Luna's Descent

Luna's Descent

А на самом деле, фанфик про троллей.

— Не бойся, Лу, они и тебя любят. Ты же не хуже меня знаешь, что спят пони просто потому, что устали, а не потому, что так хотят. Вот, погляди! Уже вышли первые звездочеты, и возносят тебе благодарности. Я понимаю, ты кажешься себе такой ненужной, но ведь это не так. Со временем ты все поймешь, но сейчас я помогу облегчить твои страдания — если ты мне позволишь. — Луна подняла голову и взглянула в глаза Селестии, где не увидела ни капли притворства, но так и не смогла отмести ощущения беззащитности и беспомощности, глодавших её душу уже долгое время. Все еще смущаясь чувствуемой к сестре зависти, она отвернулась, вне сил больше смотреть во внимательные глаза своей сестры.
— Я знаю. Извини, но я просто не могу не ощущать эту... бледность. Что бы ты не говорила, я понимаю, что ты права, но я просто не знаю, как долго еще смогу терпеть это! День за днем, ночь за ночью, я чувствую себя такой... ненужной. Да, нужно просто подождать немного, ты права, Сел, я лишь надеюсь, что ты сможешь вытерпеть мое присутствие до тех пор... Пожалуйста, мне так нужна твоя помощь. — Селестия тепло улыбнулась, подошла к Луне и обвернула её крылом, как давным-давно, когда та была еще совсем маленькой. Селестия, правда, и сама была ненамного крупнее, но все же чувствовала обязанность защищать младшую сестру от всяческого вреда. Один вид мучающейся от душевной боли Луны резал её по живому, и на сердце старшей принцессы стало куда легче, когда Луна утешила себя так, как делала всегда — прикрыла глаза, подложила голову на шею старшей сестры и обхватила переднюю ногу своей, оплетая её.
— Я люблю тебя. — сказали обе одновременно, вместе улыбаясь краешком рта. Еще пару секунд они так и простояли, пока Селестия заботливо не промолвила: — Тебе скоро надо будет идти.
Так и было — темнота спадала, и Луна должна была удалиться на какое-то время.
— Я останусь тут, пока ты не вернешься, Лу. И постарайся так не беспокоиться, все наладится — вот увидишь.
На лице Луны виднелась храбрость, но стоило присмотреться чуть глубже, как становилась видна еле скрываемая правда — хрупкое сердце бедняжки терзалось в муках. Пропуская единственную слезу, она крепко обняла сестру, расплела их ноги и пошагала в сторону горизонта.
Завершив свое дело, Луна возвращалась, спиной к линии горизонта, на то место, где сестра обещала её ждать. Путь она преодолела незамеченной. Сама — заприметила тишину. Почти ни звука не было слышно, что, впрочем, было объяснимо пристрастием животных к дневному свету. Луна посмотрела на дома, хозяева которых уже заперли двери, а свет уже потушили; и нигде не копошилось ни капли жизни. Вечеринки и праздники кончились, все пони ушли по кроватям. Даже на крышах, где обычно сидели астропони с телескопами, уже ничего и не было — даже те пошли спать.
Боль стала вдруг такой нестерпимой — Луна осознала свою ненужность, непричастность, что её сестра... Она знала, что не сможет пойти встречаться с Селестией в таком состоянии; страдания Луны наносили ей почти физическую боль, так что та пыталась как можно глубже скрывать свои переживания. Поэтому Луна решила не идти на луг, где они с сестрой были в прошлый раз, а пошла по долу реки, врезавшемуся в холм. Пробежав по нему вверх, она вдруг обнаружила перед собой красивейшее озеро. За исключением едва слышимого колыхания густой травы, что росла рядом, вокруг царила тишина.
Луна долго смотрела на свое отражение в водах озера. Она видела в нем изящество и красоту. Элегантность и загадочность. На неё смотрело небесное светило; в попытках отыскать какие-то недочеты, принцесса вглядывалась в скалистые, завернутые кратеры и эфирно-серое покрытие, но так ничего и не нашла. Её сестра была права: каждую ночь она давала жизнь произведению искусства. Слабенькая улыбка зародилась на её лице, когда в память постучались воспоминания о их болтовне, когда обе были еще совсем маленькими кобылками. Днями и ночами они могли говорить, о том, кем они станут и что смогут делать. И, когда Луна припомнила, что даже тогда ей хотелось, чтобы хоть на минутку, хоть на секунду пони обращались за защитой и поддержкой именно к ней, улыбка куда-то пропадала. Никто не обращался; наоборот, приносимая с ночью тьма пугала, и превращала даже обычные повседневные звуки в что-то страшное и непонятное. И это желание проложило дорогу сомнениям в сердце Луны. День за днём, все красивее были для нее солнечные дни, и все бесполезнее казалась её ночная работа. Кто-то еще переносил, но большинство просто побаивались ночного покрова — и перебивались сном.
Вздохнув, Луна удалилась от отражения, чтобы найти сестру. К ней вернулось достаточно самообладания — теперь она была уверена, что сможет скрыть свои чувства от её дорогой Селестии, и не причинять ей боли, что бывает только от любви.
Вернувшись на луг, она, что и верно, обнаружила там коленопреклонную Селестию, завлеченно рассматривающую кружащуюся массу звезд на небесах. Но, заметив Луну, она сразу же к ней подбежала.
— Ох, Лу, вот и ты! Я уже начала волноваться, куда ты ушла, и... ну, теперь ты уже здесь. У меня идея: давай просто летать, всю ночь! Что скажешь? — глаза старшей сестры светились от нетерпения, и, даже несмотря на отсутствие настроения заниматься подобными вещами, Луна согласилась.
С высоты аликорньего полета две принцессы смотрели на свои владения, нарезая круги над Эквестрией. Но от этого младшей сестре стало как-то полегче; в вышине небес, темная ночь приносила успокоение в душу Луны, пока внизу размеренно текли отражающие небо реки. На протяжении всего времени Селестия держалась поближе к ней; не очень настойчиво, но с явным желанием поддержать. Это малость раздражало Луну — она-то знала, как быстро Селестия может на самом деле лететь; нередко она набирала такую скорость, что мир озаряли вспышки преломленного света. Только делала она так все реже и реже — младшая сестра подозревала, что из-за нее; никогда у нее не получилось так же быстро. Как ни странно, сверхзвуковые полеты не входили в круг желаемых и недостающих вещей Луны. Ей больше нравился свой стиль — хоть зрелище полета Селестии и захватывало дух, младшая же сестра летала с величайшим изяществом. Ей едва ли требовалось хоть какое-то движение крыльев для удержания в воздухе, а малейшее мановение пары перьев, вкупе с гибкостью и грациозностью принцессы, позволили бы ей составить сестре конкуренцию по части захватывания духа. Нечасто она принималась за акробатические трюки и иже с ними — но когда принималась, то у нее выходили, пожалуй, самые выверенные и воодушевляющие маневры всей Эквестрии. И как и со всеми прочими вещами, превыше всего ей ценились тонкость и сдержанность. Только вот эти самые маневры видела лишь сама Эквестрия — никогда Луна не делала ничего на глазах у других пони, включая, к большому сожалению, и Селестию.
— Знаешь, а если бы они хорошо выспались и встали сейчас, то, проснувшись, смутились бы от такой прелести, не правда ли? — вдруг задала вопрос Селестия, выглядя при этом весьма интригующе.
Маленькая, немного грустная улыбка появилась на губах Луны.
— Я знаю, Сел, знаю. — печальная улыбка так и осталась на её лице, когда взгляд младшей сестры обратился к сумрачным облакам, еле видные клубки которых вращались сами в себе, будто танцуя под никому не слышимую, жутковатую мелодию. На них накладывались затуманенные, призрачные отголоски лунного света, создавая неповторимую иллюзию, в которой можно было бы до конца вечности находить все новые образы, создаваемые облачной массой. Она плыла во все стороны, и так до тех пор, пока глаз уже не мог уличить никаких связующих деталей; похожие на одеяло кусочки туманных облаков медленно обволакивали звезды. Иссиня-темная черная ночь создала самую идиллическую сцену за всю историю Эквестрии.
— Ты сегодня превзошла себя. Это просто... восхитительно. Понятия не имею, как у тебя получаются подобные вещи — я бы так точно никогда не смогла. Никто не должен просыпать такое. — к глазам Луны подступили новые слезы, но за мгновение до того, как она бы сорвалась и улетела, до её ушей дошли слова Селестии — Почему бы тебе не подержать луну чуть подольше, чем обычно?
Луна вдруг моментально, без единого движения, остановилась в воздухе, пока Селестия укрощала инерцию и отлетала обратно к сестре. Младшая не понимала — никогда же раньше они не говорили о таких радикальных вещах. Подобное решение нарушало все то, что говорили им родители, когда выяснилось, что двум сестрам Луне и Селестии предстоит быть ответственными за солнечный цикл — смену дня на ночь, и ночи на день. Да сама мысль была просто абсурдна; очевидно, Селестия долгое, долгое время раздумывала, высчитывала возможные достоинства и недостатки подобного решения, и, наконец, решила, что риск стоит того. Либо же горечь и страдания Луны довели её до того, что она просто взяла и предложила это без всякой задней мысли и предшествующих раздумий. И, как бы то ни было, в обоих случаях она была одинаково уверена в правильности своего решения. Глаза её были полны уверенности, голос был силен, и, хоть в будущее смотреть Селестии было не дано, она была явно уверена, что ровным счетом ничего плохого не случится.
— Ну мы же ненадолго, лишь на пару часов — чтобы все проснулись, и увидели... Это! — она была так к ней близка, что крылья Селестии немного задевали Луну, когда первая взмахивала ими. Только после того, как стоическое сознание младшей сестры обработало услышанное, она позволила безграничному счастью наполнить себя до краев. Ведь это было всем тем, о чём она мечтала всю жизнь! У нее никак не получалось понять, как подобная идея ни разу не пришла к ней в голову самой, и раньше. И как бы то ни было, счастье предвкушения было, пожалуй, сильнее любых эмоций, что она когда-либо испытывала; она знала, что когда выспавшиеся и отдохнувшие пони выйдут из домов, то они смогут оценить все те маленькие детали, над которыми лунная принцесса корпела каждый день, и к ней наконец-то придет покой.
— Так что скажешь, Лулу?
— Ох, Селли, это так замечательно, спасибо тебе!!! Большое, большое спасибо! — потом она кинулась на шею к сестре, а из её глаз полились-таки слезы. — Ты лучшая сестра в мире!
— И я тоже могу так сказать, только про тебя. — впервые за столь долго время, Селестия была полностью счастлива — Луна наконец получит признание, которого ей так не хватало, и которого она была достойна, и наконец-то перестанет так мучаться. И это воспоминание, о том, как они парили в небесах под покровом тихой ночи, счастливые как никогда, со всем миром у них в копытах, и со сверкающими звездами, одобряюще смотрящими на них, пока те обе роняли на землю слезы радости, навсегда осталось для них самым приятным, лучшим и часто вспоминаемым для обоих сестер. Впервые с лет своего детства они испытывали подобное ничем не ограниченное счастье, подобную беззаботность... Только теперь они были уже взрослые, и могли полностью прочувствовать и понять такое приятное ощущение.
Расцепив объятия, они вновь принялись летать по облачному небу, выписывая спирали и просто радуясь жизни. Луна с трудом сдерживала радость, и решилась показать миру свое ликование. Она запела. Никогда прежде Селестия не слышала столь изящных нот, и, несмотря на привычку подпевать другим, солнценосная принцесса решительно молчала, пока с небес Эквестрии раздавались никогда прежде неслышанные, тонкие и изящные мелодии. В мягких и приятных стихах были строки о превосходстве и правде, о сладкой надежде и легкости. Селестия еще немного всплакнула. Когда последняя нота огласила небеса, она наконец спросила:
— Почему же никогда раньше ты не давала своему голосу звучать так прекрасно?
— Сестра, я пою для тебя. — стесняясь, ответила Луна. Не в её стиле было говорить так прямо и просто. Равно так же вне её стиля была и неправда, но год необлегчимых страданий за годом привели её к тому, что она стала крайне бояться отвержения. Добавившись к старой боязни быть заброшенной, эта фобия довела Луну до того, что та стала прятать практически все свои эмоции от других. Но теперь, осознав, что случится этой ночью, она едва ли не уничтожила эти страхи, дав себе наконец проявить себя той элегантной сиреной песни, которой была, на самом деле, всегда. Грива младшей принцессы засверкала ярче прежнего, показывая ранее скрытое сумеречное превосходство, а за ней и глаза. В которых раз за ночь в Эквестрии случилось нечто, что навсегда будет самым-самым — ничего прекраснее наполняющихся синевой, ощущением рвения и свободы глаз Луны, в которых отразился путь от нестерпимых страданий к величайшему блаженству, найти не сможет уже никто и никогда.
— Я никогда не забуду эту ночь, Селли. Только бы я смогла хоть когда-то, как-то тебе отплатить за это... — бровь Луны разбито покачнулась, она понимала, что никогда не сможет сделать для сестры нечто столь же прекрасное — хотя это не значило, что она не постарается.
— Ты уже это делаешь. — у Селестии явно никогда не было проблем с сокрытием эмоций — и при этом она без стеснения выражала свои чувства и мысли, не понимая, как может быть иначе. С нежностью и восхищением она смотрела на свою сестру, гордясь тем, как смогла так преобразить бедняжку, не сделав при этом ничего серьезнее обычного жеста вежливости. Такова была натура её благодушия, что та и подозревать не могла, как израненная душа сестры обрадуется подарку.
Они облетели почти половину Эквестрии к тому часу, когда земные пони начали просыпаться (учитывая их обязанности — следить за посевами и все такое — вставали они первыми). И, что само по себе нормально, без привычного светящего солнца они не могли сразу полностью проснуться, и в головах как-то не сходились факты полной темноты на дворе и ощущения, что ты выспался.
— Еще недолго, Лу, ну подержи еще недолго! — поддразнивала Селестия. Луна же в своем поведении стала легкомысленна: улыбка появлялась на лице все чаще и чаще, без всякого контроля, и ей постоянно приходилось смахивать свою пышную гриву с глаз. Она все пыталась выглядеть на земле внизу признаки пробуждения. Взглянул бы на нее кто сейчас — и сразу бы понял, что младшая принцесса пребывает в полнейшей эйфории. И был бы не совсем прав. Потому, что внутри понемногу просыпалось маленькое, доставучее сомнение, даже скорее простая мысль, которую и в расчет-то принимать не обязательно — такой незначительной она была в сравнении с величайшим облегчением и радостью. Но все же она была — как и в крепкой стене можно увидеть трещинку, на которую никто не обращает внимания — кому важна эта трещинка? Но не так просто заглушить годы тоски, не могут замолкнуть годы безрадостного существования — какая бы абсолютная эйфория не нашла бы на владельца. Вот так за последние десятилетия такие мысли основательно поселились в её голове. Они начинали говорить с ней, когда на ту находила неуверенность или грусть, и шептали ей вещи, о которых сама Луна никогда бы и не подумала. Конечно, она все терпела постоянный яд этих мыслей, она же их и породила, но со временем шепчущие голоса вырождались в нечто отдельное, её частью не являющееся — превратились в совершенно самостоятельную сущность. Она прощала им постоянные нападения, но подобное милосердие не делало их тише:
Почему они еще не вышли? Что-то не так.
Луна пыталась отвергать появившиеся мысли, рационализируя и переосмысливая происходящее, раздумывая и переоценивая ситуацию:
Они думают, что новый день еще не начался, вот и не выходят. Но когда поймут, что ночь сегодня длиннее, то поймут. Стоит им до конца проснуться, как все ринутся на улицу. Хотя бы соберутся, чтобы обсудить, что происходит.
Земледельцы уже пару часов как должны были повыходить. Интересно, в чем же дело...? Может быть... может быть, они прячутся?
Ох, ну конечно, потому что они так боятся ночи, что прям ненавидят. Ну сколько можно! Кого ты пытаешься переубедить? Они просто залежались, потому что не знают, сколько времени. Дождаться не могу, когда все выйдут, танцевать под луной!
Одушевленные сомнения после этого приумолкли, но приумолкли они подозрительно — так, как умиротворяется кошка перед тем, как вдруг напрыгнуть и придушить.
— А давай приземлимся вот там, хорошо? — слова Селестии нарушили напряженность Луны, которая, как уже было сказано, не была достаточно большой, чтобы и правда мешать, но достаточно, чтобы быть. На самом деле, она пугалась этих голосов.
— Вот около ивы на том холме открывается отличный вид. А еще там полно кустов, чтобы спрятаться.
— Да, там и правда будет неплохо. Давай наперегонки! — со смехом они устремились к земле. Селестия сдерживала себя до просто очень быстрого полета, чтобы её менее стремительная сестра поспевала за ней. Двое устроились под цветущими ветками дерева; некоторые цветки уже упали на землю перед ними, и в воздухе царил сладкий запах. Селестия пододвинулась, приласкавшись к Луне, а та, в ответ, почти зарылась в сверкающую радужную гриву. Глубоко дыша, и при этом теряя дыхание от нетерпения, она следила за дверьми домов.
A часы?
Ну теперь-то тебе что надо?
Столько времени-то прошло, кто-нибудь уже должен был посмотреть на часы, верно? Так что же никто не выходит? Может, никто просто не хочет? Поверить не могу, что ты позволила себе так обнадежиться! Они не из-за усталости выходят только днём, у тебя просто ночи ничтожные! Правда, чего ты ожидала, праздника какого-нибудь? Да встань же ты перед фактами — за все эти годы никто не задумывался «Что же такое эта ночь»? Они все ёе прекрасно видели и знают! И она им просто не нравится — чем быстрее ты наконец-то это поймешь, тем тебе же легче. Проснись, что бы ты не делала, они будут это ненавидеть, солнцеубийца! Несущая тьму! Все, чем ты живешь, все, что ты делаешь, оно... плохое, ненужное, нет, хуже — это просто трата времени!
И ведь все время одно и то же, да? Как же долго ты уже сыплешь мне соль на рану, видишь, что ничего не получается, но все равно продолжаешь, от отчаяния! Да-да, тебе просто отчаянно нужно, чтобы ты оказалось право. А если подумать, я ведь уже столько десятилетий скрываю тебя от сестры, и теперь мне начинает хотеться все-таки рассказать про тебя. Знаешь, что тогда будет? Никакого больше яда в мою душу, она просто раздавит тебя без разговоров, так что я бы на твоем месте умолкнула. Придержи рот на замке, или я все про тебя расскажу.
Ох, ну конечно же, беги к большой сестренке Селли, чтобы она везде помогла. Ты хоть что-нибудь без нее можешь? «Ох, Селли, мне грустно, обними меня. Селли, прижмись ко мне, у меня опять кошмарный сон. Сел, я же особая, правда? Скажи мне, что я не такая как все, волшебная. Пожалуйста, Сел, ты мне так нужна!». Что ты ей там в последний раз говорила? Ах, да! «Я же такая ненужная. Пожалуйста, мне нужна твоя помощь, просто смирись со мной, смирись со своей бедной, бледной, бессмысленной сестренкой. Ааа, жалейте меня, любите меня». Вот правда, лучше расскажи про меня, лучше исчезнуть, чем слушать эту твою бездумную самоисповедь. Ты ничтожная, я тебе раньше не говорил? Ничтожная маленькая Луна и ее никчёмные ночки. Всю жизнь желает быть своей большой сестрой. Малютка Луна и её малюткины проблемы, Луне так грустно, потому что всем на нее плевать. Ууу, какие слезки.
Знаешь, иногда просто обидно становится от того, какое ты неоригинальное. Ты не просто ахинею несёшь, более того, ты одну и ту же ахинею из раза в раз несёшь. Что не так в том, что я общаюсь с сестрой? Что, лучше стоять крепостью гнетущего одиночества? Никого не пускать за стены самонадеянной упертости, и не давать пересечь окопы самообмана? Нет, знаешь, что? Все, надоело мне с тобой говорить, умолкни! Я серьезно! Я с тобой больше не разговариваю. Прощай.
Ну ладно. Посмотрим. Я просто хотел... Ох, минутку. Начинается...
И тут, внезапно, вспышка! В одном из домов зажгли фонарь, и у занавесок проявилась тень пони.
— Ты готова? — ожидание Луны было так сильно, что очередной ураган яда даже не отпечатался в её памяти, если не считать небольшого... неудобства. Свет зажегся и в другом домике, оттуда тоже смотрели на полную луну. Потом оба проснувшихся куда-то делись. Дальше зажигалось все больше огней, а потом один озарил и улицу, когда открылась дверь. Земная пони среднего роста вышла на улицу, вновь глянула на луну, и поскакала к соседскому дому. Его дверь тоже открылась, даже до того, как первая вышедшая преодолела весь путь. Двое начали разговаривать, но Луна не могла слышать их слов, лишь отголоски интонаций. Принцесса привстала, и подошла поближе к парочке, оставаясь сокрытой от глаз; стеснительность все-таки никуда не делась. Да и вообще, она многие годы была скрывалась от всех, кроме своей сестры. Добравшись до кустика, за которым держалась, крадясь вперед, Луна вдруг услышала смех. Восхищенная, она подняла уши. В тот момент мир превратился в полотно ярких цветов и изумительных запахов, пока смех ласкал её уши. Весь мир, в тот момент, обратился в бесконечную эссенцию радости, оставляя где-то далеко-далеко годы мук и горести, пока в ее сознании сворачивался теплым комочком смех. Все вокруг обратилось утопичным ландшафтом радости и счастья, сладкого, сахарного восторга, а смех щекотал её уши. Да. Так специфически, как он может, и немного отдавая беспокойством.
Ну привет.
Так же быстро, текучий мир наслаждения застыл, оставаясь на вид таким же, только это была лишь бледная, недвижимая имитация. Дыхание Луны стало коротким и прерывистым, и она уже ничего не слышала из-за пульсирующей крови в ушах. Пара подавленных, разъединенных слез пробежала вниз по щекам, разбиваясь об бездушные камни у её копыт.
Увидев вдруг обрушившееся лицо сестры, Селестия подбежала к ней. Обычная самоуверенность заменялась паникой и отчаянием.
— В чем дело? Ох, Лулу, ну пожалуйста! Ч-что случилось? — она немного заикалась, что неудивительно — меркнущее лицо сестры было ужасным зрелищем, а особенно по сравнению с тем, как она выглядела еще недавно. Надломленным, бледным и отчаявшимся голосом, Луна ответила:
— Им. Страшно. — она повернула пустые глаза на сестру, и, таким певучим и красивым голосом, которому придали мрачные и навевающие ужас интонации, сказала: — Им страшно.
— Ох, Луна, ну, Лу, ну откуда ты знаешь. Дай мне подойти к ним, я им все объясню.... — предложение завершилось сверкучей улыбкой, но она не могла скрыть свои опасения, закравшиеся в очертания фиалковых глаз. И там были не только опасения, там было... сожаление. Отчаянно, но не слишком быстро, она поскакала к двум пони.
Вот ты правда ничего другого подумать не могла, а? Доверилась надеждам, и куда тебя это в результате привело? Ну, так стоило ли оно того, Лу? Малютка Лу? Эээ-эээй, Лулу? Давай же, после такого-то тебя явно размазало в грязь, правда? Эй, есть там кто-нибудь? Меня кто-нибудь слушает? Ты меня...
Луна сверлила глазами землю, безучастная, если не считать единственной трещинки где-то внутри, которая продавливала через себя потоки одиночества и отчаяния, и еще маленькой частички, которая решительно стояла перед наводнением. Но он потихоньку погружался под воду, а Луна была и рада — ни капли духа в ней все равно уже не осталось.
...ничего не слышишь, верно? Ну, что же, мне бессмысленно что-то делать, пока ты стоишь овощем. Эээй, ЭГЕГЕЙ! Сфокусируйся. Я не собираюсь брать ответственность за то, что случится! Так, ты, слушай меня, СЛУШАЙ МЕНЯ!!!...
Луна смотрела в пол, понемногу концентрируясь на лужице слез под собой. Ей показалось очень странным, как они смешались с грязью. Будто она сотворила кучку каких-то совершенно блаженных и отвлеченных существ. А особенно интересно было то, как некоторые слезы смешивались и соединялись с другими. Находясь в таком мертвом состоянии, она думала, что будь ей не так плохо, она бы выплакала лишь одну слезу, и ей было бы одиноко. Ей было больно думать об одинокой слезе, без родных и без друзей. Быть одинокой слезой в окружении прочих, куда как более счастливых существ — что может быть хуже? Она отвлечённо смотрела вниз, пока последняя слеза не впиталась в землю. Немного грязи попало ей на копыто. По какой-то необъяснимой причине, это вдруг выбило ее из апатии.
Нет. Это ты слушай. Это ты слушай. Селестия, она... Селли, она тебя... Сел...
О, да, однозначно. Нет, знаешь что, я даже дам тебе в этот раз и вправду на все посмотреть. Поглядим-ка, как ответит твоя драгоценная сестренка. «Ой, Лу! Они не то что обожают твою ночь, да они без нее жить не могут, все, смысл их существования наконец завершен, они теперь высшие существа!» — вот, или что-то типа того, на такую вот успокоительную ложь ты точно можешь надеяться. Да кому я это все говорю-то, это ты у нас спец по разбитым мечтам. Знаешь, а вдруг она скажет тебе правду... «Лулу, послушай, правда, послушай меня, они... Ой... Блин, да сказать-то...»
Селли...
Селестия медленно приближалась к ней. К превеликому сожалению, ни разу до этого самого момента ей не приходилось говорить неправду, и из-за этого у нее не получалось правильно держать выражение лица; где-то поверху читались спокойство и доброта, а сразу под ними явно виднелся страх. Одно лицо сестры говорило Луне, что новости — плохие,

что она не знает, как же сказать ей, что ее единственное желание конкретно сейчас умирает в агонии, и вряд-ли воскреснет.
Луна отвернулась, не в силах удерживать хоть какое-то подобие силы, не желая, чтобы сестра видела ее такую; она была уверена, что погибнув, надежды забрали с собой и все остальное, и ничего из себя пустая Луна не представляла. Вновь её взгляд зацепился на созданную ею колонию слез, которая все так и осталась на камне — никуда она не делась, недвижимая и непробиваемая. Она еще очень долго сможет там пробыть, подумалось ей.
Осознав, что её голос не позволил бы ей поддержать хоть какое-то подобие разговора, Луна взмыла в небо, распахивая крылья в попытке поймать ветер бури, что чувствовала лишь она сама.
— Лулу! ЛУЛУ!!! Постой, просто дай им привыкнуть, ЛУЛУ!!! ПОЖАЛУЙСТА!!! — ослепшая от слез, Луна спешила как можно скорее удалить себя от криков её драгоценной сестры. Буйствующий вокруг ветер уносил слезы, кусочки сожаления за ночи, которых не будет, отчаявшихся и безрадостных путешественников, покинувших свой дом ради безграничных морей, раздувая их в длинные канатики, растягивающиеся вдоль ее крупа. Назад улетали соляные дорожки, покрывавшие её мягкую и миловидную шкурку, и стойко и упорно цеплявшиеся за гриву.
Невесть сколько времени спустя, Луна вновь обнаружила в себе способность мыслить и осознавать окружение. Чем и занялась. Для начала, она поняла, что находится у озера, в темные воды которого глазела еще недавно, пытаясь найти ответ на вопрос, который задавала уже столько раз, что не могла объяснить, в чем он заключается. Вновь младшая сестра посмотрела в зеркальную поверхность. И увидела там луну, её милую, сверкающую луну. Протянувшись, чтобы дотронуться, она ничего не добилась, а лишь разбила отражение. Никаких чувств не последовало, чего можно было ожидать. Позволить себе чувствовать было бы... разрешить...
Однажды, это должно было случиться. Я так долго ждал. Ты ведь помнишь тот день, тот самый момент, правда? Как тебе захотелось, чтобы к тебе тянулись пони в трудную минуту? Ребячество. Последнее же ребячество, вернее, жеребячество — и правда, не стоит возлагать слишком много надежд на жеребёнка, он ведь не идеальный. Но подумай, как ты можешь быть спасителем и покровителем пони, если ты просто погружаешь все во тьму? Ты не виновата. На самом деле, ни в чём ты не виновата. Тебя подставили. Они просто слишком привыкли к дневному свету. Я вот тут думал... Да, твоя сестра, как всегда, выразилась точнее всего — «Дай им привыкнуть.» Знаешь, а правда, что-то в этой идее есть. Вот, например, восходит твоя изящная, красивая луна — и никуда не уходит, не дает твоей восхитительной сестренке вновь занять свое место...
Голова Луны поднялась, взгляд устремился куда-то, скорее вникуда чем на что-то. Глаза расширились от испуга.
Cтой, но...
НЕТ, все, наговорилась! Ты правда до сих пор не видишь перспектив? Бесконечная, грациозная, живописная ночь! Ну, не так чтобы бесконечная — только до тех пор, пока эти субъекты, прошу прощения, твои верноподданные пони не поймут, какую красоту ты им творила каждый день!
В глазах Луны потемнело. Ей завладел животный страх; вокруг собиралось облако непроницаемой тьмы. Но никто бы не смог увидеть эту тьму, кроме неё, да и не было там никого. Тьма бросалась на бедную принцессу, когда та упускала её из виду, а смотреть по всем сторонам измученная Луна не могла. Практически отовсюду тянулись эти темные отростки; всем, что могла видеть младшая принцесса, была луна на небесах, звёзды, водная гладь и тьма, везде и всюду. Зрение её начинало отключаться, так же как и слабла душа, хотя точно сказать так нельзя. Вернее было бы сказать, что составляющие, из которых получалась она, Луна, отлетали все дальше, и дальше, и дальше, и уже было вне сил дотянуться до остальных деталей души. Луна уже почти ничего не могла контролировать, она с трудом ощущала саму себя, когда зловещие щупальца проникли в саму сущность, и вырвали её из тела, где остались воспоминания и мечтания. Последней попыткой что-то сделать был рывок в сторону воды, но она смогла лишь добраться до самого берега. На неё смотрело собственное отражение, в котором не было видно никакой надежды, никакого движения, а отсутствующе спокойные глаза отметили факт наличия чьего-то отражения перед собой, не замечая собственных черт. Губы отражения разлиплись, и недолго дрожали перед тем, как попытаться сипло произнести:
— Сел, я... — вот и все, что смогла сказать Луна перед тем, как потеряла последний контроль над телом; теперь её глаза просто бездумно смотрели на воду озера.
Оторванная половинка Луны не знала, прошли ли секунды или годы, но она замечала, что что-то явно происходило. Замурованная в собственном теле, кричащая без голоса, криком, которого никто бы не услышал, она была вынуждена смотреть на себя, пока шли изменения. Тонкие и скромные очертания стали более крепкими, большими. Глаза из пустых, безвольных превратились в холодные, злые.
Так от нас ушла Луна, одна из величайших потомков Эквестрии и ярчайшее светило искусства, которой предстояло тысячелетие несчастья и мученья перед освобождением. Только после бесконечно долгого заключения, бессмертная пленница Луна стала певицей Луной, и только после многолетней пытки надежда на жизнь, дарованная свободой, стала слаще всего, что она знала. Но даже после освобождения, маленькая её часть навеки останется в тени. Возможно, Луна восстановится, но уже никогда она не станет прежней, и так навсегда она и будет, может, лишь малая её часть, но будет терзаема Найтмэр Мун.