапным движением Клауди извернулась, обхватила дочь передними ногами, притянула ее к себе и сжала. Затем они обе принялись дружно хихикать.

Сумак был в полном замешательстве и не понимал, что происходит:

— Пеббл?

— Да?

— Опять все странно, Пеббл.

— Это ты мне говоришь.

— Думаешь, ты сможешь научить меня физике?

— Я думала, ты никогда не спросишь. Давай убираться отсюда, пока все не стало еще более странным.

День тянулся бесконечно долго, как это обычно бывает после обеда. Дом был оживлен, наполнен теплом и жизнью. Играла музыка, и из высококачественного патефона доносились приятные, гармоничные звуки. Это был альбом Октавии, экспериментальная композиция, в которой она играла на виолончели под аккомпанемент дюжины гигантских барабанов. Альбом назывался Слоны.

Пинки Пай была довольно спокойной — спокойной самым необычным образом — и оставалась рядом с отцом, радуясь тому, что находится с ним, подле него, рядом с ним. Она часто смеялась над тем, что говорил ее отец, но это было в меру. А вот ее сестра, Мод, была гораздо выразительнее, чем обычно, ей было что сказать, и можно даже сказать, что у Мод было какое-то свое настроение. Что-то, какой-то неизвестный фактор оказывал на нее огромное влияние, и теперь Мод была почти, но не совсем, выразительна.

Несколько раз она даже улыбнулась, если это можно было так назвать. В общении с Мод нужно было творчески подходить к тому, что считать улыбкой, и придерживаться очень гибкого определения. Мод улыбалась, как улыбалась Эпона Лиза, — мило и тонко, что легко было не заметить или принять за что-то другое, например, за необходимость чихнуть или реакцию жеребенка на газы.

Для Клауди она была воплощением всех материнских желаний, всех материнских фантазий. Ее дочь, Мод, выросла, обзавелась собственным домом и наполнила его семьей. Она сидела с Октавией и Винил, смеялась, разговаривала и наверстывала упущенное. Мир не только сохранялся, но и быстро укреплялся.

Сидя на полу, Тарниш беседовал со своей дочерью, Мегарой и Бумер. Он был терпелив, иногда смеялся и старался помочь, когда они спотыкались на словах. Мегара была смышленой, внимательной и хорошо приспосабливалась к такому любящему и заботливому окружению. Разговор переходил с темы на тему из-за многочисленных вопросов Бумер.

В окружении любви, самой разной любви, исцеляющая магия Кейденс продолжала свою медленную работу, восстанавливая связи, укрепляя мышцы и устраняя повреждения, нанесенные Сумаку королевой Кризалис во время его пленения. С каждым мгновением, с каждым смехом, с каждым ласковым прикосновением, с каждым актом привязанности Сумак становился сильнее.

Магия оставалась незамеченной.

У Сумака был самый неожиданный компаньон на ужин. Пинни Лейн прибыла в шквале воющего ветра и снега, извинившись за опоздание. Затем она принялась смущать своего сына лаской и нежностью, чтобы доказать, что не пыталась снова бросить его. Крупная кобыла — а Пинни Лейн, несомненно, была крупной кобылой — была единственной пони в округе, которая могла посоревноваться с Тарнишем в росте.

Она пришла с аляповатыми праздничными свитерами, один из которых был на Сумаке прямо сейчас. Свитер был яркого, живого оттенка синего, электрического синего, а по бокам у него были розовые языки пламени, символизирующие огонь в очаге. Сумак даже не успел запротестовать, как Пинни заобнимала его, чуть не до смерти, а когда он пришел в себя, на него надели свитер.

Пеббл тоже надела свитер поверх платья, он был веселого праздничного зеленого цвета и усыпан красными стеклянными украшениями, какие пони вешают на елку. Назвать его безвкусным было бы некрасиво, а вот назвать его бельмом на глазу было бы эпплджекизмомом. Пеббл, когда к ней обратились, отреагировала каменным, проникновенным молчанием, понимая, как глупо нахамить своей длинной, высокой бабушке.

Пинни сидела рядом с ним, справа, а Лемон Хартс — слева. За столом было тесно, почти слишком тесно, и Сумак с трудом справлялся с натиском тел. Он был уверен, что Октавии тоже нелегко, и надеялся, что, когда трапеза закончится, они смогут поговорить об этом вместе. Это не давало ему покоя.

Вилкой он наколол равиоли с тыквой и маринованным сладким красным перцем. Ему не очень нравился красный перец, он его не очень любил, но Винил настаивала, что он не почувствует его вкуса, и она была права. Они были фоновым вкусом, второстепенным по отношению к сладкому и соленому вкусу тыквенной начинки внутри мягкой и жевательной пасты.

— Посмотри на себя! — восхитилась Пинни. — Такие хорошие манеры для жеребенка твоего возраста! Правда, тебе нужна небольшая помощь, подожди. — Без лишних слов она принялась за работу и вытерла Сумаку нос салфеткой. Закончив, она кивнула, довольная результатом. — Ну вот. Теперь у тебя снова есть возможность слюнявить нос.

— Спасибо. — Сумак почувствовал, что его щеки раскраснелись, и ему внезапно захотелось пить. Все еще держа вилку, он потянулся, взял свой стакан, поднял его, и тут-то все и стало интересно.

Стакан разлетелся на тысячу мелких осколков, и яблочный сок из него разлился бы по всему столу, если бы Винил не поймала его. Ошеломленный, Сумак сидел, не в силах реагировать, одолеваемый внезапным желанием заплакать из-за того, что он сделал. Когда он моргнул, глаза заволокло слезами, и он почувствовал, как передняя нога Пинни скользнула по его холке.

— Все в порядке, Сумак. Такое случается. Тарниш тоже так делал.

Осколки стекла сверкнули ослепительной вспышкой света, а затем стекло снова стало целым. По лицу Винил было видно, что она старается, мордочка ее скривилась от сосредоточенности, и она позволила яблочному соку вылиться обратно в теперь уже целый стакан. Стакан поставили на место, и все снова стало хорошо, кроме Сумака.

— Давай, соберись. — Пинни потискала маленького жеребенка. — Все в порядке. Никто не собирается наказывать тебя за несчастные случаи или за то, что ты повзрослел. Если тебе неловко, это тоже нормально.

Резкая смена настроений, а также скопление тел оказались слишком ощутимым, и, вздрогнув, упала первая слеза. Вилка шмякнулась на тарелку, подпрыгнула и упала на стол. Сумаку очень хотелось оказаться подальше от стола, подальше от своей ошибки, своей неуклюжести, и он не мог смотреть в глаза никому из пони.

— Ну вот… это как с санями… мы же говорили об этом, девочки. — Твинклшайн, сидевшая между Лемон Хартс и Трикси, посмотрела на двух своих спутниц, поворачивая голову из стороны в сторону. — Итак, кто займется этим?

— Я, — предложила Пинни, и прежде чем он успел запротестовать, Сумак был поднят со своего места.

Сидеть на крышке унитаза было холодно, но она понемногу нагревалась. Пинни Лейн стояла у раковины, ожидая, пока включится горячая вода, и держала в своей магии свежую, чистую мочалку. Сумака утешало то, что он только почти плакал в ванной с пони, которую, по правде говоря, он не очень хорошо знал. Его уши пылали от стыда — огонь был достаточно жарким, чтобы не пропустить холодный воздух ванной.

— Почему ты помогаешь мне? — спросил Сумак, с трудом выговаривая каждое слово.

— Потому что я хочу узнать тебя получше, — ответила Пинни, дожидаясь, пока вода нагреется. — Иногда, чтобы по-настоящему узнать пони, нужно быть с ними в плохие времена. В хорошие времена ты никогда не увидишь настоящего пони.

Жеребенок не знал, что на это ответить, поэтому промолчал.

— Я открою тебе секрет. — Пинни повернула голову и посмотрела Сумаку прямо в глаза. — Я открою тебе секрет, и тогда мы оба сможем понять друг друга немного лучше. — Она глубоко вдохнула и выдохнула, а затем ей потребовалось мгновение, чтобы подготовиться к тому, что она скажет дальше. — Мне до сих пор стыдно за то, что я сделала со своим сыном. Я знаю, что это была не моя вина, но чувство вины все равно остается. Поэтому, когда у меня появляется возможность заняться мамиными делами, как сейчас, я сразу же за нее хватаюсь. Мне становится легче, как будто я возвращаю долг.

— Но… но… но… — Сумак заикался, пытаясь подобрать слова. Он немного знал о том, что произошло, но не был уверен, что знает достаточно, чтобы что-то сказать. Однако это не помешало ему попытаться. — Но ты не виновата! — Его слова прозвучали как пронзительный носовой вой.

— И в том, что ты разбил стекло, ты не виноват, но ты все равно переживаешь из-за этого, не так ли?

Сумак был слишком отвлечен, чтобы следить за его почти-но-не-достаточным-рыданием. Нужно было что-то возразить, но он был не в том состоянии, чтобы это сделать. Сдавленно вздохнув, он смахнул еще несколько слезинок и уставился в кафельный пол. Слова не шли, хотя он старался изо всех сил, и он не ответил, когда Пинни стянула с его лица очки.

Через секунду ему на глаза накинули горячую, исходящую паром мочалку, которая ослепила его, и внезапная темнота, внезапное отсутствие зрения успокаивали. Лемон Хартс иногда так делала, и это всегда помогало. Послышался стук копыт по кафельному полу, и раздался скрип, когда выключили кран с горячей водой.

— Я все еще иногда разбиваю стаканы, — сказала Пинни Сумаку. — И я не настолько искусна, чтобы их чинить. Я сильная и неуклюжая… ну, неуклюжая большую часть времени. Я направила всю свою силу и мощь в боулинг, и у меня это неплохо получается. Когда я концентрируюсь на своем даре, на своем таланте, я совсем не неуклюжа. Но стаканы? Иногда я все равно лажаю. Тебе нужно примириться с этим, Сумак.

Ему было почти больно глотать воздух, чтобы продолжать дышать, и от этого болела шея.

— Трудно быть маленьким единорогом, но у тебя есть друзья, которые помогут тебе, Сумак Эппл…

Глава 20

Сверкнула молния, прогремел гром, и первый ливень начал стучать по крыше вардо. Сумак, ничуть не испугавшись, продолжал смотреть в окно без стекла, наслаждаясь прохладным влажным ветром, дувшим ему в лицо. Когда снова сверкнула молния, маленький жеребенок не сдвинулся с места, а продолжал стоять, опираясь передними копытами на оконный проем.

— Посмотри на себя… такой храбрый… Великая и могущественная Трикси гордится своим учеником.

Жеребенок слегка повернулся, чтобы краем глаза увидеть своего мастера:

— Гордится?

— Тебе уже сколько… два года? — Трикси прислонилась к стене и поудобнее устроилась на своей раскладной койке. — Большинство пони — бесхребетные, сопливые трусы… Они легко пугаются. Их пугает дикая буря. Они никогда не покидали безопасных городов… они никогда не видели природу во всем ее могущественном великолепии и величии. Они видели только ту природу, которую контролируют и над которой властвуют. Здесь, в дикой природе, пони узнают, насколько они слабы, насколько ничтожны. Только те, кто выживает, становятся великими… и могущественными.

Жеребенок навострил уши и изо всех сил старался прислушаться к каждому слову своего мастера. В животе у него то урчало, то хлюпало в слишком узком теле. Когда снова сверкнула молния, короткий хвост Сумака зашевелился на его тощей спине, а в долине раздались раскаты грома.

— Прости, малыш. — Лицо Трикси было извиняющимся. — Мало еды. Великая и могущественная Трикси, будучи добрым и справедливым мастером для своего ученика, отдала ему львиную долю. Ей жаль, что этого оказалось недостаточно. — Она издала долгий, усталый вздох и принялась растирать распухшую переднюю ногу, морщась от каждого прикосновения. — Трикси до сих пор поражается тому, как бесстрашен ее ученик и что он не прячется в коробке или под одеялом.

Постучав копытом по влажному подоконнику, он ответил:

— Малыш любит бури.

— Да! — Трикси кивнула, все еще потирая больную ногу. — У великой и могущественной Трикси есть бесстрашный и забавный малыш! — Она улыбнулась, теплой, искренней улыбкой, и в ее глазах, по крайней мере на время, появилось счастье. Когда желудок Сумака снова заурчал, ее улыбка сникла, а яркость в глазах померкла. Она снова вздохнула — тоскливый звук падающего дождя, — и попыталась растереть боль в ноге, вызванную прохладной сыростью.

— Вот что, малыш… Утром, когда дождь закончится, если он закончится, мы оба выйдем на улицу и поедим травы. Она будет нежной и мягкой от дождя, и мы сможем набить животы. Звучит неплохо?

— Да! — Сумак несколько раз кивнул головой вверх-вниз, а затем вернулся к созерцанию окна, в то время как Трикси продолжала растирать ногу.

— Ты помнишь это? — раздался голос отовсюду и ниоткуда. — Мы думаем, что да, Сумак Эппл. Ты был в том возрасте, когда формируются воспоминания. — Эти слова сопровождались ужасающим раскатом грома, от которого затряслась вся повозка.

Маленький жеребенок теперь выглядел испуганным, а его уши были прижаты от страха.

— Знай правду, жеребенок! — прорычал голос, и тут же сверкнула молния. — За два дня до этого у Трикси Луламун был выбор! Купить немного лекарственного бальзама, который принес бы ей толику комфорта, или купить яблоко. Она купила яблоко, но у нее не хватило монет, чтобы купить лекарство!

Жеребенок заскулил, теперь он был в панике.

— ЛЮБИ, ПОЧИТАЙ И СЛУШАЙСЯ СВОЮ МАТЬ!

С пронзительным писком Сумак проснулся, но при этом ударил Пеббл ногой прямо в лицо. Пеббл, ничуть не обеспокоенная его слабым пинком, проснулась с изумленным фырканьем. Сумак в панике провалился в состояние, близкое к пыхтению, и дрожал в кровати, пока Пеббл пытался понять, что происходит.

— Я хочу к маме!

Грубым толчком Пеббл заставила Мегару двигаться, а затем отдала простую команду:

— Мускатный орех! Иди и приведи Трикси! Живо!

Бумер вылезла из-под одеяла, с мутными глазами, сонная, и из ее крошечных ноздрей поднимались маленькие завитки дыма. Она проползла по животу, вскарабкалась на Пеббл, а затем соскользнула с другой стороны и приземлилась на лицо Сумака. Она потрепала его за ухо, а потом начала почесывать ухо своими маленькими ловкими пальчиками.

— Мама? — Голос Бумер был писклявым, мягким и почти неслышным из-за пыхтения Сумака. В комнате было холодно, и при каждом вдохе из нее выходил не только дым, но и гарь. Проснувшись, Бумер обхватила рог Сумака, а затем, как шарфом, обмотала его мягкое, бархатистое ухо вокруг своей головы.

Через несколько мгновений Лемон Хартс влетела в дверь, налетев на нее, и Трикси отпихнула ее с дороги. Трикси постигла та же участь, когда в дверь вошла Твинклшайн, а позади трех кобыл возвышалась Пинни Лейн, стоявшая в дверном проеме. Мегара проскользнула между их ногами, избегая топающих копыт, и бросилась обратно в прохладную постель, стараясь, чтобы подушечки ее лап не касались ледяного каменного пола.

— Кошмар, — услужливо сообщила Бумер.

— Черт… Я испугалась. — Лемон почти выдохнула эти слова и проигнорировала поднятую бровь Твинклшайн. — Все в порядке… великие аликорны-проказники, этот пол холодный!

— Так вот какая Лемон, когда она недостаточно проснулась, чтобы задействовать фильтр ругательств, — заметила Твинклшайн, за что получила грубый толчок от Трикси.

— Все вы идите спать, а я займусь этим. — Трикси начала пересекать комнату по направлению к кровати Пеббл, на ее лице было написано и беспокойство, и облегчение. У кровати Пеббл она остановилась, постояла, а потом поцеловала каждого из малышей по очереди. Приподняв край одеяла, она забралась в кровать Пеббл, каким-то образом умудрившись там поместиться, и притянула к себе Сумака.

Бумер скользнула обратно под одеяла, вернувшись к своей роли обогревателя, а Пеббл перебралась чуть ближе к Сумаку. Мегара, вернувшись в кровать, прижалась к своей сестре Пеббл и издала кошачий зевок, похожий на свирепый. В дверях стояли Лемон Хартс и Твинклшайн, а за ними наблюдала Пинни Лейн.

Когда Мегара зевнула во второй раз, наблюдатели уже ушли.

Скоро на кухне станет тепло, но Сумак не стал ждать. Он сидел возле очага, зевая, и если его и мутило от вчерашнего, то он никак этого не показывал. Бумер старалась подстегнуть огонь, подбрасывая поленья маленькими струйками пламени, чтобы они разгорелись. Жеребенок снова зевнул, не понимая, как очаровательно он при этом выглядит, и наблюдал, как Тарниш рубит яблоки секачом.

Пеббл тоже сидела у очага и пыталась расчесать гриву сестры, но укротить ее не удавалось. Если и расчесывала ее, то только для того, чтобы придать ей больше объема, а копны рыжевато-красных волос торчали в разные стороны. Встретив сопротивление, Пеббл сильно дернула щетку, и Мегара издала самый жалобный вопль из всех, что до сих пор доводилось слышать.

— Нет щетке, щетка! — хныкала Мегара, пытаясь отползти от Пеббл.

— Ну а как еще ты собираешься ухаживать за нами? — безэмоционально спросила Пеббл.

С ужасающей кошачьей гибкостью Мегара извернулась в объятиях Пеббл, ее шея вывернулась самым неестественным, самым бескостным образом, а затем, без предупреждения, она лизнула сестру в лицо. На мгновение ничего не произошло, Пеббл никак не отреагировала, но потом до нее дошло, что произошло.

— О… Фу!

Мегара еще раз лизнула Пеббл своим шершавым, как песок, языком, действуя против шерсти Пеббл. Второй лизь был гораздо более неряшливым, начался у основания челюсти Пеббл и закончился тем, что Мегара провела языком по уху сестры. Широко раскрыв глаза, шоколадно-коричневая земная-кобылка задрожала от отвращения, но не отпустила свою сестру-мантикору.

— Лижи! — сказала Мегара, почему-то надменно. — Не глупая щетка. Щеткой лизать больно!

— Мне противно, — сказала Пеббл всем пони, которые могли ее слушать.

— Пеббл, не обижай сестру. А теперь позволь ей поухаживать за тобой в ответ.

При звуке голоса Мод Пеббл повернула голову — по ее челюсти скатилась блестящая бисеринка слюны — и сказала матери:

— Не могу понять, шутишь ты или нет.

— Я тоже не могу. — Пинки Пай, еще не совсем проснувшись, пожала плечами, подняв обе передние ноги. — Но это кажется справедливым. А теперь, Пеббл, перестань жаловаться и наслаждайся особым временем сестринской слюнявости.

— Нет. — В ответ Пеббл ошарашенно посмотрела на Сумака. Она ослабила объятия Мегары, и на ее мордочке появилось что-то вроде улыбки, но это была ужасная, ужасная, ужасная, отвратительная, нехорошая улыбка. — Мегара, Сумак — грязный жеребенок… иди и помоги ему.

— Что? — голос Сумака был визгом паники. — Нет!

— Будь нежной, Мэг! — приказала Пеббл, подталкивая сестру к жеребенку, сидящему у очага.

Выставленные вверх клыки Мегары выдавали ее самый фантастический оскал хищника…

— Винил, быстро, принеси камеру! — Тарниш приостановился в своей рубке, желая посмотреть на документальный фильм о живой природе, который происходил на его кухне. — Поторопись, Винил!

Сумак, не в силах отойти, испустил тревожный писк, когда Мегара набросилась на него. Это было похоже на удар фунта перьев, а не фунта кирпичей, но, по крайней мере, это был не фунт дружбы, который, по словам Дискорда, весил столько же, сколько пять тонн льна. Мегара зарычала, так общительно:

— Привет, я рада тебя видеть! — но Сумак этого не знал. Оказавшись в пушистых объятиях мантикорского отродья, он бросил умоляющий взгляд на свою мать, Трикси, но его проигнорировали.

Трикси все еще мучила сильная сонливость.

С чавканьем Мегара лизнула Сумака в лицо, и Сумак был бессилен остановить ее.

Чашка чая больше не дымилась, ее остудили щедрой порцией молока. В чашку было добавлено немного меда, и Сумак, несмотря на свое предыдущее несчастье и предательство, чувствовал себя взрослым. За чаем он всегда чувствовал себя взрослее, утонченнее, и, когда перед ним стояла чашка с чаем, он всегда лучше осознавал свое жеребячье поведение.

В тяжелые времена чай был особенным, редким и желанным угощением. Трикси даже использовала чайные пакетики во второй раз, настаивая на том, что его вполне хватает на пару приемов. Сгорбившись над чаем, жеребенок смутно припоминал свой сон, но в основном он помнил, как прошлой ночью заснул в объятиях матери, а Пеббл прижалась к его спине.

Взглянув на Октавию, Сумак попытался подражать ее поведению, не выглядя при этом так, будто он подражает ей. Он сел так прямо, как только мог, что далось ему с трудом, и поправил уши, чтобы они находились под нужным углом. Гриттишские пони держали уши по-другому, и Сумак изо всех сил старался подражать им.

Возможно, осознав, что за ней наблюдают, а может, и почувствовав это, Октавия села чуть прямее, навострила уши, а затем сделала чопорный, правильный глоток чая. Наслаждаясь тишиной, Сумак продолжал копировать Октавию. На завтраке было слишком много суеты, слишком много шума, слишком много пони в одном месте, но это… это было как раз то, что ему нужно.

Сумак не заметил, что Винил подражает ему, и наблюдала за ним с почти маниакальным блеском в глазах, попивая свой чай Леди Грей. Винил, как и подобает Винил, усилила актерскую игру до предела, поджав губы и напустив на себя как можно более чванливый вид. Тем не менее Сумак не замечал тихой, едва заметной борьбы, которая происходила между ним и его мастером, — негласного соревнования в том, кто переиграет Октавию в Октавии.

Отхлебнув чаю, Октавия сглотнула, издала тихий скулеж от удовольствия и продолжила смотреть прямо перед собой. Сумак тоже громко прихлебывал чай, хотя в этом не было необходимости, поскольку чай не был горячим. Незаметно для него Винил, выглядевшая так чванливо и с достоинством, скосила глаза.

Сумак не обратил внимания на то, что левый уголок рта Октавии дернулся.

Октавия мигнула — действительно, шикарно мигнула — и продолжила игнорировать своих спутников. Сумак все еще был слишком занят, глядя на Октавию, чтобы заметить, что глаза Винил скошены. Тишина продолжалась, и Сумак по-прежнему не замечал опасности, таящейся в его слепом пятне. Сумак понял, что для того, чтобы быть по-настоящему стильным, ему нужны усы. Да, хорошо натертые воском закрученные усы — это как раз то, что ему нужно, чтобы сделать все правильно.

Сумак растерялся: Октавия слегка наклонилась в сторону. Ее бока расширились, как мехи, а мышцы на шее напряглись. Что она делала? Потягивалась? Собирается зевнуть? Сумак с интересом наблюдал за происходящим, а потом, к своему ужасу и потрясению, понял, что она делает.

Октавия потянулась так, как умеют только коренастые, крепкие земные пони. Она делала это с таким невозмутимым видом, с таким достоинством, что ее застывшая верхняя губа ни разу не дрогнула. Примерно через четыре секунды — мозгу потребовалось время, чтобы осмыслить только что произошедшее, — от внезапного осознания Сумак чуть не выронил чашку. Сливочно-коричневый чай выплеснулся за край чашки и расплескался по столу, пока он пытался прийти в себя.

— Грубиян! — воскликнула Винил, используя голос Октавии. Затем, без лишних слов, Винил отставила чашку с чаем, захрипела, упала со стула и умерла. Она лежала на полу в неподвижном состоянии, ее передние ноги были сложены на туловище, а глаза по-прежнему были скошены.

Ничего не говоря, Октавия сохраняла спокойствие и продолжала.

— Я… я не… я не понимаю, что только что произошло, — заикаясь, проговорил Сумак.

В ответ Октавия моргнула, почти улыбнулась и отхлебнула немного чая.

Нелепость происходящего наконец дошла до Сумака, и жеребенок начал смеяться. Он немного расслабился, ссутулился и перестал стараться быть таким шикарным. Его смех был тихим, он не нарушал тишину кухни, и он смог немного расслабиться после слишком долгого пребывания рядом с большим количеством пони. Взглянув на Винил, он пожалел, что она так внезапно отступила, но потом был вынужден отвести взгляд, потому что ее скошенные глаза были слишком глупыми, чтобы их выдержать.

— Трудно, когда дом полон пони, правда? — спросила Октавия.

— Да. — Сумак ответил мягким голосом и немного расслабился.

— Нет ничего плохого в том, чтобы немного уделить времени себе и чаю. Так ты справляешься с большой семьей, Сумак. Ну, и общение. Мод знает, что мне нужно время, поэтому она и взяла Пеббл с собой. Все пони сейчас в другом месте, занимаются другими делами, а у меня есть спокойное время, которое мне нужно.

— Я тебя беспокою? — спросил Сумак, не в силах скрыть страх и беспокойство в своем голосе.

— Боже, нет. — Изящная бровь взметнулась, и Октавия вздохнула. — То, что ты сделал, было очень забавно. Надеюсь, что… когда у меня родится жеребенок… мы сможем спокойно смеяться вместе. Я не знаю, каким он будет, но я очень надеюсь. — Через мгновение она добавила: — Надеюсь, я не буду скучной матерью. Многие пони… они не понимают моего юмора. Винил понимает. Иногда, Сумак, тихое хихиканье более осмысленно. Больше удовлетворения.

— Я это понимаю… вообще-то. — Сумак кивнул, соглашаясь, и продолжил игнорировать мертвую единорожку-альбиноса на полу. — Мне нравится, когда мы проводим время вместе. Думаю, ты будешь отличной мамой.

— Спасибо, Сумак… очень мило с твоей стороны.

Глава 21

Предательство — худшее из преступлений, и именно оно беспокоило Сумака больше всего. В ноздрях стоял тяжелый, навязчивый аромат цветов, и он чувствовал, как гладкая шерсть покрывается слишком обильным слоем кондиционера. Это дело копыт некой Трикси Луламун, которая вычистила каждый его сантиметр, не жалея ничего и уничтожая его достоинство так же, как рыцарь уничтожает чудовищ. Хуже того, она смеялась, забавляясь его тоскливым отчаянным страданием.

Теперь все пони были одержимы тем, какой он пушистый, и как же он их всех ненавидел.

Хуже того, его угрюмость считалась милой, и у него не было адекватных средств, чтобы выразить свой гнев, чувство предательства или досаду. А ему нужно было выразить так много досады. Ожидание чиха было одновременно и мукой, и надеждой: ему было ужасно щекотно, но он надеялся, что его мордочка превратится в кашу из соплей, которую кто-нибудь из взрослых вычистит, если его лицо взорвется.

— Сумак, птица может пролететь мимо и нагадить тебе на нижнюю губу, если она будет торчать еще дальше, — сказала ему Лемон Хартс, улыбаясь милой, немного дразнящей улыбкой.

— Как я вас всех презираю, — ответил он, произнося слова медленно и осторожно, максимально растягивая их для драматического эффекта.

Лемон, выглядевшая впечатленной, пихнула Твинклшайн локтем в ребра:

— Посмотри на него, он стал злым из-за нас. Нужно сказать Твайлайт, чтобы она собрала Элементы Гармонии. — Обе кобылы дружно захихикали, а когда Сумак презрительно фыркнул, они рассмеялись еще сильнее.

И тут все стало еще хуже. Лаймстоун подхватила Сумака, обняла его передними ногами, усевшись на круп, и принялась обнюхивать. Обнюхивание было щекотливым, но Сумак был не в настроении смеяться, и Лаймстоун скорчила преувеличенно счастливую гримасу. Пока его обнимали, Тарниш прочистил горло, встал и объявил:

— Сегодня мы идем на киносеанс. Я так и планировал. В двенадцать минут после часа начинается показ фильма — Дэринг Ду и культисты Колли Ма. — У меня уже есть билеты для большинства из нас, но я не знал, что у нас будут гости. Но я уверен, что все будет в порядке.

— Тарниш… Не хочу быть такой пони, — сказала Октавия, — но минимальный рекомендуемый возраст просмотра — десять лет. Молодые взрослые и старше.

— Э, Пеббл и Сумак похожи на маленьких взрослых, запертых в крошечных телах…

— Может, это и правда, Тарниш, но все же… у меня есть некоторые опасения. — Октавия сделала паузу, осознав, что вся комната смотрит на нее — ужасная участь для интроверта. Но как бы ужасно это ни было, Октавия как-то справилась.

— Я обсудил это с Трикси, и она не против. — Тарниш на мгновение бросил взгляд в сторону Трикси, но та отвлеклась, пытаясь перевязать гриву Мегары ленточкой. — Я спросил Мод, и она была не против. Полагаю, мне следовало бы спросить и тебя, ведь ты тоже имеешь право голоса в том, что происходит с Пеббл.

— Спасибо, Тарниш, это очень мило с твоей стороны. — Октавия моргнула, повернулась и посмотрела на Винил, та кивнула, а потом согласилась. — Полагаю, все будет в порядке. Просто они кажутся… молодыми, вот и все.

— Если случится что-то ужасное, мы сможем прикрыть им глаза. — Клауди, практичная кобыла, кивнула Октавии. — Большая часть фильма, наверное, пройдет нормально, только несколько страшных моментов.

Ее обеспокоенное выражение лица смягчилось, Октавия, казалось, согласилась, а затем озвучила свои чувства:

— Клауди права. В фильме всегда есть несколько сцен, которые нужны только для шока, а в остальном он в основном безобидный. Если у кого-то из пони вот-вот вырвут сердце из груди, я хочу, чтобы маленькие глазки были прикрыты.

— Справедливо. — Тарниш на секунду склонил голову, а когда снова поднял ее, то уже улыбался. — С Сумаком это будет просто. Мы просто заберем у него очки.

Сумак, которого все еще обнимала слишком ласковая Лаймстоун, дал понять о своих чувствах с помощью высунутого языка, который был направлен на Тарниша. Он был бессилен, он ничего не мог сделать, и его бесило, что ей, похоже, нравится, как он пахнет. Это было ужасно, просто ужасно, и если бы только существовал способ связаться с Твайлайт Вельвет, можно было бы что-то сделать с этой трагедией.

— Некоторые пони так милы, когда они угрюмы, — сказала Лаймстоун, и в ее словах прозвучали детские нотки. — К тому же ты такой уси-пуси!

— Пеббл, помоги мне!

— Нет.

Список предателей становился все длиннее. Это было ужасное положение, в котором он оказался, и когда нос Лаймстоун прижался к его уху, он сделал слабую попытку извиваться из-за щекотки, пробежавшей вверх и вниз по позвоночнику. Хуже того, ему захотелось хихикнуть, а сейчас ему не хотелось хихикать. Он хотел разозлиться, надуться, отомстить за то, что его заставили мыться с матерью.

— Они такие мягкие, когда маленькие, — пробормотала Лаймстоун, и ее слова защекотали Сумаку ухо. — Такие маленькие, такие мягкие и такие чудесные. Маленькие копытца, маленькие ножки, милые носы-пуговки, очаровательные глазки и мягкие животики, которые можно погладить.

— Лаймстоун, ты хочешь завести жеребенка? — спросила Клауди.

Сумак почувствовал, как Лаймстоун обняла его крепче, но без боли. Ее дыхание участилось, и он чувствовал, как колотится ее сердце. Более того, он слышал его, а может, ему показалось. Каждый вздох тяжело и быстро ударялся о его ухо и щекотал шею.

— В этом нет ничего постыдного. — Эти слова произнес Игнеус. — Лаймстоун, ты показала свою состоятельность. Не имея ничего, кроме собственных сбережений, ты основала собственную империю. Ты создала работу для других. Твоя деловая хватка позволила тебе выжить после неудачной истории с мистером Маринером. Сейчас другие времена, Лаймстоун. Кобылы могут быть успешными и быть матерями. Просто посмотри на Мод.

— Может быть, позже. — В голосе Лаймстоун звучала нерешительность и неуверенность. — Может быть, когда-нибудь скоро…

Глядя на Пинни Лейн, можно было понять, откуда Тарниш взял свое телосложение: оба были высокими, худыми и длинноногими. Однако, увидев Пеббл с ее бабушкой Пинни, Сумак не смог понять, в чем дело. Пеббл была невысокой, компактной и твердой, очень похожей на шары для боулинга, которыми Пинни зарабатывала на жизнь.

А еще Пеббл была совсем другой пони, когда рядом была ее бабушка. Причем с обеими. С Пинни она вела себя по-одному, а с Клауди — совсем по-другому. Эта сложность завораживала Сумака, и он следил за каждым движением Пеббл, когда она общалась с Пинни.

Пеббл рассказывала Пинни все, что могла, о Мегаре, и Пинни следила за каждым словом внучки. Не обращая внимания на то, что другие говорят о ней, Мегара наблюдала, как Бумер спит в камине. Она сидела, с тоскливым видом глядя на то, что ее товарищ по играм не выходит и дремлет. Время от времени она издавала печальные вздохи.

Октавия, Винил и Клауди наверстывали упущенное время за чаем, разговаривая друг с другом тихими голосами. Винил вела себя тихо, но при необходимости кивала или качала головой. Клауди то и дело тянулась потрогать живот Октавии, и серая земная пони ничего не делала, чтобы остановить старшую кобылу.

Игнеус, сидя за столом, читал газету, изредка произнося:

— Харрумф.

— Мне пора, я должна провести несколько часов в Сахарном Уголке! — объявила Пинки Пай, и, прежде чем кто-либо из пони успел ответить или отреагировать, она исчезла, оставив после себя облако, пахнущее глазурью.

Не опуская газету, Игнеус поморщился, а потом сказал:

— Я горжусь этим.

Сумак уже собирался что-то сказать, когда к его ноге подкатился ярко-красный мяч. Он немного откатился в сторону, но не сильно, и когда он посмотрел в ту сторону, откуда прилетел мяч, то увидел Твинклшайн, которая смотрела на него выжидающим взглядом. Большинство пони не могли удержаться от того, чтобы не попинать мяч, и Сумак не был исключением. В нем вспыхнуло желание, и он почувствовал себя в игривом настроении.

Зажигая рог, он приготовился послать мяч обратно в сторону Твинклшайн, но она остановила его ворчанием и покачиванием головы. Подняв ногу, она сделала отталкивающее движение, и он понял цель этого упражнения. Когда он сам поднял левую переднюю ногу, его слегка шатало, и ему приходилось бороться, чтобы удержаться в вертикальном положении. Однако это было приятно: бороться, преодолевать трудности, иметь цель.

Несколько раз размяв ногу, чтобы разогреться, он приготовился к удару. Нога затекла от неправильного использования, но напряжение, казалось, стремилось исчезнуть. Сосредоточившись на мяче, он не замечал, что многие взрослые остановили свои дела, чтобы понаблюдать за ним, а заодно и за Пеббл. А еще Сумак не замечал собственной улыбки.

Когда он почувствовал, что готов, он сильно ударил по мячу, и тот прокатился метра на полтора. Удрученный, он вздохнул, покачал головой, а затем уставился на мяч, чувствуя разочарование в себе. Однако Твинклшайн знала, что делать. Она поднялась со своей подушки, встала, подняла подушку, прошла через всю кухню, положила подушку рядом с мячом, села и улыбнулась.

Легким постукиванием она отправила мяч обратно в сторону Сумака.

Теперь, поскольку Твинклшайн ублажила его, не унизив, он был вовлечен в этот момент. Запястье немного поскрипывало, но двигаться было приятно, а когда он ударил по мячу, то почувствовал лишь легкую боль в ноге. Какая-то невидимая сила пронеслась по табуну, и остальные, повинуясь какому-то безмолвному побуждению, присоединились к игре.

Трикси грубо подтолкнула Твинклшайн, а затем опустилась на одну подушку с перламутровой кобылой. Лемон Хартс с разочарованным видом увидела, что места для нее нет, поэтому ей пришлось положить свою подушку рядом с их подушками и сесть как можно ближе. Во всех трех кобылах было что-то кокетливое, но Сумак этого не замечал.

Когда мяч снова покатился по полу, внимание Мегары было приковано к нему. Она перестала тосковать по дремлющему товарищу по играм и устремила свой хищный взгляд на катящийся мяч, а ее хвост завилял за ней. Тарниш тоже наблюдал за катящимся мячом, и взгляд его был не менее хищным, хотя никто, казалось, ничего не заметил и не обеспокоился. Он отложил книгу, которую читал, и стал наблюдать за мячом, двигая головой из стороны в сторону.

Мяч стал центром внимания табуна, и необходимость делать то же самое, что и все остальные пони, была слишком сильной песней сирены, чтобы сопротивляться даже для Игнеуса. Газета была отринута, положена на стол, а сам он подошел и сел на подушку, которую Лемон Хартс любезно прилевитировала для него. Теперь он тоже пинал мяч.

Рядом с мужем Мод тоже читала книгу, которая называлась "Безмолвные левиафаны: Стоячие Камни островов Гриттиш". Как бы ни была интересна и увлекательна эта книга, она оторвала мордочку от ее страниц, чтобы понаблюдать за происходящим на кухне. На мгновение она взглянула на мужа, а затем, медленно повернув голову, вернула мордочку на положенное ей место, зарывшись в страницы книги.

Часы на камине показывали десять сорок девять.

Для Сумака время потеряло всякий смысл, потому что он никак не хотел, чтобы это закончилось. Эта группа пони, все они, все до единого, были его семьей, и этот факт теперь закрепился в его мозгу. Он и не подозревал, что в глубинах своей психики пришел к такому выводу — все, что он чувствовал, было проявлением глубокого счастья, и даже если этот момент не мог длиться вечно, он хотел, чтобы эмоции, которые он испытывал сейчас, не покидали его.

Когда Твинклшайн наклонилась и ухватила Лемон Хартс за щеки и страстно поцеловала ее, ожидаемое смущение не было чрезмерным, и он просто справился с ним. Конечно, щеки у него покраснели, он чувствовал себя немного неловко, а уши стали горячими, но все это не имело значения, потому что они, как и он, были счастливы. Это было просто то, что делали счастливые пони.

Лемон Хартс, возможно, охваченная любовью, проигнорировала мяч, когда он подкатился к ней. Она наклонилась поближе к Трикси и Твинклшайн, коснулась их обеих, и в ее глазах читалось обожание. Любовь Лемон была ощутима, и Сумак почувствовал, как у него сжалось горло, когда он оказался во власти этого момента. Что бы ни происходило дальше, он хотел увидеть это, почувствовать, испытать в полной мере.

— Трикси, Твинкл, это не тот момент, который я планировала, но, тем не менее, он кажется идеальным. — Лемон замешкалась, моргая, и теперь выглядела застенчивой. Протянув ногу, она взяла копыто Трикси в свое, а затем Твинклшайн. Она сжала оба копыта, слегка потянула их и притянула к себе. — Вы обе… выходите за меня замуж, пожалуйста? Скоро Фестиваль Зимней Луны, и я думаю, это будет просто идеально. Мы могли бы провести остаток жизни вместе и быть счастливы… Что скажете? Просто три друга… провести всю жизнь вместе… делать то, что правильно друг для друга, и для маленького Сумака тоже. Вместе у нас больше шансов, не так ли?

Сумак ждал, что ответят его матери…

Глава 22

Наклонившись вперед, Трикси Луламун подняла копыто и жестом показала на лицо Лемон Хартс:

— Лемон, милая, у тебя что-то на носу.

Зажмурив глаза, желтая кобыла попыталась разглядеть, на что указывает Трикси, и ответила:

— Неужели? Как вы могли испортить момент, мисс Хартс.

Как только Лемон закончила говорить, Трикси наклонилась к ней, слегка поцеловала и кивнула. Лемон, поняв, что поцелуй означал "да", издала тихий писк и навострила уши, а затем повернулась, чтобы посмотреть на Твинклшайн. Чувство любви и привязанности было осязаемым, и казалось, что каждый пони в комнате зависел от этого момента.

Больше всех — Сумак.

Казалось, произошла задержка, и Твинклшайн просто сидела, неглубоко дыша, прижав одно переднее копыто к груди. Все, что она могла делать, — это моргать, поворачивая голову, чтобы посмотреть на Лемон и Трикси. Когда у нее заслезились глаза и задрожала нижняя губа, Сумаку стало трудно продолжать смотреть на нее.

Часы на камине показывали десять пятьдесят шесть.

— Я не могу это упустить, — успела пробормотать Твинклшайн, и тут ее осенило.

Произошло трехстороннее объятие, причем Твинклшайн была агрессивной. Она притянула к себе и Лемон, и Трикси, а затем три кобылы-единорожки столкнулись головами, почти соприкоснувшись рогами. Хотя это зрелище само по себе было достойно внимания, произошло нечто еще более удивительное: Кьютимарка Лемон Хартс, ее три маленьких сердечка, начали светиться неистовым светом.

Магическое чувство Сумака было ошеломлено, и он почувствовал головокружение. Здесь действовала мощная магия — это было не простое заклинание, — и его зрение то пропадало, то расплывалось. Магия была приятной, она пульсировала в его теле и успокаивала боль в шее. Ему было так хорошо, что он без труда поднялся с подушки, встал на ноги и преодолел небольшое расстояние до места, где сидели три кобылы. Проходя мимо, он слегка пнул мяч — не удержался — и ухмыльнулся от уха до уха.

Прошло совсем немного времени, прежде чем он оказался зажат между пони как в бутерброде, и в кои-то веки он не возражал. Ни в малейшей степени. Он даже не обиделся на них за прежнее предательство. Вся жизнь была хороша, и он был счастлив. Для маленького Сумака Эппл праздник Согревающего Очага наступил раньше, и он исполнил свое самое заветное желание. Все остальное в этот момент не имело значения.

Прочистив горло, Тарниш поднялся и сказал:

— Пойду приготовлю обед, чтобы мы могли поесть до начала кино.

Обед состоял из какого-то рисового блюда, и Сумак поглощал его, даже не замечая, что это такое. Все, что он знал, — это то, что его было много, и он был голоден. Кроме того, по какой-то необъяснимой причине он стал лучше двигаться и чувствовал себя прекрасно. Все было так замечательно, что он даже не заметил, как Трикси, Лемон и Твинклшайн состроили друг другу глазки, и не смутился от этого.

— Все на вкус как картошка, — неожиданно сказала Лаймстоун.

Несколько пони прекратили есть, подняли головы и посмотрели на нее. Сумак с набитым едой ртом на мгновение приостановился, чтобы послушать, что скажет Лаймстоун. Напротив своей дочери Игнеус ждал, упреждающе вздернув одну бровь. Даже Мод выглядела внимательной. По прошествии нескольких секунд Сумак начал сомневаться, действительно ли все на вкус как картошка, поскольку не мог быть уверен. Многие вещи не были похожи на картофель.

— Лаймстоун? — сказала Клауди своей дочери.

Вытерев мордочку передней ногой, Лаймстоун сделала глубокий вдох, а затем промурлыкала:

— Когда мы едим что-то новое, мы говорим, что это на вкус как картошка. Подумайте об этом. Только подумайте, сколько раз один пони говорит это другому. Мы едим что-то новое, кто-то из пони спрашивает о вкусе, и мы говорим, что на вкус это картошка. Всё на вкус как картошка.

— Картофельные чипсы на вкус как картошка, — ошарашил Игнеус.

Ворча от досады, Клауди посмотрела на мужа:

— Я выпровожу тебя на улицу, Игнеус… увидишь, когда я этого сделаю!

— Я этого не понимаю. — Октавия повертела головой из стороны в сторону, выглядя несколько озадаченной. — Если все на вкус как картошка, то я не заметила.

Тарниш, помахивая ложкой, кивнул в знак согласия:

— Лаймстоун права. Только я не могу сказать, насколько она права. Но многие вещи действительно похожи на картофель.

Мегара издала одно смущенное мяуканье, а затем продолжила есть рис, слизывая его своим длинным, шершавым, наждачным языком.

— Это неправда. — Пеббл, фыркнув от отвращения, закатила глаза и продолжила есть. — Тетя Болтушка просто снова нас разыгрывает.

— На самом деле, — начала Пинни Лейн, — в этом есть доля правды. В гамбургерах, например, используется картофельный крахмал в качестве связующего вещества, чтобы скрепить все вместе. Как и во многих других овощных котлетах для бургеров. Во многих переработанных продуктах быстрого приготовления, которые мы едим, есть картофельный крахмал.

— Тетя Балаболка была права, Пебби Пупс!

— Тьфу! Это не значит, что ты права, Лимстейн!

Теперь две пони сошлись в яростном смертельном поединке, гневно дергая ушами, свирепо кривляясь, оскалив зубы и прищурив глаза. Когда Клауди стукнула копытом по столу, битва закончилась, но Лаймстоун и Пеббл продолжали бросать друг на друга злобные взгляды.

— Они такие очаровательные, когда так делают, — проворчала Мод, а потом вздохнула.

— Я до сих пор помню тот день, когда вытащил маленькую Лаймстоун с картофельной грядки, — заметил Игнеус, и за столом воцарилась тишина. — Я вытащил эту крошку из грязи, отмыл ее и принес в дом. Она смотрела только на своего папу.

— Игнеус. — Клауди бросила на мужа яростный взгляд.

— И внезапно…

— Игнеус…

— …я был самым счастливым отцом в мире…

— Игнеус!

— … пока она не достигла зрелости…

— Игнеус, остановись! Здесь жеребята!

— … и только тогда я понял, что я повзрослел…

— Игнеус!

— Папочка, пора покинуть корабль, — проворчала Мод.

— Модлин! — Клауди обратила свой гнев на дочь. — Это было ужасно!

— Разве пони можно обездвижить каламбурами?

— СУМАК ЭППЛ! — Теперь мордочка Пеббл приобрела ярко-красный оттенок, и она стукнула обоими передними копытами по краю стола.

Сделав над собой усилие и слегка пожав плечами, Сумак ответил Пеббл:

— Картоха останется картошкой.

Немного наклонившись, Игнеус посмотрел на внучку:

— В чем дело, Пеббл? Чувствуешь себя расбульбленнной?

Ничего не сказав, маленькая шоколадно-коричневая кобылка укоризненно посмотрела на деда.

— Как ни поджарю, не могу придумать хороший каламбур. — С самодовольным выражением на морде Тарниш уселся поудобнее и стал ждать результатов измерений по шкале кривляний.

Твинклшайн, подпрыгивая на своем стуле, игнорировала угрожающие взгляды двух своих особенных пони:

— Игра, подготовка и пюре! — Затем, сверкнув глазами, она с наслаждением услышала стоны, раздававшиеся по всему столу. — Мы отлично проведем время в кино, я чувствую это своей мяточкой!

— Знаешь… — Мод сделала паузу, делая жест копытом, — каламбуры смешны только тогда, когда их произношу я. В противном случае они меня раздражают. Я их ненавижу. Очень сильно ненавижу. Интересно, почему?

— По той же причине, по которой все на вкус как картошка, — ответила Лаймстоун. — Просто такова жизнь!

Снаружи день был прекрасен и идеален. Холодный, морозный воздух бодрил всех, чьи легкие он наполнял. Небо сегодня было ясным, и солнце освещало весь свежевыпавший снег, создавая сверкающее, ослепительное, слепящее глаза зрелище. Спешить было некуда, так как они вышли рано, и Сумак мог спокойно наслаждаться зимними достопримечательностями и звуками Понивилля.

Мегара оставалась рядом с отцом, но была рада оказаться на улице. На нее часто глазели, причем с самым разным выражением, но она, казалось, не обращала внимания на плохое. Образовалось что-то вроде парада: Тарниш и Мегара шли впереди, а за ними — длинная вереница пони. Что касается самого Сумака, то он сидел на спине Твинклшайн и наслаждался грандиозным выходным днем. Пеббл, слишком маленькая, чтобы справиться с глубоким снегом, ехала на спине Пинни.

Бумер, спрятавшись под пончо Сумака, дремала и служила портативным обогревателем.

Наблюдая за всем, Сумак был очарован тем, что видел вокруг. Длинный ряд пони отличался удивительным разнообразием: Игнеус был широким и коренастым, Тарниш — высоким и худым, Винил — невысокой и компактной, а Пинни, Пинни была похожа на своего сына, но была женственной, и, пожалуй, ее лучше назвать вальяжной. И все же, несмотря на все их различия, они были пони. За исключением Мегары, конечно, но Сумак не позволил этому остановить его грандиозные мысли.

Здесь было столько разнообразия, причем не только пони, но и племен. Ладно, пегасов здесь не было, но у Мегары были крылья. Каждый земной пони и каждый единорог чем-то отличались друг от друга. Впервые Сумак обратил внимание на разнообразие жизни, и его охватил восторг.

— Я хочу завести жеребят с Пеббл, чтобы увидеть, как они выглядят.

Твинклшайн так резко остановилась, что Сумак чуть не упал, когда его понесло вперед. Трикси оступилась, споткнулась о собственные передние ноги и упала лицом в снег. Лемон Хартс ахнула, а потом просто стояла с открытым ртом. Клауди врезалась в своего мужа Игнеуса, который внезапно остановился. Лаймстоун врезалась в зад своей матери — место ее происхождения, и от этого Клауди снова впечаталась в Игнеуса.

— Прямо сейчас? — уточнила Пеббл, когда Пинни тоже чуть не упала и зашаталась на своих длинных ногах.

— Нет! — Сумак, поняв, что натворил, не знал, как исправить ситуацию.

— Ну, я надеюсь, что нет! — прорыдала Клауди, пытаясь вернуть себе достоинство.

— Я хочу сделать это позже, — пробурчал Сумак и тут же с растущим чувством ужаса понял, что это ему не помогло. — Я имею в виду… я имею в виду… неважно, что я имею в виду!

— Сумак Эппл! — Пеббл, теперь уже гораздо более темного оттенка коричневого, покачала головой.

Зашипев, Трикси с легкой подачи Лемон подняла себя из снега и, повернувшись, замерла, глядя на сына пустым взглядом. К ней присоединились Октавия, которая стояла, нахмурившись, и Винил, которая сотрясалась от беззвучного смеха. Тарниш, не оборачиваясь, смотрел в голубое небо.

— Я стал смотреть на всех пони и на то, какие мы все разные, а потом, наверное, подумал о том, чтобы завести жеребят с Пеббл, чтобы посмотреть, как они выглядят… То есть мне было интересно завести жеребят с Пеббл… То есть не столько завести, сколько посмотреть, как они будут выглядеть, когда я наконец закончу с ней и мы перестанем заводить жеребят, а они у нее действительно будут… — Его слова оборвались, он тяжело сглотнул и замолчал, размышляя о том, сможет ли он еще глубже зарыться в эту яму.

— Сынок, — сказал Игнеус, повернувшись к нему, — в жизни каждого жеребенка наступает момент, когда он не может сделать все еще хуже, а потом каким-то образом делает. Поздравляю, ты только что пережил эту веху в своей жизни.

— Спасибо, Игнеус, — смущенно ответил Сумак.

— Не стоит благодарности. — Игнеус немного прочистил горло, а затем спросил: — Ну что, заглянем в здание городского совета, чтобы зарегистрировать этих двоих?

— ДЕДУШКА, НЕТ! — Пеббл зарылась лицом в копыта и чуть не упала со спины Пинни.

— Думаю, придется. — Игнеус, выглядевший вполне серьезным, кивнул. — У этого жеребенка есть склонность к Пирогам.

Лаймстоун, оскалившись, бросила в отца снежок и попала ему в бок. Он не обратил на это внимания, слегка вздохнул и остался стоять, продолжая кивать. Клауди теперь помогала счищать снег с Трикси. Твинклшайн затихла и не делала никаких движений под Сумаком. Лемон, оправившись от шока, теперь хихикала, за что получила укоризненный взгляд от Трикси.

— По крайней мере, он честен в своих намерениях, — сказал Игнеус, не в силах оставить этот вопрос без внимания.

— Честное… Яблочко? — Сумак заикался и думал, не переступить ли ему черту.

— Мне сейчас так стыдно, что я могу просто умереть. — Пеббл подалась вперед и зарылась лицом в бабушкину гриву. — Я вся горю… Я чувствую, как горит моя кожа, как от солнечного ожога. Это ужасно.

— Думаю, нам лучше просто продолжить путь и сделать вид, что этого никогда не было. — Тарниш не стал оборачиваться, чтобы проверить, насколько согласны с его словами, да и не нужно было. Он начал идти, а остальные последовали за ним. — Итак, кто с нетерпением ждет фильма?

Глава 23

В кинотеатре было немного зрителей, но длинная-предлинная вереница пони, в которой оказался Сумак, была сама по себе толпой. Когда его толпа приблизилась к этой толпе, одна пони отделилась и начала двигаться к Тарнишу. Сумак наблюдал за ней, и что-то в этой пони показалось ему знакомым. На ней была шляпа-клош, тяжелый плащ и очки. Что-то в ней было, но он не мог понять, что именно. А еще она была темно-серого цвета, и он понял, что именно это его и сбивает с толку.

Он уже встречал эту пони раньше, в Кантерлоте, во время свадьбы. Это была мисс Йерлинг.

— Я не думал, что ты придешь, — негромко сказал Тарниш, пока переодетая пони приближалась к нему. Когда она приблизилась, он изогнул свою длинную шею, опустил голову и поцеловал ее в щеку. Когда он начал отстраняться, она снова притянула его к себе крыльями. — Я скучала и беспокоилась о тебе.

— Я не была уверена, что справлюсь. — Через мгновение она добавила: — А где Рейнбоу?

Винил, двигаясь медленно, наконец добралась до Тарниша. В тишине она зашипела на переодетую мисс Йерлинг, и Сумак задумался, что происходит. Он был в замешательстве, причем очень сильном, учитывая, как сильно мисс Йерлинг и Тарниш, похоже, ненавидели друг друга во время свадьбы. Низ был верхом, верх был низом, и улыбка превратилась в хмурый взгляд. Как там говорится в старой поговорке? Сумак не был уверен в этом и не хотел отвлекаться на размышления.

— Вы ненавидели друг друга на свадьбе, — сказал Сумак, не заботясь о том, что раскрывает какой-то большой секрет. Очевидно, что здесь имел место подвох, и ему было не все равно. Совсем. Что-то в этом беспокоило жеребенка, и он чувствовал себя так, словно ему солгали. Нахмурившись, он бросил на них свой лучший неодобрительный взгляд.

— Это сложно… — начал говорить Тарниш.

— Мы с мистером Типотом старые друзья. — Замаскированная мисс Йерлинг улыбнулась Сумаку, стоя шея к шее с Винил. — В то время мы с мистером Типотом были глубоко погружены в роли, которые нам обоим предстояло играть, и мы поддерживали наш кажущийся конфликт, чтобы не расходиться во мнениях и характерах.

— Вы шпион? — спросил Сумак.

— О боже, нет, — ответила мисс Йерлинг, а затем начала хихикать.

— Это как раз то, что сказал бы шпион. — Глаза Сумака сузились, а под ним начала смеяться Твинклшайн. — Меня не проведешь, я знаю, что ты делаешь.

— Вообще-то я уже закончила свои шпионские дела, просто не могу избавиться от красителя на шерсти. — Хихиканье мисс Йерлинг перешло в полноценный смех, но лишь на мгновение, а затем она успокоилась и стала прежней сдержанной. — Приятно снова быть честной.

— Я в предвкушении весны, — сказал Тарниш Дэринг, и он действительно выглядел взволнованным. В нем было почти жеребячье оживление, а его голубые глаза светились счастьем. — Я имею в виду, что это немного не в моей компетенции, но я просто умираю от желания расширить свой послужной список и пополнить портфолио новыми вещами.

Сумак не понимал, что все это значит, это был редкий случай взрослого разговора, который он не смог понять. Когда Тарниш и мисс Годлинг продолжили разговор, он отключился, потеряв к нему интерес. Он посмотрел на Пеббл, которая все еще сидела на спине у бабушки, но ей было неинтересно смотреть на него. Более того, она просто игнорировала его, и он понял, почему.

Маленький жеребенок вздохнул, переживая момент, когда ему стало совсем плохо.

— Эй! — крикнула Лемон Хартс, указывая вверх. — А вот и Рейнбоу Дэш!

Не успел Сумак запротестовать, как его усадили в кресло вместе с Пеббл. Коренастая кобылка помогла усадить его в вертикальное положение, и с ней было легче сидеть. Она по-прежнему старалась не обращать на него внимания и не обернулась, когда Бумер взобралась на его рог. Сумак понимал, что каким-то образом задел ее женские чувства, но не знал, как исправить ситуацию. Казалось, что попытки исправить ситуацию только ухудшат ее.

Сидя позади него, Тарниш, мисс Йерлинг и Рейнбоу Дэш болтали тихими голосами, а Винил молчала. Сумак задумался, почему, — возможно, потому, что Винил наслаждалась тем, что хранит секрет от мисс Йерлинг. Он не мог этого знать. Слева от него сидела его мама Трикси, справа — Пеббл, а по другую сторону от Пеббл — Пинни.

Сумак подумал, не будут ли их рога мешать пони, сидящим сзади, смотреть кино.

— Ты сердишься, Пеббл?

— Нет. — Ее голос ничего не выдал.

— Ты выглядишь расстроенной.

Она отвернулась, и Сумак почувствовал, как у него сжалось горло.

— Мне очень жаль…

— Не извиняйся, — сказала Пеббл, все еще глядя в сторону. — Просто сейчас все… странно…

— Неужели? — Сумак понял, что сказал это не совсем правильно.

— Да. Так и есть. — Пеббл все еще смотрела в сторону.

— Я думал…

— Да. Ты думал о том, чтобы делать со мной мерзкие и странные вещи. Вот к чему ведет наша дружба, не так ли? — Пеббл повернулась, чтобы посмотреть на Сумака, и даже в тусклом свете кинотеатра было видно, что ее глаза затуманены. — Теперь все станет сложнее, потому что я никогда не смогу перестать думать о том, что ты хочешь со мной сделать.

Когда Сумак почувствовал прикосновение копыта, он чуть не выпрыгнул из кожи. В панике он не сразу понял, что мать гладит его, пытаясь утешить его в этот момент. Сумак, ошеломленный и подавленный, испытал нечто вроде пробуждения, осознания своей принадлежности к полу, но это было слишком сложно для его разума.

— Почему ты все усложняешь? — спросил Сумак, и, к его смущению, голос его надломился. Это было хуже всего. Теперь, скрипя зубами, он продолжал: — Я просто хочу быть твоим другом… Я просто хочу л-любить тебя, — заикаясь, он с трудом продолжал, — Я просто хочу быть твоим другом, но ты всегда все так усложняешь! Это потому, что ты кобылка или потому, что ты мозговитая?

Глаза Пеббл сузились, лицо на мгновение потеряло всякое выражение, но каменная маска треснула, и она выглядела… рассерженной:

— То, что я кобылка, не имеет к этому никакого отношения. Кто-то из нас должен думать и планировать, и это точно не ты!

— Я думал наперед. — Сумак, чуть не зашипев, откинулся назад и подальше от Пеббл. — Именно это и привело к тому, что все случилось.

Пеббл ничего не ответила, но продолжала смотреть, издавая сердитое фырканье.

— Ах, хорошо, Пеббл понимает, что она ошибается. — Пинни Лейн, наклонив голову, легонько подтолкнула внучку. — Думаю, это один из тех моментов, которые Твайлайт могла бы назвать уроком дружбы. Вы двое поссорились, теперь помиритесь и покончите с этим.

— Да, — сказала Трикси, подталкивая сына копытом. — А теперь приступайте к чмоки.

— Мама!

— Фу, нет!

Трикси самодовольно усмехнулась, продолжая поглаживать Сумака.

— То, что он сказал, заставило меня почувствовать себя странно. — Пеббл сложила передние ноги на груди, а уши навострила вперед. — Мне было очень неловко, и мне это не понравилось.

— Пеббл, у маленьких кобылок и маленьких жеребят есть некоторые различия. Этого не избежать. — Пинни вздохнула, подняла голову и, повернув ее в одну сторону, хрустнула шеей. На мгновение она скорчила гримасу, разминая затекшую шею, а потом улыбнулась. — Все будет хорошо, Пеббл, я обещаю.

— Нет, не будет. — Пеббл повернула голову и посмотрела на бабушку. — Я толстая и противная. Часть меня потеет и пахнет. И то, что он сказал, заставило меня подумать обо всем этом и о том, что мне придется с этим смириться, что он увидит меня, а я не хочу, чтобы меня видели, и тогда я начала паниковать и…

— Тише, — сказала Пинни, закрыв рот Пеббл одним копытом, и кобылка затихла. — Когда фильм закончится и мы снова окажемся дома, ты и я, мы выпьем чаю и поговорим об этом, хорошо? И, может быть, мы соберем еще несколько кобыл, и мы все поговорим, и найдем способ сделать это лучше, хорошо?

Когда Пинни отдернула копыто, Пеббл кивнула и ответила:

— Хорошо.

— Не знал, что из-за меня ты так испугалась, — прошептал Сумак.

Пеббл ответила шепотом, и ее голос звучал так же напряженно и визгливо, как и голос жеребенка рядом с ней:

— Если бы ты увидел, какая я толстая и грубая, я бы тебе не понравилась.

— Да, я бы…

— Нет. Не понравилась бы.

— Нет, не не понравилась бы.

— Ты не знаешь, о чем говоришь. Тебя бы стошнило.

— Нет, меня бы не стошнило.

— О да, ты бы это сделал.

— Я пойду куплю несколько жевательных конфет, чтобы ваши маленькие рты были заняты, — объявила Трикси. — Надеюсь, я вернусь до начала фильма. А теперь трепещите, вы оба!

На экране заиграла музыка. Сумак, жуя кусочек кислой вишневой конфеты, боролся со слюной, заливавшей рот, и болью в щеках. Он был почти уверен, что мама вернулась с суперкислой ириской, чтобы наказать его и Пеббл. Рядом с ним грызла ириску Пеббл, и он чувствовал, как она бросает в его сторону осторожные взгляды, когда думает, что он не смотрит.

Дэринг Ду и культ Колли Ма!

Сумак, как завороженный, следил за тем, как слова прокручиваются на экране, и яркие, живые цвета ослепляли его глаза. Клацанье проектора было приглушенным фоновым звуком, погребенным под пронзительной музыкой, а звук жевания и чавканья Пеббл рядом с его ухом был почти единственным, что он мог слышать.

Поморщившись, Сумак с ужасом увидел, что пегаска, играющая в Дэринг Ду, была ярко-желтой, бросающейся в глаза. Казалось, с ней что-то не так, и маленький жеребенок нахмурился. Кобыла, игравшая Дэринг Ду, была накрашена тушью, тенями для век и ярко-красной помадой. И тут Сумак решил, что она ему не нравится. Совсем не нравится. Ни капельки.

У Дэринг Ду был спутник — большой, нет, огромный громила-единорог, бледно-слабо-коричневого цвета, с огромными, пульсирующими, потными мышцами. На мгновение Сумак испытал такой шок от увиденного, что его рот открылся, и обильная слюна от кислой ириски потекла по подбородку на пончо.

Хуже всех пришлось агенту Короны Крэшу. Зануда, робкий книжный червь, которая следовала за двумя красавчиками, выглядя при этом жалко и боязливо. У нее были очки, и все было сделано для того, чтобы она выглядела как можно более придурковато. Сумак, потрясенный, ошеломленный, собирался что-то сказать, но…

— БУ-У! — Рейнбоу Дэш закричала у него за спиной. — Кино — отстой!

— Меня… меня ужалила пчела? — спросил Тарниш тихим шепотом с места, где он сидел прямо за Сумаком.

Сумак наблюдал, как камера отъезжает, показывая широкий ракурс, на котором троица собиралась войти в захудалый бар. Он был слишком взволнован, чтобы вспомнить, как все происходило в книге, но знал, что они вышли на след какого-то драгоценного камня, и теперь агенту Короны Какао предстояло раскалывать черепа, пока он не получит то, что хотел.

Дверь распахнулась, когда Какао ударил по ней ногой, и здоровенный грубиян первым вошел внутрь. За дверью бар был заполнен захудалыми, сомнительными личностями, все они были грязными и ни одна из них не была такой красивой, как герои. Какао выхватил свой хлыст, размотал его, и он упал на пол.

— Не может быть! — громким шепотом воскликнула Рейнбоу. — Это случается только после того, как кто-то из пони совершает какую-нибудь глупость!

— Заткнись, Рейнбоу!

— Я ищу адмирала Бэнкса, — сказал агент Короны Какао рокочущим баритоном. — Адмирала Клауда Бэнкса. Где он?

— Его здесь нет, — ответила пони с хитрым взглядом, и камера начала медленное увеличение.

— Как вы думаете, можно ли показать в этом фильме нашу с Бэнксом драку? — спросил настоящий Тарниш.

— Ты толкнул его в пропеллер дирижабля, — тихо прошептала Дэринг.

— Нет, я не! — ответил Тарниш. — Сколько тебе повторять, он споткнулся…

— Твой хлыст запутался у него в ногах!

— Он ударил тебя в рот!

— Заткнитесь все! — скомандовала Клауди.

— Я здесь, чтобы устроить плохой день, — прорычал агент Короны Какао, угрожая хлыстом грязной толпе.

Что-то в этой фразе было не так, но Сумак был слишком перевозбужден, чтобы понять, что именно. Кислый вкус ирисок, его небольшая размолвка с Пеббл, звуки музыки, сияние экрана, все, что говорилось вокруг, и теплое, приятное ощущение, что Пеббл сидит рядом с ним. Вздохнув, он позволил себе прижаться к ней, найдя для себя мягкое и удобное место для отдыха.

Она была идеальна.

Глава 24

Агент Короны Крэш вошла в логово хулиганов, поправила очки, а затем голосом, полным странной уверенности, объявила следующее:

— Теперь вы должны познать науку моего копыто-фу. — После этого произошло самое удивительное — на экране взорвалась агент Короны Крэш. Все пони сражались в стиле копыто-фу, а она летала по комнате как ураган, разящий ударами; шквал копыт выбивал зубы и ломал конечности как спички.

Наука копыто-фу была мощной и ужасающей. Лица были перекошены и разбиты. Зубы крошились, как стекло. Конечности оставались в скрюченных, неестественных позах. Агент Короны Крэш казалась неуязвимой, когда скакала по комнате. Хуже всего были удары по орешкам: несколько врагов имели несчастье каким-то образом оказаться в двуногом положении, позволяющем нанести удар ногой по их шарам.

Сумак поморщился, сочувствуя боли.

Один плохой парень, получив удар в голову, выкашлял два грецких ореха и выплюнул их на пол. Сумак рассмеялся — он ничего не мог с собой поделать, — а позади него послышался еще больший смех. Рядом с ним Пеббл качала головой из стороны в сторону, и он не мог сказать, нравится ли ей это в данный момент. Но тут раздался смех Лемон, и Сумак навострил уши. Если Лемон могла смеяться над грецкими орехами, значит, все должно быть в порядке.

Это был неплохой способ завязать приключение.

Виндия была ужасным, кошмарным, ни на что не годным, отсталым местом на каком-то забытом краю света. По крайней мере, в фильме все выглядело именно так. Гриттиш почему-то всё усугубил, хотя в фильме не было понятно, как это произошло. Почти везде были либо трущобы, либо джунгли, а в джунглях — старые храмы, древние старинные строения, напоминающие о том, что было когда-то давно.

Камера взмыла вверх, показывая все новые и новые джунгли, и на краю кадра показались фигуры. Камера увеличила масштаб, плавный, уверенный взгляд, который, несомненно, демонстрировал замечательные навыки пилотирования, и крошечные фигурки увеличились в размерах и стали более детальными.

— Ну же! — воскликнул Тарниш. — Это не армия! Их всего-то десять? За мной по джунглям гнались сотни культистов!

На экране культисты Колли Ма неторопливой трусцой бежали за агентом Короны Какао, а мускулистый единорог с достоинством лидировал в их размашистом броске, в котором его мускулистая фигура раскачивалась из стороны в сторону. Агент Короны Какао даже не вспотел, а вот псы-культисты запыхались. Сумаку показалось, что во всем этом есть что-то неправильное.

Сцена растворилась, отдалившись от Какао и его медленной прогулки, и когда картинка вернулась в фокус, на ней были показаны Дэринг Ду и Крэш, сидящие за столом и потягивающие напитки, в которых были маленькие бумажные зонтики. Они разговаривали с каким-то профессором в очках с толстыми стеклами, который все время указывал копытом на карту.

— Профессор Линк, спасибо, что сообщили нам местонахождение клана алмазных собак Де Штейн. — На экране Дэринг Ду одарила профессора знойным взглядом благодарности.

— Клан Де Штейн был скрытой угрозой довольно долгое время, — ответил профессор Линк.

— Мы получили эту информацию не таким образом, — громким шепотом сказала Рейнбоу. — Дэринг держала его за голову, а я била его в живот, пока он не отдал товар…

— Рейнбоу Дэш, ты, проказница, ты ударила его прямо по веткам и ягодкам!

— Ты не сможешь доказать, что я сделала это специально, он же корчился!

— Заткнитесь уже! — Голос Клауди был пронзительным и раздраженным. — А то я за себя не ручаюсь!

На экране Дэринг Ду все еще вела себя довольно соблазнительно, и Сумак слегка ерзал на своем месте, поскольку наблюдение за ней вызывало у него неприятные ощущения. Она что-то делала губами и глазами, и от этого у него зудело в странных местах, словно ему нужно было потереться. Что-то внутри него проснулось, и он почувствовал, что ему слишком тепло.

— Фу! Зачем мне пытаться соблазнить его! — крикнула мисс Йерлинг, и в экран полетел попкорн. — Он пытал нас с Рейнбоу и натравил на нас диких обезьян!

— Обезьян со шлемами контроля разума! — добавила Рейнбоу.

— Знаете, я уже не так злюсь на Тарниша за то, что он сделал с профессором Линком, — заметила мисс Йерлинг. — Тарниш был прав… Это то, на что можно оглянуться и посмеяться. — Когда мисс Йерлинг начала смеяться, к ней присоединились Тарниш и Рейнбоу.

— Тарниш… Тарниш… он украл жезл управления разумом обезьян! — прохрипела Рейнбоу, кое-как выговаривая слова и захлебываясь от смеха.

— О, замолчите! Все вы! — Теперь раздраженной была Октавия. — Тут кое-кто пытаются смотреть кино!

— А кое-кто из нас это пережил, — ответил Тарниш. — Мне несколько часов читали лекции из-за того, что я сделал с жезлом управления сознанием обезьян.

— Винил Скрэтч, ты больше никогда не выйдешь из дома!

— У меня странное ощущение между ног, — прошептал Сумак, слишком смущенный, чтобы повышать голос. — Как будто я хочу в туалет, или что-то в этом роде.

— Сумак? — Трикси, очевидно, услышала его и наклонилась к нему. — Ты в порядке?

— Думаю, мне нужно в туалет… Мама, происходит что-то очень странное!

В уборной для кобыл стоял невыносимый запах дезинфицирующего средства, и Трикси Луламун уставилась в стену, почти не мигая, глядя куда угодно, только не на своего сына. Сумак сидел на унитазе, слегка ерзая, дрожа и с красным лицом. Без сомнения, она тоже была красной и не знала, что сказать. Ей хотелось, чтобы Лемон была здесь, потому что Лемон знала бы, что делать.

— Послушай, Сумак, такие вещи… случаются.

Корчась и поджимая задние ноги, жеребенок стыдливо смотрел в пол. Его уши поникли, и все в нем излучало страдание, пока он сидел и дрожал. Трикси поняла, насколько хуже должно быть для Сумака находиться в уборной для кобыл, ведь он становился старше, и, конечно же, дело было в том, что только что произошло.

— Ты несла меня через холл…

— Послушай, Сумак, я не знала… что… Трикси не знала, что это произошло, и ей очень, очень жаль, понимаешь? — Кабинка туалета казалась слишком маленькой и тесной, и ей было неловко находиться так близко к сыну, учитывая то, что происходило. Ей хотелось быть далеко-далеко, но в то же время она хотела утешить его в трудную минуту. — Такого ведь никогда раньше не случалось, правда?

— Нет! — ответил Сумак раздраженно и надуто.

Трикси поняла, что не может его винить. Она смотрела на граффити, начертанные на плитке, но не воспринимала написанные там слова. Она хотела сказать ему, что этот момент пройдет, но слова застряли у нее в горле. Было слишком больно говорить ему, что все будет хорошо и что она все еще любит его, потому что сейчас она не могла даже обнять его, хотя он так в этом нуждался.

Трикси поняла, что это, возможно, самый худший момент ее материнства, и от этого было больно.

Сосредоточившись на себе, Трикси не подумала о том, что каждая мать маленького жеребенка в какой-то момент должна была пережить этот момент. Ее не трогала чужая борьба. Нет, она думала только о себе и о том, как неловко ей сейчас стоять с Сумаком в кабинке туалета, пока он страдает от непроизвольной реакции — того, о чем она не хотела ни думать, ни признавать.

Он был ее милым, невинным дружком, а это все усложняло.

Что бы сделала Лемон? Сжав горло, Трикси попыталась спасти ситуацию:

— Ладно, это будет трудно, но ты можешь рассказать мне, что произошло? В смысле, в тот момент, когда… ну, ты понимаешь…

— Я не знаю. — Голос Сумака был не более чем пристыженным бормотанием. — Мне стало очень тяжело, когда я увидел, как двигаются ее губы и язык, а потом был момент, когда я увидел ее горло, и тогда все стало ужасно, и я не мог сидеть спокойно.

— Понятно. — Повернув голову, она теперь стояла лицом к стене кабинки и старалась не думать о том, что ее сын только что испытал первое настоящее возбуждение, потому что заглянул в горло кобыле. Она не хотела думать об аналоге, который он представлял, и о том, что это пробудило в сознании ее сына. Это вызывало беспокойство, если не сказать больше.

Было ли это нормально? Естественно ли это? Трикси, будучи такой, какая она есть, не представляла, как с этим справиться — с мыслью о том, что ее сына привлекал открытый рот кобылы. Она подумала, что было бы легче смириться, если бы Сумак сконфузился, глядя на кобылий зад. Это, по крайней мере, выглядело бы более нормально, более естественно.

— Тебе уже лучше?

— Нет. — Сумак не поднял взгляд от пола, а Трикси не повернулась, чтобы посмотреть на него.

— О боже. — Трикси глубоко вздохнула. Ей хотелось, чтобы Лемон была здесь, и не только потому, что она нужна Сумаку, но и потому, что Трикси знала, что она нужна ей. Когда через несколько кабинок послышался звук, издаваемый другой кобылой, она вздрогнула, не желая думать об этом. Никто не предупредил ее об этом. Твайлайт Вельвет ничего не говорила об этом мучительном опыте. Ничто из того, что она когда-либо испытывала, не подготовило ее к этому моменту, к этому испытанию материнства.

Стиснув зубы, она заставила себя посмотреть на Сумака. Протянув одно копыто, она подставила его под подбородок, приподняла голову и заглянула в его глаза, глядя поверх верхней кромки очков. Она увидела боль и свое отражение. На мгновение ее охватила мучительная паника при мысли о том, что Сумак, возможно, смотрит на ее рот. Взяв себя в копыта, она заставила себя продолжить, преодолевая боль, трудности и наплыв эмоций.

— Сумак, все будет хорошо, и мы пройдем через это…

Когда он снова опустился на сиденье рядом с Пеббл, Сумак по-новому оценил свою подругу-кобылку. Закутавшись в пончо, он все еще чувствовал себя слишком жарко и в то же время несколько зябко. Он был немного потным и, возможно, немного липким, а Пеббл была даже слишком теплой, чтобы ее выносить. Он изо всех сил старался сидеть спокойно — это было несложно, учитывая его состояние, — и странным, необъяснимым образом был благодарен за то, что снова оказался рядом с Пеббл, хотя ему хотелось быть далеко-далеко от нее.

Он был слишком рад снова погрузиться в фильм и уставился на экран, широко раскрыв глаза за стеклами очков, гадая, что же он пропустил. Как долго их с Трикси не было? Эту мысль он выкинул из головы, потому что лучше было не думать об этом. Что угодно было лучше, чем думать об этом.

У Пеббл были красивые губы, и он старался не думать о них.

На экране царило буйство перенасыщенных красок. Слышалось рычание кошек из джунглей, крики обезьян и шипение кобр. Слишком много всего происходило одновременно, чтобы уследить за всем, а в ряду позади него раздавался безостановочный смех. Агент Какао сражался с тигром в джунглях и побеждал. Наверное, фильм опять преувеличивает. Ведь не мог же Тарниш ударить и пнуть тигра, чтобы тот подчинился?

Агент Какао ударил тигра прямо в пах, и тот заскулил, свернувшись в клубок. Театр наполнился болезненными вздохами, и Сумак снова сжал задние ноги вместе, но на этот раз по другой причине. Затем, когда тигр был повержен, агент Короны Какао двинулся на удивленного доктора Кабаллерона под страшную музыку психопатов-преследователей.

Дальше была короткая погоня по карьеру, а затем, когда Какао настиг Кабаллерона, началась драка. Злой доктор был избит, как пиньята, но это избиение не было комедийным. Замедленная съемка и драматическое увеличение показывают дикую жестокость избиения, которому подвергся Кабаллерон. Зубы летели. Сумак, сморщившись, напомнил себе, что это кино и что такого, скорее всего, не было.

Когда Кабаллерон был избит до беспомощности, Какао бросил его в воду, кишащую крокодилами, где злобного доктора утащили на глубину, и он исчез из виду. Сумак почувствовал легкую тошноту, ведь это было просто ужасно, и он был рад, что Тарниш не из тех пони, которые действительно могут так поступить.

Даже не задумываясь об этом, он придвинулся ближе к Пеббл, желая почувствовать ее прикосновение к себе, и задрожал. На экране Дэринг Ду сражалась с адмиралом Бэнксом в бескомпромиссном поединке, и ей только что ударили копытом в рот, оставив на губе небольшую рассеченную рану. Все еще играла страшная, психованная музыка преследователей, визгливые скрипки, от которых у Сумак вставали дыбом все волосы на загривке.

— Папа делает плохие вещи, когда злится. — Пеббл выдохнула эти слова и тоже прижалась к Сумаку.

Агент Короны Крэш был пойман в сети и подвергался жестокому избиению дубинками на палубе воздушного корабля. Сумак вздрагивал от каждого удара — слишком уж реально все это выглядело и звучало. На земле Дэринг Ду сражалась за свою жизнь с адмиралом Бэнксом. Агент Какао, весь в крови от схватки с тигром в джунглях, покрытый синяками от многочисленных драк и истекающий кровью из-за ранения, теперь медленно наступал на адмирала Бэнкса.

Визжащая, почти болезненная музыка усилилась, когда Какао занес свой хлыст. Адмирал Бэнкс только что получил удар по кишкам от Дэринг Ду и попятился назад, оказавшись слишком близко к вращающимся лопастям дирижабля. Камера с широким углом обзора показывала все в ужасающих подробностях — от страшного избиения Агента Крэша на палубе до продолжающегося продвижения Агента Какао вперёд.

Напряжение стало почти невыносимым, и Сумак зажал рот копытом.

Пеббл извернулась на своем месте, чтобы обхватить Сумака передними ногами, а Бумер нырнула под пончо, чтобы укрыться. Адмирал Бэнкс и Дэринг Ду наносили друг другу дикие, жестокие удары, быстро обмениваясь ими. Кнут вернулся на место, Какао произнес несколько очень непристойных слов, а затем кнут взметнулся. Дэринг Ду увернулась, но адмиралу Бэнксу не повезло. Агент Какао взмахнул хлыстом и…

Сумак прикрыл глаза, но не уши. Раздался ужасный звук, не поддающийся описанию, и крик. Передние ноги матери несколько неловко прижали очки к его лицу, а затем он услышал, как баритон Агента Какао произнес:

— Держись, Дэринг, мне нужно спасти Крэш.

Когда начались титры, Сумак был измотан пережитым, но в восторге. Фильм был потрясающим, совершенно потрясающим, хотя он и пропустил некоторые моменты, в том числе попадание адмирала Бэнкса в пропеллер. Он был слишком возбужден, чтобы сидеть спокойно, и его тело подергивалось от слабых движений.

— Тарниш, — спросила Пинни, повернувшись, чтобы посмотреть на сына. — Ты действительно спас Дэринг и Рейнбоу, или это просто в фильме пытались приукрасить главную мужскую роль?

— Это было на самом деле, — негромко ответила мисс Йерлинг. — Он был кадровым военным и намного лучше меня в бою. Рейнбоу на самом деле оказалась в сети, и это было весьма эффективно. Ваш сын каким-то образом удержался на ногах после ранения и спас нас обоих.

Пинни торжественно кивнула.

— Ты действительно сражался с тигром? — спросил Сумак.

— Да. — Тарниш усмехнулся.

— Когда мы вернемся домой, ты расскажешь нам, как все было на самом деле? — Сумак почти подпрыгивал от волнения.

— Сумак, нет… нет… Я буду драться с тигром, если понадобится, но не стану рисковать, чтобы твои матери на меня сердились.

Разочарованный, Сумак сделал единственное, что мог сделать жеребенок его возраста:

— У-у-у…

Глава 25

Волнительный, запутанный и чудесный день теперь казался грустным. За пределами кинотеатра, сидя на спине Твинклшайн, Сумак Эппл наблюдал за тем, как четыре верных друга собрались, чтобы попрощаться. Ведь это, конечно, было прощание, как же иначе? И еще до того, как оно произошло, оно уже ощущалось как прощание: глубокое чувство грусти опустилось на все, как саван.

Повернув голову — это далось ему с огромным трудом, но он был полон решимости, — Сумак попытался разглядеть, что происходит. Он боготворил этих пони, всех их. Дэринг Ду, Рейнбоу Дэш, Тарнишед Типота и Винил Скрэтч. Когда они выглядели такими несчастными после того, как были так счастливы вместе, сердце Сумака словно разлетелось на миллион осколков.

— Ты принесла одну? — спросила Дэринг Ду у Рейнбоу Дэш.

— Ага. — Рейнбоу кивнула, и ее копыта зашаркали по снегу. Это был редкий момент, когда она стояла на земле, и она стояла рядом со своими друзьями. — Мы действительно хотим съесть эту ужасную штуку?

— Каждый год ты задаешь один и тот же вопрос. — Тарниш, стоящий во весь рост, казалось, занимал защитную, можно даже сказать, собственническую позицию. В этот момент в нем было что-то уверенное, а может, даже что-то пугающее. — И каждый год мы это делаем.

Винил достала что-то из кармана летной куртки Рейнбоу Дэш, и Сумак увидел, как фольга сверкнула на солнце. Белая вспышка была ослепительной, почти болезненной, и он прищурился, чтобы лучше видеть. Винил открывала ее, разрывая фольгу, и все четыре друга смотрели… с отвращением? Он пытался понять, что это, в чем дело, и когда Винил задрожала, он заподозрил, что это не от холода.

Что-то, что бы это ни было, было разломано на четыре части, и каждая часть была отдана одному из компаньонов. Мод придвинулась чуть ближе, принюхалась, а потом отступила, качая головой. Это плохо пахло? Сумака мучило множество вопросов, но он молчал, не желая нарушать торжественный момент. Пока он наблюдал за тем, как они едят, в его ушах почти не смолкал звук собственного дыхания.

— Наша дружба не дала миру погибнуть, — сказала Дэринг Ду, набивая рот едой. — Я часто об этом думаю.

— О, я занималась этим с Твайлайт и другими своими друзьями. — Рейнбоу сглотнула, облизала губы, а потом добавила: — У меня действительно замечательные друзья. Все они продолжают спасать мир. И я должна продолжать спасать их, потому что я — самая потрясающая пони на свете.

— Ну, это невозможно отрицать. — Тарниш вздрогнул и пошатнулся, а затем сделал гримасу отвращения. — Фу, эти батончики просто ужасны. Клянусь, с каждым годом они становятся все хуже и хуже.

— Каждый год примерно в это время со мной связывается принцесса Селестия и предлагает сделать меня Аликорном Приключений. — Дэринг Ду придвинулась поближе к своим друзьям, на ее лице появились грустные и полные сожаления черты. — Каждый год я отказываю ей. В этом году я поступлю так же. Рейнбоу Дэш…

— Да? — Моргнув, Рейнбоу сверкнула малиновыми глазами в лучах зимнего солнца.

— Тебя никогда не беспокоило, что Твайлайт получила признание и стала принцессой? Или я сама? Как ты только что сказала, твои разные группы друзей продолжают спасать мир, и я не могу не спросить, не чувствуешь ли ты себя обделенной вниманием? — Дэринг Ду посмотрела в глаза Рейнбоу, и Сумак увидел в них глубокое чувство… беспокойства? Озабоченности? Что-то вроде грусти?

— Я просто недостаточно ответственна для такого, — ответила Рейнбоу, и ее мордочка скривилась. — Если я чему-то и научилась, будучи в Вондерболтах… так это тому, что я лучше всего себя чувствую, когда помогаю другим добиваться успеха. Это часть того, что делает меня потрясающей. Я поднимаю других и мотивирую их быть самыми лучшими пони, какими они только могут быть. Пусть мой послужной список говорит сам за себя.

— Ну, с этим уж точно не поспоришь. — Дэринг Ду начала было улыбаться, но тут же сникла. — Мне пора идти. Я и так слишком долго задержалась.

— Дэринг, не уходи… пойдем со мной домой и останемся на некоторое время…

— О боже, мы делаем это каждый год. — Слова Рейнбоу прервали Тарниша, и она извиняюще подтолкнула его ногой, глядя на Дэринг Ду. — Знаешь, я думаю, что ты ему нравишься, Дэринг. Если ты когда-нибудь поедешь с ним домой, думаю, ты станешь членом семьи.

— О, я уже член семьи. — Дэринг Ду начала хихикать, но глаза ее были печальны. — Не вешай нос, Тарниш. У меня много работы до весны. — Повернув голову, она посмотрела на Мод Пай, стоявшую поодаль. — Я верю, что ты выполнишь наш договор, Мод.

— Конечно, — спокойно ответила Мод. — Я без проблем заставлю Тарниша идти по верному пути. — Через мгновение она хотела сказать что-то еще. — Поехали с нами домой… пусть даже ненадолго. Неужели ты не можешь успокоиться и остаться хотя бы на короткое время?

— Я и так задержалась слишком долго. — Слова Дэринг были печальными, и она испустила долгий тоскливый вздох. — Прощайте, старые друзья. Мне пора идти.

— Я бы хотела, чтобы ты этого не делала. — В тоне Тарниша слышалась почти жеребячья мольба.

Винил молча обхватила шею Дэринг передними ногами и крепко обняла ее. На мгновение она зажмурилась, все ее тело задрожало, и вскоре к ним присоединилась Рейнбоу, обнимая их обеих. Щеки Рейнбоу были блестящими от слез, которые сверкали, как бриллианты, в ослепительном свете зимнего солнца. Тарниш тоже присоединился к объятиям, и тут зрение Сумака затуманилось настолько, что он ничего не мог видеть. Не желая плакать — глаза щипало от холодного воздуха, — жеребенок зарылся лицом в пастельно-розовую гриву Твинклшайн и изо всех сил старался не расплакаться, потому что не хотел быть неженкой.

— Прощайте, дорогие старые друзья…

Это было, пожалуй, самое страшное в дружбе: друзьям приходилось прощаться. Сумак, предаваясь размышлениям, думал об этом, пока табун вместе шел домой. Прощаться с Пеббл в конце дня было достаточно больно, хотя он знал, что еще увидит ее. Сумак не мог представить себе, как он вернется к прежней жизни, переезжая с места на место, с побережья на побережье, из города в деревню, никогда не задерживаясь на одном месте достаточно долго, чтобы прощание стало осмысленным.

В тот момент фильм был забыт, волнение, чувство приключения, все пережитые острые ощущения — все это было смыто наблюдением за прощанием четырех закадычных друзей. Это было реально, а значит, имело смысл. А фильм? Ненастоящее, и для Сумака оно было бессмысленным.

Зевнув, Бумер моргнула и прижалась к шее Сумака. Она была теплой чешуйчатой тварью, которая щекотала его, но маленький жеребенок был не в настроении смеяться. Дымчатым, щебечущим голосом она спросила:

— Почему грустно? Почему?

— Прощаемся, Бумер, — ответил он.

— Почему грустно? Почему? — Крошечные коготки Бумер вонзились в шею Сумака, и она извивалась под пончо. — Почему прощание грустное?

— Так уж повелось. — Сумак не знал, как объяснить это так, чтобы Бумер поняла его, и, осознав это, пришел к выводу, что, возможно, он и сам этого не понимает. — Бумер, представь, если бы ты ушла от нас и больше никогда нас не увидела… всех нас… твою семью…

Сумака оборвал пронзительный гудок, за которым последовало тревожное ощущение того, что Бумер трется о его мягкую, уязвимую плоть. Ее когти не просто щекотали, они пронзали его кожу, пока она в отчаянии цеплялась за него, а затем раздался непрерывный поток ровных, душераздирающих дымных гудков. Это было ужасно.

— Сумак, что случилось? — спросила Лемон Хартс, рыся рядом с Твинклшайн. — Бумер, поговори со мной… что случилось? Сумак?

— Она спросила меня, что грустного в прощании, а я и сам не знал и был поглощен мыслями о всякой ерунде, и чтобы помочь ей понять, я сказал ей представить, что она никогда нас больше не увидит, а она испугалась и теперь впивается мне в шею!

Нахмурившись, Лемон Хартс содрала Бумер с шеи Сумака, обнаружив крошечные окровавленные коготки, за которые цеплялись бледно-кремовые волоски. С каждым гудком маленькая драконица выпускала крошечные струйки дыма, а когда Сумак смог получше рассмотреть ее, то увидел, что из уголков ее глаз текут слезы. До этого момента он не знал, что у нее вообще есть слезные каналы, поскольку она всегда облизывала глаза, чтобы увлажнить их, а это было очень противно.

— О, бедняжка, — сказала Лемон Хартс, держа Бумер в своей магии. Драконица свернулась в жалкий клубок, и каждый всхлип сопровождался пронзительным звуком. — Что же мне делать? Как мне это исправить?

— Это плач младенца. — Клауди остановилась рядом с Лемон Хартс, которая стояла рядом с Твинклшайн. — Это не исправить, нет волшебных слов, чтобы стало лучше. Она выплачется, а потом ей понадобятся объятия, я полагаю. Бедняжка, она не может так сильно отличаться от нас.

— Мне стыдно за то, что я сделал. — Убитый горем, Сумак смотрел и слушал, как плачет Бумер, которую он никогда не видел такой. Кровь стекала по его шее и, впитываясь в шерсть, и начинала сворачиваться. — Я просто пытался помочь ей понять… Я даже не понимаю… Прощание — это ужасно, и я… — Не в силах сдержаться, Сумака прервал свой собственный хриплый всхлип, который очень больно впился когтями в горло и вырвался изо рта.

— Это будет один из таких дней. — Лемон Хартс со вздохом смирилась с материнскими заботами и пошла, держа Бумер на расстоянии сантиметра от своего носа. — Я не знаю, что случилось в театре, Трикси не хочет мне рассказывать, а когда я спросила, она просто покраснела и заикалась…

— Я не хочу об этом говорить! — Трикси причитала со своего места в очереди, не поднимая головы от снега. — Трикси не может оказать помощь в данный момент, пожалуйста, двигайтесь дальше и не обращайте внимания на недовольную фокусницу.

— Центр прорвало, Лемон. — Твинклшайн немного замедлила шаг, чтобы не так сильно беспокоить Сумака. — Боже, как будто идет дождь или что-то вроде того, я чувствую, как мою спину заливает.

— Твинкл, сейчас не время для шуток, — огрызнулась Лемон. — Как такое могло случиться? У нас был такой прекрасный день!

— Такова жизнь, — ответила Клауди и, пытаясь успокоить Лемон, толкнула ее всем телом. — Ты не можешь контролировать это, лучшее, что ты можешь сделать, — это пережить это. Наличие хорошего партнера помогает, — при этих словах мудрая кобыла бросила взгляд в сторону мужа, — но в конечном итоге единственный реальный выход — это терпение. — Марбл была маленькой и мягкой, она могла в считанные минуты перейти от смеха к рыданиям, а потом снова к смеху. Мод была хорошей, тихой кобылкой, Пинки тоже какое-то время была тихой, пока не изменилась, Лаймстоун заговаривала мне уши и вызывала мигрень, но именно Марбл научила меня быть терпеливой. Бывали дни, когда мне хотелось наброситься на нее, потому что меня так расстраивала ее внезапная смена настроения, а я злилась и только усугубляла проблему. Даже если я не показывала этого, она улавливала это, и слезы лились потоком.

— Ага! — Лаймстоун кивнула головой.

— Задушить? — Лемон произнесла это слово с визгом, и ее глаза расширились от шока.

— Да, в какой-то момент у каждой матери наступает момент, когда она достигает предела. Те, кто утверждают, что не желали задушить своих детенышей, — лжецы, просто и ясно. — Глаза Клауди сузились. — Это нормально — чувствовать себя так, но от того, как ты справишься с этим, зависит твоя цельность и характер как кобылы. Можно дойти до такого состояния, когда ты настолько расстроена и измучена, что тебе в голову приходят всякие безумные мысли… У Лаймстоун были колики, которые длились добрых три месяца, не прекращаясь, и я измучилась, скажу я вам. Но я выдержала.

Смеясь, Лаймстоун начал рассказывать историю:

— Однажды Марбл проплакала несколько часов, потому что ей на нос села бабочка. Мама не могла угомонить ее, она продолжала плакать, и наконец мама потеряла терпение и оставила Марбл плакать, а сама пошла на кухню месить тесто. Весь дом грохотал, потому что мама…

— Лаймстоун! — Ноздри Клауди раздулись, и она покачала головой, не одобряя рассказ дочери.

— …так сильно била и колотила по тесту. И тут приходит папа, потому что слышит, как Марбл вопит во всю глотку, садится с ней и начинает с ней разговаривать, и наконец убеждает ее что-то сказать. Она говорит ему, что это было красиво… что бабочка была красивая, а потом она так сильно зарыдала, что ее вырвало на папу. Пинки Пай наблюдала за этим, а потом ее тоже вырвало, причем на папу и Марбл. Мод это не понравилось, она схватила Боулдера и убежала на несколько часов, пока вонь не выветрилась, а я так смеялась, что в итоге меня тоже вырвало на пол, а Пинки вырвало в мою гриву, и рвота попала мне в глаз. Правдивая история!

— Болтушка! — Игнеус одарил дочь прищуренным взглядом и тоже покачал головой.

Лемон Хартс издала испуганный блеющий звук, она дрожала, но сказать ей было нечего.

Глава 26

— Нет! Я не хочу! — Корчась или, по крайней мере, изо всех сил пытаясь корчиться, Сумак считал, что его нытье вполне оправдано. Он не хотел снова оказаться в тесном пространстве ванной комнаты, чтобы в его личное пространство вторгались, и не хотел, чтобы царапины на его шее промывали йодом. Достигнув своего сенсорного порога на сегодня, Сумак был пресыщен и близок к перелому. Ему очень нужны были тишина и покой, а возможно, и сон, хотя он скорее устроил бы истерику, чем признал этот факт.

Твинклшайн, оставшаяся исполнять родительские обязанности после того, как Лемон исчезла с Трикси, изо всех сил старалась справиться с сердитым жеребенком:

— Ну же, Сумак, будь взрослым…

— Мне пять! — закричал он в знак протеста против возмутительной просьбы Твинклшайн.

В редкий момент нетерпения из-за того, что ее великий день был испорчен, Твинклшайн потеряла самообладание и сама впала в довольно жеребячье состояние духа:

— Мог бы и провести меня, а ты ведешь себя так, будто тебе два года! — Не желая больше уговаривать Сумака сотрудничать, она схватила его, подняла с дивана, на котором он сидел, и потащила в ванную.

Сумак не выдержал, и бедный жеребенок достиг предела своей выносливости. Всхлипнув, затаившаяся истерика вырвалась наружу и начала сеять хаос. Первое, что она сделала, получив контроль над Сумаком, — попыталась поставить Твинклшайн на место с помощью мощного разряда электричества. С болезненным криком магия Твинклшайн погасла, и Сумак рухнул на пол — худший из возможных исходов.

Он бы так и приземлился, врезавшись в каменный пол лицом вперед, если бы Винил не схватила его за несколько сантиметров до удара. Разъяренная и страдающая от боли Твинклшайн глубоко вдохнула, чтобы отчитать Сумака, но ее остановила Мод, которая стояла неподалеку и качала головой из стороны в сторону. Молчание стоической земной пони каким-то образом дошло до Твинклшайн, и перламутровая единорожка, чья пастельно-розовая грива теперь стояла торчком, пуская статические разряды, казалось, сдулась, осознав, что именно она собирается сделать.

Винил, оставшись удерживать хнычущего жеребенка, испустила вздох неизвестно откуда взявшихся эмоций. Тем временем Клауди, наблюдавшая за всей этой перепалкой, переместилась к Твинклшайн, у которой, похоже, были свои проблемы с темпераментом. Мегара держала Бумер в лапах, но, похоже, не знала, чем утешить все еще сопящую драконицу, страдающую от дымной икоты.

— Фильм был ошибкой, — начала Октавия, подводя итог хаосу. — Из-за того, что все собрались в доме, я знаю, что у меня есть некоторые неудобства, поэтому могу предположить, что и у Сумака тоже. Бедный малыш перевозбудился и нуждается в покое.

— Так это и есть тот самый приступ интроверта? — Кустистые брови Игнеуса нахмурились, и он с беспокойством посмотрел на него.

— Да. — Голос Октавии был тихим, и она бросила на старшего жеребца нервный взгляд. — Пожалуйста, будь внимателен к своим словам, Игнеус…

— Я не собирался больше ничего говорить, обещаю. — Голос патриарха семьи Пай был добрым, искренним, и в его словах было много тепла и ласки.

— Спасибо, Игнеус. — Октавия слегка склонила голову, кивнув ему, а затем повернулась к Винил. — Пойдем, Винил, разберемся с Сумаком. Порезы надо промыть, а бедному малышу нужно прийти в себя.

И снова Сумака предали. Он обнаружил себя сидящим в наполненной пузырьками ванне между двумя кобылами. О, как он хмурился, и слезы стекали из уголков его глаз, пока Октавия терла ему спину копытами, а Винил поддерживала его. От горячей воды и мыла у него болели царапины на шее, но боль от предательства была еще сильнее. Когда Винил опустила его на крышку унитаза, а Октавия начала наполнять ванну, Сумак понял, что худшее уже свершилось.

Теперь ему оставалось только терпеть кипящую, невыразимую ярость. Его кипящая кровь была еще горячее, чем вода в ванной, и он пытался выразить свое недовольство, строя Винил яростные рожицы, но ее, казалось, не волновало — совершенно не волновало — выражение его яростного, апоплексического негодования. Конечно, это еще больше злило его, и казалось, что нет никакого способа заставить ее отреагировать.

И все же было приятно, что Октавия растирает напряженные мышцы его спины, но он не собирался признаваться в этом. Нет, о признании не могло быть и речи, поэтому он обнажил зубы и постарался выглядеть свирепым. Он даже попытался зарычать, чтобы выразить свое недовольство, но ни одна из кобыл не выглядела впечатленной, даже в малейшей степени. Что же оставалось делать жеребенку? В его распоряжении оставался один вариант, самый худший, — пукнуть в ванну. Это могло бы послужить им уроком.

Но с этим придется подождать, потому что сейчас Октавия терла ему спину, а горячая вода проникала в сведенные судорогой мышцы, и это было очень, очень приятно. А еще было приятно, что о тебе заботятся. В ванной было тихо, только плескалась вода, и никто ничего не говорил. Казалось, тишина восстанавливает его спокойствие, но Сумак не собирался никому об этом рассказывать. После того как его предали, он хотел разозлиться.

В абсолютной тишине Винил Скрэтч потянулась телекинезом и подняла с поверхности воды мыльный пузырь. Не в силах скрыть свою реакцию, Сумак открыл рот и стал думать о том, насколько тонким должен быть ее телекинетический контроль, чтобы поднять мыльный пузырь и не схлопнуть его. Он попытался сделать то же самое, но пузырь лопнул. Когда он попробовал еще раз, пузырь тоже лопнул. Теперь у жеребенка была миссия, цель, всепоглощающая потребность поднять мыльный пузырь, не дав ему лопнуть, и его сердитое выражение лица исчезло, сменившись выражением абсолютной сосредоточенности.

Повернувшись к ней спиной, Сумак не заметил ухмылки на лице Октавии, как не заметил и знающего выражения, которым она обменялась с Винил. В данный момент он был поглощен своей задачей, делая отчаянную попытку поднять мыльный пузырь и не лопнуть. Поначалу это казалось простым, но после дюжины попыток Сумак многому научился, и теперь его ум был полностью поглощен своими усилиями. Пузыри были хрупкими, и при малейшем надавливании они лопались. Как Винил это сделала? Это казалось невозможным, а тонкий телекинетический контроль, необходимый для того, что она сделала, был немыслим для Сумака.

Его задача превратилась в навязчивую идею, и жеребенок не заметил, как Октавия принялась обрабатывать царапины на его шее, пытаясь удалить кровь, запекшуюся в шерсти. Его тонкие брови были наклонены вниз над глазами, делая лицо изможденным, а язык высунут от сосредоточенности — черта, присущая эквинным по неизвестной причине.

Подняв пузырек своей магией, Винил опустила его на кончик носа Сумака, и он лопнул от прикосновения. Он зажмурил глаза, пытаясь сфокусироваться на ней, и ему уже не казалось странным или неудобным сидеть в ванне между двумя кобылами. Поднять мыльный пузырь казалось чем-то невозможным, и он не мог понять, как Винил удалось проделать столь впечатляющий трюк.

Одним нежным словом Сумак нарушил тишину. Нет, не резким лаем экстраверта, стремящегося прервать молчание ради того, чтобы услышать собственный голос, а мягким, внимательным прерыванием интроверта, желающего сделать краткое вступление. Вернув свое раздражение в неизведанную страну, он спросил:

— Как?

Винил ответила голосом, позаимствованным у Октавии, и он тоже был внимателен к потребностям тишины:

— Годы практики. Я начинала с детства. Примерно в твоем возрасте. Когда я сделала это в первый раз, я была уже подростком.

Это подавило его, ибо как еще он мог ответить? Как еще он мог реагировать? Казалось, не было никакой хитрости, никакого скрытого секрета, просто десятилетие тренировок во время принятия ванн. Когда перед ним открылась такая долгая и пугающая перспектива, на глаза навернулась слеза, потом еще одна, а потом еще столько же слез, жеребенок вздрогнул и вздохнул. Это казалось несправедливым, но, как и сама жизнь, что есть, то есть. Если он хотел проделать этот чудесный трюк, ему придется потрудиться.

Не обращая внимания на всплески воды, к трио вернулась тишина.

В чужой постели прижались друг к другу три кобылы, напуганные грандиозностью своей задачи: вырастить не одного, а двух отпрысков. Трикси Луламун спрятала голову под подушки и не желала оттуда вылезать. Твинклшайн лежала рядом с ней, ее грива представляла собой спутанную беспорядочную статическую мешанину, которую Лемон Хартс расчесывала щеткой. Бедняжка Лемон Хартс, казалось, только усугубляла проблему, и поэтому у нее начались жуткие статические потрескивания, которые усиливались с каждым взмахом щетки. Щетка, будучи всего лишь щеткой, не имела возможности озвучить свою неудачу, и поэтому страдала в глубоком молчании, став жертвой сокрушительного, изолирующего, экзистенциального раздражения.

Такова была судьба щетки.

Вдоволь надувшись, Твинклшайн издала дрожащий вой, а ее нижняя губа затряслась. Ее глаза, стеклянные от слез, казались расфокусированными, и, повернув голову, она уперлась пушистой челюстью в кьютимарку Трикси, используя расстроенную голубую кобылу в качестве подушки. Хвост Трикси с треском ударился о кровать, а глаза Лемон Хартс следили за его взмахами и падениями.

— Подавленная и травмированная Трикси останется подавленной и травмированной на ближайшее время, — сказала Трикси, ее голос заглушала подушка, которой она накрыла голову.

— Сумак поразил меня, и я чуть не уронила его. — Твинклшайн вздохнула, и от ее гривы к пушистому уху потекли разряды статического электричества, отчего оно судорожно дернулось. — Я действительно уронила его, и единственная причина, по которой он не упал на пол, — это Винил. Я не уверена в своих родительских способностях.

— Я не смогла утешить Бумер, — пожаловалась Лемон и подняла одно переднее копыто ко лбу в драматическом жесте страдания. — Посмотрите на нас… жалеем себя. Прячемся от своих проблем.

— Разве не за этим мы сюда приехали? Чтобы получить столь необходимую передышку? Чтобы мы могли восстановиться? — Твинклшайн закрыла глаза, глубоко вдохнула, задержала на некоторое время, а потом выдохнула с досадой. — Я была очень счастлива… Мне сделали предложение сегодня утром… Я собиралась стать частью семьи… Я собиралась сделать что-то значимое в своей жизни… А теперь я просто чувствую себя… раздавленной.

— Ты ничего не знаешь о раздавленности, — ворчала Трикси.

Нахмурившись, Твинклшайн подняла одну переднюю ногу и перекинула ее через туловище Трикси, чтобы та могла устроиться поудобнее. Лемон Хартс, которая ухаживала за кобылой, продолжала расчесывать ее, но ее усилия не приносили никакой отдачи. Когда Лемон повернулась, чтобы тоже прижаться к Трикси, куча кобыл сдвинулась, возможно, надеясь выдавить наружу ее затаенные секреты.

— Угнетенной и травмированной Трикси пришлось стоять в кабинке в туалете для кобыл вместе с сыном, пока у него был его самый первый… — Из-под подушки ее слова резко оборвались, и она не смогла закончить. Лемон и Твинклшайн вздрогнули всем телом, и синяя кобыла подтянула все четыре ноги к себе, свернувшись в позу эмбриона.

— О! — Рот Лемон застыл в маленькой округлой форме "о", когда она поняла, что произошло.

— Опустошенная и травмированная Трикси была бесполезна… бесполезна… бесполезна. Угнетенная и травмированная Трикси ничего не могла сделать, кроме как стоять на месте, совершенно не в силах общаться со своим сыном, наладить с ним контакт или как-то иначе достучаться до него. Он страдал, а угнетенная и травмированная Трикси ничего не могла сделать.

— О, бедняжка! — искренне воскликнула Лемон и прижалась к Трикси, пытаясь ее утешить. — Должно быть, это было ужасно для тебя.

— О, ты даже не представляешь, что творилось у меня в голове. — Подушка сдвинулась, но Трикси не вылезла, а осталась в своей крепости пушистости. — Я думала о самых ужасных вещах, о том, чего я не понимаю, о том, что меня смущает, и это причиняло мне боль…

— Ты ведь думала о том, как он однажды засунет это в Пеббл, не так ли? — спросила Твинклшайн.

— Да! — На этот раз Трикси все-таки вылезла из своей крепости пушистости, и ее голова поднялась с подушек. Она лежала и моргала, приспосабливая глаза к внезапному свету. — Откуда ты знаешь?

— Потому что ты теперь моя лучшая подруга, и я уверена, что люблю тебя, хотя и запуталась и то и дело отрицаю, — ответила Твинклшайн. Положив голову на кьютимарку Трикси Луламун, она прижалась к ее спинке и потискала ее.

— Смущённая и несколько обескураженная Трикси поняла, что у её сына есть сексуальные желания и однажды он начнёт их реализовывать. Это пугало ее, потому что она не знала, как поговорить с ним об этом или наладить с ним контакт, ведь Трикси ничего не смыслит в таких вещах.

— Но тебе, кажется, нравится, когда мы вместе, ну, знаешь, когда мы что-то делаем. — Твинклшайн на мгновение смутилась и начала водить подбородком взад-вперед по бедру Трикси.

— О, Трикси нравится внимание, но ощущение близости и эмоции — это то, что ее возбуждает. Все по-другому, но Трикси не может сказать, как. — Сделав глубокий вдох, она прикусила нижнюю губу и начала слегка жевать ее, оставляя на ней темно-синие пятна от влаги.

— О… о… подождите, кажется, кое-кто из пони нуждается в сапфических супружеских объятиях. — Глаза Лемон просветлели, и к ней вернулась часть ее обычного хорошего настроения.

— С тех пор как ты услышала эти слова от Октавии, — вздохнула Твинклшайн.

— Мне нравятся эти слова. — Улыбка Лемон была почти заразительной. — Мне приятно их произносить. А теперь пойдемте, и давайте максимально используем время, проведенное наедине друг с другом…

Глава 27

Жизнь, казалось, была бесконечной чередой унижений, каждое из которых становилось все сильнее и сильнее. Сумак оказался в самой неловкой, самой ужасной, самой страшной, самой немыслимой, самой непостижимой ситуации, какую только можно себе представить: он оказался между двумя кобылами, которые только что предали его, искупав. Обе были пушистыми, мягкими и пахли сиренью, или лавандой, или еще каким-то ужасным цветочным женским ароматом фру-фру. А еще они крепко спали.

Эти кобылы не были его мамами, но и не были чужими, что делало ситуацию особенно неловкой. Он был основательно придавлен, зажат, беспомощен, а тяжелая нога Октавии была перекинута через его бок, чтобы она могла цепляться за Винил, пока та дремлет. Это была та самая нога, на которой она играла на виолончели, поэтому она была мясистой, мускулистой и твердой, как мешок, набитый камнями. Из-за тесной, неясной близости двух кобыл, тяжелых одеял, щекочущего ноздри цветочного запаха и горячего, зубодробительного дыхания Винил, дувшего ему на затылок, ему казалось, что он задыхается.

Еще хуже было то, что и Октавия, и Винил были мягкими, пушистыми, теплыми и так приятно прижимались к нему, что это еще больше раздражало. И самое страшное? Глаза грозили предать его, веки становились все тяжелее и тяжелее с каждым морганием. И что самое страшное? Ему приходилось постоянно моргать. Словно против него был организован какой-то огромный заговор.

— Нет заговору, — пробормотал он, приглушенно прижимаясь к шее Октавии, и в воздухе раздалось слабое шипение. — Негодные, занюханные, дынные фермеры.

Его жеребячьей ярости оказалось недостаточно, чтобы спасти его, и еще через несколько мгновений глаза Сумака отказались открываться.

Усевшись на край кривой керамической миски с фруктами, Бумер выглядела расстроенной. Сумак обратил внимание на ее поникшие шипы, обвисшие перепонки и полное отсутствие аппетита, что его обеспокоило. Она должна была есть фрукты, а не смотреть на них с тоскливым выражением мордочки. В кухне царила благословенная тишина, столь необходимая, если не считать потрескивания горящих поленьев в камине.

На столе дымился чайник, а Октавия писала музыку на белом пергаменте. Винил зевнула, еще не совсем проснувшись, а затем потерла передней ногой свои розовые глаза. Восстанавливающаяся тишина была как раз тем, что нужно Сумаку, да и сон, наверное, тоже помог, но он никогда бы в этом не признался, потому что ему было приятно быть капризным и надутым.

— Я не хотел заставлять тебя плакать, Бумер, прости.

Драконица подняла голову, сфокусировала сначала один подвижный глаз на Сумаке, а затем другой — чужеродный поступок, который ни одна пони не смогла бы постичь. Она слегка фыркнула, ее крошечные когтистые пальчики несколько раз сжались, а хвост переместился так, чтобы она могла удержать равновесие на своем насесте.

— Я просто пытался помочь тебе понять, — прошептал Сумак и, обнаружив, что больше не может смотреть на Бумер, уставился в свою чашку с чаем. — Это был ужасный день, и все пошло наперекосяк. — Глубоко вздохнув, Сумак начал подыскивать слова, но так и не смог их подобрать.

Пока он пытался превратить осмысленные мысли в слова, он почувствовал легкий удар по своему рогу, когда Бумер вернулась на свой любимый насест. Он почувствовал, как она обвилась вокруг него, и ее чешуйчатый хвост затрепетал у него на голове. Хотя он не мог объяснить почему, ему стало легче. Все снова казалось правильным. Он был колдуном, а на его роге восседал дракон-компаньон. Октавия писала то, что, возможно, станет ее следующим большим хитом, а Винил просто сидела и смотрела на него с недоумением в полусонном состоянии.

Все снова было хорошо, по крайней мере настолько, насколько это возможно в тихой кухне с звуком потрескивающего огня.

На кухне теперь была Клауди, и можно было поговорить. Сумак наблюдал за ней, пока она пила чай, и с удивлением заметил, что ее строгий тугой пучок исчез: грива, теперь распущенная, рассыпалась по шее и холке. Так она выглядела моложе — очень моложе, — и ему трудно было понять, насколько она изменилась. Как будто она была другой кобылой, не матерью Мод, а, возможно, старшей сестрой.

Впрочем, свое мнение он оставил при себе.

Винил перелистывала потрепанную книгу заклинаний, и хотя Сумаку было интересно, ему было трудно сосредоточиться после всего случившегося, ведь произошло так много. Беглый взгляд показал, что книга посвящена слуховым иллюзиям и ясновидческим проекциям. Он позволил себе немного самодовольного удовлетворения от того, что знает, что эти вещи означают, что, по его мнению, было впечатляющим хвастовством для пятилетнего жеребенка.

— Итак, Сумак, ты когда-нибудь думал о том, что будешь делать что-то интересное, когда вырастешь? — спросила Клауди, устремив свой мудрый взгляд на жеребенка, который едва мог видеть из-за края стола.

— Что ты имеешь в виду? — Сумак поднял глаза от своего чая, радуясь возможности немного пообщаться, но беспокоясь, может помешать Октавии работать. Это беспокойство не давало ему покоя, ведь работа была важна.

— Ну, знаешь, фантазии. Воображение. Грезы. То, чем занимаются обычные жеребята.

— Я не понимаю. — Сумак почувствовал, как Бумер сдвинулась на его роге, и издала крошечный дымный храп.

— Например, вырасти и стать пиратом. И веселиться, думая об этом. — Клауди сложила передние ноги — одну на другую — и уперлась ими в край стола, склонившись над чашкой с чаем. — Позволить себе мечтать о том, чтобы стать пиратом и отправиться навстречу приключениям.

— Это ужасная идея.— Уши Сумака опустились, и он задрожал, несмотря на то что находился совсем близко к огню.

— Почему это ужасная идея? — Глаза Клауди сузились, тонкие брови бросили тень на щеки, а вороньи лапки в уголках глаз усилились.

— Если бы я был пиратом, я мог бы столкнуться с Тарнишем, и тогда все было бы ужасно, просто ужасно. Когда он покончит со мной, мне повезет, если у меня останутся четыре ноги, и мне понадобится повязка на глаз или две.

При этих словах Октавия начала хихикать.

— Ну, это то, что называется профессиональным риском, и с этим нужно научиться справляться, чтобы выполнять свою работу. — Кончики губ Клауди подергивались, а морщинки в уголках глаз становились все глубже. Левое ухо — его пушистый кончик — слегка дрожало, глаза блестели, а лицо выражало какое-то странное материнское озорство.

Сумак ответил негромким голосом, не сводя глаз с Клауди:

— Тарниш — это не та профессиональная опасность, с которой можно просто смириться. Тарниш — это такая профессиональная опасность, которая имеет дело с тобой, я думаю.

Перо выпало из губ Октавии, ударилось о стол, отскочило, шмякнулось и скатилось бы с края, если бы она не остановила его копытом. Прикусив нижнюю губу, она изо всех сил старалась сдержать смех, но он все равно вырвался наружу. Подняв другое копыто — то, которое не держало перо на столе, — она прикрыла рот и постаралась сдержать смех, чтобы он не был таким громким и звучал вежливо.

— Если бы ты был пиратом, как бы ты поступил с Тарнишем?

— Честно и порядочно, пока я ему безоговорочно не сдался, — ответил Сумак.

— Вы с Пеббл оба не разговариваете, как обычные жеребята вашего возраста. Мод тоже не говорила. — Клауди цокала языком, качала головой, и на ее морде задерживалось призрачное подобие ухмылки. — Ну же, попробуй хоть немного пофантазировать…

— Я только что посмотрел фильм, где Тарниш делал плохие вещи с плохими пони. Все, что я могу себе представить, это как он поступает со мной, если я плохой пони. — Пока Сумак говорил, Винил зажмурила глаза и захрипела от почти беззвучного смеха. — Тарниш и Эпплджек оба… у них… репутация. Я слышал о них несколько историй. И я видел, на что способна Эпплджек, если ее разозлить. Говоря языком комиксов, они — тяжеловесы для своей группы героев, а в комиксах полно примеров того, как не стоит злить тяжеловесов.

— Действительно. — Октавия успела вымолвить единственное слово, прежде чем разразилась раскатистым смехом, и ухватилась за край стола, чтобы не упасть.

— Хуже того, я не думаю, что Эпплджек или Тарниш заботятся о своей репутации… Я уверен, что Эпплджек выращивает свою репутацию, как яблоки. Она может очистить комнату от неприятностей, подняв бровь. Твайлайт рассказала мне несколько историй… и Тарниш… Тарниш — он вздрогнул и подумал о том, что его засунули в пропеллер дирижабля — … у него есть хлыст. А пони, у которых есть хлыст, обычно им пользуются.

— Ты не очень-то похож на пирата, — заметила Клауди и в тревоге покачала головой.

— Быть пиратом небезопасно, — проскулил в ответ Сумак.

— Это совсем ненормально. — Ноздри Клауди раздулись, а блеск в глазах усилился. — Пинки Пай регулярно фантазировала о том, что вырастет и станет пиратом. Или Пай-ратом, как она себя называла. Она даже превратила свою кровать в пиратский корабль и плавала по морям вместе с Марбл и Лаймстоун. У Пинки были чудесные приключения, она подпрыгивала на кровати и боялась воображаемых акул, которые скрывались под кроватью.

Сумак задумался, насколько это было глупо, и казалось, что Пинки Пай и сейчас бы так поступила. На какое-то время он задумался о том, насколько опасны акулы, и, хотя он никогда не видел акул, он был уверен, что Тарниш может надрать ей плавники прямо в следующий вторник.

— Конечно, ты должен о чем-то мечтать, Сумак. — Клауди нахмурила брови, а ее уши надвинулись на глаза, еще больше насупив брови. — Ты должен осмелиться фантазировать, маленький жеребенок. Мир огромен, а фантазии расширяют наши горизонты. Маленькие жеребята должны мечтать о том, что лежит за тенью их матери, и они должны смело идти вперед, чтобы испытать все, что может предложить жизнь.

— Я уже многое повидал на свете. — Сумак поднял свою чашку — чай был приятно теплым, но не горячим — и отпил немного. — Я видел самую большую чугунную сковороду в Эквестрии. Я стоял у Врат Рассвета и разбивал лагерь в тени Врат Заката. Моя жизнь — одно сплошное приключение, сколько я себя помню, и если я о чем-то и мечтаю, так это о том, чтобы быть нормальным. Путешествовать с Трикси было здорово, не поймите меня неправильно, но я хочу остепениться.

Смех Октавии резко оборвался, и она, моргнув, устремила свой изумленный взгляд на Сумака. Одно переднее копыто уперлось ей в бок, и что-то в ее глазах стало тревожным, а длинные изогнутые ресницы затрепетали при каждом моргании. Выражение ее лица стало почти угрюмым, что сильно отличалось от прежней жизнерадостности.

К его собственному ужасу, мозг Сумака предал его, и он подумал о том, что оказался в кровати между Октавией и Винил. Его глаза сузились за стеклами очков, когда он подумал о том, как ему хочется больше этого — что бы это ни было. Чувствовать себя в безопасности, защищенным, чувствовать, что его любят. Его мысли блуждали, и он думал о Трикси, Лемон Хартс и Твинклшайн.

Его мозг предавался приятным мечтам, а Сумак думал о семье. Как бы ни было приятно сидеть в обнимку посредине, он начал задумываться, каково это — быть большим и иметь что-то маленькое, чтобы прижиматься к нему. Это была сильная глубокая мысль, которая раздвинула границы восприятия Сумака. Восхитительный пузырь его дневных грез лопнул, когда он понял, что в кровати с ним должен быть кто-то из пони, потому что ему нужно, чтобы этот кто-то помог ему сделать что-то маленькое для объятий, а именно так делают сэндвич с жеребенком…

Фу!

Играть в пирата, возможно, приставать к бедной Пеббл, возможно, грабить ее… Сумак снова задрожал и скорчил такую рожу, будто грыз лимоны. Не так он хотел думать о своей лучшей подруге и товарище по играм. Его мозг, орган, пропитанный самой сутью предательства, вызвал в воображении яркий образ Пеббл, которая зевает, предоставляя ему полный обзор своего языка, а за ним и горла.

О нет, только не это! Нет! Нет! Нет!

Сумак сглотнул, его внимание привлекло колотящееся сердце, и он попытался навести порядок в своих вышедших из-под контроля мыслях. Сгорбившись в кресле, он изо всех сил старался загнать свои мысли в угол, пока не случилось что-нибудь ужасное. Он был в реальной опасности снова оказаться в неловком положении, и, будучи одиноким жеребенком на кухне, полной кобыл, он меньше всего хотел повторения унизительного инцидента в театре.

Закрыв глаза, Сумак начал считать до десяти…

Глава 28

На кухне было полно пони, готовивших ужин, и Сумак удалился в тихий теплый уголок, чтобы подержать Бумер, наблюдая за сложным ритуалом приготовления еды. Трикси, Лемон Хартс и Твинклшайн все еще оставались в своей комнате, оставив его на попечение других. Им нужно было побыть друг с другом, разобраться во всем, отдохнуть и позаботиться друг о друге. Сумак догадывался о том, что происходит, хотя и не понимал всего.

Все трое слишком много времени уделяли заботе о нем и совсем мало — о себе и друг о друге. В этом был смысл, потому что после его похищения королевой Кризалис все вокруг было суматошным. Размышляя об этом, он вспомнил о Дискорде, и ему стало интересно, как проходит новая жизнь драконикуса в качестве подушки на диване Флаттершай.

Несмотря на то что на кухне было слишком тесно и слишком много голосов, чтобы он мог чувствовать себя комфортно, Сумак обнаружил, что ему это нравится — именно этого он хотел больше всего на свете. Большая, знакомая семья, все смеются и разговаривают вместе, готовя еду. Даже Мегара помогала, поскольку была вооружена полезными когтями.

Винил вместе с Лаймстоун готовила горячий сидр со специями, и две кобылы улыбались друг другу, пока трудились. Октавия и Пинки Пай готовили гоголь-моголь, но Сумак был почти уверен, что в этих двух кобыл ушло больше бренди, чем в гоголь-моголь. Глинтвейн был уже готов и теперь грелся в медленноварке, наполняя кухню восхитительным ароматом.

Множество горшочков для фондю стояли в ожидании наполнения, и Сумак с нетерпением ждал того, что, несомненно, станет восхитительным праздником. В горшочки с фондю можно было макать всевозможные лакомства, но в основном там было много хлеба с корочкой. Игнеус помогал, поедая крендельки, когда Клауди не смотрела, — те самые крендельки, которые потом должны были окунать в фондю.

Пинни Лейн, обладавшая довольно мощным, но неуклюжим телекинезом, превращала различные блоки сыра в кубики, а Пеббл передавала своей сестре Мегаре буханки хлеба для измельчения. Мод расчленяла тыквы, а Тарниш смотрел на это с насмешливым ужасом. Каждый пони вносил свой вклад, за исключением Сумака, который обнимался с Бумер. Было приятно просто наблюдать за происходящим, и это не было слишком утомительно.

Одно из поленьев в костре затрещало, и Сумак навострил уши, приходя в состояние повышенной готовности. Некоторое время он прислушивался, приглушая звуки множества голосов, и хриплое потрескивание прожорливого зверя наполнило его удовлетворенным чувством тепла. Ему всегда нравился звук ревущего огня, потому что он ассоциировался с безопасностью. В диких землях Эквестрии огонь сдерживал тьму и таящихся в ней существ.

Ему пришло в голову, что чувствовать себя в тепле — это не просто сидеть у огня, а нечто гораздо большее. Звук костра почему-то согревал не меньше, чем ощущение тепла, а еще был визуальный элемент. Наблюдение за огнем действительно вызывало ощущение тепла, и в этом было что-то от веселых, ярких осенних оттенков пылающего оранжевого. Сумак был уверен, что здесь не обошлось без влияния света. Костер, не дающий света, не дающий обнадеживающего освещения, просто не будет таким теплым, так он считал.

Все вещи, большие и важные, были лишь маленькими деталями, которые работали вместе. Огонь — это не просто тепло, это опыт; это вид, запах, звук и все сопутствующие ощущения. В этом смысле, рассуждал Сумак, огонь очень похож на любовь, или дружбу, или что-то большое и сложное. Дружба — это целая куча мелочей, составляющих одно приятное целое, нечто большее, чем сумма частей.

Потянувшись мысленно, он взял блокнот и карандаш с лежащего рядом стола, раскрыл его и начал записывать свои мысли, хотя их было трудно выразить словами. Как определить, что такое огонь? Просто ли это что-то горящее? Он полагал, что так оно и есть, но это не совсем справедливо по отношению к огню, как и то, что два пони, знающие друг друга, не определяют дружбу, хотя ее можно описать именно так.

Он знал Пеббл, но знакомство друг с другом — это неполный итог их дружбы. Вместе они смеялись, плакали, смотрели в лицо смерти, падали с небес, делились секретами, рассказывали неловкие, неудобные истины и пришли к выводу, что вместе они сильнее, чем порознь. Сумаку, конечно, было трудно выразить все это словами, но он попытался. Карандаш царапал бумагу, он пытался придать своим мыслям форму и цель, но превращение мыслей в слова было особой, сложной магией.

Так было и с семьей; это было нечто большее, чем просто общая кровь и родство. Сумак напрягал ум, чтобы осмыслить такие большие мысли, но ему нравилось это напряжение. Семья — это совместный ужин, время, проведенное в непосредственной близости, и удовольствие от общего дела. Как и в случае с огнем, его определял опыт, и все эти мысли будоражили мозг молодого Сумака.

Ускользнув в свои мысли, он перестал ощущать суету на кухне, и по мере того как все больше слов заполняли страницу, Сумак уже не чувствовал себя так подавленным происходящим вокруг. Сам того не осознавая, он в перерывах между своими мыслями записывал, чем занимаются другие, например, как Клауди ругает Игнеуса за воровство кренделей или как Октавия и Пинки Пай по очереди потягивают бренди из бутылки из коричневого стекла.

Сам того не осознавая, Сумак нашел свое счастливое место.

— Тыквенное фондю с чеддером и пивом — мое, — объявила Мод властным тоном. — Окунайте в него на свой страх и риск. — Было не сразу понятно, шутит ли она, и на ее лице не было ни единого выражения, которое могло бы выдать ее настоящие чувства.

— Хорошо. — Тарниш поднял длинную вилку для фондю, чтобы привлечь внимание всех пони. — Единороги, будьте полезны и передвигайте горшочки с фондю. Если нужно, помогите тем, кто рядом с вами, окунать. Это не только приятная еда, но и упражнение в помощи друг другу, поэтому старайтесь помнить о нуждах тех, кто рядом. Не торопитесь и не обожгитесь.

Прислонившись к столу, Сумак наблюдал, как в его бокал наливают глинтвейн. Не много, но на пробу. От одного только запаха у него закружилась голова. Другой бокал, гораздо более высокий, был наполнен сидром со специями. Гоголь-моголь еще не подали, но Сумак ждал его больше всего.

В двух десатках сантиметров от него стояла эмалированная чугунная кастрюля, наполненная пузырящимся сыром, и он не был уверен, что захочет окунуть туда в первую очередь. Яблоки? Хлеб? Сушеные вишни? Крендельки? Слишком большой выбор ошеломлял, и он не был уверен, что хочет попробовать первым. Почувствовав мягкое прикосновение к своему боку, он повернул голову и посмотрел на Пеббл, которая сидела рядом с ним.

— Окуни для меня? — попросила она, и Сумак почувствовал, что его сердце заколотилось.

Почему он должен это делать?

— Конечно. — На полпути к ответу голос Сумака надломился и стал совсем пронзительным. В целом все это было довольно неприятно, и ему захотелось заползти под стол и спрятаться, а может, и умереть. Он наблюдал, как Пеббл неуклюже пытается наколоть на вилку толстый ломтик яблока, но почему-то не укололась, как он опасался. Это решило за Сумака, и он тоже выбрал ломтик яблока для своего первого макания.

Отсутствие Трикси, Лемон Хартс и Твинклшайн Сумак почувствовал, но сосредоточился на задаче. Подняв две вилки для фондю, он окунул яблоки в стоящую рядом кастрюлю и подержал их в расплавленном сыре, чтобы согреть. Пеббл почти опиралась на него, ее дыхание было тяжелым от предвкушения, и это не просто немного отвлекало. Бумер, примостившись на краю стола, лакомилась сушеной вишней.

Сосредоточенно поджав губы, Сумак поднял две вилки и позволил излишкам сыра стечь с уже приготовленных яблок. Он слегка встряхнул их, отчего крупные капли сыра плюхнулись обратно в кастрюлю, и, убедившись, что это безопасно, вернул лакомства обратно. Помня об опасности, он передал вилку Пеббл под углом, чтобы сыр не стекал по всей длине и не попадал на уязвимую щетку, обжигая ее.

— Спасибо, Сумак, — сказала Пеббл, держа длинную вилку для фондю над своей бледно-зеленой тарелкой.

— Не стоит благодарности, — ответил он, тоже держа свое яблоко с сыром над своей пастельно-голубой тарелкой.

Смело, но осторожно Сумак коснулся сыра кончиком языка, затем отстранился и начал дуть на него. Сыр был почти такого же цвета, как и он сам, имел дымчатый, скорее ореховый вкус, а небольшие вкрапления красного перца придавали ему праздничный вид. Охладив его за мгновение, он откусил кусочек, опасаясь обжечься, и втянул между зубами побольше холодного воздуха.

— Когда я вырасту, я буду есть фондю на ужин хотя бы раз в неделю, — заметила Пеббл, разглядывая свое яблоко, посыпанное сыром.

— Однажды, в Фэнси, мы с бандой…

Эти слова Тарниша мгновенно привлекли внимание Сумака.

— Мы ели фондю и обсуждали, каким маршрутом отправиться в следующий этап нашего приключения, и тут появился не кто иной, как доктор Кабаллерон и банда похитителей произведений искусства. Они просто приехали в наемных каретах и высыпали на улицу, намереваясь напасть на музей, который находился напротив кафе, где мы обедали. Доктор Джекфейс увидел Дэринг Ду, Дэринг Ду увидела Доктора Джекфейса, и тогда я услышал, как Доктор Джекфейс сказал: "Все, что могло пойти не так, как задумано, уже пошло не так". После этого началась драка.

— Тарниш, у тебя когда-нибудь была спокойная поездка за границу? — спросил Игнеус.

Подняв бокал с глинтвейном, Тарниш ответил:

— Нет. Ни разу.

— Так что же случилось с доктором Джекфейс? — Лаймстоун, которая держала вилку для фондю в своей щетке, наклонилась в предвкушении того, что скажет Тарниш.

— Забавно, но в художественном музее была выставка, посвященная доиндустриальной культуре минотавров. — Тарниш подцепил вилкой кусок хлеба и с дерзким размахом окунул его в фондюшницу Мод. — Там была коллекция наковален, очень декоративные наковальни в форме животных, таких как слоны и октомегацеросы…

Протянув копыто, Мод ловко отшлепала мужа за нарушение, а Лаймстоун жевала с открытым ртом, слушая Тарниша. Это заставило Клауди нахмуриться, и она махнула копытом в сторону дочери, чтобы выразить свое раздражение плохими манерами Лаймстоун.

— Нам с Винил пришла в голову блестящая идея — дать похитителям произведений искусства именно то, что они хотели. Мы отдали им наковальни. Даже после того, как они попросили нас остановиться, мы были щедры на наковальни, в соответствии с нашими великими эквестрийскими идеалами. Вот почему нас считают послами, когда мы отправляемся за границу.

Прикрыв мордочку копытом, Октавия на мгновение поперхнулась, что заставило Винил повернуться и обеспокоенно посмотреть на нее, но затем Октавия начала хихикать, делая все возможное, чтобы не допустить этого. Ее тело сотрясалось от смеха, который она не могла сдержать, и это заставляло ее уши подпрыгивать вверх-вниз при каждом неженском похрюкивании, которое она издавала.

— Однажды я видела октомегасероса, — сказала Пинки Пай, пока Октавия продолжала свою доблестную борьбу. — Большой. Очень большой. Гигантский. И какашки у него тоже очень большие.

— Пинки… — Клауди, и без того раздраженная Лаймстоун, теперь обратила свой материнский взгляд на розовую пони. — Пинки, тебе обязательно было это говорить?

— Ну, — Пинки глубоко вдохнула, чтобы оправдаться, — это правда. Зекора рассказала мне, что зебры берут какашки октомегасероса, запекают их в большой печи, как пирог, и превращают в кирпич. Потом они строят из этих кирпичей что-то, и то, что получается, становится супер-пупер прочным.

Вздохнув, Клауди сдалась и окунула кусок мягкого, жевательного кренделя в пузырящуюся кастрюлю с сыром. Закатив глаза, она скорчила гримасу, которая присуща всем побежденным матерям, и Сумак, после всего сказанного, начал смеяться. Рядом с ним Пеббл делала то же самое, и пока они вместе смеялись, Сумак откусывал от своего яблока, покрытого сыром.

Покончив с яблоком, Сумак попробовал глинтвейн, и от первого же глотка у него поплыла голова. Он вздрогнул от пьянящего вкуса, решил, что ему нравится, и выпил еще немного. После еще нескольких глотков он почувствовал себя отдохнувшим, и его тревога уже не казалась такой сильной. Воткнув вилку в очередную яблочную дольку, он удовлетворенно улыбнулся и погрузил ее в стоящий перед ним горшочек с фондю. Через стол от него Винил ухмылялась от уха до уха, а Октавия продолжала бороться с желанием хихикать. Когда Пеббл передала ему свою вилку, он без промедления взял ее и окунул вместе со своей.

От глинтвейна ему стало тепло, очень тепло, и Сумак подумал, не краснеет ли он. Ему показалось, что он покраснел. Все было хорошо, как будто ему не было никакого дела до всего на свете, и ему потребовалось дополнительное усилие, чтобы вытащить вилки из горшка с фондю. Он передал вилку Пеббл обратно, все еще думая о ней, и заметил, что большая толстая деревянная ручка вилки была такого же цвета, как и тарелка Пеббл. Его собственная ручка соответствовала цвету его тарелки, и это стало для него большим открытием, потому что раньше он этого не замечал.

Немного вспотевший, с бешено колотящимся сердцем, Сумак был просто переполнен любовью… и смелостью. Такой смелостью, безоговорочным мужеством. Моргнув один раз, он потратил немало усилий, чтобы повернуться лицом к Пеббл. Его тело, и без того медлительное и неповоротливое, казалось еще более отрешенным, чем обычно, когда он наклонялся в сторону Пеббл. Кобылка рядом с ним была такого же восхитительного цвета, как и темное шоколадное фондю, и вообще Сумак очень любил шоколад, теперь, когда он регулярно получал его в качестве лакомства.

— Ты дышишь на меня, и от тебя пахнет, — сказала Пеббл Сумаку, бросив на него настороженный взгляд.

— Ты милая.

— Сумак…

— Эй, как долго ты варила глинтвейн? — спросила Клауди, прервав Пеббл.

— О… тьфу! — Пинки фыркнула и пренебрежительно махнула копытцем. — Мы с Октавией никогда не доводили его до кипения, чтобы выварить алкоголь. Так оно вкуснее. Мне тогда показалось, что это хорошая идея… Почему ты спрашиваешь?

Сумак не обратил внимания на ответ Клауди, и теперь Пеббл была в его неуклюжих, но жадных объятиях. Горячий и возбужденный, он дышал в ее трепещущее ухо и наслаждался ее необыкновенной мягкостью, которая притягивала его так, что невозможно было объяснить. Отбросив все свои запреты, он прижался к ней и чмокнул в щеку, на которой осталась блестящая слюна, когда он отстранился. Пеббл, застывшая в ужасе, не шевелилась, а сидела, держа в щетке вилку для фондю с яблоком, нанизанным на конец.

— Фу! — Пеббл каким-то образом преодолела чары и смогла моргнуть. — Почему никто не спас меня?

Все еще удерживая свой маленький бокал, наполненный глинтвейном, Сумак выпил его до дна, прежде чем взрослый смог спасти его от самого себя. Теперь он чувствовал себя прекрасно и, удовлетворенно вздохнув, принялся грызть сырое яблоко, покачиваясь из стороны в сторону на своем сиденье. Рядом с ним Пеббл вытирала щеку передней ногой, а ее лицо становилось все темнее и темнее.

— Тарниш… пока мы все в хорошем настроении… — Клауди повернулась в кресле лицом к зятю, и что-то в выражении ее лица заставило Сумака насторожиться. — Есть кое-что, о чем я хочу с тобой поговорить.

— О чем, Клауди?

— Тарниш… Я хотела бы знать, как ты смотришь на то, чтобы выйти замуж за Лаймстоун…

Чувствуя приближающуюся гибель, Сумак потянулся за стаканом сидра с пряностями, когда ужин взорвался хаосом…

Глава 29

Тарниш замолчал, и это было плохо, потому что тишина пугала. Сумак окунул кусок хлеба в фондюшницу, дал ему на мгновение пропитаться, поднял и дал сыру стечь с него. В конце стола Пинни Лейн окунула в шоколадное фондю кусок кренделя, обсыпанный каменной солью, а затем, как и Сумак, дала стечь излишкам. Рядом с ней Мегара разглядывала крендель, покрытый шоколадом, и облизывала губы.

— Знаешь, Тарниш, нет ничего плохого в том, чтобы послушать, что она скажет…

— Предательство, — сказал Тарниш, обратив свой пронзительный взгляд на Октавию. — От тебя, как от всех пони. После всех этих споров с Клауди, после всех этих часов, проведенных в ссорах и препирательствах…

— Тарниш, дорогой, именно из-за этих часов, проведенных в борьбе, я и предлагаю это. Мир хрупок, и мы должны сделать все возможное, чтобы сохранить его. Я просто предлагаю тебе послушать, что она скажет… но это не значит, что ты должен с этим согласиться. — Держа вилку для фондю в одной ноге, она подняла бокал с глинтвейном другой. — Клауди может сказать что-то стоящее, что-то значимое. Давайте хотя бы сохраним мир.

Забыв о хороших манерах, Сумак запихнул в рот целый кусок хлеба, пропитанного сыром, и принялся жевать. Он откусил еще кусочек, и Пеббл передала ему свою вилку, на конце которой уже был хлеб. Глядя на Тарниша, он обмакнул оба куска и стал ждать, пока они пропитаются сырной вкуснятиной. Вытащив их и дав им стечь, он передал одну обратно Пеббл, которая молча взяла ее.

— Ce poulain est trempé dans du fromage…^[1] Наверное. — Пинки Пай пожала плечами, в то время как как шоколад стекал по ее пушистому подбородку. — Я не припомню, чтобы училась говорить на Фэнси, но после того, как я выпила весь этот Фэнси-бренди, мне кажется, что это как раз то, что нужно сказать. Да. — Повернувшись к сестре, она добавила: — Не унывай, Лаймстоун, ты выходишь замуж.

Лаймстоун прикусила губу, но ей нечего было сказать в ответ.

— Ладно… хватит, Клауди. Я послушаю. — Тарниш снова макнул в фондюшницу Мод и во второй раз получил пощечину за свой проступок.

Клауди глубоко вздохнула, а Сумак напрягся в ожидании того, что будет сказано. Рядом с ней Игнеус кормил Бумер кусочками сухофруктов, которые тот накалывал вилкой и предлагал ей. Пинни теперь наблюдала за сыном в задумчивом молчании. Пеббл держала вилку в одной ноге, а другая ее передняя нога была зажата Сумаком.

— Ты был добр к Мод, — начала Клауди, жестом показывая на все вокруг и размахивая вилкой для фондю. — Вместе вы многого добились. У вас есть этот дом, и ваша семья растет. Я бы хотела узнать, не могли бы вы найти в своем сердце возможность поделиться хотя бы частичкой всего этого с Лаймстоун. Как ее мать, я знаю, что она грустит и беспокоится о своем будущем.

— Клауди, зачем? Зачем ты это делаешь? — спросил Тарниш.

— Тарниш, на что ты готов пойти, чтобы Пеббл была счастлива? — ответила Клауди.

Сумак наблюдал за тем, как Тарниш расправляет нахмуренные брови, и что-то в новом выражении морды шоколадно-коричневого единорога заставило Сумака почувствовать себя маленьким… жеребенком. Может, это был взгляд сурового отца? Возможно, так оно и было. Что бы там ни наблюдал Сумак, Тарниш был погружен в раздумья. Помолчав, он запихнул в рот еще хлеба с сыром и принялся жевать.

— Если бы ты сейчас был на моем месте, разве ты не хотел бы, чтобы твоя дочь участвовала во всем этом? Чтобы ей перепала частичка удачи ее сестры? Сестрам полезно делиться и поддерживать семью… посмотрите на сестер Королевских пони. Лаймстоун только начинает вступать в свои права. Хотя она уже успешна, я надеюсь, что немного вашего успеха передастся ей и вдохновит ее стать еще лучше, чем она есть. Я знаю, что Лаймстоун может позаботиться о себе сама, я не прошу вас заботиться о ней. Ей нужно найти выход своему успеху и быть с теми, кто будет ей ровней.

— Подождите… — Мод подняла копыто. — Кажется, я понимаю. Ты беспокоишься о том, что Лаймстоун станет сахарной мамочкой для какого-нибудь тупого жеребенка, а поскольку мы начинали как фермеры, ты хочешь, чтобы Лаймстоун поднялась на несколько ступенек вверх по социальной лестнице, но не хочешь, чтобы она затерялась среди снобистской элиты.

Пожав плечами, Клауди кивнула головой, а ее глаза сузились:

— Что-то вроде этого, да. Я не хочу, чтобы Лаймстоун оказалась в неравном положении. Я вообще боюсь, что это случится, а вы с Тарнишем — единственные пони, которых я знаю и которым доверяю.

Сумак снова провел ритуал, окунув свою и Пеббл вилки в пузырящийся сыр.

Бокал с сидром Тарниша висел у его губ, но жеребец не пил. Раздувая ноздри, Тарниш просто сидел, а Сумак смотрел на него, до смерти желая узнать, что будет дальше. Жеребенок не имел ни малейшего представления о том, что происходит, и не понимал почти ничего из того, что говорилось. Это были серьезные взрослые вещи, которые пролетали прямо над его рогом.

— Ты пытаешься защитить Лаймстоун от ее собственного успеха, — обратилась Пинни Лейн к Клауди, — отдавая ее в копыта тех, кто уже разобрался с опасными подводными камнями. Должна сказать, это достойно восхищения. Тарниш, милый, моя маленькая капелька шоколада, я рада, что ты послушал меня.

— Ни одна мать не хочет, чтобы ее дочь эксплуатировали. — Сухожилия на шее Клауди скрипнули, когда ее челюсть на мгновение сжалась, и она повернулась, чтобы посмотреть на свою дочь, Лаймстоун. Она смотрела на своего подросшего жеребенка с большой любовью в глазах, а затем, несколько раз моргнув, отвернулась. — Лаймстоун находится в странном и опасном месте… месте, которое я не совсем понимаю. Если она пойдет вверх, в высшее общество, я не знаю, смогу ли я защитить ее, но я хочу, чтобы она была в месте, где она сможет полностью реализовать свой потенциал.

Откинувшись в кресле, Тарниш закрыл глаза:

— Теперь, когда вы это объяснили, я понимаю ваше беспокойство. Я понимаю, правда. И да, если бы я был на вашем месте, то, возможно, делал бы то же самое, что и вы сейчас. — Немного вздохнув, он опрокинул стакан с сидром и опустошил его.

Разговор шел о серьезных взрослых вещах, и Сумак, поглощая пищу, чмокнул губами. Взрослые были так увлечены происходящим, что никто даже не потрудился предложить ему обратить внимание на манеры, так что он с удовольствием воспользовался этим, и Пеббл рядом с ним делала то же самое. Нарезав яблоко, Сумак взял уже заряженную вилку Пеббл и приготовился макать их, но на этот раз он намеревался добраться до шоколада, который располагался дальше по столу.

— Дурацкие деньги усложнили мою жизнь, — пробормотала про себя Лаймстоун, вонзая вилку в стоящий рядом котелок с фондю. — Стать баронессой Летучего Дерьма было самой худшей идеей.

Никто не стал ругать Лаймстоун за ее вспышку, и Сумак был шокирован.

— Клауди… — Тарниш открыл глаза и посмотрел на тещу. — Я польщен тем, что вы доверяете мне еще одну из своих дочерей, но я не могу. Честное слово, не могу. Лаймстоун мне как сестра… может быть, даже слишком. Мы с ней очень близки.

— Поэтому я и спросила. — Клауди наклонилась в сторону Тарниша, и ее уши покорно опустились. — Может, я неправильно поняла, но мне всегда казалось, что у вас с Лаймстоун было что-то особенное после того, как она отправилась в то приключение с вами и Мод. Вы оба казались такими близкими… бывало даже, что она спала в одной постели со всеми вами.

— Бывало, но это всегда было невинно, — ответила Мод матери. — В основном она просто хотела быть со мной.

— Лаймстоун? — Глаза Тарниша повернулись в ее сторону, но Лаймстоун не отвела взгляда.

— Слишком грубо думать о том, чтобы быть с Тарнишем таким образом, — пробормотала Лаймстоун, и Сумак с трудом разобрал ее слова. — Он мой брат во всех смыслах этого слова, и это слишком мерзко, чтобы даже думать об этом. Я не могу даже думать о нем в таком ключе, чтобы не испытывать тошноты.

Игнеус быстро ухватился за эту возможность:

— Что ж, думаю, это решает дело. Только сумасшедший пони говорит другой пони, чтобы та испытывала романтические чувства к своему брату или сестре. Теперь это следует оставить в покое, потому что продолжать эту тему было бы ужасной идеей.

— Ты прав. — Клауди кивнула мужу, а затем повернулась и посмотрела на Тарниша теплыми, выразительными глазами и прижатыми, приятно расположившимися ушами. — Спасибо, что хотя бы выслушал меня, и я рада, что мы хотя бы достигли взаимопонимания.

— Знаешь, Клауди, я думаю, ты права. Мы достигли взаимопонимания, и я думаю, что благодаря этому мы станем немного ближе. — Тарниш наполнил свой бокал сидром, улыбнулся, и Сумак почувствовал облегчение на расслабленном лице жеребца. — Октавия, я хотел бы поблагодарить тебя за то, что ты заставила меня выслушать.

— Я просто рада, что все получилось, — ответила Октавия. — Я ужасно боялась, что прошлое повторится и мы все окажемся в ссоре. В прошлом мы не всегда прислушивались друг к другу, и я очень боялась, что ты будешь винить меня, если все пойдет не так. Я чувствую облегчение.

— Это похоже на урок дружбы. — Пинки Пай, мордочка которой была вымазана шоколадом, икнула, отчего ее уши захлопали, как птичьи крылья. — Из-за всех этих препирательств я вроде как перестала приходить домой в гости. Мам, не обижайся, но жеребец и кобыла могут быть хорошими, близкими друзьями без романтических отношений, я думаю. Ведь так? Но у тебя было такое представление, что каждая кобыла, которая нравится Тарнишу, должна на нем жениться.

— Наверное, так и есть. — Уши Клауди слегка обвисли, и она уставилась в свою тарелку. — Времена изменились, и я была довольно изолирована на ферме камней. Теперь все по-другому. Раньше, если кобыла и жеребец дружили, пони говорили… говорили всякое, и эти слова могли повредить репутации.

Вытерев губы передней ногой, Сумак задумался. Это была замечательная идея, возможно, лучшая идея в его жизни, даже лучше, чем картофельные чипсы с солью и уксусом и молоком на завтрак. Жидкое мужество струилось по его венам, а кожа головы горела от жара десяти тысяч блестящих идей. Он чмокнул губами один раз, потом еще раз, потому что ему было приятно, а потом наклонил голову набок и посмотрел Игнеусу прямо в глаза.

— Я буду счастлив забрать Лаймстоун из-под ваших копыт, мистер Пай.

Звук хихикающей Пеббл вызвал у Сумака непонятные чувства, и он не мог перестать думать о том, как она зевает. Он хотел спать, очень хотел спать, и тело его было словно налито свинцом. Лаймстоун, которая держала Пеббл, казалось, готова была разорваться на части и вот-вот лопнет. Ужин превратился в буйство смеха, хотя Сумак с трудом вспоминал, почему именно, и все пони смеялись, пока пировали. В какой-то момент он умудрился наполнить свой бокал еще глинтвейном, и это осталось незамеченным.

Что же было такого смешного?

— Эй… Пеббл… ты… ты хочешь лечь со мной в постель? — спросил Сумак, и его вопрос заставил Пеббл уткнуться лицом в бок Лаймстоун. — Думаю… думаю, мне уже пора спать.

— Малыш… ты говоришь… как пьяный.

Сумак замер при звуке голоса матери, и это был, без сомнения, самый ужасный звук в мире. Трикси села рядом с ним на диван, приподняла его и заключила в теплые бархатные объятия. Она была гладкой, блестящей, а ее шерстка была немного маслянистой, как будто ее только что натерли лосьоном. В нос Сумака ударил непреодолимый аромат лепестков роз и лаванды, когда Трикси прижалась к нему.

Лемон Хартс появилась без предупреждения и уселась справа от Трикси. Твинклшайн пристроилась слева от Трикси. Сумак, сидевший в довольно неловкой жеребячьей позе, вглядывался в три лица, смотревшие на него сверху вниз. Чем же занимались эти три кобылы, что не смогли пообедать? Похоже, натирали друг друга лосьоном. Он смутно чувствовал, что эта вонючая дрянь впитывается в него.

— Знаешь, мне кажется, мы могли бы сделать с ним все, что захотим, — заметила Лемон.

— Да, наверное, — ответил Сумак, и его несколько обеспокоило собственное признание правды. — Я хочу спать. — Подумав, он добавил: — Вы все очень красивые.

— О, он из тех пьяниц. — Твинклшайн понимающе кивнула, и ее щеки стали округлее, когда она улыбнулась. — Мои родители позволяли мне выпить несколько глотков вина по праздникам. Когда я была маленькой, отец обнимал меня, пока я засыпала, а мама читала мне историю о Согревающем Очаге. Я представляла, что тепло, которое я ощущала от нескольких глотков вина, было таким же, как тепло, которое дарил Согревающий Очаг.

— Теперь, когда я выросла, я понимаю, почему родители дают своим жеребятам вино и сидр по праздникам. — Лемон Хартс наклонилась к нему, и Сумак заглянул в ее глаза малинового цвета. — Все эти сладкие лакомства… все это волнение. Желание получить подарки. Немного вина или сидра — единственный способ уложить этих жеребят спать.

— Это были самые нежные минуты Капера. — Голос Трикси был хриплым и отстраненным, как будто она обращалась не к кому-то конкретному. — Лорд Луламун пил до беспамятства… он был глубоко в своих кубках, как говорила моя мать Денди, и только тогда, в эти моменты, он был ласков со мной. Иногда. Он читал мне… сказку о Согревающем Очаге.

— Трикси? — одновременно сказали Лемон Хартс и Твинклшайн.

— Оглядываясь назад, я хочу думать, что Капер хотел быть со мной ласковым, но не знал как, — продолжила Трикси, а затем с тоской вздохнула. — Легко верить в худшее, особенно в таком пони, как Капер, но после разговора с Твайлайт Вельвет и Найт Лайтом я решила верить в хорошее. Это помогает, хотя бы немного.

Сумак зачарованно смотрел на три лица, прижавшиеся друг к другу над ним.

— Итак, — начала Лемон Хартс, — Сумак Эппл, я что-то слышала о том, что ты обручился с Лаймстоун Пай?

¹↑ фр. Этот жеребенок пропитан сыром

Глава 30

Все это не могло быть реальным. Мир был слишком зеленым и зеленеющим, слишком пышным для мертвой зимы, а здесь было тепло, как поздним весенним днем. Кроме того, Сумак полностью контролировал свое тело — явный признак того, что что-то не так. Это было царство принцессы Луны, опасное место для интровертов с тяжелой совестью и беспокойным умом.

Жимолость прижималась к его бокам, щекоча его самыми неприятными способами, пока он рысью пробирался через поле, направляясь на звук знакомого поющего голоса. Птицы щебетали, коровы мычали, свиньи хрюкали, а где-то впереди пел солнечно-желтый пегас. Была ли это настоящая Флаттершай или просто иллюзия из сна? Сумак не знал, но собирался выяснить, потому что этот сон казался ему особенно ясным.

Мимо пролетел шмель, отправившийся по своим делам, но что-то в этом шмеле было не так, потому что на нем была, похоже, фетровая шляпа, и он нес крошечный портфель. Зачем шмелю портфель? Во сне все не обязательно имеет смысл, но большинство вещей несут в себе глубокий смысл. Какой бы ни была причина, принцесса Луна просто выпендривалась.

Впереди, в высокой траве и жимолости, он увидел пастельно-розовую гриву и солнечно-желтые крылья. Похоже, что Флаттершай была увлечена песней: голова ее была высоко поднята и откинута назад, а уши лежали под идеальным расслабленным углом. В песне не было слов, только звуки, счастливые звуки, от которых он чувствовал себя одновременно и беспокойно, и умиротворенно — странное чувство.

— Привет! — Чрезмерно бурное приветствие Сумака заставило Флаттершай подпрыгнуть с самым вежливым видом паникующего пегаса, и если бы у этого вида был цвет, то он наверняка был бы вежливым пастельным, как и подобает паникующему вежливому пастельному пегасу.

— ИИИП! — Пронзительный крик Флаттершай заставил многих птиц поблизости подняться в воздух, и на них посыпался дождь из птичьего помёта — принцесса Луна снова показала себя во всей красе. — Ты меня напугал!

— Прости меня, — извинился Сумак, причем серьезно. Он изо всех сил старался выглядеть извиняющимся и наблюдал, как на лице Флаттершай отразился широкий спектр эмоций, прежде чем она вернулась к своему типичному безмятежному состоянию. — Похоже, мы видим один и тот же сон.

— Такое иногда случается. — Флаттершай кивнула и опустилась обратно на землю, чтобы отдохнуть в невесомости. — Принцесса Луна — такая занятая пони. Я не против разделить сон, если это облегчит ей жизнь. Как дела, Сумак?

— Возможно, я помолвлен с Лаймстоун Пай. — Сумаку стало не по себе от шока на лице Флаттершай, и прежде чем поток вопросов прорвался за ворота, он добавил: — Как Дискорд?

Теперь Флаттершай выглядела просто грустной, перемена была резкой и внезапной:

— Ничего не изменилось. Он не двигается. Я не знаю, что с ним делать.

В этот момент Сумака отвлекла пролетевшая мимо бабочка, и он навострил уши, пытаясь определить, не слышит ли он чего-нибудь. Задумавшись, он начал преследовать красивую букашку, его уши все еще были прикованы к ее направлению, но прежде чем он смог приблизиться, бабочка упорхнула, оставив его разочарованным.

— О, так ты их никогда не поймаешь, — сказала Флаттершай голосом, полным ободряющей нежности. — Но если ты сядешь и будешь сидеть очень-очень тихо, бабочки сами прилетят к тебе. Поверь мне, я знаю. — Повернувшись на бок, она показала жестом на свою кьютимарку и одарила Сумака предвкушающей, взволнованной улыбкой. — Сидеть спокойно — это замечательная игра… Я тоже очень хорошо в ней преуспела. — Затем, подумав, она пискнула: — О, я не хотела хвастаться, прости.

Бывало, Сумак любил сидеть неподвижно, чтобы побыть задумчивым, размышляющим и интроспективным. Проследив взглядом за бабочкой, он сел и постарался не обращать внимания на то, что длинная трава щекочет его, потому что трава просто щекотала его, и с этим ничего нельзя было поделать. Сидя так, он начал размышлять о том, что если сидеть неподвижно, то к нему могут прийти другие желанные вещи, например… Пеббл. Да, если он будет сидеть неподвижно достаточно долго, она придет; либо чтобы проверить, что с ним, либо решит, что он превратился в камень, и будет испытывать к нему непреодолимое влечение, потому что ей нравятся твердые вещи.

— Ты должен быть очень спокойным и тихим, — начала Флаттершай такими мягкими словами, что защекотало в ушах. — Тебе поможет, если ты будешь думать о счастливых бабочках. Думай о мирных занятиях бабочек, например о манящих цветах и нежном ветерке, наполненном пыльцой. — Затем солнечно-желтая пегаска начала глубоко дышать и жестом показала Сумаку, чтобы тот последовал ее примеру.

Видят ли бабочки сны? Сумак не знал, но догадывался, что нет. Бабочки, в конце концов, довольно глупые, и у них не так много мозга, чтобы мечтать, поэтому он предположил, что все эти бабочки — скорее сны, чем реальные существа. Как ужасно было бы быть существом, которое не видит снов… Но потом Сумак задумался, вспомнив все свои собственные тревожные сны. Возможно, бабочки вели беззаботное существование, не беспокоясь о кошмарах и неприятных снах.

Бабочки просто были, так считал Сумак, и просто существовали. Если бы у бабочек были какие-то заботы, они бы не порхали беззаботно. Нет, они, скорее всего, улетели бы куда-нибудь и стали бы хандрить, как это делал он сам, когда жизнь переполняла его, а затаившиеся в нем чувства становились слишком сильными. Они стали бы хандрочками, и нипони бы не понравились.

Сумак так увлекся размышлениями о бабочках, что забыл о том, что перед ним действительно порхает бабочка. Он никогда не понимал тех пони, которые считают, что думать — это рутинная работа. Когда он путешествовал по всей Эквестрии, у него было много времени для размышлений, потому что больше нечем было заняться, и когда все было тихо, спокойно, когда все было безмятежно, именно в такие моменты к нему приходили мысли, подобные его гипотезе. Самые фантастические идеи возникали в его голове, как по волшебству. Конечно, это была магия, или так говорила Твайлайт, а он различал волю самой магии, которая давала о себе знать именно тем пони, которые были ей нужны.

Поэтому жеребенок очень удивился, когда бабочка приземлилась ему на нос, и он зажмурился, пытаясь сфокусироваться на ней. Вблизи она оказалась совсем другой, чем издалека. Она была припорошена пыльцой, у нее были большие пучеглазые глаза и длинный завитой язык. Самым любопытным, пожалуй, было то, что у бабочки, похоже, была кьютимарка; но как он ни старался, он не мог ее разглядеть, поскольку она была не более чем крошечным пятнышком желто-оранжевого цвета.

— Посмотри на меня, я красивая, — сказала бабочка знакомым голосом, который Сумак не смог распознать.

— Фу, какая тщеславная бабочка. — Сумак помотал головой, чтобы отогнать необычную бабочку, а затем посмотрел, как она улетает, напевая себе под нос. Царство снов и в самом деле было довольно странным местом. — Флаттершай, моя бабочка бракованная…

— Нет, не бракованная! — запротестовала бабочка, улетая. — Я прекрасна и совершенна.

— О-о-о-о… — Флаттершай прикрыла рот одним изящным копытцем и тоже наблюдала, как любопытная голосистая бабочка улетает прочь, несомненно, опылять близлежащие подсолнухи. — Не стоит судить, Сумак. Все ложь и шутки, но все же бабочка слышит то, что хочет услышать, и не обращает внимания на остальное, хм…

— Что? — Сумак, озадаченный любопытными словами Флаттершай, не мог отделаться от ощущения, что этот сон катится по сюрреалистическим морям.

— Неважно. — Флаттершай вздохнула, встряхнулась и откинула гриву с лица. — Нам нужно порезвиться, Сумак.

— Хорошо. — Сумак пожал плечами и последовал за Флаттершай, когда она унеслась прочь.

Наблюдательный жеребенок заметил, что Флаттершай летает во сне, не хлопая крыльями, и это натолкнуло его на чудесные идеи. В снах действуют не те же правила, что в бодрствующем мире, поэтому, несясь за солнечно-желтой певчей пегаской, он пытался заставить себя вырваться из-под власти гравитации, действующей в этом месте.

Правила можно нарушать, от них можно отталкиваться, а с помощью магии правила можно растягивать, как ириску. Сумак понимал это лучше других, потому что его колдовство нарушало известные законы магии и давало источник почти безграничной силы. Не столько для себя, сколько для других, но такова была жизнь колдуна. Но все было хорошо, все было хорошо, потому что Сумак понимал настоящую силу своего колдовства, и это была дружба. Его друзья будут оберегать его, такие друзья, как Флаттершай, пони, которой он восхищался, даже если от нее иногда пахло мочой животных.

С каждым шагом Сумак поднимался все выше, выше и выше. Он поднимался выше жимолости и высокой травы и, торжествуя, хлопал копытами так, как обычно делал при прыжках. То ли земля стала резиновой, то ли Сумак стал легче, потому что теперь казалось, что правила нарушаются.

Неподалеку зашумели подсолнухи, они захихикали, раскачиваясь из стороны в сторону.

Сумак заливался смехом, его переполняла радость момента, и на пике следующего прыжка он рванул на свободу. Взмыв вверх, он испустил изумленный крик: радость улетучилась, а земля под ним отдалилась. В одно мгновение земля показалась ему на расстоянии многих километров. Широкими, обеспокоенными глазами Сумак смотрел на испуганного пегаса, парящего рядом с ним.

— Помоги мне, — пискнул он.

И тут Сумак упал. Увлеченный вниз жестокой силой, он упал еще раз, как и над Понивиллем, но Рейнбоу Дэш не было рядом, чтобы спасти его. За считанные секунды он пронесся по воздуху так быстро, что у него зарябило в глазах, а четыре ноги заметались в панике, пытаясь заставить его бежать.

Флаттершай с яростным выражением лица бросилась за ним, как пустельга за добычей.

Сумак тянулся вверх, а Флаттершай — вниз, но расстояние между ними оставалось неизменным. Внизу земля, казалось, отступала от Сумака, даже когда он падал, а жеребенок не сводил глаз с глаз Флаттершай, пока решительная пегаска делала все возможное, чтобы спасти его. Когда его сердце разбилось о ребра, жеребенок начал подозревать, что его спасительница не сможет до него добраться.

Флаттершай приложила все силы, чтобы спасти его, но все было напрасно. Вытянув передние ноги, Сумак напрягся, пытаясь дотянуться до нее, чтобы не только спастись самому, но и утешить ее, ведь он видел, как на ее глаза наворачиваются слезы. Каждая секунда, проведенная в свободном падении, была абсолютным ужасом, и Сумак был уверен, что его сердце в любой момент разорвется в ребрах.

— Не дергайся, Сумак! — крикнула ему Флаттершай. — Не двигайся и будь спокоен! Думай о бабочках!

В сложившихся обстоятельствах это казалось невозможным, но Сумак понимал. Мысли о бабочках были ключом к осознанным снам. Крутанувшись в воздухе, Сумак столкнулся с землей, подтянул ноги и смирился с судьбой. Падение не будет концом, нет, это будет просто очень, очень страшно. Глаза остекленели от ветра и страха, жеребенок заставил свое дыхание замедлиться, и вот уже земля устремилась ему навстречу, тогда как раньше она уходила из-под ног, даже когда он падал вниз.

— Успокойся, Сумак!

Похоже, Флаттершай требовалось спокойствие, и Сумак мысленно подтолкнул ее к отвлечению. Чего тут бояться? Да абсолютно всего! Высота теперь пугала после того, что с ним случилось, падать было ужасно, но хуже всего была внезапная остановка в конце. При падении он превратится в лужу, да, в липкую лужу чего-то, напоминающего фондю.

Расставив передние ноги, Сумак упал в стремительном лебедином нырке, не отрывая глаз от земли и не желая отводить взгляд ни на мгновение. Она не была реальной, не была твердой, это была всего лишь конструкция, нечто, сделанное из снов, и она была настолько осязаема, насколько он в нее верил. Это не обязательно должна быть земля, это может быть шоколадный бисквит, если он того пожелает.

— Флаттершай, ты тоже должна успокоиться тоже!

— Я стараюсь!

— Перестань махать, — сказал Сумак, и его голос сорвался под напором ветра. — Что бы ты ни делала, ты не сможешь меня поймать.

— О-о-о… — От хныканья Флаттершай Сумак навострил уши. — Ты прав.

Земля была уже близко, и с каждой секундой становилась все ближе. Зеленый луг, цветы, жимолость, несколько деревьев и россыпь подсолнухов, склонных к хихиканью. Шмель в фетровой шляпе и с портфелем. Где-то внизу сидела бабочка, уверенная в том, что она красива и совершенна. В этом царстве все это было возможно, а значит, возможно было все, как и в магии.

Сумак начал замедляться и выровнялся в воздухе. Над головой Флаттершай закрыла глаза и опустилась на землю, раскинув крылья. Воздух вокруг него стал каким-то странным: он был почти твердым и ощущался почти как сухая жидкость. Потянувшись к земле, Сумак мысленно попросил ее опуститься на него. Твайлайт и Трикси учили его сосредотачиваться, контролировать себя, а Лемон Хартс учила его, как успокоить свой разум, чтобы он мог контролировать свои истерики.

Со стороны Флаттершай раздался хлопок, и Сумак увидел, как к нему порхает ярко-желтая и бледно-розовая бабочка. Ветер не находил в ней опоры, и бабочку не беспокоило турбулентное движение. Бабочка существовала за пределами ветра, за пределами физического мира, и теперь она существовала как конструкция этого места. Сумак понял, что его колдовство каким-то образом коснулось ее, хотя и не знал как, но чувствовал это, ощущал, и знание горело в его сознании. Здесь ему не нужны были яблоки, потому что правила были другими. Ему нужны были только спокойный контроль и сила воли.

Когда она приземлилась ему на нос, Сумак начал дрейфовать, как лист на ветру, и падение ему больше не грозило. Вдыхая ветер, он пытался контролировать дыхание, и легкие горели от затянувшейся паники. Его спасло доверие к друзьям. В этом ли заключался урок? Он не мог сделать многого, чтобы спастись самому, но он мог довериться другим, которые спасут его. Флаттербабочка спасла его, и, опускаясь на землю, он пытался понять, что все это значит.

Он опустил копыта на землю, а Флаттербабочка все еще сидела у него на носу, и Сумак наблюдал, как полуночно-синий аликорн проскользнул между деревьями в ближайшей роще. Она шагнула в тень, а затем исчезла, оставив Сумака размышлять о своих мыслях с Флаттершай. Урок был усвоен, но какой? И по какой причине? Зачем было проходить через все эти неприятности?

Теперь у Сумака были вопросы.

Примечание автора:

Прочь, опылитель!

Глава 31

Сон был еще свеж в памяти, все еще ярок, каждая деталь до сих пор впечатана в его синапсы, и Сумак попытался применить урок сна: спокойный контроль. Стоя на дрожащих ногах, он не обращал внимания на недоуменные взгляды Пеббл и Мегары и сосредоточился на контроле. Несмотря на то что у него болела шея и подкашивались колени, жеребенок старался не обращать на это внимания, зная и понимая, что его сейчас сдерживает. Не было ни страха упасть, ни тревожного беспокойства. Ему лучше всего удавалось идти, когда он отвлекался и не думал об этом.

Первый шаг всегда был самым трудным, самым страшным, потому что так много страха было в том, чтобы сделать его. Принцесса Луна с помощью Флаттершай указала ему путь. Ни страха, ни ужаса, ни прикусывания губы — пора было отбросить все это. Просто дыши, сказал он себе. Усевшись на край стола, Бумер с каждым вздохом поднимала и опускала оборки, не сводя глаз с Сумака.

Каждый вдох был заметен, как облачко пара, и в кухне было довольно холодно. Все пони еще просыпались, и утренняя борьба за приготовление чая и кофе шла полным ходом. Сумак сделал один шаг, немного пошатнулся, сделал другой и с трудом удержался на ногах. На третьем шаге он разочарованно хрюкнул, напомнив себе, что четвероногие не передвигаются по одной ноге за раз и что он ведет себя глупо. Держать голову высоко было больно, очень больно, но это было хорошо, потому что боль помогала ему сосредоточиться.

Сам того не осознавая, Сумак споткнулся и начал ходить. Ноги подкашивались — точно проблема, но пока он не обращал на это внимания. Королева Кризалис сломала ему шею, она разбила его вдребезги, но это был еще не конец. Лемон Хартс, возившаяся с ним, отвлекала, и он хотел бы, чтобы она прекратила, но она была Лемон Хартс. Сказать ей, чтобы она перестала волноваться, было бы все равно что предложить ей перестать дышать. От звука льющейся воды Сумак навострил уши и по какой-то ужасной причине подумал о наполняющейся ванне.

Как во сне он обрел контроль над собой, достигнув состояния просветленного сознания, так и с ходьбой Сумак поступил точно так же. Возможно, проблема с ходьбой была ментальной, а может, он попал в стадию быстрого исцеления, но Сумак наслаждался вновь обретенным состоянием контроля. Пеббл шла за ним, делая короткие, крошечные шаги, чтобы не обогнать его, а Мегара — за Пеббл, ухватившись за вихрастый хвост своей сестры. Это было почти как парад, только без маршевого оркестра.

— Смотрите, как он идет, — заметила Трикси, когда Сумак возглавил шествие вокруг кухонного стола. — Итак, Тарниш, что у тебя на сегодня на повестке дня?

Стоя возле огромной раковины, Тарниш повернул голову и ответил:

— Пряники. Пинки Пай милостиво задержалась допоздна, чтобы сделать огромный запас пряников и всего необходимого для создания праздничной деревни. Сегодня ей нужно идти на работу, но она позаботилась о том, чтобы у нас было вдоволь веселья.

— Просто делаю свою часть работы. — Пинки, еще не совсем проснувшаяся, кажется, испугалась, когда ее отец, Игнеус, без предупреждения чмокнул ее в щеку. В ответ она яростно обняла отца и сжимала его шею до тех пор, пока его глаза не вылезли из глазниц. — Вы все веселитесь без меня, хорошо?

— Работать — это отстой…

— Пеббл! — Клауди, Лемон Хартс, Пинни Лейн и Октавия произнесли имя кобылки с укором.

— Ну да, — ныла Пеббл, следуя за Сумаком. — Глупые родители вынуждены работать, они уезжают в путешествия по всему миру, оставляя меня одну, а я все время гадаю и переживаю, вернутся ли они. Хуже того, иногда они уезжают на чертовски долгий срок, и я это ненавижу.

Большинство пони в комнате уже собирались что-то сказать, но Тарниш опередил их. Выпрямившись во весь свой властный рост, он повысил голос и сказал:

— Оставьте ее в покое. Я серьезно. Я опускаю копыта по этому поводу. Ей нужно больше выражать свои чувства, чтобы не держать их в себе, а если вы все навалитесь на нее разом, это ничуть не поможет. Так что… ни слова, иначе у вас будут слова со мной. Просто отвалите ненадолго.

Ошеломленная Пеббл не шевелилась, только моргала глазами, и ей потребовалось несколько долгих секунд, чтобы прийти в себя, пока Сумак продолжал ходить вокруг стола. Мегара обошла ее, следуя за Сумаком, и, придя в себя, Пеббл вырвалась и направилась к отцу. Дойдя до него, она замерла, глядя на него с ожидающим выражением лица, и Тарниш, помня о том, что Пеббл не любит, когда ее поднимают, опустился к ней на пол. Она молча вскарабкалась ему на спину, цепляясь за длинную худую шею, и, когда он поднялся, устроилась поудобнее на своем высоком сиденье.

Сумак, молча наблюдавший за всем этим, знал, что у них с Пеббл есть общая проблема: родители-взрослые, которые хотели как лучше, но были склонны делать это в самый неподходящий момент. Несвоевременное взросление было общим бичом их с Пебблом существования. На лице Пеббл, которое в большинстве случаев было трудно прочитать, теперь появилось выражение облегчения, которое заметил даже Сумак. Уверенное цоканье копыт по каменному полу успокаивало Сумака и поднимало настроение, а дела шли лучше всего, когда он переставал тревожиться и думать о них.

Стоя рядом с стойкой, Твинклшайн начала разбивать яйца в огромную ярко-зеленую миску для смешивания, а Лемон Хартс крошила картофель. Сумак не знал, что эти две кобылы обмениваются друг с другом лукавыми взглядами, наблюдая за его успехами. Мод с безучастным выражением лица смотрела на свою дочь, и хотя она ничего не говорила, между ними происходило что-то вроде многозначительного молчаливого обмена.

Предоставленная сама себе, Бумер порылась в миске со смесью орехов на столе. Вытащив первую жертву — грецкий орех, — она с помощью когтей и почти клювообразной мордочки быстро расправилась с защитной скорлупой. Маленькими ловкими пальчиками она вырвала мякоть ореха, отбросила ее на стол, а затем разгрызла скорлупу, издавая при этом дымное, приятное ворчание. Следующей жертвой стал фундук, и, как и в первом случае, она вырвала мясо, а затем съела скорлупу — весьма своеобразная привычка.

Продемонстрировав потрясающую координацию когтей и глаз, Бумер швырнула ядро фундука в Мегару, и та была немало удивлена, когда она отскочила от ее уха. С рычанием мантикорское отродье развернулось, и как раз вовремя, чтобы получить по носу порцией ядра грецкого ореха. В ответ на это, что можно назвать кошачьей реакцией, она отбила орех лапой, а затем с громким чавканьем проглотила его.

Затем спровоцированный фелиноид принялся за фундук, который подкатился поближе к огню. Тем временем Бумер потрошила еще больше орехов, со свирепым ликованием вырывая из них внутренности, чтобы полакомиться скорлупой. Вкусные ядра, на которые она, похоже, не обращала внимания, бросались Мегаре, которая прыгала и набрасывалась, чтобы поймать их.

— Вот бы Твайлайт была здесь и посмотрела на это, — заметила Трикси, ни к кому не обращаясь. — Без сомнения, она могла бы сказать что-нибудь остроумное или значимое об этой дружбе между двумя видами смертельных врагов в дикой природе.

— Смертельные враги? — Лаймстоун подняла взгляд от кучи картофеля, который нарезала Лемон Хартс.

— Яд мантикоры особенно эффективен против драконов. — Глаза Трикси на мгновение сузились, и она посмотрела на Бумер, которая прикидывала, куда бы выстрелить. — Я знаю лишь немного, и то благодаря моим путешествиям. Но я слышала истории о том, как они ссорятся, и получала предупреждения от попутчиков о том, что на дороге подстерегает опасность.

— Это наша вина. — В голосе Тарниша прозвучала резкая твердость, и Сумак замер, прислушиваясь. — Мы уничтожаем места их обитания. Дикая местность во многих местах сокращается. Я подозреваю, что при нормальных обстоятельствах мантикоры и древесные драконы, будучи идеальными врагами друг другу, обходили бы друг друга стороной, но с сокращением дикой местности они теперь находятся в прямой конкуренции друг с другом. У них нет другого выбора, кроме как сражаться за оставшуюся территорию.

— Идеальные враги? — спросил Сумак, любопытствуя, что имел в виду Тарниш.

— Равные, — ответил Тарниш, и по выражению его лица было видно, что он обдумывает свои следующие слова. — Древесные драконы дышат огнем, к которому мантикоры уязвимы, а яд мантикоры обычно смертелен для мелких драконов. А жала пробивают даже самую прочную металлическую чешую. Они оба — высшие хищники в своей среде.

Сумак, одержимый желанием понять все, что его окружает, стоял на одном месте и запускал шестеренки своего разума на полную катушку. Ему не потребовалось много времени, чтобы задать вопрос — хороший вопрос, как он считал:

— Как дружат Бумер и Мегара?

В ответ Тарниш пожал плечами:

— Им не приходится сражаться за ресурсы? Все, что им нужно, они уже получили? Мы, пони, по природе своей общительные, так что, возможно, немного этого передалось и им? Понятия не имею. — С задумчивым выражением лица он наблюдал за тем, как Бумер забрасывает дочь орехами в скорлупе.

— От природы общительные? — Сумак пересел поближе к огню, чтобы согреть спину.

— Пони по природе своей общительны. — Мод ответила в своей обычной бесстрастной манере. — Мы — стадный вид, и наше выживание зависит от силы стада. Наши инстинкты направлены на то, чтобы стадо было сильным. Мы быстро прощаем, делимся тем, что у нас есть, и быстро заводим друзей и даже любовников. Все это идет на пользу стаду.

Поколебавшись, Сумак поджал губы: ему не хотелось говорить, что Мод не права, но, по его опыту, Мод была не права. Поэтому он с некоторой осторожностью сказал:

— Но я знал пони, которые были жадными и брали больше, чем им было нужно. Я видел, как трудно некоторым пони простить. — Сказав это, он на мгновение взглянул на Трикси, прежде чем продолжить: — А трайбализм разорвал наш род на части, разделив нас и сделав слабыми.

— Сумак, дорогой… — Октавия подняла копыто и сделала им круговой жест. — Сумак, есть инстинкты, а есть выученное поведение. То, что сказала Мод, — правда, но и в том, что сказал ты, тоже есть доля истины. Наши инстинкты заставляют нас вести себя одним образом, а выученные модели поведения могут заставить нас действовать по-другому. Можно идти против инстинктов, и иногда это полезно для нашего вида, поднимаясь над примитивным самосознанием. В другое время, однако, это вредит.

Сумаку нужны были примеры, но он ничего не сказал. Его брови нахмурились в задумчивости, и он хорошенько обдумал все, что только что было сказано. Конечно, у него были инстинкты, но он не мог припомнить случая, чтобы они заставляли его делать что-то конкретное, и полагал, что, как и он сам, его инстинкты были тихими и сдержанными.

— Это показатель жеребца… — Игнеус прочистил горло и, пока говорил, смотрел в пол. — Жеребец определяется тем, насколько хорошо он сдерживает свои инстинкты. Он может слушать, когда кобыла говорит ему "нет", и сохранять хорошее поведение. Ему можно доверять, что он поступает правильно, что он благороден, что он хороший. Как Тарниш и Лаймстоун, Тарниш ценит свои отношения с Лаймстоун… настолько, что решает видеть в ней сестру и остается при своем мнении. Это делает его хорошим пони.

— Но инстинкты могут подсказывать ему, что с Лаймстоун нужно делать другие вещи? — Сумак наблюдал за тем, как корчится Лаймстоун, и ему стало жаль ее, но вопрос уже ускользнул от него.

Медленно кивнув, Игнеус зашаркал копытами:

— Да. Иногда потребность берет верх над разумом и рациональным мышлением.

Повернувшись, чтобы посмотреть на Бумер и Мегару, Сумак задумался об инстинктах и выученном поведении. Дружба, возможно, была инстинктом среди пони, чтобы сохранить стадо сильным, но для других это может быть выученным поведением. Это, в свою очередь, заставило его вспомнить сон с Флаттершай и красивой, совершенной бабочкой. Инстинкт велел ему паниковать при падении, он лишил его разума, заставил испугаться и потерять контроль над собой. Однако выученное поведение, спокойствие, контроль, способность преодолевать инстинкты позволили ему спастись.

И вот с чувством глубокого удовлетворения Сумак осознал, что он чему-то научился.

Глава 32

Жгучие пряники были лучшими пряниками, а Пинки Пай делала лучшие пряники, потому что они заставляли бежать за стаканом молока, чтобы запить их. Если только вы не храбрец, или глупый, или Сумак Эппл, который сейчас был немного потным после того, как съел особый пряник, который Пинки испекла специально для него. Первые несколько кусочков были не так уж плохи, но Пинки придумала особый рецепт, по которому пряник медленно разгорался и становился все более жгучим с каждым кусочком. Началось все с резкого вдоха, перешло в покрасневшее лицо, затем в приподнятые брови, после чего наступила почти одышка, и в конце концов наступила стадия потного Сумака.

Пеббл сдалась, приподняв бровь, и теперь потягивала стакан молока.

Несмотря на то что в комнате собралось слишком много пони, было как-то тихо, хотя и не скучно. Здесь был установлен второй стол, который должен был стать основой их зимней страны чудес, их пряничной деревни. Когда они начинали, стол шатался, но Тарниш каким-то образом нарастил мертвую древесину, придав ей жизнь и сделав ножку стола чуть длиннее. От этого магическое чутье Сумака сошло с ума, и жеребенок хотел задать миллион вопросов, потому что магия исходила от копыт Тарниша, а не от его рога.

Но вопросы нарушили бы благословенную тишину.

Через случайные промежутки времени Мод делала снимки, и Сумак с удивлением узнал, что Мод — фотограф. Он думал, что Винил — любительница пофотографировать, но ошибся: Пинни Лейн показала ему один из фотоальбомов Мод. Мод фотографировала то, что ей нравилось, поэтому большая часть фотоальбома была заполнена скалами, снятыми с разнообразных ракурсов, но на страницах с фотографиями скал можно было увидеть пони, в том числе и Пеббл, когда она была моложе.

Повсюду стояли чашки с какао, сидром со специями, чай и кофе, и все это наполняло воздух путаницей ароматов, за которыми Сумак не мог уследить. Аромат пряников, пряный и душистый, сладкий запах липкой глазури и чарующий запах дров, горящих в камине, — все это навсегда запечатлелось в памяти Сумака как запах праздников. Это был запах счастья, спокойствия, безопасности и мира.

Когда Лемон Хартс подхватила его , Сумак даже не нашел в себе сил протестовать, а когда его притянули к себе, он не стал сопротивляться. Кто-то засмеялся — женским голосом, — но Сумак не мог разглядеть, кто именно. Что-то теплое и пушистое прижалось к нему, что-то не из Лемон Хартс. Оглянувшись, Сумак увидел, что Трикси теперь держит и его, и Лемон Хартс. Трикси, у которой были грязные шоколадные усы от глотка какао.

Посмотрев на Лемон Хартс, он спросил:

— Вы любите друг друга?

Когда Лемон Хартс кивнула, он продолжил:

— Каково это?

Лемон Хартс ответила не сразу, а когда ответила, ее слова прозвучали медленно:

— Это забавное и странное чувство, но я счастлива, и я хочу, чтобы все пони были так же счастливы, как я.

— И ты влюбилась в свою обидчицу? — Сумак наблюдал, как Винил Скрэтч собирает пряничную часовую башню. По крайней мере, он думал, что это часовая башня.

— О, она очень изменилась, — ответила Лемон Хартс и для убедительности сжала Сумака. — Пони могут меняться, Сумак, никогда не забывай об этом. Олив изменилась. Трикси изменилась. Вот почему мы прощаем и стараемся не держать обид. Если бы я обижалась, то сейчас бы причиняла себе боль, потому что тогда я не была бы так счастлива, как сейчас.

— А как же королева Кризалис?

— Ну, это немного другое, Сумак…

— Как это? — Внезапная нерешительность Лемон Хартс сказала Сумак больше, чем могли бы сказать слова. Тот факт, что ей не хватило быстрого ответа, тот факт, что она задумалась, заставил Сумак задуматься о том, что же она скажет, когда наконец найдет слова.

— Сумак, — начала Твинклшайн, — есть глубокая разница между тем, чтобы простить школьного обидчика и какую-то пони, — она сделала паузу, показала язык и повторила попытку, — какую-то букашку, которая пыталась тебя убить. Ты можешь простить Кризалис, если хочешь, и это было бы хорошо с твоей стороны, но ей нельзя доверять. Есть большая разница между тем, чтобы дать пони второй шанс и позволить причинить еще больше вреда.

— А что насчет принцессы Луны? — спросил Сумак, и в этот момент пряничная часовая башня рухнула, когда Винил слишком неосторожно дотронулась до нее.

— Сумак… — Что бы там ни собиралась сказать Трикси, она прервалась.

— Или Трикси… она держала в плену весь Понивилль. — Подняв голову, Сумак почувствовал сильную потребность высказаться. — А как же мой отец?

— Мне пришлось простить весь город Понивилль и Твайлайт Спаркл. — Голос Тарниша был грубым и царапающим. — Изгнание за то, в чем не было моей вины, ранило меня больше, чем я хотел бы признать. Я до сих пор злюсь из-за этого. Сумак, прощение — сложная штука. Здесь нет простых ответов.

— Принцесса Луна прощена, потому что она проявила искреннее желание творить добро.

Слова Лемон Хартс по какой-то непонятной причине не удовлетворили Сумака, и он подумал о своем отце, который теперь был деревом. Флэм Эппл теперь не желал ничего делать, кроме как предлагать тень, и находился в каком-то странном царстве, выходящем за рамки прощения, но Сумаку не хватало средств, чтобы сформулировать свои мысли в нечто осмысленное. Казалось, существует некая черта, которую можно переступить, а переступив ее, уже нет возврата, нет возврата к доброй милости. Королева Кризалис, похоже, переступила эту черту, а принцесса Луна — нет. У его отца, Флэма, больше не было шанса заслужить прощение, поэтому он тоже переступил какую-то черту, а Трикси — нет.

— Забудь, что я сказал, — прошептал Сумак, уходя в себя. — Я не хочу портить всем пони хорошее настроение. Мы должны говорить о более приятных вещах. Простите. — Вздохнув, он замолчал, чтобы лучше слышать собственные мысли, и отключился. К его облегчению, остальные предоставили ему тишину, которой он так жаждал, и тема, похоже, была исчерпана.

— Мегара…

Слова Тарниша и последовавшее за ними мяуканье вырвали Сумака из его размышлений. Жеребенок несколько раз моргнул, повернув голову, чтобы получше рассмотреть Тарниша. Он отвлекся на некоторое время, и пряничное поселение заметно подросло. Лемон Хартс все еще обнимала его, и ему было тепло и уютно с ней.

— Мегара, мы должны что-то сделать с этими бивнями.

Сверкнув рогом, Тарниш притянул Мегару к себе, а Сумак смотрел и ждал, гадая, что задумал большой коричневый единорог. Мегара выглядела немного обеспокоенной, может быть, даже напуганной, но в то же время она была доверчивой и не делала ничего, чтобы сопротивляться отцу. А Тарниш был ее отцом, в этом не могло быть никаких сомнений. Когда он обхватил ее передней ногой, темная шоколадно-коричневая шерсть, которую они оба разделяли, идеально сочеталась с ней.

— Эти клыки немного опасны, Мэг. Посмотрим, смогу ли я это исправить.

— Исправить? — Мегара обратила на отца свои огненно-оранжевые глаза, и ее щетинистые усы затрепетали.

— Тарниш…

Взмахом копыта Тарниш заставил Мод замолчать, и Мод, возможно, обеспокоенная тем, что Тарниш запланировал для Мегары, наклонилась поближе. Сумак не мог рассмотреть лицо Мод, но в ее материнском чувстве он не сомневался. Уши кобылы были так навострены, так жестко поставлены, что Сумак не сомневался, что их можно использовать как зубило по камню.

Клауди тоже выглядела обеспокоенной и теперь с хмурым видом следила за каждым движением Тарниша. Похоже, Клауди нравилась ее новая внучка такой, какая она есть. Тарниш, не обращая внимания на внезапное внимание к нему, взял два шарика жвачки, один красный, другой зеленый, и сосредоточенно поджал губы. Ничего не говоря, он прижал их к острым концам клыков Мегары, закрывая опасные острия, а затем, изогнув брови дугой, стал изучать свою работу.

Хвост Мегары подергивался, пока она пыталась сфокусировать взгляд на своих новых клыках, украшенных жвачкой.

— Мне нравится, — объявил Тарниш, ободряюще обнимая дочь. — Они праздничные.

— Праздничные? — Мегара обхватила своими широкими лапами одну из передних ног отца.

— Да, праздничные. Они делают тебя красивой. Теперь и ты, и Пеббл выглядите красиво.

Закатив глаза, Клауди фыркнула и вернулась к наблюдению за тем, как Лаймстоун пытается укрепить пряничную стену еще большим количеством глазури. Сумак не понимал, почему Клауди фыркает, ведь Тарниш сделал что-то хорошее, и теперь Мегара была красивой — хотя Сумак и считал ее немного глуповатой, он не собирался говорить об этом вслух. Ни за что.

Почувствовав тепло и сонливость, Сумак зевнул и пошевелил передней ногой, чтобы она заняла более удобное положение. Потянувшись своей магией, он поправил стену Лаймстоун, сделав ее прямой и вдавив всю глазурь, чтобы закрепить основание. Она улыбнулась, подняла правое переднее копыто и слизала немного глазури с его края. Теперь стена не сдвинулась с места, а стояла ровно вместе со своими собратьями.

Бумер, вероятно, тоже почувствовала праздник, схватила ярко-красную жвачку, спрыгнула с места, где она сидела с Пинни Лейн, приземлилась на спину Тарниша, вскарабкалась по его шее, щекоча его и заставляя дрожать, пока она поднималась, и, достигнув высоты его головы, насадила свою жвачку на кончик его рога. Усевшись между его ушами, Бумер зевнула, обхватила его рог хвостом, крепко сжав его, и тут же уснула.

— Так и должно было случиться, — проворчала Мод, и ее глаза встретились с другими, когда она обвела взглядом комнату. — Попробуйте-ка иногда поспать в одной постели с парой единорогов. Эти штуки очень острые, а уютно устроившиеся единороги — хуже всего. — Как только Мод закончила говорить, она перевела свой напряженный взгляд на Винил Скрэтч, но его проигнорировали.

— Есть вещи и похуже, которыми можно тыкать в кровати, — заметила Октавия, и взрослые захихикали.

— Например? — спросил Сумак и почувствовал, как Лемон Хартс чуть не уронила его.

— Не бери в голову. — Глаза Октавии сузились, но уголки ее рта растянулись в злобной ухмылке.

— Глупо выглядишь. — Мегара вывернула верхнюю часть тела, гибкую и бескостную, и, вывернув позвоночник каким-то невозможным образом, с кошачьей серьезностью изучающе посмотрела на отца.

От одного взгляда на Мегару у Сумака заболела шея. Позвоночники пони так не изгибаются, да и все остальное тоже, потому что это просто неестественно. Сморщившись, Сумак попытался отвернуться, но не смог — какая-то таинственная сила заставляла его смотреть дальше. Что бы это ни было, оно должно было быть злым, потому что каждое мгновение, проведенное в наблюдении, было чистой пыткой.

— Ты счастлива, Мэг? — Тарниш подтянул к себе переднюю ногу, за которую цеплялась Мегара, и легонько потряс ее. — Я имею в виду, что тебе многое предстоит принять, и в доме много пони, и ты все еще привыкаешь ко всему, и я не ожидал, что здесь будет так много пони, так что я немного беспокоюсь о том, как ты справляешься…

— Я в порядке, — сказала Мегара, прервав отца на полуслове. — Пеббл меня не кусает.

— Пеббл тебя не кусает? — Тарниш на мгновение выглядел растерянным, а Бумер издала дымное фырканье, когда его уши, развернувшись, ее задели. — О… о, точно, точно… другие твои братья и сестры… они… кусали тебя. Они были злыми. Пеббл просто язвительная и саркастичная, как ее мать, и ее бабушка…

— Эй! — вмешалась Клауди, глядя на Тарниша поверх очков.

— Но, к счастью, Пеббл не кусается.

Пеббл с сонным, а может, и скучающим выражением лица наблюдала за этим обменом, но ничего не сказала.

Потянувшись крыльями, Мегара обхватила отца крошечными когтями, выпирающими из сгибов крыльев, и прижалась к нему, а хвост ее лениво заходил из стороны в сторону. Острые как бритва когти на концах ее лап-пальцев на мгновение выдвинулись и стали видны, но Тарнишу не причинили никакого вреда.

— Сумак коротышка. Мегара большая.

— Я не коротышка! — Сумак глубоко вдохнул, возмущаясь, и повторил. — Я не коротышка! — Это было возмутительно. Он много кем был, но коротышкой — никогда в жизни.

— Мегара не кусает, не жует. Присмотри за коротышкой. Мегара не плохая. Мегара делает добро?

Сумак погрыз нижнюю губу, но больше ничего не сказал. Мегара была хорошей, и он не собирался заставлять ее думать иначе, потому что кто знает, что это может с ней сделать. Его гордость превратилась в горький, твердый комок, когда он проглотил его, но он проглотил его, потому что так было правильно. Но он не был коротышкой. Как и Тарниш, он был гарцующим скакуном с легким телом, созданным для преодоления целых континентов.

Глаза Мегары светились, как два горящих уголька, и Сумак все труднее было сердиться на нее за то, что она назвала его коротышкой. Что заставляет ее глаза так светиться, задавался он вопросом. Должно быть, это какая-то магия мантикоры, и это была магия, потому что он ее чувствовал. У Мегары была магия, своеобразная магия, но Сумак ничего о ней не знал, только то, что она существует.

— Мегара, у тебя все хорошо, и ты прекрасно вписалась. Я думаю. Я не берусь судить о том, насколько ты вписываешься. — Наклонившись, Мод прислонилась к Тарнишу и наклонила голову, чтобы посмотреть на Мегару. — Это странно, Тарниш.

— Как это, Мод?

— Я люблю ее так сильно, что не могу этого вынести. Так же сильно, как и Пеббл. Думаю, у меня гормоны.

— Ну вот, опять началось. — Лаймстоун увернулась от удара матери, а затем повернулась и уставилась на Клауди широкими вызывающими глазами. — Слушай, все, что я хочу сказать, это то, что Мод стала немного странной, когда у нее в последний раз были гормоны…

— Лаймстоун!

— Так и было! — Лаймстоун отбивалась от копыт матери, отшлепывала их, причмокивая и извиваясь, хихикая, пока мать подначивала и подначивала ее.

Сумак видел, что все это было очень весело.

— У нас гости, — объявил Тарниш, когда по дому разнесся тревожный звон. — Я их не ожидал. Я сейчас вернусь. — Оторвавшись от Мегары, высокий долговязый единорог отправился открывать дверь с выражением глубокой озабоченности на морде. — Кто мог появиться неожиданно и без приглашения? Когда же пони поймут, что я хочу, чтобы меня оставили в покое? Клянусь, я повешу табличку! Продавцы будут изкактусованы!

— Тарниш, прекрати спрягать существительные, а то опять заведешь Лемон Хартс. — Твинклшайн тоже встала и последовала за Тарнишем, ее рог, заряжаясь, светился опасным, ярким светом. — Она не хочет, чтобы Сумак учился у тебя спряжению существительных, шоколадный негодяй.

Последнее слово осталось за Тарнишем, когда он и Твинклшайн скрылись из виду:

— Это не самое худшее, чему я мог бы научить маленького Сумака!

Глава 33

В дверном проеме стоял высокий ночно-синий жеребец, а рядом с ним — две кобылы, одна поменьше, другая повыше, и вся троица была закутана. Сумаку потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто эти пони, и он был потрясен, увидев, что в дверной проем кухни вместе с Найт Лайт и Твайлайт Вельвет втиснулась высокая Данделия. Услышав вздох, он догадался, что это Трикси, и жеребенок подумал, не начинаются ли неприятности.

— Беатрикс… ты хорошо выглядишь.

— Отойди от моего отца, чтобы его не засыпало твоим пеплом, — мрачно ответила Трикси, и Сумак услышал зловещий треск стереосистемы, доносящийся из-за его спины.

— Трикси… — голос Данделии был умоляющим, но в то же время надменным, — праздничное перемирие. Перемирие, если можно. Я приехала не для того, чтобы создавать проблемы, и обязуюсь вести себя как можно лучше. Я не хотела приходить, но мой психотерапевт сказал, что я должна сделать эту попытку. Найт Лайт и Твайлайт Вельвет привели меня сюда, скорее, против моей воли. Я пыталась сказать им, что вы не будете рады меня видеть.

Тарниш, не ведая страха, шагнул к Данделии, ничуть не обеспокоенный возможностью насилия, которое, казалось, вот-вот должно было произойти:

— Так, все пони выходят из кухни. Давайте дадим им немного времени побыть вместе. Давайте, все вы. Пеббл, ты тоже.

— Но Сумаку нужно…

— Никаких но. — Подняв одно копыто, Тарниш прервал дочь. — Всем выйти. — Повернувшись, Тарниш встал во весь рост и возвысился над Данделией. Глядя на нее сверху вниз, он навострил уши и напряг мышцы шеи. — Ты… ты гостья в моем доме. Трикси и ее семья — мои гости, они под моей защитой. Если ты причинишь им вред… если ты разозлишь меня, я заставлю все растения в мире возненавидеть твои кишки… а это плохие новости для травоядного, скажу я тебе.

Сумак увидел, как опустились уши Данделии, и вдруг она показалась ему не такой уж надменной.

— С праздником Согревающего Очага! — Теперь голос Тарниша звучал бодро, и он немного расслабил свою жесткую позу. — Здесь есть горячее какао, чай и кофе. Не стесняйтесь, угощайтесь. Чувствуйте себя как дома.

С этими словами Тарниш зашагал прочь, а Пеббл последовала за ним по пятам.

Длинный прямоугольный пакет, завернутый в красочную праздничную бумагу, страшно отвлекал Сумака, и он то и дело бросал в его сторону косые взгляды. Были и объятия, и приветствия, и извинения, а теперь Лемон Хартс гладила Трикси, несомненно, надеясь успокоить расстроенную кобылу.

— Сумак, как ты поживаешь? Как ты себя чувствуешь? — Твайлайт Вельвет потянулась к нему своей магией, и Сумак почувствовал, как его притягивает к себе нежная, непреодолимая сила. — Я так волновалась за тебя и хотела навестить, но все было так занято. Прости меня за то, что я была невнимательна.

— Простить? — Сумак позволил себя обнять и, по правде говоря, не возражал. В данный момент он все еще был немного в шоке от встречи с Данделией, и ему было приятно оказаться в утешительных объятиях Твайлайт Вельвет.

— Мы с тобой в некотором роде семья. Найт Лайт может считаться твоим дедушкой, ты знаешь. Я знаю, что он хотел бы им стать, потому что он говорил об этом.

Когда Сумак взглянул в сторону пакета, то увидел, что Найт Лайт обнял Трикси, и она дрожит, прижавшись к его шее. На мгновение он забеспокоился и хотел броситься к матери, но потом пришел к выводу, что ей, вероятно, нужно, чтобы это произошло. Посмотрев в сторону Данделии, он увидел, что она стоит одна с печальным выражением на лице. Жалость взяла верх над негодованием, и Сумак съежился, не зная, что чувствовать и что делать.

Сверток казался не таким уж и важным.

Опустив голову, Твайлайт Вельвет приблизила мордочку к уху Сумака и зашептала:

— Данделия проходит курс терапии. Это часть того, почему я так занята. Она действительно соблюдает ее. Честно говоря, я не была уверена, что она согласится. Я горжусь ею, Сумак, потому что она делает искренние, серьезные усилия, чтобы измениться. Мистер Типот — полезный пони… он дал ей повод для разговора во время следующих визитов, я думаю.

— Тарниш — это причина, по которой я не хочу становиться пиратом когда вырасту.

— О… — Твайлайт Вельвет запнулась на полуслове и, моргнув, несколько раз кивнула. — Это было бы разумно, Сумак. Как тебе нравится жить у мистера Типота? Как ты держишься? Не слишком ли это для тебя тяжело?

— Немного, — ответил Сумак, и его ухо дернулось от постоянного щекочущего дыхания Твайлайт Вельвет. — Мне нравится, когда рядом большая семья, но иногда это становится чересчур. Иногда мне нужно побыть в тишине или побыть одному. Когда в одной комнате слишком много пони, все мои чувства просто перегружаются.

— Такое бывает, Сумак. — Твайлайт Вельвет прочистила горло, обняла Сумака, а затем спросила: — Сумак, ты можешь рассказать мне о своем особом магическом чувстве? Я знаю, что оно сильно беспокоило тебя незадолго до похищения. А как сейчас? Оно доставляет тебе много хлопот?

— Кажется ли мне, что чейнджлинги прячутся в каждой тени и ждут, когда я снова можно будет похитить меня? — Сумак покачал головой, и в шее у него что-то хрустнуло, заставив его вздрогнуть. Его зрение на мгновение затуманилось, слезы хлынули быстро, но он сдержал их, не обращая внимания на внезапную боль. — Да, иногда меня одолевает магическое чувство. Я не знаю, что происходит вокруг меня, иногда все путается, но я знаю, что за мной наблюдают.

— Сумак, в Понивилле есть Надзиратели… их немного. Они следят за тобой, но не волнуйся, они будут держаться на расстоянии, оставаясь совершенно незаметными, и у тебя будет личное пространство, настолько, насколько мы сможем тебе его предоставить. — Я приложила копыто и настояла на том, чтобы тебе все рассказали.

— Спасибо. — Сумак глубоко вздохнул, а затем повторил: — Спасибо.

— Ты большой жеребенок, Сумак, и зрелый для своего возраста. Я думаю, что быть честной, открытой и откровенной с тобой — это лучшая политика. Ты не маленький пугливый жеребенок, нет, ты большой, сильный и смелый. Ты прошел всю Эквестрию вместе с Трикси, и для своего возраста ты очень умный жеребенок.

Польщенный, Сумак покраснел и снова посмотрел в сторону Данделии. Она выглядела грустной, Данделия, и Сумаку стало грустно смотреть на нее. Он думал о прощении и о том коротком разговоре, который состоялся ранее… и который так и не был завершен. Теперь эти несколько слов казались гораздо важнее, и Сумак хотел бы знать, что ему делать.

— Знаешь, Сумак Эппл… есть чудовища. Затаившиеся. Страшные.

— Да? — Сумак знал это, но ему было интересно, к чему клонит Твайлайт Вельвет.

— Такие монстры, как трайбализм, предрассудки и жестокость. С такими монстрами труднее всего бороться. Такие монстры не отпускали бедную Трикси и преследовали ее на каждом шагу. Сейчас они разрывают на части бедную Данделию. Только самые храбрые пони пытаются противостоять этим монстрам.

Язык Сумака на мгновение высунулся, обведя губы, а все мышцы, шевелящие ушами, напряглись до предела. Он обдумывал слова Твайлайт Вельвет, глядя на Данделию, и понимал, что все идет к какому-то завершению, возможно, к уроку, но не был уверен, к какому. От напряжения его мышцы живота напряглись, и он задумался, чего от него ожидать.

— Твоя дружба и любовь к Трикси дали ей мужество, необходимое для того, чтобы встретиться лицом к лицу с чудовищами ее прошлого. Теперь посмотри на нее, Сумак. Она влюблена, и ее любят. Трикси остепенилась, пустила корни… у нее появились обязанности. Теперь у нее даже хватает смелости подружиться с теми, кого она когда-то обидела, и все потому, что она научилась дружбе у тебя.

— О. — Уши Сумака раздвинулись в стороны.

— Ты был маленьким, беспомощным и милым. Будучи таким маленьким и беспомощным, ты во всем полагался на нее. Ты не осуждал ее и не вспоминал о ее прошлом, и благодаря этому она смогла открыть тебе свое сердце. Ты был безопасен, Сумак. Не угрожающим.

Сумак знал, что в нем нет ничего угрожающего, и именно Дискорд сказал, почему. Он был светло-бежевым, и в Сумаке не было ничего интересного. Если говорить о пони, то Сумак вызывал зевоту. Он оторвал взгляд от Данделии — на это ему потребовалась вся его сила воли — и, взглянув на мать, увидел, что она плачет, но при этом улыбается. Неужели она счастлива? Лемон Хартс гладила ее по спине, а Трикси прижималась к шее Найт Лайта, сидя на той же подушке, что и он. Это был нежный момент, и Сумаку было неловко наблюдать за ним. Трикси была счастлива, решил он и, повернув голову, посмотрел на свою отчужденную бабушку, Данделию.

Она не была счастлива.

— Помоги мне подняться, — обратился он к Твайлайт Вельвет.

Мудрая кобыла средних лет ничего не сказала, пока помогала Сумаку, ставя его на копыта. Быстро сделав глубокий вдох, набравшись храбрости, Сумак отправился выполнять работу, которая требуется от всех хороших пони. Мысленно потянувшись к подушке, он попросил принести ему большую подушку и начал медленное, торжественное шествие к месту, где стояла Данделия.

Выражение ее лица было нечитаемым, непостижимым для Сумака, — какая-то непонятная мешанина эмоций.

— Садись со мной. — Это не было вопросом, и Сумак бросил подушку к передним копытам Данделии. Позади него раздалось несколько вздохов и резких вдохов, но он не обратил на них внимания. Ему было трудно смотреть вверх: Данделия была слишком высока, а шея не хотела так изгибаться, без того чтобы давление не стало неудобным и колени не дрожали.

Данделия была, по сути, чужой, и это нервировало Сумака. Он ждал, пока она стояла, и какое-то время Сумак был уверен, что она скажет что-нибудь о том, что испачкала себя подушкой простолюдина. Однако, к его облегчению, она не произнесла ни слова и села на подушку. Не успел он попытаться взобраться на нее, как оказался поднят, окруженный магией огромной, ужасающей силы. Задним числом Сумак подумал о том, что единорогам с потрясающими магическими способностями приходится так сильно доверять.

Его бесцеремонно опустили между передними ногами Данделии, и он кувыркнулся на нее. Она поймала его, обхватив шею локтем, и Сумак напряг нервы, чтобы справиться с этой нелегкой умственной задачей. Сумак совершил ужасную ошибку, взглянув на мать, и ее испуганное лицо встревожило его. Трикси удвоила хватку Найт Лайта, и безумный страх заставлял ее глаза сверкать каким-то маниакальным, опасным образом. Сумак знал, что в этот момент он был щитом для Данделии, и слишком хорошо помнил тот случай, когда Трикси открыла огонь по матери. Твайлайт предотвратила это, она блокировала попытку, но сейчас Твайлайт здесь не было.

Теперь предстояла непосильная задача — завязать с незнакомицей осмысленный разговор или, по крайней мере, светскую беседу. Сумак не знал, что сказать, а наблюдение за матерью, когда она выходила из себя, не помогало, поэтому он закрыл глаза, чтобы отвлечься от этого зрелища. Ему также нужно было быть осторожным в своих словах, потому что неправильные слова могли заставить Данделию сделать то, чего она иначе не сделала бы. Но с другой стороны… разве это так уж плохо — вдохновить Данделию на хорошие результаты в терапии?

Это был какой-то моральный каламбур, но Сумак не знал, что такое “калам” и как им можно бурить.

Сумак выбрал более нейтральную линию поведения и задумался о том, как его собственные слова могут повлиять на него самого:

— Знаешь, — начал он тихим шепотом, — мне кажется, мне нужна терапия.

Данделия ничуть не покровительственно ответила:

— Ты действительно так думаешь?

— Меня похитили жуки. Когда я был в хранилище кентавров, я сделал что-то глупое, но я не думаю, что могу говорить о том, что я сделал. По ночам, когда я сплю, мне снятся страшные сны о том, как я падаю и меня шлепают. Я постоянно беспокоюсь о том, что я неженка, и на меня очень сильно давят, чтобы я поступал хорошо, правильно. Наверное, многие жеребята вынуждены поступать хорошо, но мой папа был плохим пони, как и моя мама, поэтому на меня оказывается дополнительное давление, чтобы я поступал хорошо, потому что они стали плохими.

Слишком поздно Сумак понял, как это может прозвучать для Данделии, и сильно скривился.

— На меня тоже много давят, — ответила Данделия, ее голос был не более чем тихим, придыхательным шепотом. — Я уверена, что Беатрикс испортилась из-за моих поступков… из-за того, что я была бесхребетным ничтожеством, не захотевшим противостоять ее собственному отцу. А теперь она страдает вдвойне — из-за того, что меня считают плохой пони, а также из-за того, что у нее неприглядное прошлое, и только сейчас я начинаю понимать, как сильно это на нее давит. Сейчас мне труднее понять ее, чем когда-либо в прошлом. В последнее время я очень подавлена, потому что не понимаю, как ей удается процветать под таким давлением… а я, похоже, не могу этого сделать. Я все время возвращаюсь к старым привычкам.

— Нас трое, чтобы с ней разобраться. — Когда Сумак произнес эти слова, Твинклшайн фыркнула, Лемон Хартс закатила глаза, а Трикси каким-то образом удалось изобразить дрожащую улыбку на водянистых губах. — Она тоже возвращается к старым привычкам. Когда на нее давят и она эмоциональна, она снова становится Великой и Могущественной Трикси и говорит смешно. Но мы не дразним ее слишком сильно в такие моменты, и я думаю, что я, Лемон и Твинкл прекрасно понимаем, что Трикси нужно немного больше внимания в такие моменты.

— О. — Данделия со вздохом произнесла свое односложное слово, кивнула и сжала Сумака. — Понятно.

— Иногда я бываю настоящей размазней и закатываю истерики. Ты можешь в это поверить?

— Нет, не очень.

— Ну, это правда. — Сумак почувствовал, что его щеки стали теплыми, а уши — слишком горячими. Он не мог понять, глупо или серьезно говорит Данделия, поэтому продолжил, не зная, куда себя деть от беспорядочных мыслей в голове. — Мои самые страшные истерики случаются, когда мне нужно выпустить пар. Чаще всего я держу все в себе до самого подходящего момента, когда остаюсь наедине с пони, которым доверяю больше всего, и тогда все вырывается наружу. Они меня успокаивают, и моя истерика проходит, а потом все снова становится хорошо. Понимаешь, дело в том, что я должен доверять им, что они будут продолжать любить меня, несмотря на то что я полный слюнтяй… и иногда я говорю всякое. — Сумак, опустив уши, подумал о том, что он наговорил Данделии в прошлом, и ему стало стыдно.

— В этом-то и проблема, Сумак… У меня была истерика, и я наговорила всякого Трикси.

— Да, а когда ты пыталась извиниться, ты говорила как надменная задни…

— Сумак! — Резкое междометие Лемон Хартс заставило жеребенка прижать уши в знак покорности.

— Когда ты просишь прощения, ты не можешь ставить себя выше других пони, — сказал Сумак, не обращая внимания на гневную вспышку Лемон. — Например, когда Трикси просит у меня прощения, она не ведет себя так, будто она моя мама или что-то в этом роде. Она не главная, потому что она облажалась. Она не может быть властной или требовательной, она должна прийти ко мне и попросить прощения, как пони к пони. Если ты будешь свысока разговаривать с пони, перед которой просишь прощения, это только сделает все еще ужаснее и ужаснее, потому что нет ничего хуже, чем сказать, что ты извиняешься, и не иметь этого в виду.

— Похоже, у тебя есть опыт, — прошептала Данделия на ухо Сумаку.

— У меня было много истерик.

— Бывает ли такое, что после истерики тебя никто не может полюбить?

Слова Данделии задели Сумака за живое, и он не смог ответить сразу. Сначала ему пришлось проглотить огромный комок в горле, а затем смахнуть выступившие слезы:

— Все время. Это худшее чувство в мире, и я дуюсь, потому что исправить все кажется невозможным. Но когда я наконец проглатываю свою гордость и все исправляю, это такое облегчение.

— Кажется, я знаю, что подарить Беатрикс на праздник Согревающего Очага.

Заинтригованный, Сумак спросил:

— Что?

— Искренние извинения. Спасибо, Сумак. Я говорю это от всего сердца.

Глава 34

Сумак, оставшись один на подушке, которую он делил с Данделией, задумался над тем, что он сказал. Много "я" и упоминаний о себе. В целом он сосредоточил внимание на себе, или ему так показалось, а не на Данделии. К каким бы выводам ни пришла Данделия, он надеялся, что она сделала это самостоятельно, и был уверен, что поступил правильно.

Леди из Лощины Луламун не выглядела надменной, когда приближалась к Найт Лайт и Трикси, но была настороженной, боязливой, опасливой и встревоженной. Она держала голову опущенной, уши отведены назад, а гордая шея изогнута. На середине пути она замерла, и Сумак наблюдал, как она вздрагивает. Это была уже не та кобыла, которую он встретил в первый раз, или, возможно, кобыла в переходном состоянии. Она менялась, и, хотя, возможно, еще не до конца, обещание чего-то лучшего можно было увидеть, если прищуриться и посмотреть на нее правильным образом.

Лемон Хартс прикрыла рот одним передним копытом и, казалось, затаила дыхание, а Твинклшайн выглядела спокойной и равнодушной. Найт Лайт сделал жест копытом, приглашая Данделию подойти чуть ближе, и на долгий, мучительный миг показалось, что нервы старшей Луламун могут лопнуть. Сумак, который, когда у него было подходящее настроение, помогал и ободрял, потянулся телекинезом и как следует толкнул бабушку в спину.

Она испуганно вскрикнула, потеряла равновесие, зашаталась вперед, попыталась остановиться, не смогла, споткнулась о собственные мощные передние ноги и рухнула на уже переполненную подушку вместе с Трикси и Найт Лайтом. На мгновение Сумак была почти уверен, что трое пони не смогут, не захотят поместиться, но они как-то уместились, причем Найт Лайт подтащил Данделию ближе и крепко обхватил ее своей передней ногой. Она брыкалась и дергала всеми четырьмя ногами, возмущаясь и протестуя против грубого обращения, но Найт Лайт только хмыкнул и принялся за дело.

Когда Твайлайт Вельвет подмигнула ему, Сумак усмехнулся и почувствовал гордость за себя.

Данделия, как и Тарниш, была очень длинноногой, а у Трикси ноги были короче и крепче, как у ее отца. Когда все трое находились рядом друг с другом, семейное сходство было слишком очевидным, неоспоримым, неизбежным. Без предупреждения произошло самое необычное событие: Данделия начала смеяться — странным каркающим смехом, который звучал слишком громко и слишком бурно для такой культурной и утонченной кобылы. Сначала поднялась одна бровь, потом другая, и Сумак уставилась на трех пони на подушке, ошеломленный смехом Данделии.

— Найт был единственным пони, который мог заставить ее так смеяться, — заметила Твайлайт Вельвет, ее тон был тоскливым, а расфокусированный взгляд создавал впечатление, что она потерялась в прошлом. — В школе он мог вывести ее из самого плохого настроения и вызвать улыбку на лице. Иногда я завидовала Найти, потому что не могла заставить ее смеяться… во всяком случае, не так.

Сумак задумался, где же Бумер, потому что ему хотелось обнять кого-нибудь, но ее не было, несомненно, она спала на каком-то пони, а может, последовала за Мегарой. Оставшись один на своей подушке, он наблюдал, как Данделия и Трикси прижимаются к Найт Лайту, и, хотя он не мог сказать почему, маленький жеребенок почувствовал надежду. Что-то в смехе Данделии было обнадеживающим, и он почему-то подумал о Пинки Пай, которая настаивала на том, что от смеха все становится лучше.

Возможно, именно по этой причине королева Кризалис не могла искупить свою вину, не заслуживала прощения: Сумак с трудом представлял себе, как она смиренно просит о прощении. Он подумал о Старлайт Глиммер, затем о своей бывшей неприятельнице, которая теперь стала его другом, Олив, и его разум попытался вспомнить все уроки Твайлайт Спаркл о дружбе — все разом.

Олив поступала правильно, когда это было важнее всего, но поступит ли так же Данделия?

Когда это было важно, Трикси поступала правильно, и Сумак решил, что Данделия способна сделать то же самое. В конце концов, Трикси это откуда-то взяла, и это не могло быть только от Найт Лайта. Капер — хоть и ужасный пони — говорил, что творит добро, и Трикси творила великие дела, так почему же Данделия не может? Возможно, Данделии просто нужны были пони, которые верили бы в неё, как уже верили Найт Лайт и Твайлайт Вельвет, и Сумак решил поверить в неё, потому что кто-то должен был это сделать.

Сумак не смог разобрать тихих слов, но был уверен, что Данделия извиняется. Трикси держала мамину ногу в своей, уши ее были опущены, и Сумак не заметил агрессии на лице матери. Трикси произнесла еще несколько слов, но Сумак опять не смог их разобрать. Уши его развернулись и наклонились вперед, но он смог разобрать лишь несколько обрывочных фраз Данделии, которая снова заговорила, что-то про обещание держаться до конца, даже если все будет казаться невозможным.

Повернувшись раз, потом два, Сумак улегся на кучу коротких ног и стал наблюдать, как этот драгоценный момент обретает свою собственную жизнь.

С участием Найт Лайта, похоже, Данделия и Трикси стали ладить. Твайлайт Вельвет подбросила в камин еще одно полено, и теперь оно шипело, потрескивало и выплевывало искры, когда в коре воспламенялась смола. Сумак отвлекся на пламя, за которым ему нравилось наблюдать, и, глядя на него, вспоминал приятные воспоминания о жизни в дороге с Трикси.

— Так ты женишься? — Голос Данделии был немного скрипучим, и, хотя глаза Сумака по-прежнему были устремлены на огонь, он навострил уши, чтобы лучше слышать.

— Да, мама, женюсь. — Голос Трикси показался Сумаку настороженным, и он стал ждать.

— Хорошо… хорошо. Не замыкайся в себе. Не будь одинокой. Ты видишь, как это помогает мне.

— Мама, еще не поздно, — ответила Трикси, бросив на Найт Лайта косой взгляд, которого Сумак не заметил.

Данделия рассмеялась — пронзительным, нервным, испуганным звуком — и пренебрежительно махнула копытом из стороны в сторону:

— Сначала мне нужно разобраться в себе… Беатрикс… Я даже не знаю, кто я такая. Я так долго пыталась стать такой матерью, какой, по моим представлениям, хотел бы меня видеть Капер, такой дочерью, которая, как я думала, сделает его счастливым, и такой благородной, какой от меня ожидали. Теперь его нет, и я не знаю, как жить дальше. Кем я должна быть теперь?

Вздохнув, Сумак понял эти слова. Казалось, что от него, как от колдуна, все пони ожидали чего-то, кроме, может быть, Пеббл. Несомненно, у Пеббл были другие планы на него, и Сумак смутно понимал, что у нее есть надежды и мечты, которым нет никакого дела до его колдовства. Как у земной пони, у нее были куда более практичные заботы. В момент озарения Сумак немного разобрался в отношениях Тарниша и Мод, о которых он размышлял, глядя в ревущий огонь.

— Я захватила подарок…

— Тебе не нужно было этого делать. — Незаметно для Сумака глаза Трикси сузились, а губы плотно сжались.

— Вообще-то мне пришлось это сделать, — сказала Данделия, ее голос пронзительно зазвенел от нервной энергии. — Мой психотерапевт хотел, чтобы я совершила небольшой праздничный шопинг в качестве упражнения на эмпатию. Подарки, которые показывают понимание получателя и его желаний. Подарки, которые не являются тонкими манипуляциями или пассивно-агрессивными намеками на мои собственные желания и стремления. Признаюсь, это поставило меня в тупик, и мне пришлось обратиться за помощью к Твайлайт Вельвет, потому что я хотела найти подарок, который сделает тебя счастливой.

— У Трикси есть все, что ей нужно.

Это отвлекло внимание Сумака от огня, и, взглянув в сторону матери, он почувствовал ее беспокойство.

— У Трикси есть все, что ей нужно, от пони, которым она доверяет.

— Я не знала, что тебе подарить, и очень долго мучилась над этим заданием. Даже с помощью Твайлайт Вельвет казалось, что все, что я могу придумать, будет воспринято как пассивно-агрессивное предложение или что-то, что я хочу подарить тебе, но что тебе может быть неинтересно. Я не знала, что тебя интересует. Но потом, после очень интенсивного сеанса терапии, я подумала о том, что нас обоих объединяет…

— И что же это может быть? — Трикси осеклась.

— Мы обе — родители, — ответила Данделия, и голос ее надломился. — Я… я хотела для тебя лучшего… я много чего хотела, но были допущены ошибки. Я совершила ошибки. Эти ошибки совершила я. Но в глубине души я хотела для тебя самого лучшего, малышка, правда, правда. Когда я подумала об этом, о том, что нас объединяет, у меня возникла идея, что если я могу сделать Сумака счастливым, то смогу сделать счастливым и тебя, потому что мать хочет как лучше.

Прежде чем Трикси успела ответить, что-то сказала Лемон Хартс, и Сумак с внимательным интересом прислушалась к успокаивающему звуку голоса желтой кобылы.

— Это проницательно. Молодец, Данделия.

— Думаю, ты действительно это имеешь в виду. — Данделия в замешательстве опустила уши и прислонилась к Найт Лайту, чтобы получить поддержку. — Потому что я такая саркастичная и циничная, я проецирую части себя на других, и мне очень трудно понять, когда другие искренни. Капер точно не был искренним… он был жестоким и любил заставлять меня гадать. С-с-спасибо… мисс Хартс.

Сумак перевел взгляд на длинный сверток, лежащий на столе, и на какое-то время задержался на нем, а затем снова уставился в огонь, как это было принято. Огонь обладал собственным слабым источником магии, связанным с Инферниумом. Это делало огонь источником тепла, света и магии. Винил тоже была связана с Инферниумом, а также с обычными источниками, из которых единороги черпали свою магию, и это делало ее могущественной. Отвлекшись, Сумак не заметил молчаливого обмена мнениями между матерью и бабушкой, который закончился тем, что Данделия стала приводить свои доводы.

— Беатрикс, пожалуйста… это очень много значит для меня. Я должна была выяснить, что нравится Сумаку… какие у него интересы. Мне пришлось разговаривать с другими пони… Мне пришлось объясняться, защищаться и даже извиняться за прошлые поступки. Разговор с Твайлайт Спаркл был… ну, Твайлайт заставила меня потрудиться, и это было нелегко. Твайлайт Спаркл перевернула меня с ног на голову, и Твайлайт Вельвет ей это позволила.

— Ну же, Трикси, будь благоразумной. — Это сказала Твинклшайн, а Сумак, хоть и удивился ее вспышке, промолчал.

— Я не знаю…

— Трикси Луламун! — Голос Лемон был резким, властным и совсем не походил на ее обычные, сдержанные, мягкие и нежные слова, которыми она обычно делилась. — Я хочу напомнить тебе о том, какой подавленной ты чувствовала себя в прошлом, когда прилагала огромные усилия, чтобы стать лучшей пони, а тебе казалось, что никто этого не замечает.

— О, конечно, Лемон, используй это против меня, — надулась Трикси, и хотя Сумак не видел, как она закатила глаза, он услышал в ее голосе признание поражения. — Трикси тоже не раз получала порцию от Твайлайт Спаркл, и ей знакома эта боль. Твайлайт Спаркл выговаривает только тем пони, которые ей небезразличны, в противном случае ее можно не беспокоить. Ее время слишком скудно и слишком ценно, чтобы тратить его впустую.

— Твайлайт и меня достала, — добавил Сумак, надеясь, что сможет помочь. — Знаешь, одна из подруг детства Твайлайт теперь стоматолог…

Твинклшайн кивнула:

— Менуэтт.

— А Твайлайт известна тем, что может подчинить себе других, улыбнувшись и сказав несколько добрых слов. Это не может быть совпадением. Улыбка Твайлайт — это оружие, выкованное магией единорогов.

— Подождите… — Поднятое копыто Данделии застыло в воздухе, как и ее односложные слова. — Где жеребенок учится слову "подчинять"? Сумак, внук, есть ли у тебя какое-то великое стремление, о котором ты хочешь рассказать своей бабушке? — Данделия ухмыльнулась, и это была та самая ухмылка, которую часто носила Трикси.

— Пеббл сказала, что проведет остаток жизни, подчиняя меня и разбираясь со мной. Мне пришлось проверить это, чтобы убедиться, но я догадывался, что это значит.

— О. — Данделия несколько раз растерянно моргнула, а Твайлайт Вельвет начала хихикать.

— Бывают судьбы и похуже. — Пока Найт Лайт произносил эти слова, Лемон Хартс кивала головой, покачиваясь вверх-вниз, а Твайлайт Вельвет криво ухмыльнулась мужу.

Все это происходило без ведома Сумака, поскольку жеребенок потерялся в завораживающем танце пламени. Он думал о Пеббл, желая, чтобы она была здесь, и не просто здесь, а на подушке вместе с ним, потому что она теплая, мягкая и с ней приятно обниматься. Не то чтобы он когда-нибудь признался в этом или сказал вслух, нет. Он задумался о том, что может втайне нравиться Данделии, но в чем она никогда бы не призналась, и, сам того не зная, на мордочке Сумака появилась безумная ухмылка. Как и многие другие единороги, Сумак приобрел привычку ухмыляться в неподходящие моменты.

Сумак так увлёкся, что не услышал, как Твайлайт Вельвет шепнула Трикси:

— Следи за симптомами пиромании, потому что её можно вылечить, если диагностировать на ранней стадии.

— Трикси считает, что пироманию нужно поощрять, — проговорила она, глядя Твайлайт Вельвет прямо в глаза. — Великая и могущественная Трикси не страдает от пиромании, а, скорее, наслаждается каждым моментом. У нее есть Великий и Могучий Огненный Шар, который обеспечивает ей уважение, которого она по праву заслуживает.

— У каждой кобылки должно быть хобби. — Данделия, все еще державшая дочь за щетки, сжала их. — То, что у Трикси есть Великий и Могучий Огненный Шар, многое говорит о ее способностях, учитывая, что она предрасположена к иллюзорной магии.

— Спасибо, мама, это очень мило с твоей стороны.

— Скажи… — вмешался Найт Лайт, приподняв бровь. — Как насчет того, чтобы позволить Сумаку открыть свой подарок… пораньше. Чтобы Данделия могла насладиться плодами своих трудов.

— Я не против… — Трикси притянула мать ближе, на мгновение замешкалась, а затем наклонилась еще больше. — С днем Согревающего Очага, Денди Лайон.

С огромным нетерпением Сумак заставил свой телекинез обхватить длинный и тяжелый футляр. Он был твердым, очень твердым, и в нем не было ничего лишнего. Окруженный теми, кого он любил, и теми, кто любил его со всех сторон, Сумак гадал, что может быть в коробке. Это могло быть что угодно. Она была слишком большой и неповоротливой, чтобы он мог справиться с ней самостоятельно, и он чувствовал, как его магия смешивается с теми, кто охотно предлагал помощь.

Бегло полюбовавшись блестящей, переливающейся синим, зеленым и золотым оберточной бумагой, Сумак вгрызся в нее, одолеваемый любопытством. Отклеив бумагу, он увидел под ней полированное дерево и латунные петли. Неудивительно, что она была тяжелой, ведь она поставлялась в величественной деревянной коробке. Несколько раз дернув, он снял оберточную бумагу, и перед Сумаком предстала длинная деревянная коробка, на крышке которой мелкими буквами было выжжено его имя. Самым любопытным было одно дополнение.

Сумак Эппл Луламун.

Сумак не видел, как внезапно помутнели глаза его матери, и не видел, как Данделия, его бабушка, перекинула одну длинную переднюю ногу через холку Трикси, чтобы прижать ее к себе. Потребовалось несколько попыток, но латунные засовы были отперты, и тогда шкатулка открылась.

Первое, что увидел Сумак, — бархат яркого яблочно-зеленого оттенка. От второго у него перехватило дыхание, и он остолбенел, не в силах что-либо ответить. На бархатном ложе лежал ненатянутый лук, а также диковинная сверкающая металлическая трубка и различные детали. Сумак не мог понять, что это за дополнительные детали, как и назначение трубки. Но сам лук… Сумак был влюблен.

— Что это за дополнительные штуки? — спросила Твинклшайн, избавив Сумака от необходимости показаться грубым.

— Это насадка для духового ружья, — ответил Найт Лайт, понимающе кивнув головой. — Ты прикрепляешь пневматическое ружье к луку, закрепляешь его на месте и соединяешь тетиву с маленькой ручкой на цилиндре. Когда оттягиваешь назад, он засасывает крошечный дротик, а когда отпускаешь, раздается сильный толчок, и дротик выстреливает, потому что цилиндр сжимается.

— Это кажется невероятно опасным. — Твинклшайн повернулась и посмотрела Найт Лайта прямо в глаза. — Мне нравится. Это потрясающе.

— Может быть, немного слишком… эм… потрясающе? — Лемон Хартс потянулась, взяла Твинклшайн за ногу и легонько потянула. — Ты ведь будешь все это время добровольно оставаться под присмотром взрослых, верно?

— Да, конечно, почему бы и нет? — Твинклшайн кивнула, ее ушки подрагивали, а пастельно-розовая грива спадала на мордочку. — Значит ли это, что я тоже могу с ним играть?

— Это не игрушка. — Позади Сумака Лемон Хартс бросила кислый взгляд на перламутрового единорога рядом с ней.

— Ты права! — усмехнулась Твинклшайн, когда Трикси застонала, а Сумак поднял лук из коробки. — Теперь Биг Мак ни за что не сможет обвинить Сумака в том, что он неженка. Посмотрите на эту штуку… посмотрите, как хорошо она сделана. Композитные материалы, тонкая отделка, он был создан, чтобы убивать!

— Твинкл… — сказала Трикси, почти хныча.

— Погоди, что там насчет неженки? — потребовал Найт Лайт.

— О, ничего…

— Беатрикс, я бы хотел знать. — Найт Лайт потискал Трикси, а Сумак принялся изучать свой подарок со свойственным ему вниманием к деталям.

— Биг Мак беспокоится, что Сумак станет неженкой, если его будут воспитывать три кобылы…

— Что? — Найт Лайт несколько раз моргнул в шоке, и его голова наклонилась на одну сторону. — Прости, что?

— Данделия, следи за тем, что говоришь! — предупредила Твайлайт Вельвет как раз в тот момент, когда солнечно-оранжевая кобыла делала глубокий вдох. Возможно, опасаясь, что Данделия все еще может разболтать, Твайлайт Вельвет, как добрая и близкая подруга, для пущей убедительности ткнула ее в ребра, отчего та сдулась, болезненно вздохнув.

Выглядя уязвленной и преданной, Данделия потерла бок, но ничего не сказала.

— Некоторое время я преподавал фехтование в школе Селестии. — Голос Найт Лайт слабо дрогнул. — Гражданский долг… Я чувствовал, что должен поделиться тем, чему научился в школе. У меня была ученица Твинклшайн… и… и…

Твинклшайн покраснела так сильно, что превратилась в розового единорога от копыт до ушей.

— …каждый жеребенок в школе хотел быть ею. В основном из-за ее жуткого рыгания, но также из-за фехтования, бега, атлетизма и ее сырой, необузданной агрессии. Я не беспокоюсь о том, что Сумак превратится в неженку рядом с ней, я беспокоюсь о том, что он станет диким, вспыльчивым грубияном…

— ЭЙ! — огрызнулась Твинклшайн, глядя на Найт Лайта сузившимися глазами.

— Не обижайся, дорогая, но у тебя заслуженная репутация. Ты — Ужасная Пороховая Пышка.

— Я все еще леди! — надулась Твинклшайн, дрожащая масса сердитого, чистого белого пуха, от которого в воздухе вокруг нее запахло озоном. — Я все еще нежная, и изящная, и женственная, и красивая, и невинная…

— Да, — сказал Найт Лайт, прервав ее, — но у тебя, насколько я помню, есть большой топор, и ты училась правильному круговому дыханию не ради музыки, а чтобы отточить свою наступательную магию. Все пони думали, что ты пойдешь в гвардию или, может быть, вступишь в Гильдию Хранителей.

— Слишком потно, грязно и противно. — Твинклшайн провела копытом по нагрудной копне и издала изящное, сдержанное фырканье. — Мне нравится быть чистой и красивой.

Воодушевленный разговором взрослых, Сумак добавил:

— Она учит меня рыгать. Однажды она пришла на кухню и просто уничтожила Тарниша. Думаю, он побагровел от того, что произошло.

Данделия уже собиралась что-то сказать, но тут Твайлайт Вельвет снова ударила ее по ребрам. Большая оранжевая кобыла ударила копытом в лицо, оставив все, что собиралась сказать, при себе, а ее подруга на всю жизнь, Твайлайт Вельвет, улыбнулась спокойной улыбкой умиротворенной мягкости. Тем временем Найт Лайт и Твинклшайн продолжали смотреть друг на друга, ни один из них не уступал другому.

Сумак был просто счастлив получить свой лук.

— Мы не можем оставаться здесь слишком долго, — сказала Твайлайт Вельвет, поглаживая Сумака по спине. — Я обещала Спайку, что мы вместе покатаемся на санях, и Твайлайт выделила немного времени в своем расписании, чтобы увидеться с нами. Я с нетерпением жду возможности пристегнуть Данделию к саням и заставить ее попробовать что-то новое. Спайк говорит, что нашел идеальное место, и мне не терпится увидеть, что за околосмертный опыт мы сегодня получим.

— Денди Лайон протестует!

— Денди Лайон идет туда, куда ей говорят, и будет следовать своему плану терапии, как и обещала. — Твайлайт Вельвет махнула копытом в сторону подруги, и ее умиротворенная улыбка стала чуть более выраженной — сверхумиротворенной, так сказать.

Пока взрослые вокруг него вели себя как ненормальные, Сумак вспомнил о своих манерах:

— Спасибо за лук, он очень много для меня значит.

— О! — Твайлайт Вельвет вздохнула и хлопнула Данделию прямо по позвоночнику, отчего большая кобыла попятилась вперед. — Это просто мелочь от всех нас. Данделия прошла через множество трудностей, чтобы достичь этого момента, и я уверена, что она ценит твою благодарность.

— Да, — кивнула оранжевая кобыла, оправляясь от сильного удара, — Да. Я выполнила то, что считала невыполнимой задачей. Мои лучшие друзья тащили меня от начала до конца и говорили, что верят в меня. Я искренне не верила, что этот день наступит.

— Не сдавайся, Денди. — Сумак боролся, ерзая на подушке, пока кто-то не развернул его так, чтобы он мог лучше рассмотреть оранжевую кобылу позади него. Зная, что делает, Сумак не испытывал никаких сомнений, повторяя про себя: "Не сдавайся, Денди".

— Прежде чем всем вам придется уйти, — Лемон Хартс сделала небольшую паузу, прежде чем высказать свое предложение, — давайте сфотографируемся все вместе. Как семья. Я хочу, чтобы Сумак запомнил это, потому что это его первый праздник Согревающего Очага, проведенное не в повозке в дороге. Я хочу, чтобы это было особенным.

— Да! Фотография! — Твайлайт Вельвет кивнула.

— Кто-нибудь, найдите Бумер!

— И фотоаппарат!

— Быстро, кто-нибудь поправьте гриву Сумака, она так и не была расчесана сегодня утром! Сотрите следы плохого воспитания!

Вздохнув и улыбнувшись, Сумак приготовился к тому, что эта праздничная встреча будет идеальной.

Глава 35

— Тебе было приятно повидаться с бабушкой? — спросила Пеббл, пока Сумак опускал пряничную крышу на пряничный школьный дом, наполненный учениками из мармеладок. — Я все время волновалась. Отец слонялся по комнатам, и Октавии надоело, что он хандрит, она швырнула в него диванной подушкой и попала по голове. Потом все прошло, и мне было приятно видеть, как отец и Октавия снова играют. Это было немного напряженно с тех пор, как… ну, ты понимаешь. Всего, что произошло.

— Все было хорошо… думаю… ничего плохого не случилось. — Вздохнув, Сумак довольно хмуро подумал о том, что его новый лук уже убран в шкаф и достать его он сможет только под присмотром взрослых. Лемон Хартс ясно дала понять, что Твинклшайн не является надлежащим взрослым наставником, к большому огорчению Сумака и Твинклшайн.

Улыбаясь, Пинни Лейн подтолкнула Пеббл передней ногой и пододвинула ее ближе к Сумаку. Это вызвало цепную реакцию среди взрослых: Клауди и Пинни посмотрели друг на друга, Лаймстоун начала хихикать со своим отцом Игнеусом, а Мод ответила каменным взглядом. Сумак, который не обращал на это особого внимания, почти все это пропустил, пока выдавливал немного белой глазури на школьный дом, чтобы закрепить крышу.

— Эй, Пеббл, посмотри вверх, — сказал Пинни после очередного легкого толчка.

Пока Сумак продолжал свою кропотливую работу, Пеббл посмотрела вверх, и ее губы слегка разошлись, когда она наклонила голову назад. После минутного сосредоточения она сказала:

— Viscum album… иначе известная как омела. Ядовитая. Оооо, это подло.

Напевая про себя, Сумак совершенно не замечал опасности, которую представляла омела над их с Пеббл головами. Применив телекинез, он провел тонкую линию по краю крыши, чтобы Лаймстоун, у которой были ловкие копыта, могла украсить ее мармеладом. Пеббл покорно вздохнула, и Сумак не заметил, как она наклонилась к нему, пока не почувствовал ее дыхание на своей щеке — а к тому времени было уже слишком поздно.

От влажного чмоканья, которое Пеббл оставила на его щеке, у него зазвенело в левом ухе от неожиданного звука, и он испугался. Сумак, будучи маленькой пугливой лошадкой с нестабильными, порой опасными магическими способностями, потерял контроль над своим телекинезом. Едва не выронив кондитерский мешок, он в последний момент сильно сжал его, чтобы удержать и не ударить об стол, отчего большая часть содержимого выплеснулась на лицо Пеббл длинными, липкими, вязкими, сверкающими белыми прядями.

Прежде чем Тарниш, который, как оказалось, готовил обед вместе с Винил, успел что-то сказать, Винил с помощью своей магии запихнула ему в рот целое яблоко, чтобы он промолчал. Игнеус с каменным лицом сидел очень тихо, Клауди отвернулась от внучки и прикусила копыто, Лаймстоун зарылась мордой в шею матери, лицо Октавии стало ярко-красным, а Сумак, оцепенев, уставился на Пеббл, ошеломленный.

Лемон, Трикси и Твинклшайн прижались друг к другу и попытались спрятать лица.

— Фу, я поцеловала жеребенка, а он брызнул мне в лицо, — с отвращением произнесла Пеббл.

Мод издала странный вздох, упала, как будто ее ударили жердью, снова взвизгнула, несколько раз взбрыкнула ногами, а затем кухню наполнил самый причудливый звук смеха. Своеобразный приглушенный смех Мод заглушил все остальные реакции. На мгновение глаза кобылы расширились, и она схватилась за живот, делая глубокий вдох, а затем из глотки Мод вырвались новые раскаты смеха.

Сюрреалистический момент оказался слишком сильным для Сумака, и он отложил почти пустую тубу. Его лицо горело, а жар в ушах был просто болезненным. Мегара бросилась на помощь сестре и принялась слизывать глазурь, и Пеббл скорчила гримасу отвращения. Что-то случилось, возможно, что-то взрослое, и он не был уверен, что именно, но имел несколько смутных идей. Смех Мод был самым странным звуком в жизни, ведь от Мод меньше всего можно было ожидать такого звука.

— Однажды Тарниш сказал мне, что слышал, как Мод смеется… Я ему не поверила, — сказала Октавия скрипучим, как ржавая петля, голосом. — Это довольно тревожно. Мегара, дорогая, может быть… облизывать лицо своей сестры — плохая идея сейчас. О, неважно. Как и раньше.

Во взрыве сверкающего света Трикси исчезла. Затем, спустя мгновение, Лемон Хартс тоже исчезла со звуком хлопка. Оставшись одна, Твинклшайн начала хихикать, но прежде чем ее одолело веселье, она тоже растворилась в эфире. Возле стойки Тарниш наконец выплюнул яблоко, которое отскочило от головы Винил и сбило ее темные очки. Винил поймала яблоко в воздухе и, не успев засунуть его обратно в рот Тарнишу, стремглав выбегающему из комнаты, издавая при этом придушенные стоны.

— Я не знала, что Сумак собирается брызнуть мне в лицо, когда я его поцелую, — заметила Пеббл, пока Мегара облизывала свою бровь, покрытую глазурью. — А что смешного?

— Ничего, ничего смешного, — ответила Клауди, а когда Лаймстоун начала хихикать, суровая кобыла потрепала дочь по затылку. Когда Игнеус фыркнул, Клауди бросила на него злобный, свирепый, матронский взгляд, и ее брови образовали глубокие борозды, в которых затаилась агрессия.

Тем временем Мод все еще смеялась над тем, что не было смешным.

— Моя ошибка в том, что я поцеловала его, когда он сжимал свой…

— Пеббл, милая, хватит! — Октавия обмахивала себя копытом, а потом посмотрела на Мод, чей наряд был уже изрядно помят. — Дорогая, тебе помочь встать?

Ответом Мод стал ее прерывистый смех:

— Ха… ха… ха… ха… ха…

— Вся моя глазурь оказалась на лице Пеббл, и мне больше нечем брызгать. — В середине предложения Сумак увидел, как Игнеус сломался, и старый, мудрый жеребец увернулся от копыта своей жены. — Мне нужно больше глазури, чтобы мы с Пеббл могли вместе построить дом.

И тут же Винил исчезла из бытия, издав хриплое улюлюканье.

Когда Сумак повернул голову, его шея выгнулась, и он посмотрел на Пеббл, которая вылизывала свое лицо. Все взрослые вели себя забавно, и даже Клауди дрожала, поджав губы:

— Я не знаю, что случилось, Пеббл. Мне жаль, что я брызнул тебе в лицо и оставил все липким, но ты меня напугала. Думаю, это в твоей гриве, Пеббл.

Кашляя, Пинни Лейн поднялась со своего места и вышла из комнаты.

— Мэг, убери длинную болтающуюся часть, которая свисает с носа Пеббл, это выглядит смешно. — Уши Сумака повернулись на звук смеха Мод, и он сгорал от любопытства, желая узнать, что именно она находит смешным. — Спасибо, Мегара. Приятно знать, что, если я устрою огромный беспорядок на лице Пеббл, ты будешь рядом и поможешь все исправить.

Через стол Клауди хныкала, а когда Лаймстоун зафыркала, суровая старая кобыла снова потрепала дочь по голове. Игнеус уже поднялся на копыта и направился к двери в прихожую. Возможно, ему нужно было подышать свежим воздухом. Один за другим взрослые уходили.

Сумак, пытаясь спасти ситуацию, сказал следующее:

— Если бы я знал, что это рассмешит Мод, я бы гораздо раньше превратил лицо Пеббл в липкое месиво.

— Сумак! Хватит! Прекрати! Ты нас убиваешь! — Протянув копыто, Октавия махнула им на Сумака, чтобы он замолчал. — Пеббл, пойдем со мной. Мегара только делает тебя более липкой. Тебе нужно как следует помыться. Идем. Не спорь.

— Ладно, — отрезала Пеббл, отталкивая сестру. — Все в этом поцелуе было непонятно. Я не понимаю ничего из того, что происходит. В следующий раз, Сумак, прояви немного самообладания и не брызгай мне в лицо.

С этими словами Пеббл поднялась со своего места, наклонилась, поцеловала Сумака в щеку и ушла, оставляя за собой капельки белой липкой глазури. Сумак смотрел ей вслед, испытывая необычное чувство волнения, а потом, чтобы занять себя, начал клеить на крышу мармелад.

Время обеда приближалось, но для Сумака оно не могло наступить достаточно быстро. Целое утро, проведенное за использованием магии, посещением родственников и загадочной историей с Пеббл, оставило его голодным. Лемон Хартс тщательно оттирала его липкое лицо, не жалея сил.

— Что у нас на обед? — спросил Сумак, надеясь, что его вопрос как-то ускорит его наступление.

— Остатки еды, — ответил Тарниш, ставя кастрюлю на плиту. — И еще кое-что. Будет фондю, несколько сэндвичей, суп, а еще я разогрею несколько улучшенных пшенично-мясных котлеток.

— Улучшенные? — Сумак, слишком любопытный на свою беду, заглянул через край стола к Тарнишу.

— Полноценное питание для таких существ, как Мегара. — Отвечая, Тарниш установил на столешнице таймер, а затем перешел к следующей задаче.

— Я слышал, что кухня — это место кобыл. — Сумак позволил своему подбородку упереться в стол, а затем забеспокоился, не сказал ли он что-нибудь обидное, когда несколько взрослых повернулись, чтобы посмотреть на него. — Иногда это сбивает с толку, и я не знаю, кому верить.

Обойдя медленно двигающуюся Винил, Тарниш повернулся лицом к Сумаку и спросил:

— Это из-за того, что ты неженка? Ты так переживаешь из-за всего этого?

— Да, — коротко ответил Сумак.

— Сумак, дорогой… — Лемон Хартс начала потирать передние копыта, пытаясь придумать, что сказать.

— У меня есть наглядные примеры хорошего и плохого. — Уши Сумака на несколько секунд встали дыбом, но затем повернулись и прижались к бокам головы. — Меня учили различать добро и зло. Когда кто-то из вас говорит мне быть хорошим пони, вы говорите мне, как быть хорошим пони. А про всяких там неженок мне ничего не говорили, просто не будь им. Я не хочу, чтобы Биг Мак разочаровался во мне. Я не хочу, чтобы кто-то из пони так относился ко мне.

— Я же говорила тебе, что это создаст нам кучу проблем…

— Твинклшайн, сейчас не время для "я же тебе говорила" и "я была права". Это застарелая проблема.

— Лемон Хартс, ты права. Мне очень жаль. — Твинклшайн сложила передние ноги на животе и молча сидела, надувшись.

— Трикси ненавидит то, что эта коварная угроза делает с ее сыном. — Прежде чем кто-то из пони успел отреагировать или ответить, она продолжила: — Когда я росла, я хорошо помню, что никогда не знала, что именно сделает мою маму или Капера счастливыми. Детали никогда не прояснялись, но я должна была как-то себя вести, и столько часов моего жеребячьего детства было потеряно из-за беспокойства. Мне это не нравится!

Лемон Хартс вздрогнула от внезапно возросшей громкости Трикси, а уши Сумака снова встали дыбом. Трикси тяжело дышала, почти задыхалась, и выражение ее лица было трудно разобрать. Лемон потянулась к ней, но Трикси отшатнулась, оставив бедную Лемон с кислым выражением лица.

Тарниш уже собирался что-то сказать, но тут по дому разнесся тревожный сигнал. Бумер, спавшая в миске со смесью фруктов и орехов, издала раздраженное фырканье, перевернулась и снова заснула. Сумак с усилием поднял подбородок с края стола, но потом решил, что, как и Бумер, не стоит беспокоиться, и с грохотом опустил голову на дерево.

— Кактусованы! — крикнул Тарниш, топая к двери.

— Маленький Мак! — раздался из кухни голос Эпплджек, и через секунду она появилась в дверях, сопровождаемая Хидден Роуз и Амброзией. — С днем Согревающего Очага, маленький Мак!

С огромным усилием Сумак поднялся из-за стола и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть Эпплджек, несущуюся на него на полной скорости. На мгновение он запаниковал, но ее крепкие объятия оказались на удивление нежными, хотя и холодными и немного снежными. Ее утепленный жакет был немного влажным, покрытым белыми хлопьями, и пах сеном.

— Тарниш, я не знаю, как тебя отблагодарить, — сказала Эпплджек, продолжая сжимать Сумака. — Мне сегодня нужно идти на гала-концерт, а моя нянька заболела. Сумак, ты похудел? Может, мне нужно больше кормить тебя пирогами? Я боюсь сломать тебя, когда обнимаю, Сумак. Это меня пугает! — Эпплджек явно была не в духе, потому что ее тягучий говор замедлился почти до полной остановки.

Хидден Роуз и Амброзия любовались пряничной деревней с открытыми ртами и широко раскрытыми глазами:

— Как я уже говорила, я с удовольствием присмотрю за вашими девочками. Пеббл нужно общение.

— Повеселись сегодня, Джеки. — Тарниш стоял у дверей, готовый выпроводить Эпплджек.

— Роуз, Брозия, вам обеим лучше вести себя хорошо. Будьте помягче с Сумаком, слышите? Если вы обе не будете, то весной я измотаю вас любой работой, которую только смогу придумать. Вы поняли?

Кобылки проигнорировали мать и, как зачарованные, продолжали смотреть на пряничную деревню. Пеббл, только что вышедшая из ванны, смотрела на них сузившимися глазами, возможно, считая их вторженцами в свои владения. Было хорошо известно, что Пеббл не очень-то их любила, так как они были грубы с Сумаком и любили безжалостно дразнить его.

Эпплджек отпустила Сумака и усадила его на стул, не забыв про шею. Она задержалась на мгновение, ее глаза были теплыми и веселыми, а затем, прежде чем Сумак успел запротестовать, она поцеловала его в щеку. К счастью, он не был покрыт глазурью, иначе все могло бы получиться неловко. Эпплджек снова опустилась на четыре ноги, а потом просто стояла, и снег на ее утепленном жакете таял.

— Я не хочу уходить, но мне пора. Нужен герой. И, по правде говоря, мне не терпится провести время с Флаттершай на гала-концерте.

— Флаттершай? — Лемон Хартс посмотрела в сторону Эпплджек. — Странная пара…

— Груши тут ни при чем! — вмешалась Эпплджек. — Черт возьми, пони продолжают болтать. Послушайте, мы с Флаттершай друзья. Когда ты становишься старше, твои приоритеты меняются. Раньше я часто терпеть ее не могла, но теперь, когда прошло столько лет и произошли все эти перемены, все стало по-другому.

— По-другому? — Лемон изогнула бровь.

— Рэрити будет отсутствовать сегодня на гала-концерте. Дэши уезжает и исчезает… иногда с Тарнишем, — Эпплджек повернулась и нахмурилась, — … а иногда с Дэринг Ду. А иногда вы все вместе отправляетесь делать Селестия знает что. Твайлайт теперь всегда занята. Мы с Флаттершай — единственные, кто пустил корни, и эти корни, я считаю, связаны между собой значимыми узами. Я потратила кучу лет, жалуясь и суетясь из-за того, какая Флаттершай кроткая и робкая, и не замечала, насколько мы с ней похожи. Теперь я стараюсь проводить время вместе. Флаттерс становится очень одинокой, и иногда она чувствует себя отверженной.

— Молодец, Эпплджек.

По какой-то причине слова Лемон заставили Эпплджек покраснеть, и Сумак это заметил.

— Идите и хорошо проведите время, — сказала Лемон Эпплджек. — Мы присмотрим за твоими девочками и обеспечим их безопасность. Будь героем.

— Идите, девочки, и обнимите меня. Я вернусь завтра, не знаю, когда. Вам, маленькие сорванцы, лучше вести себя хорошо, иначе. — С туманным взглядом Эпплджек ждала, когда дочери подойдут, но те, казалось, не желали отрываться от пряничной деревни.

Когда Эпплджек начала постукивать копытом от нетерпения, Сумак захихикал…

Глава 36

Когда Винил подогрела пол своей магией, в гостиной стало еще уютней. Это была довольно уединенная комната, но в то же время она нуждалась в дополнительной мебели. Как и большинство комнат в этом доме, она отапливалась дровами, но в ней не было настоящего камина. В этой комнате, которой суждено было стать гостиной, стояла пузатая чугунная печь, расположенная между дверью, ведущей в семейную комнату, и пустой комнатой, которая была закрыта до тех пор, пока не было решено, что с ней делать. Железная печная труба исчезала в голой кирпичной стене за печью, и Сумак понятия не имел, куда уходит дым.

Сумаку нравилось, что это строение еще только превращается в дом. С полным желудком и в полудреме он лежал с полуоткрытыми глазами на одеяле на теплом полу и наблюдал, как остальные работают над огромной головоломкой, разложенной на полу. Бумер, проснувшись, расчесывала его гриву своими маленькими когтистыми пальчиками, и от этого ему захотелось спать.

Из другой комнаты, семейной, доносился громкий, заливистый смех Лаймстоун и грозное рычание Тарниша. Что там происходило? Сумак, хотя и испытывал любопытство, был рад, что суматоха происходит в соседней комнате, а не в этой. Ему нужно было побыть в тишине, вдали от толпы, и эта передышка была почти идеальной. После сегодняшнего утра и визита бабушки ему нужно было время, чтобы подумать. А тут еще фиаско с глазурью и все то, что взрослые сочли забавным. Сумак понимал, что произошло что-то неловкое, но не был уверен, что именно. Взрослые были глупыми, а иногда и противными.

— Лучше бы мама не уходила, — заметила Хидден Роуз, вздыхая при каждом слове.

— Да, — добавила Амброзия, — мама позволяет нам безнаказанно вести себя, а теперь мы должны вести себя хорошо, потому что мы гости.

— Должно быть, это ужасно. — Язвительное замечание Пеббл, похоже, пролетело прямо над головами сестер Эппл, потому что обе кивнули в знак согласия.

— Это ужасно, мы не можем играть в родео, и я не думаю, что нам удастся вырваться на волю. — И снова Хидден Роуз вздохнула, затягивая это как можно дольше, и подняла копыто ко лбу, в точности подражая Рэрити. — Я заявляю, что от этой скуки у меня уже крышу сносит!

— Мы могли бы устроить конкурс рыгания, — предложила Амброзия.

— Для этого нам понадобится Твинклшайн. — Слабая улыбка на губах Пеббл излучала самодовольство.

— Что? Почему? — Амброзия наклонила голову на одну сторону, отчего ее непослушные косички свесились набок.

— О, неважно. Это глупо. — Улыбка Пеббл исчезла, но в ее глазах остался лукавый блеск. — Что плохого в головоломках? Они дают пони время подумать о важных вещах.

Амброзия покачала головой:

— Я не из тех, кто думает…

— Это очевидно, — вклинилась Пеббл, и Амброзия сразу же навострила уши.

— Ты считаешь себя умнее нас, да? — На этот вопрос губы Амброзии сжались в агрессивную морщинку, а затем она сказала: — Это потому, что ты ходишь в эту модную школу с этими модными пони и забиваешь себе голову модным мусором. Просто признай это, ты думаешь, что ты такая умная.

— О, я вовсе так не думаю, — сказала Пеббл вслух, и Сумак не расслышал ее слов: "Я знаю это".

Лежа на полу, Сумак почти слышал, как Пеббл произносит слова, которые он только что представил себе, и от внезапного напряжения в комнате его круп напрягся. Обе его кузины сейчас с трудом держали себя в копытах, и он прекрасно знал, как они относятся к яйцеголовым, поскольку слышал их мнения на этот счет миллион раз или даже больше. Ты не пробовал не быть яйцеголовым?

— Что ж, возможно, я ошибалась. — Амброзия посмотрела на свою сестру-близнеца, а затем снова на Пеббл. — Понимаешь, я думала, что ты немного сноб и считаешь себя лучше нас. Слушай, я знаю, что мы не всегда ладим, но мы с сестрой — деревенские пони, а вы двое… вы оба — яйцеголовые.

Когда сонный мозг Сумака включился в работу, одно ухо у него затрепетало, вертясь туда сюда, что заставило Бумер игриво потянуться к нему. Она промахнулась, обиделась и несколько раз попыталась поймать зловредное ухо. Мегара тоже обернулась, чтобы посмотреть на внезапное движение, но Сумак не заметил ее хищного взгляда, потому что был слишком занят мыслями о том, как все это неправильно. Ему не нравилось, что его лучший друг и его родственники ссорятся. Ссорятся? Разве это ссора? Может, и не драка, но Пеббл, конечно, вела себя нелицеприятно, как, впрочем, и всегда по отношению к другим.

Иногда было легко забыть, что Пеббл может быть немного придурковатой, и это заставило Сумака вспомнить, как они с Пеббл впервые встретились. Сейчас она была с ним по большей части мила, но, видя ее природную придурковатость, он вспоминал, что в ней были и те стороны, которые ему не нравились. У Пеббл были недостатки, даже большие, но Сумак твердо решил стать ее другом, потому что у нее были и выдающиеся качества.

Что касается его самого, то Сумак гордился тем, что у него нет недостатков.

— Ты хоть понимаешь, что говоришь, когда называешь нас яйцеголовыми? — спросила Пеббл, наклоняясь вперед и приближаясь к Амброзии.

— Ты называешь ястреба ястребом, курицу — курицей, яблоко — яблоком, а апельсин — апельсином. Нет ничего плохого в том, чтобы называть вещи своими именами. Вещи такие, какие они есть, и если у тебя с этим проблемы, то ты просто создаешь проблему там, где ее нет.

Пеббл устремила на Амброзию суровый взгляд и на мгновение обнажила зубы:

— Значит, если бы я назвала тебя деревенской тупицей, и ты бы расстроилась, это была бы твоя вина?

— Эй, это подло! — Хидден Роуз выкрикнула эти слова в знак протеста против сказанного. — Мы не тупые.

— И моя голова не сделана из яичной скорлупы, — возразила Пеббл.

— Да, мы ничего такого не имеем в виду, — сказала Амброзия, обращаясь к Пеббл, — но ты просто грубишь и говоришь как-то по-снобски.

— А может быть, — Пеббл сделала паузу, глубоко вздохнула, и ее ноздри широко раздулись, — это ты просто создаешь проблему там, где ее нет. — Она подражала речи и манерам Амброзии почти в точности, настолько, что Сумак был потрясен сходством.

Он и не подозревал, что у его подруги есть такой талант.

— Мы не грубим, когда говорим что-то. Мы же семья… — Амброзия, с трудом выговаривая слова, подняла одно копыто и сделала круговой жест, пытаясь найти нужные слова. — Это просто невинная забава, вот и все. Это как если бы наша мама называла нас проказницами. Мы и есть проказники, а она просто в шутку. Она все еще любит нас. Сумак тоже член семьи, и это просто наш способ показать ему, что он нам нравится.

Пеббл покачала головой в знак опровержения и пренебрежительно махнула копытом:

— Лошадиные яблочки. Вы обе ведете себя как задиры и пугаете Сумака. Я не вижу в этом никакой любви. Ему не нравится быть с вами. В лучшем случае он вас терпит. В худшем — он достаточно умен, чтобы, вероятно, думать о вас довольно ужасные вещи, но поскольку он добрый, он держит их при себе.

— Это не может быть правдой. Это неправда. — Амброзия покачала головой из стороны в сторону, отчего ее беспорядочные косички хлестнули ее по щекам. — Сейчас ты ведешь себя очень грубо и пытаешься разлучить нас. Зачем ему это нужно? Какая у него причина быть таким?

Пеббл не ответила сразу, но на ее мордочке расплылась фантастически жестокая улыбка, а глаза заблестели от внутреннего свирепого ликования:

— Потому что вы ведете себя как две большие засранки.

В ответ на это Хидден Роуз издала стон, отвернулась и закатила глаза, но у ее сестры Амброзии была несколько иная реакция — медленное осознание того, что на нее обрушились грубые, неумолимые слова Пеббл.

— Да, иногда мы так делаем, но это совсем другое. Раньше Сумак не страдал, а теперь пострадал. Мы не собираемся вести себя как задницы, когда он в таком состоянии. Мы не сказали ни одного плохого слова, и никто из нас не приставал к нему с ласками. — Голос Хидден Роуз дрогнул, изменился в тоне и глубине, и казалось, что она хочет заплакать, о чем Сумак догадался.

Однако Хидден Роуз отреагировала иначе и положила переднюю ногу на плечи сестры. Возможно, зная, что все, что она скажет, будет разрушено Пеббл, она молча нахмурилась, пытаясь успокоить расстроенного близнеца. Уши были навострены, на мордочке Хидден Роуз читалась тихая угроза насилия.

И, похоже, Пеббл была готова к этому:

— Я тебе не верю. Более того, я уверена, что если бы ты думала, что это сойдет тебе с копыт, ты бы снова начала издеваться над ним. Может быть, даже хуже, раз он слишком слаб, чтобы дать отпор. Вот как любят драться тупицы. — Пеббл бросилась вперед, и ее агрессия пришлась более чем по вкусу Хидден Роуз. — Если ты знаешь, что для тебя благо, я бы не стала делать ничего такого, что могло бы расстроить Мегару. Она все еще учится правилам и может быть немного грубой, если ты понимаешь, о чем я.

Близнецы Эппл дружно сглотнули, но уши Хидден Роуз остались агрессивными и навостренными.

— Мы только нагрубили ему, чтобы он не вел себя как неженка. — Притянув сестру поближе, Хидден Роуз осталась при своем мнении. — Нехорошо быть неженкой.

С того места, где он лежал на полу, Сумак услышал, как Пеббл скрежещет зубами, а потом сказала:

— Ты даже не представляешь, сколько неприятностей вы с Биг-Маком доставили этим своим неженкой. Прекратите это, а не то… — После этого она треснула себя по щеткам в качестве средства агрессивного препинания.

Амброзия притянула сестру к себе и, прижав уши в знак покорности, излила Пеббл свое сердце:

— Это была просто шутка, и мы ничего такого не имели в виду! Честное слово Эппл!

На что Пеббл ответила со всей возможной агрессией, прищурив один глаз и навострив уши:

— Обычно я не наступаю на молоденькие яблочки, потому что мне не нравится бардак, но я с большим удовольствием потопчусь по тебе. Я уверена, что смогу справиться с вами обеими сразу. Ты сейчас жалкая и ведешь себя как неженка.

Опасаясь, что ему предстоит стать свидетелем драки кобылок, в которой они будут сбиваться в кучу, дергать друг друга за косички и бить друг друга по крупу, Сумак понял, что пора положить этому конец, и, когда он заговорил, он заставил свои слова нести в себе столько магии, сколько мог:

— Прекратите это немедленно. Я не хочу, чтобы мои друзья и родственники дрались. Прекратите это! Просто остановитесь!

Через секунду после того, как Сумак заговорил, его охватили сожаление, стыд и сомнения. Неужели он только что оплошал? Он только что намеренно использовал силу своего голоса, чтобы повлиять на других, и даже не мягко подтолкнуть, а просто попытаться доминировать над ними. Все пони замерли, не двигаясь, и он не мог понять, почему. Его магия? Шок от того, что он может быть таким напористым? Сумак хотел бы знать, что происходит, чтобы понять, как к этому относиться.

Даже Бумер, казалось, затаила дыхание, и каждая секунда тянулась как ириска.

— Роуз… — Голос Амброзии был скрипучим, писклявым, визгливым. — Роуз, мы облажались…

— Брози? — Уши Хидден Роуз опустились в нейтральное положение, но объятия ее близняшки оставались крепкими.

— Роуз, разве ты не почувствовала это, большая дурочка? Это была его магия, о которой говорила мама… Мошенничество, как она ее называет. Меня словно молнией пронзило. Он мог остановить нас в любой момент, Роуз, он мог заставить нас делать все, что он хочет, но он не…

— Брози… что?

— Роуз, он был лучше к нам, чем мы к нему. — Амброзия встряхнула сестру, сделав жесткое сильное движение, а затем передней ногой вытерла оба глаза.

— Брози, это просто фокус, тебя обманули… — Слова Хидден Роуз были прерваны внезапным мощным ударом по лицу ее близняшки, и она отшатнулась, потирая щеку. Оторвавшись от сестры, она бросила в ее сторону гневный взгляд, полный осуждения.

— В том-то и дело, ты, большая дуреха! Он мог в любой момент сделать это с нами, чтобы заставить нас остановиться, но не сделал! Он пытался быть с нами милым. Пытался быть хорошим с нами. Он пытался вести себя как родственник… как Эппл, а мы вели себя как конские яблоки, ты, тупица!

— Я не тупица, пердунья. — Хидден Роуз отпихнула сестру, поднялась на копыта и немного отступила. — Как ты смеешь так меня называть, ты, вонючая обитательница подвалов!

Пеббл снова подражала Амброзии, на этот раз даже лучше, чем раньше:

— Пеббл, заткнись! — С трудом поднявшись в сидячее положение, Сумак почувствовал колющие боли в шее и почему-то ощутил себя намного, намного слабее, чем раньше. Если раньше он ходил и передвигался с относительной легкостью, то теперь ему приходилось бороться за то, чтобы просто сидеть. Почему? Возможно, ему нужно было вздремнуть. Бросив суровый взгляд на Пеббл, Сумак промолчал и постарался выдержать ее взгляд.

Через мгновение она взволнованно вздохнула, отвернулась и проигнорировала его.

Зарычав, Хидден Роуз повернулась хвостом и, топая, вышла из комнаты, направляясь туда, где собрались взрослые. Сумак, опасаясь неприятностей с участием взрослых, устало вздохнул, напомнил себе, как важно сохранять тишину, и стал ждать последствий этой ужасной, страшной, чудовищной, ни на что не годной перепалки.

Глава 37

Это, несомненно, был конец всего сущего, и перепуганный Сумак ждал своей заслуженной участи. В углу зрения Сумака вырисовывался Тарниш, бич бандитов, мучитель подкопытных, каратель пиратов, а также гораздо меньшая Лемон Хартс, которая от этого не стала менее страшной. Хидден Роуз сболтнула лишнего, и теперь последствия были реальными. Сумак изо всех сил пытался проглотить удушающий комок в горле, но это было невозможно. С Пеббл слева от него и Амброзией справа Сумак представлял себе всевозможные ужасные, чудовищные, жуткие, кошмарные вещи, происходящие в наказание.

Сумак вспомнил фильм, возможно, даже слишком хорошо.

— Послушайте, вам нечего бояться, — сказал Тарниш, но когда это говорили взрослые, бояться было чего. — Нас всего двое… Лемон Хартс и я… и вас трое. Видите, бояться нечего. Перед вами не целая толпа взрослых.

Это, конечно, было неправдой, потому что Тарниш был больше, чем три жеребенка вместе взятые. Если сила стада измеряется числом, то Тарниш считался по меньшей мере тремя или четырьмя взрослыми. Сумака не успокоили попытки Тарниша заверить его в этом. Его пугало не количество взрослых, а то, что Сумак чувствовал, что Тарниш просто не понимает этой простой концепции. Что же касается Лемон… Сумак содрогнулся.

— Слушай, я хочу тебе помочь, — продолжал Тарниш спокойным голосом. — Хидден Роуз рассказала нам кое-что… и у меня есть подозрение, что она могла преувеличивать. Возможно, она даже лгала мне, но чтобы я мог это узнать, мне нужно, чтобы кто-то из вас рассказал мне, что произошло. А еще лучше — все вы, потому что я уверен, что у каждого из вас будет своя история, и мне придется разбираться, что реально, а что нет.

— Сейчас вы очень мешаете мистеру Типоту помочь вам.

Ну вот и все, надежды не осталось. Мистер Типот. Теперь у Сумака не было сомнений, что он обречен. Взрослые использовали серьезные взрослые имена только тогда, когда предстояла настоящая взрослая жизнь, и в такие моменты Сумак жалел, что он не взрослый. Конечно, убежать и жить в лесу было невозможно, так что он попал в переплет.

— Держись, — шептала Амброзия, — не будь ябедой.

Это ужасно возбудило Лемон Хартс, и Сумак сильно скривился от ужаса, который она вызвала своим вдохом. Набравшись сил, он прислушался, когда она заговорила:

— Видите ли, я этого не понимаю. В ваших интересах рассказать нам, что произошло, потому что, если вы этого не сделаете, нам придется наказывать вас на основании того, что рассказала нам Хидден Роуз, а это несправедливо. Помогите нам сделать это справедливым для вас…

— Значит, нас все равно накажут, несмотря ни на что, — сказала Пеббл, перебивая Лемон Хартс.

Тарниш опустил голову — ему предстояло пройти еще долгий путь, чтобы опуститься до уровня жеребенка, — а Сумак краем глаза заметил, что Пеббл смотрит прямо перед собой, а отцовский нос болтается в считанных сантиметрах от ее ресниц. Пот потек по внутренней стороне уха Сумака, и он так испугался, что с трудом усидел на месте. Как Пеббл сохраняет спокойствие, когда отец так дышит на нее?

Как бы плохо все ни складывалось, неожиданно в комнату ворвалась Твинклшайн. У Лемон Хартс теперь было кислое выражение лица, и Сумак почувствовала проблеск надежды, когда Лемон обратила свой властный взгляд на перламутрово-белую единорожку, ворвавшуюся на место преступления. Может быть, взрослые будут ссориться, препираться и спорить. С надеждой Сумак ждал и наблюдал.

— Привлеки меня, Лемон, — обратилась Твинклшайн к лимонно-желтой кобыле.

— Что? — Лемон Хартс растерянно покачала головой. — Это не командная борьба, Твинкл. Убирайся! Ты же знаешь рекомендации Твайлайт по эффективному обучению: не более двух взрослых с небольшой группой жеребят, чтобы они не чувствовали себя запуганными.

— Сейчас не время быть учителем, — возразила Твинклшайн, нахмурив брови и вытянув одно переднее копыто. — Сейчас время быть родителем, и я справлюсь. А теперь привлеки меня!

Покачав головой и зашипев от отвращения, Лемон Хартс потянулась и с недоверчивым видом — возможно, не веря в то, что она собирается довести дело до конца, — стукнулась копытом с копытом Твинклшайн. Сумак воспрянул духом, потому что Твинклшайн была относительно мягкой по сравнению с Лемон Хартс, а Твинклшайн и вовсе была еще совсем новичком, когда дело касалось воспитания. Он сразу понял, что это шанс.

Когда Лемон Хартс вышла из комнаты, Сумак почувствовал уверенность в том, что ему удастся выйти из этой ситуации невредимым. Размышляя о самых ужасных мыслях, которые только могли прийти ему в голову, о самых грустных и печальных вещах, Сумак позволил своей меланхолии управлять его мимикой. Его нижняя губа отвисла, она дрожала, а глаза остекленели за стеклами очков, пока он думал о Клауди и ее коллекции ложек — Клауди, которая вполне могла находиться в соседней комнате. Сумак надеялся, что Клауди не будет в соседней комнате, потому что это было бы ужасно.

Со всей холодной, расчетливой, манипулятивной силой, на которую он был способен, Сумак предоставил Твинклшайн все, что у него было, — он даже моргнул несколько раз, очень медленно, чтобы усилить эффект, — и знал, что скоро, очень скоро у него будет союзник против Тарниша. Твинклшайн защитит его от худшего из того, что мог предложить Тарниш.

В глазах Твинклшайн появился блеск, который Сумак принял за сочувствие…

— Сумак Эппл, — Твинклшайн глубоко вздохнула, и ее уши обвисли — верный признак того, что скоро она будет принадлежать ему, — я очень разочарована тобой.

В ответ Сумак ошеломленно моргнул, а затем в его ушах вспыхнул яростный огонь. Он перекинулся на мозг, обжигая его, а затем на глаза, заставляя их щипать. Она разочаровалась в нем? Насколько разочарована? Что, если она была настолько разочарована, что… больше не хотела быть его родителем? Что, если бы она ушла? Что, если его семья распалась, так и не успев собраться вместе? Она была разочарована в нем, а никому не нравятся вещи, в которых они разочарованы. Что, если помолвке пришел конец? Что, если он только что разрушил жизнь Трикси? Что, если им снова придется отправиться в путь?

Вздрогнув, Сумак попытался что-то сказать, выразить свои чувства, беспокойство, внезапную тревогу, но все, что получилось, — это жалобное хныканье, за которым последовали судорожные всхлипывания, а затем он разразился рыданиями. Застонав, он начал заваливаться набок, но Пеббл поймала его, а Амброзия тоже вцепилась в него. Суровое выражение лица Твинклшайн было совершенно уничтожающим, и Сумак не мог смотреть на это. Когда его глаза затуманились настолько, что он не мог видеть, это было милосердием.

— Леди, вы злая, — промурлыкала Амброзия, обхватив Сумака покрепче. — Нехорошо вот так вцепляться в горло. Ты должна быть полегче в таких делах.

Покачивая головой из стороны в сторону, Твинклшайн не выдержала и начала постукивать правым передним копытом по полу, а уши поворачивать вперед:

— Выкладывай, кобылка, или ты будешь следующей. Если ты будешь сотрудничать со мной сейчас, я смогу сохранить это в тайне. Если не расскажешь мне то, что я хочу знать, Эпплджек узнает об этом из первых уст.

Сумак не услышал, как Тарниш сказал тихим шепотом:

— Прямо в яремную вену… блин.

— Леди…

— Я не хочу этого слышать, — огрызнулась Твинклшайн. — Или ты признаешься, или я расскажу твоей маме, что твоя сестра солгала, а ты утаила правду, когда была возможность ее рассказать. А теперь выкладывай, или я пролью еще больше крови.

— Боже, какая ты злая! — Амброзия в недоумении покачала головой, все еще прижимаясь к Сумаку. — Злая, как химера с запором!

— Ты даже не представляешь. — Глаза Твинклшайн сузились до угрожающих щелей.

Вздохнув, Амброзия опустила уши в знак поражения и начала сопеть, делая признание:

— Я вела себя как задница и не лучшим образом, и, возможно, возникла небольшая ссора, а Сумак поступил правильно и заставил нас прекратить драку.

— Твоя сестра сказала нам совсем другое. — Теперь Тарниш принял более расслабленную позу и поднял голову, чтобы посмотреть на трех сбившихся вместе жеребят.

— Что же все-таки рассказала вам моя сестра? — спросила Амброзия.

— Ну… — Тарниш сделал шаг ближе к Твинклшайн, возможно, чтобы представить единый фронт, и его хвост раздраженно дернулся. — Она сказала, что началась драка, а потом Сумак использовал силу своего голоса, чтобы заставить вас с сестрой вести себя как кролики и кудахтать как цыплята. Так вот, я хотел бы знать… как именно началась эта предполагаемая драка?

— Как я уже говорила… я вела себя как задница, которая не хочет двигаться. — Оторвавшись от Сумака, Амброзия в сидячем положении потащила себя по полу к Тарнишу. — Это моя вина. Накажи меня, а не Сумака. Он заставил нас остановиться, честно. Никто не вел себя как кролики и не кудахтал как цыплята. Честное слово Эппл. — Чтобы показать свою искренность, Амброзия положила копыто на сердце.

— Это тоже неправда. — Пеббл, которой было противно оттого, что Сумак заляпал соплями все ее платье, испустила усталый, покорный вздох. — Я не могу позволить Амброзии взять на себя всю вину…

— Пеббл, заткни свою дырку! — сказала Амброзия.

— Слишком поздно. — Голова Тарниша снова пригнулась, и он встал нос к носу с Амброзией, чтобы заставить ее замолчать. — Ты… ты будешь молчать, если понимаешь, что для тебя хорошо.

Хныча, Амброзия сделала то, что ей было сказано.

— Я не понимаю. — Тарниш снова поднял голову и покачал ею из стороны в сторону. — Я ничего не понимаю. Я позволил вам всем немного поиграть вместе, чтобы подружиться, а теперь получаю всю эту нечестность… всю эту ложь! Никто не хочет мне ничего рассказывать, а мне лгут, потому что вы пытаетесь защитить друг друга. Я не получаю правды ни от одного пони и начинаю беситься…

— Следи за словами, мистер Типот!

— Прости, Твинкл, но мое терпение на исходе.

Потянувшись, Твинклшайн обхватила подплечье Тарниша передней ногой и сжала его:

— Жеребячьи табуны, Тарниш. Вот что они делают. Вот как они развиваются. Мы с Лемон и все остальные члены нашего маленького кружка были такими же скрытными, как воры. Мы делали все, чтобы защитить друг друга. Неужели ты этого не понимаешь?

В ответ Тарниш прижал уши к черепу:

— Нет. Я всегда был один. Вот почему я не понимаю этой чепухи.

— Наверное, что-то случилось, — сказала Твинклшайн, пока Сумак продолжал плакать. — Вы трое прошли путь от ссор до этого, — она кивнула на трех жеребят на полу и посмотрела на каждого из них по очереди, — … причем все вы были преданы друг другу и пытались защитить друг друга. Сумак… Я хочу спросить тебя только один раз… Ты сказал что-то, что вызвало это?

Амброзия молниеносно вскочила на ноги и бросилась к Твинклшайн:

— Он сказал нам остановиться, и на этом все закончилось. Он молчал, как всегда! Вот так я и поняла, что все испортила! Он мог бы заставить меня остановиться все те разы, когда я дразнила его, а он ничего не сделал, чтобы остановить меня! Я называла его "яйцеголовым", а сама была "задницей", и все это время я была груба с ним, он мог бы заставить меня остановиться, но не сделал этого, и мне очень жаль!

С тяжелым, каменным вздохом покорности Пеббл внесла свой вклад:

— И я тоже вела себя как последняя задница. Я пыталась затеять драку, потому что хотела проучить Амброзию и Хидден Роуз. Сумак заставил нас остановиться. Он был… сильным. Он был сильным. Он вложил в это много чувств, потому что не хотел, чтобы его друзья и родственники дрались. Я хотела бы пояснить, что сейчас мне очень стыдно за себя. Сумак преуспел в этом, но он не ошибся.

— Ну, по крайней мере, Сумаку можно доверять, что он поступает правильно. — Твинклшайн вздохнула, издала стон, и ее суровое выражение лица усилилось. — Даже если Пеббл и Амброзия не могут. У вас обоих большие неприятности. Целая куча неприятностей.

— У меня должно быть больше всего проблем, потому что я очень хотела подраться. Мне было приятно. Мне было очень приятно защищать Сумака. Я от многого не могу его защитить, но защищать его от несносных кузин — это потрясающее чувство. — Пеббл, балансируя на задних ногах, переместила свое тело, чтобы лучше поддерживать Сумака, а затем направила его голову к себе на шею. — Было здорово почувствовать себя такой агрессивной. А теперь, если кто-то согласится взять Сумака, я пойду и постою в углу несколько часов, потому что я плохая пони.

Амброзия устремила на Твинклшайн умоляющий взгляд и сделала все возможное, чтобы выглядеть покорной:

— Неужели ты не понимаешь? Сумак не собирается ничего говорить в свое оправдание, потому что боится, что он запудрит тебе мозги. Мы рассказали тебе все, что ты хочешь знать, и я думаю, что присоединюсь к Пеббл в углу, потому что так будет правильно.

Корчась, Сумак смог поднять голову, но с трудом попытался повернуться и увидеть Твинклшайн. Он фыркнул, немного вздрогнул, несколько раз икнул, а потом спросил:

— А как же я? Я тоже должен быть наказан.

Тарниш, негромко обращаясь к Твинклшайн, спросил:

— Это одна из тех стадных штучек малолетних?

С невозможной суровостью на лице Твинклшайн не ответила Тарнишу, но изучала трех жеребят:

— Стоять в углу — хорошее начало, но не для тебя, Сумак.

— Да. — Голова Тарниша качнулась вверх-вниз, и он одарил дочь самым суровым взглядом, на который только был способен. — Ты будешь сидеть в том углу, а ты, Амброзия, будешь сидеть вон там, в том углу, и ты останешься. — Он сделал глубокий вдох, возможно, чтобы успокоиться, а затем добавил: — Если вы обе захотите поговорить друг с другом, чтобы разобраться во всем этом, я не против.

— Тарниш…

— Сплочение стада — это хорошо, верно? — Тарниш наклонил голову и посмотрел на Твинклшайн, несколько раз моргнул и сделал еще один глубокий вдох. — Мы действительно хотим препятствовать этому? Моя дочь могла бы найти себе друга. Мы ведь хотим, чтобы эта связь развивалась, верно?

Услышав его мысли, Твинклшайн, казалось, сдулась, а ее губы скривились в гримасе поражения. Амброзия начала отступать, зажав хвост между ног и прижав уши в знак покорности. Столкнувшись с Сумаком, Амброзия издала писк, заскулила и опустилась на пол.

— Я не знаю, как все это работает, — пробормотал Тарниш, — я все еще работаю над осмысленными отношениями во взрослой жизни. Все это сбивает с толку.

Все еще плача, Сумак снова оказался зажатым между Амброзией и Пеббл. Сейчас он был в полном беспорядке, как в физическом, так и в эмоциональном смысле. Из его левой ноздри свисала блестящая лента соплей, которая раскачивалась из стороны в сторону при каждом всхлипе. Он фыркал, сопел, но болтающаяся козявка не падала и не исчезала обратно в носу.

— А как же я? — снова спросил Сумак. — Я использовал свою магию…

— Чтобы остановить драку. — Твинклшайн привстала на месте, демонстрируя свою неуверенность. — Это совершенно правильный способ использовать свою магию.

— Но мне кажется, что это неправильно. — Сумак удивился, увидев в поле зрения красно-оранжевое копыто Амброзии, и еще больше удивился, когда она вытерла ему нос своей щеткой. Когда ее копыто исчезло в поле его зрения, он не увидел, что она сделала с соплями.

— Я мог бы прекратить ссору раньше. — Сумак, которому было немного противно от собственного нытья, сделал над собой усилие, чтобы перестать плакать, и теперь часть его сознания занимала судьба выхваченной козявки. Может, она и пропала из виду, но не исчезла из головы.

— Позвольте мне прояснить ситуацию. — Твинклшайн щелкнула зубами, когда ее нижняя челюсть сомкнулась, а губы сжались в задумчивую ухмылку. — Ты считаешь, что было неправильно использовать свою магию, но при этом думаешь, что должен был сделать это раньше?

Сумак молча вздохнул, ища утешения. Как он ни старался, у него не было ответа для Твинклшайн, и ему пришло в голову, что она все еще разговаривает с ним, хотя и разочарована в нем. Каким-то образом он должен был убедить ее наказать его, чтобы, может быть, она смогла пережить свое разочарование. Он должен был найти способ спасти все, что разрушил по своей неосторожности, потому что на кону стояло счастье его матери, а его собственное счастье ничего не значило.

— Ты не сможешь сделать с Сумаком ничего хуже того, что он уже сделал с собой. — Спокойный, решительный голос Пеббл немного успокоил Сумака, и теперь слезы потекли без прежних рыданий.

— Сумак не будет счастлив, если его тоже не накажут, так что именно это я и собираюсь сделать.

Сумак вздохнул с облегчением, а затем поморщился от внезапной колющей боли в шее. Пока он мучился, он не заметил обеспокоенного выражения, которое на долю секунды появилось на лице Твинклшайн, а когда он пришел в себя, суровая маска вернулась.

— Сумак Эппл, я приговариваю тебя к одному купанию с твоей мамой Трикси, а затем ко сну.

Сумак решил, что ему не нравится воспитательница Твинклшайн, и в будущем он предпочтет рискнуть с Лемон или Трикси. Это было несправедливо, ни в малейшей степени, и стоять в углу было бы справедливее, так он считал. Но поскольку он получал то, что хотел, он ничего не сказал. Опасаясь, что Твинклшайн может разочароваться в нем за любое противодействие, он не посмел жаловаться. Вообще. Даже ныть или стонать было небезопасно. Он молча страдал и надеялся, что Твинклшайн останется.

— Это жестоко… но ты какой-то сопливый. — Амброзия испустила тоскливый вздох и легонько подтолкнула Сумака плечом. — Не спеши тонуть. Это полезно, если ты не будешь слишком много спорить. Мы немного поговорим, когда ты проснешься, хорошо? Если я к тому времени выберусь из угла.

— Ладно, вы двое. Попрощайтесь с Сумаком и разойдитесь по своим углам. — Тарниш ободряюще кивнул обеим кобылкам. — Хидден Роуз рассказала мне, что Сумак использовал свою магию, чтобы настроить тебя против твоей сестры Амброзии. Она сказала, что ты назвал ее тупоголовой дебилкой или что-то в этом роде.

— О, это правда… — Амброзия на мгновение замешкалась, а затем поправила себя. — Только Сумак этого не делал. Я сделала это сама. Моя сестра была тупоголовой и назвала меня вонючей обитательницей подвалов. Это правда, клянусь. Честное слово Эппл.

— Хорошо, что ты не ябеда. — Тарниш устремил свой суровый взгляд на Амброзию, а затем его уши нависли над глазами, отчего брови нахмурились. — Когда твоя сестра наконец выйдет из своего угла, я хочу, чтобы вы помирились как сестры, и лучше, если ты будешь это делать всерьез, иначе я расскажу твоей матери все, что знаю, включая ужасные обзывательства, которыми вы друг друга называли.

Амброзия сглотнула, заскулила и съежилась, чтобы казаться как можно меньше.

— Я очень люблю быть ответственной и наводить порядок, поэтому я дам тебе шанс сделать это, Амброзия. Я очень добрая. Удовлетвори меня, и ты даже сможешь лечь спать сегодня поужинав. Как тебе это?

— Звучит неплохо, вообще-то. — Амброзия снова сглотнула. — Я смогу уладить все с сестрой, даже если она тупоголовая кретинка.

— Хорошо. — Твинклшайн бросила косой взгляд на Тарниша, кивнула на сбившихся в кучу жеребят, и суровость покинула ее лицо, сменившись несколько более мягким выражением. — Попрощайтесь, обнимите друг друга и будьте друг с другом поласковее. Сумаку нужно побыть с мамой в ванне, а вам двоим — поближе познакомиться со своими углами.

Сумак фыркнул, когда понял, что пришло время встретить свою погибель, которую он сам на себя навлек…

Глава 38

Когда горячая вода намочила его шерсть и кожу, Сумак почувствовал, как передняя нога Трикси обхватила его шею, чтобы поддержать голову. Сам того не желая, он прислонился к ней спиной и почувствовал, как ее уже напитавшаяся влагой шерсть прижимается к его тонкому, хрупкому позвоночнику. Ее бедра, ставшие еще более мясистыми после того, как она набрала вес, прижались к его бедрам, и Сумак погрузился в блаженное материнское объятие, пока ванна продолжала наполняться горячей водой. Было приятно находиться в тепле, прогонять жестокую зимнюю прохладу и быть в тишине после такого долгого, эмоционально изматывающего дня. Хотя Сумак никогда, ни при каких мыслимых обстоятельствах не признал бы, что это было прекрасно.

Вода с громоподобным шумом полилась в ванну, и Трикси слегка поплескалась, устраиваясь поудобнее с задними ногами. Когда Трикси прислонилась всем телом к наклонной спинке ванны, Сумак оказался рядом с ней и прижался всем телом к ее животу, а его голова оказалась рядом с ее сердцем. Пары лавандового масла притупляли его чувства с каждым вдохом, а аромат эвкалипта навевал сонливость.

— Трикси тоже нужно поставить в угол.

При этом один глаз открылся, но Сумак не смог сделать усилие, чтобы открыть второй. Странно, когда мать говорит, что ее тоже нужно поставить в угол. Вспомнив о Твинклшайн, Сумак слегка фыркнул и подумал, не сделала ли его мать что-то такое, что заставило бы Твинкли разочароваться.

— Я подслушивала, — призналась Трикси, и ее передняя нога плотнее обхватила Сумака. — Мы с Пеббл не такие уж разные. Я хотела поссориться с матерью. Когда я ее увидела, у меня кровь закипела, в мозгу забурлило, и меня захлестнуло столько эмоций. — Трикси была потрясена видом собственной матери. Меня охватила паника… и я ждала причины. Всего одна маленькая оплошность. Одно неверное движение копытом, и я собираюсь устроить маме разнос. Я с нетерпением ждала разрядки, той сладкой, сладкой разрядки, которую приносит хорошая драка. И когда моя мать не предоставила мне повода, Печальной и Разочарованной Трикси, именно того, чего я хотела, чего жаждала, чего заслуживала, я обиделась на нее и возненавидела ее до глубины души, Сумак.

Какую бы гимнастику ни проделывал Сумак в своем сознании, он не мог понять слов матери, и это пугало его гораздо больше, чем он хотел признать. Его мать вела себя плохо.

— Вместо этого мы хорошо провели время, но я никак не могу насытиться. Я рассказала об этом Твинклшайн и Лемон, и хотя Лемон отнеслась к этому по-своему мило, Твинклшайн мне не уступила. Она приговорила меня к одному купанию и одному сну с тобой, Сумак, и никаких обнимашек с ними во время сна. Она злая, Сумак, очень злая.

— Агась.

С помощью магии Трикси выключила поток воды, который теперь доходил Сумаку до подбородка. Если для Сумака вода была глубокой, то для Трикси она была довольно мелкой — таковы были издержки купания маленьких, находящихся на иждивении отпрысков. Подъем и опускание груди матери укачивали Сумака, и когда он снова закрыл открытый глаз, то тоже зевнул. День был долгим, возможно, даже слишком долгим, и, может быть, ему действительно нужно было вздремнуть. Короткая дремота способна разделить слишком длинный день на более удобные половинки.

— Малыш…

— Да?

— Я подслушивала, и мне многое стало ясно. Трикси приподняла другую переднюю ногу, и струйки воды хлынули вниз бурным потоком, а ее промокшая шерсть сбросила лишнюю жидкость. — Сестры Эппл, как я понимаю, давно тебе досаждают, а ты вел себя как хороший жеребенок…

— Я пытался, — вмешался Сумак и почувствовал, как под ним зашевелился хвост Трикси.

— Трикси знает. — В ответе Трикси не прозвучало никаких сомнений, только уверенная уверенность. — Теперь Трикси хочет попросить тебя о большем. Похоже, у тебя есть шанс сблизиться с Амброзией. Используй это в своих интересах, малыш. Я хочу, чтобы у тебя была семья, даже если она не будет идеальной. Трикси понимает, что у тебя может быть не так много общего с сестрами Эппл, но они твоя кровь, Сумак. Тебе предстоит интересная жизнь, и тебе нужна любая помощь, которую ты можешь получить. Тебе нужна семья, на которую ты сможешь опереться, если со мной что-то случится. Тебе нужны пони, которые будут заботиться о тебе и защищать тебя.

— Что ты хочешь сказать? — Хотя Сумак и не собирался этого делать, он проскулил свой вопрос.

— Трикси пришлось однажды отослать тебя, и это был болезненный урок. Малыш, возможно, тебя снова придется отослать, или меня позовут, чтобы помочь Твайлайт с чем-нибудь. Происходят большие события, малыш, и, учитывая обстоятельства, мы можем разлучиться на какое-то время. Ты можешь оказаться у Пай, или у Эпплов, или здесь, с Тарнишем и его семьей… Но я хочу, чтобы ты был с пони, которые любят и заботятся о тебе, малыш. Поэтому я хочу, чтобы ты был таким же очаровательным, как и раньше, и чтобы ты помирился с сестрами Эппл.

— Что именно ты хочешь сказать? — спросил Сумак.

— Малыш, ты умный пони, поэтому Трикси знает, что малыш прекрасно понимает, о чем она говорит.

Лежа на животе у матери, Сумак подергал правое ухо и смачно шлепнул им по ее ребрам. Он задумался над словами матери, и она была права, он знал. Она хотела, чтобы он использовал свое влияние — если потребуется, — чтобы установить хорошие отношения с сестрами Эппл. Он понимал, зачем все это нужно, по крайней мере в общих чертах. Когда начинались неприятности, действовали особые правила, и так было всегда, сколько Сумак себя помнил. Трикси была более чем готова вести себя хорошо и любезничать в дороге, но когда ему грозила опасность, тогда Трикси применяла не очень приятную магию.

Зная, чего хочет его мать, Сумак решил действовать сложным путем, как можно меньше используя свое влияние, и прибегнет к нему только в том случае, если сложный путь окажется неудачным. Он был почти уверен, что теперь между ним и Амброзией все будет иначе. Хотя у них было мало общего — она была упрямицей, а он — яйцеголовым, — они оба были Эппл, а это что-то да значит.

Возможно, Хидден Роуз будет труднее завоевать, но Сумак был уверен, что сможет это сделать.

— Меня ничто не удерживало дома, малыш, и я не хочу, чтобы это случилось с тобой. Я хочу, чтобы ты укоренился, Сумак. Я хочу дать тебе дом и причину остаться, и я хочу, чтобы у тебя была семья.

Сумак, услышав боль в голосе матери, заколебался, прежде чем ответить:

— Денди Лайон — это семья.

Раздался влажный всплеск, и вода в ванне заплескалась, когда Трикси переместила свое тело. Сумак почувствовал легкое сжатие передней ноги, обхватившей его, — столь необходимое молчаливое заверение, дающее понять, что мать не сердится за его слова. Однако, похоже, ей было трудно сказать что-то в ответ, и Сумак понимал почему.

Все было непросто.

Если он должен пустить корни, то и его мать тоже, и маленький Сумак начал строить планы, чтобы донести это до нее. Все, что хорошо для него, вдвойне хорошо для его матери. В конце концов, как он выяснил, Твинклшайн тоже приговорила Трикси к ванне и сну — и никаких объятий со стороны Лемон или Твинклшайн. Это было сурово, но справедливо. Сумаку не хотелось этого признавать, но их маленькая семья нуждалась в Твинклшайн — да что там, все они нуждались друг в друге, — и пока он размышлял над этой мыслью, пульсирующая боль в шее начала утихать.

Видя лишь внутреннюю сторону век, Сумак подумал, как Бумер развлекается с Мегарой, и почувствовал легкий укол ревности. Естественные враги в дикой природе, сейчас они были идеальными друзьями, и это заставляло Сумака лишь немного завидовать их дружбе. Бумер хотела играть, ей нравилось резвиться, а Сумак был не в том положении, чтобы делать то же самое.

Теперь его мысли переключились на дракона Спайка, и он подумал, хорошо ли Спайку кататься на санях. Ревновала ли Твайлайт, когда Спайк проводил время с другими друзьями? По телу Сумака разлилось что-то теплое и влажное, что-то похожее на кленовый сироп, или, возможно, его гиперактивное воображение могло представить только кленовый сироп. С некоторой опаской он приоткрыл один глаз, почувствовал жгучий свет и увидел, что Трикси выливает на него жидкое мыло.

Цветочное мыло.

Страшная месть Твинклшайн свершилась, и Сумаку захотелось заплакать.

Зажмурив глаза, Сумак немного поморщился, но сделать уже ничего не мог. Пурпурно-синее мыло пахло горными лугами, усеянными альпийскими полевыми цветами, — он уже бывал в таких местах и знал этот запах. Выдавливая бутылочку, он услышал отвратительный звук и почувствовал, как в его гриве, прямо над рогом, зашевелилась какая-то жижа. На ощупь это было похоже на птичий помет, и Сумак хорошо знал это ощущение, поскольку не раз искал тень под деревьями.

— Малыш, твои носочки лучше всего заметны после того, как ты искупался и стал чистым и ярким. Очаровательные маленькие носочки. Как будто на тебе маленькие пинетки!

Сумак застонал и сильно, сильно сморщился, услышав от матери детский лепет. Сомнений быть не могло: Твинклшайн была подлой. Сумак чувствовал, как мыло втирается в кожу головы, а магия Трикси — теплое, массирующее покалывание, от которого по позвоночнику пробегали толчки экстаза. Сопротивляться было бессмысленно, и он со вздохом смирился со своей жестокой участью.

— Ладно, малыш, время викторины, — сказала Трикси, продолжая терзать гриву Сумака. — Магия огня приходит из Инферниума, а откуда берется магия шторма? Откуда берется могущественная магия грома и молнии?

Оба глаза Сумака распахнулись, но, вспомнив о жгучей опасности, которую таит в себе мыло, он снова закрыл их. Это была сложная задача, и он знал ее историю, но никак не мог вспомнить название. Напрягая мозг, он попытался вспомнить сложное название, но не смог. Возможно, если он перескажет то, что помнит из истории, рассказанной ему Трикси…

— Жил-был могучий и гордый аликорн, и владел он магией искр, — начал Сумак и вспомнил все те разы, когда Трикси рассказывала ему эту историю перед сном или когда они вместе гуляли по многочисленным дорогам Эквестрии. — Но одной магии искр было мало, и он стал жадным, поэтому начал бродить по земле, чтобы красть магию искр у других существ.

Сильная сонливость навалилась на Сумака, как поезд, и это мешало сосредоточиться. Трикси, оттиравшая его, должна была стать его погибелью, и это мешало продолжать рассказ. Однако восторг позволил ему сосредоточиться, ведь это была одна из его любимых историй, потому что у него была магия искр, и много:

— Этот аликорн украл магию искр у многих, и с ростом его силы пришло безумие. Ему было недостаточно красть магию искр у низших существ, и он начал красть ее у пегасов, единорогов, грифонов и даже у своих собратьев-аликорнов. Он крал и крал, не заботясь о разбитых жизнях, которые он оставлял после себя, и его поглотила жадность.

— Очень хорошо, малыш. У тебя есть некоторые признаки того, что ты можешь стать рассказчиком. Это хорошее применение для твоей магии мошенничества. Развлекай других и делай их счастливыми.

Сумак зажмурил глаза и чуть не набрал в рот мыла:

— Украв так много магии, этот аликорн начал меняться, и его превратила жадность и вождение власти…

— Вожделение, малыш.

— Точно, вожделение власти. Он был поглощен и превратился в монстра. Другим аликорнам пришлось прийти и сразиться с ним, и пегасам, и грифонам, и даже грозовым драконам, потому что этот злой аликорн начал красть и их магию.

— Продолжай, малыш, — сказала Трикси, и ее тон был ободряющим.

— Этого аликорна было не остановить, и он разорвал само небо. Он выжег синеву и поджег небо. Он был слишком силен, слишком опасен, и каждый из собравшихся существ знал, что его нужно остановить. Чтобы ослабить его, они уничтожили его имя, и это лишило его части силы, но в ответ он обрушил на них страшную ярость. Слишком поздно добрые существа узнали, что этот аликорн теперь бессмертен и его нельзя убить. Теперь он был бессмертным чудовищем и начал опустошать мир…

— Да, малыш… но какое у него было новое имя? — спросила Трикси.

— Я уже подхожу к этому, — ответил Сумак, потянув время, потому что не мог вспомнить. — Погода в мире была нарушена навсегда… — тут жеребенок сделал паузу, потому что мнения о том, кто нарушил погоду в мире, разделились, — … и мертвое небо стало серым. Аликорн, ставший чудовищем, украл магию небесных искр и присвоил ее себе. Для добрых существ этого мира поражение казалось несомненным, потому что не было способа исправить то, что было сломано.

Теперь Сумаку почесывали уши, его голова раскачивалась из стороны в сторону, а на лице появилась блаженная, одурманенная ухмылка.

— В отчаянии существа использовали мощную, древнюю, запретную магию и разрушили тело чудовищного аликорна. Чтобы не дать его телу возродиться, они привязали его яростную душу к самому небу, дав ему жизнь, а заодно и ярость уничтоженного монстра. Теперь он был монстром без тела, и его называли… его называли…

— Да, Сумак? — Трикси ждала, потирая уши жеребенка.

По счастливой случайности или гениальности Сумак вспомнил:

— Его называли Темпестатибус, и когда его привязали к небу, в реальности образовались прорехи, в которые хлынула странная штормовая магия. Темпестатибус был связан, но не побежден, и племя пегасов-пони и грифоны дали священную клятву следить за небом и бороться с яростью Темпестатибуса, чтобы он не смог вернуться. Вот почему пегасы сражаются с бурями и называют их древним врагом, ведь если буря станет слишком большой и сильной, Темпестатибус может вырваться из своей небесной тюрьмы и вернуться, чтобы уничтожить всех нас.

Трикси испустила торжествующий возглас, который странным эхом отразился от стен ванной комнаты, и Сумак почувствовал, как его сердце заколотилось в груди. Он вспомнил, и его мать гордилась им. Другие детали просачивались в его сознание, всплывая на поверхность, и он понял, что имеет особую связь с Темпестатибусом не только потому, что обладал магией искр, но и потому, что был колдуном. Сумак знал, что может вызвать бурю… и она отзовется.

Но вызывать бурю было опасно, а использование магии искр таило в себе особую опасность, ведь направить магию искр означало направить и ярость Бури. Сумак уже чувствовал это: ярость, гнев, холерические приступы. Всякий раз, когда он выпускал молнию из своего рога, он чувствовал ее, эту колючую, едкую злость, от которой хотелось выпускать еще больше молний, и еще больше молний, и настоящим испытанием было научиться сдерживать ее.

Хотя было так приятно выпустить ее на волю…

В жаркие, липкие, промозглые летние дни из Сумака получался отличный уничтожитель насекомых, и это было предметом его гордости. Подумав об этом, он погрузился в воспоминания; в нос ударил диковинный аромат свечей цитронеллы, и он вспомнил потные летние дни у Залива Подковы. Сколько ему было лет? Он не мог вспомнить, но Трикси научила его плавать, и он плавал в прибое. Трикси метнула огненный шар в морскую змею, пытавшуюся его загрызть, и обугленным, хрустящим трупом полакомились морские птицы.

Это были счастливые времена.

И вот, пока мама чистила его грязные уши, Сумак понял, что это тоже были счастливые времена.

Глава 39

Стоя в дверях, Сумак не решался войти в чудесный класс, наполненный самыми лучшими и самыми яркими маленькими единорогами. Ничего, кроме единорогов, в ярком, солнечном классе, наполненном самыми лучшими, самыми замечательными учебными материалами, которые только можно купить за деньги. За партой в передней части комнаты сидела принцесса Селестия, и у нее была приятная, солнечная улыбка.

— Заходи, маленький Сумак Эппл, и присаживайся, — сказала принцесса Селестия самым приглашающим голосом. — Проходи, садись и прими свое будущее.

Что-то, возможно, его интроверсия, не позволило Сумаку войти в класс. Он задержался в дверях, сомневаясь, потому что этот класс был немного тесноват на его вкус… к тому же, что-то казалось не так. Но что? Как ни старался, Сумак не мог вспомнить, почему он здесь. Когда он приехал в Кантерлот, чтобы учиться в школе принцессы Селестии для одаренных единорогов? Не было ни воспоминаний о прибытии, ни поездки на поезде, ни мыслей о Кантерлоте.

Все ученики в классе повернули головы и теперь смотрели на него. От того, что все эти глаза смотрели на него, вглядывались в него, Сумаку захотелось распластаться на полу. Это был особый вид ужаса, с которым он никогда не мог смириться, и ему хотелось отступить. Казалось, что он уменьшается под их взглядами, становится меньше, или же класс каким-то образом становится больше.

— Сумак, заходи, пожалуйста, ты мешаешь занятиям. — Принцесса Селестия теперь говорила властно, но мягко, и Сумак почувствовал себя виноватым в том, что ослушался ее.

Но он все равно не мог пошевелиться, потому что был прикован к месту:

— Почему я здесь?

— Класс, юный Сумак Эппл перепутал магическую теорию с философией. — Аликорн-школьница рассмеялась, и оба ее передних копыта уперлись в парту. — Может, подшутим над ним? Хм? Очень хорошо. Сумак Эппл, ты здесь по той же причине, что и все мы. Чтобы достичь величия. Разве не этого ты хотел? Стать великим? Стать великим и могущественным волшебником?

— Да. — Сумак облизал губы, немного пошатнулся и кивнул, просто чтобы быть предельно вежливым. — Но… у меня были друзья… было… — Ему пришлось напрячься, чтобы вспомнить: что-то было трудно вспомнить. Что-то, что не хотело вспоминаться, а когда вспоминалось, это причиняло ему сильную боль. — Был Понивилль, и у меня там была семья, и друзья… Я уже ходил в школу.

— Понивилль — это захолустье. — Голос принцессы Селестии был по-прежнему тёплым, приятным и солнечным, но в нём было и что-то угрожающее, что-то грозное. — Чему ты можешь там научиться? Разве ты не одаренный единорог? Там ты даже не научился контролировать свой талант, так что теперь ты здесь, где наконец-то сможешь достичь величия.

— Но у меня были друзья… Я учился другим вещам…

— Друзья, которые не были единорогами… А время, потраченное на изучение банальных вещей, — это время, потраченное впустую, время, которое можно потратить не на изучение магии. Ты зря потратил свою жизнь в Понивилле, Сумак. Ужасная, чудовищная трата. Так нельзя стать великим и могущественным.

Первый день на уроке, а он уже спорит с учителем. Это было очень плохо и отражалось на нем не лучшим образом. В глазах школьной учительницы Селестии сверкало что-то неизвестное, что-то нехорошее, что-то такое, от чего у него внутри все сжалось и затрепетало. Необходимость подчиняться была сильна, но необходимость задавать вопросы была еще сильнее.

— Сумак Эппл, ты не мог контролировать свою магию, поэтому было принято решение отправить тебя сюда, пока ты не причинил еще больший вред своей семье и друзьям. Бедный маленький Сумак Эппл… приучен к горшку, но не приучен к магии. Класс, вы можете сказать мне, куда попадают маленькие единороги, не обученные магии?

В унисон, как один, класс ответил:

— В волшебный детский сад!

Что-то невидимое схватило Сумака, и когда его дернуло вперед, он вскрикнул. Дверь захлопнулась за ним, когда его протащили через комнату, и, пока он хныкал в знак протеста, его с силой шлепнули на стул. Класс уже хохотал, смеялся, показывал копытами, дразнил, и все это было слишком невыносимо для Сумака, который был потрясен.

Слезы затуманили ему глаза, и он втягивал воздух большими глотками, сглатывая, пытаясь снова вздохнуть. Паника охватила его, сжала и раздавила душу. Смех одноклассников стал искажённым, неестественным, а огненный взгляд школьной учительницы Селестии не покидал его. Она даже не моргнула. Страх и ярость были для Сумака ужасными вещами, самыми страшными в мире, и вместо того, чтобы провалиться внутрь, он почувствовал, что его самообладание нарастает.

Когда упала первая слеза, ярость уже начала бурлить, и он почувствовал, как в его кишках закипает жар. Униженный, напуганный, испуганный, ярость переполняла его, и Сумак набросился на одноклассников с намерением заставить их замолчать единственным известным ему способом.

— Быть великим и могущественным — это не то, что ты делаешь, — пронзительно заскулил жеребенок, — это то, что ты сдерживаешь!

Потянувшись силой мысли, он разбил окна позади себя на тысячи зазубренных осколков, которые с ужасающей какофонией посыпались на пол. Школьная учительница Селестия неподвижно застыла статуей за своей партой, наблюдая и ожидая, ее огненные глаза не мигали и не покидали Сумака. Забравшись глубоко внутрь, Сумак нашел свой гнев, свое горе, свое сдерживаемое разочарование, а вместе с ними и силу.

Эту силу он влил в свой голос…

— Ты! — рявкнул он на кобылку, сидевшую рядом с ним. — Подними этот осколок! Но не с помощью своей магии!

Исключительно ярко-зеленая кобылка заколебалась, покачала головой и заскулила.

— Подними осколок! Сумак вложил в свои слова все, что у него было.

Несмотря на то что кобылка качала головой, несмотря на умоляющие глаза, ее тело предало ее, и она соскользнула со стула. Дергаясь, как марионетка, она подошла к валявшимся на полу осколкам стекла, хныкая при каждом шаге, несомненно, пытаясь сопротивляться страшной силе, побуждавшей ее к действию.

— Подними стекло… сделай это! — Против произнесенной Сумак команды невозможно было устоять.

Потянувшись, она потыкала копытом в осколки стекла, собирая их в кучу, пока один из них не стал немного выделяться на фоне остальных. Теперь она всхлипывала, но не могла противиться словам Сумака. Когда ее копыто коснулось зазубренного стекла, она вскрикнула, и по ее копыту побежали алые ленты.

— Итак, ты демонстрируешь силу… но сможешь ли ты стать великим? — спросила школьная учительница Селестия самым ледяным тоном.

— Воткни его себе в глаз, — приказал Сумак, и его слова были такими же холодными, как и слова школьной учительницы Селестии. Когда кобылка заколебалась и заскулила от ужаса, он закричал со всей магической силой, на которую был способен: — Засунь его себе в глаз! Сейчас же! Делай, что я говорю!

С леденящей медлительностью кобылка подняла переднюю ногу, и кровь потекла на пол, разбрызгиваясь ужасными каплями, которые смешивались с ее слезами. Повернув переднюю ногу, она подняла острие зазубренного осколка стекла и нацелилась прямо им в лицо. Она дрожала, вскрикивала, но не могла противиться принуждению.

— Делай, что я говорю. — Сумак, охваченная яростью, больше ничего не чувствовал. Ни жалости, ни угрызений совести, но как же он радовался тому, что его новые одноклассники больше не смеются. Как и кобылка, находящаяся под его полным и абсолютным контролем, его одноклассники плакали, хныкали и были совершенно беспомощны.

Школьная учительница Селестия ждала.

Стекло находилось всего в нескольких сантиметрах от широко раскрытых, полных ужаса глаз кобылки, и крики протеста одноклассников почти оглушили Сумака. Заостренный край подкрадывался все ближе и ближе — передняя нога кобылки предала ее, и Сумак злорадствовал, наслаждаясь тем, что может сделать его сила. Он всегда сдерживался, всегда следил за тем, что говорит, следил за тем, как разговаривает с другими, но не сейчас. Они хотели увидеть Великого и Могучего?

Он покажет им Великого и Могучего!

— Сумак, проснись!

Фыркнув, Сумак попытался понять, что его окружает, но ничего не понял. Рот был словно набит ватой, в ушах стоял жуткий звон, а сердце, казалось, в любой момент могло выскочить из ребер. Ноги подрагивали, его трясло, и он был почти уверен, что чувствует запах крови. Или все-таки нет?

— Малыш, очнись! Очнись! Тебе снится какой-то страшный сон! Просыпайся!

Снился ли ему сон? Трудно сказать. Находясь между миром снов и миром бодрствования, Сумак был заперт в лимбе, хотя и не знал об этом. Голос матери казался таким успокаивающим, но в нем была сила, которую нужно было получить, — сила, которую нужно было взять! Его психика едва не разорвалась на две части, пока он пытался понять, в каком направлении двигаться.

Настоящее добро и гораздо более реальное зло склоняли его к этому.

Но что хорошего в силе без друзей? Семьи?

— Малыш! Перестань, ты пугаешь маму!

— Нет! — крикнул Сумак, приказывая исключительно себе, и его тело напряглось, охваченное силой его собственного магического внушения. — Вернись к добру! Делай, как я велю!

— Малыш, иногда все становится странным. Магия это делает. Добро пожаловать в единороги.

Прижавшись к боку матери, убаюканный биением ее сердца, Сумак пытался разобраться с содержимым своей головы, одновременно прислушиваясь к голосу матери. Они лежали вместе на кровати, и она гладила его по шее, говоря ему на ухо успокаивающие, ободряющие слова. Тяжелое одеяло накрывало его с головой, отгораживая от окружающего мира.

— Я не знаю, что произошло, но теперь все кончено. Все закончилось.

— Почему снятся плохие сны? — спросил Сумак, его приглушенный голос пробивался сквозь одеяло.

— Ну, иногда для нашего же блага. Иногда нам нужно посмотреть правде в глаза в безопасной обстановке, и сны позволяют нам это сделать. Мы сталкиваемся с нашими страхами, бедами, сомнениями, и когда мы это делаем, когда мы искренни, мы можем начать исцеляться от того, что ранило наш разум. У меня самого было много кошмаров, и мне пришлось столкнуться со многими своими ошибками.

— Зло приятно, и это меня пугает, — признался Сумак.

— Малыш, да, это так. Это одно из величайших чувств в мире, и когда ты почувствуешь его однажды, тебе захочется продолжать чувствовать его и дальше. Сила вызывает привыкание. Думаю… думаю, я знаю это лучше всех пони. Это кайф.

— Я использовал свой голос, чтобы делать плохие вещи… во сне я имею в виду… ужасные вещи. Я бы хотел, чтобы у меня вообще не было голоса. Любого голоса. Магического или иного.

— Малыш… Прости, но я буду с тобой строга. — Трикси колебалась несколько долгих секунд, прежде чем продолжила: — Зло принимает множество форм, и некоторые из них гораздо коварнее других. Оно обманчиво и прокладывает себе путь через твой мозг. У тебя великий дар… и не использовать его во благо из-за страха причинить зло или вред… это значит поддаться злу, не сомневайся. У тебя, малыш, как и у твоего отца, есть "Мошенничество". Ты не можешь ничего с этим поделать. Но ты не должен быть таким, как он.

И хотя Сумак не собирался этого делать, он заскулил, ответив:

— Но меня это пугает!

— Малыш, у тебя был длинный день. Сегодня столько всего произошло, и когда ты наконец-то смог вздремнуть, тебе приснился какой-то ужасный сон. Теперь день кажется длиннее, а он еще даже не закончился. Хочешь чаю? Может быть, стакан молока? Хочешь спасти Пеббл из угла?

Сумак не хотел ничего из этого, по крайней мере в данный момент, хотя ему хотелось пить и увидеть Пеббл:

— Еще несколько минут здесь… с тобой… а потом, может быть, чаю.

— Хорошо, — ответила Трикси, притягивая Сумака поближе, — еще несколько минут объятий для нас обоих.

Глава 40

От струн виолончели Октавии доносились призрачные звуки — заунывный мотив, в котором, казалось, заключалась вся печаль мира. Сумак прислушался, пока его несли на кухню, и наблюдал, как Октавия стоит и играет в дальнем углу. В комнате не было холодно, но после теплой постели Сумаку было достаточно прохладно, и он едва не задрожал. Он не успел далеко уйти, как его схватили, оторвали от спины Трикси, и он попал к Пинни.

Пинни была достаточно велика для Сумака, а по сравнению с великаншей он был не более чем годовалым жеребенком. Его перевернули на спину — дезориентирующее, головокружительное движение, — а затем он оказался в объятиях ее передней ноги. Сумак был слишком велик, чтобы большинство кобыл могли его нянчить, и теперь он оказался в самом неудобном положении, потому что так было довольно удобно и тепло, но в то же время ужасно, потому что его нянчили.

Бумер подбежала, подпрыгнула и приземлилась на выставленный живот Сумака. Острия ее когтей вызывали ужасное щекотание, и она устроилась как дома, используя Сумака в качестве дивана. Проснувшись, насторожившись и осознав, Бумер была в прекрасном состоянии. Конечно, бодрствование могло измениться в любой момент.

Сумак знал, что Пеббл и остальные, несомненно, все еще стоят в углу, но на кухне не было многих лиц. Не было видно ни Мегары, ни кого-нибудь из Пай, включая Мод. Винил возилась с каким-то приспособлением, которое, судя по всему, писало ноты на полоске бумаги и выплевывало их, пока Октавия играла. Это привлекло любопытство Сумака, но он был не в том состоянии, чтобы подойти и исследовать.

Кроме заунывной мелодии Октавии, тишина сохранялась; никто ничего не говорил. Пинни ничего не говорила, Бумер молчала, кухня оставалась безмолвной. Лемон Хартс притянула Трикси к себе, чтобы быстро чмокнуть в щеку, но у Трикси, похоже, были другие планы, и она с энтузиазмом поцеловала Лемон. Твинклшайн тасовала колоду карт, улыбалась, но молчала.

Это было блаженство.

Лемон Хартс занялась приготовлением чая, а Трикси и Твинклшайн тоже обменялись поцелуями, правда, более нерешительными и неловкими. Хотя смотреть на это было неловко, что-то в этом успокаивало Сумака, возможно, потому, что все в мире было правильно. Машина все еще выплевывала бумагу, а Винил, похоже, страдала в немом разочаровании. Успокоенная и довольная, Бумер лизнула один глаз, потом другой.

Затем, без лишних слов, Бумер нарушила тишину:

— Два, — объявила она, подняв два когтистых пальца. Она выглядела задумчивой и обладала яркими, сверкающими, только что вылизанными глазными яблоками, и, казалось, не могла решить, что же будет дальше. — После?

— Три, — ответил Сумак и увидел, как третий когтистый палец появился рядом с двумя первыми. На лице Бумер появилось выражение огромной сосредоточенности, и он подумал, не разогревают ли такие энергичные размышления мозг Бумер, потому что она снова облизнула свои глазные яблоки, к его отвращению.

— После? — Протянув крошечную руку, она подняла три когтистых пальца прямо перед носом Сумака.

— Четыре.

Высунулся еще один когтистый палец:

— После?

— Пять.

Теперь Бумер выглядела раздосадованной и озадаченной, а Сумак смотрел и ждал, гадая, к чему все это приведет. Сверху, высоко над ним, смотрело вниз лицо Пинни, и она тоже казалась любопытной. Твинклшайн раздавала карты, но не сводила глаз с Бумер. После долгой борьбы и облизывания глазных яблок маленькая драконица занесла вторую лапу.

— После? — потребовала она.

— Шесть. — И как по волшебству, слова Сумака вызвали появление еще одного когтистого пальца.

Казалось, Бумер исчерпает запас цифр раньше, чем иссякнет ее любопытство:

— После?

Сумак, как терпеливый старший брат, дал ответ:

— Семь.

— После?

— Восемь, девять и десять, Бумер.

Когда у детеныша дракона закончились когтистые пальцы, она издала приглушенный сигнал бедствия:

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. После?

Сумак, готовившийся ответить, увидел Тарниша, ведущего за собой вереницу кобылок. Они были маленькими, но за ним казались еще меньше: их головы даже не доставали до его колен. Его шея была длиннее, чем ноги некоторых пони. Пеббл, похоже, была в хорошем настроении, как и Амброзия — удивительно, учитывая, что они уже несколько часов стояли в углу. А вот Хидден Роуз выглядела несчастной.

— Прости, Бумер, мы займемся этим позже. — Переключив внимание на Тарниша, Сумак сказал: — Мистер Типот…

— Одна маленькая неприятность, и вдруг я "мистер Типот". Что случилось? — Тарниш стоял на месте, а все кобылки, путаясь в его ногах, шли и садились за стол.

— У меня есть вопрос, — сказал Сумак, и жеребенок подумал, не позволяет ли он своему любопытству взять верх над ним. Глубоко вздохнув, он решился на этот вопрос, потому что должен был знать. Это был вопрос науки. А для науки необходимо идти на большой риск, иначе какой смысл жить?

— Валяй. — Уши Тарниша встали дыбом, когда чайник стукнулся о железную плиту.

— Как вы с Мод сделали Пеббл? — спросил Сумак невинным тоном, свойственным жеребятам во всем мире, и услышал странный звук, издаваемый виолончелью Октавии, ужасный звук, который невозможно описать. — Я видел, как это делают сельскохозяйственные животные, но у вас с ней возникла бы проблема досягаемости. Как? — Он почувствовал, как Пинни задрожала, а кобыла, державшая его, издавала странные звуки в глубине своей длинной шеи. — Части, которые должны соединиться, находятся слишком далеко друг от друга.

Перетасованные карты Твинклшайн разлетелись по комнате, разлетелись повсюду, покрывая все вокруг, и что-то в этом вызвало у Трикси свежий румянец. Отвернувшись, Трикси ошиблась и посмотрела на Тарниша, что только усилило ее покраснение, и она поспешно отвернулась, чтобы посмотреть в другое место. Из виолончели Октавии доносилась поистине ужасная какофония, и Винил сняла очки, чтобы посмотреть на бедного Сумака. Пеббл окрасилась в сияющий черно-коричневый цвет и закрыла лицо передними копытами. Амброзия ударила копытом по лицу, а ее сестра, Хидден Роуз, сделала то же самое секундой позже.

— Нам пришлось заполнить множество государственных бланков, — не умолкая, рассказывал Тарниш. — А когда с этим было покончено, нам пришлось спуститься в холл, где хранятся формы для строительства высотных зданий. После этого сама принцесса Селестия должна была следить за нашими креативными делами, чтобы убедиться, что соблюдены все правила техники безопасности. То, что произошло дальше, было сопряжено с опасностью и включало в себя веревки и альпинистское снаряжение.

— Ты меня разыгрываешь? — спросил Сумак.

— Нет, — спокойно ответил Тарниш. — Принцесса Селестия была там. Спроси ее сам, я уверен, что она с удовольствием расскажет тебе историю о том, как Мод взобралась на гору. Просто спроси ее, когда увидишь в следующий раз.

Сумак сузил глаза, пытаясь понять, правду ли говорит Тарниш. Октавия забросила игру на виолончели. Твинклшайн играла в 52. Лемон Хартс кусала губу, стоя у плиты. Пинни дрожала, и от нее доносились тревожные звуки. Как ни старался Сумак, он не мог определить, говорит ли Тарниш правду.

— Хорошо, — Сумак обнял Пинни, пока она дрожала, — я спрошу у принцессы Селестии, когда увижу ее в следующий раз.

— Так и сделай, малыш. — Трикси, все еще краснея от неистового волнения, покачивала головой вверх-вниз в маниакальной, тревожной манере. — Это будет хороший шанс для тебя познакомиться с таинственной работой нашей правительственной бюрократии. Трикси уверена, что принцесса Селестия будет рада возможности все это объяснить.

Взрослые снова вели себя странно.

— Теперь, когда мы разобрались с этим, Хидден Роуз, я считаю, что тебе есть что сказать Сумаку. — В голосе Тарниша слышалась страшная твердость, и вся его дружеская веселость исчезла. — Давай, сделай правильный выбор и спаси себя. Иначе ты знаешь, что произойдет.

Без предупреждения мир покачнулся; Сумака подняло и бросило на сиденье, отчего бедняжка Бумер вскочила на ноги. Она подскочила к столу, приземлилась, просканировала окрестности обоими глазами, направленными в разные стороны, а затем с ужасающим рычанием нырнула в миску с фруктами.

Судя по тому, как она ерзала на своем месте, Хидден Роуз казалось, что она сидит на раскаленных углях. Сумак слишком хорошо знал это чувство: трудно выступать под давлением, а извинение — это выступление. И это должно было быть правдоподобное выступление, то, что было сделано правильно с первой попытки, иначе все могло стать только хуже. Всего несколько месяцев назад Лемон Хартс учила их извиняться на специальном уроке, и когда пришло время Сильвер Лайн притвориться извиняющейся, она разрыдалась.

Несомненно, его бедная кузина испытывала все те же страхи, что и он: в первую очередь — перед отшлепыванием. Это всегда была нависшая угроза, всегда страх, то, что всегда приходило на ум, когда думали о последствиях. Страх перед поркой был хуже самой порки, хотя Сумак не мог быть в этом уверен. Его мысли устремились в темные места, к тому, что он с трудом вспоминал — то, что не хотел вспоминать, — к смутному времени, проведенному с его настоящей матерью.

Дрожа, он вытеснил эти мысли из головы и напомнил себе, что теперь у него три настоящие матери. Настоящих. Те, кто любит его и делает для него все возможное. И все же боль, страх не утихали, что-то ужасное таилось на краю памяти, о чем лучше забыть. Опираясь передними ногами о край стола, Сумак посмотрел в глаза своей борющейся кузине.

— Я очень похожа на свою Ма… Когда я злюсь, я становлюсь глупой и веду себя очень глупо…

Пока что это было не очень хорошее начало, но Сумак продолжал слушать.

— Я очень разозлилась, понимаешь? Ты сделал то, что ты делаешь, и я почувствовала, как это захватывает меня, и это вывело меня из себя. Я была так зла, что не могла нормально думать, поэтому я сорвалась, разинула рот и сказала все, что могла сказать, чтобы доставить тебе неприятности. Я была на взводе, я не думала, я реагировала, и, наверное, я солгала, не думая о том, что говорю, и мне очень жаль, потому что ты моя семья, и я никогда не хотела ранить твои чувства во все остальные разы, потому что я просто забавлялась с тобой. Что мне сказать, чтобы все исправить?

На стол поставили тарелку с печеньем, но пока никто не стал брать ни одного. Сумак, правда, поддался искушению, потому что был голоден, но также хотел пить и нуждался в жидкости. Амброзия взглянула на печенье, но ее сестра — нет; нет, Хидден Роуз уставилась на стол, ее уши обвисли, как лапша, и она в расстройстве потирала передние копыта.

— Иногда, — сказала Пеббл Хидден Роуз, — нельзя исправить то, что пошло не так. Поверь мне, у меня было много случаев, когда все разваливалось на глазах, и я не могла это исправить. Все, что я могла сделать, — это постараться больше так не делать. А это у меня не очень хорошо получается. Сумак — самый всепрощающий пони из всех, кого я знаю…

— И поэтому я чувствую себя плохо! — воскликнула Хидден Роуз, вскидывая в воздух оба передних копыта. — Он хороший и, наверное, простит меня, даже если я этого не заслуживаю! Мне очень стыдно!

— Да. — Пеббл вздохнула и тоже уставилась на тарелку с печеньем. — Это самое худшее. Бывали моменты, когда я была не самым лучшим другом. Сумак — практически единственный мой друг, потому что никто не хочет терпеть мое дер…

— Пеббл Пай! — Октавия огрызнулась, направив свой смычок на Пеббл.

— … лишки.

Не удовлетворившись словесной гимнастикой Пеббл, Октавия сузила глаза, а ее дрожащий смычок выдал ее недовольство. При других обстоятельствах это могло бы показаться забавным, но Сумак не хотел рисковать и смеяться. У Лемон тоже было кислое выражение лица, а что касается Тарниша, то Сумак догадался, что он тоже не поверил быстрой корректировке Пеббл.

Вытянув копыто, Пеббл протянула его Хидден Роуз:

— За то, что у нас есть друзья, которых мы не заслуживаем.

После долгого колебания Хидден Роуз протянула свое копыто и столкнулась с копытом Пеббл. Казалось, это был искренний момент, и Сумак чувствовал себя довольным, но так ли это? Взрослые ничем не могли помочь: у большинства из них по-прежнему были сердитые лица и поднятые брови. Ни один из них не дал Сумаку понять, должен ли он простить кузену. Почему все должно быть так сложно?

— Сидение в углу оставляло мне много времени для размышлений, и мне не очень нравилось то, о чем я думала. — Хидден Роуз опустилась на свое место. — Мне правда очень жаль. Я слишком много дразнюсь, и я это знаю. Биг-Мак пригрозил содрать с меня шкуру, если я не перестану дразнить других в школе, а мисс Чирайли пригрозила выгнать меня. Меня просто заносит. Я не знаю, как остановиться.

Наклонившись вперед и напрягаясь, чтобы удержать голову, Сумак решил, что лучше говорить прямо:

— Ты задира?

Хидден Роуз заерзала на своем месте, отвернулась, а затем издала расстроенный визг. На кухне воцарилась странная тишина, все стало каким-то приглушенным. Поленья в камине потрескивали, огонь разгорался, но звуков почти не было слышно. Тарниш вздохнул, но он казался далеким и отстраненным. Амброзия грызла правое переднее копыто, но скребущего звука ее зубов почти не было слышно.

— Да, — ответила Хидден Роуз, глядя в сторону, — да, я такая.

— Я не выношу задир. — Сумак хотел сказать что-то еще, но не стал. Когда Хидден Роуз сглотнула, искушение разрядиться стало почти невыносимым, и на краткий миг Сумак подумал, не довести ли кузену до слез. Однако искушение прошло, и, почувствовав на мгновение враждебность, Сумак проникся жалостью. Он осознал, что стоит на пороге издевательств, и понял, что ему это не нравится. Что заставляет задир продвигаться дальше этой точки?

С помощью силы своего голоса он мог бы стать грозным задирой… но какой ценой?

— Эпплы должны держаться вместе, а я все испортила. — Хидден Роуз надулась, закатила глаза и отшатнулась, когда Пеббл потянулась к ней, чтобы утешить. — Сумак, дай мне шанс начать все с чистого листа… а когда я это сделаю, я приду просить у тебя прощения. Хорошо?

— Договорились. — Сумак больше ничего не сказал, он не осмелился, не после того сна, который все еще был свеж в его памяти. Если Хидден Роуз собиралась спастись, то это должна была сделать она сама.

— На самом деле мне очень жаль. Это всегда было просто дразнилкой, и я никогда не чувствовала себя слишком плохо из-за этого, но в этот раз — да. Ма и Мак убьют меня, если я испорчу отношения с тобой. — Подняв голову, Хидден Роуз осмелилась взглянуть на Сумака. — Быть Эппл — это что-то значит, и я не могу это испортить.

Сумак поверил и кивнул, уверенный, что Хидден Роуз все исправит. Октавия провела смычком по струнам и снова завела заунывную песню, наполнившую кухню печальными звуками. Чайник тоже подал голос и запел — пронзительный звук, который длился всего несколько секунд, прежде чем Лемон Хартс сняла его с плиты.

— Попроси меня о помощи, — предложил Сумак.

— Ты поможешь мне? — спросила Хидден Роуз.

— Мы — Эпплы, — ответил Сумак.

— Я сделаю это… кузен. — Хидден Роуз, казалось, испытывала надежду.

Мысли Сумака обратились к его бабушке, Данделии. Он почувствовал, как его коснулось копыто, и понял, что это Пинни, другая пони, которая прошла через большие трудности ради прощения. Сумак не знал всей истории, но магия Тарниша на какое-то время отдалила его от собственной матери.

— Ну как, все в порядке? — Амброзия казалась напряженной и ждала, что ответит Сумак.

— Да, все хорошо. — Сказав это, Сумак наблюдал за тем, как Амброзия расслабилась. Довольный тем, как все сложилось, Сумак с помощью своей магии передал печенье по кругу и задумался, о чем думают взрослые. На самом деле было неважно, о чем думают взрослые, ведь они сами все уладили, и Сумак был доволен результатом.

— Роуз, смотри! — Амброзия указала копытом на зад сестры. — Это случилось! Смотри!

Хидден Роуз чуть не упала со стула, когда согнулась пополам, пытаясь рассмотреть свои задние конечности:

— Что происходит? На что я смотрю? Что только что произошло?

— Ты, большая тупица, это же листья яблони! Три штуки!

— Почему я получила три яблоневых листа в качестве кьютимарки? Какого фига? Почему не яблоко?

Амброзия пожала плечами, а Тарниш побежал искать фотоаппарат:

— Ты не была достаточно хороша, чтобы получить яблоко, ты получила только листья, по крайней мере, это то, чем ты можешь подтереться…

— Большое спасибо, Брози! — Поглядев на сестру, Хидден Роуз потянулась вниз и потерла копытом свою новую кьютимарку на правой стороне. — Почему именно листья яблони? Я не просила никаких листьев яблони. О, орешки и жвачка!

Ухмыльнувшись, Сумак отложил тарелку с печеньем, как раз когда Тарниш вернулся с камерой…

Глава 41

Когда мерзкие снежные пони вторглись в дом, там царил холодный хаос, полнейший хаос. Дверь в прихожую распахнулась, и через нее в прихожую ворвался шторм снега и анархии, потому что дверь не была должным образом закрыта. Вместе со снежным ураганом хлынул поток голосов, возбужденных, радостных голосов мерзких снежных пони, которые вторглись в дом. Снежинки кружились в причудливых вихрях, а с уст Октавии срывался поток самых вульгарных, самых режущих слух выражений в знак протеста против вторжения в промерзшую заднюю дверь.

Сумак выучил не одно, а целых три новых слова, пополнивших его языковой арсенал.

Завывая, задыхаясь, прыгая с бешеным ликованием, свирепое отродье мерзкой снежной мантикоры пушечным ядром влетело прямо в бедняжку Пинни Лейн и сшибло великаншу с ног, повалив ее с ужасающим воем. Сумак, ставший свидетелем этого нападения, поднял вокруг себя слабый, мерцающий щит, и порыв снежинок вызвал ливень сверкающих искр, когда они ударились о трепещущее зеленое поле.

Столкнувшись с захватчиком, ворвавшимся в кухню, Тарнишед Типот вступил в схватку с отвратительной снежной Лаймстоун и был вынужден уклониться, когда она бросила в него свой мокрый, покрытый снежной коркой шарф. Движение вбок спасло его, и, когда он поймал шарф, мерзкая снежная Лаймстоун оказалась не готова к тому, что в нее метнут ее же импровизированный снаряд. Быстрый ловкий удар прямо по кьютимарке отправил мерзкую снежную Лаймстоун в бегство, и она врезалась в свою мерзкую снежную сестру Мод, извергая потоки снежной пыли на пол.

— Все вы возвращаетесь в прихожую! — прорычал Тарниш, глядя на мерзкую снежную Лаймстоун. — Можно подумать, что некоторые из вас выросли на каменной ферме или еще где-нибудь! Прочь! — Держа шарф мерзкой снежной Лаймстоун наперевес, он угрожал им всему мерзкому снежному табуну.

Тарниш был так сосредоточен на мерзких снежных пони, что не заметил приближающуюся к нему мерзкую снежную мантикору, а когда по чистой случайности все же разглядел затаившегося снежного зверя, было уже слишком поздно, чтобы предотвратить неизбежную атаку. Могучий воин был повержен и рухнул на каменный пол, превращаясь в постоянно растущую снежную кашицу. Поверженная, отвратительная снежная Лаймстоун принялась за месть, которая, похоже, должна была подаваться холодной, как и предполагалось…

Ужин прошел как в тумане, и Сумак почти ничего не помнил. Слишком много шума, слишком много пони. Весь ужин прошел в возбужденных рассказах о том, как прошел день, как семья Пай веселилась в снегу. Сумак не против был послушать, но все это рассказывалось с криками и слишком сильным возбуждением. Это было слишком тяжело для маленького жеребенка. После долгого дня, после всего, что произошло, все это было слишком. Поэтому он был рад, когда ужин закончился и стадо разошлось.

Столь необходимая тишина была желанным облегчением.

— Винил… хотя магия иллюзий — это магия, и стандартный подход к ней применим, этого недостаточно. — Пока Трикси говорила, у яблока проросли ножки, и оно помчалось по столу, а Бумер устремилась за ним в горячую дымную погоню.

Когда яблоко было поймано, оно вдруг исчезло, оставив бедную Бумер растерянной и расстроенной. Сумак, закутавшись в пончо, позволил себе улыбнуться несчастью Бумер, но уделил внимание уроку магии — тихому, мирному, успокаивающему уроку магии, который занимал его мысли, пока его разум расслаблялся. Моргая, Бумер ждала, пока очередной кусочек фрукта что-нибудь сделает.

— Для создания иллюзии нельзя просто сконцентрировать внимание и волю, — продолжала Трикси тихим голосом, и от каждого произнесенного слова по поверхности ее горячего шоколада пробегала гипнотическая рябь. — Сосредоточься на чувствах, Винил. Для визуальных иллюзий сосредоточься на том, что ты хочешь увидеть, и позволь глазам сделать всю работу. Они поймут. Мы единороги, и все наши органы чувств волшебные. Этому нас учат в школе принцессы Селестии. Все наши органы чувств в той или иной форме связаны с нашими рогами. С помощью правильных алхимических смесей единорог может изменить то, что он видит, и то, как он это видит. Это касается и слуха, и обоняния, и вкуса, и осязания.

— И у нас есть магическое чувство. — Сумак чувствовал себя глупо, потому что они, конечно, знали об этом, но он не мог упустить момент, чтобы не упомянуть об этом.

— Значит, ты хочешь сказать, — произнесла Винил заимствованным у Октавии голосом, и ее мордочка сморщилась в глубокой сосредоточенности. — То есть я должна сделать эту зебровую фишку с нулевым фокусом и отключить свой мозг. Чем больше я буду думать об этом, тем больше усугублю проблему? Я должна позволить своим ушам формировать магию?

— Неужели это так сложно? — Трикси слегка наклонилась вперед к Винил, улыбнулась, и ее уши повернулись вперед. — Твои уши напрямую связаны с твоим рогом. Заклинания обнаружения лжи, заклинания блуждающего уха, заклинания яснослышания — существует множество заклинаний, использующих магию связи между рогом и ухом. Ты звукорежиссер, Винил. Это должно быть для тебя второй натурой.

На это Винил вздохнула и покачала головой:

— Это не так. У меня хорошие уши, но я никогда раньше не подключала их напрямую к своей магии. По крайней мере, я об этом не знаю.

— Визуализируй это. Представьте, что ты подключила звуковое оборудование, а потом проверь, что получилось. Иллюзии гораздо проще, чем думают единороги. Все эти разговоры о сложности и трудностях, но большая часть суеты — воображение. Меньше думай, больше делай. Иллюзия менее когнитивна и более интуитивна.

И снова яблоко отрастило ножки и пустилось в бега, но на этот раз Бумер была настороже. Она наблюдала за ним, ее глаза блестели драконьим умом, но потом она просто не смогла удержаться. Приведя крылья и шипы в положение максимальной агрессии, она атаковала; как и прежде, яблоко исчезло, оставив после себя взволнованную дракониху.

У каждого пони был свой подход к магии; у Трикси и Винил были свои способы и средства. Сумак много думал и размышлял о том, что, возможно, школы ошибаются, пытаясь заставить жеребят учиться одним конкретным способом, в то время как, возможно, им лучше подойдет другой метод. Он учился, делая, наблюдая и присматриваясь. Трикси показывала ему несколько способов решения магических проблем, а потом уходила с его пути, чтобы он мог сам разобраться. Если до сих пор это помогало ему, то в школе Твайлайт обучение магии проходило совсем по-другому, методично, с большим количеством теории, изучения книг, как и почему, основ и деталей магии. Хотя Сумак и был способен к этому, он чувствовал, что у него лучше получается, если он просто делает что-то, а потом разбирается с мелкими деталями.

Винил использовала подход "гаек и болтов", и Сумаку это было понятно. Так поступают инженеры, подумал он. Готовясь к созданию своего голоса, Винил погрузилась в книги и тщательно изучила все тонкости и нюансы иллюзии, голосовой проекции, чревовещания. Сумак, напротив, обнаружил, что к книгам можно обратиться, когда первая попытка не удалась. Для Сумака неудача была очень важна. Каждое великое дело начиналось с неудачи, даже если иногда неудача была ужасной.

Так ли трудно быть пегасом или земным пони? Сумак не знал. Зато он знал, что многие единороги вообще отказались от магии и существовали с самыми элементарными знаниями. Немного телекинеза для тонких манипуляций — вот и все, что им было нужно или интересно. Во время своих путешествий с Трикси Сумак встречал множество таких единорогов и никогда не знал, что о них думать.

У магии были правила, многие из которых противоречили друг другу, и у магии были эффекты, большинство из которых опять же противоречили друг другу. Магия не любила, когда ее изучают или измеряют, не ограничиваясь самыми элементарными наблюдениями. Счетчик тауматона мог измерить уровень магии в данной местности, и не более того. В противном случае возникали риски, поскольку магия старалась не поддаваться сложным измерениям.

— Представь в своем ухе звук, который ты хочешь услышать, а затем спроецируй его.

Голос учителя оторвал Сумака от размышлений. Учителя? Нет, матери. Она была его учителем, его мастером, так что думать о ней в таком ключе было легко. И хорошим учителем. Когда он захотел исследовать приливные бассейны на пляже в поисках морских чудовищ, она поддержала его и ни разу не сказала, что в таком крошечном приливном бассейне он никогда не найдет огромного морского монстра.

— Но как? — спросила Винил.

— Ну, как ты проецируешь голос Октавии и все остальное?

Какое-то время Винил сидела в недоуменном молчании, а потом ответила:

— Я не знаю. Это другое. Этот звук существует. Мой голос… голос, который я представляю себе, — это просто голос. Как мне сделать воображение реальным?

— О, это просто. — Трикси рассмеялась; это был не надменный звук, а добродушное и приятное веселье.

Сумак наблюдал, как Винил качает головой, но не мог понять, что она сейчас чувствует.

— Воображение — основа магии, — продолжала Трикси и жестом показала на горящий костер. — Если я сильно представлю, что что-то горит, я подожгу это. Все начинается и заканчивается воображением. Все управляется этим принципом. Если я достаточно сильно во что-то поверю, произойдет одно из двух: я либо подожгу это, либо создам очень убедительную иллюзию, что оно горит.

— Я заставляю вещи гореть, когда злюсь. — От такого прямолинейного признания Винил Трикси откинулась на спинку стула, а из ее чашки с какао полилась мокрая жижа. — Все, что мне нужно сделать, — это разозлиться. Я думаю обо всех несправедливых вещах в мире. О плохих вещах. Я думаю о том, как ужасно быть немой. В последнее время я думаю о том, как эта стерва-жук захватила Сумака, и сразу начинаются пожары. Я думаю о большой драке в тот день и о том, как они оказались в нашем доме. И больше всего я думаю о том, как ужасались пони вокруг нас, потому что Тарниш убивал чейнджлингов, вместо того чтобы ужасаться тому, что чейнджлинги существуют. Я думаю об этом, и пожар сразу же разгорается.

Трикси молча кивнула, и у Сумака возникло ощущение, что мама его понимает.

Сумак знал и другой способ разжигать костры: нужно было игриво пощекотать молекулы в зоне возгорания и делать это до тех пор, пока что-нибудь не произойдет. Овладение молекулярным сознанием было первым шагом на пути к становлению волшебником, и Сумак освоил его довольно рано, но только потому, что Трикси была терпеливым и послушным учителем.

— Направь всю эту энергию на то, чтобы дать себе голос. — Потянувшись через стол, Трикси взяла щетку Винил в свою и сжала ее. — Возможно, ты сможешь представить, как отчитываешь этих пони за глупость. За отсутствие здравого смысла. Представь, как приятно было бы ругать их за глупость, потому что Тарниш был рядом, чтобы спасти их, а чейнджлинги — чтобы причинить им вред.

Винил на мгновение застыла в задумчивости и медленно кивнула:

— Спасибо, Трикси, я буду иметь это в виду. Это мне очень помогает.

— Я рада, что смогла помочь…

Кровать Пеббл можно было назвать тесной — она была заполнена теплыми, пушистыми телами. Правда, было одно чешуйчатое тело, довольно колючее, но оно было теплым, и его можно было обнять, если прижаться к нему как следует. Пеббл, Хидден Роуз и Амброзия устроились у изголовья кровати, а Сумак, Бумер и Мегара — у подножия. Кровать была достаточно длинной, чтобы у каждого пони было достаточно места, чтобы вытянуться в длину, но в ширину приходилось укладываться плотно.

Сегодня укладыванием занималась Мод, но Клауди тоже была рядом.

— День был очень длинным, — сухо заметила Мод, и для Сумака ее слова звучали так же, как и его мысли о сегодняшнем дне. — Пряничные домики, посещение бабушек и дедушек, кузин, а еще было немного праздника. Мегара поиграла в снегу с Лаймстоун, а у Лаймстоун, похоже, появился новый приятель-драчун. Вы все выглядите довольно сонными.

Амброзия зевнула, протестуя против слов:

— Я не хочу спать, — и попыталась открыть глаза.

— Пеббл, ты сделала то, чем я горжусь, — продолжала Мод своим холодным монотонным голосом. — Но ты также сделала кое-что, что мне не слишком нравится. Но я оставлю это в прошлом, и завтра будет новый день. — С каждым словом Мод копытом подталкивала одеяла, засовывая их под край матраса.

Когда Мод укладывала тебя, было трудно пошевелиться или даже вылезти, но это было достаточно приятно в определенном смысле. Сумак почувствовал, как скрипнула деревянная рама кровати, когда Мод поднялась на задние ноги и прислонилась к твердому, но вязкому краю матраса. Она перегнулась через близнецов Эппл и поцеловала Пеббл на ночь, затем то же самое сделала для Хидден Роуз и Амброзии, и обе они захихикали и скорчились от ласкового прикосновения.

Деревянные бревна под кроватью заскрипели еще сильнее, когда Мод переместилась по длине матраса туда, где лежала Мегара, и погладила шипастую пушистую гриву мантикоры, заглядывая ей в глаза. На мгновение Сумак увидел что-то на лице Мод, какую-то эмоцию, но не понял, что именно. Однако через мгновение все исчезло.

— Мускатный орешек, не обращай внимания на то, что говорят о тебе пони. Я сожалею о сегодняшнем дне. Все, что тебе нужно сделать, — это сосредоточиться на том, что мы думаем о тебе, и мы тебя любим. Моя мама, твоя бабушка, называла тебя Мускатной Пай, и я знаю свою маму. Она не сказала бы этого, если бы не имела в виду, так что, думаю, теперь ты Пай…

— Никто не посмеет оспаривать меня или мое слово, — пробормотала Клауди себе под нос.

На мгновение Мод приостановилась, повернула голову и посмотрела на Клауди. Та ничего не сказала, но несколько раз моргнула, при этом ее уши повернулись в сторону матери. Через несколько секунд ее голова повернулась почти механически, и она снова посмотрела на Мегару. Стоическая серая кобыла вздохнула, снова погладила Мегару, а затем ее уши расслабили свою жесткую позу.

— Ты можешь быть Типот, или Пай, или найти свой собственный путь, если это тебе подходит. Семья — это не просто имя, и когда ты немного подрастешь, надеюсь, ты это поймешь. Мы все семья, Мускатный орешек. Все пони, которые лежат с тобой в этой постели, все они — семья. Все пони в этом доме сейчас — все семья. Поступай правильно с ними, и они будут поступать правильно с тобой.

— А нас это касается? — сонным голосом спросила Хидден Роуз.

— Да, — ответила Мод с бесстрастной законченностью. — Иначе я бы этого не сказала.

Склонив шею, Мод наклонилась и поцеловала Мегару, а затем немного отодвинула одеяло, чтобы найти Бумер, которая уже крепко спала. Она нежно поцеловала Бумер, стараясь не разбудить ее, и тут Мод возникла в поле зрения Сумака. Она смотрела на него сверху вниз, а он на нее снизу вверх; казалось, между ними происходит какой-то непонятный Сумаку обмен, что-то важное и значимое.

— Благодаря тебе, — сказала Мод самым мягким тоном, — я стала лучше понимать свою мать, и это очень много значит для меня, Сумак. Когда я привезла Тарниша домой, моя мать приняла его как своего сына. Тогда я этого не знала, но она преподала мне важный урок. Теперь я нахожусь в похожей ситуации с тобой. Я сделала тебя своим, Сумак, и ты мне очень дорог.

Прежде чем Сумак успел что-либо сказать, его поцеловали, лишив дара речи. Все, что он мог делать, — это молча моргать и смотреть вверх. Клауди что-то сказала, но он не смог разобрать, что именно. Мод отстранилась, и Сумак пожалел, что не сделал этого. Копытом она еще раз разгладила одеяла и покрывала, укрыв Бумер, а потом ушла.

— Иди, Мод. — Клауди кивнула дочери и встала рядом с ней. — Думаю, я немного почитаю им и понаблюдаю, как они будут дремать.

Мод заколебалась, но через несколько секунд сказала:

— Пожалуй, я останусь.

В ответ Клауди улыбнулась, отчего уголки ее глаз сморщились, и похлопала дочь по плечу:

— Ну и ладно, как хочешь. Принеси мне книгу сказок, Модлин Персефона Пай, и побыстрее.

— Да, мам…

Глава 42

Лемон Хартс, должно быть, потратила много времени, упаковывая этот подарок в голубую и серебряную бумагу. Каждый сгиб, каждая складка были идеальны, как будто их давили утюгом. Сам подарок имел приятную тяжесть, а внутри слышалось лязганье каких-то деталей. Коробка была длинной, с необычной шириной и глубиной. Сумаку очень хотелось открыть ее, но он колебался.

— Это не день Согревающего Очага, — сказал он Лемон Хартс.

В ответ она пожала плечами и сказала:

— Какая разница?

Дом вокруг Сумака скрипел от завывания ветра, который, несомненно, хотел оказаться внутри, где тепло. В колосниковой решетке шипел уголь, и это, вместе с ароматом горячего яблочного сидра, создавало в комнате атмосферу, которая навсегда ассоциировалась у Сумака с праздниками и единением. Когда он слегка повернул голову, чтобы посмотреть в сторону Пеббл, то почувствовал легкую дрожь в шее, но она была не настолько сильной, чтобы обращать на нее внимание.

Пеббл наблюдала и ждала.

— Открой коробку, Сумак. — В голосе Трикси звучала настойчивость, и она сделала нетерпеливый жест копытом. — Лемон не показала мне, что там, а я так хотела узнать.

— Да, открывай. — Твинклшайн притянула Трикси ближе одной передней ногой, а другой жестикулировала Сумаку. — Ты единственный жеребенок из всех, кого я знаю, которому трудно открывать подарки. Это неправильно, Сумак.

Даже Бумер казалась нетерпеливой, сидя в гнезде из разорванной подарочной упаковки в пустой коробке из-под шляпы, которую Пеббл уже изрядно потрепала. Новая солнцезащитная шляпа будет прекрасна весной. Когда Бумер ерзала, слышались звуки шелеста бумаги и лент. Мегара сидела чуть позади нее и, несомненно, испытывала искушение побаловаться с заманчивой грудой лоскутков.

— Ни у кого из вас нет никакой дисциплины, — охарактеризовала Мод. — Весь смысл в ожидании. В предвкушении. Предполагается, что ожидание должно вас мучить. В данном случае пытка — это хорошо.

— Да, — сказала Клауди, поддержав слова дочери.

Но Лаймстоун, похоже, была не согласна:

— Нет!

Игнеус, вздохнув, швырнул клубок оберточной бумаги, который отскочил от затылка Лаймстоун, и когда та обернулась, постарался сделать невинный вид, а Тарниш начал хихикать над раздражением Лаймстоун. Сумак наблюдал за всем этим в ошеломленном молчании: слишком много пони в одной комнате, слишком много стимулов, слишком много всего сразу.

Мод, возможно, выступавшая за то, чтобы дождаться дня Согревающего Очага, хотела сказать больше:

— Ни у кого из вас нет терпения. Попробуйте быть беременной в течение одиннадцати месяцев и ждать, когда наступит этот особенный день. Это… это пытка.

Чтобы отвлечь Мод от ее дел, Тарниш притянул ее к себе, сжал и заглянул ей в глаза, пока она смотрела на него снизу вверх:

— Как насчет того, чтобы развернуть тебя?

— Это было бы прекрасно, — ответила Мод. — Прямо здесь и сейчас, на глазах у всех пони. Это платье снимается.

— Нет! — Пеббл сделала фантастическую гримасу протеста, а затем прикрыла глаза передней ногой, отвернувшись от родителей.

Лаймстоун отпихнула от себя скомканную оберточную бумагу, и Мегара, не в силах устоять перед искушением, набросилась на нее. Она била ее широкими передними лапами, пока не отвесила ей сильный удар, и та улетела под диван. Не задумываясь о последствиях своих действий, она бросилась за ней, намереваясь преследовать ее в темных тенях под диваном, но Мегара была слишком велика, чтобы поместиться в таком маленьком, замкнутом пространстве.

Под вопли тревоги диван перевернулся, свалив своих обитателей в большую пушистую кучу…

Неоткрытая коробка манила к себе. Теперь, когда катастрофа, вызванная Мегарой, была улажена, оставался еще вопрос с нераспечатанным подарком Лемон Хартс на день Согревающего Очага, и Сумак осмотрел подарок прищуренным критическим взглядом. Неподалеку Мод удерживала Мегару и не собиралась отпускать, как бы ни извивалось озорное мантикорское отродье. Любому наблюдающему пони, любому взрослому было очевидно, что Мегара не слишком старается, а лишь оказывает символическое сопротивление, что вполне ожидаемо от молодых.

Просто было слишком много соблазнов: оберточная бумага, ленты, банты, болтающиеся предметы, вещи, которые шуршат, вещи, которые можно бить, — все это было предметами, с которыми Мегара хотела поиграть. Как показал опрокинутый диван, каждая из этих вещей представляла собой опасность, которой следовало остерегаться.

Пинни, которая, похоже, разделяла склонность своего сына дразнить судьбу, повесила кудрявую ленточку прямо вне досягаемости Мегары, заставив ее покачиваться вверх-вниз, что значительно усложнило работу Мод. Пеббл, угрюмая и сердитая из-за того, что она упала, посмотрела на свою сестру, но ничего не сказала.

— Открой коробку, Сумак. — В голосе Тарниша слышалось любопытство, и Клауди улыбнулась. — Не сиди и не смотри на нее, открой ее.

— Пусть малыш наслаждается моментом по-своему, — сказал Игнеус своему зятю.

— Знаешь, — начал Тарниш, — я припоминаю, что несколько месяцев назад… одна пони была очень нетерпелива и хотела получить больше жеребят. И этот кто-то сказал мне: "Сынок, не сиди и не смотри на нее, а займись тем, что нужно сделать". Из-за тебя бедная Октавия вынуждена была скрываться.

— Это другое дело, — ответил Игнеус, в то время как Мегара бескостно вытягивала свое тело, чтобы попытаться сорвать ленту, которой Пинни продолжала ее дразнить. — Когда мы обсуждали вопрос пополнения семейства, я ничего не знал об этом деле с искусственным оплодотворением, которое ты задумал. Я думал, ты поступишь по старинке. То, что вам пришлось ехать в Мэйнхэттен, не имело для меня тогда особого смысла.

Это было интересно. Сумак оторвал взгляд от своего подарка и посмотрел в сторону увлекательной беседы Игнеуса и Тарниша. Бумер, запрыгнув ему на спину, издала слабый щекочущий звук, а затем устроилась на своем месте и принялась путаться в гриве Сумака.

— Ты говоришь о пополнении в семье, прежде чем пополнить ее? — спросил Сумак и увидел, что его вопрос заставил всех взрослых в комнате по очереди посмотреть друг на друга. Это был один из тех вопросов, и теперь Сумак видел, что каждый пони пытается понять, кто ответит — но какой ответ и к чему?

— Ну да…

По тому, как все глаза вдруг обратились на Лаймстоун и как прижалось каждое ухо, Сумак понял, что Лаймстоун оценивают. Она собиралась сказать что-то взрослое, что-то сложное, комплексное и тонкое. У Лаймстоун должен был наступить решающий момент, когда она докажет свою взрослость, и Сумак затаил дыхание от того, как все пони ждали.

— Мы все — семья, — продолжила Лаймстоун, — и все, что мы делаем, влияет друг на друга. Обсуждать какие-то вещи — значит быть внимательными к нуждам друг друга. Иногда Тарниш, Мод, Октавия и Винил уезжают в путешествия, а мы занимаемся жеребятами, поэтому то, что они делают, очень сильно влияет на нас.

Тихонько кашлянув, Твинклшайн прочистила горло и подняла копыто, чтобы прервать разговор:

— Это не тот подарок, который мы открыли. Сумак, просто открой эту чертову штуку!

— Но… мне нравится узнавать о семейных вещах. — Уши Сумака опустились, но он с усилием поднял голову. — Через два дня ты выйдешь замуж, а у меня будет семья. Я хочу все знать.

— А я хочу сына, который умеет открывать подарки на день Согревающего Очага! — Выражение лица Твинклшайн стало умоляющим. — Это похоже на пытку!

— Лемон, это ты сделала с нами! — Трикси повернулась лицом к желтой кобыле, стоявшей рядом с ней, и несколько пони в комнате разразились хохотом. — Ты знала, что это случится! Почему ты так поступила с нами, Лемон? Почему ты такая кислая кобыла?

Это вызвало несколько смешков, и Пинни не обратила внимания на то, как сильно она покачивает лентой перед Мегарой. С тартарианским воплем длинноногое шоколадно-коричневое мантикорское отродье бескостно выскользнуло из каменной крепости, которой были объятия Мод, и бросилось на свою бабушку Пинни, ударив задними лапами по боку Мод.

Мод опрокинулась на Тарниша, Тарниш упал на Октавию, голова Октавии ударилась о голову Винил — раздался треск кокосового ореха, а очки Винил слетели с носа. Мегара, как живая пружина, рванулась в бой и, словно ракета, ищущая ленточку, набросилась на заманчивую прядь праздничной ленты, которую держала ее бабушка. Мегара нанесла удар по Пинни Лейн и опрокинула ее на Клауди и Игнеуса, которые тесно прижались друг к другу на краю дивана.

Сумак с трепетом наблюдал за происходящим, забыв о своем праздничном подарке…

— Мне казалось, что я держала ее…

— Так же, как доктор Кабаллерон думал, что в тот раз Тарниш был связан и полностью усмирен? — Октавия потерла голову одним копытом, бросив на Мод утонченный гритишский взгляд.

Сказав это, три кобылы в унисон повернулись и посмотрели на Тарниша. Октавия, Винил и Мод уставились на него с такой силой, что Сумак не мог не вздрогнуть. Что Тарниш сделал не так и почему он оказался в центре внимания? Кобылы были загадочными существами, непостоянными, но у них часто были свои причины — если бы только существовал способ понять их и разобраться в них.

— Это твоя вина, — сказали все три кобылы, как одна.

— Что я сделал? — потребовал Тарниш, переходя в оборону. — И кто может это доказать?

— Мегара нас просто завалила, — сказала Октавия, выступая первой.

— Это насилие копытных над подкопытными, — добавила Винил, говоря голосом Октавии, которая потирала шишку на голове. — Она только что разгромила целую комнату пони, и я знаю только одного пони, который делает это на регулярной основе.

— И она не получила этого от меня, — продолжила Мод самым ровным тоном, какой только можно себе представить.

Не обращая внимания на разговор, Мегара рассеянно погладила ленту по полу.

— Она скользкая и может перемещаться под кожей, — сказал Тарниш, пытаясь оправдаться. — Это не от меня…

— Это не относится к тому факту, что твоя дочь — наша дочь — только что разгромила целый диван пони и сделала это с удивительной легкостью. Как будто она даже не пыталась. — Нижняя губа Октавии выпятилась в изысканном, шикарном духе, а хвост задорно вильнул из стороны в сторону.

— Я даже горжусь этим…

Октавия топнула копытом и издала мощное фырканье:

— Это признание вины!

— Мне все равно! Я все равно горжусь! Попробуй меня остановить!

— Уф! — Октавия закатила глаза и покачала головой.

Не в силах больше сдерживаться, Сумак начал хихикать, и к нему присоединилась Пеббл…

Почти закрыв глаза, Сумак погрузился в бархатные объятия Лемон Хартс и безропотно позволил удержать себя. От нее пахло чаем, корицей, мускатным орехом, имбирем и другими пряностями. Кроме всего прочего, Лемон была теплой, и он с удовольствием вспомнил, как они впервые встретились. Несмотря на то что это был плохой день, оглядываясь назад, можно сказать, что это был хороший день.

Некоторые пони разошлись по домам, и теперь Сумак не чувствовал себя таким подавленным. Он слышал их голоса на кухне, их смех, все эти радостные звуки. Трикси потягивала чай, а Твинклшайн наслаждалась пенистой чашкой гоголь-моголя с добавлением бренди. От одного глотка этого напитка у Сумака в хорошем смысле слова помутилось в голове.

— Я не знаю, что это такое, — сказала Пеббл тихим, мягким голосом, который не потревожил Сумака и не заставил его подпрыгнуть. — Но у меня есть несколько идей, что это может быть. Лемон Хартс пришла ко мне и задала несколько вопросов.

В тишине Сумак поднял подарок, осторожно потянул за ленточки, развязал банты и освободил коробку от внешних украшений. Он мог бы схитрить и воспользоваться телекинезом, чтобы ощупать коробку изнутри, но что в этом интересного? Лемон Хартс не использовала ленту, чтобы завернуть подарок, только тугие складки, плотные сгибы и несколько хорошо расположенных волшебных скрепок, которые держали все вместе.

Сумак с величайшей осторожностью развязал их, и оберточная бумага тут же соскользнула.

Внутри оказалась коробка, а на коробке… нарисованный дирижабль. Это была модель дирижабля, которую нужно было собрать, — действующая модель дирижабля с котлом, электрической системой, работающими воздушными винтами и гондолой, которую можно было заполнить Целестиумом. Если быть точным, то это был ВКЕЭВ "Отважный" — корабль, о котором Сумак знал, потому что Трикси водила его к памятнику к югу от Мэйнхэттена, а может, и к северу от Филлидельфии.

Как гласила история, корабль ВКЕЭВ (воздушный корабль Ее Эквестрийского Величества) "Отважный" стоял у побережья, когда флот небесных пиратов-грифонов прилетел совершить набег на побережье. Оставшись в одиночестве и в меньшинстве, "Отважный" двинулся на перехват приближающегося флота, намереваясь выиграть время для усиления обороны Эквестрии.

В последующем сражении четырнадцать вражеских кораблей были сбиты, а "Отважный" получил тяжелые повреждения. Несмотря на то что корабль горел и с трудом держался в небе, у "Отважного" еще оставалось немного сил. Капитан, странный парень по имени Спайдерхок, отдал приказ, который не хочет отдавать ни один капитан.

НАБРАТЬ СКОРОСТЬ!

После этого он приказал своей команде покинуть корабль, но первый помощник капитана ослушался и остался бороться с огнем, чтобы капитан мог управлять тем, что осталось от корабля. Капитан Спайдерхок врезался на "Отважном" в пиратский командный корабль, и взрыв был виден и с Мэйнхэттена, и из Филлидельфии. Эту историю Сумак обожал и часами представлял ее в своей голове, пытаясь уснуть в повозке, которую когда-то называл домом.

— Это замечательно, — прошептал Сумак Лемон Хартс.

— Можно зарядить пушки небольшим количеством черного пороха, и они выстрелят, — ответила она. — Когда праздники закончатся и все уляжется, мы соберем все вместе. Я хочу, чтобы это было что-то особенное, что мы сделаем вместе, Сумак. Только ты и я…

— Это нечестно, я тоже хочу играть с корабликами! — Твинклшайн откинула голову назад, чтобы убрать с глаз свою пастельно-розовую гриву, и умоляюще посмотрела на Лемон.

Лемон вздохнула и ответила устало:

— Хорошо.

— Я тоже хочу поиграть с корабликами.

— Ладно, ладно, Трикси, но будет несправедливо по отношению к Сумаку, если вы двое будете постоянно заняты. Если вы обе не можете выкроить время из своего плотного графика, мы с Сумаком будем строить лодки без вас.

— Это справедливо, Лемон, — ответила Трикси.

— Да, это справедливо. — Твинклшайн кивнула в знак согласия.

Приложив изрядные усилия, Сумак потрепал Лемон Хартс по шее, чем вызвал у себя приступ нестерпимой тошноты. Он продолжил, наслаждаясь теплым, пушистым, щекочущим чувством, и почувствовал, как передняя нога Лемон крепко обхватила его. Еще через два дня она станет его матерью, но уже сейчас она была его матерью.

Глава 43

Метель — страшная вещь, и Сумак пережил их немало, когда жил с Трикси в их повозке. Однако сколько вьюг он ни видел, ни одна из них не подготовила его к тому, что творилось сейчас за окном. Невозможно было определить, ночь сейчас или день, а ветер издавал ужасающий вой сирены. Как же им теперь добраться до Кантерлота? Фестиваль Зимней Луны был сегодня вечером, а Сумак не видел способа добраться туда. Он был почти уверен, что праздник Согревающего Очага сорвался, и это повергло его в уныние.

Если бы только они сели на поезд раньше, до того, как вьюга набрала силу и ожила.

Прижавшись носом к холодному стеклу, Сумак попытался вглядеться в бурю, но ничего не увидел. Позади него Пинки Пай смеялась с Пинни и Лаймстоун. Из патефона лилась музыка — что-то джазовое, с легким налетом свинга; Тарниш и Мод снова танцевали, а почему бы и нет? Они оказались заперты в доме из-за этой метели, и, похоже, их это ничуть не беспокоило. Когда Мод и Тарниш были предоставлены сами себе, они танцевали. Сумак подумал, не стоит ли извлечь из этого какой-нибудь важный жизненный урок, но сейчас у него не было настроения думать об этом; он бы предпочел дуться.

— Игнеус, нет! — Протест Клауди заставил Сумака навострить уши. — Игнеус, нет! Это свинговая музыка! Это чистое извращение! Прекрати, Игнеус! Опусти меня на пол! Прямо сейчас! Сию минуту!

— Для танго нужны двое, нахальная кобыла, — сказал в ответ Игнеус. — А теперь тряси своими пельменями.

— Не впутывай мои пельмени в это дело, хам.

Прислонившись к подоконнику, Сумак сделал мучительное усилие, чтобы повернуть голову. Шея несколько раз хрустнула, но все оказалось не так страшно, как он опасался. Клауди неохотно танцевала с Игнеусом, а Мегара подпрыгивала рядом, следуя за ними. Несмотря на все ее протесты и суету, Клауди, казалось, веселилась, и Сумак задумался, в чем же дело. Как музыка может быть плохой? Извращенной? По его мнению, это требовало объяснений со стороны взрослых, но он не был настроен спрашивать. Нет, он хотел дуться, потому что на то были причины.

— Мама собирается налепить пельменей! Ух ты! — Пинки Пай подпрыгнула на задних копытах, попрыгала на месте, а потом потянула Лаймстоун на танец. — Понятия не имею, что я только что сказала, но это точно прозвучало забавно!

— Эти тромбоны — извращение! — Клауди сделала кислое лицо, покачала головой из стороны в сторону и попыталась увильнуть от своего мужа, Игнеуса.

— Ну да, — ответил Игнеус, — у меня от них настроение поднимается. Помнишь, Клауди, когда мы были молоды?

— Никто не помнит такую старину, кроме, может быть, принцессы Селестии…

— Мод! Тише! — Клауди махнула копытом в сторону дочери и раздраженно прижала уши.

— Отправь меня в мою комнату, — отчеканила Мод, кружась вокруг Тарниша. — Продолжай.

— Видишь! Эта музыка заставляет хороших пони хамить своим родителям! — Клауди надула губы и напустила на себя кислый вид, когда Игнеус окунул ее в танце.

Не успел он опомниться, как Сумак расхохотался, и это стало проблемой. Ему очень хотелось дуться, а смех этому не способствовал. Попытки не смеяться только усугубляли проблему; одолеваемый хихиканьем, Сумак бросил смотреть в окно и дуться на метель.

— Потанцуешь со мной? — спросила Твинклшайн у Лемон Хартс, которая читала книгу.

— Сегодня вечером, дорогая. — Лемон Хартс перевернула страницу книги, спокойно вздохнула и улыбнулась. — Есть новости от твоих родителей? Они встретятся с нами сегодня вечером?

— Да, я получила от них ответ. — Вся Твинклшайн поникла, от ушей до уголков рта и шеи. Она была похожа на хлопья для завтрака, которые слишком долго пролежали в миске, осаждаемые мокрицами.

Казалось, веселье в комнате угасло: танцоры перестали танцевать, смех Пинки Пай затих, а выражение лица Клауди снова изменилось. Сумак почувствовал холодный ужас в животе и по реакции Твинклшайн понял, что что-то не так. Повернувшись, он чуть не упал с мягкой скамьи перед окном, но в последний момент успел удержаться.

Лаймстоун, которая все больше сближалась с Твинклшайн за время их совместной жизни, спросила:

— Твои родители обижаются на то, что ты гей или что-то в этом роде?

— Ты не можешь спрашивать такое, Лаймстоун!

Не обращая внимания на мать, Лаймстоун продолжила:

— В чем дело? Ты же женишься.

— Они не любят Луламунов. — Голос Твинклшайн было трудно расслышать из-за громкости музыки. — Мне недвусмысленно сказали, что если я сделаю это, то от меня отрекутся. Ни наследства, ничего. Я буду отлучена. Моя мать сказала, что я уже значительно ухудшила ее положение в обществе и что то, что я делаю, влияет на политическую карьеру и ее, и моего отца.

— И снова маленькой невзрачной Лемон Хартс напоминают, что она никто. — Вложив в книгу закладку, чтобы отметить нужное место, она закрыла книгу и отложила ее. Она вздохнула с тоской и покачала головой. — Мои родители зимуют в Лас-Пегасусе, иначе они были бы здесь. В этом вся суть моих родителей… они всегда где-то. С тех пор как они купили этот дрянной дирижабль, они просто не могут оставаться на одном месте.

— Не позволяйте этому испортить вашу большую ночь, дорогие. — Клауди оторвалась от Игнеуса, снова опустилась на четыре ноги и подошла к дивану, на котором сидели Твинклшайн и Лемон Хартс. — Вот так иногда и бывает. Есть соперничество, и иногда, иногда пони так увлекаются этим соперничеством, что совершают глупости.

На это Твинклшайн кивнула, но сказать ничего не успела.

Как раз в тот момент, когда Сумак собирался добавить свои два слова, и на языке у него уже вертелся поток вульгарных ругательств, ожидающих своего часа, прозвучал сигнал тревоги, и Тарниш навострил уши. Сумак чуть не подавился своими словами, потому что их нужно было сказать, но тут уже заговорили другие.

Тарниш сказал:

— Трикси вернулась. Возможно, чудо с Согревающего Очага все-таки произошло!

Твайлайт Спаркл и Рейнбоу Дэш были покрыты снегом, а Трикси почему-то нет. Трио принесло с собой холод, и Сумак дрожал, а Лемон Хартс и Трикси терлись друг о друга, радуясь встрече. Рейнбоу Дэш хлопала крыльями, освобождая их ото льда и снега, а Твайлайт встряхнулась всем телом.

— У нас есть способы и средства, — сказала Твайлайт Тарнишу с гордым, вызывающим взглядом. — У Эпплджек есть сани, которые нам нужны, а Рейнбоу Дэш наняла лучших, самых сильных и самых способных летунов Понивилля. У нас есть и другие пассажиры, и в санях будет немного тесновато. Прости, Тарниш, но я не смогу доставить вас всех в Кантерлот сегодня вечером.

— Все в порядке, — ответил Тарниш.

— Нет! — Трикси отпрянула от Лемон Хартс и чуть не упала, чтобы дотянуться до Тарниша. — Ты нужен мне там! Ты должен прийти! Я не могу без тебя!

Опустив голову, Тарниш опустился на уровень глаз Трикси:

— Ты можешь это сделать, Трикс. Пришло время позволить другим пони спасти тебя. Ты справишься.

— Но…

— С тобой все будет хорошо. А когда все закончится, ты вернешься сюда, и мы все вместе проведем праздник Согревающего Очага, и у тебя будет медовый месяц, и даже лучше — тебе не придется беспокоиться о том, чтобы найти няньку для Сумака, и ты сможешь насладиться медовым месяцем. Вам не о чем беспокоиться, и все возможные проблемы уже решены.

По щеке Трикси скатилась слеза, и Лемон Хартс переместилась к ней.

Никогда не терпевшая мрачного настроения Рейнбоу Дэш повернулась к Твайлайт и сказала:

— Твайлайт, с твоим ярким рогом, не поведешь ли ты сегодня мои сани?

— Рейнбоу Дэш, — Твайлайт обратила строгое выражение лица к сидящей рядом с ней кобыле, — сейчас день, ты, перьеголовая, и я думаю, что ты только что испортила прекрасный, значимый момент. Тьфу на некоторых пони.

Не обращая внимания на ругань Твайлайт, Рейнбоу Дэш расплылась в широкой ухмылке и сказала:

— Одевайтесь, пони! Мы отправляемся на дикую прогулку!

Вьюга, казалось, была очень расстроена тем, что чудо в виде Согревающего Очага свершилось, и завывала от ярости. Закутавшись в пончо и прижав к себе Бумер, чтобы было теплее, Сумак надеялся, что переживет это путешествие. Оно казалось самым безумным из всех, потому что невозможно было ничего разглядеть.

— Прощай, Сумак. — После этих слов Сильвер Лайн обняла его.

— Пойдем с нами? — спросил Сумак.

— О нет! — Сильвер Лайн застыла в ужасе, и снежинки прилипли к ее длинным ресницам. — Я останусь с Флаттершай, там тихо. Ты не волнуйся, моя мама может пролететь сквозь все.

Сумак забеспокоился. Он даже не видел Глуми, хотя слышал ее голос. Они с Вормвудом были где-то в белой мгле неподалеку, смеялись и веселились. Если напрячь слух, то можно было услышать и Мисс Хувс. В сани набивалось все больше пони, и становилось тесно. Пеббл забралась рядом с ним и впечатала его прямо в Сильвер Лайн.

— Твайлайт, Твайлайт! Это всё неправильно! — Голос Рейнбоу был слышен за воем ветра, и Сумак догадался, в чем дело. — Нам нужно, чтобы Дерпи была впереди, вместе с Глуми! Они наши самые сильные, самые способные тягачи!

— Но мисс Хувс не видит, — крикнула в ответ Твайлайт. — Правила запрещают ей быть впереди! Она должна быть сзади, ближе к саням, потому что у нее плохое зрение! Ей разрешено тащить, но не вести!

— Твайлайт! — хриплый голос Рейнбоу Дэш напрягся, чтобы быть услышанным. — Никто не видит! Мы все слепые! Кому ты доверяешь, Твайлайт? Правилам или величайшему летуну во всей истории?

— Рейнбоу…

— Твайлайт, ты должна меня выслушать, иначе мы все погибнем в этой глупой попытке!

Сумак услышал вздохи вокруг себя в санях, а Пеббл попыталась как-то слиться с ним. Пеббл, конечно же, испугалась, ведь они оба падали навстречу своей погибели, но в последнюю секунду их спасла Рейнбоу Дэш. Сильвер Лайн извернулась, перепрыгнула через край саней и исчезла.

— Если бы у Дерпи не испортились глаза, она могла бы стать таким же отличным летуном, как и я! Ты хоть представляешь, сколько у нее трофеев? Сколько рекордов она побила? Поставь ее вперед вместе с Глуми! Если ты этого не сделаешь, я отменю полет из соображений безопасности!

— Отлично! — воскликнула Твайлайт, едва не затерявшись в ветре. — Рейнбоу Дэш… лучше бы ты была права. Это рискованно…

— Конечно, это рискованно, ты, яйцеголовая! Но это же твоя идея! Я доверяю тебе! Иначе я бы никогда, никогда, ни при каких обстоятельствах не подвергла свою погодную команду такой опасности! Глуми пронеслась сквозь ураган, но я не уверена, на что способны остальные! — Через мгновение она добавила: — Но мы скоро узнаем, не так ли?

Сумак вздрогнул, но не от холода.

— Подождите! — раздался над воем ветра грозный голос. — Еще один! Должно же быть место для еще одного! Дорогу! К нам идет важная тетя! Освободите место или будете забиты Лаймстоун!

Мгновение спустя Лаймстоун была втянута в сани, и там стало тесно. Сумак оказался раздавлен окружающими его телами, пока освобождалось место для Лаймстоун. Каким-то чудом Лаймстоун оказалась зажата вместе с Пеббл, и маленькая кобылка заплакала от облегчения, прижавшись к тете. Сумак понял, что сейчас произойдет, этот безумный, безумный поступок, и его осенило, что он не хочет ехать в Кантерлот. Это было безумием.

— Мы все умрем, — сказала земная кобыла, подтверждая ужас Сумака.

— Разве это не захватывающе? — ответила Лаймстоун.

Когда сани покачнулись, Сумак чуть не рассыпал праздничное печенье.

Каким-то непостижимым чудом сани взлетели. Впереди летела Твайлайт — одинокий аликорн, противостоящий стихии, в упряжи из бубенцов. С помощью своей магии она создала перед собой защитный клин, укрыв себя и тех, кто был позади, от сильнейшего шторма. Позади нее бок о бок летели Глуми Аугуст и Дерпи Хувс — два мощных, умелых летуна, на которых легла основная тяжесть работы.

Полет был далеко не гладким, и Сумак был уверен, что в любой момент все вывалятся из саней. Демонический ветер, хлеставший со всех сторон, делал все возможное, чтобы путешествие было как можно более неприятным. Единственной пони, которая, казалось, наслаждалась поездкой, была Лаймстоун, и Сумак считал ее сумасшедшей. Она не была безопасной и ответственной взрослой особью.

Они кружили вокруг Кантерхорна, медленно набирая высоту, и Сумак уже хотел, чтобы поездка закончилась. В санях кого-то тошнило, и жеребенок надеялся, что замерзшая рвота, словно комета, вылетела за борт. Пеббл охрипла от крика, и Сумак почувствовал, как к нему прижимаются матери.

А потом, с внезапностью, которая дезориентировала, буря стихла. Над головой появилось чистое небо, и стало видно солнце. Полет выровнялся, и Сумак застыл в изумлении. Его магическое чутье ощущалось самым тревожным образом, и от этого, наряду с дезориентацией, ему захотелось разлететься на куски.

— Твайлайт! — раздался над порывами ветра ясный голос. — Вы добрались! Тебе разрешено подлетать!

Это был голос принцессы Селестии!

Сумак пытался разглядеть, но вокруг него не было ничего, кроме одеял, плащей и пальто. Он был слишком мал ростом, чтобы разглядеть собравшихся вокруг него пони, и жаждал увидеть принцессу Селестию в величественном полете. Он даже не мог разглядеть Кантерлот, да и вообще ничего не мог разглядеть.

— Добро пожаловать в Кантерлот, — произнес другой голос, гладкий и обходительный. — Мы приносим извинения за погодные условия, но пришлось принять непростое решение. Понивилю и окрестным районам нужна вода, когда наступит весеннее таяние. Но мы очистили небо к вашему приезду.

Сани накренились, повернули, и раздалось несколько испуганных криков.

— Гослинг! Прекрати! Хватит дразнить вьюгу! Клянусь, вы с Луной — сплошная головная боль! Вернитесь сюда, выше уровня шторма! Немедленно прекратите дразнить метель! Брось этот снежок! Луна! Я уже почти сыта по горло вашими выходками!

— Бомбочка! — закричал другой голос, достаточно громкий, чтобы его можно было принять за гром.

— Луна! НЕТ! У нас есть дело!

Застыв в ужасе, Сумак глубоко осознал, кто в этих отношениях ответственный. Принцесса Селестия была Лемон Хартс, и, судя по звукам, бедная принцесса была на волоске от гибели. Сумак, уже видевший это раньше, наблюдавший за тем, как это происходило с Твинклшайн, Трикси и Лемон Хартс, почувствовал некоторую долю жалости, но не слишком большую, потому что такова была цена, которую платили за любовь к другому пони; иногда они делали то, с чем ты не был согласен.

— Ты — заскорузлый земной пони в компании резвящихся пегасов, да еще и мучнисто-рыбная жена! Ура! Наши подопечные прибудут в Кантерлот в целости и сохранности. Кто мы такие, чтобы не развлекаться во время исполнения своих обязанностей?

— Мы начинаем наше последнее сближение, — возвестила Твайлайт, и ее голос был едва слышен. — Пожалуйста, не обращайте внимания на плохой пример, который подает королевская семья, и помните, что нужно соблюдать все правила безопасности полетов! Наша посадка может быть немного неровной, но мы должны быть в порядке! Держитесь, все пони, мы приземляемся!

Примечание автора:

А теперь события будут развиваться параллельно с "Лебедями". Скоро мы увидим эти события глазами Селестии.

Глава 44

Кантерлот. Замок Кантерлот! Сумак не обращал внимания на вздохи, крики, хныканье и рвотные позывы, чтобы сосредоточиться на окружающих его фантастических зрелищах. Под зимним снегом Кантерлот был прекрасным местом, настолько прекрасным, что у него перехватило дыхание и он застыл в изумлении. Гвардейцы-единороги, белые пони в золотых доспехах, носили на рогах тонкие красные полоски, которые делали их похожими на леденцовые трости. Огромные праздничные украшения были повсюду. Вдалеке виднелся лабиринт из пряников — пир, устроенный для великанов.

Разве может быть что-то более совершенным?

Пожалуй, впервые Сумак понял, чем привлекательна королевская семья. У них была идеальная жизнь — идеальная, счастливая, чудесная, как в сказке, — и они жили в прекрасном городе-жемчужине. Селестия была высокой, спокойной, сдержанной, а ее улыбка была приветливой. Гослинг расхаживал по городу, ухмыляясь и заставляя окружающих чувствовать себя непринужденно. Принцесса Луна стояла с любопытной улыбкой, а в ее глазах виднелся веселый блеск.

— Все это так прекрасно…

— Пеббл? — Несмотря на то что Сумак с трудом стоял на ногах, ему все же удалось повернуться и посмотреть на свою подругу, которая стояла рядом с ним.

— Зимой здесь все по-другому, — потрясенно произнесла кобылка с застывшей неподвижностью, переводя взгляд с одного места на другое. — Я никогда не видела ничего подобного.

Прежде чем Сумак успел что-либо ответить, Гослинг вышел вперед и обратился к толпе ровным, берущим за душу баритоном, от которого у нескольких кобыл и даже нескольких жеребцов задрожали колени.

— Леди… джентельпони… но особенно вы, прекрасные леди, которые оживляют вечеринку… добро пожаловать в замок Кантерлот. Мне очень приятно видеть вас здесь сегодня в качестве своих гостей. Спасибо, что присоединились ко мне, потому что я намерен сделать это большим событием. Мы все сегодня творим историю, и за то, что вы пришли, за то, что отважились преодолеть бурю, вам моя самая искренняя и сердечная благодарность. Особенно вам, дамы. — Его шелковые, пронизанные электричеством слова были дополнены кокетливым, преувеличенным подмигиванием.

Кобыла упала в обморок на снег, и гвардеец бросился к ней на помощь.

— Все вы, парни… сделайте мне одолжение и позаботьтесь о том, чтобы ваша особенная пони провела волшебную ночь. Давайте сделаем эту ночь самой волшебной в году. Поможете мне? — Гослинг поцокал языком, а затем обмахнул толпу перьями — это действие заставило принцессу Селестию вздрогнуть, а еще одну кобылу опрокинуться на снег.

— Гослинг, прекрати, пока больница не переполнилась, — обратилась принцесса Селестия к принцу-пегасу. Затем она с теплой улыбкой, прогоняющей зимнюю стужу, обратилась к толпе. — Это действительно очень важный вечер, праздник, который давно назрел. Спасибо всем вам, что пришли отпраздновать священную ночь моей сестры. Это очень много значит для меня, и я вам очень благодарна.

— Важность этой ночи никогда не была забыта, даже если принцесса Луна была забыта. — Молодая земная кобыла шаркала по снегу, ее грива развевалась на ветру, а нос немного сопел от холода. — Сколько я себя помню, когда была кобылкой, это была наша ночь как земных пони, и она была для нас важнее, чем день Согревающего Очага.

Принцесса Луна застыла на месте, только грива и хвост ее были подернуты волнистой дымкой.

Прежде чем воцарилось неловкое молчание, принцесса Селестия спасла ситуацию:

— Заходите все в зал, чтобы согреться. Выпейте горячего какао. Пожалуйста, испытайте наше гостеприимство. Вы наши гости, и мы очень рады, что вы вместе с нами в этот особенный вечер.

Похищенный принцессой Кейденс, Сумак оказался в коридоре вместе с Пеббл и Лаймстоун — Лаймстоун, которой поручили обязанности няньки. Твинклшайн, Лемон Хартс и Трикси нужно было время, чтобы подготовиться к этому вечеру. Теперь Сумака отводили в безопасное место, подальше от посторонних глаз.

Дверь открылась, и к ним присоединился хмыкающий принц Шайнинг Армор. Пеббл пристроилась рядом с ним, шагая с удвоенной скоростью, чтобы не отстать от него, и Сумак не мог не заметить, как неуютно чувствует себя Лаймстоун. Бедная фермерская пони была не в своей тарелке и казалась совершенно растерянной. Обычно болтливая, Лаймстоун была странно сдержанной и тихой.

— Слушай, Шайни, у меня есть для тебя колдун, — обратилась принцесса Кейденс к своему мужу.

— Угу… — Принц Шайнинг Армор кивнул, пробормотав в ответ.

— У него милые маленькие носочки.

— Мммм…

Как ни старался, Сумак все равно не мог их разглядеть.

— Нас собираются запереть в комнате для нашего же блага? — спросила Пеббл, глядя на принца Шайнинг Армора сузившимися глазами.

— Угу.

— Сейчас вокруг слишком много незнакомцев. — Принцесса Кейденс подняла голову и обеспокоенно хмыкнула. — Слишком много хаоса. Это слишком хорошая возможность. Сейчас Бессмертные Солары принцессы Селестии организуют ненавязчивую охрану, чтобы вы и ваши родители могли наслаждаться сегодняшним вечером, не беспокоясь. Но сейчас, пока еще день, за вами нужно присматривать. Наверное, будет лучше, если вы вздремнете, пока есть такая возможность, и тогда у вас будет бодрость духа на вечер.

Бывали тюрьмы и похуже. Возможно, их с Пеббл запрут в башне. Бумер зашевелилась под его пончо, и он услышал слабый зевок, за которым последовал запах дыма. Крошечная поджигательница проснулась как раз вовремя, чтобы застать их с Пеббл в башне, которую они будут делить следующие десять лет, по крайней мере до тех пор, пока кто-нибудь из пони не придет их спасать. Возможно, Твинклшайн возьмет на себя ответственность за замок, но будет ужасно, если ей придется сражаться с драконом. Моргнув, Сумак решил, что этот полет фантазии ни к чему не приведет, и задумался о чем-то другом.

Оранжево-желтая вспышка заставила Бумер высунуть голову. Один глаз смотрел в одну сторону, а другой — в другую, и в результате Бумер выглядела как безумная, невменяемая. Ее язык высунулся, лизнул одно желтое глазное яблоко, потом другое и с дымчатым шипением она втянула воздух.

— Привет, — сказала Бумер, возвещая о своем присутствии. Повернув глаза, она устремила их оба на затылок принцессы Кейденс.

Посмотрев вниз, Сумак попытался определить, выросла ли Бумер. Казалось, ее тело осталось прежним, не более двенадцати-четырнадцати сантиметров в длину, но хвост по-прежнему был скрыт. По какой-то причине хвост Бумер, казалось, рос неконтролируемо и теперь был как минимум в три раза длиннее ее тела, а может, и в четыре. Бумер — не пони — оказала огромное влияние на жизнь Сумака, и он забыл о своей нынешней ситуации, когда его заперли в башне на десятилетие или около того, пока он размышлял о своей драконице.

— Мне не хватает Спайка рядом, — сказал принц Шайнинг Армор, впервые произнеся настоящую фразу. Он внезапно остановился, повернулся, усмехнулся и жестом указал на дверь. — Мы на месте.

— Пушистик!

Сумак сморщился от неловкой реплики и почувствовал жгучую боль в шее, которая длилась всего секунду, а затем превратилась в тупую, жгучую боль. Принц Шайнинг Армор рванулся вперед, стуча копытами по каменной плитке пола, и поднял кобылку, чтобы одарить ее своими ласками. Пушистик зарычала, разбрызгивая повсюду слюну, а затем издала радостный визг, когда отец дунул ей на живот.

Для интроверта это было почти невыносимо, и Сумак снова содрогнулся.

— Это просто отвратительно, — проворчала Пеббл. Она покраснела, отвернувшись, и ее лицо приобрело темно-коричневый оттенок. — Что такого в отцовстве, что заставляет взрослого пони так себя вести? Мой отец до сих пор так со мной поступает. Стыдно.

Принцесса Кейденс начала хихикать, как и белоснежная пегаска, которая прикрыла рот крылом. Лаймстоун тоже присоединилась, но ее смех был нерешительным, почти замирающим. Через мгновение Лаймстоун, казалось, немного расслабилась, и ее смех уже не казался таким придушенным. Сумака усадили на черный и темно-фиолетовый бархатный диван; к его удивлению, принцесса Кейденс поцеловала его, прежде чем отстраниться.

— Это Слит, наша уважаемая няня, и Флурри Харт. — Принцесса Кейденс улыбнулась, жестикулируя крылом. — Слит, это Лаймстоун, Сумак, Бумер и Пеббл. — Повернувшись, она посмотрела Сумаку прямо в глаза, и ее лицо стало очень строгим. — Я просто знаю, что ты будешь хорошо себя вести и не доставишь Слит никаких проблем.

— Дракон! — крикнула Флурри и с треском вырвалась из-под власти отцовской магии.

Она бегом бросилась на пол, ее маленькие ножки отбивали ритм стаккато по плиткам, и Бумер, почувствовав серьезную опасность, бросилась наутек. Крошечная драконица выскочила из пончо Сумака, взбежала по спинке дивана, подпрыгнула, пронеслась над головой Флурри Хар, а затем пушечным ядром полетела прямо в камин, где укрылась среди тлеющих углей.

— Ой-вей! — со вздохом воскликнула Слит, закатив глаза.

— Дракон? — Флурри бросилась к камину и остановилась прямо перед ревущим пламенем. С грустным и удрученным видом она села на пол и уставилась на предмет своих желаний, который пока что находился вне пределов ее досягаемости.

— Флурри хочет своего собственного Спайка, — сказал принц Шайнинг Армор, наблюдая за дочерью. — Она еще слишком мала, чтобы понять, что Спайк — это не домашнее животное. Ей нужен свой собственный дракон. Пожалуйста, постарайтесь быть терпеливыми с ней. В конце концов все уладится.

— Это безопасно? — спросила Слит, выглядя обеспокоенной.

— Что безопасно? — ответил принц Шайнинг Армор.

— Эта… ящерица.

— Слит… как стыдно. Тебе нравится Спайк. — Принцесса Кейденс несколько раз прищелкнула языком с разочарованным видом.

— Я знаю Спайка. — Слит выглядела обиженной и жестом показала на дракона, прячущегося в камине. — И это не Спайк. Она другая. Я не знаю ее. Она странная.

— Бумер — карликовый древесный дракон, и она такая же умная и общительная, как Спайк, уверяю тебя. — Принцесса Кейденс подхватила Флурри, перенесла ее на диван и усадила рядом с Сумаком. — Она еще маленькая, Слит. Бумер, вероятно, в большей опасности из-за Флурри. Проследи, чтобы Флурри вела себя хорошо. Ты же знаешь, какой она бывает, когда чего-то хочет. Она должна понять, что Бумер — не игрушка. Сегодняшний день станет для нее уроком.

Слит, все еще опасаясь, кивнула, но ничего не сказала.

— Бумер — не домашнее животное. — Сумак обвел глазами комнату, переходя от взрослого к взрослому, от пони к пони. — Трудно сказать, кем она для меня является, но она не питомец.

— Твайли некоторое время называла Спайка домашним животным, но потом переросла это. — Глаза принца Шайнинг Армора теперь казались отрешенными, словно он предавался воспоминаниям. — Она была маленькой, я не думаю, что она знала, что лучше, и, вероятно, она была слишком мала, чтобы полностью все понять. Но когда она немного подросла, все изменилось. Она была опекуном Спайка, и, насколько я знаю, они так и не смогли разобраться в своих отношениях. Я всегда видел в ней странную смесь матери и сестры, но я уверен, что Твайли чувствует совсем другое. Заставить ее говорить об этом — та еще задача. Она замкнута и защищается.

— Дракон? — Флурри скрестила передние копыта и умоляюще посмотрела на отца. — Дракон, пожалуйста?

— Сумак и Бумер связаны друг с другом, — с невозмутимым спокойствием сказала Пеббл. — Честно говоря, я думаю, что лучше не пытаться это объяснить. Дело в том, что Бумер — дракон, а Сумак — пони. Оба — очень разные существа. Какая бы связь ни образовалась, ни драконы, ни пони не могли бы ее иметь при нормальных обстоятельствах. Это не естественное явление, и поэтому оно особенное.

— Ой-вей, как умно. — Слит приподняла бровь, а уголки ее рта нахмурились в знак сосредоточенности.

— Мир становится меньше, — сказал принц Шайнинг Армор, глядя в огонь. — В некоторых частях света места обитания диких драконов сокращаются. Некоторые приходят и живут в городах. Я думаю, это здорово, что мы можем жить вместе. Но есть и проблемы. Драконы и пони — очень разные существа. Мне хотелось бы думать, что, когда Спайк подрастет, он сможет заняться этими проблемами и предложить решения. И хотя я беспокоюсь о том, как его примут другие драконы из-за того, как его воспитали, я надеюсь, что можно будет найти решения, выгодные для обоих видов.

— Могу ли я помочь в этом? — спросил Сумак.

— Да, — ответила Слит, прежде чем принц Шайнинг Армор успел это сделать. — И ты такой хороший жеребенок, раз так поступаешь. Похоже, это важная обязанность. Уверена, твоя мать гордится тобой.

— У меня их три. — Немного повернув голову, Сумак посмотрел Слит в глаза.

— Жеребенку очень тяжело иметь трех матерей, ой-вей. — Белоснежная пегаска закатила глаза. — Для Гослинга было ужасно иметь только одну мать. С тремя жеребенок может просто умереть. Ты, бедняжка… на тебя будет оказываться такое давление. В три раза больше разочарований, когда что-то пойдет не так. Как ужасно.

Это заставило Сумака задуматься: разочаровать одну мать было достаточно плохо, но трех?

— Кстати говоря, я должна пойти и поговорить с этими тремя матерями. Мои услуги нужны. Нужно кое-что уладить до свадьбы. — Ничего больше не сказав, принцесса Кейденс с треском исчезла в эфирном пламени и пропала.

— Безопасность сама себя не обеспечит. — Принц Шайнинг Армор вздохнул и тоже исчез, оставив после себя запах озона.

— Кто хочет послушать историю? — обратилась Слит к жеребятам, находившимся под ее опекой. — Собирайтесь, малыши, и я расскажу вам сказку. А после этого, может быть, хорошенько вздремнем, да?

— Я люблю рассказы. А в нем будет история? — Уши Сумака поднялись в ожидании.

— О да, она будет о настоящих пони и драконе, — ответила Слит.

Наконец-то Лаймстоун расслабилась и села, хотя и очень осторожно. Пеббл подползла к Лаймстоун, прижалась к тете и стала ждать, когда Слит начнет свой рассказ. Флурри Харт устроилась поудобнее, провожая няню обожающим, боготворящим взглядом. Бумер с опаской вылезла из огня и подождала у очага, чтобы убедиться в безопасности выхода.

— Это история о Первых Племенах и серебряном драконе по имени Хром…

Глава 45

Сумак проснулся от знакомого щекотания дракона, сидящего на его ребрах, и запаха дыма, грозящего заставить его чихнуть. Зрение затуманилось, он огляделся по сторонам и на мгновение впал в панику, пытаясь вспомнить, куда положил очки. Это был один из его постоянных страхов, небольшая доза тревоги, которая всегда беспокоила его, когда он просыпался в незнакомом месте, — беда, о которой пони с хорошими глазами не знал бы. Когда к нему вернулись чувства, он вспомнил, что ему снились драконы — добрые драконы, добродетельные и благородные.

Драконы, совсем не похожие на того, что сидел на нем и облизывал свои глазные яблоки.

Сколько сейчас времени? Похоже, узнать это было невозможно. А вдруг уже утро, а он проспал всю ночь? От паники, как и от крошечных коготков Бумер, у него зачесалась кожа. Пеббл все еще спала, привалившись к нему шоколадным комочком. Все еще полусонный, он на мгновение задумался о своей подруге, своей благородной спутнице. Пони такого темно-коричневого оттенка встречались редко, но даже среди них Пеббл была неповторимой, уникальной. Она была такой насыщенной и темной, что казалась почти… съедобной. Это был не молочный шоколад с его приторной сладостью, нет; это был темный шоколад, в котором было больше, чем намек на горечь. Но в этой горечи был заключен урок и обещание чего-то хорошего, чего-то стоящего. Горечь сопровождалась тонкостью, нюансами, чем-то очень взрослым и приятным.

Просыпаться под философские размышления — лучший способ проснуться.

Каким странным и непостижимым созданием была Пеббл Пай; она была очаровательной загадкой, недоуменным парадоксом, противоречивым компаньоном. Пытаясь понять ее, Сумак был вынужден стать лучшим пони, потому что Пеббл была такой… странной. И не потому, что она была кобылкой, нет, хотя и это имело значение. Мод тоже была странной, что обнадеживало и огорчало в равной степени. Тарнишед Типот существовал, и ему тоже нравились странные пони, что обнадеживало Сумака. Однако это и огорчало, потому что Сумак чувствовал, что его собственная уникальность уменьшилась из-за существования Мистера Типота. Трудно быть особенным и выделяться, когда есть другой пони, который разделяет твои интересы.

Для Сумака это была достойная проблема.

Он был пони, застрявшим в своем собственном интровертном пространстве, маленький Сумак; поэтому мысли, воля и мотивы других пони представляли для него большую загадку. Почему они делали то, что делали? Что творится у них в голове? Но Пеббл… она выделялась. Многие ее поступки не имели смысла, и поэтому вокруг нее витал элемент интриги. Для Сумака, который должен был знать, как и почему все происходит, Пеббл была сумасшедшей. Но, как сказала ему Лемон Хартс, неплохо было бы попробовать подумать и о том, как живут другие.

Он зевнул, и, когда он это сделал, Бумер начала выстукивать мелодию на своих крохотных коготках. Она была в настроении, и Сумак, пытаясь сфокусироваться на ней без очков, пришел к еще одному глубокому пониманию. Ношение очков делает пони слепым. Как-то он обходился без очков, сильно щурясь и напрягаясь. Но теперь, как он ни старался, как ни щурился, заставить глаза сфокусироваться было практически невозможно. Очки сделали его зависимым от них, чтобы видеть. Так уж сложились обстоятельства, подумал он.

Бумер тоже представляла для Сумака интересную загадку: она была интеллектом, существовавшим в теле, совершенно не похожем на его собственное, и ее мышление, каким бы похожим оно ни было, было совершенно чуждым. Она была мыслящим, чувствующим существом с желаниями, потребностями и мотивами… как и он сам. Но она совсем не была похожа на него. Она не была похожа на него, и Сумак смутно понял, в чем заключалась большая проблема. То, что отличалось от других, вызывало недоверие и заставляло держаться подальше. Так уж повелось, судя по тому, что Сумак успел узнать в своих странствиях.

Драконы, зебры, ослы, бурро, грифоны — все они были разными, но при этом мыслящими существами.

Как неприятно было отвергать мысли из-за того, что они исходили от разума, помещенного в другое тело. Мысли были мыслями, и их следовало принимать по их собственным достоинствам, а не судить о теле, из которого эти мысли исходили. Воспользовавшись этим тихим, спокойным моментом, который так располагал к интровертным размышлениям, Сумак решил, что будет больше времени уделять мыслям и меньше — телу, которое их озвучивает. Без сомнения, это будут сознательные усилия, но цель стоящая.

Скоро. Почему всегда скоро и никогда сейчас? Скоро принцесса Селестия опустит солнце на грандиозной церемонии, и было сказано, что она предастся ночи. Было ли это символично? У Сумака были вопросы, и он подумывал задать их, но все пони вокруг были слишком взволнованы. Почему она предастся ночи? Почему принцесса Селестия и принцесса Луна не могут разделить ночь вместе? Солнце — технически звезда, хотя и крошечная, созданная магией, миниатюрная ядерная печь, миазмы раскаленной плазмы, удерживаемые вместе по воле принцессы Селестии, так говорили.

Кстати, о принцессе Селестии…

Грандиозная алебастровая бегемотиха вошла в комнату, чуть ли не пританцовывая в прекрасной форме, её глаза весело и радостно мерцали. Сумак, сидевший на удобном диване, слегка откинул голову назад, чтобы посмотреть на нее, а она смотрела на него сверху вниз. Почему она смотрела на него сверху вниз? В ней было что-то такое, что можно было назвать только озорством. Впервые Сумак заметил, что в комнате воцарилась тишина. Флурри больше не обращалась к Слит и Лаймстоун.

— Нам с тобой нужно поговорить наедине, — сказала принцесса Селестия.

— Правда?

Она кивнула:

— Да.

— О чем? — спросил Сумак, пока первые приступы тревоги овладевали им.

— О личном.

— Каком личном? — Сумак почувствовал первый узел в животе, а его стрелки покрылись испариной.

— О колдовских делах… и это все, что я скажу в присутствии остальных.

— О… — Сумак сглотнул. Быть колдуном было непросто. Не по своей вине, его жизнь теперь была чрезвычайно трудной. — Колдовские штучки. Мне казалось, я ясно дал понять, что не собираюсь вступать в гвардию. Я хочу быть чудаковатым волшебником, который ничего не помнит, сумасшедшим изобретателем, который постоянно взрывается на волосатые ошметки, и, может быть, гробовщиком. Но я планирую не останавливаться на достигнутом. Никаких обязанностей гвардейца.

Слит захихикала, и левый уголок рта принцессы Селестии дернулся вверх в тонкой ухмылке. Большая белая кобыла задрожала, все ее тело как-то странно покачивалось, и Сумак только через несколько долгих секунд понял, что она пытается сдержать смех. Наверное, смеяться во время официальных мероприятий или разговоров о колдовских вещах было не по-принцесски. Это означало, что теперь ему придется еще больше постараться, чтобы рассмешить ее.

— Пойдем со мной, Сумак, чтобы мы могли поговорить.

Вся веселость, присущая принцессе Селестии, исчезла, и она стала совсем другой, что не понравилось Сумаку. Она расхаживала, возможно, собираясь с мыслями, а он сидел в кресле с рисунком пейсли, от которого исходил чихательный запах духов. Рядом на полу стояла корзина для почты, из которой высыпались письма. Письменный стол, строгий и простой на вид, был доверху завален. На столе находились фотографии, несколько штук. На ней была изображена Твайлайт Спаркл — крошечная кобылка, сидящая в ванне и, похоже, вся в чернилах.

Случайности случаются.

— Мы тут кое-что обсудили, — сказала принцесса Селестия.

Сумак услышал напряжение в ее голосе и навострил уши.

— В последнее время возникли некоторые разногласия по поводу сохранения секретов, — продолжила большая кобыла, резко остановившись. — Учитывая все это, я вынуждена просить тебя о многом, Сумак. Я решила доверить тебе очень важный секрет. Как я уже сказала, было несколько обсуждений, и в качестве варианта было предложено использовать магию, чтобы заставить тебя хранить тайну. Я отвергла этот вариант… и меня обвинили в том, что я приняла эмоциональное, а не рациональное решение. Сумак…

Жеребенок оказался под солнечным взглядом принцессы Селестии.

— Я хочу верить, что тебе можно доверять, Сумак. Когда я обратилась к тебе некоторое время назад, когда ты с Трикси еще жил в ее повозке, твоя честность произвела на меня впечатление. Я пыталась уговорить тебя уехать со мной, но ты отказался. Ты показал себя довольно умным… для пятилетнего возраста.

— Я думал, мы будем говорить о колдовских штучках.

— Так и есть.

Хотя Сумак был смущен, даже озадачен, он принял это как должное:

— О.

— Ты надежный пони, насколько я понимаю, Сумак Эппл?

На это он ответил не сразу. Она использовала его фамилию… Эппл. Использование его фамилии имело серьезные последствия. Это было связано с честностью? Возможно. Наверняка. В каком-то смысле. Он изучал ее лицо, пытаясь прочесть его, но в данный момент оно могло быть и алебастровой маской. Камень хранил в себе больше эмоций, чем принцесса, и даже ее глаза ничего не выражали.

— Я стараюсь быть надежным, — сказал он, колеблясь, — но есть кое-что, мне пять лет. Если это что-то важное, то вы должны спросить себя, принцесса Селестия, "могу ли я доверять пятилетнему жеребенку?" Я не хочу попасть в беду из-за случайной оплошности.

— У тебя так много общего с Твайлайт… — В словах принцессы Селестии прозвучала тоска, а глаза стали отрешенными. — Всегда можно заметить начитанных пони. Большой словарный запас. Красноречивые слова. Вы с Трикси были нищими, но у вас всегда были книги для развлечения, верно?

Застигнутый врасплох, Сумак слабо кивнул.

— По моему собственному опыту, можно отличить пони, которые читают много книг, от тех, кто смотрит много фильмов. Дело в словарном запасе, видишь ли. В фильмах используется ограниченный словарный запас, чтобы привлечь тех, кто не читает или имеет сильную аллергию на грамотность.

Неожиданная шутка вызвала широкую ухмылку на лице Сумака.

Принцесса Селестия тоже улыбнулась — тепло и искренне.

— Когда Трикси была совсем маленькой, примерно твоего возраста, у нее были признаки возможной аллергии на грамоту… но такова была ее семейная жизнь. Определенное давление затрудняло, а то и вовсе делало невозможным обучение. Как только она оказалась в школе и вдали от дома, она немного расцвела. Но я отвлекаюсь.

— Это довольно классическое жульничество, — сказал Сумак крупной кобыле и с удовольствием заметил, как расширились ее глаза. — Ты пытаешься завязать со мной разговор, чтобы вызвать доверие. Это мошенничество. Неплохо, но ты можешь лучше, я думаю. Ты используешь мягкий подход, потому что у тебя есть чувства. Никогда не позволяй чувствам мешать мошенничеству.

— Сумак Эппл… бывают моменты, когда я забываю о твоем происхождении… и тогда я получаю напоминание… как пощечину. Коварство в тебе сильно. Если бы рядом не было Лемон Хартс, я бы забеспокоилась. — Она сделала паузу, покачала головой, а затем уставилась в стол. — Беру свои слова обратно… Я все еще волнуюсь, но я также с осторожным оптимизмом смотрю на то, что могу доверять тебе, ты, очаровательный маленький мошенник.

Медленно повернув голову, принцесса Селестия вновь устремила взгляд на Сумака, и глаза ее пылали, как солнце. Она была так же страшна, как и красива, и жеребенок чувствовал, как его желудок делает сальто-мортале, пока он внимательно изучает ее горящий взгляд. Оба пони уставились друг на друга, оценивая, пытаясь понять друг друга. Сумак, не зная, что еще предпринять, снова стал очаровывать, поскольку это была его лучшая естественная защита.

— Ты сказала, что у меня есть хитрость…

— Так и есть, Сумак.

— Я колдун.

— Так и есть, Сумак.

— Но у меня есть кьютимарка только для одного из направлений.

— Это правда, Сумак.

— И как это работает?

Большая кобыла вздохнула, усталый вздох терпеливой школьной учительницы:

— Сумак… ты… ты только что вывернул наизнанку все это жульничество?

Сумак напустил на себя как можно больше невинности, расширил глаза и откинул уши назад самым покорным образом:

— Если ты хочешь попросить…

— Ах ты, хитрый маленький плут. — Губы принцессы Селестии поджались, глаза сузились, а уши навострились вперед, почти агрессивно. — Отвечая на твой вопрос, скажу, что у пони есть главные и второстепенные таланты, которые проявляются. Некоторые из них передаются по наследству, а другие приходят с кьютимаркой. Для единорогов это становится еще сложнее, потому что единороги имеют дело со сферами магии и настройку на стихии. У тебя, Сумак Эппл, есть особый талант к колдовству. Этот талант определяет твое существование. Это то, что делает тебя особенным и уникальным. Как единорог, ты настроен на электричество, что влияет на твою личность и темперамент так, как мы еще не до конца понимаем. Так получилось, что твоя специализированная сфера магии — хитрость. Большое несчастье, на самом деле. Это поможет тебе разобраться в ситуации?

Сумак решил, что да. Ему было о чем подумать, и он вежливо кивнул:

— Да, спасибо. Раз уж ты не стала говорить со мной свысока, как с глупым жеребенком, я сохраню твой секрет. Каким бы он ни был. Мне можно доверять. Надеюсь.

Опустив голову и склонив гордую шею, принцесса Селестия попыталась встать вровень с Сумаком. Она подалась вперед, медленно, успокаивающе, в наименее угрожающей манере, возможной для такого большого существа. Раздалось легкое, приятное урчание, и ее взгляд стал еще более ласковым. Сумак почувствовал, что обожает ее — это было просто невозможно не обожать, — и ему хватило ума задуматься, есть ли у него выбор.

— Мой маленький остроумный колдун, — начала принцесса Селестия, ее тон был по-матерински добрым. — Твоё волшебное чувство беспокоит меня и многих других. Когда солнце заходит, а луна восходит, ты можешь заметить некоторые особенности в магии и ее источнике, маленький Сумак. Твинклшайн была достаточно умна, чтобы поднять этот вопрос. Она не самая умная пони, Твинклшайн, отнюдь нет, но в хитрости ей нет равных. Тебе стоило бы поучиться у нее, маленький Сумак.

Что-то в воздухе вокруг Сумака изменилось, и он сглотнул, когда во рту у него пересохло. Сейчас должно было прозвучать что-то серьезное, что-то важное. Принцесса Селестия не казалась ему похожей на пони, которая будет проходить через все эти трудности только для того, чтобы сохранить маленький секрет, а это означало, что сейчас будет раскрыто нечто важное, возможно, нечто впечатляющее.

— Маленький Сумак, ты, наверное, заметил, что большая часть магии, приводящей в движение солнце и луну, исходит от меня. Магия Луны сейчас слаба по причинам, о которых я не буду говорить, но достаточно сказать, что есть и другие приоритеты, на которые она должна направить свою магию. Это то, о чем ты не должен говорить или обсуждать. Это хорошо хранимый и тщательно оберегаемый секрет. Мы не можем допустить, чтобы стало известно, что Луна испытывает слабость.

— Подождите… — Сумак глубоко вздохнул, поправил очки и поднял левое переднее копыто. — Если это секрет, то как Твинклшайн догадалась предупредить тебя об этом? То есть как она вообще узнала об этой проблеме, чтобы предупредить тебя?

Большая белая кобыла несколько раз щелкнула языком, и ее сузившиеся глаза устремились на жеребенка-единорога:

— Я вынуждена задаться вопросом, маленький Сумак… Это твой незаурядный интеллект делает тебя таким проницательным или это мошенничество? Меня беспокоит, что я не могу быть уверена. Я пыталась разглядеть это, но твоя магия не любит, когда ее исследуют. Она активно работает, чтобы защититься от постороннего вмешательства.

— Это не ответило на мой вопрос, — сказал он, как можно более легкомысленно.

— Мой очаровательный маленький плут… Твинклшайн — член самого близкого круга Твайлайт. Ей доверены секреты…

— И моя защита.

— Да, и твоя защита. Но не заблуждайся, ты не просто задание для Твинклшайн. Она очень любит тебя. То, что ей поручено защищать тебя и вернуть в случае другого… события… просто счастливое обстоятельство. Пусть тебя не тревожат мысли, мой маленький негодяй. Твинклшайн хранит много секретов.

— Хм… — Сумак опустил переднее копыто и позволил ему коснуться подушки, на которой сидел.

— Этот секрет обсуждался из соображений безопасности, и Твинклшайн только что узнала о нем. Магическая защита создается даже сейчас, пока мы говорим, чтобы не дать другим обнаружить эту секретную информацию. Возможно, нам удастся обмануть большинство единорогов, которые почувствуют это событие, но, учитывая, что ты колдун, скорее всего, ты сможешь почувствовать все происходящее. — Твайлайт уверена, что сможет скрыть это знание от большинства посторонних, конечно же, используя иллюзии Трикси.

— Я чувствовал чейнджлингов в Понивилле… — Глаза Сумака начали слезиться, и он моргнул, чтобы остановить поток слез. — Но тогда я этого не знал. То есть я знал, что там что-то есть. Несколько недель я чувствовал это. Мое магическое чувство постоянно перенапрягалось, и от этого меня тошнило и болела голова.

Принцесса Селестия выпрямилась во весь рост, выпятила челюсть и посмотрела на Сумака с жестким, но в то же время обеспокоенным выражением лица:

— Я нахожу удивительным, что ты смог почувствовать саму необнаруживающую магию… Даже Надзиратели с трудом вынюхивают ее. Сам факт того, что ты ее чувствуешь, поражает воображение, потому что магия необнаружения вполне соответствует своему названию. Это похоже на то, как твоя магия мошенничества сопротивляется попыткам узнать о ней больше. Должна признаться, Сумак Эппл, бывают моменты, когда мне хочется как-то переубедить тебя и заставить поступить на службу. Забудь о своих колдовских способностях… одно только твое магическое чутье — редкое сокровище. У каждого колдуна есть этот дар, но твой, судя по тому, что я знаю о прошлом, необычен.

— Это не кажется таким уж необычным, — ответил он, покачав головой, пока не упала первая слеза. — Это больше раздражает, чем что-либо другое. Иногда трудно находиться рядом с единорогами. Я не могу контролировать то, что они делают со мной.

— Сумак… если ты сохранишь для меня этот секрет… я найду время в своем плотном графике, чтобы дать тебе уроки по настройке и контролю твоего магического чувства. Вместе, я уверена, мы сможем облегчить твое состояние.

— Правда? — Сумак, фыркнув, посмотрел на принцессу Селестию, в то время как в его груди разгорался огонек надежды.

— Я обещаю… если ты обещаешь.

Что еще он мог сделать? Снова стать нормальным! Чего бы он только не отдал, чтобы хоть как-то контролировать ситуацию. И все, что ему нужно было сделать, — это сохранить секрет?

— Мы договорились. Мои губы запечатаны.

— И, кажется… у меня есть ученик…

Глава 46

К большому огорчению Сумака, он обнаружил, что замки ему не очень нравятся. Большие, запутанные, немного продуваемые, и все, как ему казалось, с жесткими, непривлекательными краями. Несмотря на красоту, строение казалось Сумаку агрессивным, хотя он не мог прояснить свои мысли, которые привели его к такому выводу. По какой-то причине он скучал по уютной обстановке повозки Трикси, хотя жить в башне было бы неплохо.

В замках были островки тепла и уюта, но также и огромные участки пронизывающего, неприятного холода, куда не доходило тепло. Жаркие комнаты и ледяные коридоры. А еще было эхо, потому что некоторые помещения были настолько огромными, что даже слова, произнесенные в тихой беседе, отдавались нежелательным эхом в огромных пространствах. Хуже того, здесь жили пони, которые называли это место своим домом, и Сумак испытывал все большее чувство жалости к самому их существованию.

Прислонившись к щетке, он закрыл глаза и доверился Твинклшайн, чтобы та поддержала его. От каждого взмаха по коже пробегали мурашки, словно электрический разряд. Поглаживание и трение каждого фолликула создавало статический заряд, который странным, но приятным образом взаимодействовал с его собственной электрической настройкой. Селестия что-то говорила о его электрической природе, но что именно — он уже не помнил.

Щетка начала с основания его челюсти, прошла по шее и закончилась на мягком изгибе холки. Твинклшайн тщательно расчесывала одно и то же место снова и снова, пока на его шерсти не появился тонкий блеск. От общего эффекта Сумак почувствовал легкую сонливость, хотя спать ему не хотелось.

— Я наложила на твое пончо временные чары, Сумак, — сказала Твинклшайн, пока ее ровные и четкие движения щеткой грозили стать для него погибелью. — В нем тебе будет тепло, хотя на улице мороз ниже нуля. Пеббл тоже… так что не волнуйся.

— А как же земные пони? — спросил Сумак, закрыв глаза.

— А что с ними? — ответила Твинклшайн, и ее щетка переместилась к новому месту, нуждающемуся в чистке.

— Как они согреются сегодня ночью? У них нет магии, чар и заклинаний, чтобы сделать одежду теплой.

— Ну… — глаза Твинклшайн метнулись в сторону Лаймстоун, на что Сумак не обратил внимания, а когда она продолжила говорить, в ее словах прозвучала нерешительность, — традиционно именно поэтому Кантерлот — город единорогов. Но земные пони умны, трудолюбивы и находчивы. Они найдут способ согреться. Там есть костры, и они могут прижаться друг к другу. Я хочу преподнести урок прямо сейчас, но никак не могу подобрать слова. Наверное, это звучит плохо, если я не могу прийти к выводу, который вертелся у меня в голове.

— Я понимаю, — сказала Лаймстоун с намеком на усмешку в голосе. — Ферма камней семьи Пай — это мой Кантерлот. Единороги, которые приходят туда, сталкиваются с настоящими проблемами, если только не находят способ приспособиться. Иногда пони живут в местах, не подходящих для других племен, и им приходится приспосабливаться, если они хотят приехать туда.

— Да, что-то вроде этого. — Твинклшайн на секунду приостановила свои действия, притянула Сумака поближе, а затем заставила жеребенка подергать ухом, дыша на него. — Я не могу смириться с тем, как плохо это может выглядеть. Я пыталась донести свою мысль, но она прозвучала по-трайбалистски. Я открыла рот, не успев привести слова в порядок.

— Я не это имела в виду.— Хриплое хихиканье Лаймстоун наполнило комнату. — Иногда я открываю рот, не разобравшись в том, что хочу сказать. У меня много половинчатых идей. Как бы то ни было… иногда, будучи пони, приходится идти на жертвы, чтобы сделать то, что ты хочешь. Сегодняшний вечер очень важен, и я бы ни за что его не пропустила. Я здесь с Пеббл и, скорее всего, отморожу свою кьютимарку, но это не страшно. В каком-то смысле мороз и погода делают это событие еще более особенным… Мы, земные пони, готовы терпеть это только ради нашей племенной культуры, потому что для нас это большое событие.

У Сумака появился слабый проблеск понимания, и он стал задумчивым, пока восхитительные движения щетки продолжались. Он почувствовал мягкий тычок, и по маленькому копытцу понял, что это Пеббл. Она была земной пони, он — единорогом, и в их единении Сумак верил, что все возможно — за исключением полета. О полетах, скорее всего, не могло быть и речи. Недостатки Пеббл открывали возможности для его величия, а его собственные неудачи давали Пеббл шанс доказать свою состоятельность.

Для Сумака это был глубокий момент ясности, и его неокрепший ум с трудом воспринимал все это. Он даже увидел потенциальный недостаток для аликорнов: принадлежность к трем племенам в одном теле давала полную самодостаточность, и поэтому аликорны не нуждались в других, не зависели от большего табуна эквинных. Возможно, именно поэтому аликорны были так возвышенны в своей отстраненности, возвышаясь над обычными племенами пони. Какая нужда была у аликорнов в других? Как существам совершенным, им не нужны были единороги и их магия; пегасы и их полеты не давали вдохновения и не облегчали путешествия; а что касается силы, выносливости и умной смекалки земных пони, то в них не было необходимости.

Зачем нужны другие, если ты сам себе стадо?

— Мне кажется, это печально, что ты не можешь себя причесать.

Тусклый, ровный голос Пеббл заставил Сумака открыть глаза, и прошло мгновение, прежде чем кобылка оказалась в фокусе. На ней было темно-зеленое платье из плотной ткани, отделанное полуночной синевой. Ее покрытое темной шерсткой лицо было почти нечитаемым, но в блестящих голубых глазах читался слабый намек на озорство. При таком освещении внутренняя поверхность ушей Пеббл была почти розовой, если, конечно, что-то настолько коричневое можно назвать розовым. От взгляда на нее его сердце затрепетало, а вокруг основания рога заплясали разряды статического электричества, отчего его грива слегка взъерошилась.

— Купание, расчесывание — все это ты не можешь сделать сам, — продолжала Пеббл, ее тон был холодным и ровным, как железо, — вот почему ты пахнешь. Прожив с тобой некоторое время и разделив с тобой постель, я пришла к выводу, что жеребята отвратительны. У меня есть доказательства.

Лаймстоун захихикала, отчего щеки Сумака залил жгучий румянец.

— Даже Мегара старается быть чистой, а она — дикое создание. Я уверена, что смогу заставить ее перестать вылизываться. Но она дикое существо и предпочитает оставаться чистой. Так в чем твое оправдание, Сумак?

Не успел Сумак ответить, как дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвалась торжествующая Трикси, держа над головой декоративный позолоченный футляр со свитками:

— Я вернулась с бумагами, которые мы все должны подписать, если сегодня вечером состоится наша свадьба! В этом замке действительно есть все, просто потрясающе! В административном крыле есть клерк, выдающий разрешения на проведение свадеб. Готовьте свои стрелки!

Сумак несколько раз растерянно моргнул, пока не спросил:

— Стрелки?

Лаймстоун тоже был в замешательстве:

— Стрелки?

— Благородная кровь должна быть учтена, — ответила Трикси, и ее настроение быстро изменилось с триумфального на учтивое. — Мы с Твинклшайн — дворяне, а это значит, что нужно отправить документы в реестр крови. Всего лишь маленький укольчик для Твинкл, Лемон и меня. Кровь — главное доказательство, и ее довольно сложно подделать. Кроме того, на кровь настраиваются некоторые магии удобств, так что эти бумаги можно быстро призвать, если понадобится.

— Вы, единороги, усложнили процедуру заключения брака, — сказала Лаймстоун, прямо заявив об этом.

Твинклшайн пожала плечами, и ее щетка прекратила свое движение:

— Чейнджлинги, самозванцы, умные волшебники-единороги с заклинаниями трансмутации тела — все эти проблемы в прошлом сделали это необходимостью. Давайте займемся этим, хорошо?

Сидя на балконе, покрытом льдом, Сумак наблюдал за тем, как солнце задумывает свое великое отступление. Еще не вечер, не сейчас, не скоро, но солнце уже опускалось. Оно казалось каким-то меньшим, более далеким, чем обычно, ведь это был самый короткий день в году. Если сосредоточиться, то можно было почувствовать магию, которая двигала солнце, — постоянное ровное движение, очень похожее на часы, которые нужно завести. Скоро Селестия даст прощальный толчок солнцу, чтобы оно ушло за горизонт.

Было очень холодно — морозный воздух жалил, как крапива, — но в пончо ему было достаточно тепло. Пеббл плотно прижалась к нему, а голова Бумер высунулась из горловины его зачарованного одеяния. Трикси, Твинклшайн и Лемон Хартс стояли все вместе и смотрели, как солнце опускается все ниже и ниже. Лаймстоун, закутанная в тяжелое пальто, поставила копыта на перила и смотрела вниз, на двор, до отказа заполненный пони.

Каждый из них был несколько удивлен, когда позади них открылась дверь и на балкон вышла темно-синяя аликорна. Она шла целеустремленно, с прямой шеей и царственно поднятой головой. Дразнящий ветер взъерошил ее перья, и снежинки порхали по ветру, смешиваясь со звездами в ее гриве и хвосте.

Лаймстоун чуть не перевалилась через перила в безумной попытке соблюсти почтительность.

Сумак попытался что-то сказать в качестве приветствия, но по какой-то необъяснимой причине его голос словно замолчал. Принцесса Луна смотрела прямо на Трикси глубоким, пронизывающим взглядом, как будто читала душу своего далекого потомка. Пеббл прижалась к нему, дрожа и трясясь, и ее дрожь не имела ничего общего с холодом. Хотя небо над головой было относительно чистым, снежинки падали на линзы очков Сумака и задерживались, мешая ему видеть.

Принцесса Луна произнесла одно слово:

— Луламун.

В ответ на это Трикси застонала, и с этим звуком ледяной, властный взгляд принцессы Луны смягчился до почти материнского. Сумак почувствовал, как Бумер прижалась к нему, а ее крошечные коготки сжались, когда она отстранилась от Пеббл, которая все еще дрожала. На лице Лемон Хартс появилась улыбка, не уступающая солнечному теплу, а губы Твинклшайн сжались в тонкую линию.

— Мы рады этому союзу, — сказала принцесса Луна, ее уши не шевелились и стояли неподвижно под игривым ветерком. — Если говорить правду, то это облегчает Наше беспокойное, тревожное сердце. Самые выдающиеся родословные, которые Мы породили, несут на себе страшное проклятие — цену Нашей глупости и безумия. Дом Луламун разрушен и, кажется, существует только по имени. При одном лишь неблагоприятном стечении обстоятельств ему пришел бы конец, и он перестал бы существовать. И хотя этот союз может показаться противоречащим продолжению рода, он радует Нас и приносит Нам радость.

Трикси ответила тихим шепотом, который трудно было расслышать за шумом толпы внизу:

— Я не понимаю.

Моргание. Еще одно. Ресницы принцессы Луны собирали кружащиеся снежинки и держали их, как жеребят в надёжных колыбелях:

— Это союз по твоему выбору. Здесь нет ни принуждения, ни манипуляций, ни властного политического давления — ничего из этого. Ты связываешь себя узами брака по причинам радости, по причинам, принадлежащим исключительно сердцу. Ты вышла из безумия, горя и печали, как чистое железо из тигля… освободилась от окалины и стала сильнее. Перед моими глазами закаленная кобыла, достойная моего рода… и оправившаяся от моего проклятия.

Горячее дыхание со свистом вырывалось из носа Сумака.

На мгновение она замешкалась, прежде чем продолжить:

— И это выздоровление вселяет в Нас надежду. — Твайлайт тоже боролась, но у нее было преимущество в виде поддержки… множества друзей. У нее была семья, которая заботилась о ней, и она была ученицей моей сестры. И хотя у Твайлайт, несомненно, были свои испытания, и Мы никогда не станем от них отмахиваться, благосклонность и удача смягчили худшее из проклятий. А у тебя нет. Ты страдала, терпела одиночество, лишения, публичные насмешки, позор и многое другое. И все же… ты выдержала, и там, где многие могли бы быть сломлены, разбиты вдребезги, ты стоишь перед Нами, вернув себе свою благородную осанку. За это… Мы гордимся тобой.

В уголке глаза Трикси застыла одна-единственная слезинка, сверкнувшая в свете угасающего солнца.

— Мы даруем тебе Наше благословение.

— Спасибо, — задыхалась Трикси. Ее рот продолжал шевелиться, но других слов не последовало.

Протянув одно крыло, принцесса Луна с величайшей нежностью закрыла Трикси рот:

— Эта связь особенная: три кобылы объединились ради общего дела, собрались под общим знаменем ради благородного долга. — Ее крыло, все еще вытянутое, жестом указало на Сумака. — Он дорог вам не как колдун, а как ваш сын. — Она прикоснулась крылом к Лемон Хартс, и та покраснела от этого прикосновения. — Это не претенциозное социальное восхождение или борьба за пэрство, а искреннее признание в привязанности, которая выходит за рамки простой дружбы.

Тут принцесса Луна сделала паузу, поднялась во весь рост, и ее светящиеся глаза уставились на Твинклшайн:

— В прошлом твой дом породил множество воинов, рыцарей, волшебников и солдат. Кровь твоих предков пропитала землю во имя великого дела Эквестрии. Но с наступлением мира пришли перемены, и эта горячая кровь, которой когда-то дорожили, остыла.

Твинклшайн склонила голову, но принцесса Луна подняла ее крылом.

— Служи Нам и вновь разожги огонь, который заставляет кровь кипеть. Защищай то, что дорого моему сердцу. Поклянись Нам в верности, и Мы сделаем тебя нашим знаменосцем. Нашей боевой кобылой, чтобы охранять то, что нам дороже всего. Назови Нам свое имя, и Мы дадим тебе взамен наши грамоты и меч, чтобы ты могла поражать наших врагов. Прими старые традиции и сохрани благородное прошлое, Твинклшайн.

Затаив дыхание, Сумак ждал ответа Твинклшайн…

Глава 47

— Танцы — это высшая форма самовыражения двух пони, — негромко сказала Пеббл. — Мне ли не знать, ведь я происхожу из семьи танцоров, которая насчитывает несколько поколений. Танец может состояться только тогда, когда между двумя пони царит гармония.

Сумак не смог опровергнуть утверждение Пеббл. Он, Бумер и Пеббл сидели на широкой мускулистой спине Лаймстоун. Пеббл сидела позади него, крепко прижимаясь к нему, и правила были четко определены: они должны были оставаться на спине Лаймстоун в течение всего вечера, по очевидным причинам, с которыми невозможно было спорить.

— Итак, вы считаете, что между сестрами снова царит гармония? — спросила Лаймстоун, поворачивая уши назад, чтобы лучше слышать голос племянницы.

— Если мать с отцом танцуют, значит, они помирились, из-за чего бы они ни ссорились, — ответила Пеббл, приведя неопровержимое доказательство своего утверждения. — Октавия и Винил тоже. Октавия придирчива, и если ее раздражает Винил, это видно по тому, как она танцует. Она не успевает, неуклюжа, и в ней нет текучести.

— Ха. — Восклицание вырвалось у Лаймстоун с шумом, ее ребра то расширялись, то сжимались. Ее голова откинулась набок, уши заметались, фокусируясь на разных звуках, включая гул волынки, и после нескольких секунд раздумий она кивнула, как бы соглашаясь с Пеббл.

С логикой Пеббл спорить было трудно, а то и вовсе невозможно.

Наблюдая за ушами Лаймстоун, Сумак вспомнил о своих собственных ушах и о том, как сильно они двигаются. Обладая всенаправленным слухом, он был вынужден поворачивать уши в сторону того, к чему хотел прислушаться, а Пеббл находилась у него за спиной. Это служило прекрасным отвлекающим маневром и занимало все его мысли — внезапное чувство стыда за то, как активно двигаются его уши. На самом деле, обратив внимание на уши, можно было понять, слушает ли тебя пони, хотя профессиональный бездельник мог бы приучить свои уши оставаться сосредоточенными, даже если его ум не сосредоточен.

— Мне кажется, я не в ладах с другими пони, — сказала Лаймстоун, пока Сумак исследовал самые дальние уголки космоса. — Для меня нет партнера по танцам. Забавно… может быть, в словах мамы есть что-то такое. Единственный пони, с которым я хорошо танцевала, был Тарниш… но я также хорошо танцую с моими сестрами, так что, может быть, это просто семейная близость?

— А может, ты просто не очень стараешься, тетушка Лаймстоун?

— Ауч, Пеббл… следи за своей откровенностью, ладно?

— Этот закат… — Пеббл выдохнула эти слова.

— Я знаю… — Повернув голову, Лаймстоун тоже посмотрела на угасающий огонь на западе неба. — Я уверена, что сестры работают вместе, чтобы создать это удивительное небо. Только посмотрите. В такие моменты, как этот, я бы хотела, чтобы у меня был особенный пони, с которым я могла бы разделить это, но я еще не готова остепениться. У меня есть дела, о которых нужно беспокоиться.

Сумак обратил внимание на землю примерно в то же время, когда Лаймстоун сказала "дела", и несколько раз моргнул, пытаясь собраться с мыслями. Ощущение магии было ошеломляющим, только исходило оно не из окружающего его эфира, нет. Оно исходило из-под земли, глубоко внизу, под горой, затаившись в ее толще. Он отчетливо осознал, что это Терра, планета, тянет за собой солнце и луну. Влияние на орбитальные тела перекинулось на него, и он снова оказался в космосе, а его разум отправился в грандиозное путешествие по касательной через космос разума.

— До восхода луны пройдет еще какое-то время, — сказала Лаймстоун, наблюдая за угасающими полосками розового, золотого и светящимися лентами яркого фиолетового цвета. — Пойдемте перекусим.

В воздухе витала магия. Настоящая магия, реальная магия, а не просто чувство возбуждения или предвкушения, о котором пони говорили, когда в воздухе витала магия. Она была сырой, непредсказуемой, и Сумаку, как и почти всем остальным присутствующим единорогам, было трудно себя контролировать. Для Сумака это было первое зимнее солнцестояние, когда он осознавал свою магию, и сложное волшебство, направленное на сокращение дня и продление ночи по всему миру, внесло сумятицу в происходящее.

По крайней мере, для единорогов.

Пеббл и Лаймстоун вели себя странно; как именно, Сумак сказать не мог. Они не были похожи на себя, и Сумак предположил, что странная магия влияет на них по-разному. Хотя он не мог сказать наверняка, земные пони казались ярче, живее, красочнее. И уж точно более привлекательными в каком-то странном, не поддающемся определению смысле. В Пеббл была какая-то притягательность, какое-то чарующее качество, которое заставляло Сумака хотеть быть рядом с ней. Но дело было не только в Пеббл — то же самое можно было сказать и об Лаймстоун, к большому смущению Сумака, и было что-то в том, как Лаймстоун пахла. Что-то земляное, как земля весной после дождя, и это заставляло его думать о зеленых растущих вещах.

Это было странное время, что несомненно.

Было много поцелуев, и никто не пытался это скрыть. Большие грубые небрежные поцелуи, такие, от которых Сумак чувствовал себя неловко, а его внутренности извивались, как скользкие змеи, и он не хотел видеть, как пони подставляют друг другу язык. Фу. Позади него Пеббл прижималась к нему — лучшего способа описать это не придумаешь — и продолжала обнимать его за туловище, а щекой терлась о его шею.

Трикси, Лемон Хартс и Твинклшайн сидели на полу, прижавшись друг к другу по другую сторону стола, и разговаривали друг с другом тихими голосами, которые Сумак не мог разобрать. У Лемон Хартс было липкое лицо, губы испачканы темно-красным вином, и при каждом движении она покачивалась. Твинклшайн, казалось, совсем разбушевалась и вцепилась в одну из передних ног Трикси.

Сколько вина выпили эти пони? Трудно было сказать. В воздухе витал запах приторно-пряной сладости. Он был настолько сильным, что, возможно, именно из-за него Сумак почувствовал головокружение, хотя точно сказать было трудно. Снаружи небо стало того же цвета, что и в хорошо освещенной комнате, когда Сумак зажмуривал глаза. Оркестр играл что-то дерзкое, смелое и задорное.

— Пора. — Голос Гослинга разнесся по залу, и все уши в комнате напряглись. — Пожалуйста, соблюдайте порядок и будьте вежливы с другими, когда проходите через выходы. Сегодня единственное преступление — испортить другим хорошее времяпрепровождение. Пожалуйста, присоединяйтесь ко мне на восход луны.

— Этот голос действительно можно мазать на хлеб, — заметила Лемон Хартс, за что получила добродушный толчок от Твинклшайн.

— Что-то в принце Гослинге очень возбуждает нашу Лемон…

— Трикси, — Лемон вздохнула, а затем заговорила томно, — это непристойно.

— У него довольно пышная грудь, — нерешительно призналась Твинклшайн. — Я имею в виду, это выглядит как приятное место для отдыха, когда ты обнимаешься. Как на ковре с длинным ворсом, что ли. Не знаю, что и сказать.

Лемон Хартс наклонилась поближе к Трикси и Твинклшайн и сказала:

— У него немного лохматые щетки, и когда он расхаживает, шерсть так шевелится, на что невозможно не смотреть. Он просто конфетка для глаз.

Рассматривая свое довольно обычное бежевое копыто, Сумак размышлял, будет ли он красивым, и испытывал смутное чувство беспокойства. Его можно было назвать только бледным. Дискорд назвал его бежевым. В то время как другие пони были яркими, привлекали внимание и имели такие шевелюры и загривки, что кобылам хотелось их потрогать, Сумак чувствовал себя довольно… невзрачным. В сарае, заваленном тюками сена, он мог практически скрыться из виду, потому что ничем не выделялся. Его беспокойство переросло в настоящий физический дискомфорт, и возникла ужасная, кошмарная, страшная мысль: возможно, ему следует почаще причесываться, а пока он это делает, вычесать и гриву.

Быть красивым — тяжелая работа, но, возможно, эта тяжелая работа того стоила.

Никогда еще небо не было таким ясным, как сейчас, и над Сумаком простирался океан тьмы, освещенный миллионами крошечных, сверкающих огоньков. Конечно, он знал тайну звезд и дорожил этим знанием. Его маленькие ноздри щипало от холода, но по большей части ему было достаточно тепло, хотя он и беспокоился за Лаймстоун.

Принцесса Луна стояла в ожидании на помосте, и Сумак не мог отделаться от ощущения, что она смотрит прямо на него. Свет многочисленных жаровен отражался в ее глазах, придавая ей жутковатый, потусторонний вид. Что касается принцессы Селестии, то она стояла в другом месте, а принцесса Луна была одна на помосте, потому что пришло время Ночной принцессы.

Когда его сняли со спины Лаймстоун, Сумак едва не издал изумленный вопль тревоги. Трикси подхватила его, как делала это уже много раз, и он заглянул в ее счастливые и грустные глаза. О чем она думает? Что чувствует? Она улыбалась, но это была не та улыбка, которая была ему знакома, и в ней было какое-то непонятное качество, наполнявшее его смутным чувством тревоги, что-то, что затрагивало его интровертность каким-то странным, фундаментальным образом.

— Звезды, Сумак… Звезды — мое наследие, — начала Трикси, ее голос был хриплым, а тон — меланхоличным. — Я одна из звезд принцессы Луны, и было сказано, что звезды помогут ей спастись. Пророчества полны превратностей. Но я отвлекаюсь. — Она вздохнула, устало, с придыханием, и от ее дыхания исходил сильный запах вина. — Принцесса Луна все еще восстанавливается после тяжелого испытания, и я, наверное, тоже. Ты сыграл в этом большую роль, Сумак. Эти звезды — мое наследие, я бы разделила их с тобой, если бы могла.

В горле Сумака образовался твердый комок, и он был вынужден сглотнуть.

— Не знаю, о чем они думали, отдавая тебя под мою опеку, но я рада, что кто-то дал мне шанс. Посмотри, как далеко мы зашли, Сумак. Посмотри, что у нас теперь есть. Своим особым способом ты помог нам достичь этого. Я хочу сказать, что мы сделали это вместе. Так что это наша ночь. Наша особенная ночь. Благодаря тебе я нашла себя. Благодаря тебе Лемон Хартс наконец-то смогла избавиться от пустоты, которая мучила ее так долго, слишком долго. Она хотела иметь семью больше всего на свете.

Сумак почувствовал, что начинает сопеть, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы не допустить этого.

— Благодаря вам Твинклшайн обрела свое предназначение и теперь может воплотить в жизнь свою жеребячью мечту — стать защитницей благородного дома. Это больше не мечта, не глупый полет фантазии, за который цепляется маленькая глупая кобылка. У всех нас есть мечты, Сумак… Я знаю, что у меня есть. — Передней ногой она указала на звезды над головой. — Мечтай, Сумак. Знай, что тебя любят. Я найду способ разделить с тобой эти звезды.

Затем последовал поцелуй, а вместе с поцелуем — электрические мурашки, заставившие Сумака вздрогнуть. Когда Трикси отстранилась, он потянулся к ней и, обхватив передними ногами ее голову, снова притянул ее к себе, и его тело оказалось окруженным и подвешенным в немного щекочущем поле магии. В голову полезли приятные мысли: время, проведенное вместе за учебой, Трикси, учившая его читать, уроки магии и истории… так много историй… Трикси знала столько историй о каждой интересной вещи, которую можно было обнаружить в дороге.

Обширные знания Трикси об истории и прошлом определили будущее Сумака.

Он прижался к ней, и треск ее рога, излучающего магию, звучал в его ушах мягким, успокаивающим гулом. Бумер корчилась между ними, пробудившись от дремоты, и из-под пончо Сумака доносился приглушенный, скомканный зевок. При виде шевеления Бумер Сумак задумался о семье, и грандиозность этого момента поразила его с потрясающей силой, выбив из колеи.

Принцесса Луна поднялась в воздух, ее крылья и тело застыли в изящной позе. Магия стала ощутимой силой, и Сумак прижался к матери, потрясенный, не в силах вынести всего происходящего. По телу Луны полыхнуло серебристое пламя, и из толпы раздался вздох. Сумак зажмурил глаза, потому что все это было слишком.

Сумак почувствовал, как взошла луна. Это ощущение, вдобавок ко всему прочему, едва не раздавило его. Мощная магия, хотя и отдаленная, ощущалась, воспринималась на самых краях его периферийного сознания. Принцесса Селестия предупредила его об источнике магии, но она ошиблась. Все последствия происходящего обрушились на разум Сумака. Как принцесса Селестия могла не знать? Как она могла не почувствовать, что происходит?

Слабый поток магии исходил от Трикси, как слабый аромат, унесенный сильным ветром, но Сумак чувствовал его. Впрочем, не только от Трикси; он исходил от Твайлайт Спаркл и Шайнинг Армора, а также из других источников, расположенных где-то поблизости в городе, о которых Сумак ничего не знал. Это был вид контролирующей магии. Откуда он это знал? Он понятия не имел. Но это не было источником потопа, нет, эта магия лишь направляла его воды каким-то непостижимым образом, который Сумак мог почувствовать, но не постичь.

Все земные пони вокруг Сумака практически гудели от магии, и Пеббл была одной из самых громких. Она исходила от них волнами, импульсами, и Сумак стиснул зубы, чтобы выдержать это. Магия поднималась из земли, проходила через тела земных пони, находила цель, смысл и оставляла их, чтобы снова течь через толщу земли и влиять на луну.

Сумак вспомнил кусочки истории о том, как единороги когда-то поднимали и опускали солнце и луну, но вскоре иссякли. Древняя магия единорогов исчезла. Принцесса Селестия и принцесса Луна, как утверждалось, могли поднимать и опускать солнце и луну без всяких усилий, но это было не так. Инструменты магии были просто переключены, переданы тем, кто способен выдерживать самые тяжелые нагрузки. Неужели это было сделано без того, чтобы сестры поняли, что именно было сделано?

Сумак наблюдал за работой живого двигателя и не знал, что делать с этим знанием.

Когда он открыл глаза, с далекого горизонта струился бледно-серебристый свет, и луна уже выглядывала из-за края видимого мира. В сознании Сумака, казалось, сгустилось еще больше странной магии, и его осознание этого росло. Какое-то присутствие, возможно, даже сама магия, подсказывало, что это гармония — множество частей, работающих вместе как единое целое. Магия земных пони принцессы Селестии и принцессы Луны работала в унисон с другими земными пони, чтобы поддерживать небесные тела в движении. Это было нечто настолько невероятно сложное, что Сумак сомневался, сможет ли он когда-нибудь выразить это словами.

В тишине Сумак наблюдал за восходом луны.

Глава 48

Сидя на спине у Лаймстоун, Сумак Эппл чувствовал себя почти одиноким в толпе, дрейфующим в мохнатом четвероногом море. Ропот, подобно волнам, прокатывался по собравшемуся стаду, то усиливаясь, то затихая по мере того, как переходил из уст в уста. Позади него Пеббл крепко прижалась к нему, ее возбужденное, горячее дыхание щекотало ему шею, отчего во всем теле происходило нечто чудесное, чего он не мог понять. Даже Бумер была возбуждена, настолько, что не спала, хотя ей это явно давалось с трудом.

— Нам придется взять это шоу с собой в дорогу, — сказал Гослинг, обращаясь к толпе, его ровный голос лился через систему оповещения, как жидкая радость. — Готов поспорить, что Мэйнхэттен станет отличным местом для восхождения луны… или, может быть, даже Понивилль…

Ликование, поднявшееся из толпы, словно левиафан из глубины, заглушило слова Гослинга, и у Сумака зазвенело в ушах. Хоть он всё же был интровертом, и в толпе ему было не по себе, но сейчас он не мог представить себя в другом месте. У Гослинга был чудесный голос, отцовский, притягательный, желанный. По крайней мере, для Сумака. Жеребенок не понимал, что все, кто слушал его, слышали что-то другое. Одни слышали притягательный голос отца, другие — идеальный голос мужа или супруга, ибо такова была природа тонкого таланта Гослинга делать других счастливыми.

Когда толпа немного успокоилась, Гослинг продолжил:

— Так скажите мне, красивые, прекрасные пони… как бы вы хотели, чтобы я женился на вас?

И снова толпа разразилась улюлюканьем и радостными криками, от которых Сумак едва не оглох. Ухмыляясь, Гослинг наклонился к микрофону, развесив уши в покорной позе, а неподалеку от него принцесса Луна — глаза закрыты, тело трясется — разразилась визгливым, лающим смехом. Принц, несомненно, вступил в игру, и Сумак, как ни был он молод, понимал, какая социальная ошибка только что произошла.

— Слова даются с трудом, понимаете? — сказал Гослинг, его ровный, приятный голос лился из системы оповещения, как кленовый сироп. — Я все испортил. В постели потом будет тесно. Только стоячие места…

— РАЗВРАТ! — крикнула кобыла, стоявшая рядом с помостом.

— Я знаю, так ведь? — Гослинг вдохнул, и от этого звука по толпе пробежала хаотичная рябь: что-то, чего Сумак не мог понять, казалось, захватило взрослых.

Принцесса Луна смеялась так сильно, что у нее выступили слезы, и она вытерла глаза передней ногой. Тем временем на лице ее сестры, принцессы Селестии, появилось странное выражение, которое Сумак не мог разобрать, но большая белая кобыла смеялась, хотя и не так сильно, как ее сестра. Даже Лаймстоун смеялась, и Сумак толкался с Пеббл из-за бурных всплесков Лаймстоун.

— Ну что ж, раз уж я выставил себя на посмешище, нам следует поговорить о браке. Видите ли, я здесь сегодня в качестве обучающегося, а частью моих королевских обязанностей является женитьба других. Так что на меня это свалилось в последний момент. У меня не было времени ни на тренировки, ни на репетиции, и я понятия не имею, что делаю, о чем ясно свидетельствует мой предыдущий социально неумелый промах. По крайней мере, я думаю, что это можно считать за промах, потому что я уверен, что именно из-за моей речи я обручился со всеми вами, прекрасные пони.

Смех — в основном пьяный — хлынул из толпы как поток.

— Сегодня здесь много влюбленных. Не скрывайте этого, я вижу луну в ваших глазах. За это я прошу прощения и обещаю, что заставлю Луну вести себя прилично. — Он сделал паузу, пока толпа ревела и топала, а Гослинг, казалось, грелся в их буйном восторге. — Луна должна научиться держать это при себе.

Пони в толпе стали свидетелями редкого зрелища: принцесса Селестия потеряла самообладание. Откинув голову назад, она завыла от смеха, и этого звука оказалось достаточно, чтобы напугать собравшуюся толпу до полной тишины. Но тишина длилась недолго, и после нескольких нервных, нерешительных стартов маленькие пони из толпы присоединились к самой большой пони, чтобы вдоволь посмеяться. Что же касается Луны, то она тяжело дышала, задыхаясь от смеха и широко раскрыв глаза.

— Я понимаю, что свадьба должна быть серьезным, торжественным событием, так что я, наверное, все испортил. — Наступила долгая драматическая пауза, а когда Гослинг продолжил, в его глазах появился лихорадочный, озорной блеск. — Точно так же, как некоторые из вас собираются провалить свою первую ночь супружеского блаженства. Вероятно, в последующие дни вам придется еще много раз отдуваться. Я прав? Следите за зубами, леди… и лорды, я полагаю.

Хотя Сумак не понимал, о чем идет речь, он мог сказать, что взрослые отлично проводят время. Это не было скучным храпом, как он думал. На самом деле Сумак и сам прекрасно проводил время, когда Пеббл обхватывала его передними ногами, а ее горячее дыхание касалось его шеи.

— Шутки в сторону, брак — это серьезная тема. — Морда Гослинга задержалась у микрофона, его ноздри раздувались, как железнодорожные тоннели. — Если что-то идет не так, обратитесь за помощью. Для этого и существует принцесса Кейденс. — Он жестом указал на розового аликорна, стоявшего в оцеплении. — Клятвы очень важны, и я считаю, что их нужно соблюдать, даже если иногда это причиняет боль. Да, я понимаю, как все это сложно, и знаю, что случаются такие вещи, как жестокое обращение, и утром газеты наверняка переврут мои слова… но вам нужно бороться, чтобы соблюсти эти клятвы. Клятвы — это то, что делает наше великое общество сильным. Все начинается и заканчивается клятвами, которые мы даем. Клятвы любить друг друга, иметь и хранить… особенно хранить. Клятвы служить и защищать. Клятвы, которые дает каждый гвардеец. Только представьте, во что превратилось бы наше общество, если бы мы все пренебрегали своими клятвами.

В толпе воцарилось затишье, и все взгляды устремились на Гослинга.

— Принцесса Кейденс дала обет помочь вам сдержать клятву, помните об этом. — Гослинг поднял голову от микрофона, и его широкая улыбка вернулась. — А теперь вернемся к тому, что я женюсь на всех вас сразу. Может, начнем?

Три кобылы стояли, прижавшись друг к другу, склонив головы в торжественном почтении. То, что они стояли втроем в такой позе, чем-то задело Сумака, хотя он и не мог сказать, чем именно. Трикси стояла в центре, справа от нее — Лемон Хартс, слева — Твинклшайн. Вместе они стояли, прижавшись друг к другу боками, щека к щеке, точно чудовище с тремя головами и двенадцатью ногами. Какое зрелище они представляли собой вместе.

Он едва понимал эти отношения, но знал, что они важны. Взрослые вообще делали много вещей, которые вызывали у Сумака недоумение, поскольку большая часть их поступков не имела смысла. Взрослые делали много непонятных и не очень разумных вещей, и именно поэтому, полагал жеребенок, у них были жеребята: взрослым нужен был кто-то, кто присматривал бы за ними, напоминал им о важных вещах в жизни.

— Я хочу, чтобы каждый из вас подумал о том, что вы значите друг для друга, — сказал Гослинг, его гладкий, шелковистый голос проникал в каждое ухо. — Пока вы думаете об этом, я хочу, чтобы вы вспомнили о своих клятвах. Поскольку я не был к этому готов, я понятия не имею, что вам говорить. Если честно, я в растерянности. Отца нет. Моя мать никогда не выходила замуж. Возможно, именно поэтому я так серьезно отношусь к собственным клятвам. Это заполняет ту маленькую боль в моем сердце.

На помосте принцесса Селестия придвинулась к Гослингу, обняла его крылом и притянула к себе. Даже с того места, где Сумак сидел на спине Лаймстоун, он мог видеть торжественность на морде белого аликорна. Принцесса Луна тоже подошла и прислонилась к боку Гослинга, встав с ним вровень. От вида этих трех пони вместе Сумак почувствовал какую-то грустную радость, а может, это было серьезное счастье, он не мог сказать. Повернув голову, он посмотрел на своих матерей — их головы все еще были склонены, и он увидел, что их губы шевелятся, хотя и не мог расслышать, что они говорят, за всепоглощающим ропотом толпы вокруг него.

И снова, не понимая, как и почему, Сумак, как и многие другие, оказался под влиянием тонкой магии Гослинга. Ведь магия Гослинга, позволяющая приносить радость другим, дарить им счастье, сильно повлияла на его положение как правителя, потому что он мог сделать своих подданных счастливыми. На самом деле влияние Гослинга на толпу было таково, что в последующие годы все присутствовавшие в этот вечер пони вспоминали его как один из самых счастливых вечеров в своей жизни.

Сумак в том числе.

Позади него Пеббл зашевелилась, и он почувствовал, как ее передние ноги трутся о его ребра:

— Сумак, — сказала она, крепко прижимаясь к нему, — дай мне обещание.

— Что, Пеббл? — прошептал он в ответ, стараясь изобразить благоговение и уважение к моменту.

— Обещай мне, что всегда будешь моим другом.

— Пеббл, это…

— Просто сделай это, хорошо? Мне нужны гарантии. Я не чувствую себя комфортно в своей шкуре. Я некрасивая, толстая и уродливая. Я даже не могу понять, почему ты остаешься рядом. Бывает, что я ужасно себя веду по отношению к тебе — да и ко всем пони, — и я не очень-то дружу с тобой, но я пытаюсь стать лучше, и мне нужно знать, что ты будешь рядом.

Сейчас все было слишком серьезно, чтобы давать обещание, которое он не сдержит, и Сумак чувствовал, как тяжесть момента ложится на его хрупкую шею. Многие говорили ему, что Пеббл глубоко неуверенна в себе и что большая часть ее ужасного поведения проистекает из того, что ее неуверенность пожирает ее изнутри. Даже Твайлайт сидела и долго беседовала с ним за печеньем и чаем именно на эту тему. Иногда в жизни у пони появляется особенный друг, и эта дружба — скорее задача, говорила Твайлайт. Она требует усилий, решимости и терпения.

— Никто больше не терпит меня так, как ты, и я должна знать, что это не пройдет.

— Пеббл, — сказала Лаймстоун, ее голос был непривычно тихим, — ты не должна так давить на бедного Сумака. Это несправедливо по отношению к нему.

— И мне досталась неуверенность моего отца — это несправедливо по отношению ко мне, но мне с этим жить, — ответила Пеббл, ее голос был ровным и лишенным каких-либо эмоций.

Оглядевшись по сторонам, Сумак попытался подумать, причем не только о том, что делать, но и просто подумать. Он посмотрел на своих матерей, на уши Лаймстоун, которые повернулись в его сторону. Пони вокруг него были погружены в церемонию, делая все то, что делают взрослые, когда женятся. Затем Сумак совершил ужасную ошибку, взглянув на двух аликорнов и пегаса, стоявших на помосте.

Принцесса Селестия и принцесса Луна смотрели прямо на него. Ошибки быть не могло, это было не его разыгравшееся воображение. Эти глаза были устремлены прямо на него, и он был уверен, что их испепеляющий взгляд оставил его душу незащищенной. Какой страшный грех он совершил, чтобы навлечь на себя их гнев? Они не отводили глаз, нет. Он немного поморщился, но это не помогло. Голова принцессы Селестии была даже немного наклонена вниз, она смотрела не на толпу, нет, она смотрела прямо на него, и это было ужасно.

Чувствуя себя крайне неловко, Сумак попытался образумить себя, сказав, что принцессы смотрят на его будущих родителей. Принцесса Луна гордилась Трикси. Пересохший рот не позволял ему убедить себя в том, что это правда, и его правая передняя нога вцепилась в передние ноги Пеббл, все еще крепко обхватывавшие его.

— Я всегда буду твоим другом, Пеббл, — сказал он, почти прохрипев эти слова. — Я могу поклясться Пинки клятвой, если тебе это нужно.

— И я обещаю, что никогда не перестану стараться быть лучшим другом, которого ты заслуживаешь, — ответила Пеббл, зарываясь лицом в гриву Сумака. — Мне просто нужно знать, что эти усилия стоят того.

— Ты очень странная кобылка, Пеббл, и…

— Я знаю, — сказала она, и ее бесстрастное выражение исчезло, сменившись легким и воздушным от облегчения голосом. — Спасибо, Сумак. Ты дал мне обещание, когда мне действительно нужно было его услышать. Когда-нибудь я заглажу свою вину перед тобой.

— И как же, Пеббл?

— Ты узнаешь, — ответила она, чем вызвала недовольное фырканье своей тети, Лаймстоун.

Бросив быстрый взгляд на сестер, Сумак увидел, что их общие пронзительные взгляды устремлены куда-то в сторону, и постарался успокоить себя, сказав, что это всего лишь случайность. По крайней мере, он был совершенно уверен, что это именно совпадушки. Тем не менее, в клятве дружбы было что-то от дружбы, потому что он чувствовал себя довольно хорошо, а Пеббл обещала что-то взамен и размышлял, что же это будет.

— Итак, — сказал Гослинг голосом, излучавшим теплоту, — теперь, когда у всех вас есть возможность подумать о том, во что вы ввязываетесь, я хочу, чтобы вы произнесли свои клятвы. Я дам вам несколько минут, чтобы вы, словоохотливые, могли излить содержимое своего сердца, а потом я скреплю дело. Как только мы закончим, начнутся танцы, как внутри, так и снаружи.

Наконец-то долгое ожидание закончилось, и его родители наконец-то были связаны друг с другом каким-то значимым способом, который Сумак не совсем понимал, но очень ждал. У него будет семья, и это что-то значило. В этот волшебный момент все изменилось в корне. Прижавшись к Бумер и прислонившись спиной к Пеббл, Сумак закрыл глаза и крепко вцепился в этот момент, зная, что дальше все будет только лучше.

Сумак начал свою жизнь как заложник, хотя помнил об этом очень мало. Потом он жил как бродяга на дороге, но повозка Трикси была огромным улучшением, удачей. Не только для него, но и для Трикси. Теперь они обосновались на одном месте, Трикси пожинает плоды ответственности, а у него скоро будет то, чего он давно хотел, не зная, как сильно в этом нуждается: дом и семья.

Замолчав, Сумак решил не открывать глаза, пока Гослинг не скрепит сделку.

Глава 49

Странно, как слова, поступки и события могут изменить чувства. Сейчас Сумак осознавал это как нечто великое, чего он не понимал. Произошло событие — свадьба. Слова были сказаны, ими обменялись. И теперь, когда дело сделано, он чувствовал себя по-другому, возможно, успокоился, не был уверен, что именно изменилось, но жизнь казалась ярче, лучше. Возможно, церемонии обладали какой-то странной магией, которую Сумак не мог почувствовать, но мог обнаружить по эффектам, оставшимся после них.

Теперь они были связаны между собой какими-то особыми узами, все до одного. Теперь они не просто называли себя семьей, но и были ею. Мысль об этом была слишком велика, слишком значительна, чтобы Сумак мог ее вместить и осмыслить, и от всего этого его начинало трясти. Не то чтобы он мог думать, конечно, потому что происходило слишком много всего. Музыка, танцы, еда, чудесные запахи, смех, звуки песен и разговоров — всего было слишком много.

В конце церемонии принц Гослинг сам назвал их семьей, и Сумак подумал, что все пони, собравшиеся на свадьбу, теперь каким-то образом связаны между собой. Все они разделили общий опыт, один момент, проведенный вместе. Не замечая собственного пустого взгляда, Сумак остался наедине со своими беглыми мыслями и почти не обращал внимания на происходящее вокруг.

Вспышка желтого цвета в его глазах испугала его; когда он сосредоточился на ней, то увидел переднюю ногу лимонного цвета и услышал голос Лемон Хартс, обращавшейся к нему:

— Сумак? Сумак, ты с нами? Трикси, мне кажется, кто-то из пони перевозбудился.

— Малыш?

Сумак несколько раз моргнул, его мысли сбились в кучу, и он попытался вспомнить, о чем же он думал. Когда он повернулся, чтобы посмотреть на Трикси, у него свело шею. Сначала его опекун, потом мастер, она стала его родителем, а теперь стала чем-то другим, хотя он и не знал, чем именно. С появлением Лемон Хартс и Твинклшайн определение их отношений снова изменилось.

— Ух ты, у Сумака мозги набекрень, — сказала Трикси, в ее голосе звучали и понимание, и беспокойство. — Малыш, сколько сахара ты съел?

— Мало, — ответил он, собираясь с мыслями. Он услышал хихиканье Твинклшайн, но оно было нервным. — Я задумался и… ну, я… просто так много всего происходит и так много пони… — Не зная, как закончить то, что он хотел сказать, он замолчал и нервно облизнул губы.

Рядом с ним Пеббл уничтожала очередную тарелку, заваленную кубиками сыра и помадкой. Когда он смотрел на нее, ему становилось как-то спокойнее, но в голове было слишком сумбурно, чтобы понять, как и почему. Но в данный момент Пеббл была сама собой и сосредоточилась на главном, а именно на еде. Но чего-то — кого-то — не хватало. Где была Лаймстоун?

Очевидно, танцует.

— Малыш, ты хочешь пить?

Вопрос Трикси привлек его внимание, но было трудно сосредоточиться и еще труднее ответить. Он несколько раз сглотнул — чувство дрожи не проходило — и, кивнув матери, ответил:

— Я хочу минеральной воды…

Трикси с недоверчивым взглядом неожиданно прервала его:

— Минеральной воды?

— Это довольно взросло и изысканно, — вскользь заметил Лемон Хартс, обеспокоенно изучая лицо Сумака.

— Минеральная вода, — продолжил жеребенок, стараясь не облизывать пересохшие губы. — Минеральная вода с ананасом, кокосом и лаймом. Да!

— Что нам делать, Лемон?

— Дать ему то, что он хочет? — Лемон Хартс несколько раз моргнула, и в ее накрашенных тушью ресницах было что-то такое, что приковывало внимание. — Я схожу за этим. Сейчас вернусь.

Не успел Сумак осознать, что это произошло, как его приподняли, и он оказался левитирующим ближе к Твинклшайн, а не к Трикси, как он ожидал. Он оказался в объятиях Твинклшайн, и когда ее передние ноги обхватили его, он прижался к ней, довольный тем, что его держат. Ее объятия не были похожи на объятия Трикси или Лемон Хартс, нет. Если Трикси была немного костлявой, а Лемон Хартс — мягким пухом, то Твинклшайн была каменной статуэткой, завернутой в тонкий, мягкий бархат. Она не была мускулистой, отнюдь нет, но то, что было, было плотным и крепким, словно твердые канаты, плавно перекатывающиеся под ее шкурой.

— Я не знала, чего хочу в жизни, — сказала Твинклшайн, склонив голову и приблизившись губами к уху Сумака. — Не зная, я какое-то время вела себя очень грубо. Но теперь… — Она издала тоскливый вздох и удвоила хватку Сумака, чтобы лучше поддерживать его тело. — Теперь у меня есть два лучших друга, и мы преданы друг другу… мы готовы изменить мир, потому что мы достаточно безумны, чтобы верить в это. А потом появился ты. Я понятия не имела, что хочу сына — правда, не имела. Но теперь он у меня есть… у меня есть ты… и я могу учить тебя разным вещам. Наверное, тому, чему отец может научить своего сына. Я не знаю, что это значит для меня в наших отношениях, но я полна решимости выяснить это.

В редких случаях Сумак старался обхватить шею Твинклшайн передними ногами. Конечно, они оказались слишком короткими, но главное — это идея. Очки прижались к морде, когда его лицо прижалось к ее пушистому горлу. От нее пахло духами — он не мог припомнить, чтобы раньше чувствовал их запах, — или, может быть, Лемон успела надушиться.

— Три лучших друга, — сказала Твинклшайн, поглаживая передней ногой позвоночник Сумака плавными, ровными движениями. — Они решили вместе бросить свой жребий и вырастить сына. Каждый из них был совершенно разным, и у всех была своя история отношений друг с другом. В школе двое из них были лучшими друзьями, а третий — соперником… но все это в прошлом. Однако оно не забыто, и в каком-то смысле это сделало их отношения еще крепче. Одна борется за добро, и ей приходится нелегко, потому что почти никто в нее не верит, но она не перестает стараться. Одна слишком мягкая, слишком нежная. Третья, возможно, слишком жесткая, и ей трудно показать свою мягкую сторону, потому что ей было больно. Ее снова и снова обижали из-за ошибок, которые она совершала, и из-за того, что она не была честна с собой. Эти три лучшие подруги… единственное, что их больше всего сблизило, — это общая любовь к маленькому жеребенку.

Сумак чуть было не захлебнулся от теплых чувств.

— А вот и Лемон. — Голос Трикси доносился из слепого пятна Сумака, и он не мог видеть, что она делает. — Трикси чувствует себя храброй и собирается пригласить Лемон на танец, который Трикси так и не получила в школе. Трикси также чувствует, что ее тошнит, потому что в моем животике порхает слишком много бабочек — нет, порхалочек.

— Порхалочек? — Прижавшись ухом и щекой к ее горлу, Сумак почувствовал, как Твинклшайн вдохнула, ощутил дуновение ветра, а затем ее тело затряслось от тихого смеха, который вырывался наружу прерывистыми взрывами. — Порхалочек! Погоди, пока я не скажу Лемон, что от одного ее вида у тебя в животике появляются порхалочки!

Это было похоже на хэппи-энд, на счастливый случай, пришедший из книг. То, что, как считал Сумак до этого момента, случается только в книгах. А может, это был вовсе не конец, а начало. У тех пони в книгах всегда были замки или теплые уютные дома, и они всегда ложились спать с полными животами. Теперь, когда Сумак думал об этом, он уже давно не чувствовал постоянного, грызущего голода. Конечно, бывали времена, когда он испытывал голод, но сейчас была еда. Может быть, даже слишком много. Еды было достаточно, чтобы есть, когда ему скучно, а он был склонен к этому, но всегда чувствовал себя немного виноватым.

Трикси танцевала с Лемон Хартс — робкая, неловкая, неуклюжая, но счастливая. Сумак пил свою минералку и довольствовался тем, что прислонился к боку Твинклшайн, наблюдая за танцем своих мам. Пеббл, казалось, уже насытилась и потягивала из кружки горячий сидр со специями.

Все было мирно, прекрасно, ночь была чудесной, пока Сумак не зевнул.

В таких обстоятельствах зевота может покончить с пони, и даже когда Сумак закрывал рот, Твинклшайн сказала следующее:

— Тебе уже давно пора спать, Сумак Эппл.

Была ли вообще кровать, в которую его можно было бы уложить на ночь? Да и вообще, что это за план — спать? Пеббл, заметив зевок, сделала это сама, и это заставило Твинклшайн зевнуть. Увидев, как зевнули и Пеббл, и Твинклшайн, Сумак сделал это снова, только не забыл при этом вежливо прикрыть рот.

— Это все из-за тебя. — Тон и взгляд Пеббл были обвинительными. Она уставилась на Сумака свинцовым, бесстрастным взглядом, и на мгновение она стала похожа на свою мать, но потом поддалась очередному зевку.

Опасаясь расправы, Сумак обхватил губами соломинку и отпил еще минералки, которая оказалась довольно освежающей. Он также отвел глаза, потому что зевота Пеббл что-то делала с его разумом и телом, с чем он просто не был готов справиться прямо сейчас. Даже глядя на белую скатерть, он думал о зевоте Пеббл и чувствовал тепло во всем теле, как будто слишком долго просидел на солнце.

— Как же мы с Пеббл будем спать вместе, если здесь нет кровати? — спросил Сумак.

Твинклшайн моргнула один раз, издала странный горловой звук, моргнула еще раз, а затем уставилась в какую-то далекую-далекую точку:

— О, там есть кровать, — ответила Твинклшайн напряженным голосом. — У нас есть комната для гостей с двумя кроватями. Это не очень большая комната, и кровати не очень большие, но…

— Что? — Сумак почувствовал, что что-то не так, но не был уверен, что именно. Может, Твинклшайн расстроилась из-за того, что он зевнул? Может, и так. Ничто так не портит праздник, как ранний отход ко сну. Испугавшись, что Твинклшайн рассердится, он попытался быть милым, надеясь, что это исправит ситуацию. — Мне нравится спать с Пеббл, это было здорово. Спать с Пеббл и ее сестрой было здорово.

Бумер вытащила кубик льда из бокала Сумака, в то время как уголки рта Твинклшайн подергивались. Что-то было не так, и когда он поднял голову, чтобы попытаться понять, что происходит, то увидел, что его мама, Твинклшайн, корчит смешные рожицы. Пеббл тоже странно смотрела на него, а в ушах звучал хруст Бумер.

— Ну… — Перламутровая кобыла тяжело вздохнула, ее щеки все еще были напряжены, а в льдисто-голубых глазах сверкнуло что-то незнакомое. Она вежливо прокашлялась, немного поерзала, а затем, повернув голову, бросила взгляд вниз, в сторону Сумака. — Это будет весело — растить тебя и учить всему на свете, Сумак. Ты этого не понимаешь, я уверена, но ты только что сделал мой вечер. У меня останутся приятные воспоминания об этом до конца жизни.

— Что я сделал? — спросил он.

— Неважно, что ты сделал… Просто продолжай быть собой, Сумак.

— Хорошо. — Смутившись, он сжал губы вокруг соломинки и отпил еще немного минералки, пока Бумер доставала второй кубик льда.

— Посмотрите на них… танцуют как дурачки, — сказала Твинклшайн, показывая копытом в сторону Трикси и Лемон Хартс.

Почувствовав, что здесь есть чему поучиться, Сумак навострил уши:

— Почему ты не танцуешь с ними?

— Ну… — Она сильно растянула это слово и выдержала долгую паузу. — Трикси это нужно больше, чем мне. Это было тяжело для нее… Трикси. Слушай, мы не должны говорить об этом с тобой, но ты и так знаешь. С тех пор как тебя похитили, она стала нервной. Поэтому она танцует с Лемон, а я наблюдаю за тобой. Потому что кто-то должен следить за тобой, а Лаймстоун занята тем, что в одиночку исполняет танцевальный клоп-боппер. Посмотри, как она двигается.

Лаймстоун действительно была чем-то занята, но Сумак понятия не имел, чем именно.

— Ты не против провести время со мной? — спросил он, опасаясь, что ему ответят.

Розовогривая кобыла разразилась смехом, а затем ее слова полились потоком:

— Сумак, ты уже в том возрасте, когда с тобой интересно. Ты можешь говорить обо всем, задавать вопросы и пытаешься понять мир. Если честно, я не очень люблю жеребят. Все эти плачущие и какающие, плачущие и какающие, конечно, они милые и все такое, но это быстро надоедает. А с тобой я могу пропустить все это и сразу перейти к хорошему, не заслужив этого, и поэтому ты — самый лучший сын на свете.

Сумак почувствовал, как его охватывает головокружительная гордость, и не смог удержаться от улыбки.

— Посмотри, как они танцуют, Сумак… У меня от этого сердце трепещет.

Сумак, преисполненный юношеской любознательности, наблюдал за происходящим. Трикси и Лемон Хартс стояли шея к шее, прижавшись друг к другу, и вместе двигались по медленному кругу. Это был не столько танец, сколько покачивание, но в нем было что-то грандиозное и глубокое. Краем глаза он заметил, что Пеббл тоже проявила интерес, и молодой жеребенок знал, как она относится к танцам.

— Это стоит оберегать, — сказала Твинклшайн себе под нос.

Бросив взгляд на Твинклшайн, Сумак догадался, что она понимает что-то другое. Он не знал, что именно — даже не мог предположить, — но интуиция подсказывала ему, что она вышла замуж совсем по другим причинам, чем Трикси или Лемон Хартс. Здесь действовало нечто большее, чем просто любовь, и он подумал о том, что принцесса Луна ранее поболтала с ними.

Очевидно, Твинклшайн получила что-то, что имело для нее глубокое значение.

Сумак понимал, что пони делают разные вещи по разным причинам, но что-то в этой ситуации заставляло его задуматься. Он всегда считал, что пони женятся по любви, и, несомненно, Твинклшайн любила, иначе бы не вышла замуж, но у нее были мотивы, выходящие за рамки любви. Ему хотелось бы понять это, но он застрял в жеребячьем понимании.

Подавив отрыжку, он поставил стакан на стол перед собой и продолжил наблюдать.

Раздосадованная Бумер перепрыгнула с шеи Сумака на стол, где продолжила вылавливать лед из почти пустого стакана с минералкой. Может быть, когда она подрастет, Бумер поймет всю важность этой ночи, и он решил рассказать ей обо всем. Пеббл коснулась его подбородка и легким движением повернула его голову так, что он увидел Гослинга, танцующего с Кейденс.

У него отпала челюсть.

Там, где другие танцевали из-за любви, некоторые танцевали, чтобы покрасоваться, и Сумак был уверен, что видит какую-то демонстрацию доминирования пегасов, которая пошла ужасно не так. Принцесса Луна наблюдала за происходящим широкими, жаждущими глазами, а глаза принцессы Селестии закатились с силой и свирепостью, достаточной, чтобы повернуть назад колеса времени, возможно, для того, чтобы это позорное зрелище было вычеркнуто из памяти. Через мгновение Пеббл снова повернул голову, слегка коснувшись подбородка, и снова взглянул на своих матерей.

Это было еще одно воспоминание из многих, созданных этой особенной ночью.

Эпилог

⤟ День Согревающего Очага⤠.

Новый фонограф был исключительного качества, и звук, лившийся из громкоговорителей, был неотличим от настоящего, идущего с живого выступления. Октавия никогда не звучала лучше, чем сейчас, и Винил Скрэтч слушала с критическим прищуром. Особый интерес для Сумака представлял тот факт, что высокоточный фонограф был изготовлен компанией "Скрэтч-Тэстик Индастриз". Об этом ничего не говорилось, но Сумаку показалось весьма увлекательным, что Винил начала производство собственного звукового оборудования, без сомнения, созданного по ее строгим стандартам.

Мириады праздничных ароматов почти захлестнули Сумака и навсегда связались с праздниками. Сладкие и соленые специи, характерный аромат свечей из пчелиного воска, всепоглощающее благоухание вечнозеленых растений — каждое воспоминание, казалось, имело свой запах, который с ним ассоциировался. Для Сумака этот Праздник Согревающего Очага будет поистине незабываемым, ведь он впервые отмечал его так, в окружении друзей и семьи.

Хотя какая-то часть Сумака скучала по голодным, зябким минутам, проведенным в повозке.

— Неплохая добыча, малыш, — сказала Трикси, приподняв одну бровь. — Ты разбогател как бандит.

Он кивнул, не зная, что сказать, но, к его собственному удивлению, слова все равно нашлись:

— Я не знаю, что со всем этим делать. — Это была правда; за всю его жизнь у него никогда не было столько вещей. Что же делать пони со всем этим барахлом?

— Теперь у нас есть дом. — Трикси слегка приподняла бровь и наклонилась ближе к сыну. — Здесь достаточно места, чтобы хранить все…

— Это нечто большее.

— Я знаю, малыш. — Потянувшись, Трикси ласково погладила Сумака. — Мне тоже тяжело, Сумак. У тебя никогда не было много вещей, поэтому я никогда не интересовалась, чем ты интересуешься. Было очень трудно покупать вещи. Пока что все твои интересы существуют в нематериальном мире в силу необходимости.

— Неудивительно, что он говорит как маленький, миниатюрный взрослый. — Мягкие слова Клауди заставили Трикси повернуться и посмотреть в лицо кобыле средних лет. — Ты не разговариваешь с ним, как с жеребенком. Такие важные слова. Пеббл тоже передалось это от родителей. Проводить время вместе, как семья, было поистине познавательно.

— Никто не говорил мне, что с жеребятами нужно разговаривать как-то по-особенному. — На секунду Трикси задумалась, почти погрузившись в размышления, но потом тряхнула головой, и в ее глазах снова появилось понимание. — Мы с Сумаком разговаривали по-взрослому, сколько я себя помню. Странно, что я вообще помню, если честно, ведь я так много сделала, чтобы забыть обо всем в своей жизни. Так много сожалений. Но время, проведенное с Сумаком… Я обнаружила, что хочу помнить… Я не хочу забывать.

— Похоже, вы оставили прошлое и работали над созданием будущего, — заметила Октавия.

— Возможно. — Трикси пожала плечами, а затем выпрямилась во весь рост. — С тех пор как мы отправились в Кантерлот, я не могу перестать думать об этом. Что изменило меня. Что привело меня туда, где я сейчас нахожусь. Часть меня с трудом верит, что все это реально.

Сумак как раз собирался поделиться своими соображениями на этот счет, когда в гостиную ворвалась обсыпанная мукой Лаймстоун. Лаймстоун, как и подобает такой пони, дружелюбно погладила свою мать. В ответ Клауди попыталась оттолкнуть дочь. Пока Лаймстоун отступала, ухмыляясь и озорно сверкая глазами, радуясь раздражению матери, Клауди пыталась смахнуть муку.

— Пеббл нужна твоя помощь, Сумак, — сказала Лаймстоун, ловко увернувшись от подзатыльника матери. — Пойдем, я подвезу тебя на спине на кухню, и ты сможешь принять участие в самой священной из традиций семьи Пай.

Пока его поднимали на спину Лаймстоун, Сумак гадал, чего хочет Пеббл.

Теперь Сумак тоже был обсыпан мукой, благодаря стараниям Лаймстоун на кухне. У него был бледный, призрачный вид, и сам он напоминал дух праздника. Хотя он устал и немного измотался от работы на кухне, он был в хорошем настроении, потому что помог Пеббл сделать подарок для родителей.

Шоколадно-коричневая кобылка казалась такой маленькой по сравнению со своим отцом, который был таким высоким. Тарниш пил имбирное пиво, очень острое, после которого ты весь потел. Это было домашнее пиво, сделанное самим Тарнишем, и Сумаку оно очень нравилось. Тарниш стоял перед окном и смотрел на падающий снег, когда к нему подошла Пеббл, и Сумак почувствовал, как внутри него нарастает напряжение и опасение. Пеббл вложила в свой подарок всю душу, но из-за того, что он не был идеальным, она была немного угрюма.

— Отец, — сказала она, придвигаясь к отцу.

Кружка оторвалась от губ Тарниша, и он ответил:

— Да?

На коричневых губах Пеббл, на ее языке появился оранжевый отблеск, и когда она на мгновение повернулась к Сумаку, глядя назад, на свои ноги, он ободряюще кивнул ей. Она хотела совершенства — требовала его, — но все было прекрасно, и Сумак решил, что они неплохо поработали, если принять во внимание все обстоятельства. Тарниш поднял свою кружку и начал пить имбирное пиво большими и звучными глотками.

— Отец, — снова начал Пеббл, — мы с Сумаком испекли тебе пирог. Лаймстоун показала нам, что нужно делать. Я сделала тесто, а Сумак вылил в мой пирог заварную начинку, и с его помощью мы отправили пирог в духовку.

Пеббл прервал ее отец, выплеснувший имбирное пиво из ноздрей на окно. Она приостановилась, моргая глазами, и с большим беспокойством смотрела на отца, пока он кашлял и отплевывался. Из его глаз текли слезы, и Сумак не мог представить, какую боль причиняет обжигающе острое имбирное пиво, вытекающее из носа.

Судя по всему, достаточно острое и болезненное, чтобы заставить пони замереть на месте.

Оглядевшись по сторонам, Сумак попытался понять, что происходит. Большинство взрослых снова вели себя смешно. Кто-то кусал собственные копыта, кто-то кашлял, задыхался и пытался сдержать смех. Мод смотрела прямо на него, и в ее глазах было что-то такое, хотя он не мог сказать, что именно.

Винил сломалась; хватаясь за бока, она упала с дивана и покатилась по полу, сотрясаясь от почти беззвучного, хриплого смеха. Октавия отвернула голову и вежливо кашлянула в копыто, потом снова кашлянула, а затем издала странный звук, похожий на придушенное кашлем хихиканье. Лемон Хартс прижалась к Твинклшайн, ее лицо покраснело, а Твинклшайн просто качала головой из стороны в сторону, а уголки ее рта свело судорогой. Трикси уткнулась мордочкой в шею Пинни, а мама Тарниша притянула к себе кобылу поменьше, и обе они затряслись от приглушенного смеха.

Когда Тарниш уже почти смог дышать, Пеббл сказала ему:

— Это мятный заварной крем. Корочка кажется немного влажной, и я очень расстроена из-за этого. Я так старалась, вроде бы все делала правильно, все отмеряла, а почему-то все равно не получилось идеально. Какой смысл быть такой аккуратной, если тебе не гарантировано совершенство? Это несправедливо.

Окно было заляпано имбирным пивом.

— Лаймстоун показала Сумаку, как начинить пирог заварным кремом…

Тарниш снова поперхнулся и покачнулся на копытах, глаза его выпучились. Бока Мод вздымались, ноздри были широкими, а уши откинуты назад в гриву. Сумак не мог отделаться от ощущения, что взрослые развлекаются за их с Пеббл счет. Когда Мод поднялась с дивана, Сумаку стало интересно, что происходит. Ее копыта приглушенно стучали по полу при каждом шаге, а сама она двигалась с плавной, текучей грацией, которую было удивительно наблюдать.

Когда Сумак повернул голову, его ноги слегка подрагивали, грозя подкоситься под ним, но он каким-то образом остался стоять. Ему становилось лучше, с каждым днем все заметнее и заметнее. Мод подошла и встала рядом с мужем, но Сумак уже не мог разглядеть ее лица, потому что она смотрела вверх и стояла с дальней стороны от Тарниша. Прокашлявшись еще немного, Тарниш чихнул, отчего окно стало еще более липким и грязным.

— Фу, — сказала Пеббл, отступая на несколько шагов.

Мод проскользнула под Тарнишем, пощекотав его живот ушами, а потом опустила голову рядом с Пеббл и прошептала что-то, чего Сумак не мог услышать. Выслушав все, что сказала мать, Пеббл подняла глаза на отца и затихла. По всей комнате раздалось хихиканье, и даже Тарниш умудрился слабо хихикнуть.

— Пойдем со мной, — сказала Мод Сумаку.

Хотя он собирался повиноваться, быть послушным, он все еще оставался в замешательстве.

Мод сделала несколько шагов — ее уверенная, размеренная походка позволяла ей двигаться с кошачьей легкостью — и остановилась, чтобы взглянуть на Сумака:

— Пойдем, ты не попал в неприятности, я просто хочу поговорить. В другой комнате, подальше от всех этих глупых пони.

Когда Мод отошла от него, Сумак на мгновение замешкался, но затем последовал за массивной, но в то же время как-то по-особенному привлекательной кобылой.

Лаймстоун и Пинки Пай были выдворены из кухни всего двумя словами Мод:

— Убирайтесь. — Две сестры ушли хихикать и веселиться в другое место, а Мод села напротив очага перед огнем. Через некоторое время она похлопала по каменному полу рядом с собой, указывая, что Сумак должен подойти и сесть с ней. Сумак был осторожен и не видел причин для отказа, но что-то в этой ситуации вызывало у него чувство тревоги.

Но Мод Пай была хорошей пони, и ей можно было доверять.

Так почему же он волновался?

На полпути к Мод Сумак почувствовал себя в безопасности, и ноги, казалось, заработали без привычной задержки. Эффект был настолько сильным, что он удивился вновь обретенному чувству движения. Он мог даже махнуть хвостом и не беспокоиться о том, что задние ноги подкосятся. Ощущения были настолько приятными, что он почти хотел скакать, просто чтобы проверить, сможет ли он это сделать, но Мод ждала, пока он подойдет и сядет с ней.

Когда он сел, Мод обхватила его передней ногой и притянула ближе. Не то чтобы Мод не была ласковой пони, скорее, просто она не часто это демонстрировала. Сумак знал ее теплой, заботливой и защищающей. Моменты, когда она проявляла чувства или привязанность, были тем более особенными, что их было мало.

Мод вздохнула, тяжелый звук, как будто скучающая наковальня вдруг испустила дух. За спиной Сумака потрескивал огонь, заливая кухню веселым оранжевым светом. Что касается самой кухни… там царил беспорядок, но его можно было убрать. Огромный беспорядок был еще одной возможностью побыть вместе, скучная работа становилась приятной в компании других.

— Когда мы с Тарнишем впервые услышали, что у Пеббл появился друг, мы были вне себя от радости. — Мод снова вздохнула, и ткань ее платья потерлась о щеку Сумака. — Пеббл… с ней трудно найти общий язык. Она немного похожа на меня, ведь меня трудно понять и выдержать. Но у Пеббл есть то, чего нет у меня… друг детства. Конечно, у меня были сестры… но…

Сумак подождал, пока Мод расскажет подробнее.

— Странно, я не ожидала, что у нас с матерью будет столько общего или столько взаимопонимания. — Ровное звучание голоса Мод исчезло, сменившись едва заметными оттенками. — Столько лет моя мать была для меня чужой. Я просто… не могла ее понять. То есть я любила ее, но мне всегда казалось, что у нее есть самые глупые, самые нелогичные причины для того, чтобы делать все что угодно. Она сильно разочаровывала меня, так что мне было приятно отправиться в путь и покинуть дом.

Прислушавшись и навострив уши, Сумак догадался, к чему клонит Мод.

— А вот друг Пеббл — жеребенок. — Вместо того чтобы вздохнуть, Мод тихонько фыркнула. — Тарниш ничего не может с собой поделать, Сумак. Это не дает ему спать по ночам, и, признаться, меня это тоже беспокоит. Мы с Тарнишем… мы любим тебя. Очень любим. Мы любим тебя как сына. Скажу прямо, мы тебя обожаем. Но Тарниш… у него есть все эти тревоги, эти мысли, надежды, мечты и заботы. И ты… ты — причина многих из них.

Теперь вздохнул Сумак.

— У Тарниша безумные мысли. Он от природы неуверен в себе и постоянно что-то переосмысливает. Он беспокоится о худших исходах, даже когда переживает о лучших. Мой муж… он постоянно беспокоится о том, что будет, если вы с Пеббл перестанете дружить, но в то же время он страшно боится, что вы останетесь друзьями, потому что знает, что произойдет, когда вы с Пеббл станете старше. Он немного навязчив, и ему трудно со всем этим справиться. Иногда, случайно, вы с Пеббл говорите или делаете что-то, что приводит его в замешательство.

— Да? — Сумак силился понять, но слабо догадывался, что происходит.

— Я принимаю неуверенность Тарниша и научилась жить с ней, потому что он принимает меня такой, какая я есть, и научился жить со мной и моими особенностями. Моими причудами. Со мной нелегко найти общий язык или провести со мной сколько-нибудь продолжительное время. Большинство пони просто сдаются. Они решают, что я не стою затраченных усилий, и отправляются удовлетворять свои потребности в дружбе куда-нибудь еще. Но только не Тарниш. Нет, Тарниш упрям и твердолоб. По какой-то причине он видит во мне великую тайну и посвятил свою жизнь тому, чтобы понять меня.

Сумак тоже считал Пеббл великой загадкой и внимательно обдумывал слова Мод, поскольку те заслуживали внимания. Мод не говорила с ним свысока и не пыталась объяснить все по-жеребячьи, и он это оценил, хотя и с трудом понимал. Подумав о том, что только что сказала Мод, Тарниш решил, что борьба — это самое главное, потому что Тарниш боролся. Где-то во всем этом был урок, который следовало усвоить.

— Итак, Тарниш… он знает, что у его дочери есть… проблемы. На самом деле он долгое время отрицал это, но именно Октавия в конце концов превозмогла его и заставила признать, что проблема существует. Это вызвало некоторые трения между ними. Это подкосило их дружбу, и долгое время Тарниш жил в страхе, что Октавии просто надоедят эти препирательства и она уйдет. Он как-то убедил себя, что наше священное доверие рушится. Я рассказываю тебе об этом, чтобы ты немного лучше понял Тарниша. Как он думает и почему делает то, что делает.

— Пеббл, она не такая, как другие жеребята.

— Нет, Сумак, она не такая.

— Я тоже.

— И в этом источник проблем Тарниша. — Мод наклонила голову и наклонила ее так, чтобы заглянуть Сумак в глаза. — Вы с Пеббл — жеребята, но Тарниш… он хочет, чтобы все получилось. У него столько глупых надежд и мечтаний, но некоторые из этих мечтаний — кошмар. Вы с Пеббл станете старше и смелее. Тарниш любит тебя как сына, но боится, что между вами возникнет вражда, как иногда бывает между отцом и жеребенком. Забавно, что ты сам этого не понимаешь, Сумак, но из-за тебя Тарниш и мой отец стали очень близки. Поздно вечером, после того как ты ложишься спать, они вместе пьют и беседуют. В основном они говорят о тебе, и все эти глупые разговоры о том, как уберечь своих дочерей. У Тарниша теперь две дочери, и они занимают все его мысли. Возможно, он даже немного помешался. И почему-то мне кажется, что разговор с моим отцом ему не очень-то помогает.

По мере того как эти слова укладывались в его голове, Сумак приходил к некоему озадаченному пониманию жизни, которое он не был уверен, что сможет выразить словами. У каждого пони были надежды и мечты, и иногда эти надежды и мечты приводили к конфликтам, когда сталкивались с надеждами и мечтами других пони. У каждого пони было что-то, что он хотел получить от жизни, и ожидания от других, которые разделяли его жизнь. У Тарниша, похоже, было что-то, чего он хотел, в то время как Сумак, жеребенок, которым он был, все еще с трудом представлял себе, чем бы он мог заниматься во взрослой жизни.

Но Тарниш также боялся, что они с Пеббл останутся вместе и что из этого может выйти, и Сумак догадывался, что именно. Ужасная вещь для отца — бояться. К тому же в гости приезжал Игнеус, а Игнеус, отец Мод, должен был знать, чем занимаются Мод и Тарниш, и Сумак решил, что от осознания этого между Игнеусом и Тарнишем все должно быть невероятно запутанно. Отношения взрослых были сложными, и Сумак решил, что не хочет иметь с этим ничего общего.

Однако от них никуда не деться, и у него не было иного выбора, кроме как идти вперед.

— Значит, Тарниш хочет, чтобы мы с Пеббл были вместе, — сказал Сумак почти шепотом. — И ты, наверное, тоже.

— Все начинается в детстве, — ответила Мод, выдохнув первую часть своего ответа. — Пинки Пай заставляла свои игрушки целоваться и устраивала им тщательно продуманные свадьбы… и вечеринки. Она планировала их будущее, и если ты находил время послушать ее, то у нее было очень подробное будущее. Я никогда не понимала, что она от этого получает, но мне нравилось, что это делает ее счастливой. Конечно, однажды я поняла, что то будущее, которое Пинки продумала для своих игрушек, было тем будущим, которое она хотела для себя. У Пинки было несколько хорошо продуманных сценариев того, что должно произойти… Теперь, когда я думаю об этом, меня это беспокоит, потому что у Пинки есть очень конкретные желания. Жаль, что ей уже разбили сердце, потому что этого никогда не было в ее представлениях.

— И Тарниш беспокоится, что мы с Пеббл перестанем дружить и сердце Пеббл будет разбито?

— Да, Сумак, каждый отец боится этого, даже если он боится последствий того, что они останутся вместе. — Передняя нога Мод скользнула по позвоночнику Сумака, медленно и уверенно двигаясь вперед-назад, и взгляд ее стал расфокусированным. — Когда я родила Пеббл, мой отец разозлился на Тарниша. Сильно разозлился. Это был самый неразумный поступок, который, как мне кажется, мой отец когда-либо совершал. Это вызвало проблемы в семье и даже бросило тень на славное время рождения Пеббл. Мой отец старался держать это в себе, но в самые неподходящие моменты это все равно вырывалось наружу.

Сумак, озадаченный этим, спросил:

— Что случилось?

— Случилась Марбл.

— Я не понимаю.

— Марбл поняла, что происходит, и убедила Тарниша извиниться.

— Хм… — Глубокая борозда появилась чуть ниже рога Сумака и над его бровями. — И это сработало?

— Сначала нет. — Мод покачала головой, затем подняла ее и окинула взглядом грязную, неухоженную кухню. — Но Тарниш извинился за то, что обидел меня и причинил мне страдания. Это было совершенно нелогично, не имело смысла, и Тарниш не должен был извиняться за размножение — то самое, что продолжает род. — Она надулась, снова покачала головой и на этот раз задумчиво уставилась в потолок. — Клянусь, я не понимаю других пони. Но извинения подействовали. В конце концов, они смогли сесть за стол и разделить трапезу, но мой отец продолжал смотреть на Тарниша, а Тарниш, будучи неуверенным в себе типом, не мог выдержать такого пристального отцовского внимания. В семьях не всегда есть смысл, Сумак, поэтому иногда приходится с юмором относиться к происходящему.

— И этому Пеббл должна научиться, — сказал Сумак Мод.

— А вот этого я не улавливаю, — ответила Мод, возвращаясь взглядом к жеребенку, которого обнимала.

— То, что другие пони не понимают, но иногда, чтобы сохранить мир, нужно сделать что-то глупое или нелогичное. Марбл понимала это, даже если ты не понимала, она понимала, в чем причина и как ее уладить. Даже если тебе это кажется глупым, для Марбл это имело смысл. Пеббл так зациклена на себе, что не может принять чужой совет и не доверяет советам, которые дают ей другие. Поскольку она такая умная, она думает, что все остальные пони такие глупые, и что они не могут обладать тем же уровнем понимания, что и она. Она отвергает чужие идеи, даже не задумываясь о них.

— Это… это… подожди… я виновна в этом. — Рот Мод исказился в каменном оскале, а уши раздвинулись в стороны. — Я постоянно так делаю, и эта постоянная невысказанная обида не дает мне покоя. Я просто расстраиваюсь из-за глупости других, и меня беспокоит, что я должна участвовать в их глупых социальных ритуалах и… ой-ой-ой. Пеббл получилась похожей на меня. Только не такая, как я, потому что она более откровенная и… ох… е… меня.

Когда Мод ругалась, это было как-то даже хуже, чем когда ругались обычные пони.

— И конечно, будучи упрямой кобылой, я отвергала все, что другие говорили о Пеббл, потому что я была ее матерью и поэтому знала все лучше всех. Что они могли знать о моей дочери такого, чего не знала я? — Тяжело вздохнув, она добавила: — Были допущены ошибки.

Взрослый только что признал, что был неправ, и Сумак не знал, как ему к этому относиться. Конечно, он и раньше был свидетелем подобного, но это была Мод, и, признав свою неправоту, она, похоже, переживала какой-то кризис. Это было видно по ее хмурому лицу. Из всех последних уроков жизни этот был самым трудным для Сумака, потому что Мод выглядела такой несчастной.

— Знаешь, Сумак… жизнь делает все возможное, чтобы обмануть тебя. — Мод оторвала переднюю ногу от Сумака, поднялась и протерла глаза рукавом платья. — С самого раннего возраста нам говорят, чего бояться. В сказках… в книгах… в них есть эти четко определенные страшные вещи. Монстры. Драконы. Большой плохой страшный парень, который должен выделяться. Мы так стараемся бояться этих вещей.

Прижав уши, Сумак слушал.

— Но в этих историях те самые вещи, которые для некоторых из нас, для большинства из нас, формируют наши личности, и большой злодей никогда не является расплывчатым понятием. Это всегда дракон, но это никогда не ужасающая социальная тревога или неуверенность в себе, с которой Тарниш борется каждый день. Или злой волшебник, совершающий изощренные акты отвратительного зла, поступки, которые заставляют читателя ненавидеть его, потому что он — зло, и его нужно ненавидеть. Это понятная концепция, которую может постичь любой пони, даже жеребенок. А как насчет моей собственной постоянной борьбы за то, чтобы вписаться в общество и принадлежать ему? Долгое время я не думала, что мне нужно принадлежать. Я убедила себя в этом. Но потом появился Тарниш, и тщательно выстроенная ложь, которую я возвела вокруг себя как крепость… все рухнуло. Нарративы, которые мы пропагандируем и которые навязывают нам наше мышление, никогда не включают в себя эти страшные вещи.

— Я не уверен, что понимаю, — сказал Сумак Мод, чувствуя себя маленьким и неуверенным.

Мод нахмурилась и превратилась в нечто действительно неприятное. Она снова вытерла глаза, и, когда ее передняя нога снова легла на Сумака, выражение ее лица смягчилось, и Сумак, как ни старался, не смог его прочесть. У него болела шея, когда он смотрел на нее, но он упорствовал, желая понять. Мод только что произнесла больше слов, чем он когда-либо мог припомнить, но, тем не менее, он старался слушать. Тарниш слушал, а Мод говорила.

Сумак уловил закономерность.

— Прости, у меня был момент. У меня сейчас много всего в голове, и кое-что просто вырвалось наружу. — Она глубоко вздохнула, но это был не вздох. Нет, это прозвучало так, словно Мод восстанавливала свое стоическое спокойствие. — Это и есть настоящая борьба в жизни, Сумак. Быть семьей. Приходится справляться с ожиданиями других. Это… это будет самое тяжелое, с чем ты столкнешься, но и самое полезное. И я хотела поговорить с тобой об этом. Именно поэтому я и привела тебя на кухню, но разговор немного отклонился от темы.

— Все в порядке, — сказал Сумак Мод, стараясь подбодрить ее. Похоже, она в этом нуждалась.

— Ты… твоя семейная ситуация только что сильно изменилась. — Мод вернула себе прежнюю невозмутимость, и ее голос вновь обрел свой обычный ровный, ничем не примечательный тон. — Раз уж я заговорила об этом, семейная ситуация Пеббл тоже изменилась… Знаешь, Сумак, без тебя я не уверена, что Пеббл приняла бы Мегару. Ты заставил Пеббл раскрыться так, как никто другой.

Как на это реагировать? Сумак не знал, поэтому промолчал.

— Я хотела рассказать тебе обо всем, поговорить о семейных ситуациях и поделиться тем, чему мне пришлось научиться. Это было трудно, Сумак… очень трудно. Я хочу, чтобы у тебя все получилось, но, признаюсь, у меня есть свои эгоистичные причины. Понимаешь, я хочу, чтобы все получилось, чтобы в будущем, если у вас с Пеббл все сложится, у вас было больше шансов уладить ваши противоречия. Начав сейчас, вы поймете и попытаетесь разобраться во всех этих сложностях. Мы не такие, как другие пони, Сумак. Думаю, ты уже понял это. Все эти правила, которые действуют для них? Они не работают для нас. Они работают против нас.

— Они не работают на меня, потому что я интроверт?

— Верно, Сумак, а я… ну, я — это я. Октавия тоже интроверт, к тому же она привередлива, придирчива и требовательна. С ней трудно, очень трудно ужиться. У Винил есть опасные идеи, которые ставят ее в противоречие с истеблишментом, и она превозносит свою индивидуальность. Поскольку мы — стадный вид, это делает Винил изгоем. Когда-нибудь я расскажу тебе историю о том, как Винил чуть не упекли в психушку, и Тарнишу пришлось разбивать черепа. В итоге они оба попали в большие неприятности, но я не думаю, что смогу рассказать тебе эту историю, пока ты не подрастешь. Пеббл — это… Пеббл. Тарниш… с чего бы мне начать о Тарнише? Бывают моменты, когда я просто в недоумении от того, как он думает и действует.

Потребовались усилия, но Сумак покачал головой:

— Я не вижу, чтобы Винил вела себя тихо.

— Я хочу, чтобы ты уже сейчас хорошо понимал все эти причуды отношений, чтобы впоследствии у тебя были хорошие отношения с Пеббл. — После задумчивой паузы она продолжила: — Полагаю, я тоже придумываю нарративы. Мне нравится идея, что вы с Пеббл будете вместе, станете любимыми с детства, вырастете вместе и поженитесь. Должна признаться, это делает меня счастливой. Но я также беспокоюсь о том, что может случиться, например, ты и Пеббл отдалитесь друг от друга, или у вас произойдет размолвка, которая разрушит вашу дружбу. Или просто не сложится по какой-то причине. Но что бы ни случилось, я всегда буду твоим другом. Ты всегда будешь занимать особое место в моем сердце, потому что ты дорог мне, Сумак.

— Эм, спасибо?

Он тихонько вздохнул.

— Винил не ведет себя тихо, это забавно, потому что она немая, — сказала Мод после минутного дружеского молчания. — Разбираться во всех этих отношениях — самое трудное, самое сложное, что тебе предстоит сделать, Сумак. Это дракон этой истории, злой волшебник, высшее зло, которому нужно противостоять. И это проблема сама по себе, Сумак. Команда искателей приключений, которую ты соберешь, чтобы отправиться в этот эпический поход, будет иметь разные представления о том, как справиться с этим злом. Вы будете ссориться и препираться. Будут моменты, когда покажется, что все невозможно удержать вместе, а ваши отношения обречены на провал. Мы занимаемся этим уже много лет и все еще разбираемся.

— Но если я начну сейчас, пока я молод, это будет легче?

— Возможно, Сумак. Не знаю. Но именно поэтому я позвала тебя в сторонку.

— Значит ли это, что, если у нас с Пеббл будут жеребята, я должен извиниться перед Тарнишем за свой поступок?

Как бы яростно она ни хмурилась, полуулыбка Мод была как-то более лучезарной, более значимой, как акт огромной важности:

— Наверное, это было бы к лучшему. Думаю, он оценит это. Возможно, это станет началом новой традиции, кто знает?

— У меня не так много традиций.

— Нет, Сумак, у тебя их нет. У нас, Пай, традиций в избытке. Например, когда Пеббл родилась, ее спеленали, положили на сковородку и подарили Тарнишу. Я сказала ему, что испекла для него маленький пирог. Пеббл сказала тоже схожее, и бедный, бедный Тарниш, он не был готов услышать эти слова из уст Пеббл.

— Подожди, тебя положили в форму для пирога?

— Конечно, положили, — ответила Мод. — Мама подарила меня отцу, чтобы он меня осмотрел. Есть даже фотографии и все такое. — Ее глаза устремились вверх, сфокусировавшись на какой-то несуществующей точке на потолке. — Когда родилась Пинки, отец сказал, что этот пирог слишком розовый. Видишь ли, Сумак, традиции — это фундамент для воспоминаний. Именно поэтому мы их празднуем, лелеем и соблюдаем. Поэтому я очень хочу, чтобы они были и у тебя. Отчасти поэтому мы пригласили тебя и твоих матерей сюда, на праздник Согревающего Очага.

— Я хорошо провел время.

Мод кивнула, и ее полуулыбка затянулась:

— Это радует меня. Скажи, Сумак, не хочешь ли ты продолжить обсуждение за чаем?