Посланник дождя

Глава VII: Пустой лист

«Мыслю, следовательно, существую…»

Когда оковы сна спали, Генрих не спешил открывать глаза. Нет, не смерть его страшила. Он боялся, что не увидит ничего, кроме темноты. Вечной, непроглядной темноты в каком-нибудь каменном мешке, где, согнувшись под низким потолком, он будешь влачить жалкое существование, моля сжалиться и, наконец, даровать ему покой. Но воздух, который вдыхали его лёгкие, не казался человеку сырым и тяжёлым смрадом близкой и одновременно далёкой смерти. На веки не давил неподъёмный мрак, но ложился тёплый свет. Голое тело не терзал вечный холод глухих каменных стен. Ничего такого не было.

Но как же так? Неужели его ожидает что-то, хуже этого? Неужели чей-то гений жестокости уготовил ему нечто ужаснее?

Содрогнувшись от таких мыслей, человек заметил, что лежит на чём-то мягком.

«Кровать? Да быть не может! А если… – Генрих осторожно пошевелил руками, полагая услышать звон кандалов на запястьях, но нет. – Так, хватит с меня уже догадок!»

Еле заметно человек приоткрыл глаза, надеясь скрыть пробуждение от несуществующего стража.

Всё верно – он лежал на кровати, а через окно, расположенное за спиной, в небольшую комнату лился дневной свет. Убедившись, что он один, Генрих привстал, чтобы оглядеться получше. Стены были обтянуты тёмно-синей тканью и такого же цвета были длинные бархатные шторы. Помимо кровати здесь стоял покрытый красным лаком комод, на краю которого мирно полёживал его нож.

– Ничего не понимаю… – промолвил вконец сбитый с толку человек. Поскольку он видел лишь один из всех возможных вариантов, в котором дом обязательно принадлежал недоброжелателям, то и мыслил в соответствующем направлении. Что же находится за дверью комнаты – Генриху было страшно и подумать. Раз его не связали и дали оружие – по логике своей он видел в этом скорее проклятие, нежели везение – то враг его, верно, считает, что и с этим у него мало шансов на спасение.

«Ну, ничего, – хватаясь за нож, подумал Генрих,– не в первый раз меня недооценивают!»

Но к двери человек пока не собирался. Будучи нагим, он чувствовал себя слишком уязвимым и, не обнаружив рядом своей одежды, сорвал с кровати простынь и обернул её вокруг пояса.

Медленно повернувшись, круглая и слишком большая ручка издала механический щелчок, и в узком пространстве между дверью и стеной показался сосредоточенный, изучающий взгляд. Генрих увидел пустой, устланный зелёным ковром коридор, и более ничего, потому как, услышав мягкий шаг четырёх копыт, поспешно закрылся – благо уже беззвучно.

Сердце его запало, когда дверь начала отворятся с другой стороны. И так осторожно, словно некто боялся потревожить покой спящего.

Больше Генрих ждать не мог, поскольку, глянув на пустую кровать, его пленитель тут же поймёт, что произошло. Собрав всю решительность в кулак, он резко дёрнул на себя дверь и в слепую обрушился на стоящую за ней пони, повалив ту на спину. Оказавшись сверху, человек приложил к её шее лезвие, а локтем свободной руки прижал её грудь. Только после всего этого, Генрих хоть как-то разглядел главного организатора перемещения его тела с обочины тракта в тёплую кровать. Да, теперь он, наконец, всё вспомнил. Скрипачка…

– Какого чёрта вы творите?! – озвучил свои сумбурные мысли Генрих, совершенно не представляя, с чего тут начать.

Но не успела Виолин – о, её имя он тоже вспомнил! – и рот открыть, как в коридоре показалась ещё одна кобылка. Эта тёмно-каштановая пони средних лет с белой в охровую полоску гривой была к тому же единорогом, с коими человек пересекался впервые. Её глаза тут же зажглись решительностью и гневом, а рог – ярким янтарным пламенем.

– Констанция, не смей, – тихим, но властным голосом обратилась к ней скрипачка.

– Но, госпожа…

– Всё в порядке, – Виолин слабо улыбнулась каштановой пони, стараясь передать ей своё спокойствие. Но вряд ли нож у её горла тому способствовал: – Мы просто разговариваем, ведь так, Генрих?

Генрих же переводил возбуждённый взгляд то на одну, то на другую, стараясь уловить ход мыслей в голове бежевой пони. Он не мог объяснить, почему испытывает жуткую неловкость, играя в этой ситуацию свою роль. Не виной ли тому спавшая с него простынь?

– Так, у тебя минута, чтобы всё мне объяснить! – предупредил Генрих, ещё сильнее прижав кобылку у основания шеи. Всё-таки хорошо, что у него в руке нож! Без вынуждающих обстоятельств он бы живо поднялся на ноги – пребывать в такой срамной позе, словно собираясь силой овладеть телом этой пони, ему не шибко хотелось. Только от одних подобных мыслей Генриха передёргивало и бросало в краску.

– Вы помните, как перебрали вчера, а затем свалились прямо на обочине? – спросила Виолин, немного склонив голову набок. Её, то ускоряющийся, то замедляющийся голос звонким альтом звучал в ушах Генриха. Но он был слишком взбудоражен, чтобы поддаться на чары этой мелодии.

– Я помню, как чья-то щедрость хорошо тому поспособствовала, – с ядом процедил человек. – Не стоит это отрицать.

– Конечно, не стоит! – залопотала пони самым, что ни на есть, простодушным тоном, – Поскольку, как вы и сами заметили, в этом происшествии немало нашей вины, случайно оказавшись рядом, мы просто не могли пройти мимо и оставить вас в таком неловком положении!

– То есть мне вас ещё благодарить за это? – не сдержавшись, Генрих засмеялся. – А кто вам разрешал тащить меня сюда без моего разрешения, благородные спасители вы мои?

– Так как же, позвольте поинтересоваться, нам было его получить, когда Её Высочество Луна позвала вас в своё царство ещё до того, как мы успели к вам подойти?!

«И не поспоришь ведь...» – хмыкнул Генрих, но тут же почуял подвох и вновь засомневался.

– И что же побудило тебя помочь мне – чужаку, который сейчас держит нож у твоего горла вместо того, чтобы выразить хоть малую благодарность? Что помешало позвать какого-нибудь мужлана, чтобы он скрутил меня, а затем передал вашему правительству? Немедленно говорите, что вам понадобилось от такого, как я!

– Неужели вы видите в нашей помощи корыстные побуждения? – возразила Виолин, обжигая Генриха проницательным взглядом, – Разве не может быть иначе?

– В моём случае – нет, – поправил он, но уже без былой горячки.

– Только потому, что вы чужак в этом мире? – пользуясь тем, что хват человека ослаб, кобылка приподнялась. Её глаза зажглись живым огоньком, силясь заглянуть прямо в душу Генриха и прочесть там нечто важное. Зажглись так, словно настоящий разговор для пони начался только с этих слов.

– Лучше сказать – чужак, который не нашёл в нём места… – человек отвернулся, о чём-то задумавшись.

«Ты никогда этот мир не поймёшь, ставши его гнойной раной…» – воскресли в памяти пророческие строки, а за ними – перепутье у кровати, где Генрих шагнул не туда.

Отгоняя от себя эти мысли, он замотал головой и, убирая от шеи кобылки нож, бросил в сердцах:

– Ну вас всех…

Охваченный внезапным безразличием нагой человек нащупал рукой простыню и машинально прикрыл ей своё достоинство перед тем, как подняться.

– Верните мне мою одежду, и я исчезну. Может, даже спасибо на прощание скажу.

– Эмм, Генрих… – подбирая нужные слова, больше не прижатая к полу Виолин осторожно вставала, – …как насчёт задержаться в этом доме на пару дней? Вы ни в чём не будете иметь нужды и…

– Что?! – воскликнул Генрих, вторя служанке, молчавшей до этих самых пор. Две пары глаз вцепились в запнувшуюся скрипачку.

– Пару дней? Я же тебя вроде по голове не бил…

– Послушайте, ну чего вам стоит согласиться? – словно не видя в своём предложении ничего необычного, настаивала пони, – К тому же ваша одежда… её нет.

– То есть, как это нет? – Генрих уже начинал выходить из себя от такой бесцеремонности к его телу и имуществу.

– Она пришла в негодность…

– Ах, в негодность! – бушевал человек. – Будто бы мне есть из чего выбирать! Это у вас целые гардеробы тряпья и знать бы хоть зачем!

– Нечего так волноваться. Завтра у вас уже будет новая, – заметила Виолин, положив конец разыгравшемуся негодованию человека.

– Каким это образом?

– Пока вы спали… – ох, только не подумайте ничего дурного! – ну, вот пока вы спали, мы сделали кое-какие замеры… частей вашего тело, – после последних слов кобылка невольно засмущалась и, отвернувшись, попыталась скрыть проступивший румянец за крупными бирюзовыми локонами.

– Ах, вот оно что… – тут Генрих просто не нашёл слов, способных достойно выразить его переживания. Разбитый он присел, облокотившись о стену.

«Расслабиться хотел, значит?! Славно же расслабился! Ей богу славно! – корил себя человек, уже пожалевший, что не очнулся в темнице. Так бы хоть его гордость избежала травм. – Значит, пока я был в отключке, две цветные лошади меня на кровать положили, догола раздели, а затем ещё и измеряли! Позор-то какой…»

– Завтра, говоришь? – отрывая ото лба руку, обратился он к Виолин.

Та еле успела пригрозить возмущённой Констанции, намеревавшейся что-то сказать.

– Да, думаю, завтра всё будет готово, – заверила кобылка. – Значит, вы примите моё предложение?

– Как будто у меня есть выбор, – зло отозвался Генрих.

Но, несмотря на недовольную мину, он уже выискивал положительные стороны своего положения. В его видении картины хозяйка негласно ставила под залог свою жизнь, раз даже не потрудилась его обезоружить. Если бы она хотела лишить человека жизни, можно не сомневаться, он бы уже не дышал. Но до сих пор, до сих пор перед глазами стоял один, не дававший ему покоя вопрос – на кой чёрт он сдался этой скрипачке?

– Ты добилась своего. Что дальше?

Вместо ответа, Виолин обратилась к служанке.

– Констанция, будь добра, приготовь нашему гостю горячую ванну.

Вздохнув, пони с явной неохотой отправилась к двери дальше по коридору выполнять поручение госпожи.

– Это не займёт много времени, – уверила скрипачка, оставшись с ним наедине. – И, Генрих, могу я обращаться к Вам на «ты»?

– Как будет угодно, – буркнул он, смерив кобылку скептическим взглядом.

– Тогда позволь мне кое-что тебе посоветовать – принимая ванну, воспользуйся содержимым синего флакона. Ведь без паразитов в гриве жить станет проще…

Генрих метнул в пони гневный взгляд.

– У меня и в мыслях не было тебя оскорблять! – Виолин поспешила сгладить свой совет. – И было бы очень странно, если бы я не обнаружила у тебя этой… проблемы. У тех, кто ведёт странствующий образ жизни, подобное встречается сплошь и рядом. Ты же просто не стал исключением. В общем… в общем, приводи себя в порядок. Всё, что есть в этом доме, отныне в твоём распоряжении.

Вскоре Констанция закончила с приготовлениями и возвестила об этом находящихся в коридоре.

Генрих поднялся с пола и угрюмо поплёлся к предполагаемой ванной комнате.

– Не забудь про синий флакон! – бросила напоследок Виолин, после чего вернулась к готовке обеда.

Зайдя в небольшую оббитую деревом комнатку, человек опустил глаза на приличных размеров вытянутую лохань. В доме был водопровод, но много ли от него толку? Лишь благодаря приложенным Констанцией усилиям холодная вода из колодца стала нагретой и источающей щедрый на тепло пар. В те времена магия единорогов активно использовалась в быту и была очень востребована в богатых домах.

Тепло. Генрих, блаженно вытянувшийся в лохани, так давно не испытывал это чувство и испытывал ли вообще хоть когда-нибудь – тоже вопрос. Его открывшийся при погружении рот уже не закрывался, глаза же наоборот – сладостно сомкнулись, и какое-то время ничто не могло заставить веки подняться. Чистая вода быстро стала мутной, из-за отстающей от его тела грязи, но человека это нисколько не смущало – он продолжал наслаждаться ванной. Это была первая приятная вещь в этом мире, и очень хотелось надеяться, что не последняя.

Когда вода отдала телу Генриха своё тепло и начала остывать, он начал приводить себя в порядок. Оттерев тело шершавой мочалкой, человек задумался о своей – как выразилась хозяйка – гриве. С толикой раздражения он впился в синий флакон, о пользе которого ему так деликатно намекнули, и неохотно за ним потянулся. Затем, выкинув руку из лохани, подтащил к себе стоящий рядом таз и кувшин с чистой водой для головы.

«Всё же стоит сказать ей спасибо…» – подумал Генрих, заметив после смывания бальзама плавающих в лохани виновников многих неудобств.

Уже обтираясь полотенцем, он приметил зеркало, висевшее слишком низко, и лежащие на полке ножницы, слишком неудобные для руки. Кое-как человек всё же смог остричь свои доросшие до плеч волосы и останавливаться на этом не собирался. Выглянув наружу, он попросил принести ему какое-нибудь лезвие, которым возможно сбрить «шерсть на морде». Сию просьбу он дополнил жестом, потому как пони не сразу его поняли. С источающим недоверие взглядом, Констанция через минуту леветировала к нему подходящий по размерам и остроте кухонный нож, поскольку ничего более походящего для этого дела в доме не нашлось. Не совсем то, но всё же. Генрих, пусть и не без потерь, смог избавиться от проросшей за время его странствия густой щетины. Теперь его вид соответствовал тому самому моменту, когда стоя на кухне домика на отшибе Зелёного Дола, он созерцал в лезвии ножа отшельницы своё отражение. Ему отчего-то хотелось предстать перед хозяйкой именно так – не зверем эквестрийским, но человеком. Возможно, таким образом он решил залатать нанесённую его гордости рану.

Оторвавшись от зеркала, Генрих опоясался простынёй и вышел из ванны.

Что верно, то верно – после всего этого жить действительно станет проще… какое-то время.

Оказавшись в коридор, он уловил ароматный запах, тут же пленивший его без остатка. Уже порядка двух суток в его животе хоть шаром покати, оттого-то Генрих, забыв о всяких предосторожностях, поплыл вперёд, ведомый буквально зверским аппетитом.

– О, ты как раз вовремя, – поприветствовала его бежевая пони, крутившаяся у заваленного всякой снедью стола вместе с Констанцией. Та как раз магией водружала на стол небольшой противень со слоёным пирогом.

По правде говоря, внешний вид Генриха до посещения ванны по более пришёлся ей по душе, нежели после. Она не понимала, зачем нарочно скрести ножом свою кожу, тем самым нанося ей увечья, однако отметила, что нынешняя внешность её гостя лишена былой дикости, что, несомненно, идёт ему в плюс. Хоть теперь Констанция не будет шарахаться от него, как от древесного волка.

– Можешь проходить. Я не знаю твоих предпочтений в еде, поэтому обошлась без деликатесов. Надеюсь, ты любишь выпечку?

Ошеломлённый от такого приёма, Генрих разместился на стуле, не в силах оторваться от тарелок с круассанами и пирожками с фруктовой и сливочной начинкой, слойками и кексами. Виолин тем временем вышла из кухни и позвала к себе служанку. Оставшись один, человек больше не стал себя мучить и неистовством дикого вепря начал уписывать всё, до чего дотягивался, не боясь упрёка. Когда зубы динамично перемалывали еду, освобождая во рту место для новой порции, Генрих слышал разговор на повышенной ноте, доносящийся из прихожей. С хлопком входной двери там воцарилась тишина.

– Констанция ушла за покупками, – читая в глазах человека вопрос, отвечала вернувшаяся скрипачка. Сев за стул она добавила уже не так громко:

– Теперь нам никто не будет мешать.

– А если она… – проглотив, Генрих начал было озвучивать свои подозрения.

– Констанция никогда не сделает того, что может привести к угрозе моей жизни…

Человек продолжил трапезу, правда, уже без былого энтузиазма. Пони же к еде не притрагивалась. Охватившую её взволнованность не заметил бы разве что слепой. Она явно не знала, с какой стороны подойти к интересующей её теме, и перебирала в уме варианты.

– Жаль только, что она видит в моих решениях лишь безответственность и неблагоразумие, лишённое всякого смысла.

– Честно говоря, я разделяю её позицию, – попивая яблочный сок, заметил Генрих. – Но, может, ты хочешь это исправить и прояснить ситуацию?

Какое-то время кобылка в нерешительности разглядывала маленькое пятно на скатерти. Как же много слов, признаний и душевных излияний вертелось в её голове лихим ураганом. С большим трудом она выудила из него самое нужное и слегка вздрагивающим голосом разорвала тишину.

– Что может облегчить страдания, от которых невозможно избавиться, с которыми, как кажется порой, можно лишь смириться?

Человек уже задумался над сказанным, но оказалось, что этот вопрос пони задавала себе. Ей нужен был только один из всех возможных ответов. И думалось ей, что в нём она одинока.

– Облегчить страдания может близость того, кто также несчастен.

– И в чём же заключается твоё несчастье? – не сдержав ухмылку, осведомился Генрих.

– Я тоже не нашла своё место в этом мире, – кобылка понизила свой голос, чтобы он дрожал не так сильно. Её глаза, подёрнутые печальной дымкой, смотрели сквозь собеседника. – Я словно чужачка здесь. Солнце светит и греет каждого, но не меня, а цветы распускаются не для моих глаз. Лишь холодные дожди в верности своей остаются неизменны…

– Вот значит как? Действительно, несчастная, – не без сарказма отозвался человек, склонившись над столом. – А знаешь, как я стал тем, кем есть – изгоем, бредущим, куда глаза глядят? Конечно, не знаешь, как и многое другое обо мне… И всё же, упорно воображаешь, что это не так.

Зелёный Дол – поселение к югу отсюда, – до моего появления был тихим местечком, если верить местным. Так вот этими… – человек вытянул вперёд руки и демонстративно положил их на стол тыльной частью, словно готовясь нацепить кандалы, – …этими самими руками я зарезал двух спящих в доме на его окраине. Ими я пустил кровь оказавшейся у меня в заложниках пони и лишил жизни преградившего мне дорогу тамошнего смельчака, а потом… знаешь, что было потом? Я вырезал кусок кожи с его задницы. Тот самый, кусок с рисунком. Занимательно, да? Но самое забавное, что всей этой грязи крови я мог бы избежать, сделав правильный выбор в самом начале. Как говориться, что посеешь, то и пожнёшь... Всё закономерно.

Лежащие на столе руки Генриха сжались в кулаки. Вновь перед глазами Виолин замелькал этот чудовищный шрам на левой кисти.

– Ты ведь сожалеешь о совершённой ошибке? – после всех перечисленных человеком жестокостей, от прокручивания которых он безвозвратно потерял оставшийся аппетит, голос пони звучал даже спокойнее прежнего.

«Какая-то она странная… – думалось поражённому таким безразличием Генриху, – уж не в этом ли кроется причина её несчастья?»

– Сожалею, не сожалею… это уже не важно. С этим, как ты выразилась, остаётся только смириться.

– Все имеют право на счастье. Даже изгои, – возразила Виолин.

– А ты думаешь, что я несчастен? – Генрих резко поднял голову и поймал её взгляд. – Я разве жаловался на свою судьбу? Нет. Сегодня я обладаю всем, что мне нужно. Большего я просить не смею.

– Хорошо, если только со мной ты нечестен, – заметила пони. – Гораздо хуже стараться обмануть самого себя. Скажи мне Генрих, у тебя есть мечта?

– Мечта…

«Нормально ли то, что у меня её нет? Я даже серьёзно не задумывался об этом…» – спохватился человек.

По наступившей тишине, кобылка поняла, в чём дело.

– Быть любимым? Добиться славы или стать богатым? – слабо улыбаясь, заговорила Виолин. В её голосе читалось лёгкое пренебрежение к перечисляемым вожделениям и она была убеждена, что мечта Генриха вовсе не среди них.

– …А может, ты мечтаешь обрести нечто такое, что даровало бы тебе жизнь с осознанием, наполнило бы твоё существование и все твои свершения смыслом и помогло бы найти твоё признание?

Когда, казалось, список себя исчерпал, она совершенно иным голосом сделала последнее предположение, после чего вновь попыталась заглянуть в душу Генриха, как ранее в коридоре.

Генрих застыл. Могло показаться, что слова Виолин задели в нём невидимый рычаг, на какое-то время полностью обездвижив, но на самом деле они запустили мириады шестерёнок в его голове.

До этого момента человек отрицал пустоту внутри себя, не желал верить в болезнь, от которой не было лекарства. Теперь же, узнав о существующей панацее и утратив былое неведение, Генрих обескуражен и сбит с толку. Вместе с истиной пришло смятение. В нём роились сотни желаний, но ни одно не могло принести желаемого. Не могло стать мечтой.

Учтиво поблагодарив хозяйку за обед, человек удалился в свою комнату. Не знала Виолин, что её произнесённая вслух мечта смогла так сильно его задеть, заставить тонкий механизм заблудшей души изменить свой обыденный ход.