Пустота

Пустота...

Пусто. Я иду по старому дому, половицы тихонько поскрипывают под копытами, словно перешёптываются о чём-то. Дом большой – я перехожу из комнаты в комнату, и мне кажется, что это путешествие никогда не закончится, что я так и буду бесконечно идти и идти, из одного пыльного помещения переходить в другое, распахивать все двери подряд, зажигать светильники, бессмысленно переставлять фигурки на полках. В этом доме больше нет ничего. Нет жизни, нет смеха, нет…дедушки. Это сложно произнести, а ещё сложнее осознать. Его больше нет. Нет.

Уехали юристы, озвучившие завещание, уехали соболезнующие родственники, друзья и коллеги дедушки. Стихли пафосные речи о том, «какой был мистер Скрэтч». Козлы безрогие. Никто из них и понятия не имел, какой на самом деле был мистер Скрэтч. Мне и сочувствовали-то искренне всего несколько пони, остальные просто надеялись получить свою долю дедушкиного наследства. Дедушка всё завещал мне, своей любимой и единственной внучке. Только вот мне это всё совсем не нужно. Мне нужен мой дедушка!

Слёзы непроизвольно брызнули из глаз, хотя я и обещала себе, что больше не буду плакать. Не буду… Сколько раз за сегодня я это уже успела пообещать себе самой?

Первый этаж, второй… Я боюсь последней двери по правую сторону, боюсь открыть дверь дедушкиного кабинета – и обнаружить там пустое кресло. Боюсь тишины и пустоты этого кабинета. Поэтому я оттягиваю тот момент, когда мне придётся войти и туда. Я открываю одну дверь за другой. Одну за другой… Скрипнув, открывается тяжёлая деревянная дверь, поддавшись мягкой, но настойчивой волне телекинеза. Дедушкина спальня…тут всё так же, как и было при его жизни: аккуратно заправленная кровать, газета и очки на тумбочке. И… Слёзы снова навернулись на глаза. На тумбочке поверх газеты лежала моя старая скрипка, та самая, на которой я в свои не такие уж и частые визиты играла ему. Он ждал меня… Он ждал, а я не успела. Не успела приехать с того проклятого опен-эйра на берегу моря, хотя и едва не загнала запряжённых в мою повозку огромных жеребцов…о, Селестия…

Я аккуратно приподняла скрипку, и первые звуки «Кантерлотского рассвета» разнеслись по старому дому. Я играла и словно видела дедушку, как он, прикрыв глаза и улыбаясь, кивает в такт музыке, тихонько покачивая копытом…

— Нет! – смычок дёрнулся, и мерзкий звук оборвал гармоничное звучание, скрипка полетела в угол, а я, рыдая, повалилась на его кровать. — Нет, нет…

Он ушёл – а мир даже не подумал остановиться, я, всегда уверенная, что мир может подождать в сторонке, не успела в последний раз его обнять. Жизнь поставила меня на место самым жестоким образом. Я не властна ни над чем. Ни над чем. Солнце и Луна не упали на землю, не дрогнули леса, не засохли поля. Миру всё равно, что думают крошечные пони. Всё пыль…

— Винил, ты в порядке? – осторожно поинтересовалась Шайнинг Рейндроп, одна из немногих моих подруг.

Я с трудом подняла глаза от пульта:

— А? Да, да, я… Я в порядке. Просто…

— Винил… — начала небесно-голубая земнопони, но я не дала ей продолжить.

— Что?! Мать твою, что, Шайни?! В порядке ли я?! Нет, я, Дискорд побери, не в порядке! Совсем! Я всегда знала, что мир может постоять в сторонке, пока звучит моя музыка, но это оказалось полной чушью! Я улыбалась и скакала по сцене на очередном рейве, а мой дед умирал в это время!

Непрошенные слёзы, проклятые слёзы снова навернулись на мои глаза, но я торопливо сморгнула их – ещё не хватало разрыдаться прямо в студии.

— Я всегда считала, что моя музыка что-то значит, но она не значит ни черта! Послушай! – резким магическим усилием я запустила аппаратуру, и звуки наполнили студию. Я закричала, перекрывая басы: — И что это по-твоему?! Это просто никчёмные «вуб-вуб-вуб», бессмысленные, бестолковые сочетания мёртвых нот!

Эмоции нахлынули на меня, и я с резким криком ударила задними копытами по пульту. Брызнули искры, повалил дым, и так бесившие меня глубокие звуки стихли. Мы стояли в полной тишине: забившаяся в угол от страха Шайни и я, тяжело дышащая, чувствующая, как проклятые слёзы снова наполняют глаза и капают, капают, капают на пол студии…

— О, Винил… — кобылка осторожно подошла ко мне и обняла за плечи. – Я знаю, что тебе тяжело, Винил, но поверь, дорогая…

Рыдания рвались наружу, я чувствовала, что внутри меня умерло что-то, большая, лучшая часть меня ушла вслед за дедушкой…

— Шайни… Отойди, не нужно… — я попыталась отстранить подругу, но у меня не хватило сил даже на это.

— Винил, вспомни, ведь ты – звук… — начала подруга, но, напомнив мне мой старый «боевой клич», только вызвала новую волну раздражения.

— Отвали от меня нафиг! – взвизгнула я. – Отвалите все! Я – не звук! Я – не DJ PON-3! Я – ПУСТОТА!

Шайни шарахнулась от меня, напуганная неожиданной истерикой, а я, воспользовавшись случаем, выбежала из студии, хлопнув дверью. Я – пустота! Я – тишина! Почему они все не оставят меня в покое?!

Холодный зимний воздух отрезвил меня, успокоил и более или менее вернул ясность мысли. О, Селестия, как же это тяжело…

Я плелась по пустым улицам, вспоминая, как когда-то давно, едва получив кьютимарку, я так же бродила по этим улочкам, страшась встречи с дедушкой. Я так боялась его реакции, так боялась его ругани. Я была такой дурой… Я бы всё отдала за возможность вернуть то время, вернуть то немногое… Я бы многое сделала иначе… Я бы больше времени проводила с дедом, чаще играла ему на скрипке, больше рассказывала о себе… У нас были хорошие отношения, но наши встречи были так редки. Я бесконечно ставила выступления на первое место, считала, что это так важно – музыка над морскими волнами, толпы пони, качающие головами и копытами в такт тем мелодиям, что рвались из колонок. «Я – звук!» и все дела. Как же это всё глупо, ничтожно, мелко…

Пожалуй, зря я накричала на Шайни, очень зря, но я не могла просто так вернуться в студию и извиниться перед ней. Я представила, как белогривая сейчас убирает там осколки оборудования, разлетевшиеся по всему помещению, тяжело вздыхая и грустно покачивая головой, и меня передёрнуло. Нет. Не сейчас. Не могу, не буду. Не хочу. Ничего не хочу.

— Итак, мисс Скрэтч, вы готовы пообщаться? – с профессиональным участием поинтересовался тёмно-коричневый земнопони с кьютимаркой в виде песочных часов, довольно популярной среди докторов. Кто бы мог подумать, что DJ PON-3 когда-нибудь потребуется помощь психотерапевта. Но вот поди ж ты…

— Мисс Скрэтч? – произнёс он после продолжительного молчания.

Я безразлично пожала плечами. Затем я и здесь, не так ли? Пообщаться, примирить себя с собой, всё такое. Иначе просто прошла бы мимо вывески, сообщающей всем желающим, что именно тут и больше нигде находится кабинет лучшего из лучших психотерапевта, доктора Хартлесса.

— Расскажите мне о своём дедушке, — приняв мой жест за согласие, проговорил доктор.

— Мой дедушка… Мой дедушка был хорошим пони. Суровым, временами очень жёстким, но хорошим. Он поддержал меня, дал мне всё, что я имею… Но сейчас мне кажется, что я была недостаточно чуткой по отношению к нему, что я уделяла ему недостаточно внимания. Я была на очередном выступлении, когда мне сообщили, что он чувствует себя плохо и зовёт меня, понимаете? И я…я не успела к нему, доктор. Вы слушаете?

— А? – вздрогнув, ошалело буркнул доктор. – Да, да, я вас понимаю, мисс Скрэтч, продолжайте пожалуйста.

Я помолчала. Он что, спал?

— Доктор, вы спали? – произнесла я, стараясь, чтобы мой голос не дрогнул.

— Нет-нет, что вы!

Мне показалось или он подавил зевок? Он. Подавил. Зевок. ЗЕВОК!

— Доктор Хартлесс, вы спали! – я больше не спрашивала, а прямо обвиняла его.

— Мисс Скрэтч! Что вы себе позволяете?!

— Что, мать вашу, ВЫ себе позволяете? Вы нахрен спали, пока я рассказывала вам о своей жизни!

— Мисс Скрэтч! Ай!

Ай?! Ну, я бы тоже айкнула, если бы меня огрели по голове тяжёлой золотой чернильницей!

— Шарлатан Дискордов! – выкрикнула я первое, что пришло мне в голову.

Доктор Хартлесс оскорбился. У него ещё хватало совести оскорбляться! Скотина бездушная!

— Получи! – крикнула я, но доктор в этот раз ловко отбил брошенную в него чернильницу. Ах ты…всё, доктор, теперь всё будет серьёзно…

Сейчас, рассказывая вам о том, что произошло в кабинете доктора Хратлесса, я чувствую невыразимый стыд. Честно, поняши. Но тогда это были чистые, оголённые эмоции. Напряжение, скопившееся за время, прошедшее с момента похорон, было слишком велико и требовало выхода. Я больше не могла писать музыку – звуки были мертвы. Всё вокруг было мертво и не имело смысла. Пустота, абсолютная пустота, понимаете? Да, я повела себя как те, кого я презираю, как все эти жеманные звёзды эстрады, любимчики разжиревших пожилых снобов. Я должна была быть умнее и сдержаннее, я должна была быть выше этого, но в тот момент я попросту не могла поступить иначе.

Пустота снова навалилась на меня, едва я покинула приёмную доктора, оставив позади разгромленный кабинет и рыдающего Хартлесса. Я вновь бросилась в обманчивую тишину вечерних улиц, побежала, не думая ни о чём. Совсем ни о чём. Пустота…

Не могу точно сказать, сколько времени я так носилась по столице, пугая прохожих. Похоже, это уже становилось традицией – бегать по переулкам, когда мне тяжело и плохо. Это было бы даже смешно, если бы не было настолько грустно. И глупо.

Усталость пришла внезапно. Задрожали ноги, закружилась голова, пересохло в горле… Я огляделась по сторонам. Я плоховато, к стыду своему, знаю родной город, но худо-бедно мне удалось определить, где я нахожусь. Я горько усмехнулась. Отсюда два квартала до «Everfree», того самого клуба, с которого когда-то началась моя карьера диджея. Так вот ты какая, ирония судьбы…

Пить хотелось неимоверно, так что я решила не противиться судьбе и направилась в сторону своей alma mater. Сколько же раз я собиралась туда зайти, поздороваться с ребятами, поболтать со всеми, вспомнить молодость... Ещё одна вещь, которую я бесконечно откладывала.

Откладывала слишком долго – это я поняла, едва подойдя к клубу. Клуб был совершенно другой, он перестал быть том очаровывающим своей дикостью и мрачностью заведением, которое я помнила. Он стал…эм…как это называется? Джаз-кафе, так как-то? Да какая уже разница. Уж это-то – не самая большая из моих потерь за последнее время. Нет дедушки, нет музыки, нет клуба. Да кому какое дело, верно?

Я зашла внутрь. Из старого в клубе остались только две вещи: полумрак и сцена у дальней стены. Всё пространство было заставлено столиками, за которыми сидели пони – не те любители электронщины, которые бывали тут раньше, а совсем другие, солидные, успешные, крепко стоящие на копытах.

— Желаете столик поближе к сцене, мисс? – подскочил ко мне вышколенный пегас, лучащийся дежурной улыбкой.

— Без разницы, — пожала я плечами.

Кивнув, пегас провёл меня вглубь зала и указал копытом на маленький столик, рассчитанный на двоих.

— Принести меню?

— Не надо. У вас есть чай?

— Конечно, мисс! Травяной, ромашковый, зелёный с апельсином…

— Ромашковый.

Кивнув, он исчез, оставив меня в одиночестве. Наконец-то…

Тем временем свет в зале погас и на сцену вышел фиолетово-чёрный земнопони в галстуке-бабочке. Тут что, теперь настолько всё цивильно? Эх…

— Леди и джентльпони! – начал тем временем конферансье. – Сегодня у нас выступает совершенно особая гостья, молодая, но талантливая виолончелистка, уже покорившая своим талантом сердца множества пони! Октавия!

Молодая, но такая талантливая, ах-ох… Я хмыкнула. Ну что ж, посмотрим.

На сцену тем временем вышла серая черногривая земная кобылка, и правда, несущая в копытах довольно большой инструмент. Свет практически совсем померк, оставив её одну в ярко освещённом круге. Кобылка приняла горделивую позу, держа смычок в опущенном копыте. Казалось, целая вечность прошла, прежде чем она коснулась струн – и в моей душе словно что-то сдвинулось. Не осталось больше ничего, только эта чудесная пони с полуприкрытыми глазами, неторопливо скользящая смычком по струнам своего инструмента. Я растворилась в звуках. Я чувствовала, что пустота в моей душе натянулась и лопнула, не выдержав мягкого натиска этого звучания. Ничего прекраснее я не слышала в жизни, я даже была готова признать, что моя музыка – ничто по сравнению с тем чудом, которое творила эта серая волшебница с бантом на шее. Я снова плакала, но с этими слезами уходило всё тёмное, что я успела накопить в себе. Я очищалась изнутри. Эта прекрасная пони сумела сделать то, что не смог сделать никто другой: друзья, творчество, шарлатан-доктор, Дискорд его побери...

И я с облегчением чувствовала, что до тех пор, пока Октавия длит своё выступление, весь мир может поджать хвост и постоять в сторонке…

Когда последняя нота, сорвавшись со струн, взмыла ввысь и растаяла под потолком бывшего клуба, в зале разлилась тишина. Тишина, которую нарушал только один звук – всхлипы, которые мне не удавалось подавить. Я рыдала у всего зала на виду, но мне было плевать, меня беспокоил только один вопрос: почему Октавия прекратила играть? Я не видела ничего: ни как серая поняшка отдала инструмент кому-то за кулисами, ни как она спустилась со сцены и подошла к моему столику. Я обратила на неё внимание только когда она села за мой столик и провела копытом по моему плечу.

— Не плачь, не надо, — мягко произнесла она. Я хотела её послать, уже просто на автомате, уж очень часто мне приходилось это делать в последнее время, но на это у меня не хватило сил, и я только разревелась ещё громче.

— Как тебя зовут? – так же мягко спросила серая.

— Ви… Ви… — дыхания почти не оставалось, говорить у меня получалось с большим трудом.

— Вивиан?

— Винил!.. – выкрикнула я. Да лягать это всё…

— Пойдём, Винил. Пойдём, тебе надо привести себя в порядок, — ласково, как капризного ребёнка, попросила меня чудесная виолончелистка. А я задала ей единственный вопрос, который по-настоящему волновал меня в тот момент:

— Ты… Ты сыграешь мне ещё?..

— Конечно, — улыбнулась мне моя новая знакомая. – Мне кажется, я сыграю тебе ещё не раз...