Посланник дождя

Глава I: Участь мотыльков

Этот лес… С ним точно что-то не так. Он был терпелив, подобно волку, идущему по пятам своей жертвы, и жесток, как кот, заигрывающий с беззащитной, обречённой на смерть мышью. Как саван покрывает усопшего, кроны застилали диск луны, лишая единственного источника света продирающегося через дебри человека. Каждая коряга непременно заставляла его оступаться и падать ниц, теша лесных духов. Каждая встречная ветка норовила выцарапать глаза, от которых, впрочем, не было никакого проку. И без того вымотанные ноги утопали во мхах, росших в местах, где вряд ли вообще ходило что-нибудь живое, а стволы деревьев с каждым шагом окружали человека всё плотнее и плотнее, грозя навсегда запереть в дремучем лабиринте. А быть может, лес вёл его прямо в пасть затаившегося в ночи зверя, чьё чуждое для обыденных звуков завывание прерывало мёртвую тишину.

Местами рваная и грязная одежда была к тому же порядком намокшей – вероятно, чаща впитала в себя недавно прошедший дождь и теперь щедро делилась с заблудившимся влагой. К тому же льняная рубашка и хлопчатобумажные штаны несколько противоречили окружающей обстановке своей лёгкостью. А уж совсем несовместимые с местностью туфли давно слетели с ног, задев мыском очередную корягу.

Глаза отчаянно искали хоть малейший намёк на спасение, но лесное царство ясно давало понять, что отныне они увидят не больше, чем оно им позволит. Лес жил по своим, чуждым к жалости и состраданию законам, воспевая первородную дикость, коей с упоением дышал.

Бессвязные образы расплывчато всплывали в сознании человека. Он хотел бы знать, по чьей всемогущей воле вдруг оказался в этом лесу, столь ощутимо источающем чужеродность к нему. Хотел бы знать, отчего боль не позволяет ему пробудиться от кошмара и почему отчаяние и безысходность, вопреки здравому смыслу, захлёстывают разум, воспалённый непрекращающимся бегством. Но ответы ускользали, словно человек – марионетка в чужой игре, и знать свою роль вовсе не обязан.

Одно он знал точно – если остановится, костлявая длань смерти уверенно ляжет на его плечо.

Когда, упав в очередной раз, путник боле не нашёл сил подняться и, тяжело дыша, поднял обречённый взгляд, он приметил вдалеке еле заметный огонёк. Как изголодавшая команда, завидев желанный свет маяка, находит в себе силы и берётся за вёсла, так и чресла человека, почувствовав прилив энергии, направляли его к спасению.

Вот уже маленькая точка превратилась в небольшое окошко вросшей в лесную поросль землянки. Заметить её днём было почти невозможно, ибо слившись с ландшафтом, она волей-неволей стала одним целым с лесом.

Дверь показалась человеку подозрительно низкой, но не в его положении было придавать значение таким мелочам. Пригнувшись, он решительно постучал и принялся смиренно ждать ответа.

Впрочем, долго стоять не пришлось: со скрипом дверь начала открываться, и, спустя миг, путник узрел хозяина хижины.

Кого угодно он ожидал увидеть на пороге. Егеря, отшельника… Возможно даже своего двойника, но никак не это. Дар речи оставил человека, равно как и трезвое восприятие происходящего, когда дверь открыла холодной серой масти пони. Вроде как пони… Нет-нет, она лишь имела с ней много общего, и потому иначе обозначить хозяйку путник не мог. Отшельница была меньше настоящей – её взгляд был на уровне его пояса. Да и назвать эту короткую, с выразительными и большими карими глазами морду «лошадиной» можно было разве что с натяжкой. Но едва ли сей факт заставил его проглотить язык. Да, перед ним маленькая лошадь, живущая в хижине посреди дремучего леса. Да, она открыла дверь, и жутко странно видеть в её ушах массивные серьги из чьих-то костей, а в чёрной гриве приметить необычный отлив синевы, но самое умопомрачительное вовсе не это. Она заговорила с ним, и пусть на непонятном для него языке, но заговорила, и к тому же мелодичным стихом, окончившимся на вопросительной ноте.

Человек, даже если бы и мог ответить, всё равно бы молчал. Он упорно убеждал себя в том, что видит граничащий с бредом сон – признать, что это наяву, означало наречь себя сумасшедшим.

Глянув на его рассеянный взгляд, пони что-то угрюмо пробурчала себе под нос и закрыла дверь, оставив незваного гостя наедине с лесом. Ошеломлённый, он так и продолжил стоять как вкопанный и неизвестно, сколько бы ещё простоял, если бы через минуту дверь вновь не заскрипела. На этот раз отшельница держала на переднем копыте деревянную миску с каким-то приятно пахнущим варевом. Она протянула его путнику, проворчав лаконичный стих, воспринятый им как «пей».

В таком состоянии человек был беззащитен даже перед самыми слабыми манипуляциями, посему беспрекословно – кто бы сомневался – принял миску и в два глотка её осушил.

Вскоре он уже жалел о своём решении. Язык, перестав ему подчиняться, закручивался во все известные морские узлы, а ушные раковины раздирало болью, словно сотни термитов прогрызали в них туннели. Человек, стиснув зубы и сжимая руками виски, опустился на землю. Но вот голову накрыло оглушительным звоном, и боль стала отступать. С опаской путник поднял взгляд на отшельницу, которая в этот миг поравнялась с ним в росте.

– И зверь лесной развеет скуку, доверившись моей стряпне. Пусть испытал ты злую муку, но хоть теперь ответишь мне, — обратилась к нему пони, видя, что зелье, наконец, отпустило гостя.

– Кого мой любопытный глаз, узрел в столь мрачный, поздний час?

Снова в ответ молчание, но теперь уже по совсем иным причинам. Кобылица теряла терпение.

– Коль ты собрался так всю ночь стоять как дуб, проросший в землю, тебя могу послать я прочь – гляделок в жизни не приемлю! – Она грозно топнула копытом, подчёркивая свой настрой. – Пройди же внутрь, раз искал прибежище от тьмы покрова. Побудешь гостем до утра. Не дело быть в лесу без крова.

Найдя неразумным более поддаваться шокирующему изумлению, человек, поднявшись, заставил свои задеревеневшие ноги сделать пару шагов. Под босыми ногами скрипнули половицы, а за ними раздался шум закрывающейся двери.

Изнутри землянка представляла собой небольшую комнатку с низким потолком, вынуждавшим гостя всё время нагибаться. Помещение освещало мерное пламя, лениво жующее поленья в угловом очаге. Стенку напротив двери занимали захламлённые мисками и горшками полки. Стенка слева была щедро увешана вениками и пучками трав, а вдоль правой, что с окошком, шла лавка. Но самой главной достопримечательностью ведьминой хижины был расположенный в центре котёл, а красноватый пар, исходивший из кипящего в нём варева, завершал специфическую композицию.

«Это сон… всего лишь сон», – повторял про себя человек, стараясь отогнать иные, всё более очевидные варианты.

От этого занятия его отвлекла засуетившаяся у котла кобылица.

– Поведай странник своё имя, да цель, которую несёшь. Ты с чуждой родины вестимо. Учти, меня не проведёшь.

Вышедший из прострации гость, вздрогнув, задел затылком потолок и тут же присел, растирая ушибленное место.

– Где я? – простонал он полным безысходности голосом.

– Страна Эквестрией зовётся, усвой ответ, коли неймётся, – равнодушно изрекла пони. – И имя ты мне скажешь, наконец?

– Генрих… — Странное дело, но слово само собой сорвалось с его языка. Не найдя других имён в своих скудных воспоминаниях о прошлом, человек решил, что это имя если и не принадлежало, то теперь принадлежит ему.

– Ну вот, хоть что-то для начала. А что насчёт твоих причин? Тебе известно пусть и мало, но тьму, какой бы та не стала, в местах разгонит свет лучин.

Добравшийся до лавочки Генрих упорно вспоминал хоть что-то, что могло бы сойти на ответ. Он даже раскрыл рот, ожидая, что слова, подобно имени, слетят с языка. Но нет. В голове пустота, а в ответ – тишина.

– Всё ясно… странник без тропы. Но есть решенье под копытом! Твои грядущие плоды, что пеленою тьмы закрыты, котла горнило молвит нам. И лишь предмет, что тело носит, пусть даже настоящий хлам, отдай – то ритуал запросит.

– Ткань сгодится? – оживился человек, заинтересованный предстоящим. Он не задавался и не хотел задаваться вопросом «как?», ибо понимал, что ответ, скорее всего, вновь сломает об коленку его картину мира.

Оторвав от рубахи болтающийся на честном слове лоскут, Генрих передал его пони.

Далее она деловито завертелась вокруг котла, кроша в него то одни, то другие травы. Доставая очередной ингредиент с верхних полок, она без малейших затруднений привстала на задние ноги. Всё это выглядело настолько естественно и обыденно, что Генрих не мог не поразиться эдакой проворности.

Чем больше всего залетало котёл, тем активнее бурлила вечно меняющая цвет жижа. Когда посудина стала подобием вулкана, отшельница принялась помешивать его содержимое тростью. И что странно… а хотя уже вовсе нет, делала она это копытом, обладающим поражающей гибкостью.

– Брось это в зелье, но только живей! Духи откроют мне ставни дверей! – Кобылица всучила человеку его же лоскут.

Осторожно приблизившись к кипящему жерлу котла, так и норовившего кого-нибудь ошпарить, Генрих бросил в него последний ингредиент, как того и хотела хозяйка. Едва он скрылся в зелье, его бурная поверхность мистическим образом успокоилась, став гладкой и прозрачной. Но сколько человек ни вглядывался в пурпурную жидкость, но ничего, кроме своего отражения, обнаружить не смог. А вот глаза отшельницы осмысленно впились в её недра, видя там, вероятно, гораздо больше, чем гость. Войдя в некий транс, она шептала слышимые только ей стихи и продолжала наблюдать видимые только ей образы. Генриху же оставалось смиренно ждать.

– Я вижу, — сказала она. Присущая её речи мелодичность в этот раз исчезла, оставив на месте себя обрывистость и сухость. Однако спустя миг она вновь заговорила стихом, но без былой уверенности и спокойствия:

– Ты никогда этот мир не поймёшь, ставши его гнойной раной… Многих с собой в забытье заберёшь, прежде чем сгинуть в канаве! Чёрный гонец и посланник беды, след твой пророчит страданья. Даже дойдя до заветной мечты, счастью сулишь увяданье…

Пони оторвала полубезумный, пропитанный страхом взгляд от котла и вперилась им в Генриха.

– Я в силах всё предотвратить, надеюсь, ты сможешь за это простить…

Генрих только сейчас осознал, что костлявая старуха, гнавшая его по ночной глуши, переступила этот порог вместе с ним, и теперь её дыхание было даже ощутимее, чем прежде.

В зубах кобылы, рванувшейся к отступающему гостю, что-то угрожающе сверкнуло.

«Всё-таки это не сон…» – вслед за болью посетило Генриха горькое умозаключение.

Глава II: Через труп прошлого

Какое обстоятельство может в одночасье превратить окружающий мир в ад? Обесценивание того, что тебе дорого. И в данном случае речь идёт о жизни.

За то, что он ещё дышит, Генрих был обязан нерастраченным рефлексам, а может, неумолимому стремлению выжить, коим славится человек. Инстинктивно-защитный выпад тела не дал ножу отшельницы прервать его существование подобно тонкой былинки: нацеленное в грудь лезвие встретило преграду в виде ладони левой руки, что, впрочем, не помешало ему пронзить её насквозь до упора рукоятки. Второго вероятного удара не последовало – Генрих стрелой выскочил из злосчастной хижины, прихватив с собой нож, крепко встрявший в его плоти.

Такой боли тело человека никогда не испытывало, благо, из-за выброса адреналина та пришла не сразу. Напрочь забыв, откуда пришёл, Генрих рванул в совершенно случайном направлении, желая лишь поскорее удалиться от этого места. И мчался он с такой прытью, что даже коварные корни не могли зацепить его ног. Улавливаемый глазами мир превратился в узкий, размытый с боков коридор, а в ушах стоял бой ударов загнанного сердца, глубокое дыхание и… последние строки того стиха. Человек понимал, что ещё долго будет его помнить.

Воспалённый от бега разум тревожился лишь одним вопросом – за что?

«Неужели моя жизнь так подешевела, что чужой бред стал поводом для попытки её оборвать?! Разыгравшееся воображение больной отшельницы — весомая причина для убийства в этом мире?!»

Генрих начал замедляться. Опустив взгляд на кровоточащую ладонь, он резким движением вытащил из неё проклятый нож. От острой боли, охватившей всю руку, он стиснул зубы, не позволяя сдавленному завыванию перерасти в вопль. Но сдержать рвущийся из груди истеричный смех Генрих не сумел.

«Приговорить к смерти за то, что я даже не совершил… Это даже адом назвать стыдно!»

Хорошо, что у него хватило сообразительности не выбрасывать ненавистное орудие, а запихнуть его за пояс.

Раненый человек продолжал идти вперёд. Порой, упав, он подолгу не мог встать, пока рана в кисти не пронзала тело незримыми, но весьма ощутимыми шпицами, заставляя возобновлять шествие. Отчего-то казалось, что если идти, боли будет меньше – очередной мираж.

Так череда падений и подъёмов довела его до небольшой поляны. Мутный свет луны ложился на плотные заросли трав, достававших человеку до пояса. Начав её пересекать, он вновь оступился, только теперь на совершенно ровном, пусть и скользком от дождя месте. Сейчас даже боль не смогла заставить его подняться. Физические ощущения покидали человека, а глаза застилало пеленой.

Вопреки всему, теряющий сознание Генрих всё ещё надеялся, что с пробуждением этот ад закончится. Что ни говори, а надежда умирает последней.

Вскоре человека обступила беспросветная тьма, затягивая в кошмар внутри кошмара.

Бегство. Неужели отныне в этом его удел? Прекратившись наяву, оно продолжилось в болезненном сне. Генрих нёсся без оглядки, пытаясь уйти от смерти, чьё холодное дыхание ощущал спиной. Но самое невыносимое в этом было всепоглощающее чувство страха. Как можно с ним жить? Никак, ибо жизнью это не назовёшь. Однако обернувшись, Генрих увидел, что смерть не более чем инструмент преследователя, за которого он принял этот мир.

Правильно ли по поступку одно судить обо всех? Нет… но сейчас человеку был известен лишь дебют, коим ознаменовалось его появление в Эквестрии.

---

Генрих проснулся мокрым, но, увы, не от дождя: тело бил озноб, сменяющийся лихорадочным жаром. За прошедшее время ладонь опухла, а из раны сочился гной. Пульсирующая боль стала острее, так что даже лёгкое прикосновение к руке ниже локтя доводило до крика.

Было очевидным, что эти симптомы обычный порез вызвать не мог.

«Похоже, лезвие смазали какой-то дрянью…» – не без отвращения осматривая рану, подумал Генрих.

Часов при нём не было, но по положению солнца он определил, что большая часть дня уже позади.

Волны боли, вторя его мыслям, намекали, что если он что-нибудь не предпримет, этот день станет для него последним. Но просто смириться и тихо умереть Генрих не собирался, а посему, собравшись скудными силами, поднялся и поковылял вперёд. Миновав поляну, он наткнулся на отчётливо видную тропу и ускорил шаг.

«Куда-нибудь, да обязательно выйду», – решил Генрих, сейчас больше походивший на поднявшегося из могилы мертвеца. Полностью расслабив левую руку и не особо напрягая правую, он, развевая на ветру лохмотья изорванной одежды, зашагал по тропе грязными босыми ногами.

Небо же наливалось свинцом. Подобно зрителям перед зрелищным представлением, на нём появлялись тёмные дождевые тучи. В этом не было ничего особенного — очередной июньский ливень.

---

Час непрерывного движения принёс свои плоды: редеющий лес, наконец, кончился, и Генрих оказался на опушке. Отсюда открывался отличный вид на живописную долину, жаль только, что человек был не в том состоянии, чтобы им любоваться. А вот расположенное в ней поселение, до которого было рукой подать, не могло не привлечь его внимания.

Черепичные разноцветные крыши аккуратных домов, слагающихся в путину улиц, башня ратуши, обозначившая центр города, и отражающие тусклый свет флюгера переходили на второй план, когда на первом был меньший, в сравнении с человеческими аналогами, размер.

«Людей я здесь вряд ли увижу», – сплюнул Генрих и решил поспешить – дувший в спину ветер, равно как и набухшие чёрные тучи над долиной, предвещали скорый ливень.

Пригибаясь, человек направился к дому, что был к нему ближе всех. Тяжело это признавать, но сейчас он и вправду чувствовал себя зверем – раненым и загнанным обстоятельствами на край пропасти.

Тот дом, в кустах перед которым затаился человек, был, можно сказать, на отшибе. Иными словами – то, что нужно.

Вскоре на крыльце показались его хозяева.

«Снова эти маленькие лошади… А хотя, кого ещё я ожидал тут увидеть?»

Но мастям шёрстки, цветам гривы и нахлобученным на их головы соломенным шляпам нужно отдать должное – тут Генрих не мог не удивиться.

Салатовая кобылка с золотистой гривой на пару с дородным бурым жеребцом, поторапливаемые усиливающимся ветром, уносили в дом какие-то горшки. У человека они невольно ассоциировались с крестьянами. Но подобные сравнения он гнал прочь. Их разговор между собой, доносившийся до его укрытия, Генрих старался не слушать, а осмысленность в их взгляде и действиях – не замечать. Палок в его колёсах и так уже на целый ворох хватит. Ему нужен был дом, а хозяева… с ними нужно что-то делать. Но ответ на этот вопрос –¬ будь он неладен! – уже давно встрял в голове человека.

«Хотел бы я сказать, что у меня нет выбора, но от этого он не исчезнет. Я не вижу в них враждебности… И в той кляче я тоже её не замечал, пока она не схватилась за нож! Но что, если они – хоть внешне по ним и не скажешь – другие? Может, стоит довериться и попросить у них помощи? – лихорадочно соображал разрываемый чувствами Генрих. – Нет… обманувшись вновь, я расплачусь за ошибку жизнью. Такой риск… Могу ли я на него пойти? Нет, проще спросить себя – хочу ли я жить? Да, чёрт возьми! И рисковать я не могу! Из-за неё, да-да, из-за неё! Из-за той больной ведьмы мне придётся пойти на такое…»

Вечерний ливень обрушился на землю, заставляя местных скрыться в доме. Сам человек, немного обождав, гуськом подкрался к нему и прижался к стене под небольшим навесом. Дробь капель по жёсткой ткани успокаивала и хоть немного отвлекала от боли в руке. Генрих ждал наиболее подходящего момента. Ждал, когда хозяева заснут беззаботным сном…

Мрак ночи надвигался на землю, когда человек вышел из-под навеса. Стихший ливень, переросший в моросящий дождь, не упустил возможности оросить Генриха, пока тот направлялся к крыльцу. Тьма в окнах позволила ему надеяться, что внутри все спят.

Вооружившись тонкой палочкой, он без особого труда поддел дверной засов – единственную преграду перед незваным гостем.

«Может, против копыт это и вправду работает», – хмыкнул Генрих, заходя в помещение.

В темноте, поглотившей прихожую, было сложно разглядеть даже собственные руки. Но висящее напротив открытой двери зеркало, отражавшее тёмный силуэт, было исключением. Оно – единственный свидетель того, что случится совсем скоро, и к счастью для главного действующего лица – безмолвный.

Наличие прихожей позволило Генриху предположить, что и в остальном жилище этого мира будет нести привычность и схожесть с тем, что знакомо каждому человеку.

Бесшумной поступью – наконец-то потеря обуви отбилась хоть какой-то пользой – он направился в левую от входа комнату. Та оказалась чуланом: гора неразличимого в темноте хлама выросла перед ним, едва он открыл дверь. Комната правее была закрыта – её незваный гость решил оставить на потом, отправившись к последнему помещению через короткий коридор. Если в доме и была кухня, то она перед ним: под лунным светом блестели тарелки и столовые приборы, железные ручки шкафчиков и гладкая поверхность стола. Тоже не то. Приметив с порога подставку с ножами, он не спешил хвататься за рукоятку одного из них – его правая рука уже обхватила покоящееся за поясом орудие. Ему не следовало медлить, но и спешить, несмотря на боль и лихорадочный жар, тоже не хотелось. Увидеть то, что не показало зеркало в прихожей – вот какое желание внезапно обуяла Генриха.

Подойдя к окну, он выставил перед собой нож отшельницы. Кое-как соскоблив с лезвия собственную запёкшуюся кровь, человек обнаружил в отражении своё лицо – грязное, всё в поту и царапинах… Рука сильнее прежнего сжала рукоять орудия, чьей хозяйке он был обязан за нынешнее положение.

«Так выглядит лицо жертвы, а не убийцы, – думалось ему. – А ведь ещё не поздно поступить иначе. Доказать, что та чокнутая ошибалась… – Как неустойчивый жар сменялся ознобом, так и мысли Генриха играли в безумную чехарду, постоянно изменяя течение. – Дурак… Я надеюсь на руку помощи, когда у них копыта. Кому я собрался доказывать постигшую меня несправедливость? Цветным непарнокопытным, которые, осознав всю никчёмность моего положения, не станут церемониться с чужаком… Тогда ведьма, конечно же, ошибалась. Ещё бы! Нет человека – нет проблемы. Рана от этого ножа убивает меня в наказание за несвершённое зло! Если мне и суждено умереть, то я должен хотя бы знать – за что…»

Генрих оторвался от лезвия и направился в последнюю комнату. Уняв дрожь в руке, он осторожно повернул ручку вниз и приоткрыл дверь спальни. Окно здесь смотрело в ту же сторону, что и на кухне, посему комната не была лишена естественного освещения луны. Одеяло на двуместной кровати мерно вздымалось и опускалось, скрывая тела спящих, чьи пышные гривы устилали подушки. Оказавшись совсем близко, человек услышал их вздохи и посапывания.

«Каково это – слышать дыхание жизней, которые ты собираешься прервать навсегда? – послышался глас совести, как ему показалось. – Да, они не люди, но назвать их скотом будет… неправильно».

Возникшее чувство, приди оно несколькими часами ранее, привело бы его в бешенство. Сожаление… на миг он пожалел, что отшельница промахнулась. И промах этот привёл его сюда – к кровати двух совершенно невинных существ, которым суждено расплатиться за чужие ошибки.

Застыв с ножом, направленным на голову одного из спящих, человек испытывал настоящий шторм в своей голове. Вопросы, вопросы, вопросы… Множество вопросов и ни одного ответа. Неосознанно Генрих пытался это исправить. Унять сомнения, ещё раз убедится в правильности решения.

«Это решение… оно может свести меня с ума. Чего-то не хватает… ну да, оправдания. Оно у меня есть. Конечно же, без него шагнуть к такому выбору нельзя...»

Не в силах подолгу держать руку на весу, Генрих отвёл нож. От навалившегося приступа озноба тело трясло, и он с трудом сохранял равновесие. Человек чувствовал, что разум его помутнился и совсем скоро будет поздно вообще что-либо предпринимать.

«И что же я могу предложить в качестве оправдания? Право же, вопрос не к месту. Меня пытались убить… Да, это так, но ответить тем же сложнее, чем казалось. Мне что-то мешает… Может, совесть? Она всегда мешала карты, когда не надо! Но её корень в прошлом… Бывшие идеалы и принципы – всё это следует отбросить. Всё отбросить, иначе мне не жить».

Головная боль усилилась. В ушах стоял невероятный шум, но ход мыслей не прекращался, словно те были его частью.

«Там, в зеркале и на лезвии ножа, я видел себя. Незнакомого, чужого, но всё же это был я. И такой образ по-своему хорош. Верно… Глупо отрицать, что чем-то он даже лучше меня прошлого. Грязный, загнанный… и живой. Именно живой. Это и значит – жить.

Если жизнь определяет борьба, то жалкое подобие, которым я был до этого, следует бросить в огонь, а пепел развеять по ветру. И это можно оправдать. Хотя бы желанием сделать свою новую жизнь дороже предначертаний, пусть и не пустых».

На кровати начались движения: один из спящих – вероятно, кобылка – перевернулся на другой бок.

«Я не виноват в том, что хочу жить! Кто поставил меня перед таким выбором – тот в ответе за кровь, что прольётся! Я должен переступить через прошлое… должен!»

Нож вернулся в прежнее положение, ожидая роковых движений отвердевшей руки.

«Единственно, что я могу им предложить – быструю смерть. Хотя бы постараюсь…»

Словно пытаясь помочь человеку с его единственным благим побуждением, посапывающая кобылка запрокинула голову, смотря ему в лицо закрытыми веками. С осторожность, на какую был способен, и даже с некой нежностью Генрих убрал прядь локонов с её шеи, к которой поднёс нож. Терпя боль, он положил больную руку на скрытое под одеялом плечо спящей, фиксируя положение её тела.

– Прости.

В тихой комнате раздался звук рвущейся плоти и последующее за этим неприятное хлюпанье. Не самая достойная смерть – быть зарезанным в собственной кровати.

Не проронив и звука, кобылка испустила дух. Через миг вслед за ней отправился и её муж.

Боль и шум в голове куда-то исчезли, уступив место тишине. Как же он был ей рад. После такого тихие минуты обретают особую ценность.

«Два бездыханных тела теряют своё тепло, а я так спокоен. Это… это ненормально».

Генрих накрыл своих жертв одеялом, ставшим погребальным саваном, оставил их спальне, теперь служившей для них склепом, и наглухо закрыл дверь.

Глаза любого увидят на кровати двух истекающих кровью мертвецов. Глаза любого, но не его. Он знал, что там есть третий, чьё тело растоптано и ран на нём гораздо больше, чем на двух других вместе взятых. Его прошлая сущность, личность и естество были искромсаны пришедшим к нему образом – тем, кого он видел в отражении. Человек больше не хотел сюда возвращаться.

«Это ли видела в своём котле ведьма? Если так, то её можно понять… – Генрих улыбнулся. – И ведь именно своим решением всё предотвратить, она запустила этот механизм. Ведения показали ей последствия выбора, но не моего… Жаль, что она не чувствует всю горечь своего промаха».

Генрихом вновь овладело сожаление. Жалость к себе, к хозяевам дома и ко всем, кто станет жертвой совершённой в лесной хижине ошибки.

Глава III: Свой ад

Тьма короткой июньской ночи теряла свою власть. Для гонимых и скрывающихся, к коим можно причислить Генриха, она становится одной из немногих союзниц, не ведающих вкус предательства. Серая полоска горизонта окрасилась зарёй, чей багровый свет озарил спящий в долине городок. Большим его не назовёшь, но и маленьким он не был – сотня дворов, если судить на глаз. Скоро закричат петухи и заскрипят ставни открывающихся окон. Скоро городок встретит новый рассвет, не зная, что для двоих он не наступит никогда.

Дождь проронил на землю последние капли, когда Генрих ворвался на кухню. В спешке он начал рыскать по ящикам и полкам, громко хлопая дверцами и переворачивая верх дном всё, что за ними лежит. И, кажется, нашёл, что искал: ютившиеся на одной из полок баночки, склянки и мотки бинтов походили на домашнюю аптечку.

Имея самые общие представления о медицине, Генрих решил действовать наверняка, предварительно промыв рану водой из цветочной вазы. Единственным, чего он опасался, были жидкости ¬– ими человек пренебрёг, а вот мази... Баночки с ними открывались одна за другой, а их пахнущее травами содержимое щедрым слоем наносилось на рану. После кое-как забинтовав ладонь, Генрих закончил с самоврачеванием.

«Время покажет результат», – решил он.

Следующее, что хотел сделать человек, это отыскать что-нибудь съестное. Не то чтобы организм испытывал голод, но лучше не доверять чувствам в его нынешнем состоянии.

При новом обходе Генрих натолкнулся на напольную дверь, которую, естественно, пропустил ночью. Она скрывала небольшой погреб. Человек осторожно спустился вниз по лестнице, задействовав только одну руку. Оббегая взглядом мешки и банки со всякими зерновыми, он уже предчувствовал недобрый вывод, но, к превеликому своему счастью, наткнулся на еду, коей не только хозяева, но и люди никогда не брезговали. В несколько заходов Генрих вытащил из погреба головку сыра, корзину яиц и крынку с молоком.

Едва притронувшись к еде, он обнаружил, что чувство сытости было обманчивым. Однако съел человек немного, больше прикладываясь к молоку. Что-что, а жажда его мучила и до этого.

Закрыв входную дверь и прихватив из прихожей давно примеченный плед, он вновь вернулся на кухню – на этот раз без спешки и суеты. Его клонило ко сну, а причин не отвечать его зову более не было. Генрих задёрнул шторы и стянул с себя мокрую рваную рубашку, перед тем как сомкнуть веки на пыльном, отделяющем его от пола пледе.

---

– Доброе утро, мисс Марни! – Бледно-голубая земнопони с заплетённой в косу лазурной гривой любезно приветствовала проснувшихся жителей Зелёного Дола – так именовался этот лежащий к северу от Кантерлота городок. На её спине была надёжно закреплена седельная сумка, как видно – не пустая.

Отличное время для прогулки: до полуденной жары ещё далеко, да и прошедший ночью ливень, хоть и развёз просёлочные дороги, но оставил после себя приятную свежесть.

Зелёный Дол, несмотря на свой размер, был городком процветающим и важным. И важность его заключалась в торговом значении. Близость этого населённого пункта к Северному Тракту, который соединял Кантерлотскую область с Кристальной Империей, благоприятствовала появлению в нём странствующий торговцев, а то и целых караванов. В городе имелись небольшие конторы крупных торговых гильдий, созданные как раз для удобства коммерсантов. Держащие нос по ветру ломбардцы из Седловой Аравии тоже обосновали здесь филиал своего банка, ежедневно осуществляя выгодные сделки. За кружечкой эля в здешних тавернах пилигримы нередко делились с местными новостями и байками из дальних королевств. А местный рынок порой не уступал по разнообразию товаров и кантерлотскому базару. Сам Зелёный Дол мало что производил: урожая с пастбищ и огородов хватало только на удовлетворение нужд местного населения, но как торговый посредник имел в стране довольно солидное положение.

Путь кобылки лежал к городским окраинам. Миновав мост через разошедшуюся в берегах речку, а затем ещё одну улицу, она наконец-то увидела возвышающийся над долиной нужный ей дом.

– Это ж надо строить дом на таком отшибе! – сетовала она. Подъём к цели немного утомил пони. – Всем известно, что эта парочка любит тишину, но всё же можно было и поближе устроиться.

Добравшись до калитки двора, кобылка перевела дыхание. Странное беззвучие, царившее вокруг этого дома, заставило её насторожиться.

«Должно быть, они снова затеяли уборку. Эти Сприги такие чистюли!»

Кобылка подошла к двери и вежливо постучала.

– Мистер Сприг, это Блюбель! Я вам принесла ваш любимый чай, как и обещала! — прокричала она.

Никто не отвечал. Пони прислонила к двери ухо – полная тишина. Опущенный засов говорил ей, что в доме кто-то есть.

«Неужели спят? На них это так не похоже…»

– Я тогда позже зайду, – вслух решила кобылка. Отойдя немного, она обернулась, напоследок глянув на дом.

Что-то в нём изменилось. Словно свет утреннего солнца обошёл его стороной, оставив погружённым в мрачный сон.

«Вот и принимай у них заказы после этого! Попросили же принести им утром чай из луговых соцветий, а сами дрыхнут. Что за парочка такая?!»

Отгоняя дурные предчувствия, Блюбель продолжила обратный путь. И всё-таки они не переставали её покидать, хотя и причин, как таковых, на то не имелось.

---

Когда Генрих проснулся, вечерняя тень верно теснила дневной свет, отступающий вслед за солнцем на запад. Лечение мазями не прошло бесследно: пусть руку по-прежнему мучала острая, накатывающая волнами боль, а под бинтами, вероятно, рана продолжает гноиться, но жар, озноб, головные боли и другие неприятные симптомы лихорадки больше не донимали человека.

Протерев глаза, он поднялся со своей самодельной койки и, встав напротив окна, выглянул наружу из-за слегка одёрнутых занавесок.

После серых, невзрачных городов его мира, это долинное поселение из-за буйства цветов казалось ему игрушечным. Самому себе Генрих признался, что хотел бы коротать в нём обычную, спокойную жизнь. Но теперь это всего лишь непостижимая мечта…

«А почему теперь? Разве она не была ей изначально?» – человеком всё ещё овладевали сомнения, что на том перепутье он ступил вовсе не на правильную тропу.

«Как бы там ни было, мосты сожжены. Нужно быть готовым сорваться отсюда в любой момент. Думаю, у меня ещё есть пару дней, прежде чем местные начнут задаваться вопросами. Если уже не задаются…»

С провизией проблем не предвиделось – на одного человека хранящейся в погребе снеди было более чем достаточно. Но Генриху не думалось, что обстоятельства позволят ему затаиться тут и на неделю.

«Этот запах…» – мрачно заметил человек, проходя мимо спальни. Через минуту, комфорта ради, пространство между полом и дверью было проложено тряпками.

Свободное время он решил потратить на поиск вещей, что могли бы сослужить ему службу как сейчас, так и в скором времени.

Спустя полчаса на кухонном столе лежала котомка с едой, которой хватит на пару-тройку дней. Рядом ещё одна — с медикаментами. Обеим человек постарался приделать ручки, чтобы нести их, перекинув через плечо.

При исследовании дома Генрих также задумался и об обновлении своего пришедшего в негодность гардероба. В чулане он откопал дождевой плащ, сшитый далеко не для человека. Но, поскольку альтернативы не было, а дожди летом дело нередкое, приходится довольствоваться тем, что есть. С обувью всё было ещё сложнее. А точнее – её вообще не было. Тут Генрих не придумал ничего лучше, как наделать из подручной материи тряпичных обмоток, чем-то схожих с портянками. И завершили этот набор пара кухонных ножей, что поострее остальных.

Когда приготовления можно было считать более-менее решёнными, человек с нетерпением ждал наступления темноты. Выбираться наружу днём было по меньшей мере неразумно, но ночью… Генрих был рад надвигающемуся мраку и прохладе, что тот нёс на своих незримых крыльях. Под его покровом у него появится возможность насладиться видом звёздного неба и спящего крепким, беззаботным сном Дола.

---

Едва лучи раннего солнца озарили сонный городок, Блюбель направилась к дому Спригов. Плохие предчувствия продолжали не давать ей покоя, и именно в это утро она хотела положить им конец. Но картина как назло не изменилась: дом продолжал смотреть на неё мёртвыми глазницами окон. Двор пустовал, и ни единого следа присутствия Спригов внешне не наблюдалось. Немного замешкавшись на пороге, кобылка перевела дыхание и настойчиво постучала.

– Мисс Сприг? Мистер Сприг? У вас там всё в порядке?! Может, вам нужна помощь?! Вы не возражаете, если я войду?! – Опять молчание, но до её слуха донеслись шарканья и шорохи в доме.

– Мне можно войти? — уже не так громко повторила Блюбель. Как будто в ответ на её просьбу скрипнул засов, и дверь отворилась во внутреннюю сторону. Из пустой прихожей на неё смотрело собственное отражение в зеркале.

«Хотят устроить мне приятный сюрприз? Пока что-то не особо получается…» — подумала пони, стараясь снять напряжение.

– Я захожу! – предупредила кобылка и перешагнула порог. Сильный и незнакомый зловонный запах ударил в её ноздри, заставляя сморщиться.

«Неужели запасы стухли?!»

Пугливо оглядываясь, Блюбель медленно углублялась в дом.

– Мистер Сприг, это уже не смешно! Хватит играть в игры! – Страх брал над пони верх, но бежать она не собиралась.

«Святая Селестия, что это за запах?!»

Кобылка встала напротив спальни – смрад шёл именно оттуда. Затаив дыхание, она начала открывать дверь.

Если бы Блюбель успела, то непременно бы вскрикнула от вида лежащих на кровати и накрытых одеялом мёртвых хозяев дома. На ткани проступали алые пятна, а под кроватью растекались целые лужи. Из-за ужасного жужжащего над телами роя мух кобылка не слышала даже собственного голоса, не говоря уже про подкравшегося сзади виновника сего деяния. Композиция в спальне была последним, что увидела Блюбель до того, как что-то тупое обрушилось на её затылок. Мир померк. Будучи не в силах отвести взор от столь эпатажного зрелища, пони была даже благодарна за это.

---

«Всё же я полагал, что это начнётся… несколько позже», – сетовал Генрих, убирая за пояс нож. Заставшего его врасплох незваного гостя он готов был встретить совсем другим концом орудия, но увидев хрупкую кобылку, передумал. Ему представилась отличная возможность обратить на пользу свою небрежность. В дальнейшем такого подходящего случая может и не представиться.

«Ты-то мне всё и расскажешь».

Генрих поспешил вынести гостью из спальни – не хватало ещё позволить распространяться по всему дому смраду разложения. Кладовая была занята, посему он перенёс пони на кухню, где и вознамерился провести допрос.

Устраивая обмякшую пони на стул, он заметил, что её шёрстка очень приятная на ощупь, а затем подловил свою правую руку на том, что та сильно увлеклась подтверждением этого открытия. Из-за схожего с лошадью строения пришлось усадить пленницу животом к спинке сидения. А после человек перешёл к самой интересной фазе.

Даже с наличием верёвки процесс связывания, выполняемый только одной правой рукой, оказался непомерно сложным – нерабочую левую заменяла челюсть. Но до чего же нелепо это выглядело, словами не описать. С передними копытами кобылки, зафиксированными перед спинкой, ещё туда-сюда, но с задними, которые предстояло привязать к ножкам стула, человеку пришлось неслабо изловчиться и проявить достойное похвалы усердие. Когда он, обливаясь потом, поднялся с пола, то приметил на крупе пони довольно странное клеймо. Нет, лучше назвать увиденное рисунком, как бы странно это ни звучало. Изображал он сервисный белый чайничек с маленькой чашечкой рядом. Что-то похожее Генрих уже видел у хозяев дома, когда те были живыми.

Последним штрихом была повязка на глаза пленницы. Человек решил проводить допрос вслепую, возможно, основываясь на выражении «неизвестность пугает».

«Страх жертвы, не видящей того, в чьих руках её жизнь, должен быть ощутимее», – думалось ему.

Сев за стол, Генрих прикидывал, как скоро кобылка пробудится, но через пару минут, сам того не заметив, впал в дрёму.

---

– О, ты снова здесь. Тебя я видеть рада.

Генрих открыл глаза, обнаружив, что сидит в лесной хижине – той самой, в которой предопределилась его судьба. Отшельница, как ни в чём не бывало, мерно помешивала тросточкой своё варево, при этом с неким сочувствием поглядывала человека.

– Ты? – вопрошал Генрих на удивление спокойным голосом.

– Не стоит волноваться. И монстры видят сны. Лишь призрачный фантом да уст моих бравада напутствия накажут, коль те ещё важны.

Сознание человека не было замутнено свойственной сновидениям дымкой. Он чувствовал небывалою ясность, что позволило причислить происходящее к видению.

– Какова ныне цена твоим бравадам, ведьма? Как ты смеешь вообще мне являться, зная, что натворила? – Сложив пальцы домиком, Генрих заметил отсутствие раны и омрачился, выявив приятный обман.

– Я виновата, спору нет. Своей ошибкой непомерно горькой я зло произвела на свет! – опустив глаза, сокрушенно проговорила кобылица. – Об этом ты узнаешь только…

– Что ты мелишь, сумасшедшая?! – воскликнул Генрих, вспомнивший море чувств, что посетили его той ночью. Прозвучавшее признание виновницы бед и несчастий человека только раззадорило злость последнего. – О чём это я узнаю?!

– Ты можешь клясть меня, кричать… Я заслужила кару духов. Позволь ответ мне показать, что не услышат сотни слухов, что не увидят взгляды смертных без слов и помощи заветных.

Красноватое марево хижины сменилось комнатой, освящаемой серебряным светом луны. Спальня. Всё ещё нетронутая смертью, избравшей своим орудием чужую ошибку и чужое желание выжить. Но долго ли продолжится покой? Нет, поскольку лезвие ножа в руках застывшего перед ложем Генриха уже смотрит на жертву. Напрочь забыв о нереальности видения, он шептал вслух свои оправдания, набирался духу, чтобы совершить роковой шаг. Снова. И дрожащая, нуждающаяся в помощи рука обретает её. Стоящая за спиной Генриха тень ласково нашёптывает ему вселяющие уверенность слова и своими чёрными, ветвистыми дланями сжимает руку человека, унимает дрожь, направляет нож к невинной плоти. И только оборвав чужую жизнь, человек замечает, что на кровати лежали вовсе не хозяева дома. Орудие, пронзившее грудь спящего, выпало из разжатых пальцев. Охваченный неописуемым ужасом Генрих скинул с головы убитого одеяло и с похолодевшим, почти переставшим биться сердцем уставился на его лицо…. Своё лицо. Длань тени опустила мертвецу веки, коими ныне смотрит смерть. Веки Генриха же поднялись.

Кошмар закончился, как и всё, что имеет начало. Разница лишь в том, что некоторые вещи обещают вернуться…

---

В холодном поту Генрих оторвал голову от стола и уставился на свою голубую пленницу, как видно по положению елозившего по паркету стула, давно проснувшуюся. Благо, повязка держалась крепко.

– Кто вы? – спросила она, заслышав рядом с собой шорох. Её тщетные попытки освободиться прекратились.

Отходя от пришедшего с видением страха, человек нехотя ответил:

– Жертва обстоятельств. Такой ответ устроит?

– Жертва?! Вы убийца! – внезапно кобылка перешла на крик. – Зачем? Зачем вы это сделали?!

И всё же видение что-то сильно в нём задело, посеяло разлад. Отбросив прошлые намерения, Генрих сорвал с пленницы повязку. Под взглядом скрывающихся под ней васильковых глаз, мокрых от слёз, ему стало не по себе. Гнев, жалость и боль переполняли их, а закономерное удивление не находило среди этих чувств место.

Но, несмотря на неловкость положения, Генриху было что сказать. Сняв бинты с раны, чей ужасный вид мало чем изменился, он выставил перед пони ладонь.

– Так ли принято встречать гостей? Вместо обещанного ночлега меня чуть не лишили жизни!

– О ком вы говорите? – Увидев рану, пони немного остыла.

– Об отшельнице… В лесу, что к северу отсюда, я набрёл на её хижину. Тебе что-нибудь известно о ней?

– Об отшельнице – нет, но о лесе… Мы боимся туда ходить и не без причины, – рассказывала пони, на миг отвлёкшись от своих проблем. – Наши правительницы – принцессы Селестия и Луна – наложили запрет на посещения этого места, после того как несколько пони бесследно пропали в той глуши. Не слышала, чтобы там кто-то жил…

Что-то щёлкнуло в задумавшейся пленнице, и та вновь с горящим взглядом набросилась на Генриха.

– И после зла той пони вы посмели думать, что и все остальные, кого вы встретите, поступят с вами так же?!

– Скажешь, это не так?! – человек, в свою очередь, тоже поднялся из-за стола, повысив голос.

– Нет! Конечно же, нет! – с неподдельной обидой бросила кобылка. – Что же вы наделали?

Зависнув над пони, как тень в полдень, человек беспомощно раскрывал рот, подбирая нужный ответ. Он мог бы воспроизвести ту тираду, рождённую в пылу горячки бреда. Мог бы вновь выстроить целый забор оправданий, чей долг защищать его от угрызений совести. Но вместо этого, лишь сокрушённо рухнув на стул, промолвил короткое: «Ошибся».

Наступила тишина. У человека спутались мысли, и верх переменился с низом. С одной стороны, он знал, что глупо винить себя в случившемся, потому как всё знать никому не дано. С другой – чувствовал себя обманутым глупцом, что собственными руками лишил себя спокойной жизни. Как говорится, каждый сам создаёт свой ад.

– Развяжите меня, я осмотрю вашу рану, – подала голос пони.

Генрих, потерявший всякий интерес к допросу, молча достал нож и вспорол верёвки.

«Всё равно ей некуда деваться… разве что в окно».

– В доме должны быть медикаменты. Знаете где они? – разминая затёкшее тело, осведомилась кобылка.

Человек пододвинул к ней лежащую на этом же кухонном столе котомку.

– И ещё на той полке, – совершенно бесцветным голосом подсказал Генрих.

Выложив на стол всё, что ей удалось собрать, кобылка обратилась к человеку с просьбой положить «лапу» на стол. Замешкавшись на миг, Генрих не отказал. Теперь ему оставалось лишь с интересом наблюдать, как его пленница, вдруг перевоплотившаяся во врача, обрабатывает его рану. Опять же, как и всё в доме, стол был несколько ниже, чем нужно, поэтому пони могла без особых усилий дотянуться до руки передним копытом, даже не вставая на задние.

– Эм… спасибо, но – ау! – Генрих поморщился, когда кобылка вылила на его руку содержимое зажатого в зубах флакона, – …но зачем тебе помогать мне?

– Вы больше никого здесь не тронете, – приступая к перевязке раны, пони твёрдым голос озвучила требования, – ясно?

– Если бы это зависело только от меня… – хмыкнул Генрих. – Кто в вашем городке следит за порядком?

– Зелёный Дол мирное место… был мирным местом. Но на всякий случай есть исполняющий должность шерифа. За порядком следит он, – ответила кобылка и зубами затянула узел на забинтованной кисти. – А зачем вы спрашиваете?

– А затем, что шериф может весь городок на уши поднять, заметив твоё исчезновение. Скажешь, что это не так?

Кобылка прикусила губу.

– Вам нужно сегодня же уходить отсюда.

– Хех, легко сказать. Ты, верно, не знаешь, что я в вашей… Эквестии – или как её там? – всего пару дней, – справедливо заметил Генрих.

– Если идти на восток вдоль линии леса, можно выйти на Северный Тракт, – подумав немного, сказала пони. – А следуя по нему на север ¬– в обратную от долины сторону – вы однажды достигнете земель Кристальной Империи. Я никогда не была там, но много слышала о ней от торговцев, – пленница предалась каким-то воспоминаниям, но, одёрнувшись, поспешила закончить свою речь: – Там вам удастся скрыться.

– Север, значит… – тихо повторил человек. – Ладно, пока к нам в дверь не постучали, я хотел бы кое о чём тебя спросить.

Немного порывшись в котомке, Генрих водрузил на стол пару яблок, одно из которых с улыбкой протянул своей пленнице.

– Что за хозяин мог придумать такое странное, красующееся на твоём крупе тавро?

---

Был уже полдень, а чайная лавка Зелёного Дола до сих пор не открылась. Пони, стоящие очередью у двери, негодующе сетовали, предполагая, где может находиться её хозяйка Блюбель.

– По какому поводу столпились? – подходя к хвосту очереди, весело прикрикнул бусый жеребец.

– О, Треен, голубчик, где ж твою сестру-то носит, а? – протянула пожилая пони.

Как только он увидел, что дверь в лавку заперта, улыбка сменилась серьёзным выражением.

– И давно её нет? – поинтересовался жеребец, не отрывая взгляда от замка.

– Да вроде она вообще сегодня не открывалась. Зачем тогда, спрашивается, Блюбель заказы брала? – досадливо протараторила другая кобылка.

Треен задумался. Не замечал он у своей сестры отсутствие пунктуальности, а про отсутствие ответственности не было и речи! Нужна очень веская причина, чтобы, приняв заказы, она не удосужилась вовремя их выполнить.

– Я пойду поищу её, а у вас должны быть и другие дела, кроме как стоять на месте и языком чесать, — бросил он напоследок и направился к дому своего друга.

«Всё же вдвоём будет проще её отыскать», – ускорив шаг, решил жеребец.

– Не дай Селестия, чтобы она и вправду во что-нибудь вляпалась!

Глава IV: Низкие истины

Крупный угольный жеребец тонул в кружке эля, сидя за крайним столиком небольшого трактира. Могучая грудь при каждом выдохе воспроизводила шум, словно по железу водили напильником, а табурет под ним то и дело жалобно скрипел, так и норовя в следующий миг сложиться в гармошку. Этого земнопони нисколько не смущал тот факт, что нынче полдень – разгар рабочего дня. Пусть так, его всё равно не в чем упрекнуть, потому как он прямо сейчас по самые уши в рутине своей работы. Самой бесполезной работы в этом Селестией забытом городке – в должности местного шерифа.

Страж порядка, гроза преступности, блюститель закона – как же всё-таки убого это звучит! Здесь кража грошовой безделушки считается событием года, о котором без умолку будут трепаться ещё пару лет… Ух, этим, пожалуй, всё сказано.

Вот шерифу и остаётся продолжать заливать свою тоску дешёвым алкоголем, тратя то жалкое жалование, что он получает ровным счётом не за что. Ничего не скажешь – справедливо. А ведь сложись всё иначе, он бы пробовал благородные напитки в самых солидных заведениях больших городов. Будь среди его добродетелей холодная рассудительность, толика благоразумия и хоть немного дальновидности…

Как и его старший брат, Эвид Фаз подавал большие надежды. Его природные физические данные сулили быстрый карьерный рост на службе в королевской страже Её Высочества Селестии. Но то ли карты не так легли, то ли не в капризах фортуны причина.

Никто не стал долго разбираться в произошедшем инциденте – всё было до ужаса очевидно. Драка с сослуживцем на пьяной почве, вылившаяся в избиение оного, поставила под удар не только дальнейшую службу Фаза, но и его судьбу. Потерпевший, как выяснилось после, оказался не простым рядовым гвардейцем и настаивал на разжаловании зачинщика и ссылке на границы королевства. Если бы не вмешательство старшего брата, к тому времени дослужившегося до звания капитана, у него не получилось бы так просто отделаться. Всё сошло на принудительное увольнение, что, безусловно, ставило крест на всех начинаниях службы во дворце. Однако старшему всё же удалось выхлопотать для него должность шерифа в одном городке, расположенном недалеко от Кантерлота.

Насыщенные дни, проведённые в городе, который по значимости уступал лишь Ферану – граду в Диколесье, бывшим тогда столицей Эквестрии, ¬– остались позади. Их сменили серые будни в мирном торговом поселении, где даже вода в реке течёт медленнее, чем надо. Часто жеребец, вываливаясь из трактира после «тяжёлого» рабочего дня, задавался вопросом — зачем тут вообще нужен шериф?

Очертания Кантерлота в безоблачную погоду были видны даже отсюда. В такое время Фаз часто ловил себя на том, что засматривался на него, забывая обо всём. Ведь там он почувствовал вкус жизни, и служба ещё не успела ему опротиветь, да и вряд ли бы смогла – уж такого он склада. Там же он всё это потерял…

Шериф не верил в судьбу до этого дня. До этого мига и этой минуты, когда в дверь трактира ворвался местный, иногда пропускавший с ним кружечку-другую.

– Шериф Фаз, мне нужна ваша помощь, – сбивчиво, с задержкой проговорил жеребец, переводя дыхание.

– Треен, что стряслось? – Здоровяк и бровью не повёл, продолжая предаваться воспоминаниям. – Жеребёнок опять с моста в речку сиганул? В прошлый раз, когда я добрался до места и готов был оказать помощь, тонувший – оказывается! – плавать умел. Кошка на дереве застряла? Я сегодня по дороге сюда видел двух приезжих пегасов. Им как-то сподручнее будет. Или…

– Блюбель пропала! – перебив монотонный бас шерифа, воскликнул Треен. – Это не просто так, уверяю вас. Ранним утром она навострилась выполнять очередной заказ – ох, если бы я знал какой! – и исчезла. Мы обежали всех её частых клиентов – никто ничего не видел. Встретившиеся на улице прохожие также ничего не знают. Я уверен, моя сестра ни за что бы не покинула пределы города по своей воле.

Фаз, пусть и с неохотой, но поднялся с насиженного места. То, что нынешнее происшествие внесёт в его день хоть какое-то разнообразие, втайне радовало жеребца. Но свои чувства он скрыл за серьёзной миной блюстителя порядка, коим ни разу себя не считал.

– Подключим к делу местных, разделим их на группы и проверим окраины Дола… но прежде я всё же допью свой эль.

---

Как того и хотела пони, Генрих, спустя час после их разговора, стал собираться в путь. Эта глава обещала закончиться без шума и жертв: человек покинет дом, оставив пленницу в её собственном распоряжении. Все планы обрушил стук в дверь.

По побледневшей мордочке кобылки Генрих понял, что снова недооценил оперативность местных.

– Позвольте мне выйти и отвести их от дома! – чуть ли не взмолилась Блюбель, увидев полезшую за ножом руку человека. – Я смогу убедить их, что всё в порядке!

– Сможешь? – зло бросил Генрих.

Доверие… Вот та непозволительная роскошь, что совсем недавно чуть не свела его в могилу, а после заставила оступиться и пожалеть о совершённой ошибке. Оно жестоко играет с ним. Ох, как жестоко! Пойдя навстречу этому качеству, человек боялся вновь быть преданным, но и поставив на нём крест, он, возможно, вырастит терновый куст там, где можно было бы пройти без хлопот. Несложно догадаться, к какому выбору склониться чаша весов в конечном итоге.

– Знаешь ли, я не хочу испытывать своё везение. Ты поможешь мне несколько иначе. Поверь, в этом случае тебе даже рот открывать не придётся.

Не успела кобылка задаться вопросам, как правая рука Генриха крепко обхватила основание её косы и потянула к входной двери, где уже не просто стучались, но ломились.

– Прошу, остановитесь… – упираясь, воскликнула пони. – Мне больно!

– Прости, но я лишь следую твоему совету – пытаюсь покинуть это место, – под удары, разбирающие дверь на щепы, Генрих, опустившись на одно колено, лукаво обратился к кобылке. – Ты же не хочешь, чтобы твои настойчивые односельчане пострадали? Тогда не глупи.

Ещё десять минут назад между человеком и пони развязалась если не беседа, то хотя бы разговор, никак не походивший на запланированный допрос. Кобылка почти охотно делилась с внимательно слушавшим Генрихом описание своего мира, а теперь он тащит её за гриву через коридор. То ли ещё будет...

Не выдержав очередного удара задних копыт, крепёж засова слетел, и дверь с шумом отворилась. Перешагнувший порог жеребец тут же застыл. От увиденного он даже не обратил внимания на тошнотворный запах, просачивающийся из спальни: неизвестное существо одной лапой подтянуло за гриву искомую ими Блюбель, да так, что её передние ноги оторвались от пола, а другой поднесло к шее пленницы нож.

– Назад, – угрожающе понизив голос, приказал Генрих. – Живо!

Вошедший в ступор жеребец подчинился. Осторожными шажками, таща за собой пони, человек вскоре оказался на крыльце. На него устремились полные смятения взгляды двух жеребцов и одной кобылки.

– А теперь, если хотите видеть её живой, – Генрих демонстративно подтянул косу Блюбель ещё сильнее, – топайте туда, откуда пришли.

Никто не спешил покоряться этой угрозе, а сдавленный голос пленницы, вторивший его словам, только подкрепил их упрямство. То ли в пони играло неумолимое желание остаться с пленницей и освободить её из лап чужака, то ли они не до конца осознали всю серьёзность сказанного. Генрих предвидел такой поворот и заранее подготовился к решению этой проблемы.

Всё ещё смертельно острое лезвие ножа прижалось к нежной шее кобылки чуть-чуть плотнее. Даже раненой левой руке, которую совсем недавно эта пони врачевала собственными копытами, не стоило прикладывать особых усилий, чтобы вслед за поцелуем стали несколько алых капель сбежали вниз по голубой шёрстке.

Всю решительность и былой настрой наблюдавших за этим как ветром сдуло.

– Прочь! Больше повторять не стану.

Этой группе ничего не оставалось, как, ударившись в бег, направится к Долу с единственной мыслью – поскорее вернуться сюда, только гораздо большим количеством.

Когда они исчезли из поля зрения, Генрих разжал руку, полностью освободив Блюбель. И, отдышавшись, кобылка подняла голову. Этот взгляд… человек был рад, что всё это время она была к нему спиной. Не мудрено, что под ним рука бы предательски дрогнула.

– Ты свободна. Иди уже к своим. – Небрежно отмахнувшись, Генрих отвернулся, поправляя сумки на плече.

Но пони продолжала смотреть на него, словно решаясь что-то сказать. Нет, не ненависть была в её взгляде, не обида и не злоба, но жалость и сочувствие. И что странно, эти чувства задевали в душе человека какие-то струны, вызывали гнев своей противоречивостью к произошедшему.

Вскоре Генрих понял, что делает с ним этот взгляд. Понял, на какой струне он играет.

Совесть. Забытая с той ночи, она восстаёт, заставляя его вновь чувствовать себя виноватым и признать свою неправоту. Не так-то просто её заглушить. И то, что Генрих вдруг почувствовал силы низвергнуть это чувство, отнюдь не его заслуга. Об этом он узнает только…

«Нет, не добьёшься».

Слабая, едва заметная улыбка коснулась губ Генриха. Нарастающий гнев внезапно погас, а почти треснувшее самообладание вновь защищало его гладкой поверхностью карнавальной маски. –

«Возможно, меня прошлого этот взгляд поставил бы на колени. Но его больше нет. Больше нет того человека, который в порыве благородного сожаления сотворил бы какую-нибудь глупость. Он остался в той спальне вместе с убитыми хозяевами дома. А я не позволю призраку мутить мне воду. Не позволю».

– Не жди невозможного, – сказал Генрих перед тем, как двинуться в путь. За своей спиной он оставил кобылку и, возможно, последние отголоски многих добродетелей, кои заклеймил слабостью.

«Извини, совесть, но мне с тобой мне по пути».

---

– Сприги мертвы?

– Убиты, – отозвался появившийся на крыльце жеребец. – Не могу поверить, что в наш дом пришла такая беда…

– Теперь поползут слухи и, чего недоброго, их раздуют, – лопотал стоящий подле шерифа мэр городка. – Не дай Селестия, это скажется на экономике Дола! – и, заметив негодующие взгляды горожан, поспешил добавить: – Нужно немедленно предать несчастных земле. Знайте, пони, совершившего это зло, очень скоро настигнет правосудие принцесс!

Поскольку Блюбель отвечала на град вопросов молчанием, что списали на шок, Фазу пришлось полагаться на показания пони, исследовавших дом Спригов. Из их сбивчивого потока слов он вынес самое важное. Виновник торжества – неизвестное существо, обладающее даром речи, а следовательно, скорее всего, разумное. И не так-то много вариантов, куда оно могло податься, обвешавшись сумками.

«В любом случае, стоит рискнуть, – размышлял жеребец. – А вдруг…»

Он отлично понимал, что судьба подкинула ему настоящий шанс всё исправить. Если он доставит пойманного чужака принцессам, его тут же восстановят в звании, а то ещё и – чем Дискорд не шутит! – повысят ранга эдак на два.

Глаза жителей Зелёного Дола зажглись восхищением к своему шерифу, когда тот с небывалым для него рвением отдавал распоряжения дюжине вызвавшихся помочь жеребцов. Знали бы пони, что за всем этим не прячется и капли сочувствия к жертвам убийцы. Возможно, он был бы только рад, будь их… несколько больше. Вся значимость его подвига в глазах правительства Эквестрии тогда бы засияла ещё ярче. Но что уж там! Фаз довольствовался тем, что есть.

Так или иначе, за шанс вновь гарцевать по залам дворцов звонкой чечёткой гвардейских накопытников этот тщеславный пони многое бы отдал.

Глава V: Жертва тщеславия

Генрих двигался на восток по идущей вдоль линии леса тропе. От долины его отделяли почти непролазные заросли кустарников, посему быть замеченным с этой стороны он не опасался. Если верить словам Блюбель, к концу дня он точно выйдет на этот пресловутый Северный Тракт, а там уже всё будет проще.

С каждым шагом в нём всё больше и больше разгоралось желание увидеть край своего назначения. То, что он не имел ни малейшего представления о некой Кристальной Империи, только усиливало интерес и подначивало фантазию. Не имея границ, воображение уже рисовало чудные пейзажи и величественные города, захватывающие дух просторы и уходящие ввысь горы – словом всё, что приходило на ум.

«Да, чтоб вас…» – не удержался Генрих, завидев перед собой массивного тёмного жеребца, перегородившего тропу.

Настырность этих пони уже не столько раздражала человека, сколько утомляла.

– Послушай, почему бы нам не решить вопрос мирно? – устало обратился к нему Генрих, остановившись шагах в тридцати. – Вот чего тебе стоит уступить дорогу?

– Ба! А ты с гонором, – ожил угольный истукан. – Забавно! Мирно – это всегда пожалуйста: сдайся без боя, и тогда предстанешь перед принцессами, стоя на целых и невредимых ногах. И да, ты, между прочим, окружён, – не поленился предупредить жеребец. – Будь ты безмозглым древесным волком, мы бы вряд ли пересеклись. Но к тракту ведёт не так много троп, знаешь ли. Ты поступил именно что разумно, двинувшись к нему. В этом-то вся соль – твоя разумность тебя и сгубила. Какая ж, однако, ирония!

Генрих печально вздохнул.

«Рано я отпустил пленницу, ох рано…» – клял он своё неуместное благородство, сойдя с тропы влево. Человек решил, что от проблем нужно избавляться по мере их возникновения.

Ответ был достаточно ясен оппоненту, двинувшемуся в том же направлении так, чтобы не выпускать Генриха из виду.

Безрассудно бороться с таким здоровяком на открытом пространстве. Он был и шире раза в два и ростом ему до груди доставал. Совсем другое дело лес: навязав противнику бой меж древ, человек обзаведётся рядом преимуществ, в то время как жеребец наоборот – их лишится. Зная это, шериф Дола всё же продолжал углубляться в чащу, постепенно сближаясь с чужаком.

Генрих на ходу закинул под видный куст свою ношу и, косясь на жеребца, ускорился.

Уверенность в своих силах – вот то, что объединяло между собой двух соперников. И если уверенность человека подкреплялась выгодными для схватки условиями, то у Фаза всё зиждилось на внутреннем настрое и огромном самомнении, подстрекаемым честолюбием. Ну, право же, пока что чужак только тем и отличился, что убил спящих, да прикрывался от трёх мирных горожан кобылой! Шериф был уверен, что его противник лишь «молодец против овец».

Исход покажет – прав ли он был, недооценивая «бич Зелёного Дола». Но то, что Фаз переоценил себя, было очевидным. Его удаль и сила всё ещё при нём, но как хорошо они сохранились с тех самых пор, когда словно отлитые из стали мышцы выглядывали из-под гвардейского доспеха? Он так давно не подвергал своё тело физическим нагрузкам, пропадая в трактирах, что былая муштра и упражнения на полигонах сохранились разве что в теории.

Словно ледокол, жеребец двигался через доходившую до колен поросль папоротника. Под тяжёлыми копытами трещали ветки, ноздри с шумом выдыхали воздух. Он не сводил глаз с Генриха, поступь которого из-за его специфической обуви была практически бесшумной. Когда тот, на миг исчезнув за толстым стволом дерева, так и не появился, шериф, остановившись, завертел головой. Его слух был дурным советчиком, оттого-то он, нервно оборачиваясь на очередной шорох, наблюдал то вспорхнувшую птицу, то пробежавшую белку. В такой обстановке напряжение жеребца постоянно росло и каждый звук, принимаемый им за приближение врага, дёргал струны бдительности, выводя его из себя. Не ровен час того, что по лесу начнут раздаваться звучные провокации шерифа, адресованные этому затаившемуся трусу.

Впрочем, Генриху, находившему за десять шагов от Фаза – ближе он подобраться не рискнул, – было забавно за этим наблюдать, пока его оппонент не подал голос. Боясь, что на его гулкую брань подтянутся – если жеребец не соврал, разумеется – остальные, человек решил, что пора прекращать сдабривать почву для первого удара, и перейти уже к оному.

Давно играющий на пальцах небольшой камушек устремился в полёт и, приземлившись в поросль перед жеребцом, вынудил того чуть ли не с прыжком развернуться. Что, собственно, произошло на самом деле, он осознал, когда рванувшийся к нему человек был критически близок. Но запамятовал Генрих то, что пони, как и лошадь, одной стороной кусается, а другой…

И без того достаточно неповоротливый жеребец теперь и вовсе потерял шансы встретить врага грудью, но с этого он нисколько не потерял. Его мощные задние ноги, поднимая вверх комья почвы, оторвались от земли и уже в воздухе эффектно согнулись, готовясь расправиться в могучем ударе. Эх, вот в былые времена он мог делать это гораздо быстрее.

Просчитавшийся Генрих не мог просто так остановиться или уйти с линии атаки из-за набранной скорости, но всё же, не желая так глупо отдавать богу душу, не оказался от попытки. И сталось, что попытка это вылилась в неуклюжее падение, однако, в самый подходящий на то момент. Копыта ударили в воздух, где долю секунды назад был торс человека. Сам же Генрих проскользил по мокрой от дождя траве прямо под жеребца и в следующий миг уже перекатывался вправо, уходя от возвращающихся на землю конечностей пони. И если первая атака сулила ему сломанные рёбра, то под второй – хоть это и не было ударом – чуть не хрустнул его череп.

С характерным звуком рвущейся ткани Генрих освободил правую руку, чей рукав прижала подошва копыта. И ведь в этой самой руке он крепко сжимал нож, который теперь можно было пустить в дело. Но не из такого положения.

Забыв про рану, равно как и обо всём, что не касалось боя, Генрих начал быстро подниматься, опираясь на перебинтованную кисть и правую ногу. В этот самый момент шериф разворачивался к нему передом, дабы следующая атака уже передними конечностями не была слепой. Удержавшись на земле левым коленом, человек чуть развернулся: он искал цель для предстоящей атаки, но встретился с горящим взглядом Фаза. Былая спесь и азарт ныне уступили страху навсегда остаться в этом лесу; сойти с тропы, ведущей к мечте, так и не добравшись до неё. В глазах же Генриха жеребец подобного не обнаружил. Лишь дикий, почти звериный огонёк плясал в пустом взгляде, никогда не испытывающем влечение заветных мечтаний.

Резкий удар наотмашь вывел человека из равновесия, и он неловко завалился назад. Фаз же отшатнулся, тщетно стараясь перекрыть копытами хлеставшую из вскрытого горла кровь. Он хотел что-то сказать напоследок, но этого нам, увы, узнать не суждено –его рот едва раскрылся, но ничего, кроме жуткого всхлипа и последующего алого потока, оттуда не вырвалось.

Поднявшись и уже собираясь двигаться обратно к брошенным сумкам, Генрих замер, услышав собственный голос, исходивший, однако, вовсе не от него.

– Не стоит так спешить возвращаться с пустыми руками…

По телу пробежала дрожь. Опасливо замотав головой по сторонам, потому как источник голоса, казалось был совсем близко, человек не обнаружил ничего кроме собственной тени…

«Тени…»

– Ты уже знаешь моё имя? – лукаво прошелестел невидимый собеседник. – Славно, славно.

– Кто ты? Чего тебе надо?! – перепугавшись по более, чем при битве с шерифом, вопрошал слегка побледневший Генрих.

– Позже, друг мой, позже, – шептала тень. – Не о том сейчас нужно печься. Здоровяк-то не соврал насчёт окружения…

Не без усилий человек взял себя в руки, чтобы обдумать сказанное… его собственной тенью. Бред! Однако в опасении было немало смысла.

– И что же ты предлагаешь? – воскликнул Генрих, так и не придумавший ничего толкового. Ему помнилось, что первые её слова как-то намекали на решение.

– Страх – очень сильное оружие, – самодовольно прозвучало в ответ. – Слушай меня внимательно…

Познав истинную тьму, начинаешь видеть свет там, где доселе его не замечал. Едва у Генриха появился объект для сравнения – забудем на миг, что это тень – он поменял некоторые критические взгляды на свои пороки. В лучшую сторону, разумеется.

– Чёртов безумец... – выругался человек, дослушав предложение до конца.

Что правда, то правда – до такого он бы вряд ли додумался. Изощрённый и кровожадный план, что навеяла ему тень, в то же время был… гуманным, как бы дико не звучало соитие этих черт. А также грязным – это, пожалуй, больше всего вызывало у Генриха неприязнь в силу ещё имеющей место брезгливости. Но альтернативы он не увидел, и потому направился добывать свой билет на выход к уже заставившему себя уважать жеребцу.

---

Багровое зарево летнего вечера наполнило горизонт двояким смыслом. Патрули Зелёного Дола, собранные из простого мирного населения, уже вовсю строили догадки и предположения. За прошедший час от шерифа не было не единой весточки, потому многие и начинали задаваться вопросом – а есть ли вообще смысл тут торчать? Но всё же своих мест горожане не покидали, продолжая удерживать оцепление указанного Фазом района.

Четверо пони, следивших за выходом на Северный Тракт единственной тропы, были оторваны от своих размышлений чьей-то шаркающей, незнакомой им походкой.

– Это же… Это же оно! – со странным ликованием воскликнул тот, кто приметил Генриха первым.

Схватившись за лопаты и мотыги, жеребцы неуверенно встали на пути чужака, поскольку шериф наказал им ни в коем случае не выпускать существо за оцепление.

Оказавшись в нескольких шагах от человека, пони с ужасом обнаружили, что на тряпье, коим он был обвешан, запечатлелась отнюдь не волшебная игра заката, а натуральные пятна крови, ещё не успевшие высохнуть. Слегка покачивающийся от усталости Генрих фривольным взмахом бросил под копыта замеревших жеребцов какой-то непонятный чёрный лоскут. И лишь наклонившись, они смогли разглядеть, что именно лежало перед ними в дорожной пыли: запятнанное кровью изображение гвардейского шлема, половина которого сияет золотом, а другая – потускнела от ржавчины. Холстом же этому рисунку верно служил кусок кожи, покрытый плотной, угольной шёрсткой.

Глава VI: Призрак Северного Тракта

Сон торговца, как бы сильно он не устал, будет непременно прерван и малейшим подозрительным звуком. Тем более, если звук этот – скрип стоящей поблизости, груженной товарами телеги. Не найти такого торговца, который бы после такого продолжил спать, списав всё на случайную ночую птицу или дуновения ветра. Да не в жизнь! И малейшее опасение быть обокраденным заставило бы истинного купца вмиг раскрыть глаза вовсю ширь и кинуться проверять, насколько его тревоги напрасны.

Следуя этим инстинктам, дремавший около потухшего костра пони немедля поднялся на ноги, бросил быстрый взгляд на своё имущество, да тут же окаменел, как трофей Горгоны. Действительно, его нагло обкрадывали, но увидев вора, жеребец не мог выйти из этого состояния и хоть как-то этому помешать. Даже рот – и тот не мог открыть.

Увешанное ветхими тряпками, кои словно никогда и не были одеждой, перед ним стояло странное существо. С его тощим, почти полностью скрытым под рванным нарядом телом, бледными, ветвистыми лапами, уже обхватившими пару мешков из телеги и блестящим взглядом оно показалось торговцу заблудшим порождением мрака.

Вор ещё какое-то время заворожёно вглядывался в пони, а потом развернулся и направился к лесу бесшумной поступью. Когда он скрылся в темноте, жеребца отпустило. Обессиленный, он повалился наземь и смахнул со лба пот, словно только что провёл сложную и выгодную торговую операцию. В какой-то степени так оно и было.

На то он и торговец, чтобы всему назначать свою цену. Удержав в узде рвение защитить свой товар и дав себя обокрасть, жеребец сохранил кое-что поважнее. Только дилетант оценит собственную жизнь дешевле перевозимой снеди.

Но не только нехитрый расчёт и проявление благоразумия заставили этого пони поступить именно так. Между негоциантами уже давно гуляли байки о призраке Северного Тракта. И ведь одна краше другой. Порой, из-за старания того или иного торговца не ударить в грязь мордой, россказни о необычном воре доходили до смешного своей неправдоподобностью. Согласно одной из совсем уж нелепых версий, существо это не что иное, как воплощение Дискорда или, по меньшей мере, его посланник, суливший Эквестрии тёмные времена. Каждый старался оправдать своё решение – не мешать себя разорять – как можно красочнее. И вскоре успешные коммерсанты, наслушавшись разных вариаций этой байки, дабы не искушать судьбу, увеличивали охрану своих караванов, а одиночки – сплачивались в группы. Те же, кто не принимал никаких мер, просто решили не чинить призраку препятствий. Не так много он и забирает, в конце-то концов!

А началось всё с того, что запасы Генриха истощились, а пополнять их как-то надо. Глупо было помирать, едва вырвавшись из Зелёного Дола. Вот и решил человек далеко за ответом не ходить и пользоваться близкими благами.

Никогда пеший путь не вызывал у него такого восторга. Ещё бы! Широкая грунтовка, врезающаяся в лесной массив, своей живописностью отгоняла тоску и угнетение. Шагая по тракту, Генрих только и делал, что созерцал да рассуждал обо всём, что пережил совсем недавно. На это у него была целая уйма времени.

Но поскольку, дабы не привлекать к своей персоне лишнего внимания, двигался он исключительно ночью, днём ему приходилось отсиживаться. То время, что он не спал, проходило в наблюдении за трактом из укромного места. И ведь было на что посмотреть.

Тракт жил мечтами торговцев, судьбами скитальцев и целями путешественников. Жил бурно и жизнь эта неустанно проминала его землю копытами и колёсами. Кажущиеся бесконечными караваны и одинокие телеги, лёгкие кареты и резные, гулко громыхающие на всю округу дормезы – все они наполняли большак огромным смыслом. Одни на север, другие на юг, а кто-то, не добравшись до заветной Империи, сворачивал на более узкие дороги, ведущие на западные дикие земли или в восточные города Эквестрии. Генрих всегда ухмылялся при виде запряженных в транспорт пони, с коих под палящим солнцем градом лился пот. В глазах человека это выглядело особенно забавно. И с этим конфузом эквестрийцам предстоит мириться ещё очень долго – до тех самых пор, пока на тракт не ляжет первый рельс.

Едва заметив, что сумки его пустеют, Генрих следующей же ночью начал высматривать стоянки одиноких торговцев и, не стесняясь, обыскивал их телеги на предмет съестного. Даже будучи замеченным, он не прибегал к насилию, не видя в этом особого смысла – пони просто не давали на то и малейшего повода. Да и, в конце концов, зачем всё портить бессмысленным кровопролитием, раз можно просто уйти, забрав, что тебе нужно?

Заметив, что подобное повторяется раз за разом, человек впал в раж. Видеть в глазах разбуженных торгашей этот не то суеверный, не то почтительный страх было одним удовольствием. А будучи причиной этих чувств, он ощущал некую власть над скованными ужасом пони. Потому-то в дальнейших вылазках Генрих старался нарочно разбудить торговца, дабы всласть потешить своё изощрённое властолюбие.

По большей части такой реакции со стороны пони способствовал его внешний вид. То тряпьё, в котором человек оказался в этом мире, износилось вконец, оттого-то ему и приходилось идти на ухищрения. Пусть костёр оберегал его от холода в предрассветные часы, а капюшон плаща – от дождя, но от издержек такого образа жизни путника защитить было нечему. Шедший от Генриха острый запах сырой земли, прогнившей листвы и пота принадлежал скорее дикому зверю, нежели человеку. В какой-то степени это даже дополняло шокирующий всех образ, плодами которого он, спустя неделю после первого грабежа, ловко пользовался.

Стража моста, переброшенного через мелкую речушку, также поддалась всеобщему страху перед порождением тьмы. И даже прилетевший накануне пегас-гонец с предупреждением не пропустить «сеявшего хаос зверя» не смог ничего изменить. Когда в полночь деревянные доски едва слышно заскрипели под тряпичными обмотками, шестеро пони не решились чинить призраку препятствия и поблагодарили всемогущую Селестию, когда тот скрылся, даже ничего не забрав.

---

Генрих вдыхал свежий ночной воздух и бодро шагал по тракту. Под ярким светом луны путь был похож на несущую серебряные воды реку.

Справедливо считать, что лишённый общения человек со временем теряет рассудок, но Генриху это не грозило. Солнце то светит или луна, его тело неизменно отбрасывает тень, а когда наступает беспросветный мрак, она становится его частью. Можно, конечно, назвать общение с тенью безумием, но только не в этом, полном странностей и загадок мире.

– Они возвращаются… – шелестом листвы промолвил голос.

Генрих знал, что значат эти слова. Он поспешно направился к лесу и, укрывшись за крайним деревом, посмотрел в небо.

Вот на фоне диска луны в бесшумном полёте показались два тёмных силуэта. Взгляд летящих на юг ночных пони разрывал тьму, но вновь не уловил ничего, кроме пустого большака.

– И снова благодарю.

Далеко не первый раз тень предсказывала угрозу. Словно находясь в сговоре с самой ночью, она заставила её отвернуться от своих творений и проявить благосклонность к чужаку. С таким союзником он всегда будет опережать своих недругов и избегать нежеланных встреч.

Предаваясь размышлениям, Генрих возобновил свой путь.

«Риск умереть каждый день меркнет перед чувством, что я властен над собственной жизнью», – проносилось в голове человека каждый раз, когда прошедшая рядом опасность едва его не задевала.

И вкусивший эту власть уже не представляет своё существование иначе. Особенно, если в прошлом был её лишён. Как можно мириться с тем, что вставая с постели утром, ты уже наперёд знаешь весь распорядок дня? И самое обидно здесь это то, что даже такой примитивный сценарий будет написан вовсе не тобой. Судьбой, богами или ещё кем-то – без разницы! Ясно, что фантазии им недоставало.

Генрих так и не смог вспомнить своё прошлое. Откуда он? Кто он? – вопросы без ответов. Известно лишь, что он человек. Эти непоколебимые воззрения и вероломные амбиции, через призму коих проходит суть каждого предмета, могут принадлежать только тому, кто гордо именуется венцом природы. Также он был твёрдо убеждён, что в прошлом его неизменно окружали люди. Плохие или хорошие, любящие или ненавидящие – тоже загадка.

Таким образом, нынешнее положение Генриха представляло собой не столько белый лист, сколько пустой. Чем богаты, тем и рады, как говорится. Большего он и не желал, однако по испытываемым чувствам всё же имел некоторое представление о прошлой жизни. Он никак не мог назвать его хорошим, поскольку ощущение штурвала своей судьбы было слишком незнакомым и непривычным... слишком приятным.

Вероятно, отсутствие воспоминаний даже к лучшему. Незачем – даже мысленно – возвращаться к тому, что уже успел возненавидеть всей душой. В этом мире он познал эти пленительные чувства и лишить его их отныне способна лишь смерть.

---

Шла четвёртая неделя с того момента, когда человек ступил на тракт.

Ночь подходила к концу и Генрих, уже начавший подыскивать место для ночлега, вдруг приметил впереди очертания домов. Небольшое придорожное поселение, именующееся Сосновым Углом, окутывал молочный туман. Где-то вдали слышалась трель одинокой птицы.

Из всех домов, едва переваливавших за две дюжины, особо выделялось двухэтажное здание вблизи тракта. Крыша его была представлена гранённым кристаллом гигантских размеров, цвет которого хорошо отображала надпись на вывеске: «Гостиница «Янтарное озеро»».

Застывший на крыльце здания человек боролся с возникшим соблазном, а вернее – старался его оправдать. Ну что страшного в том, что он хоть раз за всё это время выспится в человеческих условиях – на кровати, окружённой стенами и крышей сверху, а не на холодной земле меж корней под звёздами? Смыкающиеся от усталости веки только подталкивали его к этому решению.

– Тень? – скрестив на груди руки, призывал невидимого спутника Генрих.

– Можешь не беспокоиться, мой друг. Я прослежу, чтобы твой сон не стал вечным.

Снова Тень улавливала всё с полуслова и ответила именно то, что хотел услышать человек. Остальное – мелочи, с которыми он и сам в силах разобраться.

Генрих натянул капюшон, скрыл лицо до носа тряпкой и позвонил в колокольчик над дверью. Прошло немало времени, прежде чем ему открыл пожилой сизый жеребец в спальном колпаке. Выходя на порог, хозяин гостиницы продирал глаза и что-то недовольно бурчал по поводу прерванного сна. После того, как он увидел своего будущего постояльца, о сне можно было и не заикаться. Его широко раскрытые глаза порождали лишь один вопрос – а спал ли он вообще?

Постояльцы уже все уши ему проели этими небылицами о призраке Северного Тракта. Он слишком стар, чтобы верить в такие бредни, и к тому же, навестивший его гонец дал ясные указания по этому поводу.

«Обычный преступник, по которому королевская темница плачет» – частенько ворчал про себя хозяин.

И вот предмет всех этих бурных и пустых обсуждений стоит прямо перед ним. Почерневшие от грязи лохмотья кажутся совсем уж чёрными на фоне зловещего тумана. Под натиском хищного взгляд из тени капюшона и звериного духа жеребец сжался, плюхнувшись на круп. Колпак слетел с его головы, обнажив неопрятную, седую гриву.

– Могу я снять здесь комнату на день? – словно не замечая неудобств хозяина, совершенно спокойным тоном осведомился Генрих.

– Н-н-на день? – словно оглохнув, переспросил пони.

– Да, именно. Надеюсь, у вас найдётся свободная комната.

Человек, без всяких препятствий обогнув жеребца, перешагнул порог. Только тогда тот вышел из оцепенения и засеменил за ним.

Внутри Генриха встретил небольшой, но уютный, заставленный круглыми столами зал. К левой стенке примыкал помост, играющий роль сцены, а чуть правее противоположной от входа двери – столешница и шкаф с напитками. Вся мебель была сделана из красного дерева, покрытого лаком, а пол устилал гладкий паркет. В воздухе, помимо приятного запаха древесины, витал ласкающий нос хмельной аромат.

– А оп-п-плата? П-п-пять битов, – жеребец нашёл в себе мужество на такие слова.

– Действительно, чуть не забыл, – лукаво ухмыльнувшись, Генрих вынул из сумок небольшой тряпичный кошель – не только провизия входила в число его трофеев. Он, не без сожаления к такой низкой цене золота, отсчитал пять монет и положил их на столешницу – вот уж верно этому пони теперь будет, чем похвастаться перед постояльцами.

Немного успокоившись, хозяин повёл его по лестнице наверх. Обстановка второго этажа представляла из себя длинный коридор и расположенные друг против друга двери комнат.

– В помещении должно быть окно, – предупредил жеребца Генрих.

Остановившись напротив одной из дверей в самом конце, пони снял с шеи связку ключей и принялся отыскивать в ней нужный. Открыв дверь, он передал его человеку, как того требовали правила, а затем поплёлся к лестнице, лелея тщетную надежду заснуть после этого визита.

Комната была скромной: оббитые деревом стены, пол и потолок; одноместная кровать, стоящая рядом с ней маленькая тумба и самое главное условие – окно. Хорошо, когда из помещения ведут несколько выходов.

Выглянув наружу, человек увидел пустынную и, похоже, единственную улицу поселения – в отличие от Зелёного Дола, здесь рано вставать никто не спешил. Затем, от греха подальше, задёрнул занавески.

Закрыванием двери на ключ Генрих не ограничился – как пить дать у хозяина был дубликат. Не в обиду своему невидимому союзнику, но он решил перестраховаться. Придвинув к открывающейся внутрь двери тумбу, человек поставил на её край пару флаконов с медикаментами на самом донышке. Учитывая чуткий сон Генриха, звука их падения должно было быть предостаточно. Нож он положил под подушку, а сумки и всю одежду, кроме штанов – сбросил на пол.

Уже ложась на кровать, он с досадой заметил, что та для него мала.

«Вот ещё! Не для того я пять золотых уплатил!» ¬

Приложив немного усилий, Генрих выломал спинку кровати, чтобы свободно вытянуть ноги. Спать, подогнув колени, он не собирался.

«И не стоит привыкать, – накрываясь шерстенным одеялом, наказал себе человек. – Уже завтра мне снова спать сном бродячей собаки».

---

Доносившаяся с первого этажа музыка, хоть и не сразу, но разбудила спящего. Генрих вскочил с кровати, выглянул в окно и к своему удивлению обнаружил, что на дворе уже глубокий, близившийся к полуночи вечер – самое время отчаливать.

Одевшись и собрав свои скромные пожитки, он покинул комнату, оставив ключ в замочной скважине. Музыка усиливалась, и уже можно было признать в ней серебряный звон бубенцов, шум трещоток и бой бубна, аккомпанирующих задорной скрипочной мелодии.

Застыв на повороте лестницы, человек с интересом рассматривал нижний зал, который освещался огнями каганцев и камином. Каждый столик был оккупирован шумной компанией жеребцов и кобылок всех мастей и окрасов. Генрих с удовольствием вдыхал аромат пенящегося эля, кувшины с коим виднелись повсюду. Знал он, что надо бы уже уходить, да не мог просто так отделаться от желания пригубить хоть кружечку.

«И чем я хуже этих непарнокопытных?!»

Благоразумие уступило место гордости и банальной тяге к утолению жажды бренной плоти. Генрих, придав себе тот же вид, что и утром, уверенно спустился вниз и музыка прекратилась. В наступившей тишине слышался грохот падающих стульев, звяканье опрокинутых кружек и опасливое перешёптывание. Зал застыл. Лишь один хозяин гостиницы, работающий за стойкой, в сердцах приложил ко лбу копыто. К нему-то Генрих и направился, не обращая на публику абсолютно никакого внимания.

– Налей-ка и мне кружечку, – бесцеремонно потребовал человек, заранее положив на стойку пару монет.

В страхе за своих постояльцев, кои, как ему казалась, вот-вот разбегутся кто куда, жеребец без пререканий обслужил чужака, налив ему пинту имбирного эля.

«Только бы не пострадала репутация заведения…» – тревожился охваченный дрожью хозяин. Боясь упустить выгоду, он так и не рискнул сообщить клиентам, что наверху дрыхнет тот самый разыскиваемый и принимаемый всеми за призрака преступник, а посему – здесь может быть опасно. Теперь же хватался за голову, надеясь, что всё обойдётся, уляжется и забудется.

Вонзившиеся в спину взгляды ничуть не смущали Генриха, пока он пробовал напиток. Пряная прохлада растекалась по телу забытым расслаблением, а когда человек громко опустил на стойку опустошённую кружку, почувствовал лёгкое, приятное головокружение.

– Ну-ка, ещё одну, – захотел продлить удовольствие человек.

Зал тем временем, не чувствуя никакой опасности, оттаивал от его столь внезапного появления. Вновь зазвучала скрипка, а за ней и остальные инструменты. Шёпот постояльцев потихоньку переходил в нормальную, раскрепощённую беседу, и вскоре остался лишь смешанный с любопытством страх. Боясь обратиться к чужаку, занявшему столик в самом тёмном углу, пони сверлили его пытливыми взглядами.

Сам же Генрих, нацепивший овечью шкуру, сегодня был не против побеседовать с кем-то живым, но откуда им было об этом знать?

Вторая опустевшая кружка звонко опустилась на стол и человек, уже начавший клевать носом, подумал, что пора. Но не успела его рука нащупать под сидением сумки, как перед ним ни с того ни с сего возникла ещё одна полная кружка.

– Не такой уж вы и призрак, – раздался чей-то мелодичный голос.

Подняв слипающиеся веки, Генрих увидел перед собой нежно-бежевую кобылку – ту самую, что совсем недавно развлекала зал игрой на скрипке. На вьющихся локонах её гривы цвета светлой бирюзы играл томный блеск огней. Но эти лишённые всякого страха глаза… Человеку казалось, что на него смотрят два тёмных аквамарина, два дивных самоцвета, но никак не органы зрения. Если в алкоголе он тонул, то в этих бездонных, живых озёрах просто захлёбывался. Даже предложенная кружка эля не могла заставить человека оторваться от их созерцания, что, ни много не мало, смутило скрипачку.

– У вас ведь есть имя? – допытывалась пони, стараясь держаться уверенно под ошалелым взглядом чужака. – Моё – Виолин.

– Генрих, – коротко буркнул человек, протягиваясь за кружкой. – Благодарствую.

Язык его, как ни странно, ничуть не заплетался. Лишь иногда прерывался сладкой зевотой.

– Вам известно, Генрих, что здешний сорт смело пьют при недуге бессонницы? – кобылка почти вплотную приблизилась к человеку и, словно опасаясь быть услышанной, понизила голос. – Очень скоро вам понадобится место для ночлега…

Не придавший её поведению никакого значения, Генрих продолжал вещать прежним вялым, но достаточно громким голосом.

– Об этом не шибко задумываешься, когда спишь под каждым деревом, – иронично заметил он.

Услышав это, пони слегка прикусила губу.

– Что ж, тогда советую с этим не затягивать. Ещё немного, и вам не удастся встать из-за стола, – предупредила скрипачка и, кокетливо подмигнув, исчезла так же неожиданно, как и появилась.

С трудом поднявшийся Генрих только сейчас осознал всю серьёзность сказанного.

«Вот бестия…» – ворчал он, еле перебирая ноги.

Не будь третьей, щедро поднесённой ему кружки, всё было бы гораздо проще. Чуть ли не засыпая на ходу, человек всё же выбрался наружу. Воздух пронизывала свежесть, а в вечернем небе, скрывая игру закатных красок, толпились грузные от влаги тучи, явно собиравшиеся как следует излиться на землю дождём. До засмотревшегося на них человека внезапно дошла одна мысль.

«Стоит сделать это, пока меня держат ноги...».

Приспустив штаны, он бессовестно оросил росший в шаге от крыльца куст.

Недолго после этого продержался Генрих: добравшись до тракта, он заставил непослушные ноги сделать пару шагов, прежде чем они предательски согнулись в коленях. Его налившиеся свинцом веки моментально опустились.

Пребывая в сознании, он улавливал два женских голоса, один из которых принадлежал пресловутой скрипачке. Нехитрый пазл сложился его голове, но теперь было поздно что-либо предпринимать. Коря своё легкомыслие, человек беспомощно лежал на обочине, а две коварные фурии – как он их заклеймил – тем временем решали его судьбу.

«Как же глупо…» – подумал Генрих, прежде чем без остатка погрузиться в глубокий сон.

По странному стечению обстоятельств, в копытах двух пони оказалась жизнь той самой тени Зелёного Дола, гонимого правосудием зверя эквестрийского, призрака Северного Тракта, наводившего страх на всю округу.

Глава VII: Пустой лист

«Мыслю, следовательно, существую…»

Когда оковы сна спали, Генрих не спешил открывать глаза. Нет, не смерть его страшила. Он боялся, что не увидит ничего, кроме темноты. Вечной, непроглядной темноты в каком-нибудь каменном мешке, где, согнувшись под низким потолком, он будешь влачить жалкое существование, моля сжалиться и, наконец, даровать ему покой. Но воздух, который вдыхали его лёгкие, не казался человеку сырым и тяжёлым смрадом близкой и одновременно далёкой смерти. На веки не давил неподъёмный мрак, но ложился тёплый свет. Голое тело не терзал вечный холод глухих каменных стен. Ничего такого не было.

Но как же так? Неужели его ожидает что-то, хуже этого? Неужели чей-то гений жестокости уготовил ему нечто ужаснее?

Содрогнувшись от таких мыслей, человек заметил, что лежит на чём-то мягком.

«Кровать? Да быть не может! А если… – Генрих осторожно пошевелил руками, полагая услышать звон кандалов на запястьях, но нет. – Так, хватит с меня уже догадок!»

Еле заметно человек приоткрыл глаза, надеясь скрыть пробуждение от несуществующего стража.

Всё верно – он лежал на кровати, а через окно, расположенное за спиной, в небольшую комнату лился дневной свет. Убедившись, что он один, Генрих привстал, чтобы оглядеться получше. Стены были обтянуты тёмно-синей тканью и такого же цвета были длинные бархатные шторы. Помимо кровати здесь стоял покрытый красным лаком комод, на краю которого мирно полёживал его нож.

– Ничего не понимаю… – промолвил вконец сбитый с толку человек. Поскольку он видел лишь один из всех возможных вариантов, в котором дом обязательно принадлежал недоброжелателям, то и мыслил в соответствующем направлении. Что же находится за дверью комнаты – Генриху было страшно и подумать. Раз его не связали и дали оружие – по логике своей он видел в этом скорее проклятие, нежели везение – то враг его, верно, считает, что и с этим у него мало шансов на спасение.

«Ну, ничего, – хватаясь за нож, подумал Генрих,– не в первый раз меня недооценивают!»

Но к двери человек пока не собирался. Будучи нагим, он чувствовал себя слишком уязвимым и, не обнаружив рядом своей одежды, сорвал с кровати простынь и обернул её вокруг пояса.

Медленно повернувшись, круглая и слишком большая ручка издала механический щелчок, и в узком пространстве между дверью и стеной показался сосредоточенный, изучающий взгляд. Генрих увидел пустой, устланный зелёным ковром коридор, и более ничего, потому как, услышав мягкий шаг четырёх копыт, поспешно закрылся – благо уже беззвучно.

Сердце его запало, когда дверь начала отворятся с другой стороны. И так осторожно, словно некто боялся потревожить покой спящего.

Больше Генрих ждать не мог, поскольку, глянув на пустую кровать, его пленитель тут же поймёт, что произошло. Собрав всю решительность в кулак, он резко дёрнул на себя дверь и в слепую обрушился на стоящую за ней пони, повалив ту на спину. Оказавшись сверху, человек приложил к её шее лезвие, а локтем свободной руки прижал её грудь. Только после всего этого, Генрих хоть как-то разглядел главного организатора перемещения его тела с обочины тракта в тёплую кровать. Да, теперь он, наконец, всё вспомнил. Скрипачка…

– Какого чёрта вы творите?! – озвучил свои сумбурные мысли Генрих, совершенно не представляя, с чего тут начать.

Но не успела Виолин – о, её имя он тоже вспомнил! – и рот открыть, как в коридоре показалась ещё одна кобылка. Эта тёмно-каштановая пони средних лет с белой в охровую полоску гривой была к тому же единорогом, с коими человек пересекался впервые. Её глаза тут же зажглись решительностью и гневом, а рог – ярким янтарным пламенем.

– Констанция, не смей, – тихим, но властным голосом обратилась к ней скрипачка.

– Но, госпожа…

– Всё в порядке, – Виолин слабо улыбнулась каштановой пони, стараясь передать ей своё спокойствие. Но вряд ли нож у её горла тому способствовал: – Мы просто разговариваем, ведь так, Генрих?

Генрих же переводил возбуждённый взгляд то на одну, то на другую, стараясь уловить ход мыслей в голове бежевой пони. Он не мог объяснить, почему испытывает жуткую неловкость, играя в этой ситуацию свою роль. Не виной ли тому спавшая с него простынь?

– Так, у тебя минута, чтобы всё мне объяснить! – предупредил Генрих, ещё сильнее прижав кобылку у основания шеи. Всё-таки хорошо, что у него в руке нож! Без вынуждающих обстоятельств он бы живо поднялся на ноги – пребывать в такой срамной позе, словно собираясь силой овладеть телом этой пони, ему не шибко хотелось. Только от одних подобных мыслей Генриха передёргивало и бросало в краску.

– Вы помните, как перебрали вчера, а затем свалились прямо на обочине? – спросила Виолин, немного склонив голову набок. Её, то ускоряющийся, то замедляющийся голос звонким альтом звучал в ушах Генриха. Но он был слишком взбудоражен, чтобы поддаться на чары этой мелодии.

– Я помню, как чья-то щедрость хорошо тому поспособствовала, – с ядом процедил человек. – Не стоит это отрицать.

– Конечно, не стоит! – залопотала пони самым, что ни на есть, простодушным тоном, – Поскольку, как вы и сами заметили, в этом происшествии немало нашей вины, случайно оказавшись рядом, мы просто не могли пройти мимо и оставить вас в таком неловком положении!

– То есть мне вас ещё благодарить за это? – не сдержавшись, Генрих засмеялся. – А кто вам разрешал тащить меня сюда без моего разрешения, благородные спасители вы мои?

– Так как же, позвольте поинтересоваться, нам было его получить, когда Её Высочество Луна позвала вас в своё царство ещё до того, как мы успели к вам подойти?!

«И не поспоришь ведь...» – хмыкнул Генрих, но тут же почуял подвох и вновь засомневался.

– И что же побудило тебя помочь мне – чужаку, который сейчас держит нож у твоего горла вместо того, чтобы выразить хоть малую благодарность? Что помешало позвать какого-нибудь мужлана, чтобы он скрутил меня, а затем передал вашему правительству? Немедленно говорите, что вам понадобилось от такого, как я!

– Неужели вы видите в нашей помощи корыстные побуждения? – возразила Виолин, обжигая Генриха проницательным взглядом, – Разве не может быть иначе?

– В моём случае – нет, – поправил он, но уже без былой горячки.

– Только потому, что вы чужак в этом мире? – пользуясь тем, что хват человека ослаб, кобылка приподнялась. Её глаза зажглись живым огоньком, силясь заглянуть прямо в душу Генриха и прочесть там нечто важное. Зажглись так, словно настоящий разговор для пони начался только с этих слов.

– Лучше сказать – чужак, который не нашёл в нём места… – человек отвернулся, о чём-то задумавшись.

«Ты никогда этот мир не поймёшь, ставши его гнойной раной…» – воскресли в памяти пророческие строки, а за ними – перепутье у кровати, где Генрих шагнул не туда.

Отгоняя от себя эти мысли, он замотал головой и, убирая от шеи кобылки нож, бросил в сердцах:

– Ну вас всех…

Охваченный внезапным безразличием нагой человек нащупал рукой простыню и машинально прикрыл ей своё достоинство перед тем, как подняться.

– Верните мне мою одежду, и я исчезну. Может, даже спасибо на прощание скажу.

– Эмм, Генрих… – подбирая нужные слова, больше не прижатая к полу Виолин осторожно вставала, – …как насчёт задержаться в этом доме на пару дней? Вы ни в чём не будете иметь нужды и…

– Что?! – воскликнул Генрих, вторя служанке, молчавшей до этих самых пор. Две пары глаз вцепились в запнувшуюся скрипачку.

– Пару дней? Я же тебя вроде по голове не бил…

– Послушайте, ну чего вам стоит согласиться? – словно не видя в своём предложении ничего необычного, настаивала пони, – К тому же ваша одежда… её нет.

– То есть, как это нет? – Генрих уже начинал выходить из себя от такой бесцеремонности к его телу и имуществу.

– Она пришла в негодность…

– Ах, в негодность! – бушевал человек. – Будто бы мне есть из чего выбирать! Это у вас целые гардеробы тряпья и знать бы хоть зачем!

– Нечего так волноваться. Завтра у вас уже будет новая, – заметила Виолин, положив конец разыгравшемуся негодованию человека.

– Каким это образом?

– Пока вы спали… – ох, только не подумайте ничего дурного! – ну, вот пока вы спали, мы сделали кое-какие замеры… частей вашего тело, – после последних слов кобылка невольно засмущалась и, отвернувшись, попыталась скрыть проступивший румянец за крупными бирюзовыми локонами.

– Ах, вот оно что… – тут Генрих просто не нашёл слов, способных достойно выразить его переживания. Разбитый он присел, облокотившись о стену.

«Расслабиться хотел, значит?! Славно же расслабился! Ей богу славно! – корил себя человек, уже пожалевший, что не очнулся в темнице. Так бы хоть его гордость избежала травм. – Значит, пока я был в отключке, две цветные лошади меня на кровать положили, догола раздели, а затем ещё и измеряли! Позор-то какой…»

– Завтра, говоришь? – отрывая ото лба руку, обратился он к Виолин.

Та еле успела пригрозить возмущённой Констанции, намеревавшейся что-то сказать.

– Да, думаю, завтра всё будет готово, – заверила кобылка. – Значит, вы примите моё предложение?

– Как будто у меня есть выбор, – зло отозвался Генрих.

Но, несмотря на недовольную мину, он уже выискивал положительные стороны своего положения. В его видении картины хозяйка негласно ставила под залог свою жизнь, раз даже не потрудилась его обезоружить. Если бы она хотела лишить человека жизни, можно не сомневаться, он бы уже не дышал. Но до сих пор, до сих пор перед глазами стоял один, не дававший ему покоя вопрос – на кой чёрт он сдался этой скрипачке?

– Ты добилась своего. Что дальше?

Вместо ответа, Виолин обратилась к служанке.

– Констанция, будь добра, приготовь нашему гостю горячую ванну.

Вздохнув, пони с явной неохотой отправилась к двери дальше по коридору выполнять поручение госпожи.

– Это не займёт много времени, – уверила скрипачка, оставшись с ним наедине. – И, Генрих, могу я обращаться к Вам на «ты»?

– Как будет угодно, – буркнул он, смерив кобылку скептическим взглядом.

– Тогда позволь мне кое-что тебе посоветовать – принимая ванну, воспользуйся содержимым синего флакона. Ведь без паразитов в гриве жить станет проще…

Генрих метнул в пони гневный взгляд.

– У меня и в мыслях не было тебя оскорблять! – Виолин поспешила сгладить свой совет. – И было бы очень странно, если бы я не обнаружила у тебя этой… проблемы. У тех, кто ведёт странствующий образ жизни, подобное встречается сплошь и рядом. Ты же просто не стал исключением. В общем… в общем, приводи себя в порядок. Всё, что есть в этом доме, отныне в твоём распоряжении.

Вскоре Констанция закончила с приготовлениями и возвестила об этом находящихся в коридоре.

Генрих поднялся с пола и угрюмо поплёлся к предполагаемой ванной комнате.

– Не забудь про синий флакон! – бросила напоследок Виолин, после чего вернулась к готовке обеда.

Зайдя в небольшую оббитую деревом комнатку, человек опустил глаза на приличных размеров вытянутую лохань. В доме был водопровод, но много ли от него толку? Лишь благодаря приложенным Констанцией усилиям холодная вода из колодца стала нагретой и источающей щедрый на тепло пар. В те времена магия единорогов активно использовалась в быту и была очень востребована в богатых домах.

Тепло. Генрих, блаженно вытянувшийся в лохани, так давно не испытывал это чувство и испытывал ли вообще хоть когда-нибудь – тоже вопрос. Его открывшийся при погружении рот уже не закрывался, глаза же наоборот – сладостно сомкнулись, и какое-то время ничто не могло заставить веки подняться. Чистая вода быстро стала мутной, из-за отстающей от его тела грязи, но человека это нисколько не смущало – он продолжал наслаждаться ванной. Это была первая приятная вещь в этом мире, и очень хотелось надеяться, что не последняя.

Когда вода отдала телу Генриха своё тепло и начала остывать, он начал приводить себя в порядок. Оттерев тело шершавой мочалкой, человек задумался о своей – как выразилась хозяйка – гриве. С толикой раздражения он впился в синий флакон, о пользе которого ему так деликатно намекнули, и неохотно за ним потянулся. Затем, выкинув руку из лохани, подтащил к себе стоящий рядом таз и кувшин с чистой водой для головы.

«Всё же стоит сказать ей спасибо…» – подумал Генрих, заметив после смывания бальзама плавающих в лохани виновников многих неудобств.

Уже обтираясь полотенцем, он приметил зеркало, висевшее слишком низко, и лежащие на полке ножницы, слишком неудобные для руки. Кое-как человек всё же смог остричь свои доросшие до плеч волосы и останавливаться на этом не собирался. Выглянув наружу, он попросил принести ему какое-нибудь лезвие, которым возможно сбрить «шерсть на морде». Сию просьбу он дополнил жестом, потому как пони не сразу его поняли. С источающим недоверие взглядом, Констанция через минуту леветировала к нему подходящий по размерам и остроте кухонный нож, поскольку ничего более походящего для этого дела в доме не нашлось. Не совсем то, но всё же. Генрих, пусть и не без потерь, смог избавиться от проросшей за время его странствия густой щетины. Теперь его вид соответствовал тому самому моменту, когда стоя на кухне домика на отшибе Зелёного Дола, он созерцал в лезвии ножа отшельницы своё отражение. Ему отчего-то хотелось предстать перед хозяйкой именно так – не зверем эквестрийским, но человеком. Возможно, таким образом он решил залатать нанесённую его гордости рану.

Оторвавшись от зеркала, Генрих опоясался простынёй и вышел из ванны.

Что верно, то верно – после всего этого жить действительно станет проще… какое-то время.

Оказавшись в коридор, он уловил ароматный запах, тут же пленивший его без остатка. Уже порядка двух суток в его животе хоть шаром покати, оттого-то Генрих, забыв о всяких предосторожностях, поплыл вперёд, ведомый буквально зверским аппетитом.

– О, ты как раз вовремя, – поприветствовала его бежевая пони, крутившаяся у заваленного всякой снедью стола вместе с Констанцией. Та как раз магией водружала на стол небольшой противень со слоёным пирогом.

По правде говоря, внешний вид Генриха до посещения ванны по более пришёлся ей по душе, нежели после. Она не понимала, зачем нарочно скрести ножом свою кожу, тем самым нанося ей увечья, однако отметила, что нынешняя внешность её гостя лишена былой дикости, что, несомненно, идёт ему в плюс. Хоть теперь Констанция не будет шарахаться от него, как от древесного волка.

– Можешь проходить. Я не знаю твоих предпочтений в еде, поэтому обошлась без деликатесов. Надеюсь, ты любишь выпечку?

Ошеломлённый от такого приёма, Генрих разместился на стуле, не в силах оторваться от тарелок с круассанами и пирожками с фруктовой и сливочной начинкой, слойками и кексами. Виолин тем временем вышла из кухни и позвала к себе служанку. Оставшись один, человек больше не стал себя мучить и неистовством дикого вепря начал уписывать всё, до чего дотягивался, не боясь упрёка. Когда зубы динамично перемалывали еду, освобождая во рту место для новой порции, Генрих слышал разговор на повышенной ноте, доносящийся из прихожей. С хлопком входной двери там воцарилась тишина.

– Констанция ушла за покупками, – читая в глазах человека вопрос, отвечала вернувшаяся скрипачка. Сев за стул она добавила уже не так громко:

– Теперь нам никто не будет мешать.

– А если она… – проглотив, Генрих начал было озвучивать свои подозрения.

– Констанция никогда не сделает того, что может привести к угрозе моей жизни…

Человек продолжил трапезу, правда, уже без былого энтузиазма. Пони же к еде не притрагивалась. Охватившую её взволнованность не заметил бы разве что слепой. Она явно не знала, с какой стороны подойти к интересующей её теме, и перебирала в уме варианты.

– Жаль только, что она видит в моих решениях лишь безответственность и неблагоразумие, лишённое всякого смысла.

– Честно говоря, я разделяю её позицию, – попивая яблочный сок, заметил Генрих. – Но, может, ты хочешь это исправить и прояснить ситуацию?

Какое-то время кобылка в нерешительности разглядывала маленькое пятно на скатерти. Как же много слов, признаний и душевных излияний вертелось в её голове лихим ураганом. С большим трудом она выудила из него самое нужное и слегка вздрагивающим голосом разорвала тишину.

– Что может облегчить страдания, от которых невозможно избавиться, с которыми, как кажется порой, можно лишь смириться?

Человек уже задумался над сказанным, но оказалось, что этот вопрос пони задавала себе. Ей нужен был только один из всех возможных ответов. И думалось ей, что в нём она одинока.

– Облегчить страдания может близость того, кто также несчастен.

– И в чём же заключается твоё несчастье? – не сдержав ухмылку, осведомился Генрих.

– Я тоже не нашла своё место в этом мире, – кобылка понизила свой голос, чтобы он дрожал не так сильно. Её глаза, подёрнутые печальной дымкой, смотрели сквозь собеседника. – Я словно чужачка здесь. Солнце светит и греет каждого, но не меня, а цветы распускаются не для моих глаз. Лишь холодные дожди в верности своей остаются неизменны…

– Вот значит как? Действительно, несчастная, – не без сарказма отозвался человек, склонившись над столом. – А знаешь, как я стал тем, кем есть – изгоем, бредущим, куда глаза глядят? Конечно, не знаешь, как и многое другое обо мне… И всё же, упорно воображаешь, что это не так.

Зелёный Дол – поселение к югу отсюда, – до моего появления был тихим местечком, если верить местным. Так вот этими… – человек вытянул вперёд руки и демонстративно положил их на стол тыльной частью, словно готовясь нацепить кандалы, – …этими самими руками я зарезал двух спящих в доме на его окраине. Ими я пустил кровь оказавшейся у меня в заложниках пони и лишил жизни преградившего мне дорогу тамошнего смельчака, а потом… знаешь, что было потом? Я вырезал кусок кожи с его задницы. Тот самый, кусок с рисунком. Занимательно, да? Но самое забавное, что всей этой грязи крови я мог бы избежать, сделав правильный выбор в самом начале. Как говориться, что посеешь, то и пожнёшь... Всё закономерно.

Лежащие на столе руки Генриха сжались в кулаки. Вновь перед глазами Виолин замелькал этот чудовищный шрам на левой кисти.

– Ты ведь сожалеешь о совершённой ошибке? – после всех перечисленных человеком жестокостей, от прокручивания которых он безвозвратно потерял оставшийся аппетит, голос пони звучал даже спокойнее прежнего.

«Какая-то она странная… – думалось поражённому таким безразличием Генриху, – уж не в этом ли кроется причина её несчастья?»

– Сожалею, не сожалею… это уже не важно. С этим, как ты выразилась, остаётся только смириться.

– Все имеют право на счастье. Даже изгои, – возразила Виолин.

– А ты думаешь, что я несчастен? – Генрих резко поднял голову и поймал её взгляд. – Я разве жаловался на свою судьбу? Нет. Сегодня я обладаю всем, что мне нужно. Большего я просить не смею.

– Хорошо, если только со мной ты нечестен, – заметила пони. – Гораздо хуже стараться обмануть самого себя. Скажи мне Генрих, у тебя есть мечта?

– Мечта…

«Нормально ли то, что у меня её нет? Я даже серьёзно не задумывался об этом…» – спохватился человек.

По наступившей тишине, кобылка поняла, в чём дело.

– Быть любимым? Добиться славы или стать богатым? – слабо улыбаясь, заговорила Виолин. В её голосе читалось лёгкое пренебрежение к перечисляемым вожделениям и она была убеждена, что мечта Генриха вовсе не среди них.

– …А может, ты мечтаешь обрести нечто такое, что даровало бы тебе жизнь с осознанием, наполнило бы твоё существование и все твои свершения смыслом и помогло бы найти твоё признание?

Когда, казалось, список себя исчерпал, она совершенно иным голосом сделала последнее предположение, после чего вновь попыталась заглянуть в душу Генриха, как ранее в коридоре.

Генрих застыл. Могло показаться, что слова Виолин задели в нём невидимый рычаг, на какое-то время полностью обездвижив, но на самом деле они запустили мириады шестерёнок в его голове.

До этого момента человек отрицал пустоту внутри себя, не желал верить в болезнь, от которой не было лекарства. Теперь же, узнав о существующей панацее и утратив былое неведение, Генрих обескуражен и сбит с толку. Вместе с истиной пришло смятение. В нём роились сотни желаний, но ни одно не могло принести желаемого. Не могло стать мечтой.

Учтиво поблагодарив хозяйку за обед, человек удалился в свою комнату. Не знала Виолин, что её произнесённая вслух мечта смогла так сильно его задеть, заставить тонкий механизм заблудшей души изменить свой обыденный ход.

Глава VIII: Загадки ночного панно

– Ваше Высочество, прибыл гонец с отчётом, – возвестил единорог, показавшийся на пороге комнаты одной из башен кантерлотского дворца. Вид его, мягко говоря, был несоответствующим такому визиту: мятый камзол, скошенный набок, неопрятная грива, регулярно приглаживаемая копытом, съехавшее пенсне. Да и сам жеребец с трудом заставлял себя держаться достойно, как подобает подданному перед своей принцессой. Неизвестно, получил бы он упрёк от Её Высочества Селестии или нет, но Её Высочество Луна уже давно не обращала внимания на такие мелочи. Ночь – время для сна… как может быть иначе?

– Пусть направляется сюда, – не удостоив вошедшего и мимолётным взглядом, указала иссиня-чёрная аликорн.

Единорог ушёл, оставив её наедине с кипой бумаг, требующих обязательного знакомства с августейшим взглядом принцессы Ночи. Взглядом уставшим и измотанным, но при этом ясным.

«Состояние казны, сбор налогов за нынешний месяц… Ох, сегодня на звёзды вновь не останется времени. Когда же, наконец, моя заботливейшая сестра выделит Нам настоящих помощников, а не тех болванов, которых под утро Мы застали спящими за рабочим столом? Пять ночей Мы трудились над общей сводкой владений эквестрийских, а эти – цветных снов им не видеть! – увальни бессовестно залили всё своими слюнями!»

Луна положила перо в чернильницу и откинулась в бархатном кресле с высокой спинкой, намерившись вернуться к рутине после доклада. А пока гонец с ним не явился, можно позволить себе скромный отдых.

«Но нет худа без добра. У Нас редко появляются поводы упрекнуть в чём-то любезнейшую сестру. Эти горе помощники таковой предоставили. Правда, когда после этого Мы призвали на ночную смену подкованных бюрократов, дорогая сестра – несмотря на Наше распоряжение о «дневном сне» оных – завалила их работой, да так, что они залили слюнями рабочий стол ещё в полночь! А потом она ещё смеет удивляться, что Мы сообщили ей о знамении звёзд с таким запозданием!»

– Ваше Высочество! – отрапортовал ночной пони, подъём которого Луна, предавшись размышлениям о восхваляемом менестрелями сёстринском единстве, не услышала.

– Да-да, проходи, – смахнув эмоции и успокоив гуляющий хвост, принцесса гордо выпрямилась в кресле, став подобием фарфоровой статуи.

«Вот до ночной гвардии Наша вездесущая повелительница солнечного света точно не дотянет свои копытца. И глаза у них не сомкнутся раньше первых петухов. Жаль только, что горы этих бумаг – чуждое им поприще…»

– Что-нибудь новое или как обычно?

– Нам стыдно, Ваше Высочество, но всё по-прежнему, – пони виновато склонил голову. – Даже полная луна, озаряющая землю благословенным светом, не изменила положения в лучшую сторону. Может все эти слухи и не лживые вовсе… – бросив взгляд на мрак в углу комнаты, освещаемой лишь несколькими лампами, озадачено промолвил он, – Народ о чужаке толкует, что сам Дискорд – чтоб ему в камне вечность торчать – за ним попятам тенью ходит.

– Однако… – протянула аликорн.

– Однако он всё равно скоро найдётся, – с большей уверенностью подхватил жеребец. – Засланные на самые дальние участки Северного Тракта отряды пегасов уже давно движутся на юг и скоро сблизятся с отрядами, идущими на север. Если зверь не сумеет провалиться сквозь землю – он наш!

Про то, что периодические кражи торговцев, наводящие их на след, не происходили слишком давно, что выбивалось из создавшегося порядка, гонец умолчал. Зачем портить своей принцессе такую прекрасную ночь?

– На этом всё? – осведомилась Луна, не вынесшая из доклада ничего нового.

– Так точно!

– Тогда благодарю за визит. Можешь идти.

Пони поклонился и, радуясь скорому завершению такого бесполезного визита, удалился восвояси.

«Ох, вендиго, как здесь душно, – жаловалась обмякшая в кресле кобылица, – К бумагам Мы вернёмся, но чуть позже».

Сойдя с кресла, Луна по-кошачьи выгнула затёкшую спину и еле сдержала порыв расправить нывшие от безделья крылья. После такого непродолжительного удовольствия ей бы пришлось потратить всю оставшуюся ночь, а может, и утро, на то, чтобы навести здесь порядок. Горький опыт – тоже опыт.

Створки большого окна охватило бледно-голубым свечением, после чего в помещение ворвался свежий ночной ветерок.

«Сама принцесса Ночи не всегда находит время наслаждаться красотой своего светила. Что уж говорить про остальных?»

Луна прикрыла глаза и, пользуясь своей привилегией, бесцеремонно заглянула в сон Селестии, сминающей простыни и одеяло где-то в недрах дворца.

«Опять дурной сон…»

Несмотря на участившиеся между ними разногласия и конфликты, она всегда будет оставаться её сестрой. А какая же Луна хранительница снов, если даже самую близкую в этом мире пони не может уберечь от ночных кошмаров?

«Так-то лучше. Спи сладко, дражайшая сестра. Завтра у тебя сложный день».

Из центральной башни, отбрасывая на спящий дворец широкую тень, выпорхнула тёмная аликорн. Через миг она уже лежала на шелковистой траве сада, покрывая её расправленными крыльями.

«Что же хотят сказать мне звёзды? – воздев глаза к бездне над своей головой, задумалась принцесса. С этого традиционного вопроса она раз за разом начинала трактовать послания ночного панно. – Ох, не нравится мне это… Спера с каждым месяцем всё ближе и ближе к туманности Тенебриса. А эта странная комета, что появилась в начале июня? И ведь опять же наша с сестрой планета лежит на её пути…»

Заметив таинственную комету впервые, Луна решила поделиться с сестрой своими опасениями, что было вполне уместно. Кометы издавна считались дурным знамением и посланниками великих бедствий. А то, что её соприкосновение со Сперой не сулит им ничего хорошего, более чем очевидно. Но в чём будет заключаться эта беда и с чем её связать, ни Селестия ни Луна так и не определили. На границах всё спокойно, их старый враг служит декорацией в саду… с какой стороны ждать удара?

До третьего дня после появления кометы жизнь во дворце мерно текла своим чередом. Но вот следующим утром на его пороге стояло чуть ли не всё население Зелёного Дола, настойчиво требуя немедленной аудиенции сестёр. Селестия прервала свои дела, а Луну с большим трудом удалось уговорить подняться – подумать только, какое невежество! – посреди дня и выслушать пришедших пони. Если принцесса Ночи, еле держащая глаза открытыми, слушала в пол уха, то Тия как заворожённая внимала сообщению о неком «безжалостном звере, оскверняющем эти земли одним своим присутствием». Действительно, лес в тех местах даже живущих не один век аликорнов способен удивить своими выходками.

Естественно, за неимением альтернативы, комету тут же связали с этим чужаком. Стоит ли говорить о том, с какой серьёзностью и оперативностью принцессы подошли к этому делу?

Уже к вечеру того же дня к границам Кристальной Империи были отправлены гонцы и дополнительные отряды пегасов, а следующим утром по Северному Тракту двинулись группы, состоящие из гвардейцев и единорогов, специализирующихся на заклинаниях захвата. Вполне справедливые меры, учитывая совершённые чужаком злодеяния. Однако, Её Высочество принцесса Селестия ясно дала понять, что он нужен ей живым и доставленным прямо во дворец.

Луна этого не одобряла по некоторым соображениям. Если «зверь эквестрийский» и вправду олицетворяет комету, то ему ни в коем случае нельзя пересекаться с ней или сестрой. Но нынче её голос не пользуется особым авторитетом у повелительницы солнца.

«Всё-таки правильно, что я умолчала про туманность Тенебриса. Тогда бы Наша дражайшая сестра вообще спать не ложилась, – покачала головой ночная принцесса, – Да, пожалуй, лучше ей об этом знать…»

Луна продолжала вглядываться в небо, определяя, с какими планетами и созвездиями Спера образовывала треугольники. Только она обладала познаниями в этой мистической и столь неточной науке, из-за чего каждый раз, смотря на звёзды, видела не только чарующую россыпь огней.

– Зачем утруждать себя, дорогая Луна? Не лучше ли просто насладиться этим внеземным зрелищем? – ласково проворковал не весть откуда взявшийся голос. – Ведь сегодня такая прекрасная ночь…

– Верно, Тень, – кобылица грациозно перевернулась на спину и в её бирюзовых глазах отразились мириады далёких искрящихся миров, – ночь сегодня и вправду прекрасна…

Глава IX: Ключ к замку без скважин

Никто не мог понять – да и пытались ли? – в чём заключалось несчастье Виолин Блэнд – пони, принадлежащей к одному из самых влиятельных и богатых домов Кристальной Империи. Окружённая заботливой прислугой, любящими родственниками и кавалерами в плену высших чувств, она могла бы жить, никогда не ведая ни нужды, ни печали, ни одиночества. Но юная кобылка, как виделось всем, усердно продолжала противиться своему счастью, вопреки благам, коими обладала с рождения.

Даже великая магия кристального сердца была не в силах смыть с неё печать вечной скорби. Но и упрекнуть Виолин в нарочном следовании таким путём и нежелании выйти к свету тоже нельзя. Прекрасно владея скрипкой, она не раз выступала перед светской публикой и простым народом, желая приукрасить празднество подобающей для таких мероприятий музыкой. Но видя перед собой ноты одной композиции, Виолин, как не пыталась, играла совершенно иную. Стоит ли говорить, какие ассоциации её мелодии навевали у слушателей? Каждый пони, как бы счастлив он не был до того, как смычок ложился на струны, начинал чувствовать себя самым несчастным в мире, стоя в двух шагах от любящей жены и детей. После каждого такого выступления еле удавалось вернуть дух торжества в прежнюю колею. Нет, музыка была поистине красивой, сильной и трогательной! Проблема заключалась в уместности.

Однажды после завершения очередной попытки посеять в сердцах пони радость и веселье, кто-то неосторожным шёпотом произнёс: «Вот бы на моих похоронах сыграла леди Блэнд…».

Может, она приняла эти слова слишком близко к сердцу, а может, услышала в них своё призвание, но так или иначе, следующие похороны сопровождались именно её скрипкой. Ах, какие это были похороны! Хоронили-то незнатного и мало чем отличившегося при жизни пони, но прохожие и совершенно посторонние свидетели рыдали так, словно земле предавали не меньше, чем члена императорской семьи.

Думала ли скрипачка об усопшем, когда играла? Нисколько. С таким же успехом она могла играть и на первом дне рождения, и на свадьбе, и на годовщине супружеской пары. Виолин непроизвольно вливала в мир свою душу, а не то, чего требовала ситуация. И пока только мёртвые с их живыми близкими негласно аплодировали её выступлениям.

Отпрыск Блэндов, играющий на похоронах, быстро стал предметом косых взглядов и сплетен в светских кругах. У простого же народа юная скрипачка обрела славу и почитание. Жаль только, что любая реакция или взгляды с некоторых пор стали ей безразличны.

Когда пришло время, отец семейства, Фарнез Блэнд, сильно удивился жеребцам, требовавшим копыто и сердце его дочери. Их число составляли сплошные авантюристы из небогатых домов, у которых на морде было написано, что терять им больше нечего и брачная ночь «со скорбной скрипачкой» будет для них смертельным для жизни испытанием. Возможно, только солидное приданное сподвигло этих кавалеров принести своё счастье – хорошо, если только его – в жертву зажиточности.

Виолин одним только своим появлением подмешивала в мёд дёготь. Когда даже последний нищий, забывая свои беды, пускался в пляс на большом празднике, скорбящее выражение леди Блэнд при виде торжества оставалось неизменным. Ни в одном своём действии она не видела смысла. Каждый день казался ей грехом, ибо под его конец ничего не менялось. Делясь этими переживаниями со своими близкими, кобылка встречала лишь непонимание. Её взгляды не разделялись, вызывая у собеседников, как правило, испуг и осуждение. «Как можно быть несчастной, когда у тебя всё есть? Стоит благодарить судьбу за такую благосклонность и перестать себя жалеть!» – вот что она слышала в ответ.

Леди Бленд ложилась в постель со страшными мыслями, что умрёт во сне, так и не узнав своего предназначения… так и не обретя счастья. Она всё ждала, когда сердце возвестит ей о его близости. Только вот день ото дня оно неизменно молчало.

Кристальные пони несколько иначе реагируют на чувства. Грусть одного не останется незамеченной для остальных, и каплей вольётся в их настроение. Когда же грусть охватывает многих, то уже не капля, а волна их печали накрывала ещё больших. Со скорбью Виолин было именно так. Лишь на похоронах позволяли ей притрагиваться к скрипке, и то – ненадолго, ибо играй она дольше обычного, пони начнут думать не столько о бесценности жизни, сколько о неизбежности смерти.

Одним дождливым утром, леди Блэнд решила положить конец этим нескончаемым мучениям. Оставляя за спиной величественное поместье и другие богатства, потерявшие в её глазах всякую цену, она покинула пределы Империи вместе с Констанцией – верной служанкой с юга, всегда желавшей помочь своей госпоже, но не ведающей – как? После дня путешествия их тела потеряли причудливый след воздействия кристального сердца, но частицу сохранили где-то внутри.

Кобылки осели в небольшом придорожном городке, где на взятые с собой деньги приобрели дом и смогли подобающе его обустроить. А дабы в будущем им не пришлось зависеть от случая, каждая пони нашла себе подработку. Констанция устроилась помощницей местной швеи, а сама Виолин – скрипачкой в таверне. Смена обстановки и внутренне чувство, что час исполнения мечты стал несколько ближе, позволили ей найти в себе силы играть что-нибудь щадящее души пилигримов.

Глупо ожидать бутылку с заветным письмом на берегу застоявшегося озера. Гораздо больше шансов поймать её у реки, чьё бурное течение неустанно приносит новые воды. Так же и след своей мечты Виолин надеялась приметить в Сосновом углу, где каждый день кто-то приходит, а кто-то уходит. К тому самому моменту, когда в зал таверны сошёл навевавший страх незнакомец, минуло полгода долгих ожиданий.

Виолин не отдавала себе отчёт в том, что творила той ночью, но твёрдо верила, что так надо. Констанция никогда не видела свою госпожу такой живой и взволнованной. Такой её не видел никто и никогда. Проще было поверить, что перед ними совсем другая пони, чем известная в Кристальной Империи «скорбная скрипачка», избравшая маску печальной мраморной статуи на кладбище.

После каждой минуты, проведённой с Генрихом, она всё больше и больше убеждалась в верности содеянного. Всё явственнее осознавала близость чего-то очень важного для себя.

Оставшись на кухне одна, она обдумывала каждое сказанное человеком слово, каждый его жест и эмоцию. Может, она видела лишь то, что хотела, а может и истину, заключающуюся в её с Генрихом схожести. Их встреча в этих глубоких аквамариновых глазах уже не случайность, но провидение судьбы.

Теперь главным врагом переполненной чувств кобылки стало время. Ей уже хотелось вновь завести с гостем наводящую беседу, но она понимала, что спешкой может всё загубить. Что ж, Виолин ждала всю свою жизнь и подождёт ещё каких-то полдня, нужных человеку для осмысления. То, что он в нём нуждался, было для неё очевидным. Одежды Генрих получит только утром, а затем до наступления ночи будет делить с ней одну крышу. Да, время ещё есть.

Вскоре вернулась Констанция, которую чуть ли не силой выпихнули за дверь под весьма сомнительным предлогом.

«Какая же беспечная кобылка моя госпожа…» – ворчала она, глядя на сидящую у окна Виолин. Но злиться на пони, которую она опекала с пелёнок Констанция не могла. Пусть это опасное увлечение ей и не по нраву, но если оно приносит госпоже радость…

Констанция знала, что у такой сложной пони, как Виолин, будут соответствующие вкусы. Но у всего есть предел. Тут леди Блэнд явно саму себя превзошла.

«Неужели ей настолько безразлична собственная жизнь, что она держит дома этого чужака и так рвётся остаться с ним наедине? А ведь на его совести не одно убийство, если верить слухам! – причитала служанка, так как большего позволить себе не смела. – Ох, бедное-бедное дитя…»

За окном вечерело. Генрих отказался от ужина, и в этом не было ничего удивительного – его обед был более чем плотный. Виолин, конечно, огорчилась, но вот настроение Констанции этим вечером заметно улучшилось.

Поскольку в доме было две кровати, и одну теперь занимал гость, кобылкам предстояло спать вместе на другой. Впрочем, в этом они не видели никаких неудобств.

После ужина Виолин тихо вошла в комнату Генриха, чтобы пожелать ему спокойных снов, но, исходя из увиденного, сон, да ещё и спокойный, не скоро собирался его посетить. Человек, облокотившись о стену, неподвижно сидел поперёк кровати. До того как заскрипела дверь, он устало смотрел вверх, словно читая незримые для всех кроме него письмена на тёмном потолке. Услышав от Генриха сухое «всё в порядке», пони решила удалиться.

– Наш разговор… ты ведь тогда назвала свою мечту, я прав? – внезапный вопрос человека её остановил.

Кобылка развернулась, ища взгляд собеседника, но тот слепо скользил по предметам напротив.

– Да, это так…

– И что же могло бы осмыслить твою жизнь?

Конечно, Генрих не желал открывать истинные мотивы своих вопросов и был уверен, что скрипачке о них неизвестно, как неизвестно и то, что под её мечтой он подразумевает свою.

Виолин подошла к окну и какое-то время молча смотрела на первые звёзды в сапфировом небе – сходу на такие вопросы не отвечают.

– Скорее не что, а кто… – загадочно улыбнулась кобылка. – Я хотела бы обрести друга, готового разделить со мной любую чашу, будь то сладкое вино или соки полыни; кого-то, не понаслышке знающего, что значит быть несчастным, ибо только несчастному известна истинная цена счастья, – Произносимая кобылкой речь содержанием своим, словно чеканенная монета, была предопределёна. Какое-то время в комнате было слышно только её мерное успокаивающее дыхание. – Я поставила бы его счастье превыше своего… желая лишь самой стать смыслом его жизни.

И без смычка Виолин мелодией голоса могла задевать струны души своих слушателей. Возможно, у неё это в крови.

– А как ты собираешься его искать? И оказавшись рядом, как смогла бы понять, что он – тот самый? – Голос Генриха по-прежнему излучал напускное безразличие.

– Когда судьбе будет угодно свести нас я просто… просто бы поняла, что это он, – прозвучало с подобающей ответу лёгкостью. А непоколебимая уверенность, пронизывающая голос Виолин, придавала её словам ещё больший вес.

Генрих услышал, что хотел, и, кивнув, подвёл черту под состоявшейся беседой.

Былые углы и шершавости между этими столь разными, и в тоже время схожими существами, словно никогда и не существовали. Скрипачка своей наивностью при разговорах с ним, совершенным отсутствием какой-либо предвзятости, откровениями без малейшей тени обмана и лукавства теперь вызывала у Генриха неподдельную симпатию. Он искренне желал ей найти вышеупомянутого друга, если таковой вообще существует. На миг он даже представил себя в этой роли, но, посчитав подобные мысли несусветным бредом, стал прикидывать собственные шансы отыскать нечто схожее для исполнения собственной мечты.

«Как же это всё-таки наивно…» – Генрих лежал на кровати с заложенными за голову руками. Он уже давно намеривался поставить точку в своих размышлениях, которые, сказать по правде, его несколько извели. Что в этом мире может стать смыслом и предназначением в жизни чужака? Долго человек перебирал варианты, хотя ответ всегда был при нём. Другое дело, что в нём он видел сущую нелепицу.

«Смыслом чужака может стать другой чужак… Ох, что-то не верится мне, что эта скрипачка здесь чужая. У неё, конечно, есть проблемы, но чужачка – слишком сильно сказано!»

И после этого мысли Генриха заходили на новый круг, который, как и предыдущие, прозрения не сулил.

Внезапно тяжёлые бархатные занавески зашуршали от всколыхнувшего их дуновения ветра, которое ничуть не смущалось закрытых окон. Не только Виолин хотела пожелать ему спокойных снов.

– И стоило мучить ради себя столь бестолковой идеей? – заговорила Тень, не появлявшаяся с того самого утра перед дверьми «Янтарного Озера». – Мечта! Мечта… Она есть услада слабых и немощных. Опора глупцов, чьих собственных сил недостаточно, чтобы идти вперёд, не обманывая себя ежечасно…

Странный, родившийся в комнате ветер, как ленивый кот, не спеша перебросился на Генриха. Его прикосновение отдалось в теле приятной дрожью, словно стайка сильфов прошлась по нему хороводом.

– Помнишь того смельчака, что преградил тебе путь в Зелёном Доле? Да, такое ты не забудешь. Но знаешь ли, что сгубило его на самом деле? Что обрекло его на смерть ещё до того, как твой нож коснулся его плоти? – зажурчал голос тоном обходительного учителя, готового освежить в памяти своего ученика важный урок.

– Излишняя самоуверенность? Недооценка своего противника? – предположил Генрих, расслабившийся из-за приятных манипуляций с его телом.

– Возможно, возможно... Но главная ошибка этого глупца в том, что он поставил исполнение грёз превыше своей жизни. На отсутствии этих мечтаний и зиждется твоя сила. Так зачем же отказываться от неё? Неужели тебе так хочется подражать слабостям хозяйки этого дома?

– Не о мечте я помышляю, если, конечно, ты не обрекаешь все мои начинания на несбыточность, – возразил Генрих, как можно тише. Не хотелось ему, чтобы разговоры в его комнате привлекли внимание вероятно уже лёгших спать пони. – Я думаю, Виолин права. Каждый должен знать, что в его жизни самое важное, что имеет для него наибольший смысл. И почему я сам не задумывался об этом раньше?

– Генрих, друг мой, не дай этой бестии себя сгубить! – Как назойливый комар, шелестящий голос раздался над самым ухом человека. – Я насквозь вижу её грязные помыслы! И как только ты ещё не распознал, в чём их суть? Неужто купился на её лживые преклонения и театральные выходки? Тебя, наивного, обводят вокруг копыта, а ты пытаешься увидеть смысл в красивой игре актрисы! Чувствую, ещё немного и эта одинокая кобылка добьётся своего, затащив тебя в постель. Тогда уж иди ей навстречу…

От такой наглости смутившийся Генрих аж привстал.

– Не знаю, что такого ты увидел в простом гостеприимстве, но…

– Хотя бы то, что его оказали тебе!

– Да, она первая в этом мире, кто был со мной добр, и искать здесь подвоха не нужно! – человек, еле сдерживая громкость своего голоса, слабо отбивался от колкого замечания тени, чей вкус оседал на сердце едкой луковой горечью. – Или, по-твоему, раз я чужак, значит, удел мой в одиночестве и страданиях?

– Каждый имеет право на счастье! – голос незримого собеседника язвительно коверкала слова Виолин. – Она ни черта о тебе не знает, мой друг. Не понимает, что её утешительные вирши мечтателей в твоём случае совсем не к месту. Этот мир никогда не позволит тебе быть счастливым, по крайней мере, не стоит грезить об этом сейчас… С каждым твоим беззаботным вздохом враги всё ближе…

– Именно поэтому я и пытаюсь заснуть и набраться сил, чему ты так усердно препятствуешь! – огрызнулся Генрих, понёсший в споре поражение, но ещё не смирившийся с ним. – Да и не вышагивать же мне по большаку нагим, верно? Завтра последний день моего пребывания в этом доме. Так что можешь оставить свои подозрения при себе… Ими ты всё равно ничего не добьёшься.

---

Первым, что увидел перед собой продравший глаза Генрих, было исполнение обещания скрипачки, данного ей вчера. Исполнение это аккуратно разложили на полу комнаты, пока он спал.

И хоть человек должен быть принять свою новую одежду, как должное, ведь его старую бессовестно выкинули, в нём зарождалась неуёмное чувство благодарности. По сравнению с тем, что он видел перед собой, прошлые лохмотья казались до ужаса ничтожными и жалкими. Нет, перед ним была не просто замена, отнюдь.

Просторная рубашка из белой шелковистой ткани по выкройке сильно походила на его старую, а штаны из чёрной дублёной кожи обещали не только согревать, но и защищать от дождя.

Кожаные сапоги в развёрнутом виде спокойно доставали до колен. И пусть в удобстве местные мастера и согрешили, поскольку с человеческими конечностями доселе никогда дел не имели, но в практичности этой обуви чувствовалась немалая перспектива. Таким любая дорожная грязь и слякоть нипочём, а когда разносятся со временем – цены им не будет.

Довершал сей костюм длиннополый дорожный плащ с широким капюшоном, чёрная материя которого, по-видимому, неплохо противостояла влаге. На шее два конца плаща скреплялись фибулой, образуя высокий ворот.

Генрих как раз заканчивал с надеванием рубашки – ею и штанами он решил ограничиться, находясь в доме – когда к нему подошла Виолин. Кобылка наслаждалась невинным чувством удовлетворения, видя, с каким восторгом человек принял её подарки. Даже сказанные им слова благодарности после этого казались лишними.

Поистине отличное начало дня, который обещал навсегда запасть в памяти Генриха своими подъёмами и падениями.

– Не расскажешь мне, что означает твой знак? – поинтересовался он за лёгким завтраком. Констанции, изъявившей желание позавтракать позже, рядом не было. – Если, конечно, обсуждение этой темы тактично и уместно.

Сомнения Генриха были вполне справедливы, ведь подобный вопрос уже озвучивался им. Ответила бы на него та пони из Зелёного Дола, не будучи в плену? Неясно, ибо выбирать ей особо не приходилось.

Полученные знания были весьма интересны. Оказывается, каждый пони, естественно-магическим образом, рано или поздно получает такой знак, отображающий его призвание в жизни. К примеру, призвание Блюбель заключалось в её пристрастии к чаю и его приготовлению. Отсюда и метка – чайный сервис. Генриху после такой наглядности показалось, что разгадать метки других пони не составит труда. Как же самонадеян он был! Однако всю полноту своего заблуждения он осознал только сейчас, бросая косые взгляды на круп леди Блэнд. И если смысл некоторых знаков был сложным лишь потому, что имел несколько вариантов, то тут их не было вообще. Чёрный скрипичный ключ, в живом «круге», который образовывал зверёк – не то норка, не то хорёк, – с обвивавшей его тело змеёй. С ключом, может, более-менее понятно, но о чём говорят остальные фрагменты? Каковым, исходя из содержания, будет призвание этой пони? Этого не знал никто, а неизвестность, как правило, порождает страх. В какой-то степени именно кьютимарку Виолин должна благодарить за свою говорящую репутацию в Кристальной Империи. Да на месте леди Блэнд любой – пусть и не такими жертвами – старался бы определить смысл рисунка и вместе с ним своё предназначение. Предвидя ответ на свой вопрос, Генрих ещё больше проникся мечтой и стремлением Виолин.

– Метка появилась, когда смычок в моих копытах первый раз коснулся струн скрипки, – рассказывала пони, – Тогда я поняла, что так или иначе, моё призвание будет связанно с музыкой – с тем, что никогда не приносило мне счастья. Будь на моей метке один лишь скрипичный ключ, я бы отчаялась. К добру ли, к худу, там был не только он.

Однажды на летней ярмарке, когда торговцы из самых дальних и загадочных уголков мира предлагают свой товар под стенами столицы Империи, купец из далёкой Зебрики окрикнул меня и попросил подойти. Его очень заинтересовало изображение моей метки. До этой встречи я не знала, что этот зверёк, – Виолин повела взгляд вниз, – зовётся мангустом, а змеи – его закоренелые природные враги. Такой союз просто невозможен и противоречит сути каждого из этих хищников. Сколько я не думала над этим, всё без толку, но знаешь что?

Генрих, задумчиво рассматривающий свои руки, встретился с Виолин взглядом.

– Если бы я знала ответ на твой вопрос, мы вряд ли бы встретились, – Пони вздохнула, и было неясно, чего больше в этом вздохе – радости или сожаления? – Но, надеюсь, так не будет продолжаться вечно, и однажды мне откроется её смысл.

Оба осознали надобность в более пасторальной теме для разговора, но стук в дверь вероломно поставил в нём точку. По реакции насторожившейся кобылки Генрих догадался, что гостей она не ждёт.

Вот так и случаются пробуждения от сна под кровом ненадёжной обители. И если ты не нашёл в себе силы проснуться самостоятельно – тебя обязательно разбудят те, о ком ты забыл и вспоминать совсем не хотел.

Немой протест и возмущения Констанции, собравшейся выглянуть в коридор, были проигнорированы влетевшим в её комнату Генрихом. Он искал окно, хоть как-то обозревающее крыльцо дома и таковое здесь обнаружил. Лицо его омрачилось ещё больше, когда он отпустил приподнятый краешек штор. Неужели это конец? Вздор! Но решать нужно быстро – промедление может привести к тому, что дверь выломают. Сперва забрать одежду, а потом через любое окно, конечно, если дом ещё не окружён.

«Да, так и поступлю», – определился человек, вылетая в коридор. Там он чуть ли не столкнулся с Виолин, на которой вся трагичность ситуации никак не отразилась. Она хочет что-то сказать – понял человек – но слушать её, значит подвергать риску и без того хлипкий план. И всё же Генрих, сам не зная почему, остановился.

– Извините за неудобства, но я должна попросить вас немного подождать, – громко произнесла хозяйка дома, предотвращая повторный стук. Затем тихо обратилась к Генриху:

– Пока ты находишься в моём доме, тебе ничего не угрожает, но выйти наружу днём…

– …всё же лучше, чем сидеть здесь и безропотно ждать невесть чего! – процедил человек, подавшись на кобылку. Он хотел было двинуться к комнате, но не сделал и шага – что-то твёрдое еле коснулось его груди.

– Генрих, – возвращая копыто на пол, прошептала Виолин, – прошу, доверься мне.

Он молчал. Вновь перед ним вставал этот знакомый, нелёгкий выбор, требующий незамедлительного решения. И вновь всего лишь два пути…

Прежде, зайди речь о жизни, человек напрочь забывал такое неугодное слово, как доверие. И стоит ли ему в этот раз изменить своей натуре; поступить иначе, выбрав более сложный путь? Не так-то просто вверить свою жизнь другому.

Но как объяснить этот нарастающий в глубине бунт? К Генриху вернулись давно забытые сомнения, и в этот раз, наперекор устоявшимся принципам и инстинктам, ему хотелось внять им. Только так возможно разорвать этот замкнутый круг недоверия, пока он не завёл своего пленника в топь каждым новым выбором в пользу страха быть преданным. Больше такого случая может и не представиться.

– Делай, что считаешь нужным, – произнёс Генрих и скрылся в комнате Констанции, оставив дверь открытой. На худой конец, он мог бы взять служаку в заложницы, но и этого делать не стал.

Знала Виолин, как тяжело ему дались эти слова, ибо, идя к двери, чувствовала всю их тяжесть на себе. С трудом давался каждый шаг, словно ноги несли железные накопытники. Тело нещадно прижимало к земле, словно на спину взгромоздили набитые щебнем седельные сумки. Со счастьем и волнением пони несла на себе вверенную ей жизнь. Ни за что она не даст она усомниться в правильности принятого решения ни себе, ни человеку, ни кому бы то ни было.

– Простите мою нерасторопность, господа, – сдержанным тоном без толики раскаяния произнесла Виолин, настежь открыв дверь. Перед порогом застыли три пони в дорожных плащах, капюшоны которых скрывали не только их морды, но и пол, – чем могу быть полезна?

Стоящий чуть впереди остальных заговорил, и, судя по голосу, то была кобылка.

– Добрый день… эм?

–Виолин Блэнд, – вскинув голову, бросила бежевая, бирюзовогривая пони. – Леди Блэнд, дочь Фарнеза Блэнда, если будет угодно.

Упоминание рода, столько известного даже при кантерлотском дворе, незамедлительно отразилось на оппоненте. Но как-то не сильно эта славная фамилия ассоциировалась с подобной дырой. И всё же метка Виолин, умышленно не укрытая от взоров незваных гостей, эти сомнения опровергла. Ошибки быть не может, как и не может быть на двух пони с абсолютно одинаковыми кьютимарами. А подобный рисунок, как у юной леди Бленд даже отдалённо близких аналогов не имел.

Неизвестная, выйдя из непродолжительного ступора, скинула капюшон, обнажая бледно-алую шёрстку и золотистые космы гривы, а затем проделала малость неуклюжий реверанс. Стоящие за ней жеребцы поступили также.

– Так чем я могу вам помочь? – Помимо ответственности на своих плечах Виолин чувствовала небывалый прилив уверенности. Крайне редко она вспоминала о своей благородной аристократической крови, выделяющей её среди других. И в этот момент, ни разу не уличённая во властолюбии пони посчитала нужным произнести вслух своё полное имя, которое уже полгода не срывалось с её уст. Ей повезло родиться «особой» пони, но едва ли это обстоятельство вызывало гордость, радость или банальную благодарность судьбе. Но может хоть сейчас эта принадлежность Виолин к знати и вытекающие отсюда привилегии, что вызывают у корыстных простопони зависть, верно сослужат её мечте?

– Всего пару вопросов, леди Блэнд, – почтительно уведомила хозяйку дома бледно-алая пони, в которой величественный и благородный профиль аристократки порождал весьма неловкое чувство. А виной тому мысли и подозрения, что, собственно, и привели ищеек на порог дома скрипачки.

– Не вижу в этом никаких трудностей, – Виолин позволила себе улыбнуться. – Не желаете пройти внутрь? – Отойдя в сторону, она открыла взору собеседницы нутро своего жилища. Сей жест ясно давал понять, что скрывать ей, мол, нечего, и следующие подозрительные вопросы могут быть приняты за недоразумение. – Или ваш опрос действительно настолько краток, что может позволить себе быть озвученным прямо здесь?

– Да, пожалуй, – кивнула кобылка в плаще. – Что вы можете сказать по поводу чужака?

Подвох этого вопроса был настолько неприкрыт, что едва не вызвал у леди Блэнд усмешку. Нет-нет, никаких отходов от образа допускать нельзя! Эта роль должна быть отыграна идеально, дабы проницательные взгляды, внимательно изучающие мимическую активность её мордочки, и на миг не усомнились в искренности произнесённых ею слов.

– Позапрошлой ночью в «Янтарном Озере» действительно появился некто, чей внешний облик более чем чужой. Я не могу причислить его не к одному из известных мне видов существ и народов, населяющих наш мир, – отвечала Виолин тоном чуточку взволнованным и взбудораженным. – Признаюсь, любопытство – мой порок. Ничего не могу с собой поделать. Вот я и рискнула обмолвиться с чужаком парой слов. Честно вам скажу, на тот момент он еле держал глаза открытыми, и ничего внятного мне из него вытянуть не удалось, – пони сожалеющее покачала головой. – Когда чужак покинул таверну, я хотела было догнать его, дабы спросить, куда он держит путь, но так его и не обнаружила. Тот словно в ночи растворился!

Виолин знала почти наверняка – свидетелей её с Констанции деяний не было, а если и были – опасные для неё показания не в копытах этих пони. А их поведение только подтвердило сей факт. Откуда эта осторожность и щепетильность по отношению к ней? Да просто они не располагают ничем, кроме показаний посетителей таверны. Во всяком случае, Виолин на это надеялась, ибо больше ей ничего не оставалось.

– Благодарим за содействие. Если вдруг вспомните что-нибудь важное – найдите нас в таверне.

Вся тройка учтиво поклонилась и направилась к следующему дому. Сложно сказать, победа это или поражение, но отсрочка самого худшего – итог однозначный.

Виолин проводила их взглядом, а затем закрыла дверь. Повернувшись, она чуть вздрогнула, увидев перед собой Генриха, пусть и не такого мрачного, но едва ли довольного.

– Этой ночью я покину твой дом, а к тебе вернётся прежняя спокойная жизнь, на которую я рассчитывать не могу.

Сказанное, как думалось человеку, заменяло слова благодарности, ибо единственное, что он мог, это предотвратить проникновение грехов своей незадачливой жизни в сей дом.

Виолин проклинала облегчение, пришедшее после допроса. Удалявшийся человек лишил её той тяжёлой, но столь желанной ноши. А что она хотела услышать после этого? Право, об этом пони и не задумывалась. Нечем больше удерживать Генриха в этих стенах, да и нужно ли? Его уход должен отозваться в ней радостью и вовсе не потому, что это лишит её проблем. Нет! Все проблемы останутся здесь, при ней, и спокойная прежняя жизнь есть самый страшный приговор после двух минувших дней. Но радоваться она должна, ибо считать, что здесь Генрих в абсолютной безопасности, значит сильно заблуждаться. Да, его недруги ушли, но их возвращение более чем возможно. Неужели с этой ночи их только начавшаяся история закончится обрывистым эпилогом, и каждый останется со своим несчастьем один на один?

Забытое как страшный сон ревнивое одиночество, будучи заядлым спутником жизни Виолин, не замедлило заявить о своём существовании. Грусть, печаль и бессилие сковали её душу холодными цепями. Чувство до боли знакомое. Хоть чуть-чуть ослабить его власть – то немногое, что ей осталось.

Кобылка взяла в копыта свою старую, мелодичную подругу, от которой, равно как и от Констанции, измены не ждала. Обычная, ни чем не примечательная скрипка для неё была не просто музыкальным инструментом.

На её родине никто и подумать не мог, что в этих аквамариновых глазах с выражением подстать кристальным изваянием в императорской крипте когда-либо блестели слезы. Однако Виолин плакала. Плакала часто. И лишь немногие не обманывались видом вечно сухих глаз. Каждый раз, когда скорбная мелодия разносилось по поместью Блэнд, мало кто понимал, что слышит не музыку, но горькое рыдание. И если оно не выходило наружу через зеркала души, то вырывалось в печальных переливах скрипки.

Инструмент лёг на плечо, а смычок – на струны. Виолин полностью ушла в себя, и вернуться обещала, лишь закончив мелодию. Некоторым нужно закрываться в своих комнатах, дабы отдаться горю. И даже услышав стук, они не откроют дверь, пока последняя слеза не упадёт с их ресниц. Констанция понимала это лучше всего семейства Блэнд, и потому тихо пережидала происходившее в спальне.

Словно вызвавшись аккомпанировать игре скрипачки, за окном разразился сильный ливень. Для Генриха же его монотонная дробь звучала как напоминание, что сладкий сон закончился. И пробуждение прошлось по нему сильным ударом. Он забылся… За этим чутким общением с Виолин, за этим уютом и тёплой атмосферой человек перестал видеть надвигающиеся тучи. Былую бдительность он разменял на беспечность. Но ничего, он вынесет из этого урок.

«Придётся согласиться с речами тени о недосягаемости счастья, – меряя комнату широкими шагами, размышлял Генрих. – Это… это просто невозможно, чтобы там не говорила эта пони. Мы слишком разные. Слишком. Как можно не понять этого после двух дней, проведённых под одной крышей? Спасая свою шкуру, я и её шкурку спасу, раз ей на неё наплевать. А моё счастье пусть остаётся несбыточной мечтой…»

Генрих прервал ход мыслей, когда в песню дождя вплелась доносившаяся из гостиной скрипочная мелодия. Что-то необъяснимое влекло его на звук, и человек неосознанно поддался этому зову. Открыв двери просторной круглой комнаты, он увидел Виолин, сидящую перед окнами эркера. Шум бьющихся о стекло капель, завывание ветра – всё заглушалось переливами её печальной сонаты.

Заворожённый игрой Генрих уселся в небольшое кресло. Веки медленно опустились, предоставляя всю работу слуху, а тело, казалось, потеряло вес. Притуплялись и меркли все физические ощущения.

– Боль… – шептал человек, – сколько боли…

Он всё чувствовал. Неизвестно как, но скрытое за занавесом нот и октав открылось перед ним в истинном свете, как если бы он сам был творцом.

Этот плач без слёз…

Музыка пленяла его потому, что слыша её, он переставал чувствовать себя одиноким. Генрих отчего-то ничуть не сомневался, что просочись его боль и страдания через скрипку, мелодия была бы точно такой.

Трескался заслон непонимания, теряли смысл прошлые слова, а в человеке от долгого коматозного сна пробуждались жалость и сочувствие. Разве мог он когда-нибудь помыслить, что найдётся в этом мире хоть кто-то достойный утешения, предложенного им самим? Такая существовала. Совсем рядом находилась, возможно, единственная, способная его понять и единственная, кто смела рассчитывать на взаимность.

Над бездонной пропастью их одиночества протянулся тоненький, но надёжный мостик, крепший с каждым мановением смычка. Рождённый музыкой, он стал тем недостающим звеном, без которого человек за шорами своих заблуждений и наветов тени никогда бы не увидел то, что видит Виолин. Её скрипичный ключ открывал замок, что не имел скважин; замок, против которого бессильны все ключи мира; один единственный замок, хранивший её счастье.

Глава X: Расплата

Виолин, закончив играть, устало положила скрипку со смычком на пол и символично протёрла сухие глаза. Ей лучше. Пусть немного, но лучше.

За окном тускнели серые краски дождливого дня, уступая ещё более тусклым вечерним тонам.

Когда выжатая и подавленная она повернула голову, лёгкой меланхолии в её взгляде мгновенно не стало, а уши, опущенные долгое время, поднялись.

– Генрих?

Виолин не ожидала увидеть человека здесь – непринуждённо сидящего в кресле гостиной. О том, что несёт в себе этот серьёзный взгляд в никуда, она могла только догадываться.

– Ты и вправду думаешь, что близость со мной может исполнить твою мечту? – дождавшись, наконец, момента, Генрих решил окончательно расставить точки над «и». Никаких аллегорий и призрачных намёков сейчас звучать не должно. Только откровенная правда, за которой в карман не лезут.

– Я в этом уверенна, – тихо произнесла Виолин, не сходя со своего места.

– А случись так, что ты ошибаешься? – и без того твёрдый голос человека стал ещё жёстче. – Что если я вместо желаемого счастья принесу в твою жизнь ещё большие беды и разочарования? Что если счастлив будет лишь один из нас? Виолин, ответь мне, только честно: смогла бы ты перестать питать иллюзию и признать свою ошибку? Смогла бы сказать мне и себе «хватит»?

Вопрос Генриха, заданный из благих побуждений, для Виолин стал серьёзным испытанием, походящим на пытку. Зайти так далеко, чтобы остаться ни с чем, промахнуться в своём выборе – не просто оплошность. Боль сжимала грудь, от одной только мысли, что все её старания окажутся напрасными. Она знала, что поражение окажется для неё ударом роковым.

– Моя жизнь не вечна, Генрих, – промолвила пони, сокрушённо опустив взгляд. – Я чувствую, что этот рывок к своей мечте – последнее, на что мне хватит времени и сил. Каково при этом думать, что в итоге тебя может ожидать крах? Прошу, не заставляй меня считаться с этими мыслями…

Как было бы легко сказать то, что от тебя хотят услышать. Быть может, ей всё же стоило слукавить и поскупиться на правду?

Но в ответе человека не замечалось колебаний чаш весов, что смогли бы пресечь эти метания. Лишь неопределённое:

– Через час в моей комнате.

Генрих оставил охваченную замешательством Виолин в гостиной.

«Что это значит? Что?» – вертелось в её голове.

Не слишком ли это жестоко, скрывать свои намерения и мысли, когда их содержание заставляло сердце собеседника биться быстрей?

«Ох, прожить бы этот час…»

Генрих, облаченный в свой новый дорожный костюм, мечтательно навис над подоконником. Его настораживало молчание Тени. Странно, что сейчас, когда в его голове рождаются такие судьбоносные и противоречащие прошлым намерениям решения, тёмный попутчик отстранился. Действительно странно…

А мысли, что поглотили человека, были следующими. Вполне вероятно, что его преследователей всколыхнул столь дерзкий выход человека из темноты. Ныне их взоры прикованы к Сосновому Углу и пока вести о нём не всплывут в другом месте, ничего не изменится. А посему, Генриху было бы очень кстати заявить о себе в каком-нибудь придорожном поселении к югу отсюда. Преследователи как коршуны кинуться туда, и путь на север станет свободным…

Таковыми были рассуждения Генриха. И цель у них была всё та же – бегство в Кристальную Империю. Только теперь – не в одиночку.

Сложно и непривычно ему было планировать будущее, думая не только о себе. Теперь придётся, оборачиваясь за спину, следить, чтобы спутники не отстали. Избегать опасных ситуаций, пустяковых для одного, но рискованных для группы. Свыкнуться со страхом за других.

За все те извлекаемые из эгоистичного образа жизни преимущества приходилось расплачиваться холодным одиночеством. Право же – не самая страшная участь, а в долгосрочной перспективе, когда вкус его приестся, так вообще – удовольствие, да и только. Но счастья такая отвязная жизнь не принесёт, что Генрих отлично понимал. Другое дело, когда делишь дорогу со спутницей…

Ещё не ясно, выйдет ли из этого хоть что-то путное, но почему бы не попробовать? Что он теряет, в конце концов? Пару месяцев бесцельной жизни? Он волен свернуть с такого пути в любой момент, если не найдётся причин, способных его удержать.

Совсем другое дело быть готовым покинуть спутницу, если в уходе для неё больше блага, нежели в близости.

«Она ведь не сможет этого сделать... сказать нужных слов или хотя бы дать знак, – думал Генрих, вспоминая робость и неуверенность в голосе пони, когда сомнениям подверглась правота её мечты. – Придётся мне взять это на себя. Должен же кто-то сохранять трезвость рассудка…»

Робкий стук в дверь.

– Можешь заходить, – отозвался человек, оторвавшись от подоконника. Показавшаяся на пороге Виолин уже морально подготовилась к самому худшему, и всё же – не переставала надеяться на обратное. Генрих, не спеша унять разлад, учинённый им в её душе, встретил кобылку вопросом: – Ты говорила, что родом из Кристальной Империи – это так?

– Да…

– Стало быть, у тебя там дом? – допытывался он, не дав ей поразмыслить над причиной своего интереса.

– Поместье? – ответила она вопросительным тоном. ­­– А зачем ты об этом спрашиваешь?

– Потому что этот дом, – начал говорить Генрих, уперев руки в пояс и обводя глазами потолок комнаты, – не то место, где мы могли бы чувствовать себя в безопасности. – Ответ звучал, как само собой разумеющееся. Ведь человек, увлёкшись рассуждениями, упустил тот момент, в котором он огласил своё желание делить с ней путь.

– Мы? – переспросила пони, решив, что ослышалась. Поздно спохватился Генрих, ибо уши кобылки уже уловили самую суть.

«Мы – как странно это звучит, – задумался он. – Мы…»

А затем, примечая темноту, окутывающую округу, быстро перешёл к сути.

– Я уйду этой ночью, но совсем скоро вернусь. И тогда будь готова следовать со мной на север.

Генрих намерился немедля выдвигаться, ибо считал, что всё самое важное уже сказано. Но на деле причиной этой спешки оказалась давящая на него неловкость, какую он никак не мог объяснить. Произнесённое вслух, это обещание расплавленным воском жгло зверя, успевшего в нём укорениться, и печатью ставило крест на его возвращении. И этот зверь, не желая мириться с предательством, бунтовал, срываясь то на жалобный вой, то на злобный рык, а человека из апатии бросало в ненависть к себе.

Поправляя на шее серебряную фибулу, он подбирал какое-нибудь лаконичное прощание, после которого смог бы без конфузов перешагнуть порог, и за раздумьями не заметил подошедшую к нему Виолин. Прошептав «благодарю», она прижалась лбом своей мордочки к его животу, чем ввела в полный ступор. Это горячее дыхание, пронзавшее ткань рубашки, и прикосновение пышных локонов и шелковистой шёрстки не исчерпывали список приятных ощущений тленного тела. Он покровительственно положил на голову пони правую руку, повёл по её плотно прижатым ушам и запустил пальцы в гриву на затылке. Совершенно не представляя, что нужно делать в подобные минуты, скованный чуждыми ощущениями, Генрих с трудом решился лишь на это. А Виолин в ответ лишь прижалась ещё сильнее, отчего он едва устоял на ногах.

Откуда вдруг взялся этот всплеск чувств? От простых прикосновений, что ли? Да совсем недавно он лёжал на ней практически голый и держал у её шеи нож! События этого вечера Генрих будет долго разгребать и пытаться осмыслить. Сейчас же в его голове сонмы дум чинили сущий хаос.

– Но почему? – чуть отстранившись, промолвила пони.

С минуту Генрих с лёгкой ухмылкой на губах упивался её глазами, не вызволяя пленённую локонами кисть.

– Не уверен, что даже перевернув вверх дном все королевства и империи вашего мира, я смог бы отыскать такую же ненормальную, как ты.

Их молчаливое стояние, в котором каждый наслаждался простой близостью и теплом друг друга, возобновилось. И они никак не находили в себе воли его прервать.

Многие, не раздумывая и не вникая в тонкости, назвали бы происходящее любовью. Вздор! – возразил бы Генрих на этот счёт. Она ему не безразлична, он не безразличен ей. И ничего больше. Ничего.

---

«Я буду ждать, сколько нужно, Генрих…» – волнующим эхом раздавались в памяти человека последние слова Виолин. Казалось, ноги сами несли тело вперёд и каждый шаг, отдаляя его от дома скрипачки, приближал к мечте. В какие бы далёкие воды Генрих теперь не заплыл, он всегда будет помнить, что где-то для него разжигают маяк. Одни лишь мысли об этом способны согревать холодными ночами и придавать сил идти дальше. Его ждут…

– Как мне расценивать твоё молчание, Тень? – осведомился он лишь теперь, когда рядом никого не было.

– Ты выбрал не ту сторону, Генрих... – укоризненно прошелестело ответ.

– И какую же сторону я выбрал?

– Эти чувства – дурные советчики, но кто я такой, чтобы внимать мне? Как и всякому гордецу, тебе уготовано учиться на собственных ошибках. Так запомни же мои слова Генрих, хорошенько запомни: не ровен час, когда твоего тела коснётся железо. И ты не посмеешь винить меня в том, о чём я не раз предупреждал! Стремясь сковать себя цепями мимолётных чувств и необдуманных обещаний, ты потеряешь всё…

И Тень замолчала, дав понять, что умывает руки. Если её слова и заставили человека ещё раз взвесить все за и против, то едва ли изменили уже принятое решение. Разве свобода не в том, что он волен распоряжаться собой как сочтёт нужным? Разве, связывая свою жизнь с кем-то другим, не проявляет он власть над собственной судьбой? Этот конфликт, в котором каждый твёрдо стоял на своём, имел свои последствия. И узнает о них человек слишком поздно.

В небе два гвардейца Её Высочества Луны, едва приметив одинокого, а главное – прямоходящего странника, устремились на юг, растворившись во тьме безлунной ночи, внезапно лишившей чужака своего покровительства. А Тень молчала.

Следуя в уже не таком густом предрассветном мраке, Генрих остановился, заметив идущую ему навстречу группу пони. Скрыться в лесу, посмотреть в его сторону и даже подумать об этих действиях он не успел. Разрывающий воздух хлопок и ослепительная вспышка – последнее, что он вспомнит, очнувшись в одинокой башне кантрелотского дворца.

Глава XI: Кошмар сноходца

– Не верится, что это тот самый зверь, что более месяца мутил воду в нашем королевстве, – прервала тишину белоснежный аликорн. – Что думаешь, сестра?

Иссиня-чёрная кобылица, нахмурив брови, молча всматривалась в человека, распластавшегося на холодных каменных плитах. Нет, он не упал ниц перед могущественными правительницами Эквестрии. Таким его доставили нынче утром, через час после пленения. Подумать только! Хватило нехитрого заклинания сна, чтобы сразить существо, так долго водившее поисковые отряды за нос. И надо сказать, это бессилие против нарушителя закона заметно подрывало репутацию верховной власти, и в частности – самих принцесс.

Поэтому-то, когда только-только проснувшейся Селестии сообщили, что в тронный зал телепортировался маг и скованный чужак без сознания, из груди её вырвался вздох облегчения. Как-никак, самое сложное позади, а остальное, независимо от результатов, уже никак не навредит королевскому престижу. В Луну же это известие вселило непонятное для сестры беспокойство и настороженность.

Место содержания преступника было выбрано загодя. Им могла бы стать полупустая королевская темница, но опасаясь преждевременной огласки, ею пришлось пренебречь. Осторожности ради явить пойманного зверя подданным сёстры решили не раньше, чем они поймут, с чем имеют дело. И таким образом, выбор пал на верхний ярус одной из башен, расположенной поодаль от главного здания дворцового комплекса. Помещение освободили от хранившихся здесь поржавевших доспехов, поножей и прочей старой рухляди, видавшей не одно поколение королевских гвардейцев, поставили на единственное окно решётки, охапкой соломы обозначили лежак и только вблизи дверей оставили кое-что из мебели.

– Странно, но я не чувствую в нём магию… – наконец отозвалась принцесса Ночи.

И больше всего по этому поводу переживала Тия. Сказать ей, что существо это, дескать, полностью лишено магии, будет сродни оскорблению. Каким же образом удавалось этому дискордовому отродью дурачить повелительницу Солнца, если не с помощью магии?

– Поручим его нашим ученицам, – предложила Селестия. – И тогда мы сможем спокойно вернуться к государственным делам, при этом получая ежедневные, а при желании и ежечасные отчёты о ходе изучения чужака. Согласна, сестра моя?

– Всё, что позволит нам держаться подальше от него – к лучшему, – кивнула Луна, воскрешая в памяти дурные предзнаменования звёздного неба.

---

Прорвавшись сквозь пелену цепкого сна, человек вновь переживал то самое чувство, сопровождавшее его пробуждение в доме Виолин. Эх, если бы он снова ошибся в своих догадках… Но нет, на этот раз жестокая судьба сделала его правым. Холодный мрак вместо играющего на коже солнечного луча, жёсткий пол вместо мягкой кровати, темница вместо воли.

На его руках и шее обнаружились железные оковы с до смешного хлипкими, почти невесомыми цепями, ведущими к кольцам в стене. Казалось, от любого резкого движения его вынужденное единение с этим узилищем прекратится, и обманутый этим миражём Генрих рвался из плена. Как птица в силке, бился он в цепях, не замечая, как железо срывало кожу с запястий. В глухую дубовую дверь полетело ведро, любезно предоставленное пленнику для естественных нужд. Выдохшись, он замер. Совсем скоро жжение в стёртых до крови местах сменится болью – платой за легкомыслие, предписанной его пленителями.

Очевидно, тут не обошлось без магии, будь она проклята. Пять шагов от стены и в ушах раздаётся нервический звон колец. Вот она – нынешняя граница его свободы, край мира в этой круглой комнате.

Стряхнув грязь с оставшейся на нём одежды, факт наличия которой не мог его не радовать, Генрих приблизился к окну – единственному источнику света в помещении. Пальцы вцепились в прутья решётки, проверяя их на прочность, а глаза – в величественный дворец. Как непоколебимый привратник он вставал перед вратами его светлого… да вообще любого будущего. И что-то подсказывало человеку, что в тени этих сводов ему суждено встретить свой конец.

– Что хотел, то и получил, – злорадствовал голос, – не так ли, Генрих?

– Ты, никчёмная Тень, ещё смеешь говорить со мной после этого?! – вскричал человек, оторвавшись от прутьев.

– А ты смеешь винить меня в произошедшем? – равнодушно хмыкнул собеседник. – Ты собственными руками душил меня на протяжении двух дней, а теперь удивляешься, что я не смог предупредить беду? Повторюсь, ты выбрал не ту сторону, Генрих! Ломай пальцы, хватайся за свою дурную голову и знай, что во всём этом виновен только ты и твоя вероломная попытка пойти против своей судьбы.

– Никогда, – ты слышишь?! – никогда я не вернусь к прошлому! – проскрежетал Генрих. – Я скорее сдохну в этих стенах!

– Ну, зачем же всуе поминать смерть? – укоризненно промолвила Тень. – Мы оба отлично понимаем, что ты ещё не потерял вкус к жизни. Напротив! Только начал обретать в ней смысл! Так зачем же нам враждовать, если мы желаем одного и того же?

Генрих бросил недоверчивый взгляд через левое плечо.

– И куда же делись воззрения, срамящие выбранный мною путь?

– А уместны ли они сейчас? Цепи на твоём теле пленяют также и меня! Оставим же наши распри до лучших времён, – воскликнула Тень и в знак окончательного примирения добавила:
– В конце концов, однажды мне придётся принять твою сторону…

Генрих, остудив злобу, кивнул пустоте. Они в одной лодке, как-никак. Хотя бы поэтому не стоит искать в этом предложении подвоха.

– …если к тому времени твоя сторона не будет моей, – неуловимым для человеческого слуха шёпотом Тень закончила фразу.

---

Мелодично звенели серебряные накопытники, соприкасаясь с зеркальным полом дворцовых анфилад. Кобылка-единорог масти тёмной розы, надменно задрав голову, шествовала вперёд, не оглядываясь на семенившего за ней писаря – пунцовую белогривую единорожку, несшую на себе объёмную седельную сумку.

За огромное влияние при кантерлотском дворе юная Беатрис Дэфолес должна благодарить своё завидное для любого единорога положение – ученица Селестии Солнцеликой и первая её фаворитка. Распущенная, огненно-красная грива так и пылала своенравием своей хозяйки, но аккуратно уложенная в пук, она скорее символизировала холодное самообладание. И без того тонкая презрительно выгнутая шея, будучи плотно окутанной голубым шёлковым платком, казалась неестественно длинной. В серьги, броши, заколки – словом, во все украшения на её теле были инкрустированы изумруды, подчёркивающие родственный их цвету оттенок глаз. Её кьютимарка – раскрытый фолиант с сидящей на нём змеёй, – несомненно, несла двоякий смысл. Но никто не рискнёт увидеть в ползучем гаде символ изворотливости, подлости и коварства. Экий вздор! Разве их достопочтимая принцесса дневного светила приблизила бы к себе такую? Змея – это не что иное, как олицетворение мудрости и тонкости ума.

Единственное, что не заставляло дворцовую челядь и придворную знать жаться в обществе Беатрис, было её вечное выражение лёгкой мечтательности, её пространный взгляд полуприкрытых очей, смотрящих на мир из-под длинных ресниц. И никто, включая саму принцессу Дня, не ведал, что являлось предметом этих мечтаний.

Миновав парадные ворота, две кобылки вышли на дворцовую площадь, чью поверхность усердно раскаляло полуденное солнце. Не давая своему поцелованному огнём хвосту коснуться земли, леди Дэфолес плыла вдоль арочных аллей спешным аллюром. Кобылка словно не замечала эту изматывающую жару, тогда как шёрстка её спутницы порядком взмылилась.

Вблизи старой башни нёс службу десяток караульных гвардейцев, покорно расступившихся перед посланницами принцесс. На нужный им верхний ярус можно было добраться двумя путями – телепортировавшись на просторную смотровую площадку уровнем ниже или преодолев подъем по винтовой лестнице, идущей то внутри башни, то снаружи. Возможно, дело Беатрис было не из срочных, раз она отдала предпочтение второму, а может, восхождением ей хотелось растянуть удовольствие от прогулки или выиграть время, дабы завершить блуждающую мысль. По крайней мере, так думалось плетущейся за ней Роуз, не смевшей дерзко обогнуть лучшую ученицу Селестии. Надо сказать, эти ступеньки её окончательно доконали, но зато леди Дэфолес вдоволь насладилась тяжёлым дыханием и фырканьем позади себя.

Застывшую перед дубовой дверью пони – этот живой образец самоуверенности, одолевало волнение, хоть по ней это и было едва заметно. Какое же ответственное поручение выпало на её долю сегодняшним днём! Перед ней откроются двери, закрытые для всего королевства! Ей предстоит раскрыть тайны по просьбе её достопочтимой госпожи! От таких мыслей честолюбие кобылки разгоралось до запредельного градуса.

Леди Дэфолес дождалась своего писаря и, набрав в грудь воздуха для пущей важности, прошествовала внутрь башни. Уже переступая порог, она ощущала на себе полный ненависти взгляд томящегося здесь узника.

– Я, Беатрис Дэфолес, приказываю тебе, зверь, отвечать на все мои вопросы, – встречая ненависть лукавой безмятежностью, отчеканила кобылка.

Генрих решительным шагом двинулся на вошедших, и когда цепи натянулись до предела, меж ним и Беатрис было всего ничего. Похоже, она знала их длину и приблизилась настолько, насколько позволяло благоразумие.

Человек с презрением смотрел на леди Дэфолес сверху вниз во всех смыслах этого слова. Под его взглядом рушился её привычный апломб, и пони всё сложнее становилось сопротивляться желанию сделать один… два шага назад. Не будь проклятых цепей, Генрих с превеликим для себя удовольствием впился бы в эту гибкую шею. Впрочем, поглядывая на сжатые до посинения кулаки и окровавленные запястья человека, Беатрис думала о том же.

– Моё имя – Генрих, а не зверь, – наконец сказал узник. И заявлением своим немало шокировал кобылок.

– Записывай же, Роуз, записывай, – не сводя с него глаз, распорядилась леди Дэфолес.

Из седельной сумки писаря, всё это время жавшейся у входа, в розоватом облаке выплыли перо, чернильница и тетрадь в твёрдом переплёте, которой, как и множеству других тайн государства эквестрийского, суждено было навеки упокоиться королевском архиве. Поставив чернильницу на тумбу и обмакнув в ней перо, Роуз нанесла на пустой лист первую запись – «1869 год от изгнания Вендиго, 62 день лета». Далее она разборчивым каллиграфическим подчерком записывала всё, что слышала в этих стенах.

– Генрих значит… пусть так, – хмыкнула Беатрис и прошептала заклинание, явившее перед ней небольшой, стеклянный шар. – Скажи мне кто ты и откуда.

– Я человек, и это всё, что я могу тебе сказать, – своим коротким ответом он, конечно, сильно разочаровал леди Дэфолес, но вряд ли сильнее, чем совершенно пустая висящая в воздухе сфера. Очевидно, что смотря на неё, она ожидала несколько иного эффекта, но увы! Она лишь подтверждала, что ответ был правдив.

Однако Беатрис не исключала ещё одного варианта.

– Ты владеешь магией? – Даже ей, одарённой волшебнице, заставшей при жизни несколько лекций самого Старсвирла Бородатого, не оставалось ничего, кроме как спросить об этом, ибо, как и принцессы, она ничего не чувствовала.

– Магией? Вы издеваетесь? – Генрих не сдержал иронического смешка. – Да сидел бы я в этой дыре, если бы умел, скажем, становится невидимкой?

«Логично. Да и шар, как на зло, вновь не видит лжи… Но что если магии зверя удалось сломать механизм? Как же разоблачить… обман, – уголки губ Беатрис невольно поднялись в ехидной ухмылке. – Разоблачить!»

– Раздевайся, – довольная своим планом, скомандовала пони.

В ответ Генрих лишь непонимающе уставился на эту бестию, словно оглохнув от такого нелепого распоряжения.

– Да-да, раздевайся, – повторила леди Дэфолес. – Не понимаю, зачем вообще носить на себе столько одежд?

Прожигая кобылку ещё более злобным взором не моргающих глаз, человек принялся стягивать с себя накидку. Не в его положении идти в отказ. Уж лучше он сам снимет с себя одежду, чем её силой сорвут с него, разрывая по швам. С рубашкой ничего не вышло из-за наручников и, заметив это, Биатрис махнула копытом.

– Переходи к остальному, – пояснила она, – да поживее.

Предвкушению близившегося «разоблачения» и этой медлительности удалось возбудить леди Дэфолес, наблюдавшую за действиями человека чуть приоткрыв рот. Сбросив сапоги, он перешёл к штанам, на которые жадно уставилась эта – как виделось ему – озабоченная кобыла. Но снимать их полностью ему не пришлось.

– Каков хам! – воскликнула смутившаяся Роуз, когда штаны спустились до колен.

«А чего эти извращенки ожидали там увидеть? – недоумевал Генрих. – Букет роз или, может, магический жезл?»

Ответ был прост – ничего. Беатрис ожидала увидеть именно что ничего. Не больше и не меньше, чем ничего.

– Всё в порядке, Роуз. Он же предупреждал, что не владеет магией, – заключила леди Дэфолес, цинично изучая ничуть не возбуждённый мужской корень чужака. Магии в нём нет – теперь она знала это точно.

Вероятно, им не было известно, что подобную процедуру с человеком уже проделывали. Раздев Генриха и увидев, что кожа его лишена шерсти, ему, из побуждений понилюбия, одежду вернули, предварительно обыскав. То, что тогда его половые органы не были прикрыты магией, как у любого разумного существа, ещё ничего не значило, ибо он спал. Но сейчас-то он в сознании и всё оставалось на месте. А поскольку без существенных причин то, что надобно скрывать, не появляется, становилось очевидным полное отсутствие даже простейшей магии в этом существе из другого мира.

– Можешь одеваться, – немного разочаровавшись, бросила Беатрис.

Оставив человека, она обернулась назад и, приметив деревянное кресло, телекинезом притянула его к себе.

– Расскажи мне свою историю, Генрих, – кобылка уселась в нём поудобнее, готовясь к чему-то продолжительному. – Уверена, что версия самого зверя эквестрийского окажется куда интереснее прочих.

И в этом она не ошиблась. Полностью поглотивший её рассказ человека прерывался лишь на редкость вежливой просьбой осветить в мельчайших подробностях наиболее интересные моменты, такие как убийство четы Спригов или схватка с шерифом. Даже бедная Роуз, перо которой еле поспевало за ходом повествования, хоть и не могла, а порой и вовсе не хотела разделять чувства леди Дэфолес, не без интереса вникала в суть своих записей.

Рассказчик не тешил себя надеждами, что пони проникнутся предпосылками его преступлений, и потому не стал распинаться зазря. Он просто не видел в молчании смысла. Его волновало лишь одно: догадавшись о возможностях парящего шара, то и дело ловившего взгляд Беатрис, он всё же ни под каким предлогом не собирался раскрывать историю своей тени, равно как и один из эпизодов, длившийся два последних дня.

– И что же было после того, как ты покинул таверну? – спросила пони, не выдержав паузы.

– Я потерял сознание в кустах на обочине… – осторожно проговорил Генрих, – и следующие два дня, до того как мне посчастливилось нарваться на вашу непарнокопытную братию, провёл в поисках пути.

Такая аморфная концовка насторожила Беатрис, но допытываться она не стала – залившееся вечерними красками небо принуждало её переходить к другим, менее интересным пунктам намеченного плана.

– Пока всё, – сказала она, покидая кресло. – Остальное завтра.

Генрих про себя благодарил удачное стечение обстоятельств, наблюдая за собирающимися на выход пони. Как объяснить им чудесное обретение своей одежды он ещё не придумал.

– Сейчас тебе принесут еду, а я распоряжусь, что бы здесь поставили кровать, – леди Дефолес по-хозяйски осматривала помещение, пока Роуз укладывала письменные принадлежности. – С нашей стороны будет дурным тоном позволить разумному существу спать на полу.

– Скажите, что меня ждёт? – у самой двери остановил кобылок человек.

– Не могу знать, – откликнулась Беатрис. – Но явно ничего хорошего, если ты не сможешь заинтересовать принцесс.

---

Солнце лениво клонилось к горизонту, когда леди Дефолес, чья шёрстка теперь казалась совсем тёмной, вновь направлялась к одинокой башне. И в этот раз сопровождала её не писарь. Кобылка масти пасмурного неба с вьющейся полуночно-синей гривой шла рядом с Беатрис, ничуть не уступая ей ни в роскоши туалета, ни в происхождении.

Для Элиабель Дрим – воспитанницы Её Высочества Луны – закат был рассветом, а ночь – днём. Когда всех клонило ко сну, она, пробудившись, сладко зевала и потягивалась в кровати. Такой нестандартный для всего королевства режим был обязательным условием её положения при дворе и неотъемлемой частью всей жизни.

Её наставница – непревзойдённый сноходец, не знавший себе равных – по небезызвестным причинам не могла посвящать своему таланту много времени. Но в леди Дрим она нашла прилежного адепта столь сложного искусства. Еженощная практика принесла плоды, и вот часть работы принцессы Луны уже на плечах её лучшей ученицы.

Каждый ткач снов – сноходец, но не каждый сноходец – ткач. Только повелительница ночного светила из тонких нитей грёз могла плести образы, слагающиеся в сновидения. Только ей одной был настолько подвластен неуловимый мир призрачных странствий.

Но, несмотря на то, что до уровня аликорна Элиабель как до звёзд, она по более остальных преуспела в изучении материи сна и совсем скоро собиралась воспользоваться этими навыками, выполняя поручение Их Высочеств. Ознакомившись с наработками Беатрис, она взяла на заметку уделить особое внимание последним двум дням жизни чужака. Казалось бы, причём тут сны? Но какие только двери при должном мастерстве не открываются перед сноходцем!

Несведущая в этой сфере леди Дэфолес высказала огромное желание поучаствовать в предстоящем магическом сеансе. Элиабель не отказала.

Её взгляд, движения, манера речи и характер были полны мягкости, в которой улавливался мистический отпечаток ночи. В глазах бархатного сапфирового цвета порой мелькал загадочный блеск, исчезающий быстрее падающей звезды.

И вот путь, затянувшийся из-за неспешного шага леди Дрим, с которым Беатрис пришлось молча мириться, закончился.

– Вы, значит, Генрих? – серая кобылка обратилась к соскочившему с кровати человеку. Что ни говори, а условия его содержания постепенно улучшались.

– Верно… – недовольно буркнул он. Сложно привыкнуть, что помещение, служащее тебе и кухней и спальней и вообще всем – проходной двор.

– А я – Элиабель, – чуть улыбнувшись, представилась незнакомая пони.

– Не скажу, что мне приятно это знакомство, – Генрих потряс кандалами. – Что же рассказать вам на этот раз?

– Говорить ничего не придётся, – улыбка леди Дрим стала заметнее. – Зря вы покинули кровать. Настоятельно рекомендую вам туда вернуться, – она повернулась к Беатрис. – Впрочем, нам всем сейчас понадобится хоть что-то на неё похожее.

Кобылки уселись в креслах, а человек, присев на край своего ложа, искал объяснение творившимся приготовлениям.

– Итак, начнём.

После этих слов помещение озарило голубое свечение маленькой сферы, сорвавшейся с кончика рога Элиабель. Что её полёт, что испускаемый ею свет – всё было неровным и хаотичным.

– Прошу, не сводите с проводника глаз, – наказала пони и принялась творить заклинание. Ответ на вопрос – «проводника куда?» был смысл искать в её метке. Открытые ворота зияли чёрной бездной, сея страх в рискнувших перешагнуть их порог. Но подвешенный в воздухе зажжённый фонарь укажет путникам таинственные тропы, по которым сейчас предстоит пройтись всем в этом помещении.

Увлечённый гипнотическим танцем сферы Генрих не заметил, как всё вокруг него исчезло. В беспросветной тьме существовал только он и тот, кого нарекли проводником. Следуя за ним, словно заблудившийся путник, человек улавливал голос Элиабель, ставший уже не шёпотом, но пением.

«Кто чарами пленён –

Внимай проводнику.

За гранью я твой сон

Из тысячи найду».

Генрих оглянулся. Бескрайняя степь и звёздное небо над головой.

Рядом порхал белоснежный, совсем недавно бывший сферой мотылёк размером с кошку. Светясь, он походил на маленькую луну.

– Знаешь ли ты, что сейчас происходит?

За спиной человека послышался знакомый голос. Повернувшись, он увидел прикорнувший на камне чёрный силуэт, озарить который не могли ни звёзды, ни мотылёк. Надо полагать, это его неотделимый как отражение спутник.

– А ты как думаешь? – вглядываясь в залитое тьмой лицо оппонента, бросил Генрих.

– Это твой сон, мой друг, – Тень раскинула ветвистые лапы. – И совсем скоро в его двери постучатся незваные гости. Ведомые светом этой твари, они без труда тебя отыщут.

То, в чём Элиабель каждую ночь терпела неудачу, теперь обреченно на успех. Находясь рядом с её сферой, игравшей роль маяка, затеряться в мире сновидений просто невозможно. Но вовсе не поэтому сон чужака всё это время был для неё закрыт. Вовсе не поэтому.

– Твоя правда, – промолвил Генрих, вглядываясь в даль, где, рассекая шёлковое ковыльное море, к нему приближались две кобылки. – И что прикажешь мне делать? Тень?

А той словно и не было.

«Похоже, отворачиваться от меня в самый неподходящий момент вошло в её привычки», – невесело заметил он.

Наступал черёд основной фазы сеанса – проникновение в воспоминания Генриха. Возможность не просто слушать рассказ, но воочию видеть всё собственными глазами; умение стать свидетелем судьбоносных событий чей-то жизни вызывала у Беатрис неподдельную зависть, особенно теперь, когда объект был настолько ей интересен.

– А путь наш бежит дальше, – пропела Элиабель, добравшись до человека. – Мне жаль, но сейчас даже самые тайные Ваши воспоминания перестанут быть таковыми. Ничего личного, Генрих. Я всего лишь делаю то, что должна.

Человека охватило дурное предчувствие.

«Что это значит? Неужто сейчас моя память изволит расставить ноги как непотребная девка?»

Словно отвечая на его вопрос, пространство повсюду начали разрывать аморфные окна. Вот только вместо стёкол у них – сцены жизни. Они выстраивались в широкий коридор, и если человек и пони пока находились в самом его начале, то в конце… в конце находчивого сноходца ждали окна, содержание которых Генрих старательно скрывал в разговоре с Беатрис. Но как же быть теперь?

С вывернутой наизнанку памятью сам человек в глазах кобылок уже не представлял особой важности. Оставив его, они неспешным шагом двинулись по коридору, мимоходом заглядывая в то или иное окно. Элиабель видела, как в освещенной красным маревом хижине на человека с ножом бросается отшельница, а повернув голову, наблюдала его спасительное бегство. Вот он завис над спящими пони, а чуть впереди – допрашивал пленённую силой кобылку. Она, несомненно, ознакомится с ключевыми моментами этой истории, но позже. Сейчас куда важнее заполнить пробелы в показаниях чужака.

За леди Дрим и леди Дэфолес плёлся охваченный отчаянием художник этой галереи. Все его мысли занимал вопрос – во сколько Виолин обойдётся его укрывательство и обман ищеек? Во сколько ей обойдётся её мечта?

Генрих кинулся вперёд и, встав на пути пони, угрожающе изрёк:

– Прочь из моей головы! Я своё согласие не давал!

– Извини, но мне оно и не нужно, – заметила Элиабель и с мягкостью, достойной её натуры, смахнула человека в сторону. Дабы пресечь дальнейшее насилие и попытки ей мешать, шепча заклинание, она повела засветившимся рогом.

«Вот как… – поднимаясь, с горечью думал Генрих, – я теперь собственным воспоминаниям не хозяин».

Не желая опускать руки, он вновь рванулся к кобылкам, но был остановлен незримой, поставленной леди Дрим стеной. Ему оставалось только упрямо в неё ломиться и смотреть вслед удаляющимся интервентам. Вот пони миновали сцену у порога «Янтарного озера», а затем и его появление в зале таверны. Совсем чуть-чуть осталось им до окна, после которого в Генрихе окончательно затухнет тлеющий огонёк надежды.

«И где же твои клыки? Где твои когти? – с укором вопрошал голос. – Сейчас ты один. Совсем один. Даже до встречи со скрипачкой ты не был так одинок, потому что у тебя был я! Я! Я твои когти и клыки, когда ты бессилен! И самое главное для тебя в этот час ¬– я не злопамятен…»

Живые сцены в окнах замерли, став мёртвыми изображениями на стекле, а в следующий миг пространство заполнил быстро усиливающийся оглушительный треск. Стекло билось – нет! – разрывалось, щедро осыпая осколками двух кобылок, со страху прижавшихся к земле. Но настоящий кошмар ожидал их впереди.

Словно сошедший со страниц древнего бестиария к ним, сотрясая землю, приближался исполинский волк, тенью своей заслонивший свет звёзд и с шерстью чернее мрака, таившегося за вратами на метке Элиабель. Нигде у тени Генриха не было столько власти, как в его сне. Она прятала вход сюда от взора самой Луны Ночемудрой, и её ученица зашла так далеко лишь потому, что Тень ей позволила. Она хорошенько запомнила, что сказала Беатрис перед тем, как оставить человека и сейчас лишь следовала данному тогда совету.

Глава XII: Разверзлась бездна звёзд полна...

Пока Элиабель еле шевелившимися от ужаса губами творила заклинания возвращения в подлунный мир, а тень в обличье зверя, и не думая бросаться, медленно приближалась к ней и Биатрис, взор Генриха был обращён в обратную от происходящего сторону. В воздухе печально зависали рамы разбитых окон, и все как одно показывались пейзаж ночного ковыльного моря, окружавшего человека со всех сторон. Но, неизвестно каким образом, находящееся далеко позади одинокое окно сумело избежать участи своих собратьев. Генрих мог поклясться, что раньше его там не было, но разве можно быть в чём-то уверенным, когда вокруг тебя творятся такие вещи? Отсюда он видел, как на поверхности стекла мелькали сцены, но ничего более конкретного. Однако уже после первых шагов, где-то внутри себя человек осознал, какие воспоминания несёт в себе последнее окно. Часть чего-то целого желала воссоединения и призывала к этому Генриха.

Вопросы, поиски ответов на которые потеряли всякий смысл ещё на Северном тракте, внезапно вновь обрели значимость. Кем он был до того тёмного леса? Что привело его в этот мир? Множество вопросов, и пролить на них свет способна лишь утерянная память. Намерение отказаться от прошлого было благополучно забыто, а ноги продолжали нести его к окну. Вероятно, если бы ему таки удалось настигнуть цель, он бы не смог оставаться прежним. Вероятно, даже его имя оказалось бы ложным, что уж говорить обо всём остальном? Сложно сказать, должен ли человек проклясть испуганную единорожку, прервавшую сновидение, когда он был так близок к разгадке своей истории, или благодарить. Одно лишь ясно – шанс был утерян. Возможно, и не безвозвратно, но точно надолго. Никогда он не попросит пони повторить ритуал, который каких-то несколько минут назад отчаянно пытался прервать, бившись о невидимую преграду. Да и не факт – появится ли это мистическое, блуждающее в недрах сознания окно вновь. Его появление больше походило на случайность, нежели на стабильное явление.

Генрих приоткрыл глаза, но, ослеплённый ярким светом, тут же закрыл их обратно. А затем, словно как тогда, на тракте, его поглотила беззвучная тишина.

Удивляться было нечему, учитывая какой ошеломляющий эффект он произвёл на лучших учениц принцесс. После такого было очевидным, что к пробуждению его общество, а то и обстановка сменятся и далеко не в лучшую сторону.

---

Человек поднялся с мягкой травы небольшой, освещённой полуденным светом поляны. Щебет птиц, стрёкот кузнечиков, шорох лесного зверя и едва уловимая бравада ветра на листьях древ – всё было таким настоящим, но в тоже время совершенно невозможным. Он отлично помнил, где находился мгновение назад, оттого отнёсся к наваждению скептически. Машинально повернув голову, человек увидел перед собой сидящую на крупном валуне отшельницу, чей образ ещё не успел выветриться из головы. Но что-то изменилось в ней с их последней встречи… Лоснящаяся на солнце серая шёрстка, грива, принявшая сейчас тёмно-черничный оттенок, проницательный взгляд и холодное выражение – вроде всё то же самое, но в чём тогда дело? С удивлением для себя Генрих осознал, что дело было не в ней. Он более не смотрел на первопричину его злосчастных похождений со злобой. Куда же делись те чувства? Когда он успел её простить?

– Что тебе от меня нужно? – привставая, с напускной раздражительностью вопрошал он. – Может, хватит уже меня преследовать?

– Увы, я не забуду той ошибки и, мучаясь признанием вины, я продолжаю безуспешные попытки помочь тебе избавиться от тьмы.

– Какой ещё тьмы? Я не понимаю о чём ты! – упрямо скрестив на груди руки, заявил человек. Он солгал, потому как слова, сказанные отшельницей в прошлый раз, не ушли в пустоту, заставив его хорошенько призадуматься над союзом с Тенью. Сейчас, когда она вновь втёрлась к нему в доверие, было бы очень кстати услышать новые доводы в пользу мнения ведьмы.

Кобыла с опаской посмотрела за спину Генриха, а затем ответила, но уже более тихим голосом:

– Твой спутник, чей мотив скрыт мраком, однажды явит свою цель. Но будет поздно, слишком поздно… Идя за ним тропой теней ты сгинешь, как безумный зверь. В твоей бездонной, тёмной пасти померкнет свет мечты и счастья.

– И эта цель… она тебе известна? – после непродолжительного молчания изрёк человек, – Я так понимаю, Тени рядом нет, так раскрой же мне эту тайну пока не стало, как ты выразилась, «слишком поздно».

– Когда на сложном перепутье не видишь третьего пути, два голоса тебе на ухо дают совет куда идти. Один, что совестью зовётся, ведёт тебя из тьмы на свет. Другому же так и неймётся поставить выше свой совет. Решив – не может быть иначе, как не последовать ему, себя ты горько одурачишь… И совесть, заключив в тюрьму, ты не услышишь её боле. Лишь тени глас – лишь он в законе.

В каждый стих отшельница вплетала воспоминания человека, заставляя его заново осмысливать произошедшее под новым углом. Когда именно он заглушил в себе совесть – на пороге дома в Зелённом Доле, или раньше – у кровати его ещё живых хозяев?

– И каждый шаг по тем путям, что твой попутчик выбрал после, тебя роднит с ним. По ночам не сыщешь яда смертоносней для света в сердце и делах, чем ложный путь над топью чёрной, которым следуешь покорно, ведь верный он в твоих глазах.

Его бессмысленные блуждания по Северному тракту походили больше не на путешествие, а на бездумное и слепое бегство шального пса за телегой. Но Тени такой порядок был по душе…

– О чём же сонм теней мечтает? А неизменно об одном – стать тем, кто наземь их бросает. Когда едины вы во всём, не проведёшь черту раздела. Твои желанья – не твои? Тебе до этого нет дела, когда во всём едины вы...

Генриху сейчас как никогда хотелось увидеть своё отражение, дабы убедиться в том, что пока ещё его плоть и кровь принадлежат ему. Он судорожно перебирал все конфликты со своим теневым попутчиком, чтобы не дай бог не обнаружить, что их позиции перестали друг другу противостоять. Одно лишь сеяло в нём смуту и безысходность: сколько он не напрягался, но обвинить Тень в некоторых случаях, включая минувший, где без неё он был беспомощен и беззащитен, как ребёнок, Генрих просто не мог. Тогда, равно как и сейчас, он не видел иного выхода, как прибегнуть к её помощи. Где же искать опору, когда своих сил попросту не хватает? Совесть поможет? В это человеку слабо верилось.

– Но как мне быть? – в сердцах воскликнул он. – Где мне ещё искать поддержки?

Ответить кобылице помешал голос, разнёсшийся откуда-то сверху громовыми раскатами летней грозы:

– МЫ ПОВЕЛЕВАЕМ ТЕБЕ ПРОБУДИТЬСЯ!

Генрих продолжал ждать ответа, но отшельница лишь печально помотала головой.

– Наше время подошло к концу…

Поляна, щебет птиц и шелест деревьев стремительно исчезли в водовороте прежде, чем последний стих завершился.

– Чары сна развейтесь! Пробудись сейча…

– Да не сплю я, не сплю! – с трудом продрав глаза, прокряхтел человек. Его ожидания увидеть перед своим носом наконечники пик в какой-нибудь тёмной дыре не оправдались. Он всё на той же кровати, что и раньше. Дело ясное – жди подвоха.

– Твоё имя – Генрих? – На фоне двух горящих факелов, дающих весьма сносное освещение, тёмное размытое пятно потихоньку обретало форму, и вскоре в нём можно было признать статную иссиня-чёрную кобылицу, увешанную королевскими регалиями преимущественно из серебра.

– Так и есть… а ваше?

– Тебе следует называть Нас Ваше Высочество. Пока ограничимся этим, – принцесса Луна мерила круглую комнату башни мелкими, неторопливыми шажками. – Догадываешься, о чём Мы хотим тебя спросить? Ты же не хочешь тратить Наше время попусту, ведь так?

– Да, Ваше Высочество, не хочу, хоть мне и некуда торопиться, сидя здесь, – произнёс Генрих напряженным, сдавленным голосом. От пережитых магических манипуляций голова просто раскалывалась. – Сэкономьте наше время, сказав, что именно вы хотите от меня услышать.

– Что произошло в твоём сне? – увидев состояние человека, Луна не стала серчать на ответ, сперва показавшийся ей дерзким. – Это был страж? Но как ты смог призвать его без магии? Тогда что-то другое. Отвечай Нам, что это было?

– Не могу… – промолвил Генрих, массируя правой рукой лоб. – Сейчас не могу. Может в другой раз?

Кобылица приблизилась к человеку безо всяких опасений, что он может на неё напасть. Хозяин положения во всех понятиях был очевиден.

– Что ж, Генрих, ты не оставляешь Нам иного выбора, как произвести повторное проникновение, только на этот раз его последствия будут более чем ощутимы. – Рог принцессы от кончика до основания словно пронзило раскалённой спицей, дающей яркое, растекающееся по резьбе синеватое свечение. – Неизвестная сила, скрытая в тебе, может причинить вред как нашей стране, так и верноподданным. Ты всё ещё не передумал рассказать нам о её природе?

Не один из вариантов Генриха не устраивал.

«Может соврать? Нет, не выйдет – в такую голову ничего путного сейчас не придёт… Тень молчит. Уж не значит ли это, что она рассчитывает вновь отбить атаку? Сомнительно… Эта синяя, сразу видно, поматёрее тех двух будет. Нет, ну а что мне тогда остаётся, в конце-то концов? Сказать правду? Нет-нет, так не пойдёт. Уж больно плохие предчувствия у меня по поводу этой идеи… Выходит, ничего мне не остаётся…»

– Сейчас ведь ночь, да? – вдруг спросил человек, сбив с толку нависшую над ним принцессу.

– Да, ночь…

– И на небе снова полно звёзд… – задумчиво продолжал он. – Вы позволите мне взглянуть на него перед тем, как начнётся проникновение?

Рог правительницы Ночи мгновенно погас.

– Мы… Мы позволим. – Смятение в своём голосе она, как могла, скрывала за царственной снисходительностью. – Но если чего-нибудь выкинешь, горько об этом пожалеешь.

Луна нараспашку раскрыла дверь телекинезом, а сама чуть отошла, давая человеку пройти. Цепи на нём, сверкнув под взглядом принцессы, свободно вытягивались, словно и не было их вовсе.

То, что просьба нашла отклик, немало удивило Генриха и заставило призадуматься. Проклиная свою, на сей раз неуместную недоверчивость, он проковылял до выхода, перешагнул порог и замер.

Бездонный небесный океан без остатка его поглотил, и вместе со свежим ночным воздухом отвлёк от головной боли. Вид же спящего дворца и выглядывающего из-за низкой ограды ночного Кантерлота остался без внимания. Человек застыл на краю небольшой платформы, лишённой каких-либо ограждений, так что от свободного падения с двадцатиметровой высоты его отделял всего один шаг.

– А если бы сейчас был день, ты также бы попросил позволения взглянуть на освещённое солнцем небо? – раздалось позади него.

– Вряд ли… – отозвался человек, не отрываясь от созерцания. – С солнцем у меня не связанно столько хороших воспоминаний, сколько с ночью, ведь свой путь я держал только после захода дневного светила. И тех часов, проведённых под звёздами и луной, никогда не коснётся тень сожаления. Эх, был бы я уверен, что вновь увижу это небо вот так – без прутьев решётки своей темницы…

Принцесса бесшумно поравнялась с человеком, вытянувшись навстречу лунному сиянию. Во взгляде бирюзовых глаз застыли гордость и восхищение.

– Как я могу лишить кого-то серебряных лучей луны, раз за разом возводимой мною на небесный пьедестал? Для неё нет своих и чужих, плохих и хороших. Каждый достоин даров ночи, стоит лишь хоть иногда жертвовать своим сном…

Уловив боковым зрением странное мерцание, Генрих взглянул в сторону Её Высочества, но увидел вовсе не ту кобылицу, с которой был начат разговор. Если до этого момента человек любовался россыпью созвездий, разыскивая их на небе, то теперь он мог просто вглядываться во вздымающуюся аморфную материю, в кою превращалась грива принцессы. Всё, что он видел доселе, меркло рядом с узорами разверзшейся бездны и стало казаться, что рисунок ночного панно, не более чем попытка хоть как-то передать заключённое в ней.

– …каждый прозревший найдёт себе место под светом моего светила. Каждый удостоится права созерцать мир, укрытый от солнечного света чёрным крылом…

Словно в трансе, принцесса продолжала свой монолог, а Генрих, без малейшего понимания происходящего, просто любовался ночным небом, теперь находившимся на расстоянии вытянутой руки.

– Какая прекрасная тень… – прошептал он не принадлежащие ему слова.

Глава XIII: Змея на груди

– Генрих, ты слышишь меня? Генрих! – вырывая человека из прострации, над ухом раздался голос Тени. Он был пронизан столь редкими для него тревогой и волнением. – Ты не должен был это видеть…

«Почему?»

– Очень мудро было скрывать ото всех моё существование. Благодаря инстинктам, а может, сообразительности, тебе удалось избежать страшной участи. И эта принцесса явно не преследовала цель открыть тебе свой маленький секрет – свою тень. Я уверен, произошедшее – нелепая случайность, но расплачиваться за неё придётся тебе…

Взгляд кобылицы с сузившимися змеиными зрачками плавно опустился со звездного неба на Генриха, который, встретив его, никак не мог разобрать, что значит это схожее с печалью выражение.

– Они осознали свою ошибку. В этих глазах гибельное для тебя благоразумие верно теснит наивную доверчивость… Ты не увидишь рассвет, Генрих, только если…

«Только если что?» – сглотнув, мысленно перебил тот.

Шёрсть принцессы, неизвестно когда успевшая почернеть, лишилась былого лоска, жадно поглощая своей плотной темнотой всякий свет. Вздымающаяся грива, всё продолжающая увеличиваться в размерах, крадучись обошла человека с боков и замкнулась за его спиной. Звёзды в ней уже не казались завораживающим чудом, а сияние их обдавало пленника холодом.

– …только если мы не откроемся ей, – быстро продолжила Тень. – Генрих, мне нужно твоё согласие.

«Согласие? Да-да, я разрешаю тебе заявить этой особе, что сегодняшняя ночь слишком прекрасна, и вовсе не стоит омрачать её моей смертью».

– Ты держишь меня на слишком большом расстоянии от себя, и от того я бессилен, – промолвила Тень. – Если хочешь жить, подпусти меня ближе хоть на время.

Звёздная грива туманом разлилась подле ног человека и, казалось, вот-вот начнёт карабкаться по ним вверх. Весь мир Генриха сузился до стоящей против него аликорна и этих таинственных Теней, с каких-то пор ставших неотъемлемой частью его жизни.

– Так ты позволишь мне помочь или нет? – озабочённый молчанием, уточнил голос. То, что Генрих сомневается в благости этих намерений, было очевидным.

Поскольку ответа так и не последовало, а медлить игрой в «верю–не верю» было весьма опасно, решительно и властно Тень снова обратилась к человеку:

– Расслабь тело. Ни в коем случае не противься мне ни мыслями, ни движениями. Думай о том миге, когда мы сбросим цепи и вновь почувствуем вкус свободы. Да хоть о той же скрипачке, что ждёт твоего возвращения, если будет угодно. И… закрой глаза. Так будет лучше.

И Генрих послушался, вновь не увидев иного пути, как принять помощь своего самого опасного врага.

«Только на время, только на время…» – твердил он, опуская веки.

Генрих чувствовал, как остывает его грудь; как волны холода, разливающиеся в такт сердцебиению, вытесняют из тела тепло; как кровь, бегущая по жилам, обращается в ледяные потоки. Что-то сдавило сердце, лишая возможности дышать, а в следующий миг его обдало ветрами, словно в грудной клетке открыли форточку. Ощущения Генриха при этом рисовали жуткую картину, на которой холодные руки вскрыли ему грудь и вынули сердце наружу. Он вздрогнул, когда после этого почувствовал на спине, а затем на шее, скользящее движение змеи. Совпадали ли ощущения с действительностью Генрих не знал и знать не хотел. Обвив всё его тело выше пояса, нечто змееобразное добралось до головы и, завершая восхождение, последним кругом обернулось вокруг закрытых глаз.

– Так вот оно что… – раздался незнакомый женский голос. Он был ниже голоса принцессы и гораздо глубже. Но при всех различиях в них узнавалось некое родство. – Что ж, это многое объясняет. Теперь и надобность в проникновении отпадает.

– Как мне называть Вас-с тепер-рь? – к своему удивлению Генрих осознал, что этим пропитанным ядом лукавства шипением непроизвольно говорил он сам. Похоже, именно так и звучит истинный голос его попутчика.

– Такие как мы не имеют ни имени, ни пола, ни титула. Одни лишь прозвища, которым не следует предавать особого значения. Гораздо же важнее – кто я для неё и ты для него.

Голос кобылицы зазвучал подобно песни:

– Я – есть он – утешитель в скорби и ткач грёз. Я – есть оно – сновидение разума и желанное будущее. Я – есть она – панацея от одиночества и королева ночи.

Много имён и каждое по-своему отражает мою сущность. Выбирай из них любое. А что до твоего имени, можешь его не называть – оставайся Тенью, пока тебя не нарекут иначе. Я чувствую между тобой и тем, кто зовётся Генрихом разлад, но это уже не моё дело. Мы хотим поблагодарить его за те искренние слова, без которых не было бы этого разговора.

– Вы великодуш-ш-шны, королева, – змеем прошипела Тень. – Могу я знать, как вы намеренны с-с нами поступить?

– К всеобщему счастью, нас не так много в этом мире. Ты вторая тень, которую я встречаю на своём пути и в данный момент единственная, с которой я могу беспрепятственно общаться. Считай мои слова добрым знаком, а сейчас Нам нужно уйти. Не только мы не спим этой ночью…

Стоявший как статуя на протяжении всей беседы между тенями Генрих вновь почувствовал жизненное тепло, постепенно возвращающееся в тело. Мокрые прикосновение змея на коже испарились, замедлившееся сердце забилось в привычном ритме, а власть над членами снова перешла к нему.

– Можешь открывать… – Да и голос Тени снова звучал почти как его собственный.

Открыв глаза, человек не увидел млечный путь в синих прядях гривы принцессы, неестественного свечения её взгляда, его хищных зрачков и мрака вновь лоснящейся при лунном свете шёрстки. Кобылица вернула себе былой облик – всё такой же статный и величественный, но уже не пугающий.

– Доброй ночи вам обоим, – напоследок сказала Луна и, расправив крылья, слилась с тёмным бархатом неба.

---

Прекрасный кантерлотский сад, раскинувший свои широкие пределы вблизи дворца, в те дни не только выглядел иначе, но и существовал по иным правилам. Гуляющий по тропинкам в лабиринте аккуратно подстриженных кустов вряд ли услышит шумный разговор и встретит большое скопление пони. Двери сада были открыты лишь для придворных особ и целой армии садовников, а потому в основном здесь было тихо, как в заповеднике. Из этого ритма жизнь сада выбивалась только в дни значимых празднеств, когда на его центральной лужайке в ожидании зрелищ собирались как знатные пони, так и простые горожане. Даже приехавшие из провинции крестьяне в эти дни могли прикоснуться к изяществу, запечатлённому не только в причудливых арках, но и в каждой клумбе; воочию лицезреть величие правящих ими Сестёр.

К слову, самая важная задача, которую артель зодчих ставила перед собой при возведении сада, заключалась в следующем – показать, что всё, к чему бы не прикоснулись великие Сёстры, обращается во благо и несёт миру красоту. Сложно с этим не согласится, взглянув на главную достопримечательность сада – древнее зло, бич народа эквестрийского, застыв в камне, гармонично сливается с пасторальным пейзажем. Каждый восхищался этим выставленным на показ гарантом мира и процветания в стране, а также могущества тех, кому прошлый правитель Эквестрии обязан своей участью. Но даже будучи статуей, он вызывал у пони суеверный страх, заставляя их держаться на почтительном от него расстоянии.

В густой тени, отбрасываемой спящим богом хаоса, мирно лежала зеленогривая единорожка. На её мордочке застыла безмятежная улыбка, словно молчаливое общество Дискорда приносило ей неподдельное удовольствие или, по крайней мере, ничуть не смущало.

Кобылка предавалась мыслям, которым на пользу близость того, с чем они связанны, и мысли эти, как не странно, были о человеке. Из всех возможных его прозвищ, она признавала очень немногие – посланник Дискорда, вестник Хаоса и им одержимый.

Вера, что неуёмный бог хаоса не дремлет, наконец окрепла и обрела подтверждение. Разрыв материи в Вечнодиком лесу мог вести куда угодно, оттого-то его выходки гораздо непредсказуемее сломанной магической шкатулки. Выбрать своего посланника из числа вышедших оттуда – весьма и весьма в духе старого доброго Дискорда. Но отдельное внимание пони уделяла магии человека. Она и есть, но в тоже время её нет – хаос, да и только!

Она видела проявление его силы собственными глазами и убедить её в том, что всё это случайная магическая аномалия и на самом деле ничего там нет, уже невозможно. И пусть, услышав подобное заявление от Луны, самокопытно изучившей человека после доклада испуганной Элиабель, она молча согласилась с результатами проникновения, про себя она нисколько в это не верила.

Чувствуя прохладу от камня статуи, единорожка думала не столько о мотивах, что двигали принцессой ночи, скрывшей правду, сколько о нахождении неопровержимых доказательств мистической связи Генриха с происками Дискорда.

– О, леди Офидия, я так и думал, что встречу вас здесь, – ход её мыслей прервал единорог рыжей масти. Из-под капюшона его короткой тёмной накидки выглядывали грива цвета пожухлой травы. – Я всегда восхищался вашей открытой преданностью богу Хаоса, но всё же стоит быть чуточку осторожнее. Нашему ордену будет сложно пережить потерю такого ценного адепта.

– Не стоит за меня волноваться, сэр Файрбранд, – возразила кобылка, поднимаясь с земли. – Если мне суждено пострадать за своего истинного повелителя, я с радостью приму эту участь.

– Всем бы вашу смелость. Тогда, глядишь, и правлению Сестёр пришёл бы конец, – мечтательно заметил жеребец. – Уже почти полдень. Позволите отправиться на собрание в вашей компании?

Единорожка улыбнулась.

Не только имя и внешний вид леди Дэфолес были на время оставлены и для верности забыты, но и её полная тщеславия и горделивости натура. Сейчас лучшая ученица Её Высочества принцессы Селестии всего лишь скромная служительница Дискорда или, если по факту, попросту садовой декорации.

Тайное собрание не без причины проводилось, как обычно, в полдень: тайным соглядатаем сестёр, если таковые имелись, будет гораздо сложнее отследить перемещение членов ордена многопонным днём, нежели ночью.

Само же место для проведения мероприятий было весьма символичным – грот, находящийся прямо под статуей. Вело к нему несколько путей – один через туннель, имевший выход в торговом квартале, тут же недалеко от сада, другой – через поместье лидера Возрождённого Хаоса. Первый, из-за неудобств, никогда не использовался, закрепив за собой статус запасного.

– Леди Офидия, Сэр Файрбранд, – почтительным поклоном встречал их привратник перед входом в обустроенный грот. Бюсты, гобелены и прочая атрибутика давала ясное представление о направленности звучащих здесь разговоров. За овальный стол посреди большой, освещённой магическими каганцами залы чинно рассаживалась верхушка ордена, состоящая преимущественно из единорогов.

– Во славу первородного Хаоса! – главой был брошен церемониальный клич.

– Во славу Дискорда! – хором откликнулись остальные.

Главный вопрос сегодняшнего собрания оказался продолжением прерванных мыслей Биатрис.

---

– Так кто ты для меня, Тень? – вдруг спросил Генрих, как обычно лежавший на кровати – делать здесь всё равно больше нечего.

– Ты сам только что ответил на свой вопрос…

–Просто тень? Нет, всё-таки я не понимаю, – закинув под голову руки, заключил человек. – Почему у тени принцессы всё иначе?

– Всё очень просто, мой друг. Тень указала принцессе путь, и та последовала им – так тень стала её смыслом. Тень предложила ей помощь, и та приняла её – так тень стала другом. Тень подсказала ей, как обрести счастье, тем самым став её мечтой. Я всего лишь тень только благодаря твоим стараниям и упрямству.

– Если бы твои предложения полностью не противоречили моим желаниям, всё было бы по-другому. Я не думаю, что принцесса сроднилась с тенью, если бы та вела себя как ты…

Шорохи за дверью и последующий скрип заставили Генриха поспешно замолкнуть.

– Мне кажется, или ты сейчас с кем-то разговаривал? – риторически озадачилась вошедшая Биатрис.

– Кажется.

Она притянула к себе кресло и уселась перед человеком на расстоянии не короче его цепей.

– А ты полон загадок, Генрих… – чуть наклонив голову на бок, с улыбкой подметила кобылка. – Мне доложили, что магии в тебе меньше чем в грифоне, но мы-то с тобой отлично понимаем, что это не так.

Человек молчал, понимая, что любое неосторожное слово может обернуться против него.

– А знаешь, за этими стенами у тебя есть друзья, и в их силах устроить тебе побег, – леди Дефолес, внезапно оставив сидение, подошла к кровати Генриха, заставив того на всякий случай привстать. – Тебе только и нужно, что явить мне свою силу. Ты ведь хочешь выбраться отсюда, ведь так? Можешь не отвечать – это видно по твоим глазам. Тебе претит твоя участь, так зачем мириться с ней, если можно положить этому пленению конец? Снова молчишь… Генрих, определись со своей судьбой до завтрашней ночи…

Как пёстрые листья, уносимые осенним ветром, за закрывающейся дверью мелькнул хвост уходящей Биатрис. Когда её шаги окончательно стихли, и в темнице воцарилась тишина, человек бросил задумчивый взгляд на зловещую тень, отбрасываемую прутьями решётки. Да, эта участь его определённо не устраивала.

Глава XIV: Ночь торжества (1/2)

За выход этой главы, равно как и последующих, благодарите не меня, а VOY-Баяна, который предложил мне свою помощь в роли соавтора-исполнителя. Без его энтузиазма рассказ бы продолжал лежать замороженным, потому как, даже имея на руках сценарий сюжета, я не имел желания возвращаться к данному проекту.

Лишь только солнце начертало на полу силуэты решётки, как покой и тишина были нарушены.

– Генрих… Генрих… – в полумгле сна раздался уже знакомый голос, скрипящий и даже надменный.

– Чего тебе, Тень? – недовольно спросил человек, поворачиваясь на другой бок и упираясь взглядом в стену.

– Упрямство – не есть терпение, а гордыня – не воля.

– И? – Генрих продолжал демонстрировать полнейшее безучастие, забывая или игнорируя тот факт, что его внутренний мир уже давно не секрет для спутника и, по совместительству, пособника.

– Воля! Ты хочешь вновь стать свободным? Выйти отсюда, а? Хочешь же.

Генриху словно лимонной кислотой нутро обожгло. Так чувствуешь себя, когда кто‐то угадывает твоё самое заветное, наивное желание и начинает смеяться. Но чёрный дух не угадывал. Он знал, чего хочет Генрих и почему.

– Я же вижу. Из‐за неё… да пусть и из‐за неё.

– Зачем ты треплешь мне душу? – Генрих еле сдерживал себя, чтобы не закричать в голос под аккомпанемент звона цепей. – Чего добиваешься?

– Того же. Воли. Сделаешь свободным меня – и сам обретёшь свободу.

– Каким образом? – Человек вздёрнул закованные руки.

– Я дам этой самодовольной змее то, чего она хочет. Покажу то, что скрыто. Продемонстрирую силу, которую она ещё не видела. Но мне нужно твоё согласие, ибо без него никак нельзя.

Генрих задумался. Если то, что ему предлагает тень – правда, тогда шансы вновь встретиться с Виолин не так уж и призрачны. Но что если, вкусив воли, этот зверь вцепится в его плоть всеми конечностями и не захочет вновь становиться бесплотной тенью; как хищник, раз испробовавший свежей крови, получит отвращение к падали? Сложный выбор, поддаться на уговор и, возможно, вновь почувствовать ветер свободы или же остаться человеком. Пусть даже на цепи и запертым в клетке. Но человеком же.

– Где гарантия, что ты не станешь злоупотреблять моим доверием? – спросил человек, а тень, словно предвидя и такой вопрос, ликовала и не торопилась отвечать, выжидая паузу.

– Гарантия? Раньше ты не спрашивал «гарантий», когда под моим покровом избегал патрулей. Когда твёрдой рукой и мгновенной реакцией убивал, убивал и снова убивал, чтобы жить самому. Твоя жизнь – вот наша общая гарантия! Тень неизменно должен кто-то отбрасывать, как ты ещё этого не понял…

Генрих уже мог смириться с тем, что потерял инициативу в этом противостоянии, и теперь он всего лишь объект исследования. Словно какая‐нибудь редкая змея или букашка. И скоро эта рогатая бестия с зелёными глазами придёт сюда, чтобы потешить своё самолюбие. Словно кошка с попавшей ей в когти мышкой. А затем… сами небеса не ведают, что случится затем. Но чего-чего, а испытывать судьбу в очередной раз Генриху не хотелось. В томительных раздумьях минул полдень. Скоро. Скоро за ним придут либо палачи, либо эта колдунья, но что будет, если…

– Ты решил?

– Нет, – спокойно и даже смиренно ответил Генрих.

– Как глупо… – больше Тень не произнесла ни звука.

День клонился к закату. Для многих это значило лишь то, что скоро на небосвод взойдет луна, и земля погрузится во мрак ночи. Но для узника башни наступление темноты сулило близость момента истины. Вот тени прутьев на полу выпрямились, как по струнке. Хлопнул массивный засов где‐то внизу, а эхо моментально возвестило о приближении кого-то с весьма легкими копытцами, надменными глазами и лебяжьей шеей. Шаги становились всё отчетливей, а в Генрихе вздымалась неуёмная тревога.

Наконец воцарилась тишина, и из‐за двери послышался противный звон ключей. Щёлкнул замок, и дверь со скрипом начала открываться.

---

– Разрешите, принцесса? – голос оторвал от раздумий и созерцания сверкавшего мириадами звезд небесного панно.

Иссиня-чёрная аликорн медленно обернулась и глянула из-под полуприкрытых век на того, кто потревожил её покой. Перед ней стоял молодой жеребец-фестрал в тёмно-синем сюртуке, расшитом серебряной нитью. Мало кто даже из суровых гвардейцев мог выдержать на себе холодный и требовательный взгляд Властительницы ночи, но этот субтильный фестрал мог. Он смотрел прямо перед собой, а его стальные с просветом глаза, словно два острых наконечника стрел в лунном блике, казались ужасающе безжизненными.

Несмотря на то, что перед ним стояла Её Высочество принцесса Луна, соправительница Эквестрии и одна из могущественнейших волшебниц этого мира, жеребец даже и не думал расшаркиваться больше, чем того требовала субординация. Помимо прочего могло броситься в глаза всяческое отсутствие у этого фестрала светского лоска, характерного для аристократии. Жеребец приподнял кожистое крыло, и перед принцессой оказался объёмный свиток, заверенный печатью в виде щита с эмблемой нетопыря.

– Докладывайте, Дэлюз, – распорядилась Луна. В свете собственного рога она внимательно вчитывалась в подробности отчёта, составленного в её особом отделе.

– В результате спланированной и проведённой провокации, все подозреваемые и уличенные, а также связные, были арестованы. Соглядатаи провели каждого хаосита после дневного заседания буквально до дверей собственных домов, где они и были задержаны после наступления темноты. В общей сложности наш лже-орден Хаоса имени Дискорда выявил сто семьдесят одного изменника в Кантерлоте, и одну тысячу шестьсот шестьдесят шесть активных адептов по всей Эквестрии. В других городах группы из самых проверенных Ваших слуг также начали облаву.

Принцесса еле улыбнулась, обернувшись и вновь посмотрев в темноту, рваную редкими уличными фонарями, по которым одиноко и группами проскальзывали чёрные экипажи, запряженные фестралами лейб-гвардии Её Высочества. Кареты стекались к теневой стороне Замка двух сестер как мотыльки на огонь, везя внутри тех, кем предстояло заняться.

Казалось, это был весомый удар по контингенту, представляющему угрозу как эквестрийскому престолу, так и государственному порядку в целом. Но нет. Для Эквестрии то было лишь малой утешительной новостью.

Нарушение единства меж сестёр, пусть и остававшееся незаметным для простого народа, сильно резонировало во всех сферах жизни королевства. За каждой принцессой теперь стояли свои тайные и открытые органы, армии и союзники, которые вместо того, чтобы объединиться и работать слажено, обособились друг от друга. Однако раскол порождает лишь новые расколы. Теневая борьба между аристократией после долго затишья возобновилась и теперь велась нагло, почти не прикрыто. Да и преступность, почувствовав слабину в организме государственного тела, заметно возросла. Лишь снаружи Эквестрия виделась процветающей и крепкой страной. Нутро же её медленно, но верно гнило, пожираемое незримым пламенем раздора.

Айрон Дэлюз был внутренне горд за столь прекрасно выполненную работу. Для него, как и для остальных фестралов ордена, это была ночь торжества, ведь именно они, верные слуги Её Высочества Луны, а не агенты Селестии, разбили засилье ренегатов. Но он не расслаблялся, зная, что ему ещё предстоит получить от задержанных необходимую информацию. В том числе об их сподвижниках и сочувствующих, с некоторыми из которых адепты стали необычайно близки. Кто‐то мог начать упираться, демонстрируя характер, титулы или звания, но на таких теперь имелись особые методы и полномочия. Безусловно, владение этими знаниями – весьма полезное подспорье в сложившейся государственной обстановке

– Файрбранд уже заговорил? – Не отрываясь от записей, спросила повелительница ночи.

– Все когда‐нибудь начинают говорить принцесса. И то, что господин Файрбранд молчал почти час после задержания, вовсе не его заслуга, а наша недоработка, – со знанием дела ответил жеребец. – По его показаниям были задержаны и другие адепты ордена хаоса, а также получены неоспоримые доказательства вины некой леди Офидии. На данный момент, из всех хаосопоклонников на свободе осталась лишь...

– Леди Дэфолес, – равнодушным голосом подытожила Луна, закончив чтение докладной, словно строгий директор, к которому привели постоянно хулиганящего жеребёнка.

– Теперь у нас есть все основания полагать, что Беатрис Дэфолес и леди Офидия – это одна и та же пони.

– Какую же змею моя дорогая сестра пригрела на груди... – печально опустив глаза, прошептала Луна.

– Соглядатаи следят за ней и готовы к задержанию в любую секунду, – продолжил сэр Дэлюз. – Однако наши особые полномочия не распространяются на лиц, занимающих столь высокий пост, без личной санкции одной из принцесс, конечно. Что прикажете?

Айрон стоял спокойно и ждал, даже не обращая внимания на то, что тьма, вокруг принцессы как будто начинает сгущаться. Тишина и молчание продолжались недолго, иссиня-чёрный аликорн сделала глубокий вдох и…

– Могу ли я довериться начальнику Ночной канцелярии и попросить его о личной просьбе? – спросила принцесса так, словно отчеканила заученную специально для

такого случая фразу.

– Виноват, принцесса, шеф ещё не вернулся из командировки в Кристальную империю.

– Мы, принцесса Луна Эквестрийская, повелительница ночного светила, просим снять слежку с замка «леди Офидии», как и с неё самой. Так же уничтожить в бумагах любые упоминания об узнанной нами цели хаоситов. А о нашей «просьбе» после её выполнения забыть. Её не было. Никогда. Отныне вы, господин главный следователь Айрон Дэлюз, начальник Ночной канцелярии.

Принцесса, охваченная каким-то почти суеверным мраком, расправила крылья и уже поднялась в воздух, как до неё донесся вопрос.

– Нам оставить Беатрис Дэфолес в покое?

– Именно, – бросила принцесса Луна и полетела в сторону Кантерлота.

Айрон был озадачен таким приказом, точнее просьбой. Но задавать вопросы было не в его характере, к тому же, ещё во время отчёта он чувствовал закипающую злобу и гнев внутри принцессы. По личному сыскному опыту Айрон знал, что кобылы злопамятны и изощренны, способны годами копить обиду и ждать. Возможно, подсознательно молодой фестрал понял, что месть Луны будет жестокой и холодной, как и положено. Луна дождалась.

Глава XV: Ночь торжества (2/2)

Луна медленно плыла по небосводу, словно цветок лотоса по глади озера, источая спокойствие и умиротворенность. Её Высочество принцесса Луна, хоть и продолжала нервозно махать крыльями, но, тем не менее, внутри была спокойна и решительна. Последние тени сомнений улетучились, когда она прочла доклад своей канцелярии. Все кусочки пазла медленно заняли свои места, и картина предстала перед глазами в ясном свете ночного солнца.

Беатрис Дэфолес – лучшая ученица принцессы Селестии, талантливейшая выпускница Школы для одаренных единорогов, потомственная аристократка, в чьих жилах течёт благородная кровь старого рода, оказалась волком в овечьей шкуре. В прочем, знаки были и раньше. Чего только стоит тот раз…

---

– Чудесная работа, Беатрис! Твои наработки праздничного бала «Дня торжества гармонии» впечатляют, – похвалила подопечную ослепительно белоснежная аликорн, приподнимаясь из-за письменного стола и медленно следуя к чайному столику, что стоял поодаль у окна.

– Вы слишком добры ко мне, Ваше Высочество, – максимально учтиво произнесла в поклоне тёмно-розовая кобылка.

– Скромность ни к чему, твоя работа достойна наивысших похвал. На моей памяти только один единорог имел такие успехи и в организационном деле, и в освоении магии. И ты, конечно, уже догадалась, о ком я говорю!

– При всём уважении к мастеру Старсвирлу, моим кумиром безраздельно являетесь вы, принцесса.

Солнечная владычица величественно прошла к широкой горбатой подушке и, потоптавшись на ней с минуту, опустилась на подогнутые копыта. Позолоченный колокольчик поднялся над поверхностью стола, зазвонил, и уже через минуту в кабинет въехала тележка с дымящимся чайником и кремовым десертом. Седой пони без слов поставил чайник с чашками на столик и смиренно удалился. Распорядок всеми любимой принцессы солнца пожилой кофешенк знал лучше собственной седой гривы, и, как ему помнилось, сейчас должна была состояться приватная беседа двух сестёр-аликорнов.

– Присоединяйся, Беатрис. – прозвучало предложение со стороны аликорна. – Луна, должно быть, снова задерживается на вечернем разводе караула или на своём гимнастическом полёте.

– С удовольствием, Ваше Высочество, – единорожка как будто знала и поджидала момент, пока её наставница сама пригласит её присоединиться, поэтому без суеты проследовала к другой подушке и устроилась напротив принцессы.

Душистый аромат свежезаваренного чая разнёсся по помещению, когда охваченный мягкой желтой аурой чайник наполнил чашки.

– Ваша сестра стала весьма часто опаздывать, – как бы между делом заметила пони. – Неужели Её Высочество Луна настолько забылась в делах государственных?

– Отчасти. Она изъявила желание соответствовать облику идеальной правительницы, поэтому и начинает свой вечер с протокольных мероприятий… которые часто затягиваются.

– Ей есть на кого ровняться, моя дорогая наставница. Вы, как старшая сестра, по праву считаетесь эталоном не только для младшей, но и для всех пони Эквестрии. Поэты посвящают вам стихи, барды слагают о вас песни, во всём королевстве нет никого более могущественной, чем вы. Ни единорога, превзошедшего вас в магическом искусстве; ни воина, удостоившегося назваться равным Солнцеликой. И не будет носить земля эквестриийская более мудрого правителя, чем вы, моя принцесса. Иногда мне кажется, что само солнце предлагает мне брать с вас пример. – Ученица принцессы загадочно улыбнулась, пригубив кружку чая и наблюдая из-под полуопущенных век за реакцией наставницы.

Белоснежная кобылица без тени смущения откинула нежно-розовый локон вьющейся гривы с правого глаза, греясь в лучах лести. В это время золотое сияние охватило пирожное, и оно медленно поднялось к её мордочке. Принцесса безмолвно получала удовольствие как от сладкого десерта, так и от речей своей ученицы.

– Невольно стала свидетельницей, как на приемё в доме Клеверстоун в честь годовщины воцарения гармонии и конца эры хаоса весь «свет» золотой гвардии возносил вам тризну. Впечатляет! – продолжала на повышенных нотах леди Дэфолес. – Эти пони готовы за вами и в воду, и в огонь. Глядя на всё это, диву даёшься, как вам удаётся поддерживать гармонию уже столько столетий!

– На каждом из нас лежит своя миссия, Беатрис, – прервав трапезу, поясняла Селестия. – Кому-то надлежит выращивать яблоки, кому-то – защищать страну, ну а кто-то призван в наш мир, дабы нести доброе, светлое и вечное.

– Что бы мы без вас делали, даже подумать страшно! Однако, считаю своим священным долгом сообщить вам, любимая принцесса, что Её Высочество принцесса Луна всеми силами пытается не просто соответствовать идеалу, а превзойти его. Завела себе ученицу, как и вы, недавно перевела в личную «ночную канцелярию» фестралов из эквестрийской тайной полиции. Как результат, чем они там занимаются – неизвестно, а порядка стало меньше. А если порядка становится меньше, значит, Эквестрия вновь погружается в столь ненавистный всем нам хаос.

Слова Беатрис заставили белоснежную аликорн задуматься, потому как Селестия доверяла своей ученице, пусть и не так, как сестре.

Встав и отложив недоеденное пирожное в сторону, она подошла к стене, где возвышался к потолку огромной величины гобелен. Солнечная богиня упёрлась взглядом в искусно вышитый серебряной нитью и тёмно-синим бархатом силуэт аликорна с отметиной в виде полумесяца. Селестия до сего момента никогда не видела в любимой младшей сестре потенциального соперника и угрозу своему величию. И даже сейчас отказывалась видеть. Но тут как будто сам гобелен стал темнее, а расшитый золотой нитью и галуном силуэт светлой кобылицы, «помеченной» знаком солнца, принялся бледнеть.

– А что… – сперва неуверенно, но затем, прочистив голос и придав ему прежней уверенности, Селестия продолжила, – …что говорят пони?

Беатрис Дэфолес постаралась изо всех сил изобразить грусть и медленно приблизилась к наставнице.

– Многих пони пугает ваша сестра. Всегда холодная, замкнутая и необщительная, она настораживает лишь одним своим присутствием, а её ночная гвардия и вовсе ужас вселяет....

– Ночь – время, полное тайн и загадок, – мягким голосом возразила Селестия. – Некоторых это привлекает, но большинство страшиться всего, чего не может постичь. Им мил солнечный свет, приносящий в мир ясность – их можно понять. Но не стоит бояться ночи, как и моей сестры, дорогая ученица. Луна может и кажется холодной пони, но, если ты проявишь немного смелости, чтобы узнать её получше, то поймёшь, что это не так. Она радеет о благе своего королевства не меньше, чем я, и бесконечно любит своих верноподданных. А её молчаливость и сдержанность – лишь отпечаток многих часов, проведённых под светом луны.

– Я боюсь за вас, принцесса… – Беатрис заговорила тихим, осторожным голосом. – Меня посещают дурные видения о том, что в нашем мире снова просыпаются тёмные силы. Эквестрии придёт конец, если с вами что-нибудь случится. Поэтому я молю вас, дорогая наставница, проявить бдительность, ведь зло способно нанести удар оттуда, откуда мы ожидаем меньше всего. Я не смею сомневаться в вашей сестре, но… когда я смотрю в её глаза, меня не отпускает предчувствие чего-то очень плохого…

Селестия хотела было что-то сказать, но её остановил раздавшийся в дверном проёме стук копыт.

– Мы не отвлекаем, сестра? – спросила принцесса Луна, перешагивая порог и даже не думая извиняться за опоздание.

– Нет, разумеется. Проходи.

– Мне оставить вас? – обратилась к Селестии леди Дэфолес. Получив от той еле видимый кивок, кобылка покинула кабинет, одарив принцессу ночи сдержанно-почтительным поклоном.

Тогда единорожка не знала, как долго принцесса Луна стояла за дверью, но это было не главное. В любом случае выигрыш был на стороне Беатрис – она посеяла в почву сёстринских отношений первые семена раздора, вбила между ними первый кол. И далеко не последний.

Как только дверь за леди Дэфолес закрылась, Селестия высказалась прямо и открыто: – Хорошо, что ты пришла, сестра. Настало время нам серьёзно поговорить.

– Мы согласны с тобой, – кивнула принцесса ночи и приблизилась к столу, чтобы налить себе чай. – «День Гармонии» – это торжество, в том числе и существ, ведущих ночной образ жизни, так почему моя ученица Элиабель сообщила мне, что ты распорядилась провести празднование днём? Как же так, дорогая сестра? У нас была договорённость, что в этом году время празднования придётся на ночные часы. Мы хотели показать верноподданным небосвод, устланный мириадами звезд и созвездий, над которым долго трудились. Мы желаем слышать причины.

– Луна, моё решение выражает ничто иное, как желание этих самых верноподданных.

Иссиня-чёрная кобылица после такого ответа долго и напряжённо смотрела в глаза Селестии. Та только сейчас поняла, какую боль нанесла Луне своими словами. Но прощение просить и не думала. Напротив – с вызовом держала взгляд.

– Мы думали, наши обещания что-то значат, – сухо проговорила ночная принцесса.

– Мы всего лишь сместим начало праздника на более раннее время. Тебе ли не знать, что в этом году время сбора урожая настало гораздо раньше и многим простым пони предстоит утром вернуться к работе в полях, чтобы обеспечить королевство запасами на зиму. Празднование ночью сильно утомит их, поэтому веселью они будут предаваться днём. Можно пожертвовать обещанием ради наших верноподданных, Луна…

– Подобное случалось и раньше, но от традиций мы не отходили.

– Те, кто захотят, не сомкнут глаз до самого восхода луны, чтобы увидеть плоды твоих трудов. Разве этого тебе недостаточно?

– Мы бы всё поняли, будь это твоей идеей, – с упрёком бросила Луна.

– Беатрис – моя верная ученица, и в её предложении был толк, – голос Селестии заметно напрягся. – Ты согласишься с ней, если твоё тщеславие хоть немного потеснится здравомыслием.

Последнее принцесса ночи приняла на свой счёт, в глазах её зажглась обида. Свет на улице давно померк, но в кабинете, где разговаривали принцессы, окончательно стемнело только сейчас.

Хлопнув дверью, Луна ушла, после чего они не общались с Селестией почти месяц. Принцесса даже уклонилась от традиционного участия в праздновании «Дня Гармонии» – дня, когда она с сестрой одержала великую победу над Дискордом; когда, благодаря их единству, землям Эквестрии и всем живущим на ней существам был возвращён покой и порядок.

---

В мокрых от слёз глазах ночной принцессы вновь плескалась обида и злость. Обида на сестру, но её она могла прощать бесконечно, ибо не было в мире души более близкой и родственной. Для аликорнов время видится неумолимой силой, вечно меняющей всё вокруг, разрушающей и создающей на руинах новое. И в этом водовороте непостоянства особенно начинаешь любить всё то, что время тронуть не способно. Именно поэтому она так боялась лишиться сестры. Именно поэтому в сердце её бушевала злость, обращённая на сеятеля раздора, Беатрис Дэфолес.

Ещё мгновение, и Луна почти слилась с ночной мглой. Сейчас не время придаваться эмоциям. Сегодня тот, кто покусился на святое для неё, должен умереть, а для этого нужна незамутненная голова и крепкие копыта.

---

В могильной тишине темницы можно было услышать лишь учащённое сердцебиение узника и скрип плохо смазанных петель. Кандалы словно стали холоднее, и Генрих подтянул руки ближе к груди. Сама чернота коридора впилась вострыми зрачками чуть ли не в душу человека, а потом не торопясь шагнула ближе. Это была Тень ночной принцессы. Безумие, но человек был не против увидеть любого, даже её. Лишь бы не Беатрис.

– Мы хотим поговорить с тобой другим, – бросила чёрная аликорн через порог.

Человек устало обхватил руками голову и обречённо уставился в каменный пол, словно не слыша оппонента.

– Это не просьба! – властно изрекла кобылица.

Чёрная тьма вместе с шагнувшим в камеру аликорном стала заполнять собой всё помещение, словно пожирая любой проблеск света. Зловещие зрачки и острые клыки будто уже наметили свою жертву, что беспомощно сидит и ждёт своей участи. Она не спешила, подходила ближе, а Генриху стало ещё холоднее, как перед ликом бездны. Один шаг или неверное движение – и долгое падение, в конце которого почти неминуемая смерть. Тишина нарушалась лишь хрипением холодной стали об шлифованный камень, режущим нервы не хуже палача. Внутри него обострялась тяга к жизни, и все мысли вторили ей. Узник инстинктивно зажмурил глаза так сильно, как только мог, а когда открыл, в них уже не было никаких страхов, свойственных смертному. Казалось, в мгновение ока он сам стал частью воцарившихся в узилище холода и тьмы.

– Приветствую, королева, – прозвучал шипящий голос, того кто раньше был безмолвен и бесплотен, а ныне вновь в теле и в силе. – Столь чудесная лунная ночь обязательно должна служить чьим-то концом, не правда ли?

– Продолжай, – заходя на круги, словно акула, бросила королевская Тень.

– Мы прекрасно понимаем, что за преступление должно прийти наказание, но и ваша милость наверняка понимает, что от нас живых и свободных может быть больше пользы. Особенно в тех делах, – узник сделал двусмысленный жест руками, – которые требуют тишины и молчания. А в награду для нас позвольте просить лишь свободу.

– Ты чего-то не договариваешь, – чёрный аликорн вплотную приблизилась к человеку, – не пытаешься ли ты играть с Нами?

– Как можно, ведь мои руки связаны! – человек вновь потряс кандалами, в подтверждении своих слов. – А вот леди Беатрис… совсем другое дело.

В бирюзовых холодных глазах королевы заблестело строго определённое желание и чувство, которое её собеседник прекрасно знал и чувствовал, явно получая удовлетворение.

– Расскажи мне всё и тогда… Мы подумаем.

– Лучше скажу, что аналогичное предложение свободы мне сделали на более простых условиях.

– Так почему же ты его не принял? – с любопытством в голосе спросила аликорн.

– Подумал, что более разумно помочь вам, Ваше Величество.

– Так и есть, – благосклонно произнесла повелительница ночи.

Клыки чёрного аликорна кратко блеснули улыбкой во тьме, и Генрих резко очнулся.

Рядом никого не было, дверь в узилище была заперта. Камера по-прежнему плохо освещалась светом полной луны, но всё равно было не так темно, как мгновение назад.

Невольно Генрих засомневался в правдивости происходящего. Устало, он сел на кровать и попытался осмыслить только что пережитое. Он – это он, значит, Тень оставила его тело. Принцесса Луна действительно приходила сюда или всё это просто очередное наваждение, дурной сон?

«Нет, дурной сон – это вся моя жизнь…» – невесело подумал человек.

«Как же трудно жить, не веря своим глазам, еженощно борясь не только с миром внешним, но и внутренним. Не знать, что будет дальше, кто подставит, а кто поможет».

Генрих опять посмотрел на свои руки, и ему уже мерещилось, что они полностью покрыты бурой кровью, будто измазаны в густом вязком масле. Дрожь прострелила всё тело. Человек свернулся калачиком на кровати и попытался уснуть, забыв о предстоящем. Ему очень хотелось забыть о том, что должно произойти.

Дверь темницы медленно открылась, и в полумраке коридора загорелись два зелёных малахита. Цвета тёмной розы кобылка с той же непробиваемой маской из гордыни и самоуверенности, уже как будто заранее празднуя победу, шагнула за порог тюремной камеры. Леди Беатрис Дэфолес не торопилась приближаться к закованному в цепи человеку, который не находил себе места, хоть и старался принять максимально спокойную позу. Кобылка чувствовала в человеке его смятение и внутренний конфликт. И, судя по расширяющейся улыбке, ей это нравилось.

– Доброй ночи, Генрих, – максимально учтиво поздоровалась единорожка, на что человек никак ответил. – Вижу, ты ожидал меня.

– Да, – полушепотом ответил узник, – ожидал.

– Значит, ты обдумал наш последний разговор, и я жду ответа.

– Убирайся…

Такой ответ весьма не понравился Беатрис, но принимать его она не собиралась. Ей не удалось бы достичь таких карьерных высот, не умей она настоять на своем. Изумрудные глаза этой пони уже давно видели лишь цель, способную оправдать любые средства и жертвы.

В ту же секунду с её рога сорвалось несколько молний, что подобно змеям бросились на Генриха. Задеревеневшие мышцы выкручивало разрядами тока в дуги, принося узнику страшные муки. Генрих извивался как уж на сковородке, но чувствовал себя скорее червём на раскаленной солнцем брусчатке. То самое чувство беспомощной злобы вступало в конфликт с ещё недавно доминировавшим в человеке куражом собственной значимости. Хотелось кричать, но челюстью не шевельнуть. Свело.

Вдруг всё кончилось. Так же резко, как и началось.

– Генрих, только не подумай, что мне приятно тебя мучить, – выравнивая дыхание, произнесла Беатрис, гася рог, – но времени почти нет, а твоё упрямство уже утомило всех.

Она решительно приблизилась к человеку, всё ещё лежащему на кровати без движения. Генрих еле-еле отдышался и бросил на свою мучительницу усталый взгляд.

– Всё, что мне нужно, это увидеть силу, чью тень я видела тогда.

– Я… не… могу, – проскрежетал узник, сжимаясь на кровати в позу эмбриона и глядя на мучительницу полуоткрытыми глазами.

Больше всего в ту минуту Генрих жалел, что не может добраться до худой шеи ненавистной ему мучительницы.

Он так и видел, как с оглушительным треском железные цепи вырываются из стены. И он, гордо возвысившись над Беатрис, обрушивается на неё всем своим весом. Вот кисти сходятся на узкой шее мёртвым замком, а зубы остервенело вгрызаются в плоть горла, чтобы сделать её кончину ещё мучительнее. Горячая, горькая кровь чувствуется на языке и на руках, повсюду. Это прекрасно...

Проходит минута. Две. Дыхание постепенно восстанавливается, но тут реальность судорогами вернула Генриха в ту же самую темницу. Кровоточащие раны на руках под браслетами болели и щипали. Генрих всё также лежал на боку, как побитая собака, а над ним стояла самодовольная и нетронутая Беатрис.

– Ты меня очень сильно расстроил, – неожиданно спокойно и даже с некоторым сожалением в голосе выдала она. – Не держи на меня зла за то, что мне придётся сделать. Ты должен понять, что теперь знаешь нечто такое, что тебе придётся унести с собой в могилу. Ничего личного, просто…

Договорить леди Дэфолес не успела, последняя фраза застыла у неё в глотке, когда тьма с двумя бирюзовыми огнями, собравшись за её спиной в огромное бесформенное нечто, зверем накинулась на пони. Тело жертвы окуталось чёрными лоскутами, а воля подчинилась напавшей Тени. Обнажённый кинжал выпал из магического захвата и звякнул об пол.

Генрих с упоением смотрел на своё отражение в меркнущем взгляде Беатрис. В следующий миг браслеты на его запястьях раскрылись, а единорожка окликнула его глубоким, не принадлежащим ей голосом: «Встань и иди за мной!».

То, какую форму обретала помощь королевы, приводило его в изумление и, в тоже время, пугало своей непредсказуемостью.

На плохо слушавшихся его ногах заключённый поднялся и, натягивая на ноги сапоги, увидел лежащий на полу уготованный для его смерти кинжал. Схватив оружие и спрятав его в голенище сапога, он поспешил на выход из опостылевшей тюрьмы. Резкий подъём с кровати отозвался раскатом боли по затёкшим без движения мышцам и суставам, отчего узник был вынужден искать опору в стене. По счастливой случайности походный плащ висел на выходе прямо за деревянной дверью, там же спал крепким сном стражник. Но толком осмотреться человек не успел, с нижнего яруса винтовой лестницы его окликнул всё тот же обезличенный голос кобылки, что минуту назад хотела его убить. Плохо соображая, Генрих плёлся вниз, держась за стену и стараясь идти как можно быстрее и аккуратнее, чтобы не поскользнуться. Так он, наконец, добрался до основания башни.

Выйдя в открытую дверь, человек стал свидетелем ещё более необычайного зрелища. Беатрис стояла на открытом пространстве абсолютно пустого плаца и водила зажженным рогом, пока вокруг неё собирались сгустки магии, нитями сплетаясь в форму колесницы. Зачарованные клубы магии обретали форму и превращались в материю достаточно прочную, что Генрих подтвердил, усаживаясь в призванную повозку вместе с одержимой Беатрис. Тут её рог стал светиться ярче, заливая уже всю площадь своим светом, и в упряжке нарисовались четыре тени. В считанные секунды они стали такими же материально-осязаемыми, как и тот стражник, что дежурил у его камеры, отличаясь разве что абсолютным отсутствием какой-либо жизни. Колесница резко дернулась, и чёрные пегасы-фамильяры понесли её прочь, вознося всё выше и выше к облакам.

Он видел величественный дворец, возвышающиеся башенки, золотые маковки куполов и своды замка, где ему пришлось принудительно погостить, и был рад, когда колесница, преодолев крепостную стену, полетела над городом. Впервые за многие дни в заточении Генрих был счастлив. Он не знал, куда его везут, не знал, что произойдёт по прилёту, но он вновь почувствовал ветер в своих волосах. И какое-то необычайно знакомое чувство проскользнуло в нём, когда он посмотрел вниз на, казалось, игрушечные, тускло подсвеченные домики, проплывающие под чёрной колесницей. Как будто нечто подобное ему уже приходилось видеть. Может, даже в своей прошлой жизни. Той, которую он не помнил и не вспомнит уже, скорее всего, никогда.

В это время колесница вылетела за пределы города и устремилась вдаль на север. Внизу, как рои светлячков на дальних полянах, сверкали огоньки небольших городков. Может быть и Зелёного Дола, хотя во тьме ночной что-то разобрать было практически невозможно. Время в полёте шло незаметно.

Беатрис сидела тихо, практически неподвижно, словно фарфоровая статуя. Через час, а может быть и два, с её бледных губ слетело «Здесь». Повозка моментально стала снижаться на еле заметную поляну среди раскидистых деревьев и молодых плакучих ив.

Едва колёса коснулись земли, а сам экипаж остановился, Генрих выпрыгнул из него, готовый моментально скрыться в чаще.

– Стой, Генрих, – заговорила Беатрис узнаваемым теперь голосом королевы. – Я знаю, ты спешишь, но не забывай, что за любую услугу надо платить. Твоя очередь.

Человек ничего не понял и просто встал столбом, смотря, как колесница и пегасы растворяются в воздухе, словно дым. Беатрис с остекленевшими глазами неспешно приближалась к нему. Бывший узник вновь оценил всю грацию и изящество этой пони, её причёску, талию, изящно покрывающий грудь чёрный бархатный фрак, метку в виде змеи над фолиантом и сам предмет его долгих вожделений – хрупкую лебяжью шею в обрамлении воздушного белого жабо.

– Чего ты ждешь? – спросила тень, недвусмысленно намекая человеку на то, что от него требуется.

– Это необходимо. Такова наша плата.

– Я… я… не могу!

– Можешь! – покровительственно ответила тьма внутри человека. – Мы оба это знаем, а ещё ты этого хочешь. Просто вспомни!

В миг перед глазами промелькнули шериф Дола и чета Спригов, а ещё кровь, чувство ужаса и какого-то безумного помешательства. Завершили картину допросы Беатрис, всё, от их первой встречи до последних её ударов магическими молниями. В голове набатом било: «Мсти! Убей! Мсти! Живи! Убей! Убей! Убей!..»

Генрих упал на колени и, крепко обхватив голову руками, закричал – настолько пронзительно бил колокол в голове. Он сам не заметил, как зверем бросился на рядом стоящую пони, сцепил пальцы на её горле и, заглянув в её зелёные глаза, смотрел, как медленно в них гаснет жизнь. Слабые копытца в манжетах пытались спихнуть или оттолкнуть убийцу от себя, но всё было тщетно. По жестокой прихоти королевы к Беатрис вернулось её сознание. Вернулось лишь для того, чтобы показать ей её смерть.

Ночью. В лесу. На незнакомой поляне. Задушенная чужаком и брошенная на съедение диким тварям. Ничего величественного. Абсолютно. Бесславная. Смерть.

Генрих напоследок сжал пальцы ещё крепче и, уже не надменный, а полный низменного страха взгляд единорожки потух навсегда, тело обмякло, копытца обвисли, а бой сердца остался слышим лишь в голове убийцы.

Он отпустил искаженное в гримасе боли тело кобылки и сел рядом на устланную травами лесную землю. Генрих даже не вспомнил о спрятанном в сапоге кинжале, который мог бы облегчить её страдания и его работу. Он впервые с ужасом осознал, что убил осознанно и даже с некоторым удовольствием.

Ночь подходила к концу, луна медленно уходила за горизонт, освобождая место солнечному диску. Вот первым светом зацепило макушки деревьев и небольшую поляну. А вскоре лучи коснулись и одинокого хладного трупа в окружении распускающихся полевых цветов.

Глава XVI: Последняя капля

Дежавю не отпускало Генриха. Путь его вновь лежал на север, только в этот раз цель не была столь призрачной. В этот раз он не был кораблём, дрейфующим во мгле, потому как где-то вдали для него зажгли маяк. Этого факта не омрачало даже произошедшее каких-то несколько часов назад убийство. Бесполезные угрызения совести подождут. Сейчас главное – двигаться вперёд. Вперёд из тьмы прошлого. В будущее, где брезжил свет надежды.

Какой бы непролазной местность не была, Генрих неумолимо прорывался дальше, иногда даже переходя на бег. Мысли о грядущей встрече придавали ему сил, позволяя до самого рассвета мчать без устали. Но, поскольку передвигаться днём было опасно, пришлось всё же подыскать место для ночлега. Как и в старые деньки, человек прикорнул меж мощных корней какого-нибудь старого дерева и задремал, лишь для того, чтобы с наступлением темноты снова рвануться на север.

---

Уханье совы вырвало сознание из сна. Генрих недооценил свою усталость и невольно проспал дольше нужного. Над головой уже во всю ясно светила луна с мириадами звёзд.

Вскочив на ноги и размяв тело, человек немедленно двинулся в путь. Он точно знал, в какую сторону идти, но внезапно окружение, виденное им при мутном предрассветном свете, теперь не узнавалось, и сбитый с толку Генрих продолжил идти более осторожным шагом.

Вскоре, помимо смятения, путника стал одолевать странный холод, чуждый летним ночам. Тело словно «обмерло», и болталось на костях. По конечностям растеклась прохладная немота, из-за которой они почти не ощущались, но при этом стали необъяснимо лёгкими. Ступни более не чувствовали под собой твёрдый грунт тропы, отчего Генриху мерещилось, что он уже не идёт, а парит над землёй. И лишь следы сапог, оставляемые им, развеивали эти иллюзии.

«Что же происходит? – спрашивал он сам себя, растирая и прижимая локти к телу.

– Тень! – бросил Генрих в воздух онемевшими бледными губами.

Ответа не последовало. Молчание тёмного попутчика случалось очень редко. И всякий раз предвещало лишь беду.

– Тень!!! – что есть мочи закричал человек, не на шутку испугавшись.

И вновь зловещая, давящая на виски тишина. Даже ветер затих. Внезапно, словно по волшебству, к чему Генрих уже начал привыкать, лощину, по которой он шёл, стало заволакивать туманом. Со временем молодые деревца становились всё реже, а туман всё гуще. Густой словно сметана, он съедал весь свет, так что вскоре человек еле видел, куда несут его ноги. Ещё пара шагов и нога смачно хлюпнула, провалившись по щиколотку в мутную жижу. Генрих поспешил переступить, но, сделав шаг, вновь попал в воду и на этот раз чуть не упал. Он успел ухватиться за трухлявое дерево, что тут же с хрустом и переломилось, «подарив себя» путнику как третью опору. Болото чавкало под сапогом, в то время как Генрих, не стесняясь, сыпал вниз проклятия.

Со стороны показались высокие заросли черного кустарника. Сперва Генрих не обратил на них внимания, но затем тьма словно стала прорастать сквозь ветки. Раздался режущий слух недовольный рык, и на человека из дебрей бросился пугающий силуэт. Размер чудища потрясал, оно было одновременно огромным, мускулистым и маневренным, даже несмотря на то, что ему пришлось преследовать человека, прыгая по расплывающимся под когтистыми лапами кочкам. Генриху пришлось удирать как зайцу, особенно, когда вблизи блеснули три ряда зубов и налитые кровью красные глаза. Это Нечто было бы очень похоже на большую плотоядную кошку с буйной гривой, если бы не широкие кожистые крылья и серповидный хвост с сочащимся скорпионьим жалом. Любому в такой ситуации меньше всего захочется задерживаться, чтобы рассмотреть получше то, что несёт тебе не самую лёгкую смерть. Несколько раз Генрих проваливался по колено, но, вынув ногу, продолжал бежать.

Зверь явно лучше ориентировался на этих болотах. Мощным броском рычащая и испускающая слюни по свежему человеческому мясу тварь сократила расстояние до Генриха и чуть было не полоснула его острыми когтями. Повезло. Человек увернулся и словно в отместку со всей силы ткнул зверюгу своей импровизированной тростью в грудь. Гнилое дерево предательски переломилось, не нанеся видимого вреда. Оставалось лишь одно – бежать.

Дыхание начало сбиваться, из горла вместо выдохов стал вырваться густой кашель. Сердце бешено колотилось, в организм вбрасывались всё новые и новые порции адреналина, от которого адское нытьё усталых ног почти не замечалось. Генрих не видел монстра, его рычание лишь смутно слышалось где-то позади, но тварь внезапно спикировала прямо перед носом человека, преградив дорогу. Беглец попробовал затормозить, но получил удар широким перепончатым крылом наотмашь и упал навзничь. Зверь попытался воспользоваться своим шансом и, оскалив пасть с несметным количеством зубов, шагнул к человеку.

Для себя Генрих решил, что в этой передряге он со своей жизнью просто так не расстанется. Только монстр поднял переднюю лапу, человек неожиданно выхватил упрятанный в сапоге кинжал. Резкий выпад в надежде отогнать монстра вызвал лишь молниеносный прыжок в ответ. Генрих чудом успел уклониться, перекатившись в сторону. Потом ещё раз, спасаясь от удара жалом.

Клинок был слишком коротким и не способным достойно ответить смертоносному арсеналу врага, что Генрих прекрасно понимал. Он бросился вперёд и резко влево, заходя противнику во фланг. Зверь сманеврировал, но слишком поздно. Рассекающий удар лезвия всё же задел его заднюю лапу, бежевая шерсть обагрилась кровью. Монстр взревел от боли, присев на землю и дав человеку время на бегство. Похоже, удар задел сухожилие.

Однако на этом запас удачи себя исчерпал. Споткнувшись об корягу, беглец плашмя свалился в зловонную жижу болота. Руки начали молотить по воде в надежде зацепиться или ухватиться за что-нибудь, но топь неумолимо тянула на дно.

«Неужели конец?» – промелькнула в голове роковая догадка. Генрих изо всех сил старался держать нос над водой, а руками нащупать хоть что-нибудь твёрдое. Перед глазами промелькнули обрывистые эпизоды, начиная с его появления в небезызвестном лесу и кончая этим злосчастным болотом. Инстинктивно он взывал помощи тени, потому как собственных сил сейчас было недостаточно, а умирать здесь и сейчас так глупо он никак не хотел.

Человек напряг все мышцы и дернулся вперёд. Тут его рука, наконец, нащупала нечто твёрдое и, рефлекторно схватившись за это, стала тянуть. Сил почти не было, а кончик носа уже заволокло, но Генрих не сдавался и продолжал бороться. Последним рывков он вынырнул и, схватившись за корягу уже двумя руками, вытянул своё тело на мягкую кочку.

Наступила какая-то мистическая тишина и спокойствие, что порой бывает у ложа покойника после исповеди. Генрих был истощён, как физически, так и морально. Он лежал и обнимал мягкую, целиком и полностью обросшую мхом кочку, как родную. Дыхание стало медленно восстанавливаться, мышцы насыщались кислородом, а сердце выстукивало удары всё ровнее и ровнее. Поднявшись сперва на локти, человек не спеша встал на ноги. Нужно было выбираться из этого места как можно скорее.

Туман всё такой же густой белой пеной плавал повсюду, и вскоре Генрих окончательно заплутал. Рукой сдвинув мокрую чёлку с лица, он остановился и прислушался. Где-то неподалёку беседовали двое, и человек поспешил на голос, как мотылёк на огонь, даже не подумав о том, что это мог быть патруль или ещё какой-нибудь монстр этого мира. Ноги шли всё уверенней, хотя кочки продолжали изредка проседать и чавкать. Вскоре в тумане показались два силуэта, явно принадлежащих пони. Они крепко стояли на четырёх копытах, смотря только друг на друга и не обращая внимания на высокий приближающийся профиль. На голове более крупного, вероятно жеребца, была надета соломенная шляпа, а у другого явно читались женственные черты вроде длинной вьющейся гривы и более деликатных форм тела. Генрих хотел было улыбнуться, предвидя, как ему подскажут, а может и помогут найти путь к Сосновому Углу, но стоило только подойти достаточно близко, чтобы рассмотреть пони поближе, он замер. Перед человеком предстала кобылка с шерстью салатового цвета и золотистой гривой, а рядом спокойный стоял коренастый темно-коричневый жеребец. Генрих сразу их узнал. Это была чета Спригов – те самые пони, с которых началась его кривая дорожка падений. Их глаза всё также спокойно и отрешённо смотрели на внезапно возникшего перед ними путника. Пони молчали и просто стояли, уставившись на человека, пока неожиданно кобылка не заплакала. Её чистые зелёные глаза наполнились слезами, но ни звука, ни писка, ни визга она не издала. Бурый жеребец глядел беззлобным, утомлённым взглядом, с каким-то снисхождением, будто видел перед собой не собственного убийцу, а нищего прокаженного калеку, коего можно лишь пожалеть. Генрих этот взгляд вытерпеть не мог, и, посмотрев вниз, чуть не закричал от ужаса. Ему виделась кровь, покрывающая руки по локти, и сжатый в ладони обагрённый нож. Человек упал на колени – ноги словно сами подкосились, не в силах носить грешное тело по земле. Он готов был зарыдать в голос, попытаться объяснить, попросить прощения, так сильно его жгло в груди спавшее ранее чувство вины. С трудом, но убийца смог вновь поднять взгляд на своих жертв, как внезапно с тем же душераздирающим рыком из стальных клубов тумана вынырнул тот самый монстр на своих перепончатых крыльях с залитой кровью лапой. Не раздумывая ни секунды, зверь остервенело бросился прямо на пони. Генрих с замиранием сердца смотрел, как чудовище прижало мохнатыми лапами беззащитных жертв к земле, а те даже не думали сопротивляться, звать на помощь или кричать. Наоборот – покорно закрыли глаза, смирившись и приготовившись к любому исходу.

Оскалившись всей пастью, монстр кратко глянул на Генриха голубыми глазами, и в ту секунду беглец впервые осознал, что смотрит не в звериное, а в человеческое лицо. Лицо весьма знакомое. Генрих мог бы поклясться, что видел его, но где, когда и при каких обстоятельствах? Мгновение – и зубы сомкнулись на шее кобылки, обагрившись алым, а затем та же участь настигла и жеребца. Из вскрытых артерий фонтаном хлестала кровь, а зверь рвал и лакал теплую жидкость, пока не насытился. Генрих же к этому моменту вспомнил, где видел это «лицо». В зеркале того домика на отшибе Зелёного Дола.

– Что смотришь с удивлением? – внезапно спросило чудовище человеческим голосом, утирая с пасти кровь. – Тебе что-то не нравится?

– Ты?! – лишь смог прохрипеть Генрих, как зверь обернулся человеком.

– Нет! Это ты! – огрызнулся монстр, продолжая растирать кровь по лицу.

Перед падшим на колени загнанным и уставшим человеком, над двумя растерзанными телам стояла уже не мантикора, а идентичный ему двойник, только более самоуверенный и буквально воплотивший в своей физиономии всю палитру низменных страстей. С каждой секундой тьма вокруг зловеще сгущалась.

– Думаю, должен сказать тебе спасибо!

– За что?..

– За то, что вскормил и выпестовал меня своей ненавистью, гордыней и решительностью. За то, что прибегал к моей помощи, зная, что за этим не может не последовать чья-то смерть. Без этого мне не на что было бы рассчитывать. Зато теперь не на что рассчитывать тебе.

– Блеф!

Высоко задрав голову, тёмный двойник громко засмеялся.

– Зачем мне врать? В чем выгода?

– Ты хочешь завладеть моим телом! — заявил Генрих, пытаясь подняться на ноги, но те, словно став ватными, не смогли его удержать и подкосились.

– Бедный, глупенький Генрих, – бросил двойник, шагнув к человеку. Тот попробовал поднять перед собой нож, но удар ноги откинул его в сторону. Оппонент, схватив мёртвой хваткой за горло, поволок Генриха в болото. – Как до тебя не дойдет, что твоё тело и так моё! Ты сам мне его отдал. Добровольно. Ну, а что я? Я взял своё по праву сильного. С каждой каплей крови, с каждой кражей я копил силы по крупице, помогал и предостерегал, лишь бы твоё хождение по мукам не заканчивалось и не прерывалось. Ты думал о другом, не мог понять тогда, а сейчас слишком слаб, чтобы противостоять мне.

– Что ты делаешь?! – сопротивлялся человек, пытаясь освободиться, но всё было тщетно. Тот, кого Генрих привык считать всего лишь тенью, обрёл личность и хотел большего, чем просто маячить позади. – Отпусти!

– Не дёргайся! – прохрипел двойник, бросая тело в болотную жижу и, придерживая за волосы, топя голову Генриха в мутной воде. – Всем, чего ты достиг, ты обязан мне. За всё надо платить, Генрих! Даже за слабость.

С каждой волной пузырьков хищная улыбка на маске порождения мрака ширилась. Слабые попытки сопротивляться тут же подавлялись. Движения человека становились всё более вялыми, и через минуту экзекуция закончилась. Как только Генрих перестал трепыхаться, двойник взял его одной рукой за воротник, другой за пояс, и швырнул в топь, словно кота в мешке. Болото медленно и неторопливо засасывало некогда ещё теплое тело, а ухмыляющийся, надменный и самодовольный двойник наблюдал, пока темень с лохматым клоком мокрых волос не затянуло под воду.

---

Нынешний обладатель человеческого тела резко открыв глаза и начал выбираться из небольшой норы, образовавшейся в результате стока вод с холма. Сон более не требовался ему, как существу, чьи корни уходили в мир потусторонний, нематериальный, но покров ночи был по-прежнему необходим.

Беззлобно ухмыльнувшись, он вынул трофейный кинжал, наблюдая в отражении стальной поверхности затягивающееся грозовыми тучами небо. Солнце медленно скатывалось за горизонт, а сверху начинало накрапывать. Человек – во всяком случае нечто внешне от него неотличимое, – стоял и любовался раскинувшимся как на ладони небольшим лесом, трактом, уходящим вдаль, и крохотным придорожным городком, где старого Генриха искренне ждала она. Она – та, что была опасна для того, кто нынче обосновался в его разуме и теле. Нужна была ещё одна решительная победа; окончательное отсечение последней ниточки, что может помешать тьме стать полновластным хозяином в этом плотском сосуде. Нужна свежая, невинная кровь той, что заставляла огонёк души Генриха теплиться надеждой.

– К тому же, нельзя уходить не попрощавшись, – произнёс гортанный голос, а рука покрепче ухватила рукоять ножа. – Пришло время играть реквием, мисс Виолин...

Глава XVII: Театр одной тени (завершающая глава)

«…эта музыка… кажется, я где-то её слышал…»

Всепоглощающая, густая на ощупь и тяжёлая темнота вокруг. Но сквозь неё, словно к самому океанскому дну, прорывались несущие прекрасные плачущие звуки лучи. Они свились в столп, и до боли знакомый силуэт показался в их объятиях. Вспомнилось что-то запретное. Что-то спрятанное, потерянное и внезапно обретённое вновь.

«Да, точно. Я слышал её в доме Виолин. Она была хорошей скрипачкой. Её мелодии многим казались слишком угнетающими, но не мне. В них было что-то… что-то неумолимо родственное… Погодите-ка. Это же та самая. Да, точно. Та самая мелодия. И она становится всё громче…»

Силуэт становился всё ближе и всё более явственно обретал форму играющей на скрипке пони. Каждый шаг к ней был легче предыдущего. Каждый новый звук, высекаемый из её музыкального инструмента мановением смычка, был теплее прошлого.

Мир вокруг вырывался из сплошной темноты и обретал иные оттенки и тона. Тело сидящей на полу Виолин обволакивал тусклый лунный свет дождливой ночи. По окнам эркера, пред которыми она самозабвенно играла в трансе, кривыми дорожками сбегали капли. Казалось, её музыка растрогала само небо, и мир орошался пресными слёзами искреннего плача.

– Проснулся, Генрих? Прости, я не хотел тебя будить…

Кто-то окликнул его шелестящим почти человеческим и всё же таящим в себе инородность голосом. Голос раздавался отовсюду.

Генрих, бегло осмотревшись по сторонам, увидел, что, окутанный темнотой, он стоит в аккурат за спиной скрипачки. Затем тело, без всякого его участия, беззвучно шагнуло к окнам так, чтобы между ним и Виолин почти не оставалось пустоты. Сейчас человеку подчинялись лишь глаза.

– Я не думал, что ты захочешь на это смотреть, – вещал в пространстве змеиный голос. – Не лучше ли ещё поспать? А, Генрих?

В поднимающейся вверх руке слабо блеснуло приготовленное лезвие, при виде которого в Генрихе что-то болезненно сжалось. Уже не просто предчувствие, но чёткое осознание замысла тени заставило его вынырнуть из омута сонливости. Он пробовал закричать, чтобы предупредить Виолин об опасности, заставить спасаться, но холодные, сросшиеся губы не разомкнулись, и кобылка продолжала усердно водить по струнам смычком. Служанка же, должно быть, привыкшая к ночным соло своей госпожи, крепко спала в соседней комнате.

– Хочешь рассмотреть всё получше? Что ж, я не стану отказывать, – приветливо молвила тень, и рука дёрнулась вниз.

За долю мгновения, длившуюся вечность, Генрих собрал всю свою решимость, все имеющиеся у него силы, желая помешать во что бы то ни стало. И внезапно сжимающая кинжал рука застыла в звенящем напряжении – контроль над ней вновь вернулся к человеку. Сейчас он чувствовал всю её чудовищную тяжесть и ужасающую энергию ненависти, курсирующую внутри неё вместе с кровью. Казалось рука эта вот-вот, разорвав ткани, отделится от тела, так влекло её вниз. Но ничего такого не произошло лишь благодаря мелодии скрипки. Генрих чувствовал, как она побуждает его бороться; как позволяет бросать вызов врагу, в разы превосходящему его по силе. Он готов был держать над головой скрипачки хоть скалу, пока её музыка не прерывалась.

– Даже так? – с притворным удивлением вопрошал голос. – Ты вздумал мне помешать?

Давление усилилось, но Генрих и на дюйм не позволил кончику лезвия приблизиться к плоти Виолин.

– Прошу, не надо… – мысленно взмолился он, глядя на дрожащий кинжал.

– Что не надо? Не надо делать тебе одолжения? – усмехалась тень. – Уйди с дороги, Генрих. Так надо.

– Нет! Так надо тебе!

– Нам, Генрих. Нам…

Окна начало застилась темнотой, в которой зловеще загорелись два глаза. Спустя миг они уже были единственным источником света, как и шипящий голос – единственным звуком. Мир вокруг полностью померк.

– Существо, живущее сегодняшним днём. Мне это нравилось в тебе. До встречи с Виолин ты не задавался лишними вопросами и не предавался бесплодным поискам смысла. История прошлого, причина твоего пробуждения в этом мире и моё происхождение – ты на всё закрыл глаза. Смирился, что есть вещи, ответы на которые знать не стоит.

Знаешь, я ведь доверяю тебе, как бы странно это не звучало…

Яркий лунный свет залил пространство. Генрих оказался на широком балконе перед знакомой ему принцессой Луной. Он чувствовал ветер, слышал её дыхание, и видел, как взгляд аликорна, не обращая на него никакого внимания, устремлён вдаль. Всего лишь игры разума, вызванные тенью. И ничего более.

– Чаши весов не могут вечно находиться в равновесии, ибо жизнь должна неизменно сопровождаться переменами. – Собеседник, облачённый в невзрачную накидку, сидел на бортике и непринуждённо болтал свешенными вниз ногами. – В бочке порядка всегда должна быть ложка хаоса, понимаешь? Иначе жить станет просто невыносимо.Мы поднимаем ветер и сгоняем с поверхности воды ряску застойной пасторали Мы – те, кто не позволяет свету рассеивать тьму.

– О чём ты вообще? Как это связано со мной? – воспользовавшись паузой, бросил Генрих.

– Терпение, друг. Я как раз подобрался к сути. Логично, что сам по себе мир не изменится, да и мы не настолько могущественны, чтобы собственными силами преследовать свои цели. Но мы можем найти тех, кто нам в этом поможет. Не задаром, разумеется. Так или иначе, мы помогаем тем, с кем слились, исполнить их мечту. Ты ведь помнишь её слова? – с улыбкой тень кивнула в сторону замершей иссиня-чёрной кобылицы. – Тень принцессы говорила правду, и сама принцесса ничуть в этом не сомневалась. В чём-то её мечта уже начала сбываться…

Стоило Генриху моргнуть, как обстановка сменилась до неузнаваемости. Уходящие ввысь стволы старых древ окружили его со всех сторон, накрыв сумраком крон. Оппонент же фривольно развалился на поросшем мхом пне, закинув ногу на ногу.

– И в чём же моя мечта, в таком случае? – повышенным тоном вопрошал человек.

– Предсказуемый вопрос, – слабо улыбнувшись и наклонив голову набок, лениво промолвила тень. – Признаюсь честно, я ждал его задолго до этого. Возможно, если бы мы раньше во всём разобрались, дело бы не дошло до столь радикальных мер. Твоя мечта, Генрих, заключается в банальном, но в тоже время донельзя справедливом желании жить свободным. Я буду откровенен – в прошлой жизни ты был жалок. Чувствовалось, что ты и сам догадывался об этом. Ещё бы. Так просто след тех долгих лет гнёта стереть сложно. Но здесь, разумеется, не без моей помощи, у тебя появились все шансы это исправить. Что и произошло…

В глаза Генриха бросился зловещий огонёк в тёмной чащи. Неприятные воспоминания мгновенно заполнили сознание обрывочными рисунками лесной хижины, тонущей в мареве паров кипящего котла, а в ладони левой руки кольнуло вспышкой боли.

– Ты был очень способным, всё схватывал налету, – продолжал собеседник, явно понимая состояние человека. – Мне нужно было лишь время от времени подталкивать тебя в нужном направлении…. нужном для нас.

Не находя слов, Генрих остолбенело смотрел на окутанного мраком собеседника, переосмысливая всю свою историю заново.

– Посуди сам. Ты здорово развлёкся, носясь по просторам вольным ветром. Никто не указывал тебе, что делать. Не было цепей, кроме тех, которыми ты сам решил себя обременить...

Вновь раздалась мелодия скрипки, принося хоть какое-то успокоение воспалённому рассудку. Перед Генрихом играла Виолин, но за окнами вместо дождя ясно светило солнце. Всё в комнате было чуть размыто и неестественно светло, словно в прекрасном сне, что погружал сознание в объятия эйфории. Идиллию нарушал лишь сам человек: с его одежд стекала резко контрастирующая с окружением чёрная вода, будто ему не посчастливилось попасть под чернильный дождь.

– Этот дом – тюрьма пострашнее той, из которой ты недавно сбежал, – собеседник в этот раз оказался в кресле, в самом тёмном углу, куда свет не падал, – потому что после каких-то нескольких дней, проведённых под его крышей, ты посмел забыть свои обязательства. Скажи, тебе было приятно то чувство лёгкости, безответственности и вседозволенности, которое не покидало тебя с момента первого убийства? Знаю, что было. Этого от меня не скроешь. А кому ты обязан за это?

Тень замолчала, дав человеку время на усвоение сказанного. Белые огоньки в её глазах с каждой минутой разгорались всё больше.

– Правильно – мне, – ответила она за мрачно молчащего Генриха. – Но где же твоя благодарность? Я осуществляю твои желания в расчёте на то, что ты будешь считаться с моими интересами, колебля чаши добра и зла.

– Это уже не свобода, если ты вынуждаешь меня идти по пути, выбранному тобой!

– Так или иначе, абсолютной свободы не существует, – с холодной усмешкой возразила тень. – Но можно свести объекты, коим нужно подчиняться, до самого-самого минимума. К тому же, раньше ты вообще не думал о том, что подчиняешься мне. А знаешь почему? Ты верил, что так и должно быть. Что выбранный изначально путь, каким бы опасным он не был, и есть твоё предназначение. Твоя судьба. И ты, следуя этим путём, выполнял свою часть сделки.

– Я что, должен расплачиваться всей своей жизнью за те недели, пережитые в Зелёном Доле и на тракте? – сжимая кулаки, сквозь зубы проскрежетал вконец возмущённый человек. Под ним, к этому моменту, образовалось уже небольшое чёрное озерцо.

– Раскрою тебе маленькую тайну, – сложив худощавые пальцы домиком, и смотря исподлобья, тень заговорила мрачнее обычного. – Фактически, ты уже мертвее некуда. Тебя вообще не должно здесь быть. Но ты был так неудовлетворён своей несостоявшейся, жалкой жизнью, что я сжалился и чуть-чуть изменил правила игры. Самую малость. А ты, оправдывая мои ожидания, усиливал нашу связь с того самого момента, когда начал прислушиваться к голосу в своей голове.

Мне нужен союзник, а не раб. Да, я вывел тебя к хижине отшельницы, и я вызвал видение в котле, спровоцировав последующее нападение. Но убийство четы тех пони, мой друг, твоя и только твоя идея. Ты просто был предрасположен к этому, и этой предрасположенности хватило, чтобы начать делать мне навстречу шаги.

Генриху нечего было сказать в своё оправдание. Он чувствовал себя обманутым и разбитым, наивным и разочарованным во всём, кроме одного, а вернее – одной. Взгляд его, ища поддержки, обратился к Виолин, взявшую красивую мелодию с мажорным аккордом. Теперь он понял, что встреча с ней была самой главной случайностью в подготовленном тенью спектакле, а решение остаться – первое, сделанное вопреки чужому сценарию. Теперь он осознал всю важность её роли в собственной судьбе.

Когда музыка вновь уподобилась рыданиям, а в окно забарабанили капли, Генрих понял, что цепь видений прекратилась и сменилась реальностью, где над скрипачкой продолжал зловеще висеть кинжал. Но вот долго ли ему оставаться неподвижным?

– Тебе осточертела обочина жизни и грязь, надобность скрываться и нищета. Понимаю. А если я скажу тебе, что это только начало? Что это даже не ступень, а пол ступени на лестнице нашего восхождения? Закалившись в этих испытаниях, ты сможешь добраться до севера, куда неспроста несут тебя ноги. Зачем же останавливаться на самом интересном месте, Генрих?

Никаких обид, но ты просто не оставляешь мне выбора. Забудь ты об этой пони, мне бы не пришлось сейчас стоять над ней с этим орудием. Если бы я был уверен, что ты вернёшься на предназначенный тебе путь, то прямо сейчас просто развернулся бы и ушёл. Но ты ведь будешь противиться.

Холодная хватка тени сжала рукоять покрепче, и кинжал, несмотря на сопротивление Генриха, начал медленно опускаться вниз, словно прорезаясь сквозь плотную незримую преграду. Снова остановить его удалось лишь когда кончик лезвия почти касался нежно-бежевой шёрстки кобылки. И то, было неясным, случилось ли это благодаря воле человека, или тень, надсмехаясь, просто решила позабавиться.

Генрих широким остекленелым взглядом цеплялся за бирюзовые локоны гривы Виолин, и пусть она стояла к нему спиной, её аквамариновые глаза возникли перед ним как наяву. Он начал чувствовать своё горло ровно с того момента, как поперёк него встал душащий ком. Вспышка жгучей боли перекрыла сознание. Где-то внутри поднимался рокот неосознанного гнева, смешанного с отчаянием, а в глазах мутнело из-за слёз, прорвавшихся сквозь безжизненную поверхность безэмоциональной маски лица.

– Если хочешь вернуть меня на свою дорогу, дай мне сделать это самому… – Даже мысленный голос человека произносил это с надрывом.

– Мне не послышалось? – мгновенно отозвалась тень. – Ты просишь позволить тебе убить эту пони вместо меня?

– Именно.

– С чего вдруг?

– Если она умрёт от твоей руки, я никогда тебя за это не прощу, и никакая сила не заставит меня тебе подчиниться. Слышишь меня?! Никакая! Не тебе, мерзкая тень, лишать Виолин жизни. Ведь это я совершил ошибку, привязавшись к ней. Ведь это я понадеялся, что оставшись с ней, смогу изменить предначертанное! И расплатиться за всё это должен я...

– Жестоко, но справедливо, – выждав паузу, прошипел голос. – Я не стану тут тебе отказывать…

Власть над телом медленно возвращалась к Генриху. Двигая членами, он не мог отделаться от чувства, что плоть его – чужой костюм, который ему временно одолжили поносить. Руки и ноги были мертвецки холодны, и тепло не спешило в них возвращаться.

– Пусть сейчас ты меня и ненавидишь, но позже, оглядываясь назад, сможешь понять, что я был прав, – меж тем продолжала тень. – Мне виднее, какая участь будет для тебя наилучшей.

– За твою милость, можешь быть уверен, ненавидеть тебя я не перестану, – бросил Генрих, сжимая и разжимая кисти набирающих силу рук.

– Мой дорогой Генрих, если бы ты знал, какое будущее ждёт нас с тобой впереди, то летел бы к нему, расправив крылья, а не запирался в клетках. Эта ночь, хочешь ты того или нет, просто забудется в свете огней грядущих лет. Просто доверься мне, как я доверяю тебе, и никогда не будешь ни о чём жалеть.

Человек молчал, оставив и слова, и мысли. Лишь безликие чувства танцевали вокруг него дикий танец, но трактовать его можно было как угодно.

Кинжал вновь занесён, а рука сжимала рукоять твёрдо и уверенно. Не как той ночью в доме четы Спригов, где весь он дрожал, и не столько из-за раны, сколько из-за сомнений. Сейчас же в поведении человека не было и намёка на колебания. Решение было принято, и отказываться от него он не собирался.

Молчала и тень. Она с упоением наблюдала за Генрихом из тёмного угла и пресыщалась витавшими в воздухе страданиями. Близившаяся развязка превосходила все её ожидания.

Виолин же непринуждённо воспроизводила смычком мелодичные и протяжные стоны. Тревожный апогей её близкой к траурному реквиему композиции уже прозвучал, и верно близилось спокойное завершение.

Так или иначе, все в этой комнате чувствовали необратимое приближение финала. А двое из трёх наверняка знали, что без крови эта ночь завершиться просто не может.

– Прости… – прошептал, наконец, Генрих и кинжал устремился вниз.

В эти секунды он отчаянно не отпускал слухом чудесную музыку, горько сожалея, что ему не суждено будет услышать её вновь. До неё в жизни человека звучали лишь монотонные мотивы дождей. Верно, лишь их он и заслужил.

Лезвие кинжала по самую рукоять вошло в грудь Генриха. Свет померк и музыка затихла.

Пусть для жителей Зелёного Дола, пилигримов Северного Тракта, придворных Кантерлота и принцесс запомнится лишь его тень. Но для Виолин, одинокой скрипачки из Соснового Угла, что сделала его свободным, он останется человеком. Другом... Посланником дождя, вошедшим в её жизнь с песней плачущего неба и с ней же из жизни ушедшим.