Я боюсь чейнджлингов (отдельные рассказы)
Однажды вечером
— И обратите внимание на мрачные тёмные облака в верхней части картины. Они символизируют недобрые чувства в сердцах враждующих племён, что собрались внизу на равнине.
— Хм, занятно, — буркнул элегантный земной пони, и в его взгляде появился слабый намёк на интерес. — Так сколько, говорите, она стоит?
Пэйнт Доб, художница и автор полотна, постаралась изобразить на лице свою самую ослепительную улыбку.
— Вообще-то, сэр, у меня ушло на неё несколько дней, но, честно говоря, на этой неделе мне не удалось продать ни одной картины. Думаю, я смогу отдать её всего за пятьдесят бит.
— Хм… Двадцать пять.
Доб чуть не поперхнулась.
— Двад… сэр, это едва покроет стоимость холста, рамы и красок, не говоря уже о затраченном времени. Не меньше сорока.
— Тридцать. И не битом больше. — По его тону Доб безошибочно поняла, что это самая большая цена, которую жеребец готов заплатить.
— Что ж… — не в силах сдержать разочарование, она попыталась сделать хорошую мину при плохой игре: — Как мой новый покупатель, думаю, вы заслуживаете… скидку.
Пока она упаковывала картину, а он отсчитывал её жалкий заработок, не прозвучало больше ни слова. Всё, что могла сделать Доб, это не переставая улыбаться, пока покупатель не скрылся из вида.
Кобыла вздохнула. Оставшиеся непроданными картины взирали на неё с угла улицы, где она выставила их на всеобщее обозрение. Десятки холстов, полных яркими красками, тщательно проработанными деталями, портретами, пейзажами, абстракциями и узорами; они были достойны занять место в любом музее Эквестрии.
Но за картины музеи не платят — им постоянно жертвуют новые экспонаты. А вот она такие жертвы позволить себе не могла. Она едва могла позволить себе досыта поесть, да и то не всегда.
— Простите, ребята, — сказала она картинам. — Может, повезёт завтра?
Подойдя к ним, она уже собиралась начать упаковываться, как вдруг позади раздался чей-то жизнерадостный голос:
— Привет, это твои картины? А они классные!
Обернувшись, Доб увидела ярко-розовую кобылу, разглядывающую её работы. Грива внезапной посетительницы была похожа на кучерявое месиво упругих розовых локонов, каким-то непонятным образом бросающих вызов силе тяготения. Чтобы они не падали на глаза, она отодвинула их копытом, уткнувшись мордочкой прямо в одну из картин, наверное, чтобы получше её рассмотреть. Или может, распробовать на вкус.
— Да, они, эм… — Она откашлялась и попробовала снова. — Да, мои. Вам что-нибудь понравилось?
— Мне всё понравилось! Особенно вот эта! — ответила кобыла, тыкаясь носом в одно маленькое полотно. Его едва ли можно было назвать картиной, просто небольшой кусочек холста, который Доб приспособила вместо палитры. Но не успели прозвучать эти слова, как розовая пони поникла на глазах, — Жаль только, что сегодня у меня нет с собой ни бита.
Ну конечно, чего ещё ждать? Доб с трудом подавила тяжёлый вздох.
— По-моему, это даже не картина. Если она тебе так понравилась, забирай. Она лишь зря занимает место в моих седельных сумках.
— Правда? — чуть не задохнувшись от восторга, выдавила кобыла. — Что… правда?!
— Ага.
Странная пони ослепительно улыбнулась.
— Спасибо! О, чуть не забыла, это тебе! — она отвернулась и непонятно откуда — это магия, что-ли? — выудила носом самый огромный кекс, который Доб видела в своей жизни. Несколько секунд она удерживала его на носу, напомнив художнице дрессированного тюленя с мячом, а затем небрежным движением головы отправила в её сторону.
Доб еле удалось поймать его телекинезом. Кекс был размером почти с её голову, шоколадный шедевр, щедро украшенный сливочной помадкой и ослепительной белой глазурью. Когда потрясённая художница наконец вспомнила, что нужно поднять глаза и поблагодарить, странная пони уже ушла.
Файрфлай дождалась, пока другие жеребята скроются из вида, и лишь затем заплакала.
Эта компания издевалась не только над ней — от них успел пострадать почти каждый ученик в её классе. Но сегодня они зашли слишком далеко: украли её куклу и топтали её, пока швы не полопались и обивка не полезла наружу. Только тогда они оставили её в покое, пнули в сторону хозяйки и с довольным гоготом ушли, тут же забыв их обеих.
Кобылка была ещё слишком мала, чтобы понимать, что такое жестокость, но что такое гордость она уже знала. Она знала, что нельзя показывать им свою боль, ведь всё, что она могла сделать — это лишить их дополнительного удовольствия.
И поэтому она не плакала, пока они не ушли.
Когда же слёзы наконец пролились, кобылка вдруг обнаружила, что она больше не одна. На крылечке позади неё сидела незнакомая взрослая кобыла, розовая, как нутро морской раковины, с пушистой гривой, похожей на облачко, решившее зачем-то поселиться у неё на голове.
— Привет, что случилось?
— Ничего, — шмыгнула носом Файрфлай.
Они немного помолчали. Кобыла смотрела на жалкие останки куклы, втоптанные в землю у их копыт.
— Это твоя?
— Её зовут Прэнси, — кивнула кобылка.
— Значит, её испортили какие-то хулиганы?
Файрфлай снова кивнула. Она вспомнила их хохот и довольные вопли, когда у Прэнси разорвался бок. Она почувствовала, что слёзы подступают вновь.
И снова тишина. Когда Файрфлай наконец справилась со слезами, она увидела, что странная розовая кобыла держит Прэнси в копытах, прижимая к себе как жеребёнка.
— А знаешь, — сказала она, — одна из моих подруг прекрасно управляется с нитками и иголками. Спорим, что если мы её хорошенько попросим, она починит твою Прэнси?
— П-правда?
— Ага. Через сердце на луну, кексик в глаз себе воткну!
Клятва казалась бессмысленной, но улыбка на лице розовой пони сказала всё лучше любых слов. Файрфлай поднялась на копыта, и они вместе пошли куда-то прочь.
Солнце уже давно село, когда Пинки наконец пришла домой. Она едва волочила копыта и лишь надеялась свалиться и уснуть не раньше, чем доберётся до дивана в доме Кейков.
Спустя несколько минут, возможно, услышав её усталое шарканье, появилась миссис Кейк.
— Вот те на, привет, Пинки Пай. С утра тебя не видела! С друзьями развлекалась?
Пинки кивнула. Она слишком вымоталась, весь день подбадривая и радуя других, чтобы выдавить из себя ещё хоть слово.
— Да, я помню, каково это, быть молодой: мы с Кэрротом и его друзьями носились тогда весь день напролёт. — Продолжая рассуждать на ходу, кобыла направилась на кухню, и её голос затих.
Наконец-то тишина. Пинки почувствовала, что у неё слипаются глаза. Но прежде чем она окончательно уснула, она успела увидеть бедную художницу, в кои-то веки ложащуюся спать на сытый желудок, и маленькую кобылку, обнимающую заштопанную куклу и плачущую от счастья.
Так, с еле заметной улыбкой на губах, она и уснула.
За́мок на окраине
Лишь через несколько часов Трестлу удалось улизнуть с устроенной в его честь вечеринки и он наконец остался один на высоком балконе с видом на квартал, где обитали студенты и преподаватели Кантерлотского университета. Внизу под ним, среди широко раскинувшихся коттеджей и садов, заполненных бумажными фонариками, праздничными кострами и живой музыкой, бушевало веселье, До него доносился ровный гул тысяч разговоров, перемежающихся смехом и криками.
Впрочем среди пони царила не только радость. Трестл увидел небольшую группу нарядных кобыл, крепко обнимающих друг друга со слезами на глазах. Упорно делающих вид, что они лишь улыбаются и даже смеются.
Открылась балконная дверь, и вошёл тёмно-коричневый жеребец. Они стояли вместе, молча глядя за перила.
— Как думаешь, будешь скучать? — спросил Хикори.
Трестл покачал головой.
— Нет, четырёх лет мне хватило сполна. Пора приниматься за настоящую работу.
— Понимаю. Уже решил, что будешь делать со своей наградой?
Трестл похлопал копытом по карману жилетки. Конверт с письмом Селестии всё ещё лежал внутри. Он казался странно тяжёлым, словно принцесса вложила в него все свои связанные с ним надежды.
— Я хочу построить что-нибудь необычное.
— Не такое, как другие архитекторы?
— Нет. — Трестл вытянул копыто, указав на горизонт, ещё видимый в гаснущем вечернем свете. — Посмотри на эти здания. Что ты видишь?
— Хм. — Хикори прищурился. — Кучу башен?
— Башни, это те, что потолще. Тонкие и с куполами — минареты. А те, что совсем тонкие и острые, это шпили. Они украшают каждое здание в Кантерлоте, и неважно, есть от них польза или нет.
— Зато они красивые.
— Ага, но дело не в этом. Они нужны для того, чтобы взгляды тянулись ввысь, чтобы пони устремляли свои взоры к небу и ещё дальше. Кантерлот заставляет пони оторвать глаза от земли.
— Это город Селестии. Наверное, так и было задумано?
— Но что, если нет? Что, если Селестия не хочет, чтобы пони всё время ходили, задрав головы к небу? Что, если она хочет, чтобы мы чаще смотрели друг на друга?
— Тогда она, наверное, не стала бы жить на горе, — подвёл итог Хикори, вывернув шею, чтобы взглянуть на замок, прилепившийся к склону высоко над их головами.
Ознакомившись с его проектом, королевские строители взбунтовались; многие грозились уйти, а некоторые так и поступили. Чтобы навести порядок, потребовалось второе письмо Селестии, напомнившее им, что Трестл стал лучшим архитектором в своём выпуске и, таким образом, заслужил её дар.
Для осуществления его проекта Селестия предложила несколько участков в Кантерлоте. Она никогда не просила показать ей чертежи или хотя бы просто рассказать о проекте. Сказала, что хочет, чтобы это был сюрприз.
В конце концов Трестл остановил свой выбор на старых заброшенных казармах, примыкающих к парку у подножия горы. Не самый фешенебельный или богатый район Кантерлота, но зато почти прямо на дороге, ведущей к замку Селестии. Немедля он принялся за работу.
Стройка затянулась на несколько лет. Селестия, должно быть, видела её каждый день, просто глядя в окно, но всякий раз, когда они встречались, она просто улыбалась и говорила, что с нетерпением ждёт её окончания. Впрочем, Трестл никогда не видел на её лице иного выражения, кроме улыбки, так что, возможно, это было лишь проявление вежливости.
Чтобы его творение воплотилось в жизнь, потребовалось четыре года. Новый замок был прочным, но изящным: из розовых, даже на вид тёплых гранитных блоков, аккуратно разрезанных на ровные куски. Центральное здание имело несколько этажей, открытое и привлекательное, с широкими окнами и балконами по всему периметру. Несмотря на огромные размеры, оно, казалось, было почти невесомым.
Крылья замка расходились в стороны, обнимая основание горы. Они стелились по земле, повторяя её очертания, но никогда не навязывая свои. Белые мраморные строения, стоящие вокруг, с их башнями и острыми углами, по сравнению с ним казались какими-то клыками.
Пони возненавидели его.
Они умоляли Селестию разрушить замок. Угрожали переехать в другой город. Жаловались ей, что он портит городскую эстетику и оскорбляет её королевское величие своей примитивной приземистой формой.
В ответ на это принцесса лишь улыбалась. Когда замок был полностью достроен, она поблагодарила его создателя, поцеловав в щёку.
Прошли столетия, и пони забыли, что должны были ненавидеть замок Трестла, как его теперь называли. Они говорили лишь о его прекрасном цвете и о том, что его можно увидеть целиком, не рискуя вывихнуть шею. Селестия приобрела его в личное пользование, и он стал её зимней резиденцией.
В Кантерлоте и по сей день остались башни, но их уже меньше.
Гроза
Эппл Блум стояла на крыльце своего дома и смотрела, как приближается гроза.
Она была ещё очень далеко, её можно было скорее почувствовать, чем увидеть. Над западным горизонтом вспучивалась линия туч, наползая в её сторону как сбежавшее из кастрюли молоко. Стояло позднее лето. Закат заливал ферму мягким золотистым светом, окрашивая верхушки мрачных тёмных облаков в оранжевый и красный цвета. Далёкие порхающие крапинки — птицы, возвращающиеся на ночлег, — бежали при звуках пока ещё слабого грома.
Пони уселась на круп, сухие доски крыльца скрипнули, и сидящий на перилах богомол повернул к ней голову. Пару секунд они внимательно разглядывали друг друга, затем она фыркнула и снова отдала всё своё внимание надвигающемуся шторму.
Скрипнула дверь. После небольшой паузы послышались шаги Эпплджек.
— А я думала, ты пакуешь вещи, — сказала сестра, садясь рядом. Они уже были почти одного роста.
— Только что закончила.
Эпплджек хмыкнула, и краешком глаза Эппл Блум увидела, что она тоже глядит на облака. Ферму вновь окутала тишина, нарушаемая лишь звуком её дыхания и жужжанием насекомых.
Сверкнула далёкая вспышка, резко высветив клубящиеся тучи. Эппл Блум начала считать про себя: одна тысяча один, одна тысяча два, одна тысяча три…
Она дошла до двадцати пяти и уже собиралась было сдаться, когда грянул гром. Он начался с медленного, глубокого раската, протяжного из-за расстояния и эха, и всё длился и длился, накатывая на фермерский дом как океанские волны. Наконец он затих, а когда его не стало, воцарилась полная тишина. Замолкли даже вездесущие цикады.
— Сильная будет гроза, — сказала Эпплджек. — Пегасы говорят, самая сильная в году.
— А почему бы им её не остановить?
— Хм? — Эпплджек на пару дюймов повернула голову.
— Пегасам. Почему бы им не остановить такую сильную грозу? — Эппл Блум махнула копытом в сторону туч. Они занимали уже половину неба, а сумеречное пространство над ними приобрело насыщенный пурпурный цвет.
— Думаю, они могли бы. Но они каждый год специально пропускают одну сильную грозу.
— Но это глупо, — сказала Эппл Блум, но мягко, не с жаром. Ведь как ни крути, её сестра тоже не была пегаской. — Только посмотри на это. Из-за неё ручьи выйдут из берегов, она поломает деревья и сорвёт несколько крыш. И кому нужен такой беспорядок?
— Агась. Всё так.
— Ну и в чём тогда дело?
— Хороший вопрос. — Эпплджек повернулась к надвигающейся буре. Её грива, которую она успела распустить перед сном, спадала на плечи словно занавес. — Однажды я спросила об этом Рэйнбоу Дэш. Она сказала, что раньше пегасы предотвращали любую непогоду. Торнадо, метели, всё, кроме небольших дождей. Это было в те времена, когда пони жили в Долине Грёз.
— Да ну? — Эппл Блум подождала продолжения, но её сестра молчала. — Как по мне, вроде здорово. Что же произошло?
— Ничего. Пони были просто в восторге, — ответила Эпплджек. — В таком, что они попросили пегасов изгнать заодно и грозы с пасмурной погодой. А ещё избавиться от снега и морозов и рассеять все туманы, даже утренние. Дошло до того, что они упросили пегасов отменить времена года, оставив вечное лето. Тёплые голубые небеса и мягкие вечерние дожди на веки вечные.
— Ничего себе. — Эппл Блум посмотрела на приближающийся шторм. — Ну и… хорошо, наверное?
— Конечно, поначалу так и было. Но шли годы, и пони забыли снег, и зиму, и звуки грома. Они забыли всё, кроме солнца. Их мир никогда не менялся, да и они тоже. Они не взрослели, не росли и даже когда умирали, оставались совсем юными, как жеребята.
И снова тишина. Далёкие крыши Понивилля скрылись за серой пеленой дождя.
— Когда ты чего-то лишаешься, ты начинаешь это забывать, — сказала Эпплджек. — И поэтому у нас каждый год бывает сильная гроза.
— Так значит, это просто сказка, — буркнула Эппл Блум.
— Ага, наверное. — Эпплджек встала и потянулась. — Но пегасы правы: пони забывают.
Эппл Блум беззвучно сглотнула. Сверкнула яркая вспышка, и через миг раздался оглушительный раскат грома.
— Так, нам пора в дом, — сказала Эпплджек. — Гроза будет здесь с минуты на минуту.
Ага.
Эпплблум подняла на неё глаза.
— Знаешь что, сестра?
— Что?
— Я тебя не забуду. — Секунда молчания. — Никого из вас.
Эпплджек улыбнулась. Наклонившись вперёд, она коснулась губами её макушки.
— Знаю, — прошептала она. — А теперь пойдём. Тебе завтра рано вставать, чтобы успеть на поезд.
— Ага. — Эппл Блум бросила последний взгляд на приближающуюся бурю. Она была уже почти над фермой. Доски крыльца на глазах становились пятнистыми от первых капель дождя.
Может быть, раз в год — не так уж и плохо.
Я боюсь чейнджлингов
Примечание переводчика:
Подозреваю, что название рассказа лучше бы перевести как “Боязнь перемен” или “Боязнь изменений”. Или, если угодно, “Я боюсь меняться”. На это указывает общий контекст и единственное число слова “changeling”. Но тогда пропадает игра слов, ведь мы в фэндоме оставили “чейнджлинг” без перевода (Карусель тут тоже не помогает с их “оборотнями”, было бы “я боюсь обращаться”, брр). Разве что мы называли бы их “превращенцы”, ну и рассказ назывался бы “Боязнь превращений”, уже ближе, но всё равно не то. Так что просто имейте в виду, что корень “change” в слове “changeling” переводится как “изменяться/меняться/менять и так далее”.
— Итак, о чём вы хотите поговорить?
Я слышу, как мой новый пациент ёрзает на кушетке рядом с моим креслом, словно ему до сих пор не удалось улечься поудобнее. Честно говоря, верится в это с трудом, ведь кушетка исключительно удобная — пожалуй, даже слишком удобная, из-за чего мои пациенты частенько засыпают, вместо того, чтобы слушать меня и вместе двигаться к эмоциональным прорывам, за которыми закономерно следовали бы эмоционально-щедрые гонорары в знак их бесконечной признательности.
Ну уж нет, допустить, чтобы он заснул во время приёма, я не могу.
Мой пациент — он, кстати, так до сих пор и не представился — не торопится отвечать. Опять же, ничего особенного. Если бы мои пациенты знали, что́ с ними не так, они бы ко мне не обращались. Ведь это путешествие в мир неизведанного, и оно частенько начинается с небольшого самоанализа.
— Думаю… ну, это звучит глупо, но я боюсь меняться, — отвечает он наконец.
— В этом нет ничего необычного. Многие пони боятся жизненных перемен.
— Да, но… Вы только посмотрите на меня.
— Рад бы, но из этого положения не могу.
— Ой, верно, простите. — После небольшой паузы раздаётся громкий треск, когда он разрывает часть застывшей зелёной жижи, приковывающей меня к креслу. — Так лучше?
— Да, намного. Спасибо. — Чтобы хоть немного размять затёкшую шею, я кручу ею взад и вперёд. Остальное моё тело всё ещё покрывает слизь, которой он щедро умастил меня (весьма при этом удивив), как только вошёл в мой кабинет, но я чувствую, что мы уже сделали первый шаг в сторону доверительных отношений.
— Похоже, мы на пути к доверительным отношениям. Вы не могли бы, будьте добры, убрать с меня всё остальное?
— Может, сначала поговорим? Думаю, одна из моих проблем в том, что пони вечно избегают меня. Или, знаете, просто убегают прочь. Иногда с воплями.
— Обещаю, что я так не сделаю.
Лежащий на моей кушетке чейнджлинг хмурится, если, конечно, его хитиновая морда вообще на это способна.
— А ещё пони часто мне лгут.
— Я профессионал, и не могу лгать пациентам. Это неэтично. Кроме того, в этой позе мне неудобно вести записи.
Целую минуту царит молчание. Его крылья, хрупкие и похожие на осеннюю паутинку, усеянные дырами, но, несмотря на это, всё равно красивые, задумчиво жужжат.
— Вы обещаете?
— Обещаю. Я очень ответственно отношусь к своей работе.
Он делает глубокий вдох.
— Ладно. Ладно. Я… Я лишь надеюсь, что вы говорите правду. Не знаю, как я переживу ещё одну ложь.
Он встаёт и несколькими негигиеничными движениями жвал (я не буду здесь это описывать) обрывает остатки липкой зелёной слизи, удерживающие меня в кресле.
Что ж, определённо, это прогресс.
— Спасибо. Я ценю ваше доверие. Пожалуйста, садитесь и устраивайтесь поудобнее. Так вы говорите, что боитесь меняться?
— Да.
— Простите, но это как-то странно. Вообще-то я против стереотипов, но ведь чейнджлинги только и делают, что меняются.
Он машет копытом.
— Не волнуйтесь. Я к этому привык. Ведь обо мне все так и думают. — Его голос вдруг становится удивительно похожим на голос юной кобылки, отчего я чуть не вздрагиваю, да и то лишь потому, что до сих пор немного приклеен к креслу. — О, Дрон42351, держу пари, ты любишь превращаться. Наверное, ты любишь это больше всего на свете!
— Понимаю. Это очень интересно. — Взяв со стола блокнот и ручку, я начинаю делать заметки. — Так что же вас пугает?
— Ну… Что, если я изменюсь, а потом не смогу превратиться обратно?
— Типа в самого себя?
— Ага.
— А так вообще бывает?
— Нет. — Он опускает голову на подлокотник. — Знаю, это совершенно иррационально. Физически я в полном порядке, иначе наша королева-мать сожрала бы меня ещё личинкой. Но я до сих пор боюсь превратиться в какого-нибудь жалкого пони и застрять в этом образе навсегда. И меня изгонят! Или съедят! Или изгонят, а потом съедят!
— Похоже, вы очень боитесь оказаться отвергнутым.
— Ну, многие чейнджлинги боятся оказаться отвергнутыми. Из-за этого возникает множество проблем в отношениях, мы просто становимся слишком прилипчивыми. А потом съедаем друг друга.
— Ну вам-то пока, как я вижу, удаётся этого избегать.
Он пожимает плечами.
— Ага, как правило. Долго рассказывать.
Пока я перевариваю услышанное, стоит тишина.
— Да, вот ещё… Вы упомянули вашу мать. Вы можете рассказать мне о ваших отношениях?
— О, разумеется, я её обожаю. Если бы не обожал, она бы меня съела.
— Как-то непохоже на здоровые взаимоотношения.
— Для неё ещё как похоже. Должна же она чем-то питаться.
Я делаю ещё несколько заметок. Страница приклеивается к моему всё ещё липкому копыту и рвётся. Оторванный клочок бумаги прилипает к моей мокрой шёрстке над копытом и начинает медленно растворяться.
Ну, я всё равно уже дописал эту страницу.
— Следующий вопрос немного деликатный. Многие мои пациенты, отвечая на него, испытывают сильные эмоции, и знайте, что если вам захочется плакать, это нормально. Итак, доводилось ли вам или вашим братьям и сёстрам испытывать жестокое обращение со стороны вашей матери?
— Да нет, наверное. То есть, если бы мы провалили какое-нибудь испытание, она бы нас съела, или если бы мы отправились собирать еду для улья и не набрали достаточно пищи для дронов-воспитателей личинок, она бы нас съела, и конечно же, если бы мы задумались о чём-нибудь опасном, например, как здорово было бы превратиться в пони и жить под солнцем в любящей семье, она бы тоже нас съела. А потом была битва в Кантерлоте, помните? Чтоб мне лопнуть, она потом съела почти всех из…
— Ладно, будем считать, что ваш ответ — “Да”. Давайте попробуем что-нибудь другое. Что вы надеетесь получить от этого сеанса?
— О, ну, говорят, что если рассказывать о своих проблемах, иногда они исчезают, да? А ещё сначала я хотел вас съесть.
— Понятно. Позвольте мне аккуратно возразить: а вы уверены, что это действительно ваша проблема? Эта… боязнь изменений?
— А что же ещё ей может быть?
— Возможно, вы боитесь успеха. Боитесь, что если вам удастся измениться, вы станете лучше, чем были. А если стать лучше так просто, может быть, вы боитесь, что то, чем вы являетесь сейчас, в какой-то мере вас недостойно?
Пациент молчит. Возможно, мои слова и правда произвели на него впечатление и он сейчас переосмысливает трудности, с которыми ему пришлось столкнуться в жизни. Возможно, он уже готов совершить прорыв.
Или может, он просто проголодался. Язык тела чейнджлингов нелегко понять, знаете ли.
— Допустим, вы правы. — Он говорит медленно, растягивая слова. — И что мне теперь делать?
— Ну, я бы порекомендовал пару разновидностей позитивной психотерапии. Большинство моих пациентов могут подтвердить мою квалификацию, и многие из них живут счастливой, уравновешенной жизнью, не боясь быть съеденными собственными матерями.
— Это хорошо. Думаю, мне понравится.
— Как и мне, честно говоря. Но у меня есть идея, которая, как мне кажется, подойдёт вам ещё лучше.
— Да? — Он наклоняется ближе.
— Да. Обычно я не отправляю к нему своих пациентов, но недавно у нас появился новый психолог, который открыл свой кабинет прямо через дорогу отсюда. Мой старый... друг. Я думаю, вы прекрасно поладите, и я был бы рад написать для вас рекомендацию.
— Правда? Вы это сделаете?
— Ну конечно. Кстати, о том новом психологе. Ходят слухи, что у него очень утончённый вкус.
Воздушные змеи
Небольшая история о Старлайт, воздушных змеях и медведе
Старлайт Глиммер и Спайк мирно пили чай в её комнате, любуясь вишнями, цветущими в саду за окном, когда пришло письмо от Твайлайт Спаркл.
Пока дракончик пытался выкашлять остатки чая из лёгких, Старлайт развернула свиток. Он был настолько коротким, что хватило одного взгляда, чтобы его прочесть. Единорожка нахмурилась.
— Что случилось? — спросил Спайк. — Что там написано?
— “Прости меня и позаботься о медведе. Он ни в чём не виноват”, — прочитала она. Перевернув пергамент, она обнаружила, что обратная сторона пуста. — Это всё.
— Хм. — Спайк почесал в затылке. — А о каком медведе она…
Ослепительная вспышка фиолетового света заставила обоих смахнуть с ресниц набежавшие слёзы, а затем раздался громкий обиженный рёв. Кровать под единорожкой резко просела, словно на неё свалился неожиданный груз. Непривычная вонь грязной, потной и никогда не мытой шкуры ударила в ноздри. Когда перед глазами перестали плавать разноцветные пятна, Старлайт обнаружила себя нос к носу с медведем, о котором писала Твайлайт.
Спайк оказался за дверью первым. Впрочем он был достаточно воспитанным драконом, чтобы придержать её, пока и она не сбежала тоже.
За всю свою жизнь Старлайт сделала десятки воздушных змеев. Многие пропали навсегда: одни остались в родительском доме, другие сгинули, сожжённые вместе с остальными её пожитками разъярёнными жителями Нашего города, а третьи, застряв в ветвях, торчали на деревьях по всей Эквестрии. Воздушные змеи были похожи на бабочек: такие же красивые, но слишком эфемерные.
В её комнате их было несколько. Самый большой, а точнее, составной коробчатый воздушный змей, был подвешен к потолку. Остальные — трюковые, дельтовидные и классические ромбовидные — крепились на стенах. По ночам их тёмные фигуры словно бы парили, не касаясь мерцающего кристалла. Это успокаивало её и помогало уснуть.
Стоя за дверью, Старлайт прекрасная слышала, как медведь осваивает её комнату. Время от времени он что-то с грохотом ронял. Она слышала скрежет его когтей по кристальным стенам и полу, нередко сопровождавшийся ужасным звуком рвущейся ткани.
Бедные её змеи. Единорожка злобно посмотрела на дверь.
Неожиданно где-то рядом заклацали явно не медвежьи когти, и она, обернувшись, увидела приближающегося Спайка, за которым едва поспевала Флаттершай.
Она мягко приземлилась рядом и ткнулась в Старлайт носом.
— Спайк сказал, что у тебя в комнате медведь.
— Долго объяснять. Ты можешь помочь?
— Я попробую. — Флаттершай открыла дверь и вошла в комнату. Прежде чем она закрылась, Старлайт успела разглядеть какие-то обрывки и сломанные вещи, разбросанные по полу.
— Может, нам стоило пойти с ней? — спросил дракон.
— Возможно. — Старлайт уставилась на дверь. — Спайк, я обижена на Твайлайт.
— Ага, понимаю. Хотя, судя по её записке, она ужасно спешила. И она бы так не поступила из-за какой-нибудь ерунды.
Старлайт сделала глубокий вдох и медленный выдох. “Вдохни воздух, выдохни злость”. Ведь вещи в её комнате были просто вещами и их было легко заменить. Даже её драгоценных воздушных змеев.
— Знаю. Но лучше бы у неё нашлась действительно веская причина.
Дверь открылась, и вернулась Флаттершай. Её грива была взъерошена, а перья растрёпаны — она что, дралась? Обеспокоенная единорожка шагнула навстречу.
— Я в порядке. Он просто немного напуган, — успокоила её пегаска. — Это нейпонский лунный медведь, и он сказал, что его отправила сюда лиловая пони. Это сделала ты или Твайлайт?
— Твайлайт. Мы можем просто отпустить его?
— Знаешь, — сказала Флаттершай. — до Нейпонии путь неблизкий, так что лучше не надо. Хочешь, я принесу ему что-нибудь покушать?
Спустя несколько часов сверкнула ещё одна фиолетовая вспышка и медведь исчез. Теперь о нём напоминали лишь комната Старлайт, буквально превращённая в руины, и застоявшаяся в воздухе вонь.
Её матрас был разодран в клочья. Комод перевернут, его содержимое раскидано по всей комнате и годится теперь лишь птицам на гнёзда. Коробчатый воздушный змей под потолком уцелел, но те, что висели на стенах, были сорваны и уничтожены. Она собрала обрывки в небольшую кучку и уставилась на них.
— А ты можешь их, ну, починить? — спросил дракончик.
Она посмотрела на сломанные рейки и разорванное полотно.
— Нет.
— Эх. — Он нахмурился. — Знаешь, а ведь она очень расстроится, когда всё это увидит. Подумает, что это её вина.
— Ага.
Спайк замолчал.
Вдохнуть воздух, выдохнуть злость. Сколько раз в своей жизни она ломала вещи? Ломала пони? И всё-таки её простили, и она всё ещё здесь. Это куда больше, чем она заслуживает.
Что ж. Вдохнуть воздух, выдохнуть… Она обнаружила, что злости-то и не осталось. Зато пришло понимание.
— Думаю, надо сделать новые, пока не вернулась Твайлайт.
— Я могу помочь?
— Конечно, — улыбнулась единорожка. — Спасибо, Спайк.
Память листвы
Об одном необычном дереве и воспоминаниях
Рэйнбоу Дэш нечасто слышала чей-нибудь смех высоко в облаках.
Честно говоря, ей вообще нечасто доводилось слышать что-нибудь в облаках, ведь львиную долю времени, которое она проводила в них, она дремала. А дремота была важнее любого другого занятия, связанного с облаками, пусть даже большинство из них были неотъемлемой частью её работы в погодной команде. Дэш гоняла облака потому, что ей были нужны деньги, но спала она на них уже совершенно бескорыстно: ведь лежать на спине, раскинув крылья и подставив живот тёплым солнечным лучам — это вторая по важности часть пегасьей жизни.
Итак, ни в этом дне, и в этом сне не было совершенно ничего необычного. С утра она уже отработала целый час, помогая аккуратно провести холодный фронт над самым городом, а позже ей предстояло собрать несколько перистых облаков и отогнать их на запад, где они скроют заходящее солнце и окрасят небо во все цвета осени. Но это потом, а сейчас солнце расположилось на небе просто идеально для того, чтобы пегаска могла прогреть сразу половину тела, время от времени переворачиваясь, чтобы убедиться, что ни одна из её частей не избежала тёплых ласковых лучей.
Иногда Рэйнбоу Дэш жалела всех пони, которых угораздило родиться не пегасами.
И вот ей снился какой-то невнятный сон о весне, прекрасном жеребце и обо всяком-разном, чем они могли бы заняться вдвоём, когда она услышала чей-то смех. Если бы он затих через пару минут, она, наверное, и не проснулась бы, но время шло, а смех внизу не затихал, и её сознание, нехотя и никуда не торопясь, покинуло уютный мир сна и вернулось в суровую действительность. Заворчав, пегаска перевернулась на живот, чтобы посмотреть, кому это там так весело.
Море разноцветных пастельных точек окружало “Сахарный уголок”. Дэш прищурилась, и точки превратились в пони, целую толпу, собравшуюся вокруг открытой террасы. Теперь, когда она окончательно проснулась, она ясно слышала их крики и смех. Казалось, они отлично проводят время.
Хм. Пегаска поводила плечами, разминая мускулы крыльев, и свалилась с облака. Когда до земли осталось не больше сотни метров, её крылья распахнулись, и она плавно приземлилась на двускатную крышу кондитерской. Там уже успели обосноваться несколько пегасов, так что ей пришлось втиснуться между ними, чтобы посмотреть, что же творится внизу. Её соседом оказался Тандерлейн, и она тут же ткнула его локтем в бок.
— Привет. Что там происходит?
Тандерлейн дружелюбно вернул ей тычок, а затем указал мордой на середину толпы.
— Новое дерево. Кто-то нашёл его в Вечнодиком лесу.
— Да? И что с того?
Прищурившись, Рэйнбоу посмотрела на городскую площадь и действительно увидела там высокий тонкий саженец, мотающийся туда-сюда под слабым ветерком. Его корни были аккуратно обмотаны холстиной. Несколько земных пони окружили его, осторожно подняли и понесли к заранее выкопанной лунке, неподалёку от свечной лавки. Его листья были как у тополя, такие же стреловидные, но не серебристо-зелёные, а переливающиеся изумрудно-зелёным и можжевелово-голубым. Конечно, дерево было красивое, но уж не настолько, чтобы вызвать у Дэш такой же накал страстей, как у остальных. Она посмотрела на него ещё раз, затем окинула взглядом толпу и соседей-пегасов и нахмурилась.
— Ну и что в нём такого? Это ведь просто дерево.
Тандерлейн покачал головой.
— Оно вроде как волшебное. По крайней мере, они так говорят. Земные пони, я имею в виду.
— Ах, волшебное дерево… — Рэйнбоу Дэш расправила крылья, собираясь вернуться к себе на облако. — Здо́рово. Наверняка мне всё про него расскажет Твайлайт, так что я…
— Это Ретрив, — перебила её Клаудчейзер. Она придвинулась поближе и просунула между ними голову. — В нём хранятся воспоминания.
— Как это?
— Смотри. — Пегаска показала кончиком крыла вниз, на толпу.
Какой-то земной пони, которого Дэш не знала, как, впрочем, и большую часть горожан, подошёл к дереву. Помедлив в нерешительности, он поднялся на задние копыта и коснулся кончиком морды одного из нижних листьев. Застыл, затем, спотыкаясь, отшатнулся назад с потрясённым выражением на лице. Толпа зрителей затаила дыхание.
Внезапно жеребец резко дёрнулся. Его лицо просветлело, и он указал на кого-то в толпе — кажется, на Роузлак, одну из трёх сестёр-цветочниц. Он что-то сказал, и пони вокруг разразились хохотом, а цветочная кобыла покраснела так сильно, что Дэш подумала, не завянут ли от этого цветы в её гриве. Но потом она тоже захихикала и подбежала, чтобы заключить его в объятия.
— Его листья впитывают воспоминания, когда ты их забываешь, — объяснила Клаудчейзер. — Если потом кто-то коснётся листа, он увидит, что в нём хранится. Это дерево совсем ещё молоденькое, но, думаю, в его листьях воспоминаний лет так на двадцать.
Рэйнбоу Дэш прищурившись взглянула на собравшуюся толпу.
— И это всё? Как-то глупо.
Клаудчейзер пожала плечами.
— Земные пони любят такие штуки. Ну, вы же их знаете.
Тандерлейн и Рэйнбоу Дэш согласно кивнули. Да, они знали их хорошо.
Старлайт Глиммер и Твайлайт Спаркл выждали несколько дней, чтобы схлынул ажиотаж, и лишь затем навестили саженец. В землю вокруг Ретрива были вбиты несколько колышков, на которые, в виде изящной ограды, была намотана белая верёвка, чтобы его не трогали животные. Было видно, что за деревом хорошо ухаживают: его щедро поливали, и за прошедшую неделю оно выросло почти на пятнадцать сантиметров. На кончиках веток проклюнулись новые почки. Очевидно, новое место под солнцем пришлось ему по вкусу.
Несколько минут подруги стояли молча. Их взгляды перебегали с дерева друг на друга, на далёкий горизонт и на другие не менее интересные вещи: облака, скалы или пони, спешащих по своими делами. Первой нарушила молчание Старлайт:
— Кому-то из нас придётся быть первой.
— Ага… — Твайлайт сглотнула. — Думаю… ну, я же принцесса, так что…
Собираясь возразить, Старлайт открыла рот. В конце концов, она была старше. К тому же сильнее, пусть и не во всём. Она обязана первой проверить его. И потом, разве хороший друг не должен быть всегда готов сделать что-нибудь трудное или опасное ради своего друга? Но прежде чем она набралась смелости вмешаться, Твайлайт уже трусила к дереву. Она вытянула крыло и коснулась трепещущего листа, что висел пониже, кончиком самого длинного махового пера.
На несколько долгих секунд подруги застыли. Старлайт вытянула копыто, чтобы оттащить Твайлайт назад, но как только оно коснулось её плеча, сознание единорожки на миг поглотила одна очень странная вещь. Воспоминание, которое не появлялось долгие годы, неожиданно всплыло откуда-то из самых дальних закоулков её сознания; о времени, когда она была куда моложе и счастливее, а друзей у неё было больше, чем звёзд на небосклоне; зимними ночами они тайком покидали свои понивильские дома и, оседлав холодные ветра, взмывали в кристально чистый морозный воздух, где луна светила, словно фонарь, и они смеялись и танцевали в небе, пока в горле не начинало саднить, а гривы не покрывались инеем. Это были удивительно счастливые и светлые дни, и острая тоска по ним, словно игла, пронзила её сердце. Она едва могла дождаться ночи, когда снова сможет взлететь и попытаться вернуть то ушедшее вре…
Задыхаясь, она отшатнулась от дерева. Рядом с ней, прямо на земле, сидела Твайлайт. В такт биению сердца её крылья слегка подрагивали.
— Ты… — Старлайт не хватило воздуха. Она судорожно вздохнула, дождалась, пока растает совершенно чуждое ощущение, что у неё есть крылья, и попробовала ещё раз: — Ты чувствовала это?
Твайлайт кивнула.
Старлайт облизнула губы.
— Это… Это были воспоминание какой-то другой пони. А теперь они мои.
Твайлайт кивнула снова.
Старлайт уставилась на дерево. Его листья, танцующие на ветру и такие красивые, наполнили её внезапным ужасом. Каждый из них, каждый из тысяч листьев, был чьим-то воспоминанием, ожидающим, чтобы его разделили с другими. А некоторые из них, возможно, были её собственными.
— Мы должны его сжечь, — сказала наконец она.
— Не думаю, — ответила Твайлайт. Старлайт нахмурилась.
— Воспоминания не предназначены для того, чтобы их теряли, находили или ими делились. Их место здесь, — она постучала себя копытом по голове, — и больше нигде. Если мы их забываем, то лишь потому, что они должны быть забыты.
— Согласна, — вздохнула Твайлайт.
— Хорошо. — Старлайт ненадолго замолчала. — Итак… Мы обе согласны. Мы должны его уничтожить.
Твайлайт тоже перевела взгляд на дерево. Шли минуты, наполненные лишь тихим шелестом листвы, которую ласкал ветер. Затем она покачала головой.
— Я не имею на это права, как, впрочем, и ты.
Старлайт почувствовала, как что-то горячее толкнулось в её сердце, и невольно оскалила зубы.
— А ты в курсе, что там и твои воспоминания? И кто-нибудь когда-нибудь может их найти. Ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы кто-то узнал твои секреты?
Теперь Твайлайт смотрела вниз, на булыжники мостовой. Её крылья поникли, а ушки печально опустились. Гнев покинул сердце Старлайт, сменившись чем-то столь же привычным. Стыдом.
— Прости, — сказала она. — Я совсем не поду…
— Я забыла множество вещей, — перебила её Твайлайт. — И конечно, что именно я забыла, я тоже не помню. Ведь так это и работает, верно? Ты забываешь, что ты забыла. Но… лучше всего я помню те дни, когда мне было стыдно, когда я чувствовала боль или вину, или делала что-то жестокое и порочное. Кажется, я никогда не смогу забыть это, как бы сильно ни старалась. У тебя тоже так, Старлайт?
Бежали секунды. В голове единорожки проносился вихрь воспоминаний: о Нашем городе, о безумном плане отмщения и о её бесконечно разнообразных неудачах, как ученицы, и как подруги. Воспоминания были такими далёкими, что она почти утратила их. Почти, но не совсем.
Да, они по-прежнему были с ней. Она никогда не сможет их забыть. И значит, дереву они никогда не достанутся.
Старлайт сглотнула. В горле жгло.
— Да, всё так. Прости.
— Пустяки. — Бросив на дерево прощальный взгляд, Твайлайт встала. — Пойдём. С меня кофе.
И они отправились предаваться воспоминаниям за чашечкой кофе и говорить о счастливых временах.
— Ну, вот и он, — сказала Эпплджек и втянула носом воздух, сделав глубокий вдох. У Ретрива был удивительный, ни на что не похожий запах. Он напоминал ей о детстве, но она никак не могла понять, чем именно — Красивый, правда?
— Думаешь? — прищурившись, спросила Эппл Блум.
— Конечно! — Эпплджек посадила сестрёнку себе на спину, чтобы той было лучше видно. — Видишь? Посмотри на эти листья, как они мерцают и переливаются. Ну, разве это не самое красивое дерево на свете?
— Оно милое. — Она скорее ощутила, чем услышала, как Эппл Блум вздохнула.
— Ещё какое. — Эпплджек почувствовала, как её губы растягиваются в улыбке, которую она не смогла бы сдержать, даже если б захотела. — Оно волшебное, Блум. Настоящее волшебство. Земная магия. Этим деревьям не нужна помощь капризных единорогов. Они волшебные сами по себе.
— Все деревья волшебные, — возразила Эппл Блум.
— Ну, тоже верно, — согласилась Эпплджек. — Но у этого особая магия. Видишь ли, Ретривы собирают воспоминания, забытые другими пони, и они…
— Знаю-знаю, они хранят их в своих листьях. Черили рассказывала нам на одном из уроков. — Эппл Блум спрыгнула на землю. — И что в этом такого? Это же просто воспоминания. И даже не самые важные. Их ведь взяли и забыли! Кому нужна такая ерунда?
— И правда, кому? — Эпплджек взглянула на дерево, а затем подошла и протянула Эппл Блум копыто. Покосившись на неё, кобылка пожала плечами и взялась за него своим.
Хорошо. Эпплджек повернулась к дереву и прислушалась к шелесту его листвы. Она снова глубоко вдохнула через нос, и… Вот оно. Запах яблок, летней фермы, сена, вскопанной земли и старого кострища на заднем дворе. Она закрыла глаза и позволила аромату вести своё копыто, сначала вверх, потом вперёд, пока она не почувствовала, что оно коснулось листа, растущего на нижней ветке недалеко от ствола.
Оно пришло медленно, как и все самые лучшие воспоминания. Но оно было таким ярким, что она удивилась, как вообще могла такое забыть. Она вспомнила выражение лица Бабули Смит, когда та склонилась над кроватью, где новорожденная кобылка прижималась к маминому животу, ища губами сосок. Ярко-желтая, с ослепительной красной гривой, пышной, как весенние цветы.
— “Мы назовём её Эппл Блум”, — вспомнила она слова и улыбку Бабули.
Неподалёку послышался слабый вздох, полный изумления, грусти и любви. Ведь именно из этого и состоит магия земных пони.