Нортляндские записи.

Введение

Порт Надира — крупнейший порт государства Камелу, если не говорить, что он единственный. Здесь, как и во многих других городах, стоящих на соленых водах моря, своя, ни с чем не сравнимая атмосфера.
Дурманящий запах сыра. Такой яркий, такой полный, что им можно рисовать солнце на полотнах величайших мастеров живописи.
Запах тухлой рыбы. Смешной запах, одновременно противный и необходимый нам всем, как воздух. Потому что по нему можно безошибочно определить, что ты находишься в городе занятом, не очень богатом, но определенно важном. И все это благодаря запаху, слыша который благородные пони куксятся и прикрывают копытами свои аристократичные носики.
Сегодня, с грузового причала под номером два, начинается путешествие. Да такое, что самые лихие пони, избороздившие, кажется, все просторы необъятных морей, просто снимают шляпу перед смельчаками. И невдомек им, что смельчаков среди состава команды «Тихой Антонии», старого, на вид потертого, как куртка бродяги, судна, увы, немного.
Наверное, дело в деньгах, которые правят грешным миром, здраво рассуждал я.
«Тихая Антония», названная так в честь действительно тишайшей королевы, давно почившей, но продолжавшей жить в сердцах тысяч поклонников, была обычным кофом. Большое судно о двух мачтах, на которых уже нетерпеливо топорщились полуподнятые белые паруса. На верхушке, в вороньем гнезде, кто-то суетился. И ничто бы не омрачало вроде бы обычный торговый поход, если бы в неприспособленных бортах старика кофа какой-то умный военачальник не сделал много-много окошек, через которые в разные стороны щерились черные стволы пушек.
Уходя в Нортляндию, корабли выходят из портов настолько нагруженными, что практически скребут своим днищем по грунту. Бывалые моряки шутят, что это очень хорошо — меньше шансов утонуть.
Сегодня на борт грузят последние бочки с солониной и водой, а уже через полтора часа, корабль отплывет, деловито покачивая бедрами между волн.
Но это не страшно — я не опоздаю. За полчаса до отплытия, дежурный прогудит в горн. Это как первый звонок в театре. Надо спешить. А когда корабельный колокол несколько раз печально заголосит — все, второй звонок. Трап убран, кнехты освобождены от непосильной ноши.
Третий звонок слегка запоздает. Пушки городского форта выстрелят только тогда, когда «Тихая Антония» пройдет между двумя неуклюжими молами. И направится к цели. Спектакль начнется.
Времени еще вполне хватит на чашку чая, но Вайт Шедоу, справедливо заметив, что лучше не испытывать судьбу, выдворяет меня из ее гостиницы. Мне остается только неловко постоять у входа, щелкая по мостовой копытами.
Ничего не попишешь — если хозяйка сказала, то нужно подчиняться. Мои вещи, коих их университета прислали целый воз, были заранее поставлены в мою каюту, все самое важное, документы, деньги, почти литр чернил и кипа перьев, были при мне всегда — в черном саквояже.
Над городом быстро спускается ночь. Это очень нетипично для географической широты, но, возможно, все дело в погоде. Сегодня весь день был пасмурный, пару раз капал дождь. Звезд видно не было, только глубокая черная пелена, затмевающая все небесные светила, и газовые фонари, которыми утыкана дорога, что праздничный торт свечками.
Что очень удобно, все крупные дороги в портовых городах, так или иначе, всегда выходят к причалам. Это очень удобно, если вы приезжий, который не разбирается в карте. Как я, к примеру. Это даже в какой-то степени смешно, я, дипломированный этнограф, который всю жизнь провел с картами мира, не разбирается в схемах города. Кажется, это из-за из неглобальности. Все-таки, мир огромен, а город — неоправданно мал.
Так и моя сумбурная поездка в Нортляндию стала не чем иным, как проявлением моей профессии. Колонизаторы из Камелу недавно вновь сделали южное побережье безопасным, выбив воинственные племена окров и немногочисленные группы коренных грифонов из ранее захваченных районов.
Но, кажется, стоит начать с предшествующего периода.
Несколько сотен лет назад, разыгралась нешуточная ссора Камелу и Зебрики, что привело к частичной блокаде заливов Рога и Зеленой ивы. Камелу, так исторически сложилось, существует за счет торговли со своими соседями, в основном, с Эквестрией — крупнейшим в регионе государством. И самым влиятельным. Вот так, пытаясь найти иной путь к Эквестрии, экспедиция нашла новый континент — Нортляндию. Земли, не тронутые цивилизацией, где по сей день обитают племена диких пони. Местные жители говорят на странных языках, до сих пор совершенствуют первобытные орудия труда, среди них преобладает тотемизм. И при этом, конечно, они совершенно не гнушаются жертвоприношениями, что ставит нас, цивилизованных пони, в неловкое положение.
Первые колонисты прибыли в Нортляндию спустя несколько лет. Они построили несколько военных фортов на месте старых поселений коренных народов. Так появился «кедр», крупнейшая крепость в округе, и «Вече», крупный рынок, где иногда можно встретить и ассимилированных местных.
Южное побережье было колонизировано без проблем, малочисленные племена оказались либо дружелюбны, либо слишком слабы, чтобы сражаться за свою землю. Так что первые десятилетия, колонисты процветали, создавая на территории побережья множества городков, поселков. Большинства этих географических объектов уже давно не существует.
Так получилось, что именно неприметное государство Камелу, затерянное в песках жаркого континента, стало монополистом и полноправным хозяином Нортляндии. И никто никогда не посягал на ее территории, что было весьма удачно для всех.
Но вскоре, увы, началась темная полоса в жизни колонистов. Многочисленные племена диких пони, в основном это был народ окров, пришедших с севера, осадили множество городов, сожгли их, а всех жителей придали своему справедливому суду. Божества окров были кровожадны, а главное — они приказывали уничтожить каждого иноземца, ступившего на земли северного материка.
Так, на сотни лет, Нортляндия стала полем боя для колониальных войн.
Минули годы, большинство слабых поселений было сожжено, из старых остались только самые сильные. Вокруг них теперь и произрастала южная цивилизация. В леса Нортляндии до сих пор нельзя идти без надлежащего эскорта — всегда найдется окр, который всадит вам в круп копье.
Совсем недавно, ни прошло и года, в Нортляндии опять загремели пушки. Кочевые племена с севера вернулись, чтобы вновь попытаться выдворить с континента чужаков. Немного новостей доходило оттуда, но то, что попадало в газеты, было действительно ужасно. Война была кровопролитна, Камелу отправила в Нортляндию десяток кораблей с экспедиционным корпусом, задачей которого являлось подавление наступающей массы и защита населения городов. Теоретически, корпус должен был не только остановить племена, но и начать завоевание ныне неизведанных земель севернее. Но этим планам сбыться было не суждено. В городе с громким названием Отголосок, самом северном городе поселенцев, грянула настоящая бойня. То, что было запечатлено на фотографиях, было просто немыслимо — ранее тихий и аккуратный городок превратился в маленький филиал Ада — грязь, горящие дома, длинные змеи окопов. И ни единой живой души. Даже намека на жизнь. Даже тел.
До сих пор, до Отголоска не идут караваны, потому что идти просто некуда. Сомнительно, что город вообще можно вернуть обратно во владение колонистов — в лесах вокруг него множество стойбищ коренных жителей, в любой момент готовых повторить свой ужасный подвиг.
И вот сейчас, когда гипотетический фронт откатился на почтительное расстояние от побережья, я отправляюсь туда — в Нортляндию. Экспедицию спонсирует университет Мэйнхеттена, и это было крайне сложно и дорого — заставить капитана взять с собой такой ненужный балласт, как я.
Улица шумит, как многоголосый оркестр. С одной стороны, из паба, доносятся громкие выкрики портовых пьянчуг, с другой, басовитый смех. Толпы, как таковой, нет, но моряки, пони в белых бескозырках, быстро сколачиваются в группы, видимо, им неудобно быть поодиночке. И направление движения почти у всех одно — к причалам, где возвышаются мачты «Тихой Антонии».
Перед тем, как снять очки, мне приходится воровато оглядываться. Магию, говорят, в этой части мира не жалуют, единорогов не так много, как, к примеру, в Эквестрии, и это накладывает на меня некоторые обязательства. К примеру, на въезде в страну, мне категорически запретили использовать рог, как оружие. И сейчас, перед отплытием, я меньше всего хочу, снимая очки, кого-то напугать и попасть в полицию.
Но в толпе, которая, несомненно, у корабля образуется, я могу очки разбить. Это недопустимо. Так что, я благоразумно свернул с главной улицы в закоулок, хорошо освещенный газовым фонарем.
Тут, я спокойно, без лишней суеты, позволяю себе снять очки.
— Сэр, вам плохо?
Я мог бы догадаться, что отошедший пони мог вызвать в толпе внимание, отнюдь не лестное в данный момент.
— Нет, все хорошо, спасибо, — вежливо возвращаю я на глаза очки. Без них я бы не мог увидеть лица моего собеседника. Хотя, оно мне и не было интересно, но этикет обязывает.
Первое, что меня одновременно поразило и испугало — пони был в форме. В полотняной форме, цвета песка, отороченной на краях искусственным мехом. Форма экспедиционного корпуса Нортляндии имела свой отличительный знак — именно такие меховые вставки. Теоретически, они должны были помогать солдатам пережить холодные ночи.
Что касается внешности: у пони была нелепая козлиная бородка, был он серой масти, кьютимарки из-за формы видно не было. Грива уже в изобилии покрылась благородной сединой.
Кажется, он успел побывать в боях. Он мог бы многое рассказать мне о Нортляндии, жалко, что я так спешу на корабль. А он, судя по тому, что у него на форме не было бирки (ее нас попросили нашить, чтобы упростить пропуск на корабль), уже сошел на берег.
— Вы в Нортляндию, сэр...
— Нотсон, — услужливо дополнил я. — Эдигари Нотсон, преподаватель этнографии в Мэйнхеттенского университета.
Мой собеседник только кивнул.
— Так вы в Нортляндию?
— Да, рабочая поездка. Сбор информации о коренных народах, знаете ли. — высокопарно начал было я, но осекся, понял, что ему это неинтересно.
— Мистер Нотсон, в своем путешествии вам придется не раз общаться с жителями Побережья и, возможно, северных районов. У меня была бы к вам просьба. Мне нужно найти кое-кого. И передать ему письмо.
— Кого?
— Сослуживца. В последний раз я видел его в Отголоске, много месяцев назад. Большой мой друг, во всех смыслах этого слова.
— Сомнительно, что в Отголоске остался хоть кто-то живой, сэр. Простите.
— Ничего, мистер Нотсон, вы совершенно правы. Там не осталось никого. Но мой друг всегда был чрезвычайно везуч. Не думаю, что он мог сгинуть в пожаре Отголоска. Ему нужно доставить письмо. Очень важное, уверяю вас, если он жив, он очень хочет его получить. Письмо, смею сказать, государственной важности.
— Это все звучит очень и очень интересно. Но как я его смогу найти?
— О, не сомневайтесь. Если мой приятель жив — здоров, то вы несомненно о нем услышите. Он личность колоритная.
Вдали грянул гудок. Первый звонок в спектакле этого путешествия.
— Сэр, мне пора, — я встрепенулся, нахохлился, немного занервничал. Терпеть не могу опаздывать.
— Возьмите, — он просто воткнул мне в зубы толстую папку, видимо, до отказа забитую документами. — Это поможет вам его найти. И передать. Это очень важно. Я готовил все эти записи почти два месяца. Тут выдержки из дневников, письмо, которое следует передать. Возможно, вам, как новичку в Нортляндии, мои знания, описанные там, окажутся полезными. А теперь, позвольте я откланяюсь. Мне предстоит еще долгое путешествие в Понивиль.
Что правда, то правда. Я послушно кивнул, сжимая в зубах папку, и, развернувшись, бегом направился к кораблю.
*
«Тихая Антония» благополучно отплыла, провожаемая сотнями горожан. Нам салютовали пушки, рассыпая по черному тучному небу яркие звездочки фейерверков.
— Мистер Нотсон, вам предстоит познать самое страшное бедствие на корабле после чумы и жажды, — заметил капитан, когда мы стояли на обдуваемой всеми ветрами корме, наблюдая за тем, как огоньки Надиры прячутся в неизвестности — Скуку. Вы запаслись десятком книг, которые будете читать в течение следующих трех-четырех месяцев?
— Не беспокойтесь, меня практически на трапе обеспечили чтивом.
Становилось холодно, так что я спустился в свою каюту. Маленькая, вполне удобная, что немаловажно — отдельная. Кровати не было, зато были два гамака, один над другим. Видимо предполагалось, что в каюте будет ночевать офицерский состав, а так как я был в комнатке один, я спокойно свалил в верхний гамак свои многочисленные вещи первой необходимости.
Естественно, первым делом, я осмотрел полученный сегодня документ. В папке было великое множество листов, иногда написанных от руки, иногда печатных, было несколько фотографий, увы, ни на одной таинственного «сослуживца» не было. Зато было письмо, мятое, обожженное, написанное потекшими чернилами.
Мелкий, танцующий почерк, будто писали на колене. Кто его знает, может, так оно и было.

«Дорогой Эд.
Скорее всего, ты уже в безопасности, если читаешь это письмо. И я за тебя несказанно рад, потому что мне, похоже, сейчас ой как не сладко.
У меня не было времени рассказать тебе все там, в Отголоске. Это письмо я написал, пока мы держали караул на площади. Мне только что поведали, что скоро будет собираться группа, будет выходить из окружения. Я сразу посоветовал тебя, потому что ты имеешь действительно высокие шансы выбраться. А значит, и выполнить мою просьбу.
Если все пошло по плану, вместе с этим письмом ты получишь большую амбарную тетрадь. Ты не раз ее видел, и отлично знаешь, что это мой дневник. На протяжение всего похода, я оставлял там записи, свои наблюдения, мысли. Жалко, что эта тетрадь единственная, которая уцелела после пожара, ведь я возил за собой пять таких. Но, с другой стороны, это и к лучшему, у тебя будет меньше бесполезного груза на спине.
Я не знаю, чем закончится эта осада, но есть просто огромная вероятность, что я не выйду из города, даже если очень постараюсь. Я слишком явная мишень для окров, да и вчерашний день доказал, что меня местные без внимания не оставят не при каких обстоятельствах.
У меня есть должок на Юге. Очень большой должок. И тяжелая ноша вины. Так что, Эд, будь другом, передай последнюю часть моего дневника в Понивиль. Не перешли, а именно передай. Считай это моим капризом. Ты знаешь кому, я не раз тебе рассказывал. Но, если что, в дневнике, на первой странице, есть адрес.
На этом я заканчиваю это письмо. Должен сказать, дружище, ты был просто отличным воякой. Жалко, что судьба запросила тебя в эту дурацкую Нортляндию.
Очень надеюсь, что ты остался обо мне хорошего мнения. Я желаю тебе удачи. Никогда не суйся больше в этот проклятый край.

Твой друг,
Макс»

*
«Тихая Антония» плывет вперед, разрезая своим носом многочисленные волны. Несколько месяцев плыть упорному кофу до Нортляндии.

Состав злополучной папки

Краткая опись, составленная дотошным мистером Нотсоном, дабы не упустить в ходе путешествия по водам северных морей и океанов никаких деталей, который помогут ему разыскать неизвестного, но крайне примечательного сэра Макса

(Это, конечно, нельзя назвать главой, и тем более, работой над фанфиком с моей стороны. Но данная миниатюра, возможно, подготовит Вас к тому, чтом придеться прочесть и дневник Макса, и записки Эдмунда, и узнать, в конце концов, что таится в белоснежном конверте. Давайте будем считать эту халтурку просто слабым нагнетанием хоть какой-то атмосферы. Ну и просто моим приветом к вам. Нет, я не умер, я все еще жив и вполне здоров, если это кого-то волнует. И фанфик, конечно, будет написан, если это тоже кого-то интересует)

1. Письмо Макса к Эдмунду Гоату — Листок бумаги, обоженный с левой стороны, покрытый каплями чего-то красного внизу, очеыидно, крови. Побывавший в воде, огне и перестрелке, текст, который не несет в себе никакой полезной для поиска информации. Кстати, очень удачное совпадение, что старого приятеля Макса в сокращении вполне можно принять за меня. Мистические штучки, в которые я не верю.

2. Письмо к господину Максу — запечатанное в трех (!) местах сургучом. Белоснежный конверт, не просвечиваемый, который не берет вода и огонь. Еще бы, канцелярия принцессы Селестии не скупиться на магию, только бы важная документация попала в копыта к получателю. Что внутри — остается загадкой, считаю идею вскрыть конверт с данными сомнительной и опасной.

3. Выдержки из дневника Макса — кипа листов, перепечатанных с оригинала (вероятно, Эдмундом Гоатом). Настоящий дневник, точнее, уцелевшая его часть, отправилась в Понивиль. К родственникам, друзьям, коллегам, не важно. Скреплены листы металлической скобой, которая покрылась благородной ржой.

4. Полное собрание путевых записок Эдмунда Гоата, с начала путешествия к Нортляндии, и до возвращения оного в порт Надира. Написанные крупным, педантичным почерком. Видимо они и должны пролить свет на все события, в которых побывал экспедиционный корпус Камелу на северных землях. Что немаловажно, большое количество справочного материала, который может пригодиться в моем путешествии.

Дневник капитана Макса. Запись первая

"Настоящее перед нашими глазами. Оно таково, что глаза эти хочется закрыть".

М. А. Булгаков

Кого-то забыли, кого-то нашли, все это под аккомпанемент падающей листвы. Настигает нелепое чувство, будто ты, как Икар, падая с небес, оказываешься мертвым, еще не долетев до грешного чернозема. Будто кто-то внизу, показывая пальцем на твой хилый заведомо трупик, кричит, возвещая всех вокруг о надвигающемся коротком, но, безусловно, запоминающемся шоу. И от этого становится на душе так погано, так пошло, будто мягкую перину в кровати заменили бетонной плитой, о которую ты бьешься каждый божий день, пытаясь поудобнее устроиться в этом мирке. Все это давит, иронизирует над тобой, заставляет верить, что ты в массе таких же Икаров, просто лишняя точка в небе, которая скоро перестанет маячить на горизонте. И плевать простому люду, улетишь ты в далекие края, обретая силу божества, творящего миры по своей очевидной глупости, или разобьешься о воды холодных северных морей на глазах у тысяч.
Если есть в этом мире хоть одна сила, которая смотрит на нас, отчаянно копошащихся муравьев, сверху, то она, в момент, когда я потерял все, наверное, вышла покурить. Я не виню ее, наверное, у нее тоже голова болит по множеству проблем.

Во мне просыпалось желание жить
В первый день осени,
Но завтра нас просто может не быть
Под этими звёздами.
О ком-то забыли, кого-то нашли,
Кого-то мы бросили,
Но я выбираю любовь
В первый день осени.

Ай-ай-ай, жизнь, ты сволочь. Нелепо так бросать сотни существ на произвол судьбы. Глупо советоваться только с политиканским начальством оных. И, в общем-то, в крайней степени бессмысленно вообще разговаривать с живым существом, для которого выражение «Мое мнение зависит от того, сколько вы мне заплатите» принято за аксиому. Ничего не имею против денег, деньги сами по себе офигенны, особенно когда их много, но они развращают. Я деньгами крупными не обладал в жизни ни разу, так что могу сказать с гордостью — я никогда не брал взяток. Возможно, потому что не предлагали...
Даже сейчас, когда жизнь приняла для меня вкус более пикантный, стало от нее сильно пахнуть паприкой, деньги все еще оставались довольно щепетильным вопросом. Но политическая обстановка играла в этом на стороне меня и моих пони. Мы бывали в городах слишком редко, чтобы вообще задаваться вопросом капиталов и их вкладывания в развлечения. На еду деньги тратить было бы глупо, когда за тобой тянутся обозы, ломящиеся от продуктов. Увы, я до сих пор не приноровился есть траву.
В последний раз я открывал амбарную тетрадь, которая стала домом для моих мыслей, около трех недель назад. Очень печально, но у меня просто не оставалось времени, чтобы вписать на накрахмаленные странички хотя бы пару слов. Только сегодня я вдруг заметил, что мне срочно нужно вылить все переживания посредством мелкой писанины и множества клякс. Старая тетрадь закончилась, а я даже об этом не вспомнил. Ее пришлось положить в сундук к остальным, дабы не занимала места. А сундук, как в сказке, сложить в обоз. А обоз сейчас черт знает где, я его уже пару дней не видел. Так что, используя подручные материалы, утянул у бригадного командира, майора Гено, пони с французским акцентом и миллионом странностей, четыре листа бумаги. Потом вложу в новый альбом, когда представится случай его купить.
Итак, что же нового произошло за время, вроде бы небольшое? А многое, скажу я.
Во-первых, худшие опасения и мои, и Эдди, и еще кучи народа, оправдались. Головастые ребята из штаба все-таки умудрились подписать пресловутый указ, о котором так много споров шумело по всей Нортляндии.
Спасибо матушке-жизни, она так уверенно вбивала нам в головы мысли, что все вокруг нас напоминает кучу сгнивающего компоста, что мы перестали огорчаться и говорить, воздевая к небу руки и копыта, «Господи, за что!».
«Не верь союзникам. Союзники — сволочи».
Ночь была тихая и, кажется, абсолютно мертвая, когда вроде бы огромное войско Экспедиционного корпуса, с виду непобедимое, как цепь танков, было безжалостно покоцано, разрезано, вспорото по швам, превратившись из дорогого и нового пальто в кучу тряпок, место которым нашлось в дальнем углу чулана. Так получилось. Так просто получилось, и никаких объяснений. Объяснения — просто сотрясание воздуха. Так, прикрываясь лютейшим деспотизмом «военного времени», в палатку, стоящую на окраине маленького поселения Вече, ворвался майор Гено.
Что касается Гено, я отношусь к нему с глубоким почтением. В нем, вот черт, сочетались одновременно манеры Шарля де Голля, горячее, местами даже слишком, бесшабашное сердце Жукова и просто безответственный героизм, как у Най-Турса. Что касается его внешности, ну и просто отличительных черт, врезавшихся мне в память, стоит отметить несколько оных. Но обо всем по порядку.
Сегодня, седьмого дня, как за скалистыми горами спряталось солнце, ставя нас, иностранцев, перед фактом начала полярной ночи, моему расчету, можно сказать, с самого раннего утра, было выдано предписание немедленно покинуть лагерь Экспедиционного корпуса, раскинувшийся на окраинах близ городского поселения Вече, погрузиться в санитарный поезд, и отправиться обратно в «Кедр», к морю. Это не может не радовать меня и моих ребят, очевидно, мы едем получать новое снаряжение, которым корпус уже давно дразнят. Бедноваты мы для такой ситуации.
Все-таки, в планах командования не было такого глубоко продвижения вглубь морозного континента, так что все мы, несколько тысяч солдат, оказались в ситуации щекотливой. Край все-таки морозный, и если, спускаясь с трапа у крепости «Кедр», почти месяц назад, все мы чувствовали на себе прикосновения легкого весеннего солнца, а сейчас, за множество километров от морского порта, за двумя грядами высоких острых гор, да еще и во время полярной ночи, было откровенно зябко. Форма Экспедиционного корпуса, коричневая, отороченная мехом, казалась сейчас просто смешной и нелепой, мои сослуживцы выкупали у местных жителей их одежду. Им хорошо, а я так и продолжал мерзнуть в легкой пехотной форме, греясь глупой надеждой, что скоро смогу вернуться в «Кедр», где меня на складе, в ячейке Р-54-бис, ждет теплое черное пальто.
И это если говорить только об униформе. Что касается оружия, а оно, безусловно, на поле боя достаточно важно, его у нас был категорически мало. Мой расчет, состоящий из девяти достаточно молодых пони, веселых, но временами совершенно безрассудных, тащил на себе по сомнительным дорогам Нортляндии два пулемета, отдаленно напоминающих систему Гатлинга, которую я видел у себя на дальней Родине. Лафеты у пулеметов были тяжелые, с огромными колесами, что не помогало, а скорее мешало на дороге. Не говоря уже о том, что за собой приходилось тащить еще и дополнительно повозку с патронами — всего три деревянных ящика, окрашенных в зеленый цвет, в которых, между слоями промасленной бумаги, лежали тряпичные ленты, в «кармашках» которых расположились патроны с картонными гильзочками. Такой пулемет лично мне казался просто ужасно неудобным, и было у меня на то несколько вполне объективных причин. Во-первых, все-таки система этого самого пулемета рассчитывалась на пони, но никак не на меня. Поэтому о классической схеме таких пулеметов, как я видел в своем мире, придется забыть.
За бронещитком внушительных размеров, у основания пулемета, среди десятка пружинок, каких-то отверстий, штанги упреждения, нашли себе пристанище две деревянные ручки, которые полагалось держать крепкими лошадиными зубами, и что вроде уздечки, которая закреплялась во рту у наводчика. Стрельба из пулемета, как в очень старые и крайне, блин, добрые времена, велась при помощи целой оравы боевых единиц: кто-то наблюдал за противником, давал указания по упреждению и просто командовал, кто-то подносил патроны, кто-то наводил, а кто-то помогал, держа на копытах пулеметную ленту, что в замке не застопорило патрон. Но все равно, стрелять из этой штуки крайне сложно.
Шаг первый — развертка. Пулемет (в моем случае, два пулемета, которые в штабе именуют «огневой парой») выставляется на позиции. Группа развертывается за бронещитком, командир расчета (я, ваш покорный слуга), выбирает цель для огня, вымеряет дальность и расстояние. Дает данные и команды. В это время наводчика пристегивают к этой чудовищной уздечке, которой он направляет ствол. Помощник наводчика хватает в зубы первую ручку, и начинает ее неистово вращать по часовой стрелке, пока внутри разгонного механизма не звякнет звоночек. Сомневаюсь, что этот писк можно услышать на поле боя. Но так или иначе, звонок оповещает, что пружина затянута до упора. К пулемету подносятся патроны, либо обычные, либо трассеры, по выбору опять-таки командира. Ящики открываются, лента осторожно закрепляется в замке, помощник наводчика хватается за другую ручку, дергает ее на себя, будто играя в автомат, тем самым загоняя первый патрончик в паз. Цельсь... Огонь! Наводчик тянет на себя уздечку, пружина раскручивает стволы, при этой втягивая ленту. Происходит выстрел. Завода пружины, теоретически, должно хватать для расстрела одной ленты, но там есть свои нюансы...
Собственно, из всего оружия, которое хвалебное командование выдало моему расчету, это все. Винтовки? Пистолеты? Сабли? Перебьетесь, поставили пулеметы, дали огонь. А если подпустили противника к себе близко, то все.
Положение дел, таким образом, было достаточно проблематичное.
Итак, на чем это я остановился...
И вот, уже этим днем, весь мой расчет погрузился в санитарный поезд, на котором в «Кедр» доставляли раненых. Раненых было немного, так что расположились мы с комфортом, насколько это возможно в вагоне, который пропах спиртом и запекшейся кровью. Кажется, где-то витал и тяжелый, сладковатый аромат, но я пытался к нему не прислушиваться.
Поезд отправился с опозданием, пришла весть о разрушении полотна в районе горы Камеш, что южнее Вече на добрую сотню миль. Пока железнодорожный батальон срочно менял неожиданный срез двух метром стали, в вагоне стало достаточно душно. Открывать окна и выходит категорически запретили, да я и не собирался. Пользуясь задержкой, с передовой подвезли еще около десятка лежачих.
А передовая у нас везде. Фронт на все триста шестьдесят градусов, чтоб его. Весь этот конфликт более всего напоминает мне партизанскую войну с оккупантами, где оккупантами, несомненно, выступаем мы. Местное население можно разделить на два лагеря: Неуры, в основном, живущие на побережье, лояльные к чужакам, и многочисленные варварские племена кочевников с севера, волнами наступающие к берегам северных морей. Вот эти ребята шутить не любят, и хотя их технологический и социальный прогресс до сих пор находится в неразвитом состоянии, это не значит, что их копья от этого менее острые, рогатины менее опасные, а булавы менее тяжелые. Ни в коем случае!
Наконец, когда на горизонте закурился дымок костровой почты, состав, зеленый, как отожравшаяся гусеница, потянулся по рельсам. Колеса мерно застучали по железному настилу, что располагало, наконец, к спокойному и уравновешенному отдыху. Стало прохладнее, но санитары затопили печку. Тепло удушающее медленно сменилось теплом дурманящим, легким. Хотелось вытянуть ноги на полке, покрытой лежалым сеном, зевнуть, да и заснуть к черту. Но вместо этого я прислушался к тому, как судачили на нижней полке девять моих ребят. Мне стыдно, я даже не помню из имен, и различаю их только по званиям и нашивкам на их форме. Но пока что этого хватало. Знал я только Эда, моего помощника, который стоял на втором пулемете расчета. Но тут своя история.
— А вы уидели? — спросил рядовой, который подносил патроны к второму орудию, с акцентом. — Уидели? Энто шеж, нас теперь всех вооружат? Уидели, кто поезд охраняет?
— И кто же? — спросил скептически настроенный Эдмунд
— Солдаты! — совершенно по-детски ответил рядовой, хотя и сам солдатом был. И потом шепотом добавил — у шинэлях! С уинтоуками! Что же будить теперь.
Кажется, он был напуган. С чего бы?
— И что, что в шинелях. И с винтовками. Хорошо же это! Значит, сейчас съездим, получим для корпуса винтовки. И в шинелях теплее будет!
— Нэээ, — протянул харизматичный штык-юнкер, мой наводчик — Раз тепло одевают, раз оружие дают, значит, дальше пойдем. На север. А вдруг заставят Старую Медь брать? Что тогда? Поляжем...
Тут он тихо вскрикнул, Эд ему шикнул:
— Молчи, дурак.
Я до последнего не шевелился, прикидываясь, что сплю. Но, по сути дела, рядовой и штык-юнкер правы, а Эдмунд зря их пинает. Если штаб сподобился выдать войскам теплое обмундирование и огнестрельное оружие, которого мы не имели с самого начала командировки, значит, дело пахнет керосином. Значит, пехота уже с саблями не повоюет.
Видели бы вы, как смотрится пони, к которому на седло цепляют саблю и подсумки. Это зрелище угрожающее. Если бы в Экспедиционном корпусе были единороги и пегасы, думаю, вопрос с вооружением был бы менее остер. Но в Камелу, откуда Корпус берет свое начало, набор идет только из земных пони. Такова традиция. Да и местные племена почему-то преимущественно не имеют ни рога, ни крыльев.
Гремят колеса.
Без пулеметов, оставшихся в Вече, было как-то одиноко и беспомощно. Я постоянно хватался за карман утепленной куртки, проверяя, не потерял ли я документы. Но, натыкаясь на портсигар, в котором лежал военный билет и несколько ассигнаций достаточного крупного номинала, я успокаивался.
Через час поезд, гудя, встал у полустанка. Я решился выйти на свежий воздух перекурить.
Рядовой был прав. Выходя в тамбур, где было ощутимо прохладнее, мне довелось увидеть тех, кто охранял поезд. Железнодорожники, державшие под контролем единственную на всей территории Нортляндии железнодорожную ветку от «Кедра» до Вече, действительно, прибарахлились.
Шинели, черные, ворсистые, зауженные к ногам, закрывающие круп так, что не было видно пышных хвостов, в них пони казались похожими на абажуры. На голове что-то отдаленно похожее на папаху с козырьком, а не как у нас, кепка с матерчатым ниспадающим задом, как у солдат Иностранного легиона. Винтовки казались нелепыми и устрашающими.
Деревянная основа, железный длинный вороненый ствол, торчащий над папахой пони, превращал его в маленький танк. Сама конструкция крепилась на спину, откуда свисали многочисленные подсумки. Как из них что-то доставать в бою, я не ведаю. Хотя, с другой стороны, это человек приспособлен к тому, чтобы убивать. Для пони это, ну никак не естественно.
Винтовка была однозарядная, но заряжалась с казенной части, я явственно видел на уровне спины затвор с недлинной ручкой, как у трехлинейки. Нет, винтовка Мосина не лучший пример. Скорее тут приходит на ум винтовка Бердана, у которой какой-то садист обрезал приклад за ненадобностью.
Спрашивать, как пони собирается перезаряжать винтовку во время боя, я не решился, хотя вопрос и стоял довольно остро. Неужели, ему должен помогать товарищ? Да, физиология пони явно не предназначена для стрельбы из неавтоматического вооружения.
Я несколько минут чиркал спичкой, безрезультатно пытаясь зажечь слабый огонек, но мне абсолютно не везло. Когда, уже вроде бы получилась, когда серную головку спички обдала искра, вдали несколько раз гулко что-то разорвалось. И спичку я благополучно выронил.
Это еще что такое? Я ближе подошел к двери, чтобы выглянуть туда, но пони в шинели меня оттеснил назад:
— Не положено. Техническая стоянка.
Но я удачно извернулся, ухватившись рукой за проем, и смог выглянуть из вагона, где лежала седая степь.
Рядом с железным полотном, насколько хватало глаз, мельтешила серая толпа. Пони везде, будто волны какого-то шерстяного моря, вооруженные, одетые в шинели, сосредоточенные. Вдали бухало, все чаще и чаще, и я уже стал отлично понимать, что это утюжат лес, лежащий вдали, старые пушки. Вперед маршировали стройные серые колонны. И это, видимо, продолжалось уже давно, потому что к открытой двери нашего вагона потянулись носилки с ранеными:
— Куды! — на русском языке крикнул охранник, я даже удивился его знанию языка. — А ну отсюды! Вагон штабной! В другие грузите!
В общем-то, что я удивляюсь. Может, Неур, призванный в корпус из Нортляндии. Тут славянские языки моего мира в ходу.
Отвлекшись на санитаров, которые упорно пытались вгрузить в вагон парочку раненых, я выскочил из вагона на рыхловатый снег. Лихорадочно искал в море шинелей погоны, и, наконец, нашел:
Я представился штабс-лейтенанту по всей форме, включая звание и номер части. При чем по-русски. Спросил, что проиходит.
— Оу, пане капитан! Штабс-лейтенант Юшкович! — заговорил со мной на суржике пони — Трэтий национальный! Проводится опэрация, выбиваем из лэса сэвэрян. Не сумневайтися! Усе по плану!
— Тогда зачем эшелон встал?
— Раненых погрузить, — невозмутимо ответил лейтенант. Я только махнул рукой, и отправился обратно в вагон.
Национальный батальон. Вон оно как. Мне льстит, конечно, что они говорят на моем языке, но черт их разберет, что это за союзнички. Всякое бывает.
На входе в вагон, пони-конвоир язвительно заметил:
— Пане капитан, виж не местный. У вас нашивка Экспедиционная!
Это да. У меня на груди есть нашивка с тремя золотыми звездами — знак иностранного корпуса Камелу.
— И что?
— А як жеш вы так по нашему?
— А... — я махнул рукой — с детства учил. Другого выбора не было.
Поезд рывком тронулся. Я, наконец, закурил.
Пушки все гремели и гремели.

---

И вот, через несколько дней после возвращения моего расчета в Вече, после того как всем были выданы теплые шинели и винтовки, в штабную палатку, где я дежурил у сейфа с документацией, ворвался майор Гено. Он так громко гаркнул, что я проснулся, хотя до этого тихо и мирно спал, опустив голову на какую-то очень мягкую и толстую папку документов. Винтовка, с которой я так намучался, объясняя оружейникам корпуса, как должен выглядеть приклад, одиноко стояла у входа.
Так что я получил сразу кучу разносов. Мол, на посту я спал, винтовка у меня черте где, шинель у меня не застегнута и выгляжу я, видите ли, не так. То, что у меня винтовка не заряжена, а подсумок с патронами валяется в казарме, я скромно умолчал.
Но не это волновало майора, далеко не это.
— Все пропало, капитан! — закричал он, расставляя ударения в словах так дико, что мне захотелось засмеяться — Только что пришло! Пришло из «Кедра»! Эти штабные крысы черте что о себе возомнили! А мне как быть? Мне что, весь гарнизон под ружье поднять и всю Нортляндию взять? Может мне еще в Камелу слетать и сделать этой штабной сволочи чашечку кофе? Да я! Да я!
Он не договорил, только кивнул вихрастой головой, роняя на пол фуражку. Кажется, сама обреченность появилась в его неунывающих глазах.
— Капитан Макс, трубите подъем. Чтобы через полчаса вся ударная часть моей роты была готова к маршу.
Я козырнул, и уже было собирался идти, как майор дополнил:
— Макс, и еще, зарядите винтовку. У нее затвор открыт. Что-то вы сегодня вовсе несобранный.
Я схватил берданку и вывалился из отапливаемой палатки на улицу.
Бежать до соседнего барака, построенного наспех из досок, недалеко, но утомительно. Полярная ночь диктует суровые законы, я увязал в сугробах по щиколотку, опираясь на винтовку, как на костыль. У входа дежурили, поэтому я просто передал приказ о побудке, а сам направился к себе, вглубь барака, там, рядом с моей койкой, старой, продавленной, остались мои единственные вещи. Их немного...
В старый вещмешок из трухлявой тумбочки отправился маленький альбом с моими рисунками, два карандаша и перо, маленькая бутыль черных чернил. Последней в мешок с огромным усилием отправилась измятая шляпа. Надо бы ее отгладить, когда будет время. А пока пусть побудет там. Хотя и раздувает она вещмешок прилично.
Трубил горн на построение.
Через пятнадцать минут мой расчет был полностью подготовлен, пулеметы выкачены из арсенала, я сподобился зарядить винтовку, повесить на себя подсумки и даже насыпать в карманы шинели побольше патронов. Все это отдавало водевилем.
Майор Гено так к роте и не вышел. Его адъютант громко, во всеуслышание, объявил, что рота майора, по приказу Верховного штаба, перенаправляется в Отголосок. Семьдесят четыре километра на север по разбитой дороге.
Выходили мы немедленно. Стройные колонны, ночью, в свете газовых фонарей, как юнкера из «Белой гвардии», уходили в темноту, туда, где вдали чернел чужой, недоверчивый лес. Среди них был и я, в шинели и с винтовкой. Не ради этого я учился в институте...
За колоннами тянулись вереницы обозов. Вдали подал голос визгливый паровоз. С платформ скатились артиллерийские орудия. Два моих пулемета, тяжимые

моими же бойцами, плелись в хвосте. Медленные. Неповоротливые. И было что-то страшное в этой смертоносной силе, которая двигалась вперед, на север, возвещая всему миру, что Север отныне принадлежит вовсе не народам местным, но пришлым. Будто доказательство теории Дарвина, доказательство того, что не только биология, но и социум, подвержены этому ужасу, ужасу смерти и войны.
В ящике спокойно лежат промасленные пулеметные ленты. В берданке у меня за плечом покоится одинокий патрончик. Неужели его придется выстрелить? Это не солью в лицо федерала, это по-настоящему.
Не мы такие, жизнь такая.

Запись вторая.

Нам бы взять смешать
Венеру, Марс ещё Юпитер
И влить на Магадан и Питер
Такой заманчивый коктейль
Ага

И лишь бы граждане не сбились
С пути и хорошо б не спились
Но не забыли угольками закидать
Такую серую и нудную зиму

(Ну и стоит извиниться перед читателями. Из-за большого и великого множества различных факторов, где не последнее место занимает моя собственная лень, глава получилась неоправданно короткой, совершенно не информативной, да и, что уж греха таить, халтурной. Думаю, мой лимит лени на ближайший месяц испарился, и я попытаюсь поставлять главы хотя раз в неделю. в худо бедно нормальном объеме. Привет вам от Макса)

Тот городок был мал, как детская игрушка.

Не знал он с давних пор болезний и нашествий.

На башне крепостной ржавела молча пушка

И стороною шли маршруты путешествий.

И так за годом год без праздников и будней

Тот город спал.

Во сне он видел земли городов безлюдных

И мертвых скал.

Пресловутый Отголосок мне явственно напоминает старую добрую Суздаль. Маленький, отчаянно красивый в своей простоте, малонаселенный.

Первый раз я его увидел со скалы «Старая калоша», которая грозно возвышалась над Отголоском, закрывая половину его своей массивной тенью. Что невольно заставляло задаться вопросом: кто были те рисковые парни-основатели, которые позволили себе, обойдя стороной само понятие совести, построить город под этим опасным навесом.

Гено был раздражен и зол, будто гадюка. Он то и дело спрашивал у своих адъютантов время, сверялся с записями в большом блокноте, недовольно цокал языком и произносил нечленораздельные звуки, будто молился какому-то оккультному существу. Мои ребята были на нервах, что неудивительно, в отличие от нашего боевого командира, они тащили на своих хребтах два пулемета. Я зло курил, постреливая глазами, что не нравилось Эду. Вообще, после сложных и длительных переходов, он становился в крайней степени злым, но вялым.

«Старая калоша», будто огромная природная крыша, нависла над игрушечным Отголоском, таким маленьким и гротескно тусклым, что хотелось вылить на него пару литров кислотной краски. И пока Гено, нервно тикая левым глазом, неразборчиво давал указания первой очереди войск, добравшейся до цели, я сидел, свесив ноги с опасной скалы, педантично докуривал остатки сигареты, смотрел вниз из артиллерийского бинокля. Левой рукой я опирался на один из стволов Гатлинга, удачно установленного у самого обрыва. «Калоша» была крайне удобной для моих двух пулеметов. Если их расположить под углом друг к другу, эдак в градусов тридцать, и наклонить, выставив дельное упреждение, можно простреливать не только город, но и подходы к нему. Сама скала, при должном знании фортификации, может стать отличным перевалочным и опорным пунктом, похлеще чем немецкие укрепления на пляже Омаха. Конечно, если в ближайшие пару дней до нашего ударного костяка войск доберутся обозы и артиллерия. Не говоря уже о пяти взводах, которые подойдут к городу не ранее, чем к вечеру.

Город…

Как он вообще умудрился появиться в таком месте? И правда, вдали от Большой недостроенной дороги, в степи, припорошенной легким снегом, закрытый от солнца этой чудовищной скалой. Прямо Р’льех какой-то, черт знает, что в нем спит. И воды не видно…

Очень печально, когда в мире, где количество живых существ постоянно увеличивается, мозги остаются константой…

Это я к тому, что иногда все-таки правильнее распределить разум между существами поровну, чтобы на свете не встречались клинические идиоты. Но, меня, как всегда, наверху никто не слушал, поэтому на белом свете, намеренно плевав на все нормы обществ, на саму основу альтруизма, появилась такая сомнительная и бесстыжая личность, как адъютант нашего француза Гено, Селижер.

Если бы во время нашего похода, кто-то дал мне право пристрелить того, кто больше всего заслуживал смерти, я, думаю, без малейших размышлений направил на Селижера свою винтовку.

Вы наверное спросите: чем так умудрился этот Селижер меня прогневить? О, охотно расскажу.

Начать требуется с того, что новый адъютант импульсивного майора появился в расположении, подобно граду среди голубого прозрачного неба – совершенно неожиданно и без какой-либо причины. То есть просто бац – и в один момент стало одним сопляком больше. Случилось это за несколько часов до эпохального похода на Отголосок, пока я спокойно общался с Морфеем в штабной палатке. А в это время Селижер, весь такой напыщенный, правильный, эдакий франт, спускался с поезда на станции городка Вече, в объятия своего командира Гено. Это вообще очень смешно – В этой парочке Селижер, хоть и был по званию куда ниже, да и знаниями практическими не обладал, смотрелся именно, что главным. Не столько в силе, сколько в материальном положении. Диалогов с новехоньким и ненужным адъютантом я завести не мог, хотя и был выше его по званию. Очевидно, потому что этот некто вел себя со всеми настолько по барски, что я, когда Селижер приказывал мне, впадал в ступор, а сказать что-то с свое оправдание уже не мог, так как этого хама след исчезал быстрее, чем толпа моих ребят из пулеметного расчета несется на обед. И ведь я ничего не знал об этом крайне странном субъекте. За вечерней трапезой у костра, наблюдая за тем, как в сторону палатки адъютанта (да, у него была своя личная палатка, такая огромная, что даже командирский переносной дворец казался просто сараем) его повара тащат всякого рода деликатесы, впервые прошел среди низшего офицерского состава краткий совет, что делать с новым «барином».

— Говорят, господа, — начинал капитан Секкуя, командующий взводом ударной пехоты – что этот наш новый господин ни кто иной, как единственный сын самого генерала Шарль. И я вынужден с этим полностью согласиться, не верю, что кто-то иной может быть столь напыщен и недальновиден.

— Бросьте, кем был бы его отец, если бы послал сына, тем более единственного, в самое пекло.

— Он был бы либо очень глуп, либо очень расчетлив. Возможно, тем самым он пытается привить отпрыску дисциплину…

— Дисциплину прививают дома, и в детстве. Наш персонаж уже давно потерян для общества. Все что ему светит, это красиво окончить свою военную карьеру, а может быть, и жизнь, где-нибудь в Северной Нортляндии.

— Я бы на вашем месте очень наделся, чтобы господин Селижер выжил на этих грешных землях, — заметил я, кутаясь в шинель, заметно холодало к ночи – Ведь он, по своей профессиональной линии, повсюду сопровождает нашего смельчака Гено. А значит, если он сгинет в центральной Нортляндии, скорее всего, там же окажемся и мы.

Эти слова нашли отклик в душе офицерского состава, поэтому вопрос о принадлежности пресловутого Селижера был заменен на простое освистание оного:

— Позер

— Контра

— Малолетний франт

— Дантес, — меланхолично протянул я, покачивая зеленой бутылкой.

Все это я к чему…

А к тому, что перед моими глазами, рядом с обрывом, разыгралась крайне нелицеприятная ситуация, в которой я, по своей же глупости, увяз.

А было все так.

Докурив сигарету, я уже было потянулся за следующей, когда Эдмунд невежливо постучал копытом по стволу пулемета, за который я держался, явно отрывая меня от важных занятий.

— Макс… — тактично процедил он – ты, кажется, пожелаешь на это взглянуть.

О, да, ты прав, я желаю.

Картина маслом: штабная палатка, разбитая на продуваемой ветрами скале, нависающей над маленьким городком. Вокруг все запорошено снегом, на котором стройными дорожками бегают туда-сюда следы копыт. И вот, рядом со штабной палаткой происходит поистине сражение. Сражение старого доброго майора Гено со своим напыщенным адъютантом.

— Мистер Селижер, я обязан вам напомнить, что вы в данном войсковом соединении находитесь всего лишь на роли моего штабного помощника. Это не значит, что вы имеете право помыкать моими военными силами, как прислугой, — отчаянно отбивался бедняга майор, глаза его бегали туда-сюда, и, кажется, его напряжение было таким сильным, что я видел, как краснели его белки, когда лопались кровеносные сосуды. Вообще, мне интересно, он сам верил в то, что говорил?

Селижер нес пафосные речи, которые должны были точно всем тут собравшимся показать, кто в доме хозяин. Надо отдать ему должное, он умел давить так, что почти все, окружавшее этих двух актеров импровизированного фарса, практически тянулись к земле, признавая полное превосходство. Меня лично, воспитанного в псевдодемократии родного края, это ни капли не задевало. Так что я мог невозбранно получать удовольствие от процесса.

А вообще, причина спора командира и несколько больного на голову адъютанта была проста – они не могли выстроить одно мнение насчет того, как и когда входить в город. Гено, будучи стратегом с рождения, справедливо требовал установить на «калоше» лагерь, дождаться, пока все силы роты доберутся через дебри лесов к точке назначения, а пока что послать в город парламентеров. Всегда существовала вероятность, что городское самоуправление не предупредили, что в их городе разместят силы экспедиционного корпуса, а значит, жители могли бы при случае устроить нам героическую оборону. Получилось бы некрасиво.

Тоталитарист Селижер, чтоб ему хорошо лежалось, показал себя, как позер. По его скромному мнению, мы должны немедленно, всеми готовыми силами, вломиться в город, под звуки горна и оркестра, дать салют из пушек, по случаю прихода, а в случае чего, подавить все возможные беспорядки с помощью железного кулака. Я не знаю, где Селижер учился, но, очевидно, это было военное училище с углубленным изучением кровати.

Было бы смешно, когда бы не было так грустно. Сил у Гено осталось мало, скорее всего, он собирался с оными не один день, чтобы противостоять своему же собственному, о, смех, подчиненному. Видимо, Секкуя не так уж и ошибся относительно нашего нового героя.

Среди всей этой вакханалии я казался выше всех участвующих на две головы, в физическом смысле. Так что Гено, который уже стал проигрывать в силе аргументов, твердо нащупав почву, волевым голосом приказал мне:

— Макс, немедленно подготовьте пулеметы, через полчаса со скалы должен простреливаться каждый карликовый куст в радиусе километра минимум! Я надеюсь, что вы все сделаете быстро.

— Отставить, капитан! – взвился в визгливом крике Селижер – Пулеметы ни в коем случае не ставить! Это отнимет много времени, а они обязаны идти первыми в колонне роты, вступающей в город!

Вообще довольно странно, что в споре этих двух, именно мне пришлось сыграть роль ингибитора. Наверное, Гено, который ко мне всегда относился по-отечески, попытался ухватиться за меня, как утопающий за соломинку. Видимо, он уже почувствовал, как почва под его копытами, та самая почва власти командира над подчиненными, уходит куда-то вниз.

Ну спасибо, майор. То есть теперь мне все это решать, да? Я недовольно поежился, спрятав руки в карманы шинели, ощущая на себе несколько пар офицерских глаз, собравшихся у палатки.

Черт, покурить бы.

Я закатил глаза, вслушиваясь в абсолютное молчание, окружавшее меня, словно кисель.

Может быть, если бы я дольше думал над этой задачей, я бы, возможно, и принял сторону Селижера, ведь в глубине души я тоже пафосный романтик, но, скорее всего, именно поэтому, я и не стал думать долго, а просто махнул рукой Эдмунду, стоящему у пулеметов, приказав ставить орудия по заданной уже схеме. Гено воссиял, как сотня ртутных ламп, а его адъютант, поверженный и жалкий, кричал мне что-то вслед , пытаясь вбить мне в голову, какой же я все-таки кретин. Но мне было плевать, я искал в кармане сигарету.

Мне это зачтется однозначно, только вопрос, когда это будет и какая сторона конфликта будет у руля. Не обижайтесь, Гено, но то, что вы так активно прогибаетесь под своего же собственно помощника-штабника – это низость. Кто бы ни были его родители, вам должно быть на них плевать. Папаша Селижера находиться на таком почтительном расстоянии от нас, что можно спокойно чихать в его сторону. Тут, среди снега, на скале, вы главный. Не штабные крысы, но боевой офицер. И от этого только хуже, если вы ластитесь перед сопливым офицериком, который вьет из вас веревки. А ваши солдаты на вас смотрят. И в бою, возможно, в их душах появятся первые червячки сомнения. А этого никак допускать нельзя. Почему? Да просто на безответственной вере в своего командира зиждется героизм солдата. А у вас, майор, этих солдат, как снега на скале.

*
К вечеру на скалу, скрипя рессорами, вкатили повозки со снарядами и несколько орудий. Ближе к ночи ожидаем подход оставшихся взводов. В город спустилась коллегия офицеров. Как и ожидалось, жители приняли нас не то чтобы в штыки, но достаточно прохладно. Никто не любит, когда по родным улицам ходят строем неизвестные и вооруженные личности.

Пулеметы остались на скале, чему я в тайне даже радовался. Селижер ходил по городу надутым, но вполне терпимым. Гено, якобы по счастливой случайности, не поставил меня в наряд на ночь. Но мы-то с вами знаем…

Три дня прошли в тихом, размеренном, тягучем, каучуковом пофигизме. Я много спал, пару раз выбирался на ночь в штаб, нести караул. Пристреляли пулемет. Будто и нет за спиной винтовки. Все, как на курорте. Даром, что нет лыж.

А вот потом события, которые до этого, кажется, прятались в кустах, покапали на наши бедные головы.

Кап-кап-кап. Стучат о каски события.

Запись третья.

That’s what they call
Wasting the time
Losing the head
That’s what they like
As reason to cry
Cannot forget
Falling down from grace they burn in a liquid atmosphere

Центр города, площадь рядом с высоченной деревянной, похожей на католический костел, ратушей. Снег валит, кажется, вообще изо всей щелей, мешая глазам выцепить во тьме, которая совершенно плюет на наши костерки-доходяг, малейшее движение. Я ужасно замерз, и поэтому еще крепче сжимаю винтовку, которую, похоже, уже не в состоянии отпустить. Руки задубели так, что карандаш кажется мне просто несправедливо тонким, не умещающемся между пальцев. Бумага мокрая, карандаш проделывает в ней неэстетичные дырки, будто кляксы.

Город одновременно похож и на Киев времен Петлюровщины, и на Сити-17. В окнах домов, если они, конечно, сохранились, эти самые окна, а это необязательно, нет света. Никакого. Вообще. Когда началась вся эта катавасия, город был неимоверно живым, но несколько дней кромешного ада сделали из него призрака с пустыми глазницами оконных рам, наблюдающими за нашими хилыми костерками.

Костерков много, по всему городу. Но они слабые, будто и сами не верят, что все закончиться хорошо. Такие же мысли посещают и тех, кто рядом с этими костерками сидит. Вообще, всех нас обуревает просто нестерпимое уныние, падение. Мне, к примеру, страшно. И жалко себя.

Если с утра ничего не изменилось, в Отголоске насчитывается около пяти-шести крупных очагов хоть какого-то сопротивления. В непосредственной видимости от нас, в левом повороте от ратуши, там, где я всего неделю назад покупал выпечку в милой кофейне, тоже видны отблески языков пламени. Иногда мы видим, как кто-то с той стороны мигает нам масляным фонарем, будто пытаясь подать сигнал азбуки Морзе. Но эти мигания, похоже, не несут никакого скрытого смысла. Это просто нехитрый способ показать своим, что костер горит не зря. Что там еще кто есть, способный стрелять. И это единственный способ хоть как-то держать связь. До ближайшего костра всего-то метров сто с копейками, но только эти сто метров пробежать совершенно невозможно. Даже ночью, когда наступает в Отголоске хоть какое-то натянутое спокойствие.

Центр города держат три очага: наш, центральный, восточный, тот, который мигает в сотне метров, и западный, вестей от которого мы не слышали с шести вечера. Где-то совсем далеко временами стреляют одиночными, из винтовки. Пони с винтовкой, что может быть нелепее? Это все нагромождение из стали, ремешков и тряпок, в которое заковано бедное существо, какая мерзость. Будь проклят тот, кто принес в этот мир войну. Война для тупиковых веток эволюции, за приматами из моего мира, которые вообразили, что им дана власть уничтожать себе подобных. Война закреплена за мной, и я единственный в этой вселенной, кому позволено умирать на войне. У меня и руки на то, чтобы винтовку держать и затвор дергать. А вы даже толком убивать не умеете, тогда зачем надо было начинать?

Несколько минут назад, с севера, вдруг застрекотало так, что я весь задрожал. Это заработал где-то на окраинах города мой единственный, потерянный пару дней назад пулемет. Но он долго не прожил, несколько секунд раздавалась бешеная канонада, но потом вдруг произошло очевидное: он захлебнулся. И замолчал, не издав более ни звука.

Это ввело всех в прострацию, я только что отошел от нервной дрожи в коленях. Накатил ранее притупленный ожиданием страх, что вот, сейчас попрут. А ночь – это вовсе не наше время. Оно ничье, и то, только потому, что нашим противникам иногда надо отдыхать. Конечно, различия между днем и ночью в этих широтах относительные, но днем, к примеру, все-таки восходит на горизонте маленькое неловкое солнышко. А вот ночью наступает просто лютый пушной зверь, иногда разбавляемый красивым северным сиянием. Но сияния я боюсь теперь, как огня. Местные кочевники, с которыми мы теперь играем в осаду, принимают сияние, как послание их бога, и сразу рвутся в бой. Первая ночь нашей войны в Отголоске началась именно с красивых переливающихся небесных волн.

Местные к темным ночам привыкли, поэтому, при особом желании, они бы могли на нас наседать круглые сутки. Но что-то их от этого пока отговаривает.

Снег так и лепит в глаза, я уже просто злой от этого. И бумагу уже не знаю, как от стихии спрятать: она уже вся в мокрых пятнах, которые прокалываются карандашом без всяких проблем. Зря я его сегодня точил.

С сочным шлепком падает в костер полено, я аж вздрагиваю, как пугливый заяц. Но потом прихожу в себя. Костер сначала слегка тускнеет, прижатый тяжелой деревяшкой, но кто-то сердобольно присыпает полено щепками, и огонек весело оживает вновь. Я выдыхаю. И так каждый раз, выстраивая в ночи свой новый распорядок дня. Если повезет, ближе к утру, я смогу забраться в дом напротив, спрятаться в каких-нибудь обломках, и вполне мирно поспать три-четыре часа. Но это как пойдет, если нас не отрежут.

В бинокль открывается паршивый вид. Небо, ранее звездное и чистое, закрыто дымом от пожарищ, хотя сами пожары давно уже окончены. Местами к небу тянутся черные струйки. На скале, где когда-то стоял лагерь, я могу различить груду покореженного металла: это стоят, покрытые снегом, останки первого пулемета. Одна из первых жертв этой битвы, жертва не врага, но халатности. Или просто глупости, потому что пулемет подорвался на ящике снарядов для нарезной артиллерии. Вот это анекдот!

Вдалеке опять стрельнули из винтовки. Раз. Два. Третий. Смешанное чувство: одновременно и радость, что в этом паршивом городе, в этом капкане, есть кто-то свой, и звериный страх, что сейчас начнется. Что эта стрельба взбесит кочевников, что они рванут в атаку, и что все мы тут поляжем гарантированно.

Я смотрю на часы, взятые у Гено. И замечаю неприятное: часы остановились. По циферблату дорогих карманных, где каждая стрелка сделана в виде двух принцесс, правительниц Эквестрии, пошла ужасная, похожая на молнию, трещина. Потом в кармане шинели я нахожу и причину трещины: маленький складной ледоруб. Правда в кармане ледоруб был ни фига не сложен, что и повлияло на кончину отличных часов.

Странно, когда это случилось? Наверное, когда я поскользнулся пару часов назад, перебегая по окопу, ведущему к ратуше. Там есть такой паршивенький участок, где можно себе и ногу сломать при должном умении.

Часы жалко, но я, плюнув, выкидываю их в кучку мусора. Мусор специфический: бинты с красными подтеками, скляночки. Гильз нет, но о особенность местной войны. В моем мире был такой крайне умный оружейник Дрейзе, который создавал игольчатые ружья. Как и говорит название, внутри затвора была иголочка, которая протыкала бумажную гильзу. Так вот, тут гильзы тоже бумажные, но хитрые. От гильзы остается только медный наконечник с капсюлем, остальное сгорает, выбрасывая пулю. Это крайне неэффективно, в общем-то, но пусть таким и остается. Не хватало нам здесь оружия, которое убивает однозначно и наповал.

Со стороны деревянной баррикады, ведущей на улицу Медной трубы, взвивается в небо осветительная ракета. В небе она распадается на пяток таких же, и они светят, подобно множеству очень ярких и близких звезд.

Освещает и наши укрепления. Оказывается, что то, на чем я пишу это все, является поваленным комодом. А вокруг меня другие предметы мебели, нагроможденные друг на друга, как памятник Бременским музыкантам.

Пони спят. Не все, конечно, но многие. И это жалкое зрелище. Они похожи на объемные комочки меха, представьте себе мокрую кошку. Так примерно выглядят эти бойцы Экспедиционного корпуса. Сирые и убогие. Повалившиеся без чувств и уставшие, как собаки.

Мне их глубоко жаль. Но я не знаю их имен. Я знаю имя Эдмунда, моего друга и соратника, главного моего защитника в этих условиях. Он и так был немолод, но теперь совершенно постарел, выглядел, как свалявшаяся мочалка. Но, с другой стороны, он был весьма и весьма удачлив, да и сейчас показывает чудеса Фортуны. Он ведь не получил ни одного ранения, ни одной травмы.

Но я верю, что если кому и суждено выбраться из этого ада, так это Эдмунду.

Мне позволяют идти к огню. Хватит стоять у паршивого комода, я дождался своей очереди на получение тепла.

*
Начиналось все, как в лучших военных фильмах.

За день до боевых действий. По улицам Отголоска ползут навязчивые слухи, мол, где-то у реки рыболовы видели кочевников. Майор Гено обеспокоен всем этим, патрули на улицах усиливаются дополнительными силами, паникеров сразу хватают за шкирку и тащат в штаб, где с ними проводится разъяснительная беседа. Иногда с запугиванием, если персонаж уж совсем осоловелый.

Но мы все беспокоимся. Даже если все эти истории всего лишь утка, ее кто-то пустил. А значит, пытается дестабилизировать ситуацию.

Из-за всего этого пошли невкусные слушки и по роте. Все чаще на улицах встречались мною случаи братания. На моих глазах рядовой из штурмового взвода продал жителю города, в котором явно угадывались черты местного, подсумок с патронами. За позолоченный подсвечник. При этом боец улыбался, как дурак. Изнеженная жизнь в любви и дружбе. В Нортляндии не работает.

Вопрос с такими вот «братаниями» разбирали на собрании штаба. Гено держался молодцом, сопляку-коммерсанту всучили почти неделю гауптвахты на хлебе и воде. Патроны пошли забирать два бугая из артиллерийского.

Ближе к вечеру взвод разведки, ушедший в северные леса, вернулся с далеко не утешительными новостями. Слухи в городе оказались частично правдивы. Действительно, в десятке миль от города по течению реки, которую даже со скалы не видно, такая она маленькая, замечены скопления кочевников.

У страха глаза велики, говорят. И это был тот самый случай. Разведка насчитала немногим больше двадцати голов противника, что вкупе с моими пулеметами, обещало нам победу. Причем легкую и бескровную. Нас с самого начала этой войны учили, что кочевники страдают арифметическим кретинизмом, готовы вдесятером легко напасть на колонну корпуса, получить по ушам, и гордо оставить свои копыта на поле боя. И, что обидно, мы верили! Поверили в безнаказанность и защищенность и в этот раз. Конечно, Гено все сделал толково: сразу, как пришла новость, по окопам, вырытым в первые дни держания города, распределили солдат. Со скалы, майор приказал снимать один из пулеметов, ставить его в траншею, гнать меня на первую линию обороны. Видимо, надеялись просто скосить атаку врага одним единственным пулеметом. Чтож, это разумно. Второй пулемет остался на вершине, мало ли что. Эдмунд обещал за ним присмотреть.

За ночь фактически изменили всю систему обороны. Раньше Гено полагался больше на внутригородские патрули, пресекающие все возможные нарушения. Это могло позволить держать город под абсолютным контролем. Но, если честно, в корне неправильно было мировоззрение.

Прибывая в город, мы не ожидали такого процента именно местных жителей. Все-таки, города, в большинстве своем, здесь строят прибывшие из-за бугра. Местные жители либо готовы жить в таких городах, и со временем ассимилируются, либо бросают все и уходят в леса занимать бандитизмом.

А Отголосок оказался на редкость «коренным» городком. То есть, иностранцев тут было всего около сорока процентов. Что и сыграло свою роль в построении последующего плана удержания населенного пункта.

Как показала Чечня в моем мире, если тебе дали защищать поселок, где большинство жителей той же национальности и вероисповедания, что и враги, от которых ты их защищаешь, жди беды. В лице ножа в спину.

И таким образом, фронт войны разросся до трехсот шестидесяти градусов, чего мы не ожидали. Срочно придумали все эти патрули и прочее. Ситуация в городе хоть и была совершенно смиренной, но витало в воздухе что-то, пропахивающее гнильем.

Итак, с окраин города сняли большинство патрулей и перевели их в окопы к северу. Окопы до этого пустовали, ужасно уродовали пейзаж, но сейчас, хорошо это или плохо, хотя бы стали использоваться по назначению.

В траншею спустился и я. Для меня она была неудобной, все-таки, рост. Поэтому приходилось в ней перемещаться, согнувшись в три погибели. И стрелять мне придется, видимо, сидя. Предвкушая это, с позволения сказать, счастье, я лопаткой вырыл в окопе некоторое углубление, куда мог приткнуть ноги.

Ночь прошла спокойно. Только земля в этих широтах холодная, к утру я стал заметно сипеть, а нос предательски заложил насморк. Не удивлюсь, если в один из таких ну просто отличных деньков, я застужусь к черту.

Потом, ближе к полудню, вернулась из очередного похода разведка. Сказали, следует ждать противника через пару часов. Я заранее заставил своего пулеметчика застегнуться в пулемет, мало ли что. Он всем своим видом показывал, что не рад такому обстоятельству, но я отвесил ему по уху – самое время всем показывать свой норов, в окопе.

Еще через час по уху съездили уже мне. Сделал это Гено, весь на нервах, с нервным тиком на левый глаз, он это сделал скорее для профилактики. Перед боем в нем просыпался педант такой силы, что его можно было сбрасывать на врага, как информационную бомбу.

А еще через полчаса…

Увидел их Секкуя, кажется. По крайней мере, он первый крикнул:

— Лес, господа!

Мой пулеметчик вдруг икнул, да так громко, что мне стало страшно. Я уперся глазами в бинокль, стараясь увидеть тех самых кочевников. Которых мне, в общем-то, так и не довелось увидеть до этого, по крайней мере, вживую.

Они выглядели как кентавры в низкобюджетных фантастических фильмах. То есть все такие брутальные, мощные, но при этом неоправданно искусственные и просто ненастоящие. Среди них не было единорогов и пегасов, хотя, чему я удивляясь, так получилось, что оные сконцентрированы в основном в Эквестрии, но не в таких закоулках мира. Некоторые из них, видимо, вожди, были облачены в странные одежды, представляющие собой просто груду меха и цветастых тряпок, а со спин их свисало на ремнях оружие. Никакого огнестрела – только копья. Мечи, копья, кажется, что-то вроде арбалета. Да, компания попалась колоритная, можно провести достаточно справедливую аналогию с варварами, которые, кстати, даже будучи варварами, порушили Римскую империю. Но двадцать голов – это смешно, если ты идешь брать город, где засела сотня вооруженных винтовками воинов.

Я спешно приказал выставлять упреждение на среднюю дальность, тут было немногим больше четырехсот метров. Пока что карты в нашу пользу, на таком расстоянии пулемет отправляет пульки достаточно кучно, чтобы не думать о лишних нюансах. А вот если бы противник был дальше, допустим, в метрах семистах, пришлось бы сейчас ломать голову над удачным углом.

Кочевники не двигались. Вообще себя никак не проявляли. Просто стояли. Ничем, вроде бы, не отличаясь от тех, кто сидит в окопе в физиологическом плане. Такие же все кукольные, будто игрушечные, но при этом такие воинственные, что можно было весь окоп завалить кирпичами. А за ними развивался стяг: огромное страшное чудовище на ткани, такое противное, что на лице моего пулеметчика и его помощника появились гримасы. У него было непростительно много ног, многим больше пяти пар, оно было чешуйчатым, но чешуя была красная, похожая на геральдические щиты, сшитые вместе сумасшедшим кузнецом. Морда этой рисованной сволочи была зверской, вытянутой, что шланг, с длиннющим языком, на конце которого сверкал самоцветами зуб.

Гено сухо кивнул, тактично толкнув кого-то слева от меня в плечо. Мне искренне жаль беднягу, которому придется давать предупредительный залп – пони далеко не лучшие в стрельбе на дальние расстояния, с этим, с позволения сказать, оружием.

Если вы когда-нибудь стреляли из винтовки, что это ощущение не забывается. Это как ощущение равновесия во время езды на велосипеде, или чувство, при котором первый раз ведешь машину. Чувство какой-то безграничной власти. В руках винтовка лежит очень хорошо, и ты действительно чувствуешь всю ее мощь, заложенную в эту машинку для убийства. И просто упиваешься этим, ведь ты сейчас решаешь, что именно сделает эта винтовка, куда уйдет пуля.

Интересно, а пони, ведь они фактически не держат винтовку, они чувствуют всю эту власть и мощь, скрытую в стволе?

Но случилось непредвиденное. Пуля, заместо того, чтобы вжикнуть, и улететь в какое-нибудь дерево, врезалась в землю, подняв снежный фейерверк, в паре метров от племени. Со стороны это выглядело грозно, но я понимал, что смятение творящееся сейчас в душке горе-стрелка сейчас доведет его до истерики, черт возьми, он действительно знатно опростоволосился.

Но мне не суждено было повесить атаку взбесившихся коренных жителей на неумелую спину. Потому что, постояв некоторое время, которое мне казалось просто часами, хотя таковым, конечно, не являлось, кочевники медленно вернулись в лес. Боя не произошло.

Это вселяло призрачную надежду, что нам уже не придется в ближайшие дни все-таки заниматься тем, зачем нас сюда всех прислали.

*
Ночью большинство моего расчета отправилось на скалу наблюдать за просто неописуемой красоты полярным сиянием, а мы с Эдмундом решили, что этого добра можно будет и после наглядеться до крови из глаз. У Эдмунда, кажется, были дела где-то в квартале Стальных труб, где он стал как-то слишком часто проводить время в одной милой книжной лавке. Кажется, ему понравилась продавщица, она ему так мило улыбалась.

Что касается меня, у меня просто болела голова. Наверное, сказывалось то, что ночь я провел в окопе. А простуда очень любезно дождалась, пока я выберусь из траншеи, чтобы напасть на меня.

Я отправился на постоялый двор, где квартировали офицеры. На первом этаже, третья дверь налево за стойкой. Заперся изнутри, полчаса я накачивался обезболивающим, которое нашлось в солдатской аптечке, чтобы можно было хотя бы задремать. В итоге, я отключился, даже не расстелив постель.

Мне снилась какая-то наркомания, как часто и бывает во время внезапной болезни. Сначала было что-то яркое, похожее на калейдоскоп, потом я стрелял в деревья, а попадал в какую-то странную комнату, абсолютно темную, с факелом, воткнутым посередине пола. И читал слова, написанные над выходами из нее. А потом я бегал по железной дороге, пытаясь догнать поезд, потому что было в этом поезде что-то важное для меня. И каждый раз, когда я был всего в сантиметре от спасительной ручки на двери вагона, локомотив вдруг обретал новые силы, и я опять преодолевал метры до этой ручки. Потом, я вдруг понял, что у меня есть в другой руке топор и попытался зацепиться им за ручку, но вместо этого нечаянно разрубил веревку, и на меня, с ужасным грохотом, упал тяжеленный мешок с песком.

От этого я и проснулся. Правда, был это вовсе и не мешок, но ужасная канонада, которая, кажется, гремела прямо над ухом. Я вскочил, озираясь по сторонам, а рядом, совсем рядом, так гремело, что я был готов упасть на землю, закрыв лицо руками.

Я знаю этот грохот. Так гремят разрывающиеся снаряды.

У кочевников нет даже знаний о порохе. Неужели, по нам бьют свои?

Выбегая из комнаты, я забыл, что оставил шинель и винтовку. Вернулся за ними, кое как оделся и вывалился на улицу через черный ход.

В небе пылало зарево, и это было не северное сияние, которое скрылось в черном дыму пороха. Это сияние рождалось не в небе, а на «калоше». Там то и дело, ритмично, как светомузыка, распускались новые лепестки яркого света, а искры летали по всему небу. Какой-то особо ретивый светлячок, один из этих, взметнулся сначала высоко вверх, а потом, искривив траекторию направился к каменному зданию, где располагалась пекарня. Снаряд ударился о край здания, ухнув раненой совой, обрызгав все вокруг осколками и каменной крошкой. Рядом со мной зашипел снег. Где-то непозволительно рядом с левым сапогом приземлился остаток шального снаряда.

Боеприпасы рванули, это точно. Но какого черта такие?

Я, как кукла, наклонил корпус вниз, изучая раскаленный осколок рядом с ногой. Никак не меньше моего указательного пальца, артиллерийский.

Тем более непонятно, что делали артиллерийские снаряды на скале, когда все пушки стоят на южной окраине!

Черт.

Скала. Пулемет. Твою мать.

И я побежал на скалу. Неловко развернувшись, оставил на подошве сапога отпечаток раскаленного осколка.

Бежать пришлось огородами, не подумал я, выбегая через черный ход, который тут на соседнюю улицу. Город, в большинстве своем, спал, но в некоторых окнах горел свет, наблюдали. Пожилой пони попытался спросить у меня, что случилось, но я только отмахнулся, и побежал дальше.

Показалось, что кроме грома снарядов, рикошетов от близлежащих домов, и шипения снега, где-то вдалеке слышны еще и выстрелы. Но пока что я оставил этот нюанс.

На развилке улицы Дубовой коры и Синеглазого ворона, встретил патруль. С перепугу чуть не пристрелили, еле откричался, что свой. Потащил трех этих за собой на скалу.

Чтобы забраться на скалу, нужно выйти из города на юге, войти в лесок, пройти по нему налево, в гору. И там повернуть направо, только так можно забраться на чертову «Калошу».

В лесу встретили еще один патруль и заодно перепуганного Селижера, одетого не в своем стиле: неряшливо.

— Капитан! – кричал он мне – Это что творится! Да я вас под трибунал! Поняли?!

Я только отмахнулся от назойливого адъютанта, и побежал в гору. Дыхалка была на пределе, шинель тянула к земле, а винтовка предательски била по мягкому месту.

В десятке метро от огромного дуба, старого, как сам мир, пролетел светящийся трассер. Или осколок просто, черт его разберет, в таком-то бедламе. Я только сейчас понимаю, что бежать на складу было глупо и неоправданно рискованно. Меня могло порешить снарядом за просто так. Но спасло то, что снаряды находились в хитром ящике, который держал их вертикально. При разрыве, большинство боевого элемента ушло в небо, а то что осталось, щедро раскидало по окрестностям. Не удивлюсь, если ящик был заколдован единорогами, чтобы предотвращать бессмысленные жертвы.

Поворачивая к скале, увидел просто гнетущую картину. Меня сначала не хотели пускать пони из оцепления, но я на кого-то гаркнул, кому-то кулак показал, в итоге, я пробрался на «калошу».

Тут был запыхавшийся, оставивший где-то шинель, Эдмунд. Лицо его не выражало ничего, оно просто превратилось в маску.

Тут же был и майор Гено, растрепанный, взвинченный. На его лице бегали отблески горящего пулемета.

Горели в пулемете деревянные части, масло, коего было в избытке, все остальное просто стало грудой металла. Полыхало знатно.

Я пытался подойти ближе к пулемету, но Эд меня окликнул:

— Макс. Не стоит.

— Действительно, Макс, вам лучше не подходить, — сказал свое веское слово Гено.

Меня пробрало чувство, будто я выпил жидкого азота. По внутренностям растеклось такое поганое чувство, все скукоживается, рвется, склизко изворачивается. У меня из горла вырывается странный звук, больше всего похожий на вой волка, попавшего в капкан

Я спрашиваю, сколько наших ребят решили провести время на скале. А Эдмунд, подойдя ко мне и посмотрев глаза, говорит, что все.

Я так и не запомнил их имен, на глаза мне накатывает пелена, огонь становится каким-то странным, будто на него смотришь через лед.

Гено говорит, что еще не все так плохо. Якобы солдаты из ближайшего охранения успели оттащить ящики с пулеметными лентами глубже в лес, чтобы их не посекло огнем. Иначе бы сюда нельзя было подойти еще больше суток. Говорит, что все это диверсия, что ящик принес неизвестный.

А я рычу в ответ, что, мол, какого хрена у вас в роте ящики таскает неизвестный? Может он еще и погон не имеет, а здесь, в городе, живет?

Гено смотрит на меня настолько понимающе, что я просто горю желанием его придушить.

Вообще, стало куда тише, чем когда я проснулся. Снарядов в ящике, видимо, было немного, но мы все равно были в опасности, располагаясь рядом с горящим остовом. Всегда найдется снаряд, который не разорвался.

А еще слышно, что на севере часто стреляют. Даже слышно резкое стрекотание единственного, теперь, оставшегося пулемета.

— Мать вашу, что тут творится! – кричу я. Это все просто ужас и кошмар. Конечно, говорю я не столь интеллигентно и сдержанно. В мою речь врываются парочка достаточно крепких, трехэтажных словосочетаний

Гено кричит, чтобы меня увели. Но я ухожу без чьей-либо помощи, мне просто невыносимо находиться на этой скале.

Вдали, где небо чистое, видно мигающее северное сияние.

*
Всю бессонную ночь я слышал, как стреляют на севере, хотя сам я и не стрелял. Я вообще почти шесть часов после события на скале провел в штабе.

В штабе творился бардак. Гено бегал, Селижер бегал. Прибегал Секкуя, весь в черной грязи, орал на Гено, называл его паршивой тряпкой и подстилкой, а потом плюнул и опять убежал. Эдмунд не появлялся.

Гремели пушки, но на этот раз разрывы были далеко.

Потом пришел бургомистр Отголоска, они с Гено что-то решали.

Потом вдруг стали стрелять не только с севера, но и с запада.

Ближе к семи часам утра, я оклемался достаточно, чтобы понимать, что твориться в городе. Хотя, никто, даже Гено, не знал точно, как обстоят дела.

Как только рвануло на скале, из северных лесов поперли кочевники. Мы недооценили их таланты в ведении войны, им хватило ума, чтобы не лезть на пулеметы, а спровоцировать диверсию в тылу.

Оказалось коренных куда больше, чем говорила разведка. Что тоже говорит о их исключительном коварстве. Теперь можно сказать, что противников больше чем нас, минимум, вдвое.

Вернулся Эдмунд, сказал, что нашли на скале. Похоже, просто выстрелили горящей стрелой в ящик. Видимо, кто-то заботливый еще и насыпал рядом с ящиком щепотку пороха. Ай, молодцы.

Гено пытался не отпускать меня от себя, так я и болтался между ним и Селижером. Мне было немного стыдно, пока Секкуя держит оборону, а Эдмунд занимается контрразведкой, я свечу рылом в штабе.

Потом выезжали на фронт, к окраинам города. Оказалось, Секкуя прибегал не просто так, кочевники прорвали линию обороны и заняли окопы, бои перешли в город. Случилось это так внезапно, что в первые же часы, был отдан квартал рыбаков. Считай, без боя.

Еще пару раз по городу расходился грохот моего пулемета, но было это уже западное направление.

После фронта, где Гено обругал какой-то рядовой, мы отправились в центр.

Жители города находились в прострации. То, что случилось ночью, еще можно было назвать терактом или еще как, но теперь уже начиналась полномасштабная война.

В роте Гено, единственной силе в городе, уже нет просто ресурсов, чтобы поддержать порядок. Все патрули ушли на фронт, начинается мародерство.

Рядом с ратушей видим, как пони копытами выбивает витрину магазина. Стреляем в воздух.

Начинается массовое бегство. Я уже писал, что большинство жителей – бывшие кочевники. Так что всеми силами пытаемся предотвратить бегство жителей в уже захваченные районы. Иногда приходиться стрелять.

У ратуши образуется митинг, где Гено и бургомистр решают, что город нужно оставлять. Начинается эвакуация жителей.

Меня наконец отпускают от Гено и приписывают меня командовать взводом. Но на фронт не посылают, говорят, нужно кому-то поддерживать порядок в центре. Все-таки, Гено пытается меня сберечь.

По функциям, мой взвод, это что-то среднее между милицией и стройбатом. Мы гоняем жителей, реквизируем вещи, просто вытаскиваем из опустевших квартир мебель, строим баррикады.

Сооружаем почти глухую стену на главной площади города. Раньше улица вела прямиком к западной окраине, к рыбацким домам.

Наблюдаю за сценой, как пожилой пони отправляет семью на юг, куда уходят обозы эвакуации, а сам возвращается в дом. Вечером в доме горит огонек.

Но вечером не только это окошко освещает. Кочевники запалили три квартала, которые отхватили за день. На западе, слава всем богам, они не продвинулись дальше уже упоминаемого квартала.

Ночь проходит под лозунгом «На фронте без перемен». Стреляют часто, но центр города, как ни странно, все еще живет. Пони еще собираются, загружают в повозки ценные вещи. Некоторые, так вообще гуляют по городу с видом, будто ничего и не происходит.

За сегодня выстрелил не больше пяти патронов. В небо. Ни в кого даже не целился.

*
Эта последняя страница дневника Макса.

Читая ее, я мог с точность сказать, что продолжение задумывалось. Но его нет. Возможно, в ту ночь, когда Макс писал эти строки карандашом, оставляя на мокрой бумаге проколы, словно пулевые отверстия, на них все-таки обрушилась волна кочевников. И что стало с Максом после этого? Куда он попал? Остался ли жив.

«Тихая Антония» не прошла еще и половины пути, но земля давно скрылась за горизонтом. С каждым днем, коф все легче и легче. С него исчезают бочки, с засоленными там ромашками, опустевает склад, наполненный хлебом и пресной водой. Кажется, еще неделя, и коф станет таким легким, что ему уже не понадобиться вода. Что он просто будет парить над ней, как мыльный пузырь.

А может, это и хорошо? Возможно тогда коф быстрее доберется до Нортляндии?

Часть Вторая. Истории Эдварда. 1.

История первая. О топонимике

Началась эта история, кажется, давно, а так посмотришь, взглянешь на календарь, и вроде бы недавно. Это довольно странно, и я не имею достаточного объяснения этому феномену. Так или иначе, но история эта началась в портовом городе Надира, там, где начинается каждая отдельно взятая история, в которой фигурирует загадочная Нортляндия.

Вам не нужно знать, читатель, в чем таится причина моего вступления в ряды колониального корпуса. Вам не нужно знать, как я познакомился с консультантом командования по вопросам нортских языков, капитаном Максом. И тем более, вам не нужно знать о тех интригах, из-за которых Макс попал на место покончившего с собой лейтенанта – главы пулеметного взвода. Можно сказать только самую малость – махинации командования в укрывании внебоевых потерь личного состава были глупы и по-детски нелепы. Но кому-то заплатили, а кого-то поперли с насиженных мест – и чрезвычайная ситуация, за которую кто-то точно поплатился бы званиями ( из высоких чинов) была в скором времени улажена.

А расскажу я вам историю, которая, мне кажется, еще долго будет будоражить жителей крепости Кедр, стоящей на самом побережье большого океана, отделяющего Нортляндию от остального, цивилизованного, мира. «Почему именно ее?» – спросите вы. А потому что в этой истории я и Макс сыграли далеко не последнюю роль.

Есть рядом с крепостью Кедр, на юге Нортляндии, одно примечательное местечко. Древнее, сотворенное неизвестной магической силой, ущелье, закованное двумя вздыбившимися хребтами – длинными цепочками гор, покрытыми блестящей изумрудной пылью, которую местные с благоговением называют «proshek zelini zmi» , простите, если я неправильно вычленил некоторые звуки.

О, это место уже меняло свое имя. Первоначально, ущелье называли просто и незатейливо – изумрудная впадина. И правда, в дни ветреные, когда с севера приходили метели, над горами поднималось ярко-зеленое зарево. «Бог гневится» — говорили жители близлежащих поселений, и старались принести жертву злому божку, чтобы он не пожег их дома ядовитым огнем.

В дни же спокойные, когда с севера не доносилось и ветерка, а океан абсолютным молчанием отпускал погулять с вершин хребтов блудливый туман, на хребты выходили молодые охотники за зеленым песочным чудом.

Говорят, ходили туда и влюбленные парочки – больно влек зеленый proshek неокрепшие умы.

Так, у двух хребтов, возникло новое название – Пропасть двух сердец. Правда, романтично?

Через тысячелетие, а может, и чуть больше, каньон стал тем, чем я встретил его уже сейчас – Ущелье Еч – практически, единственный памятник истории, сохранивший для потомков доказательства наличия у южных племен государств про-периода, вскоре уничтоженных, что откинуло оных на тысячи лет в своем развитии.

Кстати, ущелье, или, все-таки, каньон? Я в этом не разбираюсь, но, думаю, ущелье – ближе к истине.

Историки по сей день спорят, либо Еч – имя местного князька, давшего в ущелье неравный бой варварам с севера, либо, всего лишь, обрывок слова «Mech», дошедший до наших дней, как символ помпезного сражения меж двух изумрудных хребтов.

Вот такая история.

Да. Вот, кажется, на днях, это было ущелье Еч. Но теперь оно носит иное название. Оно может показаться вам смешным, или даже глупым, но под невинным «Ущельем цыплячьих косточек» скрывается тяжелая для каждого из нас трагедия.

Но, сначала, немного истории. А именно, что было на этих благословенных землях до того, как на них ступил просвещенный пони-южанин из-за океана.

 

*

Предположительно, за несколько тысяч лет до постройки Кедра, на юге материка уже образовалось государство. Увы, мы не знаем его названия, да и само его существование доказано мало, и, в основном, основано на фольклоре. Общие элементы культуры многих народов юга материка, к примеру, письменность, могут доказать, что государство было многонационально. Так что, назовем его государством Южных Нортов – не ошибемся.

Потом происходит нечто, что разрушает государство и все его основы, а народы откидывает в развитии где-то на тысячу лет. Да, на тысячу – что мелочиться. Отправной точкой безвластия, как вы уже догадались, принято считать именно битву меж двух зеленых гряд, в ущелье Еч. Географическое положение ущелья феноменально и необъяснимо: оно представляет собой достаточно ровную, простите, трассу, начинающуюся у самых берегов океана, и заканчивающуюся через две сотни километров огромной столовой горой. Защищенную с двух сторон цепочками гор. Внушительное зрелище. Вкупе с proshek, мы можем достаточно точно сказать – здесь не обошлось без очень сильной магии.

Много тайн хранит Нортляндия.

Так часто бывает: после начала зависимости более развитых от более сильных, первые становятся: первое – еще слабее. Второе – не такими уж и развитыми. И, племена, ранее скрепленные государственными отношениями, или, если точнее, прогосударственным объединением, теряют былую связь. Начинают развиваться по своим сценариям, который диктует не столица, а матушка Природа.

Но для этой истории вам достаточно знать только два этноса, проживавших на юге.

Недевы – дружелюбная нация, как их характеризовали, собирателей планктона и водовозов, проживала у самых берегов океана, под прикрытием изумрудных гор, в долине. Что и определяло их хозяйство. Когда-то, они были одним из самых многочисленных народов на южном побережье.

Аравские племена жили  на востоке, за цепью гор. Воды там мало, растительность бедная, земля неплодородная. И дна не видно, как говорится. И стиль жизни у них соответствующий – взять, да толпой набежать на соседа. Отобрать, что не сильно тяжелое, и назад. Тем и кормились.

Ну, были и были – и хорошо. Особо не конфликтовали. Знаете ли, достаточно сложно переходить хребет сначала с обозами, полными продовольствия, а потом, назад, с награбленным. У Аравов и без того было много дойных коров.

Проходят годы – на побережье высаживаются пришлые и возводят крепость Кедр. И восхищаются ущельем Еч. И воюют с другими племенами. И вновь приносят на просторы юга государственность.

Конфедерация Южной Нортляндии фактически дарит разрозненным племенам новый шанс построить национальные государства. И они этим пользуются. Впервые, со времен мифического Еча, на холодном континенте распускаются цветы политики.

И Недевы, и кочевые Аравы, строят свои страны, договариваются о границах, образовывают общее экономическое пространство. И жить бы им долго и счастливо, может, они бы с честью выдержали и последующее пришествие окров, и объединились бы в единый фронт. Но сослагательное наклонение, к моему огромному сожалению, почти всегда не имеет никакой связи с действительностью.

Араво-Недевский конфликт – по моему скромному мнению, высосанное из копыта боевое действо, понесшее за собой кровь и слезы, и не принесшее ни одной из сторон ровным счетом ничего. Вообще, это редчайший случай – когда два, фактически, субъекта, одного государства воюют между собой, Селестия пойми за что. Политически подкованные пони, возможно, скажут вам, что это было давление, вызванное экономическими притеснениями, но и такая причина звучит скорее оправданием агрессии, нежели ее обоснованием.

Аравы перешли восточный зеленый хребет, вошли в долину, и устроили в ущелье кровавую баню, за несколько дней, пользуясь эффектом внезапности, вырезав большинство деревень центрального Еча. У кочевников было преимущество – образ жизни оных в течение тысяч лет воспитывал военное умение в этносе, поддерживая вымуштрованных воинов даже после образования Конфедерации.

А Недевы и до Кедра воевать толком не умели. Да и не от кого было защищаться.

Пока до Кедра дошли вести, пока колониальные войска перешли хребет – много времени утекло. Так что, мы можем говорить о полноценном геноциде целого народа нортских пони. Чудом уцелели деревни на самом побережье, до которых воинственные соседи просто не успели дойти.

Конфликт двух стран Конфедерации наглядно показал колонистам, что позволять местным народам создавать свои государства – крайне рискованно. Недевы уже не оправились от войны, и на момент нашего прибытия в Нортляндию, в ущелье сохранилась только одна крупная деревня – народ вымирал с огромной скоростью, и, думаю, через несколько десятков лет исчез бы совсем без посторонней помощи…

Аравов колонисты выгнали за пределы Южной Нортляндии, и больше о них новостей не было. Потом, после нашествия окров, появилась теория, что Аравы ассимилировались с варварскими этносами, принеся им знания о тактике и стратегии ведения войны.

Пожалуй, это все. В плане истории. Недевы практически вымерли, а Аравы исчезли в неизвестном направлении.

Недавно пришла вторая волна жителей севера, что вновь поставило существование народа ущелья Еч под большой вопрос.

*

Ночью в казарме слышно три вещи: как щелкает сальная свечка у стола часового, как скребется мышь под половицей близ внушительного деревянного буфета, и как храпит за стенкой рядовой Дьюдроп. В остальном, вокруг тихо и густо, не побоюсь этого слова.

Комната на пять пони, и одного Макса. Его кровать больше, длиннее, и на ней нет сена – только белая скатерть, купленная им на рынке. Сейчас место пустует, как, впрочем, и обычно.

Секкуя поставил семь золотых монет, внушительная сумма, на то, что Макс отправляется по ночам на окраину крепости в забегаловку «affliction», где напивается вдрызг, а потом бродит по неосвещенным улицам и думает о чем-то своем. Тем самым подтверждая недавние городские легенды о двуногом великане, зовущем по ночам свою возлюбленную. Мне кажется, это достаточно шаткая теория. Макс мало пьет, в основном, по делу, и он не такой уж высокий – легенда рассказывает о трехметровой тени.

Борхес –мой пулеметчик, утверждает, что не раз видел Макса у главного отделения почты, в кофейне, где тот лихорадочно, ничего не замечая, пишет что-то в амбарную тетрадь, а потом вырывает листы, и выбрасывает их на лужайку сзади, спрятанную от дороги часто посаженными кустами. Эта версия более реалистична, но все равно, она никак в моей голове не могла связаться с образом моего хорошего друга. Он не любил кофейни. А помусорить – всегда пожалуйста.

Не спим мы не из-за свечки, и не из-за мыши. И тем более не из за храпа или отсутствия Макса – он постоит за себя в случае чего. Просто стреляют опять с вечера. На дальней восточнее заставе. Там обычно спокойно, знаете ли, северные племена потому и называют северными, что  живут не на западе – повыше по меридиану. Что могло прийти к нам с мирного востока, пока было неясно, но вечером, когда солнце садилось, над хребтами поднимался едва видимый в темноте востока дымок сигнальных костров.

— Наверняка будет осада, — подал голос Милтон, заряжающий Макса, в подушку.

— Ты почему так решил? – справедливо задался я вопросом.

— Не знаю. Может, потому что, нам чего-то не хватает?

Какой исчерпывающий ответ…

В дверь постучались, и в проеме появился Секкуя.

— Доброй ночи. Макс в расположении?

Я покачал головой.  Макс ночью в казарме, да еще и спящий – зрелище редкое и достойное того, чтобы быть запечатленным в мраморе.

Секкуя отправляется искать капитана. Похоже, намечается совещание в штабе.

Обычно, Макс появляется на месте где-то в пять утра, ни капли не уставший, по крайней мере, на вид, но недовольный. А в восемь отправляется по служебным делам – не так много среди колонистов знатоков нортских диалектов.

Сегодня он не появился вообще. Это было странно.

Утром мы с Борхесом решили перед нарядом совершить утренний моцион по крепости, и, заодно, позавтракать в маленьком ресторанчике близ ратуши. Отличное место для тех, кто любит выпить забористого чая, настоянного на местных травах, с пятью, а может и шестью ложками сахара. Вкус у всего этого специфичный, но оно того стоит – ударная доза сладкого так бьет по мозгам, что целый день глаз не сомкнешь.

Топая по мостовой к центру, я получаю от Борхеса учтивый пинок:

— Кажется, очередные поиски блудного Макса, можно считать закрытыми.

Я смеюсь, но добавляю, что наш Макс так часто пропадает, что поиски оного давно пора объединить в один сплошной сезон. Мы меняем курс, сворачивая с главной улицы вправо, где Борхес и увидел высокий силуэт с вихрастой головой.

От блюдца с чаем, который Макс держит на весу, сделав губы трубочкой, идет внушительный парок – становится холоднее.

— Чайный божок в помощь, Макс, — говорю я – Прости, что пришлось прервать эту увлекательную чайную церемонию.

— Она не была бы столь увлекательна, если бы расторопный официант побыстрее принес мне этот злополучный эклер. Присаживайтесь. Есть разговор.

Борхес и я послушно садимся на табуретки.

— Я удивляюсь, что даже в таком холодном месте существуют верандочные кафе. Будто тут вообще никто не мерзнет.

— Я не мерзну, капитан, — справедливо замечает Борхес. Я, кстати, тоже – Максу однозначно не хватает шерсти.

Максу приносят жалкое подобие десерта, и лишь только взглянув на него, он отодвигает тарелку.

— Вы не поверите, но я бы отдал левую почку, лишь бы сейчас получить  то, что продают на вокзалах в моей стране.

Некоторое время он молча допивает из блюдца чай, и только потом, поставив на стол горячий кругляш и сцепив в замок руки, начинает:

— Меня ночью нашел Секкуя и потащил с собой в штаб, к Гено. Ребят, не хочу пугать, но у нас ярко выраженные проблемы.

— Это связанно с тем, что вчера палили за хребтами?

— Да, Борх, связь самая что ни на есть прямая. Палили на восточной заставе. А ночью в штаб прибежал гонец оттуда. Для меня, лично, загадка, как он два перевала проскочил, ночью, когда не шиша не видно, и не переломал себе ничего. Говорит, козьими тропами, аборигены показывали.

В общем, с востока через заставу ломанулась банда. По сумбурному описанию – это «синие спины». Голов пятьдесят, но погранцам не до счета было. Ушли через хребет в ЕЧ, но на Кедр, похоже, идти не собираются. Маловато их для этого. Скорее всего, пройдут  долину до океана, а там, через окно, обратно выйдут, в леса. И ищи ветра в поле.

— И зачем им такой бессмысленный маневр совершать? Не просто так же они на заставу поперлись, верно? – заметил я.

— Тут ты прав – на первый взгляд бессмысленно. В штабе сначала подумали, что они либо хмеля на пастбище всей недоротой нажрались, либо опять каким-нибудь своим богам внеочередную жертву решили принести. Но потом смекнули. Если они на большую воду идут, то что у них на пути?

— форпост колониальных войск. Почти по центру долины.

— Да что им ваш форпост, — махнул на это рукой Макс – Почти у самого берега деревня Недевов. Последняя, вроде как, по неподтвержденным данным. А это, напомню, предположительно, «синие спины». Смекаете?

Нечастый случай. Нет, в Нортляндии – это вполне обычное дело, когда один народ вырезает другой просто так, чтобы копья и стрелы не залеживались, но это практикуют севернее города Вече, где и власти-то нет. Так близко к крупному, можно сказать, столичному, Кедру – случай беспрецедентный.

— Так что роту Гено высылают в деревню Недевов.  Сегодня днем в Еч отправимся, господа. Спасать мирное население от агрессии бандитов. Это официально если…

— А неофициально? – наклонил голову Борхес.

Макс вздохнул:

— А неофициально – констатировать факт, что этнос Недевов полностью изничтожен, и по возможности, выгнать бандитов из ущелья. – Потом пояснил – Долго думали. Пока мы перейдем хребет, пока в долину выйдем, со всем снаряжением – камня на камне не останется. Только пепелище.

*

Немного теории. А именно – как ведет себя рота, если ей предстоит длительный переход по ущелью.

По плоскому участку, в самой долине, идет эшелон обозов. Обычно это продукты, ящики с патронами и магическими амулетами на разрыв, иногда, раненые или мирное население, выходящее из зоны боевых действий. Да, это достаточно небезопасно – обоз, при должном желании, простреливается абсолютно отовсюду. Но по хребтам с обозами особо не поскачешь.

Перед обозом идет взвод саперов. У северных народов, обычно, нет ничего взрывающегося, но мы имеем дело с полноценной бандой, а тут может быть что угодно. Достаточно часто приходят весточки из дальних форпостов, мол, кто-то вскрыл склад с оружием и выкрал пять ящиков с винтовками и седельными сумками к ним. Возможно, именно сейчас, эти винтовки гуляют где-то в ущелье. А где винтовки – там и мины.

Обоз идет достаточно медленно, ведь саперы, по инструкции, осматривают каждую примятую травинку на своем пути. Никто не хочет взорваться просто так на десятки маленьких частичек.

Раз зашел разговор.

Немного поведаю тебе, читатель, о мине.

А мины в Нортляндии встречаются двух типов: пороховые и магические.

Пороховые изготовит тебе в любом ауле хитрый старик, ты только принеси ему нужные ингредиенты (порох, жестяную банку для корпуса, треть пуда шурупов или мелких гвоздиков – чтобы наверняка, три-четыре медицинские пипетки). И готово – мирный житель или же вооруженный конвой натыкается на немаркированное средство эффективного поражения рабочей силы. Потом раздается хлопок – крышка мины прогибается, разрушая стеклянные колбочки, откуда на порох капает одна единственная капля раствора. А дальше, не пройдет и секунды, как во все стороны, обычно, метров на пять, разлетается такая адская шрапнель, от которой спасения нет вообще. Одна такая неожиданность, похожая на дороге на мусор, может легко вывести из строя целый взвод. А если таких игрушек целое поле? А если они еще и между собой леской связаны, образовав ужасную растяжку-паутину… Загляденье. Но есть неоспоримый плюс: мины такие кустарные, делаются черт знает из чего, и, в основном, расставляются бандитами на дальних рубежах страны. Срабатывают далеко не всегда, да и найти такую баночку можно всего лишь имея при себе простой амулет, зачарованный на металл или порох.

А вот магическая мина – вещь куда более хитрая, и, увы, подлая. Местные ей не располагают, потому что ее нужно включать после заложения особым заклинанием, или, если угодно, амулетом-ключом. Такая мина может быть замаскирована под камень, а может быть вообще невидима – зависит от того, где она была изготовлена, или, к примеру, для каких родов войск предназначена. Я где-то слышал, что отряды особо назначения, работающие в тылу, близ оставленной Меди, комплектуются неосязаемыми минами – такой мины как бы и нет, но ты в нее наступишь, и все.

Результат срабатывания магической мины варьируется. Если мина простая, так называемая «сеялка», их иногда устанавливают целыми полями у застав особые рейды саперных команд, то при срабатывании, жертве, скорее всего, аннигилирует конечность. Никакой лишней грязи – все гуманно. Наступил на такую – тебя просто заволакивает сиреневатым дымом, словно от сигнального фейерверка, а когда он рассеивается, вы, сэр, уже калека. Обычно в такую мину кроме заклятия топора и побочного заклятия исчезновения закладывают еще и простенькую медицинскую магию. Ну, чтобы лишней грязи не разводить.

Есть и более внушительные «Осы». Такие мины , бывало, закладывали на тропах, которыми часто ходили бандиты. Взрыв такой мины гарантированно испаряет все в радиусе двадцати метров. И плоть, и кости, и одежду, и землю, оставляя на ухоженных тропках Нортляндии чудовищные кратеры, свидетельствующие о применении этой страшной мины.

Как вы теперь знаете, эффекты мин экспедиционный корпус и регулярная армия Южной Нортляндии имеют в ассортименте. И, кажется, панацея от всех бед. Но увы – и главный бич войны.

Вляпаться в свою же мину – это ироничный конец, предназначенный только самому искушенному бойцу. Еще бы – не зная точного расположения минной «банки», не имея минной карты района – гарантированно попасть, в лучшем случае, на простенькую «Сеялку», и, если повезет, доковылять до ближайшего гарнизона.

Именно поэтому перед обозом идет взвод обученных саперов, проверяющих каждый метр дороги амулетами и магическими жезлами.

Чтобы обеспечить защиту обоза, по хребтам, закрывающим долину с двух сторон, идет ударная группа. Они одновременно и проверяют высоты, не засели ли там какие-нибудь «гастролеры», и смотрят, что бы снизу никто особо не баловался. Группа капитана Секкуя сейчас на высотах.

Наши пулеметы сзади прицеплены к телегам. Машинка Макса – к телеге с патронами, а моя – к госпиталю. Тянут нас наши же бойцы, из «тягловой команды». Это такие особые ребята, у которых силу некуда девать -  вот и тащат за собой обозы, пулеметы, иногда, целые орудия.

Макс отсылает мне с рядовым записку, мол, Секкуя спрятал между ящиками с патронами для винтовки внушительную бутыль нортского сидра, настоянного на меду. Он в восторге, что обнаружил эту законспирированную емкость. Еще больше ему нравится, что он нашел ее, пытаясь  лечь поудобнее между ящиками. Лентяй.

Переход через хребет вышел для нас всех крайне  утомительным. Я промочил форму, помогая вытаскивать телегу из сугроба,  и теперь немного мерз. И сейчас, думаю, не я один думал о том, как побыстрее встать лагерем и погреться у костра. О, да, костер – это нечто волшебное.

Ближе к четырем часам вечера, со стороны восточного хребта, грянули выстрелы.

— Колонна, стой! – зычно гаркнул Гено – Рассредоточится!

Я в полудреме выпал из телеги. В морду дарились хлопья снега. Упало что-то тяжелое.

Макс вытащил меня из снега практически за шкирку, я даже опомниться не успел.

— Рано разлегся, Эд! Еще належишься!

Мне показалось, что в руке у него что-то блеснуло, но я не придал этому значения. Может, это был замок от пулемета, а может, еще что.

Но об этом позже.

Гено приказал отцепить пулеметы и поставить их под прикрытием телег на восток.

К моменту, когда мы это сделали, верхушки гор вновь наполнились тишиной.

Взвод саперов отправился на разведку. С западной гряды поднялся дымок наспех сделанного сигнального костра. Длинный, короткий, опять длинный – запрашивают ситуацию.

Через полчаса с запада спустился Секкуя, весь в пене. Опять раскричался.

Я спросил у Борхеса:

— Ты думаешь, что там случилось?

— Я без понятия, — покачал головой.

Час ожидания. Наконец, со стороны обоза с патронами, до меня доползает Макс.

— Гонец прибежал, – оповестил меня он, стряхивая с пальто, одетого поверх формы, хлопья снега – Обошлось, похоже.

— В смысле?

— В смысле, в смысле! Нарвались на каких-то чабанов в горах. Мины ставили, козлы. Кто-то на нее и нарвался. Все четыре ноги фьюить – капитан сделал рукой размашистое движение – С концами. Бандитов постреляли, одного даже в плен удалось взять. Вечером общаться будем.

— На их языке?

— На языке тумаков – как обычно. Пять минут по зубам, и они говорят на всем, на чем угодно.

Гено объявил привал на ночь. «Еще нам не хватало по ночам ходить… после этого», — сказал он, и пошел встречать со взводом боевиков. Ближе к вечеру вернулись.

Как рядовой нарвался на мину – загадка, ведь учили. Пренебрег, наверное, простейшим взглядом под ноги. Или, что логичнее, копыто соскользнуло, горы все-таки. И прямиком на заветную жестянку. В госпитале наложили слой мази на каждый обрубок и перевязали. Но увы, пришить обратно, даже с помощью особого зелья, возможным уже не представлялось.

Загадочным пленным, как Макс назвал его, увидев и раскинув руки, «Yazik», оказался пожилой, с облезшими боками, пони. Которого сразу и сопроводили в штабную палатку. Для дальнейшего общения. Единственное, что я увидел, перед тем, как занавеска скрыла от меня все происходящее внутри, это Макс, довольно хрустящий суставами рук, собранных в кулаки. Похоже, разговор будет жестким.

Вообще, война преобразует пони. И Макса тоже, хм, преобразует.

*

У костра тепло и по-домашнему сухо. И все свои. Борхес пытается пить горячий чай, Секкуя нет-нет, да и поглядывает в сторону обоза с патронами, где Макс обнаружил неоткрытую бутыль крепкого сидра. Я покончил с ужином, и теперь просто сидел, закрыв глаза, и наслаждаясь горячими потоками воздуха. В ущелье очень темно и дальше костра только мертвая горная ночь.

Рядом, потеснив лейтенанта из саперов, присаживается Макс:

— Все. Поговорили.

— Вы его хоть в живых оставили? – ерничает Секкуя.

— Что мы, звери что ли? – Макс принимает из моего копыта дымящуюся кружку – Так, сначала разговор не ладился…

— Не суть важно. Что там.

Макс пожимает плечами.

— Как и ожидали. Похоже, деревню пожгли. Говорит, там постреляли даже кого-то из бандитов. Наверное, солдаты с форпоста в центральной долине отошли к воде. Но, боюсь, худшие опасения. Мясом взяли.

— И что тогда нам там делать?

— Что-что, мать, гнать эту сволочь в воду и топить. Чтобы не повадно было. Если кто выжил – эвакуировать.

— А кто-то выжил? – удрученно спросил Борхес. Макс не ответил.

*

Перед моими глазами открывается безбрежный синий океан. Он красивый, хотя и довольно сложно раскрыть весь его потенциал, наблюдая за вздымающейся водой через прорезь в бронещитке пулемета. По технике безопасности, мы сидим за этим тонким куском железа и фанеры, как мышки, дожидаясь вестей от капитана Секкуя.

Деревня спрятана за высоким круглым забором из частокола, но отчетливо видны прорехи в этом смешном укреплении. Домиков, да и всего остального, не видно за густым черным дымом.

Боевая группа вошла в деревню полчаса назад в полной боевой укладке. Секкуя подготавливает плацдарм для остальной роты. Пока что действуют тихо. Не думаю, что в деревне еще остались основные силы бандитов. Может, пара разрозненных группировок еще мародерствует в центре, но с ними мы справимся.

Гено нервно смотрит на красивые часы. Я их давно приметил – работа настоящего мастера. Не удивлюсь, если такие стоят целое состояние:

— Без тринадцати, — шепотом выдает он. – И никаких вестей.

Секкуя – как всегда. Ветер в голову ударил, и решил, видимо, один всю деревню обойти. Дураков дорога учит – не сказать по другому.

Когда стрелки дорогих майорских часиков доходят до наивысшей точки, нервы Гено сдают:

— Все. Мы заходим. Пулеметы в низину.

Я и Борхес послушно поднимаем пулемет сзади, и, толкая его перед собой, медленно спускаемся с возвышенности. Справа, согнувшись за щитком, месит снег Макс, спуская второй пулемет.

Пулеметы в низине, когда в воротах деревни, открытых настежь, если не вовсе сорванных с петель, появляется морда рядового в головном уборе колониального корпуса. Он машет нам копытом.  Окраины чисты.

Таскать практически на себе такую ношу – однако, занятие. Кое-как, мы с Борхесом втащили орудие за стены. Макс оказался быстрее: пренебрегая безопасность, он схватил обеими руками одну из лап лафета, и вытянувшись в полный рост, начал толкать перед собой машинку. Был бы сейчас где-нибудь на возвышенности снайпер, и все – на этом бы история закончилась.

*

С сочным треском, пуля врезается в стену обрушенного дома, осыпая меня трухой и горячим пеплом.

— Это что же, у них и винтовки есть? – шепелявит Борхес, взяв в зубы ручку заряжания и вращая ее, словно маньяк. Я киваю головой.

На нашем направлении, почти подойдя к центральной площади, Секкуя нарвался на бандитов – меньше десяти голов. Но синие где-то разжились винтовками, и, прибив сразу нерадивого пони из ударной группы, загнали славных боевиков за стены догорающих домов.

— Тихо, тихо, тихо… — причитаю я, деревенея, словно чурбанчик. – Секкуя! Пулемет надо?

— Да пошел ты в зззадницу, Эди! – неопределенно брякнул он, вывалившись на полкорпуса из укрытия и выстрелив из винтовки. Я больше не видел бравого капитана – его заволокло едким пороховым дымом. «Синие» что-то кричали на своем языке, но я его, увы, не разбирал.

— А с восточной дороги-то, стрельбы не слышно, — заметил Борхес. – Может, без проблем пройдут?

— Ты во всем этом еще и разбираешь, что там стрельбы нет? Ну ты, однако, слухач!

Но, надо сказать, Борхес был прав – часть обозов, саперы, и Макс со своим расчетом дошли до центральной площади куда более спокойной дорогой. Что и обусловило последующие действия.

Секкуя без проблем обратил боевиков в бегство. «Что эти варвары могут противопоставить нам, а?» — резонно процедил он, довольно ухмыляясь. «В центр города ушли, на площадь». Сейчас мы их котлом…

Котел вышел, ну, не очень…

Да и не котел это был, а скорее просто хорошо развешенное оцепление. Сейчас по порядку.

Видимо, еще до прихода восточной группы, площадь была в состоянии внекондиционном. Здания, окаймляющие ее обширным кольцом одинаковых домов, со следами обвалившихся пилястр, похоже, на себе проверили все возможные боевые действия. Стены испещрены неровными выбоинами осколков и кругляшков пуль, над окнами яркие стены почернели, свидетельствуя о пожаре, а под этими самыми окнами лежала бесформенными грудами мебель, вперемешку с тряпками, арматурой, и, боюсь, парочкой тел.

Это все не мы сделали, какие бы слухи о зверствах Экспедиционного корпуса не ходили после этого случая.

Но час-полтора, с восточного «входа» на площадь, ввалилась, отплевываясь, охреневшая от всего этого великолепия группа саперов. За ней подтянулась и остальная половина рота под командованием Гено.

Сейчас, мы, наверное, повторили их ошибку.

Сооруженные из подножного мусора хлипкие баррикады, как тараканы, окружили здание ратуши. Но наш выход  оставался простреливаемым.

Менее чем в ста метрах от нас, приютилась баррикада из дивана с тремя бойцами. Они поочередно стреляли по ратуше, заряжая друг другу винтовки. Увидев нас, один пони, наверное, постарше по званию, громко свистнул, привлекая наше внимание, и с делал копытом жест, мол, ложитесь, идиоты – порешают еще. Второй раз говорить и не надо.

— Пулемет на центр! Быстро!

Быстро-то быстро…

Только это как надо пятиться, чтобы прикрываться щитком от пулемета, всем расчетом! Как беременная каратица, мы поперли пулемет через площадь. Думаю, если бы у боевиков в ратуше было желание нас пристрелить – им бы не составило никакого труда осуществить задуманное. Но выстрелов не последовало. Это мы потом уже узнали, что патронов-то у синюков – нема.

В центре площади уже стоял пулемет Макса. А сам Макс сидел, облокотившись о стену шкафа, хватая ртом воздух. На его левой руке, особо заметное на белом бинте, красовалось красное пятно.

— Тебя ранили? – я перепугался. Вообще-то, мне стыдно признаться, но я несколько волнительно отношусь к крови. Особенно к чужой – на свою как-то не так страшно, почему-то.

— Ерунда. Как у классиков: Милорда ранили в пятку, — засмеялся он, поправляя шляпу. – Пальто жалко, мало того, что грязное, так теперь еще и дырявое. Опять…

Я приказал Борхесу ставить пулемет рядом с Максовым, а сам, подобно моему товарищу, привалился к шкафу.

— И что там?

— А что там. Ни слуху не духу от бандитов уже минут десять. Сначала, когда мы только вошли, ой, как они стреляли. Вон там – он указал на кучу справа – там трое наших лежат. Пули как заговоренные. Вон, и меня тоже зацепило, когда из-за щитка вылез. А сейчас, наверное, боезапас тю-тю

Я помолчал.

— Надо их на разговор вывести… Где Гено?

— Я его еще ни разу не видел.

— Значит, рядом с ударниками. Постоянно где не надо.

— Поговори еще тут…

— И поговорю, фигли. – Мак закатил глаза, поднял вверх указательный палец. И вдруг, вдохнув поглубже, разразился непонятной мне тирадой на нортском языке.

Я скорее не знаю язык, чем знаю его. То есть, может быть, в спокойной обстановке, я бы и объяснил торговке, что мне нужно пакет чая и черствый кекс. Сейчас я не понял ровным счетом ничего.

Когда Макс закончил, повисла тишина. Будто на площади и нет никого. А потом со стороны ратуши донесся возмущенный возглас, и о стенку шкафа стукнулось нечто твердое.

— Что это? – осведомился я, боясь высунуться. Мало ли, вдруг у бандитов найдется еще одна «заговоренная» пуля.

— Это камень, — невозмутимо ответил Макс, глядя в одну точку перед собой.

— Откуда знаешь?

— Ну, если бы мне кто-то сказал такое, я бы определенно начал кидаться в него камнями.

Подлетел Гено и, шипя, начал выпытывать у капитана, какого черта он себе позволяет. На что Макс заметил, что просто склоняет противника.

— Ах, склоняешь… Склоняешь! Что-то ты много на себя, капитан, брать стал. Совсем уже, прямо статуя золотая! Я вот тебя сейчас отправлю переговорщиком – ты у меня запоешь!

— Если так поглядеть, вы, выходит, меня пугаете моими же обязанностями. Я же лучше всех тут нортский знаю. Я и пойду. Хотите, прямо сейчас?

— И не страшно, капитан?

— Страшно. Но не до ночи же тут сидеть. – Макс опять крикнул что-то, но на этот раз предложение было достаточно простым, и я понял посыл: «Выходите, поболтаем». Да, как-то так.

*

Как и предполагалось, на встречу с причудливым Максом вышел один бандит. Я первый раз, получается, видел так близко, боевика из «синих спин».

Макс вытащил руки из карманов, демонстрируя, что в руках у него ничего нет.

На морду боевика было любо-дорого посмотреть. Видеть такое странное существо о двух ног ему не приходилось никогда.

— Ты по-нашему говоришь? – осведомился Макс. – Или на твоем поговорим?

— Такая грязная свинья как ты не имеет права говорить на моем языке! – взвился, будто залаяв, пони. – Я понимаю твой язык, сволочь! Говори!

Макс опустил руки.

— Заложники есть? Тел я тут нигде не видел.

— Есть заложники. Много. Каждого убьем, чтобы неповадно было.

— Отпусти их. Гарантирую проход свободный. Уйдете обратно за горы. В чем гражданские-то виноваты?

Синий оскалился.

— Ну, так что? Вам дать время? Может, вы хотите подумать?

— Что думать… — пони плюнул себе под ноги – Пошел ты чужак. Знаешь куда пошел?

— Догадываюсь – Макс сказал что-то на нортском, от чего тот весело заржал.

— Ты хорошо знаешь язык, чужак. Что тебя привело на мою землю? Деньги? Желание власти? Ты хочешь убивать?

Двуногий покачал головой.

— Тут убивать хотите только вы. Я мирный.

— Ну, если мирный…

Синяя спина развернулся к Максу спиной, я подумал, он хочет уйти, но не тут-то было. Подойдя к открытой двери, он потянул что-то назад, развернулся и с бросил о землю какую-то коробку.

— Вот это ноооомер, — затянул наш парламентер.

Деревянный ящичек, размером, дай-ка подумать, примерно с три копыта каждая грань, с железными клеммами наверху, к которым крепились два проводка. Проводки, словно два червя, вились обратно в здание ратуши.

— И что? Взорвешь? Свои погибнут.

Синий продолжал погано улыбаться.

— Не погибнут, тварь! Все ушли!

— Город оцеплен.

— Ты не знаешь этой земли, чужак…

С этими словами, боевик поднял над головой свое копыто, и, со всей силы собрался ударить по рычагу. Я представил себе этот момент, когда по проводкам проходит сила, которая встречается на их конце с динамитом. С кучей, с морем динамита. Эту вспышку я запомню надолго.

В  руке Макса вдруг что-то блеснуло – как в тот раз, в ущелье. Что-то маленькое и зубастое.

Пока синяя спина заносил над ящиком свою переднюю ногу, в руке Макса, откуда не возьмись, просто так, появился пистолет – маленькая и старая штука, с выпирающим замком, размером от силы раза в два больше пулеметного патрона.

Хлопок.

Макса окутывает белесым дымом, и на миг я не вижу за его пеленой ничего. Но потом, какое-то молниеносное движение. Глухой удар об землю. Кажется, никто ничего даже сделать не успел. Или мне так кажется…

*

— В общем, парламентер наш выстрелил боевику прямо в голову. Промеж глаз, – Гено, понурив голову, стоял в аудитории штаба Экспедиционного корпуса, неловко постукивая копытом о паркет. – Ну, и, не убил.

— Как это, не удил? – задали вопрос присяжные, совет офицеров.

— Ну, он пистолет на рынке купил за три монеты. У местных, они что-то с порохом сделали. Намешали туда, похоже, золы. Ну и скорость у пули была так себе. Врезалась в морду этому, трещину в черепе сделала. Но живой. А парламентер наш ему еще ногой в челюсть дал, а потом на землю повалил, чтобы, значит, на рычаг не нажал. В ратуше заложники были.

— И?

— Ну, и взрыва не было.

— В рапорте вы написали, что все заложники погибли.

Повисло молчание.

— Они… и погибли. Еще до нашего прибытия… Их завели всех до единого в ратушу. И…

Гено замолчал.

— Не тяните.

— Капище там, господа. И дышать невозможно, смрад какой. Крюки, веревки, ужас, одним словом.

— К чему им тогда взрывать было ратушу? Или они блефовали, как считаете?

— Не думаю, что блефовали. Просто не хотели место жертвоприношения врагам оставлять. Их бог бы не оценил.

*

Макса нет уже неделю.

Гено вызывает меня к себе.

— Эдвард, сегодня будет обход высшего офицерского состава. У нас нехватка ресурса в казарме. Значит так, если Макса не будет в расположении к вечеру, я лично его…

— Уволите со службы? Выгоните из армии? Лишите жалованья и звания?

— Как вы со мной разговариваете.

Тряпка. Не командир. Тряпка.

— Я найду его. У меня есть мысли на этот счет.

Истории Эдварда. 2.

О призраках крепости, пропаже, таинственном храме и спецназе Эквестрии

Начало этой истории было положено еще до моего рождения.

Поговаривали в легендах, что сотню лет назад, а может две сотни – велика ли разница для легенды,  неизвестный пони-крестьянин в неизвестном месте, в неизвестное время суток, открыл где-то в ущелье Цыплячьих косточек, которое тогда именовалось, конечно же, по — другому, неизвестный храм доселе невиданных божеств.

Представляю себе, что могло вырасти перед бедным земледельцем. Золотые стены, покрытые слоем многовековой пыли. Алтарь в следах давно сгинувшей крови. Черепа в произвольных местах. Такой вот черный декор.

Никто не знал, что именно пахарь нашел: было ли это древнее капище нортским богов, жаждущих крови и золота, или просто древнее пристанище миролюбивой секты затворников, так и не вышедших на свет. Но золото там однозначно было. И было оно повсюду.

Настолько повсюду, что, говорит легенда, крестьянин домой уже более не вернулся. Сошел ли он с ума, так и оставшись в золотом храме, мечтая о лучшей жизни, которая ему предстоит, или же ушел в ближайший город, сменил имя, стал жить как щеголь. А может быть, он отправился домой с добычей, чтобы порадовать родных, но какое-то проклятье не позволило ему вернуться…

Ну, знаете ли, легенды. Они для того и созданы, чтобы быть ложью и просто красивой сказкой. Сказкой о золотых храмах древнего культа, о почти романтическом главном герое, который, открыв для себя такую великую тайну, просто не смог нести ее на себе.

Хорошая история, чтобы рассказать ее у костра в приятной компании.

Так я, по крайней мере, думал.

У того, что произошло после, сразу предупреждаю, вполне счастливый конец. Для нас, по крайней мере.

Началось это через неделю после, не побоюсь этого слова, исторического похода в последнюю деревню Недевов. Трагедия, которую мы своими глазами наблюдали, неописуема. Да, самый лучший способ описать то, что мы увидели – неописуемо. В худшем смысле этого слова.

Я отвлекся. Начнем с самого начала.

Началось все с того, что Макс пропал.

*

— Простите, мисс, вы случайно не видели тут жердь? Высокая такая, где-то два с половиной меня, — дурачится Секкуя – Нет, уверяю, вы бы заметили!

На базарной площади вечером очень тихо. Очень – значит, что на улице, если повезет, вы встретите одного, может, два пони. Негласное правило Кедра – вечером вы должны быть дома. Только родные стены защитят вас.

Ходят слухи, что по ночам в Кедре гуляют призраки первых колонистов. Тех, кто погиб при становлении Конфедерации, тех, кого пожгли северные норты. Много чьи призраки имеют право бродить в этих стенах.

Особо выделяют в городской мифологии троих призраков, эдакое Великолепное трио мертвецов. Фонарный столб, Вдова и Кровавый комендант. Вы можете сказать – сказки для жеребят. Ну, возможно…

Но Вдову лично видел Борхес, когда возвращался из наряда на городской стене, Фонарный столб часто по ночам воет у забегаловки «Affliction», распугивая пьянчуг. Много рассказывают о том, как очередной подвыпивший сидра пони еле унес от ужасной тени свой круп. А раз в год, может, немного чаще, в Кедре происходит и вовсе что-то странное, что, несомненно, делает самый грозный из призраков города-крепости – Кровавый комендант не любит шутить.

Наверное, раз уж зашла речь, стоит рассказать поподробнее об этих трех разбушевавшихся суевериях. К тому же, как потом оказалось, они сыграют некоторую роль в последующем повествовании.

Если вы солдат Колониальной армии и вам приказывают нести караул у маяка, что стоит на самом краю обрыва, то около трех часов утра вы можете стать свидетелем странного феномена.

Спускаясь чуть позже, чем указано в инструкции, с вашего поста (ну, мало ли, может, разводящий запоздал, а может вы просто решили подышать лишнюю минуту, глядя на прекрасную бухту) к складу якорей по главной лестнице, вам может встретиться странная молчаливая особа. Поняша мила собой, в ее глазах плещется что-то одновременно зачаровывающее и пугающее, инфернальное. Вы  учтиво спрашиваете ее, мол, как такая красавица попала на военный объект, да еще и ночью, когда в Кедре правит комендантский час. Она молчит. Если ночь лунная, а тучи ушли за ущелье, вы можете увидеть, что у нее очень странный цвет шерстки. Что-то непередаваемое, и каждый, поговаривают, каждый, кто ее видел, видел разный цвет прекрасной незнакомки. Она молчалива, и вы не разговорите ее никогда. Вы попросите ее уйти, но она не шелохнется. Вы прикрикнете на нее, угрожая оружием, но она лишь наклонит по щенячьи голову, в ее глазах прочитается обида. И в следующий миг она исчезнет. Будто и не было красавицы.

А на следующий день, подвыпивший пони, ставший свидетелем такой сцены, расскажет о новом появлении Вдовы у маяка. Новость разойдется по суеверному городу, опять соберут комиссию, опять будут проверять солдата на наличие болезней, а в итоге, просто спишут все на выпитое спиртное. Мол, зачем пил на посту – вот и видишь всякое. Но это, конечно же, неправда…

Недаром место, на котором стоит маяк, а стоит он у самой воды, в Кедровой гавани, получило леденящее душу название: Вдовий бастион.

А еще ходят слухи, что Вдова мстит каждому караульному, который посмеет попытаться прогнать ее силой. Нет, не умрешь по трагичной случайности, Вдова не хочет смерти. У нее есть определенное чувство юмора: Ты можешь поскользнуться на обледенелом мраморе, и, со всего размаху, въехать копытами вперед в огромный стог сена, оставленный на улице незадачливым торговцем. И все это на глазах аплодирующей публики. Сраму потом не оберешься.

Зато те, кто вели себя с Вдовой учтиво, будут одарены несказанной удачей. Неизвестно, когда настигнет вас благодарности призрачной поняши, но вы выиграете в лотерею, или же, вас минует вражья пуля. Поэтому многие солдаты, отправляясь в караул на маяк Вдовьего бастиона, в надежде на встречу, берут с собой купленные днем корешки местного букмекерства. И, знаете ли, иногда на главной лестнице выстраиваются целые очереди понаблюдать за мистическим явлением, а может, и отхватить немного удачи. Но в такие дни, даже если соблюсти все условия, Вдова не приходит.

Борхес однажды видел Вдову. На посту его отчитывал за неопрятный вид разводящий (Борхес и правда, неряха еще тот, он спокойно может выйти из казармы весь в сене, а потом весь день удивляться, почему его обходят стороной горожане), и, как полагается, спускаясь к склады чуть позже обычного, он практически лицом к лицу столкнулся с легендарной пони. Она была вся золотистая, с просто ошеломительной гривой и голубыми глазами, рассказывал потом он. Но Борхес испугался тогда не на шутку. Неизвестно, что случилось бы, если бы он просто убежал от нее, сверкая копытами – никто так еще не делал,  и первым быть никто не стремился. Тогда Борхес просто сказал ей «Хорошее утро, не правда ли?» и продолжил спуск. Он признался, что боялся обернуться, хотя его вихрастый затылок прямо чувствовал на себе ледяной взгляд.

На следующий день Борхес нашел на дороге золотую монетку. Маленький привет призрака бастиона.

Вы можете верить этому, а можете, хмыкнув, сказать: «Враки». Я и сам не очень верю своему товарищу, но кто знает…

Возможно, Вдова и правда является избранным у большого маяка.

Кровавого коменданта же, напротив, никто никогда не видел, а те, кто утверждают, что встречались с ним, будьте уверены, без зазрения совести вам врут. Потому что призрака коменданта нет, а вот деяния, которые он совершает, увы, имеются.

Каждая ночь пятого дня после солнцестояния в городе считается фестивалем Кровавого коменданта. В эту ночь никто, даже солдатские патрули, не кажут нос из своих домов и казарм. Потому что тот, кто встретит ночь на улице, цокая копытцами по брусчатке, обречен стать игрушкой коменданта.

А происходит это, с рассказа жертв, так:

В один момент, ноги бедного пони, кем бы он ни был, подкашиваются, он падает на дорогу, и его начинает трясти какая-то невероятная судорога. Каждая конечность, кажется, каждая мышца тела сокращается, невероятная боль сковывает весь организм, изо рта начинает капать белая, как первый снег, пена, в глазах лопаются сосуды, наливая белки кровавым соком. Жертва несколько минут, агонизируя, лежит на дороге, одна, а из окон на нее смотрят десятки пар испуганных глаз. Никто не осмелится выйти в карнавал на улицу.

Наконец, пройдет минут пять или десять, и пони на дороге замирает. Жертва теряет сознание, и лежит так, пока разум не вернется в измученное тельце. Тогда бедняга встает на ватные ноги, и, еле перебирая ими, возвращается домой, проклиная тот час, когда что-то заставило его (или ее, бывали случаи) выйти на свежий воздух, пока гуляет Кровавый комендант.

Страшная история. Но коменданта пока никто из нас не видел. Оно и к лучшему.

А вот история с Фонарным столбом очень занятна.

Как я уже говорил, есть на окраине Кедра такое злачное местечко  - «Affiction». Не самая лучшая пивнушка в городе, но, стоит отметить, за небольшие деньги, если вы портовый нищий или матрос, вы можете просто упиться тут низкопробными сидрами любого вида и цвета. Возможно, именно это и породило легенду Фонаря.

А история такова: выпивохи из этого сомнительного заведения, забредая после него в какие-нибудь дворы-колодцы, где, к примеру, хотели бы переночевать, встречали вдруг, откуда не возьмись, высокую, под три метра, абсолютно черную тень. Тень не шевелилась, будто бы отбрасываемая массивным уличным фонарем, но, когда запоздалый гуляка уже переставал ее в чем-либо подозревать, Тень начинала выть. Вой этот, говорят, слышен во всех дворах округи, настолько он громкий и пронизывающий. Потом, когда пони закрывал глаза и затыкал копытами уши, гул начинал удаляться. Открываешь глаза – а тени след простыл.

Некоторые видели, как Фонарь идет куда-то своей дорогой. Тонкая высокая тень о двух ногах, длинная и какая-то неправильная. Идет себе и идет. Но если ты ее заметишь, и долго будешь пялиться ей в спину – берегись, путник! Фонарь остановится, постоит, потом развернется, и ты увидишь его глаза. Два сияющих серым цветом яблока без зрачков. Он посмотрит на тебя и выберет: отпустить тебя или передать послание. Отпустит – просто развернется и пойдет дальше. А захочет что-то сказать – береги уши. Вой поднимется вновь, такой сильный, что и слух посадить недолго…

Старая легенда. Говорили, что это демон, потерявший тут свою возлюбленную. Что это древний божок леса, на месте которого построена крепость. Протестует он так. А недавно появилась добавка к этой старой легенде.

В городе поговаривают, Фонаря можно теперь увидеть не только ночью, но еще и днем. И теперь он гуляет по всему городу в живом воплощении! Добра от него не жди. Как и от любого, кто приплыл из-за океана.

Но Макс только рукой махал, когда какой-нибудь норт, видя его, останавливался и затыкал уши, спасаясь от ужасного рева, которого так и не происходило.

*

Я бы никогда не подумал, что найти Макса будет проблемой. Это немного не тот  тип, ну, скажем так, существ, который может затеряться в толпе. Всегда найдется свидетель, как эта штука куда-то шла. Я не верю во внезапные исчезновения. Наше боевое командование – боюсь, тоже.

Я отсалютовал военному патрулю и попытался вытащить из них хоть какую-то информацию. Они только виновато покачали головами. Нет, Макса они не видели.

Где ты прячешься целую неделю, друже?

Мы найдем тебя, не сомневайся.

*

Благослови Селестия пьянчуг из «Affiction».

Когда день начал медленно перекатывать в ночь, уводя и без того низкое полярное солнце за горизонт, мы окончательно отчаялись найти нашу пропажу. Ничто не помогало, хоть развешивай по каменным стенам домов объявления. И сулить вознаграждение за доставку беглого пулеметчика домой.

Если мы не найдем его, то чем это все закончится?

Гено еще мягкотелый, он с закрытыми глазами смотрит на все то, что творит Макс. А вот комиссия из Штаба, назревшая на горизонте, не погладит по голове самовольно покинувшего расположение офицера, кем бы он ни был. Даже если он солдатом стал скорее для галочки.

Это длинная история. Скажем так, настоящий командир пулеметного расчета не выдержал длительного путешествия до Нортляндии. Макс оказался на документах отличным способом скрыть пропажу.

Где он сейчас? Лежит без сознания в каком-нибудь хлеву?

Поет песни под гитару в кабаке? Он знал много песен на нортском языке, так местные любили его послушать. Эта версия подкреплялась тем, что у Милтона, заряжающего первого пулемета, пропала гитара — Макс своей не обзавелся.

А может в город пробрались синие спины, из тех, кто сбежал тогда из деревни? Диверсанты вытащили Макса из города, и сейчас, возможно, ведут к себе в кочевое поселение, где казнят его по своему суду.

Я потряс головой, отгоняя все забравшееся мне в голову.

Нет, ну не настолько же все плохо.

Ну и, в итоге, мы с Секкуя все-таки зашли в «Affiction», где, как утверждают легенды, и шатается Фонарный Столб, который часто ассоциируется у местных с Максом.

Давайте поподробнее остановимся на убранстве этого паба.

«Affiction», кажется, еще чуть-чуть, и переименуют во что-нибудь другое. К примеру, в «У Фонарного Столба». Потому что тут все о нем.

На стенах висят большие фотоколлажи. Много Фонаря. Неимоверное количество. В профиль, в анфас, наверняка, поддельные. Много засветок. Фонарь стал для журналистов одной из самых обсасываемых тем. Макс, к примеру, газеты тут из принципа не покупает. Потому что пишут одно и тоже.

Секкуя, хмыкнув, толкает меня, и показывает стоящее на столике меню. Столик сделан из плохих досок, одно неловкое движение, и вся нога поверх копыта в стружке и маленьких занозах. Меню – засаленная бумажка.

«Сидр «Фонарный Столб» — 3 монеты»

Нда…

Не суть важно. А важно то, что за столом напротив, где собралась группа подвыпивших пони-бродяжек, мы с Секкуя услышали довольно интересный разговор:

— Я видел его! Представляете, Фонаря! Во плоти…

Секкуя стучит пьянице по спине копытом с железной подковой – грозной оружие ближнего боя. Когда свидетель явления Макса, икнув, поворачивается, Секкуя улыбается, как кошка, поймавшая мышонка за хвост.

*

— Я. Больше. Не. Могу. Все. Дальше ищи его сам.

— Слабак.

— Что? Да я… Кадровый офицер. Как ты…

— Иди уже, кадровый офицер.

Мы с капитаном уже полчаса поднимались по хребтине к ущелью. Поднялись мы уже порядочно, так что сзади нас открывался отличный вид: крепость Кедр, окрашенная закатом в ярчайший красный цвет, такая же, будто кровь, вода в бухте, маленькие, как муравьи, рыбачьи шхуны. И снег под копытами тоже был красноватый, и камень вокруг, и пробежавшая из-под железной подковы капитана песчаная речка.

Да, пока в мире все кроваво-красное, но еще, может, от силы полчаса, и станет темно. На этот случай и у меня, и у Секкуя, в седельных сумках есть по органической лампе, благоразумно взятых со склада корпуса.

Органические лампы – это верх немагических технологий, для которых, как не парадоксально, на начальном этапе производства, все-таки требуется магия. Ничто не дает такого стабильного света на длительный промежуток времени. Магия, конечно, менее затратна и более надежна будет, но, увы. Чего мне точно не дала природа, так это рога.

Мне и так хорошо.

Секкуя крякнул, и, осев, съехал на пару метров вниз.

— Эд, мы могли пройти по Порошковому тоннелю, как тогда. Нагоним мы Макса, не пойдет же он ночью в ущелье.

— А вдруг пойдет. Нет, лучше мы сразу уж.

Правда, всегда остается шанс, что «Фонарный Столб» привиделся пьянчуге. Но не будем о плохом.

Так и совершали этот переход через хребет, то падая, съезжая вниз, то ухватываясь за какие-то уступы. Солнце опускалось все ниже, и, вот, сзади нас, Кедр уже наполовину вошел в царство Ночи.

Легкий ветер с моря поднял на вершинах зеленые облака «proshek». Ни с чем не сравнимое зрелище.

Мы поднялись на вершину только в тот исторический момент, когда солнце окончательно ушло за горизонт, и кровавые земли стали черными, будто исчезли из мира.

Мы с капитаном Секкуя так и стояли, наблюдая за гибелью мира, вокруг нас вилась зеленая, похожая на песок, пыль, сверкая в последних лучах солнца десятками тысяч граней. Слепя глаза.

Наконец, стало абсолютно темно. Как оба глаза выкололи.

— Как думаешь, включать фонарь безопасно? – спросил я у своего товарища.

— Боюсь, что нет. Мало ли всего живет в ущелье и по хребтам. Но, с другой стороны, мы же не хотим пройтись по мине.

— Давай подождем полчасика тут. Может, Макс включит свой фонарь…

— Угу. Если он у него есть.

Полчаса мы смиренно ждали на этом самом месте, на самой вершине, ожидая, что вот, сейчас появится где-нибудь на той столовой горе, здоровой огонек органического фонаря.

Но, чуда не произошло.

Спустя полчаса, с помощью Секкуя, я извлек из седельной сумки свой фонарь и поставил его перед собой.

Хитрая штука.

Железный корпус с двумя отсеками, парой шлангов, форсункой и зеркалом, для усиления света. В одном отсеке обычная вода, а во втором – секретное вещество, тайна которого спрятана в глубине научных архивов Камелу. Для нас, обывателей, оно значилось под название «Слезы камня» — это такой кремового цвета песочек. Его нельзя касаться незащищенными участками тела – гарантирован ожог. Были случаи. Поэтому у меня в седельной сумке была маленькая железная баночка с этим порошком, и банка какая-то непростая, она сильно пахала маслом и еще чем-то очень сильным.

Надавливаешь на рычажок, и вода капает в резервуар со «Слезами камня» Внутри фонаря сильно шипит, нажимаешь еще один рычажок, и газ тонкой струйкой выходит из форсунки, или как ее там. Огнивом поджигаешь газ, и все! У тебя есть хороший, сильный источник света – ровный огонек стабильно висит в центре круглого выпуклого зеркальца. И как светло становится.

А потом берешь в зубы фонарь, благо, есть специальная ручка, и ступай себе!

Я и капитан так и поступили. Пройдя немного вправо по хребту, мы нашли более-менее хоженую тропу, и начали трудоемкий спуск вниз.

*

— Блин, Эд, попугай ты, вот ты кто. Понял меня!

— Не обзывайся, Секкуя! Вот выберусь – я обещаю, я тебе копытом разобью что-нибудь, ясно?

— Тебе еще повезло, что ты дальше не пошел, глупец!

Ну, он прав, в общем-то. Виноватым в этой ситуации был я и только я. Не доглядел.

Просто не заметил под слоем снега.

Была бы магическая – вообще бы уже лежал без чего-нибудь важного, или, что лучше, просто бы перестал бы существовать.

Просто, спускаясь какой-то козьей тропой, я наступил на механическую мину. Тихий лязг, и я, машинально, встал столбом. Отпущу, будут очевидные проблемы.

Мы стояли в полной тишине с минуту, когда Секкуя подсветил фонарем закопанную в снег консервную банку с большой пружиной от кровати, которую я вдавил копытом. Ужас. Мне и в кошмарах никогда не снился более леденящий душу звук…

— Если хочешь, я могу попытаться вытащить тебя. Нас же учили.

— Нет. Нельзя. Надо саперов. И желательно побыстрее, у меня сейчас уже копыто отвалится давить так сильно.

— А ты не дави. Так слегка послабже, ну, как учили – до скрипа.

Я отрицательно замотал головой:

— Нет, я боюсь, репа с ним! Иди за саперами. Да поживее.

— Поживее, поживее. Если бы кое-кто до этого был помедленнее, и не несся, куда глаза смотрят, может, все было бы нормально.

— Не бурчи!

Секкуя оставил свои вещи, ухватил зубами фонарь, и, развернувшись, потопал по скрипящему снегу обратно. Когда стало уже тихо, он, прощаясь, сказал:

— Эдди, ты только… это… Ну, в общем, держи эту штуку.

И все. Скрылся из виду. Повернув голову, я еще видел некоторое время, как все дальше и дальше мигал органический фонарь. Но и тот вскоре утонул во тьме.

Одиноко.

Кажется, где-то в сумке была еда. Я, покопавшись носом, наткнулся на красное чахлое яблочко. Запаха у не было вообще, а вкус – яблоко было редкостной кислятиной, почти высохшей и очень твердой. В последнее время нас комплектовали только едой с местных огородов.

Пожевав немного яблоко, я с чистой совестью выплюнул сухую вяжущую кашу на сугроб.  Ясно, поесть, чтобы убить время, у меня не выйдет.

Мы поднимались на гору, кажется, минут сорок. Представим, Секкуя без седельных сумок спустится за двадцать, плюс, пока до города добежать – это еще пятнадцать. Пока все объяснить, поднять саперов. Подняться с полной амуницией на хребет, в полной темноте…

Я здесь надолго. А знаете, что я делаю, когда мне нужно долго ждать?

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

Я так долго могу. Мой рекорд – чуть меньше ста тысяч. Это был очень долгий и скучный день.

Восемь, девять, десять…

*

Две тысячи сто два, две тысячи сто три, две тысячи сто четыре…

У этого приема есть одна негативная сторона – где-то на первой тысяче начинают слипаться глаза. Я находился в нестандартной ситуации, и смог продержаться до второй тысячи, ни разу не зевнув. Теоретически, я и спать могу стоя, но не ручаюсь за то, что смогу поддерживать напряжение в ноющей ноге, которая держит спускной механизм мины.

Раздалось шипение, и сразу стало темно. Органический фонарь сдох.

А возможно, что через долю секунды, мине надоест со мной играть, и она, сдавшись, рванет. Прямо под моим копытом.

В темноте.

— Даже не думай, — Я угрожающе посмотрел на покрытую ржой жестяную крышку. – Я заберу тебя с собой.

Я посчитал еще где-то пятьсот чисел перед тем, как где-то впереди захрустел снег.

Хрум, хрум, хруст, хруст.

Неужели…

— Маааакс, — с надеждой затянул я. Но нет, никто не ответил.

Я чуть не потерял равновесие, когда на меня уставились два круглых молочных глаза.

Ничего. Только два белых светящихся яблока, на месте предполагаемых глаз.

Фонарный Столб, во плоти, стоял передо мной. И молчал.

Это все не сказка? Странное черное существо с двумя глазами, похожими на крупные звезды.

Которое кричит так, что можно потерять слух навеки.

Я не верил.

Я, кажется, вообще мало во что верю.

Это моя ошибка.

Силуэт и глаза стали увеличиваться, приближаясь. Казалось, вот, еще пара мгновений, и все. Привет, глухота, или, может, что похуже.

Даже ветер, носящий внизу зеленую пыль, замер в ожидании: что же будет сейчас с этим малым?

Две тысячи шестьсот четырнадцать. Две тысячи шестьсот пятнадцать…

Семнадцать, восемнадцать, пятьдесят три с четвертью, я больше не могу!

Хрустит. Глаза приближаются.

Совсем близко. Десять, может, меньше шагов

Когда, кажется, я уже готов был сорваться с места, оставить мину, в надежде, что она сгнила, и не взорвется, глаза исчезли. Просто будто закатились внутрь глазниц.

Чиркнуло, темноту рассекла искра, вновь темно. Знакомое бурчание.

— Макс!

Второй раз чиркнуло, органический фонарь в руках Столба, наконец, зажегся, осветив бледную, как простыня, физиономию моего потерянного друга.

— Макс, ну у тебя и шуточки, что вообще происходит!

Напугался я не на шутку, признаюсь вам. В груди стучало неприлично  громко, заглушая мысли

Макс подошел ко мне, присел, поставив фонарь рядом с моим (снег вокруг моего фонаря оплавился, образовав исходящие паром небольшие лунки) и пристально уставился на мину.

— Ты что молчишь! Тебя обычно не заткнешь, а сегодня что-то…

Он только показал рукой на горло.

— Ты горло посадил, что ли?

— Да, а теперь помолчи, — рокочущим шепотом просипел Макс.

Он  полностью был поглощен созерцанием мины, постучал по ней, осмотрел со всех сторон. Потом, зацепив пальцем пружину и прижав, что есть силы, прошипел:

— Убирай.

Я послушно снял копыто с пружины. Немыслимое облегчение. Нога болела, словно я прошел десяток миль.

Макс, воспользовавшись свободой пружины, прижал ее всей ладонью. Со второй руки он зубами сорвал перчатку, и ей же, из кармана, извлек пробирку, светящуюся розовато-молочным цветом. Кажется, древняя работа, эта пробирка. На верхушке ее, правда, прямо как живой, восседал бронзовый, а может, просто покрашенный, паучок.

Надавив на рычажок, деловито кряхтя, Макс пальцем дотянулся до странной, да что там, пугающей, субстанции, поддел ее и вытянул на воздух яркий эластичный шлейф. Выглядело это так же экзотично, как выступление тех огненных магов, которое я видел, когда был еще совсем жеребенком.

Эти всполохи огня навеки отпечатались в моей памяти. Красивые магические фигуры из огня, строящиеся прямо перед акробатами – высокими пони с красного металла броне. Драконы, созданные из стихии, кружили вокруг, извиваясь. Это было что-то неописуемо красивое.

Я ужаснулся от мысли, что стал забывать самый прекрасный день своей жизни.

Макс не терял времени. Сначала он шлепнул немного вещества себе на руку, позволив ей расползтись по пальцам.  Прижав пружину как можно сильнее, он два раза, как веревкой, перемотал спусковой механизм светящейся материей. Я смотрел на него, пытаясь выхватить в темноте момент, когда его глаза, на миг, вновь станут молочными белками. Но Макс даже не мигал, сосредоточившись на адской машинке.

Дуга пружины стала красной от тепла, и жестянка, приняв раскаленный металл, сплавилась со спусковым механизмом. Макс отпустил пружину, похоже, не получив даже ожога. А не дракон ли он?  Закрыл склянку и убрал обратно в пальто.

Минуту мы сидели молча, глядя друг на друга.

— Готов поклясться, что видел в темноте два глазных яблока.

Макс закивал. Медленно опустив веки, он продемонстрировал их паранормальное свечение.

— Что это?

— Это пройдет. Пошли.

— Куда? Зачем? А мина как же?

Капитан, пожав плечами, бережно подхватил мину и положил ее на высокий сугроб. Вернувшись, он открыл седельную сумку, мою, между прочим, нашел там красный флажок и воткнул его рядом с миной.

— А теперь пошли.

— Что-то ты не сильно рад меня видеть, дружище.

— Отчего же. Рад. Просто не время, – просипел пропавший.

— Что-то случилось?

Макс не ответил, просто подхватил мои сумки и двинул в темноту. Я, подхватил его фонарь, попрощался с миной, кивнув ей, и потопал за ним.

Мы шли очень долго. Просто неприлично долго. К тому моменту, как дошли до места назначения, вдали послышался глухой удар. Секкуя и саперы расправились с миной.

*

Я боялся еще раз увидеть эти, доводящие меня до паники, светящиеся белки. Кажется, кто-то сыграл с моим другом злую шутку, наградив этим…

«Это пройдет»… Что-то это не похоже ни на простуду, ни на пони-оспу. Не находите?

Макс больше не проронил ни слова. Только шел впереди меня, на самой границе тьмы и света, рожденного фонарем, иногда я слышал, как его сотрясает кашель. Да, друже, похоже, кое-кто забыл взять теплые вещи.

Сначала мы шли по утоптанной большой дороге, прямо между двумя хребтами. Здесь часто ходили длинные караваны из тоннеля к деревне Недевов и форпосту корпуса. Но после недавних событий ходить стало не к кому.

— Макс?

— М?

— Скажи мне. Только честно. Ты все еще винишь себя? Зато, что случилось там?

Макс остановился. Постоял, собираясь с мыслями. Потом развернулся ко мне лицом, и посмотрел на меня горящими веками. Меня вновь обняла пронизывающая дрожь.

— А ты?

— Я?

— Да, ты. Тут нет никого кроме нас.

— Я… Не мог уже ничего сделать.

— Тогда к чему ты спрашиваешь? – сказал Макс, вплотную подойдя ко мне, сверля белками. Я не узнавал его голос. Посаженное горло придало Максу какой-то грозной рокочущей силы, которой никогда не было у моего друга. Кажется, сами интонации хрипящего голоса изменились. Будто изменился и сам капитан, пропавший неделю назад. – Я чувствую тоже, что и ты. Пошли.

И мы опять шли.

Скоро большая дорога сменилась утоптанной тропинкой, на которой не разошлись бы и два пони. А потом и тропинка оборвалась – просто исчезла, и Макс, высоко поднимая ноги, пошел вперед по наметенным сугробам. Мне было еще сложнее, но я продолжал плестись в хвосте.

Пройдя так минут десять, Макс резко повернул налево, направляясь к подошве горы.

Интересно, куда же он меня ведет? Он тут был вообще?

Поднялся ветер, закружив вокруг нас задорную метель, я почти потерял спину друга и прибавил шагу. Копыта вязли в снегу, что в нуге, я изрядно утомился, а копыто, которым я стоял на мине, и вовсе молило о капитуляции.

Мы шли, а гора становилась все больше, нависая над нами множеством зевов – гроты хребтов. Гиблое место. И Макс об этом знал.

Наконец, обогнув два валуна, удачно прикрывавших вход от ветра, мы вступили в темноту пещеры. Здесь было громко – каменное нутро выло под натиском назревающего стихийного бедствия. Кажется, снег усиливался…

Еще пара дней, и ущелье мы не откопаем.

Макс шагал мягко, как умел только он, зато я стучал по каменному полу, скованному льдом, так, что это отдавалось где-то наверху. Звук умирал наверху, у самого потолка, докуда не доносились лучи органического фонаря.

А вот Макс, кажется, видел, что там – наверху.

— Дай мне фонарь, — тихо прошептал он, протягивая мне руку в перчатке. Со всех сторон тоже самое сказали множество теневых Максов, выбив из меня дрожь. Я послушно разжал зубы.

Макс аккуратно подцепил одним пальцем фонарь и поднял его высоко над собой, так, что я увидел пещерные своды. И, в очередной раз, шумно выдохнул.

Я ожидал увидеть много чего. Каменный потолок, холодный, покрытый инеем, со свисающими сосульками, готовыми сорваться от лишней звуковой волны. Или стаю летучих мышей-вампиров, которых в Нортляндии в избытке, глазеющих на нас своими незрячими глазками-бусинами.

Но нет – с потолка на меня смотрели странные магические существа. Красный дракон, лежа на золотой перине, пытливо вгрызался мне в душу. Странные порождения мифологий, двухголовые пони, высокие, словно не из этого мира, деревья, которые уходили за нарисованный голубым горизонт. В ночь.

— Наскальные рисунки древних нортов, – пояснил Макс – Они были древними еще при первозданном хаосе. Пользуйся случаем, Эдди – все это чудо не видело света уже тысячи лет.

И я смотрел, пытаясь впитать все это великолепие, наследия древних цивилизаций.

— Чем они это рисовали?

Мой друг только пожал плечами.

— Я не специалист, но прошло столько лет, а рисунки не выцвели. Огромной удачей было бы хотя бы доказательство их былого существования. А тут такое. Однако…

Макс, подпрыгнув, хлопнул рукой по камню, а потом посмотрел на перчатку. Продемонстрировав мне ее, испачканную красным, он пояснил:

— Мне кажется, это мел.

— Столько лет – и вдруг, мел?

— Ну, а чему удивляться.

Он опустил фонарь, и живопись древнего народца опять погрузилась во тьму.

— Пойдем, нас ждут.

— Кто?

Макс выстроил на лице гримасу, отдаленно похожую на улыбку.

— Мне довелось встретить старых знакомых. Из прошлой жизни. Точнее даже – из одной из прошлых. И да, иди вперед, дружище – не потеряйся.

В следующий миг, Макс, сделав один единственный шаг, просто растворился в холодном воздухе. Стало темно, хоть глаза выкалывай.

Я послушно сделал два шага вперед. Откуда ни возьмись, ударило жаром, я услышал треск костра, а потом и увидел его всполохи.

Однако, ну и знакомые у Макса.

*

У костра грелись четверо. Все как на подбор – белые единороги одинаковой комплекции. Я бы сказал, что они близнецы, но цвет глаз и кьютимарки выдавали их. Золотые латы, отполированные до блеска и золотые подковы-кастеты, как у Секкуя, но только чувствовалось, что ковали их не в кузнице Надирских казарм. Кьютимарки благоразумно спрятаны белыми пушистыми платками, пришитыми под латы.

Макс стоял рядом и активно тушил фонарь, помахивая на него шляпой. Продолжая свое благородное дело, он вновь объяснился:

— Магия Гвардии не имеет аналогов. На вооружении Эквестрии лучшие заклятия маскировки.

Гвардия, вот оно что.

Я уставился на них, кажется, с таким явным неодобрением, что гвардеец, что поближе ко мне, сразу же обратился к капитану:

— Макс, зачем вы привели его? Я думал, вы поняли, что дело очень важное.

— Он будет молчать. Не оставлять же мне его было в такую погоду стоять на мине в милях от тоннеля.

— Вы неисправимы.

— О, еще бы. Но вы можете попытаться. А теперь, скажите, где это пойло? Я устал шипеть, как змея.

Гвардеец  кивнул на  раскладной столик, где стоял медицинский саквояж.

— Синее стекло. Не перепутайте. Там примерно такого же цвета лекарство от блох.

И они заржали. Макс огрызнулся, схватил баночку, переливающуюся блестками, и, сплюнув, выпил. Миг на его лице не отражалось ни единой эмоции, что редкость, а потом он согнулся, уперев руки в колени, дикими глазами смотря на свои собственные ботинки.

— На вкус как тухлые яйца и еще что-то не менее приятное, — совершенно другим, своим голосом, чуть дав петуха, сказал он.

— Зато действенно, Макс, — дружелюбно улыбнулся второй гвардеец.

Макс распрямился, пожевал язык, поднял вверх палец, и, подумав, сказал:

— Молчи, Дори!

— Простите, Макс, я не Дори. Меня зовут…

— Дори, — Макс переводил с одного гвардейца на другого палец – Нори, Кили, Фили. Ничего не хочу слышать. Будем считать это прихотью.

— Как вам будет угодно, — склонив голову, сказал новоиспеченный Нори.

— Именно, я рад, что вы приняли так мою глупость.

Не сказал бы, что на лицах грозных вояк читался энтузиазм. Как все-таки часто выкидывает Макс такие жеребячьи выходки, диву даюсь.

Некоторое время все молчали. Я неловко стоял у самой магической стены, иногда ощущая, что мой хвост проскакивает границу и попадает в стылую пещеру. Гвардейцы перешептывались и жевали сено. Макс, присев на валун, утянул из плетеной корзины кекс и огромное, налитое соком, яблоко. Кекс он сразу отправил в рот, а вот на яблоко еще долго смотрел, гипнотизируя плод. Потом вздохнул и спрятал его обратно в корзину.

— Так дела не делаются…

Друже встал с камня, подошел к костру и забрал гитару, лежавшую на красном покрывале у большой сумки.

— Я надеюсь, вы не планировали пустить инструмент на дрова, пока я отсутствовал?

— Никак нет, Макс, что вы. Мы бы не посмели.

— Чтож, дело ваше. Возможно, я спою вам, ребята. Если мы останемся в живых. В чем я сомневаюсь, ха!

— А вы шутник…

— Сам удивляюсь. А теперь отдайте мне эту дурацкую салфетку.

Кили послушно изъял из своей седельной сумки небольшой квадратный пергамент.

— Где нашли?

— Столичная библиотека, -  Макса на этих словах пробрал нервный тик, он нервно тряхнул головой.

— Как мило… Мне понадобиться время. Может, полчаса. Да, думаю, полчаса. Не скучайте.

И, сказав это, Макс уселся обратно на камень. Вновь тишина. Я уселся ближе к костру с согласия Гвардейцев. Посмотрел наверх, ожидая увидеть и там те рисунки, начертанные мелом много тысячелетий назад, но нет – костер коптил низкий черный потолок, никаких следов.

Макс тихо кашлянул, обращая на себя внимания:

— Господа, к делу не относится, но… — он запнулся – у вас сигаретки не найдется, ну или как там у вас она называется, а то у меня сейчас десны отвалятся… К чему вам проводник без десен, это неэтично.

*

Нортляндия – край однозначно мистический, здесь что ни дом, что ни пещера или дерево,  то история тысячи рыцарей и королей, вождей и самопосаженных князьков.

Но каждая легенда и тайна, хранящаяся здесь, стара как мир. Магия ушла из Нортляндии, единороги выродились, заменившись абсолютным большинством земных пони, древние боги, съедавшие на завтрак по пять деревень, отступили, на замену пришли боги другие, слабые, но не менее кровавые, и так до тех пор, пока на этом холодном материке, похоже, не закончились высшие силы.

Старая магия и ее проявления забыта, как забыты наскальные рисунки в пещерах, а нового ничего принесено не было. Выходит, Нортляндия – край умирающий? О, нет!

Пока каждая тайна прошлого, от Кедра и до Меди, не будет найдена, тщательно проверена и занесена в картотеку какой-нибудь библиотеки — нет, сэр, Нортляндия не перестанет существовать. А найти все тайны здесь не представляется возможным.

Да и никто не ищет, собственно. Другими вещами тут занимаются.

Но мы не об этом.

Сейчас я расскажу вам древнейшую сказку из написанных.

В ней есть могущественная сила, любовь на века, войны и герои, героические расставания с жизнью, немного истории мира, и даже пророчество. Все, что нужно, чтобы древняя сказка стала чуточку волшебнее.

Мы начинаем, жеребята: усаживайтесь поудобнее…

 

*

Были времена, когда даже первозданный хаос еще не вылился на землю. Это было время, когда города еще не стояли на прочных каменных стопах, крепости еще не выстроились у морей, а само море было зеленым-зеленым, словно proshek растворялся в нем. Но это было еще до того, как выпал proshek, за сотни лет до него…

Не было гор. Горы – это волнения, а в те времена, который я описываю, не было волнений. Потому что некому было волновать камень.

Это было в те времена, когда пони еще не ступили копытами на зеленую траву. Время, принадлежавшее только зеленым лесам, золотым пескам и морям изумруда. Только солнце гуляло по небу, не зная, что когда-то по небосводу пронесутся птицы. А ночью Солнце сменяла Луна, и темно становилось. Кажется, по ночам, даже ветер замолкал, и леса становились немыми, как и будущие их обитатели – рыбы.

И так было много лет, и столько же лет было бы также, и не было конца этому замкнутому кругу, где не менялось абсолютно ничего, пока не проснулся неизвестный.

Кто он, когда он явился в этот мир, или, может, он был тут с самого начала? Может, он сотворил все вокруг себя? А как выглядит он? И выглядит ли вообще?

Не важно, кто он и откуда, осязаем ли он, и был ли он вообще, но он проснулся. И наступило Утро.

Утро мира населило леса насекомыми. И не был больше власти ветра над жизнью. Взвились в небо существа на маленьких крылышках, и не были больше Луна и Солнце, две разлученные сестры, одиноки.

Но потом он окреп в разуме. И наступил погожий денек.

День породил рыбу в морях и пони на лугах, живность в лесах и птиц в небе. И стало еще живее, и одиночество умерло.

Он смотрел на детей своих, разумно молча, и заметил он, как старшие дети его обучились говорить и добывать огонь, чтобы не мерзнуть под Луной. И был он горд ими.

И выстроили его дети дома. И сделали крыши из соломы. И дымок завился над их домами. Он заплакал от счастья.

А потом дети его начали познавать силу, не постижимую для остальных. И вырастили они крылья себе, и поднялись в небеса, как птицы. И вырастили себе рога, и стали менять свой дом.

Он испугался за детей своих. И послал долгие зимы, пытаясь научить детей своих земледелию. Но не захотели покорители небес и материй пахать землю, и низвергнул Он их во тьму. И стер все на планете, что напоминало Ему о его старших детях. И стало опять в мире одиноко, хотя и жили в лесах и водах другие дети: Он их более не замечал.

И тогда сказал Он: Да будет Полдень мира.

И создал Он хозяев мира – двух драконов, с крыльями, что загораживали солнце, с огнем, который парил воду в океанах, и с зеленой кровью, которая текла в жилах. И наделил Он их своей мудростью и чувствами своими.

И создал он опять старших детей своих, и наказал двум драконам, охранять детей от самих себя, не пускать их в небеса и в материи, карать огнем за неповиновение и послушно жить.

И отправились драконы по свету, выполняя наказ.

Тысячи лет они жгли осмелившихся подняться ввысь и открывших для себя Его силу. Тысячу лет они сеяли справедливые семена гнева Его.

Но Он был уже стар.

И, слабея, сказал Он, чтобы Полдень продолжался вечно. Чтобы вечно пони копали землю и растили пищу, и чтобы никто из них никогда не растил себе крылья и рога. И сказал он: а когда драконы умрут – значит, наступил Вечер мира. А Вечер ведет неотвратимо к Ночи. Ночь порождают темноту и тишину, а после нее рождается новое Утро. Так и жизнь, сказал Он, и заснул.

И Драконы еще тысячу лет несли слово Его. И жгли деревни, и карали за неверие. Но, со временем, перестали пони верить в Него. И не было Его, чтобы доказать, что Он был.

И тогда пошли пони к двум драконам и сказали им: будьте нашими новыми богами, взамен Его. И согласились драконы. И еще много тысяч лет они несли слово Его, пока, однажды, один из драконов не принес яйцо.

Любовь драконов берет начало еще до рождения их, а конца их любви не видно – и воспевали это еще много лет. И велели Драконы построить золотой храм, где будет кипеть лава, подогревая яйцо. Чтобы дать начало Новому дракону.

И построили пони храм, да с лавой, что грела яйцо. И стали ждать они.

Драконы слабели с годами, а яйцо все так же оставалось яйцом, не рождая нового Дракона. Все сложнее становилось Стражам воли Его справляться с наказом. Шли годы, и, со временем, только на своей земле, земле Храма, могли поддерживать они древний завет. И шептали пони, что за океанами живут такие как они, но с крыльями, поднимающими их до небес, и рогами, которые творят необычайные чудеса. Драконы слышали это, и поняли они, что близок Вечер.

И долго еще лежали драконы у храма с яйцом, и ждали. И слабели они, предвидя свой час. И когда Дракон, принесший яйцо, умер, второй распечатал храм, дабы посмотреть, что с его яйцом.

И не было там яйца.

Сердце дракона сковала грусть, да такая, что, говорят, ушел из жизни он всего за одну ночь.

Так и лежали два мертвых Дракона близ храма. Годы превратили их чешую с породу, в недрах их огромные черви проложили пещеры, а кровь их стала зелеными песчинками мира. Так и лежали они, оставив мир без воли Его, и пришел Хаос в мир.

Хаос был велик и прочен, и Вечер настал. И вновь познали пони воздух и магию. И зимы стали длиннее, а лето жарче, губя посевы. И было так еще тысячу лет.

И когда Хаос понял, что и его время приходит к концу, и на пороге новое время мира, он полетел на Солнце и отобрал у него силу подниматься каждый день. И полетел он на Луну, и отобрал у нее силу подниматься каждую ночь.

И спрятал он силу Солнца и Луны в золотом храме Яйца, и сокрыл храм навеки. И много тысяч лет правил во Тьме, ожидая конца Вечера.

И время это лишений и невзгод. И конца ему не видно много лет. Напал голод и холод на мир, а дети Его старшие все так же летали в воздухе и использовали неведомые материи во имя своих целей.

И все так же сила Солнца и Луны сокрыта в храме золота, откуда было украдено яйцо Будущего Дракона.

И как только вернется сила Солнца и Луны – наступит Вечер мира. И только тогда, через тысячи лет, наступит Ночь. А Ночь принесет за собой новое Утро.

*

— «А Ночь принесет за собой новое Утро». Это все, — Макс отложил пергамент – Где вы это нашли, говорите?

— В столичной библиотеке, Макс. Не прикидывайтесь невинной овечкой, вы ведь там, кажется, бывали?

— Да. Приходилось.

— И за вами тянется такой кровавый след. Начиная с самых подвалов замка.

Макс промолчал, только кивнув сухо, и отвернувшись.

— Мы здесь не просто так ведь.

— Еще бы…

— Помогите нам найти храм.

— Это все сказки, — чиркнуло огниво, Макс опять глубоко вдохнул дым дымящейся палочки – Никаких храмов, никаких двух драконов – никакого Его – просто красивая история. Или вы хотите найти яйцо нового дракона, высидеть его своими задницами, а потом использовать, как пожелает принцесса, а?

— Никаких драконов и яиц. Нас интересует конец легенды. Там, где про конец хаоса.

Макс шумно выпустил дым из ноздрей:

— Продолжай.

— Вы там были, Макс, я знаю. Мы знаем. И мы в курсе, что вы отлично осведомлены обо всем. Другой вопрос – почему вы все еще живы, зная слишком много?

— Меня трудно найти, я легко теряюсь в толпе.

— Оно и видно. У вас появился шанс искупить свою вину перед Эквестрией.

— Ха, вина?

— Не перебивайте меня. У вас есть шанс добиться прощения принцессы. Или вам нравится скитаться по миру? Неужели вам не хочется вернуться туда, где все началось?

— Для меня все началось с того, что у меня плохое чувство юмора.

— Просто ужаснейшее.

— Вы заметили.

— Нам плевать на ваше чувство юмора, капитан – нам с вами в кабаках вместе не сидеть. Нам от вас требуется только помощь в этом деле. Растолковать пергамент, что вы уже сделали. Ну и заодно помочь найти старый храм – мы тут, в Нортляндии, редкие гости, а подкупать местных – себе дороже

— А я… Я смогу вернуться?

— Мы поговорим об этом с выше стоящим начальством.

— Игра определенно стоит свеч. Но, я полагаю, сюда вы прибыли из-за того, что кто-то уже переводил этот текст до меня. Вас привлекла зеленая пыль. Proshek.

— До вас текст не полностью переводил один ваш старый знакомый – Эстъюд Дэйз, королевский библиотекарь. Но закончить работу он не успел. Он тоже знал язык, правда, чуть похуже. А у вас радикальный способ убирать конкурентов.

Макс закрыл глаза, выдохнул, а в следующий момент, ни с того ни с сего, сжал остатки дымящейся палочки в кулаке, и кинул получившийся дымящий ком в белоснежного Кили. Удар, конечно, сильным назвать было нельзя, но обида в душонку Гвардейца закралась точно.

— Я же говорил, господа, это существо не способно к разумной деятельности, — высокомерно заявил единорог, в поиске поддержки своих, раздувая ноздри – Оно просто не может держать себя в руках! Что мы вообще пытаемся доказать этому дикарю с дальних рубежей!

— Еще одно слово, щенок, и я тебе голову проломлю, — Макс ощерился, в глазах запрыгали резвые огоньки – вот этой гитарой.

— Ну, давай, попробуй!

— Да как нефиг делать.

Кажется, атмосфера начала закипать, и чувствовал это не я один. Остальные гвардейцы дружно, как по команде, отвели взгляд.

Так они и стояли: белый, с черными крошками пепла на ногах, Гвардеец, и Макс, похожий на озлобленного ежа. Вообще, я давно заметил, что злой Макс – это субстанция, может, и угрожающая своей нестабильностью, но забавная неимоверно.

Ну а началу нашего приключения мы обязаны Нори:

— Фейр Энджер, будьте добры, решайте свои проблемы, когда это не мешает работе. Давайте же, наконец, начнем путь. Макс, скажите же нам: куда?

— Вы еще не догадались?

— Мы солдаты, капитан. А не Дэринг  Ду из книжек.

Макс закинул гитару на плечо, прихватил мою седельную сумку.

— Это просто. Не знаю, были ли когда-нибудь драконы, но мы сейчас в одном из них – в тоннелях трупного червя, пожравшего мифологического исполина. И место для храма близ хребтов одно – столовая гора, что закрывает ущелье. Туда нам и дорога.

Слова моего друга подействовали как катализатор. Гвардия не привыкла зря тратить время.

— В колонну по одному, Энджер в хвост, гостей в центр. Долго нам идти до этой вашей столовой горы?

— Если ущелье еще не замело – дойдем, еще солнце не поднимется.

*

Гвардейцы умело провели нас мимо военного разъезда, патрулирующего низину, кажется, я знаю, кого ищут, через сеть пещер одного из Драконов, да так, что я поразился, насколько блестяще они действуют. Слаженная работа настоящих солдат.

Выходя из пещеры близ уничтоженного гарнизона, мы увидели, как возвышается далеко впереди черный силуэт, заслоняющий звездное небо. Столовая гора, блокирующая  с севера ущелье – огромная и непоколебимая, словно, и правда, храм?

— Макс, — тихо позвал я идущую впереди меня жердь.

— Что, дружок?

— Зачем они здесь?

— Это не самая лучшая страшилка на ночь, Эдди. Как-нибудь, я тебе расскажу. Или они сами расскажут, кто знает.

— Ну, а почему ты не веришь в эту историю с драконами и яйцом?

Макс пожал плечами:

— Не знаю. Мне просто не нравится думать, что мир создало мудрейшее нечто. От этого я чувствую свою неполноценность.

Еще час мы шли, или, может, два? Дойдя до тоннеля, проходящего через гору, мы вновь сделали внушительный крюк, перейдя к другой горе, и, практически под постоянным светом огромных органических фонарей и дозорных костров, прошмыгнули дальше.

Ночь выдалась долгой. Когда наша группа уперлась в отполированный ветром камень горы, до рассвета оставалось порядка часа.

*

Нори, видимо, специалист по всяким магическим штуковинам, левитируя над собой какой-то жезл, методично обходил, метр за метром, внушительную гору. С такими темпами, он будет мучатся неделю, думаю.

Но, пройдя по часовой стрелке расстояние пяти-семи копыт, он остановился.

— Да, магическая активность камня внушительна.

— Может, просто попала зеленая пыль?

— Не думаю. Немного не то свечение.

По мне, так ничего не изменилось.

— Тогда, если уверены – запускайте поисковое и против замков. Не мешкать!

— Ты только подумай, Эдди. Мы в Кедре уже далеко не день, а у подножия Стола так и не побывали.

— Возможности не представлялось.

— Это ты прав. Просто смешно получается. Знаешь, мне тут очень нравится. Я люблю горы. Просто обожаю.

— Макс. А почему ты ушел? Гено рвет и мечет, неделя – это слишком.

— Ну, после того ужаса в ратуше, я немного расквасился. Выпил… И пошел на гору собирать proshek. Ну, знаешь, ребячество какое-то. Ну, романтизм взыграл. Захотелось посидеть, подумать. Вон, даже гитару прихватил.

— И по дороге ты встретил этих?

— Нет, Эд, не по дороге. И не я встретил, а меня нашли. Целенаправленно искали, думаю.

— Макс сам решил вопрос его похищения прямо из казарм Экспедиционного корпуса, — пояснил Фили – План был – просто ночью усыпить часовых и, связав капитана, вытащить его. У нас в Кедре есть коллеги – конспиративная группа. Очень удачно вышло – не пришлось их беспокоить.

— Настоящие мастера своего дела. Если бы еще читать умели – сказал Макс, поджигая, кажется, уже пятую или шестую палочку.

— Дорвался, друже, а?

— И не говори. То, что продают в Кедре – дорого и невкусно. А я эстет. Кстати, смотри!

Он указал пальцем в небо. Я не сразу понял, что он от меня хочет. Но потом, когда я проследил, как двигается палец, заметил еле мерцающую точку в небе. Падающую вдали звездочку?

— Как давно я не видел такого, Эдди! Да это же как… спутник.

— Спутник?

Макс пропел на нортском:

 

Лишь в космическом пространстве,

Черном звездном постоянстве,

Где нет снега и метели,

Kozmonavti пролетели,

 

— Я не понял последнюю строчку. Кто пролетел?

— О, Эдди. Ты много потерял. Кем же ты хотел стать в детстве, если не kosmonavtom

Иногда я не понимаю, что пытается мне сказать этот странный капитан.

Нори тем временем творил магию. Что-то приговаривая себе под нос, он двигал головой, выписывая в воздухе светящимся рогом древние руны. Что-то, отдаленно похожее на бабочку. Когда руна была завершена, она, зависнув на миг в воздухе, растворилась, став рыжеватым дымком. Сгусток был энергичный и неимоверно подвижный. Он ни на миг не становился неподвижным, бросаясь, то влево, то вправо, в поисках запечатанного входа в храм. Пронесся куда-то вправо, на сотню метров, в темноту, вернулся, дернул влево, обогнув своего создателя, рванул вдруг вверх, ушел в землю – в глазах зарябило.

С минуту, кажется, рыжая субстанция описывала фигуры разной степени вокруг огромной горы, несколько раз исчезала из виду, один раз долетела до вершины – столешницы в несколько километров длиной. А потом просто вернулась к Нори, помаячила у него перед глазами, и побежала куда-то опять направо.

— Нашла. Быстрее.

И мы припустили, насколько это вообще справедливое описание бега по сугробам, за пятном света. Максу было проще всего, он постоянно опирался о камень почти вертикальной горы, в надежде не упасть, а вот мы, четвероногие, были в куда как худшем положении. Сосредоточенные просто до безобразия.

Наконец, когда мы были совсем недалеко от света, он просто всосался в гору. Камень на этом месте засветился приглушенным белым светом, очертя прямоугольник. Звук, будто ломается стена, и во все стороны, как от бенгальского огня, жахнула мелкая каменная крошка.

Даже там, где стоял я, запахло просто вселенской затхлостью. Вентиляции, похоже, древние пони не предусмотрели.

Макс зажег от табачной палочки органический фонарь, и первым, хотя Нори протестовал (говорят, древние были большими любителями ставить у себя в храмах ловушки) вошел в получившийся проход. Пройдя пару метров, он вернулся, высунув голову из проема:

— Ну, дышать там нечем однозначно. Застоялось.

— Это наоборот хорошо, Макс. Значит, до нас никого тут не было.

— Или просто те, кто тут были, уже не дышат пару лет. Эдд, будь добр, держись меня, ладно?

Я закивал.

Гвардейцы, как до этого Макс, закрыли глаза, и их веки засветились белым. Кажется, это нечто вроде фонаря, или, может, какого-то детектора. А потом мы вошли в ровный проем, пробитый прямо в многовековом камне.

*

Стены были холодными, как лед. И точно не каменными. Я старался быть поближе к Максу, несущему фонарь, и можно было увидеть, насколько давно не ступали копыта по  металлическому полу.

— Это что, все золото? – поинтересовался сзади Энджер.

— Похоже на то.

— Взгляните на письмена. Или рисунки, я не разбираюсь.

— Если и письмена, то какие-то совсем древние, — заверил Макс – Он провел рукой по стене, отколупывая лед – На вязь похоже, или что-то типа того.

— Вы такое не прочитаете?

— Абсолютно точно нет. Да и сомневаюсь, что кто-то еще прочтет. А жаль – возможно, на этих стенах подробно расписан вопрос жизни, вселенной, да и всего остального в придачу.

— Не останавливайтесь. Продолжать движение. Еще немного, и должно быть что-то вроде зала.

Мы прошли по узкому коридору где-то порядка, может, тридцати копыт до открытых дверей. Двери — это, конечно, мягко сказано -  большие, каменные, с золотой обшивкой, толщиной где-то с длину моего пулемета. Очень внушительная защита. Они были такие тяжелые, что открыть их не представлялось бы возможности, поэтому они должны были раздвигаться в стороны с помощью системы тросов. Система давно сгнила, оставив, на нашу удачу, двери в открытом состоянии.

— Зал славы, полагаю, господа. Тут должны быть светильники.

Из-за моей спины к потолку поднялись огоньки, и, найдя для себя место в больших каменных абажурах, угрожающе нависавших над нами, засветились ровным светом. Помещение, впервые, за много лет, оживилось.

— Мне кажется, если я вынесу из этой комнаты немного обшивки, я смогу купить себе возвращение домой, а, Энджер?

— Я не допущу этого.

Макс усмехнулся.

Стены, и правда, были золотыми. Длинный холл, и весь он в золоте. Полы, стены, даже высокий потолок. По обе стороны от нас, будто охраняя дорогу, стояли золотые статуи волков, или что это такое. Длинные острые морды с мудрыми щелками глаз, высокие, такие, что порезаться можно, уши.

— Мне кажется, музей древностей Эквестрии отдаст последнее, лишь бы получить одну из таких собачек. Если все пройдет хорошо, напомните мне сюда вернуться.

— Всенепременно.

— Не останавливаться. Вперед.

И мы опять пошли вперед, к следующей двери. Которая, увы, была закрыта.

Как и с прошлой, система открытия была безнадежно испорчена, поэтому Нори решил взрывать. Пока он готовил заклинание, Макс обошел статуи стражей, и, дойдя опять до двери, крикнул:

— Не знаю, кто были эти ваши Драконы, но одно могу сказать точно – Храм закрылся либо еще при отделочных работах, либо при реставрации.

— С чего вы взяли?

— Элементарно, Энджер. Обойдите сзади статуи – заметите, что золотое покрытие далеко не везде. Обвалиться оно не могло – ибо осталось бы лежать на полу. Обокрасть тоже бы никто не смог. Плюс, смотрите, — Макс указал пальцами двух рук на два, опять же, постамента — пустующих — Кто-то, хм, не донес, статуи. Сомневаюсь, что они сейчас хранятся у какого-нибудь коллекционера.

— Ну и что с того, что храм незакончен? На что это вообще влияет?

— В целом, не на что. Я просто ищу разумное объяснение на случай, если мы не найдем то, что ищем.

— Поооберегись! – гаркнул Нори, и я, отстранившись, зажал уши.

Удачный подрыв двери – это когда та вваливается в то помещение, куда ты собирался попасть. Ну, чтобы своих не задавило. Приглушенно грянуло, я почувствовал, как мне в нос ударилась пыль – захотелось чихнуть. А потом еще один удар.

Дверь послушно упала вперед, в помещение, полное ярчайшего света.

Когда я отпустил уши, то услышал, как Макс, заглядывая в проход, ругается на нортском. Что-то его очень удивило. Гвардейцы были куда более сдержанны, но тоже, раскрыв рты, смотрели на открывшийся, поистине дворцовый, зал.

Я, протиснувшись, тоже уставился на это. И, поверьте мне, там было на что посмотреть.

Не горело ни одной лампы, конечно же, не было окон, но в зале было так светло, что резало глаза. Золото было отполировано до блеска, а над алтарем – огромным золотым столом, висело нечто. Это трудно писать. Представьте себе елочную игрушку, круглую, из прозрачного стекла, обхваченную тремя золотыми обручами. Внутри нее копошится что-то яркое и будто бы живое, такое же, как в той колбочке, которую использовал Макс, чтобы освободить меня от мины. Только масштабы другие. И это огромное хранилище висело у самого потолка. Его ничто не держало, оно просто висело. Волшебство.

Справа от входа начиналась тяжелая мраморная лестница – единственный, похоже, во всем храме, представитель неметалла. Ее не успели закончить, потому что где-то через два пролета лестница обрывалась, и после наверх тянулись бесконечные ступени из трухлявого дерева, иногда превращаясь в массивные леса, идущие по правой стене, а потом вновь плавно переходя в ступени на новый уровень. На самой высокой точке этой конструкции было нечто похожее деревянный помост, удобно выходивший прямо к рычагу. Рычаг…

Ручка из золота, инкрустированная драгоценными камнями, открывающая шар?

— Неужели?

— Да. За этим мы сюда и пришли. Благодарите Селестию, что мы нашли его.

— Что нашли? – спросил я.

— Яйцо нового Дракона, — пафосно ответил Энджер.

— Это… яйцо дракона?

— Нет, Эдди. Из этого яйца дракон никогда не родится. Потому что яйцо, в нашем случае, всего лишь метафора. Устоявшийся фразеологизм. Нет, братец, это не яйцо. Это огромное хранилище магии, или что-то типа того.

Магия.

— И… Что с ней делать?

— Выпустить ее и всего делов. И можно идти домой.

— Если у кого-то, конечно, есть дом.

— Энджер, не нарывайся. Гитара при мне.

— Боюсь. Очень. Поджилки трясутся.

— До рассвета полчаса, — оборвал их Фили – Неплохо было бы, если принцесса получила подарок до этого момента. Нори – ступайте наверх, мы подержим лестницу мало ли.

Мне сначала показалось, что невидимые окна зала просто затянуло облаками, но, увы – окон, как и солнца на небосводе, не было.

Система безопасности?

— Ребята… — как сквозь воду, донеслось до меня со спины. Голос Макса было настолько глухим, будто он говорил со мной через стену.

— Свет включай! Свет, дура! А то… — И слова утонули в пучине нарастающей темноты. Я будто остался один.

Ненадолго.

Потом перед моим взором словно рассосалось чернильное пятно, и из внешнего света вышла Она.

Я давно не видел Ее.

Она – это личное.

— Как ты посмел! – как раньше, плаксивым голоском начала она. В таких случаях я обычно закатывал глаза, опуская голову набок, и ждал, когда это закончится. Но на этот раз разговор подстерег меня неожиданно.

— Да ты знаешь, каково это!

Я молчал.

— Да он… да ты! Кто ты вообще такой!

Она отвернулась от меня.

— Как все-таки хорошо, что ты ушел.

А вот это был удар ниже пояса.

— Это все ради вас, глупая ты девчонка!

— Ради нас? Да что ты хотя бы раз делал ради нас?

Дальше знать вам совершенно не обязательно. То есть, последующий диалог совсем никак не связан с повествованием. Я зеленел от злости и зависти, громко скрежетал зубами, еле сдерживая подступившие слезы. Она пробирала меня, била в самые больные места, вспоминала всех, кого я ненавидел. Напоминала мне о том, что я так давно старался забыть. К концу разговора во тьме, я серьезно намеревался ударить Ее копытом, свалить с ног, ударить еще раз. И еще. И пока вся та ярость, порожденная это глупышкой, не выйдет. А потом я себя бы, наверное, никогда бы не простил. Поделом.

— Ты разрушил мой мир, Эдвард! Ты сделал все, чтобы я никогда не видела счастья! И теперь, когда ты разрушил мой дом, ты пришел разрушить чужой. Ты создан для того, чтобы рушить все, что созидали!

Это многое объясняло. Я бы мог, наверное, догадаться, что Она далеко. Она не здесь. Я попытался точно сформулировать, где нахожусь, но это оказалось задачей не по моей голове. Кажется, там была елочная игрушка. Я был на рождественском маскараде? Там было так много блестящего, как на бальных платьях. И украшение – о, золото, благородный металл. Верный ход, я почти представил себе, как нахожусь внутри огромной золотой подвески и смотрю на висящую в воздухе жемчужину. К жемчужине вел хрустальный держатель. Потом он стал меняться, и, вдруг, стал деревянной шаткой лестницей…

— Это не ты. Как я рад этому.

— Что ты несешь!

— Умолкни. И выпусти меня отсюда.

Она замолчала, будто бы в недоумении:

— Ты совсем свихнулся Эдвард. Я не верю, что когда-то могла любить тебя.

— Не ври мне, тень.

Она впервые взглянула мне в глаза. И я, окончательно уверившись, добил наваждение:

— У тебя красивые зеленые глаза.

Она (или же Оно?) потупила взгляд.

— Как в том стихотворении, что я читал несколько лет назад. Твои зеленые глаза полны огня… Мне было очень стыдно, когда я забыл, что у тебя глаза далеко не зеленые. С этого дня я помню их настоящий цвет.

Она взглянула на меня опять, в буйной зелени радужки закипал неведомый огонь.

— Выпусти меня.

Она, признавая поражение, стала сначала прозрачной, а потом и вовсе невидимой. Так и тьма вокруг, вдруг зарябила яркими красками, а я увидел свет.

Оказалось, что я лежу на спине, раскинув ноги во все стороны, что со мной не бывает даже во сне. Круп болел, похоже, я грохнулся на него всей массой.

Когда зрение сфокусировалось, я уронил голову направо.

В сознании находился только Энджер. Он возился над Нори, шептал что-то, вслушивался в сердцебиение Гвардейца. Потом он увидел меня.

— Что… за… черт, — пыхтя, вопросил он, поднимая меня. Я только покачал головой.

— Ладно, капитан. Помоги мне привести в чувство этих. Ох, это было что-то нереальное…

Кто где стоял, там и остался, только в лежачем состоянии. Нори так и слег на полпути к лестнице.

Кроме Макса. Путь, проделанный им, ярко обозначался каплями кумачовой крови, и заканчивался  у самой стены, где мой друг полулежал, прислонившись к стене. Изо рта его, и правда, сочился слабый красный ручеек.

— На лицо упал твой дружок. Ты гляди-ка, уползти хотел, а? Думал, не достанет.

То есть, сознание он потерял не сразу.

Я ринулся к Максу. Первым делом, я проверил, стучит ли сердце. Да, ответ положительный. Стучит и еще как. Когда-то, Макс говорил, что врачи нашли у него какую-то странную и сложную в произношении болезнь. Я не помнил название, но там было как-то связано со слишком высоким темпом сокращения сердца. Жуть.

Но пока сердце стучало. Я попытался открыть Максу рот, чтобы посмотреть, что с зубами. Весь удар, похоже, пришелся на них. Но ощупать зубы копытом возможным не представлялось, а полуоткрытый рот Макса представлял собой нелицеприятное зрелище. Изо рта его явственно пахло железом.

— Эй, дышит?

— Дышит. Только не реагирует ни на что.

Тем временем, очнулся еще кто. Энджер бросился к нему, тоже помог встать.

— Ох, господа, да здесь целое лежбище. Меня давно не было.

— Кто знает. Мы могли пролежать часы.

— Или даже годы, — вклинился в разговор я.

Следующим пришел в сознание Нори. Тот, что был раньше, оказался медиком, ну, или просто знал основы, и сразу осмотрел его. Когда осмотр закончился, я попросил глянуть и на Макса.

Кажется, это был Дори. Он магически приоткрыл веки Макса, вгляделся в его зрачки. Потом осмотрел зубы, а потом послушал сердце.

— Как-то странно стучит.

— Да, он говорил, что так быстро из-за того, что он болеет.

— Быстро?

Дори пригласил меня к пациенту, и я опять вслушался в то, как стучит моторчик моего друга. Странное дело, но сейчас оно как будто бы замирало перед каждым новым ударом.

— Раньше было иначе?

Я живо закивал и попытался копытом отстучать по полу примерную темп. Дори покачал головой.

— Не знаю, может, физиология Макса несколько иная. Но для пони это однозначно ненормально.

Все мы уже были на ногах, А Макс так и лежал. Дори вытер ему лицо от крови, влил в глотку какое-то зелье. И теперь он, говоря сам с собой, он решал, что делать дальше.

Наконец, он достал из сумки маленький стеклянный шприц и вколол что-то Максу в руку. И почти незамедлительно, Макс открыл глаза.

Он уставился в одну точку, как слепец, часто задышал, и протянул вперед левую руку.

— Не надо, — он прошептал – Пожалуйста.

Мы не поняли, к кому он обращается. Тогда Дори попытался толкнуть Макса. Реакция была почти молниеносна, капитан схватил медика за ногу, крепко сжал, и, не перемещая взгляда, опять зашептал:

— Не уходи. Пожалуйста. Не надо… — голос его дрожал, подобно осеннему листу

Прошло немного времени, в полном молчании, и Макс опять, будто разговаривая с невидимым собеседником, замотал головой:

— Не говори так. Это неправда.

Энджер сзади опять приказал Нори отправляться наверх. Дори успешно освободился.

— Сердцебиение падает. Организму не хватает воздуха. Я не знаю, можно ли его поддерживать искусственно, и как отреагирует его разум на это все. Укол должен привести его в чувство, но, будто бы, просто приблизило к реальности, что ли?

Капитан уронил руки на пол, все чаще и громче вдыхая, выдавливая из себя каждое слово:

— Прошу. Не говори так. Это все ложь. Тебе не идет врать.

Кажется, я впервые видел, как у Макса из глаз идут рекой слезы. На лице появилась гримаса невыносимого страдания.

— Ты… Что с тобой случилось?

Капитан, понурив голову, уперся взглядом в свои ноги. Дыхание его стало выравниваться.

Медик вновь осмотрел его, уже в который раз. Неуверенно заявил:

— Чтобы это ни было, кажется, оно прошло. Или отступило. Эдвард, находитесь рядом с ним, на всякий случай.

Макс продолжал овощем сидеть на полу. Из открытого рта стекала  тонким ручейком красноватая слюна. Наверное, впервые, я испытал к Максу какое-то животное отвращение. Но я все-таки согласился с Дори – мало ли что могло произойти.

— Макс, — я осторожно лягнул его в плечо. Ноль реакции.

Наверху жахнуло, да так, что я оглох на ухо.

*

Удар был чудовищен – гвардеец отлетел до алтаря, проехался носом по полированному полу, и только тогда остановился. Все мы, исключая Макса, у которого были, похоже, свои дела, уставились на существо.

Мы все разом поняли, для кого предназначались те постаменты в прошлой комнате. Только постамента было два.

Второй волк с гулким лязгом появился под лестницей, будто из воздуха. Вытянув шею, он уставился на нас.

Энджер ударил по первой статуе каким-то заклятием. Красный луч врезался в золотое тело, но, отраженный, ушел куда-то вверх.

— Не берет, — констатировал факт Кили.

Золотые волки, рыкнув, двинулись на нас, а мы, само собой, побежали. Сейчас мне кажется, что повели мы себя глупо, как стадо неразумных тушканчиков. Особенно отличился я, просто оставив бесчувственного друга. Хороший из меня вояка, ничего не скажешь. Сейчас я часто размышляю над тем, что случилось, если бы я поступил иначе. Макс мне говорил, что «история не терпит сослагательного наклонения». Но вдруг…

 Мы бежали, а они сжимали нас, загоняя, как на охоте. Еще раз или два Гвардейцы били их, но прием не сработал вновь.

Когда мы попытались резко повернуть, сняв волков с хвоста, левый, удачно ворвавшись в наш, с позволения сказать, строй, раздробил и без того хилую связь. Я и хромающий Нори оказались отрезаны от трех своих защитников.

Золотое существо, повернувшись к нам, заскользило по полу, делая на нем глубокие морщины от когтей. Нори попытался ударить заклятием, но из рога посыпались неясные красные искорки. Больше было похоже на дешевую бенгальскую свечу, чем на смертоносное заклятие.

Волк пошел на нас, Нори упал на круп, ойкнув. Гвардеец, черт бери.  Я мысленно попрощался с миром.

Со спины на статую налетел Энджер, ударил рогом по ногам. Морда отвернулась от нас.

— Беги!

Я сначала даже не понял, к кому обращается хромой гвардеец.

— Что?

— Беги, кому говорят! Не оглядывайся! – Нори еще раз зажмурился, вокруг рога забродил горячий воздух.

Ну, я и побежал. И, как сказали, даже не оглянулся. Просто устремился к залу со статуями. Мимо меня пронеслась красная стрела и врезалась в стену. Сзади топало, но мне было страшно оглянуться. Будто незнание могло спасти меня.

Препятствием для меня стал неожиданно, прямо на пустом месте, появившийся Энджер:

— Влево!

Невидимая сила поддала мне вбок, и я, не чувствуя копытами земли, отлетел в заданном направлении. Энджер ударил чем-то новеньким, и волк, преследующий меня, подняв лапы, сдвинулся на много копыт назад, как прессом вдавило.

Энджер вновь исчез, я продолжал бег. Вынесенная дверь была уже вот, можно дотянуться. Сзади закричали, сверкнуло и зарябило в глазах. Наконец, вбежав в дверной проем, я нырнул влево, за одну из статуй. Прижавшись к постаменту спиной, я уставился на стену. Все ноги отбивали чечетку. Я очень надеялся, что меня не слышно. Паника охватила нутро, я забыл обо всем и на полном серьезе попытался врыться в постамент, будто он был землей. Не вышло.

За дверью разрывались какие-то магические снаряды. Мигало, как в небе над дворцом во время приема. Синий пресс, красный смертоносный луч. Неизвестная мне фиолетовая субстанция, похоже, тоже пошла в ход. Гвардейцы перекрикивались, но я не вычленял из гула слов. Слышно было и другое – как скребут по золотому полу здоровенные когти.

Не могу точно сказать, прошел ли час или минута. Но самое страшное началось для меня,  как сейчас помню, когда все стихло.

«Неужели они их победили» — я до последнего тешил себя мыслью, что Гвардейцы избавились от золотых тварей. Моя трусость будто вышла на новый уровень, ранее невиданный. Мне просто показалось, что все позади. И даже когда мы с волком уставились друг на друга, а он, замечу, стоял на потолке, цепляясь когтями, я все еще надеялся на что-то хорошее.

Рывок, мои внутренности прилипли ко дну, невыносимый смрад звериной пасти. Статуя сползла на пол, схватила меня зубами за загривок. Боль, притупленная страхом. И понесла меня, как вшивого котенка, обратно в зал.

*

Поле боя было испещрено когтями, у входа валялась разорванная на лоскуты седельная сумка. Тяжелая нога оборотня наступила на что-то и до моих ушей, сквозь звон, донесся плач струн. Гитара пала смертью храбрых.

«Меня сейчас стошнит».

«Нет, сначала я в обморок грохнусь».

Второе к истине ближе, потому что несли меня к алтарю, где уже с удобством разместились Гвардейцы. Волк рядом с ними смотрел вверх, не мигая.

Макс, ну что за… Кроме тошноты и дурмана, меня наполнили просто невыносимым стыдом. Какой же я все-таки трус. Невыносимый трус. Я пообещал себе: если мы выберемся, я искуплю. Я больше никогда не оставлю Макса, когда он будет во мне нуждаться, даже если мне придется умереть рядом с ним. Так поступают друзья.

Меня бросили на жертвенный стол, как и остальных. Я больно приложился о чье-то копыто.

— Эдвард, вы целы? – спросил голос. Я часто затряс головой.

— Это хорошо.

Волк, несший меня, развернулся, в три прыжка добрался до лестницы, и тихо, словно кошка, что вовсе не сочеталось с его габаритами, начал подъем к Яйцу. У которого, как ты, читатель, догадался, уже стоял Макс.

Ну как стоял – считай, висел. Схватившись за рычаг обоими руками, Макс, все такой же грязный, но с уже вполне осмысленным выражением лица, переводил взгляд с одного противника на другого.

Или, может, не противника. Правильно ли называть противником существо, которому ты даже больно сделать не можешь. Это достаточно хитрый вопрос, я потом рассуждал о нем долго. И пришел к выходу, что да – правильно. Потому что нет врага, которого нельзя победить. Вот так вот.

Под телом золотого зверя деревянные леса вновь жалобно заскрипели. Макс слегка потянул на себя спусковой механизм Яйца. Оно остановилось на почтительно расстоянии.

То, что стояло рядом с нами, заговорило. На моем языке.

Оно покивало острой головой:

— Ты чужой.

Макс вымученно улыбнулся и тряхнул головой.

— Ты пришел в чужой дом. Ты принес с собой огонь. Духи терпели тебя, пока ты не посягал на это место. Уходи.

— Отступать некуда.

— Ты нас всех погубишь. Не позволяй родиться Дракону! Будет голод. И смерть придет за ним. Наступит Ночь мира. Тьма поглотит все.

— Макс, открывайте! – золотой хвост, извиваясь, замкнулся на горле Нори, вырвав из него хрип.

Макс одной рукой потянулся вниз, к ремню.

— Знаешь что, тварь… Ответь, каково это, стать живой после тысяч лет смерти, а?

— Это блаженство.

— Ну, еще бы. Зубы, правда, почистить все же стоило.

Золотые звери на колкость не ответили.

— Скучные вы, гадины. Скучные и подлые, тьфу так жить.

Макс еще немного притянул рычаг.

— Тьма и голод. Ночь наступит. Ты погубишь нас всех.

— Молчать, шавка! Во-первых, что мне твой голод. Во-первых, Ночь не причина сна, а только повод. А во-вторых, — Макс весь напрягся – я все равно во всю вашу эту чушь не верю.

Он рванул рычаг на себя с такой силой, что сам отшатнулся, еле удержав равновесие. Второй рукой, сняв с пояса что-то, он врезал волку близ него по морде, а когда тот раскрыл свою зловонную пасть, загнал ему в глотку этот самый предмет и наподдал кулаком снизу. Залу наполнил рев.

Статуя встала на дыбы, ударила тяжелым хвостом по дереву, и то, не выдержав, дало трещину. Потом вторую, третью. Помост осел, нижние подпорки стали по очереди лопаться.

И Макс, и зверюга, просто полетели вниз, вместе с тоннами дерева.

Меня прижала ледяная лапа второго стража. Он раскрыл пасть, полную больших белых зубов, намереваясь откусить мне голову, но Энджер отогнал ее прессом. Она съехала со стола, отчаянно цепляясь за меня. Шрамы от ее когтей теперь вечно при мне, напоминая об этом сумбурном моменте моей жизни.

Древесная пыль была повсюду, глаза слезились. Гвардейцы ударили вместе. Четыре луча: два красных, два синих. Слаженная работа – смертоносные лучи ударили в тело противника, а прессы построили вокруг него непроницаемый куб. Рикошет от золотого бока – удар о голубую стену, опять удар о золотую оболочку. Существо, разинув рот, пыталось выбраться из клетки, стуча по ней хвостом и передними лапами до тех пор, пока один из красных зарядом не вошел ей прямо в пасть.

Умер ли зверь сразу или же еще боролся – я вам не скажу. Конца я и сам не видел. Я смотрел вверх – прямо над нами парило Яйцо, а через хитрый механизм, открытый Максом, вытекала магическая субстанция. Вязкая, как кисель, меняющая цвет без каких-либо причин. Она выходила из сферы, закручивалась причудливыми спиралями и исчезала, будто таяла в воздухе. Дракон родился.

*

Слава Селестии, Макса вы извлекли из-под завалов обожженного, немного поломанного, но живого.

— Стой, ай-яй-яй-яй!  — завыл он, когда мы с Нори вытаскивали его из-под трухлявой балки. – Нога, черт! – он опять начал ругаться на нортском, да так виртуозно, что будь у стен уши – они бы покраснели.

— Нога сломана, — констатировал медик, осматривающий капитана. – Это мы поправим. Чтобы вам не говорили в ваших госпиталях, сэр, а кость сращивать – дело простое. Я вам за полчаса все сделаю, но ушиб, боюсь, не сниму – недельку поболит. А домой вам добираться долго придется. Эдвард, вы же позволите своему другу на себя опереться.

Я кивнул. Это – малая толика того, что я мог сделать для Макса после того, как оставил его одного, даже хуже – забыл о нем, спасая свою дешевую шкуру.

А вот волчара,  стоявший с Максом на помосте, оказался уже неживым. И его изуродованной пасти я с некоторым трудом вытащил помятую банку с зеркалом. Все, что осталось от моего органического фонаря.

— Я как увидел ее пасть, ребята, честно скажу – испугался, — увещевал Макс, лежа на жертвенном столе. Нори уже напоил его болеутоляющим и теперь колдовал над распухшей ногой – А потом смекнул, что если оболочка у них из металла, то внутренности, если они есть, вряд ли такие же. Ну и загнал этой штуке в рот фонарь. Она его зубами прогрызла, ну, карбидка плохо с живыми тканями взаимодействует.

На руке Макса теперь отчетливо было видно несколько маленьких багровых пятен – следы «слез».

Энджер смотрел вверх и улыбался.

— Мы поспели к рассвету, господа. Принцесса получила наш подарок. Докси, если у вас осталась драконья таблетка, будьте добры, отправьте весточку в Кедр. Наша конспиративная группа отправит к вам разъезд Экспедиционного корпуса. Вас заберут.

— Это здорово. И что же теперь, Энджер? Объект закроют? – спросил Макс.

— Переквалифицируют. Но в одном вы правы – услуги Объекта принцессе более не нужны. Я… — Гвардеец замялся – Мы расскажем выше стоящему командованию о вашем подвиге. Думаю, это решит ваши проблемы.

— Это было бы здорово, — Макс протянул Гвардейцу кулак. Он стукнул по нему копытом.

— Я узнал вас, Энджер, если честно. У вас на морде эти штуки…

— От соли.

— Ага.

— Ивам тоже спасибо, Эдвард, — обратился он ко мне – Вы нам помогли. Но, увы, мы обязаны удалить у вас воспоминания об этом дне.

— Я никому не расскажу.

— А я верю. Но поймите, тайны Эквестрии остаются в Эквестрии. Личные симпатии тут не при чем. Это закон. Деми, дайте нашему другу зелья забытья.

Деми, ну, или Нори, чуть покопавшись в своей сумке, подал мне пузырек, который я, с соглашения Макса, опустошил.

Вкус был, и правда, не очень. Тухлые яйца в вареве точно были.

— У вас есть два часа, после этого эликсир подействует. Рад был познакомиться.

С этими словами, Гвардейцы развернулись и отправились к выходу. Стуча копытами по золоту, они молча вышли из залы с Яйцом. Я услышал хлопок – скорее всего, их нет уже и в радиусе тысяч копыт.

Макс попытался сесть.

— Ой, — он неуклюже приподнялся и выудил из заднего кармана брюк стеклянный осколок. За ним второй. И третий. Последним на золотой алтарь израненные занозами пальцы опустили бронзового паучка.

— Пусть останется здесь. Кесарю кесарево. Жаль, эта штука уже давно при мне. Могла бы пригодиться.

— Ничто не вечно, Макс.

— Это ты правильно подметил.

И мы, не сговариваясь, уставились на опустошенный сосуд, все также висящий высоко над нами. Я давно не чувствовал такого духовного равновесия, как тогда. И думаю, никогда больше не почувствую.

*

Через полчаса Макс тоже изъявил желание покинуть это место.

Я позволим ему упереться в свою спину, и мы медленно начали движение.

Мы прошли зал со статуями. Ни одна из них на нас, как я ожидал, не кинулась.

Узкий тоннель. Макс рукой проводит по древней вязи и глупо улыбается.

Как только мы вошли, закончило действие заклятие Гвардии. Каменная крошка, собираясь в кластеры, заделала проход. Как и не было. Я даже цокнул копытом по камню. Так, на всякий случая, проверяя конструкцию.

  И мы устремились к Тоннелю. Солнце уже проснулось, но не поднималось настолько, чтобы осветить ущелье – мы ограничивались вновь красноватым небом. Макс смотрел на небо и почему-то опять улыбался. Есть у него такая улыбка, которую иначе как дурацкой не назовешь. Лицо не обременено интеллектом, глаза светятся счастьем, и рот как у жабы растянулся.

Пройдет еще много времени, перед тем моментом, как я пойму это странное существо.

В общем, мы шли.

Всю дорогу я пытался заметить у себя в мыслях признаки зачаточной амнезии, вызванной эликсиром со вкусом тухлых яиц,  но их так и не было.

— Макс, сколько времени прошло?

— Часа два-три.

— Тогда плохое у этих ребят зелье! Я все еще помню.

— Хорошее у них зелье. Самое лучшее из самых лучших.

— Тогда в чем же дело? – в недоумении спросил я.

— Нори – классный парень…

Ах, вот как.

— И что тогда я выпил?

— Скажем так, в ближайший месяц о блохах можешь даже не мечтать, – Макс засмеялся. Я засмеялся тоже.

Так мы и шли. Медленно. Потом мы вышли на дорогу. А потом нас встретил разъезд Корпуса и сопроводил в Кедр. Майор Гено рвал и метал.

Макс долго еще ходил странный, после того дня. Он то был какой-то вялый, вновь начал писать какие-то письма, которые потом сжигал. То исчезал на дни, а потом возвращался счастливый.

И в один прекрасный день он тоже повидался с Вдовой. Я сам не видел, но мне рассказывал пони из городской стражи, что Макс повел себе крайне нетипично в ту ночь.

Сначала стражник подумал, что Фонарный Столб и Вдова плетут какой-то заговор у Вдовьего бастиона. Но потом, когда подошел поближе, увидел Макса. Он сидел на лестнице, свесив ноги, рядом с ним примостилась легенда крепости Кедр. Макс показывал ей в небо пальцем, что-то вдохновлено рассказывал. И лицо Вдовы было неописуемым – впервые в городской мифологии появилась история о улыбающейся призрачной кобылке.

Когда мы в казарме спросили Макса, как же для него выглядела Вдова, он, засмеявшись, сказал:

— О, знаете, у нее были глубочайшие глаза. Глаза цвета васильков. Я плохо разбираюсь в цветах, но да – определенно васильки.

И сейчас, смотря на адрес, написанный на папке с его дневником, я знаю, кто явился к моему другу в том болезненном наваждении в зале Храма, и, заодно, у маяка, освещающего судам вход в бухту крепости Кедр.

Родом из тумана

Один мудрец древности сказал: герой появляется из тумана, чтобы, сделав свое черное дело, вернуться в него. В самый нужный момент подставить плечо, а потом, когда угроза минует, исчезнуть. Словно наваждение.

Я героем никогда не был. Никто из моих сослуживцев не попадал под эти сумрачные критерии. Кроме одного.

Макс, нескладный, смешной, появился из ниоткуда, чтобы сыграть свою партию. Никто не знал, как он вообще оказался в сценарии нашей дешевой оперетки. Просто оказался на корабле. Просто оказался в Кедре и в Вече. Просто пропал в Отголоске.

Мы искренне думаем, что мы цивилизованны. Что мы гуманны. Нет, это все глупости – стоит нам, таким толерантным и добрым, попасть в угрожающие сети смерти, и все. Мы, как дикие звери, будем грызть глотки, есть мясо заместо травы, убивать. Убить, чтобы не быть убитым.

Три моих последних дня в Отголоске стали массовым исходом Экспедиционного корпуса за всю историю колонизации – позорный побег с поля боя начался еще в первые дни боя, но это были скорее единичные случаи. Сейчас же, когда силы оставили нас, не оставалось сомневающихся – выходить из города нужно. И как можно быстрее.

На нашей баррикаде оставалось десяток пони, из тех, кто не осмелился уходить раньше, когда все еще была надежда. Как бы гнусно не звучало, но первые дезертиры, скорее всего, уже на полпути к Вече, и скоро будут давать показания в комендатуре. Они, конечно же, немного приврут, чтобы  их поступок не казался таким мерзким, на что имеют полное право.

Я, как и многие, сначала думал, что бросать город – немыслимое преступление. Сейчас, когда наши ресурсы таяли с каждым часом, прошлое казалось наивным и по-детски ярким. Вопрос об отступлении поднимался на нашей баррикаде каждый день, пока, наконец, темной ночью, не было принято решение – выходить незамедлительно.

Решение было принято единогласно, и последние защитники города, если все еще можно было их так назвать, начали собирать вещи в дальнюю дорогу. Только Макс оставался в покойном состоянии. Когда я спросил его, почему он не ищет оставшийся где-то под толстым слоем пепла и деревянной крошки ящик со съестным, он повернулся ко мне всем корпусом, видимо, застудил шею, и спросил:

— Мы вот уйдем. А как же другие?

В городе оставались и другие баррикады, но связь с ними была давно потеряна. Иногда, днем, было слышно, как на площади раздаются выстрелы. Со временем, и они прекратились, что оставляло нам пространство для фантазии – живы ли защитники центра, взяты ли в плен, или, может, с ними обошлись более жестоко.

— Другие, может, уже ушли, — подбодрил его я.

— С таким же успехом, они могли НЕ уйти, Эдди.

Поднявшись, Макс громко выдохнул, разминая спину. Он подошел к стене баррикады, там, где у нас был смотровой пункт, и, прищурившись, стал смотреть вдаль.

— Черт разберет, горят там огни или нет.

— Да не горят.

— Вот они сейчас сидят… И также думают.

Я еще пытался с ним спорить, но потом все-таки вспылил:

— Ну, сидят, и что? Что теперь-то?

Ледяной взгляд Макса пригвоздил меня к стене. Но ответа не последовало.

Как же все-таки меняет война тех, кто всего пару месяцев назад, глядя на мир, казавшийся детской яркой раскраской, пил кофе и писал оптимистичные письма домой. Словно многоликий демон убивает того человека и заменяет его фантомом. И вот бродит потом по миру пустая оболочка, личина, которая когда-то радовалась солнцу…

Макс, как же потрепала тебя вся эта война.

Оно стоило того?

Макс опять не ответил, он думал о чем-то своем. Наконец, он расстегнул шинель, вытащил оттуда мятую папку и демонстративно убрал ее в мою седельную сумку.

— Если я не вернусь – доставь ее по адресу – там написано.

Я замотал головой:

— Ты туда собрался? Ты тронулся умом?

— Не волнуйся, со мной все будет хорошо – я вас догоню. Так, страховка, на случай неудачи.

Я пошел в лоб:

— Макс. Тебя убьют.

Но это не произвело на него впечатления:

— Глупости. Меня не убьют. Мне так сказали.

— Кто сказал?

— Ну, что-то вроде великого мага, я не вдавался в подробности.

— Ты во все это веришь?

— Да. А ты?

С этими словами, Макс отсалютовал мне, и, подтянувшись, перемахнул через баррикаду. С той стороны послышался скрип деревянного буфета, а потом удаляющийся хруст снега под его сапогами.

Вскоре, мы покинули город, устремившись через леса к Вече. Это был последний день, когда я видел Макса. Он совершил необдуманный поступок, я считаю. Но сложно его винить – все-таки,  он не мог мириться с тем, что кто-то останется в городе на погибель. Его упрямство, возможно стоило ему жизни.

Я мог пойти с ним, но почему-то не догадался. Я не скрываю того, что это самый паршивый поступок, который когда-либо имел место быть. Макс, который появился в жизни Экспедиционного корпуса внезапным ярким светом, исчез.

Я не представлял его в обычной жизни. И не могу с уверенностью сказать, что он ей обладал.

За все то, что я предательски забыл сказать своему лучшему другу, боевому товарищу, я обещаю вам, читатель: последнее послание Макса будет доставлено. Рано или поздно, так или иначе.

Медные войны

Макс…

Макс, Макс, Макс.

Я раньше не слышал подобных имен.

Ммммммакс.

Мне пришлось поднять немало документов, чтобы иметь представление об этом странном существе.

Первое появление чего-то, что можно было считать Максом, было мной найдено в Раздорной хронике дальних островов. За десятки тысяч лет до нового строя, там появилось неведомое водное чудовище, которое, придя из океана, смело три поселения, поглотив всех жителей. Там и по сей день Максом называют разрушительные цунами, который, правда, вот уже триста лет никто не видел.

С другой стороны, в пустынях Зебрики стоят развалины города, имя которого, при желании, можно привести к общему знаменателю с нашей пропажей.

А еще Максом звали разумного примата из дальней Нортляндии, который разнес добрую половину Понивиля год с лишним назад. В принципе, он попадал под описание в записках своего сослуживца.

Мне предстояло найти то, не знаю что, дабы не упасть в грязь лицом. Да и долг подданного Эквестрии требовал передать неведомому Максу государственный пакет.

У меня был гениальный план.

Добравшись до Кедра, я первым делом отправлюсь в офицерское собрание Экспедиционного корпуса, где мне дадут информацию. После этого, если смогу попасть на поезд, отправлюсь в Вече, где наверняка все еще обретаются некоторые из участников боев в Отголоске. А до Отголоска можно добраться военным караваном, если к тому моменту город опять возьмут войска.

А они пойдут. На «Тихой Антонии» часто собираются военные советы, и мне довелось на них бывать. Все намекает на то, что активность северян уже порядком надоела колонистам.

В последующих событиях я не принимал участия, и могу рассказать только те подробности, которые всплывали впоследствии в военной хронике. На протяжение двух с половиной месяцев я занимался поисками Макса, собираю картину происшествия с самого начала – с того дня, как он ступил на землю Нортляндии.

Во время своего расследование, мне довелось пообщаться с теми, кто участвовал в боях в поселении в ущелье недалеко от Кедра, с теми, кто наблюдал разыгравшуюся в Вече детективную историю, и даже тех, кто участвовал в бою за Отголосок. Вся информация была мной тщательно задукоментирована, я, думаю, со временем может стать основой для весомой работы про изучению Нортляндии. Но сейчас по порядку.

Как я и рассчитывал, в Кедре мне дали исчерпывающую информацию о Максе и подтвердили, что назад, в Вече, он после сдачи города не вернулся. Мнение в офицерском собрании крепости на его счет разделилось: одни ставили все свои сбережения на то, что герой погиб, другие напротив – что он, скорее всего, попал в плен к дикарям. Одним словом, Макса в Кедре любили очень специфической любовью.

Чтобы подробнее узнать о Максе, в Кедре мне довелось встретиться с двумя очевидцами его существования.  Они попросили не называть их имен, и их воля для меня – закон.

 

« — Никто в гарнизоне никогда не сомневался, что это странное существо – порождение химер. И я покривлю душой, если просто скажу, что ему не доверяли. Нет, все было гораздо сложнее – его боялись. Боялись, что вся эта внешняя дружелюбность — всего лишь прикрытие, и что придет день, когда этот разумный примат просто взорвется, унеся жизни всех, кто пошел воевать в Нортляндию. Выдвигались самые экзотические версии: о том, что Макс – древнее нортское божество, сошедшее на землю, дабы покарать чужаков, о том, что его много лет назад заколдовали и обрекли на вечное существование в теле чудовища. Некоторые утверждали, что Макса на самом деле не существует, и он, будто призрак Кровавого коменданта, является всего лишь иллюзией. Я знал пони, который работал в архиве документов, и он открыто заявлял, что Макс не проходит ни по одному документу. Грубо говоря, его никогда не существовало в рядах Экспедиционного корпуса, он не имел званий и наград. Это очень странный субъект.

Вы можете мне не верить, но я лично стал очевидцем события, которое доказывает исключительную мистичность этого существа.

В тот день я дежурил у Вдовьего бастиона – это укрепление выходит прямо на маяк, у которого, по всеобщему признанию, постоянно происходят необъяснимые вещи. Возвращаясь с обхода пороховых складов,  я наблюдал, как Макс фривольно общался с Вдовой – призраком крепости. Это может считаться неопровержимым доказательством. Макс – существо магического толка.

— Вы верите в привидений?

 - Я видел их лично. И не только я, спросите каждого третьего солдата – в Кедре творятся необъяснимые нам, живым, вещи.

И этот Макс, он просто сидел на лестнице, свесив ноги, глупо улыбался и показывал своей призрачной сообщнице на небо. Знаете, есть версия, что Макс появляется в Кедре в другом обличье – жители зовут его Фонарным столбом…»

Дальнейший пересказ диалога я считаю бессмысленным, будучи ознакомленным с записями предшественника, я и так слышал о Фонарном столбе и прочих комендантах. Это все, конечно, очень сомнительно.

 

«- Вам доводилось встречаться с Максом?

— Мы с ним были хорошими друзьями, — заявил второй мой собеседник – Служили вместе, и, так получилось, нам приходилось постоянно взаимодействовать. Он вытащил меня из передряги в Вече, тогда я вполне мог попасть за решетку.

— Вы совершили преступление?

— Ничуть. Но грамотная работа настоящего преступника свела всех во мнении, что я продаю информацию нортским разбойникам. За время нашего нахождения в Вече, было ограблено три золотых эшелона.

— Как так вышло, что вы стали козлом отпущения?

— Дело в том, что за мной действительно были грешки. Скорее, амурного характера. Я часто пропадал неизвестно где, естественно, это выглядело подозрительно. Макс фактически спас мою шкуру. Сам чуть не расстался с жизнью, но, в итоге, мы нашли того, кто продавал информацию северянам. Это еще более укрепило нашу дружбу.

— Вы знаете некоего Эдварда?

— Эдди? Да, конечно, старик Эдди был личным хвостом Макса. Это я шутя, надеюсь, с ним все хорошо?

— Да, он в целости и сохранности добрался на континент.

— Храни его Селестия. Я ведь тоже был в Отголоске, но судьба раскидала нас. Когда все только началось, мы обороняли подступы к городу. Макс все это время находился в центре, командование его всячески оберегало. Плюс, он потерял весь свой пулеметный расчет, очень сильно переживал. Я его видел два раза – первый, когда ворвался в штаб и накричал на нашего общего командира. Каюсь, сорвался, не было сил терпеть. Макс тогда находился в канцелярии, его сильно пришибла смерть товарищей, я никогда не видел его таким бледным.

После я видел его еще раз, когда мы уходили из города. Это было ночью. Я попал на центральную баррикаду случайно, и вот уже несколько дней пребывал на ней, не смея показать нос. Нас оставалось совсем мало. Макс появился со стороны торгового квартала, я был очень рад его увидеть. А он  — меня. Он говорил, что все было не зря, и приказал всем выметаться из города. А сам пошел на дальние улицы, посмотреть, остались ли там еще наши. Я хотел пойти с ним, но нет – он отправился один. Сказал, что мы еще встретимся. Что с ним было дальше – неизвестно никому. Будем надеяться, он в добром здравии».

Я пообещал, что отправлю своему собеседнику письмо, как только ситуация с Максом разрешится. На следующий день, я отправился в Вече срочным поездом. Это было мне невыгодно, я еще намеревался посетить разрушенную деревню и столовую гору, в которой, судя по дневнику Эдварда, находился древний храм. Но мне сказали, что новых поездов на север, возможно, теперь не будет очень долго.

Прибыв в Вече, я встретился еще с одним пони, который рассказал мне о Максе.

«- Вы его знали до этого?

— Знал, конечно, но мы никогда не общались до этого. О нем много слухов ходило, а сразу после начала боя, поговаривали, что мы все погибнем из-за него. Якобы, это древнее проклятие. Находились даже те, кто видели, как он ел мясо, но я предпочитал не верить в эти истории. Он был не такой как мы, этого не отнять. Но майор Гено, вечная память его имени, считал его достойным приобретением для нашей роты. Он знал нортский язык в совершенстве, даже пел песни на их языке. Жители города даже приходили к штабу корпуса, чтобы послушать его. Мне кажется, они относились к нему, как к своему, хотя он пришел из-за моря, и не отрицал этого. Это укрепило многих в мысли, что он – шпион. Думаю, он таким не был.

Наш взвод под руководством Секкуя, который был дружен с Максом, разбили на следующий день после Северного сияния. Я знаю, что бои потом продолжались еще долго. Оказавшись на окраине города, я пытался пробиться к своим, но это было невозможно – к тому моменту город был уже под контролем. Я спрятался в магазине при пекарне, и решил переждать там до тех пор, пока не придет подмога.

Но помощи не было. Со временем, стрельба в центре утихла, и я решил, что Отголосок захвачен. Я долгое время был один, и не могу точно сказать, когда начались городские пожары. Пекарню подожгли, и мне пришлось укрыться в погребе, я чуть было не задохнулся. Когда же гореть стало уже нечему, я выбрался наверх. И провел там, среди обугленных балок, еще много времени, пока однажды ночью, не заметил высокую черную тень, которая шла по брошенной улице.

Макс озирался по сторонам, ступал тихо, скрывался во дворах. Когда он был рядом, я свистнул, подав ему сигнал.

Он рассказал мне, что город уже два дня как оставлен последними защитниками, и что мне нужно срочно уходить. Я спросил его: почему он все еще в Отголоске, если он должен был давно его покинуть? Он сказал, что если бы он сразу дал деру, то он бы не нашел меня, и тогда я бы не знал, что помощь не придет. Он посоветовал мне свободный путь до скалы, пожелал удачи, а сам ушел в жилой квартал: смотреть, не остался ли там кто из наших. Я ушел из города под вечер, чудом встретил в лесу еще двоих таки же. Вместе мы и дошли до Вече. Я спрашивал своих товарищей, кто помог им выбраться из города, а они отвечали, что какой-то рядовой. Очевидно, не один Макс остался в городе».

Мне довелось говорить еще с десятком очевидцев, но их рассказы оказались менее полезными. Все равно, с каждым абзацем, я все больше узнавал о судьбе Макса.

Пока я квартировал в Вече, костяк сил корпуса дошел до Отголоска и выбил немногочисленных северян оттуда. Телеграммы с театра военных действий, присланная мне капитаном  Мустом (спасибо капитану Мусту и его помощникам за то, что он снабжал меня необходимой информацией и обеспечивал мое перемещение) утверждала, что в ближайшую неделю я могу посетить Отголосок и пройтись по местам недавних сражений. Таким образом, моя этнографическая экспедиция сама собой переквалифицировалась в военные сводки. Университет оказался вовсе не против этого, потребовав от меня еженедельную статью о войне в Нортляндии. На высылаемых деньгах это, правда, не повлияло.

Следующим же караваном двинулся к Отголоску и самолично увидел то, что от него осталось. Посетил еще не разобранные баррикады, в том числе и ту, на которой оборонялись Эдвард и Макс. По свидетельствам немногочисленных жителей, которые пережили бой в своих подвалах, последние солдаты покинули город на вторую неделю после Северного сияния. Большинство было уведено в плен дикарями. С тех прошло очень много времени, и точно о состоянии пленников никто не скажет.

Сделал несколько снимков города, в том числе сфотографировал и припорошенный снегом остов пулемета, стоящий на скале. Возможно, когда-нибудь, именно этот снимок станет обложкой для моей книги.

Простояв в Отголоске несколько дней, Экспедиционный корпус направился дальше, в Медь – древний шахтерский город, оставленный после первой войны. Я оставил Мусту  подробные инструкции насчет Макса, а сам вернулся в Вече, дабы дождаться итога кампании.

Дождался телеграммы спустя несколько недель работы с архивами:

«Медь взяли без боя. Сепаратисты ушли вглубь материка. Ваш Макс жив и вполне здоров. Отправим ближайшим караваном».

 

*

Встреча почти исторического характера произошла в штабе корпуса, в городе Вече. Я представлял Макса совсем другим. Он действительно был довольно высоким, вихрастые черные волосы на голове спутались в неописуемый узел, лицо покрыто тонкими заметными порезами (Похоже, перед  встречей, он посещал цирюльника), а глаза были натурально выцветшими и стеклянными.

Мы сели за стол и молчали. Я не знал с чего начать.

— У вас случайно не найдется сигарет?

— Что, простите?

— Курительные палочки. Ну, как-то так.

— Я, конечно, не курю… Но зная о вашем пристрастии, — я отлевитировал  на стол железную коробочку – купил вам немного в Кедре.

Макс поблагодарил меня, поджег трубочку, и закрыл глаза. Он, похоже, даже не дышал. Наконец, выдохнув, он посмотрел на меня:

— Вы хотите что-то меня спросить?

— Я хочу вам кое-что показать. И рассказать историю.

— Вы не будете против, если я в это время буду курить? Не видел сигарету, кажется, целую вечность. Стоило бы бросить, но раз уж…

Я рассказал ему о том, как встретил в порту Камелу пони, который отдал мне папку с записями. Дневник Эдварда, копии дневника Макса, фотографии и документы.

— Эдди в порядке?

— Да, когда я видел его, он направлялся в Понивиль.

Макс улыбнулся.

— Я рад тому, что Эдди выбрался из этой передряги. Вы, очевидно, знаете о моем прошлом также хорошо, как и я?

Я пересказал ему то, что слышал в последнее время. Собеседник оставался спокоен.

— Вы расскажете мне, что произошло после того, как вас видели в последний раз?

— Ничего особенного. Последним из ваших собеседников меня действительно видел рядовой в пекарне. После него я направился в жилой квартал, так как там что-то подожгли. Я думал, кто-то взывает о помощи и решил разведать. Увы, именно там меня и поймали.

Эти ребята не знали, что со мной делать. Они были наслышаны обо мне, и сначала пытались выведать полезные сведения, но я сказал, что не их дело. Как ни странно, меня никто не пытал, да и вообще, вели себя с пленными они вполне цивильно. Что удивляло, за время боя я нагляделся всякого, и никак не мог решить, что северяне воюют согласно кодексу чести.

— Вас отвели в Медь?

— Да. Меня и еще много кого. Конечно, удобств там нам желать не оставалось, но мы не замерзли – и это уже хорошо. Меня использовали как переводчика, так что мое положение было вполне завидным. Мы уже начинали думать о побеге, когда аборигенов что-то тюкнуло в задницу, и они поспешили ретироваться. Нас они оставили в Меди, мы не понимали, что творится. А пока мы рассуждали о побеге, в Медь уже вошел ваш капитан. Вы посулили ему хорошие деньги?

— Нет, только благодарность в статье.

— вы журналист?

— Нет, этнограф, но жизнь такова, что в ней постоянно приходится примерять на себя новые профессии.

— Это верно. Знаете, ведь я пошел в Нортляндию не из-за хорошей жизни. Несколько лет назад, я лез из кожи вон, чтобы не попасть в армию, а теперь видел такое… Теперь я могу стать полноценным сочинителем детских и не очень страшилок.

— Что вы почерпнули для себя из этой войны?

— Что вы не умеете воевать. Это вам не в обиду сказано. Скорее комплимент. Понимаете, вот я вырос там, где война – это нормально. Видите это? – он поднял вверх обе конечности, показывая мне тонкие длинные, как у дракона, пальцы – Эти штуки придумали для того, чтобы убивать было легче. У вас таких нет. Может, не стоит и пытаться?

Он вдохнул еще порцию дыма.

— Эта война была похожа на балаган ровно до того момента, когда в ней появились жертвы. Иногда мне кажется, что в этом мире войны нет и быть не может. И что я просто занес войну с собой.

— Макс, что вы собираетесь делать теперь?

— Не знаю. Я же все еще на учете в корпусе. Возможно, мне найдут местечко в штабе. Или вернусь на Юг, навещу Эдварда, посмотрю мир.

— Но не Эквестрию, верно?

-  Верно. В Эквестрию мне больше нельзя.

— Собственно, я потому вас и искал. У меня вам письмо.

Моя миссия была выполнена. Письмо попало в руки Максу. Он небрежно вскрыл его, вытащил белоснежный, сложенный вдвое пергамент, уставился на текст.

По его лицу пробежало что-то новое. Дойдя до последней строчки, он вновь поднял глаза и прочитал текст послания еще раз. И еще.

— Меня заботит вопрос: что это?

Макс вновь посмотрел на меня. Казалось, в его глазах наконец-то забурлила жизнь.

— Индульгенция.

Бережно спрятав письмо в карман, Макс подпрыгнул, и начал быстро одеваться:

— Вы не знаете, когда следующий поезд на Кедр?

— Ну, если поспешите, сможете записаться в эшелон. Он отходит ближе к вечеру.

— Блестяще! Спасибо, сэр, я перед вами в неоплачиваемом долгу.

— Ну что вы. Я всего лишь хотел бы…

Не дослушал. Хлопнула дверь – Макса словно сдуло ветром.

Эпилог

Вы, в отличие от меня, классные.
Спасибо вам за то, что вы прочитали мою графоманию. Простите меня.

Это был очень рискованный поступок – приехать в Понивиль после всего этого.  Мне кажется, я просто не перенесу того, что может ждать меня здесь.

Ночной поезд шел вне расписания, поэтому станция даже не была освещена. Сходя с подножки, я полной грудью вдохнул этот чарующий воздух. Пахло медом и солью. Было тепло.

Мы не умеем хранить то, что считаем любимым. Потерявши – плачем, верно. Зато когда находим пропажу, то радуемся ей от всего сердца.

В моей ситуации, потерялось не нечто мной любимое, а я сам. Да, исчез, чтобы обдумать свое поведение.

А ведь прошло уже больше полутора лет с тех пор. Я подрос, повидал много всякого, но, похоже, так и не набрался ума. Мир вокруг все еще пасторален, а я так и остался серым пятном.

Поезд покатился дальше, я поднял руку в знак прощания. Из окон на меня смотрели удивленные мордочки – не каждый день им доводится ездить одним поездом с говорящей жердью.

В прошлый раз, когда я вот так вот появился на задворках Понивиля, у меня с собой была только куртка, проездной, мобильный телефон и золотая мелочь. Ничего из этого списка со мной более не было.

Зато я оброс кое-каким другим добром. В большой сумке у меня моя форма и прочий нехитрый скарб. Все то, что никогда не пригодится мне в жизни. Ну, и деньгами немного обзавелся.

Два года назад я пришел в Понивиль со старой дороги, а теперь со станции. Противоположные направления. Интересно, стал ли Макс от этого хоть капельку противоположным?

Я очень надеюсь, что нет.

Мягко ступая по гравию, я прошел по неровным улочкам на главную площадь.

Фонтан поприветствовал меня журчанием. Привет, старина, давно не виделись.

На месте раскуроченной взрывом магического заряда скамейки стояла замена. Помнится, именно на этом месте я сидел тогда, рассуждая о лавочках с особой энергетикой и разведенных мостах.

Попробовал присесть. Никакого эффекта.

Какую паршивую лавочку поставили на место моей любимицы! Или, может, я изменился?

Испортился?

Я оставил вещи на лавке, и дальше шел налегке.  Не думаю, что тут за пару лет появились ночные воры.

Первым делом, наведался в свой бывший дом. Свет там не горел, а дверь оказалась закрытой. Замок этот, кстати, я врезал. Хорошо, неведомый новый хозяин, пользуйся. Это мой маленький подарок тебе. Будь счастлив.

Я не в коем случае не думал, что дом будет дружелюбно ждать меня, пока я бегаю по северным материкам. Я вообще старался не думать обо всех этих мелочах. Оставалась библиотека, но ломиться туда ночью, после двухлетнего отсутствия, было бы неловко.

А они меня вообще помнят? Прошло так много времени. После всех этих пострелушек, обвинений. Нет, помнят.

Поставим вопрос иначе: хотели ли забыть?

Это очень важно.

До рассвета было еще несколько часов, и я все-таки направился в библиотеку. Возможно, Твай сейчас составляет расписание. Расписание расписания расписаний.

Но, подойдя к раскидистому дереву, я утратил остатки смелости. Ни одно окошко не горело. Дверь была закрыта, и выносить ее было не лучшей идеей.

«И что теперь?»

Этот противный вопрос часто появлялся в моей голове после получения письма. Раньше я как-то с ним справлялся.

— И что теперь?

— Ну, сяду на поезд.

— Ладно. А теперь?

— А теперь на корабль.

— Выкрутился. А теперь?

— Опять на поезд.

— Ладно, шельма. А вот сейчас, стоя у порога, ЧТО ТЫ БУДЕШЬ ДЕЛАТЬ?

Навалилась беспричинная гнетущая тоска.

— А что теперь – не знаю.

Это «Не знаю» отразилось о внутренние стенки черепа, обращаясь в эхо. Набравшись смелости, я все-таки постучал в дверь. Но ничего за этим не последовало. Мои труды не окупились

Вдобавок ко всему, начал накрапывать мелкий дождик. Все повторяется? Нехорошая тенденция.

Рассуждая о своей бездарной жизни, я вернулся к скамейке и лег на нее, используя сумку как подушку. Чтобы на лицо не капала надоедливая вода, закрылся шляпой. Да так и лежал.

 

Невдалеке вонял костер,

А рядом плавно падал кран,

Плевали звезды, а лифтер

Узнал всю правду.

 

Я могу быть уверенным, что Твайлайт и компания вообще существуют? Нет, честно сказать, я с трудом могу вспомнить себя в их обществе. Может быть, я сам придумал их.

Бедный, бедный глупый Макс. Ты ведь жил последний год только одной мыслью – вернуться сюда, попросить у всех прощения, объясниться. Начать заново все это, без всяких Лойсо, без библиотек, без тайн, которые тебе толком не нужны.

Просто жить так, как тебе нравится. В мире, в котором тебе нравится.

Мелькнула молния, вдали проворчал раскатистый гром. Дождь полил сильнее.

Возможно, стоило опустить руки?

Или же этот мир стоит того, чтобы ради него иногда страдать?

 

И крыши видели закат,

И стены помнили войну,

А я так счастлив, я так рад,

Что кто-то счастлив.

 

Наверное, жизнь устроена так, чтобы всегда все возвращалось на круги своя. И я искренне надеюсь, что моя жизнь – не исключение.

«Что дальше?» А ничего. Я своего добился. Я здесь, в Понивиле. Плевать, что мой дом – вовсе не мой дом, что сейчас ночь, что я одинок в этом мире, а единственные друзья, возможно, больше никогда не захотят иметь со мной дела. Это все шелуха.

Просто сфокусировавшись на этой шелухе, я в упор не вижу главного.

Главное, что я вернулся туда, где началась моя история.

Все. Я в Понивиле, на скамейке, под дождем и в шляпе  - поставленная задача выполнена.

А там – хоть не рассветай.