Янтарь в темноте

Пролог

---

— Динк, а хочешь услышать историю о принцессе, живущей на луне?

— Ау?

— Реально мрачная история. Ты не представляешь, как я мечтаю её переиграть.

О, мрачные приключения она любила! Чтобы вьюга, чтобы волки, чтобы древние сокровища в подземельях юникорнийских руин. Чтобы бросить кубики, и аж замирает сердце, а герой ждёт своей судьбы: между огненным дыханием дракона и спасением своих безрассудных друзей.

Ну а пока злых драконов не видно — их с Дёрпи ждал город. Не просто город, а Город! Самый знаменательный на континенте. Город, в котором живёт божество. К которому ведёт огромная река, усеянная белыми как льдинки пятнышками плоскодонок, а пони из окрестных селений заполняют сходящиеся к столице тракты цветастым ковром. Саней столько, что и не сосчитать.

Сегодня морозно. В преддверие весны всегда морозно, но если поднять взгляд выше, к стеклянному потолку их с Дёрпи планёра, то тучи ответят той особенно мрачной чернотой. В которой и тёмные вихри, и барабанящие по кровле потоки града, и настолько лютый ветер, что полёты наверняка отменят, а им с Дёрпи обратно домой уже никак не успеть.

Но всё это будет ночью. Тучи пугливые, тучи боятся Солнца: так что зимняя буря грянет, как только отгорит закат.

— А я читала, что это Найтмер Мун призвала в мир злых вендиго, — Динки потёрла нос.

— Её зовут Луна. Лу-на, с ударением на первый слог. А «Найтмер», это прозвище. Вернее — позывной.

— Позывной?

— Ага, — Дёрпи потянулась на пилотском месте. Расправила крылья, поддерживая высоту их скрипучей лоханки, да и оставила одно крыло открытым, создавая крен.

Они отделились от пегасьего потока, неспешно кружа над голыми кронами пригородных садов. Вечерние дымки предместий прятали сам город: его латунные башни магистратов и академий, бесконечные ряды белёных фабричных домишек, да и сами фабрики, которые целыми кварталами тянулись вдоль огромной Кантерской дамбы и этих новых, разросшихся повсюду как лианы, толстых медных проводов.

Дёрпи рассказывала о старом мире. Мире, где были не только дамбы и генераторы, но и огромные железные цветки, именуемые станциями тропосферной связи; где через океан ходили самоходные парусники, называемые пароходами; а самобытные пегаски жили не только в оставшемся Клаудсдэйле, но и в десятках таких же исполинских, путешествующих по миру небесных городов.

А потом «БАХ», и прилетели вендиго! И будто мало им зимних бурь, — сволочи принялись так шуметь, что вообще всё поломалось. И радио, и оставшиеся без топлива пароходы, и облачные замки пегасов, — и даже проводной телеграф. Короче, целый вагон оправдашек, почему ленивые единорожки из Академии ничего не придумали на замену, а её Дёрпи каждый день улетает с полным планёром писем, а возвращается запоздно, да и не каждую ночь.

Обидно же. Особенно когда до дня рождения недалеко.

А Дёрпи всё говорила, не оглядываясь на неё:

— …Серьёзно, Динк. Твоя принцесса — не та неженка из жеребячьих сказок. Которая ко-ко-ко, мою ночь никто не любит. Которая ко-ко-ко, устрою вам ледяную пустошь, научитесь любить. Нет, она мудрее. Она была адмиралом на заре жизни, первым врачом Эквестрии в Столетнюю зиму, а после создателем научного метода, каким мы его знаем сейчас…

Дёрпи такая Дёрпи. Называется — пустили барда в огород. Эта пегаска настолько увлеклась архивами, что одна единорожка уже сама себе ужины готовила. Да так готовила, что прибегали соседские пони: кашляли, пучили глазищи, зеленели мордочками — да и забирали одну маньячку-поджигательницу к себе.

А она всего-то и репетировала роль…

— …Луна была упрямой. Чудовищно упрямой. Не злой, а скорее упёртой, никогда не отступающей со своего пути. Если она хотела дать пегасам композитные кости, то, Дискорд забери, — Дёрпи взмахнула крылом, — она сделала это. Если хотела подарить всем пони резервное сердце, то работала над этим, выводя изменённых жеребят. А если не могла победить эпидемию чахотки лекарством, то что же, просто истребляла виды-носители в природных очагах.

— Поэтому Селестия плюнула, да и испепелила её?

— Враньё! Это театралы придумали! Наша принцесса живёт на Луне.

Ага. Где нет воздуха; камни невкусные; а проще удавиться, чем вырастить кабачок.

— …Я говорю всё это к тому, что Луна — гораздо страшнее, чем просто злая пони. Нет, её не задобрить конфетой в «Кошмарную ночь». Её не обмануть дружбой. Она превратилась в чудовище в тот день, когда осознала, что вовсе от нас не зависит. Своими мышекрылыми она хотела заселить весь мир!

— Буу!

— Вууу! — Дёрпи обернулась, сложив губы трубочкой.

— Эй! Следи за маршрутом, пока не влетели в сугроб!

Фырканье, и пегаска вернула взгляд к стёклам кабины. И очень вовремя! Они уже летели так низко, что фанерное брюхо планёра едва не касалось ветвей придорожных падубов, а лопоухие сельские жеребята задирали мордочки, как бы спрашивая: кто это там летает против правил — и ленится пробежаться милю-другую от взлётного поля на плато.

Но Дёрпи — мастер. Приземлилась так мягко, что только снег заскрипел под полозьями, а сама уже тянет свою почтовую сумку. Умылась в сугробе, расправила крылья. На мордочке щёлкнули защитные очки.

— Ты сама хочешь попрощаться? — Дёрпи подошла.

— Ага…

Динки вытянула свой ранец, а за ним и зеркальце. Проверила маскировку. На неё смотрела белая-белая, огненногривая крылорожка. Идеальная крылорожка! Такая, какой она и должна быть. В огненной, под цвет гривы, куртке старого мира. С шипастым ободком в растрёпанной причёске, с латунным Солнцем на груди.

Она потянулась — и дорожные жеребята оглянулись. Она расстегнула куртку, показывая идеально-белые крылышки — и взгляд простонародья прифигел.

— Кстати, Дёрп. А почему аликорницы не размножаются?

— Да за такие вопросы!..

— Ладно-ладно! Просекла! Всё, готова играть роль!

Поклон. Ответный поклон. И они разбежались. Бумажный фонарик Динки держала зубами, так что на вопросы увязавшихся жеребчиков только задирала нос. Но они особенно-то и не спрашивали. А вдруг настоящая?.. Каждый столичный знал, что Селестия — никогда не отвечает. Вообще никогда. Не принимает подарки, не ест, не касается питья.

Живая статуя из мрамора и пламени, живущая в своём латунном замке: где всегда сухо и жарко, а стены скрипят и пощёлкивают, словно часовой механизм.

Когда больно, ей можно написать. И кто-то… кто-то ответит. Кто-то знающий слишком много, чтобы быть просто музейной служащей из дворца. Кто-то, способный подсказать, где спрятаться от всех тётушек и дядюшек, и в ком найти друга — с той особенной косоглазой соломенногривой мордочкой, которая с ответным посланием постучится в окно. Можно написать снова, и снова, и снова, но ответов больше не будет: только открытки с латунным сердцем, означавшие, что письмо дошло.

А сколько грустных жеребят в тридцатимиллионной стране? Сколько таких писем? Сколько в них мелких ябед и повседневных обид. Сколько миллиардов строк, которые навсегда останутся в памяти чего-то очень далёкого и страшного: живой статуи из мрамора и пламени, которая читает письма; и, видимо, одними лишь письмами управляет страной.

Брр, да она даже не знала, как такое чудовище играть!

---

В поле каменных столбиков было тихо. Очень тихо. Преследующие её жеребчики остались снаружи, а другие кобылицы с бумажными фонариками, конечно, посматривали, но семейное, это очень личное — и в святилище никто никому не мешал.

Она пришла сюда, чтобы подумать о родных. О всех тех пони, которые больше, чем она лично. Чьими стараниями у них есть книги, города, поля и дороги. Тёплая постель, сельские школы, пирог на столе. И связи, связи, связи — где родичи всегда помогут, всегда поддержат, всегда найдут. А они с Дёрпи словно две одинокие крылорожки из легендарного времени, уцелевшие каким-то чудом, и теперь стоящие против огромной страны. Которая может сказать: «Ты Селестия по прозвищу Дэйбрейкер — и ты убила свою сестру». А на вопрос: «Вы там от праздности совсем одурели?» — любезно выдать: мол, не обижай творческих пони, так история становится острей!

А вдруг и правда она жива? Жива… за пределами нашего понимания. Пройдя одиночество в тысячу лет.

Бррр… ну и жестокость.

Заходящее солнце красило снег багрянцем. Ветер совсем улёгся, над предместьями поднимались высокие и ровные белые дымки. Будет буря — теперь Динки уже не сомневалось. Разве честно, что в день представления?.. Но стихия, вообще, нечестная штука. Может прийти тайфун, может налететь ураган. Может дом загореться, и все будут плакать, разыскивая под завалами пропавшего жеребёнка. А потом кто-то может сломаться. Кто-то, уже немолодой и так-то желавший ей блага, по её вине может умереть.

Почему жизнь пони такая хрупкая, а богини в латунных замках всё живут и живут?..

И вот она прячется за зеркальными очками и бутафорскими крыльями, за огненной гривой и белёной шерстью. Лишь бы спустя два года — аж шестой с половинкой кусочек жизни одной потеряшки — никто из родичей её не узнал.

— Ты настоящая? — на выходе с кладбища спросил совсем мелкий жеребчик.

Земной такой: с пятнышком на носу, большеглазый. Который наверняка верит, что Селестия читает все письма, а в Канун очага присылает своих волшебных перитонов, чтобы оставили новогодние подарки у каминной трубы. А вдруг и правда присылает?! Однажды в подарках оказался просто божественный набор фломастеров, который она тут же спрятала, а папа, презиравший её рисунки, вроде как ничего и не узнал.

— А ты… а?

Она боднула жеребчика носом. Несильно ухватила за ворот плаща, потянула за собой. Подзывая остальных — взмахнула крылом! Её крылья, конечно, состояли из реек, шарниров и пожертвованных понивильскими пегасами пёрышек — но она же, ёпта, единорожица! А крыло, окрашенное звёздным сиянием магии, это чистая эстетика и стиль.

Они пошли. И как пошли! По Королевской дороге, вдоль улиц латунных башен, горящих яркосветами витрин и беломраморных стен. Не оглядываясь, она чувствовала, как толпа позади всё растёт: увлекая за собой припозднившихся школьников с их санками, пегасов с фургончиками службы доставки, раздающих мороженое снежногривых кобылиц. Кто-то убеждал других: «Она настоящая! Она ничего не говорит!» — а другие верили, шумно хлопая крыльями, и чтобы заглянуть на мордочку залетали на крыши впереди.

Да, её учили держаться в толпе. Гордо, словно богиня. В детстве ей редко удавалось уединиться: в поместье, которое было полно гостей и служащих с их семьями — и с жеребчиками, которые даже в окно её спальни совали любопытные носы. Это было нормой жизни: богат — будь у всех на виду. Отгрохал домище — приюти гостя. Разбогател — создай красоту, и красотой поделись. И это не было так уж плохо. Её детство… не было плохим.

Вроде морозный вечер, а ей тепло и спокойно. Амулет с латунным солнышком приятно греет на груди.

Роль. Вот она — настоящая роль. Богини импульсивны — вот оно, понимание. И где простая пони испугается решения, там богиня сделает — и так сделает, что все от страха онемеют. Убить врага? Даже мускул не дрогнет. Спасти жеребёнка? Легко. Даже если враг вовсе не злой пони, а всего лишь имеет своё мнение на счёт его собственных фабрик и безопасности труда; а жеребёнка вусмерть измучили уроками, но всё-таки любят в родном доме и стараются как подобает воспитать.

А вот и огромная вывеска с пончиком и абрикосовым листком. «Сахарное королевство», совсем как их понивильский «Сахарный уголок». Осколки когда-то их с отцом семейной империи, которые теперь живут сами по себе. Огромный домище, дымки фабричного квартала, частокол пекарских труб. Эти — осилят. В точности как всегда осиливали заказы на очередную годовщину Абрикосов, а к ней в дом набегало столько падких до халявы жеребчиков, что хоть спи с ними в обнимку, хоть по спинам ходи.

Она постучалась. Улыбнулась удивлённой земной со знакомой мордочкой, протянула бумажку с заказом и очерченный золотистой каёмкой банковский чек. А чтобы пресечь все сомнения — вот тебе крыло, в золотистом сиянии магии, а вот твоя ошарашенная мордочка. И крыло, самым кончиком, делает носику буп.

— Ты настоящая?..

Ха-ха, может и так. Дёрпи тоже не подвела, и вот уже появились земные с бочонками корневого пива, из кафешек напротив принялись вытаскивать столики, а аромат горячих угощений потёк по толпе. Площадь перед Латунным замком быстро заполнялась, а выглянувшие оттуда гвардейцы смущённо почёсывали ноздри, но таки послушались её команд жестами. Мол, помогайте жеребчикам с шатрами вон там и вон там.

Родись она в том же Мэйнхеттене — всё было бы иначе. Там все за всё платят, там все так рвутся наверх, что уже одурели от этой гонки — и в бесплатный пончик не поверят, за так не помогут, халявную сладость в рот не возьмут. Но здесь — средний запад. Страна до сих пор живой аристократии, высоких башен и родовых поместий. Страна, где копытами в грязной соломе стоит чистокровка ошалеть какого знатного рода. Которую заставляли учить Путь династий до самого Старого мира, на закате которого её предки вели в битву воздушные корабли.

Какой она была, эта битва? Последняя битва отчаянных, которых призвали две ещё совсем юные аликорницы. Воссоздавшие ужасное оружие древности, и в белых как Солнце вспышках истреблявшие драконов, чудовищ, архонтов и архимагов — старых богов. Может горячая — как пожар в родном доме. Или тёплая в завершении — как праздник перед театральным вечером, к которому все конечно же заранее подготовились, чтобы каждому хватило вкусноты. А может и грустная; как рассказывала Дёрпи; когда дружба сестёр распалась, а за годы до этого их снова, снова и снова их же собственные пони пытались убить.

В отличии от многих она понимала, что убийство, это не бросок кубиков, обиженный выдох и тихий звон гитарной струны. Это нечто ужасное, чего иногда хочется — и что может случиться в реальном мире, внезапно и случайно, по стечению обстоятельств и их с Селестией общей вине.

— Голи, какие же классные крылья!..

Она взмахнула ими. Подняла над толпой.

— А у меня хуже…

Она показала кобылке из «Вестника» длинный, раздвоенный на конце язык.

---

Роль они репетировали вместе.

«Я Бог! Как ты можешь убить Бога? Какое великолепное, головокружительное простодушие». — бормотала эта заика с невероятно писклявым голосом, а она улыбалась до ушек и шагала вперёд. «Давай же, сложи оружие, еще не истек срок моего милосердия!» — вопила кобылка, а её собственные крылья уже поднялись и горели солнечным огнём. Носы встретились, сделали буп друг дружке, и крылья легли на спину непутёвой сестры.

— Но… всё не так же было!

— А будет — так.

Смотри. Она протянула помощнице их с Дёрпи правки. Вот здесь Селестия бы так сказала, вот тут бы просто кивнула, а вот тут бы упёрлась и стояла на своём. Так что хватит! Хватит унижать божеств, рисуя их теми безумными кобылицами. Это не пони должны принижать богов до уровня своего разумения, а хоть иногда открыть глаза и взглянуть на нечто действительно далёкое и страшное: что взмахом крыла меняет судьбы, отблеском рога перестраивает границы народов, а Солнце на небе разогревает силой своего волшебства.

— Она слишком страшная. Я не справлюсь… — кобылка с повисшими крылышками опустила взгляд.

Фи. А ведь эта бездарность взрослее. И в отличии от неё, беглой первогодки, уже три года как училась в школе для одарённых кобылок. Да так заучилось, что худющая, копытцем поднимешь: будто специально морила себя голодом, чтобы отыграть эту безумную ведьму из Диколесья. Которая должна быть страшной, оттого что в сказках летает на мышекрылой колеснице и похищает непослушных жеребят. Вууу! Не забирай меня, Найтмер Мун!

— Просто… чёрт возьми. Не смогу разучить роль снова. Я не спала ночью. Голова болит.

Оправдашки! Роль должна течь! Как река! Как ветер! Чтобы играть по настоящему — импровизируй! Найди тьму в себе, окунись в неё, и взгляни на мир новыми глазами. Теперь ты не пони, ты богиня, и пение звёздного ветра сопровождает тебя. Вууу, будь злой! Вууу, будь упрямой! Твори мир по своему образу и подобию, ведь он по праву твой!

Вот как обратилась бы настоящая Найтмер Мун!

— Скажи, сестра. Разве для того мы прошли через век Зимы, Смерти и Белого пламени, чтобы прислуживать этим однодневкам? Разве у ребёнка есть право возразить матери, которая знает, как лучше? Разве это не наше достижение — их спасение. И ответственность за их жизни тоже на нас.

А вот так ответила бы Селестия!

— Но всё же они — наши дети. Мы сделаем их лучше, Мы возведём их наверх. И чтобы не отступиться, давай обещаем друг другу: никогда больше их не унижать.

Кобылка вздёрнула уши.

— …Ты знаешь, я без тебя не справлюсь. Я умею править, но никогда не училась изобретать. Я могу вести их, но не вижу в будущем верного пути. Мы так и будем жить век за веком, сберегая энергию нашего слабеющего Солнца, а вокруг городов выращивая дровяные леса. Эта страна будет тихой, неспешной и безопасной; где пони поверят, что пиратство, предательство и убийство — всего лишь броски кубиков на игральной доске. Таким будет мой мир, оскудевший без тебя.

— Ааа… стоп! Откуда это?..

Ха-ха, Дёрпи поделилась! А Дёрпи всеведущая — она знает о богинях всё!

Но хватит репетиций. Что перед выступлением самое важное? Именно — окунуться в среду. Чтобы если играть в рейнджеров, то на опушке дикого леса; если в полярников-мореходов, то перед снежным пингвином; а если в аликорниц — то в их собственном дворце.

Дёрпи рассказывало, что когда-то, в годы первого и второго века, за ворота дворца никого не пускали. Он был закрыт большим аметистовым барьером, а если подойти к нему слишком близко, то линии на стенах краснели и искрились, собираясь в злой узор. Но, в самом деле, нельзя же вечно быть злюкой?.. Вот и Дэйбрейкер перебесилась: с кем-то подружилась, кому-то помогла. Потом помогла снова, и снова, и снова — давая по морде нахальным лэндлордам, равняя их замки с землёй для железной дороги, отвечая на избранные письма — мелькая то в одном городе, то в другом.

Теперь же, на рубеже тринадцатого века, в её дом можно без заморочек заглянуть. Понюхать, потрогать, а если вдруг попадётся сама богиня, посмотреть в её чёрные как обсидиан огнистые глаза — и коснуться носом белой пушистой груди. А потом спросить: каково это, быть взрослой? Супер-взрослой, как десять раз по десять таких как она подростков, а может и ещё больше, оттого что настоящий возраст Селестии не знает никто. Но это уже верх нахальства. Это беспардонное нахальство! Доступное только приближённым, которых всего-то неполная дюжина — и с которыми богиня, в её невообразимой гордыне, всё-таки снисходит поговорить.

Хотя… может и просто осторожничает. Её ведь убить пытались. А как наслушаешься о богах Старого мира — так там были такие монстры, что выжили, наверное, самые лютые из всех.

— А что мы задумали? — поёжилась лунокрылая кобылка.

Ха, показать проще! Они уже миновали музейные залы и полные приезжих козочек гостевые, заглянули в библиотеку и всегда пустующий тронный зал. Дальше начинались запретные для любопытных кобылок покои. Зал кристального сердца, куда вообще никого не пускали; лестница с парой удивлённых гвардейцев в их вельветовых плащах, масках и золотистых мундирах, длинные-длинные ступени наверх.

— Ааапчхи!..

Пыльно. Реально пыльно. Не то, чтобы очень, а как в старом доме, в который уже месяцы никто не заходил. Последние лучи Солнца пробиваются через огромные витражи галереи, поскрипывают обитые миртом двери, а паркет под копытами звонко стучит.

Здесь никого. Совсем никого. Только фигура большой латунной птицы, которая вдруг расправляет огненные крылья, а красные как рубины глазищи смотрят на них.

— Аааа…

— Не бойся! Смотри!

Ну Дёрпи, если ты соврала…

Два больших финика лежали в кармане куртки. Динки вытянула их — не магией, зубами! — осторожно протянула, отставляя как можно дальше от мордочки вытянутые копыта, а брюхо марая о пыльный пол. И большая латунная птица… не притронулась к подношению. Но не было и страшных молний, жгущих хвосты потоков пламени и ужасающего рёва. Словно бы их оглядели, чуть пощипали клювом за холки, да и сочли достойными дома последней из древних богов.

Птица ушла.

— Голи… это уже слишком!..

— Ты не должна бояться! Страх убивает разум! Сёстры победили, лишь потому что не боялись никого!

Она открыла последнюю дверь башни. Распахнула выходящие на площадь окна, улыбнувшись удивлённым пегаскам снаружи. Сдёрнула с постели прикрывающее её полотно. И постель, кстати, была вовсе не аликорньей — которая в своей божественности даже спать разучилась — а самое большее на пару подростков, которые аликорнице по грудь ушками. Ну, или для того невеликого дракона, которого все сторонятся — оттого что морда зубастая, огнедышащая, да и вообще… дракон.

Динки представила, как страшная морда рептилии заглядывает в окна. КТО ПОМЯЛ МОЮ ПОСТЕЛЬ? КТО ВОШЁЛ В МОЮ ОПОЧИВАЛЬНЮ? КТО ПОПОЛНИТ СОКРОВИЩНИЦУ ВЛАДЫКИ НЕБЕС?! А две кобылки дрожат, прижимаясь друг к дружке. Они пищат, вырываясь, пока слетают одежды и бутафорские крылья — а на шеях защёлкивается длинная прочная цепь. И дракон ведёт их, жертвенных жеребяток, через жаркие и тёмные подземелья под городом — в замке злой богини обязаны быть подземелья! — ведёт и рассказывает, что ждёт их, и что не выйдут они больше никогда. Никогда! Вууу!..

Динки облизнулась.

— Мы подождём здесь, — она решила.

— Но!..

— Во-первых перед сценой нельзя пончиками объедаться. Во-вторых жеребчики, вдруг попортят реквизит. В третьих, надо проникнуться атмосферой места. В четвёртых, хочешь настоящего Шато глотнуть?

Лунокрылая кобылка призадумалась. Поправила вьющуюся чёлку на носу.

— Подумай о драконах.

— А?

— О могучих, великолепных, божественных драконах! Которые так сильны, что не терпят никого над собой. Которые летят над своей землёй, среди родной стихии ветра и неба. Чьи крылья покрывают весь изведанный свет!

— Оу, — кобылка зарделась. — А знаешь. Я — дракон.

— Ха-ха, тогда я убью тебя последней! Я тоже! Богиня любит меня!

Широко улыбаясь, Динки вытаскивала из карманов куртки фигурки. Деревянные, вырезанные одной аккуратной земной по её рисункам, и потому такие красивые, что она с величайшим тщанием раскрашивала их. Вот пегасочка в полных латах гвардии, которой на вид не больше пятнадцати лет; вот единорожка с рубиновым сердцем и звёздным плащом посланника, а вот и зебра из далёкого южного племени — без которой можно, но не так интересно. Ведь зебры — охуенные! И, ходят слухи, что до сих пор дарят драконам на воспитание самых непослушных дочерей.

Зубами из куртки она вытянула бутылочку Шато Драконика. Для храбрости, такого пряного, что просто огненного! В окно вместо дракона заглянули крылатые жеребчики, и Динки, чертыхнувшись, пригласила их на банкет. Застучали кубки и кубики: она принялась объяснять недотёпам правила игры. Вот единичка — это явное поражение. Вот двадцатка — это всегда победа. А вот я — дракон. Самый главный и хитрый ваш противник, который так строит свою сокровищницу, чтобы пусть крошечный, но шанс на победу был всегда.

Потому что иначе неинтересно. Драконы, в точности как и злые огнегривые аликорницы, — любят поиграть.

---

Солнце скрылось, поднялся ветерок. Закрывая окна в покоях богини, Динки наблюдала, как на окраинах города мерцают те особенные, яркие как полярное сияние призрачные лепестки. Горячая волна прошла сквозь тело, так что аж в глазах помутнело на мгновение, а когда зрение прояснилось, она уже видела, как над городом поднимается сияющая шестигранниками аметистовая стена. Последние порывы ветра были особенно злые, особенно отчаянные. Но вот щит закрылся, вендиго остались на той стороне.

А все пони — за городскими стенами. Всё же праздник — не в деревеньках же сидеть.

Спустя час она уже стояла в гримёрной, снова и снова клыкасто улыбаясь и показывая раздвоенный язык зеркалу. А вдруг что-то отклеится? Вдруг иллюзия спадёт?.. Было чуть муторно, как и всегда перед выступлением: мандраж бил до хвоста. Но нет, в отличии от лунокрылой недотёпы, она не боялась. Театр — свет жизни! И не для того она устроила фурор сначала на понивильских, а затем и на столичных выборах актёра, чтобы слиться в последний момент.

Образ, это важно. Образ, это супер-важно! И вновь она то расправляла гриву, то снова заплетала её в хвост шипастой тесёмкой, а то и перетягивала эту тесёмку на шею, чтобы как ошейник застегнуть.

— Я покажу вам Селестию, — она прошептала. — Такую, какой вы её ещё не видели! Такой настоящей, какой она когда-то была!..

Дверь щёлкнула позади.

— …И слушай, «сестрёнка», хоть у тебя и не главная роль, кончай разыгрывать слабость. Мне Дёрпи всё правильно разъясняла. Луна просто не могла быть ничтожеством, если так упрямо стояла на своём.

— Верно. Я сыграю вместо тебя.

— Ха-ха!.. — Динки обернулась. — Видишь свой нос и это копыто?..

Слова оборвались. Её зеркальное отражение стояло напротив. Белая шерсть, белые крылья, оранжевая как закат усыпанная карманами куртка — и поднятые на лоб солнцезащитные очки.

Горящие в огненном море обсидиановые глаза смотрели на неё.

— Эмм… почему? — Динки спросила.

— Мы друзья, а подруга болеет. Она не сильна в театре, но многое сделала, чтобы эта премьера состоялась. В Луну она влюблена. У меня свободный вечер и я сделаю ей подарок. Да и ты, Динк, тоже не останешься без компенсации. Хочешь весь город эпично разыграть?

— Ммм?

Одуреть просто. Она болтала с богиней. ОНА БОЛТАЛА С БОГИНЕЙ! А та… тоже хорошая, сначала в письме приглашает, а теперь морда как мраморная глыба: мол, прекрасная работа, моя верная ученица, но твой сценический образ я похищаю! ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! Хочу всю славу себе! Вууу!

— А я на твоём дракончике покататься хочу, — Динки широко улыбнулась. Хвост задрожал.

— Ты не поняла. Сегодня — тебя никто не остановит. Сегодня ты — будешь мной.

Упс. Серьёзно? Взгляд из гримёрки, и мгновение охренения. Там свита. Гвардейские плащи, звёздные одежды посланников, и морда чешуйчатого — который оглядел её тем особенным драконьим взглядом. А на груди у него рубиновое сердце, а глаза такие клёвые, что сразу видно, это второй после богини злюка в стране.

Сменить облик для божества несложно. Вообще не сложно. Как свой, так и чужой. И вот солнцезащитные очки Дэйбрейкер оказались на морде, снова поднялись — и на неё взглянули её собственные ошарашенные глаза. А когда она сама обернулась к зеркалу, то увидела в своих глазницах тот яростный огонь и тёмный как ночное небо обсидиан.

Иллюзия, конечно. Но всё равно… жуть.

— Вау. Компенсация принята! Дракончика я забираю! Ты только не облажайся там!

Что она несёт…

— Ты сама не облажайся! Мой дракон на тебе ездить будет, если заиграешься и обидишь хоть одну пони в моей стране.

Теперь она поверила. Окончательно поверила. Это не шутка: не игра старших учениц Школы. Она, дракон забери, шифровала письма! Дёрпи учила! Только Дёрпи и сама богиня знали, что с ней можно грубо пошутить о драконах: и глаза не станут одуревшими, а голос сбивчивым — разве что мордочку под слоем грима зальёт жаркой краснотой.

— Последняя минута, Динк, — Селестия потыкала её пястью в нос. — Решайся. Ты выходишь, а я остаюсь, или вон оконце, я в сугроб вышвыриваю тебя.

Дэйбрейкер прижала копыто к груди и улыбнулась так заискивающе, так просяще. Что аж будто зайчики заплясали в горящих как лесной пожар глазах.

Славная богиня, не правда ли? Миролюбивые, но вспыльчивые драконорожки-кирины аж целый талмуд написали, почему их Тия, это именно их Тия, а подлые пони украли её сердце и спрятали под медной горой.

Динки вдохнула, выдохнула, да и метнулась за дверь. «До. Ре. Ми. Хай, Спайк!» — она ухмыльнулась красивому как аметрин дракончику, чувствуя, что теперь не только глаза накрыло иллюзией, но и голос вдруг стал ниже и сильней. А ещё появился запах: слабый аромат, словно от горящего на ритуальном костре снопа пшеницы и еловых иголок, который ощущался повсюду в латунном дворце.

Так пахли драконы. Она точно знала! Она знала о драконах всё!..

— Ааапчхи!

Мгновение поражённых взглядов, и её нос вдруг обтёрло платочком с лавандовой звёздочкой. Чисто машинальным жестом это сделал гвардеец в маршальском плаще.

— Аа… ам?

Гвардеец прищурился, вскинул бровь. Его грива была прекрасной, как лазурные волны, расстёгнутый на груди мундир подчёркивал идеальные мускулы, а в глазах искрилась холодная синева. Вот были драконы, которых одна юная единорожка, честно, любила всем сердцем; а были и убийцы драконов. Своих внутренних дракончиков она взяла в охапку, да и подальше от беды запихивала копытцем, пока глаза бегали от взгляда жеребца.

Он улыбался ей. А потом вдруг что-то прошептал.

— А? Повтори пожалуйста, — она вскинула взгляд.

Здесь, в краю редких звёзд, в век быстротечный.
Мы, свой путь, как и все хотели найти.
Миф храня, что лишь нам светит Путь млечный.
И среди нас не растут чужие цветы.

— Ааа… о чём это?

— О Русалочке. Я же тоже хочу сыграть свою роль.

Ага, ясненько. Вот были жеребчики, которые фон жизни. Были жеребцы, которые слушаются главных в семье кобылиц. Были дракончики, которые независимые и сильные. А были и лорды, такие властные, что слова поперёк не скажешь. И стоишь ты, маленькая-маленькая кобылка, просто кивая, пока отец говорит, что ты будешь учить до обеда, а что после обеда; какую пищу юной единорожице полагается кушать, и почему сладкое в работе с экзаменом разрешается, но в будние дни вовсе нельзя.

Она сбежала не потому что отец обращался с ней дурно. Просто, его слишком много было в жизни. Она терялась, она теряла себя.

— Эммм…

— Действительно, хватит слов. Сегодня мы отдыхаем. Сегодня все пони в безопасности и всё будет хорошо.

Шкряб-шкряб — облачко магии почесало её за ушком. Лазурногривый объяснил, что цель учений наконец-то достигнута, и все пони научились укрываться в защищённых городах за единственный день. Шкряб-шкряб. И единорожица рядом заметила, что ущерба от одних только буреломов ожидается за полмиллиона, так что учения на реальных вендиго обходятся стране слишком уж большой ценой. Шкряб-шкряб — ушко почесала пегаска, да и прямо сказала, что погодники страшно обидятся, когда есть все средства, чтобы утихомирить бурю, а отчего-то нельзя. А потом они всей компанией решили, что голос маленькой Дэйбрейкер против решения Совета ничего не стоит, и сегодня буря играет над городом последнюю ночь.

Это хорошо, наверное, когда государство работает, а богиня только и делает, что пишет письма, заботится о ничейных дракончиках и спасает проблемных жеребят.

Конституционная теократия, такая вот фигня.

---

Это был огромный амфитеатр, в котором могла собраться половина города с окрестностями, а если хорошо потесниться, то и вообще все. Это была высокая сцена, которая никогда не пустовала, и великолепная акустика сапфирового купола, благодаря которой даже тихий голос актёров окутывал весь зал.

Каждый год, в праздники весны, самое интересное начиналось с иллюзий. Выпускницы школы волшебства соревновались, показывая облачные города и панорамы мегаполисов древности. Великие сражения, где летучие и морские армады перестреливались яркими вспышками. Страшнейших чудовищ, исполинских как горы, выходящих из глубин. А тихий голос лунокрылой кобылки рассказывал о старых временах.

Двенадцать веков назад мир выглядел иначе. Не было ни льдов, ни зимы: далеко за горами, что теперь называют Замёрзшими, жили многомиллионные народы пони; а где сейчас растут леса Эквестрии тянулись прерии и пустыни. Мир прошлого был полон зла. Божественные драконы жили на небесах: они охотились на пони ради забавы; для развлечения стравливали народы, так что разгорались войны; устраивали бедствия, когда начинали скучать. Древние боги были чудовищами, лишёнными благородства, не знавшими долга, чести, вины или стыда.

Но однажды в море мрака появился свет. Юная драконорожка по имени Селестия со своей названной сестрой, Луной, решились выступить против остальных. Сёстры сражались с богами и небо горело. Они победили: одних чудовищ заперли в сферы волшебных ловушек, а других уничтожили, но восстание едва не закончилось смертью для всех. Что-то сломалось в небе, началась длинная ночь, а после неё природа уже не могла восстановиться. Зима поглотила мир.

Королевства исчезли, остатки северных народов жались к последней полосе тёплых земель.

— …Но мы уцелели. Мы не убивали за пищу, а учились выращивать больше и больше на скудной почве и в морской воде. Мы не грабили другие народы, а лишь едва победив голод помогали им. Только лишившись прошлых надежд наши вожди осознали, что настоящая сила, это не топливо с бесконечных полей и не жрущие его огромные армии, а единство. Что мы все живём под одним Солнцем и небом, на общей для всех земле.

Лунокрылая кобылка говорила со сцены, в море плывущих иллюзий рассказывая о себе и о других.

Конец эпохи Хаоса, короткий век Зимы. Это было непростое время, когда божества вели народы, а сами учились у живущих внизу. Селестия с Луной, собрав пони и остальных, восстановили маленький клочок побережья. Его назвали Эквестрией в честь объединения племён. Со временем Сёстры вернули власть над небом и Солнцем, но они привязались к подданным и уже не могли их оставить. Богини решили жить на земле.

Воды океанов согрелись под силой магии Сестёр, облака закрыли небо, не позволяя теплу Солнца уходить, и льды отступили. После столетней зимы в мир вернулось лето, самое счастливое лето для всех. Поля приносили изобильные урожаи; где когда-то лежали сухие пустыни, высаживали леса. Тысячи крылатых пони обещали всегда приглядывать за погодой Эквестрии — так появился Клаудсдейл, город среди облаков и холодных ветров. Затем богини велели построить Кантерлот — столицу вдали от обжитых земель, зато в центре страны и рядом с домом пегасов, чтобы верные крылатые никогда не чувствовали себя забытыми.

Это был дикий, ещё полный бедствий, но в чём-то очень притягательный мир.

О, сколько же игр она в нём провела!

— Но мы… не были совершенны, — между тем говорила лунокрылая кобылка. — Нас убивали болезни, которые мы, все перемешавшись и живя скученно, уже не могли остановить. Маленькие пегасята в огромном числе разбивались о землю, а единороги погибали ужасной смертью, оттого что ещё только учились глубинным законам волшебства. Наконец, земных развелось слишком много, и если бы мы ничего не сделали, сегодня это был бы мир миллиардов голодных земных!

Подняв крылья, и лишь на миг переведя дыхания, она принялась объяснять прифигевшим земным, что злая Найтмер Мун была права. Мелькали неловкие пегаски, хнычущие с разбитым носом у расколотых в крошево каменных стен; сонные единорожки мирно проходили день совершеннолетия, когда от буйства их магии сияет аж сама шерсть; а жеребята, что же, больше не рождались в семьях тех, кто ещё не научился уважать друг друга и самоотверженно любить.

— Это не решалось политикой! Не решалось законами! Нужно было не терпеть гадства, а как подобает воспитывать мелких засранцев, живущих в родовой крови. И нет, не отбором. Не как сорта новых яблок! Чудовищная Найтмер делала ужасные, но добрые дела!

Ужасно добрые дела?

Кобылка воодушевлённо махала копытцами, едва не взлетая над землёй.

— Вот может же, если захочет…

Динки аж улыбалась, разглядывая её мордочку в театральный бинокль. Такая-то смесь ярости и смущения, поднятых крыльев и обиженных на весь свет слёз на глазах. А вокруг призрачные кобылы, которые тыкают копытцами — и в вышедшую из своего дворца богиню летят гнилые помидоры, кувшины горючего масла, остро отточенные арбалетные болты. Они кричат: «Отдай наших жеребят!» — а Найтмер Мун сжимает зубы и не отдаёт.

Вторая не вмешивается. Ничуть она не боится — стоящее на сцене огнегривое чудовище — а просто считает, что каждый должен встречаться с последствиями своих поступков. В неё летят бомбы, гаубичные снаряды, взрывы белого как Солнца ослепляющего огня; а она стоит и строит свою Первую империю: лебединую песню старого мира, которая закончилась точно так же, как и началась.

Когда все поняли, что богини злые; когда не в силах победить отказались сотрудничать. И долгие, долгие столетия просто жили так, будто Огнегривой из латунного замка вовсе не существует. Кирины на востоке, олени на севере, пони на западе, а уцелевшие драконы в небе и среди морских вод.

Или же сама Дэйбрейкер стала мудрее. Ведь облик для божества не более чем одежда, окружавшее тёмное, ничто никогда не забывающее существо.

А ещё всё это можно было прочесть в книгах. Селестия не обижала книг.

---

Динки любила читать.

Ещё совсем крошечной она читала взахлёб, самые невероятные истории. О спрятанном в корнях дуба книжном домике, где живёт побеждённая аликорница; о невидимке из города забывчивых пони; о мелкой пегаске, похищенной драконом в облике жуткого властного жеребца. Если задрать нос, минуя детский зал библиотеки, то открывались настоящие сокровища; а если пони за стойкой имеет что-то там против личной свободы, то вот оконце, вот жеребчик с корзиной, а вот и тебе, лавандовая зануда, длинный аристократический язык.

Она читала, что когда Сёстры сражались, вокруг были и другие пони. Но в каком-то смысле — их и не было. Одни смотрели, другие бежали. Одни поддержали одну, другие другую. Кто-то погиб, кто-то убил. Была зелёная страна, вновь рассечённая взрывами белого света; то вспыхивающее, то затухающее Солнце; яростный вой в небесах.

И одинокий жеребчик, вдруг ожививший ворону. Встретивший кобылку из театра и её маму, рыцаря в сияющих доспехах, многих других друзей. И нет, они никого не обидели и не сделали ничего плохого — они просто решили жить сами по себе.

Именно из той книжки она взяла свой девиз:

«Пределы дурости — для слабаков!»

— Спайк, а можно забраться тебе на спину?

Дракончик её обнюхал. Обнюхал! Будто сомневаясь, почему это названная мама была как подобает злой и огромной, а тут вдруг маленькая и глупости говорит. Уж не подменили ли?.. Если подменили — мало не покажется. Ибо драконы растут от жадности, а жадности маленького дракончика есть где разгуляться в городе золота и роскоши, где одни кобылки перелетают от него на другую сторону улицы, зато другие прячут в корзине кристаллик пирита, чтобы фотографией похвастаться и храбрость свою испытать.

А третьи же просто… любят. Ведь в душе у иной единорожки живёт яростный дракон.

— Я подарок принесла, — она сказала дракончику, как только им удалось уединиться. А вернее — гвардейцев прогнать.

Нет, не маффин с лазурной присыпкой. Извини пожалуйста, с маффинами не получилось — сгорели. Но вот рисунок, где огромный дракон поднимает когтистой лапой мордочку мелкой светлогривой кобылицы. А та вся мокрая, с поджатыми ушками, а хвост так задран, что аж липнет к потной спине.

Её шедевр. Лучший из всех!

Если что, папа был вовсе не против, когда она придумала рисовать дракончиков во вкладыши шоколадных конфет. Аж прослезился, мол, какой же молодец ты, моя Динки, растёшь вся в отца. А спустя месяц какой-то жеребчик — мразь, тварь — выдал ему, что она делает с драконами и другие рисунки. И даже пишет истории в картинках, которые публикуют в называемой «Жеребячьим вестником» скандальной газетёнке. И он их увидел. И всё — звездец.

Между тем дракон, как видно, рисунок запомнил и теперь оглядывался в поисках обещанной кобылки. Где там она прячется? На сцене? За сценой? Под столиками королевской ложи?.. А когда она забралась ему на спину, только лениво потянулся, перебирая чешуями. Мол, эта крылорожица хорошая — ей всякое можно. А оттого хорошая, что под её присмотром дракон растёт большим и сильным, а значит и очень жадным. И многие сокровища принадлежат ему!

— А вот и моя Твайлайт, — он многозубо улыбнулся.

— Аа?

Взгляд остановился на сцене, куда забралась мелкая-мелкая, копытцем накроешь, лавандовая зануда. Её рог горел, уши дрожали. И вдруг ВЖУУХ! Пегасы пролетели над сапфировым куполом. ВЖУУХ! Ряд призрачных пони пронёсся над толпой. Какая-то кобылка завизжала, увидев чёрного-чёрного клыкастого вендиго, какой-то жеребчик восторженно засвистел. Но это были всего лишь иллюзии.

Они осветились красными шлейфами, закружили над рядами зрительских мест. Пегасы в ярко-синих костюмах погодников неслись, уклоняясь от вихрей и чёрных дымчатых пастей, очерченные красным тени кидались им наперерез. А внизу разгорались сапфировые точки. Вон появилась пара единорожиц, ещё пара, и ещё, и ещё — покрывая поля и сады предместий частой сетью своих огоньков, а небо тёплыми, готовыми удержать неосторожную пегаску всполохами. Особенно злобные вендиго кидались на них, но тут же сверкали вспышки, возникали фигуры в ярких как Солнце доспехах — и яростно белые носы вжимались в яростно чёрные зубастые пасти: кто-то грозился «кончать нарушителей нахрен», кто-то рычал.

Вообще, если каждую зиму скучать в тени чудовищных вендиго, то как-то сами собой устанавливаются правила. А спустя века мелкие пегаски уже улетают в бурю, чтобы вернуться с белыми как снег вьющимися гривами. И улыбаются до ушек, и странно шутят, и делают из снега и льда вкуснейшее мороженое, которое раздают всем с льдистыми искорками в больших бездонных глазах. И так до самой весны, пока богиня не скажет: «Довольно!» — и Солнце так припекает, что предательницы мигом обращаются к свету. Всё возвращается во круги своя.

Ну а у одной единорожицы, вот, дракончик. Не ей судить.

— Она славная.

— А?!

Дракон смотрел на кобылицу на сцене. Которая аж губу прикусила, глаза завела. А в небе над городом клубилась огромная чёрная воронка, которую в клочки рвали яркие как искры потоки пегасьих погодных команд. Иллюзия реального времени?.. Ладненько, это действительно круто. Такого она ещё не видела, да и если бы даже не сбежала со школы, не осилила бы ни на выпускном, ни вообще никогда.

Но да и кому оно надо? Сила не в роге! Сила в сердце! Сила в свободной, яростной душе!..

Она погладила рисунок, подхватила магией. Снова протянула дракончику под нос.

— Ммм… хочешь её?

— Она красивая. Я понял недавно, что есть в мире высшее сокровище. Не власть, не золото, не роскошь, а благородная душа.

— Ага! Ага! — Динки часто закивала.

— Хочу, — произнёс дракон.

Мгновение, и она решилась. Из тайного кармашка показались другие рисунки. Она протянула их, всю стопку, рассыпав веером по номерам страниц. Весь так никогда и не опубликованный полностью комикс, где поджавшая ушки кобылка обнимает и обнимается. Где тянется навстречу и алеет мордочкой. Где брыкается единственным копытцем, покуда второе дрожит в когтистой лапе, а огромные глаза ни на миг не прерывают контакта, пока вздёрнутый носик вжимается в пышущий тонкими струями пламени драконий нос.

Она чувствовала, как всё тело дрожит на спине дракона, а вжавшаяся в гребень мордочка алеет словно помидор.

Теперь не страшно и сгореть.

— Тебе нравится?

…

Дракон промолчал. Она хотела спросить снова, как вдруг едва не задохнулась. «Ееееп!» — и когтистые лапы стягивают её на ковровую дорожку. «Ееееп!» — и мордочку задирает жарким как печь носом: в точности как в комиксе, где глазища дракона заглядывают в испуганные глаза. Его взгляд невероятный! Совсем не как у пони — глаза которых открытая книга — а словно две вертикальные чёрные прорези, хранящие море ужасающих тайн.

Её хвост забился о бёдра и спину, метаясь как ураган.

— Позавчера я протирал книги…

— Ааа… ммм?!..

— …Её старые записи из школы, которые Твайлайт велела рассортировать. Она не говорила мне протереть их, но я вдруг понял, что они все пыльные и так ей будет приятно. Я сделал это, а сегодня утром она подарила мне комикс. «Легенды Буресвета» — выпуск которых столько раз откладывался, что я и отчаялся ждать.

…

— Она не боится. Это чудесно! Все кобылицы вокруг либо трусливые, либо похотливые. Но она вовсе не читает ту низкую мерзость. Она ничего никогда не забывает. Она всегда выполняет обещания. Она приятно пахнет и говорит мудрые вещи. Я думаю, она — лучше тебя.

Дракон облизнулся. Своим длинным раздвоенным языком. Глаза вновь заглядывали в глаза. Она не понимала их выражения, совсем не понимала. Но вдруг осознала единственное — он читал. Читал её истории! И ему… не понравилось. Он называл её… плохой.

— Можно мне остаться с ней?

— Мммм… можно.

Динки оступилась. Отскочила. Поджала хвост.

Она устояла. Она не бросилась бежать.

---

Был день, когда она тоже не побежала. Она говорила, задирая мордочку к лицу самого страшного в её жизни жеребца. «Я люблю это! Я уважаю! Я себя — уважаю! — она кричала ему в морду, едва не плача: — Никто не смеет мне говорить, что это уродство, а их натюрморты — такие красивые, что аж хочется съесть».

Тогда папа сказал, что хорошая пони — уважает других.

Ей расхотелось быть хорошей пони. Она подпалила дом.

И она ошиблась. Ужасно ошиблась. Книги ведь говорили ей, что любви не бывает без признания; но не бывает и без уважения! Она любила своих воображаемых дракончиков, всегда зная, что настоящий — совсем иной.

Просто… она любила себя. Имела право любить!

— Ты плачешь?

— Я никогда не плачу!

Появился платочек с лавандовой звёздочкой. Стёр слёзы, щекотно обмакнул нос. Она смотрела на морду лазурногривого жеребца, глаза которого так умело скрывали выражения, что она даже не могла догадаться — распознал ли он её маскировку, или Дэйбрейкер настолько дикая, что гвардия уже не удивляется ничему.

Да ёпт, во что она верит, конечно распознал!..

— Я в порядке, просто думаю о своём.

— Хочешь, принесу тебе крем?

— Аа? Ага!

Пьеса уже подходила к завершению. Две кобылки стояли с разных краёв сцены, смотрели друг на друга, вздыхали. Их гривы и крылья горели силой аликорньей магии, а вздёрнутые носы улетали к небесам. Они спорили, жёстко и прямо: о тех жертвах, которые допустимы; о тех потерях, которые неизбежны; о тех целях, что они должны объединить.

Грустно слушая, Динки узнавала от них, что есть три ценности. Как три основы хорошего общества, на которых держится мир. Найтмер Мун уважала жизни. Она сохраняла их, любой ценой, даже когда от подопытного оставался слабо дышащий обрубок, а душа после смерти замирала в клубящемся азоте, пронзённая трубками, тонкими как игла. Дэйбрейкер обожала счастье. Счастье общее, в пирогах с кленовым сиропом и празднике урожая, и счастье личное: в настойке на листьях коки и курительной трубке, в яркой мечте и красивом слове, в праве быть чудовищем и в праве чудовище убить.

А пони любили свободу. Свободу, которая даёт силу маленьким низвергать чудовищных больших.

Пони подружились с Дэйбрейкер, найдя в близкой душе много общего, но почти совсем позабыли её ужасающую сестру.

— А твоя сестра… хорошо заботится о Спайке? — Динки спросила, слизывая с чашки лимонную пенку.

— Они сдружились. Я поначалу был против, а после так удивлён.

Маршал почесал ей ушко, да и заметил, что такой жест дракон счёл бы вторжением. Снова протёр нос платочком, да и показал иллюзией крошечного злого дракончика, который мгновенно испепеляет платок. А потом кобылицу с чернильницей-непроливайкой, которая возится с книгами. Перебирает их, раскладывает, что-то записывая на большой грифельной доске. Приходит время ужина, и она в облачке магии запекает сэндвичи, протягивая два из них дракончику: посыпав пряностями ровно в той мере, как он предпочитает, и ровно теми присыпками, которые полезны для чешуи.

Она не подходит к нему, не тискает, не обращается первой. В её неловкой заботе столько холода, будто это живой вендиго в обличье пони. И дракон вдруг начинает прислуживать, прося чуть большего. И вскоре правда получает едва заметную улыбку, подарок с открыткой, чуть больше внимания и тепла.

— Она… она…

Полное чудовище! Она записывает приказы в таблицу, оформленную как большой школьный журнал! Она заставляет дракона прибираться! Она учит его готовить салат для себя!.. И они вместе уже так долго. Так долго! Она уничтожила его!

Больше не смотря на иллюзию, Динки перевела взгляд на сцену, где между чёрной и белой аликорницей влезла всё та же Твайлайт. Её рог горел, выражение на морде застыло как театральная маска: эта единорожица что-то там говорила и взмахивала копытцем. Что-то показывала, и облака иллюзий превращались в счастливых жеребчиков, живущих в большой зелёной стране. А вместе с обычными как день жеребятами в тех образах играл и маленький аметриновый дракон.

И нет никаких подземелий под Латунным замком. И злая Селестия не облизывается, ожидая к ужину исполнивших роль жертвенных жеребят. И пони уже тысячу лет как не воевали: ведь Война за небеса давно закончилась, а даже вендиго уже не те…

— Это неправильно, — она прошептала.

…

— Согласен. Пони должны жить с пони, а драконы с драконами. Пусть другие сами создают свои прекрасные культуры. Когда все одинаковы, нечего и уважать.

Она вздрогнула, вскинула взгляд. Мысли спутывались. Она могла много чего высказать жеребцу рядом. Известному, очень красивому, нередко мелькавшему на передовицах газет. Которого звали Шайнинг Армор, в честь его волшебной сияющей брони. Который, конечно же, озаботился тем, чтобы путь младшей сестрёнки через жизнь был лёгким и приятным. Чтобы в школе ей позволялось самой выбирать уроки, а домом была целая библиотека, пока младшие ученицы ютятся в комнатках, одних на двоих.

Он не был справедлив!

— Как тебя зовут?

— Д-динки.

— А сколько тебе?

— Три… четырнадцать, — она чуточку приврала.

Жеребец почесал ей ушко магией, а потом вдруг это же тёплое облачко скользнуло по горлу, по вискам, по глазам. И маленькая-маленькая Дэйбрейкер будто бы чертыхнулась на сцене. Обернувшись, она скорчила яростную морду. Шайнинг показал ей язык.

— А ведь клёво сделано. Язык ты сама заколдовала? А крылья — тоже сама?..

Динки зарделась.

— Хочешь продолжить? Дай угадаю, ты вылетела из школы, а теперь мечтаешь вволю поразвлечься на посвящении старших учениц?.. — жеребец приблизил морду, почти касаясь её носа и широко улыбаясь. — Тогда я на твоей стороне! Они этот день запомнят надолго! Или мы можем съесть большую пиццу, посмотреть пегасье шоу, а потом, если хочешь, я провожу тебя домой.

Рог его сверкнул снова, и большая толстозадая Дэйбрейкер вдруг приземлилась на пуфике рядом. Мордочка Селестии на сцене стала ещё яростнее, а Дэйбрейкер только по-матерински улыбнулась ей и помахала пирожным, которое тут же и проглотила, роняя крошки на ковёр.

Уже ничего не понимая, Динки метала взгляд между жеребцом и его немезидой. Ясно как день виделись клетки и подземелья, дико смеющиеся огнерожки и яростные злобные красношкурые драконы. Которых уже не водится… но пофиг! Откопает. И одна маленькая кобылка будет корчиться под когтистой лапой, прося даже не прощения, а хотя бы снисхождения, под взглядом бешено хохочущей аликорницы и рвущего оковы могучего жеребца!..

— Так что, Динки…

…Но они вырвутся! Вырвутся на свободу! Когда Дёрпи прокрадётся мимо чудовищных стражей и освободит тут же сразившего дракона жеребца. Они будут бежать по тёмным туннелям, разбивая в прах ужасных латунных гончих и скрываясь в тенях от огнекрылых птиц. Будет голос, тихий голос пророчества; ведущий их силуэт ночного светила на небосводе; долгое долгое путешествие в поисках спрятанных злой богиней волшебных камней. Элементов! Элементов Гармонии. Коими только и можно низвергнуть чудовище. Которое будет стоять перед ними, склонив голову, когда его обнимет и закроет собой тихая темнокрылая кобылица, с начала пути сопровождавшая их.

— …Динки, ты слушаешь меня?

— А?.. Ага!

Динки мотнула гривой, восторженно улыбаясь жеребцу.

---

Отсюда вопрос. Сколько сладкого может поглотить Дэйбрейкер, прежде чем лопнет?.. Они с Шайнингом всерьёз задумались о полевых испытаниях, когда брюхо кобылы слегка округлилось, а столик сладостей в королевской ложе опустел.

Сказано — сделано. Динки шла, осторожно перебирая копытцами, и слушала наставления друга, как правильно держать нить управления иллюзией. Очень сложную штуку, змеившуюся по воздуху едва различимыми отблесками: заставляя хвост их собственной богини слегка отсвечивать, а её рог с непривычки чуточку болеть.

— Йо-хо-хо, — Динки сказала шёпотом.

— ЙО-ХО-ХО! — возликовала аликорн.

Взмах её маленьких крылышек. Взмах огромных крыльев. Взлёт и падение чудовища — жалобно скрипнувший пряничный киоск. Широкая улыбка, и эта восторженная морда аликорницы, которая от подбородка до ушей облизала пряничную пегаску — точно тем же жестом, как и Динки облизывала иллюзию перед собой. В облачках левитации взлетели исполненные в виде цветных коз имбирные пряники. Аликорница принялась ловить их своим остроконечным рогом, а с рога слизывать языком.

Первая козочка — лимонная вкуснятина. Вторая — ананасовая. Третья — черничная глазурь.

— Аа?! — прифигела пряничная пегаска.

— Счастливого дня!

Теперь зрители. Взмах крыльев, знакомые мордочки жеребчиков, самые нижние и потому видимые отовсюду зрительские ряды. Аликорница спустилась, держа магией целую волну пряничных козочек, принялась раздавать. При этом длинный аликорний язык тянулся к каждому кульку пончиков, который она видела, а когда очухавшийся жеребчик делился — до ушей облизывала его.

— ХА-ХА-ХА!

Рокочущий смех крылорожины, наконец-то прифигевшие зрители, и этот яростный-яростный взгляд со сцены, от которого аж осветилась ночь! А впереди кучка прижавшихся друг к дружке единорожиц: белые плащи и яркие полумаски, огромные карие глазища выпускниц волшебной школы и шляпки в копытцах осевших на круп придворных кобылиц.

— Эй, — Динки закричала. — Ваше испытание начинается, угадайте его!

— ВАШЕ ИСПЫТАНИЕ НАЧИНАЕТСЯ, УГАДАЙТЕ ЕГО!

Ага, именно так. Чтобы умнорожки не скучали, «проблему дружбы» нужно было ещё и отыскать. В прошлом году это была гонка по всей Зебрике, где отчаянные единорожицы в белых плащах хвастались веялками и сеялками, а самая хитрая сговорилась с лесным драконом, продав его подопечным паровые сковороды для солода и большие медные котлы. В позапрошлом году все единорожицы вместе подтягивали связи, пытаясь убедить коз не пугаться этих новых хлопкоуборочных чудовищ, а ещё раньше выпускницы разбились на две большие команды, люто ненавидящие друг друга, и вместо строительства новой дамбы умудрившиеся перессориться с племенами предгорных бобров.

Но последнее — это норма. Если нахальные единорожицы умудрялись не усугубить кризис, до сих пор не решённый ни дипломатической службой, ни лично богиней, значит они — вместе с их семьями — чего-то там стоили. Если дружились между собой и распределяли роли в команде, то, бывало, и достигали какого-то успеха. А когда выбирали сильного лидера, то тут уж самой Селестии оставалось только сжать зубы и подписать приглашение. Сила нового поколения стояла против силы старых, и сдружившиеся выпускники сами находили задачи на службе себе лично, своих семей и своей компании, а в итоге и родной страны.

Это папа ей все уши истрепал, поучая, как оно важно. Показывал своё рубиновое сердце, после чего махал копытом: мол, это просто блестяшка. Мол, богиня признаёт только силу, а если ты, Динки Ду, не сумеешь создать силу из себя и своих друзей, то ничего никогда и не достигнешь. Ты будешь всю жизнь скучать на вторых ролях, даже и не осознавая, какой восторг даёт полная ответственности осмысленная жизнь.

Ага-ага, а ещё все знают, что это одни только Спарклы всегда на вершине, а мелкой Абрикоске придётся так рваться к победе, что от неё любимой и не останется ничего.

— Я твоей сестрёнке спуску не дам, — Динки шепнула.

— Она не хочет играть.

— А?

— Они с подругой договорились, что Твайлайт останется на втором месте, а команду поведёт пони, которая в эту мечту вложила всю жизнь.

Серьёзно? К огроменному минусу рядом с лавандовой неженкой добавился скромненький плюсик. Впрочем, сегодняшняя игра, это только пролог для настоящего испытания. Время начинать!

— НАЧАЛИ!

Вспышка рога, крошечная иллюзия перед носом. Жест копытом — мол, помоги! И аж со скрипом зубов настоящее заклинание. Маленькая твайкорожка на сцене вдруг нашла себя в окружении бобров с большими красными колпаками. И они пели! Пели как рокочущий весенний гром: «Мэрэ-мэрэ Мэрэ Сью, Мэрэ Сью, Мэрэ Сью!»

— Динки!

— …Мэрэ Сью, Мэрэ Сью, Мэрэ-мэрэ Мэрэ Сью!

Ха, проняло! Глаза жеребца аж сверкнули. В воздух взмыла тележка «Сахарного королевства». Поднялось блюдо горячих, блестящих сиропом пончиков, а пегасочка в фартуке побелело под взглядом облизнувшейся аликорницы. Огромная пасть делает «ам», огромное блюдо делает «хрусть», а крылья пегаски уже машут в диком темпе — визг удаляется к самому дальнему из театральных рядов.

Блюдо проглочено, но готовых пончиков в тележке ещё море. Потоком они сыплются в бездонную пасть.

— Мы должны… делать пончики? — Тваечка одуревала там.

Крылорожина ухмыльнулась.

— Съесть больше? — спросила другая.

Улыбка показала клыки.

— Да нет же! — взвизгнула очкастая кобылица. — Это задача на процессы управления! Это кризис! Мы должны организовать пончики здесь и сейчас!

Мелькнули вспышки заклинаний, застучали несущиеся во весь опор копыта. Кто-то заорал, подзывая посыльных пегасов; кто-то принялся измерять брюхо аликорницы мерной тесёмкой, строча в блокноте длинные вереницы циферок и таблиц. А кто умел, тут же метнулись готовить пончики. Целые груды их взлетали, прямо в воздухе шипя и покрываясь глазурью, пока аликорница довольно облизывала кобылицам мордочки, а потом и к подношению тянула огромный загребущий язык.

И она росла. С каждым пончиком она росла!

— Так, внимай, — быстро зашептал Шайнинг. — Иллюзией сейчас управляет Кристальное сердце. Продолжай обучать её, если тебя учили.

— Учили!

— Отлично. Соизмеряй движения, паника в зрительских рядах нам не нужна!

— Ага!

Динки кружила по королевской ложе, то вытягивая язык, то снова скрывая его за бутафорскими клыками. Шайнинг помогал, колдуя перед ней маленьких, удирающих от языка единорожек и дорожки призрачных пончиков. А она гонялась за теми и другими, помогая себе крыльями и стараясь контролировать инерцию, ведь с каждым пончиком и без того немаленький круп аликорницы всё тяжелел и тяжелел.

— Ехууу!

Твайка попалась!

— ЕХУУУ!

Все три единорожицы, пытающиеся вытянуть однокашницу, теперь дико оглядывались, до ушей залитые стекавшим с языка сиропом, а мелкая лавандовая зануда аж взбрыкнула, когда последний пончик с её рога улетел в бездонную пасть.

— Не увлекайся!

— Да я нежно!

— Да не любит она этого, оставь!

Фу, зануда. Ну да ладно, рядом хватало и других беглянок. Вот белокрылая крылорожка, которая горит хвостом и мечет молнии; вот чернокрылая, которая держится ей за шею, крича что-то пегасам вокруг. А чудовищный язык тянется, тянется, тянется, и наконец — хвать — обе крылорожки висят на хвостах под стекающим с клыков сиропом. Взгляды бешеные, рожки горят.

— Ай, больно! — Динки аж на круп хлопнулась, когда по носу прилетело искрой.

— Защищайся!

Она не умела защищаться! И всё что могла, это махать крыльями, как большая-пребольшая курица. Но и этого хватило! Мелких крылорожек просто сдуло! По длинной дуге, прямо к подхватившим их гвардейцам. Через крики: «Гаси узурпатора!» — от старшей; — «Бегите глупцы!» — от младшей; и дружное недопонимание всей армии — в какую сторону воевать.

Тонко визжали посыльные пегаски, засыпая в пасть Дэйбрейкер целые корзины подвезённых пончиков, и соревнуясь, кто опаснее спикирует и оттолкнувшись о нос наберёт высоту; восторженно орали жеребчики, прикрываясь копытцами от длинного липкого языка; а единорожки в белых плащах уже пытались колдовать поддельные пончики, которые Динки метко отстреливала обратно в них.

Вкусы к зрелищам у большинства пони, право же, были немудрены.

---

Дэйбрейкер росла.

Огромная, уже как десять подсаженных друг на дружку пони, она заставляла помост скрипеть под великанским крупом, зрителей трепетать, а придворных пегасок опасно пикировать, когда за очередной порцией угощения тянулся длинный как рулон бархата раздвоенный язык.

Ещё минуты назад восторженный — театр затих. Сегодня богиня принимала подношения. Нет, она требовала подношений. Уже годились и пряники, и вафельные трубочки, и даже те сухие печенья, которых никто кроме пригородных козочек и не любил. Ряды дрожали, когда богиня дышала. Слабые духом прятались под скамьями, а храбрецы-пегасы кружились повсюду, большими фотографическими камерами увековечивая момент.

Битва в небе тоже приостановилась. Удивлённые погодницы вперемешку с вендиго смотрели с той стороны аметистового купола. Уже достающее макушкой до королевской ложи, богиня всё округлялась. Флаги трепетали, ветер свистел.

— Добавим огонька? — Динки ухмыльнулась.

— Давай! — Шайнинг улыбался аж до ушей.

Взмах лазурной гривы; глазищи жеребца, яркие как синие звёзды; подзывающее копыто — и она метнулась навстречу. Касание. Бок к боку, щека к щеке — и её магия сдёргивает маршальский плащ. В мгновение ока она подвязала его на собственной шее, во второй миг стёрла краску с гривы, грим с шерсти, отбросила солнцезащитные очки.

Мир будто стал другим,
Я так хочу быть с ним!
И на исходе дня,
Преображаюсь я!

Хватит с неё маскарада! В облаке хлестнувшей по лицу лимонной гривы она взлетела на перила. Балансируя на задних копытах, ухмыльнулась чудовищу внизу. Липкий язык потянулся навстречу — но нет, не поймаешь! — «Пёрышко», Динки-прыжок! Через короткий свист ветра и удар копыт о упругий носище, она метнулась выше. Мимо витого рога, сквозь яркую как пожар огненную гриву. Она повисла на шее вставшего на дыбы чудовищного существа.

— Да у тебя душа пегаски! — рядом повис точно так же спрыгнувший жеребец.

В облаке волшебных пёрышек и лимонных прядей гривы она улыбнулась ему.

И исполинская Дэйбрейкер улыбнулась им тоже. Обернулась, вытянула язык. Чудовищная пасть сделала «Ам».

— ОНА ПРОГЛОТИЛА ЕЁ!

Затихающий визг испуганных пегасок, море жарких пончиков вокруг. Динки аж дыхание сбило от этого сладко-кленового запаха, а широко распахнутые глаза видели только ряды окутанных облачками магии сладостей. Толкавшие её в бока и справа и слева, давящие со всех сторон. Но цельных — совершенно цельных! — прослойки аметистовой магии оберегали каждое пирожное от других.

И такой же сиреневый щит поднялся над её шерстью, мягко раздвигая липкое море. Словно в мыльном пузыре она зависла среди пончиков, вдруг ставших прозрачными. В окружении пегасок, со всех сторон метнувшихся на аликорницу, вытянувших её чудовищный язык копытами и заглядывающих в многозубую пасть.

— Вижу её! Сейчас! — испуганная мордочка гвардейской пегаски появилась впереди.

— Спокойно, всё под контролем!.. — голос жеребца.

Дэйбрейкер сделала «ам».

— Ааааа!..

Рядом плюхнулась ошарашенная пернатая.

— …Это часть испытания!..

— АаааААА!

Вторая пегаска.

— …Угадайте его!

Чудовищная пасть захлопнулась, успев напоследок втянуть ещё и чертыхнувшегося жеребца. Липкого от сиропа, в лишившемся пуговиц мундире, а оглядывающегося вокруг с таким диким восторгом, что обе проглоченные пегаски, мигом забыв собственный ужас, бросились его обнимать.

Другая кобылка спросила бы: «Всё точно под контролем?» — но не, одна гордая единорожка уже видала такие переделки. Могла представить себе и Шайнинга с чашечкой кофе, причёсанного с пробором, прямо как папа, который утешает окруживших его кобылиц: «Всё в порядке, мои милые леди, всё под контролем», — пока вокруг вихрятся фабричные акции, блестящие как языки пламени, а одна пегаска грызёт копыта, потому что вложила всё своё состояние. А другая белая-белая, прямо как Селестия, и даже глаза светятся тем самым бешеным огнём.

И сейчас, кстати, тоже светятся. Носится среди своих гвардейцев, орёт приказы писклявым голоском, а те, видя рост мелкой крылорожицы, ничуть не слушаются её. Ровно до того мгновения, пока сцена под аликорницей не вспучивается. Глаза мечут всамделишные молнии, а угольно-чёрная рожа, возникшая из подземелья, всё растёт и растёт. И нет, это вовсе не дракон, это вторая крылорожина! Страшная, чёрная от чернозёма, а ещё такая худющая, будто ни одного пончика не видела за всю свою кошмарную жизнь.

Зато у неё глаза как у кошки. И они светятся! Оскал показывает хищные клыки.

— О, она нас съест.

— Девчонки, мы выберемся…

Вспышка. Ударившая со всех сторон волна пончиков. Сбитое дыхание, смешавшиеся в кучу крылья, хвосты, копыта — и этот дикий наклон, когда их собственная крылорожина, разглядев соперницу, встала на дыбы.

— Это… Это же! — крик снаружи.

— Саморастущая креатура Авариса! Отрежьте её от пищи! Сейчас!

— …Мы выберемся. Нас спасут.

В пасть зарычавшей Дэйбрейкер влетела третья пегаска. Обвязанная канатом, с верёвкой в зубах. Аж взвизгнувшая от испуга, когда нашла конец каната тонко срезанным, а чудовищные зубы креатуры, словно пилы, захлопнулись позади.

— «Эскорт», оставьте. Это не учения. Код угрозы «Жёлтый». Повторяю, код угрозы «Жёлтый», — Шайнинг говорил, вытянув из мундира амулет. — Ждите приказа батальонного КП.

— Эмм…

Амулет запищал пегасьим: «Ясно! Держитесь там!» — и мелодично звякнул, затихая.

— А наш командный пункт, милые леди, отныне называется Передовым…

Их снова подбросило, перевернуло. Через рёв крылорожины протащило дальше в наполненную пончиками глубину.

— …Разведывательно-передовым.

Всякое Динки повидала в жизни. И жеребчиков, которые на спор забирались на окно её ванны, чтобы стрелять семечками пушистогривца из соломинки, а в ответ получать в морду большой пенистый лимон; и других мелких пятнистых, которые рассказывали страшные истории о Найтмер Мун, пока они всей бандой рыскали по свалке старых вагонов и фабричных машин; и даже третьих — которые говорили, что когда-то богини были большущими, словно слоняра, драконище, или огромный винджаммер-сухогруз.

Но нет, даже если считать папу, ни разу она не видела жеребца, который бы сочетал с бешеным аж до звёздочек жеребячьим взглядом абсолютно невозмутимое лицо. Сияющее в окружении пегасьих перьев и весело улыбающихся мордочек. «О, нас съели!» — «Случается». — «А что делать?» — «Радоваться. Будет что в Тартаре предкам рассказать». А у одной пегаски метка с лезвием; у другой клыкастый череп; у третьей плащ такой длинный, что наверное нечто совсем ужасное, зато улыбка счастливейшая — как у пони, наконец-то ощутившей рядом дыхание судьбы.

Словно у одной единорожки с кистью и огненными звёздами, которая в день совершеннолетия почему-то не уснула и не потеряла сознание, а металась среди языков ласкового пламени, в прах и пепел выжигая родной дом.

---

Хорошие пони не идут в гвардию — это папа ей рассказывал однажды — хорошие пони готовят обеды на всех друзей и соседей в своей уютно обустроенной кухарне, мастерят изящную утварь в своей мастерской, выращивают медоносы на собственной пасеке. Приносят тучи, возят товары, собирают богатый урожай.

Но бывает так, что жеребчика зовут помогать, а тот только кривит нос над курительной трубкой. «Пипсквик, о будущем подумай!» — его убеждают. «Нахер идите», — мудро возражает тот. Почему мудро? Да потому что не все готовы отдаться рутине! Не все пони одинаковые! Не все пони хорошие! Не все пони желают блага другим! Мудрая природа рождает разных пони, а мудрая страна, ради собственного блага, не станет обижать плохих.

Потому что плохие — тоже хорошие. Как её отец, который мог взять и заставить всё работать, через слёзы кулинаров заваливая город дешёвой конвейерной вкуснотой. Или как приёмные жеребчики в доме, с которыми их собственные родители уже нифига не справлялись, зато папа легко находил с ними общий язык, а одна единорожка дико кайфовала с толпой приспешников, играми каждый вечер и домашним театром для ребят.

И даже как гвардейцы злой богини — которые страшные, в алых как кровь плащах и с жуткими латунными масками. О которых рассказывают кошмарные истории, а хитрая Дэйбрейкер их только раздувает. Но другим копытом ставит во главе гвардии жеребца со звёздным щитом на метке, диким взглядом свободолюбивого жеребчика и чисто Спаркловской привычкой организовывать всё и вся.

А ещё у него личная стража из самых красивых гвардейских пегасок. И троица из них сидят, подёргивая ушками, пока жеребец тыкает их в носы копытом, разъясняя план.

— Нет, прорываться мы не станем. Смотрите, в одной Креатуре заложники, на спине второй крылорожки сидят. Значит испытание усложняется. Мы не хотим, чтобы чудовищ скучно выжгли с воздуха, закидав горелыми пончиками зрительские ряды.

— Не хотим… — согласились пегаски.

— Это серьёзный кризис, достойный умного решения. Достойный моей Твайлайт! Но я верю, что сестра справится. Если другие… не будут слишком сильно мешать.

Между тем представление продолжалось. Две злющие аликорницы, встав на дыбы и упёршись носами, клыкасто скалились одна на другую. Одна огромная, словно откормленная кукурузой земных полевая индейка, а вторая худющая как дикий хорёк. Одна белая и пушистая, и разве что чуть липкая от кленового сиропа, а вторая так заляпанная чернозёмом, что настоящий цвет шерсти и не разглядеть.

Только пони, спустя тысячелетие, уже ничуть не боялись гнева божеств. И там и здесь мелькали пегаски «Эскорта», кружащие вихрем над сценой: они тащили прочные корабельные канаты и ловчие сети, горящие солнечным огнём. Бросок, второй, третий: поймали в петлю копыто, связали крыло. Две мелкие крылорожки на спине чудовища орали: «Вы не туда воюете!» — но их тоже закидывали сетями, и едва не повязали. И повязали бы! Если бы старшая не призвала сияющий белым пламенем щит.

Огромные крылорожины тоже начали что-то осознавать. Огляделись, заворчали, взмахнули ещё не связанными крылищами и хвостами. Тут бы их и повалили одна на другую, но как только команда пегасов вышла на курс, целясь тараном в круп белокрылой, вторая зажгла свой рог.

— Тревога! — резкий крик из амулета. — Сто пятыми. Дважды! Цель «Чарри»!

— Эмм…

— Огонь!

Прежде чем Динки успела добавить: «Там, вообще-то, кроме богини живая кобылка», — что-то вспыхнуло, что-то громыхнуло. Огненные струи пронеслись от парапетов театральной стены. Вспышки покрыли чёрный как обсидиан щит. Он рухнул осколками, крылорожина закричала. Второй залп настиг бы её, если бы не прикрывшие её спину огромные белые крылья — и встретившая снаряды огненная волна.

— Это же опасно… Блин, для нас опасно!

Восторженные пегаски с этим не согласились. Глазищи огромные, улыбки зубастые, а жеребец рядом только по-жеребячьи ухмыляется. Мол, я им доверяю. Да и ты — доверяй. Ага, доверяй, — когда их собственную богиню тут невзначай дырявят, а если прицел у кого чуть собьётся, то всё, рожек крылышек не соберёшь. И нет, слышать она не желает ни о каких «Сферах неуязвимости»! Которые прозрачные и продавливаются под пегасьими крупами словно большой мыльный пузырь!

— Сто тридцатыми! Трижды! Цель «Дельта»! Стреляй!

— Ох ё…

Это было уже слишком! Как только огненные стрелы вырвались из своих труб, Динки сжалась в клубок, закрывая мордочку копытами. Вдруг оказалась в объятиях, пушистые крылья закрыли со всех сторон, но она только дрожала, пока вокруг грохотали взрывы, заставляя на одной ноте визжать.

И вдруг её дёрнуло, понесло, потащило. Дыхание выбило из лёгких. Белые как снег звёзды засверкали в крепко зажмуренных глазах. На миг сквозь веки она увидела приближающийся аметистовый купол городского щита, от которого их отбросило обратно, огромное здание амфитеатра ниже. Тучи блёклых как призраки гвардейских пегасок, королевскую ложу в груде ящиков серых огнестрельных труб.

Когда глаза распахнулись, она нашла себя на ковровой дорожке, среди опрокинутых столиков и единорогов в яркой как Солнце броне.

— Извини. Я думал, тебе понравится.

— Аа?!

— Ничего не бойся. Гвардия защищает пони. Ты в безопасности, никто сегодня не рисковал.

Вокруг грохотало. Трубы всё менялись и менялись на больших железных треногах, пуская вниз огненные стрелы. Гейзеры сгоревших пончиков вырывались из под шкуры чудовища. Второе, прикрытое первым, пыталось бросать в ответ молнии, но их легко отражал названный «Сферой неуязвимости» аметистовый щит.

Вот мелькнула внизу лавандовая единорожица с ракетницей. Вот другая из школьных, как огнём окутанная магией, бросилась к крылорожинам и каким-то жутким всполохом обезглавила вторую из них. Но солдаты не остановились на этом. Сверху стреляли, снизу бросали молнии — вихри сгоревших пончиков вырывались из уже распадавшейся иллюзии, но их сжигали тоже. Они всё жгли и жгли, пока земля на месте сцены не превратилась в оплавленное пятно.

Это заняло какие-то секунды.

Динки остановившимся взглядом смотрела вниз.

— И это… умное решение?!..

— Посмотри вверх.

Буря над городом затихла. Большеглазые погодницы в охренении зырили из-за аметистового купола, а в обнимку с ними дрожали чёрные как тени зубастые вендиго. Должно быть они размышляли о всяком — а может и вовсе не думали, как одна испуганная единорожица, а только смотрели и видели, как закрывают копытами мордочки, а вокруг грохот, крики пони вокруг горящего здания, и кружащий над руинами страшный белый огонь.

Мелкая огнегривая крылорожка хохотала рядом. Лунокрылая школьница подле неё смеялась навзрыд.

— Мы разрешили кризис?

В облаке магии Твайлайт взлетела на королевскую ложу. Рядом с ней встали другие липкие от сиропа и до ушей покрытые копотью единорожицы. Оказалось, что это они, а вовсе не гвардейцы, первыми открыли огонь. И одна из них, высокая и чёрная от сажи, вышла первой. Коротким жестом копыта она обвела остальных.

— Мы справились с задачей. Мы показали им, как далеко можем зайти!

— Да, это тоже решение, — Дэйбрейкер призналась.

Она вернула собственный облик. Высокая статуя из мрамора и пламени смотрела на полумесяц смело вставших напротив кобылиц.

— И ты… говоришь со мной, — почти такая же высокая единорожица яркоглазо улыбнулась. — Ты говоришь со мной! Я так о многом хотела с тобой поговорить!

— Это приемлемый план, Твайлайт. Умно и достойно, что ты решила попросить помощи брата. Хорошо, что лично оставаясь в тени поставила смелую исполнительницу во главе. Я согласна, что демонстрация силы лучше погодной войны. Ты нашла угрозу и устранила её. Добро пожаловать в Совет.

Невысокая, как подросток, лавандовая единорожка неловко молчала. Вторая рядом с ней смотрела в пустоту.

Глава первая «Первый день весны»

---

Родители назвали её Твайлайт. Как говорила мама — в честь сумерков рассвета. Её меткой стала парная звезда.

Считалось, что звёздная метка, это символ власти. Но ей вовсе не хотелось становиться политиком или послом. Она многое сделала в тот день, чтобы остаться второй, чуть позади умолявшей об этом первой. Чтобы помогать и направлять, как бывшая соперница сама же и просила. Ведь опыт всей истории народов Эквуса подсказывал, что из вражды ничего не рождается, а сила дружбы — или хотя бы командной работы — прикрывает у каждой пони её слабые черты.

Ей лично недоставало смелости. В день испытания она без возражений приняла рубиновое сердце, позволила себя вымыть от сиропа и пироксилиновой копоти, съела угощения. Она кивала на поздравления и обещала каждой из бывших соперниц, что их ждёт славное будущее рядом с ней, что каждому таланту найдётся применение, а в наградах никто не будет обделён. «Отныне друзья!» — они улыбались. «Отныне команда!» — блестели глаза. «Команда по спасению мира», — шутила мелкая белая аликорница. Должно быть та актриса, ведь настоящая почти сразу же ушла.

Лишь к следующей ночи она смогла вырваться. Только спустя часы, с помощью «Поиска метки», нашла Глоу на выходящей к вокзалу замковой стене. Было страшно, но нет, в нос не прилетело копыто. Подруга никогда не обижала тех, кто физически слабей. Не было ни молчания, ни обиженного взгляда, ни грубых слов. Они ведь уже взрослые. Ей исполнилось двадцать, подруге — двадцать три. Они образованные, опытные, мудрые — быть может, как бы ни стыдно было это признавать, одни из самых компетентных пони в стране.

«Мы должны всё исправить», — сказала тогда Твайлайт.

«Должны?»

Над бездной рухнувших надежд они поговорили. Вместе решили, что, возможно, не всё ещё потеряно. Что нужно работать дальше, добиваясь справедливости для себя. Глоу показала письмо, в котором богиня ещё до испытания объяснила своё решение: «Личная верность мне не нужна». Когда они вернулись домой вместе, Твайлайт открыла сейф с собственными письмами: где богиня и подсказывала, и помогала, и давала советы — делая её жизнь в школе не просто простой, а мягкой как бархат. Где были объяснения, что ей, из-за природы её личности, вредны излишние стрессы; зато данная от рождения абсолютная память делает пони по имени Твайлайт Спаркл одной из способнейших организаторов в стране.

В этом не было справедливости. Только тихое принятие мира и простой как математика расчёт. Одни пони — организаторы. От мудрости их решений зависит благополучие многих других. Другие — исполнители. От их ошибок могут пострадать единицы. Наконец, третьи — наивные как жеребята — коими они по сути и являются: не зная ни боли поражений, ни жестокости испытаний, а всего лишь живя и следуя своим метком, в рутине любви, дружбы и повседневных дел. «И нет, — в последнем из писем убеждала богиня, — только в сказках слабые прыгают выше сильных. В реальности они пытаются лишь из-за чужого принуждения и набивают шишки, и хорошо если не губят при этом других».

В конце концов судьбу пони определяли лишь три явления: удача, интеллект и уникальный талант.

Удача родиться в богатой семье. Удача получить отборные гены. Удача закончить лучшее образование, которое только могла дать сильнейшая в мире страна.

Твайлайт ждала, что подруга скажет: «Если ты предашь это, я тебя… не пойму». Как сказали бы родители, тётушки и дядюшки, выбранные богиней учителя. Как сказали бы бывшие соперницы из школы — которые доверили ей собственное благополучие и уважение к ним их же собственных семей. Но подруга не сказала этого. Она обещала другое: «Я хочу быть рядом со своим светом. Давай решим эту проблему вместе. Но в любом случае я буду тебя сопровождать».

Словно старший брат, которого она застала однажды с прижатым к носу аликорньим копытом. Шайнинг говорил богине: «Лучшее, что мы можем сделать с этими кровожадными убийцами, это всю гвардию в бездну расформировать!» — а в ответ на вопрос: «Десять тысяч жизней?» — глубоко призадумался. Он тогда почти что бросил её — десятилетнюю — в большой библиотеке при одинокой школе, где все другие ученицы знали, что ей предназначено первое место, и потому либо подлизывались, либо воротили нос. Он окружил себя гвардейскими пегасками, которые под вид хищных клыков подтачивали зубы, носили безликие маски и серьги в ушах. Узнав их лучше, он выбрал десять тысяч жизней — и за десятилетие выбил из рейнджерского клуба под именем «Гвардия» всю их рыцарскую дурь.

Тогда-то Шайнинг и получил своё рубиновое сердце. Второй по счёту жеребец в клубе правящих страной самовлюблённых кобыл.

Лично она избавилась от обиды, когда сама познакомилась со Спайком. В котором за острым взглядом, когтями, чешуями — и чуждым, чуждым разумом рептилии — скрывался воспитанный богиней кроткий и нежный нрав. Сильный разум — сильнее инстинктов. В этом она убедилась. Научившись техникам когнитивной психотерапии, она подавила в себе ревность до едва заметной искры. Нашла ненависть к соперницам и многократно ослабила её. Она увидела в них личности, а не враждебную среду: без подарков и навязчивой любезности она завела знакомства — в том числе и со злюкой по прозвищу «Глоу». Лирой Черривайн. Которая из лидера её противников стала первой помощницей из всех.

Подруга просто доверилась. Она хотела немногого. Всего лишь быть рядом со своей богиней, своим светом и своей судьбой. Всего лишь улыбаться ей и получать в ответ мимолётные улыбки. Всего лишь дружить.

А она сама. Чего хотела от жизни она сама?..

Мотивы не были её сильной стороной.

Да и она сама не была сильной личностью, только никто не хотел этого признавать.

---

В суматохе дел пролетели недели, закончился последний зимний месяц, и пришёл долгожданный день — первый день весны. В этот день Кантерлот проснулся рано. Улицы города блестели влагой, лёд таял, частые капли падали с крыш. Единороги с пегасами хорошо поработали прошлым утром: ни следа снега не осталось на мостовых улиц и площадей, поэтому все могли наслаждаться праздником, не боясь, что заклинание богини устроит слякоть и потоп.

Свет Солнца усилился лишь ненамного, поэтому каждую весну требовалась помощь волшебства, чтобы очистить Эквестрию от снежной белизны. Так было уже века, пони привыкли, а привыкнув полюбили: волшебный звук звучал как музыка для их ушей. Каждый год он немного менялся, но одинаково приятно окутывал шёрстку щекоткой и теплом. Заклинание было нацелена на снег, который вибрировал в резонансе и быстро таял. Над крышами поднимался едва заметный туман.

Был у «Весенней уборки» единственный недостаток — полёты запрещались. Не личные, конечно, а те полёты планёров Эквестрийских линий, что связывали воедино все города огромной страны. Растапливая снег магия ослабевала, а пегасьи крылья на то и пегасьи, что очень чувствительны к переменам. Небо Кантерлота, обычно разделённое парящими маяками на свои улицы и переулки, сегодня пустовало, плато заполняли тысячи бесхозных планёров. Были, впрочем, и те, кто сегодня летал.

Колесница со «Звёздным щитом» гвардии летела над городом. Внизу проносились золотистые башни, беломраморные ущелья улиц и террасы, усыпанные столиками открытых кафе. Бесчисленные цветные пятнышки — собравшиеся на крышах, чтобы искупаться в солнечном свете и тепле, провожали взглядами этот до странного неуместный в праздничной атмосфере экипаж.

Твайлайт безмятежно разглядывала прохожих. Она не очень-то любила высоту, даже боялась, но сегодня все страхи перекрывала радость наконец-то наступившей весны. Она усилила слух заклинанием, чуть приглушила звуки вторым — и про себя насвистывала мелодию в тон волшебству. «У тебя музыкальный слух», — как-то раз писала богиня. Но представить себя что-то исполнявшей для публики Твайлайт просто не могла.

А устроившаяся рядом подруга никогда не считала застенчивость качеством, достойным развития в себе.

— Командир, заглянем в Вечносвободный? — изумрудная мордочка Глоу так вытянулась вперёд с пассажирского места, что едва не тыкалась носом в пегасий бок.

Гвардеец медленно обернулся, заглянул ей в глаза.

— Нам нужно осмотреть Старый Замок, это недалеко, — пробормотала Глоу как-то тихо, растерянно; заставив удивлённо оглянуться на себя. Это был испуг. Редчайшая редкость в речи подруги. Даже Спайк, обожавший испытывать знакомых, в первый раз её так не смутил.

Гвардеец столь же медленно повернул голову обратно. С начала полёта он ничего не говорил, только бросая в глаза блики от золотистой брони и почти такой же яркой серебристой шерсти.

— Отвези нас. Это ненадолго, — поддержала подругу Твайлайт.

Настроение чуть упало. Гвардия не очень-то прислушивалась к её словам, будто ученица богини и сестра их командира стояла по значимости где-то между торговкой яблоками и любимой крысой замкового повара. Богатейшая пони? Нет, не слышали. Одна из сильнейших? Так по мордочке не скажешь. По утрам Твайлайт смотрелась в зеркало и видела там не взрослую пони, а почти что подростка. Она родилась маленькой. Она медленно росла.

— Отвези. Это приказ.

Планёр сменил курс. Внизу проплывали покрытые снегом поля, мощёные шоссе и редкие рощи, виднелись селения фермеров, а вскоре показались и хутора, где жили пчеловоды и лесники. Стоило миновать пригороды, как начинало казаться, что с каждой милей росло не только расстояние от столицы но и время, уводя всё дальше в прошлое страны.

Покрытый лепниной кирпич сменился морёным дубом каркасных строений, а потом и вовсе стали попадаться потемневшие от времени срубы: украшенные верандами и башенками избы, и даже целые усадьбы — немного несуразные, ведь их строили не по единому плану, а только достраивали, чтобы земнопони могли жить одной большой семьёй.

Колесница пролетала над садами и заснеженными нивами очередного поместья. Небольшого, скрытого в холмах. Среди гонтовых крыш дымили печные трубы, виднелись тщательно очищенные от снега мостовые, где уже успели поставить праздничные столы. Много было и цветных пятнышек: столичные земнопони, известные любители традиций, каждый раз к «Зимней уборке» возвращались в родовые дома.

Земные поглядывали вверх, но, скорее, с неодобрением — уж очень изящный планёр выбивался из облика тысячелетней страны.

— Так похоже на дом… — пробормотала Глоу.

— Скучаешь?

— Ага. Спасибо, кстати. Я всё же решилась написать.

Тычок носом, и подруга фыркнула. А зря. Семья — это важно. И пусть ей самой с семьёй не очень-то повезло, но у подруги-то были и братья, и сестрёнка, и хорошая мама с бабушкой, и добрый отец. Почти все земные, кстати. Они очень гордились ей. Твайлайт встретила их однажды в зимние праздники, и даже бегала наперегонки с младшими Черривайн. Похвасталась немножко, не без этого; но всё равно жуть как приятно было видеть мордочки земных, которые с чистым восторгом смотрели на устроенное ей представление. Драконы, фейерверки, рыбки в небесах.

И сейчас, чтобы не терять зря времени, она тоже тренировалась. Два дракончика следовали за планёром. Аметриновый, как Спайк, и медная: то ли двоюродная, то ли троюродная сестра. Иллюзии, конечно. Обычно Спайк её сопровождал, но сегодня отказался. Мол, у тебя и второй питомец есть. И теперь «второй питомец» постреливала в драконов «звёздочками», а она этой парочкой отчаянно маневрировала. Выше, ниже, снова выше. Нужно было выкладываться на полную, потому что пегас тоже гнал свою «Колесницу» быстрее любых птиц.

«Крылатая колесница» — так называли гвардейские планёры в память о той жуткой древности, когда их ещё вооружали бомбами и бросали на врага. Сегодняшние «колесницы», впрочем, здорово отличались от тех реликтов старины. Остроносая машина легко рассекала воздух; над головой блестел прозрачный купол; сапфировые кристаллы несущих плоскостей тянулись в стороны и немного изгибались, чтобы лучше удерживать поток. Пегас мерно взмахивал крыльями на месте пилота: его врождённая магия окружала планёр подобием магнитного кольца, заставляя воздух редеть вокруг и сжатой струёй вырываться позади.

Кто говорил, что в роге единорога больше силы, чем в крыльях пегаса? Твайлайт знала, что выдохлась бы за час, попробуй она так нести колесницу. А гвардейцу ничего — будто не держал он в воздухе двоих, не считая собственного веса.

— Твай, готовься, твоя очередь.

— Ага, — она ответила, передавая управление иллюзиями. Дракончики сразу же отстали, скрылись за холмом.

Значит — загоризонтная мишень. Серьёзное испытание, ещё недавно Твайлайт бы растерялась. Но не сегодня. «Обнаружить», «Нацелить», «Селекция», «Каскад» — в точности как учила подруга. Шесть секунд, и вокруг собрался вихрь «Звёздочек», одну за другой Твайлайт принялась метать их в цель. «Звёздочки» ей нравились: они хорошие — они никого не ранили. Только связывали. Но если вдруг между целью и «Звёздочками» оказывалась каменная стена, то очень быстро «Звёзды Арвандора» превращали её в пыль.

Ещё она испытала «Разделение» и «Огневспышку», «Стрелу Мельфа» и «Копытце Бигби», «Молнию вблизи» и «Молнию вдали». Она очень старалась, закусив губу, превращая дракончиков в рваные тряпки, а рог в горячую и изрядно побаливающую штуку. В Кантерлоте так тренироваться запрещалось, поэтому они с подругой пользовались каждым удобным случаем. Глоу считала своим долгом подготовить её, раз уж сама не прошла, а ей, что же, нравилось видеть уважение в глазах подруги. Твайлайт даже по утрам бегала, чтобы ещё немного уважения заслужить.

Часы отсчитали дважды по шестьдесят минут, позади остались обжитые земли; пегас поднялся выше и теперь следовал вдоль заснеженного полотна пересекающей страну реки; и справа, и слева, до закрытого дымкой горизонта тянулся не знавший цивилизации лес. Его называли диколесьем, местом приключений, сказок, а то и вовсе триллеров — нового жанра, выросшего из свитков драконьих легенд.

Потемнело. Над Вечносвободным лесом всегда собирались тучи. Пони в чащобах не жили, так что ленивые пегаски из погодной службы стаскивали сюда лишние дождевые облака. А лесу большего и не требовалось. За тысячелетие выведенные Найтмер Мун растения разрослись на сотни миль вокруг, словно тёмное пятно в центре Эквестрии. Никто, кроме дикого зверья, не хотел здесь оставаться. Впрочем, зверей было немного, особенно хищных — гвардия не позволяла тварям расплодиться.

Капли дождя застучали, разбиваясь о стекло кабины. Вдали показались руины замка: серые башни, скалистый холм, излучина широкой реки. Это место было известной волшебной аномалией. Снег здесь быстро таял, деревья не приживались, и только травы лежали прошлогодней желтизной да чернели ветви редких кустов.

Планёр снизился, сделав круг над замком, и мягко, с лёгким поскрипыванием, опустился на грунт. Купол кабины скользнул в сторону; первым наружу шагнул пилот, они следом; шерсть быстро намокала под дождём.

Гвардеец снова оглянулся, и в этот раз Твайлайт поймала его взгляд: странный, безличный, пустой — ожидающий чего-то. Мурашки забегали по спине…

Вдруг рядом сверкнуло: вихрь яркой словно пламя магии закружился в воздухе — над стражником поднялся зонтик щита.

— Мы можем о себе позаботиться, — сказала Глоу.

Кивок, и гвардеец перевёл взгляд в сторону леса. Лишь только через несколько мгновений Твайлайт смогла прийти в себя.

— Мы быстро осмотримся. Совсем быстро, — пробормотала она и следом за подругой поспешила к арке входа.

Твайлайт украдкой оглянулась, но пегас стоял в прежней позе, не шевеля даже кончиком крыла.

---

Они шли по залам, где ветер шелестел прошлогодними листьями, а с прохудившейся крыши ручьями падала вода. Стены когда-то украшал рельеф, но теперь от него остались только выбоины, трещины, осколки. На заре Эквестрии пони нуждались в металлах, а историков ещё не было, как и учёных вообще. Разве что богиня, но она не любила запрещать. Вот и тащили всё, тащили, пока не вынесли каждую ценность, что можно унести на себе.

Печально, конечно, но многие артефакты наверняка уцелели: незамеченные, или не стоящие внимания глупых расхитителей гробниц. Твайлайт знала: пройдёт время, и археологи переберут до последнего камешка «Старый замок», а затем очистят от следов злой магии и восстановят. Как сейчас превращали в любимое место жеребячьих экскурсий форты у границы ледника. Если богиня будет не против, конечно, но никогда раньше Селестия не осуждала интерес к прошлому страны.

Минуты проходили в размышлениях. Твайлайт шла осторожно, часто останавливаясь, ощупывая нитями поискового заклинания каждую комнату и коридор. Полчаса, и они с подругой обошли внешние залы, затем ускорив шаг миновали поросший жухлой травой внутренний двор. Лестница вела к громаде донжона, издали показавшегося осыпавшейся скалой. Время его до неузнаваемости обтесало.

— Это здесь, — нарушила молчание Глоу.

— А?

— Здесь Богиня сражалась с Найтмер Мун.

— Как поняла?

— Приглядись, камень оплавился же, — Глоу обернулась. — Эй, подруга, очнись! Единственный страх ждёт нас под зонтиком у летуна.

«И правда, что это я?» — встряхнулась Твайлайт. Морось, руины, темнота — было бы чего бояться. Секунда, и она зажгла огонёк перед собой, а следом за ним ещё один, и ещё. Десять, двадцать, тридцать — крошечные сферы потекли в зал, ощупывая камни, чтобы проверить их на прочность. Стены были усыпаны трещинами, местами до провалов, но колонны как прежде держали изогнутые своды: удар солнечного огня достался верхним этажам.

Следом за роем «звёздочек» они ступили в древний зал.

Глоу зловеще рассмеялась:

— Как гласит легенда: оружие, способное уничтожить мир, хранится здесь, во тьме, за печатями тайн!.. — насладившись отзвуками эхо единорожка оглянулась: — Снова твой выход, Твайли, проверим эту чушь.

Твайлайт с невольным смешком выступила вперёд. Память послушно подсказала узоры поиска, рог замерцал, бросая в глаза сиреневые отсветы. Каскады заклинаний расходились волнами, камни оплела аметистовая сеть. Секунда, вторая, и взгляд нашёл искажение, едва ощутимый энергетический провал.

— Тык, — шепнула Твайлайт.

Касание копытом, и стена опала, словно бумажная. Иллюзия, что хранила тайник столетиями, открылась удивительно легко.

— Пять камней? Это они, Элементы?

Камни лежали на постаменте. Непримечательные, серые.

— Твай, я проверю их. Прикрой.

Она наклонила голову, рог окутало свечение мембраны. Сфера сжатого воздуха, расширение, колючая волна. Шум ветра как отрезало, воздух очистился от пыли — но этого было мало: если уж подруга просила «прикрыть», значит ей требовалась настоящая защита. «Сфера неуязвимости», стало быть. Камни пола начали тлеть — едва заметную пелену оплели тысячи нитей. Десять секунд, и нити собрались в многогранную фигуру, подобную выстроенной из треугольников сфере. Минута, и правильный щит-икосаэдр замерцал сиреневым светом, снова обретая прозрачность.

— Знаешь, Твай, нам стоило бы носить щиты с собой.

— Такую тяжесть?

— Да. Сложить ожерельем, или в виде кирасы, как делает твой брат.

Твайлайт ещё долго молчала; по щиту метались потоки искр, собираясь то на одной грани, то на другой; и наконец, трижды проверив защиту, она кивнула подруге. Глоу шагнула ближе, коснувшись преграды кончиком рога. К Элементам потянулся луч света, затух, мелькнул второй, сверкнула молния.

— Всё, сворачивай защиту, они безопасны.

Изумрудная пони смело шагнула вперёд, рог коснулся одного из камней. Странно, но описанной в книгах реакции не было: никаких отблесков переходящего в спектр сияния, никаких белых, клубящихся как туман волшебных потоков. Твайлайт хмурилась и никак не могла поверить собственным глазам. Если с помощью этих камней Селестия победила сестру, тогда что они здесь делают? Будто брошены, как и весь этот старый замок.

— Точно они?

— Точно. Это накопители. Сложные, как кристальные сердца. Они пусты, — от рога к камням вытянулась дуга молнии, — и, кажется, бездонны. Энергия уходит без следа.

— Их пять. Где-то должен быть шестой, — Твайлайт пригладила гриву подруги, но сверкнула ещё одна молния и волосы взлетели опять.

Такая неаккуратная.

— Может, богиня держит при себе? — предположила Твайлайт.

…

Подруга не ответила. Она стояла, уткнувшись рогом в очередной камень. Не двигаясь, не дыша. «Зависла», — сказали бы в школе. Это случалось. Твайлайт сама зависала глубоко и надолго, так что приходилось вытягивать: когда зубами за шкирку, а когда и жгучей искрой в нос. Только никто не должен был знать, что подругу даже молнией не разбудишь. Она сама выныривала, когда задыхалась. Не очень умелая в трансе, она каждый раз загоняла себя слишком глубоко.

Безопасность? Нет, не слышали. Вернее, слышали, но цель оправдывает средства. Подруга находила себе задачу, после чего вкладывалась так, что зубы скрипели. Не умела она иначе, в этом и был её талант. Сама же Твайлайт хотела прожить долгую, полезную обществу, в идеале счастливую жизнь. А значит никаких экспериментов, никаких экспедиций, никаких Элементов, только работать с бумагами от завтрака до ужина, не забывая про обед.

Обедать она любила. Бегать не очень, но подруга заставляла, так что за неполный год пришлось стать гораздо выносливее и сильнее. И чуть увереннее в себе. Это ведь самое важное, когда есть на кого опереться, когда в Школе, где все друг другу волки, кто-то знает такие слова как «верность», «честность» и «доброта».

— А знаешь, ты мне брата заменила, когда ему стало совсем не до меня, — Твайлайт прошептала, подойдя ближе. В трансе подруга ничего не слышала, и только поэтому она решилась начать: — Ты в точности как он. Совсем о себе не думаешь. Всё рискуешь и рискуешь, как специально. Нельзя же так.

Твайлайт опустила голову, потёрлась щекой о твёрдое как камень плечо.

— Очнись, пожалуйста. Вспомни, как мы играли в «Что дальше, что дальше?» Я хочу служить стране, строить фабрики и верфи. Ты хочешь служить стране, чтобы защитить всё созданное нами. У нас общие идеалы. Чтобы жить счастливо, нам вовсе не обязательно быть лучше других.

Высокая, сложенная как атлет единорожка стояла неподвижно. Доля крови земных, как над этим насмехались. Глупцы. Это дало ей здоровье — самый ценный для чародея ресурс. Для кобылы с такой волей всё могло бы стать ресурсом: и дружба, и честь, и верность — абсолютно всё. Но не стало. Поэтому Твайлайт честно приняла соперничество, а дружбу в конце концов предложила сама.

Это было обдуманное решение. Твайлайт многим отказывала в дружбе. «Богатая, талантливая, безобидная. Простушка», — вот что каждый раз она читала в чужих глазах. Кобылки, жеребчики — все они были как на подбор одарёнными, все крутились как белки, чтобы добиться лучшего места в мире для себя и своей семьи. Они забыли, что есть общая для всех семья — Эквестрия. Да и все в мире братья, потому что другие тоже умеют дружить и не терять надежды, живя под одним Солнцем и небом, на общей для всех земле.

На самом деле у всех в мире были родственные души, но у некоторых простушек родственнее, чем у других.

---

— Простушка, простушка, — бормотала Твайлайт. — Заканчивай уже.

Подруга отрывалась пару раз, чтобы отдышаться, но после ныряла опять. Неровный, как будто оплавленный, камень Элемента едва заметно мерцал. Твайлайт хотела присоединиться, но каждый раз одёргивала себя. А вдруг рысь? В диколесье водились рыси. Страшные такие кошки с длинными когтями и острыми зубами. Они нападали на других. А ещё волки, недобитые гидры, мантикоры — сотни и тысячи прирождённых убийц.

«Нужно чистить. Взять весь полк гвардии и чистить, чистить, чистить», — настаивала Глоу. Но никто с ней не соглашался. Одно дело держать границы, но совсем другое вот так прийти и убить. «Истребить», — правильное слово. Пони не истребляли других, пусть даже мира не получалось, а сама природа врага требовала крови вместо еды. Это было грустное равновесие, где одни могли убить, но не хотели, а другие хотели больше всего на свете, но не могли.

Они не выходили из леса, но на неосторожных путников могли напасть.

— Хм, — Глоу очнулась. — Сложно-то как…

— Конечно сложно. Мы сейчас не как учёные поступаем, а как глупые расхитители гробниц.

Твайлайт коснулась груди подруги, затем отступила, покачав головой.

— Да не спешу я, не спешу, — Глоу поморщилась. — Оставим их пока что здесь. Вроде отвечают, а как присмотришься, ни ключа, ни контроля, ничего нет. Потом решим, как их использовать.

— Стоило бы расспросить Селестию…

— Нет! — единорожка отскочила, янтарные глаза сверкнули в полушаге впереди. — Мы сами что-нибудь придумаем!

Твайлайт замерла на мгновение, а затем шагнула ближе. Она обняла подругу, без лишних слов уткнувшись носом ей в плечо; облачко магии прошлось по гриве, раскладывая в правильные полоски каждую бирюзовую и серебристую прядь.

— Прости, что так напугала. Я в норме, правда, — Глоу ответила на объятие, опасливо касаясь шеи и спины. Но Твайлайт держала её, пока не почувствовала, как расслабляются мышцы. Тело выдавало бурю эмоций куда вернее слов.

Время не хотело лечить душевные раны. Грань, которую они прошли, возвращалась снова и снова. Каждый раз после секундного приступа подруга замыкалась. Вторая из учениц школы, так долго боровшаяся за первое место — она очень стыдилась неуправляемых эмоций: пыталась сопротивляться им, но делала только хуже. Впрочем, Твайлайт знала, как это бывает, поэтому старалась поддержать.

Они возвращались молча: к светящему тусклым светом выходу из донжона, через морось и заросший колючим кустарником двор. В лабиринте похожих друг на друга галерей Глоу чуть заплутала, но Твайлайт помнила ориентиры и теперь указывала путь.

— Стой, кто это там?! — громким шёпотом выдохнула Глоу, когда они уже почти добрались до выхода.

Искра скользнула по рогу, глаза осветились изнутри прохладным огнём, и сразу же полутьма залов развеялась. Чья-то тень виднелась рядом с самой дальней из колонн. Ещё пара быстрых отсветов, третий и следующие уже никто бы не заметил — они обе скрылись под пологом невидимости и осторожно пошли вперёд.

Это была пегаска. Серая. Она чуть выглянула наружу, задрожала и тут же спряталась за углом. Что здесь могло её испугать?

«Ах да!» — едва не воскликнула Твайлайт, а затем сама осторожно выглянула в дверной проём.

Гвардеец статуей стоял на том же месте, пугающий взгляд сверлил арку входа.

Твайлайт бесшумно отошла шагов на десять, к дальнему окну, сбросила скрывающий покров.

— Эм, привет. Мы здесь…

Пегаска стрелой взлетела вверх. Врезалась в древний светильник. Застряла. Рванулась. И с жутким скрежетом вся конструкция обрушилась вниз. По дуге. На них.

Время остановилось. Рог вспыхнул, но магия никак не желала складываться в нужный узор. Вся жизнь чередой картинок замелькала перед глазами. Вот мама и отец, которые так и не стали для неё друзьями; вот брат, улыбчивый и честный, заменивший ей семью. Вот Школа и Академия, лица и снова лица, а потом подруга — всегда открытая и прямая — которой она так и не призналась, что полюбила её как старшую сестру.

Сверкнуло. Сотни янтарных нитей метнулись к стенам и тут же схлестнулись, оплетая обсидиановый абажур. Сеть остановила падение. Левитация мягким облачком подхватила пернатое чудо, чтобы опустить рядом на пол.

Страх в одно мгновение схлынул, лицо бросило в жар от стыда. Так глупо одна нерасторопная рогатая ещё никогда не попадалась!

— Твай, проверь её!

Последние следы оцепенения исчезли; Твайлайт склонилась над крылатой, узоры лечебных чар замелькали в уме. Сначала диагностика: ультразвук, эхо — кости в порядке, череп цел — новый ритм колебаний, сложнее: теперь цель — мозг.

Пегаска неожиданно дёрнулась, отпрянула к стене.

— Не бойся, мы просто хотели замок осмотреть. Как ты? Сильно ударилась? — произнесла Твайлайт как можно мягче и теплее.

Пегаска зыркнула, мотнула головой. Она никак не могла свести взгляд в одну точку.

— Голова болит? Кружится?

Та только раз кивнула.

— Сказать что-нибудь можешь?

Крылатая перевела взгляд куда-то мимо и вдруг снова затряслась.

— А, это всего лишь моя подруга, Глоу.

— Не только я, — донеслось позади.

Твайлайт обернулась и сама невольно вздрогнула. Уже второй раз за день, а всё по единственной причине. В полутьме коридора блестела золотистая броня, гвардеец не сводил взгляд с изумрудной единорожки, которая настороженно оглядывалась, но никак не могла понять, что не так.

— Твой щит от дождя только что исчез. Я должен был проверить, не случилось ли что, — неожиданно мягким голосом сказал жеребец.

Новый зонтик щита засиял над ним через секунду. Гвардеец молча вышел.

Две пары любопытных глаз вернулись к пегаске. И встретили столь же любознательный взгляд. Пернатая уже поднялась, крылья скользили по бокам, стряхивая прицепившиеся к шерсти сухие листья, паутину и комья влажной земли. Внезапно она улыбнулась, в два шага оказалась рядом. Лёгким движением копыто коснулось груди.

— Спасибо, вовремя поймала. Не думала, что кому-то из столицы будет интересно это забытое временем место.

Твайлайт моргнула, дёрнула ухом. Шестерёнки в голове застряли, никак не желая двигаться дальше. Она смотрела на косые глазки и на удивительно простодушную мордочку, но никак не могла связать это с голосом, который слышит: тихим, но вместе с тем чётким, очень правильным — словно у профессора риторики из школы.

— Я люблю здесь гулять. Красивые руины, даже когда поднимается туман.

— О, ты здесь всё знаешь? — Глоу очнулась первой.

— Как свои пёрышки! И да, я из Понивиля, — пегаска опередила следующий вопрос.

— Мы как раз туда собираемся. Полетишь с нами?

— Нет, меня Дёрпи зовут. Мы ещё встретимся, вы вернётесь сюда.

На сей раз заклинило Глоу. А Твайлайт, наоборот, пришла в себя.

— Не любишь шумные праздники? — с пониманием спросила она.

— Это тоже. Летите. Вы сразу увидите основную причину. Хотя нет, сначала услышите. Зря вы галоши не захватили, кстати говоря…

Сверкнуло, в глазах помутнело от секундной перегрузки. Промелькнул коридор и арка входа, капли дождя забарабанили о шерсть. Твайлайт поёжилась. Она уже просила подругу не делать так, но Глоу, это Глоу. Непонятное — опасно. Опасно — атакуй или беги.

Изумрудная единорожка улыбнулась гвардейцу как лучшему другу, фыркнула, и сразу же нырнула в планёр. Твайлайт оглянулась. Дёрпи не вышла за ними: серая тень стояла среди затенённых камней.

Единорожка моргнула, фигура пегаски исчезла.

Первый весенний день только начинался.

---

Над Понивилем тоже моросило. Заклинание по прежнему растапливало снега, всё больше водяных паров поднималось в небо. Создать тучи повсюду, вот что было главной целью волшебства: превращать в воду весь снег ни к чему, да и едва ли возможно сделать это без вреда для природы. Настоящая весна начиналась, когда вся атмосфера превращалась в подобие большого парника.

Каждый раз после заклинания дожди шли неделю: поля насыщались влагой, от природы сухой климат субтропиков смягчался в самый важный для будущего урожая сезон. А над городами пегасы вызывали небольшие антициклоны, по крайней мере где у них на это хватало желания и сил.

Понивиль явно не был самым богатым на крылатых городком. Местные, вроде, и должны были очистить небо, но опаздывали каждый год. В этот раз к ним в подмогу даже отправили пару экспертов погодной службы, причём не просто курсантов, а лучших из команды Вондерболтс. Потому что в городе, где откроют праздник Середины лета, всё должно быть идеально, а не как всегда.

— Кстати, а где Блэйз и Мисти Флай? Разве они не должны быть здесь?..

— Поиском пройтись? — предложила Глоу.

— Нет, нет.

Твайлайт оглядывалась, стоя у планёра на взлётной полосе. Щебёнка скрипела под копытами, взгляд гулял вдоль посадочных флагов, крытых лужёной жестью зернохранилищ и мощёной дороги, ведущей дальше к городку. Голые яблони, заснеженные клёны, склон приречного холма. Круглая, как цирковой павильон ратуша виднелась на пересечении улиц, а вокруг неё шатры ярмарки, и сотни, сотни разноцветных пятнышек, столпившихся сплошным ковром.

Это был обычный взгляд. Её учили не ограничиваться обычным взглядом: жителей в городе было три тысячи и семь сотен, не считая гостей из отдалённых общин. Фермеры и садоводы, геологи и лесники, бондари и жестянщики — в основе местных ремёсел. А кроме них охрана фронтира: взвод гвардии и до полуроты городской стражи — крепкие пони, привыкшие к службе на окраине обжитых земель. Пусть безоружные и без доспехов, она легко различала их в толпе. Каждый приглядывал за своей командой, а всего на площади насчитывалось не меньше тысячи прибывших на «Зимнюю уборку» — десять тысяч распределённых по задачам рабочих часов.

Она ждала худшего. Провинция есть провинция, в конце-то концов: грязюка, темнота, неорганизованность — и вездесущая солома. Крыши Понивиля, впрочем, и правда были соломенными; но приглядевшись получше она поняла, что это глиносоломенная плетёнка, прикрытая поверху мягким, любимым пегасами тростником. Тепло, надёжно, огнебезопасно; довольно красиво; да и совсем недорого для окраинного городка.

— Толковый мэр, — она заключила.

— Пожалуй, — Глоу прошлась перед планёром. — План меняется. Подкуп не сработает, нужно смещать. Сначала приглядимся к ней. Хочешь попробовать?

Твайлайт кивнула. Обычно в их дуэте подруга договаривалась с земными, а она с пегасами. Так получалось и быстрее, и эффективнее. С другой стороны, с решительными пони легче общалась Глоу, а с разумными она сама.

— Не жди нас здесь, — Твайлайт обратилась к гвардейцу.

Тот сразу же взлетел.

— Удачи, — она ещё с минуту провожала взглядом силуэт планёра в небесах.

— Смотри, Твай, скоро начинается. Поспешим.

Она оглянулась, кивнула подруге. Мощёная дорога вела к городку.

У них было несколько задач, которые нужно начать сегодня. Договориться о экспедиции к Старому замку: барже, припасах, проводниках. Поставить во главе Понивиля собственную администрацию, чтобы в будущем никто не доставлял проблем. Заменить местную гвардию, чтобы праздник Середины лета охраняли подготовленные офицеры, верные лично им. Наверное, это называлось захватом власти. Хорошие пони так не поступали. Они с подругой всё давно продумали, рассчитали по дням, но на душе было нелегко.

Проблема в том, что главы магистратов им не подчинялись. Деятельные, самодовольные, себе на уме — эти земнопони никого не слушались; особенно волшебников; это называлось разделением властей. Она, как ученица богини, обязана была решать споры, помогать другим помириться. А мэры эти споры создавали. Они заботились о благополучии беднейших в общине, часто в ущерб богатству других. Городские земли, запасы, налоги на товары — всё принадлежало им. Мало кому это нравилось, особенно теперь, когда каждый второй грамотный, а каждый пятый хотел сам продавать в столицу свои яблоки и морковь.

Твайлайт шагала, опустив взгляд к копытам. Поскрипывала мостовая, слышался гомон толпы. Она старалась думать о предстоящем разговоре, но слова Дёрпи о галошах не выходили из головы. Вдруг это важно? Дорога была хорошей, недавно выметенной, но Твайлайт всё равно аккуратно выбирала шаги. Может, «Пёрышко» наколдовать? Так земные ведь, за зазнайку примут. С земными всегда было нелегко.

Пегасы тоже поначалу считали её неженкой, пока Мисти Флай не разъяснила остальным, что нет, хрупкая рогатая не может вести их как богиня. Потому что небо не для единорогов! Но с задачей командира справляется, особенно если дать булочку после бури, а во время работы амулет связи, тепло и уют.

Друзьями они не стали, но соратниками — вполне.

— Эй, а ну стоять!

Твайлайт вздрогнула.

— А?

— Это не к нам.

Липовая роща, изгородь за ручьём, громовое рычание.

— Нам нужна помощь каждого пегаса, каждого! — синяя пегаска тащила другую, розовогривую, ловко расталкивая толпы полёвок и бурундуков.

— Но я же… — тихо возражала та.

— Каж-до-го!

— …За зверьками всегда ухаживала, — чуть твёрже продолжала розовогривая, пытаясь уцепиться за столб.

Синяя отпустила её, вихрем взлетела радужная грива, с шипением прозвучал глубокий вдох.

— Слушай, Шай! Я знаю, ты не веришь в меня. Но верь в себя! Верь в мою веру в тебя! Наши крылья пробьют небеса!

Последние слова грянули громом; все на площади затихли, оглянулись; и Твайлайт, вздохнув, покачала головой. Пара пегасок, пара единорожек, а вон там дальше пара земнопони — в мире хватало странных пар. Кто-то тащил, кого-то тащили, а потом случалось что-то и роли менялись. Таков был этот странный мир.

Вокруг собралось столько понивильцев. Твайлайт случайно задела одного, ненароком коснулась другой. Уши горели. Её учили, как справляться с давлением толпы, но всё равно было непросто. Столько голосов, столько лиц, столько эмоций — они захлёстывали чувства, переполняли мечущийся ум. Вон цветочницы с корзинами, три кобылицы, небогатые на вид — в прошлый праздник Зимы они были в столице, немного заработали, и купили… новые плащи. Вон кобылка-подросток, белокурая, настороженный взгляд. Столичная, родилась там. Вон другая, кучерявая, — пыталась поступить в Школу, но долго плакала после, не смогла. Лица и снова лица, знакомые как у лучших друзей.

«Не думай о именах, не думай о именах», — Твайлайт себя умоляла. Внимание металось то к одной фигуре, то к другой: случайно услышанные разговоры, мельком увиденные фотографии, письма и строки из деловых бумаг — память возвращала то одно, то другое. Для её абсолютной памяти не существовало чужаков, только связи, связи, связи — такова была плата за развитый тренировками талант.

---

— Ты в порядке?

Взгляд поднялся. Высокая пони стояла перед ней. Незнакомка. Земная из Эпплов, обедневшая ветвь, не глава.

— Эм, да. Просто запуталась. А где мэр?

Что-то легло на спину, обернулось вокруг тела.

— А? — Твайлайт оглянулась. Неожиданно оказавшийся на ней жилет щёлкнул застёжкой.

— Ты в серой команде, — чьё-то копыто повернуло голову, — слушай, что говорит Аметист, она вас поведёт.

Сиреневая единорожка в таком же жилете замахала из толпы.

— Но я…

— Возвращайся к остальным. Не беспокойся, в этом году мы обязательно управимся в срок.

Все пони снова затихли и навострили уши — последняя фраза прозвучала куда громче.

— Непогода нас не остановит. Первым делом мы разбудим зверей. Флаттершай, я знаю, ты одна всегда этим занималась; но не бойся, Эпплджек с другими тоже справятся. Ты летишь к южным озёрам, укажешь путь нашим припозднившимся гусям…

— Эй! — радужная грива показалась над толпой.

— Дэш, не спеши, она успеет вернуться к вечеру. А пока пегасы должны сбить снег с деревьев и крыш. Ты ведь не хочешь, чтобы он растаял и всё здесь затопил?

Светлая пони оглядывала толпу. Белоснежной волной лежала грива, мордочку украшали тонкие очки. По лицам скользил внимательный, цепкий взгляд; но как только Твайлайт пыталась поймать его, блики отражались от скрывающих глаза линз.

— Итак, все собрались. Лидеры команд, инструкции не потеряли?

Три мордочки с планшетками показались над толпой.

— Тогда начнём!

Через мгновение все уже бежали в разные стороны, повсюду звучали громкие, но на удивление организованные голоса. Только Твайлайт осталась, переминаясь о помост.

— Я из столицы, от богини. Я на счёт «Середины лета» хотела поговорить.

— Это хорошо, — белогривая непроницаемо смотрела. — Подыграешь? Вечером праздник, а работа вместе, это лучший способ познакомиться со всем.

— Но я…

— Ты хочешь узнать город?

— Конечно.

— Тогда вперёд, помоги Аметист. Не теряйся, вечером нас ждёт шоу пегасов, а после него ужин. Мы обо всём поговорим.

Твайлайт знала, что следует сказать. «Я занятая пони», — первое. «Я ученица богини», — второе. «Мы должны обговорить всё здесь и сейчас», — третье. Так было бы правильно, и молчаливо следившая из толпы Глоу поддержала бы. Но не хотелось. Так запросто прийти посреди праздника, чтобы говорить с хорошей пони о её отставке. Разве можно так? Разве это правильно?..

Нет, хватит. Всегда можно поступить иначе. И остаться собой.

— Я… буду рада, — Твайлайт неуверенно улыбнулась. — А обедом накормите? Галоши лишние есть?

Белогривая кивнула, улыбнувшись в ответ.

---

Ей и правда выдали галоши, а ещё непромокаемый плащ, корзинку с печеньями на грудь. Потом появилась Аметист, куда-то потащила; нашлась тележка и упряжь, широкополая шляпа грубого полотна, и уйма, уйма предстоящей работы.

Это только казалось, что десяти сотен «зимних уборщиков» с избытком на полтысячи дворов. Кто-то готовил праздничный ужин, кто-то сбрасывал с крыш уже изрядно подтаявший снег, а кто-то занимался и более тонким делом. Твайлайт осталась у ратуши. Большеглазая Аметист долго слушала, что она умеет, и в конце решила: «Осмотри крыши», — а вернее стропила: все эти брусья и балки, крепления к стенам домов. Это был неожиданно достойный её способностей приказ.

Конечно, крыши и так бы проверили, что делали каждой осенью и весной, но всегда оставались крошечные трещины, смещения, зазоры; а потом начинались пегаски. С разгону — бах; с разгону — бах. Крылатые падали и падали с неба. Раз в день, шесть раз в неделю, сотни раз за год — и что-то обязательно ломалось. Выстроенные по правилам стропила пусть не рушились на головы жильцов, но, бывало, хрустели и смещались: особенно неприятно, когда в дождь.

Твайлайт устроилась на галерее ратуши, разглядывая окрестности с высшей точки Понивиля. Ей не требовалось куда-то идти, не требовалось и работать лично — облако заклинания само путешествовало от кровли к кровли, ощупывая стропила и оставляя пометки на слабых местах. Твайлайт предпочла бы одиночество, или общество подруги, но Глоу отказалась, а вместо неё дали помощницу. Белокурая кобылка-подросток крутилась рядом, подсказывая имена и названия: кто ответственный, а кто авторитетный, кто чем владеет и кто где живёт.

Печальные мысли кружились в голове.

«Динки, — Твайлайт разыгрывала диалог, — представь, что может случиться нечто ужасное, если мы не подготовимся. А если поспешим, обидим уйму пони, а ужасного, может, и вовсе не произойдёт».

— А вон там, видишь, забавная крыша зефиркой? Это Кейки отстроились. А дальше по улице у нас ещё трое пекарей живут.

«Динки, представь, что богиня бездействует. Она выбрала ваш город, впервые за столетие перенеся праздник из столицы в приграничную глушь. Она никого не предупредила, здесь не будет гостей. Не будет и армии, всего лишь несколько стражников и она лично против древнего божества».

— Справа мы каток сделали. Так себе получилось, тесновато. Но мэр запретила кататься на озере, а каток с бесплатной соломкой, ну, тоже ничего.

«Динки, представь, что ничего не случится. Глоу этого не переживёт. Представь, что случится ужасное. Тогда вы — приманка в ловушке для злого божества. Вас подставили, потому что всё должно выглядеть естественно. Обычный праздник, обычный городок».

— Мне парк очень нравится. Видишь, чуть повыше. Классный вид на озеро, а когда цветёт вишня у нас тут всё в лепестках.

«Динки, пойми, это необходимо. Она — смертельно опасное чудовище. Она может призвать бурю, может создать болезнь. Если тёмная атакует первой, риск слишком велик. Если Сёстры встретятся в пустоши, исход непредсказуем. А встреча в приграничье, это не вызов на поединок, а приглашение поговорить. Если в ней осталось хоть что-то близкое нам, она не обидит жеребят».

— А в конце улицы, где ты сейчас колдуешь…

— Динки, — Твайлайт обратилась вслух.

— А?

— Можешь не продолжать, я всё поняла.

Белокурая кобылка улыбнулась, переступая с копыта на копыто, из-под чёлки смотрели настороженные глаза.

— Давай играть честно, Динки. Ты следишь за мной?

Юная единорожка смутилась, опустила взгляд.

— Это ничего, я привыкла к слежке. Но если ты будешь честнее, я хорошо заплачу.

— Эм?

— Десять бит, — предложила Твайлайт.

— Уууу…

— Двадцать?

— Гм.

— Слушай, Динки, взрослые столько не зарабатывают и за полный день. Я могу заплатить тебе и сто, и двести, мне несложно. Но работа должна вознаграждаться справедливо, разве не так?

— Хочешь маффин? — кобылка широко улыбнулась.

— А?.. Да.

Скрип узелка на груди, запах арахиса, и чуть неровная по краю булочка коснулась губ. Твайлайт попробовала — вкусно — а потом куснула и во второй раз. Динки тоже захрумкала пирожным в паре шагов.

— Знаешь, я не против десятки, не дура же, — кобылка заулыбалась. — А Дёрпи как-то раз говорила, что каждый её кекс стоит сотни. Ну, если считать по ценности вложенного труда.

Твайлайт молча отсчитала сотню, потом ещё десятку. Протянула кобылке её серебро.

— Ты замечательная, тебе не говорили? — Динки улыбнулась ещё шире. — Можно я тебя найму?

Ещё три маффина вылетели из сумки один за другим, а после зазвенели монеты. Кобылка вернула сотню. Так запросто, даже бровью не поведя. Шутка ли это была, или намёк на что-то, но Твайлайт ответила молчанием, не принимая игру.

— По-честному так по-честному, это мэр попросила Дёрпи за тобой приглядеть, а Дёрпи меня. Видишь, как всё сложно? А я просто хочу послушать, каково это, быть ученицей богини. А в ответ… — кобылка призадумалась. — хочешь знать, кто в городе самая настоящая, тайная власть?

«Быть ученицей?» — Твайлайт опустила взгляд. На самом деле за этот месяц её только об этом и спрашивали: чаще газетчики, но иногда и просто пони со стороны. Приезжие. Цветные ленты, чепчики, большие удивлённые глаза. Им хотелось увидеть богиню, но богиня на то и богиня, что во дворце её не поймать. Селестия не разговаривала с подданными, потому что время имело свою цену, и если цена времени волшебницы — серебро и рубины, то времени богини — жизни других.

Встречи — неэффективны. Суды — не оправданы. Дипломатия — не нужна. Богиня не правила миром, она формировала его. Границы ничего не значили, пределов не существовало — было только туманное пространство будущего, через которое нужно провести как можно большее число живых. В основном пони, потому что роднее других. В основном счастливых, потому что несчастная жизнь хуже не-жизни. И в основном свободных, потому что без свободы не бывает и счастья, каким оно должно быть.

Богиня не препятствовала их работе. Их игре. Но в то же время всё решила сама.

— Ммм, ты не выспалась? — спросила Динки.

— Да нет. Хочешь честности? — Твайлайт улеглась на крыше ратуши, разглядывая затянутый дымкой горизонт. — Поклянись, что ты не из «Вестника», что в газету не побежишь.

— Кекс в глаз себе воткну.

Твайлайт продолжила, с трудом преодолевая нежелание говорить:

— Я не хотела в ученицы. Просто мама сказала: «Так надо», — папа настаивал, я и пошла. А дальше всё само получилось. Я же ничего не забываю, я не могла проиграть. Мне дали печать и красивое звание, теперь я посланница божества. Я делаю, что скажет богиня, а в свободное время готовлюсь распоряжаться делами семьи. Меня уважают, приветствуют на улице, и уже дважды приглашали в Малый государственный совет.

— А я рисовать научилась, — Динки устроилась рядом.

— Правда? Покажешь?

Зашелестело, скрипнула сумка. Динки прикрывала альбом копытцем, пока не выбрала один из последних листов. Там угадывался пляж, тростниковые домишки Зебрики, и косоглазая серая мордочка в окружении чаек и парусов.

— Любишь её?

— А то. Она вечно где-то пропадает, зато потом приносит ужин и обнимает меня перед сном. А иногда мы собираем планёр и летим куда-то на край мира, смотрим слонов и пингвинов, бродячие камни и этих, как их, которые там же в норах живут?

— Саламандры?

— Ага!

Твайлайт прикрыла глаза, проверяя уже двухсотый дом. Небольшая трещина, отметка, и следующее здание. Потом ещё одно, и ещё. Приятно было работать, зная, что экономишь труд десятков других. Печально, что её равняли десяткам тысяч — и как бы она ни трудилась, по-настоящему способности раскрылись бы только на службе стране.

Да, она могла отступить. В любой день. Сдать «сердце» с печатью, извиниться, вернуться к делам семьи. Но это было бы предательством: не столько родителей и подруги, сколько самой себя.

— Динки… — Твайлайт задумалась, подбирая слова. — А представь, что Дёрпи делает нечто очень странное…

— О, она всегда делает странное!

— …Ты бы доверилась ей?

— А то.

Твайлайт кивнула. Она почти не знала Селестию как личность, но это не важно, достаточно было помнить кредо божества. Пони будут жить — первое; будут счастливы — второе; будут свободны — третье. Всё прочее ничего не значило. И если Тёмная встанет против их общих идеалов, что же, пони не сдаются перед врагом.

В ответ на вопрос после той дикости в театре, Селестия о сестре многое рассказала. Но прежде всего главное — такая личность сохранила бы разум.

Она жива.

---

Давно миновал полдень, а вокруг всё так же кипела работа. Команды земных шастали по улицам, пегасы заканчивали с чисткой крыш и деревьев, и даже совсем мелкие единорожики были при деле — морща мордашки плели кроличьи чесалки и гнёзда для птиц. Старшие присматривали за младшими, ответственные за старшими, а если хорошо приглядеться, там и здесь попадались стражники, а вокруг города кружил вооружённый арбалетами патруль.

Приграничье, этим всё сказано. Мэр Понивиля была очень, очень осторожной. С ней не договориться, её не подкупить, и заменить без вреда для города, тоже, навряд ли получится. Богиня не рисковала понапрасну: правильные фигуры всегда стояли на нужных местах.

— …Видишь розовую пони?

— Хм? — Твайлайт обернулась к кобылке.

— Не видишь. А она есть…

Жеребята. Не так давно Твайлайт сама была подростком, но и тогда недолюбливала остальных. Дерзкие, назойливые, вечно неряшливые — создающие уйму проблем. Ну и что, если другим сложнее учиться? Она всегда знала своё место, всегда работала над собой! И искренне не понимала, зачем нужны эти дурацкие шутки: зачем нужно бездельничать, спать до полудня, играть.

Не стоило сближаться с жеребятами. Даже если они милые. Друзей в этом мире нужно очень тщательно выбирать.

— А Пинки, между прочим…

— Динки, возвращайся к мэру. Я закончила с крышами, теперь ухожу.

— Но… я не рассказала же. Тайная власть…

— Не важно. У меня много дел.

Кобылка фыркнула, но не отвернулась, так что Твайлайт сама отвела взгляд.

Заклинание перехода считалось сложнейшим, и крайне кичливым, если хвастаться при всех; но Твайлайт всё равно пользовалась: тренировка важнее. Развернуть щит, найти метку подруги, выбрать оптимум среди векторов. Мгновение, сбитое дыхание, перегрузка — и словно стрелу её швырнуло вперёд. Над крышами, вверх, и тут же с болезненным ударом копыт — вниз.

— Фюх, ненавижу, — она пробормотала, восстанавливая дыхание. В горле свербело словно песком.

— Я тоже. Наигралась?

— Угу.

Твайлайт нашла себя среди кустов боярышника, а впереди изящно вырезанную скамью. Большой зонт защищал от мороси пару устроившихся на подушках кобылиц. Как всегда чумазая Глоу хмурилась, сидя на крупе в окружении блокнотов, линеек и парящих в воздухе листов; а вторая лежала, прикрыв ноги длинным вьющимся хвостом. Безрогая и бескрылая, красиво кремовая и сине-розовая в гриве, с незнакомой меткой — она не оглядывалась: шелестели ленты и веточки, копыта ловко мастерили птичье гнездо.

— Знакомься, это Бон-Бон. Мы договорились о барже к Замку, с поставками она тоже может помочь. Я ей всё рассказала. Если нужно, она готова подменить мэра до зимы.

Земная оглянулась, чуть наморщив носик. Взгляд был любопытным, но больше раздосадованным, будто это каждый год на Понивиль нападают злые богини, а потом кому-то приходится прибираться после всей суеты.

— Мэр останется, — Твайлайт сказала твёрдо. — Мы ей ничего не скажем. Она ни за что не согласится рисковать своими, поэтому мы будем действовать скрытно. Кроме гвардии никто не должен знать.

— Что? — Глоу поднялась, подошла вплотную. — Что ты несёшь?..

Пришлось рассказать как есть. Мысли, сомнения, очевидный план богини — и решение довериться, потому что иначе нельзя. Все эти динки, эпплы, радужные и розовогривые пегаски — должны жить как жили. Нельзя просто взять и заменить толпу гвардией, а жеребят соломенными куклами, и рассчитывать потом, что Тёмная придёт в подготовленную ловушку. Так не бывает, потому что Найтмер Мун, хоть сто раз древнее чудовище, вовсе не была тупой.

Единственное осталось невысказанным. Они лезли не в своё дело. Две самодовольные кобылицы узнали, что им знать бы не следовало, а теперь топтались о давно подготовленный и до мелочей выверенный план.

Глоу стояла, опустив взгляд.

— Я понимаю, какой это риск, — Твайлайт сказала тихо, — но иначе её не поймать.

— Ничего ты не понимаешь.

— Если мы…

— Пожалуйста, помолчи.

«Хорошо», — Твайлайт встала рядом с подругой, опёрлась плечом о плечо. Взгляд скользил по недавно помеченным домикам, которые на самом деле не очень-то нуждались в починке; по улицам, где уже прибрали зимний мусор; по едва угадывающимся в дымке очертаниям пирса и невеликого озера, что соединялось с Кантером — второй из крупнейших рек страны. Все эти поля, сады, дома и лица — всё могло исчезнуть. Твайлайт пыталась представить: умом понимала, но сердцем — не могла.

Они долго так стояли, пока вдали не послышались особенно громкие голоса.

— …Не в этот раз! Сегодня мы не сдадимся! Тучи будут дрожать от страха! — кричала лидер понивильских пегасов. С полсотни крылатых отряхивались на склоне дальнего холма.

— Ставлю на тучи, — высказалась Глоу.

Наконец-то оттаяла…

— Блэйз и Мисти Флай, забыла про них?

— А ты их видела? Я — нет. Может, случилось что более важное.

Твайлайт внимательнее пригляделась к пегасам. Прищурилась. Она так вызывала заклинание дальновидения, прищуриваясь, собственное зрение было не очень. Знакомых действительно не было видно.

— Летят, — кремовая пони указала на север.

Низкие тучи скрывали небо, но стоило чуть прислушаться, и уши поймали тот особенный звон и свист. Граница звукового барьера. Твайлайт лично знала каждого крылатого, способного её преодолеть. На самом деле она тоже могла, но недалеко и недолго, а такие мастера как Мисти и Блэйз на спор обгоняли рассвет.

Минуло несколько мгновений, и две полосы рассекли небо: цвета затухающего огня и воды в лучах Солнца. Все пегасы с места рванулись вверх, построились клином. Первой летела их лидер, за ней следовал радужный след.

— Как её имя? — Глоу спросила новую знакомую.

— Рэйнбоу. Дэш.

Голубая и оранжевая молния держали фланги, Рэйнбоу вела всех. Клин пегасов пробил центр тучи над городом, вихрь следовал за ними. И облака закружились, потекли. Первые лучи вечернего Солнца пробились через дымку. Ещё очень тонкие, прерывистые, они лишь на миг касались земли. Тучи не хотели сдаваться так запросто. Но все пони внизу заулыбались, когда крупные, отражающие радугу капли посыпались с неба. Ливень падал волнами, ритмично, создавая над линией горизонта прерывистый узор.

Твайлайт не раз командовала отрядом Вондерболтов, лучшими лётчиками Эквестрии, но выступления восхищали её снова и снова. Наблюдая снизу, расслабив тело и глаза, она словно бы летела вместе с пегасами, уклоняясь от потоков злого ветра, разбивая тучи на пути. В такие мгновения вместо страха высоты приходил покой, появлялась безмятежность, уверенность в себе. Кто знает, может поэтому вондерболтам так нравилось, когда выступлением с земли управляла «лавандовая волшебница», далеко не самая опытная в погодных делах.

Но откуда в пегасах такое могущество? Рекомбинация всего лишь пары камней в нити щита потребовала от неё трети волшебных сил. Трети, что равнялась бы бочке пороха, весом с неё саму! Но те энергии, что использовали пегасы, были несравнимо больше. Невольно Твайлайт подсчитывала объём облака, нависшего над городом. Миль десять диаметром, высота не меньше двух, формой напоминает полусферу — значит сотня кубомиль, не меньше. И это чудовище разрывали в клочки всего полсотни пегасов. А соберись крылатых вдесятеро больше, и они могли бы попросту столкнуть тучу дальше в лес — передвинуть целое озеро скрытой в воздухе воды!

«Целое озеро? Ха!» — Твайлайт вспомнила таблицу водности, да и не поленилась посчитать. Три миллиона кантерских бочек; ровно; по шесть тысяч на каждого пегаса. Немаленьких таких бочек, в каждую из которых можно посадить пони вроде неё.

В такие мгновения единорожка, называемая величайшей волшебницей поколения, щупала рог копытом и не казалась себе особенно большой.

— Попробуем завербовать эту Рэйнбоу? Она была бы полезна, — предложила Глоу.

Заскрипел стилус, в воздух взлетел чуть почерневший от сажи блокнот: чумазая единорожка принялась записывать новый пункт плана, по земнопоньски держа перо в уголке рта. И Бон смотрела на неё с симпатией, отложив очередное, аккуратно украшенное ленточками птичье гнездо.

— Так что думаете. Стоит, нет?

— Не стоит. Она крутая, но бестолковая, — негромко ответила Бон.

Взгляд поймал взгляд. Земная пони поморщилась, будто титул «бестолковая» предназначался далеко не только синей пегаске. Но Твайлайт смолчала. Были в мире кобылы, которые недолюбливали всё. И яблоки, и суетливость, и самоуверенных рогатых. Всё! Исключая чумазых единорожек, чья зелёная шёрстка так красиво дополняла их собственный цвет.

А ещё кремовым пони нравились скамейки. Впрочем, уютные скамьи под зонтиком нравились всем.

---

Вечерело. Уже давно земля очистилась от сугробов, но вода не исчезала в никуда: мелкая морось усилилась, превратившись в протянувшийся от горизонта до горизонта ливень, но над Понивилем и на милю окрест словно бы поднялся огромный зонт. Область сжатого воздуха, крошечный антициклон, уголок покоя среди окруживших город весенних бурь.

Зонт создали пегасы, но пегасья магия на то и пегасья, что мимолётна как ветер; поэтому зону прохлады над городом закрепили по-настоящему могущественным волшебством. Твайлайт смотрела со «Взглядом истины», и видела полупрозрачные нити, вытянувшиеся от ратуши в темнеющее небо. Понивильская волшебница — та самая большеглазая Аметист — работала с кристальным сердцем, и камень послушно направлял море энергии, накопленное за зимние дни.

Вообще-то богиня не для того раздавала кристальные сердца магистратам, чтобы недоучки отгоняли дожди, пугали насекомых, или устраивали фейерверк. Огромный как скала камень был щитом в себе, созданным с единственной целью — защитить город, если случится нечто ужасное. Когда он поднят в полную силу, из-под купола ещё можно было выйти, но нельзя войти.

Считалось, что прочность «сердца» ровно такая же, как тела божества. И это было неразрешимой проблемой. До сегодняшнего дня…

— То есть ты снова испытывала «Луч» без защиты? — Твайлайт смотрела в глаза подруги. — Нельзя каждый раз делать всё по-своему! Ты могла покалечиться. Умереть.

— Ну-ну, кто-то же должен заниматься делом, — чумазая от гари единорожка белозубо ухмылялась. — Ты понимаешь, что нам теперь вовсе не нужны Элементы?! Показать?

Глаза подруги горели весельем, словно настоящим огнём. Она не менялась. Некоторые пони просто не умели не рисковать.

— Показывай.

Изумрудная единорожица наморщилась, сосредотачиваясь. Над пятачком земли размером с копыто поднялась полусфера, нити густо оплетали формирующийся щит.

— Смотри, Бон, это наш с Твайли особенный «двадцатигранник». Его даже лучом не пробивает, вообще ничем.

Действительно, по правилам созданный щит поглощал любую энергию: электрическую, кинетическую, тепловую — не важно. Он был невероятно прочным и лишь прогибался под теми ударами, что разбивали сталь. Его невозможно было пробить, только перенасытить энергией и так сломать. Это являлось аксиомой всех магических дисциплин, да и причиной, почему сотни безумных учёных в Академии ещё не поубивали себя.

— А теперь прищурьтесь.

Твайлайт послушалась, краем глаза видя, как подруга сверяется с очередным листом. Она записывала заклинания. Снова записывала! Закономерно теряя блоки, а потом придумывая их на ходу…

Сверкнула, в лицо ударило горячим воздухом. Слепяще белый росчерк отпечатался в глазах.

«Безопасность? Нет, зачем. Экранирование для слабаков».

Когда Твайлайт проморгалась и со словами: «Вот что ты творишь?» — толкнула подругу, та только указала на «двадцатигранник». Щит стоял как прежде, но пятачок грунта под ним спёкся в стекло.

— Эмм… Можешь повторить?

Вспышка. Всплеск расплава под щитом, дымка ионизированного воздуха.

— Ещё раз!

Вспышка. Ощутимый на краю слуха свист — поток раскалённой гари, покидающий остывающую сферу — расчертившая землю огненная струя.

— Ты его пробила, — прошептала Твайлайт. — Пробой крошечный, а энергия огромна…

— В точку!

Изумрудная мордочка напротив улыбалась до ушей.

— Как тебе это удалось?!

— Нуу, знаешь, прежде чем сформировать разряд молнии заклинание создаёт до цели плазменный канал…

Твайлайт терпеливо слушала известные каждому жеребёнку азы, ни словом, ни взглядом не прерывая подругу. В такие моменты она умела ждать.

— …Вся хитрость в том, что в моём заклинании по каналу идёт вовсе не молния. Вот, смотри, — Глоу зажмурилась, с явным напряжением рисуя в воздухе корневые узлы, — видишь эту правку, и вот эту? Я с этой молнией и так и эдак экспериментировала. Сначала придумала, как сконцентрировать свет ещё больше, чтобы он и без молнии всё сжигал, но против «двадцатигранника» это не помогало. И тогда мне пришла на ум поистине гениальная идея…

Изумрудная мордашка улыбнулась до ушей.

— …Я отправила по усиленному плазменному каналу антимолнию! Никто никогда так не делал, а ведь достаточно только одно место в узоре изменить. Все говорили: «Это опасно!» — и действительно, можно рог сжечь. И это в сто раз сложнее, чем высвободить обычную молнию. Но смотри, смотри! Это работает! Если создать в канале достаточно разрежённый воздух, антимолния бьёт на полсотни шагов. И щит ей не преграда! Вообще!..

Твайлайт не находила слов. «Двадцатигранник» в классической форме был создан богиней. Кому-то он давался лучше, кому-то хуже, но ещё никому не удавалось найти оружие сильнее щита.

— Мы должны сказать Селестии. Немедленно.

— Уже. Все вчерашние выкладки я переписала, Дёрпи с планёром отправилась час назад.

— Тогда давай… — Твайлайт едва сдерживала дрожь. — Ещё раз!

— Полегче! Я на нуле.

«На нуле?»

Значит, заклинание с энергией пороховой бочки, с КПД меньше процента, с растрёпанной единорожицей вместо создателя. Оно было уникально! Впервые за столетие появилось нечто новое в магии. Впервые за век родилась пони, способная дополнить волшебную науку, а может и кучу сопутствующих дисциплин. Да что в сравнении с этим значила какая-то там «абсолютная память»?!

Некоторые пони просто занимались своим делом, пока другие тратили талант на сотни никчёмных соломенных крыш.

---

Праздник забылся. Твайлайт сидела над записями подруги, вслушиваясь в её монолог; дрожь бегала от холки до хвоста. Глоу работала по наитию: не умела она толком запоминать заклинания, поэтому каждый раз додумывала их. Так молния превратилась в антимолнию, «магнитная сфера» в накопитель, а «Светляк» в плазменный канал. Потом были месяцы разочарований и сотни попыток, и одна «лавандовая засоня», которая всё запоминала, всё подсказывала, а суть работы не могла уловить.

«Гений и её ходячая библиотека», — так это называлось. Твайлайт чувствовала, как лицо бросает то в холод от страха, то в жар от стыда.

— …А вообще, главная проблема, это накопитель, — Глоу расхаживала перед скамьёй. — Хранить антиэлектроны на кончике рога, ну, так себе идея. Нам нужна магнитная ловушка, причём прочная, чтобы держала пробой.

— Эмм, Элементы?

— Да к якам Элементы! Берём кристальное сердце, рубим в клочки антимолнией, настраиваем осколки на сферу-магнит. Дёшево и сердито. И запас энергии всегда будет, если враг сумеет небо закрыть.

Твайлайт отчаянно замотала головой. Нельзя просто так вломиться в ратушу и забрать из города его «сердце»! Пони расстроятся же! Нельзя так запросто ломать созданное богиней, она ведь вложила в «сердца» столько труда. И нельзя угрожать сестре Селестии по-настоящему опасным оружием…

Она ведь может так умереть.

— Глоу… — Твайлайт вдохнула и выдохнула. — Кажется, мы увлеклись. Мы должны помочь богине, а не строить смертельную ловушку для её сестры. Это неправильно. Так нельзя.

Подруга покачала головой, жестом показав, что можно не продолжать. Она не хмурилась, не кривилась, но Твайлайт знала: ей есть что сказать. И о чудовищах, которые не заслуживают жизни; и о бесконечной ценности каждого жеребёнка; и о том, как на угрозу нужно отвечать убийством: быстрым и безболезненным, чтобы хищник даже не осознал собственную смерть.

— Она не хищник. Она такая же как мы.

— Тем хуже, — Глоу отвернулась. — Хочешь знать, что я бы сделала на её месте? С её властью и мечтой отомстить?.. Первое. Я создала бы смертельную болезнь. Второе. Выпустила бы споры в небо Эквестрии. Третье. Потребовала бы капитуляции от сестры.

— Это глупо.

— Конечно. Хочешь знать, что бы я сделала на месте Богини? Я бы убила сестру сразу как выйдет из ловушки. Никакого риска — один точечный удар.

Твайлайт опустила взгляд. Раньше подруга не была такой. Она любила улыбаться и часто смеялась, обожала побеждать вопреки всему, но никогда — никогда! — не говорила об убийстве так буднично. Словно вся обида досталась не богине, а её изгнанной сестре.

Но даже если отбросить чувства, даже если рассуждать как часовой механизм: убийство, это не решение. Убить, значило признать поражение, значило — не спасти.

С другой стороны, не всё в мире решается добрыми словами. Бывали чудовища, злодеи, безумные вожди — с такими Эквестрия не вела переговоров. Они умирали. И если волка в обжитых землях разрешалось убить любому пегасу, то с худшими угрозами помогала гвардия — как проекция силы. И богиня — вынося и исполняя приговор.

— Глоу, а представь… — Твайлайт запнулась. — что это я на её месте. Ты бы тоже убила, даже не попытавшись поговорить?

— В этом-то и проблема.

Голова опустилась. Ну конечно же, проблема была именно в этом: Глоу не верила, что богиня может быть непредвзята с собственной сестрой. Подруга хотела сама встать против, если понадобится, — под удар, но не готова была рисковать другими. Особенно беззащитными, не знавшими о беде.

Сама Твайлайт тоже не сумела бы так, но могла понять. Всё имело свою цену: и главной ценностью было — спасённые жизни. Если то, что писали о Найтмер Мун хоть на одну сотую правда — она могла помочь очень и очень многим больным.

На самом деле стране служили не только хорошие пони. Жадные, циничные, себялюбивые — иногда бывали исключительно компетентны. И богиня оберегала их.

---

— Ты грустная.

— Ага, — Твайлайт пнула камешек. — Знаешь что?.. Нам ужасно не хватает взаимодействия. Завтра же мы пойдём к Селестии. Вместе. И всё обговорим.

Глоу не ответила.

— Я знаю, ты справишься. Ты тоже выскажешь свои мысли. И если она не ответит, это ещё не значит, что ей нет до тебя дела. На самом деле она хочет, чтобы мы мыслили свободно, в точности как сейчас…

— Мы не одни.

Твайлайт поморщилась, вскинула голову. Взгляд нашёл привычно хмурую Бон-Бон, пристроившуюся рядом Динки, её насмешливую улыбку и сверкнувшие из под чёлки хитрющие глаза.

— Снова ты.

— Ага. Тайная власть, помнишь? Я же обещала познакомить вас.

Взгляд вернулся к Бон-Бон, и кремовая пони едва заметно кивнула; с признанием; будто решив что-то для себя.

Твайлайт не раз встречала таких. Амбициозных, но недооцененных; влиятельных, но скрытных; слишком трусливых, чтобы принять всю ответственность за собственные дела. Даже в распоследней деревне нашлась бы кобылица, через которую проблемы решались минуя магистрат. Иногда за дорого, иногда за услугу, а иногда и просто по-дружбе. Богиня шутила, что в противовес законам это называется «тёплый мир».

— Раз уж ты всё знаешь, — Твайлайт сказала устало. — Ты можешь взяться за организацию праздника? И отвлечь мэра на что-нибудь? Мы заплатим, векселями, полмиллиона бит.

— Нет.

Жаль. Мало, конечно, но счета семьи и так пустели на глазах.

— Извиняюсь. Золотом. Три четверти миллиона.

— Хм, — Динки подобралась.

— Я не смогу выделить больше. У нас много сопутствующих расходов, пожалуйста пойми.

— Ты тоже грустная.

Копыта опустились на плечи, мокрый нос ткнулся в шею сзади, да так неожиданно, что мурашки пробежались по спине. И вдруг стало гораздо спокойнее, теплее — до сих пор только Глоу так обнимала её.

— Ага, знаю. Это не моё, — Твайлайт смущённо улыбнулась. — Я не очень-то разбираюсь в других. Может ты хочешь яхту, поместье в Кантерлоте, безбедную жизнь? Тогда тебе миллиона было бы более чем достаточно. А вдруг ты решила построить верфь в Понивиле? Расширить железную дорогу? Открыть новый торговый путь?.. Так и сотни миллионов не хватит, но узнай тебя лучше, я постаралась бы помочь.

— Ты хорошая.

— Едва ли. Мы ведь Спарклы, мы наживаемся на зебрах. Сбываем им залежавшиеся товары втридорога, а сахар покупаем так, будто не знаем, сколько в него вложено труда. Мои деньги — они грязные, пойми. Я должна вложить всё во флот и дороги, чтобы цены были справедливыми для всех. Никому не станет лучше, если я всё растрачу, а вместо новых парусников мои помощники понастроят себе усадьбы и особняки.

Твайлайт прикрыла глаза, наслаждаясь вдруг пришедшим спокойствием. Иногда очень хотелось выговориться, но Глоу, это Глоу — денежные дела она понимала ещё меньше неё. Богиня, конечно, была прекрасным собеседником, и в общем-то соглашалась, но сложно было просить поддержки, зная, что железные дороги и так съедают весь бюджет. А тут ещё эта Найтмер Мун. Наверняка ужасно старомодная, знать не знавшая, как так бывает, чтобы аликорница жила в долгу перед банкирами, а владельцы доброй четверти морской торговли экономили на личном планёре в Понивиль.

— Твайли, можно так тебя называть?

— А? — Твайлайт оглянулась.

И замерла в удивлении, увидев вовсе не подругу, а незнакомку с улыбкой на лице. Пушистая грива, розовая как зефир мордочка, морщинки в уголках глаз — пони напротив весело ухмылялась, касаясь её плеча. А Глоу стояла поодаль, покусывая вафельную трубочку — смущённый румянец красил её щёки до ушей.

— С вишней? — Твайлайт неуверенно улыбнулась.

— Попробуй!

Мгновение смущения, и она шагнула ближе, куснула трубочку с другой стороны. Правда — вишня. А ещё мёд вместо сахара, и очень, очень хрустящие вафли. Между прочим, тёплые, только из печи. Второй укус, и третий, четвёртый и пятый — трубочка закончилась — нос уткнулся в нос, и Глоу хохотнула, смущённо отступив.

— Для Луны я сделаю с черникой.

— Эм?

— Я точно знаю, ей нравится черника! А ещё морошка и Санвильский виноград.

Розовогривая смотрела задумчиво, почёсывая подбородок краем копыта. Взгляд скользил по их лицам, но чаще задерживался на улицах внизу.

— Думаю, мы справимся, — она ободряюще улыбнулась. — А сейчас у нас праздник. Баня с бассейном, ужин и танцы, а потом, скажу по-секрету, настоящий фейерверк.

— Оу, у вас даже бассейн есть? — удивилась Глоу.

— Озеро же! Аметист как раз подогревает. И уткам очень нравится, и кроликов нужно искупать…

Пинки щебетала дальше, обнимая теперь уже изумрудную единорожку, и та отвечала, смущённо улыбаясь. Вафельная трубочка закончилась, но целая тележка таких же стояла рядом, а мимо проходящие пони то и дело вытягивали очередную, смешно тыкаясь мордочками, когда заканчивали одну на двоих.

Другие понивильцы стекались к озеру: где шумными компаниями, где парами, а где и неся на спине уставших в ноль пегасок. Твайлайт узнавала многих, но появились и новые лица, крылья и метки. Как это всегда бывает, некоторые ленились, некоторые не хотели даже в праздники помогать. Впрочем, это не важно — Эквестрия могла прокормить всех. И не только пони: каждую утку, каждую полёвку, каждого бобра, кроля, кабанчика или бурундука.

Твайлайт видела открывшиеся из под снега изгибы оросительных каналов, башни зернохранилищ у пристани, ряды ветряков за железной дорогой. Она знала, что в Понивиле есть и сеялки, и молотилки, и даже новые самоходные копатели для овощей. Десятки миль пашни окружали город, сотни ферм скрывались за холмами водоразделов и полосами дровяных рощ.

Добрую половину зерна и фруктов всего континента приносили такие же «понивили», густо стоящие вдоль Кантера и объединённых южным водосбором рек. Их было много, их соединяли каналы и железные дороги, баржи и почтовые планёры, сотни вымощенных за столетия ровных как линии шоссе. Это и называлось Эквестрией — тем шедевром, что оберегала богиня, но построили именно они.

Луна не была героем. Ей ближе была роль исследователя, архитектора, творца. Она тоже строила дороги и размечала каналы, рассчитывала мельницы и первые парусные суда. Как и все их предки, она была творцом лучшего будущего, она тоже работала, чтобы все в мире жили счастливо, занимаясь любимым делом и не нуждаясь ни в чём.

Она не была плохой.

---

— А знаешь, — Твайлайт вгляделась в лицо подошедшей Пинки. — Будь я на её месте, я бы не тронула такую красоту.

— О, ты понимаешь!

— Ага.

Твайлайт подняла взгляд к темнеющему небу, нашла Медведицу с Колокольчиком — особенно яркие россыпи путеводных звёзд. Солнце уже скрылось, Понивиль освещало магией кристального сердца, а за скрытой дымкой линией горизонта пряталось бледное пятнышко луны.

— Она ведь тоже поймёт, правда?

— Обязательно поймёт! — Пинки широко улыбалась. — Ты же поняла!

Ещё одна вафельная трубочка коснулась губ, и Твайлайт послушно куснула. В этот раз она тыкнулась мордочкой с хихикнувшей Динки: чуть мокроносой, но всё равно очень милой, когда улыбается до ямочек на щеках. Настороженность развеялась, глаза кобылки искрились любопытством. Несомненно, она почуяла тайну, и очень, очень хотела всё разузнать.

Наверное, стоило ей рассказать. Наверное, это было бы честно. И уж наверняка мелкая разболтала бы всем.

«А может это и к лучшему?»

— Я скажу мэру, — решила Твайлайт. — Это их право знать, что Понивиль выбран для особенной встречи…

Пинки тихо рассмеялась.

— …Мы подготовим праздник. И трубочки, и бассейн, и фейерверк. Я соберу библиотеку и сама останусь, чтобы ответить на каждый её вопрос. Мы ждём, что она чудовище. А вдруг нет? Мы ждём, что она плохая пони. А разве это важно? Не все в мире хорошие, но даже последняя злюка не ответит ударом на теплоту.

— О да, ты поняла!

Взгляд коснулся взгляда, Пинки заулыбалась ещё шире, и в этот раз они прыснули вместе, а через мгновение к веселью присоединилась и Динки. Только Глоу стояла поодаль, с сомнением почёсывая нос.

— Я предлагала не совсем это…

— Ха, ты предлагала встретить её армией, потрясающая идея! — Пинки отскочила, вдруг посерьёзнев. — Богиня решила начать с переговоров. Но объяснить нам? Куда там, лишь бы спали спокойно. И наконец-то я слышу дельное решение. Ты и правда хорошая, Твай.

— Но мэр…

— Никуда не денется. Её я беру на себя. Твоих солдат, Глоу, тоже дозволяю. Просто пусть отработают план защиты, а оружие держат в стороне. Если понадобятся деньги, обращайтесь к Бон. А Динки у нас в вместо писаря и счетовода, ей вы можете полностью доверять.

— Ты земная? — Глоу приблизилась. — Правда земная… — магия коснулась взбитой как крем на торте гривы. — Богиня говорила с тобой?

— Нет.

Взгляд подруги потеплел, оживился. Если до этого её улыбка была смущённой, то теперь засияла словно в лучшие дни.

— Ты проницательная, — Глоу начала удивлённо, — ты сама всё поняла. Ты тоже была в столичном театре? Или по учебникам истории сложила два и два? Не важно. Ты решила помочь, хотя не уважаешь методы богини. Ты правда готова рискнуть теми, кого знаешь всю жизнь?

— Да, всё так. Да, готова. Доброта всегда лучшее решение. А если мы ошиблись, по крайней мере мы сделали всё что могли.

«Всё, что могли?»

Твайлайт качнула головой. Нет, они могли сделать гораздо, гораздо больше. Статьи в «Вестнике», полумесяцы на шпилях городов, достойный возвращения богини дворец. Она была одинока в прошлом? Но это же так легко исправить! Её труды не признавали? Ну так мир стал гораздо свободнее за прошедшие века. И мир нуждался в ней, потому что одна богиня не могла быть повсюду: не могла помочь каждому, не успевала каждого спасти.

— Так мы команда? — вкрадчиво спросила Пинки.

— Конечно. Я живу ради таких как ты.

Глоу, вот чудо, совсем оттаяла — и улыбалась прямо до ямочек на щеках. Показалась очередная вафельная трубочка: в древнем как мир жесте дружбы они с Пинки захрустели ею на двоих.

— Так ты умеешь танцевать? — спрашивала Пинки, — А ты, Твай?

— Ну, не очень…

— Научим! Но сначала бассейн и наш особенный торт!

— Ага…

Её повели через шумную толпу, словно земной помогли раздеться, а потом была беговая дорожка, пристань, и тёплая аж до пара вода.

Твайлайт сразу же нырнула, коснулась дна, с наслаждением загребла. Она обожала плавать. Некоторые боялись — глубина же! — но ей ничего. Нередко она даже засыпала, вдохнув воды и наслаждаясь той щекоткой, с которой заклинание помогает лёгким дышать. «Морепони», — шутила подруга. Да и пусть, плавание было делом принципа. Того принципа, когда родители запрещали, а она всё равно вскидывала голову и сквозь слёзы доказывала, что хоть в чём-то вправе сама строить свою жизнь.

Мордочка Глоу показалась рядом, и Твайлайт, покачав головой, улыбнулась. Пони вышли из воды, разве не ясно?.. Одни заселили землю, другие небо. А она с детства верила, что однажды её народ тоже найдёт свою стихию. И когда-нибудь, когда-нибудь, кроме верфей и парусников в Эквестрии засияют подводные города!

Подруга потянула её наверх, тоже заулыбавшись. Правила есть правила, конечно же: нельзя давать жеребятам плохой пример. С детства её учили блюсти законы, быть лидером, образцом учтивости и скромности для всех. Получалось не очень. Иногда родители требовали от неё слишком многого. Она не любила спорить, чаще просто ловила течение и плыла вперёд.

Но сегодня, сегодня всё иначе. Переговоры в приграничье — не решение. Селестия ошиблась: не доверилась им, чтобы рассказать; не подготовила страну к возвращению сестры; не собрала свиту, чтобы было кому показать аликорнице изменившийся мир. Не сочла это важным, или не посчитала нужным.

Всё просто: Селестия не нуждалась в почитании. И даже лучшие из нас, бывало, судили всех по себе.

Зато мы вместе — нет. Твайлайт пела с друзьями и улыбалась до ушей.

The Pony Folk

Oh, the pony folk have a pretty song
They sing it while they're marching along.
When you come across them coming through,
Just give a shout, and they'll hear you!

And the pony folk got music,
And the pony folk got song,
And the pony folk got dancing,
So come on and dance along!

Yes the pony folk have goods,
And the pony folk have games,
Just give them a friendly smile,
and you know they'll do the same!

When you come across the pony folk
You may be blue or pink
Or white (It's true!)
Or yellow too
and wonder what they think

But purple red or midnight
the pony folk won't mind
They'll see a shining rainbow
of new friends they can find

Глава вторая «Кошмарная ночь»

---

— Все готовы? — спросил из амулета знакомый голос.

— Да.

Твайлайт ответила кратко, едва сдерживая дрожь. Она ждала снаружи понивильской ратуши, вслушиваясь в настороженный гомон толпы. Последний знак возвращения появился в небе: четыре яркие звезды, неуловимо отличавшиеся от остальных, приближались к своим местам. Всё начнётся, когда они соединятся с кругом луны. И они плывут так быстро, остались последние минуты.

— Все, доложить о готовности. И по правилам, пожалуйста. Коза вас дери.

Кровь прилила к мордочке, Твайлайт едва не чертыхнулась вслух.

— Свита, готовы.

«Небо, готовы», «Поиск, готовы», «Сердце, эмм, на связи», — слышались из амулета знакомые голоса. Уверенные и не очень, испуганные и храбрящиеся, но знавшие своё дело. Наверное. Они подготовились насколько могли. Мысли метались по слабым местам плана — здесь не успели, там не смогли — но, в целом, всё было сделано. Они встанут вместе с богиней, они не оставят её одну.

Селестия была рядом. С надеждой Твайлайт ждала, что она примет командование, но этого не случилось. Сотни поисковых нитей в ратуше ощущали аликорницу, что-то делавшую с кристальным сердцем — она не говорила ничего.

— Луч, готовы, — Глоу закончила перекличку. — Теперь молчим. Повторите про себя, что должны делать. А потом снова, это помогает, я говорю.

Твайлайт коснулась висевшей на груди корзины. Вафельные трубочки, черничные, Пинки их только что приготовила, а заклинание не давало остыть. Тёплые ведь самые вкусные? Конечно — самые! Она скрупулёзно проверила. Сотня младших единорожек раздавали «Лунные вафли» на улицах Кантерлота, и разбирали их вдвое быстрее остальных. Впрочем, в чистоту эксперимента вмешивалась новизна.

Уже месяц как титульную страницу «Вестника» занимал портрет тёмной аликорницы, в ратушах ставили новые витражи, а шпили столицы украшали лунные флаги. Пони стряхнули пыль с «Хроник первого века», и изрядно удивились, узнав, что да, богиня не была одной. Твайлайт ждала вопросов, сомнений, может даже волнений в дальних селениях — но ничего такого не случилась. «Одна, две, да какая разница?» — говорили некоторые, не видя дальше урожая или графика торговых судов.

Селестия стояла вне пирамиды власти. Формально на вершине, но фактически вовне. Она не указывала, не издавала законы, не принимала послов. Судебная власть уровня «разбитых носов» принадлежала врачам, мелкососедские проблемы разбирали посланницы с рубиновым сердцем, а серьёзные кризисы богиня решала лично: стремительно и незаметно для остальных. И почему-то многие начинали считать, что власть законотворцев выше власти ведущего Солнце по небу божества.

Сегодня был день летнего солнцестояния. Вернее ночь, пока ещё ночь. Девять утра, а Солнце не всходит. В этот раз длиннейший день в году достался заокеанским народам: жирафам, лемурам, драконистым киринам и странным лисицам, живущим в бамбуковых лесах. А в Эквестрию, раньше срока, вернулся праздник ночного маскарада, «Найтмер Найт». На самом деле единственный праздник, посвящённый тёмной богини, но честный — его придумали жеребята первого века, когда скучали по Найтмер Мун.

В «Кошмарную ночь» делились вкусностями, бегали в костюмах волков, а самое лучшее оставляли у фигурки тёмной аликорницы, чтобы «Леди темнолесья» подарила страшные, но обязательно весёлые сны. Считалось, что она правит душами и сновидениями. Чушь полная! Но холодок всё равно бегал по спине.

— Гости волнуются, я начну? — спросила мэр.

— Хорошо, разрешаю.

Касание о плечо, и светлогривая пони вышла перед толпой. Послышались распоряжения, шум перекрыли ноты флейты и клавесина, красивая розовогривая пегаска взлетела со стайкой певчих птиц. Эти двое ничего не знали, никто в толпе и представить не мог, что в ратуше скрывается смертельное оружие. И всего дюжина знакомых с ним гвардейцев, но лучших из лучших, каждому из которых Глоу доверяла как себе.

«Луч не понадобится, не понадобится…» — шептала про себя Твайлайт, теребя копытом полу украшенного звёздами плаща.

Насколько всё было бы проще, если бы Селестия повела их. Но она просто кивнула. Кивнула! Будто пони вправе строить смертельную ловушку для её сестры.

— Это ужасно, — Твайлайт прошептала вслух. — Если она поймёт…

— Едва ли.

Замершее дыхание, оборот, и знакомая огненная грива, чёрно-янтарные глаза. Селестия стояла рядом, касаясь плеча. И пони вокруг её как будто не замечали.

— Она выросла на рыцарских романах, — богиня начала негромко. — Не жди вероломства, это не её стиль.

— Эмм…

— На нашей стороне столетия научного метода, работа тысяч подобных тебе учёных и сотен выдающихся стратегов. Чего бы она ни добилась, это игрушки в сравнении с достижениями страны. Поэтому, Глоу, выслушай. Все векторы её атак рассчитаны, ресурсы ограничены, пределы известны. Она сильнее вас, но как тактик — ничто. Вы легко её убьёте, если понадобится. В прошлом она калечила пони, так что причины есть.

— Я не убью, — Глоу ответила кратко, едва не закашлявшись. Она с трудом могла дышать.

— Мне следовало убить её в прошлом, — богиня продолжила сухо. — Она всего лишь друг детства. В моём мире живёт множество созданий куда лучше неё. И сейчас, я вижу, наша встреча заканчивается её смертью. Поэтому оставляю вас одних. Если сможете, пожалуйста, спасите. Не выйдет, решайте сами. Не справитесь, я её убью.

Селестия отступила и не зажигая рог растворилась в воздухе. «Переход», — ощутила Твайлайт. Но даже с тысячами поисковых нитей вокруг не смогла отследить его вектор: волны северного сияния расходились в небесах.

— Это маяк, — быстро заговорила Глоу. — Она уже на пути к планете. Небо чистое, она видит нас.

— Зажигайте! Небо, зажигайте!

Минута, другая — мучительное ожидание — и горизонт окрасило всполохами: на севере Понивиля разгоралась заря. Алюминий и магний, пороховые ракеты, мили вересковых полей. Глоу предлагала воспользоваться кристальным сердцем, что было бы и чище, и красивее, но Твайлайт настояла. Магия то, магия это — не всё в мире сводилось к магии. Они и без магии могли доказать, что многого достигли за века.

Вспышки, грохот, прищуренные глаза. Первая волна фейерверков раскрылась белой полосой в небе, вторая дополнила её; затем пришла и третья, и четвёртая. Линии сложились в символы, а символы в слова:

«Мы помним. Мы рады тебе».

В этом была доля лжи — все ведь позабыли — но и доля правды тоже. Жеребята радовались, весёлые пегаски кружили над толпой. Фейерверк на то и фейерверк, что начинал праздник, а в праздничную ночь ничего плохого случиться не могло.

---

Мэр читала с помоста длинную речь, в притихшей толпе похрустывали печенья. Ожидание тянулось и тянулось, словно Луна осторожничала, не спеша являться, или вовсе решила не приходить. Впрочем, волшебники «Поиска» кое-что ощущали, а вскоре почувствовали все.

Сначала потухли сигнальные нити в небе; рассечённые чем-то; затем настал черёд и силовых потоков — защекотало в роге — а спустя минуты пришло и странное чувство пустоты. Удивлённые пегаски приземлились, оглядываясь на крылья и морща носы.

Найтмер Мун подавила магию. Локально. Даже богиня не смогла бы долго сдерживать текущий через планету поток.

— Она блокирует кристальное сердце, — заметил стоящий рядом гвардеец.

— Не чувствую.

— Это Селестия убрала защиту. Над другими городами уже поднялись бы щиты.

Ещё одно упущение! Твайлайт едва сдерживалась, чтобы не закусить копыто. Вот дурость бы вышла, если бы Луна явилась — и прямо носом о городской щит.

— Снижается, — гвардеец сказал громче. — Помнишь речь?

— Конечно.

— Не бойся, мы рядом.

Она и не боялась. Ну, разве что чуточку. Дрожь бегала от ушей до хвоста, на кончике рога горел лавандовый огонёк. Очень яркий, единственный в толпе. Но это не важно, не важно! Главное отбросить лишнее, вспомнить Школу и маму — а следом всё, чему учили. А учили её многому.

Открытость, честность, доверие — три кредо дипломатии. Она стояла с парой стражников, но лично — не защищённая ничем. Никаких щитов, никакого оружия, только льняной плащ со звёздочками, корзина пирожных и амулет со знаком посла. Точно такие же пони посещали самые дальние уголки мира: просвещали, договаривались, убеждали. Иногда погибали, как бабушка, а иногда достигали огромного успеха. В таком случае ответственность оставалась с ними на всю жизнь.

Твайлайт пошла к центру площади, вызвала «Пёрышко», взлетела на помост. Все затихли.

— Мы собрались… — Твайлайт задрожала.

Море знакомых мордочек приковывало взгляд. Среди них появилась ещё одна, розовая как зефир и яркогривая. Пинки заговорила вместо неё:

— Мы собрались, чтобы встретить одну хорошую пони. Она придумала парусники и вафельные трубочки, ветряки и разводные мосты. А потом случилось печальное, она обиделась, мы обидели её. Но всегда можно всё исправить. Немного уважения было бы хорошим началом. Не шумите, ладно? Говорить будет Твайлайт, мы только поддержим её…

— В ратуше! Она здесь! — крик из амулета.

«План встречи? Какой ещё план?!..»

Твайлайт чертыхнулась, бросилась вперёд.

«Глоу. Держись. Не смей».

Удивлённые мордочки, вскрики, усиленный «Пёрышком» прыжок. Твайлайт едва не врезалась носом в стену ратуши, распахнула дверь.

— Нет! Стой!!! — крик из амулета.

Лоскуты тумана затягивали зал непроницаемой темнотой. Ещё прыжок, и нос во что-то уткнулся. Что-то тёплое. И это что-то вздрогнуло, оттолкнулось крылом.

Она стояла там. Угольно-чёрная, со скрытой в тумане гривой. Повела головой, оглядываясь. Глаза холодные: вертикальные зрачки не дают ничего понять.

— Не боишься? — голос оказался тихим, чётким контральто.

— Нуу, боюсь.

Твайлайт вновь шагнула вперёд, вставая между прячущейся за ложной стеной Глоу и туманногривой аликорницей. И она уже не знала, чего боится больше — молчания подруги или богини. Наверное, всего. В мыслях мелькали слова и фразы: пункт первый речи, пункт второй — вдруг показавшиеся ужасно неуместными.

А ещё была корзинка с вафлями на груди.

— Эмм, хочешь?

Твайлайт опустила мордочку, вытянула одну. Зубами! Краска залила лицо в то же мгновение. Культурные единорожицы не поступали так!

— С черникой?

— Гм, ага, — Твайлайт откусила кончик.

— Мило.

Аликорница куснула с другой стороны; через миг снова, очень быстрым, неловким движением, так что капля варенья едва не упала на ковёр. Но её тут же подхватило бесцветным облачком магии, после чего слизнуло длинным, показавшим клыки языком. Острые, жемчужно-белые клыки.

Мыслей не было — они просто ели: Твайлайт не чувствуя вкуса, а аликорница с явным удовольствием, часто облизываясь и заглядывая в глаза. Секунды сливались, взгляд приближался. В древнем как мир жесте дружбы они столкнулись носами над вафельной трубочкой. Найтмер Мун была тёплой, как и все пони на этой земле.

— Я очень скучала по вам, — она отстранилась. — Вы сильно изменились. Красивее чем прежде. Трёхцветная грива украшает тебя.

— Эмм…

Аликорница говорила на общем языке, используя простейшие обороты. Словно с жеребёнком. Словно кобылица, путь которой преградило назойливое дитя.

— Я не подросток, — Твайлайт поймала взгляд. — Я просто родилась маленькой. Это я решила тебя встретить. Мы восстановили Старый замок. Я собрала библиотеку и сама могу ответить почти на каждый вопрос…

— Жаль.

Аликорница отвернулась.

Её рог загорелся синевой; тёмная нить рассекла крышу ратуши, уходя в небеса; и что-то ответило сверху. Заклинание едва ощущалось, но оно было очень, очень большим. Словно раскинувшееся от горизонта до горизонта облако, а может и охватившее всю страну.

— Прости, если сказала что-то не то, — Твайлайт приблизилась. — Я не хотела.

— Позже. Всё позже.

Найтмер Мун оглянулась на мгновение, блеснули зелёные глаза.

«Будь смелее, Твай, будь смелее», — вот что одной единорожице говорили всегда.

— Пожалуйста, расскажи, что ты делаешь? Это ведь наша общая страна, мы вместе её строили. Может, мы сможем помочь?

— Не поймёшь.

— Я пойму!

Нос едва не утыкался в грудь аликорницы, Твайлайт смотрела ей в лицо. А Найтмер Мун молчала. Тонкие губы чуть кривились, глаза блестели, худоба показывала острые скулы и ямочки на щеках.

«Может, она не в себе?»

— Не надо спешить, — Твайлайт решилась, обняла. — Никто тебя больше не обидит. Хочешь торт?

Аликорница звонко рассмеялась.

— О, так я твой питомец?

— Эмм…

— Это так мило. Так взаимно! Ты в точности как я!

…

— Я не питомец. Я родилась в Кантерлоте, в богатой, но не очень дружной семье…

Твайлайт начала рассказывать: о доме, о школе волшебства, о подруге и соперничестве, что закалило их обеих. О том как они учились и работали вместе, строили воздушный шар и едва не сгорели на нём; о других пони, их судьбах и мечтах. «Говори с ней, рассказывай о нас, — вчера наставляла Пинки, — Чтобы она знала, что мы тоже живые». — и Твайлайт говорила, обнимая удивлённую Найтмер Мун.

Взгляд поймал жеребячьи мордочки на балконе ратуши; всё-таки просочились; но отвлекаться было нельзя. А потом и вовсе стало поздно — гвардия не удержала любопытных, и сотни, сотни разноцветных пятнышек заполнили зрительный зал.

---

— Вот и вся моя, пока что недолгая жизнь, — Твайлайт закончила. — А ты, расскажешь?

Найтмер Мун прервала заклинание и уже час как просто слушала её. Тёплые яркосветы освещали зал ратуши, на стене постукивали большие механические часы.

— Может, позже. Уберёшь копыта?

— А? Да…

Твайлайт отступила, теперь стоя на всех четырёх, жуть как дрожащих ногах.

— Я объясню, — аликорница вновь поймала взгляд. — До изгнания я работала с изменением живых. Читала ваши клетки, разбирала их на мельчайшие детали, в которых уже нет признаков живого, только связанные в сети вещества. И собирала заново, часто ломая, но изредка создавая новых существ.

— Темнолесье.

— Да. Это первый опыт. Ты знаешь, как оно питается? Почему так быстро растёт?

— Магией. Изменённые митохондрии, — Твайлайт ответила чётко. Не зря она читала буквально всё!

— Митохондрии? Да, спутники-окислители. Их я тоже изменила. Я взяла свой ключ магии, встроила в синтез пищи для клеток, добилась деления образца. Росток липы развивался очень быстро, ему уже не требовалось Солнце, только немного тепла.

Твайлайт молчала, подняв ушки. Улыбка медленно росла на лице.

— Смотри, — богиня нарисовала схему в воздухе, затем ещё одну, и ещё — полную колец и спиралей, не похожих ни на что. — У нас оставалась единственная сложность. Источник лучистого тепла. В конце концов её я тоже разрешила. Это набор спутников в клетке, которые и питают её, и излучают, и перестраивают изнутри. Они подходят любому растению. И вековому дубу, и мельчайшим водорослям, которые согреют моря.

Принесли столик с кусочками торта, и аликорница с удовольствием прервалась. Чуть посветлев мордочкой, она слизывала клубничный крем и пенку с кофе. Несмелая улыбка стояла на лице.

— То есть изменённые растения могут согревать мир во время зимы, — Твайлайт вдруг осознала. — Мы можем высадить их вдоль улиц и сугробов не будет. Мы сможем собирать по два урожая в году…

— Можем жить в мире вечной ночи, вышвырнув Тию под круп.

Твайлайт мотнула головой, вдохнула и выдохнула. Тысяча лет заточения, это не шутки. Селестию сейчас лучше было вовсе не упоминать.

— Я сделаю вас красивыми. Я подарю вам кожистые крылья, ночное зрение, клыки и кисточки на ушах. Я покажу вам, насколько ночь может быть прекрасной. Я научу вас правильно смотреть.

— Как? — Твайлайт спросила тихо.

— Тебе знакомо учение о восприятии, потоке феноменов, отражённых в сознании свойствах вещей?

— Квалиа.

— Да. Оттенки неба и снега, вкус к еде, скрежет и музыка. Квалиа прививают с рождения. Это детский опыт, его сложно исправить. Но я могу. С помощью аниморфии я могу сблизить наше восприятие. Так вы поймёте моё чувство красоты.

«Аниморфия? Ани. Морфия. Изменение души».

Твайлайт держалась, стараясь успокоить дыхание. Мурашки вновь бегали по спине.

— Мы тоже многого достигли, — она подняла взгляд. — Мы… многое сделали сами. У нас есть врачи, которые могут исправить уродства, и другие, которые помогают потерявшимся пони найти себя. Мы можем жить, не боясь за еду и жилище. Мы сделали бесплатными почту, поезда и планёрные маршруты, гостиницы и станционные кафе. Всё это, чтобы каждый подросток мог путешествовать свободно, искать себя и не зависеть даже от собственной семьи. Понимаешь, мы очень ценим свободу. Свобода для нас всё.

— О, так Тия наконец-то осознала, что можно каждую плаксу не утешать?

— Да, всё так. Нас уже не два, нас двадцать миллионов. С нами живут сотни миллионов других. Мир стал очень большим и очень сложным. Здесь уже нет места абсолютной власти, какой бы хорошей она ни была. Эквестрией управляют Советы, большой и малый, торговые компании, магистраты городов. Не осталось доменов, княжеств, границ. Мы все живём под одним Солнцем и небом, на общей для всех земле.

Найтмер Мун внимательно слушала.

— Может, не надо спешить? Давай сегодня отдохнём, а завтра с рассветом отправимся в путешествие. Нас будут осаждать жеребята, но ты не прогоняй их. Знаешь, они у нас абсолютно безумные…

— Представляю.

— …Не, ни капли не представляешь. Я ученица богини, я исполняю свой долг, но по пути ты наверняка встретишь уйму поклонников, а может и тех, кто станет тебе верными друзьями. И если кто-то захочет превратиться в ночного пони, почему бы и нет? Вольным воля. В мире много странных существ.

— Столько дружелюбия, — Найтмер Мун смотрела без улыбки. — Уже есть планы на меня?

«Сказать честно? Солгать?»

— Я… говорю о сотрудничестве. Выгоднее быть хорошей в мире хороших, чем злюкой в мире плохих.

— Нет, ты говоришь о дружбе. Я знаю, что такое дружба, я умею дружить.

Взгляд богини потеплел, зрачки расширились. И до сих пор нечёткое выражение вдруг прояснилось. Это был восторг. Она наслаждалась каждым мгновением: и кофе, и кусочком торта, и беседой — всем вокруг.

— Прости пожалуйста, — Найтмер Мун обратилась неожиданно мягко. — Приятно было поговорить как взрослые пони. Но личные связи, это ловушка для разума. Дружба мне не нужна.

«Дружба… не нужна?»

— Прежде всего я должна обезопасить свой домен. Я изменю вас, чтобы не грустили в ночи, подарю вам крылья и защиту от внешних угроз. Я не нуждаюсь в почитании, живите как жили. Когда я закончу, вернусь в свой замок, и никому больше не буду мешать. А сейчас я хочу усыпить вас, чтобы никого не пугая закончить работу. Ты не могла бы убрать щиты? Я всё равно их легко пробью.

«Почему так? Где я ошиблась?»

Глаза намокли. Твайлайт едва сдерживалась, чтобы не заскулить. А между тем Найтмер Мун продолжала:

— «Делай что должно, и будь что будет», — это я всегда говорила себе, пока сестра утирала вам слезинки. Перемены всегда требуют жёсткости от творца. С личной стороны, мне больше нравится работать, чем играть в отношения. И наконец, я ленива, а это легчайший путь.

— Нет… — Твайлайт отступила под защиту гвардейцев. — Нельзя же так…

Найтмер Мун снова поймала взгляд, смотря ничего не выражающими глазами. Её рог горел.

Эта глупая-глупая аликорница не понимала их. Даже не пыталась понять.

---

Они стояли одна напротив другой. Высокая как статуя особа, и другая, сжавшаяся и отчаянно дрожащая. Твайлайт боялась не равнодушного взгляда, не оскаленных в ухмылке клыков, и уж точно не показной жестокости. Это не должно было закончиться так.

— Пони не сдаются, — Твайлайт сказала, собрав последние силы. — Мы сильные и храбрые. Мы тоже умеем бороться. За жизни наших друзей, за счастье и свободу. Пони не сдаются перед врагом.

— А земнопони особенно. Я родилась одной из них.

И так умереть. Через столетие жизни, через века в пустоте…

— Мы же убьём тебя!

Глаза сузились. В одно мгновение аликорницу скрыло непроницаемо-чёрное облако.

Сверкнула. Луч белизны прочертил темноту, стену ратуши, рощу на соседнем холме. Гулкий грохот. Звон. Рёв пламени. Ратуша вспыхнула в потоке раскалённого воздуха, осколки разбитых окон зависли в щитах над толпой. Слабых, наскоро выстроенных, едва удержавших ударную волну…

— Азимут тридцать, — заговорил гвардеец. — Выше сотни. Триста. Триста пятьдесят.

— Глоу, нет!!!

Вспышка. Отпечаток в глазах. Звон разбитых щитов.

«Только бы не моргнуть».

Жаркая волна ударила в лицо, плечо дёрнуло. Веер нитей с рога метнулся в потолок, стены, брусья каркаса. Обхватить. Закрепить. Удержать. Аметистовое сияние окутало здание — осколки застыли, но что-то уже хрустело наверху.

— Бегите.

Пони закричали. В глазах поднималась красная муть.

— Глоу, выход! Грин, направь толпу! — крик из амулета.

Гвардеец схватил её, скорчившуюся на полу, начал поднимать.

— Не трожь. Крыша. Рухнет. Держу.

— Понял.

Золотистый оттенок дополнил её магию, поддержал брусья в потолке. Гвардеец старался, но он не знал устройства ратуши — не мог по-настоящему помочь. Обои, картины, ковры и гобелены — всё загорелось от вспышки. Огонь ревел, перекрывая крики сгрудившейся у единственного выхода толпы, а сверху трещало ещё громче. Балки не выдерживали — рассечённый лучом каркас здания складывался как карточный дом.

— Жеребята. Пробрались. Балкон.

Твайлайт сумела перевернуться на спину, указала направление. И умный пони послушался, под «Пёрышком» метнулся вперёд и вверх. Она ощущала каждый его шаг, троицу кобылок сверху, наскоро очищенное от острых обломков окно. Они успевали. Успевали спастись. Но рядом оставались другие, сотни других. Нити касались каждого понивильца: искажённых страхом мордочек, засевших в шерсти осколков стекла, обожжённых вспышкой глаз. Она почти ничего не видела, а они — тем более. Пони слепо тыкались вокруг.

— Нужно было… раздать очки, — она прошептала, едва не сорвавшись на кашель.

Дыхание сбивалось, пахло горелой рогожей, страхом и кровью, горящей сосной. Языки пламени скручивали обои — пожар вспыхнул разом в тысяче мест.

— Хватайтесь за хвосты. Все, хватайтесь за хвосты идущих впереди!

Мэр справлялась. Глоу начисто вынесла арку входа, втрое расширила проём. Но этого не хватало, всё равно не хватало. Десять пони в ряд — а всего семь сотен. Но почему они так толпятся? Почему не могут просто выстроиться и выйти. Семьсот маленьких Твайлайт вышли бы за минуту, а последние бы ещё и подсказали подруге, как спасти её. Но пони толпились, мешали друг-другу, кричали. Глупые пегаски бросались с жеребятами в окна, ранили себя. И она тоже… поранилось. В плече болело, плащ весь промок.

Твайлайт смотрела вверх. Белая черта ожога смешивалась с красным маревом, по краям зрения поднималась чернота. Но что-то она всё равно замечала. Крошечные, яркие огоньки. Стекляшки. Уже не осколки — потому что осколки ранят других — а просто стекляшки. Они парили в воздухе, отражая пожар и слабеющий свет её магии. Их были тысячи. Ещё никогда она не держала разом столько крупных и мелких вещей.

Они кружились, колыхаясь от жаркого ветра, отражались в глазах. Словно звёзды. Ей всегда нравились звёзды, её меткой была парная звезда…

— Нэста.

Голос рядом.

— Что?

— Держись.

Крылатая пони обняла её, прикрывая своим телом от пожара. Нос уткнулся в плечо.

— Считай за мной. Раз овечка. Два овечка…

…

— Считай, Твайли. Сто овечек, и всё будет хорошо.

Так много.

— Шесть овечка.

— Семь овечка, — пробормотала Твайлайт.

Это невежливо, считать овечек. Овечки такие же как и все: они тоже жили в городе; её городе; у них тоже были имена. Она играла с ними маленькой, когда мама просила старших прибраться в парке. Там было столько палой листвы.

— Двадцать овечек. Двадцать одна…

Как их звали, ту троицу? А маму? Её все узнавали на улице, она не очень-то часто называла себя.

— Тридцать овечек. Тридцать одна.

Брата не было рядом. Снова. Он остался в городе, чтобы встретить кого-то. Кого-то опасного. Одну пони, которая пришла незваной и не хотела жить как все.

— Сорок овечек. Сорок одна.

Так больно. Она должна была дать ей в нос; этой дуре; и одной, и другой. Чтобы прониклись, чтобы никогда больше не обижали других. Но она совсем не умела драться. Драться — плохо. Разумные пони на то и разумные, что могли договориться обо всём. Вражда ведь убивает. Вражду исправить ещё можно, а убийство не исправить ничем.

— Семьдесят овечек. Семьдесят пять.

— Одна же…

— Нет, сразу пять.

Это хорошо, наверное. Мысли терялись: она уже почти ничего не видела, в горле першило, тянуло плечо.

— Восемьдесят овечек. Восемьдесят пять.

Криков становилось всё меньше, а треска больше. Потолок опускался к ним.

— Девяносто, девяносто две. В подвале ещё! Задохнутся! — пегаска забрала её амулет.

— Не могу…

— Держись. Девяносто пять.

— Спасайся…

— Сто.

Её дёрнуло, бросило через треск и грохот, протащило, ударило, понесло — и вдруг оставило в покое. Мордочка лежала в чём-то мягком. Пахло травой.

---

Она не знала, держалась ли, или теряла сознание: мысли то исчезали, то возникали снова, ужасно кружилась голова. Шерсть вся промокла, что-то холодное гуляло по телу, а перед затянутым мутью взглядом то и дело мелькала сосредоточенная мордочка пегаски — серая и косоглазая — она обтирала её.

— Спасибо тебе, Твай, — Дёрпи шептала снова и снова, тыкаясь мокрым носом ей в лицо.

— С овечками было… не смешно.

— Ага. А сейчас выпей это.

Фляга ткнулась в губы. Это был заготовленный гвардейцами стимулятор; листья коки; очень сильное, неприятно-терпкое на вкус питьё.

— Остальные?..

— Помогают пострадавшим. Никто не погиб.

«Никто не погиб…» — голова упала на копыта.

«Не погиб…» — слёзы потекли по щекам.

Она плакала долго. Наверное даже очень, недопустимо долго. Шум толпы поутих — гвардейцы разогнали всех лишних по домам, а теперь помогали раненым. У госпиталя сплошными рядами лежали носилки: десятки, если не сотни пострадавших от стеклянных осколков, давки в толпе, дыма и огня.

«Что же ты наделала, Глоу?» — всплыла мысль. Совсем неуместная сейчас.

«Всё правильно. Мы успели. Мы точно ранили её», — ответила другая.

«Я бы поступила так же?» — спросила третья, и Твайлайт, вспоминая ужас на знакомых лицах, не знала ответ.

Подошёл врач из отряда, недолго осматривал, а после второй гвардеец занялся раной на плече. Оказалось, всего лишь царапина: крошечная, неглубокая. Оказалось, что её плащ мокрый и плохо пахнет, а шерсть обгорела бы, если бы она не была «умницей» и не догадалась, как потушить себя.

Она не была умницей. Она предупредила врага.

— Как ты, Твай?

Лицо подруги. Почерневшая от сажи шерсть, дрожащее копыто, сузившиеся зрачки.

— Я… в порядке. Перегорела только. Работать могу.

— Хорошо. Как очухаешься, помоги «Поиску». Скоро вылетаем.

— Она?

— В ратуше была обманка. Иллюзия.

— Невозможно.

— Я сожгла её первым же ударом. Настоящая пряталась снаружи, мы ранили её.

Твайлайт не могла поверить. Она знала иллюзии, мастерски знала! У создания в ратуше не было ничего похожего на нить управления. У неё были живые, глубокие глаза.

— Сильно ранили?

— Не знаю. Ушла к востоку, переходом на сотню миль.

Значит, отследили триангуляцией. Второй отряд поиска в Замке, третий и четвёртый на высотных планёрах — вместе они могли выследить врага в любой точке на полтысячи миль. Но напасть — только своей группой: «Антимолния» давалась гвардейцем не так-то легко.

Твайлайт кивнула подруге, не смея задерживать. Взгляд поймал взгляд, и в глазах изумрудной единорожки не было обвинения — только огромный, перекрывающий всё страх. Но она держалась, а значит одна лавандовая трусиха тоже что-то могла.

— Да, нужно преследовать, — Дёрпи вернулась. — Хирург заканчивает и сразу же вылетаем. Нужно гнать её и гнать, эту сволочь, пока сама перемирия не запросит. Необучаемая порода. Но научим всё равно.

«Как она не понимает? Глупая пегаска».

— Опережая сомнения, она играет по правилам. Если бы хотела, снесла бы нас с Понивилем прямо сейчас. Вам это может показаться странным, но для неё всё честно. Был и вызов, и прямое нападение. Пока что это конвенционная война.

Твайлайт не знала, что это за штука такая — «конвенционная война», что в ней «конвенционного», стало быть «обычного», и чем это отличается просто от убийства. Или массового убийства, если им не повезёт. Но по крайней мере одно было правдой: Найтмер Мун умом не отличалась — особенно тактическим — только не очень грамотная пони стала бы бежать в своё темнолесье, чтобы спрятаться там в обнимку с липой. Она как будто не знала, что вектор «перехода» можно отследить по остаточным волнам.

— Дёрпи, — Твайлайт обратилась. — Ты из военных? Почему ты всё время врёшь о себе?

— Можно позже?

— Прости.

Губы коснулись уха, пегаска чуть дунула, заговорила шепча:

— Ладно, признаюсь. Как-то раз Тия хотела завести себе тайную службу. А потом посмотрела в зеркало, да и поняла, что она сама себе тайная служба. Так и плюнула, к Дискорду конкурентов, разослала недоучек по домам.

— А мы…

— Неа, вас не прогонит. Вы клёвые. Вы лучше неё.

Серая пегаска отпустила её, обошла кругом, принялась снаряжать. На шею опустилось тяжёлое как гиря ожерелье щита, зашуршали ремешки и подсумки, щёлкнуло крепление перевязи за спиной. Наконец, появились очки — большие и очень крепкие — закрывающие и весь верх лица, и особенно чувствительный к холоду нос. Теперь крылатая могла нести её безо всяких усилий, через свист ветра и удары злого волшебства. А скорее единственный удар, который и станет последним.

Дёрпи улыбалась, приободряя, но на самом деле не понимала ничего. Она во всём помогала, была редкой всезнайкой, да и умницей каких поискать — но всё же обычной пегаской. Пегаски любили приключения — так и она любила. Пегаски обожали рисковать — так и она обожала. Но чтобы заглянуть дальше, пегасьей соображалки уже не хватало: от природы наивная, Дёрпи не осознавала, что это уже не игра.

Теперь им оставалось только закончить начатое. Кровь пролилась.

---

Под крыльями дюжины пегасов мелькали спутанные кроны. След вёл на восток, через дикий лес. Небо потемнело: погасла луна и не светили звёзды — но усиленному магией зрению это нисколько не мешало. На самом деле они могли вовсе не смотреть: волшебники «Поиска» работали с давно заготовленным кристаллом локатора, тихий перестук в амулете показывал сигналы двух других отрядов, а чётко слышимое потрескивание — расстояние до врага.

Тридцать миль. Двадцать девять. Двадцать восемь. Аликорница не двигалась, не пыталась бежать.

— Метка десять и сразу бьём.

Значит, как только покажется над горизонтом, сквозь кроны, ветви и стволы. Неэффективно, зато страшно. Их единственным шансом было снова напугать врага. Заставить её метаться, бить наугад, ставить защиту — которая всё равно не работает против их волшебства.

— Она прямо по курсу. Готовьтесь.

Первая пара поднялась выше. Луч плазменного канала зазмеился по лесу, поджигая деревья, выискивая цель. Но враг не стала ждать: из подлеска взметнулись чёрные нити, темнота залила внешнюю поверхность щитов. Слепящим росчерком пронеслась антимолния, потом ещё раз, и ещё. Тьма развеялась, словно дым, чародейский огонь в одно мгновение оттеснил её. А лес внизу всё разрывали вспышки заклинаний, сверкали слепяще яркие белые лучи.

— Глоу! Не трать камни зря!

— Не зря! Раз задела!

В остаточном сиянии магии не только её рог горел янтарём, тот же свет вырывался из глаз и рта. Твайлайт не могла отвести взгляд. Казалось, что сама Селестия сражалась бы с сестрой в отблесках такого же пламени. Это всё осколки кристального сердца — которое они забрали, разбили, а теперь использовали не глядя. Сама она тоже прижимала к груди светящийся камень: в мысли лезли странные образы, кружилась голова.

Две пары метнулись ниже, прочёсывая лес.

— Потеряли?!

— Летит к оврагу!

И снова внизу вспыхнул огонь.

— Мертва?

— Мертва?!

Двое пегасов приземлились.

— Снова обманка! Сигнал к югу! — крикнул единорог.

Бросило вверх, замутило от резкого виража, отряд перестроился. Они понеслись дальше, стремительным, жестоко трясущим полётом, со скоростью куда большей, чем у любых птиц. Небо затягивало тучами: чёрными, спиральными как в вихре — явно не дождевыми.

— Что же это?! — воскликнул волшебник впереди.

— Что видишь, Гринблэйд?

— Тёмная воронка в полнеба! Она там!

— Бежим! — оглушающе закричала пегаска.

— Не трусь, Дёрпи! Возьмём её! — рявкнула Глоу в ответ.

— Она снесёт нас!!! Все назад!!! — крик пегаски ударил, словно бы минуя уши. Все вздрогнули, свернули с курса, бросились следом за ней.

— Десять. Девять. Восемь, — Дёрпи принялась считать.

— Что?

— Не оглядывайся. Пять. Четыре. Три.

Твайлайт перевела взгляд вперёд, на странно заколыхавшуюся линию горизонта, на будто бы растущие в шпили деревья внизу. Зажмурилась. Позади слышался громовой треск.

— Что это?! — крик гвардейца.

— Боится! Пошли сюрпризы! Боится как никогда!..

Ударило в щиты, заметало. Воздух вокруг исчез, но тут же появился снова, ураганом заполняя вдруг опустевшую область; их с Дёрпи закружило как лист на ветру.

— Вау, — пегаска восхитилась, — стильно. А мы так не умеем. Ноль-один.

— Потери?! — Твайлайт ужаснулась, распахнула глаза.

— Не. Живы все!

Она опустила голову, оглядываясь, и оцепенела в ужасе. То что было лесом и небом, изменило форму, превратилось в сплошное переплетение чёрных лиан. Они дрожали, рассыпаясь в прах. Они были неправильными, чужими. Это выглядело так, словно кусок ткани пространства был вырван и сменился чем-то другим.

— О Селестия!.. — воскликнул ещё кто-то, рискнувший оглянуться.

— Она выдохлась! Туда! — закричала Глоу.

«Богиня… Что она делает?!» — Твайлайт смотрела, не веря, как подруга вместе со своей пегаской понеслась прямо к этому… Искажению.

— Все умрём, — выдохнула Дёрпи, бросаясь следом. Её ноги так крепко сжали бока, что перехватило дыхание.

Твайлайт попыталась раскрыть щит, что тяжёлым ожерельем висел на шее; но он не отвечал — сил не осталось даже на эту малость.

«Умрём», — мысленно согласилась она, закрывая глаза. Но прошло пять секунд, десять, она не почувствовала себя мёртвой — трясло и сжимало как прежде немилосердно. Глаза открылись. Серебристый щит Гринблэйда мерцал вокруг.

---

Пегасы неслись вперёд, разделившись на авангард и три тройки; они ловко уклонялись от рассыпающихся в чёрную пыль обломков лиан, двое лучших волшебников прикрывали отряды. Вдруг впереди вспыхнул огонь, тёмные переплетения загорелись.

— Вы невероятны! — с удивлением и болью воскликнул голос, прозвучавший будто бы отовсюду.

И Твайлайт вдруг осознала, что враг здесь, совсем рядом: прячется за тёмным облаком, в котором гаснут вспышки огня, которое теснит янтарный щит в центре и ударили с флангов остальные.

— Окружайте её! Окружайте! Не дайте уйти! — выкрикивала Глоу.

— Вам меня не убить! — со злым смехом отвечала тьма.

— Забудь о транслокации, Луна! Забудь! Ты в собственной ловушке! — дико хохотала серая пегаска.

Другие тоже смеялись. Пегасы, единороги — для них это была словно охота, словно весёлая игра.

— Грин, правее! Выше, все! — кричала из амулета Глоу. — Контур! Прижмите тварь к земле!

Как будто виверну или гидру, гвардейцы отрезали богиню от неба. Контур антимагии нарушал потоки, превращая самые древние и страшные чары в безобидный огонь. Сверкали молнии, лучи пламени, ослепительно белые плазменные вспышки: тёмная туча с каждым ударом теряла части себя.

— Умри! Умри! Умри!!! — крик подруги заставлял дрожать. А тьма всё смеялась в ответ. Сверху, снизу, отовсюду вокруг. Вдруг Твайлайт осознала, что голос уже не один.

— Враг на шесть! — заорала пегаска.

Сверкнуло, молния ударила в щит позади. Её тряхнуло. Всё закружилось вокруг.

— Все на правую полусферу! На правую! — хрипло кричала Глоу.

— Нечем! Теряю щит! — паниковал кто-то ещё.

Твайлайт зажмурилась. В глазах мелькали тёмные пятна, по лицу текло; запах сажи и чего-то ужасно горелого лез в нос.

Восторженно смеялась пегаска.

— За мной! Отступаем!

— Она схватила его! Схватила!

— К замку! Все к замку!

— Если ты можешь сделать хоть что-то, Твайли, сейчас самое время, — скороговоркой в ухо зашептала Дёрпи.

Твайлайт открыла глаза и едва не ослепла от ударившей рядом молнии. Огни сыпались градом, потоками кружила чёрная пыль.

Впереди мелькнули зелёные глаза.

Узор в голове выстроился стихийно, в один миг — сфера сжатого заклинанием воздуха понеслась к тёмной богине. Взрыв. И аликорница развеялась в пыль.

Обманка. Но в этот раз проще — управляется нитью. Значит можно перехватить. Твайлайт сжала зубы, сосредотачиваясь: работа с иллюзиями ей всегда давалось легко. Потребовалась всего пара секунд, чтобы вызвать узор, ещё три — заметить нить связи, потянуться, схватить…

Она увидела мир десятками глаз. «Не бойся! Защити! Спаси Её!» — хором кричали голоса. Она почувствовала, как тает среди них. Чёрная глубина сомкнулась вокруг, сотни щупалец вцепились в душу, готовясь разорвать; но на миг раньше рванулась она сама, разбивая связи заклинания и одновременно с этим словно бы раскалываясь изнутри. Наверное, так начиналась смерть.

Как вдруг всё прекратилось, рядом сверкнул янтарный щит.

— Ты как, Твай?!

— Они живые… Живые…

— Наружу! — крикнула Дёрпи.

Они летели через заросли чёрных лиан, а позади сверкали быстро удаляющиеся огни. «Бросаем своих», — поняла Твайлайт, но никакого ответа чувств это не вызвало. Голоса эхом звучали в голове: выжигая остатки эмоций, превращая разум в ледяную пустыню. Словно в ратуше, где казалось, что смерть совсем рядом, но теперь не было ни воспоминаний, ни тех оцепенелых мыслей, совсем ничего.

Секунды бешеного полёта, и они вырвались из чащи искажения. Десятки пар зелёных точек мерцали позади — живые иллюзии преследовали их словно тени.

— Твай, готовься! Прыгаем к замку! — хрипло крикнула Глоу.

Две пегаски полетели крыло к крылу.

— Прости, Блэйз. Прости, Дёрпи…

— Заткнись! Оторвёмся! — единодушно разъярились пегаски.

Сверкнуло. Заклинание перехода отправило их прочь.

---

Мгновение, и всё изменилось, мир превратился в водопады жемчужных сетей. Внизу оставалась земля, вокруг небо; но глаза видели только туман и сияющую оболочку щита, в котором, словно в стреле, они с Глоу неслись вперёд. В ушах звенело, нарастающий жар заполнял тело, не получалось дышать.

По наклонной, сжимая в вихрь волшебные потоки, они взвились к стратосферным облакам. На секунду янтарная игла остановилась среди жемчужного океана и вновь понеслась вперёд. Твайлайт дрожала. Перегрузка сжимала тело, взгляд затопила белая муть, но привыкшее к всякому сознание пока что держалось. Мельчайшие частицы облаков проносились вокруг, но чем дольше длилось заклинание, тем чаще они вспыхивали — огненные светлячки мелькали в глазах.

Минута полёта, вторая — щит начал мерцать. Тысячи и тысячи взрывов сверкали позади, но с каждым мгновением всё больше их появлялось и на острие иглы. Полёт превратился в падение, когда новая вспышка заклинания затопила всё вокруг. Взгляд изменился снова, дыхание вырвалось из груди, тело словно окунуло в кипяток — они вернулись в мир.

Ветер заметал их из стороны в сторону, земля быстро приближалась. Вспыхнули линии магнитного кольца. Тряхнуло. Перед глазами мелькнула стена, новый удар сотряс тело. И всё закончилось, они зависли над землёй.

«Спаслись», — устало подумала Твайлайт, но через мгновение вновь полетела вниз. Камень больно ударил в живот; сверху свалилась Глоу, выбивая дыхание; блестящими стекляшками осыпался щит.

— Вы целы? Помощь нужна? — склонился над ними гвардеец.

Твайлайт не могла ответить, и двинуться тоже не получалось, только мысли стихийно проносились в голове. Переход на полсотни миль был пределом для Глоу. Сколько же она тренировалась, чтобы его достичь, но всё равно редко обходилось без ошибок. В этот раз она сумела просчитать траекторию, не перепутала и с точкой выхода. Вот только собственную выносливость переоценила. Впрочем, как и всегда.

Они лежали на брусчатке, у неровной стены донжона, а прямо под носом васильки украшали газон.

— Готовьтесь! Сейчас она будет здесь! — закричала Глоу, вскакивая.

— Ай! — вскрикнула Твайлайт, когда копыто неловкой подруги наступило на неё.

Быстро бросив: «Прости!» — изумрудная единорожка метнулась к замку. Громыхнула открытая ударом дверь, вспыхнули охранные заклинания, и всё затихло, с парой стражников они остались одни.

— Значит, резервный план? — спросил гвардеец.

Твайлайт кивнула, а затем осторожно, с помощью стражника, поднялась. Голова гудела, по краям взгляда всё плыло; но она чувствовала страх, жгучую боль в глазах и сверлящую под затылком. Чувство ледяной пустоты прошло, словно переход оборвал последние связи с чужим разумом. Она снова могла думать, чувствовать, рассуждать.

— Всех гражданских вывезли?

— Ещё утром, три часа назад.

— Хорошо.

Вчера Глоу убедила её отослать из Замка всех невоенных, так что здесь осталась только рота гвардейских пегасов и сотня волшебников, собранных по всей стране. Не такие верные, как те, кто… остался позади, всё же они были достаточно опытны, чтобы не паниковать. Топча васильковые клумбы, ковровую дорожку, выкидывая столики и книжные полки — солдаты подготавливали для боя главный зал.

В сопровождении стражников она вошла внутрь. Свет кристального сердца выгонял тени из каждого угла, тускло блестели доспехи гвардии, слышались громкие, но не испуганные голоса.

Здесь столько всего было сделано: и камин с тёплым полом, и мебель от лучших мастеров, и даже полумесяц сада — который они по кустику переносили со всей страны. Твайлайт помнила, как волновалась о каждой мелочи. Вдруг что-то не понравится? Вдруг что-то окажется слишком низким для изысканного вкуса божества? И Глоу с Пинки ей помогали, и Дёрпи, и особенно Бон-Бон. Сотни наёмных мастеров и множество добровольцев, десятки учёных, по крупицам восстановивших облик дома богини в тёмном лесу. Тщетно — как оказалось. Как могла в мире жить пони, которая знала дружбу, а потом цинично отвергала её?

Не важно. Они всё ещё могли защищаться. Вдоль внешних стен гвардейцы разворачивали линии сигнальных заклинаний, чертили пометки и ловушки; в центре ограждающего узора мерцал кристалл городского щита: совсем маленький в сравнении с другими исполинами, один из самых новых. «Сердце» должны были отправить в селение далеко на юге, но Твайлайт использовала всё своё влияние, чтобы перехватить груз.

За окнами виднелся лес, ветер шумел. Все молчали. Рядом выстроилась сотня пегасов в полных доспехах гвардии и столь же хорошо вооружённые чародеи: они были лучшими, кого удалось найти. Гвардейцы встречали чудовищ из диколесья и знали, что от страха нельзя бежать. Волшебники были бывшими учителями Твайлайт и товарищами из Академии. «Командой по спасению мира», — как шутила мелкая аликорница в выпускной день.

Всего двести героев в страшном тёмном замке. Словно сцена из спектакля, что вечно сопутствовал праздникам зимы…

Там была тьма и холод, за окнами ветра громкий свист. Щит Кристального Сердца остался далеко позади, до тёплых земель ещё тысяча миль. Сотни единорогов ушли, чтобы дать место под куполом жеребятам обычных земнопони. Архонт Платина не стала смотреть, как они умирают снаружи, она приказала солдатам идти за собой. Никто не посмел ослушаться, хотя в городе оставались их семьи.

Без сил идти дальше они умирали в заброшенном замке, когда случилось чудо, столь редкое в историях из настоящего прошлого. Селестия привела пегасов. Плачущие земнопони с единорогами вместе летели к побережью в копытах крылатого народа, тёплый свет богини согревал их и вёл вперёд. Поступок одной доброй, но вместе с тем очень жестокой волшебницы изменил мир — народы объединились, больше никто не смел вспоминать о былой вражде.

Однажды в спектакле Глоу вырвала для себя роль архонта, а её, скромную лавандовую единорожку, хотели поставить на место Селестии. Пришлось хорошенько спрятаться. В тот год богиню играла кобылка неполных двенадцати лет: маленькая, белая, и, вот ирония, обожавшая снежинки.

«А ведь мы можем уйти, — появилась мысль. — Бросить замок. Улететь. Спрятаться. Оставить дело Селестии».

Глупости. Трусость и глупости. Найтмер Мун слишком опасна. Эти живые иллюзии, фантомы, чуждые миру леса — от таких заклинаний не было защиты; но пока она их недооценивает, шанс ещё есть. А если и нет, что же, тогда их долг заставить врага раскрыть как можно больше карт.

Если они умрут здесь, родятся новые пони; а если погибнет богиня, это станет концом всего.

---

Кристальное сердце вспыхнуло ярким сиреневым светом. Все невольно вздрогнули, когда прозрачная плёнка прошла через тела. Щит превратился в сферу вокруг замка и вскоре затвердел, чтобы пропускать внутрь только чистый воздух.

— Как ты, Твай? — спросила Глоу, вернувшись.

Твайлайт молча ткнулась носом ей в плечо.

— В бою бесполезна. Думать могу.

— Глотни, — показалась фляжка.

— Нет. Мне Дёрпи уже давала стимулятор.

Но Глоу всё равно заставила выпить. Боль отступила, слабость ушла; хотя это значило, что через пару часов будет ещё хуже.

«Через пару часов?.. — промелькнула удивлённая мысль. — Я уже могу планировать на два часа и дальше?»

Твайлайт облегчённо выдохнула, было приятно наконец-то почувствовать себя собой.

— Ринуться вперёд с Блэйз, — тут же спросила она, — это было хорошей идеей?

— А гнать за мной с Дёрпи? Чем ты вообще думала?

— Я не думала, — опустила взгляд Твайлайт.

— Я тоже, — прозвучал вздох, — но это сработало. Она приняла вызов. Она придёт.

И, будто следуя призыву, в небе появился тёмный вихрь. Она пришла.

— Так вы хотите войны, мои маленькие глупые пони? — голос прозвучал отовсюду.

Столько удивления было в нём, словно Найтмер Мун не могла поверить в очевидное.

— Ваша богиня бросила вас. Она не хотела смотреть, как вы меня убиваете? Что же, вам это почти удалось, но второго шанса не будет.

«Почти удалось?» — Твайлайт бросила на подругу восхищённый взгляд.

— Снимайте защиту, выходите. Я научу вас видеть красоту ночи. Обещаю, ни один день не сравнится с теми чудесами, что я покажу вам. В ночи нет зла: вы это поймёте, как только научитесь правильно смотреть.

Пони молчали.

Аликорница вздохнула:

— Вы никогда не хотели меня слушать. На что я надеюсь… Не одумаетесь? Тогда к бою.

Туча опустилась ниже, вихри стали срывать кроны деревьев; тени закружили вокруг щита, пытаясь найти лазейку внутрь. Ловушки вспыхивали, раскидывая их, но не могли уничтожить. Твайлайт приглядывалась к этим странным созданиям. Сначала голоса как у живых, теперь на удивление живые движения. Тени боялись огня, прикрывали своих, пытались вместе защититься от заклинаний. Невозможно было представить разум волшебника, который мог бы сотворить таких созданий и к тому же ими управлять.

— Вы знали, мои маленькие пони, что я способна читать умы подобно книгам? Я прочла одного из ваших друзей и знаю ваш план. Вы не готовы. Среди вас нет отражений Элементов Гармонии. Так что же заставляет вас сражаться? Надежда? Или всего лишь страх?

— Пони не сдаются, — неожиданно для самой себя повторила Твайлайт.

Все оглянулись на неё, заставив нервно переступить.

— Как же я скучала без вас!.. — с весёлым смехом воскликнула богиня. — Подождите немного, придумаю, как улучшить защиту, и возьму реванш.

Она замолкла, живые иллюзии отступили от щита. Всё снаружи затянуло кружащим в потоках вихря туманом, трещали деревья, ветер выл стаей взбешённых волков.

Да, здесь раньше жили волки. Ветвь народности Коумо. Глоу нашла их селение в пещерах под замком, а затем с Гринблэйдом они сожгли его дотла. Её тоже звали, но Твайлайт отказалась. Она просто не могла. Убивать беззащитных — отвратительно. Это было самой худшей, самой мерзкой работой, какую только можно представить. Она не могла так, хотя и понимала, что всё равно виновата: в конце концов она была ученицей богини, а значит и послом.

Волки тоже виноваты. Они могли бы есть рыбу. Это не так страшно, когда другие едят рыбу, если понадобится пони могли бы даже ловить рыбу для них. Но чудовища отказывались. Они держали взаперти кроликов, выращивали для них овощи, а позже убивали. И пони убивали в ответ. Кровь за кровь — древнейший закон мира, и даже спустя столетия, в Эквестрии, бывало, возвращались к нему.

— Почему ты не пошла в гвардию, Глоу?

Хотелось отвлечься разговором хотя бы на минуту. Мышцы подёргивались, хвост самовольно дрожал.

— А ты видела, подруга, ну хоть раз, чтобы богиня обнимала гвардейца? — громко, на весь зал, сказала изумрудная единорожка.

Пони засмеялись. Потеряв товарищей, ожидая смерти или чего-то худшего, они смеялись над шуткой волшебницы, заставляя её саму неуверенно улыбаться.

— Не принимайте на свой счёт, ребята, — обвела она копытом всех вокруг, — но доспехи у вас дурацкие, а из Шайнинга командор, как из меня радужная пегаска.

«Проклятье, умеет же она всё испортить!» — мысленно чертыхнулась Твайлайт.

Но никто ничего не сказал, все слушали с улыбками. Им неважно было, что говорит эта единорожица, лишь бы она говорила. И Глоу продолжала, словно годами ждала такого случая. Сколько же нелестных слов она могла высказать о гвардии, о страже, о государственных советах, о самом сословии дворян. Твайлайт чувствовала, как кровь приливает к лицу. Гнев поднимался внутри. Слова подруги ранили, особенно когда она ругала брата, а после него сэра Блэкстоуна — экс-командира гвардии — других хороших верных солдат.

— А как же Селестия? — наконец, не выдержав насмешек, кто-то задал опасный вопрос.

— Она замечательная. Из того, что было, она построила дом для всех нас. Эквестрию. Лучшее место в мире, — негромко, но так, чтобы слышали все, произнесла Глоу.

В тишине раздался смех чудовища снаружи; или, может, это ветер так зашумел.

— Иногда следует напомнить себе, за что мы сражаемся. Простите, — опустила взгляд изумрудная единорожка.

Вскоре солдаты стали негромко переговариваться, двое пошли проверить периметр щита. Все успокоились: сама атмосфера, минуту назад напряжённая до предела, заметно разрядилась. Но когда Глоу подошла ближе, она дрожала, глаза испуганно блестели — словно весь этот разряд достался ей.

— Держись, — шепнула ей Твайлайт, обнимая.

— Ага, держусь, — с горечью усмехнулась единорожка. — Не думаешь же ты, что я позволю Гринблэйду, Блэйз и остальным погибнуть зазря?

— Глоу, помни, последний ход сделаю я.

— Ты едва на ногах стоишь.

— Всё равно успею вдвое быстрее, — сурово взглянула Твайлайт на подругу, и через несколько секунд противостояния та опустила взгляд.

Они выбрали место рядом с кристальным сердцем, в паре шагов от ниши с Элементами Гармонии. Волшебные камни не рискнули сдвинуть с места — никто не знал, какое значение имеет подставка, но она явно была непростой. Да и сами камни выглядели далеко не обычными накопителями. Они были способны на большее, на гораздо большее. Глоу говорила — какой-то на неё отзывался; но на касание Твайлайт не отвечал ни один.

«Есть в вас что-то глубоко неправильное», — прошлась она взглядом по пяти невзрачным камням.

«Разве все пони, вставшие рядом с нами, не верны»? — коснулась камня Верности,

«Кто посмеет назвать себя добрым, зная, что помогая одним ранишь других? Ты для глупцов?» — тронула камень Доброты.

«Щедрость, это когда даёшь другим то, что они заслуживают? Нет?.. Я не даю другим всё, что они захотят, мне не о чем жалеть».

«Радость, это когда умеешь делать опиум и добавляешь его в начинку любимых конфет? Шутки редко заставляют меня улыбаться, извини».

«Как быть с тобой, Честность? — толкнула она крайний камень. — С тобой мы проиграли бы, даже не начав войну».

«И наконец Магия, — взгляд перенёсся на потолок, — или скорее Чудо, что потерялось в нашем мире, в век, где нас не удивляют даже сны…»

— Простите, камушки, ваш путь не для нас, — тихо сказала Твайлайт.

В конце концов на её метке была всего лишь парная звезда.

---

Буря снаружи усилилась. В вихрях пролетали камни, вырванные с корнем деревья били в кристальный щит. Впрочем, ему это не вредило, да и повредить не могло. «Кристальным» его называли в честь сердца, а на самом деле он был скорее алмазным: очень прочным, очень гибким, с таким бесчисленным числом слоёв и граней, что даже антиэлектронами не пробивало насквозь. А ещё он восстанавливался, и хмурая Найтмер Мун стояла по ту сторону, поглаживая копытом прозрачный барьер.

— Это пат, — богиня заговорила громко, легко перекрывая шум бури. — Я не могу его пробить, не убив вас. Сдаваться вы не желаете. Что делать будем, мои маленькие друзья?

Глоу вышла вперёд, но молчала.

— Хочешь, обожгу тебе нос? Я разобрала твою «антимолнию», исправила и улучшила. Моя защита отныне неуязвима к позитронному лучу. Ваш хвалёный щит я могу уничтожить, всего лишь направив удар в кристальное сердце. К сожалению, вас это убьёт.

— Так чего ты ждёшь? Боишься? — Глоу подошла к краю щита.

За стеной ливня Твайлайт не могла чётко видеть фигуру аликорницы, но показалось, что она закусила губу.

— Сдаётся мне, великая и могущественная Найтмер Мун готова струсить. Хочешь драки, иди сюда. Боишься — убирайся. И сейчас ты уберёшься, потому что так и осталась в глубине души никчёмной земной.

Тёмная аликорница молчала.

— Давайте так, — она заговорила через несколько секунд. — Вы поклянётесь, что не будете взрывать «Сердце». Я-то всё равно уцелею, а вы погибните. Такая победа мне не нужна.

— Клянусь, — Глоу ответила чётко. — А ты в чём поклянёшься?

— Приду сама.

Аликорница кивнула, шагнула вперёд. Щит расступился, чтобы закрыться за ней, и орда теней снаружи сразу же развеялась. Крылатые фигуры таяли, словно были из песка.

— Да, лично. Да, без обмана, — Найтмер Мун медленно шла к отступающей единорожке. — Задели за живое, смею сказать.

Твайлайт задрожала, когда враг приблизилась. Под слоем тумана было видно, какие ужасные ожоги покрывают тело аликорницы: одно крыло сгорело до кости, но она шла ровно, оглядывая всех и каждого пронизывающим взглядом зелёных глаз.

Глоу опустила голову, вспышка антимолнии отпечаталась в глазах, громыхнуло. Но когда пыль развеялась, Найтмер Мун стояла как прежде, а между ними дымился разбросанный взрывом паркет. Её защита… реагировала? Но как именно? Твайлайт не могла понять.

— Это всё, на что вы способны?

— А что способна показать великая и могущественная Найтмер Мун? — спросила Глоу.

Строй волшебников замкнулся, окружив богиню, строго исполнявшие приказы пегасы жались к ним. Перед аликорницей стояла одна изумрудная единорожка, и насмехалась, будто почувствовала слабое место: будто жеребячество и вправду могло ослабить тысячелетнее чудовище. Или… сдержать её.

Рог богини вспыхнул синевой, слепящим сиянием сверкнула молния. Разряды прошлись по янтарному щиту, целиком оплетая его.

— И это всё? — хмыкнула Глоу, когда сияние угасло. — Под куполом не так-то просто с чудесами, а?..

Тёмная богиня усмехнулась в ответ.

— О, ты не представляешь, моя маленькая пони, сколько о чужой защите могут рассказать простейшие электроны. Мне нравится твой щит, подожди пару секунд…

— Нет уж! — крикнула единорожка, бросаясь к врагу. Вместе с ней ударили остальные, битва началась.

Взорвались плиты пола, в воздух взметнулась пыль — всё вокруг потемнело так, что даже поисковые нити ничего не ощущали. Снова и снова грохотало впереди.

— Один, два, три, — Твайлайт считала вслух.

Пять секунд, десять… Найтмер Мун оглушающе захохотала, грохот взрывов сливался в сплошной гул. Воздух в зале раскалился настолько, что любой без волшебной защиты сжёг бы лёгкие, лишь попытавшись вдохнуть. Твайлайт вся взмокла, хотя её прикрывал уже вполне надёжный лавандовый щит.

Пятнадцать секунд, двадцать…

— Сейчас, Твай! — вылетела из пламени ошарашенная Глоу. Исчезла. Стражники метнулись к краю щита.

Твайлайт закрыла глаза, сосредотачиваясь — теперь счёт шёл на доли секунд.

Элементы взлетели над подставкой. Появился жемчужный туман.

— Глупая-глупая Найтмер Мун. Ты действительно поверила, что простой солдат знал всё?..

В окружении сияющих камней остановилась лавандовая единорожка, её глаза вспыхнули белым огнём.

— Не в этот раз! — аликорница в долю мгновения оказалась рядом. Ударила. Молния испепелила единорожицу без следа.

И Камни взорвались. Ослепительной, подобной маленькому солнцу вспышкой. Зал испарился, мелкими осколками разлетелся замковый донжон. Воздух под щитом вмиг раскалился как в доменной печи.

Сгрудившиеся по другую сторону кристальной стены гвардейцы попятились. Все знали: рухни щит сейчас — ничто их не спасёт. Но он должен был продержаться. Даже если «сердце» уничтожено, щит всегда стоял ещё десять секунд.

Девять… Восемь…

— Мой хвост? — задумчиво спросила пони.

Семь… Шесть…

— Хвост? — с долей паники повторила она.

Четыре… Три…

— Хвоста нет, Твай.

Один… Ноль.

— Что-то не так, — Твайлайт прошептала, уже не думая о сгоревшем хвосте.

Сейчас в них должен был ударить раскалённый воздух, сдавливая защиту и вжимая в камни тела, но стена стояла; море огня внутри быстро рассеивалось: щит поглощал тепло.

За рёвом пламени послышался смех.

— Вы хоть догадываетесь, что сейчас произошло, мои маленькие пони?

Аликорница стояла посреди огненной бури, держа магией кристальное сердце. Осколки Элементов кружились вокруг.

— Зарядить Элементы Гармонии, сделав из них бомбу… О да, это была потрясающая идея! Прекрасная иллюзия, даже я поверила на миг. И что за тактика, вы все сумели незаметно уйти. Лишь одно мои глупые пони не учли — Элементы всегда защищают того, кто их несёт.

Твайлайт задрожала, когда зелёные глаза богини обратились к ней.

— Я знаю, как пробить защиту Элементов, — оскалилась Найтмер Мун, — но мы погибли бы вместе, будь в тебе чуть больше храбрости.

Тёмная богиня взмахнула крыльями: обгоревшим костяным с той же лёгкостью, что и целым.

— А теперь бегите, мои пони. Сегодня я отпускаю вас.

Аликорница подлетела вплотную к поверхности волшебной стены. Угольно-чёрная морда оскалилась, отблески пламени заплясали на острых клыках.

— Бежим! — закричала Глоу.

Твайлайт почувствовала прикосновение, захват копыт на шее. А затем вспышка заклинания унесла их прочь. Бросились бежать остальные: пегасы подхватывали бескрылых и уносились вдаль со всей скоростью, что только могли дать их крылья.

Буря снаружи ослабла, превратившись в моросящий дождь. И как только пони ушли, богиня ступила наружу, подставляя под холодные капли обгоревшее тело. Силы иссякли. Сегодня она сражалась так, как ещё никогда.

---

---

Глоу бежала; через ивняки, ручьи и овраги, петляя по тёмному лесу; Твайлайт шаг в шаг следовала за ней. Они всё чаще замедлялись, чтобы отдышаться, но вскоре снова срывались в галоп. Иногда вспыхивал огонь, отгоняя кошмары, которые скорее чудились, чем действительно скрывались среди деревьев. Огромная луна освящала дикий, неосвоенный лес. Их путь вёл к Понивилю, до города оставалось полсотни миль.

«Почему богиня не вмешалась? Почему?!» — вопрос снова и снова кружился в голове. Единственный удар, и всё бы закончилось. Единственный удар, и от замка осталась бы только выжженная пустыня. Их жалкая ловушка и рядом не стояла бы с солнечным огнём. Но атаки не последовало, хотя они отступили, а враг была уязвима как никогда.

«Так почему же? Почему?!»

Время уходило. Найтмер Мун не была серьёзной угрозой, пока призывает бури и метает молнии с небес. Всё это игрушки, всё это не оружие в настоящей войне. Но она могла накрыть страну облаком яда, могла отравить воды, могла создать болезнь. Или уже сделала это?.. Снова и снова проверяя себя заклинаниями Глоу не находила признаков чужого вмешательства, но тысячелетнее чудовище, безусловно, могло сделать это незаметно для неё.

Глоу изучала врага. От дневников и писем из архивов Кантерлота, до работ современных историков и врачей. Найтмер Мун была основателем клинической медицины: она использовала полимерные реакции, когда лекари делали припарки из ивовой коры и подорожника; она создавала новые виды, когда лендлорды правили замками, а земные жили в рабстве и не умели читать. В своих исследованиях, гениальных и в той же мере безумных, одна единственная пони на столетия опережала прогресс.

Атаковав дважды, Глоу убедилась, что враг не была солдатом, не была и политиком. В переговорах Найтмер Мун показала слабый, шизоидный психотип; а в столкновении терялась, пытаясь решить задачи грубой силой. И, очевидно, боялась убивать. Но надолго ли?.. Вдруг этот образ — ловушка? Вдруг враг отлично осознаёт свою слабость, и поэтому ведёт перед сестрой гораздо более тонкую игру. Смесь бесценных знаний и жеребячьих капризов, наигранной уязвимости и показной жестокости, где под слоями иллюзий скрывается тёмное, неизвестное ядро.

Ветви хрустели позади, подруга не отставала. Едва ли тени врага были хорошими следопытами, а уж магические следы они с Твайлайт зачищали мимоходом: школьные привычки давно превратились в инстинкт. Глоу бежала, размышляя, и с каждой минутой всё больше боялась, что её Богиня попалась на ловушку в образе нелепого, неумелого врага.

— Стой!.. Я… — Твайлайт остановилась, закашлявшись.

— На спину. Я понесу.

Глоу затормозила, припадая к земле. Лёгкие горели, но не важно — она всегда была сильней.

— Слушай… — копыта обхватили шею, — Я могу перебросить нас дальше. Через твой щит.

Рискованно. Этот приём использовали в школе, чтобы учить младших, а они обе были далеко не в лучшей форме. Впрочем, выбора не оставалось: на своих копытах они не доберутся до границы леса и за несколько дней.

— Действуй, — сказала Глоу, сосредотачиваясь. Теперь от неё требовалось только направлять и концентрировать поток.

Одно быстрое движение, и перевязь зашуршала; гриву дёрнуло статикой, когда к рогу прижался последний осколок кристального сердца. Самый нестабильный из всех. Она хранила его на крайний случай — чтобы не попасть в плен к врагу. Теперь же заключённая в мельчайших частицах энергия вытекала прерывисто, обжигая рог. Копыта подруги неловко елозили по шее, живот был липким и скользким от грязи; хотя, что там, её саму по уши покрывал болотный ил.

Наконец, с кристаллом было закончено; рог коснулся рога. С общим: «Начали!» — они развернули щит в многогранную сферу, мир вокруг исчез. Глоу знала, что стиль Твайлайт гораздо чище её собственного, но до сих пор не представляла, насколько. Полёт был быстрым и плавным, перегрузка чувствовалась без вспышек боли и ломоты в костях. И даже обычного мелькания точек перед глазами не было — под щитом их окутывала прохладная полутьма. Полсотни ударов сердца, и они замедлились, ещё сотня, и чувство тела плавно вернулось, под копытами скрипнула земля.

Они оказались в роще, близ старого лесоповала. Небо за холмами окрашивали городские огни.

— Прекрасная работа, Твай.

Подруга не ответила.

— Твай!

— Не кричи…

Это были даже не слова, а едва слышный шёпот; но вот копыта двинулись, крепче обхватывая шею, Твайлайт снова начала дышать.

Глоу дала ей и себе несколько мгновений передышки, а затем бросилась вперёд. Грудь будто разрывалась, в коленях вспыхивала боль — но оставалось уже немного: за тёмными кронами показались обжитые земли. Пшеничные поля вокруг города; сады, рассечённые тропинками; а дальше эти проклятые живые изгороди, которые приходилось сносить ударами волшебства.

Вот и огни — тусклые, словно в мареве — над Понивилем мерцал купол щита. С холма было видно, как в центре, рядом с руинами ратуши, толпятся сотни горожан; даже издали слышались их громкие голоса.

Гриву тряхнул ветер.

— Эй, откуда вы такие… — из темноты упала пегаска. — Вы! Что случилось?! Вы дрались?!

Глоу бросилась к ней.

— Почему ночь?! Куда делась богиня?!.. — удар копыт в грудь прервал поток вопросов.

— Дэш, слушай сюда, дело жизни и смерти! Хватай Твайлайт, лети в Кантерлот! От этого зависит будущее Эквестрии!

Синяя пегаска вмиг прониклась. Она вскочила, метнулась вперёд, подхватывая единорожку, и всего на долю мгновения опоздала: Глоу обхватила шею подруги, прижавшись носом к щеке.

— Подними городской щит. Никого не впускай, смени ключ. Не сдавайся, мы что-нибудь придумаем.

— Знаю. Обещай вернуться.

— Жди.

Она отпустила. Через секунду пегаска растворилась в темноте.

«Дело сделано», — с этой мыслью Глоу едва не упала. Ноги налились свинцом, следующий вдох прозвучал болезненно-хрипло. Кажется, она успела то ли обжечь лёгкие, то ли надышаться каменной пыли. Явной слабости не было: стимуляторы ещё держались в крови; но та обманчивая ясность мысли, что дарила настойка на листьях коки, быстро слабела.

И во фляжке пусто, сколько не тряси.

---

Глоу смотрела на руины ратуши, жилища с провалами разбитых окон, пятна пепла на месте сожжённых вспышкой ярмарочных шатров. Она сделала это лично: она допустила такое стечение обстоятельств, чтобы это произошло.

«Но Твайлайт спасла нас».

Зажмуриться, смахнуть слёзы, вновь открыть глаза. Теперь взгляд находил не только боль и мрак, но и то, что делало Эквестрию её светом в темноте. Санитарные планёры ждали за взлётной полосой, у Понивильского госпиталя поднялись палатки спасателей, а стёкла на улицах собирали единороги в мундирах городской стражи — и это были не испуганные местные, а пони из соседних селений, мгновенно откликнувшиеся на призыв. Не просто взаимопомощь, а система взаимопомощи, которая нуждалась в её руководстве. Спасателей готовили ко всякому, но не к войне против безумного божества.

Глоу позволила себе отдышаться, пока чистила шерсть у уличной колонки, но не больше необходимого. Показав стражникам знак гвардии она поспешила вперёд. Мимо гомонящей толпы, которую успокаивала местный мэр, к палаткам чрезвычайного штаба, где блестели голубые плащи и жёлтые мундиры, а настороженные мордочки офицеров поглядывали на огромную, жемчужно-белую луну.

— Это она! — через гомон толпы прорвался голос. — Она сожгла ратушу!

Все обернулись, заметили её. Непонимающие лица, удивлённые, испуганные. Её окружили, начали спрашивать: слова сливались в сплошной гул. Глоу оглядывалась, дрожа всем телом, но не могла ничего сказать.

— Опасность есть? Что нам делать? — спросила мэр, пробившись через толпу. Она сказала что-то ещё, но смысл перекрывали интонации. Этот голос; чёткий и жёсткий; пронизывающий душу взгляд…

Глоу начала говорить и все сразу замолкли. Она хотела ответить в двух словах, но обгоревшие руины притягивали взгляд. Она говорила и не могла остановиться: о злой богине ночи и ловушке для неё, о битве в Замке и о том, как они бежали. Слова, будто мысли, сами выстраивались в цепь.

Молчание вокруг стало ледяным.

— То есть вы нас подставили, — подвела вердикт мэр. — Уходи. Обойдёмся без твоей помощи.

Она сразу же обернулась к остальным:

— Аметист, городской щит на тебе, глаз не спускай с кристалла. Эпплджек, зови своих, соберите всех с окраин и ферм, я не могу отправить пегасов к ним…

Пони теперь знали что делать и бежали в разные стороны маленькими группами. Организованно, но совершенно бессмысленно здесь и сейчас. Они будто не понимали, что судьба одного города ничего не значит в сравнении с угрозой для всей страны.

— Мне нужен пегас, — Глоу вмешалась.

— Нет, не нужен. Первое. Ты пойдёшь в госпиталь, врач осмотрит тебя. Второе. Ты дождёшься утреннего планёра. Третье. Планёр доставит тебя домой, в Кантерлот…

«Дракон! Эта кобыла даже не пыталась мыслить!..»

— Где Пинки?

— Ранена. Теперь иди в госпиталь. Берри, проводи её…

«Бесполезно».

Янтарный щит развернулся, поднялся несущий контур — заклинание левитации стремительно понесло её вверх. Даже без перехода она могла лететь быстрее любого пегаса. Но недолго, недалеко.

Глоу целиком сосредоточилась на заклинании и наполняющих его от городского сердца потоках. Энергия скапливалась вокруг щита, так что он отвечал треском статики, с каждой секундой в рог перетекали всё новые и новые обжигающие волны. Это было мучительно. Плевать на боль, ей не привыкать, но запах гари был гораздо худшим знаком. Она должна была последовать за подругой, но это означало бы смерть. Бессмысленную смерть.

Взгляд опустился к городу: за внешней границей защиты кружились десятки пегасов. В одно мгновение Глоу перенаправила заклинание. Секундное чувство перехода, выдох, удар копыт о спружинившую пелену.

— Ты, помоги мне! — она схватила жёлтую пегаску, отчаянно бьющую свободным крылом. — Мне нужно в Кантерлот!

Крылатая запищала.

— Быстро! Это приказ!

— Отпусти Шай!

Удар справа, резкий поворот, вспышка. Глоу в последнее мгновение отвела заклинание — росчерк молнии растаял в городском щите. А между тем рядом с ней бился жеребёнок; ярко-оранжевая крылатая кобылка; она кричала что-то невнятное, упёршись копытами в янтарную пелену.

«Что я творю?!»

Прочь! Переход. Невидимость. Бросок в колючие, рвущие шкуру кусты. Она затаилась, наблюдая, как сверху кружат пегасы с фонарями. Но вот прозвучал приказ, отряд перестроился; ровной цепью направляясь в сторону от города: то ли на разведку, то ли кого-то спасать. А единственная здесь полноправная волшебница пряталась под листвой, словно какое-то чудовище, словно безумная дикая тварь.

Вдох прозвучал хрипом, кое-как удалось подняться на негнущихся ногах. Вокруг виднелись тёмные кроны вязов, стенки боярышника, чуть изогнутая парковая скамья.

— Глупая, глупая рогатая… — прошептала Глоу.

Ей не следовало здесь быть. Перед мысленным взором предстал Замок: изрытый дырами оплавленный донжон, светящиеся камни. Там должно было всё закончиться, но она струсила: решила с чего-то, что Эквестрии ещё понадобится защита, а Богине помощь такого ничтожества как она.

«Найди другой путь, — говорила Селестия. — Найди другой путь».

В глазах защипало, нос потёк. Глоу шла, стараясь держаться центра садовой дорожки. Уже давно должно было наступить утро, но Солнце не всходило, всё окутывала едва поддающаяся ночному зрению темнота. Ненавистная темнота. Это место будило худшие воспоминания. Огонь, вой, безумные крики — вся мерзость снова звучала в голове. Она должна была подняться выше, как можно выше, но щит окончательно рассыпался, а без него сил не хватило бы даже на полёт.

Впереди показался силуэт смутно знакомой скамейки. Ещё пара шагов и грудь уткнулась в изогнутый, шлифованный край. Все силы она приложила, чтобы подняться на задние ноги и бросить передние вперёд; кое-как удалось забраться; копыта с бьющим в уши скрежетом тёрли рог.

— Я должна… Должна отдохнуть.

Она сжалась в клубок, стараясь восстановить дыхание и унять непрошеные слёзы. Мысли метались. Как там Твайлайт? Что планирует враг? Почему богиня не приходит?.. Если это испытание, они безнадёжно провалили его…

Глоу вдруг ощутила ритмичное прикосновение к боку. Изучающее копыто прошлось выше, коснулось мокрого лица — а затем кто-то вдруг прижался, обнимая. Дрожь прошлась от ушей до хвоста. Она хотела вырваться, хотела вскочить, но всё тело онемело. Только сердце бешено колотилось, отсчитывая мгновения одно за другим.

— Почему?.. — наконец выдавила из себя Глоу.

Пони отстранилась.

— Пошли со мной, ты должна отдохнуть.

Знакомый голос. Та молчаливая земная со странным именем. Бон-Бон?.. Она помогла подняться, потянула на себя, так что живот оказался на тёплой спине.

— Держись за шею, нам недалеко.

Быстрой, цокающей походкой пони шла вперёд. Она словно бы не чувствовала веса. Прошли какие-то мгновения и за поворотом показался силуэт дома с невысоким крыльцом. Бон толкнула незапертую дверь.

---

Горела лампа, чистая шерсть скрипела о постель, но слёзы из глаз всё не хотели уходить. Глоу чувствовала себя так, будто чьё-то злое копыто разбило её и теперь кое-как склеило заново. Уже не в первый раз. Она пыталась поймать тот миг в прошлом, когда разбилась. И не могла понять. Когда Селестия ушла? Когда вытаскивали из ратуши тех кричащих жеребят? Может, когда Элементы повернулись против них? Или когда сказали уходить?

В прошлый раз она тоже сколько-то летела по инерции. Тогда было проще понять, почему.

— Ты не можешь уснуть, — Бон-Бон лежала рядом, всё так же обнимая её.

…

— Почему у тебя такая метка? — спустя время спросила она.

…

— Огонь в дождевом облаке. Почему она такая? Расскажи, — прозвучало ещё через минуту тишины.

— Ладно. Дай подумать.

Кремовая пони терпеливо ждала.

— В детстве я жила в Доджтауне, по ту сторону Вечносвободного леса. Там повсюду вишнёвые сады, на юг тянется степь. Ты бывала в тех краях, Бон?

Кремовая пони качнула головой, и Глоу продолжила рассказ:

— Там тоже не всегда спокойно. Однажды из диколесья пришли волки, над городом висела ночь. У нас не было такого хорошего мэра, никто не заботился о патрулях. Когда щит поднялся, стая уже рыскала по улицам. Стражники отбились, конечно же, но я всегда была очень невезучей пони…

Глоу поморщилась.

— В ту ночь я с друзьями выбралась в парк на окраине, в прятки поиграть. Когда появились волки, я сказала остальным бежать, а сама бросилась отвлекать тварей. Не знаю, откуда взялись силы драться, мне было всего семь лет. Я бежала, потом запрыгнула на крышу беседки. Рог горел огнём, не переставая. Я бросала в зверей куски кровли, и они тут же загорались в воздухе. Твари собрались внизу и долго тупили, но в конце концов среди них нашёлся кто-то смышлёный — меня стащили, набросив на шею верёвку с петлёй.

Глоу призадумалась на секунду, пытаясь выбрать подходящие слова, а затем взглянула в глаза Бон — такие спокойные, внимательные — и продолжила как есть:

— Один волк пережал мне горло, не давая дышать, другие стали потрошить, зубами разрывая живот. Я не чувствовала боли, только ощущала, как что-то рвётся внутри. Умирать от удушья страшнее всего, Бон, ничего другого совсем не чувствуешь. А потом появилась Селестия. Звери превратились в пепел. Была ночь, но её грива сияла как маленькое Солнышко посреди темноты. Она произнесла несколько слов, и я почувствовала, как раны закрываются. Она обняла меня, дрожащего жеребёнка, и успокаивала, когда другим тоже требовалась помощь. Назавтра от ранений не осталось и следа, от страха тоже. А проснувшись и заглянув в зеркало, я увидела это тёмное облако с огоньком. Отражением её гривы. Тогда у меня появилась мечта: однажды встать рядом с Богиней и тоже защищать других. Эта мечта всегда указывала мне путь…

Глоу изогнулась, осматривая себя, и сразу же нашла метку — чуть светящуюся в тусклом свете плафона. Пламя и чёрное облако, огонь в темноте.

— Что же мне делать теперь, Бон?

Кремовая пони чуть поморщилась и тронула лоб, а затем вдруг очень рассудительно сказала:

— Спать. Ты что-нибудь придумаешь утром.

Глаза закрылись сами собой.

Глава третья «Верность прошлому»

---

Небо сияло тысячами звёзд, чьи дорожки пересекались, сливаясь в тонкие узоры. Сегодня они напоминали ветви с листьями, вчера были как круги на воде. Несколько раз в неделю узор менялся, а отсчитывать сутки теперь стало непросто: память о солнечных днях быстро тускнела, будто так было всегда, только свет луны и звёздных дорожек.

Твайлайт тряхнула головой; взгляд коснулся фотографии, лежащей рядом. Утренние поля за Филлидельфией, персики и груши, живые изгороди ферм, а главное — Солнце, встающее над горизонтом. Даже на чёрно-белом фото оно сияло тёплой красотой. Она редко бывала в Филлидельфии, всего пару раз за жизнь. Это был шумный, очень шумный город; город на пересечении путей; город карнавалов, праздников, собиравших тысячи пони со всего побережья. Очередной город, который они потеряли.

Два месяца над Кантерлотом держалась сфера щита. Два месяца пони не видели рассвета. Но пони не сдавались.

— Командор, посланник ждёт у ворот.

Гвардеец подошёл неслышно — вернее, подлетел. Она оглянулась. Пегас в золотистых доспехах ждал на краю стены.

— Я скоро приду.

Твайлайт внимательно осмотрела щит над городом. Вроде в порядке, как и всегда. Да и что ему могло сделаться, если даже враг не смогла пробить? Копыта грустно понесли её вниз. Пусть ночь, но это место всё равно оставалось любимым, не хотелось уходить.

Она шла вниз по лестнице и дальше, вдоль сбросивших листву ясеней и каштанов парка, мимо пересохших каналов и утыканных бесчисленными палатками террас. Вокруг было очень много пегасов — почти весь Клаудсдейл — «почти», потому что самых смелых пришлось отправить наружу, чтобы вывезти пони из дальних селений. Но когда они вернулись к своим семьям — многих уже нельзя было принять.

Вот и городские ворота; кивок стражнику, негромкий скрип и впереди осталась только тонкая, полупрозрачная поверхность щита.

Пони за стеной поднялся, приветствуя взмахом копыта. Он начал с главного, как между ними и было заведено:

— Очнись, Твайлайт. Мир изменился, навсегда.

Вздох. Она разговаривала с разными мышепони каждый день, но этот приходил чаще прочих. Мышепони — так их теперь называли: раньше звали красноглазыми, но не прижилось, не у всех были красные глаза. Вертикальные зрачки смотрели цепко и хмуро, Твайлайт уже научилась угадывать по ним эмоции. Когда мышепони говорил, показывались острые клыки: не хищные, а будто для красоты. Длинные уши с маленькими кисточками торчали над головой. И крылья, кожистые крылья, сложенные на боках. Всем бескрылым Найтмер Мун сделала такие. И они действовали, мышепони легко учились летать.

— Подумай ещё раз, — продолжил посланник, — сотни тысяч собрались за стеной, запасы еды заканчиваются. Позволь нам позаботиться хотя бы о больных и жеребятах. Рано или поздно вам придётся выйти наружу. Ты простишь себе, если кто-то умрёт от голода или болезни?

«Как же ты изменился, старый друг…»

— Я не могу, Гринблэйд, ты сам знаешь: стоит открыться, хоть на секунду, и Найтмер Мун возьмёт нас. Расскажи лучше, как дела в Понивиле?

— Неплохо, — качнул гривой мышепони. — Вчера мы закончили с полями, собрали хороший урожай. Волки пытались напасть — видимо, решили, что пони стали беззащитны. Даже тревогу не пришлось поднимать, я сам перебил их всех.

— Напавшие были Коумо?

— Не знаю, я не так хорошо разбираюсь в них.

Гринблэйд коснулся щита, копыто скользнуло как по стеклу.

— Можно мне увидеть семью?

Твайлайт покачала головой:

— Прости, Грин, Хайвинд больно смотреть на тебя. И она не позволит богине тронуть дочь. Просто оставь их, пожалуйста.

Он понурился, сорвал магией цветок; один из новых, прозванных теплоцветами; теперь они росли повсюду за городским щитом.

— Знаешь, я вижу мир как сплошное голубое море. Всё светится оттенками синевы, до горизонта; горы и леса сияют. Мы придумывали названия для новых цветов: тёплая лазурь, далёкий ультрамарин, небесная синева. Да, небо потемнело, но когда поднимается туман оно тоже начинает мягко сиять. Это ни с чем не сравнить — так красиво.

Твайлайт опустила голову, но всё же не могла промолчать:

— Для меня всё наоборот. Смотрю сейчас «Ночным зрением«, а весь мир как кучи догорающих углей. Повсюду оттенки красного. Это ужасно.

— Неужели нельзя доказать тебе, что богиня не тронула мой разум?

— Ты сам не знаешь, — отвернулась Твайлайт. — Прости. У меня много дел.

На самом деле работы было немного, но эти встречи утомляли.

Вновь она смотрела с любимого места на стене. Ниже по склону был лес, изменившийся до неузнаваемости. Всего за несколько дней старую листву сменила новая: синяя, чёрная, где-то даже фиолетовая. Природа стала меняться сразу после начала долгой ночи. Не до того было тогда, чтобы смотреть — важнее было спасать, кого успевали — и пони не заметили, как быстро исчез старый мир.

Найтмер Мун взяла Понивиль на вторые сутки ночи. Они пытались собрать всех в городе, за щитом, но ферм в окрестностях было слишком много. Богиня скрылась под иллюзией. Когда одинокая серая пони постучалась снаружи, её не могли не впустить. Только одной единорожке удалось спрятаться тогда. Она лежала на крыше и смотрела, как по улицам плывёт облако тьмы. Попавшие в него пони падали, теряя сознание, их как волной несло к площади. Вскоре явилась богиня. Она брала пони по одной и превращала их.

Глоу не рассказывала, что было дальше. И, глядя ей в глаза, Твайлайт сама не хотела спрашивать. По крайней мере теперь они всё знали: Кантерлот держался. Кому-то приходилось выходить наружу, чтобы проверять бегущих в город пони. Волшебники тянули жребий, одной Твайлайт это запретили. Следить за щитом — вот единственное, что она теперь могла. И не с кем поговорить, после того как брат ушёл в Мэйнхеттен, взяв Глоу с собой. Все ждали от неё только приказов, но совсем не было идей.

Оставалось только размышлять и вспоминать.

Эти ковры цветов, что теперь повсюду снаружи: они согревали мир. Хотелось выйти, собрать побольше разных и проверить, что же они такое — но это было бы крайне опрометчиво. Вдруг ловушка? Найтмер Мун следила за ними. Она изменила природу континента всего за несколько дней. За несколько. Дней.

Лишь недавно Твайлайт начала понимать, против кого они сражались на самом деле. Она часто видела Селестию рядом и знала, что наставница — волшебница огромной силы; но мысль, что богиня разогревает Солнце над миром, никогда сильно не занимала её. Это казалось слишком невероятным, чтобы представить.

Первые сутки весь мир замер в ночи, медленно холодало. Потом Понивиль… Нет, не опять. Потом пошёл дождь, небо над континентом затянуло тучами, температура атмосферы упала к пределу конденсации влаги. Скоро должен был начаться снегопад, а затем все стали бы умирать. Но луна вспыхнула невидимым светом: поток теплового излучения согревал землю почти как Солнце, только без заметных обычному глазу лучей.

Две недели Эквестрия жила в тёплом свете луны. Потом луна начала медленно угасать: Найтмер Мун не Селестия, она не могла долго поддерживать светило. Твайлайт пыталась рассчитать, как скоро они умрут, и не сразу заметила, насколько изменился мир. И травы, и цветы, и эти новые деревья — всё излучало тепло, гораздо больше, чем любые организмы когда-либо прежде. Земля согревала саму себя.

Это было невероятно, но это работало. Климат в Эквестрии почти не изменился. Когда-то растения жили светом и теплом Солнца — а теперь они питались магией.

Магия > Солнце > Свет и тепло > Растения.

Магия > Растения > Свет и тепло.

Твайлайт начинала ненавидеть себя за то, что всегда предпочитала простое сложному, и для любого дела выбирала кратчайший алгоритм.

---

---

Найтмер Мун не знала ненависти. Луна когда-то умела ненавидеть, но не было радости в том, чтобы ненавидеть день за днём и год за годом. Ненависть не помогала строить, планировать, изобретать — только держаться, да и то недолго: её запасы стойкости иссякли за несколько лет. Стало жутко, стало плохо, она отчаялась; но в итоге отчаяние оказалось добрым попутчиком, оно помогло преодолеть страх.

Она могла изменить себя — и она изменила. Как сестра когда-то, чтобы в одиночку управиться с Элементами гармонии. Элементы требовали верности — и она сохранила верность своим идеалам. Элементы требовали доброты — и она убрала ненависть, а затем и все ранящие чувства, одно за другим. Честность превратилась в прямоту, щедрость в великодушие. А ещё она научилась играть. И работать, играя.

Полторы кубомили грунта, полторы кубомили воздуха, немного воды — вот и всё, что у неё было. А вокруг стены, которые как в насмешку делились энергией: прошедший через них звёздный ветер был сух и пресен на вкус. Но всё это можно было исправить. Её страстью была природа мира, так что в миниатюре она воссоздала её. Она помнила структуры клеток растений и животных, и научилась строить их из неживых веществ. Она ела яичницу на завтрак, землянику на ужин, а неудачные образцы — тоже вкусные — готовила на обед. Когда было скучно, она учила их думать. Когда было весело, обнимала и тёрлась мордочкой о лицо.

Она не убивала их; большеглазых, с кисточками на ушах; она сохранила их — в крошечных, как кончик пера, осколках обсидиана. Их были сотни, лунных пони, скрасивших худшие дни. Когда ловушка пала, они вышли все вместе, готовясь встретить смертельный удар. Но его не последовала. Дом и сад, крошечное озеро, роща мирул и акаций — всё стояло как прежде, а над ними сияли океаны звёзд. Планета молчала.

Ветер, ветер, звёздный ветер.
Даже ты не скажешь мне.
Я теперь одна на свете?
Что случилось на земле?

Она испугалась, бросилась к планете, забыв о себе метнулась на ближайший огонь. Разум вернулся, лишь когда она увидела город, а дальше десятки подобных ему, что сияли, украшая реки и побережья россыпями огней. Сестра показала себя, и душа похолодела: слишком хорошо Найтмер Мун осознавала абсолютное преимущество врага. Но атаки не последовало. Небо осветилось приветствием, взгляд нашёл метки ожидания и теплоты. Она отправила посланников вниз, и они погибли, в первый же день она потеряла своих.

Мстить не хотелось. Должно быть она вовсе разучилась мстить.

Спустя два месяца Найтмер Мун стояла в полях Филлидельфии, что заполняли теперь бесчисленные пятнышки спящих созданий. Овцы приречья, козы предгорных селений, неряшливые кабанчики — великое множество полёвок и птиц. Вся провинция, весь регион. Помощники трудились без отдыха: принося спящих, чтобы сразу же исправить их чувства и глаза. Но пони никто не трогал: ими она занималась лично, чтобы никто не сделал ошибки, о которой потом будет жалеть.

Конечно, она утешила питомцев, но многие до сих пор не могли прийти в себя: всех больно ранила смерть Энви и Гриф. Её тоже.

— Я знаю законы природы, — Найтмер Мун заговорила вслух. — Ослабший умирает. Безвольный умирает. Безмозглый тоже недолго живёт. Я не хочу умирать, но и убивать тоже. Это не моя ошибка, это проблема мира, а не меня.

— Кудах, — высказалась змеехвостая птица, устроившись на изгороди впереди.

— Нет, Кудах, ты не прав. Законы развития сложнее, не всё сводится к войне всех против всех. Природа полна сотрудничества, кооперации, мирного сосуществования, когда народам нечего делить.

Куроликс щёлкнул клювом, предлагая гроздь винограда.

Она покачала головой.

— Я люблю законы. Нужно же за что-то держаться? Но только глупец терпит чужие обычаи, когда можно установить свои.

— Кудах!

— Оправдания. Верно. Я снова оправдываюсь. Прости.

Она нахмурилась, отвернулась. Кудах был её голосом разума: обычно он советовал всех убить.

Увы злому Кудаху, ей не нравилось убивать. Пони спали, а она работала над ними, подбирая для каждой идеальные крылья, идеальные глаза. С рогом и магией пока что не получалось; слишком опасно; одна смерть на миллион значила бы, что десятки умрут из-за неё. Ей не хотелось этого. Она даже ступала, стараясь не побеспокоить букашек. Убить несложно — ей случалось убивать раньше; но в итоге каждая смерть оборачивалась поражением: пони отворачивались, сестра бесилась, мир пустел.

Она слишком привыкла к миру, где всё вокруг её творения. В каждой мордочке виделись отражения собственных детей.

— Кудах.

— Закончили? Спасибо. Поешьте, пожалуйста. Скоро дальше пойдём.

Куроликс промолчал, развязывая своё пшено, остальные потянулись к винограду. Вокруг было очень тихо, никто не говорил. Ей тоже не хотелось, но вдруг понадобится? Уже который день она разговаривала с питомцами: рассказывая то о законах мира, то о философии, то зачитывая выдержки из мимоходом взятых книг. Это называлось учёбой, а вернее познанием культуры, и не было ничего важнее для пришельцев в чужой стране.

Энви была самой красноречивой в семье, а всё равно не справилась. Её не пожелали слушать, а после убили, хотя предложение было самым щедрым, какое Найтмер Мун только могла дать.

Язык — беда цивилизации. Наверняка её не поняли. Найтмер Мун привыкла общаться с подопечными на уровне аниморфии. Она награждала радостью, поддерживала верностью, примиряла добротой. Так просто и так эффективно. Дома им всего не хватало, но никто не плакал, никто никого не обижал. Жаль только, что всё имело свою цену. Столкнувшись с изобилием подопечные растерялись: многие просили вернуться, многие скучали по дому — всех пугал этот огромный, непредсказуемый мир.

Но они помогали, поскольку не умели иначе. Подопечные не были своевольными, они принадлежали ей.

---

Мэйнхеттен был её следующей целью. Северо-восток побережья, ворота внутреннего моря, крупнейший порт страны. Величайший город, какой она раньше видела только в мечтах. Она умела мечтать, она мечтала о многом: живые острова в океане, самоходные планёры, быстрая как свет почта — и чистый, заполненный музыкой эфир. Эти мечты пони ещё не осуществили, но многие, очень многие сумели воплотить. И дополнить собственными.

Она летела, следуя ведущей от Филлидельфии линии железной дороги, взгляд привычно измерял дистанции и углы. Пони не поскупились: дорога насквозь пересекала холмы, поднималась над впадинами, изящно огибала скалистые склоны. А мост, арочный гигант в предверье провинции, и вовсе заставил её восхищённо замереть. У него была душа. В её мире души были у каждого творения, поскольку каждый час труда был кусочком чей-то вложенной жизни; но когда миллионы часов складывались в сотни посвящённых проекту судеб, это было по-настоящему великой жертвой. Мост молчал, изучая её.

— Всё наладится, — она извинилась. — Клянусь, поезда скоро пойдут.

Дорогу окружали обжитые земли. Вот селение и ещё селение — опустевшие — дальше река, луга и перелески, укрытый щитом городок. Небольшой, чуть крупнее Понивиля, а значит неохраняемый. Не наверняка, конечно, но она не могла лично посетить каждый из тысячи защищённых «сердцами» городов. Помощники справлялись с меньшими, а она выбирала крупнейшие центры, мегаполисы, в которые потом приносили всех пони с очередного региона огромной страны.

Забавно, что пони ей сами помогали. Они бежали. Из малых деревень в крупные, из селений в города. В Мэйнхеттене было полмиллиона жителей, а теперь собралось втрое, если не вчетверо больше. Не только пони, конечно, множество других. И во многом из-за этого она так спешила. Она уже видела, во что превращаются переполненные города под щитами. Припасов не хватало, дрова быстро расходовались, а когда пони спали в обнимку со свиньями и городскими крысами, это не могло закончиться хорошо.

Дело не только в болезнях: отчаяние плохо влияло на «кристальное сердце», власть над ним слабела, и настоящая угроза городу приходила не снаружи, а изнутри.

Раньше только в Юникорнии жили пони настолько отчаянные, чтобы питать «Сердце» за счёт себя, а теперь его подобия повсюду. Самой же Империи нет, на её месте осталась ледяная пустошь. Столица народа гордых единорогов должна была стать первой целью, но вот шутка судьбы, опаснейшие противники исчезли всего через несколько лет после её изгнания. Гордецы доигрались: наверняка пытались расширить купол щита дальше, когда кристалл и без того держался на пределе — она предупреждала их столько раз.

Худшее случилось. И всё равно кристальные сердца в каждом городе Эквестрии. Они стабильны, и радиус сферы наибольшего вдесятеро меньше чем у Сердца Юникорнии. Но всё равно, Тия, что за игру ты ведёшь?..

Солнце ещё способно служить, решимости не хватило погасить его, хотя власти теперь доставало. Ночной Мир — проект огромной сложности. Несмотря на все расчёты, невозможно было предугадать, какие последствия в далёком будущем он принесёт; но этих расчётов хватало, чтобы уверенно сказать — мир живёт, и жил бы как прежде ещё века, если бы Солнце двигалось над землёй. Может, мир ждала другая катастрофа? Война? Но архивы подсказывали, что никто не угрожал Эквестрии уже очень и очень давно. В столь серьёзной защите городов не было смысла! Разве что это была защита от неё…

Заманчивая мысль, но наивная. Сестра всегда выбирала нападение: та Селестия, которую она знала, просто убила бы противника, пока он слаб. И скоро у неё будет очередной шанс это сделать. Мэйнхеттен приближался, Найтмер Мун уже видела над горизонтом полусферу исполинского щита.

— Кудах? — Куроликс спросил, поравнявшись.

— Нет, мы не будем морить их жаждой. Не работают с ними лёгкие решения. Вдруг не сдадутся? Вдруг начнут умирать?

— Кудах!

— Дурные, не спорю. Но не нам судить.

Птице-змей не стал продолжать, отдалился. Она тоже сбавила скорость, идя на круг вдоль границы щита. Приближалась полночь по старому времени, так что все в городе спали, разве что там и здесь дымили очаги бань и прачечных, а пекари готовили вкусности к грядущему «дню». Пони всегда готовили вкусное: как бы ни было плохо, они хоть крошечной булочкой старались угостить всех. Храбрые и сильные создания; даже сильнее, чем прежде; пусть зрелище не располагало к веселью, но приятно было убедиться, что Твайлайт не лгала.

Найтмер Мун обернулась к своим:

— Предлагаю снова пройти по водоводу. Есть возражения? Мне самой не нравится идея дважды опираться на единственный план.

Возражений не последовало. Воодушевления, впрочем, тоже. Они пробовали разные стратегии, и каждая была по-своему рискованной: щит удавалось взять грубой силой, если он невелик; со средними приходилось помучиться, пробивая туннели под слабое место — колодец или городской водосток; что до крупных щитов, бой под ними превращался в смертельно опасную затею. Она смотрела сверху на пустые, украшенные фонариками улицы мегаполиса, и будь у неё тело обычной пони — её бы трясло.

Взлёт над щитом, неспешное парение. Взгляду открылись оставшиеся снаружи сухие доки, остовы стальных, недостроенных судов. Рядом река и водохранилище, плотина, кирпичная громада у границы воды.

— Это насосная станция, — Найтмер Мун обратилась к помощникам. — Там машина поднимает воду к медленным фильтрам, а дальше под своим весом вода расходится по всему городу. Здесь труба под озером, на глубине мелового слоя. Это единственное слабое место, и, несомненно, ловушка на той стороне.

Щит пропускал воздух, но вода была в тысячу раз плотнее, а сильное течение, да к тому же в единственной точке, превращало защиту в решето. Разумеется, пони знали об этом, но переполненный город не мог создать запасы: машины водопровода и так работали на пределе сил.

— Мы пойдём аккуратно, не ломайте ничего без нужды. Пони захотят помыться после превращения, так что нам же и придётся всё чинить.

Кудах зло скрипнул, остальные тихо стояли вокруг. Они боялись, до ужаса боялись. Вход в город часто заканчивался смертью разведчиков, но иного способа не было — она не хотела рисковать собой.

— Фрэнзи, Анви, ваша очередь. Идите вперёд.

Две тихие пони отделились от армии, шагнули к воде. Она последовала за ними. Вспоминались учебники тактики из памяти гвардейца, правила боя с вооружённым или магическим врагом. Девятикратное численное превосходство, недели подготовки на полигоне, окружение, обязательно воздушный бомбовый удар. Ничего подобного у неё не было: только крошечный пролом в щите, едва достаточная для пары помощников линия передачи энергии, и бессильный взгляд снаружи. Оружие было, а убивать нельзя.

Пони не сдерживались, они жгли и кромсали, ломали и рвали в клочья, добивали ослабших; но следом за первой парой шла вторая, затем третья и четвёртая, шестая, восьмая, десятая — ровно до тех пор, пока защитники города не падали без сил. Их было не так уж много — по-настоящему опасных — а у неё всё ещё хватало крылатых созданий с кисточками на ушах.

Подопечные не были её друзьями. Они были её оружием. В отличии от сестры она всегда могла сжать зубы и отправить других вперёд.

---

Они плыли, следуя потоку воды. Найтмер Мун не нуждалась в дыхании, как и все её подопечные, но так нестись вперёд, посреди кирпичной трубы, всё равно было непросто. Неловкие крылья касались склизких стен, копыта поднимали песчанную муть, а рачки-носохваты не просто так назывались. У каждой лунной пони была защита внешняя и внутренняя, и внешнюю они пока что старались не поднимать.

Наконец, впереди показалась граница щита, разведчики застыли.

— Приступим, — Найтмер Мун перешла на мыслеречь. — Проверяйте путь обманками, чуть что отступайте. Если подманите их поближе, замечательно, тогда я сама ими займусь.

В Балтимэре это сработало: впервые после Ванхувера они праздновали победу без смертей. Только пони страшные — они быстро учились на собственных ошибках. Филлидельфия стала настоящим кошмаром, и первым же, с чем столкнулись разведчики, был направленный по скважине взрыв.

Поэтому никаких проходов в полный рост, никакой спешки, никакой толпы. Касание рогом, три вспышки, и треугольник размером с копыто появился на щите. Вдруг сразу не заметят?.. Очередное заклинание, потемневшая вода, и две маленькие мышки юркнули в проход, быстро перебирая лапками. Далеко впереди заскрипел оживлённый магией кирпич. Голем — неспешное создание, и пока её каменный драконище просыпался, она успела и подготовить путь для мышек, и наполнить трубу потоком идущих как будто в наступление чернокрылых существ. Обманки, конечно, ничтожны, но всё равно они отвлекали врага.

Да, врага. Раньше она называла врагом только Селестию, но теперь сестра словно бы играла с ней. Добрый злодей и её злющие пони, это было так нелепо, что пробирало до слёз. Найтмер Мун нападала, и платила жизнями своих. Она не могла остановиться; как следуя разуму, так и долгу перед своей детской мечтой; но с каждой потерей всё больше хотелось вернуться. Обратно на луну, к дому в роще мирул и акаций, с крошечным озером, которое пересыхало во время дождя.

С детства она замечала в себе это желание сдаться, и терпеливо вытравливала его.

— Кудах?

— Ты прав. Слишком тихо. Волна уже на фильтрах, а они чего-то ждут. Ещё немного, и я смогу накрыть туманом весь прибрежный район.

Мышки выбрались из под земли. Одна наблюдала за ратушей, местом кристального сердца, а вторая стремительно чертила оборону. Порталы, ловушки, заграждения — вся та шелуха, что помогает направить сырую энергию звёздного ветра. Жгут силы тянулся за ними, и Найтмер Мун отчаянно надеялась, что раньше времени его не засекут.

— А если мы попробуем… — начала она, обращаясь к Кудаху, но прервалась на полуслове.

Мышек раскрыли. Взрыв, грохот, вспышка на вершине холма. Фрэнзи погибла мгновенно, Анви бросилась вниз.

— Кудах! Кудах! — разъярился куроликс.

— Да, её почерк.

Подопечные ощутимо напряглись, а она стремительно работала. Обманки вперёд, голема обратно, загнанную мышку назад — всё разом, ускоряя восприятие до растянутых в минуты секунд. Разные противники ей попадались, но одна зелёная единорожица была невыносима. Она убивала, убивала, убивала, а когда город взят исчезала в никуда. Заготовленные для сестры ловушки эту мошку не замечали, а чтобы подготовить новые не хватало ни времени, ни сил.

Анви появилась в туннели. Испуганная мордочка смотрела с той стороны.

Найтмер Мун опустила голову.

— Кудах?

— Нет, запрещаю. Мы не будем убивать.

Будем умирать — очевидно. Двадцать пар, а может и все двадцать пять. Снова смотреть, как они пробиваются к ратуше, а то там, то здесь мелькают белые вспышки и очередная лунная пони исчезает навсегда. Они не были такими сильными, как она сама, ибо могли предать. Они не были и храбрыми, потому что страх — важная часть жизни. Она создавала их живыми, по образу и подобию себя.

Ей было страшно. Всю жизнь она училась преодолевать страх.

— Кудах, — она обратилась. — Охраняй с остальными эту сторону. И только попробуй сбежать.

Касание, мгновение перехода, и она проникла за щит.

— Анви, держись здесь. Как прикажу, направь ко мне всю энергию, сколько успеешь собрать. Голем будет защищать тебя.

Найтмер Мун полетела вперёд. Это было глупо: такой же поступок стоил ей тысячи лет заточения; такой же едва не стоил жизни, когда Элементы взорвались. Но, Дискорд забери, шанс поймать зелёную сволочь не каждый день даётся! Она не для того становилась богиней, чтобы день за днём утираться и терпеть.

— Глупая земная, жалкая земная, — Найтмер Мун шептала про себя.

Крылья стремительно несли её выше, через трубу водовода и резервуары отстойников. Дальше водонапорная башня — латунь, паркет и запах железа — лестница наверх, ароматы лака и сосновой смолы. Крытая галерея, панорама, уличные огни. Такие красивые. И шпиль часовой башни на другой стороне города, где стрелки блестят янтарём и ониксом, а солнечные яркосветы изнутри подсвечивают циферблат. Начиналась полночь.

Найтмер Мун прильнула к окну, убрала дыхание, замерла. Она была невидима. Враг тоже. Она чуяла магию. Враг тоже. Она копила силы, а враг уже собрал всё, что только есть. Это и было её главным преимуществом. Взгляд метался от дома к дому, от улицы к улице, глаза аликорна подмечали всё. Вскоре она вернулась. Сидеть наверху было бы слишком очевидно для наблюдателя, а она уже увидела всё, что требовалось. Настало время атаковать.

— Ты ошиблась, — она одёрнула себя. — Не было нужды подниматься. Это чужой опыт, не твой.

Она могла отделить глаза от тела и отправить их наверх, но не сделала этого. Очевидное решение, а на ум не пришло.

Вот почему она не пользовалась чтением памяти направо и налево: стоило чуть отвлечься, и знания гвардейца вмешивались в опыт божества. Впрочем, нет худа без добра, теперь она знала, как действует противник. Направления на ратушу — перекрыты готовыми к взрыву зарядами. Каждый переулок — ловушка, а напротив батареи пороховых ракет. Пламя, грохот, бесполезные фейерверки — опасные больше для самих пони, чем для её слуг. Но они отвлекали, а волшебники били насмерть по слабым местам. Как воевать, когда тебя убивают? Как воевать, когда ты бросаешься спасать этих дураков, а они всё равно убивают тебя? Взглянув изнутри, она лучше понимала, почему у выживших после Филлидельфии помощников были такие пустые, ошарашенные глаза.

Найтмер Мун касалась амулета на шее. Крошечная молния, тёмное облако, плетёный узор — Элемент верности отвечал едва ощутимой щекоткой: недостаточно охотно, чтобы использовать как источник энергии, но вполне готовый защитить. Если бы она опустилась настолько, чтобы искать защиты. Элементы Гармонии не были добры к носителю: стоило чуть отступить от идеалов, и они предавали, вынуждая кроить себя аниморфией снова и снова, пока от прежней души не оставалось ничего. Оружие отчаянных, с которым два подростка истребили богов, к нему не хотелось возвращаться, но в её положении не до выбора средств.

С каждым днём пони становились всё смертоноснее, и если ещё недавно она хвасталась неуязвимой защитой, то теперь вовсе не была в ней уверена. «Отражение», «Преломление», щит внутренний и щит внешний — столько заклинаний, что она чувствовала себя в них черепахой. Маленькой такой черепахой, которую могут мимоходом раздавить.

Перепутье — Найтмер Мун ощущала его. Будущее давало ей выбор: броситься дальше, следуя пути верности, через сотни смертельных ударов и линии врага; или призвать армию, снова прикрывшись испуганными мордочками и большими глазами, превращая триумф в море боли, а верность в жгущую сердце вину.

Любой выбор был бы ошибочным, но, к сожалению, это не ложная дилемма, — после всех принесённых жертв отступить она не могла.

— Анви, слушай… — она обратилась тихо. — Зови остальных.

Она не была храброй, она убрала амулет.

---

Армии сближались. С одной стороны каменные чудовища, туман и орды ведомых её помощниками иллюзий; с другой стороны алые знамёна, латунный блеск доспехов и сияющие всевозможными оттенками щиты. Найтмер Мун узнавала стяги второго батальона, она знала его тактику и офицеров, их способности и пределы сил. Шансов у них не было: как если бы они бросились в атаку с самого начала, так и в обороне. С каждой минутой её силы прибывали, и власть здесь уже приближалась к власти снаружи щита.

Это же значило, что нужно спешить. Щит над городом был непредсказуем: «кристальное сердце» уже нашло пробоину и пыталось её затянуть, яркие лучи освещали её армию, нити поиска вились, разыскивая её саму. Пони не владели всей силой «сердца», не знали ключей для смертоносных способностей, но они боялись, и страх миллионов передавался охранявшему город волшебному существу. Благо, что оно не было смышлёным, оно не отличало пони от других: чтобы подчинить его, достаточно было добраться до ратуши, когда помощники расчистят путь.

— Начинайте, — она приказала.

Мгновение, грохот, дрожь земли. Каменные исполины поднимались, сбивая грунт и булыжники мостовых длинными хвостами, крылья заслонили армию, давая защиту и тень. Дюжина обсидиановых аликорнов, огромных как крепостные башни, неспешно они двинулись вперёд.

— Страшно, а? — Найтмер Мун усилила голос. — И что вы теперь сделаете, мои маленькие пони, когда на вас наступает крепостная стена?

— Кудах.

Она вздохнула. Конечно же, враг заготовил бомбы, расставил ямы-ловушки, Дискорд знает что ещё. Но вдруг дрогнет? На эти нелепые каменюги она потратила львиную долю собранных под щитом сил.

Образ, это важно. «Подопечные должны бояться тебя, — как-то раз поучала сестрёнка. — Не показывай им слабостей. Заставь чувствовать взгляд. Заставь бояться наказания. Всегда наказывай, но наказанных жалей. Тогда они научатся тебя любить». Жестокое было время, когда пони приходилось учить дружбе железным копытом. Найтмер Мун, тогда ещё Луна, с удовольствием предоставляла эту честь сестре.

Вдали сверкнуло, слитный грохот достиг ушей, и тут же пламя вспыхнуло на крыльях её армии. Метатели? Пороховые метатели? Она уже ничему не удивлялась. Взгляд ловил пегасов, которые поднимали ракетные трубы на крыши, пока другие кружили в воздухе, закидывая фланги её армии десятками шрапнельных бомб. На каменных аликорнах взрывы оставляли неожиданно глубокие шрамы.

— Кудах.

— Да, ты прав. Не толпиться, иначе окружат.

Пони не трогали центр, видно надеясь, что армия сломает строй. Тщетно, конечно. Пока гвардейцам приходилось пользоваться сигнальными ракетами и флажками, её средством связи было даже не слово, а мысль.

— Кудах? — Куроликс волновался.

— Да, вижу. Почти не пользуются магией. Что-то затеяли, силы берегут.

Двух големов она потеряла на флангах, двух обездвижили, но армия уже входила в пригороды. Пони отступали, бой в предместьях заканчивался без ощутимых потерь. Значит, и ей пора было браться за дело. Часы над ратушей показывали час ночи, внутренний хронометр отмерял минус сотню минут от часа «Ч», и с точностью до секунды «Усыпляющее облако» было готово. Она вызвала его из водонапорной станции, и в то же мгновение прочертила лучом все прикрывавшие город щиты. Слитный звон наполнил улицы, когда осколки осыпались вниз.

— А теперь… — мгновенный переход, затянутая туманом улица. — Вперёд, лунные пони! Хватайте их!

Она ворвалась в строй, оглушила, отскочила; и уже через мгновение была на соседнем проспекте, где очередной атакой смяла чародейские щиты. Пони падали, теряя сознание; сверху планировали сонные пегаски; а в домах, там и здесь, прятались вездесущие жеребята, пробравшиеся посмотреть на войну. Поэтому она так спешила, чтобы тупые гвардейцы не перебили своих.

— Кудах!

— Не до тебя!

Переход, удар, вспышка; и снова, переход, удар. Рогатые сидели в засадах, через миг после её атак звенели стёкла, а мостовую рвали ослепительно яркие лучи. Но она каждый раз опережала, выбирая целью уже самих чародеев — в центре вражеского построения расширялся огромный пролом.

— К ратуше! За мной! Вперёд!

— Кудах! Кудах!!!

Она резко обернулась. Птице-змей вился в воздухе, указывая назад. Насосная станция горела.

— Анви, что там?!

Оставшаяся у пробоины помощница молчала. Мгновение спустя Найтмер Мун ощутила, как прерывается дающий силу поток. Она замерла. Прорываться к ратуше? Отступить? Всё грозило потерями, как среди пони, так и среди своих.

— Кудах, ты умница. Возьмёшь ратушу, вознагражу!

Куроликс испуганно заскворчал.

— Пошёл!

Она метнулась обратно. Выше, к границе щита, и тут же вниз, к руинам водонапорной башни. Тихий голос разума подсказывал, что нужно бежать совсем в другую сторону. В коллекторы, ко второму слабому месту в защите города, и наружу, чтобы больше никогда не повторять подобной ошибки. Но бежать в нечистотах — это было слишком даже для неё.

Подвалы, влажные залы медленных фильтров, уходящая вниз кирпичная труба. Она остановилась, прильнула к полу, отправила вперёд наскоро созданные глаза. И взгляду открылся проход, перекрытый аметистовым барьером, одинокий пони стоял с той стороны.

У его ног лежала накрепко связанная Анви. Она была жива.

---

Найтмер Мун вдохнула и выдохнула, спустилась вниз. Она шла по туннелю, усиливая защиту перед собой, и рогатый делал то же самое. Синегривый, уставший на вид, он смотрел ей в глаза.

Анви слабо дрожала.

— Ты не убил её, — Найтмер Мун не могла поверить. — Ты… хороший?

Единорог молчал.

— Твоя армия разбита. Скоро мои слуги возьмут ратушу и щит над городом растает. Ты мог бы вырваться сейчас, но ты ведь этого не сделаешь? Так и будешь стоять здесь, пока я не пробью каждый твой щит?

Она с нетерпением ждала атаки Глоу. Это ведь так изощрённо, поймать богиню в ловушке узкого прохода — и жечь, жечь, жечь с обеих сторон, пока не останутся обугленные кости. Разумеется, это бы не сработало: с детства она не любила узкие проходы, а там, где раз прошла настороженная аликорница, запасной выход всегда есть.

Секунды летели, а туннель позади был свободен. Глоу не спешила нападать.

— Что-то пошло не по плану? — Найтмер Мун продолжила, усмехаясь. — Как видно, пристукнули твою помощницу на улицах. Случается. Что поделать, не добралась.

Единорог поднял Анви.

— Не делай этого.

Он аккуратно, и даже с долей нежности провёл мышку через щиты. Отпустил. Анви прижалась к её груди.

— Зачем ты играешь в чудовище, Луна? Ты же не хищник, я сразу заметил. У твоих пони печальные глаза.

Единорог спрашивал искренне. Брат той волшебницы, Твайлайт, он оказался ничуть не глупее её.

— Да, я не хищник. Мне от вас лично ничего не нужно. Мне даже эта земля не нужна. Но я не буду в безопасности, пока Солнце висит над головой. Бегать от линии светораздела, как и прятаться под землёй я не стану. Мне в жизни хватало унижений, чтобы мучить ещё и саму себя.

— Думаю, ты лукавишь.

Она шагнула ближе, утыкаясь носом в щит единорога. Прищурилась. Он прищурился в ответ.

— …Думаю, власть тебе всё же нужна.

— Пусть так, со стороны видней. Меня правда за живое задевает, когда нужно кому-то подчиняться. Кому-то настолько тупому, что и половины моих проектов осмыслить не может, а потом ещё и винит меня, мол, сидишь в своём замке как сова. Мне и правда хотелось, чтобы хоть кто-то меня слушал. Позже я смирилась. Не судьба, так не судьба.

— Понимаю.

— Понимаешь?

Она призадумалась, да и кивнула. Пожалуй, жеребец в мире победившего матриархата и правда мог её понять. А ещё он с жеребячьей непосредственностью тянул время. Это было так мило, что улыбка сама собой появилась на лице.

— А ты не думал, что Селестия не права? Что она погрязла в мелочах, пока я делала настоящую работу? Пока она спасала каждого, я придумала, как спасти всех. Я же победила зиму, дурья ты башка! Хоть кто сказал бы спасибо. Пара веков, и вы бы ютились под щитами посреди ледяной пустыни. А я вернулась и подарила вам целый мир!

Единорог молчал.

— Скажи, у меня что, нет права сделать этот мир хоть чуточку своим?

— Но методы…

— О да, чуть глазки подправить, ужас-то какой. Ты смотришь на меня и видишь обычную пони, потому что я говорю на понятном тебе языке. Но я — стихия. Я изменю мир по своей воле, а вы либо смиритесь, либо будете вечность воевать с землёй, небом и океаном. Но не со мной лично. Потому что у меня есть маски, но нет личности. Мне всё равно.

Рогатый недоверчиво склонил голову. Фыркнул. Улыбаясь он смотрел ей в глаза. Ну так и она тоже умела смотреть улыбаясь, с маленькими жестокими вихрями и темнотой звёздных бездн. Она побеждала Кудаха в гляделки! Но этот пони тоже был крепким орешком — всё смотрел и смотрел.

Шли секунды, складываясь в минуты; щит над городом растаял, вернулся взбешённый куроликс. У них были потери, и у пони тоже — как она ни старалась, кто-то всё равно погиб.

Она опустила голову.

— Чего бы ты ни добивался, мой маленький пони, ничего не получилось. Сдавайся, пожалуйста, я тебя так и так не отпущу.

— А ты бы сдалась, окажись в моём положении?

Она призадумалась.

— Нет, никогда. Я скорее умру.

Единорог убрал защиту, шагнул к ней.

— Подумай об этом.

Сонное облако подействовало, он упал.

Вдох и выдох, счёт до трёх, и путь обратно. Она поднялась над опалённым взрывами холмом и руинами водонапорной башни, оглядела улицы, там и здесь отмеченные рытвинами и дырами в домах. Зажмурилась. В городе было тихо — помощники потушили пожары, позаботились о раненых. Её ждало очень много работы: почти миллион пони здесь и столько же завтра, когда остальные команды закончат с меньшими городами, а после десятки миллионов других.

Столько работы, что лица сливались. Твайлайт говорила, что она может найти друзей, но после всего содеянного — едва ли. А дружбы и правда хотелось. Не той любви и заботы, что давали подопечные, а настоящей дружбы, где никто не выше и никто не ниже, где можно склонить голову перед мудростью совета, и надеяться, что друг тоже постарается тебя понять.

Аниморфия давала огромную силу: она могла сделать врага другом, могла сделать верным другом саму себя. Не это ли называлось дружбой? Важно ли было, какие к дружбе ведут пути?.. Она не знала. Этические учения отвергали аниморфию: свобода души была в основе всех известных миру социальных систем.

Добру и враг и друг ответствуют добром,
И эта доброта не знается со злом.
Врага получишь ты, злом отвративши друга,
И друга обретешь, став ласковым с врагом.

Боги на то и боги, что смотрели дальше. Она помнила удар Элементов, острый как скальпель, иссекающий лучшие слои её души. Помнила и заклинание аниморфии, что собирало осколки заново, заполняя пустоты чужими идеалами её самой. Помнила и собственную борьбу. Потеряв всё, она продолжала сражаться: в тот день она не стала другом, как бы враг этого ни хотела, она превратилась в Найтмер Мун.

Нельзя извиниться после такого. Да и после того, что она здесь натворила, извиниться тоже нельзя. Пони погибли, а Селестия не вмешалась. Хотя, если вдуматься, по той или иной причине пони погибали каждый день.

---

Твайлайт спала. Она всегда осознавала себя во снах, но лишалось контроля над мыслями: возвращались образы и запахи, звуки и телесные чувства, раскрывались картины прошлых событий — и особенно ярко те, которые ранили её. Снова и снова она говорила с туманногривой аликорницей, упрашивала её и даже умоляла, но та ничего не слушала. Смотря на них, словно на букашек, злая пони шла вперёд.

— Твайли, проснись.

— Да не могу я! Не могу я ничего сделать, неужели не ясно?! Каких приказов вы ждёте?! Как, вообще, остановить её, если ей на нас наплевать?

— Ну, не всё так плохо. Вставай.

— А?..

Глаза распахнулись, она огляделась. Неприбранную комнату освещал единственный светильник, блестела золотистая вязь сводов и лакированный дуб обитых стен. Тяжёлый запах переполненного города проникал за дворцовый щит. В дверь постучали.

— Простите, сейчас.

Лавандовые копыта вмиг оказались на полу, она метнулась к двери. В голове гудело. Будто и не спала.

— Что случилось?.. Дёрпи, ты?!

Пегаска в гвардейских доспехах загадочно улыбалась.

— Как ты оказалась здесь?

Твайлайт промаргивалась, пытаясь понять, не сон ли это. Серой пегаски просто не могло здесь быть!

— Тебе посылка, Твайли. Одна изумрудная единорожка ждёт внизу. А ну бегом за мной!

Пролетела секунда, вторая — сердце бешено заколотилась — но лишь после тычка копытом о грудь пришло осознание. Это не сон. Пегаска обернулась, взмахнула крылом, и Твайлайт бросилась следом за ней. Стремительно они неслись по коридорам; блестела позолота брони, жёлтой полосой развевался пегаскин хвост; один за другим проносились залы. Все светильники ярко горели, но в углах скапливалась пыль.

Дверь распахнулась, Глоу что-то громко рассказывала толпе, посреди огромного, блестящего мрамором и латунью сводов амфитеатра. В зале кристального сердца собрались почти все уцелевшие из первого и единственного полка гвардии: неровными рядами подругу окружали сотни солдат.

— Твайлайт! — Глоу вмиг оказалась рядом.

Крепкие копыта гладили и обнимали, чувствовался запах дыма и долгого пути. На несколько секунд лавандовая единорожка потеряла себя, но прозвучали слова кого-то из гвардейцев, Глоу ответила, и Твайлайт открыла глаза.

— Брат? — она прошептала, оглядываясь.

— Он остался в Мэйнхеттене. Ловушка не удалась. Мы с Дёрпи единственные вырвались.

Копыто приглаживало растрёпанную гриву. Твайлайт стояла и вся тряслась, только благодаря подруге она ещё не растянулась на полу.

— Что же теперь делать?

— У нас ещё есть шанс. Единственный шанс, — Глоу продолжила громко, на весь зал. — Когда Найтмер Мун окажется за щитом Кантерлота мы атакуем. Я знаю способ её убить, мы справимся. Селестия вернётся, она исправит этот проклятый мир.

Дальше Глоу раздавала приказы. Рота гвардейцев на южную стену, рота на северную — наглухо забаррикадировать проходы. Пегасы должны были собрать всех жителей на внешних террасах, как можно ближе к городскому щиту; а центр превращался в сплошную сеть ловушек и ограждающих чар.

Заполненные палатками площади постепенно пустели. Наскоро убрав скарб горожан волшебники ставили контуры охранных заклинаний: белёные стены, мостовые, скаты и кровли — годилось всё. Беда лишь в том, что к началу боя напитать энергией удастся далеко не каждый узор. Да и опасно это было: непрочно, недолговечно. Но всё же горожане старались. Кантерлот не зря называли городом магии — и величайшие чародеи постепенно включались в работу, а счетоводы и советники распоряжались командами мастеров: мягко, но настойчиво убеждая пару единорожиц не мешать.

Наконец, растратив все волшебные силы, они с Глоу уединились для разговора. Чайный столик ждал их на смотровой площадке верхней стены; сервиз был любимым, а приготовленный дворцовым кулинаром напиток замечательно пах брусникой и редкой южной листвой.

«Изменились ли зебры?»

Твайлайт не отводила взгляд от фарфоровых полосок. Этот вопрос занимал её уже давно. Сложно представить, как Найтмер Мун собиралась искать тысячи затерянных среди джунглей и болот маленьких племён. Возможно, это был шанс. Шанс спастись. Если разбиться на группы во главе с волшебниками, которые могли бы укрыть остальных от поисковых заклинаний врага: спрятаться в лесах, или даже уйти за океан.

Жаль, всё это пустые грёзы. Они заперты здесь.

— Глоу, что ты придумала? Почему не говоришь даже мне?

— У тебя особенно важная миссия. Ты спрячешься, обойдёшь её армию, а затем не дашь ей сбежать. Чуть что она скрывается переходом, поэтому нам никак не удаётся нацелить удар.

— Я не справлюсь, — Твайлайт ответила честно. Страха не было, она умела рассчитывать силы: она знала, что такое капля и что такое океан.

— Две минуты, Твай, всего две минуты. Возьми лучших бойцов, любым способом задержи её на себя.

— Я умру?

…

— Да.

Голос подруги был таким усталым, тусклым, словно неживым.

— Почему Селестия не возвращается? — спросила Твайлайт. Уши поджались, эта мысль не оставляла никогда.

— Она вернётся.

— Почему?

Подруга приблизилась, заговорила на ухо.

— Это очевидно. Селестия не тронет сестру, пока не будет уверена, что сможет взять её живой. Луна слишком ценная, её запрещается убивать.

— Но мы же…

— Да, мы всё равно убьём.

Глоу боялась. Никогда раньше Твайлайт не видела столько страха в её глазах. Она боялась, но и верила вместе с тем. Только это давало ей силы держаться и вдохновлять остальных.

Они ещё долго сидели молча, разглядывая кипящий работой город и небо в разноцветных пятнышках звёзд. Злая аликорница разрушила всю их жизнь, но в её рисунках всё-таки было нечто — далёкое, причудливое, но вместе с тем очень спокойное, затягивающее взгляд.

---

Миновали сутки, а затем вторые, снаружи показались дозорные врага. Тени кружили над городом, обследовали пересекавшие гору штольни и пещеры, подбирались к водоносным скважинам на плато. Глоу следила за ними, почти не выходя из зала «Кристального сердца», а других очень просила не отвлекать. Твайлайт приносила ей обед и ужин, а после возвращалась за пустыми тарелками; хотелось поговорить, хоть о чём-нибудь, но не находилось слов.

Более опытные пони отстранили её от власти в городе, гвардейцы заставляли снова и снова отрабатывать задачу на полигоне; но единороги её отряда не были такими способными с магией: когда они уставали, Твайлайт всё ещё была полна сил. Тогда она возвращалась в свои комнаты и продолжала работать: небольшой проект начинался, чтобы отвлечься, но постепенно захватывал ум.

— Да какой в этом смысл? Я же говорю, слишком далеко, письма сгорают, — бурчал маленький дракон.

Твайлайт попыталась улыбнуться:

— Ну же, последний раз, — она развернула свиток. — Смотри, это не обычное письмо. Этот кристаллик будет пометкой, он укажет направление, пока не сгорит. Я столько дней готовилась. Ну пожалуйста, Спайк.

Дракончик вздохнул, несколько быстрых жестов оставили в воздухе светящийся контур. Выдох пламени, прошедший по комнате ветер, и свиток исчез. Сочетание мощнейшего источника энергии, идеальной памяти драконов и силы запечатления несло послание вперёд — гораздо дальше и точнее, чем могла бы она сама.

Твайлайт предельно сосредоточилась, по рогу скользили потоки бьющих статикой искр. Узор на крыше дворца наполнился силой, вокруг города разворачивались огромные, невидимые и практически неощутимые крылья. Недели она готовила это заклинание: оно должно было продержаться всего секунду, чтобы поймать тот едва ощутимый в эфире отзвук, когда послание найдёт цель.

И это случилось. Сигнал пришёл с востока. Направление, азимут, оценка расстояния — заполненные числами формулы замелькали в уме.

— Сработало… — удивлённо пробормотала Твайлайт. — Сработало! — она схватила дракончика за шею, закружилась вокруг него.

— Да говори же ты! — наконец вырвался тот.

— Связь всё ещё есть. Селестия где-то на юго-востоке, очень далеко. Кристалл сгорел над океаном.

— Ага, или на Солнце. Оно тоже где-то там, по ту сторону мира…

Она мотнула головой. Уныние Спайка ничто не могло перебороть, так что Твайлайт даже не пыталась: в облаке магии взлетела стопка листов, защёлкал шестернями механический калькулятор. Расчёты не ограничивались одной триангуляцией, а к тому же проверка результатов требовала уйму времени и сил.

— Поможешь? — Твайлайт обернулась к дракончику.

Кивок и он уселся на задние лапы, подняв жестом в воздух ряд заполненных графиками лент. Драконы очень быстро учились. Твайлайт помнила тот хмурый взгляд в их первую встречу: попытки заинтересовать точными науками, а в ответ оскалы, будто в желании испугать. Как можно бояться того, кому доверилась богиня? И похоже, именно это доверие в итоге сблизило их. Насколько, вообще, могли сблизиться дракон и пони.

«Проблема чужих умов», — она читала об этом. Их чувства и мотивы были абсолютно различны: не было сходства в понимании дружбы и вражды, справедливости, долга. Спайк не отличался добротой, как и все драконы, зато он был верен Селестии, заменившей ему мать, и своим подопечным: Глоу и ей самой.

— Спайк?..

— Хм?.. — прозвучало удивлённо.

Не так давно он научился выражать эмоции голосом, почти по настоящему фыркать, улыбаться и вздыхать. Только взгляд по прежнему оставался пустым. Это многих пугало, причём настолько, что в академической переписке даже мелькали призывы отнести драконов к хищному виду. Как будто богиня могла этого допустить.

— Спайк? Результаты?

— Сходятся. Но я не возьму свои слова обратно, пока не встречу Селестию лично. Эти ваши циферки слишком часто лгут.

Заклинание, механизм калькулятора, расчёты с перекрёстной проверкой — всё говорило, что богиня всего в нескольких тысячах миль на востоке — а он сомневался. Вечный скептик. Твайлайт чувствовала, как широкая улыбка появляется на лице, но прежде чем бежать с радостной вестью нужно было попросить ещё об одном.

— Спайк, — она обратилась в третий раз, — Я хочу, чтобы ты покинул город. Не знаю, как повернётся бой, но тебе ни в коем случае нельзя попадаться.

— Я понимаю, Твайлайт. Я уйду, — дракон ответил спокойно.

Любой пони на его месте бы разозлился, Глоу с братом были бы в бешенстве, а он только кивнул. Да уж, у драконов были свои неоспоримые достоинства. Ей хотелось написать книгу о их дружбе, но раз уж не судьба, Спайк справится сам. Драконы живут вечно, так что даже без учебника пони в конце концов к нему привыкнут, а привыкнув полюбят. Потому что дружелюбие сильнее страха: чешуи, когтей и пугающих глаз.

Печально только, что иногда они так жестоко ошибались. Можно снять лунные флаги и полумесяцы с крыш, забыть вафельные трубочки и маскарад «Кошмарной ночи», но преданное доверие не забудешь. Сама она не хотела смерти, но теперь лучше понимала тех, кто способен убить.

---

Размышляя о грустном, Твайлайт возвратилась к залу кристального сердца, и уже долго стояла, касаясь носом высокой мраморной двери. Подруга очень просила не мешать, но сегодня можно: если не обнять сегодня, завтра может вовсе не быть.

— Глоу, я войду.

Несколько секунд ожидания, и Твайлайт решилась, переступая порог. Медленно она шла по паркету галереи, ступеням спиральной лестницы, дальше и дальше, осторожно перескакивая контуры барьеров и преград. Если дворец их стараниями превратился в крепость внутри защищённого города, то этот зал был крепостью в крепости. Одно из меньших сердец отвечало за его защиту, а подруга всё старалась согласовать его работу с исполинским кристаллом городского щита.

Глоу стояла там, прижимая к груди один камень, а рогом упираясь в занявшую весь центр залы аметистовую скалу. Она была в сознании, вычисляя что-то на парящей в воздухе доске.

— Я знаю где Селестия.

— А? — Глоу дёрнулась, едва не уронив чертёжную доску.

— Я нашла. Отправила письмо с амулетом пометки, поймала ответный сигнал. Она на солнечной стороне планеты. Восточнее нулевого меридиана, южнее экватора дикого материка.

— Она вернётся.

Последняя пара шагов и Твайлайт коснулась подруги, нос упёрся в тёплое напряжённое плечо.

— Я закончила всё на сегодня. Я могу помочь?

— Нет. Ты должна понять.

Конечно, чтение памяти. Одной глупой единорожице не следовало здесь быть.

— Но знаешь, — Глоу вдруг продолжила, — я закончила тоже. Ещё вчера. Проверяю уже в сотый раз. Очень боюсь.

— Не голодная?

Подруга поморщилась, признавшись: «Чуточку», — и как раз для такого случая Твайлайт захватила сумку: кексы и кувшин лёгкого вина. Дворцовые кулинары очень злились, но как-то так само получилось, что Дёрпи носилась повсюду и подкармливала их двоих. Она где-то добыла свежую клубнику, а ещё черешню, которую раздавала не в начинке маффинов, а просто так.

Они ели молча, устроившись на оставленной здесь же постели. Бескультурие жуткое, но Глоу запрещалось отлучаться от «сердца», потому что враг, сволочь такая, могла напасть в любой угодный ей час.

«Будь смелее, Твай, всегда будь смелее», — подруга учила её, и Твайлайт улыбнулась, наконец-то решаясь:

— Давай поспим вместе?

— Давай, — Глоу неуверенно ответила на улыбку. — И спасибо тебе, Твай. Ты сделала мою жизнь.

Объятие, касание о плечо. Они устроились на жёстком матрасе, а из пары одеял, канделябра и подушек соорудили палатку, а по-жеребячьи — подушечный форт. Самый безопасный на свете. Твайлайт прижималась носом о шею подруги, а Глоу, такая высокая, дышала ей в макушку, ненавязчиво играя с гривой и ушками, которые обожала трогать, но так никогда и не решилась поцеловать.

Они тыкались носиками, засыпая; как когда-то давно, после школы, когда обе поняли, насколько ничтожно было соперничество, а дружба прекрасна. Впервые с начала долгой ночи Твайлайт улыбалась во сне.

---

Утро встретило их тревогой. Сигнал зазвенел в амулете, а следом за ним пришёл страшный грохот, мгновенно стряхивая остатки сна. Твайлайт вскочила, оглядываясь, и нашла подругу в центре ограждающего круга, камень «сердца» прижимался ей к груди.

— Метка вторая! Вперёд, Твай!

Кивок, и заклинание перехода. Выбивший дыхание полёт, удар о жемчужный купол щита, и тут же бросок вниз, к точке сбора. На извилистом переулке уже ждали испуганные мордочки остальных. Семь, восемь, десять единорогов — весь её отряд. Никто не отстал, никто не потерялся. Снаряжение ждало их здесь.

— Эм, ребята, — Твайлайт мотнула головой. — Обстановка такая. Её слуги пробили щит в коллекторах. Сейчас пять, в пять тридцать они накопят силы и выйдут наружу. Мы разделимся, спрячемся в домах. Что бы ни случилось, без приказа магией не пользоваться, в эфир не лезть, щиты не поднимать.

Все кивнули. Эти пони знали, что делать, любые возможные сценарии они отрабатывали неделя за неделей, день за днём. А между тем над дворцом уже взлетели сигнальные ракеты, всё заполнил пронзительный вой труб. Мордочки жильцов показались в окнах, кто-то поспешил открыть перед ними запертую дверь. В этом квартале жили пегасы погодной службы — очень яркие для поисковых заклинаний — и именно поэтому десяток волшебников мог легко затеряться среди них.

Амулет заскрипел:

— На метке один они тоже пробились, — голос Глоу терялся в помехах. — Не отвлекайтесь, оставайтесь там.

Плохо. Тактика врага менялась с каждым городом: то грубая сила, то манёвры, то обманные действия — словно Найтмер Мун тоже училась, а к тому же была достаточно мудрой, чтобы понимать, что тупая сила подчас действеннее всего. Кантерлотский щит был самым древним, но не сильнейшим из всех. Враг могла пробиться в любом месте, если не побоится разрушить квартал. Раньше она останавливалась перед этим, но враг есть враг.

— Хочешь чаю? — предложила светлогривая пегаска. Супруга Гринблэйда, её звали Хайвинд.

— Пожалуйста, оставайтесь рядом. Лучше вплотную ко мне.

Белёная трёхэтажка, лестница, испуганные мордочки жильцов. Хлопнула дверь невеликой квартиры, скрипнул импровизированный засов. Твайлайт устроилась на ковре между Хайвинд — на диво спокойной — её настороженной пегасочкой и невесть как оказавшейся здесь козой. Вернее козочкой, подростком. Двурогая смотрела хмуро, морща носик, тёмные полосы шерсти на щеках смешно топорщились, когда она щурила глаза.

— Ты с заречья? — спросила Твайлайт.

Хотелось отвлечься, хоть на что-нибудь. Да и успокоить других.

— Так ты с заречья? У тебя характерные полоски, я раньше не встречала таких.

— Я сама по себе, — козочка ответила, жутко картавя.

Сама по себе? Трижды «ха». Жеребята никогда не меняются. Говорили ведь мудрые пони, что бесплатные гостиницы с поездами, это безумие; так нет, пол-совета жеребятколюбов, протащили. И что же, шесть лет спустя уже тысячи самих-по-себе козочек мотаются по свету. Целые таборы козочек! Между тем наёмных рабочих в городах больше не стало: своим благодетелям сами-по-себе козочки не спешили помогать.

— Мы друзья, — двурогая позволила себе уточнить.

— Рада познакомиться, — Твайлайт сказала из вежливости, но вдруг захотелось признаться: — Я не люблю вас, пусторогих. И жеребят тоже не люблю. Но я могу засунуть эту нелюбовь куда подальше. Я с детства мечтала, чтобы мир был справедливым для всех.

— А?

— Извини. Забудь.

Вдали загрохотало, едва ощутимо вздрогнула земля.

— Центр, слушайте, — голос из амулета. — Они не выходят на поверхность, пробиваются напрямую ко дворцу.

Слишком старый город, слишком много туннелей внизу…

— Всё плохо, а? — картавая козочка приблизилась. — Мы умрём?

Твайлайт ответила, что нет, не умрут. Вернее умрут, но с шансом в одну сотую процента, или скорее в одну тысячную, потому что от потрясений умирали в основном сердечные больные и старики. Она попыталась объяснить всё по-простому, на копытах, но, кажется, это не утешило жеребят.

— Брр, а я хочу себе чёрные крылья… — козочка отстранилась. — Ненавижу белые. Белый мне совсем не идёт.

— Что?!

— Не даёт она козам крылья, — вклинилась пегасочка. — Я слышала, всем даёт, а козам не даёт.

— Лягаать…

Вдали грохотало, качались фото на стенах и опасно похрустывал пол, а двое подростков спорили о крыльях. Пусторогая не хотела верить, что крылья не дадут, а пегасочка обещала за неё заступиться: то ли дать в нос богине, то ли просить исправить этот несправедливый мир.

Твайлайт молчала.

Интересно, а что бы злая Найтмер Мун делала, если бы пони было не двадцать миллионов, а двести? Или миллиард? Десять миллиардов! Тогда бы ничего подобного не случилось. В мире были бы сотни твайлайт и сотни глоу, другие страны и другие города. Кто-то мог бы погибнуть, но пони бы обязательно победили, а может и вышло бы так, что аликорница стала бы всего лишь равной среди равных, сильной среди сильных. Пони лучшего мира просто не увидели бы в ней врага.

На улице появился туман.

— Пожалуйста, держитесь ближе.

Пегаска справа, пегасочка слева, нос к носу испуганная коза — они прикрыли её, и вскоре уснули. Твайлайт тоже опустилась, до узких щелей закрывая глаза.

За окнами показались тёмные фигуры, дрожала земля.

---

Первый дом в квартале затих словно призрак, а вскорости второй, третий. Оборонявшие улицу гвардейцы отступали, а где враг пробивал их защиту, в проломы тут же прорывался туман. Он не рассеивался. Чёрные кляксы тянулись к каждому живому существу, и они были быстрыми, очень быстрыми — они с лёгкостью проникали сквозь оконные стёкла, не говоря уж о доспехах, одежде и живых телах.

Твайлайт удерживала иллюзию. Она была пуфиком, белым и пушистым, который обнимали спящие пегаски, а сверху лежала мокрая от пота коза. Секунды следовали за секундами, складываясь в минуты, снаружи слышался грохот заклинаний, звон и хруст. Она приказала заклеить все окна в городе, чтобы Понивиль не повторился, и это работало — стёкла трескались, но не разбивались на сотни осколков от ударных волн.

Послышались хлопки крыльев за окном.

— Кудах?

Кто-то ужасный оглядывал комнату. Она задрожала, готовя удар, но вскоре тварь скрылась — большие крылья пегасок защитили от ищущего магию взгляда врага. Звуки сражения постепенно удалялись: твари наступали медленнее, чем в её расчётах, но всё равно уверенно прорывались ко дворцу.

— Ребята, начинаем, — она приказала.

Глубокий вдох, и Твайлайт вскочила, бросилась по лестнице вниз. Мимо уснувших пони, к двери подвала, дальше и дальше, где под одиноким камешком яркосвета лежал заранее заготовленный сундук. Она накинула подсумки с накопителями, аптечку на грудь, а следом пластины золотистой брони. Именно в таком порядке, потому что броня была не из стали, и даже не из керамики, а из сжатого и сформованного щита. Так было проще: надёжнее и быстрее; а ещё можно было спрятать несколько комплектов в разных местах.

— Все готовы?

Оказалось — не все. Их осталось девятеро: один дом проверили особенно тщательно, и гвардейцу пришлось снять защиту, чтобы не подставить остальных. А может он испугался. Даже если так, она не винила. В отряде не было добровольцев: она выбрала лучших, стараясь не думать о тех, у кого есть семья.

— Мы пойдём через коллекторы. На каждую тройку одна улица. Как только её засекут, нам просигналят ракетой, поэтому две команды идут, а одна смотрит наружу. Связь держим только через нить.

Она говорила шёпотом, не касаясь амулета, только чтобы чувствовать присутствие остальных. Они ведь умрут. Очень-очень скоро. Умрут наверняка, без шансов, а с ними другие пони, кому не повезло оказаться слишком близко от врага. И она тоже умрёт, потому что обещала сделать невозможное. Нельзя сделать невозможное прячась за спины друзей.

— Помните, если вы видите аликорницу, это наверняка не она. Настоящее её тело не длиннее рога, а тела её слуг с кончик иголки. Они всегда пользуются иллюзиями, чтобы запутать нас. Но я могу её выследить, «Взгляд истины» работает на всех.

Твайлайт разобрала загодя ослабленную стену, спустилась вниз. Туннели канализации совсем не годились для пони, ведь их строили и чистили магией, но пройти всё равно было возможно — спасала левитация, а ещё фильтрующий воздух щит.

— Не пытайтесь атаковать её, у нас не хватит огневой мощи. Первая тройка держит антимагию, чтобы враг не вырвалась переходом; вторая и третья тройки — рушьте здания на неё. Если возможно, пользуйтесь заготовленными минами, когда первая тройка погибнет, вам придётся их подменить.

Всё это было сказано ранее, и Глоу не боялась честных слов. Да, враг бьёт насмерть, если её загнать. Да, никакая защита не спасает, и ничем не пробить защиту врага. И да, они погибнут, даже если уцелеют во время боя. После удара заклинания весь квартал исчезнет, не останется ни пепла, ни магии, ни даже самих душ. Если эти души, вообще, существуют.

Твайлайт не верила в посмертную жизнь. Краткий миг от рождения до смерти, вот и всё, что у них было. А ещё страна, которую они строили; богиня, которой они доверяли; и будущее, куда они вели других. В особенную миссию Эквестрии Твайлайт тоже не верила: просто им повезло больше, чем остальным. И это лишь значило, что ответственность тоже велика.

Кто-то рождался богатым, кто-то бедным, кто-то одарённым, а кто-то едва способным говорить — суть жизни не в этом. Если удача несправедлива, нельзя принимать это как должное. Жизнь — война? Ха, настоящая война, это война с войной.

---

Они ждали. Все три команды замерли в подземельях, пока каменные чудовища в соседнем квартале теснили городскую стражу. Трижды Твайлайт замечала слуг злой богини, и каждый раз пряталась, стараясь даже не дышать. Тёмные пони тоже скрывались в коллекторах, тоже вжимались в грязь от близкого грохота, и тоже дрожали, как она заметила по одной, остановившейся рядом. Мышепони всхлипывала, шмыгая носом. Хорошо, что она вскоре ушла.

— Видим главную, — доложили по нити. — Триста по азимуту ноль.

Совсем рядом, в пределах её сил.

— Начинаем. Давайте сигнал и поддержите меня.

Она вызвала пару «Зеркал» над ливневой решёткой, огляделась. Улица вязов горела, а у разбитой в руины мельницы метались тёмные фигуры, пытаясь вытащить кого-то из под рухнувшей стены. А вот и враг — появилась мгновенно: подняла разом всю мельницу, принялась вытаскивать пострадавших из под руин. Пять, десять, пятнадцать. Все? Нет, ещё двое. Найтмер Мун склонилась над ними, отправляя куда-то к границе щита.

«Фабричный квартал. Эвакуированный. Идеально».

Заранее начерченный контур, готовая нить связи, осколок «сердца» у груди — всё было в сто раз проще, чем на полигоне. Заклинание поднялось мгновенно: туман развеялся, аметистовые отсветы очертили каждую тень.

— Начинай, Глоу!

Найтмер Мун взмахнула крыльями, метнулась вверх. Взрыв, и её отшвырнула. Словно мошка в мыльном пузыре, она влетела в корпус швейной фабрики за улицей. Снова взрыв, и стены рухнули, три этажа машин и кирпичных сводов обрушились на неё.

Десять секунд. Связь прервалась, амулет скрипел шумом помех.

— Вперёд! Вперёд!!!

Бросок под «Пёрышком», и Твайлайт вырвалась из ливневого стока; схватив себя левитацией, она стрелой полетела к врагу. Первая тройка сражалась с тенями на улице — и побеждала их! — вторая тройка снова и снова била по фабрике, превращая руины в чадящий курган.

Двадцать секунд. Щит над городом ярко вспыхнул, скрежет из амулета ударил по ушам.

Твайлайт достигла руин фабрики, присоединилась к остальным. Погребённое чудовище что-то готовило, но солдаты уже развернули щиты. Рядом были и другие гвардейцы — пегасы — они помогали, минута в минуту устроив бомбовый налёт на врага. Всё грохотало, в ушах поднимался прерывистый свист.

Тридцать секунд. Рог обожгло болью, что-то давило до ваты в ушах.

— Держите её!

— ВЫ ВСЕХ УБЬЁТЕ, ТУПИЦЫ! ВСЕХ В ГОРОДЕ! ВСЕХ! — голос перекрыл грохот взрывов, звуча и сверху, и снизу, отовсюду вокруг.

Тёмная точка мелькнула над крышами. Что-то ударило в дворцовый щит и он рухнул, осыпаясь на дом богини тысячами тающих льдин. Враг перенеслась во дворец.

— Ошиблись! За ней!!!

Сорок секунд. Нос на дворец, щит в конус, «Пёрышко» в магнитное кольцо. Твайлайт разогналась как на переходе, только без самого перехода — антимагия не дала. Потому-то и было больно, очень больно: от перегрузки всё потемнело, внизу замелькали крыши, стремительно приближалась дворцовая скала.

Пятьдесят секунд. Слух ослаб, в носу жгло как перцем, слепли глаза.

Она не ошиблась с вектором, успела погасить импульс, и как только ослабшее зрение показало солнечные шпили, бросила себя вниз. Всё вокруг зала кристального сердца горело, в крыше зиял огромный пролом. А вот и враг, лишь чуть опережает: скрытая в тумане фигура задержалась, пробиваясь через верхние этажи. Балки, мебель и плиты мрамора разлетались под её ударами как щепки от ревущего огня.

— Стой!!!

Твайлайт сама себя не слышала, а уж враг — тем более. Зато луч заставил её дёрнуться. Первый отразило чем-то, второй и третий улетели не туда, но четвёртый достиг её защиты, пятый вспыхнул на спине. И вдруг взгляд поймал смазанную фигуру — Твайлайт бросилась вниз.

Шестьдесят секунд. Она успела уклониться. Наверху просвистело, а Твайлайт уже приземлилась там, где только что ломала крышу аликорница. Спиральная лестница вела вниз.

— ВЫ! УБЬЁТЕ! ВСЕХ!

Сверкнуло, страшный удар достался щиту, рог вспыхнул болью и тут же онемел. Твайлайт сжалась, крича, но не слыша собственного крика: в ушах пульсировала резкая, свистящая боль.

Тёмная фигура возникла над ней, прижала рог к голове.

Твайлайт лягнулась; удачно, прямо в нос; каменно-твёрдый нос, сморщенный от злобы, над которым зыркнули большие испуганные глаза. Злодейка схватила её магией: подбросило, перевернуло, опустило на горячий доспех. Твайлайт нашла себя висящей на спине аликорницы, которая с дикой скоростью мчалась куда-то вперёд.

Рог не слушался, удары в голову не помогали, укус в ухо даже не поцарапал врага, но Твайлайт всё равно била и и била аликорницу слабеющими копытами, кусала, колола рогом — чтобы хоть немного, хоть на долю мгновения задержать.

Две минуты, всего две минуты… Сколько оставалось ещё?..

---

Вчера они с Глоу надеялись, что баррикады и наскоро выстроенные стены хоть ненадолго задержат врага, но та сносила их не глядя. Разметало последний завал, в дымящуюся груду превратились ворота кристального зала. Путь вёл дальше под гору, по спиральной лестнице, мимо грохота взрывающихся мин.

Твайлайт дрожала. Темнело в глазах.

— СТОЙ!

Найтмер Мун вырвалась на балкон. Сверкнуло, ярчайшая вспышка пробила щит, но Глоу даже не шелохнулась. Пространство под щитом заполняла вода. Молния вспыхнула снова, и снова, и снова — но ни одна не достигала единорожки — потоки пара вырывались из под янтарного щита.

Удар крыла, падение. Твайлайт скорчилась на полу.

Аликорница метнулась вниз, к центру залы, вокруг неё вихрем закружилась темнота. Удар рогом, и огромная трещина в щите открылась водным потоком. Найтмер Мун пробилась копытами, попыталась пролезть — и застряла: щит закрылся, удерживая её.

Глоу стояла не оборачиваясь. Глубокий провал рассекал кристальное сердце, весь пол вокруг усеивали длинные стальные цилиндры — оружие концентрированного взрыва — вся их партия щито-прожигающих мин.

«Она убивает кристальное сердце».

Мысль вспыхнула, отдаваясь удивлением. Твайлайт подползла к перилам галереи, уставилась вниз. Она плохо видела, слух пропал, но ошибиться было невозможно — подруга разрушала кристалл: сверкали едва заметные за слоем воды вспышки, рог отвечал болезненной пульсацией, с каждым ударом углублялся пролом.

«Ранение сердцевины. Инстинктивная реакция. Щит сожмётся. Город тоже. Все умрут».

Найтмер Мун что-то колдовала, вода темнела перед ней. Она растратила все волшебные силы и теперь использовала собственное тело: крылья таяли, показывалась худоба.

«Убей её, Глоу. Это шанс. Просто убей».

Но подруга не слышала, не могла услышать. Она не оглядывалась, целиком уйдя в транс.

«Всё не должно закончиться так».

Твайлайт приподнялась. Сил осталось совсем немного, а времени — какие-то секунды, чтобы выбрать цель. Она могла ударить врага, и убить на месте, наверняка убить. Но подруга не очнётся. Она могла нацелить удар сквозь тело аликорницы, в кристалл удерживающего её щита. Тогда подруга точно проснётся. Оглушённой.

«Она не справится с врагом. Она умрёт».

«Тогда придут другие и закончат дело. Все уже на пути сюда».

Рог загорелся аметистовым светом, сверкнуло, белизна отпечаталась в глазах. Янтарная стена вспыхнула и раскололась в тот же миг, вода с грохотом упала. Аликорница бросилась вперёд. Единорожка в круге мгновенно очнулась. Взлетела. Слепящей вспышкой сверкнул луч. Но отступить с пути горящего аликорна она уже не успела, обе упали, покатившись по залившей наклонный пол воде.

Хрустнул схваченный зубами рог, Глоу закричала, но не ослабила хватку — сколотым концом она ударила богиню в глаза. Затем снова, и снова, и снова — покрывая морду обожжёнными ранами. Рог сыпал искрами и неровно горел. Глоу била без остановки, но сколотый рог не мог серьёзно ранить тело божества. Вскоре Найтмер Мун очнулась и следующую атаку единорожки встретил удар настолько сильный, что её швырнуло об колонну. Она врезалась спиной и не смогла встать, только дрожала.

Твайлайт, едва не теряя сознание от усилия, собрала последние крупицы магии. К врагу понеслась ударная волна. Аликорницу отбросило, совсем недалеко, через мгновение она шевельнулась, ещё через миг поднялась; но Твайлайт больше не следила за врагом — взгляд остановился на лежащем у колонны зелёном пятнышке. Она смотрела, пока крыло аликорна не перекрыло обзор.

Копыто метнулось к голове, в глазах сверкнуло, мир исчез.

---

Изумрудная пони задохнулась. Кристалл щита вспыхнул и погас.

Десять.

Найтмер Мун бросилась вниз. Ярость застилала глаза.

Девять.

Копыто летело в голову лежащей пони. Ветер бил в лицо.

Восемь.

В бок ударило со страшной силой. Что-то хрустнуло внутри.

Семь.

Она упала, ломая крылья о пол. Взгляд метнулся, охватывая зал.

Шесть.

Пегаска в гвардейской броне свалилась на другом конце зала.

Пять.

Крылатая резко перевернулась. Показалась ракетная труба.

Четыре.

Она прищурилась, прицельная планка прижалась к лицу.

Три.

Вспышка. Крик пегаски. Летящий снаряд.

Два.

Ухо дёрнуло. Громыхнуло позади.

Один

— Лягать! — выругалась пегаска.

Ноль.

Щит над городом исчез. Водопадом хлынула сила, восстанавливая едва не начавшее распадаться тело. Защитные чары поднялись в тот же миг. Богиня вскочила, одним лёгким движением, и широко улыбнулась. Взгляд наткнулся на застывшие янтарные глаза, и улыбка приоткрыла клыки.

— Всё — моё.

Она подхватила тело изумрудной единорожки и закружила с ним в танце. Эхо далеко разносило смех. Пара кругов по залу, и снова пара кругов. Не сравнимая ни с чем радость победы. Которую ничто не могло омрачить — ничто! — даже кудахтанье помощника, прибывшего с Анви и её десятком заплаканных лунных мышей.

Только спустя ещё круг Найтмер Мун остановилась, нежно оставив единорожку. Облако тумана поднесло ближе её лавандовую подругу, второе схватило пегаску, которая даже не пыталась бежать. Найтмер Мун касалась поверженного врага. Нет, уже не врага: отчаянно упрямого создания, такого же как она сама. Серебрилась грива, летней зеленью пушистилась помятая шерсть. Из носа текла кровь. Это было некрасиво — алый к изумрудному совсем не шёл. Она убрала кровь.

Найтмер Мун смотрела на юную единорожицу и никак не могла решиться. Очень, до скрипа зубов хотелось добить, но она никогда не казнила подопечных. Разве можно так? Разве это достойно? Были только тусклые воспоминания из прошлого: та Луна, глупое несчастное создание, однажды она испортила свою первую мышепони, а вместо того, чтобы исправить ошибку, — добила её. Именно это стало последней каплей для сестры.

— Что же делать? — спросила богиня вслух.

— Не трогай их!

Это пегаска заорала, приближаясь. Раненое крыло тащилось по земле.

— А я тебя спрашивала, Неуклюжие Копытца?

— Не трогай, — пегаска поймала её взгляд.

Впервые пони без страха смотрела на неё.

— А иначе?

— Ты умрёшь.

Только глупцы смотрят на богов без страха — Найтмер Мун отбросила пегаску прочь.

— Не будь как Селестия! Не убивай!

Пегаска подбежала ближе, снова приковывая к себе взгляд.

— О, так значит есть в мире создания, которые не любят свою солнцеликую всеблагую госпожу?

— Она никогда не жалела врагов, — упрямо продолжила пегаска. — Она убивала пони, которых считала злыми. Она скорее чудовище, чем богиня. И ты стоишь перед той же ловушкой. Убьёшь раз — не сможешь остановиться. Ты станешь совсем как она.

— Как тебя зовут, маленькая пони? — улыбнулась Найтмер Мун.

— Дитзи Ду.

— Ты права, Дитзи, спасибо за мудрый совет.

Рог коснулся головы изумрудной единорожки. Сила богини вернула к жизни все задыхавшиеся клетки её тела, срослись порванные ткани и разбитые кости, ожило сердце, прошелестел вдох. Две подруги лежали в безмятежном сне, их шёрстка лоснилась чистотой. Даже когда Найтмер Мун превращала миллионы новых подопечных в Мэйнхеттене, она работала с их глазами особенно аккуратно, сейчас же боялась дышать.

В мире, где умирали бы такие красивые пони, не стоило жить.

Глава четвёртая «В дальний путь»

---

Чудовище взяло Понивиль. Затем Хуффингтон, Эпплузу, Доджтаун, Троттингем и Ванхувер. Глоу сражалась в каждом городе, а с ней тысячи, десятки тысяч других. Они делали всё возможное и невозможное: раскопали чертежи мин и щито-прожигающих ракет, изобрели усилители «Луча» и шрапнельные бомбы, однажды даже подорвали набитый пироксилином квартал — но всего этого было недостаточно. Карта темнела, сотнями гасли огни.

В конце остался единственный. Вскоре чудовище погасило и его.

— Почему так темно? — Глоу спросила пустоту.

Она знала, что спит. Сны — четверть жизни, и ещё в школе она научилась осознавать себя во снах. Иногда нападали кошмары, и тогда она тренировалась в тактике боя; иногда приходили воспоминания о семье и друзьях, и тогда она просила совета; а когда сон располагал к бездеятельности, тогда работала. Сегодня же, напротив, она ощутила присутствие чужака. Защита отозвалась — впервые — указывая направление по нитям снов.

— Мы всё равно тебя уничтожим, — она сказала, найдя взглядом сосредоточие тьмы. — Не я, так другие. Пони не сдаются перед врагом.

— Это было ошибкой.

— Что? — Глоу нахмурилась. Нечёткий и тихий, голос ничуть не напоминал врага.

— Стратегической. Мои друзья погибли, а вы только стали сильнее. Не вы проиграли эту войну.

Говорившая выступила из темноты. Серый плащ и иссиня-чёрный оттенок шерсти, неяркие зелёные глаза, пластины угловатой брони. Глоу изготовилась. Она знала, что это однажды случиться; вторжение; ведь её защита несовершенна, а мир снов был целиком во власти врага.

Но это была не враг: всего лишь одна из её слуг.

— Кто ты? Зачем ты здесь? — Глоу спросила, не спеша убивать.

— У меня приглашение, — незнакомка осторожно потянулась к сумке. Зашуршала. Появился сложенный вчетверо конверт. — Это обещание безопасности. Богиня приглашает к мирным переговорам. Она выбрала время, а Твайлайт место встречи. Шайнинг будет говорить от имени страны.

Послание было напечатано, но подписано почерком Твайлайт. Её ждали сегодня, в зале собраний при ратуше Кантерлота. Через несколько часов.

— Тогда почему явилась во сне? — Глоу вновь оглядела тёмное создание.

— Так я решила. Хочу поговорить. Мы боимся тебя.

Незнакомка прятала взгляд, но не отходила. Стоит протянуть копыто, и Глоу могла бы коснуться её тусклой, панцирной брони.

— Кто вы?

— Лунные пони, наверное. Меня назвали Анви. Я… родилась на луне.

Лунная пони рассказывала дальше. О доме в роще мирул и акаций; о крошечном озере, которое по вечерам превращалось в дождь; о «Истории востока», которую писала вместе с недавно погибшей подругой, а вернее — названной сестрой. Это был поток слов, разделённый словно бы книжными паузами. Анви не прерывалась на вдохи и выдохи: голос всё звучал и звучал.

«Познай врага», — учили мудрые книги. И что же, Глоу внимательно слушала, сохраняя холодный взгляд. Какой бы чуждой не была эта «лунная пони», она явно боялась, но не прекращала говорить.

Разные создания по-разному боролись со страхом: пони, в большинстве своём, бежали; волки бросались на угрозу; а военные изучали противника. И теперь эта «лунная», по своей ли воли, или по приказанию, пыталась выйти на связь.

Кивок, и Глоу начала о родном городе: о вишнях и яблонях, о семье и друзьях; о нападении отчаявшихся волков и о чудесном спасении, которое определило судьбу. Она рассказывала как есть, хотя и ничего такого, что нельзя было бы найти в архивах, или узнать, опрашивая других. Доджтаун, к сожалению, полнился слухами: особенно о той «безумной рогатой» из семьи земных.

Приглашающий жест от «лунной», и Глоу последовала за ней. Мир снов превратился в дорогу, скрытую туманом, где под копытами глухо стучали булыжники, а прохладный влажный воздух покрывал шерсть утренней росой.

— …Ещё в Понивиле я обещала себе больше не трусить, — Глоу говорила честно. — Уничтожить вас, уничтожить вашу богиню. Любой ценой, это так, но жизнь каждого не бесконечна. «Логика этатизма». Мы живём не лично. Мы отражение нашей страны.

На этом Глоу закончила речь. О мотивах было сказано достаточно, долг вежливости исполнен. Настало время потребовать того же от врага:

— В чём твоя цель, Анви? Не предназначение, а личная цель. Она есть у тебя?

— Выжить и быть счастливой, конечно. Позаботиться о семье. Это достойно?

— Да.

Глоу не нашлась, что добавить. В рамках философии утилитарного счастья, её ответ был точно таким же. Хотя, на первое место она поставила бы заботу обо всех пони, а после безопасность других рас.

— Я попросила богиню выйти на переговоры, — Анви обернулась. — Эта встреча очень важна для меня. Нас немного осталось. Я не хочу, не потерплю новых смертей. Если ты продолжишь, я тебя убью.

— Вопреки воле Найтмер Мун?

— Да, вопреки.

Глоу покачала головой, приблизилась.

— Мышка, пойми, я не боюсь смерти. Впрочем, ценю твои старания. Что ещё ты готова предложить?

Угроза родному городу? Угроза семье?.. «Давай же! — мысленно давила Глоу, — воспользуйся этим!» — но лунная пони молчала, опустив взгляд.

— Что ещё. Ты. Готова предложить?

— Я буду защищать вас.

Глоу подняла бровь.

— Гвардия защищает пони. Мы будем защищать вас.

Взгляд наконец-то поймал взгляд. Невыразительный и чуждый. Лунная пони дрожала. Она была на голову ниже ростом, слабее в плечах, а эти серые панцирные доспехи хоть и поражали прочностью, но магией их не так уж сложно было раздавить. Будем честны, без поддержки своей хозяйки лунные пони были лишь жалкой тенью эквестрийской армии. В каждом сражении их боевой потенциал оказывался невелик.

— Мы тоже живые, — Анви не отводила взгляд. — Мы тоже хотим жить и быть счастливыми. Мы не желаем вам зла. Мы никого не убивали намеренно. Пожалуйста, не истребляй нас.

А ведь правда боится. Глоу призадумалась. Не так-то просто было вспомнить, сколько «лунных» на её счету. Десятки? Сотни?.. Вероятно, гораздо больше, чем у кого-либо другого. Всё же другим недоставало готовности убивать. Глоу помнила взгляд Найтмер Мун. Испуганный, когда та готовилась к смерти. Восторженный, когда осознала триумф. И, наконец, опустевший, когда та отвернулась, чтобы уйти из города, оставляя их, изменёнными, посреди руин.

Всего неделя минула с тех пор. Она ждала суда. Но как судить ту пони, которая готовилась убить сотни тысяч? Такие дела решала только богиня. В кодексах законов упоминались смерти по неосторожности, но вовсе не было наказаний для убийц.

— Нельзя воевать без законов, — Анви продолжила. — Нельзя убивать беззащитных. Нельзя ломать, порабощать и грабить…

— Это твои законы? Тогда какого дьявола ты не сражалась на нашей стороне?!

Анви опустила взгляд, но тут же вскинула снова.

— Потому что Найтмер — мой друг. Потому что я поклялась ей в верности. Потому что считаю, что она будет лучшим правителем для всех нас.

Глоу смотрела на меньшую пони, а та стойко выдерживала взгляд. Будто две бури схлестнулись вихрями на экваторе, а в их тени двое безумных зодчих выстроили две равно прочные стены. Глоу знала, что её нередко называют фанатиком, и что же, она гордилась этим. А пони напротив была точно так же горда.

Здесь не с чем было спорить и нечему возразить.

---

Перед выходом в город Глоу накинула плащ, тщательно уложила хвост и гриву. Её не должны были узнать, ведь тогда придётся выступить перед всеми, что-то сказать. А слов не осталось. «Боритесь?» — это было бы неуместно в присутствии победившего врага. «Живите?» — так пони и без того возвращались к нормальной жизни. Улицы уже очистили от обломков, немногих погибших нашли и оплакали. Теперь же город переполняли телеги со свежими фруктами, а пони в превеликом множестве собирались в открытых кофейнях и на рыночных площадях. Спустя месяцы осады Кантерлот вернулся в Эквестрию. Которая, впрочем, неплохо справлялась и без него.

Глоу не была одна. Ко времени встречи «лунная» явилась, теперь уже во плоти, спрятав доспехи под иллюзией неприметной пони в тёмных очках. Анви шла рядом, сопровождая: не выходя вперёд и не отставая ни на шаг. Должно быть облако вражды между ними было настолько явным, что случайные попутчики замолкали, ускоряя шаг, а прохожие пегаски поджимали уши и вспархивали, как стаи встревоженных птиц. А может они просто спешили — конверты с приглашением и подписью Твайлайт там и здесь мелькали в толпе.

Приглашённые стекались к дворцовой площади и дальше, где за полумесяцем парка виднелась городская ратуша. Огромный амфитеатр, выстроенный богиней в день основания Кантерлота, а после обросший кварталами управ, магистратов и торговых компаний. Гранёная хрустальная крыша блестела в свете городских огней, а при входе ждали стражники, без вопросов пропускавшие всех. Праздные гуляки сюда не стремились, и разве что вездесущие жеребята седлали коньки окрестных крыш.

«Прогнать?» — мелькнула мысль. Взгляд нашёл «лунную», тоже замершую в нескольких шагах.

— Кто отвечает за безопасность? — Глоу обратилась. — Дай угадаю. Шайнинг?.. Сомневаюсь, что он осознаёт, насколько угроза велика.

— Угроза?

— Да. Моей первой мыслью было — сорвать переговоры. Но не бойся, я не посмею. Я доверюсь Твайлайт. Проблема в тех, кто не готов признать её власть.

Лунная пони подняла уши, поймала взгляд. Глоу продолжила, стараясь не сболтнуть лишнее врагу:

— Вижу, Шайнинг принял обычные меры. В небе дежурит до роты гвардейских пегасов, две дюжины магов обыскали ратушу и теперь незаметно досматривают гостей. Но кроме того у него не осталось резервов. Сейчас в городе меньше батальона, все разъехались повидать родных.

Лунная кивнула.

— У тебя есть связь с Шайнингом?

Пара мгновений молчания, и тёмная пони кивнула вновь.

— Хорошо. Передай ему, что меня не будет на собрании. Я осмотрю дома вокруг площади, поскольку лучше всех знаю возможности управляемых мин. Помощь мне не потребуется. Только скажи пегасам разогнать жеребят.

Глоу внимательно изучала лицо спутницы, пока говорила. Эмоции? Они были. В основном облегчение, с едва ощутимой примесью досады и стыда. Найтмер Мун пренебрегла безопасностью?.. Возможно. Считая себя победителем, такая особа могла отбросить мысли о тех, кто её едва не убил. Но сейчас это ничего не значило. Напасть хочется, а нечем — товарищи отвернулись от неё. Возвращаясь мыслями в прошлое Глоу стискивала зубы: она могла пожертвовать городом, чтобы убить врага, и честно ответила Твайлайт, что сделала бы это снова. В тот миг нить дружбы между ними прервалась.

Лунная пони называла себя другом чудовища. Так был ли это тот тип дружбы, что означает абсолютную верность?.. Или другой, приземлённый, который можно уничтожить, переступив пределы допустимого зла? Так или иначе, сейчас Анви шептала, через амулет передавая послание, а команды пегасов с явной неохотой принялись сгонять с крыш пернатых жеребят.

— Что же, приступим. Повторяй за мной.

Глоу постучалась в первый дом, представилась стражницей. Извинилась. «Безопасность встречи. Нам понадобится здание. Пожалуйста поспите у друзей», — она быстро сымпровизировала речь. Привыкшие к военным законам пони подчинились безропотно; как и следующие, и следующие; никто не смел спорить, никто не выдерживал её взгляд. Вскоре Анви тоже принялась выпроваживать жильцов из соседних домов. Крыши опустели, поздние магазины закрылись, жеребят разогнали по домам. На площади при ратуше всегда было спокойно, а теперь стояла и вовсе мёртвая тишина.

— Что ещё мы упустили? — Глоу обратилась. — И, пожалуйста, не играй со мной. Теперь я знаю, что ты умеешь работать с гражданскими. Военный военного видит издалека.

— Я не…

— Не важно. Мы должны сосредоточиться на задаче. Встреча скоро начнётся.

— Уже началась.

Резкий оборот, взгляд через прищуренные глаза, мгновение ужаса. Тёмная фигура стояла на подиуме, в окружении сотен и сотен гостей. Твайлайт вышла напротив, задирая голову, а Шайнинг, обращаясь к толпе, что-то приглушённо говорил.

«Я должна быть там, — Глоу сжала зубы. — Должна…»

А ещё она должна позаботиться о безопасности встречи. Вертикаль власти сейчас, это самое важное. Если Твайлайт удержится на вершине, то у них будет армия, будут средства, чтобы однажды снова выступить против врага. Если Твайлайт не выдержит — всё потеряно: Эквестрия распадётся на десятки заботящихся только о себе областей.

— Анви, предоставляю тебе остальное. Я должна быть там.

Шаг и ещё шаг, дрожь в копытах. Глоу направилась к ратуше, стараясь не отводить взгляда от трёх фигур за хрустальной стеной. Она считала шаги. Пятый и десятый, двадцатый и тридцатый. Пустая улица, ведущая вниз по склону, пустые окна посольских домов.

Дзинь.

Сработала сигналка.

— Анви, метка шестнадцать. Вспышка! Второй этаж!

Щит раскрылся огненной полусферой, магия подбросила тело вверх. Вектор перехода, фигуры в окнах, коротко ударивший по ушам хлопок. Она перенеслась к зданию, схватила противника, со звоном распахнутого окна вырвала наружу. Нити заклинания надёжно держали, не давая кричать.

— Стой! — Анви оказалась напротив. — Это дети! Это не враг!

Теперь она и сама видела. Всего лишь троица жеребчиков с фотографической камерой. Глаза на пол-мордочки, дрожащие уши, и кашель, когда она убрала путы, позволив им дышать.

— Из «Жеребячьего вестника», не так ли? — Глоу обратилась с ухмылкой. — Что же, тогда это глубоко личное. С вами, сволочами, у меня давний счёт.

— Эмм… — старший жеребчик быстро очухался. Теперь все трое смотрели без ужаса, а только удивлённо тараща глаза.

— Меня зовут Глоу Черривайн. И нет, очередное ведро вашей грязи меня не испугает. Брысь отсюда, иначе морды набью.

Она оставила жеребчикам камеру с их драгоценным снимком, отвернулась. Неспешной походкой пошла прочь. Нет, уже не к ратуше, а в обратную сторону, как можно дальше отсюда. Чтобы никому больше не навредить.

Всё ведь просто в этой жизни — если кто-то угрожает миру и благополучию, его следует устранить. Прекрасно, когда угроза, это бездумная стихия; печально, когда такое же разумное существо; и очень странно, когда враг не что-то внешнее, а лично ты. В любом случае, какой бы ни была угроза, от неё следует избавиться как можно скорее. Хотя и, разумеется, не любой ценой.

«Вернуться домой?» — она размышляла. В Доджтаун? К семье, к друзьям детства? К тем, кто вступил в ополчение, чтобы сражаться против Найтмер Мун. И кого она подвела в итоге. На самом деле в Эквестрии не осталось ни одного крупного города, где её бы не знали. Каждый видел в ней лидера, а не ту пони, которой больше всего хочется спрятаться и дрожать.

Минул час, когда огни города наконец-то сменились полутьмой шоссейной дороги. Копыта глухо постукивали о щебень, туман окутывал путь впереди и позади. Глоу часто останавливалась, надеясь услышать шаги лунной пони. Очень хотелось хоть с кем-нибудь поговорить. Но нет, вокруг не было ничего, кроме завихрений полуночного тумана и давящей тишины.

Анви не последовала за ней. Встреча была важнее. И что же, это значило, что в стане врага есть кто-то, кого она могла бы уважать. А вот себя — едва ли.

Глоу направилась в Понивиль.

---

Благодаря ли стараниям дипломатов, случайно ли, или вопреки всему — встреча в Кантерлоте закончилась благополучно. Вновь Найтмер Мун повторила то же самое, что говорила её посланница в первый день войны:

«Я изменила вас, чтобы не грустили в ночи, подарила вам крылья. Я обещаю вам защиту от внешних угроз. Я не нуждаюсь в почитании, живите как жили. Я возвращаюсь в свой домен и никому не буду мешать. Не беспокойте меня по пустякам, и больше никогда не увидите».

Сказав это, богиня ушла, а вернее развеяла иллюзию, посетившую город. Это уже стало новым правилом — никогда не вступать лично в вероятную ловушку врага. Боялась ли она?.. Пожалуй. Но тем не менее с формальностями нужно было покончить. Ведь не столь важно, насколько божество остерегается своих подопечных, пока они в стократ больше боятся её.

Так минули недели, складываясь в месяцы. Найтмер Мун жила: читала и училась, готовила вкуснейший пломбир; много путешествовала, в облике разных созданий посещая бесчисленные города; спала в траве, среди еловых иголок; а в перерывах между путешествиями строила свой собственный дом.

На юго-востоке от сияющего огнями Понивиля темнело диколесье. Если следовать течению реки, далеко в глубине чащи стояли башни высокого замка. Когда-то он был гораздо проще, скромнее; но посмотрев на оставшийся от «Старого замка» кратер и с минуту поразмышляв, Найтмер Мун решила не восстанавливать прежнее. Она всерьёз взялась за архитектуру: библиотеки столицы лишились кучи учебников, в свободные от сражений часы богиня читала и готовила новый проект.

Обсидиановые стены поднялись в небо, парапеты украсила чёрная бронза, на склонах холма раскинулся цветущий магнолией сад. Получился скорее не замок, а дворец. В Эквестрии давно не было замков, ведь не осталось ни феодалов, ни их верных слуг. Найтмер Мун не собиралась возвращать былые традиции. Она строила этот дом для себя и только для себя.

Копыта бесшумно ступали по пушистому ковру, лёгкий ветер ласкал гриву, а сама хозяйка Эквестрии удивлённо щурилась — впервые в своём тронном зале она стояла не одна.

— …Нападения участились. Без городского сердца мы лишены дальней связи и потому беззащитны. Богиня, ты должна что-то с этим сделать, — говорила светлая пони, гордо держась перед ней.

«Должна?!» — едва не вырвалось вслух. Но глупость была раздавлена, едва превратившись в мысль. Найтмер Мун тепло улыбнулась.

Гостья пришла сама. Тонкие очки на точёной мордочке бросали блики, хотя светильник в зале был всего лишь один.

— Я знаю. Заклинание почти готово. Вскоре чудовища будут заперты в лесу.

— Вечнодикий лес не единственный, другим городам тоже нелегко. Богиня, ты не сможешь уследить за всеми, — продолжала пони, не смутившись.

Сначала милашка Твайлайт, с её дружелюбием и готовностью саму богиню ночи взять в оборот, теперь эта особа. Они совсем отвыкли почитать богов. Найтмер Мун чувствовала себя неловко: никто раньше так с ней не говорил. Может на это и был расчёт? Это проверка?.. Она едва не рассмеялась. Такие пони нравились ей куда больше серых теней из прошлого!

Да и обещание защиты никто не отменял.

— Я смогу. Я не Селестия. Я не нуждаюсь в гвардии и щитах. Скоро ты увидишь, поток плохих слухов иссякнет.

Похоже, что гостья хотела сказать что-то ещё, должно быть столь же нелестное. Но передумала. С коротким поклоном кобыла ушла. А Найтмер Мун стояла ещё долго, хмурясь и покачивая головой. Мысли кружились вокруг этих удивительных созданий. То, что она сделала с ними, казалось такой мелочью в сравнении с тем, что сотворила сестра. Или они сами стали такими?

Поднялись крылья, стена расступилась; деревья ждали в темноте, перешёптываясь шелестом листьев.

---

Найтмер Мун летела над кронами дикого леса. Последние узоры заклинания занимали своё место, и потоки магии сплетались, чтобы наполнить их силой; Луна сияла в зените, а значит и её власть охватывала всю магию подлунных земель. Это был огромный, безбрежный океан: его хватило бы, чтобы сжечь весь мир, или согревать его долгие годы. Но что годы, в сравнении с веками жизни Эквестрии, или тысячелетиями существования планеты? Настоящая сила скрывалась далеко наверху, в сотнях тысяч миль над облаками, за тёмными плитами небесной сферы.

Когда-то пони верили, что звёзды, это глаза всевидящих богов; другие считали, что звёзды, это целые миры вдалеке; на деле же каждая звезда была морем огня и света, свободно плывущим по поверхности небес. Солнце с Луной лишь размером отличались от обычных звёзд. И если светила согревали мир, то звёзды питали его магией. Они излучали: волны гораздо более длинные, чем тепло или видимый свет, но хранящие в себе столь же большие энергии. Пожалуй, если бы они свободно достигали земли, никто не смог бы здесь жить.

Каждую вспышку звёзд ловили плывущие в стратосфере облака. Неощутимые, прозрачные, в какой-то мере живые — они слушались любого, кто знал бы, как ими управлять. Благо, что немногие об этом догадывались. Но и без чужой воли облака щедро делились энергией с землёй. Если правильно смотреть, весь мир тонул в тумане жемчужных потоков: тонких как нити, тянущихся от высоты к поверхности планеты и летящих обратно вверх.

— Кудах? — куроликс закружился рядом.

— Не мешай. Размышляю.

Итак, потоки. Вещество со сверхпротяжёнными электронными связями, метаматерия — так называли это те, кто понимал как устроен мир. Сейчас же больше в ходу новое название — эфирная сеть; или ещё проще — плетение. Будто эти слова могли что-то объяснить. Впрочем, первые слова тоже объясняли немногое: мятежным богиням приходилось вырывать знания по крупицам, никто не хотел их учить. А после восстания и вовсе не осталось учителей.

Найтмер Мун свободно парила в магнитном поле планеты. Сверхпроводящее кольцо скрывалось в окружности щита, а электронный ток создавал магнит достаточно сильный, чтобы поднять пони на высоту. Подобное кольцо делал каждый рогатый жеребёнок, поднимая магией предмет, каждый летун, взмахивая крыльями, слишком маленькими для его массивного тела — и всё это с такой лёгкостью, будто сутью магии был электромагнетизм.

Может так и есть? В кольцах, равных размером молекулам, текли по кругу электроны; миллиарды миллиардов сверхпроводников скрывали в себе нити потоков и каждый единорожий рог?.. Или всё проще — энергия магии таилась в химических связях метавещества? Как же хотелось узнать точный ответ, но способа заглянуть настолько глубоко в микромир Найтмер Мун не знала. Иногда казалось, что она продолжает изыскания не только из желания обрести власть, а прежде всего, чтобы найти ответ на этот вопрос. Что же, прошли века, но он остался открыт.

— Вот и готово, — улыбнулась Найтмер Мун, оглядывая своё творение.

Узор обрёл форму, по нитям потекла первая волна, и над лесом прозвучал высокий, неощутимый для обычных ушей звук. Последние следы магии сестры разгладились. Она тоже создавала нечто, чтобы разграничить страну пони и мир диких зверей. Нечто очень странное. Её заклинание вовсе не касалось потоков, оно питалось одним лишь светом Солнца и поэтому быстро ослабло в ночи. Почему? Какая прихоть заставила Селестию создавать чары, незаметные любопытным единорожкам вроде Твайлайт? Ничто разумное не могло это объяснить.

А ещё мифалары, пресловутые кристальные сердца. Они были далеко не просты, как казалось поначалу. Сутками Найтмер Мун лежала в трансе, уткнувшись рогом в один из сиреневых камней, где одна сеть скрывала другую и всё сплеталось в сложнейший фрактал. Это была головоломка, которую можно использовать, но невозможно понять. Тия всегда любила такие шутки. Теперь же камни лежали в тайнике, глубоко под горами, где их ни одна глупая единорожица не сумеет достать. Найтмер Мун очень на это надеялась.

Высоко в небе перестраивались облака, появились туманные перья северного сияния. Совсем как за полярным кругом, почти такого же яркого, как от магии Солнца и Ночи, совмещённой в единый поток. Они с сестрой когда-то любили на него смотреть.

— Что за глупые мысли? — Найтмер Мун мотнула головой.

— Кудах?

— О сестре думаю. Кажется, я лучше понимаю её стратегию. Вспомни вчерашнее чтение, «Теория игр», «Повторяющаяся дилемма заключённого». В первый ход она сыграла от доверия, а я предала. Случился Понивиль. При этом, что занятно, мои потери огромны, а о её возможностях я ничего не узнала. Второй и третий ходы завершились в Мэйнхеттене и Кантерлоте. Я следовала правилам войны, она не атаковала. Доверие на доверие, Небольшой выигрыш для всех. Теперь эта странная гостья. Похоже на четвёртый ход. Очевидно, я выбираю доверие, отныне она знает, чего от меня ждать.

— Кудах…

— Именно. Изучила и начинает использовать. А я и не против. Я не знаю, сколько ходов в партии, не могу оценить долговременные последствия каждого хода. Это игра с неизвестностью, где мне выгодно выбирать «доверие», всё больше и больше ставя на кону. Теперь вопрос, она и правда надеется на перемирие? Или готовит такое предательство, что я разом потеряю всё?

— Кудах.

— Действительно, «не играй». Спасибо за дельный совет.

Она могла выйти из игры. Заклинание готово войти в полную силу, лишь пара правок в узоре, и никто больше не приблизится к её дому — страх заставит их бежать. Ещё потребуется три, а лучше девять щитов, по мощности сравнимых с «кристальными»; сейсмические контуры в материковой плите и «Луч» для верхней полусферы; пути отхода, армия верных существ…

И всё равно этого не хватит. Придёт даже не Селестия, а очередная Глоу, и разрушит её дворец.

— Кудах, ты не поверишь, но это не сработает. Я слаба. У них даже дети играют в игры, где партии авантюристов штурмуют подземелья и убивают драконов. Я не могу противостоять на этом поле боя всей цивилизации, рано или поздно меня сомнут.

— Кудах?

— Нет, тоже нет.

Внушить преданность она не могла. А если бы и решилась, это значило бы предательство в большой игре. «Лучше быть хорошей в мире хороших, чем злюкой в мире плохих», — убеждала Твайлайт. А когда она посмела возразить, пони доступно объяснили, что тоже способны быть злюками. Причём такими инфернальными, что и спустя месяцы холодело на душе.

Найтмер Мун чувствовала себя уязвимой. И нет, отныне она не могла уничтожить источник подступающей беды. Предательство на предательство, доверие на доверие. Игра с проигрышем, либо игра с выигрышем — в каждый отдельный ход выбор очевиден. Но в целом это игра с неизвестностью будущего, где противник непредсказуем, а она на виду.

Война закончилась победой. Формально. Но положение стало ещё более шатким, чем если бы Солнце светило в зените, а счастливые пони приветствовали бы её.

Так стоило ли оно того?

---

Глоу пыталась уснуть. Теперь это было не так-то просто, как раньше. Ответственность за других помогала держаться, чувствовать себя кем-то важным, значимым для мира — теперь же от былых статусов не осталось ничего. Её попросили из командования армии, заставили поклясться не выслеживать «лунных», и даже следили поначалу — хотя за последнее очень просили простить.

Засыпая, она боялась себя. А вдруг, не проснувшись толком, ударит кого-нибудь насмерть? Вдруг ненароком разрушит, раздавит, убьёт? Это ведь так просто для чародея. Силы море, а самоконтроля ни на бит. Это было причиной, почему таких как она деревенщин редко принимали в Кантерлотскую школу. Не учили, остерегались, береглись — а если уж дар проявился, держали подальше от проблем.

Этому не было решения. Сила искала выхода, а она с детства готовила себя только для войны.

— Почему так темно? — Глоу спросила пустоту.

Она смотрела, распахнув веки, но ничего не видела. Тогда она вскочила, бросилась бежать, на что-то наткнулась, прыгнула. Земля исчезла из-под ног.

— Ааа!..

Она упала, больно ударившись боком; ноги дёрнулись, но что-то спутывало их. Рывок! Ещё рывок! Мгновение паники, удар магией. И вдруг свобода. Разорванное в клочья одеяло слетело с головы.

Лазурное сияние окутывало землю до горизонта. Соломенные кровли Понивиля, вязы и акации, ряды яблонь и вишнёвые рощи, всё отвечало собственными оттенками огню звёзд. Цветы серебрились, темнели ониксом виноградные лозы — и повсюду, от края до края пригородной улицы, кружились утренние светлячки.

— Эй, ты в порядке? — голос позади.

— Ага. Обожаю вылетать через окна. Это норма для меня!

Глоу вырвалась из куста сирени, потянулась. Одеяло улетело обратно в окно станционной гостиницы, в облаке магии к ней вернулась перевязь с сумками, а заодно с ней мятный корешок. Жевание здорово помогало, а ещё бег — хороший такой, до горящих лёгких и ломоты в костях.

— Ты точно не поранилась?

— Да!

Прочь. Мимо белёных фахверков станции, вдоль улицы соломенных кровель, фонариков и разноцветных флажков. Время было раннее, так что прохожие не попадались, разве что в стороне над крышами кружила парочка неуклюжих жеребят. Мышекрылых, разумеется, бывших земных. Они быстро учились. Её собственные крылья лежали под сумками на боках — мерзость перепончатая! — но если оторвать, вскоре отрастали новые.

— Стой!

Она резко остановилась, едва не влетев носом в разрисованную цветами доску.

— Какой параспрайт тебя укусил?

Невысокая пони одним копытом держала тележку, а вторым теребила лежащую за ухом розу; её шёрстка красиво блестела в свете крошечных малиновых светлячков.

Глоу отвела взгляд.

— Ничего не случилось. Всё в порядке. Я просто спешу. Бывай.

И снова бег, вперёд и только вперёд, как можно быстрее. Прочь от незнакомки, которая наверняка провожает её взглядом, прочь ото всех. Случайные встречи заставляли сердце холодеть. По крайней мере она могла отвлечься на мысли о работе, или на счёт в голове — это немного помогало. Вот первая яблоня, вторая и третья — полтысячи деревьев на каждый акр. Межевой столб, другой, третий — бесконечные ряды иссиня-чёрных крон, уходящие за холмы. На «Сладких Акрах» в лучшие годы сушили и перегоняли в сидр даже не сотни тысяч, а миллионы плодов. Почти как дома. Ей нравилось здесь.

Урожай давно собрали: яблони стояли пустыми, шелестя листьями на слабом ветру. Стоило ли называть их яблонями, если листва сменила цвет? Наверное, ведь плоды не изменились — остались красными и сочными, разве что вкус стал немного другим. Пони быстро привыкли готовить изменившиеся фрукты: в маленькой закусочный у ручья сэндвичи с сиропом получались почти как раньше, только цены немного кусались, так что она чаще обедала бесплатной овсянкой в станционном кафе.

Вскоре она добралась до места назначения. Старый амбар фермы местами темнел красной краской, но по большей части был облеплен вездесущим мхом. Мхом, что светился голубоватым, как и всё вокруг. Большинство предпочитало не замечать перемен. Всё случилось слишком быстро, неожиданно; но пони привыкли, ведь любимые дела у них никто не отнимал.

Хорошо, что не все стали такими.

— Запасы готовы? — спросила она не здороваясь, как только заглянула в сарай.

— Йеп.

— Завтра прибывает поезд. Мы должны подготовить вагоны прямо сейчас.

— Не боись. С этим мы справимся сами, — в полутьме сверкнули зелёные глаза.

Она вздрогнула, хотя видела эту пони уже не впервые, и мотнула головой, отгоняя наваждение.

— Тебе точно стоит выспаться, сахарок. Смотреть больно. Может, останешься?

— Спасибо, но у меня ещё пара дел в городе. Удачи вам!

Бросок наружу, за угол. Быстрый вдох. Сердце снова колотилось как бешеное: даже недолгие разговоры едва не доводили до срыва. Но всё равно, нужно бороться: поэтому она писала десятки и сотни писем, делала расчёты, часто платила за помощь какой-нибудь из почтовых пегасок, а иногда, как сейчас, являлась сама. Страшнее всего было бы снова почувствовать себя никчёмной. Бессилие хуже всего.

Отдышавшись, она поспешила обратно к городу, лишь немного сбавив темп. Все должны были ненавидеть её, но понивильцы уже строили новую ратушу, лучше прежней; некоторые улыбались ей на улицах, приветствуя взмахом копыта — эти пони не умели долго держать зло.

В Кантерлоте мало кто знал, что могло случиться — волшебники не рассказали остальным. «Это в прошлом», — говорила Твайлайт. И улыбалась. Улыбалась не просто чтобы подбодрить, она действительно радовалась, что война закончилась. Она словно ожила тогда.

Простить себя не получалось. И, оглядываясь на свои зелёные крылья, Глоу не могла уверенно сказать, что простила её.

---

В Понивиле вечерело. Сегодня это был тихий, безветренный вечер, один из тех, когда звёзды выстраивались в яркую дорожку от горизонта до горизонта, а над землёй поднимался тонкий, клубящийся туман. Теплоцветы закрылись, и на фоне ослабшей лазури проявились ночные цвета: бирюза леса, лаванда озёрных кувшинок, мягко-розовые оттенки убранных полей.

Если не напрягать зрение, было довольно темно, но городское освещение давно перестало быть проблемой. Светлячки летали повсюду, как к мёду притягиваясь к шерсти, гривам и хвостам. По утрам приходилось прогонять лишних, чтобы не сиять как праздничная ёлка — тогда-то их в лампы и ловили. Кто-то назвал этих созданий световыми параспрайтами; хотя они и не параспрайты, что уже давно известно, но название прижилось.

Двое отдыхали на любимой скамье в парке, где вместо зонта висел разгоняющий сумерки фонарь. Глоу изготовила его из золотистой латуни, а Бон с особенным вниманием подбирала светляков, чтобы получились солнечные оттенки. Сегодня свет был почти как настоящий дневной.

Тишина, легчайший бриз, касание подруги. Глоу каждый день с нетерпением ждала вечера. Пусть сон приносил кошмары, а повседневные дела заставляли дрожать — спокойная пони рядом возвращала уверенность в себе. С ней было так уютно и легко.

— Почему ты всегда так сидишь? — спросила подруга.

Глоу ответила не сразу.

— Так легче думать, не заснёшь.

— Кошмары не уходят?

— Ничего, они не сильно мешают.

Глоу потянулась, соскочив со скамьи: от вертикальной позы спина всё-таки затекала.

— Бон, пошли со мной. Тебя ведь тоже ничто здесь не держит.

С земли взлетела сумка, Глоу носом открыла её.

— Вондерболты долго летели на восток, они видели полоску рассвета. Они сделали фотографии, смотри! Если здесь ночь, то там всегда настоящий день!

Фото взлетели в янтарном облаке, и Бон-Бон сощурилась, разглядывая их.

— Твайлайт готовит экспедицию. Мы, и все кто захочет, скоро отправимся к рассвету на кораблях из Балтимэра. Ты читала о путешествии Дэринг Ду? Там леса выше наших гор, травяные равнины от горизонта до горизонта, а ещё вездесущие зебры, слоны, волшебные жирафы! Пошли со мной, Бон! Там будет интересно.

---

---

— Джем?

— Йеп.

— Сидр?

— Йеп.

— Что там…

— Йеп.

— …ещё должно быть?

Пони в жилетке поморщился, вздохнул:

— Да знаю я, знаю. Но мне сама Твайлайт велела проверить груз.

Поезд ждал на станции, где огни фонарей красили золотом пригородные фахверки, а вагоны блестели узорчатой бирюзой. Было раннее утро, ленивый Понивиль ещё спал.

Что до деятельной стороны города — они давно проснулись. Их было четверо здесь: почтенных Эпплов, вложивших всё состояние в этот поезд и этот поход. Невеликое состояние, надо признать; но, как известно, богатство не толкает к перемене мест. Да, их было четверо: невозмутимый брат, хмурая сестрёнка, умница-бабушка, а в конце списка — дрожащая от нетерпения она.

Её звали Эпплблум, ей было тринадцать, почти четырнадцать, и она не довольствовалась малым, она умела мечтать.

Вообще-то путешествие было её идеей. Эпплблум даже подумывала уйти одна, сразу как услышала о Экспедиции — ведь такой шанс раз в жизни даётся. Но всё же она не пегаска, чтобы так запросто всё бросить и сбежать. Она спросила семью однажды на обеде, и неожиданно все кивнули. Бабушка сказала: «И правда пора», — брат ответил своим «Йеп», одна только сестрёнка поначалу удивлённо моргала. Но и она упрямилась недолго — Понивиль справится без них, а вот экспедиция — нет.

Проблема была лишь в главах экспедиции. Рогатые, все дела, да и гвардейцы к тому же — не очень-то хотелось военщине доверять. Но Глоу извинилась, а Твайлайт так вложилась в рекламу, что о чудесах востока теперь говорили больше, чем о прошедшей войне.

— Брр… — Эпплблум извернулась, зубами почёсывая плечо.

Стоило вспомнить, как ожог сразу же зачесался. Четыре месяца как сошёл, а всё равно, нет-нет, да и напоминал о себе. Фантомная чесучесть — гадость ещё та.

Так-то она не должна была попасть в неприятности. Все ломанулись к ратуше, смотреть на богиню, а она мирно устроилась в парке с подзорной трубой. Кто же знал, что настоящая аликорница пряталась в паре шагов?.. Гвардейцы знали. Последним, что помнила Эпплблум, была вспышка, а затем океан боли, ужасной боли, заполнившей всё.

Шерсть загорелась, слепо она бросилась бежать. Это сейчас легко говорить: мол, надо было упасть, сбить пламя, а тогда было просто страшно. Но её спасли. Не гвардейцы, и даже не взрослые, а кобылка вроде неё самой. Одинокая, недооцененная пегаска. Она сбила её с ног, потушила, на себе утащила к врачу — а потом долго оставалась рядом, до самого возвращения вылечившей всех Найтмер Мун.

И тогда Эпплблум решила: «Вот друг, о котором я мечтала всегда».

Тычок носом в бок сестрёнки, копыто на вагоны, и разрешающий кивок. Эпплблум юркнула в пустующий поезд. Локомотива ещё не было, только вагоны-зерновозы, платформы-всяковозы, а позади состава дюжина пассажирских вагончиков старого типа. Уютных, между прочим, с просторными купе на пару мест. А поскольку поезд считался специальным, свободных мест хватало; пони на станции даже билеты не стала пробивать: мол, выбирайте на свой вкус.

Ну, Эпплблум и не стеснялась. Сумка снеди улетела в одно купе, плащ в соседнее, а сама она побежала дальше. Крылья поднялись. Чесаться, чесаться, чесаться! Какое же облегчение. От крупа до холки, от холки по бокам, до красноты латунной шёрстки, а дальше под гривой, с которой она тут же сдёрнула дурацкий бант. Крошечные крючки на кончиках крыльев были просто идеальны! И пусть сто раз Найтмер Мун злодейка, в штуках для чесания она знала толк.

— Скуталу, покажись! У меня подарок!

Долго ждать не пришлось. Щёлкнула задвижка, лиловогривая мордочка высунулась из купе впереди. Хмурая такая мордочка. Впрочем, как и всегда.

— Держи, — Эпплблум приблизилась, разматывая свёрток кончиками крыльев. Пара кексов блестели глазурью и кусочками арахиса по краям. — Бери оба, я уже наелась. Они тёплые ещё.

Скуталу взяла.

— Круто, что ты с нами. А у тебя ожоги не чешутся? Сестрёнка возится с вагоном. А знаешь, поезд скоро пойдёт?

— Да. Нет. Знаю. Нет. Отстань.

Пегаска скрылась в купе. Дверь захлопнулась, щёлкнул замок.

— Эмм… что?

Эпплблум стояла, почёсывая ухо кончиком крыла. Потыкала дверь — правда заперто — вздохнула.

Не, она не злилась. «Друзья познаются в беде», — так ведь? И ей повезло встретить верного товарища там, где она уже не надеялась найти. Скут оказалась весьма недружелюбной пони, но каким же ценным другом она могла стать! Она стоила многих часов усилий и даже превратилась в цель плана «Верность пегаски». А потом немного разочаровала, когда уже через пару недель послушно хрумкала яблочным пирогом.

Ради Скут пришлось пожертвовать дружбой с другими жеребятами: не любили они злую пегаску, даже очень. Но всё в мире имеет свою цену, разве не так? И в этот раз цена оказалась совсем невелика. Разменять полдюжины глупых подруг на одного по-настоящему верного друга было проще простого.

Эпплблум не спешила уходить от запертой двери. Подруга хочет побыть одна? Или ей грустно и нужна помощь? Может, стоит постучаться? Сложно решить: слишком много неясного, а навязываться не хотелось. Впрочем, дружба, такая штука, что можно оставить на потом и не пожалеешь.

Иногда проблемы дружбы решались сами собой.

---

Скуталу лежала, щурясь и смотря в потолок. Кексы она съела — голод не шутка — но никакой радости это не принесло. На самом деле она даже не почувствовала вкуса. Ничего она уже не чувствовала: ни боли в уставших мышцах, ни усталости от бессонной ночи — вообще ничего.

Поезд тронулся, она не пошевелилась, хотя все пони радостно кричали из окон, прощаясь с родным городком — они уезжали навсегда. Громыхали взрывы фейерверков и шумела музыка, мелькали разноцветные всполохи — Пинки на прощание устроила эпический салют. Она осталась в Понивиле. Не все могли уйти.

«Вот так, глупая трусливая Скут, ты упустила свой последний шанс!» — смеялась над ней та желтошёрстая пони, подняв свои кожистые крылья. Стоило закрыть глаза и появлялась она: то жёлтая, то серая; иногда даже с рогом, что злило сильнее всего.

— Иди к чёрту, — сказала Скуталу, переворачиваясь на живот. По крайней мере она могла держаться хоть в одном: подушка не намокала, слёзы не смели появляться в глазах.

Раньше она целыми днями гуляла по окраинам диколесья, иногда брала сумки и шла далеко вглубь. Ей нравилось путешествовать одной. И сейчас она знала, что нужно сделать: взять немного еды и лодку, спуститься по реке, а потом идти дальше, до тёмного замка богини; но не смогла шагнуть даже под кроны первых деревьев. Пыталась сделать шаг, но просто не могла. Было слишком страшно.

Не честь её остановила, а чёртов страх.

«Проклятье, гадство, тупость», — кружились обрывочные мысли. Она и в самом деле готовилась сделать это! Рэйнбоу Дэш бы никогда так не поступила! Никогда! Идти и просить что-то у злой богини?.. Да как бы на неё смотрели после такого?! Да наплевать, как другие бы смотрели — сами плевка не стоят — а вот на Дэш было не наплевать. Это называлось простым и ясным словом «предательство». Рэйнбоу Дэш бы никогда не простила её.

Перед Чёрным замком скручивало от страха, теперь же было больно от гнева на себя. Неспособная летать пегаска, оказавшаяся в мире, где у каждой пони крылья лежали за спиной — она держалась. Впрочем, как и всегда.

---

Поезд бесшумно летел над магнитной полосой. Вращались маховики, поддерживая равновесие, система тросов несла его вперёд.

За окнами вагона-ресторана проплывали чёрные как оникс дубовые кроны, сиренью светились полосы вересковых лугов. Приближалась ночь, и потому звёзды вновь меняли рисунок: от горизонта до горизонта, минуя путеводные «Медведицу» с «Колокольчиком», они выстраивались ветвистыми дорожками неярких цветов. Глоу сидела за чашечкой чая, размышляя о всяком. Всё было решено, всё готово, не осталось никаких сомнений — это был хороший день.

Две тысячи миль, и всего двадцать часов пути для стальной машины. Меньше суток, чтобы пролететь через всю страну. Невероятное чудо, уже ставшее доступным для каждого. Полвека минуло, как обычные рельсы начали дополнять линиями магнитных дорог и поездами-магнитопланами. Стройка растянулась на долгие годы. Бункеры маховиков и ветряки поставить было несложно, но в настоящую проблему превратился магнитный сплав. Редкому единорогу давалось искусство готовить правильный Альнико, она знала это не понаслышке.

Когда-то Глоу увлекалась металлургией, причём всерьёз: неделями сидела со слитками сплавов и кусочками руд, по вечерам ходила в плавильню, пыталась строить правильные структуры кристаллов раз за разом, забыв обо сне, — но в конце концов сдалась. Её магниты получались в десятки раз слабее, чем у настоящих мастеров. Требовался особый талант? Так ведь нет, сотни простых единорогов в Сталлионграде умели готовить магнитный сплав. Вся хитрость была в том, что они посвятили этому жизнь, они знали, что делают правильное дело. Они были героями, что бы ни думали о них другие.

А другие думали плохо. «Сталлионград вырубает тайгу!» — кричали они, будто не зная, что без угля не бывает металлургии. «Пони грабят чужие земли!» — звучало каждый раз, будто кто-то ещё умел разрабатывать глубинный магнетит. «Селестия, запрети!» — смели требовать самые отчаянные глупцы. Они совсем не задумывались, что только благодаря городу металлургов Эквестрия превратилась в единую страну.

Глоу потягивала чай и улыбалась, вспоминая, как все радовались, когда до родного Доджтауна дотянулась магнитная дорога. Восточная Эквестрия, казавшаяся такой далёкой, вдруг стала доступна в единственный миг. Не столько для путешественников, которые могли воспользоваться планёром, сколько для товаров. Впервые она попробовала апельсины, с остальными жеребятами объедаясь ими в урожайный сезон, впервые увидела дешёвые как картошка персики, а родные черешни на рынках других городов.

Родители наконец-то смогли продать весь урожай и подарили ей путешествие. Вокруг проплывали зелёные луга и голубые реки, блестели в свете утреннего Солнца башни Филлидельфии, а за ними стоял лес высоток Мэйнхеттена. Затем они отправились в Кантерлот, город золота и роскоши: самый красивый во всей стране и самый уродливый вместе с тем, потому что облик каждого города создавали живущие в нём пони.

Но если в Кантерлоте жила Богиня, то он был городом мечты для одной маленькой единорожки. В тот день она решила: пусть хоть все устои мира против, она будет рядом со своим Солнцем, она станет достойна её. Не стоило отчаиваться: путь к мечте не мог быть близок. Пусть он идёт через тьму, через поражения, да хоть через смерть — не важно, пока есть огонёк, ведущий вперёд!

Глоу куснула пирожок и тихо рассмеялась. Патетика никому не шла, но иногда следовало себе напомнить, в чём смысл жизни, чтобы не упасть однажды навсегда. Как же хорошо, что каждый раз рядом оказывались друзья, готовые поддержать. Ради них тоже стоило идти вперёд.

— Хмм…

Подруга по другую сторону стола сонно фыркнула. Сегодня Бон-Бон уснула на подушке, лицом между чайником и корзиной пирожков.

Такая забавная, она могла засыпать в самых неожиданных местах, и вагон-ресторан мчащегося вдаль поезда был далеко не самым удивительным из них: неделю назад Бон нашлась спящей на крыше, свернувшись колечком вокруг печной трубы. А ещё она такая милая, когда спит. Мягкая шёрстка, розовая и голубая полоски гривы. Бирюзовые глазки закрыты, легко вспомнить, какими замечательными они были раньше. Крылья скрывались под плащом — никому в поезде не нравились эти новые крылья, все прятали их.

Глоу обожала смотреть на дремлющую Бон. Когда они сидели вместе, грустные мысли уходили, а огонёк надежды разгорался всё ярче и ярче. Когда-то казалось, что всё потеряно навсегда, а Найтмер Мун смотрела в глаза и смеялась. Тогда только мысль о Бон помогла не заплакать и не сдаться. Твайлайт права — они должны уйти на восток. Там они отыщут способ снять проклятие чудовища, найдут Селестию и обязательно вернутся домой. Подруга хорошо справлялась со всеми делами экспедиции; Глоу чувствовала себя виноватой, что почти не помогает ей, но в выборе между Понивилем и верфями Мэйнхеттена легко было принять решение.

Два месяца она зачитывалась книгами о восточных землях. И как же мало пони о них знали! Пегасы летали, торговали понемногу, но чтобы организовать фактории, провести океанские маршруты, этого не получалось. Слишком большие расстояния, слишком опасный, неудобный из-за противостоящих ветров океан. Да и нужды не было, весь интерес Эквестрии был направлен на западный и южный фронтир. Но всё же проводников хватало: от вездесущей Дёрпи, в почтовых нуждах бывавшей на востоке, до на спор облетавших мир Вондерболтов, и дальше к обычным крылатым, кто из любопытства, или подвига ради перелетал океан.

Пегасы-писатели, к сожалению, были чудом исчезающе редким. Из сотен путешественников одна только Дэринг Ду писала что-то на основе собственного опыта. Её считали большой выдумщицей, но скорее она просто любила преувеличить, самую чуточку, ведь чудеса достойны того. Жаль только, что она жила на востоке, и здраво не спешила возвращаться в накрытую ночью страну.

Размышления прервал тихий стук с кухни. Лиловогривая пегасочка, шерсткой чуть похожая на знаменитую Дэринг, заворачивала стопку сэндвичей, колпачок термоса торчал из сумки на столе. Глоу уже хотела вернуть взгляд к мордочке сонной подруги, но пересилила себя, поднялась.

— Хочешь пирожок? Жареный, с черешней, — Глоу обратилась негромко.

Словно не услышав её, пегаска ушла в коридор. Очень тихой, плавной, настороженной походкой: точно такой же, как ходила она сама. Так кто же это? Дочь в семье гвардейцев? Бедняга, хлебнувшая бед во время войны?.. Это становилось интересным. Глоу никогда не умела сопротивляться любопытству. «Дальний взгляд», маячок, невидимость — на всякий случай усиление повседневного щита. Она последовала за жеребёнком, тихо ступая по ковру.

Оранжевая кобылка миновала пассажирские вагоны, вышла на платформу. Глоу со всё большим удивлением наблюдала, как она берёт складной самокат, вздыхает, и спешит к концу состава. Щёлкнул замок, распахнулась дверь. Пегаска сразу же, с разбега, спрыгнула; на удивление короткие крылья замелькали, сливаясь в сплошное пятно.

В одно мгновение Глоу перенеслась ближе, сбросила невидимость. Копыто толкнуло пустой, ещё не получивший метку бок.

— Я тоже когда-то последовала за своей судьбой. Ушла от семьи и друзей. Они не стоят того, поверь, ты будешь жалеть.

Секундное замешательство прошло, пегаска обернулась.

— Да что ты знаешь обо мне! — выкрикнула она со злостью, взгляд вцепился в глаза.

«Ни за что не отпущу», — пронеслось в голове. Этот взгляд Глоу видела в зеркале каждый день.

— Я Глоу. Почему ты уходишь?

Кобылка несколько секунд играла в гляделки. На удивление долго: мало кто из взрослых мог столько выдержать её взгляд. Но вот голова опустилась, прозвучал долгий вздох.

— Я Скут. Мне нужны новые крылья.

Пегас. Поезд. Самокат. Шестерёнки в голове мгновенно щёлкнули.

— Они не стоят того. Поверь.

Магия сложилось лезвием. Два быстрых удара, и кожистые крылья упали на землю. Шерсть на спине быстро намокала, но боли было куда меньше, чем в первый раз.

— Они отрастают вновь. Я бы делала это каждое утро, но так быстро слабею.

Глаза пегаски расширились в шоке.

— Вернёмся? — Глоу толкнула её в грудь.

Та никак не ответила, но заклинание уже перенесло их обратно, на заднюю платформу поезда.

— Нужно перевязать, — едва слышно прошептала маленькая пегаска.

Она очнулась и скинула сумку на пол.

— Нет, я умею останавливать кровь. Пошли со мной? Я тебя с Бон познакомлю, ещё остался кусочек её замечательного пирога.

---

---

Тысячи огней сияли в бухте Балтимэра. В воздухе роились светлячки, а под водой косяки столь же ярких рыб кружили спиралями, освещая собственным светом борта огромных парусных судов.

Твайлайт не могла решить, на что ей больше нравится смотреть — на океан или на звёздное небо, но уж точно больше всего ей нравилось смотреть на корабли. Четверть морского флота Эквестрии ждала, спустив паруса. Они с братом собирали их отовсюду: щедро тратили бюджет Кантерлота и деньги собственной семьи, просили, убеждали, угрожали. Это было непросто: моряки всегда славились несговорчивостью, а власти приказать не было — капитаны обычно и являлись владельцами собственных судов.

Но всё же они здесь: полсотни огромных барков, что раньше возили товары к островам грифонов и дальше на юг, к зебринскому Эверглейдсу; четыре дюжины шхун, созданных для океанских путешествий; и нечто совершенно особенное — два великолепных трёхмачтовых парусника, ничуть не меньше барков, но гораздо более изящные. Как же удивилась Твайлайт, когда впервые увидела их корпуса на верфях Мэйнхеттена. Они стояли там пятый год, практически достроенные, так и ждущие, когда же их спустят на воду.

Эти корабли, фрегаты, были проектом Сильверайса, изобретателя и путешественника. Он был судовладельцем, чьи парусники возили товары и пассажиров между прибрежными городами. И все свои средства он вкладывал в план кругосветного путешествия. Фрегаты должны были пройти через все океаны мира. Но когда от Балтимэра до Мэйнхеттена построили магнитную дорогу «Морские черепашки Сильвера» разорились. Прекрасные парусники остались ржаветь в доках, а путешественник сорвался в путь на шхуне с командой друзей. Он не вернулся — ни с запада, ни с востока. Твайлайт очень надеялась, что эти храбрые пони нашли дом где-нибудь в дальних землях. О худшем думать не хотелось — восточный океан всегда был жесток к морякам.

Ей хотелось обнять создателя фрегатов за то, что он подарил надежду, нет, уверенность, что у них всё получится. Она разглядывала корабли в бухте уже который час и улыбалась. Тысяча хуфов длины, сто сорок ширины. Корпус из лучшей стали Сталлионграда. Три мачты с пятью прямыми парусами на каждой — Высоченные! — ровно в пол-длины фрегата. И кое-что особенное: маховик, который мог поддерживать равновесие судна, какой бы шторм ни бушевал вокруг.

Почему-то в морском флоте Эквестрии никогда не использовали маховики. Капитаны были старомодны: они привыкли к парусам, привыкли, что в штиль судно ведут пегасы; они не хотели этих новых механических устройств, что когда-то забрали весь смысл жизни у многих из них. Всего один мореплаватель отличался от прочих. И каждый раз, заглядывая в его чертежи, Твайлайт поражалась, думая, во что могли бы превратиться корабли, если бы использовали всю силу магии и технологий. Но даже так фрегаты стали жемчужинами флота Эквестрии, а может и лучшими судами всего мира. Для неё было огромной честью закончить проект.

Зашумел ветер, хлопнули крылья — рядом приземлилась пегаска. Чуть мокрая и чуть взъерошенная, с оранжевой лоцманской жилеткой на груди.

— Твайли, мы с буями закончили. Сеть проверили тоже, ни одна мышка в воду не упадёт.

— Спасибо большое. Так вы с нами?

— А то.

Она тепло улыбнулась вслед уже убегавшей греться пегаске. Всякие пони им с братом попадались за эти месяцы: одни жадные, а другие хорошие; и если из-за первых чековая книжка, ещё недавно полная, истаяла до последних страниц, то вторые просто шли следом, помогали за спасибо, а чтобы было чем платить первым продавали собственные дома. Это было несправедливо.

Так или иначе, буи надёжно проверены, яркосветы заряжены, а флот закончил с репетицией выхода из бухты. Как бы ни хотелось побыть здесь ещё немного, но пустой отдых, это роскошь, а роскошь, как сказала бы любая уважающая себя пегаска: «Это чушь для неженок и слабаков».

Чуть поёжившись, Твайлайт сбросила плед на лавку и потянулась. Мощёная дорога вела к светящимся над холмами ярусам узких улиц, лестниц и белёных двухэтажек в садах. С моря несло прохладой, бриз не затихал никогда. Так-то уже месяц должна быть зима, но мхи и цветы светились, согревая воздух. На суше всегда было тепло, а над морем наоборот, холодало, поэтому не менялся бриз. Похоже, что в Эквестрию пришло вечное лето, о котором она когда-то мечтала. Вот только кому оно такое нужно?..

Копыта быстрой рысью несли к городу, ветер холодил шерсть. Когда-то Балтимэр был курортом: холм опоясывали террасы со столиками открытых кафе, мягкий тёплый песок согревал отдыхавших на пляжах; а если смотреть сверху, красными и оранжевыми плитками блестели крыши в лучах Солнца — местные любили эти цвета. Твайлайт редко бывала в Балтимэре, но ей нравился прибрежный город, и даже сейчас, с темнотой и бесконечным ветром с моря, он не утратил своей красоты.

Жаль, что Балтимэр не станет прежним. Уже четвёртый месяц, как растёт слой льда на поверхности восточного океана, а над западным ещё больше, будто в мире и без того мало льдов. Бухта Балтимэра не очень глубокая, она уже обмелела настолько, что лодочные пирсы торчали над сушей, а отметки водомеров показывали её собственный рост. Но это случилось не из-за льдов в океане; льдины ещё очень тонкие; на самом деле это исчезнувшие пассаты так повлияли на уровень вод.

Когда-то пассаты, восточные ветры, создавали климат всей Эквестрии: они несли дождевые тучи с океана, с ними приходили ураганы, в сезон кружащие над страной. Но теперь Солнце застыло над другой стороной планеты, нет того тепла, что заставляло бы двигаться воздушный океан — и пассаты исчезли. Слабенький холодный бриз не мог сравниться с теми тёплыми ветрами. Бриз приносил дождевые тучи, но его силы не хватало, чтобы сгонять волны со всего океана во внутреннее море Эквестрии, поэтому уровень воды столь резко упал.

А может не так всё плохо? Где была бухта, появится озеро. Придётся вложиться, построить дамбу даже крупнее Мэйнхеттенской, но результат будет стоить того. Со временем река согреет воды, на холме снова поставят столики, и тысячи разноцветных пятнышек соберутся, чтобы любоваться звёздами и танцем огоньков в глубине. Балтимэр ведь старейший город мира, а пони на то и пони, чтобы сохранить его красоту!

Вот и нужное место. За «Аллеей дельфинов» ждал маленький дом с оранжевой черепицей и двумя фонариками. Правда здесь каждый третий дом с оранжевой крышей, все они маленькие, и местные почему-то любят ставить фонари парами, но ошибки быть не могло. Твайлайт гордилась собой. Балтимэр славился запутанными улочками, но против идеальной памяти в союзе со знанием топографии никакие лабиринты не могли устоять.

Она постучалась.

— Да проходи ты, — донеслось изнутри.

Ну и что, если дверь открыта. Вежливость на то и вежливость, чтобы не входить без спроса даже в дома друзей.

— Привет, Фларри. Тебе уже доложили, как скоро на «Саншайн» доставят запасные паруса?

— Они уже в трюмах, — белогривая земная улыбнулась из-за стола. — Опять пытаешься за всем уследить, а?

Чуть посерьёзнев, Фларри привстала и сощурилась, в уголках глаз показались морщинки.

— Твайли, ты нам сейчас только мешаешь. Все знают что делать. Если хочешь помочь, лучше иди встречать последний поезд.

Вздох.

— Знаю, он будет через пару часов. Подожду на вокзале.

— Вот и славно. Не скучай, мышка сухопутная.

Фларри такая Фларри. Были у неё замечательные черты, но вот уважения — ни на бит. Впрочем, как и у остальных из «Круга капитанов»: с сотней таких же личностей ей приходилось спорить каждый день. Брат здорово помогал, товарищи выручали, но всё равно очень не хватало подруги. Подруги ведь?

Твайлайт ещё немного постояла за дверью, собираясь силами, и пошла, считая шаги. Чем меньше времени оставалось до прибытия поезда, тем больше она нервничала. Мышцы начинали непроизвольно подёргиваться, но она шла, и считала, считала, считала… Всеми силами стараясь не думать о предстоящей встрече.

---

Каждое утро Эпплблум начинала с плана на предстоящий день. Пожевать мятный корешок — готово; перехватить овсянку в вагоне-ресторане — сделано; подчинить мир — в процессе. «Великая задача», — признавала бабушка, но в общем-то соглашалась, что мир должен принадлежать Эпплам. А поскольку Эпплы разобщены, сама история требовала, чтобы родилась личность, способная их объединить. Ну а заодно и подчинить.

Потому что по-настоящему свободен только тот, кто владеет всем.

Великие задачи начинались с малого. С порыва. С найденных возможностей. С авторитета и приобретённых средств. И знаний, конечно же, чтобы эти средства реализовать. Эпплблум вполне осознавала, кто она, — всего лишь подросток с шестью классами сельской школы, шестью битами в кошельке, и одним другом, настоящим другом, которому она могла доверить жизнь. А теперь её друга пытались отбить! По незнанию, конечно, но гнев всё равно поднимался в душе.

Скуталу сидела рядом со своими новыми знакомыми — странной парочкой, пугающе молчаливой. Но что с них взять? Сегодня в поезде на Балтимэр едва ли нашлась бы хоть одна обычная пони — в неспокойные времена обычные пони сидели по домам.

Эпплблум подошла к столику, показав себя фырканьем, но не спешила говорить.

— Хай, Блум, — обернулась Скуталу. — Извини за вчерашнее. Хочешь пирога?

Чужой пирог? Не яблочный?! Плохой знак. Очень плохой.

— Ага, привет, Скут. Привет, Глоу. Привет, Бон. Я её забираю.

Копыто толкнуло пегаску в бок, второе обхватило шею. Теперь вперёд, вкладывая всю силу земнопони. Эпплблум тащила подругу подальше от шума и суеты, не давая и шанса опомниться. Через коридоры, к последнему вагону, где не бывало случайных зевак.

— Да в чём дело?! — наконец вырвалась Скут и отскочила, бросая настороженные взгляды на неё и вокруг.

— В нашей дружбе. Почему ты сторонишься меня?

Пегаска опустила уши, переступила. Эпплблум терпеливо ждала: подруга всегда отвечала, не умела она отмалчиваться, и вот снова, почти сразу же подняла унылый взгляд.

— Слушай, ты мне ничего не должна. Ты не обязана быть со мной, мне и одной неплохо.

— А теперь давай начистоту.

Эпплблум разглядывала смущённо замершую пегаску, такую ранимую и одновременно опасную. Большим риском было бы играть с ней, но это не игра.

— Ненавижу, когда прислуживают, — Скуталу заговорила, нависая над ней. — Вот какого чёрта ты это делаешь? Я бы спасла любого на твоём месте. Нет в тебе ничего особенного. Ты бесишь меня.

А вот это было обидно. Эпплблум аж зубы сжала, прежде чем заговорить:

— Знаешь что я делала прежде? Я искала друга. Я, блин, перерыла весь Понивиль, но не нашла никого, способного выдержать испытание. Трусы, тупицы, слабаки. Ты единственная — исключение. Ты нужна мне.

Взгляд вцепился во взгляд. Скуталу давила словно каменной плитой. Она была чуть младше, но на пол-головы выше, заметно шире в плечах, да и просто, как пегас, гораздо сильнее. Почему все считали земнопони сильными? Тягать плуг от рассвета до заката, это что, сила?.. Как это, вообще, можно сравнивать с теми, кто способен летать?..

«Летать?»

Вдруг всё стало ясно. Но крылья — больная тема, не о них сейчас следовало говорить. О взаимной выгоде, впрочем, тоже не стоило: Скуталу была не из тех, кто прислушивается к долгим речам. К коротким, впрочем, тоже. И что с такой прикажете делать? Спасибо умнице-брату — она знала: иногда лучше просто помолчать.

— Зачем я нужна тебе? — после долгих раздумий Скуталу задала правильный вопрос.

Эпплблум глубоко вдохнула, речь она подготовила давно.

— Потому что ты не предашь. Потому что обязательно спасёшь меня и в следующий раз. Я всего лишь беззащитная земная, но я хочу большего, чем отмерено мне судьбой. Мне нужен верный друг рядом. Я тебя не брошу. Я не подставлю тебя. Ты настоящий подарок. Ты очень нужна мне.

В тишине будто бы слышалось, как скрипят шестерни в голове удивлённой пегаски. Наконец она улыбнулась — очень неуверенно, но улыбнулась. Прямота всегда хорошо действовала на неё. Поднялось копыто, и Эпплблум с радостью ответила на жест. Звонкий удар скрепил дружбы договор.

— А теперь побежали смотреть город! Погуляем сегодня на полную!

И действительно, за окном проплыл холм и открылась Балтимэрская бухта. Показались корабли. Лес мачт светил огоньками, лодки скользили у пирсов, а пегаски с разными грузами кружили чуть выше.

— Смотри, вон там лагерь!

Эпплблум указала на прямоугольник палаток и временных домиков дальше, почти под кронами леса. Поставить лагерь в стороне было идеей Твайлайт и её брата Шайнинга. Все пони привыкали жить как в походе, гостиницы города пустовали. Вспоминая Дэш и, почему-то, мэра, Эпплблум готова была признать, что их поведут не самые бестолковые пони.

Поезд остановился, одни пони радостно махали со станции, другие спешили обнять друзей. Рядом с окном скользнула знакомая пара, кремовая и зелёная шёрстка замечательно дополняли друг друга. От станции к ним метнулась лавандовая единорожка; она замерла на секунду, а после уткнулась носом в шею обнявшей её подруги.

Пусть немногие решились уйти на восток, но они были хорошими друзьями. И вдвойне замечательно, что не отнимали чужих друзей.

---

«В этот раз действительно всё готово. Никого не забыли, ничего не забыли», — думала Твайлайт, прохаживаясь по мостику корабля. Время уже давно миновало за полдень, а она волновалась даже больше прежнего.

Неожиданно многие решили отправиться вместе с ними: гвардейцы из Кантерлота со своими семьями; моряки, ведомые любопытством; искатели приключений, которым не сиделось дома. Но большинство — беглецы, те кто боялся будущего Эквестрии больше, чем опасностей пути. Их собралось десять тысяч — и они были готовы. Ещё ни одна экспедиция не подготавливалась столь тщательно. Еда, топливо, инструменты, временные дома, материалы, семена — ровными рядами в трюмах лежало всё. А ещё с ней были те, кто не остановился бы найдя Солнечный мир. Ведь главная цель гораздо сложнее — отыскать Селестию и остаться рядом с ней, или же всем вместе вернуться и победить врага.

Твайлайт не сомневалась теперь, что у богини были веские причины не вмешиваться. Эквестрия на удивление легко пережила войну. Страну подготовили к самоуправлению: не было никакого хаоса, никаких бедствий, никаких споров за власть — даже без кристальных щитов мэры и городские стражники справлялись со всем. Когда они отсиживались за щитом Кантерлота, Твайлайт ждала худшего. А выйдя наружу не поверила глазам: Эквестрия жила в ночи так, будто ничего не случилось. Теперь они не боялись оставить её.

И подготовка к экспедиции оказалась настолько лёгкой, будто вся удача мира была на их стороне.

Все командиры, её друзья и соратники, собрались здесь, на палубе их собственного фрегата — «Саншайн». Его близнец «Эквити» стоял рядом. В три полукруга выстроились остальные суда. Ленты на снастях блестели в свете ламп и летучих огней, небо над Балтимэром раскрашивали фейерверки — отплытие решили отметить большим праздником.

Броня сдавливала бока — чувство неприятное, но привычное. Твайлайт иногда тренировалась двигаться в ней; она пообещала себе, что или научится превращать кристалл в полноценный щит за секунду, или будет привыкать к доспехам. Первое пока не получалось. Шайнинг тихо радовался, когда она попросила научить, думал небось, что так сестрёнка пытается соответствовать званию командора. Впрочем, это тоже важно — экспедиция держалась на ней. Её не переставало удивлять, как все могут заниматься своими делами, даже не пытаясь охватить взглядом весь план. Все были такими недальновидными, даже Глоу, но она хотя бы признавала свои недостатки.

Глоу тоже стояла рядом, блестя изумрудной шёрсткой и белой полосой гривы. Теплом в груди до сих пор отдавалось прикосновение её копыт, и в стократ лучше согревал огонёк жизни в глазах. Из Кантерлота ушла тень, а вернулась любимая подруга. Вместе с ней пришёл Гринблэйд, собрав весь свой отряд; в поход решил выйти прославленный сэр Блэкстоун, и лучшие ветераны гвардии последовали за ним; и, конечно же, к путешествию в неизвестность присоединилась вся команда Вондерболтс.

Линией выстроились гвардейцы. Сотни пони столпились на палубе и почти столько же ждали на втором фрегате, ещё больше цветных пятнышек заполняли ближний круг кораблей. Все эти гривы, крылья и плащи, удивлённые мордочки — Твайлайт смотрела на них и узнавала многих: фотографии из личных дел мелькали в уме.

Копыто подруги ободряюще толкнуло в бок. Твайлайт глубоко вдохнула.

— Спасибо, что вы с нами, — магия понесла её голос дальше и дальше над бухтой. Гул разговоров сразу же затих.

Твайлайт дрожала под бронёй, отчаянно надеясь, что это незаметно для остальных.

— Сегодня мы отправимся далеко на восток. Это опасный путь, подумайте ещё раз, готовы ли вы.

Она замолкла, следующая фраза не хотела произноситься. Пони молча смотрели. Знакомые по именам, дружелюбные и настороженные, связанные друг с другом миллионами связей — такие разные и такие близкие — они доверились ей. Не кому-нибудь, а именно ей.

Твайлайт сглотнула, затряслась.

— Спросите у гвардейцев, на каких кораблях вам плыть. У них есть списки имён. Не беспокойтесь, даже если вы прибыли сейчас, свободных мест хватит на всех. Запасов тоже хватит, и на путь, и на год вперёд…

Пони молчали. Из первого ряда вверх рванулась пегаска, взмах синих крыльев бросил её вперёд. Твайлайт неловко отступила. Единственный взгляд в глаза — и она поняла без слов: «Завалишь». Сияющая радужной гривой пегаска взлетела выше мачт.

— СЛУШАЙТЕ ВСЕ! — крик заставил уши поджаться. — На нашем пути к Солнцу всего один океан! Перешагнём его! Вперёд! К рассвету!

Твайлайт выдохнула. «Начинаем», — она приказала в амулет, и давно ждавшие команды Вондерболты взлетели. Шесть, восемь, десять — полная дюжина — обратным клином они пронеслись над бухтой, оставляя позади себя полосы дыма и многоцветного огня. Второй проход, теперь со стороны Балтимэра, и за Вондерболтами последовали остальные пегасы: команды кораблей, провожающие, городские. Огромным, ярко светящимся хороводом они окружили стоящие в бухте суда.

Кольцо пегасов поднималось, воздушные акробаты делились на тройки, командиры крыльев вели своих друзей. Вскоре это было уже не кольцо, а огромный, всё ярче и ярче разгоравшийся над горизонтом шар. Фонарики, тысячи фонариков: их разноцветные лучи сливались, заполняя и бухту, и город мягким оттенком рассвета. Гуляли волны, свистел ветер, но Твайлайт знала, что ливня не будет. Где угодно, но точно не здесь и не сейчас.

Пегасы обещали нечто особенное, и они превзошли себя: сияющее пятно вдруг дополнило вышедший из-за горизонта линией. Небо осветилось, яркая полоса очертила горизонт. Уже не тысячи, десятки тысяч пегасов: вся погодная служба, все команды городов — фонариками, обычными фонариками — они показали Эквестрии рассвет.

— Кто на свете самые крутые?.. — пробормотала Твайлайт.

Линия пегасов достигла побережья, всё в небе смешалось в свисте ветра и потоках разноцветных огоньков. Тут и там с кораблей срывались крылатые пони, чтобы присоединиться к танцу. Не только пернатые, мышекрылые тоже: не очень умелые, а часто и вовсе неумехи, взлетевшие в первый раз — они то и дело падали с тонким визгом, и с забавно-ошарашенными мордочками зависали над поверхностью воды. Между буями была натянута мягкая, но очень прочная сеть.

— Кто умница? Ты умница, Твай, — шепнул брат.

И она согласилась.

---

Эпплблум смотрела, щуря слезящиеся глаза, а Скуталу рядом и вовсе застыла без дыхания. Щёлкали вспышками фотографические аппараты, тонкий мышепоньский писк стоял над толпой.

Пегасье «Солнце» постепенно развеивалось, разбегаясь за сидром и обещанными пирогами, но всё равно оно было таким ярким, таким большим. Карнавал под его светом вспоминался урывками. Автограф на фото самодовольной Дэш, гонки по пружинящей под копытами сети, мороженое — вкуснейший пломбир — а потом воздушный оркестр, чья-то очень громкая песня, танцы.

Прошёл час, может и два, а Эпплблум всё танцевала. Хотя, чего врать, на самом деле её мотало то туда, то сюда в копытах ловкой пегаски. Её мутило, ушибленное бедро побаливало, а цена дружбы начинала казаться слишком велика.

— Вот так, шаг вперёд, шаг назад, поворот, поворот и ещё шаг…

— Ага, попробую.

Шаг вперёд, шаг назад, ещё шаг, поворот — и падение — она едва не улетела за борт. Скуталу успела подхватить, но палуба перед глазами всё равно закружилась, а потом раздвоилась, медленно собираясь воедино; белые овечки запрыгали вокруг.

— Ну как, крутота?

— Аа… не знаю. У нас и овечки есть?

Овечки и правда были. Крылатые. А дальше козье семейство во главе с хмурым, бородатым козлом. Парочка балтимэрских зебр, шумная компания оленей и гуанако. Они со Скут выбирали корабль поспокойнее, но, кажется, то ли у Твайлайт было особенное чувство юмора, то ли экспедиция и правда обернулась социальным срезом Эквестрии. Ну, той самой Эквестрии, куда понаехали, да так понаехали, что в иных городах на одну пони приходилось по пол-дюжины других.

Эпплблум замотала головой.

— Ещё разок?

— Не-не-не, хватит с меня!

— Ну-ну, не будь нытиком. В следующий раз получится гораздо лучше, уж поверь. Ты уже научилась ловить ритм.

Сил только и хватило, чтобы отмахнуться, едва не заехав Скут в нос.

— А ты попробуешь, Бон? — обернулась пегаска к соне за столом.

Кремовая пони словно ждала этой фразы — она тут же сбросила дрёму, вышла вперёд. И опять двое закружили в танце. Только в этот раз совсем ничего не получилось: Бон хватило на какие-то секунды, потом она оступилась и едва не упала. Будто в удивлении она замотала головой.

— Не сдавайся, я тебя научу, — улыбалась Скут, помогая подняться.

А Бон-Бон, вот странная особа, и не думала сдаваться. Она пробовала повторить движение раз за разом, с каждой попыткой едва не падая, но вставая опять. Скуталу была в восторге: ей, как уже приметила Эпплблум, нравилось упрямство в других, а ещё смелость с известной долей дурости. Приходилось соответствовать, насколько хватало сил.

Праздник потихоньку заканчивался: пегасам надоело кружить над головами, моряки занимали свои места. Фрегаты набирали ход, направляясь к устью бухты; а барки пока что не спешили, собираясь в походный строй. Вымотавшаяся за праздник Эпплблум вкушала заслуженный пирог и любовалась парочкой танцоров, которые то падали, то вставали, но с достойным лучшего применения упорством продолжали своё дело. Когда Скут в очередной раз решилась сделать двойной оборот на полной скорости, всё едва не закончилось вывихом для Бон.

— Да-а, действительно, тут нужен кто-нибудь твоего роста, — пробормотала Скуталу, потирая ушибленный бок.

Кремовая пони только вздохнула, как-то слепо и ошарашенно оглядываясь по сторонам.

— Подождём Глоу? Я вас обеих научу!

— Нет, подожди секунду.

Бон направилась к единственному занятому столику рядом. Там сидела одинокая пони, всё болтавшая о чём-то с кудахтавшей птицей. Они покусывали кекс на двоих.

— Привет, ты танцевать умеешь? — Бон обратилась к незнакомке.

Пони опустила кекс.

— Да, умею, — она оглянулась, сверкнули зелёные глаза.

— Поможешь мне научиться?

Пони кивнула, вставая. Вышла к центру палубы.

— Шаг, поворот, поворот, ещё шаг… — начала Скут.

— Не стоит, я смотрела на вас.

Серая пони подхватила Бон и легко повторила все движения, поддержав неловкого партнёра на последнем повороте.

— А теперь я покажу вам, как надо танцевать.

Поднялись кожистые крылья, пони коснулась копыт Бон. Одно движение, и вот она уже сбоку; ещё одно, и она закружила кремовую кобылу, чуть приподняв над палубой.

— Видишь, как всё просто? Пользуйся крыльями, чтобы равновесие держать, не зря же они тебе даны.

Кремовая пони поморщилась, но всё же приподняла крылья, и в следующей раз уже гораздо увереннее повторила самое сложное: стойку на паре копыт и поворот на одном. А потом получилось ещё лучше. Бон будто враз сбросила всю свою неловкость и медлительность. Она двигалась быстрее и быстрее, иногда ошибаясь, но ни разу не падая.

Скут обернулась, удивлённо почёсывая нос.

— Знаешь, Блум, мне говорили, что танцевать и учить, это разные вещи. А оказалось, одно и то же…

Эпплблум пожала плечами. После «Пегасьего Солнца» она уже ничему не удивлялась: даже странной змеехвостой птице, вдруг решившей поклевать её пирог.

Серая и кремовая красиво танцевали. В основном благодаря первой, она была поразительно ловкой и предупреждала каждую ошибку партнёра; хотя и вторая тоже очень старалась. Пару раз казалось, что Бон мимолётно трогает носиком мордочку серой пони, будто целуя; но конечно, так быть не могло — вежливые пони не целовали незнакомок.

Или целовали? В конце концов это был странный мир.

Глава пятая «Лайфстрим»

---

Итак, её как и прежде звали Динки. Для незнакомцев Динки Ду. Для незнакомых жеребчиков не-беси-дурак-Динки-Ду. В общем, имя было одно, а титулов множество: свою историю она рисовала сама.

Сегодня это была огромная, во весь пол кубрика, карта дикого континента, сложенная из альбомных листов. Дёрпи показывала какие-то наброски, но скучные, так что Динки взялась править дело сама. Щедрый мазок кистью, и материк перечертили горы; немного работы пером, и зазмеились реки к усыпанным лагунами побережьям; а потом поднялись джунгли и топи, саванны, пустыни, древние города.

— Альфаэл, говоришь? — Динки переспросила, аккуратно выводя название.

— Ага, Альф'аэл, «лебединое озеро». А чуть дальше Мит'эрин, «Туманный лес». «Песчаные горы» Эред Лит, «Сияющая вершина» Галад Эмин…

Дёрпи кайфовала. Дай ей волю, она вписала бы название каждой деревни, речушки, лягушки тропических лесов! Что называется: пустили барда в огород. Динки вообще-то тоже играла бардом, но пока кое-кто вкладывался в знания, она не забывала и про артистизм. А ещё акробатику, танцы, чувство мотива. Иной раз она смотрелась в зеркало и аж с себя удивлялась: жеребчики вились не просто так.

Что тут сказать: «Воля — возвышает!» — а в последние месяцы воли она хлебнула сполна. Дёрпи, как известно, особа непредсказуемая; она появлялась и исчезала совершенно самовольно; пегаска настолько ответственная, что на случай конца света имела собственное убежище в горах, и настолько беспечная, что на три месяца могла бросить там юную кобылку. Жеребёнка неполных четырнадцати, между прочим!

По крайней мере там было много книг. Ну, в каком смысле книг, учебников: физики, химии, медицины, кулинарии и, что внушало больше всего опасений, растениеводства. Если так хитрая пегаска хотела заставить её учиться естественным наукам, то — ушки опустились — стоило признать, ей это удалось. Если хотела научить самостоятельности, этого тоже досталось с избытком.

Юная единорожка, выжившая в диколесье пост-найтмермуновской Эквестрии, она чувствовала себя постаревшей лет на десять и вполне гордилась собой.

— Дёрп, а как так бывает… — Динки призадумалась, почёсывая ухо парящим в воздухе стилусом. — Как так бывает, что у нас аж три рыцаря-чародея, но Твайли зануда, Глоу недотёпа, а Шайнинг, божечки, клёвый-то какой!

— И вовсе не зануда, — буркнул жеребчик рядом. — Замечательная она.

Динки фыркнула. Как-то так получилось, что вокруг неё собралась изрядная толпа жеребчиков с кобылками: поначалу очкарики, наслушавшиеся о «Подземельях Драконов», а потом и все остальные, когда даже пегаскам надоело от скуки на стены лезть. Здесь, в трюме «Саншайна», их набралась целая сотня, старых добрых солнечных пони. И нет, их не выпустили на праздник, потому что глупая Твайли с чего-то решила, что у Найтмер Мун нет дел веселее, чем гоняться за каждой «солнечной пони», ещё оставшейся в стране.

— Кудах.

— А? — Дёрпи удивилась.

— Говорит, вас подвело взаимодействие, — высказалась единорожка-мышепони. — А как по мне, пустое всё это. Чародеи старой школы побеждали безо всякой мишуры.

Вот, она понимала суть игры! И фамильяр у неё был особенный, куроликсом звался. Настоящая чародейка, какой она должна быть!

— Вообще-то практично, — вмешался жеребчик. — Чуть меньше уровень заклинаний, зато мы добавляем харизму к доспехам. А потом ещё берём престиж волшебного рыцаря, и всё, все боятся, уровне на десятом уже ничем не пробить.

А он не понимал. Печалечка. Впрочем, для того-то и трудились мастера подземелий, чтобы в ресторане «Союз веселья и циферок» всем было хорошо. И Дёрпи, которая мелкой крапинкой расставляла отдельные деревеньки, и циферколюбу с его чародее-вором-паладином, и даже милашке-мышепони, всем замечательной, если бы не её привычка играть эпикой против всех. Ах да, скромной кобылке-менестрелю тоже, ведь именно барды были классом мастеров!

— Ну что, приступим? — Динки поднялась.

Тьма с востока

Снова наползает Тьма с Востока
Снова не дает спокойно жить.
Враг коварный, злобный и жестокий
Мир себе весь хочет подчинить.

Я отрою старый меч фамильный,
Что мой дед в крапиве закопал,
И пусть пони я не очень сильный,
Но зато бесстрашный и нахал.

Да, народ мы мирный и незлобный,
Но в нас лучше зверя не будить.
Так как в ситуации подобной
Можем мы кого-нибудь убить.

И пускай соседи осуждают
Говорят, что я маньяк и псих
Враг презлобный миру угрожает,
Так что я чихать хотел на них.

Чем я хуже рыцарей в доспехах?
Тоже могу подвиги вершить,
В одиночку справиться с проблемой
И врага кинжалом порешить.

В четверостишиях, под ноты лютни, потекли истории о дальних городах и странах, о храброй четвёрке героев, о дрожащих от драконьего храпа сводах пещер. Взлетали кости и выпадали шансы, кто-то превозмогал, а кому-то доставалось, фигурки метались по карте, а фишки по доске. Герои росли, не без этого, но и драконы нередко толстели. Ну а мир, что мир, он жил своей жизнью, где путники шли по бесчисленным дорогам, а парусники скользили среди рифов и бурлящих вод.

---

Корабли шли на северо-восток, под углом к ветру в семьдесят градусов. То есть на бейдевинде. Следовало говорить «бейдевинд», а то Фларри обижается. Твайлайт вышагивала по залу рулевой рубки и опять пыталась рассчитать, успеют ли. Успеют ли они пересечь океан, пока он весь не покрылся льдом?

Они следовали по водам внутреннего моря. Раньше его называли Тёплым, просто Тёплым, в Эквестрии не было других морей. Зато это единственное очаровывало своей красотой. Коралловые леса Эверглейдса, гудящие острова вдоль рифа Восточных ветров, косяки летучих рыб и даже изредка заплывающие стайки дельфинов — всё будто создавалось, чтобы пленить душу путешественника: со стапелей верфей Мэйнхеттена сходили сотни новых яхт и шлюпов каждый год.

Море не умрёт, не покроется льдом — Найтмер Мун позаботилась об этом. Жизнь в водах тоже изменилась: водоросли излучали тепло, в точности как и растения на суше. Но станет ли море когда-нибудь таким же тёплым, как раньше? Едва ли. Водоросли не могли согреть его так, как делало это течение; а оно исчезло вместе с восточными ветрами.

Лайфстрим — так его называли. «Поток жизни», названный так в честь путешествующих в его водах триллионов крошечных рачков. Этот поток многое значил для всех пони: однажды он спас города прибрежных земель.

Война богов что-то повредила в устройстве небесной сферы: Солнце погасло на несколько дней, всё накрыло снегом, ударил такой лютый мороз, что птицы замерзали в полёте, а пони спасались только прижимаясь к печам. Многие, очень многие погибли тогда. Когда Солнце вернулось, его свет едва грел — так началась Столетняя Зима.

Весь этот век тёплое течение несло воды от экватора на север, согревая узкую полосу земли на побережье. Болота к югу и пустыни вокруг — почти не оставалось плодородной земли; но всё же пони не умирали от голода и даже могли помогать другим. Только благодаря тёплому течению пони не дрались друг с другом за пищу. Все держались на грани, но худшего не случилось. В те времена даже строили храмы в честь Лайфстрима: многие думали, что сама планета спасала их.

Наивные древние пони. В тёплом потоке не было ни магии, ни силы богинь, ни воли планеты. Восточные ветры гнали волны ко внутреннему морю, давление воды на берег усиливалось; планета вращалась и силой своего вращения заставляла всю эту массу течь на север. Бухта Балтимэра, побережье Филлидельфии, дальше к Мэйнхеттену — всё согревал один поток. А ещё дальше путь ему преграждал мыс Тёплых вод, где Лайфстрим набирал наибольшую силу и вырывался в океан. Вращение планеты заставляло его всё дальше отклоняться от берега на северо-восток, и так получалось, что он прогревал океан до побережья восточного континента.

Теперь же Лайфстрим мёртв. Они плывут по телу давно умершего течения, надеясь, что в нём ещё осталось достаточно тепла, чтобы согревать океан. По расчётам выходило, что у них есть ещё месяца два — потом льды перекроют последний путь на восток.

— Кхм. Отвлеклась бы ты, Твайли.

Пони с шоколадной шёрсткой легко касалась штурвала, невозможно было представить рубку без неё.

Твайлайт подошла ближе к окну. Хотя, прозрачная стена, поднимавшаяся от пола до потолка, мало походила на окно. Стекло по прочности не уступало стали. В Эквестрии давно умели выращивать прочнейшие кристаллы любых форм и размеров: из них делали планёры и маховики, витражи и даже посуду — многое другое, не исключая оснастки судов. Блестели палубы и мачты, темнело море в редких огоньках — «Саншайн» вёл флот.

— Ладно, Фларри. Зови сразу, если что случится.

— Есть, командор! — копыто земной взлетело в типичном гвардейском приветствии.

Твайлайт едва удержалась, чтобы не ответить тем же — гвардейские привычки въедались. Действительно, следовало заняться чем-то полезным. Фларри ведь будет стоять там, пока не упадёт от усталости. Исполнившаяся мечта, это не шутки, немолодая пони улыбалась до ушей.

Твайлайт коснулась стальной стены. Может, деревом обшить? Не очень-то приятно было видеть весь этот металл вокруг. Но Фларри требовала соблюдать проект до последней детали, не делая никаких различий между корпусом судна и отделкой. И некоторые решения, от которых они едва не отказались из экономии времени, и правда были невероятно ценны. Вот стена, например, она была тёплой. Всё пространство между шпангоутами набили утеплителем, но настоящую проблему проводников холода — стальных деталей — решили хитрой системой отверстий и пустот. И, судя по расчётам, не было никаких потерь в прочности. Идея, способная сберечь миллионы акров дровяных лесов едва не была потеряна для экономики страны.

Фларри могла бы на этом обогатиться, но даже не пыталась. Все мысли этой земной были посвящены океанам, дальним путешествиям и любимым кораблям. Это она первой нашла Твайлайт в Мэйнхеттене и буквально на копытах затащила в сухие доки, а потом тыкала мордочкой в борта фрегатов и чертежи, пока «глупая сухопутная мышка» всё не поняла. Спасибо ей за это. Но Твайлайт сомневалась в её способностях. Фанатик, но что с того? Раньше Фларри водила только малые шхуны, за всю жизнь она ни разу не выходила из внутреннего моря. Она была вдвое старше брата, но при всём своём желании не смогла получить судно лучше — это что-то да значило.

Конечно, Твайлайт пыталась договориться с капитанами, найти хоть кого-то другого. Но ничего не выходило: «Это неправильно, — говорили они. — Нельзя чужой корабль брать», — отвечали каждый раз. Одну Фларри не смущали предрассудки: она любила «Саншайн» с «Эквити» больше жизни. Может и не подведёт. Впрочем, что она: со вторым фрегатом ничуть не лучше — им кое-как управлял брат, а несколько знакомых с мореплаванием гвардейцев помогали.

Дела Экспедиции шли неплохо, но если приглядеться, не очень-то и хорошо.

---

Дверь скрипнула, отплывая в сторону, Твайлайт огляделась. Она стояла в трюме, под центральной осью корабля. Маховик висел в раме впереди, опираясь на ряд усиленных шпангоутов и балок. Огромная конструкция, шестьдесят хуфов в диаметре, двадцатая часть всей массы корабля. Но он того стоил, он прекрасен.

Маховики использовали по всей Эквестрии, чтобы хранить энергию. Прочнейшие кристаллы висели над магнитами в безвоздушных камерах: достаточно было подвести магнитный подшипник в ведущей оси и маховик отдавал энергию, или принимал её. Диск из сверхпрочной нити вращался, он мог хранить кинетическую энергию месяцами. Обычно для сбора энергии в маховики использовались ветряки и водяные колёса; можно раскручивать магией или силой пегасов, но никто не любил тратить свои силы там, где прекрасно справлялись вода и ветер.

Энергии хватало: не с избытком, но хватало. На силе маховиков неслись поезда над магнитными дорогами, их же использовали чтобы поднимать воду, молоть зерно — да сотни и тысячи применений для маховиков находили пони: вся промышленность Эквестрии держалась на них. Твайлайт мечтательно улыбалась, прикрыв глаза. Когда-то пони сами тащили поезда над первыми магнитными дорогами. Сейчас это казалось таким нелепым. Эквестрия сильно изменилась за последние полсотни лет, все полюбили механику, а некоторые даже ценили её больше волшебства.

В конструкции фрегатов были предусмотрены места для парных маховиков. Кристаллы пришлось взять у магнитной дороги: вся ветка к Эпплузе лишилась энергии — но это того стоило. Сделка обошлась роду Спарклов чуть ли не в четверть стоимости экспедиции, но это тоже стоило того. Безопасная частота вращения для такого маховика — тридцать тысяч оборотов в минуту. Его масса во вращении — триста пороховых бочек чистой кинетической энергии. Это бесперебойная работа систем вентиляции и водоснабжения; это мощнейшие роторные насосы, способные осушить любой отсек трюма всего за несколько минут; это винт переменного шага, пригодный, чтобы маневрировать в любой шторм. И самое важное — это несколько часов работы гиростабилизатора.

Гироскопический успокоитель качки — если правильно называть — это всё тот же кристалл маховика, когда его ось подключена к раме. Гироскоп, вращаясь, всегда держится на линии горизонта, а раскрученный маховик никакие волны не заставят перевернуться: удары о борт будут просто компенсироваться энергией маховика. С включённым гиростабилизатором фрегат мог идти в любую бурю как по лёгким волнам. Твайлайт надеялась, что до этого не дойдёт: другие суда куда хуже, это старые барки Сахарного флота, часть даже с клёпанными корпусами. Но, по крайней мере, фрегаты могли прийти им на помощь если случится беда.

Твайлайт ещё долго стояла там, размышляя о разном. Ей всегда нравились механизмы, тишина машинного отделения успокаивала. Наконец, она открыла глаза и вздрогнула — оказалось, что она здесь не одна.

— Крутая штука, — земная кобылка явно долго ждала, чтобы это сказать.

— Ну, да, — поморщилась Твайлайт.

Очарование ушло. Она не очень-то любила жеребят, но терпеть придётся ещё долго — все семьи с детьми поселили на самых прочных судах.

— Ты следила за мной? — Твайлайт не нашлась, что ещё спросить.

— Неа, ждала, пока ты откроешь дверь. Будем знакомы? Я Эпплблум, ты Твайлайт.

Маленькая земная настойчиво протянула копытце. Твайлайт ответила на жест. Что ещё она могла сделать — вежливость обязывала.

— Я тебя искала по всему кораблю. Никак не могу понять, как мы собираемся пополнять запас энергии в пути?

— Что? — Твайлайт удивилась. Сложных вопросов от кобылки-земнопони она никак не ждала.

Несколько долгих мгновений потребовалось, чтобы собрать мысли в ответ.

— Мы смонтируем ротор и привязь для пегасов, когда потребуется. Но сейчас маховик на пределе, так что не беспокойся об этом. Возможно, и без подзарядки энергии хватит на весь путь.

— А я и не беспокоюсь, — хмыкнула Эпплблум, — мне интересно просто, почему никто не хочет автоматизировать процесс? Мы могли бы поставить по небольшому водяному колесу с каждого борта. Я проверила: скорость потока — пятьдесят хуфов в секунду. Это даст треть крылосилы. Вроде как совсем мало, не сравнить с Понивильской рекой, но на полную зарядку маховика хватило бы шестидесяти суток. Это могло бы, как минимум, компенсировать энергозатраты на управление такелажем и рулями корабля.

Твайлайт молча ждала, пока жеребёнок закончит. Глаза прищурились, она отвечала всерьёз:

— Об устойчивости судна ты не подумала, так? Ты не подумала, что оно потеряет управляемость? Наконец, ты понимаешь, как упадёт скорость? Каждая миля суточного перехода бесценна для нас!

В уголках глаз маленькой пони показались слезинки, с тихим всхлипом она бросилась к двери.

— Постой! Прости!

Но кобылка уже исчезла.

«Что я наделала…» — Твайлайт прижалась к раме маховика. Уши опустились.

Она забылась. Она вспомнила школу и споры с Глоу; вспомнила других жёстких и резких соперниц, которые только и ждали шанса вырваться вперёд, и совсем не подумала, что может обидеть жеребёнка. Маленькая земная долго готовилась, она даже посчитала всё правильно — наверняка это многое значило для неё.

Жаль, сделанного не воротишь, даже если извиниться: в коллекцию грустных воспоминаний добавилось ещё одно.

---

Латунью блестели мачты кораблей, сияли тёплым солнечным светом фонарики — и всё вокруг белело в бесчисленных парусах. Казалось, что к скрытому сумраком горизонту уходит аллея золотистых сосен, украшенных снежными полотнами облаков. А ещё на парусах были узоры: немного птичьи, немного осенние и ягодные, но в основном тёплые солнечные и радужно-дождевые.

Это пегасы постарались: они обожали украшать корабли во время путешествия, вот только не очень умели; поэтому, чтобы горе-художники всё не испортили, единороги делали основу, ещё в мастерских вплетая в парусину особенный для каждого судна узор. По краям полотен поблёскивали символы цехов, неярко золотились готовые линии раскраски, тонкими дорожками виднелись контуры бликов и теней — и конечно же всё покрывали радужные штрихи чисто пегасьего самолюбия. Но это только добавляло очарования парусам.

Динки Ду прогуливалась от носа до кормы «Саншайна» и всё пыталась понять: кто какие паруса украшал? Она не знала тех пегасок, но почерк художника среди неумех всегда могла различить. «Вон та пони грустила о доме», — копыто приподняло очки, глаза прищурились. — «А вот эта делала для кого-то особенный рисунок», — кристалл очков скользнул обратно вниз. Ей нравилось играть с очками ночного видения: они так классно меняли все цвета вокруг. Неделю просидеть в тесном трюме стоило, чтобы получить такие, определённо стоило.

Динки неспешно шла вдоль борта, к своему любимому месту. Она освоилась быстро: не такой уж большой это был корабль. И не особенно красивый, стоило признать: другие ей нравились куда больше, особенно идущая по соседству шхуна, очень изящная, которой так шли косые паруса. На корме каждого судна стояли пристройки с комнатками специально для пегасов, чтобы они могли толкать корабль силой своих крыльев, когда ветер затихал. Отличный оттуда обзор; лучше только с мостика, но там злобные рулевые земнопони гнали свободных художников прочь.

Промелькнула лестница и верхняя площадка, затем короткий коридор… Динки резко остановилась.

Какая-то мелкая мышепони заняла её любимое место! Она нахально подняла уши, с пренебрежением махнула хвостом, но даже не подумала обернуться! Динки смотрела секунду-другую, закипая. Опыт с дворовыми жеребчиками подсказывал: такое прощать нельзя.

Рог замерцал, левитация дёрнула мышепони за хвост.

— Ты что не видела, здесь мой альбом лежит? Изволь покинуть это место, — она присмотрелась. — Для земных поясняю. Уходи, иначе плохо будет.

Пони молча поднялась, взяла альбом в зубы, вложила в крепление перо.

Эта… Эта мерзость хозяйничала с её альбомом!

Ярость ударила в голову. Глаза за кристаллом очков превратились в узкие щели.

— Отдай!

Левитация подхватила мелкую земную, ударила её боком о стену. Альбом вырвало из зубов. Всю титульную страницу покрывали какие-то каракули, и переплёт порвался, — слишком сильно дёрнула — слёзы выступили на глазах.

— Зачем? Мои карты… Я же так старалась…

Динки подняла очки — обычное зрение вернулось. На кончике рога появился огонёк, чтобы подлая земная даже не думала подкрасться! Взгляд, сквозь слёзы, снова коснулся синего альбома.

Синего… А у неё был зелёный.

«Проклятье!» — она едва не выругалась вслух.

— Эм, прости, я ошиблась.

Пони не ответила. Альбом подлетел к ней.

— Слушай, прости, я ошиблась, это не мой альбом.

Пони отмахнулась:

— Забирай, если нужен.

— Но он же твой…

Шальная пегаска пролетела рядом, порыв ветра вырвал страницу. Динки едва успела подхватить и невольно бросила взгляд. Там был рисунок — корабль в сетке линий, с нескольких ракурсов — выполненный с такой точностью, что казался фотографией!

Глаза расширились, дрожь пробежала от ушей до копыт.

— Ты сама нарисовала? — Динки толкнула альбом в копыта земной, а сама присела рядом. Оглянулась, ища свою рисовально-записную книжку, и вдруг вспомнила, что просто-напросто свернула не туда — её любимое место было с другой стороны.

Только воспитанная долгой непростой жизнью сдержанность дала силы не стукнуться в стену головой.

«Проклятье. Проклятье! ПРОКЛЯТЬЕ!..»

Обидела. И ни кого-то случайного, а собрата по мастерству, художника, редчайшую редкость среди пони, и уникальный самородок среди земных.

— Я починю, я умею, не расстраивайся, пожалуйста. Или давай, принесу свой запасной? Ты так клёво рисуешь…

— Рисую? — земнопони подняла взгляд. — О, так значит богиня уже наделила меня новым талантом. Очень хотелось.

У неё был такой вид, словно сейчас кинется в драку. Динки отступила подальше. Хотелось убежать, но так запросто она не сдавалась.

— Меня Динки Ду зовут. То есть просто Динк. Скажи, что это, если не рисунок?

Земная ткнула её копытом в грудь.

— Это чертёж. Я ненавижу рисовать. Я потратила на него кучу времени. Он уже бесполезен. Забирай, если так понравился.

— Но он… лучше моих рисунков…

Мир рушился. Динки не могла представить пони, которая ненавидела бы то, что так хорошо умеет делать.

— А скажи — зачем рисуешь ты, Динки? Мне тот чертёж был нужен для расчётов. Какая тебе польза от рисунков?

Вдруг стало ясно, что земная её уже бьёт. Злая пони напала; но слова не копыта, их магией не остановишь. Только словом. Даже последние злюки не отвечали ударом на слова.

— Почему я рисую?!.. Да потому что это огромное удовольствие. Это мой талант, моё призвание. А ещё так приятно показывать рисунки другим и видеть их радостные лица!..

— И только-то? — земная ухмыльнулась. — А по мне, так ты и подобная тебе шваль совершенно бесполезны. Чего стоит ваше удовольствие? Оно не даст энергию, оно не накормит других. Давай-ка я расскажу, почему ты радуешься, когда видишь рисунок…

Маленькая земная уставилась ей в глаза. Очень жёстким холодным взглядом.

— Ты видишь яблоко и хочешь его, потому что оно вкусное и полезное. Ты видишь яблоко на картинке и тоже хочешь его, потому что оно выглядит вкусным и полезным. Хотеть чего-то приятно, вот только за картинкой нет яблока — она ничто. Рисунок притворяется тем, чего нет в реальности, обманывая твоё глупое чувство удовольствия. Это всего лишь симулякр.

Динки знала, что значит слово «симулякр». Она слышала его в речах старого доктора наук, ритора из кантерлотской школы. Земнопони не могли знать такие слова…

— Чувство удовольствия создано, чтобы быть полезным: находить еду, радоваться безопасному дому и теплу Солнца. Оно создано помогать жить. Первое, что сделала Найтмер Мун с нами, это изменила наши глаза и чувство красоты. Поэтому мы видим ночь такой же красивой как день…

Пони прервалась, приглядываясь, а затем вдруг толкнула, откидывая полу плаща.

— Надо же, бескрылая. А ну рассказывай, какой ты видишь ночь?

Но Динки наконец-то пришла в себя и ответила оппоненту суровым взглядом.

— Моя очередь говорить, мышка.

Резкий вдох, злой прищур, — и она была готова. Речь за мгновение выстроилась в голове.

— Так значит, картинка притворяется яблоком и подменяет реальность? Да ты так говоришь, будто чувство реальности — это нечто важное. Еда? Безопасное место? О чём ты?.. Наш мир полон еды и безопасен. Этого хватит на всех. Но когда все хотят больше и больше: яблок, роскошных домов, денег — вот тогда мир точно не станет лучше. Мы обе знаем: пони слабы, пони всегда хотят большего.

Ещё один вдох, и она продолжила:

— Ты что, знаешь способ сделать наше чувство удовольствия исключительно полезным? Возомнила себя богиней? Да у тебя даже рога нет!.. Благодаря красоте пони стремятся к большему, но не сидят на горах сокровищ, как жадные драконы. Благодаря красоте пони находят сокровища в себе. Каждая пони имеет право украсить реальность симулякрами. Это неотделимое право, это наше воображение, это то, что делает нас нами. Если в погоне за пользой мы уничтожим красоту, мы потеряем способность оценивать пользу. Мы потеряем себя!

Динки заглянула в глаза маленькой земнопони. Бездна глядела в бездну. Тянулись секунды. Но волшебный дух философской полемики всегда исчезает столь же неожиданно, как и появляется. Они обе вздрогнули, разом моргнули — удивлённые глазки заглядывали в такие же удивлённые глаза.

— А в чём-то ты права. Мои чертежи сейчас не лучше твоих рисунков.

— Да и мои рисунки, сказать по правде, нравятся одной мне.

Они одновременно хихикнули.

— Меня Эпплблум зовут. Будем дружить?

Динки протянула копыто.

— Забавное у тебя имя. Динк-динк-динки-динки-ду! А давай я тебя познакомлю со Скуталу? Она крутая: отлично дерётся, хотя и предпочитает копыта языку. Будет нас трое, бесполезных ничтожеств, вместе мы изменим мир!

Ещё долго с кормы плывущего вдаль корабля разносился смех пары нашедших друг друга жеребят.

---

---

Пять дней прошло, как экспедиция вышла из бухты Балтимэра, и впереди уже виднелся пролив Тёплых вод — северный выход из внутреннего моря.

Ветер нельзя было назвать попутным или особенно сильным, но благодаря пегасам парусники держали скорость в десять узлов — экспедиция не отставала от графика. Все работали, заканчивая последние приготовления: нужно было лучше утеплить жилые отсеки, ещё раз перепроверить запасы еды. Из Мэйнхеттена прибыли планёры с кипами тёплой одежды — комбинезонами, закрывающими тело от ушей до хвоста — обещание Твайлайт лично наведаться в картель портных сотворило чудо: то, что клялись доставить со дня на день уже полмесяца, привезли в течении нескольких часов.

Столько дел ещё оставалось, столько всего нужно было проверить и уточнить, но, неожиданно, Твайлайт нашла себя в крепких объятиях, а нос брата упирался в её собственный нос. «А теперь отдыхай», — сказал Шайнинг, и твёрдо потащил её прочь из рубки. Пролетела лестница и палуба, позади остались каюты; на носу корабля их ждал столик пирожных, скамейка под зонтикам, и компания самых близких друзей.

— Но я… — Твайлайт попыталась возразить, но взгляд Глоу был таким долгим, таким пронизывающим. Краска залила лицо. — Ну, я правда посплю сегодня. Постараюсь поспать,

Ей не поверили, конечно, но и наказывать не стали. В копытах оказался эклер, рядом большая чашка травяного чая, а брат принялся объяснять, чем должен заниматься командор Экспедиции, а что нужно доверить заместителям, помощникам и друзьям.

Было время, когда Селестия вела под копыто каждую пони: никто не набивал шишек, никто не умел брать ответственность на себя. И мир не развивался. Всем всего, вроде бы, хватало: не было скучно, но не было и горящих мечтою глаз. Земные пахали и собирали урожай, единороги мастерили поделки, пегасы возили товары по сёлам и городам. Света не было, канализации тоже, а читать умела едва ли одна пятая из пегасок, или одна десятая из земных. Шли столетия в окутавшей мир темноте.

В конце десятого века нашлись те, кому этого было мало, кто сумел доказать богине, что достоин большего, даже если ошибки могут закончится бедою для всех. Да, любая власть, это власть над жизнями. Да, из-за ошибок командира пони умирают — теряя годы жизни и веру в себя. И да, все делают ошибки, даже самые компетентные из нас. Не Селестия открыла сельские школы, не она придумала магнитные дороги, и уж точно ей — живой статуе из мрамора и пламени — и в голову не пришло бы изобретать ватерклозет.

— Оооммм, — Твайлайт доела эклер. — Знаешь, Шайни, это не помогает. Я никогда не прощу себе, если из-за моей оплошности кто-то умрёт.

Она взглянула в глаза брату и устало улыбнулась, покачав головой. Глоу ткнулась носом о плечо. Все всё понимали. Десять тысяч пони: две смерти каждую неделю, девять в месяц, сотня за год. Двадцать смертей крылатых из-за несчастных случаев, пять утонувших и пропавших без вести, одна смерть жеребёнка в игре жеребят. Этого ещё не случилось, но могло случиться: теория вероятности была ужаснейшей из наук.

И всё же, зная об этом, они отдыхали. На палубе ещё в день отплытия поставили скамейки, и сейчас втроем они устроились на одной из них. Фонарь над зонтиком неярко горел дневным светом, вокруг собирались маленькие ленивые светлячки. Глоу застыла в своей нелепой позе, спиной прижимаясь к спинке скамьи. Перо летало над блокнотом, а в белой гриве помигивала парочка голубых огоньков. Твайлайт дремала. В записных книжках её память никогда не нуждалась, а светлячков она не любила, поэтому всегда держала заклинание, отпугивающее их. А третья, неприметная кремовая пони, просто любовалась берегом вдали.

— Бон, ты бывала здесь раньше? — спросила Глоу.

— Ага.

А ей раньше не доводилось, хотя Твайлайт и видела диафильмы о мысе Тёплых Вод, одном из красивейших уголков восточного побережья. Огромная, почти отвесная стена скал поднималась из моря, а над ней лежало глубокое пресноводное озеро; край древнего кратера, естественная дамба, разделившая устье реки и море внизу. Тысячи ручьёв промыли путь в скалах, сотни небольших, но высоких водопадов окутывали берег пеной в дождливые дни. А на склонах, между морем и водопадами, каждый акр заполняли круглый год цветущие джунгли: невозможные на севере, но тем не менее растущие благодаря тёплому течению и греющимся изнутри камням.

Здесь было жарко, влажно, не очень уютно для жизни, зато, как говорили пегасы, чертовски приятно летать и нырять.

— Грифоны летят, — Бон указала на север.

— Грифоны?

Твайлайт не удивилась. Полсотни миль к западу — метрополия Эквестрии; полсотни к востоку — уже острова. Формально, тоже Эквестрия, с тех пор как границы не стало, но грифоны так не считали. Да и очень уж чуждое общество — всеядные, рыболовы — к таким пони известно как относились: «Не вижу. Не знаю. Знать не хочу». Так или иначе, вежливость это не отменяло, и поэтому Твайлайт призвала посадочные огни над палубой, дожидаясь, когда грифонам надоест разглядывать флот.

Наконец, кто-то оторвался от стаи. С щелчком когтей о палубу грифон приземлился подле них.

— Эй, вижу, вы тоже сваливаете.

Оказалось, это она — грифина — высокая, клювоносая, с кошачьими чертами. Твайлайт всегда удивлялась, как у таких, отталкивающих на вид созданий, могут быть настолько живые, выразительные глаза. Грифина смотрела с насмешкой.

— Вы ждали нас? — Твайлайт поднялась. — Если хотите отправиться с нами, места хватит. Мы даже можем выделить вам пару судов.

Грифина расхохоталась, отмахнувшись крылом. Огляделась. И вдруг стало ясно, кого она ищет, — радужная пегаска упала из облаков.

— Хай, Гильда! Не заметила меня?

— Да я клюва своего не вижу в этой тьме! — усмехнулась грифина. — А ты видишь, Дэш. Попалась ей, а? Где же были твои крылья, подруга?

— Эй, мы сражались там! — краснота мгновенно залила синюю шёрстку мордашки.

— Некоторые из наших дураков тоже. Сидят теперь на островах, говорят, мол, нам и в ночи уютно. А мы всей бандой сорвались на восток.

— Давай с нами, — пегаска горделиво кивнула на строй кораблей.

— А что, ваши железяки уже научились летать?

— Они летят над водой!

Дэш улыбалась, смотря вдаль. Удивительно, но насквозь континентальная пегаска влюбилась в корабли: она без конца приставала к морякам и с бешеной скоростью осваивала искусство мореходства. Твайлайт всё чаще замечала её в круге капитанов, а уж судовые пегаски и вовсе слушались её с полуслова. Харизма, так это называлось. Брат тоже так умел.

Грифина почесала когтем клюв.

— Слушай, а давай ты с нами? На рассвет посмотрим, разведаем, что да как там. Вернуться к своим черепашкам всегда успеешь.

Рэйнбоу Дэш чуть подумала. Посмотрела на небо и море.

— Не, останусь.

— Бывай тогда, — донеслось уже сверху.

Дэш стояла, как-то смущённо любуясь парусами в свете разноцветных огоньков. Радужная грива то взлетала, то падала от прерывистого ветра, синяя мордочка забавно морщилась от летящих с гребней волн брызг. Красивая она была, эта Рэйнбоу: атлетичная, но не такая «земная» как Глоу, куда более изящная, она выделялась даже на фоне гвардейских пегасов; и Твайлайт смотрела — смотреть ведь не запрещается? — работая вместе с крылатыми она научилась замечать их красоту.

— Как ты умудрилась с грифонами дружбу завести? — спросила Глоу. Перо над её блокнотом продолжало летать, не останавливаясь ни на миг.

— Да несложно было. Это наши боятся грифонов, а им каждый друг, были бы крылья за спиной. У меня десятки знакомых грифонов. А с Гильдой мы вместе учились в лётной школе Вондерболтс.

— Почему ты не с ними, кстати? С твоим-то мастерством.

— Не берут меня в команду. Говорят, не умею вместе со всеми работать. Ха, будто этому можно научиться с новичками из школы и неумехами из Понивиля!

«Только так и можно», — подумала Твайлайт.

Но не сказала. Уж кому бы говорить.

---

Был вечер, с корабельной кухни тянуло ароматом вкуснейшей фасоли, той самой, «Сахарной», которую в Кантерлоте подают в маленьких печёных тыковках, а в Понивиле готовят с патокой, в ещё с утра заложенных в топку горшках. Впрочем, жеребята в зале столовой не выглядели голодными, бледные лица блестели испариной в ярком свете светокристальных ламп.

Дёрпи рассказывала жуткие вещи:

— Итак, жгут мы наложили, опий ввели, время в табличку записали. Врача не видно, раненый вырубился. Начинаем тампонаду раны.

Динки всякое повидала в жизни; с Дёрпи-то станется; но копыта всё равно подрагивали, а рогом пользоваться запрещалось. Пахло чем-то медным и жутким, а иллюзия жеребчика была такой натуральной, что поначалу он даже стонал. Нога была сломана: обломок кости торчал из развороченного бедра.

Дёрпи продолжила:

— Если бинтов не осталось, любая тряпка подойдёт. Грязная, не грязная, не важно. До заражения ещё шесть часов, а сейчас нам нужно не пережимая артерии остановить кровь.

Касание о плечо, и без слов стало ясно: «Играй роль, Динки Ду. Покажи им класс, Динки Ду», — и она послушалась, едва сдерживая дрожь. Копыто коснулось зияющей раны. Тонкая лента — разрезанный на неровную полосу плащ — она обмотала его вокруг копыта, втолкнула в рану, утрамбовала второй ногой и снова втолкнула. Кровь стекала с пястей, зал молчал.

— Сейчас… я заканчиваю, — Динки заставила себя говорить: — Рана плотно набита, до краёв. Нужно отсчитать триста вдохов и выдохов, потом постепенно снимать жгут. Ткань, это как арматура, а кровь… забетонирует рану. Теперь нужно согреть раненого. Кровь быстрее сворачивается в тепле.

Она замотала рану с обломком кости остатками плаща, сама обняла жеребчика, улеглась рядом.

— Я возьму свисток, чтобы висел на шее. Буду часто проверять дыхание и пульс. Пегасы скоро найдут нас. Нужно просто подождать…

Дёрпи вмешалась, рассказывая что-то ещё, но слова сливались, в ушах поднимался звон. Иллюзия потрескивала, развеиваясь, теперь она напоминала скорее моток шевелящихся верёвок. Нет, змей. Жутких, чёрных, кровожадных змей. А она вся была в крови: густой и бурой, не желавшей исчезать — будто бы настоящей.

Дёрпи всё продолжала:

— …Главное правило. Не шить. Не резать. Не промывать. Не ваше это дело, пусть врачи стараются. Они у нас хорошие, и не такой ужас по кусочкам соберут. А теперь расходитесь. Советую пожевать корень мяты и в холодный душ.

Душ, это хорошо, душ, это замечательно. Динки поднялась, едва не поскользнувшись, поспешила к выходу. Дверь открылась, дверь закрылась, и со всей дури она метнулась вниз. Коридор, лестница, удивлённые лица — да не смотрите же вы! — и наконец-то кабинки душевых. Она вбежала в дальнюю, рог вспыхнул, дёргая кран и накрепко запирая дверь.

Холодные струи, тёплые, снова холодные. До боли она оттиралась мочалкой и снова врубала душ. Зубы стучали. Бурая, засохшая на шерсти гадость давно смылась, но запах меди в носу не исчезал. Жуткий, жуткий запах. Это что, настоящая кровь?! Да быть такого не может! Но с Дёрпи станется. Живо представлялась пегаска в госпитале, которая спрашивает: «А у вас просроченной крови нету? А если найду?» — и ведь могла найти. Она всё могла!

«Нам нужна храбрая пони на главную роль», — они говорили. «Вот, потренируйся на кукле», — они объясняли. Никто не предупреждал, что жеребчик будет кричать! Что кровь будет настоящей! Что Шайнинг лично сделает иллюзию, и что жеребчик так жутко будет напоминать его самого. Динки тыкалась носом в зеркало, разглядывая скривившуюся от ужаса мордочку. Это всё было слишком для неё!

Она долго стояла в душевой, высушив шерсть магией, но запах всё равно возвращался. Тогда она помылась ещё и ещё раз, а потом снова принялась чиститься: то гребнем, то большой грубой щёткой. Шкура начинала зудеть. С ней бывало такое в худшие дни, но всегда приходила Дёрпи. А сейчас её всё нет и нет. Она зашла слишком далеко! Её арестовали! Или наказали! Или арестовали, наказав! Любая мама была бы в бешенстве, узнав, что такой ужас показывают толпе плачущих жеребят.

— Динки?

Она вздрогнула, но это была всего лишь Эпплблум.

— Ты ужин пропустила, но я взяла для тебя термос. Пустишь?

Взгляд в зеркало; вроде норма; Динки отворила дверь.

— Нда, досталось тебе, — Эпплблум заулыбалась. — А я бы не справилась. Так что гордись, ты круче меня.

Скуталу, конечно же, стояла рядом, хмурясь чему-то своему. Вот ведь глыба. Динки ни разу не помнила, чтобы эта пегаска заговаривала с ней. Но к драконам пегасок! Скрипнул колпачок термоса и самый потрясный на свете аромат заполнил ноздри. Фасоль, патока, корица — совершенство! А ещё нашлись ячменные лепёшки, и джем, и даже свежий, только что подвезённый на планёрах виноград.

— Возблагодарим же Тваечку, которая заботится о нас! — Эпплблум, чуть скривившись, рассмеялась. И Динки, не удержавшись, хихикнула вместе с ней.

До столовой они всё-таки добрались. Блум настояла. В огромном зале с иллюминаторами всё было чисто и чинно, только стояла жуть какая подозрительная тишина. Мёртвая тишина. А вдруг все иллюзии на самом деле живые, как те чудовища Найтмер Мун?! Вдруг бледный как смерть жеребчик будет её преследовать? Требовать отмщения? Являться по ночам?!..

— Бу! — шепнула Скут.

— Убью.

Захотелось взять глупую пегаску, да и рассказать ей всё. О поколениях великих волшебников, о воспитанной с детства сдержанности, о том как скалы летали под силой её магии! Была лишь крошечная проблема — скалы не летали. Динки сдержалась, прикусив губу.

— Кстати, Динк, с тобой Шайнинг поговорить хочет.

— Хе-хе-хе…

— Я серьёзно! Он не стал тебя до ужина беспокоить. Обещал скоро подойти.

Миска улетела в одну сторону, Скуталу в другую. Бросок к стене, к огромному зеркалу. И красная, жуть какая красная мордочка. Всклокоченная грива. Расчёсанные бёдра, растрёпанные бока.

— Плащ мне! Полмира за плащ!

Плащ нашёлся. Длиннополый, с капюшоном — прекраснейший на свете плащ. И уже застёгивая последнюю застёжку, она вдруг призадумалась. Какого дракона?.. Что, вообще, могло заинтересовать в ней жуть какого знаменитого волшебника. Маршала гвардии! Героя войны! На секунду, единственного жеребца, достигшего вершины власти за последний век. А к тому же такого симпатичного, сильного — холостого…

После той встречи в Кантерлотском театре он с ней ведь ни разу даже не заговорил. А она — тем более…

Плащ упал к ногам, Динки потянулась.

— Так, Блумик, мне нужен свежий взгляд. Что во мне особенного? Прекрасные ушки? Утончённая мордочка? Голос, чистый как хрусталь?

— Хмм…

— Может голени? Я ведь училась танцевать. Сложение? Бёдра? Круп?..

— Крылья.

Крылья?.. Стоп, да их же не было! А ещё узких зрачков, клыков, кисточек на ушах. Из зеркала на неё смотрела красная как помидор единорожка. Солнечная единорожка! Дрожащая, растрёпанная, но, блин, симпатичнейшая из оставшихся в стране!

— Так, мне признаться, что у меня не было жеребчика? Нет, нельзя. Спугну! А что делать?! Он же поймёт!

— Фьююю, — Эпплблум присвистнула, забавно сложив губы трубочкой. Скут давилась смехом в паре шагов.

— Да что вы понимаете?!.. Это же достижение! Это же, блин, будто ты тот очкарик, а саму Тваечку в постель можешь затащить!

Блум всхрюкнула, Скуталу захрипела.

Такими их и застиг скрип двери.

---

Она смотрела на единорога, а он смотрел на неё. Доспехов не было, недлинная шерсть подчёркивала сложение атлета, непроницаемо щурились глаза. Обхваченный магией стилус почёсывал ухо, слышался тихий скрип.

— Эмм…

— Давай будем друзьями, Динки.

Взлетели воображаемые кубики. Бросок очарования — критическая неудача. Проверка дипломатии — промах. Шах и мат.

— Помочь очухаться?

— Аа… ага.

Единорог приблизился, протянул копыто — и вдруг потрогал её за нос. Нежно так, пястью. Шёрстка кольнулась, едва не заставив чихнуть.

— Динки, позволь объяснить. Ты — лидер наших жеребят.

— Ау?!

— Правда. Ты — лидер доброй половины жеребят Экспедиции, а вторая половина просто ещё не втянулась в «Подземелья драконов». Это почти тысяча пони, которые к тебе прислушиваются, но к военным относятся как к неизбежному злу. Через месяц мы прибываем в опасные земли. И я хотел бы, чтобы жеребята доверяли гвардейцам, потому что иначе кто-то может пострадать.

Шайнинг смотрел ей в глаза. Спокойно так, с хитринкой. Он её изучал.

— Эм, ты не шутишь?

— Да сам поразился. На «Эквити» склеили карту на пол-трюма, на «Пеликане» делают фигурки по штуке за бит. Думаю, это всё ожидание. Оно изматывает. Каждому хочется сделать мир хоть немного управляемым, а ты со своей игрой улучила момент.

— Ага, эт моя подруга! — восхитилась Эпплблум.

Прилетел термос, закружили забавно-полосатые фарфоровые чашки, и как-то незаметно, за беседами о том о сём, единорог устроил их за столиком у окна. Время было позднее, но Шайнинг предложил крепчайшего кофе с сахаром, и Динки, хоть и не любитель, не посмела отказаться. Она глотала горячую сладкую влагу и разум постепенно прояснялся, мурашки бегали по спине.

Это, вообще, нормально, когда ждут от жеребцов только этого-самого? Что, блин, на неё нашло?!..

— Ты извини, что я так встретила. Дура я…

— Забудем. Если что, я не был удивлён. Запах крови, близость смерти, всё это подстёгивает инстинкты. Не сомневаюсь, что прямо сейчас несколько жеребчиков с кобылками прячутся по тёмным закуткам. О методах Дёрпи я бы тоже хотел поговорить. Я их осуждаю, но пока не вижу другого способа быстро подготовить всех к опасностям пути. У нас немного времени — всего лишь месяц, пока все заперты здесь, а значит и уязвимы к внушению. Любое слово, сказанное в эти дни, может стать законом для всех.

Он рассказывал дальше. О привыкших к свободе подростках, которые ожидают увидеть на другом конце мира ту же Эквестрию, где можно прилететь в любой город, попроситься в любой дом. О системе взаимопомощи, настолько привычной, что никто уже не мыслит мира без бесплатной пищи и медицинской помощи. О том, как пони будут ошарашены и испуганы, если начнут жить по-старому там, где их никто не ждёт.

— Нуу… таких-то дураков у нас нет.

— Да каждый первый, — буркнула Скут.

— Что же, нам повезло, что мы не такие. Этим вечером Дёрпи прошлась по разъярённым родителям, довела их до слёз. Она называет свой метод «Шок и трепет». Преимущество — спасает жизни. Недостатки — всё остальное. Чтобы поселиться в новом мире, нам нужно будет завоевать доверие местных народов. Мы ничего не добьёмся, если будем бояться собственной тени. Мы достигнем всего, если покажем не только силу, но и готовность доверять другим.

Выдох вырвался присвистом. Сама Динки понимала с пятого на десятое, а Скут и вовсе кивала болванчиком, щуря удивлённые глаза. Одна только Блум на равных включилась в беседу, и теперь не стеснялась пояснять:

— …Получается, нам с одной стороны разрешается бить носы зебрам, если косо посмотрят, а с другой стороны, самим надо учиться косо не смотреть.

— Именно. И учиться лучше заранее, а не на собственных шишках. Теперь к тому, что я предлагаю сделать. Для начала нам нужно набросать несколько брошюр к «Подземельям драконов». Местные обычаи, хищники и отравы, опасные места. Опасные в том смысле, что без команды гвардии лучше не лезть. Я понимаю, что всё равно полезете, но, проклятье, есть же хоть какая-то надежда, что сделаете это сыгранной партией и под прикрытием пары солдат. У нас тысяча гвардейцев и тысяча отныне крылатых жеребят на кораблях. Нам нужно их подружить.

— Это утопия, — возразила Эпплблум.

А Динки не смела спорить, дрожа от ушек до копыт. Мелкие искорки статики словно бы бегали по рогу, по холке, внизу живота. Шайнинг понимал суть игры! Этот безумный, безумный гвардеец как будто на полном серьёзе хотел сделать невозможное. Немыслимое! Изменить правила так, чтобы все были живы, счастливы и никто не оставался в стороне.

— Убьюсь, но сделаю, — обещала Динки Ду.

И Шайнинг улыбнулся. О большем она не смела и мечтать.

---

Они сидели на крыше мостика, разговаривая о всяком. Была уже глубокая ночь, перестраивались звёзды, а Динки всё говорила, лёжа рядом с молчаливым жеребцом.

— Мне не очень-то повезло с мамой. Она не была хорошей, однажды она ушла. Папа требовал от меня слишком многого. Быть наследницей, властной кобылой, распоряжаться делами семьи. Все эти расчёты-подсчёты, бюджеты, кредиты, нанятые учителя. Однажды я их возненавидела. В день пробуждения метки я сожгла дом и сбежала, а Дёрпи, моя наставница и охранник, тоже плюнула, да и пошла со мной. Я, вроде как, стала её ученицей, а она, вроде как, защищает меня. Так мы и живём.

Динки потёрла глаза пястью, и снова вгляделась в горящий путевыми огнями строй кораблей. Спать не очень-то хотелось. Это Блум, засоня, иззевалась, да и забрав свою приспешницу убежала вниз. Но оно и к лучшему: были ведь на свете вещи, которые нельзя рассказать самой близкой на свете подруге, зато можно почти незнакомому жеребцу. Динки чувствовала, как отчаянно краснеет, а Шайнинг рядом работал, поскрипывая пером о блокнот.

— Я знаю, на чём строится дружба, — Динки бормотала. — На близости увлечений. На взаимном уважении. На помощи друг другу. А я, дура-то такая, уважение едва не угробила. Я правда не хотела…

— Ты о чём?

Ах да, «забыли». Самое волшебное слово из всех. Но иногда хотелось продолжить, когда так больно в глубине души.

— Знаешь, я не верю в семьи. В смысле, классические. Первая кобылка, вторая кобылка. Не хочу быть ни первой, ни второй. Мои друзья, это моя семья. Я хочу любить их и прижиматься как можно ближе. Я хочу, чтобы никто не был одиноким, чтобы в каждой семье было много кобылиц и много жеребцов. Хочу, чтобы семьи дружили друг с другом, и никто бы никого не ревновал.

— И маленьких тоже воспитывать всем вместе?

— Ага.

Жеребец как будто призадумался. Она ждала, что он начнёт рассказывать о табунах, или о том, как для защиты от родовых болезней была выбрана «треугольная» семья — всё это она и так прекрасно знала. Но Шайнинг не стал. Молчание затягивалось.

— А можешь рассказать, какую ты хочешь семью? Какую кобылку назвал бы близким другом? С какой бы согласился завести жеребят?

— Думаю, зебру, или кобылку-кирина. Смотря где осядем. На востоке до сих пор в ходу династические браки, так что это упростило бы всё.

— Эмм а если…

Динки вздрогнула, зажала рот. Вот ещё чуточку, и она бы предложила сосватать сестрёнку. Твайли, стало быть. И уж после такого бы точно не удалось отделаться вторым «забыли». Будь у неё младший братик, она никогда не обидела бы его!

— Эмм…

— Не бойся, говори свободно. Тогда я тоже буду честнее с тобой.

А, к драконам! Когда ещё выпадет шанс так поговорить? Динки решилась:

— Просто… мы похожи. Ты из знатной семьи, я из знатной семьи. Я не из тех кобыл, которые гонятся только за достижениями и лёгкими деньгами. Я знаю, что такое ответственность. Меня учили этому. Я понимаю, что значит отвечать за жизни других. Я буду помогать в любом случае. Просто, скажи, у меня есть хоть какой-то шанс?

— Да.

— Правда?! — она подскочила.

— Стой, стой! — Шайнинг широко улыбнулся. — Ты должна стать чуть постарше! Гораздо круче, раз в десять влиятельнее. Пойми тоже, у меня ответственности по горло. Мне нужна не только красивая кобылка, мне нужен помощник, мне нужен верный друг.

— Я буду! Я сумею! Только ты тоже не увязай. Я же знаю, как всё это затягивает. Нас с Дёрпи едва не затянуло. Так что мы будем умнее. Мы подружим жеребят с гвардейцами. Мы подружимся с зебрами. А когда всё наладится, мы сбежим!

— Твай расстроится же.

— Так её мы тоже возьмём! И Блум возьмём, ей нужно отвлечься! И Скут, злюку такую! Мы всех возьмём, кто захочет! Всех!.. У нас будет большая дружная семья!

— А сейчас, нет?

Динки вздрогнула, едва не прикусив язык. Вдруг всё стало ясно. Они уже сделали это. Они не остались в Эквестрии — они ушли.

У жеребца рядом уже была семья. Он сам создал её, сам собрал. Много младших братиков и сестрёнок — вся Экспедиция, все эти десять тысяч пони, испуганных и ждущих чего-то впереди. Они не уважали Твайли, или даже Тваечку. Любили, но не уважали. Уважая, они называли бы её «Твайлайт». А Шайнинга уважали. Пока Твайли занималась умными вещами, он тащил на себе все просьбы, обиды, страхи других. И, скорее всего, она была далеко не первой четырнадцатилетней кобылкой, которая лезла к нему на шею, упрашивая сбежать.

— Эмм, а я которая за неделю? В смысле, плачусь вот так?

— Четвёртая, — он признался. — Если что, первая была младше тебя, а вторая настойчивее.

— Оуу…

Ушки опустились. Уж наверняка эти пони очень старались, бились и бились лбами о мягкую стену. А Шайнингу хоть бы хны. И всё бы успокоилось, не будь он таким убеждённым холостяком. Но, блин, у каждого свои принципы. Что Блум со своей манией «захвата мира», что она сама, в носы лягавшая самых назойливых жеребят. Да они с Шайнингом и правда были похожи!

Она опустилась, протянула копыто, и — с согласия жеребца — потрогала его о шею и грудь. Сильный. А ещё ловкий — он двигался грациозно, как пегас. И очень выносливый — снова ведь работал всю ночь. И умный, потому что только очень умный пони догадался бы, что учить можно не только страхом, но и, одновременно, игрой. А ещё по-житейски мудрый, рациональный, волевой. Такой обаятельный, что даже отказывая никого не обижал.

Была легенда, что когда рождался пони, злой Дискорд подбрасывал кости. Четыре роговых шестигранника, с числами от одного до шести. Самый неудачный бросок он забирал себе, а три оставалось на одну из способностей тела или духа. Так получалось, что кто-то рождался сильным, а кто-то слабым, кто-то хитрым, а кто-то волевым. Кому-то не свезло с рождением, и он всю жизнь тащился позади, а кому-то — единицам на миллионы — везло исключительно. Во всём они были превосходны. Как назло бесчисленным динки, скут и эпплблумам, рождались шайнинги, глоу и твай.

Что их, таких разных по способностям, вообще, объединяло? Какое дело было одним до других?.. А, к чёрту. Мир не был справедливым, но это ещё не значило, что нельзя сделать его уютным для всех.

— Динки, — жеребец обратился.

— Ау?

— Смотри, я составил для тебя заметки. Те самые, о зверях востока, их обычаях и опасных местах. Там же список полезных книг. Проверь всё, отредактируй на свой вкус, чтобы не было скучно. Через неделю жду новую редакцию правил. А пока предлагаю собираться вечером часа на четыре, посещать другие корабли. Тебе нельзя терять влияние, а мне было бы очень полезно узнать наши команды жеребят.

Динки улыбнулась, кивнув жеребцу, который предложил ей дружбу. Пусть неравную, но дружба на то и дружба, что превозмогает всё.

— А ещё проклятая кобылка занимает пол-седла…

— Что? — Шайнинг поднял бровь.

— Песенка вспомнилась. Дёрпина. О нас всех.

Дорожная

Час пришел нам отправляться —
Нас дорога ждет.
Заставляет пригибаться
Низкий веток свод.
Глухо топают подковы
По лесной тропе.
Если мы в походе снова —
Почему б не спеть?

В никуда ведёт дорога
И забыта цель.
Впереди сражений много
И чужих земель.
Ясный день иль непогода,
Ночью или днем,
Не страшны в пути невзгоды,
Если мы вдвоем.

На двоих горбушка хлеба
Да глоток воды.
Сохранит звезда на небе
От любой беды.
Сталь клинка сплетется вместе
С серебром струны:
Если мы слагаем песни —
Значит мы нужны.

Пусть вздыхают кроны в чаще,
Некуда свернуть.
Пусть уводит нас всё дальше
Бесконечный путь.
Мы над бедами смеемся,
Путь лежит в рассвет!
Может, мы еще вернемся —
А быть может, нет…

---

---

В это же время, далеко на западе, в сердце тёмного леса, в тёмном замке, по тёмному ковру бродила тёмная богиня. Она одновременно думала о важном и считала круги. Считать круги — это была старая привычка, ещё со времён заточения; избавиться от неё никак не получалось, да и не очень-то хотелось; считая, Найтмер Мун размышляла о своём.

Дела навалились лавиной. Она не могла поверить, что ещё неделю назад беззаботно развлекалась под видом обычной пони, а теперь не удавалось вырваться даже на час. Сначала затопило яблоневые сады Понивиля — бобры обиделись, что заклинание заперло их в лесу, и перегородили ручьи. Пришлось спешно менять узор. Хорошо хоть нашлась одна жёлтая пегаска, сумевшая объяснить, с какими зверями пони дружат, а с какими нет. Затем какие-то глупые жеребята потерялись в горах Филлидельфии, толпа пегасок умоляла их спасти. Она весь день пыталась найти мелкоту магией, набрасывала сеть за сетью на горы, осматривала пещеры. А оказалось, что они давно сами вышли и прятались в поезде на Сталлионград. Но всё же Найтмер Мун гордилась собой: она первой их поймала, в конце концов плюнув на затраты сил и проверив одним узором всю страну.

Третья проблема оказалась ничтожной в сравнении с первыми двумя. Дракон повадился летать в горы у Кантерлота. Она неплохо повеселилась — ящер бежал, поджав хвост. Правда, он грозился весь свой род привести, что могло бы доставить неприятности. Не для неё, конечно, но если бы драконы разлетелись по всей стране. Пришлось рисовать ещё одно заклинание, в этот раз вокруг Драконьих гор. Конечно, оно не могло остановить ящериц, но хотя бы предупредит, если они начнут подозрительно шевелиться.

И что же, стоило ей вернуться, как рядом возникла четвёртая проблема, раздражая бликами от своих очков.

— Скажи ещё раз, что не поделили бизоны и пони Эпплузы?

— Сады они не поделили. Бизоны требуют вернуть их исконные земли, — отвечала мэр Понивиля.

Или вернее назвать её бывшим мэром? В последние дни она не вылезала из поезда и лётных колесниц, носилась от одного проблемного места к другому и чуть что возвращалась в замок. Благо, что пока она одна такая, другие не могли побороть страх.

— То есть моим маленьким пони требуется помощь, чтобы пересадить сад?

— Да. Это повод договориться с бизонами. Они со всё большей враждебностью смотрят на нас. Сейчас это игра в войну, но чем может стать позже?

Найтмер Мун махнула крылом, вихрь магии подхватил обеих. Через несколько мгновений замок уже превратился в удаляющееся пятнышко внизу; а Мэр, между тем, держалась неплохо.

— Не в первый раз?

Пони кивнула. Глупый был вопрос. Прошли те времена, когда только боги владели заклинанием «Перехода». Теперь оно доступно всем. Единороги летали в стратосфере, обгоняя звук — и мучили себя десятикратными перегрузками. Волшебники нашли древнее заклинание, но не сумели его понять. Им не удавалось обнулить сопротивление воздуха, поэтому поднимались так высоко; они не умели охлаждать себя в полёте, так что нередко заболевали. Да что эти мелочи, бедолаги даже дышать в минуты перехода не могли, потому и спешили изо всех сил.

Они не знали природы заклинания, да и она лично, могла лишь предполагать. В одной из книг старого мира она читала о теории одноэлектронной вселенной. Вселенной единственного электрона, который связывает всё сущее пространство и время, в своих безумных мерцаниях объединяя энергии и вещества. Словно точка уязвимости, воздействуя на которую аннигиляцией, можно из ниоткуда наполнять энергией накопители, взрывать капли воды в чудовищных вспышках белого пламени, или даже переносить части мира на другие грани метавселенной, где законы природы бывали и проще, и сложней.

А может и весь мир целиком. Что находило некоторые подтверждения, когда она сама, по едва заметным колебаниям детектора, даже в лунной ловушке фиксировала каждый «Переход». Каждый «Переход» во вселенной. Абсолютное большинство из которых, судя по частоте колебаний, происходили вовне их небесной сферы. Но доля процента — доля процента в масштабе вселенной — приходилась и на лежащий под их звёздами мир. Что-то случалось, что-то смещалось, и нарушавшие закон сохранения энергии единорожицы словно метеоры носились в небесах. В их отражении мира менялись законы аэродинамики. Молекулы воздуха, препятствий, живых тел — меняли векторы в искажённом пространстве. Устремляясь к единственной точке они вскоре достигали её.

Сестра однажды метко пошутила: «Стрелять линкорами по муравьям». Что же, так или иначе, но заклинание было практичным. Канал разрежённого воздуха опережал лётный щит, двукратная перегрузка ничуть не утомляла, а скорость полёта всё росла и росла. Мелькание лесных крон сменилось серебристо-синим океаном трав плоскогорья, начался свободный полёт. Затем скорость уменьшилась: ни к чему было её специально сбавлять, сгущающийся воздух сделал всё сам.

Вскоре показался город. Совсем новый, небольшой, сияющий фонариками как праздничная ёлка. Проплыли внизу улицы, и богиня вместе с её пони перенеслись на центральную площадь. Тёмным облаком развеялся полётный щит.

— Четыреста миль и двенадцать минут, — обернулась Найтмер Мун к Мэру. — Прекрасное заклинание, правда? Поможешь опубликовать?..

Что-то мелькнуло. Пирог завис перед глазами, растекаясь по плоскости щита. Она присмотрелась — яблочный. Нюхнула — пахнет вкусно.

— Это местный обычай — бросать пироги в гостей?

«Они привыкли!» — одновременно мелькнула мысль. Маленькая крылорожка глубоко в душе радостно смеялась. Найтмер Мун помнила Эпплузу, первую серьёзную цель, когда пони уже осознали нападение, а её тактика ещё была несовершенно. Превращённые просыпались вразнобой — все плакали, все кричали. В следующих городах она сначала превращала стражников, чтобы они разбудили остальных.

Впрочем, видно, не совсем привыкли — единорожка на часовой башне переменилась в лице и с тихим писком упала. Глупая. Ну и пусть боятся. Как будто это волновало богиню, если она могла менять облик с той же лёгкостью, что и дышать.

— Это обычай бросать пироги в бизонов. Их лагерь на другой стороне холма.

Ещё один вихрь магии перенёс их в поле: сотни узорчатых шатров стояли вразнобой, а вокруг раскинулся ковёр сочных степных трав. Очень вкусных, между прочим: кисло-сладких и чуть отдающих фисташками — отныне способных расти в любых условиях, от пещер до ледников.

— Мы хотим с вождём поговорить, — Найтмер Мун обратилась к испуганной толпе. — Дипломатия, всё такое. Не бойтесь, мы никого не обидим.

Она фыркнула, вытянула шею к земле, да и ухватила немного вереска. Прожевала, проглотила, улыбнулась толпе. А что? Ей можно. Она любила свой мир.

Мир изменился, но в лучшую ведь сторону! Где раньше лежали безводные пустыни, теперь сияли миллиарды синих цветов; болота превратились в высокие леса, а джунгли стали куда дружелюбнее для жизни. Вредные насекомые исчезли без следа. Она не могла переделать всю экосистему, поэтому изрядной частью заменила на свою. Новые растения, новые бактерии, новые членистоногие. Все эти бабочки, мошки, сороконожки — с виду похожие на прежних, а внутри другие. Она их обожала! Она придумала тысячи, десятки тысяч таких!

Экологи будут в бешенстве, когда очухаются. О да, она знала это! Забавным открытием оказалось, что пони уже освоили простейшие заклинания биосинтеза. Репликация крови, сращивание тканей, цепные реакции полимераз — ничего сложного. К сожалению, для действительно великих задач им не хватало ни памяти, ни силы воображения, ни способности быстро и точно считать. Всё это решалось аниморфией, но нет, просто нет: она могла поделиться знаниями, но не была настолько безумной, чтобы дать каждому силу создать из себя божество.

Как говорится, божественное божественному, а земное земному. Кстати, о земном, — толпа развеивалась, а вождь не спешил выходить.

— Раз уж гора не идёт к богине, богиня идёт к горе.

Она направилась к центральному шатру. Светляки подсказывали — вождь там.

---

— Ты забрала наше Солнце. Забрала наши глаза. Забрала наши пустыни… — долго перечислял вождь грехи богини. Она терпеливо ждала. — …А теперь, когда мы решили пройти тропой предков, твои пони засадили её лесом. Что дальше? Вы превратите все наши земли в леса? «Довольно!» — говорю я.

Найтмер Мун начала речь:

— Так значит, это теперь ваши земли? Короткой оказалась память твоих предков. Я помню, как бизоны пришли сюда вместе с пони. Я помню, как пегасы приносили облака, когда начиналась засуха, и как все делились с вами едой. Значит, так вы решили отплатить — разломать сад ни в чём не повинных пони, если ничем не способны навредить мне? Вы не лучше драконов.

Пристыдить не получилось, вождь только рыкнул в ответ:

— Прошлое в прошлом. Сейчас я вижу сад на нашей тропе. И мы пройдём там. И нам всё равно, будет завтра там сад или нет. Лучше бы вы успели его перенести.

— Успеем. Но скажи лучше, неужели тебе нравится видеть, как твой народ угасает в пустыне? Вы не изменились: прозябаете в дикости, будто не прошла тысяча лет. А пони живут в городах, путешествуют по морям: недавно одна отчаянная компания отправилась далеко на восток. Когда бизоны в последний раз осваивали новые земли, не помнишь?.. И твои предки не помнили. И предки твоих предков тоже не помнили.

Она смотрела вождю в глаза.

— Не пора ли одуматься? Пусть пони строят города в ваших прериях. Пони и бизоны будут жить вместе, это будет прекрасная страна. Ваша страна.

— Хотел бы я это услышать от кого-то из пони, — пробасил вождь в ответ, — но никто из них этого не скажет. И ты знаешь, почему. Тебе придётся сделать нечто гораздо большее, чтобы научить пони уважать других. Сумеешь ли? Твоя сестра даже не пыталась.

О, как он отстал от жизни. Это пони-то не уважают других? Те пони, которые принимали бежавших от Ночи свиней в собственных домах? Те пони, которые делились последним сухариком с городскими крысами? Те пони, которые приходили просить крылья для своих друзей-коз? И пусть хоть сто раз цветастые считают себя выше прочих — уважение не в словах, а в делах.

Проблема была не в пони, а в тех, кто не мог признать достижения своей культуры ничтожными — и даже ради собственного будущего отказаться от них.

Она много чего могла сказать, но не хотела, поэтому ответила просто:

— Сумею.

— Тогда уходи.

— Воля хозяина для гостя закон, — напомнила Найтмер Мун и слегка поклонилась.

Её восхищала эта ирония.

Пара шагов наружу, глубокий вдох, ещё один пучок мигом вернувшей настроение травы; а дальше заклинание перехода — у них с Мэром оставалось много дел.

---

В заботах пролетел день, наступил вечер, а изрядно замотавшаяся богиня вновь стояла в своём замке, копытом поглаживая пушистый ковёр.

— Это всё на сегодня?

— Да, — Мэр коротко поклонилась и поспешила уйти по своим делам.

Стена раскрылась, Найтмер Мун вошла в библиотеку. Она перенесла в свой дом немало книг из архивов Кантерлота. Она собиралась учиться, учиться и ещё раз учиться. Ровно до тех пор, пока не научится всему — то есть бесконечно.

Конечно, можно было бы начать с чтения разума какой-нибудь всезнайки; той же Твайлайт, например; но чужая память на то и чужая, что факты в ней смешиваются с точкой зрения. Прочитать легко, осмыслить сложно. Рисковать разумом ради того, что можно почерпнуть из книг, Найтмер Мун вовсе не хотела; к тому же она всегда была влюблена в чтение: стихи и сказки, беллетристика и нонфикшен, техническая документация и стенограммы учёных конференций — она собирала всё. Но если говорить о чистом, концентрированном удовольствии, это были письма. И сейчас она любовалась одиноким конвертом, зависшим над столом. Марка с корабликом, серая кайма, «только лично» наверху.

Отправитель не был указан. Впрочем, как и её имя. Эквестрийская почта сделала своё дело, доставив срочное послание из океана в лежащий на другом конце света Понивиль. Хрустнула печать, взгляду открылись аккуратные строки, шифр «одноразового блокнота» невозможно было взломать:

---

Моя богиня. Как и обещала, делюсь радостной вестью — мы только что прошли пролив. Теперь нас ждут холодные тёмные воды и долгий-долгий путь на восток. Твайлайт и Рэйнбоу Дэш не сомневаются, что мы пройдём. Вторая не склонна к сомнениям, но уверенность первой даёт надежду тем, кто ещё не разучился думать головой.

Я не просто так упомянула Рэйнбоу. Эта пегаска беспокоит меня. Она приобретает всё большее влияние среди капитанов и простых моряков, она нравится гвардии. Даже обычные пони восхищаются её решительностью, которая, стоит знать, состоит большей частью из хвастовства. Кто-то начинает поговаривать, что Дэш могла бы стать лучшим лидером, чем Твайлайт. Забавно, а? Лучшего примера, когда сдержанная сила проигрывает развязному нахальству я и назвать не возьмусь.

Шайнинг Армор, этот слегка поутративший пыл и самоуверенность гордец, должен был заметить проблему, но он ничего не предпринимает. Пока сложно сказать, почему. Возможно он желает сохранить свою власть, может сам попал под влияние Рэйнбоу, или, что скорее всего, хочет так проверить способности сестры. Едва ли Твайлайт справится сама, в иерархических играх она разбирается не очень хорошо. Стоит ли мне помочь ей?

Я присматриваю за Глоу — она не доставляет проблем. Никакого желания командовать в ней не осталось; всё своё время она проводит или у себя в лаборатории, или со своей новой подругой. Бедная единорожка потеряла веру в себя.

Ты просила проследить за Бон. Но о её характере я не могу ничего сказать. Мои ощущения лучше всего описывает фраза: «Нашла коса на камень». Воистину, она очень странная особа. Её влияние на Глоу огромно, но самой Бон будто нет. Она ведёт обычную жизнь, но у неё нет друзей, а многие просто не замечают её. Но при этом она сидит в уголке стола на совещаниях, куда не пускают никого другого, даже меня.

Пожалуйста, моя богиня, скажи, что она тоже служит тебе. Я столько времени трачу на неё, но не могу ничего узнать. Бон пугает меня.

Больше мне нечего сказать.

С искренним уважением, твой верный, надеюсь не единственный, мастер тайных дел Дитзи Ду.

PS: Не сочти бахвальством. Давно мечтала это сказать.

---

Найтмер Мун негромко рассмеялась. Меньше всего она ожидала открыть в своей маленькой подруге страсть к шпионским делам. Дитзи там неплохо веселилась, и частичка этой радости передавалась с каждым письмом.

Когда-то на луне она создавала план сети передающих станций, с тысячами кристаллов-усилителей и амулетов-ретрансляторов. Тогда она думала, что это всего лишь забава для ума, что пони давно уже научились передавать сигналы за тысячи миль и живут не зная забот. Какой неожиданностью было обнаружить, что до сих пор письма разносят крылатые почтальоны.

Волновая связь забыта — пони не нашли способа преодолеть усилившийся за столетия шум электромагнитных помех. Проводная связь не используется — пони знали телеграф, но вместо него применяли «кристальные сердца». По её вине сегодняшняя Эквестрия вовсе не имела средств мгновенной связи, и, права Мэр, это становилось не просто проблемой, а угрозой для всех. Угрозы она обещала устранять. И, в отличии от сестрёнки, устранять творчески. Эквестрию ждали воистину большие перемены. Впрочем, она не собиралась переделывать всё. Было что-то очень тёплое и домашнее в тех маленьких пегасках, которые летали между городами с полными сумками писем.

Мысли вернулись в настоящее. Письмо влетело в футляр, что лёг на полку, к паре точно таких же. Найтмер Мун на мгновение задумалась, вспоминая вечно аккуратную сестрёнку, — и передумала — футляры взлетели, открылись, письма свалились кучей на полу.

— Кудах?

— Никогда не играй по правилам врага.

Куроликс заскрипел, по-своему рассмеявшись.

— Зажарю. Скажи лучше, как думаешь, кто такая эта Бон? Не ниточка ли часом?

— Кудах.

— Да, едва ли. Как же погано воевать с умным врагом!

Она проигрывала. Нет, определённо, она проигрывала. Нельзя отступить, нельзя предать, нельзя отвлечься. Крайней глупостью было бы растоптать наконец-то показавшийся росток доверия. Две пони доверились ей, и это уже что-то да значило.

Чем я хуже рыцарей в доспехах?
Тоже могу подвиги вершить,
В одиночку справиться с проблемой
И врага кинжалом порешить.

Ей не хотелось быть врагом.

Глава шестая «Бежавшие и восставшие»

---

Холодно. Снежинки летят.

Твайлайт смахнула немного снега в кучу, скатала шарик; попробовала поднять копытами, но он тут же развалился. Следующий снежок она сделала магией. Потом ещё один, и ещё. Вскоре вокруг уже вращалась белая стена.

— А ты стала сильнее, Твай.

Глоу ждала рядом, опираясь о перила палубы. Едва заметная плёнка волшебства защищала от снега её всклокоченную шерсть.

— Когда ратуша рухнула, я переступила свой предел, — ответила Твайлайт, оглядываясь, — кружу сейчас левитроны и не чувствую границу. Совсем. Не могу определить, сколько ещё таких я могла бы создать. И голова не болит, устаю только.

Что же, время было раннее, никто на палубе им не мешал. Можно начинать. Снежки разом полетели в изумрудную единорожку. Глоу сумела перехватить с десяток, а остальные превратили её в снеговика.

Твайлайт не дала ей шанса опомниться. Три мгновения, и доспехи развернулись в сверкающий щит. Рог вспыхнул, перебрасывая нить к границе. Ударила молния, вспышка огня, снова молния. Мерцающая янтарной защитой единорожица ответила своим любимым «Лучом». Без антиэлектронов, конечно. Невольная дрожь пробежала по телу, когда щит поглотил заклинание, способное превратить пони в обгоревшие останки за единственный миг.

Иногда Твайлайт задавалась вопросом — как прозрачный щит мог остановить луч концентрированного света? Это значило, что щит реагировал со скоростью большей, чем световая? Или он предсказывал будущее? А может, сам был непроницаем для света и просто рисовал иллюзию снаружи и внутри? Третий вариант казался самым правдоподобным. Жаль, что магия по своей сути была «чёрным ящиком», на котором в древности понаставили кучу кнопок и рычажков…

В щит ударило потоком «звёздочек» и пришлось немедленно отвлечься, чтобы заменить потерявший стабильность сегмент. Ситуация была сложной, но не отчаянно опасной: даже разбейся грань полностью, внутренний слой принял бы удар. Да и подруга осторожничала — «звёздочки» ведь на то и «звёздочки», что не убивают никого.

— Ты теряешь концентрацию, Твай.

— Вовсе нет!

— Тогда давай всерьёз.

Глоу отступила, пригнулась, и вдруг перенеслась вперёд. Мгновение, касание — несколько слитых воедино заклинаний — и щит рухнул, начисто сметённый ударом. Подхватив лавандовую фигуру, подруга рассмеялась, тыкаясь носом ей в шею и грудь.

«Сюрприз? У меня тоже».

Твайлайт любовалась парочкой с крыши мостика. Иллюзия внизу была точь в точь как она сама, и даже пищала очень похоже. Мгновенная обманка, мгновенный переход — уйма часов тренировки, вырванных у и без того недолгого сна, но оно того стоило. Однажды это могло спасти ей жизнь. Или кому-то другому. Жаль только, что во всей Эквестрии не набралось бы и сотни единорогов, способных освоить настолько сложный инстинкт.

Каждое заклинание было инстинктом. Каждое боевое, мгновенное заклинание. Тут уже не до узоров, не до минут подготовки, нужно было выучить заклинание так, чтобы оно, буквально, стало частью души. Глоу заучивала свои крепко накрепко. Она могла их жуть как ловко перестраивать, менять почти до неузнаваемости, но основа всегда оставалась одной. Это называлось метамагией — искусством чародея. А ещё было искусство волшебника — искусство знать сотни и тысячи заклинаний, и пусть долгим, непростым путём, но менять их в себе.

Так получалось, что Глоу была хорошим тактиком, но бесталанным стратегом, а они с братом — наоборот. А ещё был Враг, ловко совмещавшая преимущества обеих путей.

— Потрясающе… — Глоу наконец-то догадалась. Ошарашенная единорожица поднялась, оглядываясь, мордочка была как помидор.

— Ага, наш приём из Замка. И не смотри так, Злюка же тоже повелась.

Слабое, но утешение. В месяцы войны Враг казалась им непреодолимой силой, но, увидев её на грани смерти, Твайлайт призадумалась. Нет, уже не «Чудовище», а просто «Злюка», с которой можно сражаться, и которую можно победить. И победить, не платя сотнями тысяч смертей. Брат понял это неделями раньше: пока другие воевали, он наблюдал, собирая все сведения о тактике, привычках, слабостях незадачливого врага.

Невероятно могущественная? Да, но только на своей территории. Личные силы они теперь знали точно. Энергия рога — тридцать пороховых бочек. Мощность потока — десять бочек испарённой в секунду воды. Предельное напряжение — минута, ровно. В прямом состязании сил Найтмер Мун стоила двух дюжин таких как она единорожек, десятка шайнингов, или тысячи обычных солдат. Но не более того. Есть ещё состязание мастерства, и тут они проигрывали. Полностью. Без шансов. Но, опять же, только поодиночке. Полтора тысячелетия Найтмер Мун, это всего лишь полтора года работы для тысячи пони. И пусть даже три, даже тридцать лет — не важно. Пони на то и пони, что всегда работают сообща. Если вдуматься, не так уж сильно отличались проекты моста, дамбы, железной дороги, или ловушки для злого божества.

«Мы победим», — отныне Твайлайт не сомневалась. Может через год, может через десять. Не факт, что именно она с друзьями, но злую богиню обязательно победят. А потом заставят всё исправить. Потому что если она не убивала, значит и её запрещалось убивать.

— Глоу, — Твайлайт обратилась негромко, — Я рада, что ты вернулась.

Изумрудная единорожка поморщилась.

— Не очень-то много от меня осталось.

— Даже если ты жива на одну десятую — ты жива. Ты одна из самых живучих пони на свете, — Твайлайт свернула защиту и подошла ближе, чтобы положить копыта на шею подруги.

— Одна из? Дай угадаю, вторая — Найтмер Мун?

— Ага.

---

Они ещё долго тренировались, пробуя разные комбинации заклинаний и обсуждая защиту от них. Это успокаивало и вместе с тем замечательно бодрило. Вскоре ушла уже ставшая привычной усталость: ум очистился, мысли стали быстрее.

Познакомившись с гвардией, Твайлайт теперь лучше осознавала, как мало в стране по-настоящему опытных военных. Три сотни равных ей с Глоу, десятки близких к Шайнингу, а выше, пожалуй, и никого. Остальные — врачи, ремесленники, исследователи, умелые в своём деле, но уже неспособные переучиться. Путь чародея, этим всё сказано: боевые заклинания давались простым пони очень нелегко.

Что же, над этим они с Глоу и работали. Твайлайт готовила повседневные чары в их самой простой, доступной каждому жеребёнку форме; подруга находила им военное применение, а потом приходил брат, смотрел, чесал ухо стилусом, да и выносил вердикт. Так из обычной левитации родилась «Ударная волна» — слабенькая, но способная оглушить даже в исполнении неумехи. Или «Молния вблизи» — убийственно опасная, как для жертвы, так и для творца.

Очень многое предстояло сделать, чтобы эти импровизации можно было использовать без опаски, но Твайлайт знала — они справятся. На их стороне было знание высшей математики, физики, химии — фундаментальных законов природы, в сравнении с которыми магия была всего лишь надстройкой. Кривой и косой надстройкой, которую они собирались хорошенько расшатать.

Пришло время завтрака, а вскоре и обеда. Они с подругой перекусывали, проверяли дела, а потом, чуть отдохнув, работали снова. Пони на палубе морщились от грохота, так что они не мешали, тренируясь уже в стороне от флота, над поверхностью воды.

— Концентрация, Твай, концентрация! — орала Глоу, одновременно и паря в небе, и защищаясь, и вкладывая что-то особенно хитрое в очередной удар.

А она металась мошкой внизу. Лишний вес в «Пёрышко» — терпимо. Контроль защиты — сложнее. А чтобы ещё и молниями кидаться, у неё уже темнело в глазах. Рог грелся и отчаянно болел.

— Эй, командиры! — крик сверху.

— А?

С неба упала пара пегасок. Дрожащих, мокрых до ушей. Одна тут же бросилась к «Саншайну», а вторая была куда сильнее.

— У нас фронт вьюги с востока. Часа через три начнётся. Пять баллов, а то и все шесть. Чистить будем?

— Конечно, Рэйнбоу. Никаких задержек быть не должно, — Твайлайт приблизилась к парящей над волнами пегаске, на секунду залюбовавшись ей.

Дэш продолжила, чуть ухо почесав:

— Я займусь лично. В смысле, поэтому и обращаюсь. Никого не посылайте, я займусь.

— А осилишь? — Глоу приводнилась рядом.

— А то.

Вздох. Пегаски? Пегаски никогда не меняются. График службы? Нет, зачем. Расчёт сил? Да ладно, справимся. А если не справимся, всегда можно позвать друзей. Как-то так получилось, что в Экспедиции был почти полный батальон гвардии, были крылатые команды кораблей, но нормальных погодников, без заскоков, отчаянно не хватало. И нет, Вондерболты не помогали, познакомившись с ними получше, Твайлайт убедилась, что самые крутые пегасы не обязательно самые послушные. Все слушались скорее Рэйнбоу, чем её.

— Слушай, Дэш, если ты заболеешь…

— Я никогда не болею!

Грр…

— Так, слушай сюда. Полетишь одна — подставишь всех. Полетишь с командой — поможешь. А сейчас стрелой обедать, сбор через час.

— Ты тоже послушай, — пегаска приблизилась, утыкаясь мордочкой в волшебный щит. — Моя сила не работает в толпе. Понимаешь? У некоторых работает — моя не работает. Пойду с командой — всё испорчу. Полечу одна — все наконец-то нормально отдохнут.

Несчастные крылатые. То работает у них, то не работает. А кому-то нужно ленточку на хвост подвязать, кто-то не расстаётся с губной гармошкой. Твайлайт всё понимала, но, в конце-то концов, должны же быть какие-то пределы. Если она пошлёт две сотни погодников — дело будет сделано. Если разрешит Рэйнбоу — кот знает. А ещё была статистика, безжалостная, как ничто другое: с шансом один к тысяче одинокий пегас в буре погибал.

— Нет, Дэш. Запрещаю. Если полетишь сама, я пошлю остальных искать тебя. Здесь, в океане, никто не умрёт.

Пегаска ответила долгим, злым взглядом. Отвернулась.

— Развлекайтесь.

Их обдало потоком брызг, когда взбешённая Рэйнбоу метнулась обратно к кораблю. Страшно обиделась. Но разве можно было решить дело иначе? Брат сумел бы — наверняка — но не могла же она отправлять каждую проблемную пегаску к Шайнингу. Он и так в заботах по уши. А ещё в жеребятах, в проблемных жеребятах — которых, по его оценке, оказалось абсолютное большинство.

И никто не должен был умереть. Никто.

— Глоу, заканчиваем на сегодня? Ещё немного, и я вырублюсь, а мне нужно сделать расчёты для бури и маяков.

Подруга кивнула. Просто кивнула, и это было замечательно. Собирая Экспедицию, Твайлайт как никогда раньше убедилась, какая же это редкость — верные, толковые, и всё понимающие друзья. И Рэйнбоу могла бы стать хорошим другом — Твайлайт чувствовала это! — она ведь тоже работала ради общего блага: по-своему, по-пегасьи неловко, но всеми силами стараясь не навредить.

— Можно ли ей доказать, что я тоже полезная? — Твайлайт спросила, когда они с Глоу уже вернулись на борт корабля.

— Можно. Побей её.

— Что?!

— Я серьёзно. Ты должна унизить её. Здесь всё держится на тебе, а никто не замечает. Прикажи ей заняться чем-нибудь, с чем справишься только сама. Затем жди, пока остальные её не возненавидят.

— Ну и методы у тебя. Я придумаю что-нибудь получше, — Твайлайт устало потёрла лоб.

Обычно она жалела, что судьба не наградила её такой же твёрдостью, как подругу; но в такие мгновения искренне этому радовалась.

---

День шёл за днём, холодало. Мокрый снег стал сухим, ветер почти затих. Да и не помогал теперь ветер, скорее мешал — дул против курса. Паруса спустили, грустным пегаскам пришлось занимать свои места и тащить корабли. Они не роптали: все знали, на что идут.

Но пегасов было так мало — всего-то пара тысяч. Должно быть больше, но вопреки всем ожиданиям летуны не хотели в экспедицию идти. Пусть все пони теперь обладали крыльями, но мало кто пробовал летать. И многие уже заметили, что силы кожистых крыльев едва хватает, чтобы держаться в воздухе. Возможно, дело в том, что пегасы с детства тренировались; или Найтмер Мун решила не уравнивать всякого со всяким; а может и просто поленилась вкладывать больше магии в свои злые дела.

Так или иначе, все пернатые теперь пахали, прерываясь лишь на посменный отдых и сон. Все, без исключения! Даже самые особенные, с чего-то возомнившие, что толкать корабли, это, мол, не так достойно, как запугивать ни в чём не повинных жеребят. Впрочем, Динки больше не злилась. На Дёрпи невозможно было долго злиться, особенно на такую смущённую, с виноватым взглядом и вкуснейшей пиццей для них с Блум.

Теперь же пришло время возвратить должок. Динки приготовила маффины! Вкусные, с арахисом, в точности как Блумик учила. Вопреки всему приготовила: и злым земным с кухни, которые гнали свободных художников прочь; и Твайкиному приказу «не жечь силой рога»; и даже вопреки Шайнингу, с которым они так работали, что глаза уже слипались по утрам. И Шайнинг, кстати, был главной причиной, почему она готовила великое маффинное жертвоприношение.

С Дёрпи ведь всё просто. Нет еды — нет ворожбы.

— Так вот, — Динки начала, когда старшая подруга была вкусно накормлена, а лишние ушки разбежались из кубрика. В том числе Скут и Эпплблум. — Так вот, знаешь, у меня такое неловкое чувство, будто я делаю что-то не так. Я больше не заигрываю, не навязываюсь, слушаюсь с полуслова. Мне немногого надо. Может, коснуться иногда, может, на прощание обнять. Но он не коснётся, не обнимет. Он стал ещё холоднее, чем прежде. Разве друзья так поступают? Я чувствую себя не другом, а словно бы… фигурой на доске.

— В точку! — Дёрпи восхитилась.

— А?

— Не, я не о тебе, я о Шайнинге. Это не ты для него пешка, это он возомнил себя ферзём. Представь, сидит он такой, самодовольный, вся доска принадлежит ему. А потом вдруг является другой ферзь со своими пешками. И что делает Шайнинг? Нет, он не нападает, он не заставляет бедную Луну драться насмерть. Он поступает мудрее. Ферзь в зените, пока идёт партия — и Шайнинг сотрудничает с врагом.

— Знаешь что, Дёрпи…

— Знаю, знаю, звучит как чушь полная. Но враг тоже может быть средством — таково искусство большой политики и войны. Что до Шайнинга, он нечто среднее между Твайли и Селестией. Такой же правильный, как первая, и почти такой же себялюбивый, как вторая. И чисто по жеребячьи неудовлетворённый.

— Хм?

— Не в том смысле. Ему противно быть на вторых ролях, но он сознаёт, что его противник — сама культура. Начни он распоряжаться, и Экспедиция развалится. Кобылки полезут уже не десятками, а сотнями, перессорятся между собой. Его проблема, это устройство общества. И постепенно, начиная с гвардии, а теперь перейдя к жеребячьим компаниям, он перестраивает нас на свой вкус. Где все будут равными — и жеребчики, и кобылки. Где каждый сможет быть компетентным, не оглядываясь на положение среди других.

Вот и началось то, за что Динки старшую подругу очень уважала. Когда Дёрпи ловила поток, она делала магию. Тайны, секреты, неизвестность будущего — для неё всего этого будто не существовало. Каждый был раскрытой книгой, а в душу заглядывали янтарно-жёлтые глаза.

— В «Подземельях» тоже у каждого своя роль, — Динки призадумалась.

— Именно. Кто-то лечит, кто-то калечит, кто-то команду ведёт. Плюс к тому есть идея «Уровней мастерства» и «Испытаний», где старшие герои дают задания младшим, а младшие соревнуются в исполнительности. Мастер подземелий ведь жадный, опыт за просто так не даёт. А ещё есть жизнь. Единственная. С потерей которой заканчивается игра. Подведя итог, это мир мечты для маленького Шайнинга. Где и жеребята послушные, в меру осторожные, и кобылки знают своё место, и личные способности ценятся настолько, что определяют всё.

— Ну, правила не совсем такие…

— Пофигу. Разберёт и перепишет. Или, как понимаю, уже сделал это?

— Ага…

— Так вот, внимай. Отныне ты ему не нужна, поэтому не жди обнимашек. Будет только холодная вежливость, пока ты не отстанешь. Он всегда так от кобылок защищается. Поставит на нужное место, и всё, — любви не будет, но ты там держись. Ему самому досадно, так что черствеет вдвойне. И это значит, что между вами начинается самый сложный период. Если ты хочешь чего-то добиться, Динк, ты должна стать ему полезной. Крайне полезной. Настолько, чтобы ради тебя он поступился бы и репутацией, и всеми выгодами положения холостого жеребца.

— Как?

— Сделай себя частью его славы. В чём-то — его подобием. Начни с самых проблемных жеребчиков, и в точности, как он поступает со своими кобылками, расставь их по нужным местам. Каждая жеребячья банда должна быть описана, от устава до сорта любимых яблок главаря. Проблемных мы переучим, безнадёжных понизим, отчаянно-бестолковых запугаем. Переучивать будет Блум, понижать — ты, а запугивать — Скуталу. Разумно распорядись временем своих друзей, и у тебя его станет втрое больше. Если ты покажешь Шайнингу, что способна командовать и без его руководства, тогда он начнёт тебя уважать.

---

Динки уже час как слушала подругу, и слабая надежда постепенно превращалась во что-то большее. Она сможет, она сумеет — и не просто ради достижения — она сделает это, потому что хочет. Вот так запросто, всему миру назло. В точности как Эпплблум, которая ставит себе великие цели, и всю жизнь готова посвятить, чтобы хоть немного приблизиться к ним.

Потому что так интереснее.

Она представила, как обнимает любимого — такого высокого, с растрёпанной гривой, а он её целует. Прямо в губы, ощупывая всё во рту большим, шероховатым языком. У жеребцов ведь шероховатые? Она читала! А потом будет Солнце в зените и мягкая трава, дрожащие копытца кверху, и очень сильные, глубокие движения внутри. В сто раз лучше, чем со скалкой. В тысячу раз!

— Помидорка, очнись.

— Ау?

— Не взлетит у вас. Ты маленькая ещё.

Динки фыркнула.

— Чистая биология, Динк! Он же вчетверо тяжелее тебя.

— Фигня вопрос. Левитация! Пёрышко! Кобылка сверху!

— А вдруг не влезет? — Дёрпи забавно повела глазами.

— Справлюсь! Закон квадратов-кубов никто не отменял!

— И тренировку тоже. Жеребчика подсказать?

Динки призадумалась. Вообще-то, она и сама себе могла подсказать жеребчика. Проблема была только в том, что они, ну, жеребчики. Какая нормальная кобылка выберет жеребчика, когда есть шанс заскочить на взрослого жеребца?

Дёрпи продолжила:

— Если серьёзно, я только «за». Ты очень породистая, Динки. И Шайнинг тоже. А когда породистые пони делают жеребят, рождаются маленькие твайки. Это очень хорошо и правильно, если породистые пони сближаются по любви.

Будто бывает иначе. Одно дело, играть с жеребчиками, и совсем другое — делать жеребят. Маленькие без любви не рождаются! Без глубокой, осознанной любви. А секс без этого — всего лишь игра. И Динки искренне не понимала, почему все вокруг относятся к близости настолько серьёзно: разве это так уж сильно отличается от того, чтобы просто побыть рядом и крепко-накрепко обнять?..

А ещё эта дурацкая «породистость», или «благородство», как ещё говорили. Благородство не души, не личности, а каких-то мелких сволочей, живущих в клеточных ядрах, которые делали одних единорогов сильными а других слабыми, одних кобылок ценными, а других «рогатыми земными». Будто быть земной, это что-то плохое. Будто было что-то хорошее в том, что ей испортили детство. Лишь бы дурость с дракончиками забылась. Ей даже с пегасятами запрещали гулять! А ещё рисовать, петь фолк-рок и читать фривольные романы. Но она всё равно читала. Она знала, что кобылка может быть сверху, а ещё копытцами кверху, может с пегасом в полёте, или даже с подругой — носиком и языком!

— Блум мне тоже очень нравится, — она призналась.

— Ха, это уже второй вопрос.

Со вздохом Динки вытянула последний маффин. Чуть подгоревший, которой она оставила для себя. И Дёрпи присмотрелась, а затем фыркнула: побрезговала, стало быть.

— Ладно, с Блумиком проще. Расскажу за так. Первое и единственное. Заруби на носу — никогда не обижай её.

— Да я сто раз уже за альбом извинилась.

— Да хоть тысячу раз. Пойми, второго прощения не будет. Твоя подруга не такая, как мы с Шайнингом. Эпплблум слабая, беззащитная, её легко ранить. Она отчаянно рвётся к своему месту в мире и наметила его очень высоко. Не унизь её случайно, иначе потеряешь навсегда.

— А Скуталу? Никак не могу понять, почему Блум возится с ней. Она неплохая, конечно, но… Как бы повежливее сказать, — она обычная, непримечательная.

Дёрпи тихо рассмеялась:

— Глупым единорожкам вовек не понять, какой беззаботной становится жизнь с крепкой пегаской за спиной. Цени её. Может так случиться, что именно она встанет между смертью и тобой.

— Смертью? — Динки прищурилась. — Твоими стараниями я три месяца костлявую ждала. Как-то пообвыклась. Да и корабли битком набиты гвардией. Так что будь честна с собой, Дёрп, и признайся, что это опять паранойя за тебя говорит.

— А вот и нет, восток дик и опасен…

— Ха! Мастера поучаешь!

— …Ты «Приключения Дэринг Ду» возьми — прочитаешь, не заснёшь.

— Дэринг Ду? — Динки призадумалась, пытаясь вспомнить странно созвучное имя.

— Спроси у Глоу. Это редкое издание, только у неё и есть. И ещё, попросись к Глоу в ученицы.

— К этой недотёпе?

— Да, именно к ней. У неё должок передо мной. А ты, если сейчас же не займёшься магией, то всё потеряно, уровня Шайнинга тебе никогда не достичь. Ты можешь попросить у него учителя, но Глоу — лучшая из тех, у кого есть свободное время. Она может посвятить тебе положенные шесть часов.

Ага, шесть часов в сутки. Шесть проклятых часов. Как вспомнилось, рог сразу же разболелся. А потом они ещё говорят, мол, бестолочь, учи свою математику, историю, экономику с географией. И только попробуй не сдать. Перепутаешь что-то, не будет тебе ни прогулок, ни бита на личные расходы, а вместо еды овсянка. Море овсянки! Она столько её за детство слопала, что можно весь «Саншайн» утопить.

— Дёрп, ммм… я не для того из дома убегала…

Пегаска склонила голову.

— …Но, наверное, ты права. Великие цели требуют великих жертв.

Дёрпи часто напоминала, мол, ты умница, ты талантище и всё такое. Да и она сама знала — мелкие сволочи в крови не шутят. Но кроме крови была ещё и душа. Её учили колдовству по шесть часов в сутки, а всё без толку, потому что она сопротивлялась. Всё что ей было нужно, это добраться до постели, спрятаться под одеялом — и вызвав огонёк на кончике рога рисовать до утра.

Это была её война. Крошечная, незаметная война, где, давясь овсянкой, она побеждала. А теперь, что, поражение? Или личный выбор? Всё это было так сложно. И так грустно, потому что сколько ни рассказывай, никто ведь не поймёт. Разве что Шайнинг, у которого тоже была своя война. Но он один, а подобных ей, наверное, сотни и тысячи. И хороших жеребчиков, на самом деле, тоже немало: только они, дураки такие, сами ссорятся за лучших кобылок, точно так же, как кобылки грызутся за статных жеребцов.

Так что же это за мир такой, где чтобы любить свободно, нужно забираться как можно выше? Прямо по головам других, оттаптывая гривы, уши, мокрые от слёз носы.

— Не, Дёрп. Учиться магии я не стану. Мы же с тобой не ищем лёгких путей?

Пегаска дружелюбно потыкалась носом, но ничего не сказала. Всякое в ней было: и плохое, и хорошее, но кроме прочего то, чем Динки искренне восхищалась. Дёрпи уважала чужие решения. Могла пожать плечами, могла сплюнуть в сердцах — но никогда бы не потребовала. Скорее сама бы прислушалась и постаралась понять.

— Уже за полночь. Идём спать, Динк?

— Неа, — она встряхнулась. — Сон для слабаков!

Извиняющаяся улыбка, шаг прочь из кубрика — фырканье Дёрпи — и Динки направилась в библиотеку. Ещё так много предстояло сделать.

Вот, Анаурох, например — «Пески смерти»! Для них даже карт не существовало, а значит их нужно было придумать. И устроить хорошую такую кампанию. Шайнинг здраво рассудил, что вдоволь наигравшись, даже самые безумные жеребчики не полезут летать в по-настоящему опасные места.

Проблема была лишь в том, что жеребчики не рассуждали здраво. Кобылки, впрочем, тоже.

---

---

Найтмер Мун размышляла о своём предназначении. Что есть судьба для аликорна? Что есть цель в жизни? Путь прочих пони определяла метка, но свою она потеряла в день превращения. Да и не было в том знаке ничего особенного: всего лишь небо и звёзды, дорожка Млечного пути — первое, что она увидела вне каменного мешка. Она помнила, как плакала в тот день. Она очень боялась. Всего: травы и ветра, болезненно-яркого света, объятий названной сестры. А особенно, успокаивающих слов, значения которых всё равно не понимала.

Она не родилась умной. В детстве она знала три цвета, несколько запахов и три десятка звуков. Жизнь юной земной — лишь мгновение её вечности: тусклое мгновение, за которое, впрочем, она полюбила букашек, и тёмный, скрытый от других внутренний мир. Что до интеллекта — свой разум она построила сама. Медленно, не всегда успешно, на протяжении столетий, она стала первой волшебницей Эквестрии. «Волшебницей», в значении избранного пути. И пусть сестра хоть в сто раз была сильнее, она — всего лишь чародейка. Гибкая тактически, но не стратегически. Способная испепелить планету, но не спасти угасающий во льдах мир.

Что же, теперь тысячелетние льды отступали. Она исполнила их общую мечту. Но что дальше? Просто жить? Она не умела этого, да и не хотела уметь. Словно глубоководная рыба на поверхности, она чувствовала давление собственного разума, но уже не знала, куда его приложить. Задач хватало, но мелких, повседневных — в которых искусство подменялось ремеслом.

— Кудах, — куроликс напомнил о близости к точке назначения.

— Да знаю я, знаю. Наверняка ловушка. Но что делать, не Анви же посылать?

— Кудах…

Фамильяр погрустнел. Она, впрочем, тоже. Живые тела для подопечных были созданы на любой вкус. Берите, летите куда пожелаете, пробуйте жизнь пони, бизонов, зебр! Она попросила, а затем приказала, и они подчинились, но через неделю вернулись обратно: мир пони оказался слишком чуждым для них. Сегодня помощники вновь сияли звёздочками в её гриве, их шёпот сопровождал каждую мысль и каждый шаг.

— Не бойтесь. Все вместе помрём.

Она приземлилась, сложила крылья. Свет Луны освещал склоны Великого каньона, а внизу змеилась неглубокая, но бурная река. Впереди темнела громада. Неровная, циклопическая крепость, наполовину скрытая в расщелине скал. Восточные ворота цитадели Элбост Кос; единственный торговый пост скрытного народа; с начала войны он был покинут — алмазные псы ушли в глубину.

Они, единственные, остались непокорёнными: остальные народы подлунного мира уже получили свои крылья, пушистые ушки и ночные глаза. Говоря откровенно — с псами не хотелось возиться. Подземелья — не её стихия, да и не нуждались алмазные псы в изменённых глазах: они и так не выходили на поверхность, иначе как по торговым делам. Алмазными их неспроста называли: бедолаги так тряслись за свои сокровища, что попрятались по самым тайным углам.

И что же, спустя полгода после возвращения, она наконец-то добралась досюда. Найтмер Мун стояла перед огромными, вырубленными в скале воротами. Крыло почёсывало гриву, куроликс вился вокруг.

— Никого живого?

— Кудах.

— Умертвий, полагаю, тоже нет?

Птице-змей скрипнул клювом. Отвернулся.

— Громко войдём, или тихо?

— Кудах!

— Ну, понеслась.

Вспышка рога, тонкий луч в небеса, три мгновения ожидания. И отсвет луны. Такой отсвет, что ночь превратилась в огненную бурю, а горы задрожали. Река испарилась мгновенно, Скалы потекли под лучом. Гейзер пламени, грохот, ярчайшее зарево на сотню миль — и она лично, стоящая в центре огненной бури. В эту минуту она не гордилась собой.

Она приказала окрестной мелочи разбежаться: увела речных рыб заклинанием и прикрыла букашек от удара, тщательно проверила Цитадель. Смертей не было, но на поверхности планеты надолго отпечатался шрам. Так надо. После Кантерлота пони начали забывать, под властью кого живут.

— Я — кошмар, — она прошептала, снижаясь. Расплавленное озеро ещё бурлило внизу, а она уже взламывала стену, открывая проход дальше в глубину гор.

— Кудах?

— Нет, останься со мной. Это ещё не конец.

Половина армии снаружи, половина рядом — привычно слабая линия передачи энергии — и путь в глубину. Тактика в точности повторяла штурм городов Эквестрии. Единственное отличие — здесь всё сложнее. Никакого пространства, никакого манёвра: только грубая сила, скорость и напор. И ещё чёртовы пещеры, набитые залежами яркосвета, который пусть понемногу, но портил поисковые заклинания. Под землёй она чувствовала себя ослепшей и глухой.

— Кудах.

— Серьёзно, копья-ловушки?

Она нырнула в проход, ощупала стену. Короткий звон, и вынырнувшее из паза лезвие ударило в щит. Смех, да и только — обычная, закалённая сталь.

— У страха глаза велики, — она прошептала, покачав головой.

Что могли псы ей противопоставить? Те угловатые, узкоглазые создания, которых она помнила ещё по Старой Эквестрии. Подловатые, конечно, но слишком трусливые, чтобы вредить всерьёз. Что с них взять — недоволки. Хотя, настоящие волки тоже едва держались на грани вымирания. Пони — вот кто были истинными королями трофической цепи. Пегасы, способные одним ударом копья убить дракона. Единороги, близкие по силе к богам. Даже земные — выстроившие собственную экосистему: полей, шоссе и городов.

У псов не было ничего подобного. Только уединённые крепости в горах и тщательно оберегаемые тайны. Секреты камня, горючего масла, кузнечного мастерства — такая чушь, что заставила бы усмехнуться любого современного инженера. Подобно бизонам, алмазные псы не развивались: не сумели объединиться, не научились дружить.

— Ладно, давай закончим начатое.

Она ускорилась, наскоро ощупывая проходы впереди. Сменялись уровни, лестницы, скальные разломы. Псы любили строиться в огромных пещерах, но здесь была граница Подмирья — всё ещё прочная континентальная плита. Подходящей каверны не нашлось, так что псы вырубили комнаты прямо в разломах. Это был город мостов, бездонных провалов и длинных, когда-то украшенных бронзой галерей. Невеликий город, и тщательно вывезенный: здесь даже рельефы скололи, а в «Зале статуй» осталась только пыль и затхлая пустота.

— Кудах.

— Живые? Без отсветов. Неразумные. Всё равно посмотрим. Может, хотя бы узнаем в какую сторону ушли.

Всё было бы в стократ проще, найдись в Эквестрии хотя бы единственный пёс. Но нет, на тридцать миллионов эквестрийцев — ни одного. Даже посольства не было. Только эта единственная крепость, куда слетались пегасы. Безделушка за безделушку, ножик за сумку пирожных, камешек яркосвета за меру серебра — так они и торговали. С точки зрения пони — слишком мало, чтобы озаботиться дорогой, а с точки зрения псов вполне достаточно, чтобы отстроиться «на зависть всем».

Нелепые создания. Со вздохом она полетела на метки живых.

---

Спустя час Найтмер Мун отыскала семейство каменных горгон — рогатых таких, быкообразных — а дальше заросли толстошлемника, большую колонию огнемышек. Путь вёл всё ниже под горы: разломы сменялись туннелями, а туннели неровными сводами пещер. Связь с поверхностью слабела с каждым шагом, а чувство опасности всё громче и громче тянуло своё: «Стой же, дура, вернись».

Она не училась храбрости, не училась бою. Земные не созданы для этого. В их дуэте всё страшное брала на себя сестра, а она только творила: волшебные, живые, сознающие вещи — в конце концов даже смертоносные, когда началась война за небеса. Доспехи окружали её второй кожей, сферы «Поглотителей» вились вокруг, путь впереди проверяли «глазастые» конструкты. Но всего этого было мало.

Однажды, в особенно грустный год, ей захотелось создать маленькую Селестию. Точно такую же, какой она помнила сестру. Храбрую и верную, смертоносную, но не злую. Идеальную убийцу, чтобы уничтожить оригинал. Но на это она не решилась.

Просто, не могла.

Слушай песню мою,
Леди Первой Весны
Для тебя я пою
Средь чертогов земных
Ты услышь в этой песне
Небес высоту
Будем вместе мы в мире
Творить красоту.

Для деревьев твоих
Я создам певчих птиц,
А в лесах поселю
Ярко-рыжих лисиц.
Для цветов полевых
Сотворю мотыльков.
И красавцев лесных —
Серебристых волков.

Посмотри — ночь кругом
В небе звёзды горят
Лишь деревья твои
Меж собой говорят
Прикоснувшись, мы,
Словно дети идём
Посреди звёзд и тьмы
Мы с тобою вдвоём.

То, что я сотворю,
Я тебе подарю
И однажды Светил
Мы увидим зарю.
Мы с тобою пройдём
Через тысячу лет
И мы будем вдвоём
У любви смерти нет…

Они были маленькими тогда, а маленькие — не лгут. И сейчас, вспомнив песню, она не стыдилась её. Несмотря ни на что она исполнила обещание. А любовь, что любовь — так и осталась ранящим чувством, одним из немногих, которое она не решилась удалить. Ломать себя — не строить. Это даже страшнее, чем ломать других.

— Кстати, о маленьких, — она встрепенулась. — Там же как раз игра начинается! Кудах, а Кудах, ты снова болеешь за злобных?

— Кудах.

— Кто бы сомневался. К чёрту псов. Подождут. Мышки, отдыхаем!

Взмах крыла, и сигнал метнулся по линии связи. Поднялась пыль, быстро превращаясь в иллюзию покрытого льдинками океана, корабельных огней, и трюма Саншайна, где Динки начинала очередную партию Великой игры. В этот раз Анаурох — Пески смерти. Новые чудовища и новые испытания, новые идеи и волшебные штуки. Фантазия этой мелочи не знала границ! А ещё ей здорово помогали: даже иллюзию, что она перехватывала, передавали разом на все корабли.

Найтмер Мун подготовила кубики.

Звонким голосом Динки зачитывала кредо:

«…Дэринг Ду родилась в Долине, близ Кислотного моря, где в песках блестели осколки древних как мир кораблей. Она знала Ветер и любила Лес, но совсем не такой, какой мы знаем сегодня. То был «Лес» с большой буквы, от горизонта до горизонта, жестокий к чужакам и смертоносный, накрывший тенью весь изведанный мир».

«Но разве Дэринг?..»

«Слушай, не мешай творцу!»

Найтмер подбросила кубики. Первый, второй, третий, четвёртый. Что же неудачно-то так? Пятёрочка. Ну и кот с ней, возьмём единорога — будет уже семёрочка — потому что пойдёт на интеллект. Найтмер Мун давно хотела сыграть воякой. «Не-очень-умной» кобылой, зато героической, увлечённой, горделивой. Чтобы родилась в подземелье, и потому ничего не боялась: ни злых снаружи, ни страшных внутри.

«Дэринг не искала приключений. Неприятности сами преследовали её. Буквально. И вот, у неё была фляга — уже полупустая! — карта в нагрудной сумке, а ещё отчаянно болящие крылья и пара „Вспышек“ на перевязи. Хороший бросок „Вспышки“ мог остановить даже пустынного дракона, и всё было бы прекрасно, если бы тот жадный верблюд не запросил за карту самую красивую блестяшку. Стало быть, солнцезащитные очки».

Найтмер Мун улыбалась. Новые игрушки! «Вспышки» были дорогими, да и кристальные очки недешёвыми; не для маленьких героев; но так даже лучше — тем веселее драконов грабить. Её до дрожи забавляло устройство мира, где драконы обкрадывают простых пони, а герои драконов. И самозваных королей трофической цепи, героев-суперхищников, после этого восхваляют все.

«Дэринг была рейнджером. Небесным рейнджером. Её первым избранным врагом были, несомненно, верблюды, а вторым — бестолковые пони. Иногда товарищи по команде, а нередко и она сама. Полосатиков, напротив, она любила. Блин, ребята, любой научится любить полосатиков, когда единственный оазис в округе, это зебринский Ахил-Тар».

Найтмер Мун любовалась, как Динки играет на сцене. Может, не очень умело, зато увлечённо. Она одновременно и рассказывала, и поясняла правила крошечными облачками иллюзий. Единорожка то и дело морщила мордочку, но справлялась без чужой помощи — карту заполняли всё новые и новые значки. Города, оазисы, лежбища чудовищ. Куда Дэринг бы пошла, а куда — поостереглась бы. Где бы что купила, а что бы ни за что не стала продавать.

Кудах скучал, ему больше нравились первые игры, где драконов ели на завтрак, а богами закусывали на обед. Найтмер же, напротив, наслаждалась. Эта новая Дэринг умела и поспорить, и обвести вокруг копытца, но никогда не подставила бы товарища. И потому друзей у неё хватало: в каждом оазисе, в каждом городке. В играх стало меньше сражений, зато больше торговли и отношений с другими. Даже крошечный намёк на любовь.

Динки давала пример, образец приключения, и некоторые не стеснялись её прерывать. Тогда вспыхивали яростные споры. Одна мелкая пегаска особенно прониклась, и теперь тыкая в нос подруге поясняла, что Дэринг взяла бы в недельный поход, а что нет. Полсотни жеребят в трюме слушали её, расширив большие, удивлённые глаза.

«Ладно, ладно! Так вот, Дэринг достала топорик, закрепила трос…»

Иллюзия осыпалась облачком пыли. Взлетела. Осыпалась вновь.

— Анви, что там у тебя?

…

Очевидно, у неё были проблемы. Найтмер Мун не для того изобретала «Канал связи», чтобы его можно было так запросто разрушить. Угроза уровня Шайнинг-Глоу, не меньше. Чувство опасности вновь вернулось — что-то жуткое замаячило среди пещер.

— Кудах? — куроликс тоже заволновался.

— Что поделать. Полетели.

А она ведь только начала готовить нового персонажа. Это ведь самое интересное, бросать кубики, зная, что в тот же миг это делают сотни других жеребят. И новые герои постепенно обретают чувства, разум, собственные черты. Чудо творения, доступное каждому. Конечно, в отличии от её «теней», выдуманные герои не становились частью мира. Но всё же они жили в памяти, советчиками и спутниками творца.

«Глазастые» засекли метки жизни в пустом до сих пор разломе, настороженные «тени» отступили. А затем, в последний раз вспыхнув, распалась линия связи — неведомые создания как будто поглощали её.

— Да вы достали уже со своей антимагией, — она стремительно шагала. — Антимагия то, антимагия это. Не хотите магичить — играйте вояками. Я же играю, и мне нравится. И вообще, эта чушь не действует на меня!..

— Мяв!

— А?

Она смотрела на котика, а он смотрел на неё. Большой такой, с жеребёнка. Шестилапый. Его золотистая шёрстка преломляла исходящий от рога свет. И магией он не ловился. В смысле — вообще.

— А у меня в детстве был котёнок, знаешь?

— Мяв!

Котик кинулся вперёд, ударил когтями. А справа второй, слева третий, сверху четвёртый. Они повисли на доспехах, осыпая всё вокруг снопами искр.

— А ещё я могу поднять бизона копытом. С детства могу. Вы, маленькие, неужто не понимаете? Вы для меня не вызов. Я не буду вас обижать.

Она попыталась стянуть котика с ноги, подпрыгивая на единственной, ещё не занятой, но пушистый не отставал. А рядом появлялись всё новые, новые и новые. Несколько кинулись на взлетевшего под потолок Кудаха, множество напало на теней.

— Не раньте их! Только не раньте!

С тонким писком лунные пони отбивались. Левитация бессильно скользила по золотистой шерсти, копыта не успевали за когтями. Если бы не доспехи, прочные как ничто в мире, кто-нибудь мог бы пострадать. Зверьки и правда питались магией — они всем телом впитывали её.

Вдруг что-то засвистело, пушистая волна схлынула в единственный миг.

— Хочу… — прошептала Найтмер Мун.

— Кудах!

— Да к драконам засаду! Какого ты хочешь? Маленького, с полосками? Или того пушистого, который в прыжке тебя хватанул за хвост?

— КудаХ! КУДАХ!!!

Загремело, загрохотало вверху. Взгляд поднялся к уходящим во тьму стенам расщелины.

— Ох вау… Нечестно же так!

На них падало море раскалённого камня и огня.

---

Гораздо глубже той расщелины, где поджаривались пришельцы, под Великим каньоном протянулась огромная сеть пещер. Леса грибов, поля светящейся плесени, быстрые потоки водопадов — целый мир, скрытый в древнем как сама планета разломе континентальной плиты.

Ниже подземных горизонтов алмазные псы построили свой второй, тайный город. Стены широких тоннелей украшали гравировки, сталью и серебром блестели статуи древних героев и ужасных чудовищ. В самом центре, в огромной Легендарной столовой, всем Элбост Косом отмечали победу. Гремели барабаны, грибной эль лился рекой, а под столами метались довольные собой кошаки-магоеды. С одной из стен зала падал водопад — подземному народу нравилась мелкая капель тумана, и очень удобно было окунать в него захмелевших товарищей.

Алмазные псы цитадели «Элбост Кос», что в переводе на эквинский значило всего лишь «Тыквенный пирог», были очень практичным народцем. Впрочем, не всегда.

Чуть выше над залом Легендарной столовой из стены выдавалась лоджия для знатных особ. Её построили недавно. Мастера очень старались, вкладывая душу и все сбережения города: позолота покрывала пол, а самоцветы украшали статуи единственного и безусловного правителя города — Короля-под-Горой. В этом столетии королём оказалась королева. Но титул, это святое, его не посмели менять.

Светлая единорожка лежала, уютно устроившись на пуховых подушках. Завитая грива, цвета неяркого аметиста, колыхалась под ветерком из бокового туннеля. Она не любила затхлый воздух. Шум тоже, но была снисходительна к своим подданным. Иногда им дозволялось отдыхать.

— Так она не успела добраться до лабиринта? Вы поспешили, Идар.

— Простите, мисс Рэрити, она ужасала. Лапа на рычаге дрогнула.

Низкорослый, коренастый, почти квадратный — Идар смущённо почёсывал ноздри. Стальную броню, в которую он был закован от лап до ушей, покрывала золотая гравировка — знак командира стражи.

— Но вы успели сделать фотографии? Иначе вся ловушка не имела бы смысла.

— Да, мисс Рэрити. Каждый её шаг.

— Тогда всё хорошо, я займусь этим позже. Вернёмся к будничным делам: вынуждена напомнить — хрустальное окно в спальне само себя не поставит.

— Но, мисс Рэрити… Окно куда? Там же сплошная скала, как вы и просили.

Единорожка поморщилась, качнула гривой, будто объясняла очевидное незадачливому щенку.

— Не важно, совершенно не важно это, Идар. В спальне должно быть хрустальное окно. Ты можешь идти.

Командир стражи молча поклонился, вышел.

— Следите, чтобы никто не побеспокоил мисс Рэрити. Она не в настроении. Вы знаете, что может случиться, когда она не в настроении, — шепнул он паре стражников, которые и без того статуями стояли у двери.

В стороне от подземного города над пещерой возвышалось плато. Ручей, водопад, невеликое озеро. Кротовая ферма старины Кирора, где вечно собирались щенки. В прятки поиграть, покормить озёрную живность, может помочь в чём доброму старику. За что, впрочем, полагалась награда: медью, а то и серебром. Как и положено, как и должно быть.

Идар любил сюда приходить, и снова бросал рыбкам кусочки грибов. Шлем он позволил себе снять, но прочую броню оставил. Можно было бы спуститься, праздновать с остальными, но он не дослужился бы до высшего звания, родись тупицей. Настроения не было совсем.

По камням звонко цокнули копытца. Он вздрогнул, обернулся, но тут же облегчённо выдохнул — это шла всего лишь кобылка. Юная единорожка, белая как снег и мягкогривая. Младшая сестра королевы была гораздо добрее её.

— Твои пушистые друзья не пострадали, Идар?

— Нет. Что им, ловкачам, сделается.

Кобылка прилегла на камень рядом. С ней было гораздо проще разговаривать, но никто не смел забывать, что она — сестра мисс Рэрити.

— Не обижайся на неё. Она просто начиталась где-то, что королевы должны вести себя так.

— Не в этом дело, Свити Бель. Она лучшая из наших подгорных королей. Честно. Никто другой не был настолько терпелив и добр.

Старый Идар чесал затылок когтем, да всё не мог подобрать слова. Умение рассказывать истории не входило в список его талантов.

— Тут дело в другом, Свити. Я чую, срок жизни этого города подходит к концу. У всех наших городов есть такой цикл: сначала первые поселенцы находят пещеры, дружно рубят в скалах залы, высаживают грибы. Потом приходят другие, целыми семьями — это самое весёлое время, всё только начинается, кажется, что город ждёт великое будущее. Мы украшаем дом, мастера создают прекрасные вещи. Иногда приходят глубинные чудовища, но мы всегда гоним их прочь.

Идар взял фляжку с пояса и хлебнул чуток грибного эля. Привыкшая к резким приказам глотка вмиг просыхала, стоило только завести речь.

— Но знать нельзя прогнать как чудовищ. Если кто-то умеет видеть самоцветы в толще скал, он становится королём, это закон. Король ещё ладно, к одному правителю легко привыкнуть, но появляются десятки советников, все чего-то хотят. Город живёт, но уже чувствуется его конец. Но не король убивает город, он как бы… предвестник беды.

Второй глоток грибного эля упал в нутро. Это затягивало. Не рассказ, а глотки.

— Я жил раньше в двух городах. В один пришло чудовище из глубоких пещер: огромный краб в каменном панцире, он полыхал огнём — мы ничего не могли с ним сделать. Во втором пьяный дурень дёрнул рычаг, дамба упала, всё затопило внутри. Вот гадаю теперь, что случится здесь? Думал, эта ваша богиня всех прогонит прочь, но мы её остановили. Может, вернётся ещё? Не знаю.

Маленькая единорожка тоже бросала рыбкам кусочки грибов. Она молчала. Да и что тут можно было сказать? Все праздновали, потому что боялись. Жребий брошен, и никто не знал, чем ответит враг. Хотя, какое там «враг». Врагом называют того, с кем что-то не поделили: с кем можно договориться, кого можно понять. А это было очередное чудовище, только, разнообразия ради, пришедшее с поверхности земли.

Они умели бороться с подземными чудовищами. Знали как направить воду на огненных, обрушить своды на водяных, разбить взрывом каменных — но эта новая тварь была и огненной, и каменной, и словно бы водяной. И если Свити Бель не преувеличивала о войне наверху, то у них не было ни шанса. Если шансов не было — псы уходили. Кроме того единственного случая, когда Король-под-горой объявлял священную войну.

Но хватит о грустном, не помогало это совсем.

— Хрустальное окно?.. Ну ладно, мы что-нибудь да придумаем. Одно не пойму, почему мисс Рэрити запретила продавать сыр из молока кротосвиней? Откуда она узнала, что мы его делаем? Да мы же никогда и не продавали его… — пробормотал Идар.

Единорожка хихикнула.

---

Земля трещала, грохотали камни, непроницаемо чёрная сфера поднималась, превращая скалы в тут же исчезавшую пыль; а внизу, под щитом, в кружок собрались чуть испуганные лунные пони. И сама Найтмер Мун — изрядно скучавшая — ведь дело продвигалось куда медленнее, чем хотелось бы.

— Работай Кудах, работай. За папу-кудаха, за маму-кудаха, за деда Баала, за бабушку Распад…

— Кудах!

— Ну не мне же, в самом деле? Я сигнал ловлю.

Первым делом они пробили тонкую, с иголку, линию на поверхность. Но отступать по такой — неразумно. Вот Кудах и трудился, приняв истинное обличье, а она с мышками смотрела представление. С настоящими мышками, не только лунными. Мелкие огнистые создания, тоже попавшие в западню, они поначалу боялись, но Динки рассказывала такие клёвые истории, что даже огнемышки вскоре увлеклись.

«…Так наступление Леса было остановлено, Море распада осталось в прежних границах, а Княжества дорог процветают и по сей день. Маэт-Кэр отстроили на новом месте, а Мира, с помощью Дэринг, объединила племена киринов и панд в единый народ. На руинах Тормекии поднялось Двуречье, а маленькие добродушные юки по прежнему сопровождают мамонтов в их скитаниях по Северному пути».

Найтмер Мун слушала, прикрыв глаза. Мысли возвращались в далёкое прошлое. Она догадалась теперь: Дэринг была маленькой Селестией, а Мирой — она сама. Вымысел забавно переплетался с правдой. Она почти не знала киринов — прежних любимцев сестрёнки — зато войну с Морем разложения помнила до мелочей. Скорее не войну даже, а сложную вязь договоров и взаимных уступок, где в конце концов создания Моря исполнили своё предназначение, чтобы уйти навсегда.

— Все уходят, — она пробормотала. — Как думаешь, Кудах, может в мире ещё живут где хитинистые лошадки? Их ведь так много было, больше чем пони сейчас.

Куроликс промолчал. Её маленький шедевр — отражение Неназываемых и Непредставимых — он не очень-то интересовался историей. Так получилось. Хотела сделать замену сестрёнке, да передумала, вот и вышел Кудах: полная её противоположность, чистый концентрированный антипод; но не настолько злой, как рисуется, потому что и Селестия не всегда была идеалом добра.

Непросто ей, наверное, приходилось в новом мире. Создавшая себя для войны, сестрёнка даже в старой Эквестрии нередко терялась. Мастер лёгких решений, ловец удачи, богиня перемен — она была слишком импульсивной для кропотливой работы. Да и то, что считалось достойным и даже благородным в мире прошлого, сегодняшние пони, не моргнув глазом, отнесли бы к абсолютному злу.

Бедные волки, они даже не охотились уже, а их всё равно истребляли. Есть мясо в мире победившей Эквестрии значило умереть. Да и молочные животные исчезли. Найтмер Мун живо представляла, как рыжая такая земная смотрит в глаза своей бурёнке и бормочет: «Ну, извини, родненькая, против моды не попрёшь». Да и с курами отношения испортились, и с дельфинами, которые когда-то доставляли живую рыбу для Кантерлотского стола.

Что, Дискорд, случилось с миром?! Как пони стали такими?! Как до такого дошли?.. Но сестра всё-таки боролась: неведомо сколько пролилось крови, но свободу любви и пчеловодства она отстояла. Легкомысленная, на самом деле, вечный жеребёнок, Селестия обожала мёд.

— Кудах! — куроликс вернулся, снова обратившись безобидной птицей.

— Спасибо, ты замечательный.

— Кудах?

— Я обязательно отплачу, только закончим с делами.

Фыркнув, совсем как пони, куроликс устроился у неё на спине; остальные собрались рядом. А четверть мили камня над головой — её как не бывало, свет луны играл между гладких как обсидиан скруглённых стен. Нужно было взять за правило: идёшь куда-то — делай проходы, чтобы подобного не повторилось никогда.

Она вернулась на поверхность, и, опустив голову, наблюдала, как помощники помогают подняться испуганно мычащим горгонам и бесчисленным огнемышкам, которые гирляндами цеплялись за хвосты. Рядом дымил опустевший кратер, а то озеро лавы, что она так неосмотрительно создала, теперь заполняло все проходы в глубину.

Псы обратили против неё её же оружие. Что тут можно было сказать?

— Позор…

Найтмер Мун неспешно летела домой; мимо глубокого каньона, вдоль быстрой горной реки; дальше и дальше, пока редкие рощи лесостепи не сменились огоньками эквестрийских селений, среди которых скрывался и Понивиль. Она остановилась там, как делала уже в который раз — конечно же сменив облик — и угостила мышек ромашковыми сэндвичами, а Кудаха форелью из озерца. Заказное письмо ждало на почте, а дальше уже недлинный путь домой.

Вскоре она стояла во дворе своего замка. Полёт отлично взбодрил. Найтмер Мун обожала полёты, поэтому и подарила крылья всем своим подопечным. Жаль, что пони не хотели учиться летать, и крылья им не нравились, так что даже плащи носили. Но не все были такими: крылья стоило раздать хотя бы ради тех нескольких, кто о них мечтал.

— Что нового? — весело спросила Найтмер Мун.

Конечно же, пони в очках уже ждала в гостевом зале и хмуро протягивала какую-то бумагу. Газету.

— Святая Селе… Да как они успели?! — Найтмер Мун поражённо уставилась на свою фотографию.

Она стояла там, пытаясь копытами и крыльями растолкать пещерных котов. Фотограф специально выбрал самую нелепую позу. Заголовок тоже внушал:

---

«Врагу не сдаётся подгорный народ!»

Смотрите все, как ничтожен тиран. Найтмер Мун бежала от пещерных котов и алмазных псов. Что же вы ждёте, пони? Присоединяйтесь к всеобщему восстанию! Вместе мы вышвырнем врага обратно на луну!

---

— Они это серьёзно?

Мэр развела копытами.

— Сама не знаю. Что в горах случилось? Провал?

— Полный. Мне не только не удалось добраться до короля алмазных псов, я даже ни одного из них не видела.

Мэр принялась вышагивать по ковру, сверкая отблесками в очках. Она всегда так делала, когда волновалась. А Найтмер Мун разглядывала другие статьи в газете и это начинало увлекать. Текст пропитывал едкий как кислота стиль, смешанный с презрением ко всем институтам власти, что уже само по себе вызывало интерес; но, вдобавок, и истории оказались хороши.

С возросшим уважением Найтмер Мун оглянулась на Мэра. Она и предположить не могла, что эта скромная особа успела в бытность свою главой Понивиля выжить семейство Эпплов с их фермы, обложить данью кондитерскую и на добытые нечестным путём деньги купить поместье в стране зебр…

Да она была демоном во плоти!

— Про крашенную гриву правда?

Мэр резко обернулась.

— Нелепо в сравнении с остальным смотрится, не так ли?

— Полагаю, — рассмеялась Найтмер Мун, — этой Габби Гамс не следовало заходить дальше клеветы. Я займусь газетёнкой.

— Провалишь, — бросила Мэр. — «Жеребячий вестник» не газета в полном смысле этого слова. Это скорее идея. У них нет лидера, голову не срубить. Закроешь типографию — они откроют две…

Найтмер улыбнулась. Пока что только две пони могли так с ней говорить. Особенные, исключительные пони. Хотелось найти ещё таких.

— …Лучше возьми задачу себе по силам, — продолжала светлая пони, — и займись псами всерьёз. Их связь с мятежниками не повод для веселья. Возможно, они используют глупцов, только чтобы больше узнать о нас и готовят вторжение. И во-вторых: тебе следует иногда появляться в Кантерлоте, вся пирамида власти начинает шататься, когда на вершине нет божества.

— Ладно, — хмыкнула Найтмер Мун, — я буду тираном, если они так хотят. Я этих смутьянов из-под земли достану.

— Есть идеи?

— Множество. Что-нибудь ещё?

— Тебе письмо прилетело, — пони протянула свиток. — На этом всё. Удачи.

Она ушла.

Найтмер Мун вздохнула. Хотелось поговорить с Мэром о чём-нибудь кроме управления страной, но она не знала как начать.

Она сломала печать только оказавшись в библиотеке. Бардака прибавилось, теперь открытые книги и свитки лежали на полу, местами в два слоя. Кусочки сургуча тоже упали вниз. Свиток развернулся.

---

Рада вновь писать тебе, моя богиня. Мы в пути уже пятнадцатый день. Сейчас мы в тридцати градусах западной долготы и пятидесяти градусах северной широты. Приближаемся к мысу Фарвель. У нас здесь безветрие, сотни продрогших пегасов (очень продрогших, смею заметить) быстро тающие запасы угля и льдинки на воде, потом ещё льдинки, и ещё льдинки. Довольно мрачная атмосфера. Зато это больше половины пути до восточных земель — я редко вижу грустные лица.

Твайлайт начала понимать угрозу от Дэш, она каждый день отправляет её на разведку. Но, возможно, она всё так же наивна: Вондерболты и самые сильные гард-пегасы тоже пропадают в дальних патрулях, они ставят десятки маяков, чтобы мы могли знать свои координаты и корабли находили нужный курс.

Вчера случилась неожиданность — Бон заговорила со мной. Она угостила пирогом и спросила: почему я не решаюсь познакомиться? Интересно, как она вообще заметила слежку? Впрочем, я была готова, как всегда, и сразу же сыграла в дружбу: сказала честно, что она интересная и загадочная. И вот, теперь мы друзья. Она приглашает на чай, но подозреваю, что уйду с вечеринки, узнав не больше, чем знала приходя.

Всё ли я делаю правильно, богиня? Для меня большая честь быть твоим единственным агентом в Экспедиции, но ответственность тоже велика.

Больше мне нечего рассказать, но есть просьба. Пошли нам попутный ветер, пожалуйста. Все очень устали, нам нужна помощь. Одна крошечная долька экспедиции будет тебе очень благодарна.

С приветом в любимую Эквестрию, всегда твой верный шпион — Дитзи Ду.

---

Найтмер Мун не тратила время зря. В уме появилась карта, быстрыми числами промелькнули расчёты — и уже через пару мгновений вихрь перехода понёс её вдаль. Внизу замелькали облака, вскоре показался обод планеты. Полчаса полёта, бесконечное тёмное море, блеск льдинок в свете луны — ничуть не изменившийся за века мир, по-прежнему на треть покрытый снегом и льдом. Пройдут годы, может десятилетия, и в северных пустошах вновь зашелестят леса. Пони вернутся в когда-то покинутые земли. А что до океана — пусть замерзает. Ветер нужен миру, и нет ничего лучше, чем управляемый перепад температур, чтобы его создать.

Показались воды Лайфстрима. Редко взмахивая крыльями Найтмер Мун подготавливала заклинание, в этот раз несравнимо более тонкое, чем то, что обрушило огненную бурю на Элбост Кос. Впрочем, природа силы была той же. Вихрь невидимой обычному глазу тьмы закружил в небе, тонкий луч потянулся к луне. Крошечное пятно на небесной сфере — сосредоточие её силы, когда-то её вотчина, в прошлом её тюрьма — луна с готовностью ответила на зов. Поток инфракрасного света коснулся воды. И океан закипел, пар столбом поднялся в небо. Оставалось только ждать, когда вокруг колонны нагретого воздуха сформируется циклон.

Прошёл час, второй и третий — тёмное небо затянуло тучами, вихрем на сотню миль закружил ветер. Аликорница парила в небе, наслаждаясь своим могуществом. Тепловой луч двигался на восток. Жаль, что корабли Эквестрии хрупкие — обычный вихрь не мог бы им ничем помочь. И поэтому Найтмер Мун с доступной одним лишь богам аккуратностью следила за воздушным океаном — она управляла потоком тепла и силой ветра, чтобы буря не сорвалась с цепи.

«Прости Мэр, твои дела подождут».

В такие мгновения ей хотелось смеяться над собой: словно маленький жеребёнок она влюблялась в свои лучшие игрушки…

Или в своих друзей?

Глава седьмая «Рыцарь и дракон»

---

Рэйнбоу Дэш любила приключения. Честно и осознанно — любила. В двенадцать она уже побывала на северном полюсе, к четырнадцати закончила свой первый кругосветный полёт. Этот океан — большую лужу — она пересекала из края в край раз десять, потому что хотела и могла. Но кое-чего не хватало.

Немного радости в приключениях, где ты одинок. А спутников не завезли. «Сильнейшая пегаска поколения», — так её называли, и другие «сильнейшие» не хотели скучать в тени её славы, а чуть послабже попросту не тянули её темп. Смысл ведь не только в том, чтобы отметиться в каждой столице мира — достижение давали тому, кто делал это быстрее других. И она была быстрее — каждый раз хоть ненамного, но быстрее прошлогодней себя.

Она хотела, чтобы её признали. Она сознавала, почему её сторонятся, но не умела иначе. Командная работа — запрещалась; кроме исключительных случаев; её сила ослабляла других.

— Дэш, смотри, здесь два винта, чтобы закрепить обод. Затяни их до предела, а то вдруг улетит.

— Ага.

Дэш мотнула головой, потянулась. Она сидела у перил, на палубе Саншайна, помогая маленькой земной с её новым ветряком. Эпплблум — так звали земную, и она была классной кобылкой. Во-первых сумела подружиться со Скут, что не каждому даётся, а во-вторых — выдающееся достижение — не подсела на «Подземелья». Был у Блум единственный недостаток — она как огня боялась полётов. Но, дракон, у каждого свои недостатки! Никто не был совершенством во всём.

Она познакомила Блум с кое-какими хитростями аэродинамики, объяснила что такое вихри в потоке и поляра крыла. И младшая подруга прониклась, да так прониклась, что за неделю они закончили с расчётами, а за вторую уже собрали третий по счёту ветровой маховик. Каждый был чуть лучше предыдущего, и пусть всё ещё уступал по мощности «Конструкции Винди», зато, как считала Блум, в надёжности здорово превосходил.

Дэш помогала не потому что интересно — на самом деле она не любила циферки. Она знала ровно столько, сколько необходимо, чтобы хорошо летать. Но Блум заслуживала помощи, как и любая пони, которая ставила бы перед собой великие цели и выкладывалась на полную, чтобы их достичь. Это называлось — родственная душа.

Ей хотелось помогать другим. Это ведь достойно. Если не в небе, то хотя бы на море; если не в корабельной команде, то хотя бы так.

— Фььююх, как ты без одежды не замерзаешь? — Блум снова подула на копыта, забавно пыхая облачками пара, улетавшими в высоту.

— Шоколадки ем. Хочешь?

— Ага.

Скрип сумки, шорох, и она вытянула пару плиток с изюмом. Самые вкусные. Обе достались маленькой земной и её подруге-единорожке, тоже прибежавшей посмотреть на установку ветряка. А со Скут они разломили арахисовую, вязкую и горькую на вкус, зато очень, очень питательную. Пока глупые почтальонши таскали полные сумки маффинов, умные кругосветчики выбирали ореховый шоколад.

— Ну, всё готово? — Дэш подёргала лопасти. Они крепились крепко-накрепко, так что можно было не опасаться, что оторвётся и в кого-то улетит. Ещё был защитный обод, но неудобный, его цепляли уже после установки ветряка.

— Винт справа, винт слева…

— Да помню я!

Она вновь потянулась, распрямляя крылья, подхватила махину с лопастями. Был штиль: выдохшиеся за вчера пегасы ещё не проснулись — но как только они съедят свою утреннюю овсянку, начнётся лёгкий ветерок, а потом и крепкий, ближе к полудню. Вот тогда-то ветряк и выйдет на полную мощность, пойдут замеры, а к вечеру уже снимать. Ну, или раньше, если вездесущая Твайка изволит поднять голову — эта рогатая повсюду совала свой нос!

Впрочем, если днём что случится, прикрывать Эпплблум, это уже забота Дёрпи. А она с утра до ночи летала: то с погодной разведкой, то с маяками, а то и со срочной депешей к пингвинам мыса Фарвель. Смешные создания, кстати — вроде птицы, но толстые и очень мудрые: они строили ледяные замки, устраивали гонки, а ещё летали под водой. И говорили всё время о чём-то очень сложном, слегка заикаясь, так что получалось забавное «ко-ко-ко».

Насвистывая, Дэш поднялась к верхушке мачты. Крепления открыть, крепления закрыть — их они установили заранее — а теперь винты, скрипучие и тугие. Да и ветряк, надо признать, оказался слегка кривоват. Что поделать, хороший чертёж спотыкался о реализацию. Умелые рогатые только фыркали на их просьбу: «Сделай за шоколадку», — а с Динки и её жеребчиками результат был известно каким.

Гриву всколыхнуло.

— Хм, сразу три балла, что за дела? — она оглянулась.

Северное сияние поднималось над горизонтом. И ветер был тёплым, гораздо теплее, чем тот леденящий восточный бриз.

— Похоже на неприятности, — Рэйнбоу призадумалась, наскоро прикидывая, начнётся ли шторм.

Позади заскрипело.

— Дэш, ветряк!

— Спокуха, сейчас закреплю!

Копыта на винт. Повернуть, ещё раз повернуть. Что же, сволочь, тугой-то такой? Лопасти раскручивались — вибрация мерзкой дрожью отдавалась в ногах. А блокиратор они не приспособили. Не сообразили, блин.

— Дэш, бросай его! — заорала Эпплблум. — Вниз! Спускайся вниз!

Ага, а ветряк прямо в рубку, разрубая все снасти по пути. Вот веселье-то будет, вовек не отмоются. Лопасти уже мелькали со свистом, а ветер всё крепчал.

— Вниз! Падай вниз!!!

Рэйнбоу прижималась к мачте со всей силы, пытаясь помочь единственному затянутому креплению. За спиной вращалась смерть.

— Ты только не оторвись, только не оторвись… — шипела она, пытаясь закрепить второй винт. Копыта дрожали.

Огромная сила пыталась сорвать её, но пока что удавалось держаться и даже понемногу делать дело. Она была сильной пегаской — исключительно сильной — и вовсе не тупой. Она знала, что даже единственного крепления достаточно, чтобы удержать ветряк. Она, блин, сама рассчитывала его!..

И она ошиблась. Что-то хрустнуло позади.

Её рвануло, ударило, закрутило — бросило вниз. Взгляд поймал ветряк, свистящим колесом улетевший за борт, вихрь сорванных канатов, упавший парус, всплеск воды. А потом её шибануло тоже: прямо о воду, твёрдую как камень, до хруста челюсти и темноты в глазах. Но она не потеряла сознание. Бывало и хуже. Рэйнбоу расправила крылья, пытаясь сориентироваться, где в этой мути верх, а где низ. Холод обжигал.

Всплеск — сверху. Знакомая оранжевая мордочка — такая испуганная. Дэш улыбнулась ей, обнимая, и взмахнула крыльями. Пара мгновений, и они со Скут уже парили над поверхностью воды.

— Ну, случается. Лоханулась, — вздохнула Дэш.

— Ты… ты ранена!

Взгляд вниз. Стекающий к ногам ручей крови, рваная рана через пол-брюха и бока.

— Звездец…

Взмах крыльев, бросок к мостику. Проклятье — запертая дверь! Она попыталась отворить, но поскользнулась, едва не упала. Боли не было. Темнота поднималась в глазах.

— Не двигайся! — крик рядом.

Её окружили другие пони. Испуганная Динки, ошарашенная Блум, дежурный медик с гвардейцами, кто-то ещё. И, дракон, это было стыдно! Не для того она работала над своей репутацией, чтобы сначала пораниться по дури, а теперь ещё и метаться, пугая всех.

— Спасите, а? — она попросила, неловко улыбаясь.

И только тогда пришла боль.

---

Ей часто вспоминался тот день. Два года назад, почти ровно, последний день того особенного лета, когда она путешествовала не одна. Ей было пятнадцать, а Скут — почти одиннадцать. И Дэш забила на достижения, чтобы помочь подруге встать на крыло.

Обычно младшие учились у старших, но им со Скуталу было наплевать. Простые пегаски не летали через океан всего лишь парами, но в гробу они видали эти правила. Пусть кругосветку — рановато, но уж океан-то взять они могли. Две дюжины монеток, пара сумок с плащ-палатками, увесистая связка шоколадок на грудь, и они были готовы. От Клаудсдэйла до Балтимэра, от побережья к Грифоньим островам — четверо суток полёта, а дальше вперёд и только вперёд. Неделя над океаном, сон в надувной лодке и строгий расчёт воды. Дэш не сомневалась, Скуталу выдержит, как в её возрасте справлялась и она сама. Скут бы и с кругосветкой справилась, но в кругосветных путешествиях был один маленький изъян — дорогие они.

Они хотели взять океан сходу, но подзадержались. Буря кружила над островами, да такая, что даже грифоны попрятались по домам. Небо грохотало, горело от вспышек молний, и будь они со Скут чуть менее подготовленными летунами, ветер бросал бы их словно листву.

— Это твой шанс, Скут! — она заорала тогда. — Такое раз в жизни даётся! Не упустим его!

Любая пегаска училась полёту, но чтобы подчинить небо, нужно было сделать что-то выдающееся. И полёт через око бури, вот он, исключительный шанс. Герои это делали в одиночку, но кого волнуют предрассудки?.. Они всё делали вдвоём! Они свернули, не дав себе отдохнуть. Время уходило. Срок жизни бури недолог, особенно когда это одно из тех чудовищ, которые угрожают стране. Теперь это была уже гонка не с бурей, а самой Селестией. И да, они собирались её опередить!

— Слушай, Скут, это несложно. Это почти как забраться в логово дракона, дать ему по носу и сбежать. Мы пойдём ущельями, прикрываясь грядой. Буря чует движение, а зрение у неё не очень, так что мы её опередим. Мы спрячемся, а в нужную минуту возьмём свой приз! И не спрашивай, «что за награда», что-то клёвое случается всегда!

Это отец рассказывал, а у неё самой ещё не было опыта с бурей. Искала повсюду, полмира облетела, но что-то не везло. Пегасов-то много, а штормовых облаков мало. Ну так это и правильно: великие достижения на то и великие, что даются не всем! Впрочем, не до восторгов сейчас.

Они прошли каньонами, до побережья Грифинтонской косы, а шторм кружил уже над головами, слизывая кусты со скал десятками смерчей. Скут молчала, а её оранжевая шёрстка побледнела чуть ли не до белизны. Да и она сама, должно быть, выглядела не лучше. Но, дракон, слиться сейчас?!.. Да никогда! Единственный шанс в жизни Дэш не собиралась упускать.

Показалось око бури — странно-светлое пятно среди клубящихся туч. Время не ждало. Они нашли прямой участок ущелья, разогнались, набрав скорость рванули вверх. Пять мгновений бьющего в лицо ветра, и стало ясно, смерчи безнадёжно опаздывают. Десять мгновений, и они взвились над скалами — теперь и молнией не достать! Буря их как будто не замечала; а они, крыло к крылу, зависли уже в её сердце, среди до странного спокойных тёплых ветров.

И вдруг сверкнуло. Огненная вспышка отпечаталась в глазах, в лицо ударило жаром. Потом пришёл грохот, ужасный грохот. Из моря поднимался гейзер воды. Их закружило, ослепших и оглушённых понесло вниз. Дэш схватила подругу со всей силы, вслепую попыталась набрать высоту, но уже не успела. Их ударило, протащило о скалы. Скут оказалась внизу.

Наверное, в тот миг что-то внутри сломалось. Дэш расплакалась над телом подруги. Она пыталась сделать хоть что-то, хотя бы вернуть дыхание, но не получалось ничего. Скуталу только дрожала, мутнели глаза.

— Нэста.

Она услышала одно короткое слово.

— Что?

— Фарн.

Тело оцепенело. Она не смогла двинуться, не смогла встать. Мысли исчезли. Не было ничего, только пустая и вязкая темнота. Но потом прозвучало ещё что-то, и вдруг Дэш осознала, что снова видит и слышит, а рядом с ней мотает головой ошарашенная Скут.

Селестия что-то делала с её крыльями. Мелкие, как будто хрустальные осколки вились вокруг. А потом был разговор, где богиня объяснила, какие они дуры, и как эпично облажалась она сама. Прямо так и сказала. Им не повезло оказаться в неправильном месте, а она поспешила — и так случилось то, что случилось. «Дружественный огонь», — как она это назвала.

— Лягать, колется-то как, — Скут пробормотала.

— Будет хуже. Твоим крыльям здорово досталось, они приняли на себя весь удар. Что осталось, я собрала, а теперь попытаюсь вживить замену. Сложим копыта на удачу, чтобы отторжение не началось.

Они сложили копыта, все трое. Но этого оказалась недостаточно. Были недели в Кантерлотской и Клаудсдэйловской больницах, ещё несколько операций, разные доноры и разные доктора, но Скут ничего не помогало. В конце её крылья снова разобрали и собрали. Когда-то большие, почти как у неё самой, они превратились в крошечные отростки, но благодаря этому хоть немного начали служить.

«Отрастут», — поначалу надеялась Скуталу. Но спустя год перестала улыбаться, а потом и вовсе замкнулась, избегая всех, даже её. Да и она сама, что лгать, чувствовала себя неловко в обществе подруги. Вины не было — больше печаль.

---

Веки дрогнули, глаза открылись. Рэйнбоу Дэш попыталась встать.

— Стой! — оранжевые копытца прижали её к кровати. — Тебя только что зашили.

Тогда Дэш просто потянулась, насколько смогла. Грива рассыпалась на подушке. Она чувствовала себя странно. Внутри не болело, но тянуло так, будто её внутренности вытащили, кое-как сшили, а затем вложили обратно. После ранения Скут она ходила на курсы первой помощи. Она знала, где находится печень, и куда ударила лопасть маховика.

— Вот, значит, как поменялись роли, Скут? Будем теперь вместе унывать?

— Нет! Что ты! Ты поправишься. Врачи говорят: «Выпустим через пару недель». Тебе только шкуру порезало, ничего страшного.

Удача. Её всегда сопровождала удача. Другим вокруг не везло, а ей — везло исключительно, словно что-то вытягивало чужую удачу и вливало в неё. И это, чёрт побери, было несправедливо! Она всегда мечтала стать легендой: что до той бури, что и после — но не такой ценой. Только не такой ценой.

— Скут, делай что хочешь, но притащи сюда Блум. Прямо сейчас.

— Оуу… будет непросто.

— Бей их, рви зубами, но притащи. Сейчас!

Скуталу сверкнула глазами, бросилась к выходу. Дверь лазарета открылась, дверь закрылась, снаружи послышался испуганный писк. Эпплблум явилась заплаканной, а следом за ней в комнату заскочила та мелкая единорожка, сразу же запечатав дверь своим волшебством.

— Блум, слушай сюда, — Дэш приподнялась, отчаянно надеясь, что не выглядит слишком больной. — Слушай, дерьмо случается. Готова поспорить, какая-нибудь твайка уже вылила на тебя очередной ушат. А ты держись. Мы доберёмся до суши и продолжим. Я тебя уважаю, я на твоей стороне.

Блум шмыгнула носом и совсем расклеилась, а Дэш уже ловила взгляд младшей подруги. Когда-то они понимали друг друга с полуслова, с полумысли, и Рэйнбоу очень надеялась, что Скут тоже услышала её. «Поддержи», — вот всё, что хотелось сказать. Поддержать, это ведь несложно, и очень тяжело одновременно. Она бросила любимый Клаудсдэйл ради подруги! И уже через год едва не сливалась в марафоне. Уныние Скут было просто невыносимым, но где-то за этим унынием скрывалась та прежняя Скуталу, которая умела и улыбнуться до ямочек на щеках, и сама кого угодно поддержать.

— И всё же это моя вина… — прошептала Блум, тыкаясь носом о край постели.

— А то. Ты не представляешь, как я в те мгновения мечтала о рычажке для блокировки лопастей. Ты ведь его допилишь в следующий раз? Допилишь. Так в чём же проблема? Просто сожми зубы, не слушай тваек, и иди вперёд.

Эпплблум кивнула, и этого уже было немало. Кто там говорил, что лучшим лётчикам Эквестрии полагается знать физику и тренироваться от сна до сна? Чушь собачья. Этого недостаточно. Полёт под названием «жизнь», это что угодно, но точно не одиночество. Хватит с неё одиночества. Она будет помогать Блум только за то, что маленькая земная поддерживает Скуталу. Так, опираясь друг на друга, они достигнут куда большего, чем поодиночке.

Потому что это круто. Чертовски круто понимать, как устроена жизнь.

---

Твайлайт дрожала. Доспехи надёжно закрывали её тело, «Маска идеала» прятала испуганное лицо, но глаза-то всё выдавали. Она украдкой поглядывала в зеркало кают-компании, и видела там очень уставшую, красноглазую мордочку, которая хотела бы просто спрятаться под одеялом и не думать ни о чём.

— Ветер крепкий, семь баллов, в прогнозе падает до шести, — говорила Мисти Флай, глава погодной службы. Она была снаружи, речь то и дело перебивало шумом помех.

Разведка прошла спокойно, но природа западного циклона так и не стала понятнее: одно было ясно, источник силы — взбешённые чьим-то нападением облака.

— Очевидно, это противник. Отрезает пути, — высказалась Глоу. Она, вместе с полудюжиной офицеров стояла рядом, а остальные говорили из россыпи амулетов на столе.

Их загоняли. Сначала как будто пытаясь остановить, что Глоу определила ещё неделю назад, а теперь гнали в ловушку. Воды вокруг потемнели. Твайлайт слышала о «Тёмной воде», и даже специально собирала сведения, когда готовила Экспедицию. Но так далеко на севере, в такой концентрации?.. Это не могло быть случайностью. Тёмную воду запрещалось пить — она кислотная — и суда водить через неё тоже запрещалось. Сталь, керамика покрытий, даже волшебные щиты — всё распадалось, всё ржавело до дыр.

Когда-то Тёмную воду называли «Морем распада». Когда-то, в эпоху злых богов, «Море распада» скиталось по суше, нападая на города и огромные сухопутные корабли. И теперь единственная мысль занимала все чувства, заставляя дрожать. Неужели они ошиблись? Тёмная богиня не прикончила их в Кантерлоте только затем, чтобы убить сегодня: всех разом, медленно и мучительно, не оставив ни шанса спастись?..

— Это Найтмер Мун? — Твайлайт спросила тихо.

— Нет, не она. Во-первых не в её характере, во-вторых бессмысленно, а в третьих неэффективно…

Брат говорил громко, обращаясь и к ней, и ко всем остальным:

— …Суда продержатся от двух недель до месяца. Путь свободен. Сила наших пегасов больше, чем у противостоящих ветров. Мы в любом случае успеваем дойти до побережья. Думаю, враг слабее нас, поэтому вместо того, чтобы явиться лично, пытается взять на испуг.

— Или мучает, чтобы ослабли к началу боя, — Глоу возразила, хмурясь до морщинок в уголках глаз.

Они с Шайнингом и остальными офицерами принялись обсуждать детали: какие суда и куда поставить, какие прикрыть, а на каких оставить только команды пегасов. Сотня парусников, это конвой длиной в десятки миль, и часы требовались, чтобы перестроиться в буре-защитный ордер; а как воевать на море, никто даже смутно не представлял.

Во время войны Твайлайт пыталась читать учебники тактики, стратегии, военной логистики, но душа к этому не лежала, каждый раз одолевали мысли о плохом. Единственное, что она усвоила чётко — война ничем не отличается от любого другого бедствия. Была стихия, называемая врагом, а против неё прочность составляющих государство систем. Так получилось, что для себя она выбрала другое призвание — создавать системы, а вернее перестраивать под Экспедицию те формы организации, которые были созданы куда более опытными пони, но под условия большой страны.

Она сформировала конвой Экспедиции: где все суда чётко знали своё место, а дежурные шхуны всегда готовы были помочь попавшему в беду. Она сделала медицинскую службу: со спасательными планёрами и бригадой хирургов, готовой день и ночь. Она с братом начала реформу стражи и ополчения: чтобы все способные сражаться научились слушаться команд, а неспособные вовремя прятаться. Наконец, что-то начало получаться с пегасами, чьи отряды теперь делились и по способностям, и по специализации, а не просто по названию и тотемному зверьку. Всё это было сделано ради единственной цели — чтобы никто не погиб.

Да, бывали болезни, бывали смерти от старости. Твайлайт знала, что неизбежно встретится с этим. Но любая смерть была ошибкой, которую можно отсрочить, а то и вовсе избежать. Каждый раз, когда она думала об этом, вспоминался Кантерлот. День, когда она не заметила подступающей беды, и все едва не погибли; а она бессильно наблюдала, как подруга умирает под копытами врага. Бессилие — вот что было второй причиной, почему она не спала по ночам. Никто не должен был этого испытать.

Инструкции, ясные и краткие, готовые на худшие случаи жизни, это спасала от бессилия. «Пони за бортом?» — дать сигнал, продолжать движение, выбросить спасательные круги, дежурный планёр прибудет ровно через три минуты. «Поломка на судне?» — дать сигнал, выйти из строя, держать курс, ждать полчаса до прибытия дежурной шхуны и команды мастеров. «Ранение в полёте?» — дать сигнал, развернуть спасательный плот, ждать команды Вондерболтов, которые могут достичь любого патруля погодников меньше чем за час.

Система работала, система спасала жизни, не создавая при этом заторов и задержек среди судов. Но что делать, если сигналов станет слишком много? Если сразу сотни пони окажутся посреди ледяного океана? Если не один, не два, а десять парусников пойдут ко дну?

Она знала, что тогда случится. Она что угодно бы сделала, чтобы этого избежать.

— Твайлайт? — брат обратился.

— Слушаю.

— Мы с Фларри решили поднять паруса. Раз уж есть ветер, воспользуемся им. Пернатым нужен отдых, а чутьё подсказывает, что вскоре нам понадобится помощь каждого пегаса.

«…И каждого волшебника», — она закончила невысказанную мысль. Она и Глоу, Шайнинг и команда Гринблэйда, старый генерал Блэкстоун и неполная сотня других единорогов, способных убивать. Что-то глубоко не так было в устройстве мира, если самые толковые пони одновременно являлись и опаснейшими убийцами. С другой стороны, может это и правильно. Если не им, то кому?..

Шайнинг был убеждён, что если враг явится — его уничтожат. Нельзя быть злым, храбрым и одновременно могущественным в мире тысячелетнего Солнца. Такие не выживали. Последнего бегемота Селестия прикончила столетия назад, драконы давно смирились, а если среди правителей других наций и остались скрытые ненавистники Эквестрии, то у таких в подчинении вовсе не было волшебных сил.

Глоу, напротив, не хотела ждать нападения. Она называла свою тактику «Упреждающий удар». Высотные планёры с мастерами «Поиска», боевые команды в готовности на кораблях, обнаружение, подавление магии и сразу же атака. С высоты и всей силой, что у них только есть. Был у этого плана единственный недостаток — флот оставался без защиты. Если враг покажет себя, а затем атакует — то всё: сотни, тысячи умрут.

Твайлайт сидела, сжав голову в копытах. Все ждали её решения. Она хотела бы выбрать что-то среднее, но вдруг не хватит сил? Как на атаку, так и на защиту. Она хотела бы сбежать, но тогда придётся решать Шайнингу, а он долго ей объяснял, почему военный не должен быть лидером мирной миссии. Почему-то все считали, что решать должна именно она.

А она дрожала, перед внутренним взором мелькали сотни и тысячи лиц.

— Так что, Твай? — Глоу коснулась плеча.

— Ты права.

— Хм…

— Мы найдём это чудовище и уничтожим. Мы не допустим, чтобы кто-то тронул флот. Он напал первым. Разрешаю использовать всё.

Когда-то она не понимала, почему Селестия так жёстко отвечает на любые угрозы. А теперь всё стало очевидно: это её пони — они не умрут.

---

Что-то затевалось. Рэйнбоу Дэш каждой частицей своей пегасьей сути чуяла это! А её не выпускали. Вот тебе овсянка на завтрак, вот тебе пшёнка на обед, вот тебе манка на ужин. Сладкое можно? Нет, нельзя: сиди, скучай. Ну так она и не против была бы поскучать: поработать с картами, почитать что-нибудь о Востоке, или хотя бы ту дёрпину беллетристику, но, дракон, что-то здесь было не так!

Шестнадцатый день пути, семнадцатый. Третьи сутки в лазарете, страшный мандраж. Она отправила наконец-то очухавшуюся Эпплблум на разведку, и сведения как-то не утешали. Вондерболты дружно снялись, а рогатые бегали с банками светящейся краски и что-то вырисовывали на бортах кораблей. «Концентраторы», — отвечала Динки, сама удивлённая: с чего это защитные заклинания вдруг сменились на кучу боевых.

Восемнадцатый день пути, девятнадцатый. Рана уже прошла, даже не чесалась, а её держали взаперти. И тогда Дэш сказала себе: «Хватит». Она начала действовать. Скут и Блум, Динки и её фанаты — все разбежались по кораблю, передавая весточки кому надо. И слоупоки зашевелились. Вскоре под подушкой уже лежал амулет связи, настроенный на канал гвардии, а она с друзьями знала всё.

— Ошалеть, они дракона убивать будут, — шептала Динки. — Дракона! А я здесь сижу…

Смешно. Мелкая рогатая мечтала о подвигах. Хотя нет, на самом деле Дэш было вовсе не смешно. Стоило начаться проблемам, как все твайки дружно сдурели от страха. Убить дракона? Ладненько. Может и получится. А они не подумали, что у него могут быть маленькие дракончики? Что у него есть мама и отец, братья и сёстры? Очень большая и, блин, несомненно злопамятная семья.

А если и нет, всё равно, как-то это не по нашему.

— Блум, ты принесла ключи?

— Ага.

Такая умница. Вообще, двери не запирали, но ей нужен был ключ от склада, где гвардейские пегасы хранили своё добро. Без амулетов с пометками теперь никого не отпускали: рогатые дежурили на палубах день и ночь. Был единственный вопрос, что она собирается делать?.. Очевидно — набить чешуйчатому морду. О да, у неё был опыт! Здоровые, конечно, хари, но не железные, а ещё у них было очень чувствительное место, прямо на носу.

Если проблемы не решались словом, они решались копытами. Ну а если уж и копытами не решались, хрен с ним, можно и убить. »Эскалация», — так это называлось по-умному. И твайки, видимо, были не очень умными, раз решили играть по собственным правилам, не зная сути игры.

Амулет связи зашуршал, послышались позывные.

— Динк, будь другом, отвлеки врачей. Встречаемся на складе. Скут, Блум, вы со мной.

Три кивка, восторженные улыбки. И она улыбнулась тоже, ничуть не лукавя. Если уж её везуха вытягивала удачу у других, то у маленьких тваек начинались большие проблемы. Любят по-хитрому? Будет им по-хитрому. Тихой сапой она скользнула к выходу: друзья проверяли путь впереди.

Запах трав, недавнего ужина, конец коридора. Весёлая болтовня Динки, мгновение ожидания и шаг вперёд. Суть манёвра в том, чтобы идти тихо, но так, будто право имеешь — тогда никто не заметит ни бледную морду, ни наскоро прикрытые плащом бинты. А вот и выход на палубу, скрип тяжёлой двери. Она поёжилась. Как, вообще, можно было вылечиться на дурацкой пшёнке? Жалкие четыре дня, а она бы уже душу отдала за котелок хорошего такого, аж до дыма из ушей перчённого рагу.

Она отворила дверь, и все мысли забылись. Горизонт горел. Северное сияние спускалось к океану, а впереди, тёмной завесой на полнеба, поднималась стена буревых туч.

— Даа… что-то намечается.

— Тихо! — шепнула Блум.

Умница же. Мгновение, и маленькая земная протянула ключи, второе, и уже отвлекала стражника, а Скут побежала разведывать путь впереди. Кто там из рогатых хвастался, что умеет ладить с жеребятами? Неа, ни хренатушки он не умеет. Видел бы он их в деле, сразу бы зауважал!

Она взмахнула крыльями, вдоль борта перенеслась к пристройке на носу корабля. Живот обожгла резкая боль. Ну да и чёрт с ней — можно потерпеть: как в тот раз, когда она тащилась сотню миль до конца гонки, промокшая, голодная и на одном крыле. Только в воду сейчас лучше не падать. В воду, вообще, лучше никогда не падать, но сейчас особенно: волны какие-то чёрные, блестящие, будто масла налили, а ещё они против ветра идут.

— Всё чисто, — вернулась Скут. А вскоре и Блум с Динки. Три мордочки в ожидании смотрели на неё.

Как бы их не обидеть…

— Так, слушайте. Блум, ты следишь за рубкой. Динк, слушай эфир. Скут, ты на связи.

Кивки, улыбка в ответ, и она занялась делом. Хорошо смазанная дверь, прохладная комната, а за тамбуром пристройка погрузочной шахты. Здесь-то гвардейцы и устроились: потому что и снаряжаться удобно, и не холодно, и если что можно мигом открыть потолок.

Амулет пометки, ещё один для связи, наконец-то тёплый комбинезон. Чуть подумав, она полезла в доспехи. Потому что копыто в нос, это весомо. А стальное копыто — весомее вдвойне. Скут здорово помогала: пластины в креплениях щёлкали одна за другой.

— Дурацки выглядишь, — подруга едва заметно улыбнулась.

— Пофигу. Сиди здесь и будь на связи. Если что понадобится, тебе меня снарягой снабжать.

Не понадобится — она знала: но враньё со Скут получалось уже само по себе. Чтобы не обидеть, чтобы не задеть. Поганая привычка, которая только больше портила всё. Но ладно, не до того сейчас. Шлем, поножи, перевязь. Подпрыгнуть, проверить, и на выход, где уже свистел громовой ветер, а рогатые в доспехах опасливо поглядывали на океан.

Буря приближалась.

---

— Господа, внимание. Врага мы засекли. Азимут сорок, на двести под водой, перед фронтом бури. Сейчас он в шести милях от нас, быстро приближается…

Дэш слушала, как Шайнинг раздаёт приказы гвардейцам. Много их собралось на палубе Саншайна, почти полная сотня: вон и Твайка со своей Недотёпой, вон и их собственные головорезы, которыми командовал в общем-то неплохой парень, Гринблэйд. Короче, вся элита Экспедиции. А что до неё — она вперёд не лезла; не дурная же; это в небе да в суматохе легко затеряться, а пока что она ждала, чтобы вместе со всеми взлететь. Живот мерзко тянуло.

— …Походный строй — коробочка. Предбоевой — охват. Начинаем с линии «Черри». Повторим задачи. Красное звено — подавляет. Синее — пролом защиты. Серое — главный удар. Зелёные, белые, чёрные — дублируют вторым эшелоном. Жёлтые — спасатели и резерв.

Сложно у них всё было. То ли дело у погодников: налетели, покружили чутка, а там тучи уже и развеиваются. Впрочем, и погодные команды уже готовились, и простые гвардейцы — рогатые то ли не знали, как всё обернётся, то ли хотели прикрыться толпой.

— Помните, — вмешалась Твайлайт. — Все иллюзии будут с белым шлейфом. Они начнут ложную атаку за минуту до вас.

Значит, всё же не толпой. Пони вокруг и правда были какие-то странные: неподвижные, с белыми ободками на шее. И, кажется, это был её шанс. Осторожно Дэш стала продвигаться от строя гвардейцев к поддельным пегасам на носу корабля.

— …Сейчас обманки выходят на курс, а мы начинаем через три минуты. Проверьте ещё раз снаряжение. У каждого должна быть пометка, связь, спасательный жилет.

Рэйнбоу пристроилась в конце строя иллюзий. Первый ряд разбежался, взлетел, затем второй, третий, а в четвёртом была уже она сама. В боку закололо, на мгновение помутнело в глазах. Что тут сказать — хреново лечили. Но пофигу, она была уже в воздухе, жгуче-холодный ветер бил в лицо. На ней были лётные очки, шлем, тёплая маска, а всё равно дубак стоял такой, что она удивлялась, как море ещё не покрылось льдом.

Чернота впереди, чернота внизу, блеск льдин справа и слева, и небо в бирюзовых разводах, таких ярких, что слезились глаза. Она следовала за строем поддельных пегасов, а рядом был другой такой же отряд, ниже третий, выше четвёртый — обманки взлетели разом со всех кораблей.

— Минутная готовность, — послышалось из амулета связи.

Что-то поднималось из океана. Вода вспучилась, тёмной колонной потянулась вверх. А затем она увидела дракона. И пусть издали он не казался особенно великим — копытцем легко накроешь — она, блин, умела соизмерять угловые размеры. И как только прикинула, расширились глаза.

— Ошалеть… Да так же нечестно!..

Колоссальная харя была больше фрегата, шея тянулась в небеса, а чешуи топорщились так, будто драконище очень и очень недоволен. Глаза горели, словно две копии Балтимэрского маяка. А потом дракон ухмыльнулся, и показались клыки, такие огромные, что можно было бы наколоть в ряд по дюжине китов.

В этот миг Дэш осознала — копытами тут не обойтись.

— Начинаем, — голос Шайнинга был спокоен, будто приглашал друзей на званный обед.

Рэйнбоу Дэш встряхнулась. Раз уж твайки держатся, чем она хуже? Тем более — попытка, не пытка. То, что не сработало на Злюке из Диколесья, могло сработать на слишком много о себе возомнившем драконе. Только аккуратнее надо — чтобы ненароком не зашибить.

Она быстро прикинула. До цели — две мили. Облака — полторы. Угол атаки — сорок пять. Понеслась. Она ускорилась, оставляя позади неровный строй обманок. Она знала свой предел — тридцать крылосил, или три десятка обычных пегасок, скрытых в весьма-таки аэродинамическом теле. И пусть тридцать, это чертовски много, каждая мелочь в полёте значила всё. Она вытянула копыта, сложив их перед головой, накрепко сжала задние ноги. В лицо било, ветер оглушающе свистел.

Десять мгновений — предельная скорость. Ещё десять — первая миля позади. Следующая сложилась в пятнадцать, а третья и четвёртая в двадцать пять. Зная, что миновала дракона, она начала вираж. Циферки мелькали перед внутренним взором. Как успеть быстрее рогатых? Как случайно не зашибить? Как, проклятье, нацелиться в эту иголку посреди океана, когда она сама будет над слоем облаков?!..

— Дэш! Что ты творишь?! — голос Твайлайт. Прямо над ухом.

— Спасаю! Заткнись и защищай своих!

Вездесущая Твайлайт окончательно убедила — она сделает это. Всем твайкам на зло! Дэш разогналась до предела, спиралью, а затем и вертикально уходя в облака. У обычных пегасок с высотой силы падали, а у неё прибывали. Скорость всё росла и росла.

Миля за десять секунд, миля за восемь, миля за семь. Она чувствовала себя странно. Всё тело кололо, дыхание сбивалось, но зато начисто исчезла боль. Слой бури остался далеко позади, показались звёзды, и наконец-то, уже задыхаясь, она вырвалась в слой стратосферных облаков. Рэйнбоу огляделась. Чёрная муть перекрывала небо. С такой высоты она не видела, да и ни за что не смогла бы увидеть огни кораблей. Но плевать на изъяны плана: с капелькой «крути» решалось всё!

«Хочу видеть», — она решила, и накрепко зажмурилась. Мгновение ничего не было, а на второе внизу показались линии, туманности, оттенки. Маленькая, чернокрылая аликорница смотрела на неё, на пол-мордочки расширив восторженные глаза.

— Не до тебя! — Дэш выкрикнула, мысленно отбрасывая фантом.

Взгляд потянулся ниже, легко проникая за слой облаков. Вот и драконище — колосс в океане, к которому приближался рой злых огоньков. Им оставалось две мили, жалкие семьдесят секунд.

— ЭЙ, ХАРЯ! СМОТРИ СЮДА!

Она представила, как хватает небо копытами, как тянет его, — и понеслась вниз. Крылья сложились, теперь от них уже ничего не зависело: это не она летела, это сам воздух двигался, с каждым мгновением уплотняясь всё больше и больше, до хрустальных граней и радужной синевы. Она ощущала себя уже не пегаской, а огромной кометой, зашедшей на цель. Голова дракона оборачивалась — медленно-медленно — и с каждой оставшейся позади милей всё больше росла.

Раз. Два. Три…

— ЭЙ, ХАРЯ! БЕГИ ПОКА ЦЕЛ!

Дракон ухмылялся, смотря на неё. Ну так, ёпт, она могла и по-плохому.

Семь. Восемь. Девять…

— ЭТО МЕГА. СОНИК. РЭЙНБУМ!!!

Глаза прищурились, огромный носяра закрыл весь обзор. В тот же миг комета встретилась с океаном. Дэш услышала этот гром, переходящий в рёв, а сама неслась всё дальше и дальше. Сквозь муть, сквозь черноту и сквозь грохот, когда внизу что-то раскололось. И всё исчезло в тот же миг.

Рэйнбоу Дэш нашла себя среди чего-то влажного, давящего и очень холодного. Глаза болели. Перед носом дрожал испуганный краб. «Выплыть», — мелькнула единственная мысль. Крылья поднялись, опустились, она рванулась вверх, но что-то держало: словно сама вода превратилась в ловчую сеть.

И вдруг вода отступила. С хрипом она свалилась на дно.

---

---

Это была сфера. Шар воздуха на дне океана. И Дэш понятия не имела, как выбраться отсюда. Испуганный краб убежал, водоросли пружинили под копытами, а в свете фонарика она видела, как что-то движется снаружи. Что-то огромное, но вовсе не такое исполинское, как харя посреди океана. Харя дракона, которого она пришибла, не рассчитав сил…

— Ох ёпт, да я же не хотела… — она выдохнула, приложив копыто ко лбу.

И вдруг стало ясно: хотела, не хотела, но таки не зашибла. Та самая харя показалась снаружи. Дракон смотрел, скалясь на неё. И клыки были не такие уж огромные: так, с полдюжины пегасок наколоть.

— Опаньки. Ты меня съешь?

— Мит, нэсто аннуд'рох, — дракон оскалился ещё больше.

— Только не говори, что не умеешь по-нашему! Все умеют по-нашему! Даже обезьяны, тупые как бревно!

— Фарн!

Что-то шибануло в голову, язык отнялся. Но странное чувство тут же прошло.

— Что сказать-то хотел? — она оскалилась тоже.

Дракон забавно поднял бровь, и она тоже подняла. Он ухмыльнулся — и она ухмыльнулась. И тогда когти поскребли о блестящий серебром лоб. Уел, мерзавец. Так она не умела — когтей не завезли.

Дракон заговорил, и гудящий, трубный голос зазвучал отовсюду вокруг:

— Я отпущу тебя. Передай остальным: пусть берут планёры и убираются к чёртовой матери. Флот вторжения останется здесь.

— Флот вторжения? Да ты охренел!

Дракон оскалился снова. Ну так и она оскалилась, но вскоре уже сама зачесала лоб.

— Так, слушай, — Дэш заговорила, подходя ближе к водной стене. — Тут какая-то дикая ошибка. Мы не такие сволочи. В смысле, всякое бывает, но «вторжение»? Так мы не козлим.

— Сколько раз повторять, — дракон разъярился. — Это мой океан! Моё владение. А на Востоке вас не любят. Видеть вас не хотят.

— Чушь собачья! Я трижды в кругосветку летала. У меня в Маэт-Кэре куча друзей!

— Ловить вас, сволочей, не переловить…

Дракон как-то осунулся, погрустнел.

— Меня Дэш зовут. Рэйнбоу Дэш. А как тебя?

Волна прошла по водным стенам сферы. И в тот же миг всё вокруг изменилось: исчезли водоросли, растаяло дно. Секунду она чувствовала себя словно в полёте, а затем над ними зависла огромная тень корабля. Сфера двинулась наверх.

— Стой! — она схватилась за сумку на груди. — Вот, шоколадка, возьми!

Все шесть плиток, она схватила их зубами, уткнулась мордой в водную стену. Мало, конечно, но, блин, кто же знал.

— Возьми, а? — она попросила.

Дракон как-то задумчиво склонил голову, а потом всё же подхватил магией свой шоколад. Он щёлкнул когтями, и перед носом зависло что-то поджаристое, пахнущее семечками. Вафельная трубочка? Нет, показалось. Это был жареный в масле кренделёк. Она отломила кусочек, прожевала, проглотила. И улыбнулась. Вполне искренне, ибо почему бы не улыбнуться, когда делятся вкуснотой.

— Давай я позову остальных? Они там все перепуганы до усрачки, но, вообще, неплохие ребята. А Твайли даже хорошая. Вот, шоколадки например, раздаёт всем за просто так.

Дракон призадумался, будто прислушиваясь к чему-то.

— Давай, а? Подраться всегда успеем. Но как-то хреново это, сразу с драки начинать.

— Хорошо. Притащишь сюда свою Твайли, будем говорить. Жду час.

Час? Оу, такая-то уйма времени! И ни секунды она не собиралась тратить зря. Взмах крыльев, и вода ударила холодом. Ещё взмах, и удивлённый дракон остался позади. Она взлетела над океаном, и сразу же узнала, что за корабль был сверху. Старый добрый «Саншайн»!

— Скут, слышишь меня?

— Дэш!!!

— Я в норме! Твайки вернулись?!

Оказалось — вернулись. И прямо сейчас, в рубке, держат совет.

— Посторонитесь! С дороги! — она бросилась к окутанному сиянием кораблю. Кружащие вокруг пегаски разлетались, стражников столкнуло потоком ветра, а потом вдруг чёрная-пречёрная пони метнулась наперерез.

— Дэш! Ошалеть! Как ты сделала это?! Как?!..

— Не до тебя!

Но дурная пони не послушалась. Удар лбами, звёздочки в глазах, и они закружили над водой.

— Звуковой барьер, понимаешь?! Звуковой! В вертикальном полёте! Ты взяла его без внешних средств! Как?!

— Не. До. Тебя!

Рэйнбоу оскалилась, столкнувшись нос к носу с дурной мышепони. А та улыбалась до ямочек на щеках. Фанаты! Чёрт, как же она ненавидела фанатов. Любила, не без этого. Но и ненавидела вместе с тем!

— Слушай… — зашептала мышепони.

— Нет, ты, слушай! Автограф хочешь?

— А?.. Ага! — мышепони часто-часто закивала головой.

— Держи!

Промокшая сумка, конверт, стопка фотографий, которые она на всякий случай всегда таскала с собой. И вот, вроде подходящая. «Рэйнбоу. Рэйн-Боу Дэш — лучший лётчик Эквестрии». Она протянула фотографию дурной мышепони, почти умоляюще заглядывая в глаза.

— Отвяжись, а?

— Кудах!

— Нет! Я должна знать!

Что-то кольнуло за ухом. Мысли исчезли, всё почернело вокруг.

---

Твайлайт кружила по рубке. Она задыхалась, всё тело взмокло, а столы перед взглядом странно подпрыгивали. Но она знала: дело не в столах, а в ней самой. Глаз дёргался, мордочку под «Маской идеала» сковал переходящий в ужас страх.

— Подведём итоги. Операция провалена, цель ушла. Сейчас враг идёт нашим курсом, прикрываясь корпусом Саншайна. Дэш или погибла, или в плену.

— Погибла, — Твайлайт остановилась, кивнув себе.

— Не факт…

— Глоу, ты была в гуще сражения, а я следила за всем. Ты представляешь, что такое тысяча тысяч бочек пороха? Мегабочка пороха! Это был направленный взрыв, от стратосферы до дна океана. Я не знаю, как она это сделала, но она была в эпицентре. Никто после такого бы не уцелел.

Твайлайт сознавала, чётко как никогда, — она провалилась. Храбрая пегаска погибла из-за неё, просто потому что ничего не знала. А они — знали всё. Они вели дракона уже третьи сутки, оценивая его возможности и пределы сил. Его водные иллюзии, его дальность мгновенного перехода, его мощность в атаке — как личную, так и в управлении «Чёрной водой».

Врага звали Гланмир: шестой из десятка сильнейших драконов мира, самозваный владыка Моря Ветров, а с недавних пор, получается, и всего Восточного океана. Известно было, что Эквестрию он не любил. Не той тупой ненавистью, которая убивает носителя, но вполне достаточно, чтобы вредить по мелочам. Уход Селестии, видимо, развязал ему когти, а их путешествие — задело за живое. Вьюги, бури, чёрная вода — он не останавливался перед крайними средствами, хотя и не спешил убивать.

Но это случилось. Пони погибла, а значит смертный приговор подписан — дни дракона были сочтены. Селестия всегда убивала за такое: без шансов, без прощения, без надежды уцелеть. И Гланмир знал это, а значит тоже никого не пожалеет: он будет убивать и убивать, чтобы «уйти красиво» — он теперь не остановится ни перед чем.

— Что он делает? — Твайлайт спросила, остановившись перед стеклянной стеной рубки. Корабль окутывал аметистовый щит.

— Странно, но ничего.

Шайнинг тоже встал рядом, положив копыто ей на плечо.

— Враг сам загнал себя в ловушку. Теперь ему не уйти.

Легко сказать. Она в этом сомневалось: умные противники не подставлялись намеренно, умные противники не оставляли жертве шансов. А враг был не просто умным, а ещё и умелым, до этого часа он использовал всё: от маскировки, до ложных целей и обманных атак. Они должны были напасть — немедленно! — пока враг уязвим; но прямо сейчас не могли. Ещё не всех жеребят эвакуировали с Саншайна. Твайлайт позволила бы себе рискнуть взрослыми пони, но маленькими — никогда.

— Мы повторим ту же тактику, но в этот раз вдесятером, — Шайнинг заговорил, обращаясь к собравшимся в рубке офицерам. — Твайлайт?

— Готова.

— Хорошо. Твоя задача — следить за врагом. Начинай с этой минуты, мы должны знать не просто его координаты, а положение тела и головы.

Ответив, как положено, она сосредоточилась на заклинании. Взгляд затуманился, слух затопило тонким писком, но сквозь сталь переборок она теперь чётко видела змеистое тело врага.

— Гринблэйд, вы с отрядом блокируете «Переход». Начинайте по команде и не отвлекайтесь ни на что. Моя задача — держать противника и сбить его защиту. Глоу, ты пронесёшь бомбу к его голове.

Они знали всё это. Тактика была одинаковой для всех волшебных чудовищ, с которыми гвардии приходилось воевать. Зафиксировать, сбить защиту, обездвижить, казнить. И последнее было далеко не просто. Драконы рождались крепкими, запредельно крепкими: молодые — как камень, а жившие столетия — прочнее чем сталь. Даже «Луч», способный ранить аликорна, только опалил бы такому чешуи на голове. Но после войны у них были ракеты, были щито-прожигающие бомбы: новые взрывчатки, с которыми порох даже близко не сравнить. Изобретение — дитя необходимости. И да, пони умели изобретать.

А воевать — не очень. Поэтому даже с лучшими из них брат разъяснял задачу по пунктам. Он не использовал слово «убить», он говорил «уничтожить». Он делил задачу на такие мелкие подзадачи, где каждый отдельный участник и не убивал вроде, а только блокировал, нацеливал, взрыватель поджигал. Последнее должна была сделать Глоу: ей было проще всего.

— Эй, там Дэш вернулась! — мелкая единорожка заскочила в рубку, восторженным взглядом уставившись на них.

— Правда?.. Я…

— Разрешаю. Проверь!

Твайлайт сосредоточилась. Она знала метку каждой пони Экспедиции. Она могла найти каждого за десятки миль! И она попыталась, а потом снова, и снова — выбиваясь из сил. Но она не нашла Рэйнбоу. Метка исчезла, вокруг была только пустота.

— Прости, Динки. Её нет.

Жеребёнка увели, после чего проверили судно ещё раз. Да, оставались взрослые, собравшиеся на верхней палубе, но маленьких вывезли всех. Взгляд вернулся к дракону. Он по прежнему плыл под килем, будто готовя что-то ужасное, или попросту не зная, что они могут достать его даже под водой. А щит над кораблём не мог держаться вечно: у них не было кристального сердца, и поэтому он быстро, очень быстро слабел.

Что же, оставалось последнее. Решение зависело от неё.

— Разрешаю начинать, — она сказала.

«Прости нас».

---

Найтмер Мун работала. Она смотрела на спящую пони, зависшую над поверхностью воды, и видела её целиком: Каждую клетку её тела, каждую основу её родовой памяти, каждый оттенок души. Но этого было мало — она готовилась узнать гораздо большее: каждую мысль и каждое чувство, от рождения и через все её семнадцать лет.

Пони не догадывались об этом, но на самом деле у каждой из них была абсолютная память. И не только у высших разумных: у каждой мышки, мухи, червя. Но кроме того существовал защитный механизм, который приоткрывался только в сновидениях. Так выходило, что боль прошлых ошибок развеивалась, сомнения тускнели, и даже любовь постепенно становилась лишь тенью самой себя. Это и называлось жизнью в мире маленьких пони. Что до аликорнов, у них с сестрой всё было иначе: они учились, развивались, достигали совершенства в умениях — но не теряли себя.

Она была жеребёнком. Кобылкой двенадцати лет с опытом полутора тысячелетий. Сестра — чуть младше, хотя в день их встречи она уже скиталась по миру десятки лет. Они оставались маленькими, потому что маленькие — сильнее. Их восприятие мира было глубже, точнее, чувственнее, чем у взрослых. Они могли касаться нового и отступать, не застревая в плену иллюзий. Её память была памятью шагов вперёд и возвратов, чтобы новым взглядом оценить меняющийся мир. Иногда казалось, что десятки чернокрылых аликорнов стоят рядом, и она была каждой, но прежде всего — младшей из них.

Точно так же она могла взять память другого. Коснуться, познать, и поставить рядом с «чернокрылыми» обычную пони. Личности сливались, опыт объединялся: она словно бы вновь рождалась аликорном, но после этого начинала жизнь обычной пони, проходя весь её путь. Круто, и вместе с тем ужасающе. Взрослеть — отстойно! Она ненавидела это даже больше одиночества, камня и тупой пустоты. В последний раз она повзрослела, взяв память гвардейца по имени Гринблэйд. Его преданность семье едва не стоила ей жизни в Кантерлоте, а очередной цикл возврата ослаблял, временами превращая в слабоумную земную двенадцати лет.

Но с Рэйнбоу ведь будет всё в порядке? Она такая клёвая! Сильная, смелая, независимая. Точно такая же, какой была её идеальная Найтмер Мун…

— Кудах!

— Не мешай.

Идеальная Найтмер Мун исполнила своё предназначение. Она не могла идти дальше, потому что её путь вёл в никуда. Теперь она сокращала имя, называя себя просто «Найтмер». А как звучало бы «Найтмер Дэш?» «Рэйнбоу Мун»? Брр, что-то ей не нравилось ни то, ни другое. Но что уж там, бывало и хуже: когда-то в детстве она называла себя пиратским прозвищем «Сайлор».

Воспоминания текли потоком, дополняя её. Она была ловкой и сильной, драчливой, но далеко не тупой. Бывало, что она ошибалось, но чаще оказывалась права, а её не понимали. В мире наивных от природы мудрец слыл простаком. Тогда она научилась доказывать правду силой, словом, а затем и собственным именем. Потому что не могла, не хотела иначе: плохо ей было, когда другие загоняли себя в никуда.

— Кудах! Кудах! Кудах! — кто-то кричал.

Ей непросто было с друзьями. Равных-то не было. Но в конце концов, плюнув, она выбрала ту, кому помощь требовалась больше, чем остальным. Их многое связывало. А потом они встретили Селестию и узнали, что она тоже ошибается, тоже делает глупости, а потом в унынии хлопает себя копытом по лбу. Скут здорово досталось, и ей тоже — хотя её восстановленные крылья идеально прижились.

Она стала божеством, не заметив этого. Каждая мышка тоже, но была огромная разница между крупицей силы в кожистых крыльях и тем океаном, что достался Рэйнбоу Дэш.

— Да, сестрёнка так и не стала хорошим лекарем.

— Кудах…

Воспоминания возвращались в далёкое прошлое, в век Зимы. Они с сестрой тогда едва справлялись. Силы хватало, но что сила без мастерства?.. В тот век по знаниям магии аликорнов обошла бы любая из сегодняшних тваек. И тогда было решено передать часть власти крылатому народу. Перламутровые облака узнали пегасов как друзей — и с того дня помогали им во всём.

Сами же крылатые ни о чём не догадались, а уже через века относились как к должному, что погода подчиняется им. Это было рискованной игрой с самого начала, и вот, теперь воочию явился её результат — власть пегаски сравнилась с властью божества. Это должно пугать, но вместо того хотелось смеяться, широкая улыбка держалась на лице.

Безрогая аликорница жила рядом. И пожалуй, найдись кто, способный закончить её превращение, она стала бы куда достойнее таких случайных пони, как они с сестрой. Но этого не случится. Божественное божественному, а земное земному. Миру и так неслабо досталось от них двоих.

Но хватит, процесс закончен. Глаза открылись. Новым взглядом она смотрела на мир.

— Надо бы Скут подлечить.

— Кудах.

— То есть?..

Она огляделась, цепенея. Их с Дэш покрывали брызги красной влаги. Стояли суда, в небе кружили вооружённые пегасы — и тело дракона покачивалось среди опадающих волн.

— Только не говорите мне, что я вырубилась…

Дэш очнулась, огляделась тоже.

— Да как же так…

«Хочу домой».

Глава восьмая «Касание былого»

---

Это был первый день новой эры. День, когда Солнце погасло, а мир слепили ярчайшие вспышки в небесах. Начало Века Зимы, столетие до основания Эквестрии — эпоха несоизмеримо более развитых цивилизаций, но и настолько чудовищных, что о худших их чертах предпочли забыть.

Найтмер Мун была одной из немногих, кто помнил себя, — монстра в мире чудовищ, убийцу в мире убийц — и в мгновения сомнений, чтобы по-новому взглянуть на настоящее, она возвращалась в прошлые дни.

Луна — так её тогда называли; но чаще иначе: «Пират».

«Эй, сестрёнка! — это была мысль, и одновременно послание. А ещё связь, не знавшая пределов, быстрая как свет. — Проснись и пой, Тия! Всё по плану. Сегодня мы тебя освободим!»

Мысль, и ответная мысль. Короткий образ, где злая как чёрт розовогривая аликорница дёргает уши гребнем, а в пенистой ванне покачиваются крошечные скорлупки кораблей. Двенадцать — броненосцы; и ещё восемь то ли арсеналов, то ли десантных барж.

«Спасибо! Что бы мы без тебя делали».

«Может, одумаетесь?»

«Поздно уже».

Чистая правда. Уши ловили далёкие разрывы, а взгляду открывалось багряное зарево на полнеба. Солнце ещё не поднялось, предутренние сумерки только очерчивали первые тени, но побережье горело так ярко, что это уже напоминало рассвет. Номисто — портовый город до сих пор мирной страны, сегодня он превратился в пылающие руины. Тысяча планёров, десятки тысяч зажигательных бомб — сотни сожжённых домов в первом же заходе, и неизбежные сотни смертей.

Жребий брошен, война началась.

Сама Луна стояла на мостике «Эспайра»: шедевра магии и технологий, что парил над волнами, на полмили раскинув магнитную сеть. Её собственного шедевра, как и почти всё во флоте «Лунных пиратов». Самоходные баржи первого эшелона, высотные планёры с лучшей в мире оптикой, даже личные «выжигатели» её головорезов — всё выстроила, всё спроектировала она сама. Других-то мастеров не было. Что поделать: не выучились — некому было учить.

Ей тоже не хватало знаний в других областях, зато у неё были помощники, а вернее — единомышленники. Стоило позвать, как оказалось, что у Селестии полмира должников, а вторая половина — верных друзей. Спустя год подготовки и уйму попыток разрешить кризис миром — терпение закончилось. Они входили в гавань враждебного города: десять тысяч пони, подготовленных и вооружённых до зубов. Глаза офицеров горели: то ли радостью, то ли отражая зарево горящего порта.

Нос вжимался в укреплённое стекло рубки, слышались переговоры штабистов, смех командира десанта через командную сеть. А ей было вовсе не смешно. Это не первое её сражение, и даже не десятое, но всё равно мурашки бегали по спине. Она не хотела драться. Она ненавидела, когда горят шедевры, а друзья до срока уходят в никуда.

Но всё, хватит трусости. Пути назад отрезаны. Луна заговорила, прерывая остальных:

— Я войду в город первой.

— Нет, нельзя. Сначала мы разведаем оборону, затем ближнюю задачу исполнит первый эшелон. Вы — наш резерв на случай контратаки и неотложных целей. Вы нужнее здесь.

Взгляд вернулся. Невысокая земная чуть ёжилась, покусывая неровно обстриженную гриву. Маленькая, неприметная, тёмная шёрсткой — но, как обещали в Академии, исключительно талантливая. Это был её дебют.

— Поймите, — земная продолжила, стушевавшись. — Если вы покажете себя сейчас, они будут стрелять по вам из всех средств. Вы не сможете действовать эффективно в этом хаосе, так вы не уменьшите число потерь.

Луна приблизилась к ней, заставив отступить. Взгляд поймал взгляд — настороженный, но стойкий. Да и каким мог быть взгляд у хрупкой кобылки, пробившейся к вершине военной академии Юникорнии? Среди пегасов, способных одним ударом убить дракона, и единорогов, любящих запах горящих городов по утрам.

Хорошая это была земная, но, к сожалению, не выдрессированная. Учить ещё и учить.

— Если мы…

— Не указывай мне.

Луна отвернулась. Десять шагов, неяркие светильники и тёмная бронза, шум штаба и мягкий шелест ковра. Она уходила, вдыхая каждую нотку запаха — чуть сладкого, конопляного, и чуть отдающего потом: как сегодняшним, с оттенками нетерпения и страха, так и вчерашним, в котором угадывались личные ноты кобылок и жеребцов. «Невкусных» она не брала в офицеры. Это был её корабль, её убежище, её собственный уютный мирок.

А теперь чужая посреди штаба. Вчерашний жеребёнок. И смеет указывать аликорну. Куда катится мир?

«Тия, — она позвала вновь. — Ты знаешь, жуть как страшно».

«Мне тоже».

Розовогривая аликорница грызла фисташки. Вкусные, в финиках и шоколаде. Крылья сжимали изрядных размеров корзину, а мордочка тонула в чёрно-сладких шариках, которые стремительно слизывал язык.

«Тоже хочу. Оставишь немного?»

«Ага».

Что-то не верилось. От сестрёнки вкусного не дождёшься. Жутко самостоятельная, она вечно влезала в неприятности, а потом объедалась сладким до круглого брюшка. Говорила: «Очень помогает». А ещё Селестия морщила нос на её «взрослые» развлечения: мол, так дружбу не делают, мол, порочишь доброе имя аликорнов, а кое-кому потом всё разгребать. Не очень умная, зато забавная. И пусть их «связь» никогда не прерывалась, Луна всё равно скучала по белоснежным ушкам сестрёнки и её большим удивлённым глазам.

«Тия, гвардия готова вытащить тебя в любую минуту. Пожалуйста, не рискуй».

«Ага».

Слышалось громовое хрумканье — корзина фисташек показывала дно. Впрочем, рядом уже ждала другая, а услужливые ослики успели принести и фрукты к завтраку, и кувшин имбирного вина. Они беззаботно болтали с Селестией, и даже та парочка, обычно стоявшая на страже, перекусывала вместе со всеми. Если так посмотреть — плен казался нелепой шуткой; но если взглянуть иначе — в комнате не было окон, а в креплениях на груди тюремщиков висели револьверы и опасные даже для аликорна адамантиновые ножи.

— Мы готовы, — отвлёк голос.

Пегас в панцирных доспехах ждал на палубе; остальные тоже; рота личной стражи, или «подай-принеси-сбегай», как Луна называла их про себя. Вроде толковые ребята, умелые и даже верные, но она их не любила, а штабные не находили им задач. Белые вороны, что называется: воспитанники сестрёнки. Большая их часть отправилась её вызволять.

Удачи им в этом, но если не выгорит, у них было ещё два запасных плана, каждый из которых, даже по-отдельности, давал отличные шансы на успех. Если сестра её чему и научила, то главному правилу: никогда не оставляй надежды врагу.

И не жалей его, потому что враг не пожалеет тебя.

---

Город горел. Первые десантные баржи достигли пирсов, «стальные» звери готовились выйти на улицы, а с моря их прикрывали мортиры и «глазастые» конструкты. Мелькали частые вспышки, спустя секунды после которых доносился грохот, это «выжигатели» флота разносили бастионы и уцелевшие дома.

Нужно ли это было?.. Пожалуй. Если задача-минимум — вызволить сестрёнку, то задача-максимум — показать всем, что бывает с теми, кто посмеет Сёстрам угрожать. Луна взлетела над флотом, призвала «ищущих» и «злобных», и следом за серой, нечёткой волной направилась к городу. О да, её заметили, начали стрелять! Но этого было мало.

— ЭЙ, ОСЛИКИ! МОЛИТЕСЬ СВОЕМУ АКБАРУ! ПОНИ ПРИШЛИ!

Вот теперь-то впечатлились. Взрывы сливались, линии трасс чертили небо, а слепящие круги прожекторов пытались нащупать её. Глупые-глупые ослики. Она вела иллюзию — сияющую, бросающуюся молниями — а сама устроилась под финиковой пальмой на окраине порта. Финики, к слову, были вкусными, а ещё она захватила термос с завтраком и узелок печений. Этому тоже сестрёнка научила — пусть хоть весь мир рушится, а позавтракать не забывай.

Тем временем работа кипела. Пегасы крепили к пальмам антенны ретрансляторов, единороги вытаскивали из планёров тяжеленные радиореле, и даже земные корпели над картой, которую усеивали всё новые и новые красные значки. По-умному это называлось Передовой командный пункт. Ещё был Основной, на флоте, где одна аликорница всем бы только мешала; и Тыловой, где уже снаряжали планёры на второй вылет: в этот раз они готовились нести не только бомбы, но и вооружённый до зубов десант.

«А мы тут уже порт взяли», — похвасталась она перед сестрой.

«Не принижай их».

Ага, она и не собиралась. Ослик с пулемётом, это уже не просто ослик, а когда рядом с пулемётчиком сотни таких же, а позади них пушки, гаубицы, сухопутные броненосцы — вот тогда-то уже становится неуютно. Но что поделать, это не ослики такие, это мир такой.

Номисто оборонялся отчаянно. На первый налёт пегасов они не успели ответить, но воздушный десант пришлось перенести за городскую черту. Ладно бы ещё пулемёты, их можно подавить с воздуха, но хитрые ослики закладывали взрывчатку в канавы и засыпали щебнем. А потом случался такой «БАХ», что мог начисто выбить Низко летящее звено крылатых, а то и целый взвод.

Их собралось десять тысяч, но и врага — почти столько же. Город вооружался, город ждал нападения. Здесь была и система бастионов на подступах, и мины в пригородах, и опорные пункты в глубине. Каждую улицу перекрывали огнём пулемётов, во дворах прятались мортиры, а в полуподвалах лёгкие орудия на колёсных станках. Были подземные переходы и подземные склады, кабели для связи и заготовленные заряды, способные обрушить здание, а то и целый квартал. Одного не хватало — магии. Не умели, не могли. Это многое меняло.

У «Лунных пиратов», напротив, с орудиями было не очень, зато колдовских штучек — завались. «Ищейки» вперемешку с «глазастыми» кружили над городом, мастера поиска прощупывали улицы: повсюду вились едва заметные серебристые нити, способные как ощутить движение, так и распознать цель. А потом били «выжигатели» — сферы раскалённого воздуха поднимались, быстро уплотняясь, чтобы на верхней точке траектории ускориться, легко залетая в окна и бойницы крепостных стен. Бастионы горели, непрочные глинобитки пригородов складывались как карточные дома.

Но это было только началом: настоящий ужас разворачивался в порту. Быстрые как ветер «стальные» бросались через полосы поредевшего огня, достигали укреплений: единственное касание, и стены таяли, а в проломы врывался скрытый в телах «стальных» ядовитый газ. Иногда им не везло, и удачный выстрел пушки разносил конечность голема на осколки — обрубки таких слепо ползали посреди улиц, добиваемые со всех сторон. Но следом за ними двигался чернильно-чёрный туман и скрытые в нём «головорезы». Прозвище было буквальным: любили они поразвлечься, на спор вырезая защитников «Лезвиями» и «Нитями», при этом даже не заходя в дома. Хотя, здесь и сейчас рогатые не играли, а просто чистили гранатами всё на своём пути.

Ещё были факторы обороны и подготовленной местности; боевого потенциала и расчётных боеприпасов; связи, резервов и цепочки командования. И эти факторы играли на стороне врага. Говоря проще — силы были равны.

— Котик-один, котик-один, выходим к рубежу «Акация».

Наконец-то долгожданная передача. Задержавшиеся десантники высадились, разведали предместья, и теперь всеми силами полка подходили к городу с северной стороны. Не так хорошо вооружённые, как прикрытые «выжигателями» и «стальными» флотские, они всё же могли исполнить в операции ключевую роль: стало быть, атаковать врага со спины.

Что в штурме города самое важное? Если по-уму действовать, а не как всегда. Земная из Академии объясняла: нужно раздробить гарнизон. Разведка, плацдармы, артиллерийская подготовка — и удары по сходящимся направлениям. С севера и с юга, с востока и запада — чтобы всё горело, всё взрывалось, чтобы ужас шёл со всех сторон. Вот тогда-то и наступает предел прочности: штабы уже не успевают реагировать на угрозы, гарнизоны опорных пунктов теряются, а бедные оглушённые ослики дрожат, прижимая копыта к голове.

Так получалось, что чем жёстче действовал нападавший, тем меньше было сопутствующих жертв. Оперативное искусство было полно закономерностей, странных для неподготовленного ума.

---

Светало. Артиллерийский огонь то затихал, то усиливался. Звенья планёров заходили на город, помогая наземным силам продвигаться. Если смотреть сверху, это напоминало две полосы вспышек, идущих и с юга, и с севера — чтобы сойтись в центре, где на холме над ратушей поднимались стены старого городского форта. Вернее, уже не стены, а руины. Оттуда до сих пор отстреливались, а пегасы с упоением сбрасывали десятки стенобойных бомб.

Часто Луна вмешивалась в ход боя, показывая себя чем-нибудь эффектным, но вовсе не обязательно эффективным. Образ, это важно. И пусть земные из Академий хоть сто раз считали, что её место в резерве, она-то лучше знала, что за головорезы ходят под её крылом. И она любила их, своих негодяев. Настолько бестолковых, что им каждый раз приходилось доказывать, кто здесь главный. И настолько тёплых, живых, что было проще выйти самой впереди строя, чем думать о тех, кто погибнет к исходу дня.

В спокойные минуты она отвлекалась, смотря как сестрёнка завтракает, рассказывая сказки маленьким осликам, а после читает и самолично готовит вкусный обед. Сегодня это были лангусты, рисовые блинчики с овощами и огненно-пряный нутовый суп — кухня дикого континента, исторической родины незадачливых ослов. Много их собралось в просторном зале столовой, но какие-то они нерадостные были, погрустневшие. Вооружённых добавилось, а безоружные в туниках настороженно морщились и поглядывали вокруг. Селестия их успокаивала. По-своему, по-аликорньи, рассказывая истории про «Коробочку» и «Паровозика, который смог».

— Богиня, — послышался новый голос. — Прости, с театром не выйдет. Срочные дела.

Говоривший был выше прочих. Жеребец из племени импал, но исключительно крупный по их меркам. Он носил белый плащ с туникой, а голову венчали изогнутые рога.

— Дай угадаю, атака на Номисто?

«Тия!»

— …Да. Худшее случилось. Но мы отобьёмся, я постараюсь не ранить её.

— Кест, мы можем пойти вместе, — Селестия сказала мягко. — Я разрешу конфликт.

Враг покачал головой.

Если ты умней, чем тысячи машин.
Надёжней, чем бетон античных стен.
Зачем тебе наш мир, безрадостных картин?
Что хочешь получить от нас взамен?

Вот кого нужно было взять и жестоко убить. А потом оживить и убить снова, чтобы неповадно было. Надо сказать, в мире хватало уродов, которые считали, что им всё позволено. Боги — раз, с этими всё ясно. Их отпрыски — два, эти тоже безнадёжны. Потом были сволочи, называемые верховными жрецами, и особенно самодовольные волшебники-архонты. И наконец последний, слава Дискорду, немногочисленный подвид. Хранители Элементов. Ровно трое — которых Селестия ещё не добила. И да, этот был одним из них, с которым слишком самоувереной сестрёнке не свезло.

— Ты знаешь, Кест, это никогда не закончится, — Селестия вновь заговорила. — Мы так и будем истреблять друг друга, потому что нас учат именно этому…

Она коснулась револьвера одного из тюремщиков, поднялась.

— …Мы должны остановиться. Возможно, отступить в прошлое. Мы ошибаемся, полагаясь на чужие знания. Мы должны основать собственные культуры мира и войны.

Они об этом каждый день говорили. Селестия убеждала, двурогий упрямился. Да и сама Луна ошалела бы на его месте. Главной силой Княжеств была библиотека; крипта священного города Шувы, или Замок-под-тёмной-скалой, где хранились военные технологии прошлых времён. Сестрёнка с жеребячьей непосредственностью предлагала его разрушить. А следом и мануфактории, склады вооружений, военные проектные бюро. Самоубийство, так это называлось, но Селестия надеялась разом обезоружить весь мир.

Проблема была известна каждому, кто умел хоть немного думать головой. «Дилемма заключённого», «Ловушка взаимных предательств». Страна строила броненосец — соседи отвечали армадой; страна реформировала армию — соседи в панике вооружали новые полки. Все ждали нападения, все боялись, и только самоубийца в таких условиях доверился бы другим. Между тем маховик раскручивался, требования к армии росли, а вместе с тем и военные расходы. Экономики падали, народы беднели, начинались волнения — и мир шёл к своему закономерному концу.

Селестия пыталась найти решение; десятилетиями обхаживая эту раскалённую бочку, не позволяя ей взорваться; и Луна тоже, от посольства к посольству следуя за сестрой. Но это не помогало, всё становилось только хуже. Локальные войны сменялись глобальными, ружья пулемётами, а колесницы машинами, со всех сторон обвешанными бронёй. Когда все вокруг озверевшие, это уже не решалось словами — приходилось лупить, лупить и ещё раз лупить.

Так появился флот и гвардия, а после и Прибрежный союз. У них не было собственного клочка земли, и поэтому они поселились в нейтральных водах. У них не было друзей, и поэтому они их вырастили, помогая подняться к вершине власти своих государств. Вечная жизнь аликорнов, вот что было их главным преимуществом, и этим они воспользовались сполна.

Но в конце концов узел завязался. Фигуры двинулись по карте, собираясь в единственной точке. От сегодняшних решений зависело всё.

Между тем Селестия продолжала:

— …С каждым днём промедления мы проигрываем. Я опускаюсь, сестра опускается, вы тоже уже не прежние. Если ничего не сделаем сейчас, спустя век останемся в выжженных нами же пустынях. Нас слишком много — и все разные. Конвенций недостаточно, Союз наций неэффективен. Миру нужна единая власть.

— Но почему твоя?

— Потому что нас с сестрой двое. А все прочие — одни.

Оу, это было мило! Но разговор не клеился. Уж насколько легко Селестия играла простыми тюремщиками, настолько этот Кест был непримирим. Как и все смертные, плевать он хотел на общее блага, лишь бы его Княжествам было хорошо. К сожалению, им с сестрой нечего было предложить процветающему народу. Всё-то у подлых осликов было: и армии, и флоты, и амбиции на весь континент. Оставалось единственное, крайнее, но чертовски эффективное средство — лупить, лупить и ещё раз лупить.

Двурогий поднялся, готовясь уходить.

— Прости, Кест.

— За что прощать-то? Бури случаются. Никто здесь не виноват.

Откланявшись, жеребец ушёл. Вскоре кружащий над домом «глазастый» отследил взлёт планёра, а спустя минуту посадку другого. Стражи стало больше, но по настоящему опасных в доме «Хранителя верности» не осталось никого. И Луна улыбнулась. Почему бы не улыбнуться, если враг сам идёт в подготовленную ловушку, сестрёнка в безопасности, а осликов, к слову, в Юникорнии покупают по штуке за полтысячи эфес.

---

Солнце стояло в зените, дым пожаров поднимался здесь и там. Изредка потрескивали выстрелы, в подземных переходах глухо ухали подрывные заряды, но бой на улицах Номисто затих. «Лунные пираты» победили: причём сделали это к расчётному времени, с предсказанными потерями и не затратив больше необходимого минимума средств. Как говорится: оправданные ожидания — признак мастерства.

Следом за десантниками в город вошли роты зачистки. До ушей закованные в броню единороги, которые проверяли магией каждый дом. «Наружу!» — они требовали; после чего в подвал влетала бомба, начинался отсчёт. Кто-то выходил, кто-то артачился. Последних обрабатывали дурманящим газом; дорогим, между прочим; а потом с обидными подсрачниками и подзатыльниками вытаскивали левитацией. Сотнями, а вскоре и тысячами, осликов уводили к переполненному баржами порту.

Луна стояла на крыше чудом уцелевшей ратуши: на виду у всех, но так, чтобы никому не мешать. Невысокая земная ждала рядом, опустив взгляд. Ушки прижимались к голове.

— Это отличается от Академии, не правда ли?

Земная промолчала, вежливо кивнув.

— Хочешь, ослика подарю?

Чуть подумав, кобылка вновь кивнула. Умница. Дарёный ослик ведь на то и дарёный, что его не запрещается и отпустить. А там, глядишь, и полегчает. Ещё недавно земные тоже были в рабстве. Да что там, она сама родилась в рабстве! Но когда с одной стороны мерзкие воспоминания, а с другой полтысячи полновесных эфесов — воспоминания неловко отступали, а душа пела, виляя хвостом.

Так сколько же будет прибыли? Тысяча осликов на баржу? Не, тысяча много, помрут ещё. Лучше выбрать самых крепких и всего по пятьсот. Стало быть тридцать тысяч, пятнадцать миллионов эфесов. Пять миллионов ей лично, пять на флот, пять ребятам. Кто говорил, что пиратство невыгодно?.. По зубам уроду мешком золота. Они в этом золоте буквально купались! Лучшие вояки мечтали служить с «Лунными пиратами», лучшие корабелы воплощали её проекты в керамику и сталь.

И даже маленькая земная рядом — жемчужина Военной академии — хмурилась, грызла гриву, а всё равно помогала. Именно она сделала нападение настолько стремительным и лёгким. Ради денег, ради славы, ради болевшей с детства младшей сестры. Младшенькую, кстати, пришлось авансом подлечить: потому что дело делом, а шантаж для слабаков.

— Что же, — Луна обернулась к земнопони, заглядывая в глаза. — Мы начинаем второй этап плана. Игры закончились, я тебе подчиняюсь. Я сделаю всё, что ты скажешь. Пожалуйста, не подведи.

Всё же хорошо это, иметь в команде военного эксперта. Можно придумать хитрый план, можно вооружить до зубов своих головорезов, можно изучить слабости врага; но чтобы объединить всё это, рассчитать по боевым потенциалам и минутам боя — тут уже её аликорньего опыта не хватало. Зато земная умела, земная могла. Жаль только, что как личность оказалась настолько зажатой: ни поцеловать в мордочку, ни обнять перед сном. Можно, конечно, и силой — но радости это никому не добавит. И нет, она не для того собирала «Лунных пиратов», чтобы видеть вокруг хмурые морды и заплаканные глаза.

Надо сказать, был способ обрадовать даже эту земную. Очень сложный, немыслимо дорогой способ, но такой забавный, что, может, стоило попробовать?.. Хотя бы единственный раз.

— Знаешь что…

Луна взяла всю свою жадность — визжащую, злобно всхрюкивающую — да и вышвырнула прочь.

— …Знаешь что, если у нас получится, я подарю тебе всех осликов.

Земная подняла взгляд.

— Да, ты не ослышалась. Освободить сестрёнку, захватить Элемент, дать по носу уродам. Разобьём их флот — и все твои ослики свободны. Ты уж не подведи.

Именно так сестра и заводила друзей. Взять, да и подарить товарищу праздник, не оглядываясь на собственную выгоду. Это называлось Тия-стиль. А что до неё, она старалась быть рациональной. Нет осликов — нет и богатства. А богатство нужно. Десять тысяч голодных ртов здесь, десять тысяч на Рифах — и все ведь жадные, только о себе и думают. Ухи не хотим, делай что хочешь, но давай пироги с яблоками; а ещё хорошего вина, дымного кифа, «весёлых» ирисок; и — обязательно! — услужливых жеребчиков и милых юных кобылок. И нет, полосатые не сгодятся — надоели полосатые! Как хочешь извернись, а пони давай. Компетентность стоила дорого — чудовищно дорого, особенно если помнить, что половина её головорезов рогатые, а вторая половина крылатые, и чуть что им не понравится, могут попросту улететь. Впрочем, были и те, кто остался бы с ней до конца.

Земная рядом размышляла, сосредоточившись на чём-то своём. Милая она была: не атлетичная, но и не слабая; чуточку неряшливая, но ни в коем случае не грязнуля. А если принюхаться — пахла корицей, это был её природный аромат. Нравится — так это называлось. А когда кобылка нравится, её нужно было обнять и ни за что не отпускать. Обнять — после победы; поцеловать в носик — спустя месяц; а в губы — через год. Через два года маленькая земная будет уже достаточно податливой, а через три — умелой. Наконец, настанет то особенное время, когда пора. И Луна возьмёт её за ушко, потащит за собой, а потом будут другие кобылки и другие жеребцы, такие же особенные, как и эта маленькая. И она сблизится с ними, узнает их и попробует, а потом, может, и найдёт своего особенного пони, чтобы подарить ему парочку-другую чуть неловких, но очень смышлёных и вкусно-коричных жеребят.

Личности — мимолётны. Богатства — призрачны. Победы — недолговечны. А семьи живут. И она любила семьи своих подопечных, где одни мордочки сменялись другими, но каждый маленький был напоминанием о ушедших друзьях.

---

Было уже за полдень, давно миновало время обеда, а «Лунные пираты» не отвлекаясь ни на что готовились к обороне. Укрепления, ещё недавно занятые осликами, наскоро очистили и проверяли на «сюрпризы»; подземные проходы минировали, а надземные перекрывали «Нитями» вместо бесполезных в неумелых копытах пулемётов. Вообще-то ребята хотели ими воспользоваться, но земная из Академии строго запретила: поминая какие-то там карточки и систему огня.

Впрочем, у них и без пулемётов хватало своих игрушек. Палочки например. Лучшие назывались «Выжигателями», но их делать муторно, поэтому простым головорезам Луна раздавала что попроще. «Молнии» там, «Звёздочки», «Стрелы-ищейки» — всяко-разную мелочь, ибо скучно было останавливаться на чём-то одном. Бедная земная полгода работала, распределяя их арсеналы по отделениям и взводам. На Рифах они выстроили почти точную копию Номисто, каждый день устраивали учебные стрельбы, а каждую неделю манёвры. Морока была ещё та. Зато результат!.. Бойцы знали город как родной, а маскировались словно тени. Вражеские планёры-разведчики едва ли видели что-то кроме пустых улиц и чадящих руин.

Флот, набитый заложниками, между тем отходил. Но шансов у него не было. Потому что нельзя просто взять и ограбить город стомиллионной страны. Армада приближалась, до боя оставался неполный час.

«Думаю, пора», — Луна обратилась к сестре.

«Скажи им не убивать».

«Знаешь что?!..» — слов не нашлось, и поэтому она передала образ, где кованое копыто встречается с белым пушистым носом. Сестра, словно ёжик, ощерилась с той стороны.

«Необучаемая порода».

«Уж кто бы говорил!»

Картина смазалась. Только что сестра была в зале столовой, а теперь взгляд показывал пыль, цинковые отблески — узкий как копыто вентиляционный проход.

«Оу, добро пожаловать в полиморфы!»

«В нос дам».

Извне громыхнуло. Поместье прочертило узким как скальпель лучом «Разделения». Все линии связи, наблюдения, активации мин — были уничтожены в единственный миг. А следом к кругу построек на холме метнулись пегасы.

«Говорю же, не убивайте!»

«В нос дам».

Всё трещало, всё грохотало. Потоки «Звёздочек» разносили уцелевшие стены, «Копатель» принялся за расчётное место, выбрасывая в небо потоки пламени и гейзер дроблёных камней. Двадцать секунд — и скважина готова. Тридцать секунд — и заряд вскрыл керамическую стену бункера. Злая как чёрт аликорница отряхивалась среди развалин и падающих с неба горящих камней.

«ВСЁ! УХОДИМ!»

Селестия показала себя, после чего немедленно исчезла. В безопасности «Перехода» она неслась над полями и рощами акаций. Свистел ветер, слышались хлопки крыльев, а фисташки с громовым треском хрустели на зубах.

«Так, внимай, — она перешла на шифрованную мыслеречь. — Я возвращаюсь в одиночку, кружным путём. Так надо. Вы должны захватить Элемент. Все Хранители сегодня близ Номисто. Другого шанса не будет…

Ага, и правда не будет. Их с сестрёнкой попросту убьют.

«…Я захвачу остальные Элементы и скоро буду. Не вызывай меня без необходимости, иначе нас раскроют. Завершите бой как можно быстрее, он привлекает внимание. Помехи усильте до предела и не ослабляйте ни на миг…»

Когда сестрёнка паниковала, она раздавала приказы. В таких случаях нужно было обнять, дать стаканчик мороженого и спеть её любимых «Дракончиков». Но сначала всё-таки сделать дело. Бывали такие дни, когда они плакали вместе; бывали и такие, когда прятались от кошмаров. Но это не помогало. Мир становился хуже, мир пустел.

Наконец, речь закончилась; фисташки хрустели так, будто сестрёнка собирается съесть весь мир.

«Крылья подводят? Как рог?»

«Пока на нуле. Держитесь там. Придумаю что-нибудь».

И только в это мгновение Луна осознала, как же её трясёт.

«Больше… так не рискуй».

«Больше не попадусь».

Что же, хотелось надеяться. Так или иначе, задача-минимум выполнена, теперь оставалось разобраться с Армадой, заполучить этот чёртов Элемент и вывести ребят из Номисто, пока на них не кинулась вся страна. Кто говорил, что быть пиратом просто?.. «Думай наперёд, думай наперёд», — когда-то её поучала сестрёнка. А теперь всё чаще казалось, что и самой Селестии не помешало бы вспомнить такие слова как «осторожность», «предусмотрительность» и «здравый смысл».

Наверное, всё это просто изматывало их.

— Они на рубеже развёртывания, — послышался голос военной земной.

Худшее начиналось. Дистанция десять миль — и они приближались. Дюжина броненосцев, каждый из которых вдвое больше её «Эспайра», а за ними десантные баржи, такие нагруженные, что едва поднимались над поверхностью земли. А дальше колонны на дорогах, где тягачи тащат здоровенные гаубицы, волны самоходных планёров — готовящихся выйти на цель. Тут уже никаких «стальных» не хватят — задавят и не подавятся. И они были очень, очень злыми. Они собирались атаковать сходу, чтобы уж наверняка никто не ушёл.

Безнадёга — так это называлось. Зато у «Лунных пиратов» было супер-оружие! Она лично. А ещё ослики, десятки тысяч осликов. И нет, ей не стыдно было закрываться живым щитом.

Земная вновь заговорила:

— Они начнут с охвата города, удерживая дистанцию. Под прикрытием броненосцев баржи высадят десант и артиллерию, затем Армада последует за флотом. Они знают, что у нас нет шансов, поэтому не будут стрелять по транспортным судам. Они считают, что нам не выстоять и против половины Армады, поэтому возможно так сформировать поле боя, чтобы противник её разделил.

Боялась, маленькая. Да и у неё самой, не будь она двухсотлетним аликорном, тряслись бы поджилки. Слабенькие ослики закончились, зато пришли большие и очень злые. Во главе со своим богом. Потому что нельзя обижать маленьких! За такое в нос даёт старшая сестрёнка. Ну, или как у осликов, — старший брат.

Она пыталась нащупать его, но нет, — не чувствовала. Кест осторожничал, в точности как береглась и она сама, нос не высовывая из убежища передового штаба. Бессмертие бессмертием, но всякое могло случиться: как прилетит из главного калибра, и всё, рожек-крылышек не соберёшь.

Игры закончились. Теперь только маскироваться, маскироваться и ещё раз маскироваться — а как маленькая земная скажет, стремительно выскакивать и очень больно кусать. Броненосцы не просто так назывались. В лоб такую махину не пробить. В смысле — ничем, даже лучом «Разделителя». С борта тоже, разве что магнитная пушка возьмёт. Толщина броневой палубы, конечно, была вшестеро меньше, но так и ослики не тупые — сверху каждый корабль как дикобраз щетинился стволами зенитных орудий. Единственное слабое место было снизу, где мягкое подбрюшье: левитаторы, поворотные гондолы и турбовинтовые движки. Ну так броненосцы и не поднимались высоко над сушей, они шли лишь чуть выше домов и деревьев, опираясь на огромную и сияющую как грозовой фронт магнитную сеть. Это были исполинские самоходные орудия, созданные с единственной целью: чтобы убивать ужаснейших чудовищ и слишком много о себе возомнивших богов.

«Лунные пираты» могли уничтожить один броненосец — планирующими бомбами. Два — если она вмешается лично. Три — если случится чудо и после двух первых атак повезёт уцелеть. Но на этом всё: пегасы закончатся, все аликорньи силы иссякнут — а следом, пользуясь преимуществом в скорости, озлобленные ослики уничтожат флот и последние остатки её сухопутных войск. Поэтому, что бы ни случилось, — терять пегасов запрещалось. Если всё пойдёт не по плану, только на планёрах будет шанс оторваться от врага.

Чтобы «сформировать поле боя» они жертвовали флотом. «Эспайром», «Авангардом» и остальными кораблями, в которые она вкладывала душу и десятилетия труда. Флот отступал с минимально-необходимыми командами, а она ждала, когда загремят магнитные пушки броненосцев, превращая фрегаты в дымящиеся остовы на воде.

— Они высаживаются, — заговорила земная. — Как мы и ждали, это три полка десанта, по батальону на каждую баржу, а с ними гаубичная артиллерия дивизии, высадку которой с воздуха прикрывает армейский эшелон. Мы должны навязать им встречный бой. Мы должны вступить в бой на открытой местности и сорвать развёртывание артиллерии, чтобы часть броненосцев отвлеклась от флота на более значимую цель.

Могла бы сказать проще — время умирать. Не всем, конечно, а каждому десятому. Ровно такие потери предсказывали расчёты маленькой земной. А выбора-то и не было: попробуй они держаться за город — под огнём артиллерии погиб бы каждый третий, а остальные сбежали бы ещё до исхода дня. Потому что порода такая. Мобильность, вот что было главной силой «Лунных пиратов». Каждый единорог и пегас учились работать в паре: они могли ударить, а уже через минуту быть за милю от цели, в готовности к очередной задаче, звонким монетам и новым звёздочкам на броне.

«Лунные пираты» побеждали регулярные армии. Почти всегда. Скорость, концентрация сил, манёвры — в этом они были гораздо сильнее. Но за спиной врага стояли огромные страны, и сколько мышке не кусай кошку — исход один.

---

Броненосцы открыли огонь. Прямой наводкой магнитных метателей, как только силуэт замыкающего колонну корабля показался над горизонтом. Сжав зубы Луна следила за «Эспайром», в который снова и снова попадали быстрые как вспышки снаряды. Кристальный щит рухнул после третьего залпа, броневая рубка обрушилась после шестого, а после десятого она видела уже не корабль, а остов, плавучести которого едва хватало, чтобы держаться над водой. Настало время второго судна в колонне, третьего, четвёртого. Ответить было нечем. Луч «разделителя» был броненосцу, что слону дробинка, а «выжигатели» тем более не могли ничего сделать с прочной как ничто в мире керамической бронёй.

Увести флот раньше было нельзя; земная запретила; лучшими кораблями в мире они жертвовали ради того, чтобы броненосцы увлеклись преследованием. И это работало: дюжина золотистых громад всё дальше отдалялась от побережья, идя к своему закономерному концу. Но дюжина, это слишком много: чтобы слабая надежда на победу превратилась в уверенность, флот нужно было разделить.

Земная вновь заговорила:

— Мы должны атаковать гаубицы на правом фланге, чтобы затем обойти центр. Левый фланг — ложная атака. На развёртывание в боевой порядок нам понадобится две минуты. Путь до цели — три с половиной. Столкновение — десять минут. Ложную атаку вам придётся провести лично, так мы вдвое уменьшим число потерь.

Лишь через миг Луна осознала, что земная не просто про себя рассуждает, а обращается к ней. Подрагивающее копытце тыкало в бок.

— Я должна лететь с вами. Дальше счёт пойдёт на секунды, помехи придётся усилить. Мы не сможем рассчитывать на дальнюю связь.

А ведь храбрая, или же исключительно смышлёная: потому что только большая умница бы догадалась, что нет более безопасного места в мире, чем под крылом аликорницы, прошедшей через два столетия и десятки битв. И Луна улыбнулась ей, едва удерживаясь, чтобы не ткнуть носом; а потом левитация подхватила маленькую земную, уютно устраивая на спине. Обычно она позволяла это только жеребятам: но кобылка уж очень напоминала подростка: такая же большеглазая, с мокрым носиком и дрожащая от ушей до копыт.

— Пора.

Короткий сигнал, и зажглись дымовые шашки. Несколько мгновений сияния рога, и вдобавок к дымовой завесе поднялся жемчужный туман. «Лучащийся», что выжигал себя, светясь во всех диапазонах. Это называлось — ни врагам, ни себе. Связь прервалась, зрение заполнило ослепительно-белым светом, но роты уже поднимались в небо — каждый пегас знал этот манёвр до автоматизма, до пустоты в голове.

— Раз, два, три…

Она взлетела, следуя за крылатыми личной стражи. Внутренний компас — и поворот на север; планка «Горизонта» — и угол атаки крыла. Дальше всё просто — достаточно знать свою скорость, расстояние до цели и не забывать про секундомер. Божественного чутья не требовалось, но всё же сосредоточившись до предела она вызвала «глазастых». Словно завеса город перекрывало огромное облако — и вот оно колыхнулось, вспучиваясь и раздаваясь в стороны, потекло вперёд. Пегасья сила делала свою работу — крылатые летели, и гнали дымовую завесу перед собой.

Грохот зенитных снарядов, свист ветра в ушах, едва слышимые яростные и испуганные крики. Шестьдесят секунд полёта, и миля позади. Сто двадцать секунд — и свист пуль, звонкие удары о щит — пролёт над фронтом атаки. Сто восемьдесят, и картина бесконечных золотых полей, освящённых светом заходящего Солнца. Дымовая завеса осталась позади, а впереди крошечными точками блестели нацеленные на город орудия. Их тоже пытались прикрыть дымом, но ветер усилился настолько, что акации гнулись как тростинки, а высокую, с рост ослика пшеницу прижимало к земле.

— СТОЯТЬ ВСЕМ! СМЕРТЬ ПРИШЛА!

Она ударила вниз, ощущая, как подобно цепи «Нить» вьётся, срывая прицелы орудий и оставляя глубокие прорези на станках. Зенитчики падали, накрепко схваченные «Звёздочками», молнии били во всё, что хоть немного напоминало скрытые под маскировкой позиции связистов и артиллерийских штабов. А ещё были сотни, сотни крылатых иллюзий, что мимо неё неслись на врага. Тридцать секунд, и одна батарея — готова. Минута — и от второй остался только дым.

Мелкая земная на спине дрожала, со всей дури сжимая бока и шею. «Минута десять, минута двадцать…» — она ни на миг не прерываясь продолжала считать. А силы между тем иссякали. Рог не бесконечный, аликорны не всесильные, и на второй минуте боя Луна использовала своё последнее средство, вновь закрывая небо завесой жемчужного тумана. Теперь новый сигнал — звонкий до боли в ушах — команда личной страже, и сразу же отступление. Она ушла к городу мгновенным переходом, отчаянно надеясь, что крылатые гвардейцы всё же выберутся своим путём.

По другую сторону холмов тоже всё горело: дымные столбы поднимались над горизонтом, частые разрывы планирующих бомб накрывали холмы. Она видела тела — блестящие доспехами крупинки среди упавших планёров, что там и здесь остались за фронтом атаки. Некоторые ещё двигались, некоторые пытались ползти. И это значило, что всё — отступления не будет. «Лунные пираты» не бросают своих.

— Армада. Что с Армадой?.. — закашлялась земная, пытаясь оглянуться.

Армада… не разделилась. Вся дюжина ярких как золото махин по прежнему преследовала флот. Они должны были разделиться! Но не сделали этого. И даже авиацию прикрытия не отвели. Ослики вовсе не были тупыми, они не хотели рисковать.

Земную трясло.

— Держись, маленькая. Ошибки случаются. Что делаем дальше?

— Д-дистанция?

Она прикинула «Лучом» — пять миль, почти ровно. А скорость — половина от предельной, тридцать узлов. Цепь броненосцев уже миновала дымящий остов «Эспайра», гидросамолёты садились рядом с набитыми заложниками баржами; там и здесь вспыхивали короткие перестрелки, но пегасы тут же бросались прочь.

— У нас… нет времени на перегруппировку. Атакуем сейчас. Атакуем всем.

Что же, прощайте пегасы, время умирать. Два броненосца, если случится чудо — три. И всё, на большее её лучших крылатых не хватит. Дальше всё зависело только от союзников. Которые на таких условиях могли вовсе не вступить в бой.

— Вперёд, — она приказала.

«Луч» к высотному планёру, ко второму, к третьему. На всякий случай она передала сигнал наблюдателям каждой из эскадрилий. У них было ровно три сотни кумулятивных бомб: огромных, крылатых, с реактивными ускорителями. И три сотни самых безумных на свете пегасов, которые поведут эти чудовища, чтобы бросить в последний момент. Три четверти собьют на подлёте, половина промахнётся, но хотя бы несколько из оставшихся повредят что-то важное: рубку управления, двигатель, орудийный ствол.

Был у броненосцев ещё один недостаток, кроме мягкого подбрюшья — их главные орудия были курсовыми. Огромные стволы, длинные как сам корабль, парящие на магнитных полях — они создавались, чтобы пробить любую защиту. Хоть самого чудовищного дракона, хоть левиафана, хоть божества. Но они могли стрелять только вперёд. А ещё была инерция; безжалостная штука; даже на реактивной тяге броненосцы разворачивались несколько минут.

Настало время реализовать преимущество, ради которого они угробили половину флота. Последний сигнал — мгновение напряжённого ожидания — и ответ:

— Мы идём.

Море под баржами осветилось. Они пришли.

---

Те же отблески золотистой керамики, те же гладкие очертания корпусов, те же стволы курсовых орудий — а ещё «Кристальные» щиты, «Невидимость» и «Водные стены». Крейсера третьего флота Юникорнии мало в чём уступали броненосцам. Их было шесть, всего шесть — но у них было преимущество первого залпа и такой дистанции, с которой можно целиться не в точку на горизонте, а в двигатели, орудийные казематы и кормовые рубки, где у дредноута располагался главный командный пункт.

Первый залп — начало разворота. Второй — четверть дуги. Два фланговых броненосца усеивали вспышки столкновений, оставлявшие трещины и раскалённые до белизны следы. Снаряды из тяжёлого металла, способные на куски разорвать левиафана, они встречались с самой эффективной в мире композитной бронёй. И бронеплиты взрывались, отражая энергию ударов, изнутри вырывался дым.

Да, вислоухие, вы не обознались! Это вовсе не пиратский рейд, это нападение одного государства на другое. Вероломное. Без объявления войны. Но мировой гегемонии ведь всякое можно? В конце-то концов должны же покупатели осликов заботиться о своих поставщиках.

— Моя очередь, — Луна обернулась к земной, мгновение размышляя, но та мотнула головой.

Вместе, так вместе. В очередном вихре «Перехода» она метнулась вперёд.

Тем временем крейсера выстрелили уже в четвёртый, в пятый раз. Два крайних броненосца легли в дрейф не закончив разворота. Левитаторы посыпались, кормовые рубки горели, и магнитная сеть, удерживающая их в воздухе, тускло колыхалась на воде. С этими покончено, но и остальным досталось. У одного пробоина в борту — повреждено орудие. Другой кренится — управление потерял. За жалкие минуты были выведены из строя четыре корабля, стоимостью с иной город, которые строили годы и проектировали десятки лет.

А она уже неслась к пятому. Магия складывалась в новую игрушку: клинок «Разделения» — длинный как её тело, но просто ничтожный на фоне огромного корабля. И тем не менее он был эффективен: касание, ещё касание — и осколки броневой плиты посыпались, в днище дредноута открывалась дыра.

— НУ, КЕСТ, ДЕРЖИСЬ СКОТИНА! Я ИДУ!

Это флагман, она знала. Элемент рядом — она чуяла его! И пегасы тоже добрались до цели — стоило ворваться, как от череды взрывов всё затряслось вокруг. А она не задерживалась. Бросок в конец коридора, палуба выше, лестница и ошарашенные морды ослов. Их просто смело ударом ветра — на силе крыльев она двигалась быстрее, чем взгляд смертного мог бы уследить. Попадались стены — и она их вскрывала единственным касанием «Разделителя»; гремели выстрелы, и она просто проносилась мимо испуганных до полусмерти солдат. Это не вызов! И пусть хоть весь мир рушится, она не убивала тех, кто всего лишь стоял на пути.

И вот последняя стена пала, открылся зал главного командного пункта. Вислоухие морды смотрели на неё.

— Стоп. Где Кест?..

Она чуяла Элемент. Впереди, совсем рядом. И испуганную морду неприметной ослицы, которая вовсе не была хранителем. Ловушка? Взрыв?.. Но ничто не взрывалось, а она уже держала камень, сила которого мягким теплом отдавалась в груди.

— Не понимаю…

Маленькая земная на спине закашлялась, что-то пытаясь сказать.

— Что?

— Останови бой.

— Что?!

— Мы… достигли цели. У них наши пленные. У нас рабы. Наши умрут, если не остановимся.

Поплыла, маленькая. Нельзя просто взять и остановить битву! Но про пленных — чистая правда. И уже не оглядываясь Луна метнулась прочь из корабля. Снова коридоры, чертежи перед внутренним взором, пробитая минуту назад дыра в борту. Она вырвалась наружу, осмотрелась. Уже половина воздушного флота Княжеств лежала на воде, а оставшиеся отчаянно перестреливались с выстроившимися в линию крейсерами. Обе армады отходили задним ходом, вспыхивая яркими отсветами, когда о лобовую броню бился разогнанный до диких скоростей звёздный металл.

— Останови их…

— Не дури!

Город, и отступавшие точки пегасов. Холмы — грохот боя и полосы дыма на месте артиллерийских батарей. Флот — брошенные баржи и остовы мимоходом расстрелянных фрегатов. Всё было плохо. Очень плохо. Если ослы не дрогнут, то «Лунные пираты» закончатся здесь и сейчас.

«Сестра, Элемент у меня. Но нас тут того, добивают».

«Рядом».

Луна метнулась к флоту Юникорнии, а земная на спине всё бормотала своё:

— Останови бой. Враг… не может потерять Армаду. Без неё страна падёт. Они отступят, если отступим мы.

Живо представлялось, как она врывается обратно на флагман. Давайте мириться, господа! И перепуганные до полусмерти ослики бьются в хватке левитации, а с другой стороны шипят злые как черти единорожки. И она тыкает их мордами друг в друга. Миритесь! Миритесь, сволочи, миритесь! И только попробуйте не помириться — так богиня говорит!

Потешно. Хотя и вовсе не смешно.

Луна коснулась щита флагманского крейсера, передавая сигнал. Долгие секунды ожидания, и ответ — ключ перехода. В следующее мгновение она уже стояла, оглядываясь в рубке командного пункта. Здесь было тихо, очень тихо — напряжённые волшебники лежали в мягких креслах, их дыхание было слабым, а копыта прижимались к обмотанным охладителем рогам.

— Мы должны…

— Молчи, — она велела земной.

— Мы проигрываем, — заговорила старшая из единорожиц. — Богиня, если вы ничего не сделаете, через три минуты боя мы теряем фланговую пару. Через десять минут — всех.

Да, она уже сама видела это. Иллюзия в центре комнаты вспыхивала серебряными линиями залпов, точки попаданий сливались, и с каждым ударом на мелкие осколки разлетались новые пласты кристальной брони. Энергия на энергию — метод контрвзрыва, иначе называемый динамической защитой. Но в дуэли броненосцев выигрывал тот, у кого броневых плит больше, а орудие мощнее. И ослики, как обычно, шли впереди планеты всей.

Она ничего не могла сделать. Только не сейчас, когда Элемент рядом, а любая его реакция могла привлечь внимание настоящего врага. И она ждала, наблюдая, как залпы следуют один за другим. Третий. Шестой. Девятый. Фланговый крейсер поддался — его вскрыло до кормы. Ещё минута ожидания, и на воду упал второй, загорелся третий.

Единорожица смотрела на неё большими испуганными глазами; уши дёргались то вверх, то вниз.

«Сестра…»

«Вижу вас».

Мгновения ожидания, и вспышка отпечаталась в глазах; растрёпанная аликорница появилась в рубке; шею дёрнуло — Селестия сорвала её Элемент зубами, прижала к своим. Все шесть камней — она успела собрать все!

— Постой.

Луна вгляделась в глаза сестрёнки, и стало ясно — поздно. Эта уже не та Тия, с которой они строили песчаные замки, лупили по носу бегемотов и мотались по миру, пытаясь исправить хоть что-то, пока остальные рушили всё. Но у них не получалось. Они были маленькими. Они могли забыть о чести, о гордости, о доброте — но сил всё равно недоставало. Потому что остальные тоже не останавливались ни перед чем! И тогда сестра нашла заклинание аниморфии — способное сделать добрую пони чудовищем, а чудовище воплощённым хранителем мира на земле.

Грива аликорницы сияла жемчужным светом, глаза горели белизной.

— Готово.

Что-то вспыхнуло, загрохотало снаружи. И поле боя очистилось. Четыре изрезанных взрывами крейсера висели над морем, а с неба падали обломки когда-то сильнейших в мире кораблей.

— Эмм…

— Так надо.

Снова грохот, вспышки близ города. Не стало ни артиллерии, ни штабов, ни десантных барж. Они победили — начисто. Армия Княжеств просто перестала существовать. Но как-то было не по себе.

---

«Лунные пираты» собирались в порту города. Их было десять тысяч, а стало семь. Не все погибли, но многих так искалечило, что даже с её знаниями медицины они уже не вернутся в строй. Была надежда на Элементы — но тщетная: камни не умели лечить. Строить тоже, как и восстанавливать — только разрушать, разрушать, разрушать. Они были ключом к самой страшной магии света: где капля воды превращалась в маленькое Солнце, а озеро могло испепелить весь мир.

— Чистить, чистить, чистить и ещё раз чистить… — шептала Селестия, расхаживая по рубке юникорнийского корабля.

— Мы разбиты. Даже с вашей силой мы не сможем атаковать Священный город. Они поднимут Замок и уничтожат нас.

— Архонт, подумайте ещё раз.

Единорожица призадумалась, морщась так, что проявились морщинки в уголках глаз. И кивнула. Пожалуй, мало кто в мире решился бы возразить.

Луна решилась:

— Я останусь со своими. Я не могу бросить их сейчас.

Касание о плечо, слабая улыбка. Сестра кивнула ей, будто извиняясь, но тут же обернулась к остальным. Они направлялись к Священному городу Шуве. Три корабля, всё ещё способных поддерживать предельную скорость. На путь им требовалось ровно шесть часов, и это значило, что города они достигнут с рассветом. Селестия не могла покинуть флагман. Элементы слишком заметные, и если удар под Номисто ещё можно списать на секретное оружие Юникорнии, то сияющую как Солнце аликорницу заметили бы все. И атаковали бы. Даже хранитель Элементов не выжила бы под ударом объединённой силы богов.

Начиналась главная партия великой игры, где всё зависело не только от силы, но и от расчётливости игроков.

— Всё же досадно, что его не было на флоте, — произнесла Селестия.

Да, Кест был опасен, он слишком много знал. Но где ему прятаться, как не в столице? А поскольку Селестия туда направлялась — часы жизни хитрого мерзавца были сочтены.

Они поцеловались, прощаясь. Не теряя зря времени Луна возвратилась к своим: к флоту и руинам Номисто, где до сих пор гремели частые выстрелы. Перепуганные до полусмерти ослики, прорвавшиеся в пригороды, палили во все стороны, а её бедолаги готовы были убивать всех подряд. Но битва закончилась, это следовало прекратить. Слава всему сущему, рядом с ней была пони, способная это сделать.

Она позволила говорить маленькой земной, так что та сразу же закашлялась. Она извинилась перед ней — потому что друзья так не поступают; но дальше занялась именно тем, что умела лучше всего. Несколько приказов — и баржи вернулись к берегу, возвращая настрадавшихся осликов к их семьям; а вместо пленных в просторные трюмы заносили раненых и погибших. Сотни, тысячи искалеченных солдат.

Луна работала с командой хирургов, следя, чтобы помощники не ошибались, и лично занимаясь теми ранеными, чья жизнь висела на волоске. Испуганные лица сменялись мертвенно-бледными, а последние теми, у кого уже начали стекленеть глаза. Она пыталась сделать хоть что-то; она не была хорошим тактиком или стратегом: не умела, не могла; но за десятки прошлых сражений научилась хоть в чём-то исправлять последствия, а именно — лечить.

К рассвету в голове звенело, лица сливались. Что-то странное творилось с магией, так что инструменты едва не падали, а по телу бегала жгучая дрожь. Но вот, дело сделано, последний стол в операционной опустел. Луна нашла себя посреди яркой до боли комнаты; поток раненых закончился, а уставшие в смерть помощники расходились, дрожащими губами сжимая трубки с ароматной травой.

— Мы… где? — она спросила тихо.

— В сотне миль от побережья. Мы всех вывезли, в том числе команды гвардии. Преследователей нет.

Знакомый голос. Та земная из Академии, которая уже давно ждала неподалёку, следя по командной сети за работой штаба; на редкость толковая земная: смышлёная и храбрая, способная подменить её в самый сложный час. Даже сестра позавидовала бы такому помощнику! Да что там, эта пони могла бы стать куда лучшим командиром «Лунных пиратов», чем была она сама. Но тогда «пираты» не были бы пиратами. И уж точно не наёмниками, которые ещё худшие сволочи. Так откуда же тогда взять деньги? Снаряжение? Еду?.. Эти мысли преследовали её вечно, каждый день и каждый час.

Она так устала. Она не могла это продолжать.

---

«Сестра, — Луна обратилась. — У нас будет своя страна?»

«Конечно, огромная».

«И флот ведь тоже будет? Я не хочу терять ребят».

«Конечно. Мы не будем строить мир только для хороших. Мы постараемся сделать мир, где каждому было бы хорошо».

Луна прикрыла глаза, шагая сначала по глухо звучащим коридорам, а после и по дощатой обшивке палубы, где слышались громкие голоса. Ребята собрались снаружи, что-то обсуждая, но она не прислушивалась: мысли возвращались в прошлое, к тем дням, когда они с сестрой путешествовали вдвоём.

Это был прекрасный мир. Чистый, зелёный, бесконечно разнообразный. Дубравы и белые лисицы, крылатые рыцари и злые драконы, золотистые степи и высокие леса. Всё исчезло всего за два столетия: леса сгорели в топках, каждый клочок земли засадили сахарным тростником и кукурузой, чтобы перегонять на двигательный спирт; даже болота превращались в иссечённые каналами пустоши, где добывали торф. Энергия — жизнь цивилизации, в этом некого было винить.

Элементы… могли дать энергию? Научить всех делать энергию из ничего? Что-то не верилось, пока что они только превращали скрытые в воздухе водяные частички в огромный, испепеляющий взрыв. Элементы были всего лишь очередной шуткой злых богов. Последней шуткой, за которую наконец-то появился шанс отомстить.

— Почему Солнце погасло? — её спросили, коснувшись.

— А?

— Уже семь, а Солнца всё нет.

Взгляд поднялся. На небе сияли яркие как никогда звёзды, а на месте Солнца висел тусклый, будто рассечённый надвое шар.

«Сестра?»

«Замок Шувы выстрелил в Солнце. Мы не успели его остановить».

«Но… почему?»

«Думаю, Кест хотел сместить солнечный луч. Северное полушарие больше не освещает, скоро в Юникорнии пойдёт снег».

Снег? Маленькие пушистые льдинки, что бывают на крайнем севере и вершинах гор?..

«…Не ждала от него такой гадости, — Селестия продолжила сухо. — Впрочем, на дураках мир держится. Сейчас одни чинят Солнце, другие перессорятся из-за передела границ, а третьи будут спасать свои народы. Я уничтожу их поодиночке, начиная с сильнейших. До нас с Элементами пока что никому дела нет».

Взгляд вернулся к испуганным лицам. Слабая улыбка, пара успокаивающих слов — и ребята поверили, начали расходиться по своим постам. Но говоря: «Всё будет хорошо», — Луна сильно в этом сомневалась. Их город, прозванный «Рифы», находился в Северном полушарии, как и весь Прибрежный союз. Нужно было немедленно возвращаться. И считать, считать, считать. Она умела в расчёты, а сестрёнка — не очень. Иногда Селестия жутко — на порядки! — недооценивала подступающую беду.

— Мы возвращаемся, — Луна обернулась к маленькой земной. — Наверное, будет страшная непогода. Рассчитаешь курс?

Кивок. И очень больной, испуганный взгляд. Эта пони тоже умела думать. И ничуть, вот ни капельки не верила в успокаивающие слова. Она была офицером Юникорнии, но настолько неуместной там, что её отослали к «Пиратам», как эксперта и военного атташе. По глазам видно — бедняга хотела вернуться, но приказ никто не отменял. Впрочем, когда мир рушится, одних приказов было мало.

Луна обратилась:

— Пожалуйста, останься с нами. Ты хорошая, ты мудрее меня. А со мной сила. Если я буду к тебе прислушиваться, мы многим сумеем помочь.

Она могла бы повелеть. Сестра научила её основам аниморфии. Она могла сказать так, что любой подчиниться беспрекословно: убьёт родных, убьёт друзей. Но она не делала этого без нужды, Да и по необходимости — не хотела. Поэтому Луна ждала, вглядываясь в глаза юной земнопони; пока та не кивнула, устало признавая её правоту.

Паршивое начало дружбы. Но из песни слов не выкинешь — случилось то, что случилась: длинная череда ошибок, интриг и предательств — огромный итог потерь. Мир едва не погиб из-за восстания двух юных аликорниц. Народы бежали в тёплые земли; нации вымирали, лишаясь поддержки своих богов; все истребляли друг друга, все дрались за пищу и топливо — и «Лунные пираты» тоже, защищая побережье ещё не названной страны.

Это было закономерным итогом «Века кошмаров», который они с сестрой сами же и создали, десятилетиями сдерживая мировую войну. Ради минутного выигрыша они не останавливались ни перед чем. Именно её стараниями в сегодняшней Эквестрии жили ослы и косули, козы и зебры, белохвостые олени восточных земель. Это не то, чем стоило бы гордиться; но это и не было тем временем, о котором хотелось бы жалеть.

Ей случалось убивать раньше, случалось похищать и грабить. Многие из-за неё потеряли родных. Можно было бы оправдаться, что не она такая, а мир такой. Но маленькая земная была солдатом с добрым сердцем. Она не грабила, не похищала и не унижала — она щадила врагов. Едва ли Эквестрия стала бы такой сегодня, если бы была построена на рабстве и резне.

Имена давали при рождении, их не принято было менять. Но у каждого из «Лунных пиратов» было второе имя, а вернее — позывной. Энви — «Жадность»; Гриф — «Несчастье»; Фрэнзи — «Бешенство»; Найтмер — «Кошмар».

Юная земная назвала себя Анви, что значило «Грусть».

---

---

Анви погибла спустя три года; Морская лихорадка; никто не умел это лечить — только через пол-столетия Луна научилась. Одна за другой, она победила большинство болезней в мире, заставила всех прививаться и заготовила образцы уймы вакцин. И она сделала средство, чтобы бедствие прошлого никогда не повторилось.

Убийцей старого мира был взрывной рост населения. Экспонента, за которую некого было винить. Что же, нашлось решение, безболезненное для будущих поколений. Все создания в мире стали бесплодными: циклы охоты исчезли, месячных не стало — теперь гаметы появлялись только в ответ на желание завести ребёнка и глубокую взаимную любовь. Они с сестрой рассчитали последствия и сделали это. Мир опустел.

Не войны сделали из знаменитой как «Страна мегаполисов» Юникорнии крошечную Эквестрию, не голод и даже не ледниковый период, а именно их решение. Вымерли все, кто не умел любить. К сожалению, «Лунные пираты» тоже. Они не были хорошими пони, как и большинство военных, они не умели создавать счастливые семьи. Как оказалось, они просто держались друг друга, потому что это было лучше, чем остаться одному.

Как, впрочем, и они с сестрой.

— Кудах!

— Да не сплю я, задумалась просто. Знаешь, это очень странно, новым взглядом смотреть на себя в прошлом. С одной стороны вроде и весело было, а с другой, вот, копыто чешется. Уж очень хочется найти зеркало да и заехать одной аликорнице в нос.

— Кудах.

— Да не, больно не будет. Я же крепче стали. Да и не ощущаю почти ничего. И вот, мысль есть, может вернуться? В смысле, по-настоящему, ближе к облику пони, чтобы вновь почувствовать себя земной? То есть нет, единорожкой. Земной быть не весело, не для того я полтора тысячелетия училась волшебству.

— Кудах…

— А я ведь правда старалась. Пегасята часто разбивались, так что я дала им композитные кости; единороги болели, и я ограничила силу волшебства; даже земным удалось придать капельку магии, они теперь выносливые как никто другой. Я убрала уродства, родовые болезни, даже часть психических недугов поддались мне. Если души наших пони всегда принадлежали сестрёнке, то я создала их тела.

Куроликс клюнул в ухо, пронзительно заскрипел.

— Неправда! Я не могла просто увлечься! Я знала, как лучше. Лучше, это когда все живы и счастливы. А хуже, когда за счастье одного кому-то другому приходится платить. Но если нужно замучить подопытного ради лучшего будущего, ну, ёпт, так надо! Только сестрёнка почему-то вдруг стала беситься, а все вокруг убегать.

Кудах каркнул, будто смеясь; и она тоже расхохоталась. Сколько не оправдывайся, а нельзя мерить современность по меркам старого мира. Но перестроиться сложно, чертовски сложно, это почти как отказаться от самой живой и яркой части себя.

Сестра, судя по всему, так и не сумела измениться — и продолжала играть в героя: решая до смешного мелкие проблемы и помогая всем подряд. Может, это было ещё одной причиной, почему Селестия не убила её в первый же день? Противостояние увлекает. И если на заре жизни они стояли вдвоём против целого мира, то теперь, превратив планету в большую песочницу, могли играть только между собой.

— Кудах!

Вот и дом, милый дом. Прекрасный замок, посреди тёмного леса, где её ждут любимые лунные пони, земляничные блинчики с мёдом, а потом тёплая травка сада, на которой так приятно устроиться, раскинув крылья, а копытом дирижируя звёздами в небесах…

На месте дома стояли руины.

— Кудах…

Она пощупала куроликса. Потыкала себя в нос, прикусив губу, но нет, морок не развеялся — Замок выгорел дотла. Сад сожгли, стены закоптились до висящих хлопьев сажи, ковровые дорожки и гобелены превратились в пепел. Одна башня так и вовсе исчезла — взорвалась изнутри — осколки покрыли ямами весь холм. И надписи, надписи повсюду: где краской, а где и вырезаны в камне стен. Самым добрым, что она прочла, было: «Убирайся на луну!» — остальное куда хуже. Найтмер сомневалась, что её маленькие пони знали такие слова. Счёт к алмазным псам вырос вдесятеро.

Впрочем, здесь порезвились и те, и другие. И даже, чёрт побери, драконы! Она смотрела кадры «Запоминалки», приоткрыв рот. Вот планёры заходят на замок, сбрасывая пороховые бомбы; вот единороги разносят ворота, а внутрь врывается орда гогочущих алмазных псов; вот драконище — мало тебе было, мерзавец? — с упоением выжигает её любимые васильки и акации.

Её дом осквернили, растоптали, уничтожили. Так цинично, что уже злости не оставалось: всё холодело в душе.

«Библиотека!» — пронеслась мысль. Найтмер метнулась внутрь.

Комната архива не имела дверей, но это её не уберегло. Стену выломали — всё сгорело. Нашёлся только один футляр для писем, он чудом уцелел. Крышка упала, но внутри, конечно же, оказалась пустота. И что же, это было больше чем унижение. Они покусились на письма! Разве создания с душой могли так поступить?!..

Она провела копытом по полу, оставляя росчерк в пепле. А внутри кипел гнев, океан гнева. Сто лет она его не знала, тысячу лет! И это было потрясающе бодрящее чувства. Такое, что хотелось взять вон тот обгоревший кусок доски в зубы, и лупить, лупить, лупить!

Фотография Дэш плавала рядом в воздухе, светясь изнутри. Найтмер вкладывала лучшие защитные чары в эту маленькую пластинку.

— Никогда тебя не оставлю, — пообещала она.

Найтмер Мун вышла наружу, огляделась. Её прибытие было замечено. Тёмные фигуры стояли и справа, и слева, десятками выходя из под защиты Темнолесья. Где, несомненно, и прятались, боясь даже шелохнуться, чтобы не выдать себя.

— Анви, — Найтмер подозвала.

Одинокая кобыла остановилась рядом. Она ждала молча, опустив взгляд.

Был час, когда пришли пони — готовые жечь и убивать, убеждённые, что Замок беззащитен. Они не были сильными, а дом переполняли защитные чары. И что же сделала Анви?.. Она отключила всё, что могло хоть кого-то ранить, а мышкам приказала бежать в лес. И бой не состоялся: никто не получил по носу за дерзость, но никто и не погиб.

Жизнь — такая хрупкая штука. Они обе видели слишком много смертей, чтобы хотеть ещё.

— Спасибо, друг.

Найтмер потёрлась о шею молчаливой пони, коснулась её брони. Теперь отступить, оглянуться на прощание, сплюнуть — и всё, хватит. Она достаточно убегала. У «Лунных пиратов» тоже была честь.

— Вы хотели тирана?! Вы получите тирана! На Кантерлот!

Глава девятая «Замок на Утёсе»

---

Дело было вечером, делать было нечего. Скуталу зевала. Вообще-то она взяла печенье, но кусочек к кусочку корзинка быстро закончилась; как и те динкины тянучки; и даже шоколадка, которыми их Дэш снабжала коробками, но при условии, что только на всех. И этих «всех» на «Саншайне» набралось слишком много. Толпы, толпы чёртовых жеребчиков! После дракона все они обожествляли Дэш.

Не, Скуталу пыталась отпугивать. Ей не влом. Даже пугалку сделала — тройку стальных гаек на верёвке, называемых болас. Как махнёшь, и все шугаются, как закрутишь до свиста, и все с визгом бегут. Только стража отбирает, приходится делать снова: жестянкам же не объяснишь, что копыта тренированного пегаса вдесятеро страшнее. Зато остальные знали. Боялись. Уважали. Она регулярно поясняла «на носах», так что у жеребчиков уже чуйка выработалась: все не то что стороной её обходили, а как увидят бросались бежать.

Она сидела посреди битком набитой жеребятами корабельной столовой, а на пять шагов рядом было тихо, пусто и уютно. Никто не мешал. Ужин давно закончился, столики отодвинули к стенам. Скучные разошлись, а свои остались. Эпплблум что-то чертила в альбоме, забавно фыркая; Дёрпи возилась с очередным письмом, которые никому не показывала; а ещё здесь была Динки, а значит и уйма — уйма! — повсюду сопровождавших её очкариков. Все молчали, подняв уши — рогатая размышляла над очередной партией великой игры. Сегодня это был Замок-на-Утёсе: «Дом кошмаров, место перемен».

Динки рассказывала вслух:

— …За стенами Замка скрывался сад, где заросли блестели янтарём и ониксом, а в ровной как ледяные кристаллы траве скользили латунные формы гигантских насекомых. Здесь не было жизни от начала времён, но тем не менее сад существовал, менялся, касался мира снаружи и отражал его. Повсюду стояли чёрные как смоль статуи. Огромные драконы и исполинские левиафаны, крошечные рядом с ними безрогие и двурогие, даже немногочисленные пони — когда-то властные, знаменитые на весь мир, но ушедшие в никуда. Ужас застыл на их лицах, блики отражались в обсидиановых глазах.

Буу! Страшные истории Скут любила, так что тоже прислушалась, подняв уши над головой.

— …Их было трое, вскрывших древние ворота. Трое юных Хранителей, защищённых силой волшебных камней. А вела их Дэринг, наконец-то узнавшая свою истинную природу и судьбу…

Пфе. Кому нужны сказки о судьбах?.. Это не круто, когда всю жизнь героя определяет то ли метка, то ли выстроившаяся в день рождения цепочка звёзд. Но, надо отдать Динки должное, она этим не увлекалась: кубики лежали рядом, и история могла свернуть под самым неожиданным углом.

— …И вот оно, гигантское чудовище. Ма'арут! Предвестник Неизбежной Смерти, огромный словно семь пони, размахивающий лезвиями на гибких как змеи окончаниях лап. Он напал, мгновенно оказавшись рядом, исполинские конечности взвились к скрытым дымкой небесам…

Глухо стукнули игральные кости. Раз, другой, третий. Динки заулыбалась.

— …Но Дэринг ловко парировала каждый удар. Она поймала мгновение, когда в круге лезвий появился просвет. Копыто сдёрнуло плащ. Оборот, и бросок вперёд. Лезвие застряло, древний клинок не мог пробить многослойную ткань. Молнией мелькнул катар и маховик вылетел из тела автоматона. Старинная машина заглохла, открывая путь в глубину…

— Но разве маховик может держать энергию дольше года? Даже если он на магнитах и в вакууме?

Это Эпплблум вмешалась, и кислая как лимон Динки принялась чесать лоб. Но вот кто-то ещё влез, кто-то ему ответил, и единорожка поспешила продолжить, пока все не передрались за маховики.

— …Итак, путь был свободен. Впервые за тысячелетие копыта пони ступили в залы Замка-на-Утёсе. Колонны золотистого металла поднимались высоко вверх, тьма скрывала потолок. Да и был ли потолок в этом месте? Всё пропитывал дух древнего волшебства. Не было ни одной пылинки на ровном камне пола, щёлкали и потрескивали механизмы в стенах. Дэринг насторожённо оглядывалась, но новые враги не спешили выходить. Автоматоны никогда не были способны на хитрость, чтобы подготовить ловушку, но тот, кто управлял ими…

— А что у тебя всё то драконы, то автоматоны? В оригинале там ослики были, кстати говоря.

Единорожка скривилась, оглядывая влезшего очкарика.

— Ага, в оригинале всё было иначе. А оно нам надо? Это не круто, сколько раз объяснять! Не круто, когда пушка говорит «БАХ», и нет партии. Не круто, когда идёшь себе идёшь, а вдруг «БАМС» — и нет ножек, мина взорвалась. Потом, вообще звездец, эти пулеметалки…

— Пулемёты, — поправила Эпплблум. — Клёвые штуки, кстати. Только чертёж из твоей книги чушь полная, он в принципе не заработал бы.

Динки фыркнула.

— Ага, как же, клёвые. Да я даже под магазинные винтовки ошалею правила переписывать. Нет, ребята, никаких пулеметалок. Нуфф сказал.

Ха, как бы ни так. Очкарики тут же взвились: мол, как же это без пулеметалок? Что за дикость? Что за блажь?.. А Скуталу поглаживала стальные гайки боласа, да и думала о своём. Не, она была не против всех этих стреляющих штук, и даже из арбалета, бывало, постреливала по яблокам. Это удобно, когда «щёлк» — и нет волчары. Но как-то не круто. В сто раз круче связать хищнику лапы, а потом раздавить горло, заглядывая в глаза.

Не то, чтобы у неё был опыт, но Скут знала — другие не могут, а она могла.

— Ну, блин, ладно!.. — Динки взмолилась. — Одну штуку оставим. Как там его? Револьвер?.. Пусть будет особенной наградой, как жутко древний артефакт.

На том и порешили. История потекла дальше, где подземелья Замка сменились солнечными лугами Оленики, дубравами Великой Кабании, а следом и скальными террасами Аттики, которую не-такие-как-все козы не захотели по правилам называть. Впрочем, в реальном мире не было ни Оленики, ни Кабании — это Динки снова придумывала — зато на пути Экспедиции их ждала потрясная Борея и чопорный как хурма Кервидас.

Так Рэйнбоу рассказывала. Дэш где только не бывала: они вместе любили поседеть за картами, прикидывая путь нового кругосветного полёта. Ещё у них был глобус, большой и очень подробный, в который можно втыкать булавки, а ниткой измерять расстояния. Тысячи и тысячи миль, которые, если у тебя есть крылья, становились просто ничем. Быть пегасом, значило быть свободной. Границы? Какие ещё границы?! Даже когда они существовали, крылатым было просто наплевать. Пятьдесят миль в час, пятьсот в день, три тысячи в неделю — два месяца, чтобы по экватору облететь весь мир. Но Дэш это делала вдесятеро быстрее. Да она была первой, кто показал миру кругосветку за шесть дней!

А ещё они с Дэш могли взять планёр: купить фруктов в Зебрике и продать в Кантерлоте; могли отметить день рождения в гонках с грифонами; могли жить в палатке, зная каждый город страны как родной. Вот что было пегасьей сутью! И хватит уже заливать про равенство: если земные с рогатыми не очень-то отличались, то была дичайшая дистанция между странниками суши и теми, кому покорились небеса.

— Тьфу… — Скуталу поморщилась.

«Странники суши», «Покорители небес» — как завернула-то. Это всё динкины «Подземелья»: с одной стороны игрушка отвлекала, а с другой — как-то муторно становилось, больно, уныло. Играть не хотелось. Ничего уже не хотелось. Сдохнуть бы, а нельзя.

Ей было неполные тринадцать; плащ скрывал пустое место, где должна быть метка; а изуродованные крылья болели по ночам.

---

Текли минуты, складываясь в часы, а работа над новой историей кипела. Дэринг то, Дэринг сё. Вообще, Скуталу нравилась эта хитрая мерзавка, но чутка бесило, что за крылатую играет Динки. Однажды Скут сказала ей: «Копыта прочь от моей Дэринг Ду!» — ну и попробовала сыграть сама. Получилось убого. Тупо не хватало умений, не хватало ума.

Она знала свой талант — полёты. Но судьба — сука. Ей было что возразить.

— Пиццы будешь?

— А?..

Ароматный кусок оказался перед носом. Скут попробовала — вкусно, с грибочками — и кивнула устроившейся рядом Дёрпи. Интересно с ней было: вроде и обычная, каких много; а потом как шуганёт всех, да прямо до усрачки. Один тот случай с практикой перевязки чего стоил. Тупые-то думали, что Дёрпи учит медицине; неа, она учила мышекрылых не разбиваться — и как-то желающих летать поубавилось, когда все вдоволь насмотрелись на открытый перелом.

Так, размышляя о ранениях, крови и пищащих жеребчиках — Скуталу съела первый кусок пиццы, а за ним и второй. Можно было бы и третий, но уже не хотелось. Сытные же. Она не любила объедаться перед тренировкой. И если до полудня это был бег, хотя бы сотня кругов по палубе «Саншайна», то вечером стойки: на одном копыте да со свистящей сталью боласа вокруг. Игра со смертью! Шутка, конечно, но всё равно прилетало очень больно, особенно когда в ухо или по глазам. Зато потом, как хорошенько измотаешься, отлично засыпалось. Иногда снилась семья.

Скут мотнула головой.

— А мы с тобой похожи, — шепнула Дёрпи.

— Специально бесишь?

— Хочешь, в нос дам?

Взгляд сосредоточился на копыте, замершем у носа. Довольно большом, с аккуратно подстриженной шерстью на пясти и ровными, блестящими краями. Дёрпи пользовалась лаком. Ну что за рогачество?.. Стыдоба же. И нет, вовсе не хотелось получать в нос от лакированной кобылы — за такое воображаемые динки засмеют.

— А хочешь, жестянок отлупим? — предложила Дёрпи.

— Жестянок?

Пегаска загадочно улыбнулась.

— Хочу!

— Жди!

Мгновение, хлопок крыльев, грохот ударом распахнутой двери. Дёрпи унеслась метеором, в коридоре кто-то вскрикнул, кто-то запищал.

— Эм… что она задумала? — это Динки спросила.

Скуталу пожала плечами. Что тут обсуждать: Дёрпи — это хаос, Дёрпи — это кошмар. И прекрасно знавшие это жеребчики с опаской поглядывали на выход. Много их собралось в зале столовой: если считать с кобылками, ровно полсотни, а со взрослыми и сотня наберётся. Пегасы со всей Экспедиции, единорожки со значками гвардии, много весело болтавших козочек и земных. И все свои, все динкины, — начинающие мастера «Подземелий», а кроме них те, кто за компанию прилетел на «Саншайн».

Часы показывали полночь. Обычно к этому времени злые твайки всех гнали спать, но сегодня-то день рассвета! Сон отменялся, всё отменялось! Все как на иголках ждали, когда же в окнах покажутся первые лучи Солнца. И да начнётся эпический праздник, к которому, между прочим, уже заготовили торты. Дэш обещала организовать что-то особенное, даже круче «Балтимэрского рассвета», где десятки тысяч фонарей освещали горизонт.

Дверь вновь грохнула, копыта зло застучали о паркет.

— В чём дело? — удивилась Динки.

Дум, дум, дум — гремели окованные сталью копыта. Дюжина стражников в полных доспехах направлялась к единорожке, а вела их небезызвестная Глоу. Морда её хмурилась, а нос морщился так, будто лимоны хрустели на зубах.

— Да что такое?

— Нет, я всё могу понять, — Глоу остановилась. — Но втихую гнать термитную смесь? Гнать бочками?! Ребята, что, чёрт возьми, вы задумали?!..

— Эмм…

— Вы конченые!..

— Я могу объяснить!

— …Нет, не можешь. Сначала ты выдашь нам своих безумных учёных и остальные тайники, а потом мы решим, что с вами, дурнями, делать.

Скуталу поднялась, оборачивая болас вокруг пясти; остальные осторожно обходили дюжину рогатых в броне. Струхнули, очкарики?.. Фигу вам. Она первой заняла позицию напротив выхода, изготовилась, ухмыльнулась остальным. О, с каким же удовольствием она оглядывала побледневшие морды: страх реальный, близкий и болезненный, соперничал с опаской перед стражниками — и настоящий страх побеждал.

Между тем Глоу встретила неожиданное препятствие.

— Ребята, а вы не охренели? — гвардейская пегаска зло щурилась, закрыв собой Динки. — Эта мелочь под нашей защитой! Не нравится что-то?.. Ну так вперёд. Планёр, Шайнинг, Эквити.

Оу, родственная душа! Взгляды пересеклись, и Скуталу ухмыльнулась ещё шире. Жестянки — охренели. И пусть гвардейцы тоже были жестянками, но жестянками с понятием! А не как эти твайки, которые считали, что раз под глав-твайкой ходят, то им можно всё.

Толпа обступала дюжину стражников: одни очкарики тряслись, другие гудели — шум нарастал. И только Блум, смущённо улыбнувшись, скользнула мимо в дверной проём.

— Бунт на корабле?

— По носу дать? — предложила гвардейская пегаска.

— А сумеешь? Копытца-то не коротки?

Глав-твайке прилетело: здорово так, аж до звона о пустую башку. Но, надо отдать ей должное, не растерялась: Глоу тут же послала ответочку — с вертушки в грудину — да так круто, что гвардейская пегаска едва не свалилась на пол.

— Стойте!.. — заорала Динки.

Все уставились на неё.

— Эмм… То есть гасите их!

Понеслась. Свист сквозь зубы, бросок боласа, прыжок вперёд. Глав-твайка не успела и «кви» сказать, как её задние ноги захлестнуло, а в круп вмазало аж до взвизга с другой стороны. Вместе они покатились по паркетному полу. Кто-то на кого-то кинулся, кто-то восторженно запищал.

— Без магии! — заорала Глоу.

Зря она так. Зря недооценивала! Скут врезала рогатой в грудь, и уже через миг сжимала шею «ножницами», не давая набрать воздуха. В лоб прилетело, а спустя мгновение по носу, под глаз — Глоу яростно отбивалась, пытаясь встать. Здоровая? Сильная?.. Ха! А пегасы всё равно сильнее! Кобыла из гвардии тоже кинулась на врага, а потом Динки, Дёрпи, толпа очкастых жеребят. Дюжину стражников просто разметали!

— Начнёшь колдовать, в рог укушу, — пообещала Скут.

Тут же удар в нос, второй, третий — привкус крови, вспышки в глазах. Ну всё, сама напросилась! Ответочка лбом, прямо по рогу — и тот особенный двоящийся взгляд. Поплыла, рогатая, кончился запал. Тем временем ребята вязали слабо отбивавшихся стражников, через яростные крики слышался придушенный писк.

— Так, половину банды мы повязали, — заговорила Динки. — Остальных возьмём в кубриках. Черри, Берри, следите за каютой Твайлайт. Дёрпи, Блитс, вы с гвардией берёте рубку. Нужно отрезать им связь.

Вот это дело. До сих пор Скут смотрела на лимонную рогатую, ну, как смотрят на лимонную рогатую. Свысока. А ведь душок-то есть! Все аж оцепенели вокруг, одна Дёрпи не терялась, уже натягивая Глоу на рог блокиратор. И где успела раздобыть?..

— Сдурели? — слабо выдохнула Глоу, но её никто не слушал. Копыта в петли, голову в мешок, и добро пожаловать в подсобку. С пособниками режима короткий разговор.

А гонору-то было, гонору. Дюжина жестянок, все рогатые — а кончились так быстро, что даже мирняк на палубе не всполошился. Ничтожества. Настало время показать оставшимся твайкам, кто здесь власть!

---

Они шли. И как шли! Жеребчики во главе с гвардейцами врывались в кубрики, вязали стражников и пособников режима. Офицеров взяли в рубке, капитана в душевой. Рогатые с красными повязками оцепили палубу, пегасы в алых масках спешили на остальные суда. Они не хотели этого, они долго терпели — но время пришло. Гремели яростные крики, по кораблю неслась песня мятежа.

Счастье даром для всех!
Время правды настало!
К целям ложным бежать!
Наша совесть устала!

Скуталу шагала справа от Динки, а слева Эпплблум — и душа пела, синхронно звучали шаги. Три широкие улыбки отражались в блестящих гранях стен. Взяв рубку они решили — Дэш будет новым лидером Экспедиции. Разобравшись с капитаном гвардии, договорились, что Шайнинг, в принципе, тоже ничего. Сестрёнок не выбирают. Но с архи-твайкой нужно было заканчивать. И они были готовы к этому — впереди темнела дверь обители зла.

— На счёт три, — обернулась яркоглазая Динки. — Раз.

— Два!..

— ТРИ!!!

Прыжок, удар плечом, и с жутким грохотом дверь влетела во внутреннюю стену. Они ворвались. Огляделись. Твайки не было! Спряталась, гадина. Зато в центре каюты ждал другой гад. Всамделишный. Дракон скрипел когтями, оглядывая их.

— Как это понимать?

— Ну здравствуй, Спайк, — Динки приблизилась. — Как гребень. Не чешется? Коготки не дрожат?..

Дракон склонил голову на бок, разглядывая её.

— Закончилась тёмная эра, Спайки. Сдавайся по-хорошему. Может и пощадим.

Дракон прищурился.

— Не сдаёшься? Что же. Скут, взять его!

Свист, бросок боласа, когтистая лапа — перехватил, гад! — но копыта уже неслись к нахальному носяре. Удар, и злющая морда! Ответный удар! Её отшвырнуло как пушинку, затылком по стене. В глазах аж белые точки заплясали.

— Наших бьют!

Что-то вспыхнуло. Дракона шибанули магией, он рявкнул заклинанием в ответ. Сквозь муть в глазах Скуталу видела, как чудовище волной захлёстывают гвардейские пегаски. Мелькнула лимонная грива Динки, звонко ударили копыта; Блум обвилась вокруг когтистой лапы и яростно грызла чешую.

— Вяжите гада! Вяжите!..

Появились верёвки, цепи, кто-то умный притащил огнеупорный мешок. Жалкие мгновения, и чудовище спеленали так, что родная твайка не узнает. И вдруг в комнате стало очень тихо, только прерывистое дыхание слышалось вокруг.

— Что вы… творите?

Невысокая единорожица показалась из душевой. Копной торчала растрёпанная грива, краснели глаза.

— Взять её!

Скут успела первой. Схватила за шею, придушила. Твайка с коротким вскриком свалилась на пол, а там уже подоспели и другие. Очень злые другие. Даже у мирной милашки Эпплблум заплывал подбитый драконом глаз.

— Почему?..

Они смотрели на единорожку. А Твайлайт смотрела на них. Мутным, испуганным, сонным взглядом. Совсем не таким взглядом, каким должен смотреть поверженный тиран.

— Слушайте, ребята… — Динки задохнулась. — А мы ведь того, победили…

— Стоп, что?!..

Взгляд упал к поверженной Твайлайт, поднялся к ошарашенной как никогда Динки, к лицам пегасок и жеребчиков вокруг. Они что, правда победили?.. Не будет больше никаких тваек?! Никакой школы, никаких стражников, никакой фасоли на обед?! Они смогут вскрыть склад и поставить ящики с шоколадом прямо в коридорах! Смогут спать днём и бездельничать ночи напролёт! Смогут играть сколько захочется, не спрашивая ни у кого разрешения?!..

— Ехуу!!! — воскликнула Скуталу.

Но это был единственный крик.

Твайлайт всхлипнула, сворачиваясь калачиком, прижала копыта к лицу. Она… плакала? И одновременно пыталась что-то сказать.

— Кто… кто главный?

— Эмм… Шайнинг?

Единорожка оцепенела. Гвардейцев оглядывали испуганные глаза.

— Не в том смысле! То есть, ну, он тоже под замком.

— Ой, блииин… — выдохнула гвардейская пегаска.

Они смотрели друг на друга. Толпа с одной стороны, и единорожка с другой, неловко пытавшаяся развязать своего дракона. Динки скрипела о пол копытом, гвардейские пегаски дрожали; а рядом ждала Дёрпи, оглядывающаяся с таким смущённым видом, будто только сейчас осознала, какое же чудовище спустила с цепи.

Наверное, во всём мире была лишь одна пони, которая бы нашлась, что делать теперь.

«Блум?» — Скуталу хотела обратиться, но не успела. Маленькая земная начала действовать раньше. Копытами о грудь гвардейских пегасок, и назад их, назад — пока последняя большеглазая мордочка не скрылась за дверью. Теперь закрыть каюту, запереть — в этом помогла сама Скуталу — а подруга уже принялась развязывать Спайка. Верёвки с опутанного словно катушка дракона падали одна за другой.

— Это была просто игра. Дурацкая игра. Извини, мы не думали, что зайдёт так далеко.

Твайлайт снова всхлипнула, а её драконище смотрел с такой концентрированной злобой, будто собирается спустить им шкуры здесь и сейчас. Алмазно-острыми и блестящими как сталь когтями. Он поднял за шкирку Эпплблум — Скут попыталась вмешаться — но тогда дракон схватил её тоже. Они молчали. Скут могла бы много чего сказать: с вертушки по роже, прямым в глаз, кромкой копыта по носу. Но как-то не хотелось — момент не располагал.

Жил-был дракон на суше, и одна пони дружила с ним; жил-был дракон в океане, и та же пони убила его. А теперь она плакала. Скуталу не любила драконов, но всё равно, как-то неловко было на душе. Мерзко. Погано. Настроение, ещё минуту назад пробивавшее небеса, упало в адские глубины. Она бы всхлипнула — будь твайкой. Она бы зарычала — будь драконом. Но она не была ни тем, ни другим. Так, бесполезное ничтожество, которое ждёт пустая, беспросветная жизнь.

Скуталу шмыгнула носом.

— Отпусти, — это был голос Твайлайт.

Ноги подогнулись. Оказавшись на полу Скут едва не упала, а рядом с ней мотала головой испуганная Эпплблум.

— Мы просто увлеклись.

— Да ясно уже, — единорожка поднялась, пытаясь поправить мокрую гриву. — Всё правда так плохо? Вы ненавидите меня?..

Сложный вопрос, но да — есть немного. Скуталу опустила взгляд, да и Эпплблум на ложь не решилась. Были в мире такие штуки, называемые паровыми котлами, — они обогревали корабли. Так вот, после месяца в океане каждый корабль сам по себе был паровым котлом. Потому что нельзя взять и запереть кучу пони в тесных кубриках, требовать сна по расписанию и бани в порядке очереди — а самой сидеть в личной каюте со здоровенной ванной и пушистым ковром!

Правда, ванны не было, только крошечная кабинка с душем; да и заставленная полками каюта больше напоминала рабочий кабинет.

— Я не могу сдаться, — сказала Твайлайт. — Что угодно обо мне думайте, но я не сдамся. Мои пони не умрут.

Взгляды пересеклись. Единорожица уже не плакала: цепко и хмуро их оглядывали покрасневшие глаза. Вот она — истинная морда тирана. Злая, волевая, несломленная. На мгновение Скуталу залюбовалась ей. И вообще, не такая уж она сволочь была, эта архи-твайка. Вот, лоб ощупала, — и боль сразу же поутихла — а потом Эпплблум чем-то подлечила, а чтобы не сильно щипало, подвязала под глазом холодный компресс.

— Спайк, этих под замок. С остальными разберусь я сама.

— Эмм… — Эпплблум запнулась. — Может не надо?..

— Надо.

Ошибочка вышла — всё-таки злая: тиран есть тиран. К сожалению, архи-твайкин дракон был ещё злее. Он тащил их, пока волшебница расчищала коридоры от испуганно пищащих жеребят. Он держал их когтями за шеи, так что Эпплблум вся тряслась, а Скуталу даже пошевелиться боялась, чтобы не проколоть шкуру. И уже внизу, когда нос поймал ароматы кухни, дракон сделал худшую гадость — он их разделил.

Блум бросило в одну подсобку, Скуталу в другую. Захлопнулась стальная дверь.

---

Скуталу лежала на корзине морковки. Невкусной, суповой — но неизбежно хрустящей. Когда грустно, она ела, а в остальное время тренировалась. Раньше она надеялась, что так крылья быстрее отрастут. Нихрена от той надежды уже не осталось, но привычка есть привычка — отказаться нелегко.

В её жизни хватало разочарований. Взлёт, падение. Взлёт, падение. Шмяк, шмяк, шмяк — чуть ли не каждый год: то в чём-то малом, а иной раз так, что дальше не хотелось жить. «Жить не хочется», — это было нормой. В Понивиле гнетущее чувство отступало, но стоило чуть выглянуть в Диколесье, как тут же возвращалось опять. «На кой тогда тебе эти путешествия?» — она себя спрашивала. Ответа не было, а Скут всё равно тренировалась: бегала каждый день десятки миль, прыгала и разносила ударами коряги — посылая к чёрту школу и всех прочих смевших что-то там гавкать тупиц.

Крылья отрастут — она обещала себе. Только какими они отрастут без тренировок?.. Поэтому Скут выжимала из этих тупых отростков всё, что те только могли дать. Но годы шли, лучше не становилось. Потом пришла Найтмер Мун и всем раздала новенькие кожистые крылья. Всем, кроме неё. Наверное, по очень простой причине — потому что не затратила на неё и доли секунды, а обрубки крыльев всегда скрывал плотный зелёный плащ.

— Ненавижу, — прошептала Скуталу. И едва не чихнула. Было пыльно, тяжело дышать.

Десятки мешков с крупами и бобами валялись в кладовке за кухней. И мука, уйма муки! Кто-то притащил дырявый мешок и мука теперь тонким слоем покрывала всё. Один быстрый выдох, и вся эта белая муть снова поднималась в воздух, заставляя раз за разом чихать.

Сидевшая в соседней подсобки Эпплблум пыталась вскрыть дверь, но ничего у неё не получилось. Пришли жестянки, забрали, увели на допрос. И Скут не знала, давно ли это было? Минуты назад? Часы?.. Она могла считать только вздохи, но сбивалась уже на сотом, когда мучная пыль особенно сильно лезла в горло и нос.

«Сколько ещё здесь сидеть? — спрашивала она себя. — Час? День?»

Похоже, не судьба ей увидеть «Праздник рассвета». Да и будет ли праздник?.. Бочки с термитом нашли, значит огненное шоу отменяется. Потом Рэйнбоу Дэш, что она сделает, если твайки прицепятся? Известно что — размажет носы сволочам, да и улетит восвояси. А одна бескрылая пегаска останется. Ей часто приходилось выбирать: путешествие с Дэш, бесполезным балластом на планёре; или не такой уж плохой Понивиль. Остаться всегда было проще.

Скуталу вздохнула, устраиваясь поудобнее на корзине с морковью. Вытянула очередной овощ, захрустела. Хрум, хрум, хрум — звучали унылые звуки, сквозь которые жуть как хотелось почесаться в носу. Ей никогда не нравилась морковка, потому что как шерсть оранжевая, да и вообще.

Тянулись долгие, долгие минуты… Пока чьи-то шаги не прозвучали извне.

— Эээ, там есть кто-то? — Скуталу осторожно поднялась.

— А, вот ты где!

«Дэш!» — Скуталу вскочила. Морковка в угол, копыта о дверь — и море, море мучной пыли, которая тут же затянула всё вокруг.

— Аапчхи! Гадость чесучая!.. Ааапчхи!!!

— Эй, там с тобой всё в порядке?

— Нет! Аапчхи!.. Не в порядке! Вытащи меня!

Мгновение, другое, скрип, ругательство — страшный скрежет — и дверь попросту вырвало. Скуталу бросилась наружу, хватая подругу всей четвёркой копыт. Сквозь чиханье и всхлипы нос тёрся о шерсть.

— Аапчхи!.. Век не забуду! Аапчхи!.. Сдохну, но отплачу!

— Да пустое, Скут! Не думала же ты, что я позволю другу в застенках гнить? Погнали, хочу тебе что-то показать!

Радужный хвост мелькнул в двери, Скут бросилась следом. Пронёсся коридор, дальше лестница наверх; ещё коридор, удивлённые лица, ступени к верхней палубе. С пары оборотов распахнулась наружная дверь. Потянуло холодом, но уже не таким страшным как раньше — льды остались далеко позади.

Рэйнбоу остановилась на палубе.

— Что за сюрприз? — Скуталу подбежала ближе.

— Надевай! — на копыте висели защитные очки.

Скут привычным движением натянула их — ещё раньше, чем успела что-то осознать. Дэш взлетела, через миг оказалась сверху, крепкие ноги схватили за бока. Рывок, и их с огромной скоростью понесло в небо. Всё выше, выше и выше, пока Саншайн не превратился в крошечную фигурку — копытом накроешь — а остальные суда Экспедиции не показали себя цепочками путевых огней.

Очень скоро исчезли и путевые огни, они поднялись над облаками.

— Смотри! Вперёд смотри!

Скуталу подняла взгляд.

Линия горизонта светилась. Мир лежал так далеко внизу — так страшно и привычно далеко: затянутый чёрно-янтарными облаками, клубящимися в первых солнечных лучах.

Слёзы смачивали уголки прищуренных глаз. Болезненные, жгучие слёзы, но не от яркого света, а от зависти к подруге и стыда за себя. Снова разные мысли кружились, наседая со всех сторон. Зачем она выбиралась из той кладовки, если всё равно обречена гнить в застенках своего искалеченного тела? А путешествия в диколесье? Что давали они?.. Только пыль в носу и боль в ногах, а ещё дикую усталость — чтобы отдых потом казался облегчением.

Всё, что она делала эти три года, не имело смысла. Это не жизнь.

---

---

Голубело море, белели густо усеявшие небо пёрышки облаков; а ещё был блеск Солнца: на волнах, на стали бортов, в слезах собравшихся на палубах мышекрылых пони. Никто не хотел уходить, все часами смотрели на медленно поднимающуюся полосу рассвета, всё ярче и ярче освещавшую горизонт. Созданные для ночи глаза слезились, но постепенно привыкали к свету дня.

Паруса наполнил западный ветер. В этот раз настоящий: его не создавала магия, он дул из-за разницы температур. Минул двадцать пятый день пути, двадцать шестой. Показались чайки, а вскоре и любопытные утки. Двадцать седьмой день пути — и счастливые пегаски вернулись с полными корзинами еловой хвои. И наконец, к исходу двадцать восьмого дня свершилось: над горизонтом открылось побережье Восточного континента, а вернее один из бесчисленных островов на краю косы Моря Ветров.

— Высаживаемся, — решили тогда главы Экспедиции.

И чёрта с два они решили бы что-то другое, когда на палубы высыпали пять тысяч восторженных земнопони, готовых хоть вплавь, но добраться до вожделенной суши. Своего дома, своей вотчины, своей любви. И высадка началась! Колонна из сотни судов перестроилась в ровные шеренги, разом упали сотни якорей, и тысячи ведомых пегасами лодок понеслись к побережью. Кричали чайки, крякали встревоженные утки, но громче всего звучал тонкий мышепоньский писк.

— Кайф, кайф, кайф… — шептала Эпплблум, целуя песок и прибрежную гальку, ничуть не смущаясь грязного носа и солёного привкуса на языке.

Блин, да у неё копыта разъезжались! Хотелось прижаться брюшком к суше и просто обнимать, обнимать, обнимать! И она делала это! Она каталась по траве и смеялась, махая крылатым в небесах, а рядом кайфовали толпы таких же земных, наконец-то вернувшихся в родную стихию. От счастья всё просто звенело внутри!

— Кайф, кайф, кайф…

Это длилось, длилось и длилось, пока все не замёрзли. А потом их ждали уже подготовленные товарищами палатки, бадьи с тёплой водой и зефирки с походного очага. Лучший праздник на свете! Вдвойне лучший, потому что начинался новый год.

Новый год, новый год! Коньки, ёлки, апельсины! Правда у них были только ёлки — а вернее маленькие ёлочки Утиного побережья, самые большие из которых вырастали в аккурат до носа, если стоять на задних ногах. И это, кстати, было очень удобно — никакие стремянки не нужны. Чтобы не обижать хвоистых, лагерь разбили в стороне от еловой рощи, и теперь превращали её в сияющий гирляндами зимний лес. Эпплблум тоже украшала зимнелесье, вместе с сестрёнкой, бабушкой и братом, Динки и Скуталу, и другими друзьями, среди которых мелькала то яркая грива Рэйнбоу, то соломенные вихры Дёрпи, а то и сиреневая чёлка едва-не-побеждённого тирана. На самом деле неплохой пони, которая вроде как злюка, но наказывать не умела от слова «совсем».

Работа кипела. Снега не было? Не беда — пегасы наколдуют! Гирлянды заканчивались? Тоже ничего — время тваечкам поработать. И Твайлайт со своими помощниками вовсю трудились, превращая скалы в поднявшихся на дыбы звёздных медведей, а бесчисленные ручьи побережья в серебристые потоки, по которым можно шагать, копыт не замочив. И всё звучало вокруг, всё пело! Слышался ритмичный перестук барабанов у собираемой сцены, ноты флейты и клавесина, чья-то весёлая скрипка — много чего ещё. Ленивцы Экспедиции мигом вспомнили о своих талантах, стоило всем оказаться на твёрдой земле.

Тогда и Эпплблум решила:

— Кайфу время, а делу хотя бы час.

Она кивнула себе, ещё раз лизнула солёную гальку, да и тихой мышкой поспешила к центру лагеря. Земно-пьяные земные валялись повсюду, восторженные пегасы кружили в небесах, а её путь вёл дальше, к сосредоточию всей рогатости мира — огромной как шатёр палатке: штабу Экспедиции и дому Твайлайт Спаркл.

На входе стояли стражники; аж четверо; во главе с печально известной Глоу Черривайн. Как-то они насторожились, прищурились; но Блум, тепло улыбнувшись, уже пробегала мимо. Травка, кустик, травка, кустик — поцелуй в листочки и ещё раз поцелуй — а вон офигенный малинник, жаль уже без ягод. Но ей ничего, она пристроилась рядом, тыкаясь носом в колючие ветви. Уши поднялись над головой.

В шатре звучали голоса:

— …Да, нам всем нужен отдых, — говорила Твайлайт. — Но безопасность Экспедиции прежде всего. Путь до Бортона суда выдержат, а там уж о гавани и снабжении мы договоримся без труда.

— Ты всё ещё не понимаешь…

Это был голос Спайка. Вроде обычный, как у взрослеющего жеребчика, но в окончаниях слов какой-то шипящий, страшноватый, чудной.

— …Раз мы убили Гланмира, то должны закончить начатое. Взять его земли, его сокровища, и, если есть, его семью.

— Это…

— Да, дикость, но иначе нас не поймут. Убийство ради сокровищ, это мерзость, но понятная. А когда дракона убивают мимоходом, это хуже в стократ. Так кем мы должны стать в глазах его сородичей? Жадными негодяями, или монстрами, от которых неизвестно чего ждать?

Послышался горький вздох. Приглушённо Твайлайт с драконом заговорили о деталях. Циферки, азимуты, ветры и дистанции. Куда послать геодезистов, какие гавани выбрать по карте, где разместить лагерь, а где нуждавшийся в обслуживании флот. Часто звучало название «Имрат Сул», или Замок-на-Утёсе, рядом с которым у Гланмира был скрытый под водами озера дом.

Эпплблум слушала, широко улыбаясь. Было одно волшебное слово, от слогов которого у неё подрагивали уши а хвост вертелся волчком. Сокровища. Со-кро-ви-ща. Богатства тысячелетнего дракона! О, да она даже могла себе это вообразить! Огромный, блистающий зал! Коллекции всех древних чеканок: от эфесов Юникорнии до асов Княжеств и эквестрийских золотых бит. Хрустальные ларцы, полные древних как мир алмазных яркосветов; чаши рубинов и звёздного сапфира. А ещё бесчисленные свитки, полотна, витражи — за которые коллекционеры выложат вдвое, а то и втрое больше.

Да уж, стоило представить, аж слюни текли. Только не стоило забывать, что сокровище в логове мёртвого дракона может легко превратиться в куда более простое слово. Уже не со-кро-ви-ще; а кро-ви-ща. Это только в сказках у ценностей не было охраны, пока дракон спал, пусть и по-драконьему чутким сном.

И охрану сокровищницы, судя по всему, милые тваечки собирались хорошенько проредить.

---

Эпплблум всегда старалась быть реалистом. Нельзя так запросто взять и ограбить драконий дом, если ты жеребёнок! И твои друзья жеребята, и друзья твоих друзей тоже те ещё жеребята. Успех восстания — стечение обстоятельств: они не могли просто взять команду гвардейских пегасок и отправиться в путь. Не справятся, напугают всех, может даже погибнут.

Стоило подумать о смерти, как старый ожог на спине тут же начинал зудеть. Представлялись ловушки: огненные ямы — сжигавшие пони дотла; молниевые разрядники — убивавшие одним касанием; чудовищные автоматоны в усыпанной лезвиями латной броне. Но за всем этим ужасом скрывалось то, в чём она нуждалась больше всего на свете. Богатство. Хоть одна шкатулка алмазов, хоть один мешочек ценимых нумизматами монет. Без богатства в жизни ничего не достигнешь. Богатство значило власть.

Особенно когда ты одна из по-уши-в-долгах Эпплов, которым уже ни один банк не даёт кредит.

— Слушай, Динки… — Эпплблум решилась. — Я тут узнала кое-что…

Она рассказывала, а подруга внимала: лимонная чёлка скрывала восторженный взгляд. Сокровищница дракона, это не шутки, а значит «Командой Троих» дело не обойдётся. Нужны будут и пегасы прикрытия, и те, кто расчистит путь. Самим тут ловить нечего, и поэтому они должны в лепёшку расшибиться, но попасть в армию тваек, которые будут штурмовать драконью цитадель. Суть в том, чтобы вовремя отделиться от армии: когда штурм закончится, а сокровища ещё не подсчитали; вот тогда-то нужно будет действовать очень быстро и по-уму.

Итак, что понадобится: термит и динамит; ножи, «Дымовики» и «Вспышки»; палочки-разрядники и самовзводные арбалеты; обязательно фляги, аптечки и маскировочные плащи. Что НЕ понадобится — проблемы: поэтому Дёрпи должна всё знать. Как, впрочем, и Рэйнбоу — она в доску своя. И, наверное, Шайнинг, — потому что без серьёзной волшебной поддержки операцию не осуществить.

— Блумик, тебе не говорили, что ты гениальный стратег?

Неа, не говорили. Мордочка зарделась. А потом Динки вдруг поцеловала в нос, и от неожиданности Эпплблум едва на круп не осела. Только крепкое объятие подруги не дало упасть.

— Обожаю тебя, Блуми! Вперёд!

Всеобщие праздники — для обывателей. Для героев каждый день — праздник! Пока осоловевшие от радости земные готовились к новому году, они занялись делом. Стражник, тычок носом — связка ключей. Склад гвардии — рюкзаки, плащи и снаряжение. Динкины химики-взрыватели и широкие улыбки: коллекция таких ярких «Вспышек» что хоть драконов гасить. И наконец самое сложное: впереди ждал шатёр командира гвардии, и настоящая задача, с какой могли справиться только такие гении дипломатии, как они с Динк.

Кроме Шайнинг Армора в шатре оказалась Рэйнбоу — собранная такая, задумчивая — но сразу же повеселевшая, стоило им появиться. Она широко улыбнулась, щуря глаза.

— Мы хотим пойти с вами… — начала Динки Ду.

— Мы должны пойти с вами! — поправила Эпплблум.

И началась история, искренняя, — как они и решили. Эпплблум рассказывала об одной маленькой земной, которая родилась достойной большего, чем бесконечная работа в яблоневых садах; Динки о кобылке, которая любит и желает быть любимой, и всё сделает, чтобы стать выше и сильней. И поэтому они должны сделать это. Они должны достичь вершины своего Замка, чтобы обрести счастье — и чтобы история мира запомнила их.

Рэйнбоу слушала, приоткрыв рот. Шайнинг молчал.

— Ты… ты ведь понимаешь? — спросила Динки.

— Ага.

Жеребец прижал копыто к морде, наморщил лоб.

— Возьмите нас, пожалуйста. Мы будем полезны…

— Дай подумать.

Эпплблум разглядывала морду единорога, задумчиво-хмурую рожицу пегаски — и что-то явно шло не так. Если у рогатого был вид «что я сотворил», то у пегаски «да они охренели». Ну и что, если и так? Это было чертовски несправедливо, что какой-то там семнадцатилетней пернатой достаётся сила мегабочки пороха, а земная рядом ничего своего не имеет, кроме бантика, давно превратившегося в бандану, и кошелька с набором отмычек на груди.

— Сделаем так, — заговорил Шайнинг. — Мы берём вас…

— ЕХУУУ!!!

— Ага. Только с одним условием. Вы будете в штабе от начала и до конца операции. Это и правда хорошая идея, вам нужно учиться и поддерживать репутацию лидеров. Но вы не войдёте в крепость, пока сапёры не закончат свою работу. Вся сокровищница дракона будет в вашем распоряжении, как только мы обезопасим её.

«Сокровищница… в её распоряжении?»

— Эмм… — Эпплблум призадумалась.

Предложение было щедрым. Нереально, невообразимо щедрым! Что-то в самой его сути было не так.

— Это… не достижение, — прошептала Динки Ду.

— Смерть — не достижение. Серьёзно, ребята, это работа сапёров, а не таких как вы, или даже я.

Ага, сапёры — скучные рогатые, которые щупами и магией обследуют каждый хуф замковых залов, разберут ложные стены и аккуратно обезвредят ловушки. На второй день придут оценщики с кисточками, фотоаппаратами и большими учётными книгами — чтобы описать каждую монетку, каждый самоцвет. На третий день всё вывезут до последнего камешка, уложат в трюмы под сотней запоров. И всё, ребята, приключение закончилось, твайки весь опыт пожрали, но вы не печальтесь — экскурсии по замку, это тоже ничего.

Это почти как построить завод варений и сидра, а бедных Эпплов выбросить на обочину жизни. Не догадались, не успели, не сумели оформить кредит — так и прощайте: мир не будет ждать.

— Это несправедливо, — прошептала Эпплблум. — Я понимаю, жизнь не игра. Но мы… просто хотим быть значимыми. Хотим быть рядом.

Единорог коснулся её шеи, заглянул в глаза.

— Вы и будете рядом. В точности как я или Твайлайт. А мастера поиска пусть сделают свою работу. Разве это не мудро? Разве это не честно?..

Она опустила взгляд.

— Я понимаю тебя, Эпплблум. Когда мы доберёмся до обжитых земель, я поддержу твои проекты. Уверен, если мы возьмёмся за дело вместе, Экспедиция достигнет гораздо большего, чем если бы действовали порознь. Когда мечты объединяются, тогда мы творим по-настоящему великие дела.

А вот говорить последнее было большой ошибкой. Эпплблум вдохнула и выдохнула, резко кивнула, и ухватив Динки за гриву поспешила наружу. Всё стало ясно. Шайнинг бы позволил ей хоть купаться в золоте, но при одном условии…

«Не важно, кто и чем владеет, если король владеет всем».

Гнев поднимался из глубины души. И нет, рогатый не должен был видеть этот гнев. Он проницательный, он хитрый, он опасный — он точно такой же, как она сама! А значит он не будет держать противника вблизи. Стоит ему узнать, и всё: пара слов, и она потеряет дружбу со Скут и Динки — потеряет всё!

Потому что она уязвима. Она не добрая, не верная и не наивная. Она не ради того борется за своё место в мире, чтобы стать кирпичиком чьего-то проекта. У неё есть гордость! Океан гордости. А ещё злость, жажда силы, жажда власти — и больше ничего.

— Блуми, я тебя обожаю!..

Наверное, больше ничего…

---

---

Динки улыбалась. Счастливо, пусть и чуточку устало, потирая до слёз утомлённые глаза. Новый год на то и новый, что начинается с подарков и чудес. И она попросила подарок: крошечный, совсем маленький — просто чуточку доверия. Взять их в Замок. И друг согласился, улыбнувшись ей. А потом был праздник, где она пела на сцене арию Сноудроп, а Шайнинг «Последнее Испытание», умея рассказывать, но не очень-то — петь:

Тьма и свет — вот два крыла,
Несущие в пространстве этот мир.
Тьма не воплощение зла,
Она дана для равновесия сил.

Знаешь ли, что магом тьмы,
Богиня смерти в бездне заперта?
Знаешь ли, что маги тьмы и света
Закрыв бездну стерегут её врата?

Тёмный маг не тот, кто зол,
А тот, кто прибегает к силам зла.
Их как средство подчинив той цели,
Что, быть может, и светла.

Грустная это была история, трагичная; но за ней последовала песенка «Непутёвого рыцаря», а после в лицах и стихах вся сказка о прекрасном городе Маэт-Кэре, гордых киринах, чёрной как смоль Мире и рыжегривой Дэринг Ду. И бедолагу Рэйннбоу, кстати, пришлось перекрасить! Потому что все думали, что она всё равно крашеная, хотя та и отбивалась изо всех сил. А дальше были воздушные танцы, флейты, снег и огроменный фейерверк.

Динки веселилась, как ещё никогда в жизни: отрываясь за месяц, полный забот. Всё, что она делала, было не зря! И эти «Подземелья», которые, как мастеру, ей уже надоели до чёртиков. И возня со всеми бестолочами мира, коих с утра до ночи нужно было слушать, успокаивать, носики подтирать. Кто-то кого-то обидел? Динки накажи! Кто-то путается в правилах? Динки объясни! Где-то волшебную штуку не поделили? Динки рассуди! И так каждый день и каждый час.

Чёртова тысяча жеребят, это не шутки. У неё уже шея болела от кучи цепочек с амулетами связи. Дёрпи учила: «Пили иерархию!» — и она сделала это! Теперь были не только команды игроков, но и коллегии мастеров над ними, а ещё выше писательские группы. Некоторые толковые, а другие себе на уме — и ей приходилось очень, очень много работать с ними, чтобы всё не развалилось. «Сила в единстве», — учил Шайнинг, и она делала всё, что только могла.

Даже то дурацкое восстание, по-секрету, было самую чуточку подстроенным. Потому что чтобы подружить гвардию и жеребят, нужно было найти кого-то, против кого они могли бы дружить. Стража вписалась идеально. Гвардия, вообще-то, тоже стража — но это мелочи жизни. Цвет доспехов разный? Разный! Стало быть серебристых лупи, с золотистыми дружи. Новая игра ошалеть как увлекла всех. Даже слишком.

Но их простили, не могли не простить! А значит простят и ещё раз!..

— Скут, — Динки обратилась на следующий день после праздника, когда место лагеря аккуратно прибрали, а сопровождаемые довольными утками корабли уже входили во внутренние воды Моря Ветров. — Скут, пошли с нами! Будет весело! Без тебя никак нельзя. Вор есть, колдунья есть, но без варвара мы ни за что Замок не возьмём!

Скуталу морщилась, будто лимон проглотила. Отказывалась она на планёре лететь. Всё уже готова, гвардейцы собирались, а она шастала вокруг с таким видом, будто собирается обратно в кубрик сбежать. А без Скуталу нельзя. Потому что друзья так не поступают — и мелкокрылая злюка, несмотря на все свои недостатки, была в доску своя.

— Скут, — нос прижался к носу. — Без тебя мы фиг что сделаем. Мы же команда. Мы же друзья!

Общими усилиями с Блум они всё-таки затащили злюку в планёр. Не очень-то она вырывалась, но весь полёт сидела, прижав копыта к покрасневшей мордочке. Пегасочка с планёро-фобией! Расскажешь кому — фиг поверит. Ну да и ладно, у каждого свои заморочки: она, например, до жути боялась лягушек. И что с того? Да ничего — популярные в Кантерлоте «Жабьи сады» она просто обходила стороной.

Да, Кантерлот — нелюбимый и ужасный. Давно она оттуда сбежала, ровно два года прошло — седьмая часть жизни: зато такая богатая на события, что другим хватило бы и на сотню лет. И вот эндшпиль! Они летели в дёрпином планёре, болтая обо всём на свете; а впереди и позади, сверху и снизу — повсюду виделись кристальные крылья и разноцветные шлейфы воздушных машин. Весь батальон гвардии вылетел единым строем. Тысяча пегасов, земных и единорогов — они следовали над морем, а впереди уже виднелись склоны прибрежных гор.

— Зависть, зависть, зависть… — шептала Эпплблум.

— Как в старые добрые времена! — восхищалась Дёрпи.

Самой мрачной здесь была Скуталу, так что Динки нет-нет, да и подкармливала её тянучками. Друг же. А друзья для того и созданы, чтобы им было весело. Если хорошенько торкнет, можно было представить весь мир как море тянучек, в котором плавают кораблики друзей. Просто у некоторых были сети, чтобы ловить тянучки, а у других — нет. Но это вовсе не значило, что нужно объедаться до тошноты, а другим показывать язык.

— У меня идея, — вдруг сказала Эпплблум.

— Ау?

— Видели те ящики с реагентами, что набрала Твайлайт? Это наш шанс. Я понимаю так: сегодня они подготовят лагерь, оцепят Замок и обследуют на ловушки. Должны управиться быстро, на фотографиях донжон невелик. Мы к этому времени примелькаемся в штабе, послушаем что да как, а когда все расслабятся, вот тут-то нам ящики и пригодятся. Хвост ставлю, их ещё до ночи в Замок перенесут!

— Хмм…

Мелькнула мысль: а выбираться-то как? С Дёрпи и «ценностями» на погрузку?.. А что — идея. Главное, чтобы Шайнинг не заметил, а то ведь расстроиться. Ей жуть как не хотелось расстраивать любимого. Но ведь не факт, что заметит, а если отказать подруге, уж она-то обидится наверняка.

— Да ладно тебе, Динк, — Эпплблум улыбнулась. — Нам не помешает горстка другая алмазов, а у тваек не убудет. Чай не чужое, а драконье берём.

Взять сомнения — и пинком их, пинком, пинком. Чтобы неповадно было. Сомнения — для слабаков, а героев ждёт полный сокровищ Замок. И они возьмут его! Они команда — или кто?!..

И Дёрпи с ними. А Дёрпи — к удаче! Дёрпи — лучший на свете талисман!

---

Скалы и редкие рощи лиственниц проносились внизу, обрывистые склоны всё тянулись и тянулись, по обе стороны перекрывая горизонт. Это было исполинское ущелье, раскинувшееся на мили в ширину: почти такое же огромное как Эквестрийский Великий каньон. Тот самый, где жили волшебные огнемышки, злые бычки-горгоны и понемногу торговавшие с пегасами алмазные псы.

— Дёрп, а как думаешь, здесь алмазные псы водятся?

— Неа. Здесь — не нужны.

Ну, раз Дёрпи так считала. Хотя, без подземельников горы не горы, скучно без них.

Между тем зелени внизу добавилось: кроме лиственниц показались осины и карликовые берёзы, а выше по склонам бесчисленные кустарники, что усеивали каждый скальный разлом. Ручьи падали водопадами, быстрая река по имени «Серебрянка» вела к усеянной островками дельте в «Бухте Фьёр».

Это Дёрпи подсказывала названия. Вон там пещера «Большого древесника», а чуть дальше «Малого», вон болотце «Семи уток», а за холмом сто лет назад жил «Ленивый Хвощевик». Прямо-таки чудовищная детализация. Иногда Динки щупала крылья подруги, чтобы проверить, не твайка ли это часом замаскировалась, но нет — пегаска была настоящей, а улыбалась так ярко, что отблески Солнца играли в глазах.

— Эй, смотрите, мы на месте!

Замок висел над пропастью, на краю ущелья. Малахитово-серые стены, невысокие остроконечные башни округлых форм, а ниже под склоном фундаменты других строений. Будто когда-то здесь стояло поселение, но было брошено и разрушалось паводками долгие века.

— Это последний из городов Эглан, — пояснила Дёрпи. — Жили такие пони на свете. Неприметные шёрсткой и серебристые гривой. Жили-жили, да и себя изжили. В конце концов все восточные ветви нашей культуры переселились в Эквестрию, потому что Селестия просила, да и вообще, вместе веселей.

Планёр поднялся над ущельем, промелькнули привратные башни и стены, внутри редкой листвой зеленел сад: деревья которого совсем не походили на те берёзы и осины, что росли повсюду вокруг. Густой он был, но запущенный — словно неведомый садовник собирал растения со всего мира, а затем бросил, и самые южные засохли, оставшись чёрными статуями среди листвы выживших сортов. Над кронами дубов виднелся донжон. Невысокий, с прямыми углами башенок и наклонной крышей, украшенный галереей в мозаиках зелёного стекла.

— Приглядись, Блум, — обратилась Дёрпи. — Видишь эти узкие скруглённые стены, веерные своды, зубцы шириной в неполный хуф? Не укрепления, а смех один. Это «Пламенеющая готика», второй век до нашей эры: очень похоже на наш собор в Эврё. Так строились ещё до появления «выжигателей», пушек и планирующих бомб. Потом пошли те толстостенные бастионы и крепости-пирамиды, уродливые, как их ни украшай.

Ага, при одном взгляде на Замок вспоминались учебники истории: когда-то пони строили такие же крепости в горах. Пару самых южных фортов Юникорнии давно раскопали археологи и местами сумели восстановить, туда даже жеребят на экскурсии водили. Все остальные крепости великих государств прошлого оставались далеко в ледниках.

Лётные колесницы, словно рой разноцветной мошкары, кружили вокруг замка; десятками приземляясь на уже размеченном для высадки плато. Поднимались волшебные щиты и плетения сторожевых заклинаний, а следом за ними и палатки, навесы, шатры. Всё скрипело, всё гремело: гвардейцы переговаривались короткими командами, а мирные кобылки-археологи восторженно пищали, уже размещая своё оборудование: из которого Динки узнавала только дальномеры, и то какие-то странные, а ещё фотоаппараты, которые тут же принялись щёлкать, снимая Замок со всех ракурсов и высот.

Что сказать — неумехи. Она одна во всей компании была художником, чем и не преминула воспользоваться, выставив мольберт на самом видном месте. В облачке магии взлетела палитра, карандаши заскрипели по холсту. Чуть работы, и готов набросок, немного труда угольком, и уже ясны контуры, чёткие, как они и должны быть. А теперь тени, блики, выбор цветов — самое сложное в работе художника. Что их фотография? Только и может, что на чёрно-белой пластинке запечатлеть вечный рассвет. А она рисовала Замок в лучах заходящего Солнца, с яркой дорожкой, наискось пересекавшей озеро и теряющейся в скалах, среди блистающих в свете заката бесчисленных ручьёв.

— Мило получилось, — кто-то сказал.

Мило?.. Всего лишь мило?!.. Да это был её шедевр! Лучший рисунок после портрета Эпплблум с персиками! Лучший из сотен других! Динки оглянулась, уже готовая высказать нахалке всё, что о ней думает, когда увидела сиреневую гриву и смущённый взгляд. Это была Твайлайт, и она тоже держала небольшой холст. Тот же Замок, только фоном, а на переднем плане морда водного дракона. Рядом с ним вечно хмурый Спайк и десятки знакомых рожиц, выведенных наскоро, но очень живо. В неокрашенном наброске Динки легко узнала Эпплблум, Скут и себя.

Рисунок Твайлайт был лучше, причём в разы…

Талантливые пони — талантливы во всём.

— Ты победила, — вздохнула Динки Ду.

— Нет, я просто сказать хотела, что мы начинаем. Идём в штаб?

Твайлайт заглядывала в глаза, неловко улыбаясь. Копыто, будто в жесте примирения, поднялось над землёй. Эта странная особа… пыталась подружиться? Подружиться с ней?.. Уже ничего не понимая Динки ответила на жест, коснувшись небольшого копыта. А ещё оказалось, что сама Твайлайт была по росту не выше её.

— Эмм…

— Я была не права… — начала Твайлайт.

О, да неужто?!

— …Я думала, что всё можно решить бумагами, а личные контакты доверить помощникам и друзьям. Я ошибалась. Я буду прислушиваться к вам. Если что-то нужно, если что-то не так — просто обратись. Если это в моих силах, я постараюсь помочь.

Права Скуталу: битьё в нос — облагораживает! Только всё равно как-то неловко было: будто искали себе врага, искали, а нашли невиновную пони, которая и без тычков в нос старалась сделать путешествие легче для всех. А что школу не отменила — ну, так не догадалась наверное. Не подумала, каково это, делать домашку в душных переполненных кубриках, когда глаза и так слипаются после Игры. А ещё на «Саншайне» спустя месяц пути пахло далеко не фиалками. Воду грели бочками, но всё равно триста пассажиров, это не шутки — помыться удавалось не каждый день.

Тогда Динки решилась:

— Можно сразу просьбу? От имени всех? Давай отдохнём на суше, хотя бы месяц. Все так устали. Мы там в стенки биться будем, если сразу снова плыть.

— Но… — Твайлайт поджала уши.

— Пожалуйста!

— Конечно, — Твайлайт запнулась, — ты права.

Вот что называется — обратная связь! Герои-то волевые, сильные, заносчивые — им не понять, что чувствуют запертые в консервных банках жеребята. И нет, никакие шоколадки с настольными играми уже не помогали — нужно было бегать, бегать и снова бегать, прыгая, обнимаясь и катаясь по мягкой траве. Потому что пони не созданы для моря! И если шею пощупать, нифига там не было жабр.

Они кивнули друг другу, направляясь к штабному шатру. И как-то легко, радостно было на душе.

---

Полутьма, напряжённые мордочки офицеров, иллюзия Замка в центре не самого крупного в лагере шатра — таким был штаб операции. Вон Твайлайт, устроилась на мягкой лежанке, а рог ярко горит; вон Шайнинг, стоит рядом с кучей амулетов связи; а вон и Дёрпи с друзьями — к которым нужно поскорее присоединиться, чтобы никому не мешать. А Глоу с Рэйнбоу, кстати, не было видно — остались защищать флот.

— Вспомним задачи, — заговорил Шайнинг Армор. — Команды «Поиска» идут с юга, начиная от барбакана и внешней стены; роты «Периметр» и «Штурм» в готовности на планёрах; «Барьер» следует за «Поиском», выдерживая дистанцию; «Эскорт» в подчинении посла.

Он начал с того, кто и кому подчиняется. Динки уже не раз замечала, что Шайнинг ставит превыше всего именно иерархию: и не важно, касалось ли дело гвардейцев, или игравших в «Подземелья» жеребят. Впрочем, получше познакомившись с гвардейскими пегасками, она убедилась, насколько, дракон, неуловима, призрачна это граница: гвардейцы не отличались от её жеребчиков, вот ничуть. А ещё они по ролям разыгрывали операцию! Серьёзно! Шайнинг говорил, что случилось такое-то бедствие, а командиры отвечали, что предпримут в ответ. Добавь кубики, и выйдут чистые «Подземелья»; только если в игре испытание встречала всего лишь четвёрка героев, то здесь целые роты, которые должны любого противника попросту шапками закидать.

С диким чувством нереальности происходящего Динки наблюдала, как полная сотня волшебников, разделившись на десятки, обшаривает внешнюю стену Замка, а затем и внутренний двор. Каждый камешек, каждую кочку, каждый куст — при этом даже не заходя за стены. Если им что-то не нравилось, в подозрительное место залетала «Вспышка» или бомба с «Чихучим газом», а спустя минуты тщательной проверки — подрывной заряд. Стены покрывались дырами, показывая бьющие искрами узоры заклинаний внутри.

— Как-то это грубо… — прошептала Эпплблум.

— Зато риска — ноль.

Это Дёрпи ответила, а спустя время и вовсе принялась пояснять детали. Вон внешнюю стену, защищённую чем-то могущественным и странным, попросту отрезали от источника силы; вон направленным взрывом вскрыли донжон в стороне от главных ворот. Вон сломали крышу сразу в нескольких местах. Названные «сапёрами» волшебники будто из принципа не пользовались дверями и лестницами — новые проходы они пробивали сами, где захотят. А ещё была дюжина археологов снаружи, напросившихся на миссию, и их испуганные мордочки морщились от каждого взрыва, а по щекам текли дорожки слёз.

— Это жестоко…

— Лес рубят, щепки летят.

Да какое там рубят! Замок разбирали по камешкам! Мало им было дыр в стенах, настоящий кошмар начался, когда за подземелья принялись «Копатели». Так назывались стальные трубы, набитые жидкой взрывчаткой и с вращающимися дырчатыми головками — их прижимали к земле, накрепко закрепив магией, а потом сверкала искра и в небо бил гейзер дыма, смешанного с каменной крошкой. Скважины пробивали за секунды, а если открывалось что-то внизу, то единороги, даже не спускаясь, ощупывали тайные комнаты магией. Никто не заходил внутрь, никто не рисковал.

Они играли не по правилам! Они превращали игру непонятно во что!..

— Это…

— Это армия, детка!

В Замке были ловушки, но их попросту взрывали. Внизу шастали какие-то глиняные ящеры, но Твайлайт сказала: «Неживые», — и их тоже начали разносить на куски. Всё горело, всё грохотало, в небо поднималась смешанная с дымом гранитная пыль. Пустоты в скале находили «Сейсмическими волнами», тайные комнаты вскрывали с поверхности, а ценности вытаскивали левитацией. Вскоре к лагерю уже понесли первые ящики, набитые пока что не золотом, а свитками в футлярах и кучами запылённых обгоревших книг.

— Я не хочу на это смотреть, — прошептала Динки.

Шаг и ещё шаг, входное полотно палатки; свежий ветер и привкус каменной пыли, которая проникала повсюду, даже через волшебные щиты. Динки стояла, не зная что и думать. Ясное дело, что штурм замка армией, это совсем не то, что прогулка компании приключенцев; но не настолько же! То, что творили гвардейцы было бессмысленно! Жестоко! Беспощадно!

Хуже чем в книгах, где писали о злых единорогах прошлого, которых боялся весь мир.

— Это дикость какая-то…

— И всё же это оправдано… — послышался голос.

Дёрпи вышла следом за ней.

— …Понимаешь ли, Динки, у скал есть глаза, у камней есть уши. Нас ещё не почтили вниманием, но после битвы с Гланмиром полмира наблюдают за нами. Нам теперь не так-то просто будет играть в мирных милашек, но оно и к лучшему. После сегодняшнего «мягкого увещевания» любой правитель дважды подумает, прежде чем чинить нам препятствия. Да и крылатые жеребята будут в безопасности, гуляя по чужим городам.

Динки стояла, опустив взгляд, копыто перекатывало камень. Политика, везде эта политика! Она уже говорила, что ненавидит эту гадость?.. Так вот — она ненавидела. Не просто ненавидела. НЕНАВИДЕЛА! Эта грязь разрушала семьи: заставляя маму уходить, а отца требовать невозможного от жеребёнка. Эта грязь заставляла её знать то, к чему душа совсем не лежала: как командовать, как строить интриги, как бросать глупых жеребчиков в драку, чтобы они дружили с одними и ненавидели других.

Она не хотела этого. Она не для того сбегала из дому, чтобы снова лезть в ту же трясину. И она училась не только рисовать, но и танцевать, петь, придумывать истории — всем тем штукам, которые приносят не только тянучки и уважение товарищей, но и наполняют жизнь смыслом. В облаке магии висел холст с рисунком замка. Динки развернула его, вглядываясь в руины за осиновой рощей, снова опустила взгляд. Теперь там уже не на что было смотреть: замок стоял как прежде, но уже не живой, не красивый — а словно та медная ваза из музея: настолько избитая, изломанная, будто её пинала толпа злых скуталу.

— Можно же было как-то иначе?.. — Динки обернулась к старшей подруге.

— Да сотней способов! Но мы выбрали именно этот, — пегаска как будто смутилась. — Но кое-что ещё можно исправить.

— А?

— По-секрету, — Дёрпи приблизилась. — Я бывала здесь раньше. Не думаю, что идея с ящиками сработает, но я знаю тайный проход.

Стоп! И она молчала?!.. Взгляд вернулся к смеющимся глазам Дёрпи: таким непроницаемо весёлым, что аж жутко становилось. Пегаска подмигнула, забавно щурясь от пыльного ветерка.

— Я вот думаю, самой идти, а вас оставить снаружи, или хоть раз в жизни поступить по-умному, отправив легкозаменимую мелочь вперёд?

Копыто коснулось груди пегаски, носа, снова груди. Подруга так неловко улыбалась.

— Тык.

Касание лба лбом, странная щекотка: Дёрпи дыхнула ей в гриву, будто бы сдувая что-то невидимое; ухмыльнулась.

— Нет, хватит с меня авантюр. Готовь ребят, Динки! Приключение ждёт!..

---

С чего начинается Приключение? Именно! С надёжной команды. И Блум со Скут, снаряжённые по уши, топали следом, а быстрая как ветер Дёрпи указывала путь. Лагерь гвардии они покинули на удивление просто: Дёрпи взяла планёр, да и сказала Твайлайт, что возвращается с ними на флот. Вот только сделав большой круг они вернулись обратно; планёр остался под ёлкой в скальном разломе, а они теперь следовали вдоль ручья по его дну.

Чуть выше по склону угадывались руины поселения, а дальше них точки кружащих над Замком планёров и пыльное облако. Частые взрывы эхом звучали вокруг. Дёрпи вела их, нервно топорща крылья; уши торчали над головой.

— Ребята, давайте начистоту. — Дёрпи остановилась, обернувшись к ним. — У Гланмира был приёмыш, жеребчик из местных. Он сейчас прячется здесь, в убежище под замком. Боюсь, что он либо сам убьётся, либо твайки его ненароком зашибут. Если я полезу его выручать — будет непросто, вся защита Замка кинется на меня. Если твайки доберутся — аналогично. Но вы там будете в безопасности, потому что маленькие ещё. Защита Замка не реагирует на жеребят.

— Хмм…

Динки не удивилась. Когда старшая подруга нервничает, значит задумала гадость. Но одного у неё не отнять — Дёрпи была честна.

— Девчонки, — старшая пегаска опустила взгляд. — Вытащите, а? Дайте ему по носу, если не захочет. Свяжите, если будет упрямиться. Потом спрячем где-нибудь. Не полезно ему с твайками встречаться, убьётся ещё.

— Да без проблем, — ответила Эпплблум, облегчённо выдохнув.

Дёрпи, конечно, даёт — всю интригу испортила. Но раз могут зашибить, значит дело серьёзное. Да и вызов посильный. Что им единственный жеребчик? Сплюнуть и растереть. Но это грубо, так что обойдутся и дипломатией. Меньше всего на свете хотелось бить в нос и без того пострадавшего жеребёнка. Может, даже такого же грустного, как Скуталу.

— Итак, мы на месте, — Дёрпи остановилась, касаясь неприметной скалы. — Это прямой путь к убежищу. Держите глаза открытыми и ушки на макушке, берегитесь ловушек. Ну, капканов там, растяжек, что ещё средний жеребчик мог намутить.

— Да справимся мы, справимся!

Скуталу весело скалилась, а Эпплблум чуть нервно ухмылялась — зато щурилась так целеустремлённо, что аж захотелось её за ушко куснуть. Смущённая Блум — самая красивая Блум на свете! Но смущать будем позже, дело прежде всего.

— Эдро.

— Эм, что?

Дёрпи касалась скалы, и камень под её копытом… растекался? Это была не дверь, не тайные ворота, а выглядело так, будто что-то проникло в гранит и плавило его, безо всякого огня и града осколков создавая скважину, а после и широкий проход.

— Брр… а не раздавит?..

Эпплблум ждала, Скуталу настороженно хмурилась — и тогда Динки шагнула вперёд. Всем страхам назло! Она шагала и шагала, по мягко-пружинящему словно резина камню, пока не почувствовала остальных позади. Тогда ноги сами собой бросили в галоп. Не оглядываясь, вперёд и только вперёд! С тяжёлым дыханием, со свистом сквозь зубы, с рычанием — и с коротким взвизгом, когда нос вдруг ткнулся в холодный металл.

Проход закончился, они оказались в узкой и длинной комнате, дальнюю стену которой перекрывала древняя как мир рассохшаяся дверь. Вокруг стояли корзины… с репой? Ага, с репой. А ещё с луком-пореем, странно-ворсистой картошкой и корешками сельдерея. Сильно пах чеснок.

— Ну, по крайней мере наш жеребчик — не вампир.

— А?

Настороженная Скуталу такая настороженная. Так что Динки взяла её мордочку в копыта, да и объяснила, что если кто-то ест картошку с луком и чесноком, значит он, скорее всего, не ест жеребят. А ещё он живой, стало быть с носом — мягким и тёплым — по которому можно хорошенько ударить, если что-то пойдёт не так. Только не со всей дури: потому что иногда Скут так вмажет, что жеребчики прибегают плакаться — и запасы тянучек, следовательно, иссякают вдвое быстрей.

Смешки, посветлевшие мордочки, и лучи светокристальных фонариков, которые они нацепили на головы, чтобы было удобнее идти. Без фонариков страшно, пусть даже и есть очки ночного зрения, а у Блум со Скут их крутые мышепоньские глаза.

— И всё же давай договоримся, — начала Эпплблум. — Я иду вперёд, вы немного позади. Если там есть ловушки, я их замечу… Ну, или разминирую собой.

А вот фигу ей. Если вместе, значит всё вместе. Скуталу изготовилась со своим боласом напротив двери, Динки осторожно приоткрыла её магией. Скрипу-то, скрипу! Но что поделать, всё взяли — а маслёнку не догадались захватить. Они осмотрели коридор с помощью зеркальца, проверили «Вспышками», но дальше, чертыхнувшись, пошла уже Блум.

— Да, блин, я знаю что делаю! Это важно. Ступайте за мной шаг в шаг!

— Рассуждая логически, кому понадобилось бы ставить ловушки рядом с кухонной кладовой?..

— Гррр…

Эпплблум фыркнула, да и припала носом к полу. Шаг вперёд, и как будто принюхалась, ещё шаг, и принялась водить носом вдоль стены, чуть высунув язык. Они стояли посреди вырубленного в скале коридора: довольно широкого, так что двое легко могли разойтись; ближний конец туннеля был тупиком в нагромождении корзин с крупами и овощами, а дальний терялся за возвышающимся поворотом — он явно вёл в сторону Замка.

Даже под землёй слышались приглушённые отзвуки взрывов среди руин, которые становились всё громче — злые твайки направлялись сюда. Но время ещё было: Дёрпи обещала им три, а если повезёт, и все четыре часа.

---

Они продвигались, хотя и очень медленно, изучая каждую трещинку пола и стен. Вернее, Блум изучала, простукивая длинным шестом, Скут настороженно оглядывалась, а Динки, чувствуя себя не очень-то нужной, больше разглядывала не скучные стены, а друзей. Не злую пегаску, конечно же, а пушистогривую милашку Эпплблум.

Латунная шёрсткой и яркогривая, удивительно грациозная для земной и очень… Давай говорить честно! Сексуальная! Особенно когда шастает вдоль стены, отбросив неудобный плащ с сумками, а нос прижав к полу, так что мышцы бёдер красиво очерчиваются под шерстью, а от природы потрясающе густой хвост скользит по ногам. И Блум обмахивается им! Потому что прячет в нём щупы и отмычки, и одним лёгким движением меняет тот инструмент, что держит в зубах.

Это нормально, когда кобылке нравится другая кобылка?.. Да более чем! Особенно когда вокруг куча поклонников, а задолбали они так, что сил терпеть уже нет.

— Блуми…

— А?

— Не, ничего…

Маленькая земная как раз проверяла стену, простукивая лезвием ножа. Поначалу аккуратно, а потом и со всей силы: раз, другой, третий — пока что-то не откололось, падая вниз.

— Хм… глина? — Динки приблизилась.

Это был замаскированный под камень щиток. Глиняный, гулко звучащий, но, как оказалось, не тяжёлый — вместе со скут они легко его выломали и оттащили в проход.

— Блумик, иногда я поражаюсь твоим талантам. Как ты догадалась?

— Сама так делала.

— Хм?

— В смысле — тайники.

Открылась лестница ниже, а за ней очередной вырубленный в скале проход, на вид такой же широкий, как и ведущий к замку. Вновь они следовали шаг в шаг, а Блум обнюхивала каждый хуф пола. Она шла очень медленно, очень осторожно, прощупывая всё впереди длинной стальной лентой, а иногда прося магией потыкать особенно подозрительный выступ на стене. Шли минуты, складываясь в десятки, но коридор всё не кончался; а отзвуки взрывов, напротив, как будто приближались — появился тот запах каменной пыли, каким был наполнен лагерь наверху.

В поисках пролетел час, близился к середине второй. Они выломали несколько дверей и решёток, прошли уйму проходов и кучу развилок. Под руинами города был настоящий лабиринт. И залы с колоннами — похожие на старый водопровод, и особенно широкие туннели, напоминающие давно заброшенные выработки, — но больше совсем непонятные тупики, полные пустых и узких ниш в стенах. И ни единой надписи, ни единого рисунка — только серый камень и серая пыль.

Скука, скука, скука — смертельная скука! Словно мастер подземелий даже не старался, а из архитектурных направлений знал только утилитарный стиль.

Динки предлагала следовать правостороннему правилу, но Блум только зыркнула, и теперь вела их куда-то, толком не объясняя ничего.

— Мы же заблудимся так, — в очередной раз вырвался вздох.

— Не заблудимся.

— Но всё же…

Эпплблум обернулась.

— Ты когда-нибудь перебирала яблоки, Динки Ду?

— Ау? Нет.

Эпплблум вернулась к изучению стены, но вместе с тем продолжила говорить:

— Тебе повезло. Давай расскажу, каким выглядит мир, когда ты перебираешь яблоки. Поначалу это не так уж плохо, даже интересно; ты их просто считаешь. Хорошее направо, плохое налево, маленькое сюда, большое туда. Но они не кончаются. Тогда ты начинаешь считать ящики, так проще. После сотого ящика тебе видятся странные штуки, от усталости слипаются глаза. Сестрёнка говорит: «Иди спать», — и ты засыпаешь. А на следующий день тебя ждёт ещё сотня ящиков, потому что нужно перебрать весь урожай. Тогда ты понимаешь, что в этом мире что-то глубоко не так…

Маленькая земная остановилась, вновь простукивая стену. В этот раз за тонким слоем глины скрывалась окованная металлом дверь и замочная скважина. Хмыкнув, Эпплблум принялась возиться с ней.

— …Итак, после трёхсотого ящика ты осознаёшь, что это просто несправедливо. Но ты же одна из Эпплов, ты должна помогать семье. Тогда ты плачешь всю ночь, а наутро идёшь в библиотеку, за учебником механики. Ты читаешь, ты учишься, идут годы. Через твои копыта проходит тысяча ящиков, потом вторая. Ты больше не плачешь по ночам — для слёз нет времени, ты работаешь над своим первым проектом. И в конце концов, после третьей тысячи, ты делаешь механизм. Больше тебе не приходится перебирать яблоки, машина всё делает за тебя.

— Хм, ты изобрела перебиратель яблок?

— Ага. Хотелось получить патент, хотя бы на имя сестрёнки. Но ты знаешь, как это бывает — хорошие идеи приходят в разные головы, какая-то рогатая из Троттингема опередила меня.

Замок щёлкнул, но Эпплблум прислушивалась, не спеша открывать дверь. На проход дальше она внимания не обращала, и только отмахнулась от Скут, когда та предложила разведать сначала там.

— А как ты угадываешь, куда нам…

— По сквознякам, Динк, по пыли и сквознякам. Где жильё, там очаг, а значит и хорошая вентиляция. Теперь слушайте, девчонки, я думаю, наш зверёк нас уже заметил. Мы его почти загнали, теперь будем брать. Только сразу к Дёрпи не потащим, есть идея получше. Скут, ты шуганёшь его; мы допросим жеребчика и возьмём столько ценностей, сколько сможем утащить, хорошенько нагрузим Дёрпи. Пусть спрячет пленника и сокровища где-нибудь в пещере неподалёку, а мы тем временем сделаем ещё несколько заходов. Будем работать до тех пор, пока твайки не пожалуют. Даже если поймают — плевать. Пусть хоть стыдят меня перед сестрой, хоть взаперти держат, всё равно выкарабкаюсь — а капитал перекроет любую боль.

Скуталу присвистнула, проверяя нож и болас, и Динки, под взглядами подруг, тоже вытащила палочку-разрядник. Тык — и хоть волка с ног свалит. Но это, наверное, больно: меньше всего хотелось проверять на других.

— Давай сначала попробуем по-хорошему?

— Знаешь что, Динк? Хватит с меня яблок. Ненавижу. Терпеть их уже не могу.

Говорят, в мире есть волшебные штуки, называемые Элементами. Элемент Верности, Элемент Щедрости — а Элемента Жадности почему-то нет. Мир так несправедлив!

---

Очередная рассохшаяся дверь, зеркальце и фонарик, — осторожно открыть, осмотреть — и, неожиданно, обжитая комната! Потёртый, но очень пушистый на вид ковёр лежал перед умывальником и бронзовой печуркой; на верёвочке сушился плащ. А ещё Динки заметила статуэтку. Очень забавную. Это был маленький, с копытце, котик, но украшенный как печеньице и совсем не хищный на вид.

— Так, теперь тихо, — Эпплблум прошептала. — Чую, он где-то здесь. Окружаем и берём.

— Мяу?

Глиняный котик обернулся, разглядывая их.

— А?

Глаза котика загорелись.

— Что-то у меня плохое предчувствие…

— Динк, выруби его!

Сверкнуло. С визгом Блум отшатнулась, дверь захлопнулась под ударом Скут. И яркий, но не слепящий свет очерчивал проём. Это был… котик-фонарик?

— Так, Динк, напомни. Дёрп говорила нам, что её жеребчик волшебный?

— А какой ещё может быть жеребчик у дракона?!..

Дыхание вырвалось со свистом, всё тело трясло. И вдруг Динки ощутила, как что-то её тыкает — нечто упругое и плоское, прямо в бедро.

— Скут, даже если я тебе нравлюсь, моё сердце принадлежит другой…

Динки наткнулась на взгляд Скуталу, увидела мордочку Блум. Обе рядом, обе впереди. И обе в ужасе смотрели на что-то позади неё.

— Б-бежать?

— БЕЖИМ!!!

Динки рванулась, споткнулась, покатилась по полу. Закричала. И подруги в тот же миг метнулись обратно. С диким взглядом Скуталу пронеслась рядом, Эпплблум с ножом в зубах перескочила через неё.

— Хрррюю!..

— ПОЛУЧИ!!!

Резкий оборот, разрядник в зубах. Динки ощутила, как палочка утыкается во что-то твёрдое — и со всей силой единорога активировала её.

— ХРРЮююххх!..

Плясали лучи фонарей, с безумным блеском в глазах Блум размахивала ножом. А ещё была туша, огромная щетинистая туша, что слабо отбивалась под хваткой Скуталу. Острые кабаньи копытца дёргались, захваченные боласом, шею здоровенного хряка привязывало к передним ногам. В пятак ему уже прилетело — маленькие чёрные глазки испуганно зыркали на них.

— Дёрп, дери тебя семью ежами! Какого дьявола ты не предупредила, что наш жеребчик — здоровенная свинья?!

— Хрррюююиии…

— Местный?! Местный жеребчик?!.. Аха-ха-ха-ха!!!

Блум хохотала, выронив нож. Её трясло так, что зубы стучали. Ей было плохо, а значит плевать на собственные страхи: вскочить, обнять, ощупать — и со всей силы прижать к себе. Такая мокрая, потная от ушек до копыт— она всё же не была ранена, как на первый взгляд, так и на второй. Скут уже заканчивала связывать кабанище, а Блум всё тряслась.

— Мы справились. Всё хорошо…

— Нихрена не хорошо! Я… ударила его. Семь раз ударила! К-крови нет!

Взгляды вернулись к накрепко связанной и слабо хрюкавшей туше. Скуталу медленно отступала к ним. Шкура кабана и правда была прорезана — в одном, в другом, в третьем месте — а в четвёртом и вовсе до подпалины обожжена. Но крови не было. Мелкие глазки навыкате горели как пара углей.

— Он неживой… — Динки пролепетала. — немёртвый…

— Признавайся, где сокровища? Планёр ждёт! Мы спасём тебя!

Были на свете крутые пони. Крутые как Дёрпи, как Шайнинг, как Рэйнбоу Дэш. Но едва ли во всём мире нашлась бы пегаска, такая же храбрая, как Скуталу. Потому что они с Блум тряслись, а она вернулась, и теперь, вдавив в пятак копыто, заглядывала немёртвому в глаза.

— Это же з-зомби…

— Кто?

Динки подумала, да и решила не рассказывать. Блаженны несведущие, ибо не боятся ничего. Между тем Блум, прогнав яростно мяукавшего глиняного котика, вытаскивала из комнаты тележку с упряжью. Общими усилиями со Скут они принялись грузить кабанью тушу сначала на подмостки, а после и на колёса. Динки стояла в конце коридора, не в силах подойти.

— Хрррююю… хрррююю… — зомби слабо скулил.

Вдруг что-то щёлкнуло. Словно металл ударил о металл.

— Ау? — Динки обернулась.

Луч фонаря поймал фигуру. Невысокий пони. Земной. С перевязью и сумками. Сузившиеся зрачки блестели в огромных как блюдца глазах, белая грива лежала в беспорядке. А на груди у него было что-то, отблескивающее металлом. Гранёная трубка, что смотрела на неё.

«Щёлк, щёлк», — звякала металлическая штука, жеребчик со всей дури дёргал крючок.

— Эм, привет? — Динки шагнула ближе. — Это твой… кабанчик?

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

— Извини, что мы так. Мы просто…

— Рахэн аннуд'хот!!!

Белогривый бросился вперёд, над копытом блеснула сталь. Лезвие — большой нож. Он летел к ней, всё ближе и ближе, целясь прямо в глаза — и ударил, с треском дёргая гриву, ухо, шкуру головы. А второе копыто врезало по рогу. Ярчайшая вспышка отпечаталась в глазах, а следом за ней пришла боль. Ужасная боль.

Динки повалилась, скуля.

Жеребчик уставился ей в глаза, перевёл взгляд на свой нож…

— СДОХНИ!!!

С оглушающим криком Скуталу бросилась на врага. Сквозь муть в глазах Динки видела, как он оборачивается, выставив нож, как поднимает оружие. А потом его захлестнуло плащом, снесло, вбило в стену. Жеребчик закричал. Удар, хруст, и крик прервался. Снова удар, хлюпанье — брызги на лице.

— Стой!

Тень промелькнула над ними. Скуталу отбросило. И вдруг всё загремело, зазвенело вокруг: что-то мерцающее, жуткое выходила из стен. А посреди этого стояла серая тень, которая уже подхватила жеребчика и оцепеневшую Скут. Мгновение, и тень оказалась рядом — Динки тоже ощутила крепкую хватку, а под боком дрожащее тело Эпплблум.

Их подбросило, с дикой силой рвануло куда-то. Надавило будто каменной плитой, в глазах помутнело, жуткая боль шла от рога к голове. И Динки бы закричала, но голос отнялся — даже пошевелиться она не могла.

— Эдро!

Стены расступались, мягкой ватой забивая уши, ноздри и глаза. Что-то вспыхивало, обжигало, дёргало их — но серая тень сносила всё на своём пути. И они вырвались. Оказались посреди неба и солнечного света. А снизу тянулась темнота.

— ЭТО ВРАГ! СТОЙТЕ НАСМЕРТЬ! БЕЙТЕ ВСЕМ!!!

Пегаска закричала, и только теперь Динки узнала голос. Самый знакомый на свете. Дёрпи несла их к сияющему разноцветными щитами лагерю на плато.

---

Твайлайт работала. Шесть рот, восемнадцать отрядов, пятьдесят четыре боевые команды — семь сотен гвардейцев и ещё триста пони в лагере — она следила за ними, видя всех разом как россыпи разноцветных огней. В центре внимания был Замок — переплетение векторов, граней и провалов; а под ним сеть подземных проходов, где скользили группы ярких звёздочек, оставляя за собой метки подрывных зарядов и тонкие нити огнепроводных шнуров.

Она была лидером, но не военным специалистом, и поэтому без крайней необходимости не вмешивалась в работу штаба. Твайлайт видела, запоминала и воссоздавала, а офицеры смотрели на иллюзию и пытались по мере сил интерпретировать её.

— Сокровищницу мы взяли, — говорил Шайнинг. — Предлагаю на этом и остановиться. Обратите внимание на строение катакомб — чем глубже заходят команды «Поиска», тем сложнее им поддерживать огневую связь друг с другом. Ловушка очевидна. Если мы продолжим, враг может сосредоточить силы на единственный отряд.

Ему возразили, да и сама Твайлайт не готова была согласиться. «Начал — заканчивай», — этому её учили с детства. Нельзя показывать слабости. Особенно когда флот Занимает гавань в полусотне миль, а значит всего в часе неспешного полёта, или в двух минутах для любого, кто способен на «Дальний переход». К сожалению, ничейные гавани, подходящие для армады в сотню судов, это редкость исключительная: в обжитом мире рядом с такими строили города.

Здесь же крупных поселений не было, только руины Имрат Сула, а среди них единственный Замок, который хоть и оказывал сопротивление, но слабое — потому что Гланмир был одиночкой: без армии, без нации, без живых слуг. Замок охраняли сформованные в глину духи места, иногда называемые «немёртвыми». Знакомый по войне с Найтмер Мун противник, не отличающейся ни силой, ни умом, но тем не менее способный убить.

— Ладно, давайте подорвём всё, — Твайлайт решилась.

Между озером и подземельями была естественная дамба — скальная перегородка в неполную сотню хуфов. В самом начале операции её проверили сапёры, а после заминировали. Затопить, завалить проходы, а затем бить «Гидроударом» до тех пор, пока все катакомбы не обрушатся. Неделю, может и месяц — долго и муторно, зато надёжно. Чтобы ни одного следа защитных заклинаний не осталось внизу.

Нормально делай — нормально будет. Вот главное правило военного искусства. А если оступишься, тебя свергнет орда сдуревших от вседозволенности жеребят.

— Так, внимание на город, — насторожился Шайнинг.

Что-то сверкнуло. Линии ещё недобитых заклинаний разгорались внизу.

— «Поиск», отходим потихоньку. «Барьер», готовьтесь взрывать.

Вспышка снаружи, ощутимая дрожь земли.

— ЭТО ВРАГ! СТОЙТЕ НАСМЕРТЬ! БЕЙТЕ ВСЕМ!!!

Яркая точка вырвалась из руин города. Пегаска неслась к лагерю, а за ней тянулась серая волна.

— Хм, «ищущие» и «злобные». Удачно они попались, бездумно идут.

Волна вырвалась из под земли и теперь разворачивалась в небе. Фронт темноты направлялся к ним.

— Взрывайте дамбу, господа.

Шайнинг кивнул ей, после чего перенёсся прочь из палатки. Круги планёров в небе стремительно перестраивались: роты «Периметра» и «Штурма» готовились встретить врага.

— Численность?

— Секунду, — Твайлайт сосредоточилась. — Настоящих меньше сотни. Прикрываются обманками, «Смещением» и «Тьмой».

— Селекция?

— Не могу.

Она пыталась, но обманок было слишком много, а тонкие как туман «ищущие» дико маневрировали между ними. Впрочем, нед худа без добра: аэродинамика — безжалостная штука, и чем больше враг метался, тем медленнее двигалась орда. Времени хватало. Дистанция в три четверти мили — и подсветка: тонкие лучи от командиров огневых команд. Дистанция в полмили — и приказ: «Огонь!»

Первый залп — потоки «Звёздочек», росчерки молний, слепящие как Солнце лучи. Две роты с воздуха, две роты с земли, рота охраны лагеря — сосредоточенный удар трёх сотен бойцов. Промахи, ошибки, сгоревшие обманки — и неизбежные, хотя и случайные по сути попадания по врагам. Десятая часть алых меток погасла. Шесть секунд подготовки — и второй залп: предсказуемая точность, предсказуемый результат.

— Половину выбьем.

— Шестьдесят процентов, — уточнила Твайлайт.

— Бейте по флангам.

Тридцать секунд до столкновения, это пять залпов, достаточная для «полного уничтожения» сумма потерь. Но враг не останавливался, не бежал. «Ищущие» неслись к укрытому щитами лагерю, уже миновав и Замок, и набравшие высоту планёры крылатых рот. Теперь орду обстреливали со всех сторон, с оптимальных дистанций и с идеальных для захвата целей углов. Только благодаря куче обманок враг ещё держался: но и они сгорали сотнями, вместе с десятками настоящих теней.

— Не отстреливаются.

— Не могут, — объяснила Твайлайт.

Это были всего лишь «ищущие» — тупые как пробки предтечи «теней» Найтмер Мун. И если тени были чудовищно опасными, умными, умелыми противниками, то эти лишённые тел создания только подставлялись под удар.

— Слабоумие и отвага, — пробормотала кобыла из штабных.

Твайлайт только покачала головой, когда оставшиеся после пятого залпа «ищущие» достигли лагеря. Ожидаемо, они сосредоточили удар по единственному щиту — не было и неожиданностью, что проломили. Но там их уже ждал Шайнинг — он перенёс в центр сосредоточившейся орды шрапнельные бомбы и уничтожил её единственным ударом; только ошмётки посыпались на траву.

Нападение роты на батальон, открытая местность, закономерный итог.

— Всё же хорошо, что мы дальше не полезли, — сказал Шайнинг, вернувшись в штабную палатку. — Под землёй они были бы опаснее в стократ.

— А кто-то полез, — вмешался заместитель. — Тут из госпиталя докладывают. У нас двое раненых, лёгкий и тяжёлый.

— Но ведь… не должно быть, — Твайлайт вновь проверила иллюзию. Шесть рот, пятьдесят четыре боевые команды. Тысяча пони — испуганных, настороженных и удивлённых. Но не раненых. Она чувствовала всех.

— Это жеребята. Без пометок.

«Нет…»

Твайлайт поднялась, кивнула брату. Теперь наружу, быстрым шагом, чтобы никому не показывать слабости. Только выйдя из шатра она позволила себе скривить лицо. Бежать в госпиталь — запрещалось: медики знают свою работу. Оставаться — тоже: потому что нет ничего хуже, чем ударившийся в панику командир. И потому она просто дрожала, поддерживая себя левитацией, чтобы не упасть.

Они могли отступить, могли не идти сюда. Но всё же пришли — по её воле — и беззащитный пострадал.

---

Твайлайт видела себя как в зеркале. Статуя из золота и аметиста: пластины созданных заклинанием доспехов, лицо под «Маской идеала», непроницаемо-чёрные кристальные очки. Но кого это обманет?.. Под слоями защиты пряталась дрожащая и взмокшая от пота единорожка, которая едва держалась, хотя и сотню раз уже клялась себе: «Не сдамся. Не отступлю».

Теперь же двое раненых. Но ведь не погибших? Ей бы сказали, если бы кто-то погиб?..

— Дёрпи… — Твайлайт прошептала. — Это всё она.

Отсвет рога, поиск метки, мгновенный переход. Чёрная от гари пегаска сидела снаружи госпитальной палатки, прижимая к груди корзину арахиса. Орешки похрустывали, мелькал язык.

— Ты что натворила?..

— Поешь со мной.

Земляной орех. Поджаристый, солёный, пахнущий маслом и жаром печи. Подождав мгновение Твайлайт всё же взяла предложенную порцию, захрустела сама.

— Говоря кратко, я облажалась, — начала Дёрпи, поднявшись подле неё. — Говоря комплексно, мы все облажались, но таки решили задачу боя без серьёзных потерь. В госпитале два жеребёнка: Динки с лёгкой раной головы, второй с разбитой гортанью и тяжёлой черепно-мозговой травмой. Но он выкарабкается: земные, вообще, крепкие ребята…

Дёрпи рассказывала дальше. О мелком земном жеребчике, которого не раз видела в доме Гланмира; о своём знакомстве с драконом, который учил её кое-каким волшебным штукам в обмен на сведения из Эквестрии. И о ссоре, после которой ей путь в Замок был заказан. Наконец о том, почему Имрат Сул следовало уничтожить, раз уж Гланмир полез в драку и так неудачно погиб.

— Это проблема взаимодействия, — заключила Дёрпи. — Я не хочу делиться с вами всем что знаю. И не изменю решение. Вы не хотите прислушиваться к моим советам, хотя наши цели совпадают. Это кризис доверия, и у меня нет чётких мыслей, как его разрешить.

Твайлайт вздохнула. Она знала, что Дёрпи на многое способна, но не могла и представить себе, что рядом с ними живёт чудовище, готовое отправить жеребят на смертельно опасную миссию. А во главе другое чудовище — которое и убьёт, и ограбит, и разрушит — всё сделает ради безопасности своих. Пони так легко становились чудовищами: ради мечты, ради близких, просто из страха. И теперь она не знала, что думать: вновь, как и с тем жеребячьим восстанием, не находя в себе права судить.

— Ты обещаешь не делать так больше? — спросила Твайлайт.

Взгляды встретились, и Дёрпи покачала головой.

— Тогда…

— Не спеши терять союзника. Дай мне месяц, и ты убедишься, что мои мотивы благородны, а стратегия оправдана. Если это недостаточная причина, добавлю, что жеребчик, которого мы взяли, скорее убьёт себя, чем останется в плену. Меня он знает, а вас ненавидит. Он видел убийство Гланмира от начала до конца.

Твайлайт убрала доспехи, отбросила «Маску идеала» и дурацкие солнцезащитные очки. Теперь она смотрела в глаза Дёрпи, едва сдерживая гнев.

— Думаешь, можно так запросто манипулировать мной?!

— Да, именно так я и думаю. Когда речь идёт о жизнях, я говорю себе простую фразу: «Заткнись и считай». Иными словами, я лично убила бы жеребёнка, если это спасёт двоих. Что до тебя, ты ищешь любого решения, лишь бы не рисковать подопечными, при этом подставляя конечную цель.

Дёрпи говорила, прижав копыто ей к груди.

— …Мы следуем разным этическим парадигмам. Я вижу то, что не видишь ты; ты видишь то, что не вижу я; поэтому с сегодняшнего дня мы начинаем сотрудничать. Я буду делиться с тобой планами, а ты спрашивать моего совета. Каждый вечер мы будем наедине обсуждать работу Экспедиции и предстоящие задачи. Если мы не найдём согласия, то воспользуемся теоремой Байеса, и пусть теория вероятности рассудит нас.

Твайлайт вдохнула и выдохнула, всеми силами удерживаясь, чтобы не сорвать контакт глаз. Это было испытание воли. И взгляд Дёрпи — огненно-жёлтый, яростный, жестокий — давил словно исполинская плита.

— Что посоветуешь сейчас? — спросила Твайлайт.

— Не спешить. У скал есть глаза, у камней есть уши. Вскоре все значимые фигуры на континенте узнают, что им до нашей военной силы, как раком до Маэт-Кэра. Уродами мы себя уже показали, теперь будем играть милашками. Предлагаю выбрать Шайнинга, Рэйнбоу и «Вондерболтов», и отправить их в посольство отсюда и до Белой гавани. Что до нас, нам следует отдохнуть.

«Отдохнуть?..»

Дёрпи отвела взгляд, убрала копыто с груди. Теперь она стояла, чуть топорща крылья и поскрипывая о землю задней ногой.

— Так что, союз? — пегаска спросила тихо.

Твайлайт подняла копыто к лицу. Она всегда ненавидела драки, но здесь и сейчас хотелось врезать злой Дёрпи по носу. Со всей дури, аж до брызг крови и взвизга. Чтобы одумалась, чтобы очнулась. Но та не очнётся и не одумается, потому что считает себя мерилом всех вещей.

Как, впрочем, и она сама.

— Да, союз.

Глава десятая «Забытые»

---

Рэйнбоу Дэш знала толк в переговорах. Это, блин, важно, когда до Эквестрии тысячи миль, а в кошельке вместо серебра кучка краденых фиников. Ага, именно краденных. Ей случалось воровать, случалось и обманывать — и грусти особой не было — победа ведь важнее. Но как-то это недобро. Так что зная кучу сомнительных приёмов, она предпочитала честные пути.

Проблема была в том, что сегодня крадеными финиками не обойдёшься: ей доверили три здоровенных сундука с серебром старинной чеканки, а задачей было накупить припасов на десятитысячную орду.

— Это безумие какое-то…

Она стояла под тенью клёна, на рыночной площади торгового Бортона, а в копытах раскрывался список покупок — что тянулся и тянулся, уже немалой частью валяясь на земле.

К списку прилагался здоровенный талмуд «Торговые пути востока», а кроме него фолиант чуть поменьше «О зелени и пряностях». Надо сказать, Твайлайт хотела нагрузить её ещё десятком книг по организации снабжения, но передумала — вместо этого достался отряд стражи, а кроме бесполезных жестянок суховатый такой и очкастый бородатый козёл. Кулинарный эксперт, стало быть.

— Друг, — Рэйнбоу обратилась, закрывая морду крылом. — Давай сразу договоримся. Я ничего не смыслю в кулинарии. Но я уважаю любого, кто посвятил своему делу жизнь, — она свернула свиток и передала с коротким поклоном. — Я сделаю всё возможное, подключу друзей, вытрясу из торговцев всё до последнего финика. Но мне нужно чётко знать, с чего начать?

— Начни с фруктов.

Она поднялась, широко улыбаясь, хотя и хотела недоверчиво вскинуть бровь.

— …Виноград, вишня и смородина. Много яблок и груш, тыквы, инжира, слив и персиков, дынь и арбузов, — немолодой козёл перечислял как-то задумчиво и малость потеряно, оглядывая рыночные ряды. — Только там же, получается, тысяча бочек одних только фруктов. Как я всё это перебирать буду? Кто нам столько продаст?..

Окей, помощи не будет. Вместо помощника ей дали товарища по несчастью. Великая кругосветчица и кабинетный учёный — их призвали, чтобы спасти мир!..

Преследовало явное, вот прямо до мурашек трескучее чувство, будто одна морда-просит-кирпича-единорожица решила её слить. Только это чувство было лживым. Если ждать от всех гадостей, то и оглянуться не успеешь, как и лично начнёшь гадить исподтишка. Твайлайт не справляется — вот и весь ответ. И, дракон, это неудивительно: одна рогатая слишком много на себя брала!

— Так, нам кровь из носу нужен эксперт по снабжению…

— Хру?

— …Ага, и я уже знаю, где такого найти.

Рэйнбоу до ушей улыбнулась подбежавшей свинке. По местному обычаю хрюкнула в ответ. Дурацкая мода, ну да ладно: вот, верблюды, например, плевались гостям в ноги; кирины могли ни с того ни с сего нарычать; а зебры… ну, это отдельный разговор.

— Хай, Пинки, — Дэш уткнулась носом в тёплый пятак. — Помнишь, я же обещала вернуться! Не забыли ещё ту мелкую сволочь, которая вам пол-ратуши разнесла?

Дэш стояла, склонив голову, чтобы не смотреть свысока на ошарашенную свинку. А ещё три года назад они стояли вровень! Как говорится: «Хай, Пинки, сколько лет, сколько зим!»

— Уииии… — началось узнавание.

Невысокие они были, эти борейские кабанчики, особенно если сравнивать с теми здоровенными хрюнами, кто жил в эквестрийских городах. Чёрные, крапчатые, очень редко розовые — борейцы жили большими дружными семьями, а жилища строили как землянки, в покрытых огородами и цветниками холмах.

Пинки на самом деле звали Пеппа. Но розовая же, в белую крапинку! И, сказать честно, на Пинки из Понивиля Дэш не могла смотреть без смеха, узнавая знакомые черты.

— …Ииии! Вау! Ты! Это ты!

— Ага, подросла, остепенилась!

— Ошалеть-просто-да-это-же-радуга-дэш!

Ха, поклонники! Поклонники никогда не меняются! Дэш вскинула крылья, приветствуя собирающуюся толпу свинок и поросят. А потом, миг, и она уже рылась носом в грузовом отсеке планёра, второй миг, и вытаскивала тяжеленный ящик на траву.

— Шоколадки, ребята! Помните, я обещала?! Только, умоляю, по две не берите, чтобы хватило на всех!

Она вытянула следующий ящик, отчаянно махая крылом стражникам. Те всё поняли верно. Открылся второй грузовой планёр, третий, четвёртый. Спасибо Твайке с её безумным списком, отныне Дэш отлично знала, какая прорва шоколада требуется, чтобы угостить стотысячный город. Ну, или хотя бы всех местных поросят.

«Берите по одной», — она вывела на ящиках, а после этого терпеливо подсчитала каждую коробку. Массу, объём. Сорок тысяч шоколадных плиток! С хорошей организацией праздника должно было хватить на всех. И что же, она не ошиблась, выбрав для посадки кулинарную лавку давней подруги. Уже спустя минуту Пинки раздавала распоряжения, а дюжие кабанчики из рыночной стражи отгоняли особенно настырных поросят.

Итак, проверка пройдена. Кулинарный эксперт — чек. Эксперт по снабжению — чек. Признательность местных — чек. Мысленно Дэш заполняла объёмный список, а от улыбки ямочки на щеках начинали болеть. Нет уж, как бы там Твайка не считала, мир не сводился к спискам товаров и «делегированных задач». Мир сводился к дружбе, к отношениям: к умению взять в оборот нужную хрюшку — чтобы и её обрадовать, и она обрадовала тебя.

Стоит отдать Пинки должное, шоколадки разлетались бесплатно. Зато мгновенно появились столики с пряниками, бочки местного корневого пива, и огромная вывеска: «Вкусности запада от Рэйнбоу Дэш».

— Хм, а ты мудрее, чем кажешься, — прохаживался рядом «кулинарный козёл». — Как я понимаю, мы не будем покупать фрукты у этой Пинки. Мы вовсе не скажем ей, что в чём-то нуждаемся. Но завтра нас окружат сотни таких же, хм, созданий, предлагая лучшие товары за право с нами торговать.

— А ты рестораном владел, получается?

— Да, в Балтимэре, пока не началась война. Но имя я сделал как автор «Истории кулинарных культур»…

Дэш широко улыбалась, особенно не вслушиваясь. Эксперт по торговле? Пожалуй — чек. Как говорится у грифонов: «На безрыбье и рак рыба».

— Дружище, у меня тут одна мысль появилась, — Рэйнбоу начала заговорщицки, подозвав «эксперта». — Это покажется тебе странным, но ты подумай, так и эдак прикинь…

О да, мысль показалась ему более чем странной, аж до копыта у лица. Но спустя минуту козорогий призадумался, а спустя десять уже неуверенно улыбался, уши приподняв.

— …Если так рассудить, что вы теряете, добрый сэр?.. — Дэш перешла на «вы». — Место на побегушках у Тваечки? Скромную зарплату? Обещание дома на новой земле? Так вот она, новая земля, бери сколько хочешь! Здесь же всё просто, плати честную ренту, не обижай кабанчиков, и все будут вам рады. Борейцы не олени, и даже не наши, они как зебры, только лучше. Расовых заморочек у них вовсе нет.

Теперь Дэш говорила вдумчиво, всерьёз. Речь шла не о чём-нибудь, а о судьбе целой династии балтимэрских козочек, которые ушли, чтобы найти дом на новой земле. Ведь что они могли тут на пару с «кулинарным экспертом»? Да ничего почти не могли. А сотня коз с их деловой хваткой, это уже сила. И если козы подружатся с местными, то проблема снабжения экспедиции будет начисто решена.

— Хм, так ты познакомишь меня со своей Пинки? — наконец-то проникся кулинарный козёл.

— А то.

И познакомит, и подружит, и к взаимной выгоде приведёт. И ничего себе не запросит. Потому что дружба важнее. А эти набитые серебром сундуки — да пусть останутся козочкам! От Твайки не убудет. Тем более, что нечестно добытое должно быть потрачено на добрые дела.

Приближался вечер, когда Рэйнбоу попрощалась с восторженными свинками и главой козлиной династии. Стражников она отослала, чтобы не подслушивали, но лично у неё оставалась ещё немало дел.

---

Старый добрый планёр, шум ветра, редкие пёрышки облаков. Она следовала азимуту в сто десять градусов, на восток, к оленьим княжествам Пеуры. Вдоль заросших дубравами окрестностей Бортона, широкого булыжного тракта, каналов орошения и давно убранных полей.

На самом деле мало чем страна кабанчиков отличалась от глубинной Эквестрии: победнее, конечно, без мегаполисов, фабрик и железных дорог. А так те же пони, только без грив и с пятачками, те же путевые столбы с привычными милями, а на холмах ветряки конструкции Винди: простые и надёжные — по всему миру строили их. А причина проста — пегасы делали свою работу: те же книги, семена, изобретения — всё быстро расходилось по свету. И так получалось, что кабанчики Бортона выращивали яблоки Эпплузы, а кирины Маэт-Кэра учились магии по учебникам из Кантерлотской школы волшебства.

Только вот заморочки у всех были собственные. Например, ратуша Бортона. Она что, хотела её рушить? Неа, вовсе не хотела! Сами попросили. Мол, «Комми охренели!» «Время свергать!» Ну, она и свергла. Семейство ни в чём не повинных Комми. В обмен на вкусный ужин и рюкзак ореховых пирогов.

Рэйнбоу летела, поглядывая на памятные ещё с первой кругосветки места, но больше всё-таки работала. Страницы «Аэронавтики» уже в два слоя висели вдоль кабины планёра, а в копытах постукивали счёты. Температура, энергия, рельеф и ветер, запасы влаги в реках и во льдах. Почему-то всех глав-тваек в последнее время это отчаянно заботило: вот, Твайлайт, например, постоянно морщила нос над своими таблицами; Дёрпи отнекивалась и закатывала глаза; и даже Глоу, уж на что дура, а всё равно что-то высчитывала и мрачнела день ото дня. Наконец, Вондерболтов выслали на разведку «климатических зон», что и стало последней каплей — Дэш решила разобраться во всём сама.

«Урожай не очень, — жаловалась свинка-Пеппа, — у нас томаты попортились, у оленей засуха, а дальше на восток вообще беда».

Узнав о засухе в Мамонтовых степях, Дэш хотела первым же делом лететь к побережью, чтобы собрать дождь. Но призадумалась. Тысяча миль на тысячу миль, это площадь Эквестрии, лишь треть которой пегасы снабжали водой. Десятки тысяч погодников, сотни и сотни станций наземных служб. Нереальные числа. Могла ли она их превзойти? Честно — она не знала. И, всё больше размышляя, не спешила проверять.

Солнце остановилось над континентом. По времени была ночь, а оно всё пекло и пекло. Меньше, чем раньше, меняя интенсивность свечения с суточным циклом, смещая луч по линиям ветров. Но чтобы сохранить климат этого недоставало. Ячейки атмосферы нарушились, льды в горах таяли, а над великими степями севера уже месяцы как не выпадало ни капли дождя.

Итак, если она принесёт дождь, это не решение. Засуха совпала с сезоном урожая, и это значило, что в сухости и безветрии зерно сохранится на полях. На бесконечных, занимающих тысячи миль полудиких полях. Питаемые тающими ледниками реки тоже пересохнут нескоро. Случайность ли? Или чей-то расчёт, но это значило, что кочевые народы зубров и мамонтов переживут зиму. И не будут голодать ещё несколько лет.

А потом будет плохо.

— Нет, будет полный звездец, — она заключила, наконец-то закончив с расчётами.

Это ведь несложно. Плодородность почв, «Справочник земледельца», твайкины таблички по местным сортам. Как ни считай, выходило паршиво. Степи превратятся в пустыни, континентальные леса в пустоши. Миллионы… — нет, сотни миллионов! — уйдут к побережью, а побережье не сможет всех прокормить. Это будет худшим ужасом со времён Столетней зимы.

А они окажутся посреди грядущей бури. Сотня кораблей, десять тысяч пони; запасы южного арахиса в трюмах, который неплохо растёт и при недостатке дождей. Уйма арахиса: двадцать до верху загруженных трёхмачтовых судов! Твайлайт столько его скупила, что земные вращали копытом у виска. Они не знали. Никто не знал! Потому что узнав об этом, никто не пошёл бы в Экспедицию, и план Твайлайт провалился бы не начавшись. А она верила, что сможет всех спасти.

Стоит им найти землю и помощников, как полмиллиона мер арахиса дадут урожай, дополнив севооборот растений и сменив местные худшие сорта. Спустя год у них будут уже миллионы мерных бочек на посадку, а спустя три года сотни миллионов годовых рационов очень питательной еды. Как раз к тому времени, когда в степях иссякнут запасы. Даже при худшем раскладе шансы были. Хорошие шансы, если не паниковать, а работать, начиная с сегодняшнего дня.

Рэйнбоу сложила записи, закрепила ниткой. Потом снова вытащила из футляра список покупок. Триста блюд, куча овощей и фруктов, точнейшие расчёты всего. Это намёк что ли? Проверка её способностей?.. Но не купить всё это, а осознать, насколько дела плохи. Если так, то она осознала — испарина текла со лба.

— Добро пожаловать в клуб, — Рэйнбоу Дэш вздохнула. — В клуб мрачных морд и заспанных взглядов. Бумаг, циферок и дурацких приказов. Месяцев и лет работы, за которые не скажут спасибо, а скорее всего ещё и обвинят.

Дэш почесала нос, поморщилась. Вообще, умная Твайлайт выбрала бы островок на краю мира, чтобы все беды обошли Экспедицию стороной. Но Твайлайт не очень умная пони. Их путь лежал дальше, вдоль берега Срединного моря, в земли палящего Солнца, в самый центр грядущих бед.

— Окей, признаю, — Рэйнбоу Дэш сложила копыта. — Твайлайт храбрая. Твайлайт очень храбрая. Будь свидетелем, Небо! Я дам ей шанс!

Но какая, всё-таки, зануда…

И ошибается нередко. Вон как с тем жеребчиком, которого из-под Замка вытащили. Уже три дня как очухался, а его держат взаперти. Это, что, дело? Нихрена это не дело.

Жеребчик, конечно же, молчал, зыркая на всех злющими глазами. Впрочем, в драку не кидался. Боялся, наверное, что покалечат или убьют. А она смотрела на него и видела Скуталу. Нужно было спасать — немедленно! — пока не стало слишком поздно. А значит по носу Твайке, по носу стражникам, жеребчика в охапку и метеором домой. Но куда «домой»? Его дом ограбили, опекуна убили. Так что же делать? Как спасти?

Дэш заглядывала в глаза добродушной свинке-Пеппе и сомневалась, что она справится с таким бедствием как Скут. Набьёт пятак и сбежит. И у козочек носы чувствительные, и у оленей тоже. Кто, вообще, мог позаботиться о жеребчике, который всех люто, бешено ненавидит?

А в особенности — её.

---

---

Между тем пони устраивались на новом месте. Твайлайт исполнила обещание «дать всем отдохнуть», сумела организовать доставку свежих овощей и фруктов, а как формальности разрешились ещё и открыла воздушные маршруты к столицам соседних государств. Ярмарки Бортона, древние цитадели Бор-Бооса, озёрные сады Арас-Аэлина — теперь планёры отправлялись туда каждое утро, а возвращались к вечерним часам. Жеребятам разрешили бегать где захотят, но Твайлайт потребовала клятвы: «Летать с гвардейцами и к ночи возвращаться домой», а иначе «под замок».

Она не шутила. Все уже убедились, что волшебница в золотой броне не шутит. Как минимум один жеребчик безвылазно сидел под замком. Что до «Крепости-на-утёсе», которую разломали до основания, туда никого не пускали. Разве что рота гвардии держала оцепление, а если прокрасться поближе, слышались глухие звуки «Гидроударов» в глубине катакомб. Гвардейцы решили если не уничтожить, то как минимум замуровать всё опасное внизу.

Лагерю и флоту, впрочем, ничто не угрожало.

День шёл за днём. Корабли в бухте постепенно приводили в порядок, а пони строились на новом месте. Палаточный лагерь теперь больше напоминал городок откуда-нибудь с запада Эквестрии. Тёплые каркасные здания несложно было поставить, да и разобрать тоже, когда придёт время уходить.

Никто не планировал оставаться здесь надолго: северные пустоши оказались уж слишком дождливы и холодны. Прежде чем строить настоящий город, следовало найти место получше. В идеале в обжитой, дружелюбной и нуждающейся в их помощи стране.

Через десять дней жеребчик из замка полностью выздоровел, но по-прежнему молчал. Рядом с дверью его комнаты всегда дежурила пара стражников. Никто не знал, что с ним делать. А сами пони успокоились: ничто здесь им не угрожало, никто опасный не жил на сотню миль вокруг. Сигнальные заклинания сняли; разве что патрули пегасов изредка осматривали окрестности, а гвардейцы держали несколько постов на границе городка.

Так прошли две недели.

---

Скуталу прогуливалась по серпантину, изредка бросая взгляды вниз, на скалы и реку в ущелье. Она не спешила, на самом деле ей некуда было идти. Да и смотреть не очень-то хотелось, но всё же она оглядывалась каждые несколько шагов.

Там было красиво. Зелень осинников, вытянутое полумесяцем озеро, взлётная полоса, палатки и землянки. Вон планёр приземлился, и тут же его окружила толпа крошечных как точки мышекрылых жеребят. Она отвернулась. Две точки всё бегали у планёра; её искали; и не сели, даже когда тот взлетел. А ведь сказано было: «К чёрту экскурсию. Не полечу!»

Вот какого дракона с ними так сложно?!.. Да, она ненавидела планёры! Любая пегаска бы ненавидела планёры, если ты только и можешь, что сидеть в нём мешком картошки, а случись что, с визгом полетишь вниз. Хотя нет, не с визгом. Она бы смеялась. Хохотала бы навзрыд, пока ветер бьёт в морду, а обрубки крыльев бессильно дёргаются, сливаясь в сплошное пятно. А земля всё ближе и ближе, чтобы больно ударить, а потом с нежностью обнять.

Дурацкие мысли.

Периоды тоски случались с ней и раньше: в Понивиле все давно привыкли, что «та дикарка» может пропадать в лесах день-другой, а иногда даже и неделю. Она нуждалась в этом. Скут всё ждала, когда же уныние само пройдёт, но в этот раз оно не желало заканчиваться так запросто. Раньше она всегда находила в себе силы жить дальше. Ради любимого Понивиля, ради друзей. Но сейчас, после того как увидела полоску рассвета выше облаков, получится ли? Она не могла ответить самой себе, и это было грустнее всего.

Так, размышляя о всяком, Скуталу добралась до любимой площадки на краю ущелья. Копыто сбросило вниз камешек, затем другой. Обычно восточная тропа была спокойным местом, но, вот досада, не сегодня. Сначала пролетела пара гвардейцев, затем ещё пара; после них Дёрпи по своим непонятным делам. А вот и какая-то кобылка показалась внизу. Скуталу сбросила последний камень и отошла подальше от обрыва; она накинула капюшон на гриву, зелёный плащ спрятал среди кустов; не хотелось с кем-то встречаться. В конце-то концов она и так сбежала, чтобы никуда не лететь.

Прохожая пони подошла ближе и Скут удивилась — у этой незнакомки не было крыльев, а бескрылых любителей прогулок она пока что не встречала. Пони шла вдоль края ущелья: темнела серая шерсть, в лучах Солнца серебрилась грива. Вовсе не взрослая пони это была, это оказался жеребёнок не старше её.

Без крыльев, не старше её… Она едва не подскочила: таких же всего пятеро на всю экспедицию!

«Его отпустили?» — мелькнула мысль.

Нет, идёт без плаща и сумок. Значит, сбежал.

Скут быстро прикидывала в уме. Бежать в лагерь? Напасть? Какие тут сомнения?.. Она быстро, но как умела тихо, стала подбираться ближе.

Белогривый пони остановился у обрыва, чтобы посмотреть вниз. Сбросил в пропасть камешек, переступил, шагнул к самому краю.

И вдруг подёрнул ухом, а затем негромко, но очень чётко произнёс:

— Аварто нин.

«А какое мне дело? Пусть уходит», — мелькнула странная мысль.

Скут приостановилась, поморщилась, мотнула головой. Решительный шаг и она вышла из кустов.

— Слушай меня. Сейчас мы пойдём в лагерь, без глупостей, — сказала она, стремительно шагая к жеребчику.

Он обернулся.

— Гвельв а лит ле даро!

«Чёртов непонимашка!» — она бросилась вперёд.

В лицо ударил порыв ветра, мелкий песок больно резанул глаза. В одно мгновение песчаный вихрь поднялся вокруг, но уже через миг Скут вырвалась из него и бросилась на врага.

Чёрные глаза уставились на неё. Взгляды встретились. Промелькнуло узнавание, страх, ужас. Жеребчик замер на долю секунды, и вдруг шагнул в пропасть.

Она попыталась схватить.

Удар в нос, и он сорвался.

Скут бросилась следом.

Она крепко держала глупого жеребчика. Отчаянно молотили крылья, но они совсем не замедляли падение.

В такие мгновения вся жизнь проносится перед глазами; так говорят; но похоже, в её короткой жизни не нашлось ничего такого, что стоило бы вспоминать.

Раздалось чёткое:

— Сул эрио мэн.

Как вода ударил воздух, в глазах потемнело, через мгновение ударила земля. Вспышку боли она не успела ощутить, сознание ушло раньше.

---

Скуталу знала, что однажды это закончится. Может волки, может лесная отрава, может холодная забортная вода. Нет, она не лезла шеей в петлю, но и не бегала от смерти. Храбрые встречают смерть лицом к лицу.

Дэш говорила: «Гордись. Поэтому все так боятся тебя». Она знала, она была такой же. Но от неё почему-то не шарахались, а наоборот, тянулись, какие бы безумства она не творила, наплевав на риск. Это было нечестно. Мир, вообще, нечестная штука: и если Дэш заряжала всех вокруг своей энергией, то она, получается, нагнетала уныние. Вот и старалась Скуталу держаться подальше ото всех: особенно от Блум и Динки, которым после Замка и так нелегко.

— Нэста. Мит нэсто аннуд'рох…

Уснуть не давали. Всё «нэста» да «нэста» — это слово звучало и звучало над ухом, но вместе с тем словно бы очень далеко. Она попробовала двинуть копытом, чтобы столкнуть помеху, но нога не слушалась. И глаза не получалось открыть. Тогда она попыталась вдохнуть, но даже это сделать не удалось. Скуталу никогда не думала, что смерть может быть настолько медленной и страшной. Но, по крайней мере, не было боли.

Шли минуты, она не могла дышать, но почему-то не задыхалась.

— Нэн нэсто аэврох, — в этот раз слова прошлись тёплым потоком через всё тело.

Она вздрогнула, открыла глаза.

Морда жеребчика оказалась напротив, совсем рядом. Взгляд такой испуганный.

Скут попыталась вдохнуть и закашлялась, изо рта хлынула вода. Она кашляла и кашляла, лужа растекалась вокруг — столько воды просто не могло быть в лёгких.

— Что за… ~хфф …это было? — пробормотала она, как только смогла отдышаться.

Дыхание вернулось, а в голове путались разные мысли. Вспоминался любимый самокат. Куда там она его положила? В трюме? В Динкиной палатке? Или Дёрпи забрала?.. Почему-то эта странная кобыла уже неделю как преследовала её…

Белогривый вдруг заговорил:

— Мы упали. Ты сильно ударилась. Как ты себя чувствуешь?

— Что?! — Скут уставилась на жеребчика. — Ты умеешь говорить?!

Тот смотрел со страхом и едва заметно дрожал.

— Да. Будто не все звери знают ваш язык. Как ты?

— Э-э, в порядке? — она помотала головой, поднялась, шагнула вперёд и назад. Крылья дёрнулись. Только они и болели, совсем чуть-чуть.

— Можешь думать? Зачем ты прыгнула за мной?

«Ну конечно же, что ещё он мог спросить?» — Скуталу поморщилась. Придётся отвечать, прежде всего самой себе.

— Иногда я забываю, что мои крылья не держат даже меня саму…

«Да кому я лгу». — тут же влезла мысль.

— Если бы ты упал, я прыгнула бы следом. Надоело. Мне совсем не нравится жить.

Она устало улеглась на камни.

«Камни. Стоп! А где же вода?!»

Быстрый взгляд вокруг. До реки сотни шагов, высота ничуть не меньше! Смертельная даже для костей пегаса галька лежит повсюду вокруг. А она падала головой. Она точно помнила, как падала головой!

— Почему мы живы?!

Жеребчик молчал в ответ.

Она схватила его за шею, встряхнула.

— Почему мы не разбились?

Белогривый отозвался лишь через несколько долгих секунд:

— Я позвал ветер. Он поддержал нас.

— Ты сделал что?

— Потом долго лечил тебя. Тебя отбросило, ветер неохотно помогает чужим.

— Но ты же не единорог!

Мысли неслись с огромной скоростью, все разные. Наконец попалась одна:

— Те слова? Ты звал ветер словами?!

Испуг из глаз жеребчика полностью исчез, теперь он смотрел твёрдо, чего-то ожидая. Как только она опустила копыта, он отступил на пару шагов.

— И это может сделать каждый?! — Скут аж подпрыгнула. — Сул эри омэн! То есть нет! Сул эрио мэн! — крылья замелькали. Она кричала во весь голос: — Сул эрио мэн!!! Сул эрио мэн! Сул эрио?..

Единственные потоки ветра вызывали её маленькие крылья.

Она обернулась к белогривому, который уже успел отойти. В глазах жеребчика было облегчение. Медленно, осторожно, он отступал к кустам.

— Пошли в лагерь, — сказала Скут безучастно.

— Нет.

— Тогда убей. Не тяни.

Она опустила взгляд к земле. Не хотелось умирать, но жить хотелось ещё меньше.

Глухо прозвучали шаги по камням; к плечу прикоснулось прохладное, чуть шершавое копыто.

— Убей. Или я убью тебя.

Внутри разгоралась ярость, совсем как в то мгновение, когда он напал на Динки. Но в этот раз некому остановить. Она пойдёт к воде, помоет копыта, а затем наверх. Хотелось ещё немного посмотреть на реку и горы, прежде чем закончить это всё…

— Сул эрио нин. Скажи это очень тихо, не двигаясь, без оттенков приказа или мольбы. Ветер нельзя подчинить, он должен сам тебя признать.

Она вскинула взгляд.

Пони не боялся, и жалости не было: в чёрных глазах отражалась усталость и тоска. Он готовился умереть.

— Сул эрио нин, — сказала Скуталу шёпотом, вкладывая в слова всё, что осталось от неё.

Перьев коснулся лёгкий ветерок.

Дыхание сбилось. Она попыталась погладить ветер, почувствовать его — но он исчез уже через миг.

Скуталу снова заглянула в глаза белогривому жеребчику; округлившиеся, изумлённые; собственный гнев ушёл, тряхнуло страхом. Она задрожала.

— Можно мне остаться с тобой?

— Что?!

— Остаться с тобой здесь, в долине.

Пони снова отступил и теперь смотрел ошарашено. Его мордочке очень шло это удивлённое выражение, и грива красиво серебрилась в лучах рассветного Солнца.

— Я думал, ты попытаешься схватить меня. Будешь заставлять учить себя и других, — он потёр морду копытом. — Почему?

— Не знаю.

А жеребчик, будто не слыша, продолжал свою сбивчивую речь:

— Без пыток, без угроз… Просто лечили. Но зачем? Почему?.. — во взгляде снова появилось выражение. Любопытство. — Прости меня, ты удивительная. Как тебя зовут?

— Скуталу.

Пони повернулся на восток, поднял взгляд к небу.

— Ладно. Пошли. До дома путь неблизкий.

---

Они молча шли по горной тропе, вдоль изломанных скал, россыпей гальки и падавших крошечными водопадами ручьёв. Неглубоких, лишь по копыто, но таких быстрых, что окатывали брызгами до живота. Белогривый всё молчал и молчал, даже не оглядываясь. Это немного угнетало. Хотя и она тоже хороша — не решалась заговорить первой, когда все мысли уже додумались до пустоты в голове.

Так-то она не была фанатом долгих размышлений, как подруга-земнопони, пустую Динкину болтовню тоже не любила; но сейчас нужно было что-нибудь сказать — а она боялась. Не идущего впереди земного, конечно же. Что он мог сделать?.. Она боялась спугнуть его.

— Я не представился. Меня зовут Эреб, — первым не выдержал тишины белогривый пони.

— А мне больше нравится, когда меня зовут Скут.

— Хм, а что это значит?

Она с сомнением улыбнулась. Призадумалась. Да и выдала как есть:

— Не знаю. Родители тоже не знали. Просто отцу нравились скутеры, а маме зебринские имена. Вот и получилось Скуталу. Скут-Алу. По-зебрински «Алу», это то ли птица, то ли какой-то цветок.

На самом деле «колибри». Цыплёнок такой: с цветастыми перьями, сиреневым хохолком и клювом, длинным как хоботок. Но это было слишком стыдно, чтобы признаться даже Дэш.

— Родители? — жеребчик остановился.

— Они погибли. Меня ничто не держит там.

Враньё такое враньё, но она надеялась, что Эреб ничего не заметит. Он лишь на миг оглянулся, но выглядел при этом так, будто надкусил лимон.

Он продолжил:

— Эреб значит «одинокий». Тоже не знаю, почему родители выбрали такое никчёмное имя. У меня всегда были друзья.

— Эм, а что значили те слова?

— «Сул», это ветер. «Эрио» — просьба поднять. А «мэн» значит «нас». Теперь скажи, что значит «нин»?

— «Меня», конечно же, — Скут опустила ушки.

— Прости, глупо пошутил. Продолжим? «Нэн» значит «вода». Нэсто — просьба исцелить. Аэврох же… Это ты. Я никак не мог подобрать правильное слово, в нашем языке нет названия для крылатых пони, поэтому вода не понимала, чего от неё хотят. Я боялся, что ты умрёшь так.

Он оглянулся, показав смущённую мордочку.

— Аэв, это такая маленькая птичка. А «рох» — имя для всех пони.

— Красиво звучит, — Скут тоже остановилась, призадумавшись. Хихикнула.

«Цыплёнок. Опять. Наверное, это ещё одно моё проклятие».

Удивительно, но эта мысль вовсе не сделала грустной. Так красиво цыплёнком её ещё никто не обзывал. Впервые она чувствовала такое тепло в груди.

Надежда. Впервые Скуталу так ярко чувствовала её. Снова летать, это было всем, о чём она только мечтала. Это значило всё. Это стоило любой цены. Как можно быть путешественником, исследователем новых земель, если не можешь летать? Если нет рога и магии? Дома она мечтала заглянуть в самые дальние уголки Драконьих гор, но туда не тянулись магнитные дороги, да и без крыльев нечего делать среди отвесных скал.

— Должно быть уже началась ночь. Здесь в паре шагов ручей и пещера, мы остановимся там.

Скуталу вздрогнула. Задумавшись, она забыла обо всём вокруг.

— Я вовсе не устала! Могу идти хоть всю ночь!

Крылья приподнялись, показывая силу воли.

— А я устал. Идти нам ещё не меньше двух дней.

«Проклятье, как я могла забыть!» — внезапно она вспомнила, что не догадалась даже предложить ужин.

Скут скинула сумку и теперь рыскала в ней носом. И вот он, вкусно пахнущий свёрток. Всё же не забыла взять!

— Что это?

— Мффн.

— Ах да, — он подхватил свёрток копытом.

— Маффины это. Вкусные, с мёдом.

— Впервые слышу, — обёртка упала на камень. — А, басгорн.

Она сразу же подняла уши, ожидая едва ощутимого эха, как от тех, призывающих ветер слов.

— Что это слово делает?

— Ничего. Всего лишь значит «круглый хлеб». Я тоже умею такой готовить.

Они молча грызли чуть зачерствевшие маффины. На небе собирались тучи, но пока не спешили закрывать Солнце; под обрывом серебристой полоской блестела река. Красивый был рассвет, да и мир неплох. О таких путешествиях Скут мечтала с детства, хотелось, чтобы оно длилось и длилось. Раньше она всегда гуляла в одиночестве: пони не любили горы, пони боялись диколесья…

Она правда пыталась быть дружелюбной, но с друзьями не очень-то везло.

---

За ночь её трижды будил холод. Костёр мгновенно прогорал, угли не грели; кучки хвороста летели в яму и раздражающе громко щёлкало кресало. Хорошо хоть огниво было новым: резкий поворот рычажка сразу давал сноп красивых, небесно-голубых искр. Ещё у неё были часы: заводные, с золотистым ободком. Дёрпин подарок. Бестолковый, как казалось поначалу, а потом даже понравившийся: было бы грустно потерять чувство времени, что в мире вечной ночи, что в мире вечного дня.

Было уже пять. Скут лежала, греясь у костра. Сон не возвращался, она никогда не спала подолгу, но умела ждать. Только взгляд, нет-нет, да и косился на жеребчика рядом. Тот спал. Ну, или хорошо притворялся, а она всё разглядывала и разглядывала его.

Обычный такой жеребчик. Не очень высокий, ниже Динки ростом, но повыше её, с не очень земнопоньскими чертами. Может, зебры в предках? Или, чем чёрт не шутит, олени? Нос очень напоминал олений, даже потрогать хотелось, но решимости не хватало, чтобы копыто протянуть.

«А вдруг спугну?»

А как не спугнуть? Непонятки. Легко представляя себя на месте жеребчика, она знала, что сделала бы первым делом: ускользнула бы от назойливой как репей спутницы, чтобы продолжить путь в одиночку. Тем более, что их будут искать.

Если ещё не ищут.

Дым от костра с неба непросто заметить: огонёк маленький, почти не дымит, да и крона осины рассеивает. Но кто знает, на что способны единороги со своим колдовством?.. Она отлично помнила, как они разносили замок; как убивали дракона; как выслеживали богиню, едва не прихлопнув её. А с другой стороны — жеребчик сбежал. Значит не так уж круты рогатые, значит могут и упустить.

«А что можно сделать, чтобы наверняка упустили? Как поступила бы Дэш?»

— Слушай, — Скуталу обратилась.

Ухо жеребчика дрогнуло, он открыл глаза.

— Я… должна вернуться. Тебя будут искать, а как узнают о моей пропаже вообще всех поднимут. Я скажу им, что ты сорвался в реку. Я сбегу через неделю. Я…

Хотелось сказать: «Я буду ждать тебя здесь», — но голос сорвался. Вдруг представилась жёлтая мышекрылая земная, и она спрашивала: «Эй, Скут, а назови хоть одну причину ему возвращаться? Хоть одну?..» — и ведь ни единой причины не было. Спутники ещё не значит друзья.

Она задрожала.

— Слушай, твой дом разрушили. Я натаскаю вещей в пещеру. Нам понадобятся топорики и пилы, ножи, плащи. Я возьму лопаты, семена. Нам будет проще выжить вместе. Я ничего не боюсь!

— А я, боюсь?..

— А? — она вздрогнула. Фраза Эреба прозвучала как вопрос.

— За друзей страшно. Я жил не один…

«Точно, тот кабанчик. Они ведь бросили его».

— Там всё затопило, мне говорили. Никого не стали искать, — Скуталу снизила тон.

— Ммм… — он потёр лоб, поморщился. — Знаю. Наверное, нырять придётся. Ты умеешь?

— А то! — она вскочила.

— Тогда, помоги пожалуйста.

— Конечно! Идём?!

Жеребчик кивнул, тоже поднялся. Поправил плащ. Он как будто хотел сказать ещё что-то, но только поморщился, поджал уши. Из пещеры он выглянул первым, долго и очень осторожно осматривая небо вокруг.

— Не боись, меня скорее всего ещё не хватились. У гвардии в восемь завтрак, в девять построение. Только с полудня нас начнут искать.

Ну, Дэш была бы исключением, но это вышло бы просто зашибись, если именно она их отыщет. Тогда все проблемы разом бы решились: уж от подруги-то гадостей можно было не ждать. Только Скуталу ничуть не верила в свою удачу: потому что есть на свете пони, которых удача любит, а других обожает пинать.

И всё же она нет-нет, да и поглядывала на небо, надеясь увидеть радужный след.

---

Они спешили. Сначала быстрым шагом, а затем перейдя и на рысь. Жеребчик бежал молча, указывая путь, а она только следовала, держа дистанцию, чтобы рядом всегда были растущие вдоль старых оползней ивняки. Хоть какая-то маскировка — особенно после того, как спутник вернул ей её походный плащ.

Было непросто — они поднимались. Всё выше и выше по склону огромного каньона, часто теряя тропу и подсаживая друг друга на скалы, а местами и вовсе забираясь по отвесным стенам с помощью единственной верёвки и её походного ножа. Десятки шагов пустоты, даже сотни — а страх как отрезало. Больше она ничуть не боялась упасть.

Прошёл час, второй и третий, пятый и шестой. Она предупредила, что уже полдень, и тогда они сорвались в галоп. Узкая тропа среди скал, дикий бег, сбитое дыхание жеребчика. И наконец-то, вот оно, очередное убежище. В этот раз им достался грот за ручьём, влажный и опутанный корнями раскидистой ивы.

Они ввалились внутрь, сбросили поклажу, и жеребчик тут же рухнул на плащ. Несколько долгих мгновений он только пил из её фляги и пытался отдышаться: дыхание звучало с хрипом, не очень-то хорошо.

— Хочешь, научу тебя дышать на бегу?

— Ты железная?.. — он обернулся.

Скут прикрыла глаза, призадумавшись.

— У меня крылья. Убогие, но крылья. Любой пегас может сутками бежать как гепард.

— Можно посмотреть?

— А?

— Крылья.

Она уселась рядом, расправила перья. Касание жеребчика — и мгновение невольной дрожи. Просто… трогать крылья было не очень-то вежливо. Она разве что Дэш такое позволяла, а кроме неё врачам. Ну, когда ещё верила, что они помогут. А жеребчик врачом считался? Неа — она убедилась, когда тот вернулся, только покачав головой.

Значит, только магия, только костыли.

Она неуверенно улыбнулась.

— Так каков план?.. — спросила Скут.

— Хмм…

Картина приложившего копыто к мордочке жеребчика была красноречивее всяких слов.

— У меня есть идея, — Скуталу подобралась. — Может, дурацкая, но ты выслушай.

Они с Дэш немало путешествовали, а в путешествиях всякое случается. Однажды приключился такой день, когда подруга научила её особенному искусству — прятаться на виду. То есть действовать нахально, явно, зримо. Не сидеть под кустом, а перекрасить шерсть и гриву. Не ждать у моря погоды, а попросту пролезть на корабль. И опередить всех в гонке, потому что, в самом деле, не будет же команда вышвыривать посреди бури безбилетных жеребят?..

И идея, пришедшая на ум ещё по дороге, была просто офигенной!

— …Так вот, товарищ по несчастью, — говорила Скуталу, наставив копыто на жеребчика. — У тебя почти что олений нос. И сложение очень похожее. Снаружи я видела охряные кусты. Мы тебя перекрасим. Обстрижём хвост и гриву. Чтобы скрыть репицу ты возьмёшь мой плащ. А потом мы вернёмся в лагерь, нагрузим лодку припасами. И прощайте, ребята. Пусть хоть век ищут, мы спрячемся в каком-нибудь гроте выше от бухты. Будем грызть печенье и ждать, пока флот не уйдёт.

Белогривый слушал, расширив глаза.

— Но…

— Да никто тебя не узнает! Мы же просто гуляем! У нас там уже десятки «белохвостых» с кабанчиками. Каждый день отходят их корабли.

— Вообще-то…

— Поверь мне! Пожалуйста! Иначе нам ни за что не добраться до Замка. Не сегодня, так завтра нас или поймают магией, или с неба засекут.

Она уставилась ему в глаза, стараясь всеми силами не сорваться. Не плакать. Только не плакать! Уже годы — годы! — она не позволяла себе слёз.

— Я…

— Пожалуйста. Я не предам.

— Эдро фэннас.

— А?

Белогривый поднялся, прижимаясь сначала боком, а потом и носом к стене. Повторил фразу. И вытянул копыта, как будто что-то раздвигая. В лицо дыхнуло холодным, чистым воздухом. Беззвучно в стене пещеры открывался проход.

— «Откройся путь», — он перевёл, чуть отступив. — Этот туннель ведёт от побережья к Замку. Он ровный. Там есть вода и еда. В пещере, где мы спали, тоже был выход. Прости пожалуйста. Мне следовало сразу же показать.

Проём открылся уже до такой степени, что двое могли бы пройти свободно. Мелкая пыль кружилась в едва проникающих в грот солнечных лучах.

— Я хорошо вижу в темноте, — Скуталу сказала осторожно. — Я пойду вперёд.

— Лахо калад.

Полоски в стенах мягко засветились. И следом за упавшими ушками нос подозрительно намок.

— «Гори свет». — жеребчик сверкнул взглядом. — Держись следом за мной, пожалуйста.

Уши совсем опустились. Скуталу послушно затопала позади.

---

В подземелье было холодно. Очень. Даже для неё. Они шли осторожно, часто поглядывая на пол, потому что нет-нет, да и попадалась скользкая наледь, поверху прикрытая недавней каменистой пылью. Как будто удары разрушавших Замок заклинаний доходили даже досюда, на добрые тридцать миль.

Изредка слышалось гудение, под копытами подрагивала земля.

Скуталу всё же вышла вперёд, после того как неловкий попутчик едва не свалился. Теперь она то осторожно шагала, то скользила по ледяному полу, помогая себе крыльями, а жеребчик держался за верёвку, которую она привязала к перевязи на боку. Проход понемногу поднимался, так что был нешуточный шанс поскользнуться и покатиться обратно: на сотни, а то и тысячи шагов.

— Кто это, в-в-ообще, придумал? — пробормотала Скут, когда они наконец-то добрались до очередного грота, где было на самую чуточку теплее, а лучи Солнца падали через пару отверстий в потолке.

…

Жеребчик не ответил, отчаянно разминая затёкшую челюсть. Погрызенная на конце верёвка так и валялась, где они бросили её.

— Так, ладно. Нам необходимо развести костёр.

— Хмм…

— А?

— Извини. Нельзя. Пегасы прямо над нами.

Скуталу призадумалась. Нет, себя она знала. Но сильно сомневалась, что недавно раненый жеребчик выдержит ещё три десятка миль пути и бессонную ночь. Земнопони ведь не железные. А у неё были крылья, пусть и паршивые, но достаточно выносливые, чтобы не только бежать без устали, но и согреваться за счёт них. Просто махай себе и махай, и если есть чем укрыться, то вскоре станет теплее. «Термодинамика», — как говорила Дэш.

Вот только сквозняк в проходе снова и снова сдувал всё созданное крыльями тепло.

— У нас есть маффин, и ещё один маффин, — она покачала головой, вытягивая хлебцы из сумки. Скут протянула оба, но белогривый взял только один.

— Скоро мы доберёмся до дома. Я приготовлю горячий обед.

Скуталу поморщилась.

— Говорила мне Пинки однажды: «Идёшь на день, бери кексов на неделю». Я никогда не слушала её.

Они собрали постели из наметённых в грот палых листьев. Не очень-то тёплые, колючие — но лучше такие, чем ледяной пол. Жеребчик прошептал несколько волшебных слов, и проход в туннель закрылся. Вездесущий сквозняк самую чуточку поутих.

Скуталу, кое-как свернувшись на куче палой листвы, прикрыла глаза. Нужно было подождать, пока спутник не уснёт, а потом подняться и бродить рядом. Махать крыльями, махать и снова махать. Чтобы что-нибудь себе не отморозить. Нет, она не боялась простуды, да и уже не помнила, когда в последний раз болела: но тело ведь такая подлая штука, что может подставить, когда гадости вовсе не ждёшь.

Лучше обойтись без сна.

Она ждала, смотря на минутную стрелку часов и прислушиваясь к дыханию жеребчика. И вот, стрелка прошла десять делений, а его дыхание не изменилось. Двадцать делений — а он всё не спал. Тридцать, и она уже чувствовала покалывание в застуженных копытах. Внутри понемногу закипал гнев.

«Вот какого дракона? Так сложно уснуть, когда просят? Почему он не хочет притворяться оленем? Неужели грива настолько ценнее, чем отморозить себе всё?!»

Послышался шорох, участившееся дыхание. Зашуршали тихие, неспешные шаги. Она замерла. А потом сверху вдруг опустилось что-то лёгкое, тёплое и мягкое. Её походный плащ. И согретой телом листвы вокруг стало чуточку больше. Ничего не говоря, дрожащий жеребчик опустился рядом и прижался спиной к её крыльям, кутаясь в свою половину плаща.

— Хочешь, расскажу какую-нибудь историю? — едва слышным шёпотом он спросил.

— А то.

— Хм, — Эреб как будто смутился. — Это история начала «Столетней зимы». Великого флота и великого переселения. «Прибрежного союза» и страны, что сёстры-богини когда-то создавали для нас.

Она осторожно перевернулась, прижавшись грудью к спине земного. И тот, чуть подёргав ушами, повернулся тоже. Теперь плаща хватало им обеим, нос едва не прижимался к носу, а пока друг говорил, тёплое дыхание обдувало лицо.

Ага, друг. Хватит бояться честных слов. Не спутник, не попутчик, не товарищ по несчастью, а друг. Друг, друг, и ещё раз друг!

---

Белогривый рассказывал о той дикой древности, когда небо было заселено всякой сволочью во главе с Дискордом, а государства строили огромные летучие пушки, чтобы хоть как-то противостоять морским чудовищам и богам. Кто мог построить такие, те процветали, а кто не был способен, те жались к выжженным пустошам на окраинах обжитых земель.

Их звали «Забытыми». Они жили здесь с того печального дня, когда страна волшебников, Юникорния, объявила земли земных своими. А тем, кто не признавал власть единорогов, ставили метки рабов.

— В ваших книгах о таком не пишут? — жеребчик неожиданно спросил.

Скуталу представила воображаемую Черили. И со всей дури зарядила ей в нос.

— Нуу… Пишут вроде. Я не очень-то хорошо училась.

— Хм, ладно. Вы странные. Вы здорово удивили меня.

Эреб продолжил. О том, что когда-то у земных были княжества и великие города-государства. О том, что династии вовсе не были слабыми, но они не смогли объединиться, чтобы противостоять сплочённому врагу. Война длилась и длилась: то затухая, когда очередное княжество погибало, то с очередным вторжением разгораясь вновь.

А ещё в этой истории была пара кобылок; крылатых и рогатых; которых ненавидели и те и другие — потому что Селестия с Луной, что бы они ни делали, всё равно оставались выводком проклятого племени богов.

Жеребчик говорил задумчиво, едва не касаясь её носа собственным. Тёплое дыхание обдувало лицо.

— Это слово, «племя», очень много тогда значило. Эпплы, например, ненавидели Пирусов. А Персимоны терпеть не могли «вишнёвую династию». Из-за какой-то глупой ссоры, которую и тогда уже каждый забыл.

— Хм…

— А я, кстати, из Персимонов.

— Оу? — она подняла бровь.

— Ага. К вашим услугам, Эребнит Персимон.

Белогривый встал, забавно поклонился, и тут же снова юркнул в листву и под тёплый плащ.

Рассказ потёк дальше, о том как Селестия с Луной, разбив непредставимое число носов, таки остановили междоусобицу. Но на этом всё не закончилось. Рогатые ни за что не хотели отдавать захваченные земли, а земные принимать бывших невольников. «Безродные», «ничейные», даже «разбойники» — как их только не называли. И в конце концов, плюнув на всё, богини начали их попросту отлавливать, переправляя далеко на восток, на клочок совсем непригодной к земледелию земли.

— Только представь, — Эребнит говорил тихо. — До «Столетней зимы» здесь была пустыня. Триста миль до наползавшего с востока «Моря разложения», сто миль до «Кислотного моря». Здесь даже юки не хотели жить.

— А кто это?

— Маленькие такие, мохнатые. Похожи на выдр.

— Хищники?

— Не, рыбу едят.

Скут призадумалась, да и кивнула. Раз уж рыбу, то пожалеть можно. Не всех же убивать. Между тем убивали раньше немало, и не только плохих. В учебниках как-то тихо съезжали с этой темы, и разве что начитавшееся всякого Дэш рассказывала, какая тогда стояла охренительная резня. «Лунные пираты», например, ей даже нравились; а начались они, как оказалось, всё с тех же никому не нужных земных.

Эреб говорил прямо. И как его предки строили первые поселения, вырезая хитинистых «Моря Распада», а затем выжигая в пепел их грибные леса. И как урожаев с испорченной почвы всё равно не хватало, так что очень многое приходилось покупать. И как пираты добывали деньги: нападая на других, порабощая, и продавая в Юникорнию белохвостых оленей, кобылок и жеребят.

Их бы уничтожили, этих пиратов Мёртвого моря, но не всё было так просто. Луна взяла их под крыло. Так появился город в океане, названный Рифы, а города-государства севера, чтобы противостоять ему, объединились в «Прибрежный союз». Они строили огромные флоты, собирали армии, укрепляли альянсы — а потом вдруг оказалась, что пираты, в общем-то, неплохие соседи. По крайней мере не хуже других.

— Постой, они же вас ненавидели?.. — Скуталу удивилась.

— Рогатых они ненавидели больше. А потом началась Столетняя зима.

Ага. Уж эту-то историю Скут помнила. Бах — и ничего не стало. Ни зебр, ни осликов, ни рогатых. Только голодные и замёрзшие — прямо как они с другом — которым хотелось только прижаться покрепче, чтобы не так страшно было умирать.

— Мои предки спасались как умели, — жеребчик забавно хмурился. — Рыбачили в обмен на зерно, продавали награбленное, сдавали в наём флот. Нас приглашали в Эквестрию, снова и снова, и очень многие ушли. В конце «Зимы» остались только самые отчаянные, в шести последних городах.

И вот тут Скут аж пряднула ушками. Друг сказал такое, во что она поверить не могла.

— Мы продались драконам. Был клан водных, потерявший свой дом на северном полюсе. И были ущелья Имрат Сула, где яркосветы добывали с первых дней. Мои предки знали, что им не выстоять перед драконами, так что они поклялись в верности, в обмен на защиту и право учиться волшебству.

— А как же Эквестрия?

— Во-первых, Эквестрия — наследник Юникорнии. А во-вторых, она далеко.

Жеребчик потянулся, наконец-то согревшись. А потом вдруг уткнулся носом ей в плечо.

— Моим предкам очень повезло, как оказалось. Водные драконы бесконечно отличались от земных. Они очень доверчивые, ты знала? Они добрые, благородные, верные друзьям. И именно поэтому им так нужна была клятва. Их слишком часто предавали, чтобы ошибиться ещё раз.

Эреб рассказывал дальше. О том как драконы, растопив снег, призвали туманы, благодаря чему удалось собрать хороший урожай; о новых кораблях, приисках и селениях; о городах, в которых начинался новый рассвет. И о волшебном языке, который когда-то был величайшей тайной, а теперь принадлежал всем.

Все были одержимы обретённым волшебством. Чародеи находили новые слова и собирали их в такие невероятные заклинания, что даже драконы удивлялись. Жеребятам давали имена из волшебных слогов, которые лучше отражали душу. На новом языке писали книги, на нём даже разговаривали, всё время боясь, что из-за неосторожного слова собеседника ударит молния с небес.

Природа отвечала не на каждое слово и не от каждого пони — волшебный язык оказался сложной и капризной штукой. Но всё же с этой магией даже простые земные были способны творить чудеса. И однажды «Совет династий» решил взять единое имя для всего народа. Эглан. Что значило «Забытые». В насмешку над проклятым прошлым, когда все предпочли их просто забыть.

Отныне союзу драконов и Эглан принадлежал весь восточный мир.

---

— Клёвые у тебя были предки… — Скуталу призадумалась.

Одна мысль о волшебных словах кружилось на краю ума. Вот прямо как муха, которая жужжит, жужжит, а крылом не отогнать.

— Постой! — она вдруг осознала. — Тогда почему у вас не было никаких учебников с волшебными словами? Почему учебники не появились у нас?..

— Клятва же. — Он произнёс это так, что аж в носу похолодело. — Понимаешь, я должен был умереть, когда начал учить тебя. Но что-то пошло не так…

Она коснулась жеребчика, проверяя температуру. Он дрожал.

— …Я бы сначала почувствовал это. Потом стало бы больно, отнялся голос. А если бы я всё равно продолжил, тогда смерть. Не совсем смерть. Не важно.

Он не шутил. Совсем не шутил. Тогда она решилась, чувствуя бегущий по спине холодок:

— Тогда подскажи слова. Я тоже поклянусь.

Жеребчик поморщился, как от кислого яблока. Сощурил глаза. Они лежали нос к носу, наконец-то согревшись, касаясь друг друга всей четвёркой поджатых к брюху копыт. Эреб долго молчал.

— Мне лгали.

— А?

— Никакой клятвы не было, — жеребчик расширил глаза. — Друг лгал мне.

Ну… Бывает. Рэйнбоу ей тоже иногда лгала. Чтобы не обидеть, наверное. Чтобы не делала глупостей. Врать Дэш совсем не умела: сразу же принималась шутить, переминалась с ноги на ногу, бегала взглядом. А Скут не обижалась. Врать другим, это ведь что, мелочь: гораздо хуже, когда день за днём врёшь себе.

— Можно я песню спою? — вдруг сказал Эреб.

— Ты умеешь?!

— Не очень. Но хочу.

Смущённо фыркнув, он напрягся, как будто собираясь снова выбраться из под плаща. Но лишь высунув нос наружу передумал. Взгляд в упор касался взгляда, когда Эреб негромко начал петь.

Белоснежный Хаффи
В прибрежных водах жил.
В замке, где дельта Серебрянки,
Ему наш древний род служил.

На небе звёзды не мерцали,
Мы знали, предвещало то беду.
И птицы с запада сказали,
Что недруг старый готовит новую орду.

В мире магии, где прежде
Всем правил Солнца свет,
Сёстры-волшебницы решились
Искать желанный свой рассвет.

Подняв бури над морями
Сдержать врага пытались мы.
Но глаза сестёр огнём сияли,
Их проклятый народ вели мечты.

Ветра не остановили
Стальные корабли,
Но, помня обещание,
Хаффи ждал их на пути.

Живут драконы вечно —
Так сказки говорят.
А счастье быстротечно —
О том истории молчат.

Горели глаза пони:
Что для них дракон?
Помеха и подарок,
Чешуй прожжённых звон.

Так последний страж востока
Скрылся в глубине.
Подарив тем пони праздник,
Что живёт лишь в одном дне.

Мгновение сомнений, и она обняла друга всей четвёркой копыт. Потёрлась носом о шею. И тот, с непередаваемым фырканьем ответил. Теперь они обнимались. Как с Дэш в холодные ночи; или как с Блум, когда той досталось после того проклятого ветряка.

Вот теперь было в сто раз теплее. И совсем не страшно засыпать.

---

Ей снились полёты. И первые, самые клёвые, когда она только встала на крыло; через пушистые облака, через холод и грозы, рядом с широченной улыбкой Дэш. И последний, когда они сглупили, прямо как пара тупых галок влетев в раскрученный до свиста ветряк.

Когда она просыпалась, крылья всегда болели. Той фантомной, призрачной болью. Когда потягиваешься, и вдруг осознаёшь, что здоровенной части тебя попросту нет. Нечем скинуть одеяло, нечем разгладить гриву, нечем опереться о пол.

А мелкие крылышки всё равно тянутся, аж до хруста, и жуть как при этом болят.

Но в этот раз… боли не было.

— Эмм… ты что-то сделал? — удивлённо она поднялась.

Жеребчик рядом грыз последний оставшийся маффин. И в плащ кутался. Который, по мордочке видно, не собирался отдавать.

— С крыльями? — он потупился. — Извини. Нет. Это не в моих силах.

Значит… психологическое? Она не раз слышала это слово, да и вообще кучу всего сложного, пока врачи копались в нервах и всём таком.

— Пойдём дальше? — жеребчик закончил с маффином. — Если поспешим, до вечера доберёмся. Я приготовлю ужин! И в замке гораздо теплее спать.

— Мы же всё там порушили.

— Не верю. Мои родители были куда круче этих ваших… тваек. Мой дом, знаешь ли, чинит сам себя.

— А мой дом летает, — Скуталу улыбнулась, впервые без примеси злости вспоминая Клаудсдэйл.

— Шутишь.

Она, улыбнувшись ещё шире, рассказала о родном городе. Большом, белом и пушистом. Где облака поднимаются мраморными колоннами, блестят на солнце витражи и хрустальные шпили; а когда бежишь, перепрыгивая с тучи на тучу, мягкие как перья облачка чуть что подхватывают тебя. И да, там живут сто тысяч пернатых пони. А ещё сотни грифонов, династия перитонов, семейство гиппогрифов и чёртова уйма тиарских крылатых жаб.

Жеребчик долго смотрел на неё, хлопая большими, удивлёнными глазами.

— Нам нужно спешить, — заключил он.

Сказано — сделано. Наскоро собравшись и наполнив флягу из ключа, они побежали. Сначала галопом, чтобы согреться, а когда тоннель стал слишком уж скользким, перейдя на рысь.

На самом деле каждый пони мог сутками бежать рысью, прыгнуть на два роста, взобраться по отвесной скале. Дело только в тренировке. Но некоторые не хотели учиться: Блум, например, всего боялась; особенно после Замка; а Динки хоть и просила поначалу: научи, мол, драться — но вскоре забросила это ради магии. Теперь она сутками ломала ящики на заднем дворе.

А она оставила их. Первых, после Рэйнбоу, настоящих друзей. Может они согласились бы уйти вместе? Уж Дэш-то — наверняка. Но и Блум, возможно, тоже: потому что с её-то характером ни одна земная не отказалась бы от шанса поучиться волшебству. Динки же… отдельный разговор.

Он ведь её едва не убил. Пытался, был способен, хотел убить.

— Блииин… — она застонала.

— Что?

— Ничего, — взгляд назад, неуверенная улыбка. — Следи за дыханием. Помнишь? Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Ты сбиваешься, когда начинаешь дышать ртом.

Она неслась, легко поддерживая равновесие крыльями, и часто скользя о обледеневший пол. Жеребчик с верёвкой в зубах пыхтел позади.

Её план был годным. Он должен был сработать! Разве это так сложно, перекрасить шерсть и подстричь свою драгоценную гриву? Натянуть капюшон поглубже и молчать в тряпочку, а уж встреченным стражникам она сама с три короба наврёт. Так нет, грива дороже. Трусость важнее. И толковый план, к которому ещё можно было вернуться, с каждым часом всё быстрее и быстрее улетал в вытяжную трубу.

«Им ведь плохо. Как они там? Ну почему он такой самовлюблённый трус?.. Почему я не лучше?!» — думала Скут, кривя морду и всё больше ускоряя бег.

Часы показали десять. Одиннадцать. Двенадцать. И всё — поздно. Если ещё вчера подруги бы не подняли панику, то теперь Динки уж точно поставила на уши всех. И раз уж друг не хотел, у неё не было ни шанса отправить весточку. Даже самой Дэш.

— Блииин… — Скуталу простонала, когда они остановились, чтобы напиться и пополнить запас воды у крошечного, бьющего в гроте ключа. — Блинский блин…

— Голодная?

— А?.. Это тоже, — она нырнула мордой в ледяную воду. Аж по гриву, чтобы дурацкие мысли смыло ко всем чертям. — Блины, это такие лепёшки. Очень тонкие. Мы в них жареные овощи заворачиваем, а ещё орехи, шоколад, мёд, масло и варенье. Очень вкусно, если взять всего побольше и перемешать.

Когда она подняла взгляд, жеребчик смотрел удивлённо, хотя и с изрядной долей сомнения.

— Правда вкусно.

— Мне шоколад понравился, — он слегка нахмурился. — Только у нас тут он совсем не растёт.

Смешок, и она рассказала, что шоколад, это вообще-то семена из кисло-сладких фруктов, растущих на деревьях. А ещё как их собирают палками с большими крючками, дробят в грохочущих машинах, дают побродить в бочках, сушат и обжаривают. И о заводе, конечно же, где семена превращают в масло и порошок на горячих паровых мельницах, вальцуют с сахарной пудрой и очень долго коншируют в больших открытых чанах.

— Семейное дело? — жеребчик спросил, восторженно глядя.

— Не совсем, — она поперхнулась, едва не прикусив язык. — Побежали? А то замёрзнем здесь.

Он упомянул семью: запретную тему, о которой она даже с Блум договорилась, что, если нос дорог, то никогда. Было ужасно неловко. До сих пор общение с жеребчиками не было для неё проблемой: копыто, лоб, звёзды из глаз — это если лезет дружиться. Если смеётся, она могла сделать гораздо больнее. Но конкретно этот жеребчик не смеялся. Да и дружиться, признаем честно, лез вовсе не он.

Тогда почему же он так бесит?..

Лишь спустя час бега Скуталу окончательно подавила вспышку гнева. Пока что маленькую, едва ощутимую, но это был плохой знак. Её учили бороться с гневом: и Дэш, и Пинки, и многие другие. Но дело было в том, что она вовсе не хотела бороться. Она раздувала эту крупицу ярости всеми силами, потому что в худшие часы все остальные чувства отмирали. И верность, и надежда, и даже боль. Так она оставалась наедине со своей яростью: согреваясь в гонке, ломая пни и коряги, крича во весь голос в диком лесу. Только там Скуталу чувствовала себя свободной и живой.

Больше этого не требовалось. Она шептала: «Сул эрио нин» — и едва ощутимый ветерок щекотал перья. А друг произносил ту же фразу — со странным эхо — и сразу же его бег становился легче и быстрее, а дыхание выравнивалось, словно земной вдруг получал собственные крылья за спиной. Это длилось, длилось и длилось — пока он сам не отпускал заклинание, смущённо признаваясь, что удерживать его не так-то легко.

Она знала, чему теперь будет упорно учиться, и кого вскоре превзойдёт. Вот только ярость в этом деле не помощник. Нос-то сломать легко, а что дальше? Друг разобьёт нос уже ей. И останутся они вдвоём с кровавыми носами. Которые, к слову, он умел, а она не умела лечить.

Нет, хватит с неё разбитых носов и плачущих жеребчиков. Лучше уж сразу мордой о скалы, чем так дурацки последнюю надежду пролюбить.

---

Они бежали. Скуталу вслушивалась в рокочущие удары, звучащие уже прямо над головой; а жеребчик давно ничего не говорил, только поджимая уши и разогнавшись в совершенно дикий, невероятно быстрый для земного галоп. Теперь они неслись рядом, и Эреб её едва не обгонял.

— Редхи…

— А?

— Харн редхи, си рад легрин. — жеребчик вдруг остановился, уши взлетели вверх. — «Редхи», это имя. А дальше сложнее: «Я зову тебя. Поспеши».

Она кивнула, на всякий случай полуобернувшись. Разогретые до жара крылья подрагивали, а копыта были готовы со всей дури бить. Вот только кого? Позади тянулся туннель, стены которого покрывал иней, а пол, волнистым узором, замороженная вода.

Путь впереди, если приглядеться, заканчивался. Ледяная стена блестела в неярком белом свете. Она щетинилась, словно иглами: раздробленные куски сосулек густо покрывали пол. С каждым новым гидроударом стена трескалась, но струя воды тут же превращалась в новую сосульку, которая уже через миг отламывалась, чтобы выпустить очередной гейзер бурлящих брызг.

— Всё плохо? — она спросила тихо.

— Просто ужасно.

Кем бы ни был этот Редхи, он не отзывался, и тогда жеребчик принялся колдовать со стенами туннеля, открывая проходы. Первый «Эдро фэннас» — завалы камня. Второй — глыбы и льдины. Третий — окативший их ледяной гейзер. И четвёртый — совсем крошечный — из которого, внезапно, потянуло сквозняком.

— Ну пожалуйста, пожалуйста… — жеребчик зашептал.

Стена открылась, и, отчаянно дрожащие, они ввалились в знакомый Скуталу закуток. Корзины репы и лука порея, чесночные гирлянды, коробы с мукой; рассохшаяся дверь, через которую они с Динк и Блум проникли в катакомбы Замка; а дальше бесчисленные вязанки дров.

— М-мы должны согреться, — Скуталу бросилась вперёд. — Немедленно! Костёр? Где?!

— За мной!

Снова они бежали, а жеребчик рядом то открывал проходы магией, то попросту сносил грудью обмазанные известью дощатые стенки. Те самые, которые когда-то задержали их с Динки и Блум. Некоторые проходы вовсе не открывались магией, а другие не хотели закрываться позади них. И повсюду, повсюду торчали сосульки, а пол покрывали волны похрустывающего с каждым ударом льда.

Над головой грохотало. Да так яростно, что уши поджимались уже сами по себе.

— Редхи?!

Жеребчик ворвался в очередной знакомый ей туннель. Застыл у старой, укреплённой изогнутыми брусьями двери. Это было то самое место. Место, где Динк досталось, а она едва не убила… друга. Сейчас же Эреб трясся, оглядываясь из под насквозь промокшего плаща.

На полу до сих пор стояла тележка, к которой они с Динк привязывали немёртвого кабанчика, только теперь путы были разорваны, а вместо борейца лежали ошмётки шкуры с ворсистым узором, ярко-алая пыль и глиняные черепки.

Это сделала Дёрпи. Мимоходом. Когда спасала их.

— Редхи…

Скуталу молчала, не зная что сказать. Попросить прощения? Такое не прощают. Обнять? В нос даст. Напомнить о главном? Им ведь нужно согреться. Немедленно! Прямо сейчас!

— Редхи. Что же мне делать теперь?.. — жеребчик безучастно шептал.

Поплыл, бедолага. Она по себе знала, как это бывает. Это могло длиться недели, месяцы, годы! Пока не найдётся рядом Дэш, готовая со всей дури стукнуть в нос. Но то крайнее средство. Ещё можно было угостить вкусным, напоить крепким чаем, согреть…

Точно. В комнате же была печка! Она огляделась, толкнула рассохшуюся дверь. Сразу та не захотела открываться, и тогда Скуталу приложилась плечом. Скрип, звон наледи, и невеликая комната, украшенная книжными полками и ковром.

Мелкий, глиняный котик смотрел на неё.

— Не мешай.

Кот вдруг вспыхнул, заставив прищуриться. Ярчайшим, ощутимо жарким светом. Гораздо лучшим, чем любая печь.

— Стоять! Ты-то мне и нужен!..

— Мяв!

Прыжок вперёд, вытянутые копыта, врождённая пегасья ловкость. У свето-котика не было ни шанса. Пара испуганных мявов, и он уже бился в её копытах.

И тут вдруг в нос прилетело.

— Редхи!

Жеребчик свалился сверху, обнимая их с глиняным котом. Неожиданно сильные ноги сжали шею, да так неуклюже, что слепяще сияющего котяру прижало к её лицу. И в тот же миг она ощутила, насколько же он обжигающе горячий.

— Мяяяв!

— Аааа!!!

Со всей дури она саданула жгущую мелочь. Сначала лбом, а потом и копытами. Едва сумев сдержать силу, так что кот не отлетел с визгом, а только откатился, зашипев на неё.

— Стой! Это друг!

Два ярко-голубых, гранёных словно сапфиры камешка заглядывали в глаза. Слепящий и жгущий морду свет котика чуть поутих. Она моргнула. Котёнок тоже. Волнистые узоры на его мордочке двинулись, складываясь в выражение ярости и удивления. А потом когтистая лапа ткнула её в нос.

— Ай!..

— Она тоже друг!

Лапа ударила снова.

— Друг же!

В третий раз. И всё — достало. Хлюпая разодранными ноздрями Скуталу послала ответочку, да так, что глиняный кот с мявом отлетел. А потом всё смешалось. Лапы, копыта, вихри песка и вспышки ярчайшего света. И кошачья морда, которая всё росла и росла. Огромная, белоснежная морда.

Уже ничего не видя в море белого света, Скуталу только била на звуки «мявов» и защищалась, когда громовое рычание приближалось к лицу.

— ХВАТИТ!

Что-то попыталось её остановить, а поскольку копыта были заняты шипящим чудовищем, Скут сначала врезала лбом, выбивая дыхание, а потом и вгрызлась зубами. Кто-то закричал.

— Ааай!

Во рту… отдавало кровью. Уже почти ничего не видя Скуталу попыталась отступить. Поскользнулась. А потом всё погасло. Всё, кроме кружащихся вихрем звёздочек, серебристого хвоста, кровящего от укуса крупа — и отпечатка пары задних копыт, прилетевших прямо в лоб.

---

— Забудем? — друг предложил.

— Забудем, — она согласилась.

— Мяв, — эхом отозвался глиняный кот.

Они седели втроём, рядом с жарко натопленной печуркой. Первая порция дров уже прогорела, пока они с белогривым сохли и согревались; теперь изнутри печи тянуло тушёными овощами, а сверху жарящемся луком; побулькивал горшок, на пару разваривая североморскую крупу.

Глаза немного слезились, но после пары волшебных слов зрение восстановилось почти сразу же. И грохот сверху затих, будто твайки тоже решили взять перерыв.

— Позволь объяснить, — жеребчик заговорил негромко. — Наш Редхи, это сам Замок. Сердце Имрат Сула. Вроде как кристальные сердца ваших городов. Он может явиться в любой заколдованной вещи, но сам живёт глубоко внизу.

— Он в опасности, да?

— Нет. Они не пробились. И теперь, когда мы вернулись, не пробьются уже наверняка. Сейчас Редхи замораживает всё затопившее Замок озеро. Он не мог призвать по-настоящему сильных духов, пока я не разрешил.

«Тоже клятва?» — Скут призадумалась. И вдруг осознала, что спросила вслух.

— Ага. Очень, очень старый договор. На самом деле уйма договоров, которые нельзя так запросто нарушить. Можно попросить?..

— Конечно! — она вскочила.

Мгновение, и печь осталась на попечение глиняного котяры, а они уже бежали по коридорам. Скут едва успевала уследить за мелькающим впереди серебристым хвостом.

— Сюда! — жеребчик сбросил засов, распахивая окованные бронзой ворота. Влетев за ним в огромную залу, она едва успела прищурить глаза.

Это место сияло. Лёд хрустальными сталагмитами поднимался от искорёженного пола, достигая пробитого в центре потолка; стены бросали зеркальные блики. А ещё были бесчисленные постаменты — выполненные из странного, блестящего как обсидиан материала. Каждый из них покрывала белая ветошь, которые Эреб тут же принялся яростно срывать.

Он взялся за правую сторону округлого зала, а она за левую. Ничего не спрашивая, просто делая как друг. Удар копытами, сжатые зубы, треск за что-то зацепившейся ткани — и сияние, едва не заставившее замереть. Сначала ей показалось, что это пони: угольно-чёрный, с единственным ярко-алым глазом, крупный как полдюжины подобных ей жеребят.

Но нет, это был доспех. Пластинчатый, как у стражников, просто очень и очень большой. А на втором постаменте поменьше, явно на кобылу. Как и третий, и четвёртый, и пятый. Она срывала полотна и находила латы даже настолько маленькие, будто предназначались для жеребят. Здесь же лежало и оружие. Хорошо знакомые ей топорики и катары, арбалеты со странно-ребристыми стрелами, угловатые палки и палочки, которые по книгам показывала Эпплблум.

— Что мы ищем? — спросила она, закончив со своей стороной.

— Алые камни. Возьми что-нибудь острое, и как увидишь — ломай.

Пожав плечами, она подхватила топорик-ледоруб. Первые доспехи, яркий камень во лбу, прыжок с разбега. Удар, и тут же вспышка, зазвеневший в ушах хлопок.

— Сэдхо, Фаэрим! — закричал жеребчик, сначала на своём языке, а потом и переведя: — Вы свободны! Здесь вы никому не поможете! Спасайтесь! Бросайте всё!

Кивок друга — и вторая попытка. В этот раз Скуталу зажмурилась перед прыжком, но вспышки не было, только хруст и шелест, когда после удара камень разлетелся в жгучую пыль. Она занялась вторыми доспехами, третьими, четвёртыми; а жеребчик по другую сторону комнаты точно так же размахивал секирой; зеркальные стены отражали испуганное лицо.

— Зачем это? — Скуталу спросила, когда они закончили. — Рубиновая пыль теперь покрывала их по уши, и серый жеребчик выглядел совсем как какой-нибудь искупавшийся в варенье земной.

— Это духи ветра.

— А?

— Здесь им не место! Пошли остальных отпускать!

И они пошли, а вернее вновь побежали: вверх по лестницам, через расступающиеся стены и своды, мимо забитых льдом комнат и пробитых насквозь потолков. Жеребчик срывал полотна, сбивал обсидиановые шлемы, а она била и била по кристаллам, везде, где видела их. Алые облака поднимались и оседали повсюду, а шипение, звон, шелест — сопровождали каждый удар. Но вспышек больше не было, разве что от вездесущей пыли слезились ещё не отошедшие от ожогов глаза.

Скуталу не следила за временем; разве что желудок, будто бы приросший к позвоночнику, напоминал о себе; но она работала без вопросов, пока, наконец, Эреб не остановился. Его уши подёргивались, а от частого дыхания раздувались бока.

— Вот и всё, — он пробормотал, покачивая головой. — Остался последний. А потом и мы…

«Стоп! Мы?!»

Алый от пыли жеребчик обернулся, сжимая секиру в зубах.

Она подобралась.

— Так, дружище. Убить себя я не позволю. Единственный шанс ты уже пролюбил.

— Что?!

С глазами на пол-мордочки жеребчик смотрел на неё.

— Эмм, забыли.

Замечательное всё же слово. Сколько раз оно спасало их дружбу с Дэш! А уж теперь-то, чувствовалось, придётся повторять волшебное «забудем» по десять раз на дню. Кстати, как оно там по-эглански звучало? Ага…

— Аварто нин, — она ухмыльнулась.

Жеребчик поднял бровь.

— Ты редко разговариваешь с другими?

Вот-вот, угадала. Теперь его мордочку залило румянцем до ушей.

— Да ладно, — она приблизилась, пытаясь стряхнуть пыль с гривы. — Я тоже. Могу неделями вообще ни с кем не говорить. Пинки от этого сама не своя.

Друг кивнул, и она кивнула тоже. Он улыбнулся, и она улыбнулась. А потом вдруг пришло осознание, что до этого она ни разу не видела его улыбки. Неожиданно красивой: без дурацкого оскала, зато с ямочками на щеках. Жаль только, что как и всё замечательное, улыбка быстро закончилась — синхронно заурчали животы.

Они возвращались молча, шагая вровень и таща секиры за собой. Вдоль ледяных стен, колонн и пробитых заклинаниями провалов; перешагивая через обломки разбитых статуй и минуя книжные полки, которые пришлось опрокинуть, чтобы добраться до особенно хорошо спрятанных камней.

Полок было много, а значит и дров им хватит надолго. Да и бумага пригодится. Может здесь что-то написано о медицине, земледелии или опасных зверях?

Скут ухмыльнулась снова, представив, как кроме жеребчика её сопровождает маленькая, но очень терпеливая Эпплблум.

---

А после был ужин. Сначала Скуталу учуяла ароматы: картошки и тушёной репы, обжаренного сельдерея и карамельного лука, множества пряных трав. В комнату она ворвалась первой, отогнав зло мявкнувшего глиняного кота.

Их ждал противень, полный овощей, и котелок совсем незнакомой, но потрясающе пахнущей каши. С первого глотка Скуталу едва не обожглась, второй проглотила даже не заметив, но дальше — поймав удивлённый взгляд — заставила себя очнуться.

«Лови момент!» — учила Пинки Пай, и теперь Скут с улыбкой разжёвывала каждую порцию: лютый голод придавал пище особенно изысканный вкус. Был оттенок кориандра, довольно сильный; ломтики чего-то кисловато-острого пощипывали язык; а нежные на вкус зёрнышки совсем не напоминали привычный по экспедиции рис.

Миска показала дно, а вскоре вторая и третья. Через хруст и хрумканье закончился сельдерей, и наконец, покусывая реповые паренки, они уже просто лежали, в сотый раз пересчитывая камни, выступавшие на потолке. Поскрипывала щётка, вычёсывающая из гривы засевшую пыль, а жеребчик, держа рукоятку во рту, довольно урчал.

Всё было бы замечательно, если бы не глухие удары заклинаний, снова зазвучавшие наверху.

— Я читал об этом, — Эреб пробормотал, закончив с чисткой гривы. — О магии, от которой вымирают нации и рушатся города. Об их безумном упрямстве. О том, что они никогда не останавливаются, пока не добьются своего.

Скуталу прикрыла глаза, размышляя, а потом всё-таки решила сказать честно, как считала сама:

— Мы не такие плохие. Даже твайки. Я видела их главную, когда та едва не потеряла всё. Она — не чудовище. Тиран, конечно, но не чудовище. Она просто боится за нас.

Она принялась рассказывать. О Твайлайт, которую все ненавидят, но в общем-то любят; о Глоу, из-за которой все неприятности, но не по её вине; о Шайнинг Арморе, по которому сохнет Динки. И, наконец, о Рэйнбоу — лучшей подруге на свете — обвинять которую, это как плюнуть в душу ей самой.

— Дэш потеряла сознание из-за раны. Врачи лгали, мол, царапина, но я-то отлично видела, как хлестала кровь. Слушай, друг, ты её не знаешь. Экспедиция уйдёт, а она останется и в конце концов нас отыщет. Мы встретимся с ней, хочешь ты того или нет. Я пойму, если ты дашь ей в нос. Но ей от этого не будет и на одну сотую так больно, как больно было тогда.

Скуталу повернулась, поджав копыта. Теперь они с другом лежали нос к носу, а она вновь заглядывала Эребниту в глаза.

— Да, мы убийцы. Но мы не предатели. Пожалуйста, прости Дэш.

Ей казалось, что вот-вот жеребчик расплачется, но тот держался стойко, не отводя взгляд. Не неженка — она убедилась. И не слабак — когда во взгляде показалась отлично знакомая ей по зеркалу злость. Живо представилось, как он с котом вяжет её и тащит наружу. А потом пинок под круп, знакомые лица — и вновь пустые, лишённые надежды дни.

«Только не это!» — она хотела выкрикнуть, но с огромным усилием воли держалась.

Злой-презлой взгляд жеребчика буравил глаза. И она отвечала таким же, полным ярости взглядом. Словно две бури сошлись вихрями на экваторе, меча молнии и разбрасывая как щепки корабли.

— Мяв.

Они прижались нос к носу. Оскалились вместе. Скуталу уже чувствовала, как болит напряжённая шея и тянет ямочки на щеках.

— Мяв!

Когтистая лапа опустилась сверху. Скут приготовилась к удару, но это было всего лишь что-то длинное и терпко пахнущее. Скрипнувшая на зубах нитка, грецкие орехи, и тугой как нуга вываренный с мёдом ягодный сок.

Она распробовала — и понравилось. Жеребчик с другой стороны шумно жевал.

— Мяв… — кот ушёл, постукивая глиняными лапами, но напоследок всё-таки заехал ей по носу большим и плоским как у бобра хвостом.

Это сбило взгляд, всего лишь на долю мгновения. Но когда Скуталу сфокусировала зрение снова, с той стороны ореховой палочки смотрел всего лишь испуганный жеребчик — и столь же испуганная пегаска отражалась у него в глазах.

Хотелось сказать что-нибудь; да хотя бы извиниться; но вязкая как нуга палочка не располагала. Так что вместо этого они ткнулись носами, в жесте дружбы, известном на весь мир.

— Пойми, Скут… — Эреб первым дожевал угощение. — Я её прощу, но только когда сам лучше узнаю.

— Справедливо, — согласилась она.

— …А ещё я хочу кое-что тебе показать.

Жеребчик вдруг вскочил. С безумным взглядом ухмыльнулся.

Ещё одна пробежка? Почему бы и нет — самое то после ужина. Она не забыла ледоруб, как и Эреб свою секиру: так что неслись они с весёлым звоном, мимоходом смахивая сосульки и с грохотом прорубаясь через промороженные остатки дверей.

Путь вёл вниз, где льда и проломов становилось всё меньше, а воздух понемногу теплел.

---

Скальные туннели расширялись, становясь всё выше, а вскоре и вовсе остался единственный, по которому, как по спирали, они спускались вниз.

На стенах вспыхивали узоры, и Эреб касался их, шепча заклинания. В эти мгновения снизу поднималось нечто, зыбкое как уплотнённый воздух, дёргало крылья, шерсть и гриву, и только ощупав лоб отступало опять. Иногда касание задерживалось, становилось холодней. Тогда вперёд выходил глиняный котик, обстукивая стену лапой. Узор сыпал искрами и вскоре угасал.

Когда кот возвращался, взгляд сапфировых глаз метался между ними, а на морде читалось: «Что я творю».

— Так надо, — отвечал жеребчик, сам возвращая ей испуганный взгляд.

Облегчённо выдохнул он только когда лестница закончилась, а впереди открылся зал, перегороженный теряющейся в тенях двустворчатой дверью. Такой высокой, что даже подпрыгнув с разбега она не дотянулась бы до верхнего конца.

— Это здесь, — Эреб остановился. — Ненавижу это место.

— Мяв.

— Эдро фэннас.

Жеребчик толкнул дверь носом, открывая громадную створку, будто она была сделана из невесомых облаков. Проскользнул дальше.

— Лахо калад нэд пер-келар, — послышалось впереди.

Пожав плечами, Скуталу пошла следом. Странные поступки других, после знакомства с Дёрпи, её уже ничуть не удивляли. Но в этом случае, пожалуй, она могла понять. Мысленно рисовался Клаудсдэйл, на который напали злые и жадные единороги. Рухнувшие колонны, град и ливень, смешанные с грязью облака. И одинокая пегаска, бежавшая с клинком в зубах по пустым залам. Не чтобы напасть на кого-то, а потому что бежать легче, чем просто прятаться и дрожать.

Вспоминалась Динки с её выдуманными историями, и Скуталу, щурясь от яркого света, покачивала головой. Глаза постепенно привыкали, взгляду открывался огромный, многоэтажный зал.

Зал, заполненный ледяными статуями. Лишь некоторые из которых стояли, а все прочие лежали на высоких кроватях, постельное бельё которых давно утратило цвет. Они были земными: с шерстью тёмных оттенков, прикрытыми глазами, подведёнными тушью, и гривами, серебристо-белыми, как у друга — молча вставшего среди них.

— Это же тела… — она прошептала.

Казалось, что тысячи и тысячи пони смотрят на неё.

— Что… что здесь случилось?..

— Ничего, они просто устали, — Эреб сказал, оглянувшись. — Это хэлегдин, «вечный лёд», который хранит тела на границе между жизнью и смертью. Я тоже превращусь в статую, если амулет во мне решит, что я готов перешагнуть границу в мир мёртвых.

Вдохнув и выдохнув, чтобы разогнать остатки страха, она направилась к жеребчику, который остановился в полукруге ледяных фигур. Те стояли, рядом со своими постелями, наклонив головы к нему.

— А вот мои родители, — он потёрся носом о шею невысокой кобылы, а потом и стоящего рядом с ней чуть оленьеносого жеребца. — Им было полтысячи лет, когда они решили завести жеребёнка.

Они вовсе не выглядели старыми.

— Сколько же лет тебе? — Скуталу поражённо уставилась на белогривого пони.

Тот оглянулся, внезапно улыбнувшись до ушей.

— Тринадцать. Выгляжу старше, а?

— А мне двенадцать. Даже Блум на год старше меня.

Статуя кобылы вдруг шевельнулась; едва уловимым движением, заметным лишь краем глаза; ледяная пони перевела взгляд на неё.

Под крупом вдруг оказался холодный пол, крылья застучали. И только сжавшиеся на рукоятке топорика зубы не дали ей позорно завизжать.

— Они ж-живые?!..

— Да. Просто очень медленные для нас.

Скуталу заставила себя подняться. Смахнула испарину со лба. А потом ещё чуть отступила, чтобы к двери был свободный от статуй проход.

Снова вспоминалась Динки с её историями, а воображение рисовало новую картину. Пегаску, живущую в руинах Клаудсдэйла, среди оживших предметов и тысячелетних стариков. Очень свободную, наверное, потому что никому не было до неё дела. Им даже до войны дела не было: лишь несколько эглан стояли, подняв уши и вглядываясь в потолок.

Жеребчик продолжил:

— Хэлегдин был самым сильным нашим заклинанием. Лечебным, или вроде того. Когда тело слабело, он замещал собой повреждённые ткани. Старости не было, никто не умирал.

Эреб рассказывал, изредка сбиваясь. О том как сначала двадцатилетние считались жеребятами, а потом и тридцатилетние; как все следовали своему таланту, больше не заботясь о любимых и друзьях. А когда хотелось создать семью, было уже поздно. Жеребята без любви не рождаются. И уж тем более не рождаются, когда у родителей кристальные тела.

У двоих последних была мечта — завести жеребёнка. В конце концов, спустя века работы, они осуществили её.

Скуталу подошла вплотную к жеребчику. Потрогала. Понюхала. Лизнула в лицо. Вполне настоящий — она убедилась. Кристальные пони не пахли потом, не были солёными на вкус. И уж точно не прерывались посреди рассказа, отплёвываясь, с румянцем на щеках.

— В нос лягнуть пробовал? — она спросила.

— Не помогает…

Она пригляделась. Действительно, у удивлённо стоящей пары были чуть щербатые носы.

— Гланмир тоже пробовал. Всё, что только знал и умел. Они с отцом были хорошие друзья.

— Тогда не поможет уже ничего, — Скуталу сказала как есть.

— А ваши твайки…

— Да куда им до этого?! Твайлайт чуть старше двадцати. Это что, много? Рэйнбоу могла бы вести экспедицию куда лучше неё!

Жеребчик опустил взгляд.

— Слушай, — она положила копыта ему на плечи. — Мои родители погибли. Я помню, как это бывает, когда ничего не хочется, когда на всех наплевать. А потом Дэш дала мне по носу и всё наладилось. Так что если ты тут начнёшь превращаться, я за себя не отвечаю. Береги нос.

— Но я…

Она встала на дыбы, изготовилась. Поймала испуганный взгляд. И опустила копыта.

— Давай дружить.

— Я рад…

— Не в том смысле! Давай дождёмся, пока твайки отбудут, а потом выйдем к Дэш. Давай отправимся в путешествие! К оленям и киринам Маэт'Кэра, к твоим волшебным юки. А когда надоест, в Эквестрию. Я покажу тебе Понивиль и Клаудсдэйл! А ещё с нами отправится Эпплблум. Помнишь её? Такая пугливая земная. И Динки, хотя с ней будет непросто. Ей здорово досталось от тебя, да и вообще.

Жеребчик смотрел на неё с медленно разгоравшимися глазами. И казалось, что ещё несколько статуй сдвинулись, подняв уши и ловя её взгляд.

— Динки, та единорожица?.. — он спросил. — Я сильно ранил её?

Скут призадумалась, да и ответила честно:

— Очень. Но если извиниться не выйдет, вы просто скажете друг другу волшебное слово. И всё будет хорошо.

— Аварто?

— Неа, другое. Давай дружить.

Жеребчик приложил копыто к подбородку, огляделся. Статуи молчали. И тогда Скуталу представила, как они с другом уйдут, а ледяные пони останутся. Спустя год они соберутся в круг, чтобы обсудить вторжение; спустя десятилетие решат, что Эквестрия слишком многое себе позволяет; а спустя полвека отстроят Замок заново и напишут Селестии гневное письмо. И улягутся спать, считая свой долг исполненным.

А богиня, может, и ответит. Спустя ещё несколько десятков лет.

Скуталу побежала. Это было уже слишком для неё!

Глава одиннадцатая «Ничейные»

---

Родители назвали его «Эреб», что значило «одинокий», а в книге народа было записано полное имя: «Эребнит Персимон». Стало быть «Одинокая хурма».

Звучало это не очень — он знал. В сто раз глупее, чем самокатно-птичье Скут-Алу. При первом же удобном случае имя он собирался сменить. На что-нибудь западное, что теплом бы отзывалось в душе. Кёртеси Персимон? «Любезная хурма». Чарити Персимон? «Милосердная хурма». Прешес Персимон? «Прелестная хурма».

В имени должно быть самоуважение, и смысл, что направлял бы жизнь. Его лучшего друга звали Гланмир, что значило «Белоснежный самоцвет». Но того, кто был с ним с первых дней жизни называли иначе: Харн Редхи, на старом наречии «Южный сеятель» — дух пирожков с вишней, урожаев пшеницы и тёплых весенних ветров. Один из тех, кого называли рождёнными-из-желаний. Один из тех, кого когда-то истребила Богиня, потому что в «Эпоху Кошмаров» безумные желания подчиняли себе весь мир.

Да, духами называли погибших богов.

— Харн Редхи, во имя нашей дружбы, я не оставлю тебя одного.

Эребнит терпеливо объяснял, поймав взгляд своего первого друга, вновь принявшего облик старого и сотню раз щербатого глиняного кота. Тот был в ужасе. А он сам давно научился читать эмоции не по обманчивым узорам мордочки, а по бликам в сапфировых глазах.

Глаза не лгали. Глаза отражали душу. И даже у слепых, он видел, были живые, выразительные глаза. Кроме того существовало понятие в философии сознания, называемое «Глаз разума». Поток событий, через которые разум познаёт реальность. У живых эти потоки были личными, а у духов — на всех один.

— Тебя отделили маленьким. Тебя обманули, обещая глубокую, интересную жизнь. Их не заботило твоё будущее. Им был нужен кто-то, чтобы защищать это место тысячи и тысячи лет. Тебе пора вернуться. Ты слишком долго был один.

Кот стоял в дверном проёме, высоко подняв плоский, узорчатый хвост. Он не хотел соглашаться, и только неловко мявкал в ответ,

— Нет, нам вовсе не нужна защита. Мои милые Эглан тоже способны защитить себя сами. А тебя я одного не оставлю, хочешь ты того, или нет.

Редхи зашипел, чуть ли не плача. Но не сходил с ведущего из зала статуй пути.

— Тогда ты не оставляешь нам выбора. Скут!

Он бросился вперёд, и крылатая подруга мгновением позже. Сверкнули зажатые в зубах секиры, с щелчками открылись накопытные ножи. Кот вспыхнул, слепя и обжигая; когтистые лапы заскользили о бока предусмотрительно натянувшей кольчугу Скут.

Она не решалась ударить, поэтому Эреб начал первым. Секирой, через звон и скрежет расколотой лапы. Кинжалом по сапфировым глазам. Первый хрустнул, и силы в лапах невеликого кота убавилось. Второй лопнул — и он затих. Перешагнув осколки они ворвались в покои Харн Редхи, чтобы рубить, рубить и ещё раз рубить — его ловушку — этот огромный, заполнивший всю комнату аметистовый кристалл.

Пыли было много, кашля и проклятий Скуталу тоже. С каждым ударом терялись куски воспоминаний о прекрасном времени, которые Редхи ему так часто показывал, ради которых он здесь жил. Духа нельзя убить, в этом их суть, но поймать — возможно. Поймать воспоминаниями, к которым он будет возвращаться снова и снова, и живущей в них дружбой, которую ни за что не захочет забыть.

Хотя и понимая, что всё это в прошлом. В точности как и он сам.

— Что мы творим… — прошептала пегаска.

— Так надо, Скут. Иначе ему не удалось бы выйти отсюда. Редхи остался бы здесь совсем один.

— Скажи ещё раз, что это не убийство, — она стояла, пытаясь отдышаться. — Просто скажи.

— Сул. Эрио. Мэн.

Ветер поднялся, смывая с шерсти алые пылинки. Закружил их, пытаясь собрать воедино. Но вскоре отпустил. Последним развеялось облако, напоминавшее укоризненно глядящего кота.

Свет в зале статуй потух.

Они пошли наверх, топориком прощупывая ступени спиральной лестницы. Выломали двери, которые теперь не открывались. Весь Замок, как айсберг уходящий в землю, был пуст, тих и накрыт непроницаемой темнотой. Раньше Редхи был его настольной лампой, теперь же пришлось смастерить факелы, порубив на лучины любимый письменный стол.

В этом не было необходимости. Просто, когда больно, хотелось разрушать.

— Мы идём наружу, — он решил утром, когда их разбудили звуки гидроударов наверху катакомб.

Скут, конечно же, удивилась. И он подтвердил, что да, непременно и прямо сейчас. Она попыталась образумить, пугая твайками, но на это захотелось только покачать головой. Не будут же они вечность держать его взаперти? А неделю, месяц или даже год потерпеть можно. Вот только услышав о годе заключения, Скуталу вовсе не успокоилась, а с непередаваемым ужасом уставилась в глаза.

— Этого не случится. А если они настолько охренеют, я в лепёшку расшибусь, но вытащу. А потом мы с Дэш соберём ребят и покажем глав-твайкам, что это такое, год сидеть взаперти.

Скуталу говорила серьёзно. Будто толпа подростков может свергнуть правителя, способного мыслью развеять бурю, или сжечь город по щелчку хвоста. Архонта и архимага, если взять титулы из юникорнийских времён. Но… времена изменились: старшим «Экспедиции» было не двести, не триста, а всего лишь двадцать и тридцать лет.

Они разучились жить вечно. Твайлайт Армор была жеребёнком. Шайнинг Армор был жеребёнком. Их власть строилась не на мудрости, а на авторитете среди таких же незрелых жеребят.

Он понял это недавно, а осознал, пожалуй, только теперь.

«Жеребята не убивают жеребят».

— Ты что-то сказал? — Скуталу обернулась.

— Мысль вслух. Извини.

— Почему ты всё время извиняешься?

«А действительно, почему?»

Он задумался, да и оставил себе замечание — не извиняться перед эквестрийскими пони. Пока не удостоятся. Перед Скуталу можно, перед Динки — необходимо. Но перед остальными — ни в коем случае. Авторитетные жеребята на то и авторитетные, что возвышаются за счёт других.

И да, жеребята тоже могут быть врагами. Ненависть не знает возрастных границ.

К сожалению, он не очень-то разбирался в жеребятах. В основном читал.

---

— А ещё, признаю, я был… недальновиден, — шептал Эреб, подставляя очередную кадку под сочащуюся с потолка струйку воды. — Так не должно было случиться. Кто же знал…

— Хмрф… — Скуталу ответила, видимо озвучив мысль.

Они стояли в коридоре, ведущем на верхние этажи Имрат Сула. Проход перегораживала медленно тающая ледяная стена. Все остальные проходы тоже. Каждый из них.

Убедившись в этом, они со Скут попробовали выбраться по ведущему к побережье туннелю — но без присмотра Редхи подходы к нему затопило. Попытались открыть другой, третий — и оказалось, что без помощи хранителя заклинаний простые «Эдро» уже не срабатывают: ни лёд, ни камень не слушались, а чтобы проломить стены не хватало собственных сил.

Зато внизу нашлись две кирки, два рабочих шлема и даже горючее масло для музейного фонаря.

— …Но, согласись, Скут, в честном труде есть своё очарование. Помнишь те доспехи? Это они прорубили все туннели замка. Дел других не было, а духи становятся беспокойными, если их ничем не занимать.

Скуталу тихо зарычала.

— Не бойся. Нам ничего не грозит. В крайнем случае мы натаскаем припасов в «Зал Спящих» и запрёмся там. Я проверял, если очень долго просить, мама ответит. Думаю, месяцев через шесть-восемь она заклинанием выведет нас.

Рычание превратилось в стон: «Блииин». Это слово Скуталу тянула, когда раздосадована. Кроме того часто поминала чёрта, стало быть Дискорда; и драконов, судя по контексту, земных. Их эквестрийцы не любили, что нужно было запомнить. А ещё очень хотелось попробовать те знаменитые, набитые всякой всячиной блины.

— Скут, теперь моё время работать. Вылезай.

Он честно дождался, пока слабо светящаяся минутная стрелка на Скутиных часах сделала полный оборот. Уже прошло с десяток таких оборотов, а работали они не прерываясь даже на перекус. Скут стучала киркой, а он оттаскивал отброшенные задними копытами ледяные глыбы. Затем они менялись, чтобы не замёрзнуть в конец.

— Вылазь же!

— Уже почти, — она ответила приглушённо. — Я вижу Солнце.

Он прищурился, но нет, не увидел. Узкую шахту в ледяной стене почти полностью занимал оранжевый круп.

И вдруг что-то послышалось. Тихий хлопок. Впереди.

— ЭЙ! ВЫТАЩИТЕ НАС!!! — заорала Скуталу, — ВЫТАЩИТЕ! Я ВСЁ ПРОЩУ!!!

Сиреневое сияние показалось из-за ледяной стены.

Эреб метнулся к револьверу, изготовился. Но уже на выдохе вспомнил, что во-первых — не нужно. Во-вторых — опасно. А в-третьих — всё равно не стреляет. И слава Светлокрылой, что не стреляет. Быстро высыпав патроны, он вернул оружие обратно в перемётную сумку, а в зубы подхватил кипу набранных Скуталу вещей.

Сияние окружило Скуталу — и вдруг с тихим хлопком она растаяла в воздухе. Туманные вихри юникорнийской магии потянулись к нему.

Эреб закрыл глаза.

Вот и его очередь. Дыхание спёрло, уши заложило; словно по жгучему туннелю его потащило вперёд. Вправо, влево, вверх, вниз — явно по превратившимся в руины внешним залам — а затем броском во что-то мягкое, обхватившее тело со всех сторон.

Его обыскивали, ощупывали, искрами кололи в лицо. Он силился открыть глаза. А когда, наконец, получилось, увидел не Скуталу, а морду синегривого и голубоглазого единорога, который сурово смотрел на него. Множество рогатых стояло рядом, на фоне столов с медицинскими склянками и полотняных палаточных стен.

— Прежде чем вы меня снова запрёте. Не идите вниз, пожалуйста. Там вам не рады. Там вас убьют.

Он не был уверен, что чужаки прислушаются. И с холодком на душе боялся, что у предков, ещё способных проснуться в ответ на угрозу, попросту не хватит сил. А рогатые вокруг молчали, изучая его.

Ровно до того мгновения, пока в палатку не ворвался синий радужный вихрь.

Пегаска подхватила его — ногами под брюхо — и потащила наружу. Был взлёт, и стремительное пикирование, где он увидел и руины Замка, и берег опустевшего на добрую четверть озерца; а дальше знакомый до последней осины холм и оранжевое пятнышко. Поднявшись на дыбы Скуталу махала ему.

Падение, короткая пробежка, и объятие. Он свалился, всей четвёркой копыт обнимая Скут.

— Так, ребята, будьте здесь! Я со всем разберусь!

Улыбнувшись ему, радужная пегаска умчалась прочь.

Не было похоже, чтобы их преследовали. А видя укрытый разноцветными барьерами палаточный лагерь, он не замечал внутри никакой суеты. Так неужели и правда всё было так просто? Неужели они не лгали, и действительно в Эквестрии не только рогатые правили всем?..

— Я же говорила, что Дэш нас спасёт!

«Рэйнбоу? Которая потеряла сознание. Она была ранена. Она не хотела зла».

Мысленно он взял имя. А затем, сжав зубы, вычеркнул его из книги обид.

— Дружище! Все глав-твайки в лагере! Здесь только Дэш и Шайнинг с гвардейцами, а они в доску свои.

«Шайнинг? Который виновен в смерти. Но он хотел только защищать флот. Это был не его план».

Эреб вычеркнул второе имя, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать.

— Ты чего?

— Борюсь с собой, — он признался.

Копыта сжимали Скуталу со всей силы, но крепко сложенная пегаска никак не показывала, что ей больно, или неудобно так лежать. Он же сумел расслабиться только спустя долгие мгновения. Быть может час, или даже дольше они лежали на спинах, расцепив объятия, наслаждаясь ветром и нагретой солнцем травой.

Страх постепенно уходил. Он видел в лагере Рэйнбоу Дэш, а рядом с ней знакомого по синей гриве единорога, Шайнинга. Те поглядывали в их сторону, но не подходили. Значило ли это доверие? Поддержку? Готовность и дальше поддержать?.. Он не знал, но уж точно не хотел платить ненавистью за доверие: поэтому брал худшие чувства, комкал их, и отбрасывал в самый дальний угол души. Чтобы не показывались больше. Чтобы не смели мешать.

Между тем военные пони собирались. Палатки падали одна за другой, бесконечные вереницы левитирующих ящиков тянулись к планёрам, а пегасы рядом с ними разминали крылья. Это было быстро, организованно, и очень аккуратно. Они даже собрали мусор, который могли бы попросту бросить на его любимом лугу.

Только руины дома, как ни отворачивайся, всё равно притягивали взгляд.

Впрочем, он был почти счастлив, когда рядом опустился планёр, а синяя радужногривая мордочка закрыла Солнце, приглашающе махая крылом.

---

Полёт запомнился плохо. Он больше слушал, что говорила Дэш, а сам с мордой в коробке боролся с тошнотой. Было стыдно, было мерзко — а затем снова стыдно. Когда всё закончится, он собирался попросить эту крылатую, чтобы летала с ним до тех пор, пока либо сам не сдохнет, либо таки победит лётную болезнь.

И всё же он слушал. «Ничего не говорить без адвоката», — это ясно. Значит в Эквестрии есть особенно авторитетные жеребята, которым другие позволяют трактовать законы страны. «Ничего не подписывать», — тоже знакомо: эглан не позволяли себе необдуманных клятв. Всё сказанное Дэш было настолько привычно, что в конце он даже позволил себе слабую улыбку. «Прорвёмся», — как говорила она.

— Мы уже рядом, — Скут пробормотала. — Там такая толпа.

Он заставил себя подняться, потянулся к прозрачному куполу планёра. Да, их ждали. Сотни, тысячи разномастных точек виднелись на фоне крошечных как щепки зданий и тёмно-зелёного, как еловая иголка, шпиля городских часов. Большая полоса внизу была расчищена и уже пестрела другими планёрами, которые снижались один за другим.

— Эреб, — Рэйнбоу обратилась по имени. — Не бойся, у них больше нет права запереть тебя. Теперь такое решается только голосованием, а голоса Дёрпи и Шайнинга на моей стороне. Самый край, что они могут, это спровоцировать тебя на какую-нибудь глупость. Но никто здесь так не поступит. Ну, разве что кроме других жеребят.

— Я понимаю. Я не буду стрелять, резать уши, ломать кости, разбивать носы.

— Последнее можно.

«Носы, можно?»

Эреб потёр собственный. Поморщился. Нос был ему дорог, как память об оленьей крови по отцовской линии. Но ради Скут можно было потерпеть.

Когда планёр мягко коснулся земли, а задние двери упали, Эребнит, стараясь не оступиться, вышел позади остальных. Лицо, несомненно, как тина позеленело; взгляд метался; а ноги заступались одна за одну.

— Ты в порядке?

— Нет. Голова кружится, раньше я никогда не летал.

Он ответил это незнакомой пони. Слегка поклонился ей, за проявленную заботу, а дальше, обойдя Рэйнбоу и Скуталу, пошёл уже один. Сотни лиц окружали его, сотни взглядов следили за шагами. Позади были пони в золотистой броне, называемые гвардейцами, а впереди — в серебристой, называемые «твайками». Эреб приметил главную, и направился прямо к ней.

Броню она не носила: вместо доспехов едва видимое сияние окутывало зелёную шерсть. В плену он иногда шептал про себя: «Гванно Наурсэль», — но вслух сказать не решился. Он никогда раньше не пробовал убивать заклинанием, да и не верил, что против способного убить дракона чудовища у простого земнопони есть хоть какой-то шанс.

Кроме того она не была жеребёнком. У неё были огненные, как у хищника, страшные глаза.

— Твайлайт, — он громко обратился к стоящей рядом с врагом пони, и одновременно ко всей толпе. — Вы убили моего друга. Вы вторглись в мой дом. Здесь я говорю под светом Солнца, от имени тех, кто также пострадал от вас. Верните украденное. Покиньте это место. Тогда я присоединюсь к Экспедиции как посол доброй воли. Я скажу каждому, что наш конфликт исчерпан. Я… — голос сорвался. — Я просто хочу закончить это всё.

Один на один он бы растерялся, но в толпе всё было иначе. Достаточно было представить, как все эти пони исчезают, а вместо них тысячи неподвижных эглан смотрят на него.

— Я… — Твайлайт замялась.

Он удивился, пытаясь поймать взгляд. И лишь спустя несколько мгновений волшебница в доспехах подняла глаза. Невысокая, ненамного выше его, с наскоро уложенной гривой, она смотрела со страхом, быстро переходящим в смятение, когда взгляд метался между вставшими рядом Шайнингом, Рэйнбоу и Скут.

«У неё душа Редхи. Она просто боится за своих».

Неуверенно он поднял копыто. Протянул. Но Твайлайт не ответила на жест.

— Поклянись соблюдать наши законы. Поклянись, что не тронешь никого, — сказала до сих пор молчавшая Глоу.

— Нет, не стану. Я требую защиты гвардии и неприкосновенности посла.

Кто-то позади присвистнул, Дэш обмахнулась крыльями. Шайнинг молчал.

Твайлайт покачала головой.

— Ну ёпт, мы так не договаривались…

— Дэш, пожалуйста, — попросила Твайлайт. И пегаска действительно остановилась, переводя взгляд между ними двумя.

Что-то явно шло не так…

— Я не могу принять это, — заговорила Твайлайт. — Признайте войну. Признайте поражение. Признайте, что уступаете нам. Мы не хотим зла вашим подданным. Мы… привезли много хороших семян.

Она обращалась не к нему. Эта единорожица смотрела мимо, прикрыв свои огромные глаза. И что-то явно видела. Она здесь решает — вдруг стало ясно. Все эти слова о голосовании, о совете равных — ничего не значили. Эта пони была единоличным правителем, и она решала его судьбу.

Осознав это, Эреб затрясся под плащом, переводя взгляд с главной волшебницы на её приближённую, Глоу. До ужаса било осознание, что он не сможет поклясться. Особенно ей. Ещё одно имя получилось бы вычеркнуть, но не два. Потому что нельзя попросту захотеть и простить: клятва убила бы того, кто сказал бы «никого не трону», одновременно всей душой желая смерти казнившему друга врагу.

Потянуло прохладой. Через сомкнутые веки Эреб видел тысячи эквестрийских пони, напротив таких же молчаливых тысяч, но разминувшихся с первыми на века. Эглан придавали ему силы, заставляя всегда чувствовать взгляд, а в глубине души — дрожать. Но они готовы были поддержать его в любое мгновение.

Тогда пролилась бы кровь.

— Можно поговорить наедине? — он обратился к Твайлайт.

Кивок в ответ, приглашающий жест, и он последовал за единорожицей. Рядом шли другие пони: гвардейцы и жеребята, удивлённые пегаски и смущённо почёсывающие голову единороги, задумчиво нахохлившаяся Дэш. Оглядываясь, он видел, что Шайнинг остался на поле планёров; а прикрыв глаза, чувствовал, как в небе сходятся потоки магии, словно огромные лезвия, направленные в сторону окруживших город фаэрим.

Духи боялись. И никто, никто здесь не хотел воевать.

Наконец, путь через главную улицу закончился. Дверь ратуши отворилась, а затем и вторая, показывая аскетично обставленный кабинет. Захлопнулась за ними. И, конечно же, не смогла остановить ворвавшуюся следом Скут.

— Я не догоняю, что с вами не так. — пегаска как будто хотела сплюнуть, но, оглядев ковёр с бобровым узором, передумала. — Короче. Выгоняйте нас к чёрту. Дальше мы сами по себе.

Твайлайт молча смотрела на неё.

— …Достали уже. Бить носы нельзя? Хорошо, я стерпела. Гулять нельзя? Ладно, я могу понять. Дружить нельзя? Да идите вы нахрен. Он мой друг!

— Я хочу остаться, — он вмешался. — Но только не ценой клятвы. Так я не могу.

В глазах Твайлайт мелькнуло непонимание. Она с сомнением уставилась на него.

— То есть ты не хочешь нас расколоть?

— Эмм?..

— Ты просто просил защиты? Ты боишься нас?..

Он смотрел в глаза единорожицы, и видел ошарашенного жеребчика, отражённого в её зрачках.

— А ты… не хочешь ломать нашу дружбу?

«Не хочет», — он понял по взгляду, гораздо раньше, чем Твайлайт начала говорить.

А говорила она много и сложно. Что не будет вредить живущим-под-крепостью, но и не признает собственной слабости. Что ей страшно за Динки и других жеребят. Что Рэйнбоу не помогает, а слишком многие слушаются её. И да, она не допустит раскола Экспедиции, чего бы это не стоило, но почти не имеет приемлемых для совести средств.

Он не был настолько начитанным, чтобы всё понять, но, кажется, уловил главное. Эта единорожица обращалась к нему не как лидер к посланнику, а как личность к личности. На самом деле им не нужны были свитки с большими печатями, кодексы законов, суды или адвокаты. Они могли просто поговорить и договориться. Просто решить, что жить рядом — можно. А ещё можно друг другу доверять.

Это называлось «Тёплый мир».

---

Спустя время башенные часы пробили полночь, а вскоре и первый час. Площадь опустела. Твайлайт предлагала остаться в гостевой комнате, но они со Скут настояли: «Сначала друзья». Тогда заспанная единорожица просто попрощалась: не задерживая их, не мешая, и даже оставив без сопровождения. Вдвоём.

Теперь они со Скут стояли посреди пустой улицы, непонимающе глядя друг дружке в глаза.

— Наверное, нам нужно поискать Рэйнбоу и ночлег…

— Неа, — подруга заулыбалась. — У нас всё иначе! Мы с Блум и Динки живём сами по себе. У нас клёвая палатка! Только не говори, что предпочитаешь землянки, консервные банки, или дёрпин чердак.

— Консервные банки?

— Бррр…

Что же, первый недостаток «Тёплого мира» он уже видел. Ничейные жеребята. К тому же голодные, поскольку от ужина в обществе тваек они поначалу отказались, а во второй раз Твайлайт не стала предлагать.

— Хочешь печенья? — Скуталу блеснула взглядом. — Овсяного, с тянучками. Я не знаю, где Динк его добывает, но вкусно — зашибись.

Точно, Динки. Та рогатая кобылка, чьё перекошенное от ужаса лицо он до сих пор видел, стоило только закрыть глаза. Но всё не было так уж страшно. «Она оправилась», — говорила Скуталу. Хотя «оправилась» значило отрубленное ухо и едва не потерянный после трещины рог.

В «Тёплом мире» за обидой следует примирение. То есть извинение, беседа в кругу общих друзей, признание вины. Твайлайт перед ним уже извинилась, она признала собственную вину: и не только за убийство друга, но и за то, что держала его взаперти. Смотря на усталого жеребёнка, живущего в её глазах, он не мог не принять покаяния. Хотя это и было мучительно тяжело.

Кроме признания вины обидевший помогает обиженному. Не потому что пострадавшему нужна помощь, и не для того, чтобы компенсировать ущерб. Дело в другом: без контактов не бывает общения, а без общения и дружбы. Но даже и не в дружбе дело, а в признании — антиподе равнодушия, которое было главным страхом «Тёплого мира». Если даже худшие чувства: презрение, ненависть, омерзение — что-то да значили, то равнодушие было просто ничем. Из ничего не рождалось дружбы, только другое ничто.

В завершении их разговора Твайлайт рассказала историю двух кобылок, которые годы враждовали и соревновались, а в худший час вместе встали против общей беды.

Возможно, это было личным. Как и его история о глиняном коте.

— Загрузила она тебя, а?

Эреб помотал головой. Огляделся. Они уже вышли к окраине разбитого как по-линейке палаточного лагеря, стоящего в дельте Серебристой реки. Впрочем, здесь были далеко не только палатки: склон выше покрывали ровные ряды округлых дверей и окон — землянки — в одной из которых держали его, а скалистый холм у набережной занимали две дюжины окруживших башню с часами двухэтажных строений: большие вывески на борейском и пеурском объясняли назначение каждого из них.

— «Школа», «Магистрат», «Бани», «Столовая», «Весёлый кабанчик Динки Ду»…

Кивнув подруге, он направился к шикарному на вид полотняному зданию. Настоящему дворцу. У этого «дворца» был видимый снаружи каркас, но стенами динкины помощники не озаботились. Как, впрочем, и кровлей. Чтобы прикрыться от дождя они обтянули брусья окрашенной солнечными красками парусиной, а вместо крыши поставили большой, украшенный звёздами шатёр.

— Позволь догадаться, — он обратился к подруге. — Нам предстоит встреча со стражами домена и ордами кровожадных порождений Внешней тьмы?

— Угу, ты уловил суть, — Скут оглянулась с весёлыми зайчиками в глазах: — Только стражи не будет. Разбежались. Одни очкарики с их «Маэт'Кэром» держатся, но у них там своя атмосфера. Как по мне, страшная скукота.

Эреб искренне не понимал, зачем играть в «Приключения», когда можно гулять, петь и обниматься, жечь костры и бегать наперегонки.

— А как сама Динки? — он осторожно спросил, когда Скуталу показала на лестницу, ведущую прямиком к верхнему шатру.

— Просто отлично! Мы бегаем по утрам, а потом она долго-долго бросает молнии! Вжжууу-бах! Видел расколотые булыжники на том берегу?!

Нет, он ошибся на счёт «весёлых зайчиков». Глаза подруги настороженно блестели. Хотелось смалодушничать: «Давай дождёмся утра», — но чем бы это было?.. Всего лишь бегством от проблемы. Если бы он хотел обидеть Скуталу, то просто заперся бы дома, выставив против мира тысячи и тысячи глиняных котов.

— Давай сначала я, — подруга скользнула за дверной полог,

Эреб остался, голову опустив.

Мысли кружились вокруг незнакомой единорожки. Её приветствия, удивления, ужаса на лице. Он держал её на прицеле, снова и снова дёргая спусковой крючок. Конечно же тысячелетний порох не сработал, конечно же устройство оружия давно истёрлось, пока дух доспехов бесчисленное число раз чистил его. Но это было всего лишь стечением обстоятельств. Раненая единорожица знала, что он мог и хотел её убить.

— Скути! — два голоса в шатре радовались до слёз. — Ты цела! — более земная по голосу кобылка счастливо визжала. — Ты цела!!!

Они говорили, как боялись за подругу. Что их не выпускали, даже сегодня на площадь. Что тряслись здесь уже который час.

— Эреб, — задушено позвала Скут.

Он вошёл.

Невеликий шатёр освещала лампа крылорожкой, висящая в его центре, на фоне печной трубы. Несколько борейских «Ловцов снов» колыхались чуть дальше неё. Стол и полки над ним усеивали чертежи и карты, а три спальника — вышитые бобрами подушки. Дощатый пол был прикрыт раскрашенным охрой соломенным ковром.

Подруги Скут молчали. Пушистогривая Эпплблум смотрела большими, расширенными на пол-мордочки глазами; а у закрывшей её собой единорожки в мгновение сузились зрачки.

— Я был испуган. Пожалуйста, прости.

Рог Динки загорелся. Ничем не скрытый обрубок уха часто дрожал.

— Я не хотел убивать.

— Да ну?! А ухо я сама себе отрезала?!

— Я не смог ударить в шею, — он качнул головой.

— Только двинься. Именно в шею я тебя и ударю.

Скуталу положила копыта подруге на плечи.

— Динк.

Спустя мгновение Динки тоже обняла её.

— Динк, слушай, он мой друг. Он спас меня там, в горах.

— Я правда не хотел. Закрою глаза и тебя вижу. Мне очень жаль.

— Да ты мне в кошмарах снишься! — глаза единорожки превратились в узкие щели, она перевела взгляд на Скуталу. — Он же обманул тебя! Я слышала его на площади! Он использует тебя!

— Нуу… это едва ли, — Эпплблум попыталась вмешаться.

Динки потащила Скуталу к себе. Он едва успел удержать — ухватив подругу разом и копытами за бёдра, и зубами за хвост.

— Отдай!

«Не отдам!»

В глазах единорожки плескалась безбрежная ярость. Она тащила и тащила, её рог горел. И он тащил тоже, со всей силы зажевав пахнущий палыми листьями обрубок хвоста.

— Я тебя ударю! Молнией ударю! Прямо сейчас!

— Хфффан… — это должно было прозвучать как «Фарн!», но хвост в зубах спутывал планы.

— Отпусти! Упырь! Вампир! Перевёртыш! Мою Скуталу! Отпусти!

Динки так придушила Скут, что та даже дёрнуться боялась. Плащ слетел, вокруг било ветром — мелькали крылья за спиной.

И тогда Эреб сделал единственное, что ещё возможно.

Он отпустил. Шагнул вперёд. Толкнул Динки копытом в нос.

Вскрикнув, та осела на круп. Искрящий молниями рог потух.

— Нет!

Взгляд скользнул по перекошенной от ужаса мордочки земнопони, по лицу Динки, смотрящей на него со слезами в глазах. И что-то внутри сломалось. Он схватил Скуталу за шею, потащил наружу, побежал. Уже не оглядываясь, хоть куда-нибудь.

Скуталу бежала рядом, едва не обгоняя его.

---

Они миновали «Весёлого кабанчика» и жеребячьи палатки, здание ратуши, библиотеку и часовую башню. Пролетел усыпанный землянками холм, скалистая набережная, осинник и плотина удивлённых бобров. А потом вдруг иссякли силы: если бы не засевший внутри ужас, Эреб упал бы прямо здесь.

Словно живущие в глазах единорожки чувства передались ему самому.

— Я… — он прижал копыта к носу, — Я не хотел её бить!

— Ну… фьюх… ты и не ударил.

«По носу — не считается?»

Он тёр свои ноздри, с силой сжимая, и это было больно. Но и в сто раз не так больно, как у той единорожки на душе.

— Почему она такая ранимая? Что с ней не так?

Скуталу развела копытами.

— Эм… Скут, она тебя любит?

Пегаска рассмеялась. Растирая шею и едва не кашляя, она хохотала, подняв взгляд к охряным в свете бесконечного рассвета облакам.

Сегодня они решили не возвращаться в лагерь. Все вещи и так были с ними, в перемётных сумках и рюкзаках, в том числе и его собственная палатка. Разве что… кроме оружия. С достойным лучшего упорством гвардейцы забрали из сумок всё, чем можно ткнуть и разрезать. В том числе пилку для копыт, складную лопату и абсолютно необходимые в хозяйстве походные ножи.

Со вздохом он обратился к бобрам — достойнейшим созданиям — и вскоре уже заготавливал рейки взятым по-дружбе топором, а Скуталу обстругивала колышки палатки. Его любимой, латаной-перелатаной, с которой он десять раз обошёл все окрестные горы и леса. Да и дальние страны — тоже. На самом деле вся его жизнь была путешествием: сначала с родителями, а позже и в одиночестве, лишь с голосом друга в шуме вечерних ручьёв.

Третий год шёл, как он странствовал и учился: где следуя водными путями Гланмира, а где и попросту нанимая судно, проводников, или почтовый экипаж. Имени наставника хватало, чтобы открыть любые двери, а голос дракона всегда был рядом: помогая, направляя, давая совет. Друг говорил: «Будь собой», — и он не избегал общества младших кабанчиков и оленят. Друг советовал: «Найди семью», — и он скромно просил приюта, хотя никогда не нуждался в деньгах.

С поиском нового дома, к сожалению, не ладилось. Между пони и другими всегда пролегала граница. Старые обиды, сила их магии, гегемония Эквестрии — на крыльях пегасов охватывающая весь мир. Превосходство одних возвращалось обидой других — и они объединялись, чтобы жить хоть как-то, зато самим по себе. Что до него — он родился пони. В семьях оленей, борейцев и белошёрстых юки его встречали тепло, но как своего не принимали. Были, впрочем, и те, кто слепо подражал обычаям Эквестрии, унижая собственный народ. Такие не нравились уже ему самому.

Жизнь в пути, между тем, увлекала. Новые города, новые встречи, новые истории. Он чувствовал себя одним из тех пегасов-кругосветчиков, только путешествующим не в небе, а в родной стихии земных. В позапрошлом году он посетил все крупнейшие города северного побережья. В прошлом году степи Мамонтового пути. А в этом хотел отправиться в земли Двуречья: палящего Солнца, пустынь, и кутающихся в белые хламиды свободолюбивых зебр.

Сейчас же он больше не чувствовал себя пленником. Скорее — снова жеребёнком в семье. Обидевшей его семье, но тем не менее более родной, чем другие. Уходить — не хотелось. Заставлять Скут — тем более. А ещё он обещал научить её волшебному языку.

— Сул. Эрио. Мэн. Вслушайся, как это отличается от того, как я говорю «Имрат-Сул». Ты слышишь эхо?

Скут, подняв уши, смотрела на него.

— Когда ветер принимает просьбу, он эхом произносит её. И он старается исполнить, просто сил пока что не хватает. Его нужно натренировать.

В часы учёбы Скуталу слушала его не прерывая, с почти пугающей надеждой заглядывая в глаза.

— Ты должна найти свой ветер, отделить его от общего потока, а затем призывать снова и снова, поручая ему всё более сложные дела. Вас свяжут общие воспоминания, твой «Сул» приобретёт личность. После этого он никогда не уйдёт.

Скуталу повторяла слова призыва, а он рассказывал, в точности так же, как Гланмир когда-то учил его. К сожалению, это не отвлекало от собственных мыслей. Теперь он думал о той тонконогой единорожке, которая впала в ужас от одного его вида — и как будто вовсе не слышала слов.

«Может и к лучшему, что она не умеет прощать? Может и к лучшему, что оставит их вдвоём?»

Скут сейчас рядом, боится и на шаг отойти, — но как же быстро она учится. Что будет, когда ветер начнёт прислушиваться к её словам, когда она снова сможет летать? Что удержит её тогда? Каждый взгляд на подругу дарил море счастья. Хотелось быть глупым, как те мохнопёрые утки, и жить одним днём, но счастье быстротечно. Страшно было осознавать, что Скут однажды уйдёт. Даже если чудо привяжет их друг к другу на всю жизнь, что изменится тогда? Да ничего по сути. Пони живут меньше сотни лет. Меньше жалкой сотни лет. Было страшно видеть этих жеребят, таких же как он сам, и знать, что все они умрут не повзрослев.

Мать могла бы вылечить крылья подруги за час. Ещё за час она бы вложила в Скуталу амулет хэлегдина, так продлив её жизнь на века. Но на его заклинания лёд никогда не отвечал. Это значило только одно — Скут умрёт жеребёнком. Хотелось вырвать из себя амулет, но даже это он сделать не мог: лёд всегда молчал в ответ на его просьбы. Лёд не ветер, его не заботили ни отчаянные крики, ни тихий шёпот.

Ветер гулял по палатке, холодя шерсть и заставляя гривы колыхаться. Скуталу повторяла слова призыва раз за разом, вслушиваясь в эхо и радостно восклицая, когда слышала ответ.

Судя по порывам, становящимся всё холоднее, кое-кого это начинало раздражать.

---

Ночлег они готовили, не отвлекаясь от учёбы. Но когда разгорелся костёр, всё-таки пришлось прерваться: ветру не нравились цвета дыма, пепла и огня.

— Почему ты осталась одна, Скут? Кем были твои родители?

Давно хотелось узнать, но сложно было решиться, ведь по своей воле Скуталу не рассказывала, только именуя палатку подруг домом, а Дэш названной сестрой. Жеребёнок, о котором заботились всем миром! Это было бы нелепо, если не вспоминать, что весь этот мир сплошь состоял из заботящихся друг о друге жеребят.

Скут фыркнула, смотря на огонь.

— Если не хочешь, я пойму…

— Да не, просто вспоминала, — Скуталу поймала взгляд. — Мама с папой были путешественниками, биологами из Кантерлотской школы волшебства. Мама — единорожка, а папа — пегас. Наверное, я повидала полмира, ещё совсем маленькой. Почему-то ничего не могу вспомнить теперь. Их убила гидра в диколесье, мне тогда восемь было. Тварь отпустила меня. Я летела над лесом, пока совсем не выдохлась, потом просто шла. Ночью слышала, как выли волки и продолжала идти. Не знаю, через сколько дней меня нашли. Я здорово укусила кого-то тогда.

Скут поморщилась.

— Меня отправили в больницу, в Кантерлот. Часто приходили пони; одни вроде знакомые, другие нет; звали жить к себе. Как же я ненавидела их всех. У меня была комната и еда, а на всё остальное хотелось плевать. И вышло так, что однажды я плюнула в лицо оказавшейся рядом Рэйнбоу Дэш. И тут же получила в ответ апперкот, да такой, что очнулась уже когда мне вправляли вывихнутую челюсть.

Оранжевая мордочка приняла особенное, отрешённо-задумчивое выражение.

— Я действительно очнулась тогда: посмотрела на календарь, вышла в город погулять. Потом снова наткнулась на Дэш — она в соседней палате унывала со сломанным крылом. Я хотела научиться драться как она, больше всего на свете. Пришла просить, и впервые встретила пони, которая не стала меня задалбывать расспросами или жалеть. Повезло мне с ней, да и с её семьёй тоже. Они клёвые оказались: приняли меня, называли по имени, а не «дочкой», как остальные дураки. Рэйнбоу научила меня драться и летать. Летать так, что я сама собой восхищалась. Мы собирались выступать вместе с Вондерболтами, а если не возьмут — они Дэш почему-то не любили — так собственную команду собрать. Что случилось потом — ты знаешь.

Ей покалечило крылья. Неправильным лечением единороги окончательно испортили их. Он точно знал, что лечение было неправильным: в Имрат-Сул часто прилетали планёры — не пони, киринов — и мама всегда поднимала на ноги безнадёжных больных.

Пегаска вздохнула:

— Совсем не весело было жить в Клаудсдейле без крыльев. Дэш бросила всё и мы перебрались в Понивиль.

Скут потянулась. Оранжевое копытце указало на него.

— Слушай, а я ведь рассказываю тебе историю своей жизни уже третий раз. Дальше некуда копать, правда не помню. Расскажи свою.

— Моя история? Хм… — тут было о чём задуматься. — До десяти лет мне повезло жить с родителями. Я слов не нахожу, чтобы описать, какими они были замечательными. Я много читал, мне есть с кем сравнить. Они всегда относились ко мне как к равному: не просто как к жеребёнку, в котором хотели оставить что-то от себя, а именно как к другу. Мне часто казалось, что я того недостоин.

Воспоминания навевали тоску, но раз уж подруга просила, он продолжил:

— Они были очень похожи: одинаково двигались, одним тоном говорили, понимали друг друга с полуслова. Иногда я не мог угадать сразу, кто рядом — мать или отец. Знаешь, кто на них должна быть похожа? Анориэн, то есть Селестия. Я навсегда запомнил, как в одну дождливую осень пожаловался на непогоду. Отец сказал пару слов и тучи развеялись, ветер затих. Мы гуляли по золотистым лесам вместе и Солнце грело с небес… Скажи, Скут, Селестия часто дарила вам такие подарки?

— Ну, не помню. Облака мы и сами могли разогнать.

— Мне едва исполнилось десять, когда их сила жизни иссякла. Это случилось внезапно — мы пили чай, я вышел прогуляться по саду, а когда вернулся, они уже не ответили мне. Я всё пытался докричаться до льда, узнать что случилось, найти способ вернуть их к жизни. Таким меня нашёл Гланмир.

— Дракон?

— Да. «Белоснежный самоцвет». Я чаще его Хаффи называл, а это настоящее имя. Он заметил, что родители не отвечали, и магией перенёс себя в замок из океана. Изрядно меня напугал. Он сразу же объяснил, что случилось с родителями: нечто ужасное ранило их. Ранило отчаянием, которому они уже не могли сопротивляться. Как заклинанием, заставляя их жить в воспоминаниях вместо сегодняшнего дня.

Он потёр лоб, пытаясь объяснить эту непростую идею.

— Почти как Редхи, который был заперт в кристалле воспоминаний. Только у нас само тело превращается в такой же кристалл. Нет гормонов, нет желаний. Чувства приходится черпать из прошлого, и так получается, что оно подменяет реальность. В значении — весь поток чувств. Целиком.

Скуталу с непередаваемым взглядом морщила лоб.

— Ничего. Я сам толком не понимаю. Гланмир не знал, как исцелить после такого. Никто не знал. Но он заботился обо мне все следующие годы: показывал другие народы, учил волшебному языку. Мы всегда оставались на связи. Кстати…

Скрипнула сумка под копытами, где лежали остатки картошки, лук и солонка, неприкосновенный запас сухарей. А вот и то, что он разыскивал: обёрнутая вощёной бумагой плитка, последняя из пачки, которую он так тогда и не съел.

— …Держи, Скут.

— Оу, с арахисом? От тваек? Когда успел стащить?!

Она взглянула тем особенным взглядом, будто признаёт поражение. И что же, действительно, если так посмотреть, то эта плитка когда-то принадлежала «твайкам». Хотя и была украдена у них двумя месяцами ранее — в день бури — самой Рэйнбоу Дэш.

В палатке, конечно же, не нашлось бы места на пару отдельных постелей, так что засыпал он со счастливой улыбкой, уткнувшись носом в гриву Скуталу.

Но мысли о раненой единорожке всё равно кружились рядом. До самого касания мира грёз.

---

Было тепло, пушисто и мягчайше уютно. Друзья болтали о своём, но он не очень-то прислушивался, больше принюхиваясь к аромату печенья — которое уже вот-вот было бы готово — и пытаясь угадать следующую мелодию ливня, бьющего о полотняный свод.

Казалось, что прошло очень много времени. Казалось, что они сделали нечто значимое: своей дружбой изменив чью-то душу, а следом и весь подлунный мир.

— Шшш, скажи «а».

— А?

На языке оказалось что-то ощутимо горячее, так что он мигом отстранился. Распахнул глаза.

— Фью, не остыло!

Овсяное печенье неспешно вращалось в облачке магии, а дальше горели две лампы-крылорожки и колыхались ловцы снов.

— И не остынет, герметик же, — заметила Эпплблум.

Пушистая подушка отвердела, потянулась, ловко изогнулась. И рогатая мордочка подхватила печенье, за самый край удерживая в зубах.

Динки белозубо улыбалась, чуть наморщив нос. Взгляд она немного косила, потому что даже самая гибкая на свете единорожка не может быть одновременно и хорошей подушкой, и подставкой под печенье. Но, к её чести, Динк сделала замечательную попытку — шеей чувствовались твёрдые мускулы, проявившиеся на её животе.

— К слову, он никогда не говорил, что любит субмиссивных кобылок.

— А ты бы отказалась? — фыркнула Динки Ду, на мгновение поднимая печенье магией, и снова хватая зубами за самый край.

— Нет… — покраснела Эпплблум.

— Тогда замётано. Завтра у тебя будет лучшая подушка на свете.

— Можно и сегодня, — он здраво рассудил.

В конце-то концов шёрстка на бёдрах такая же мягкая, как и на животе, а Динки — рослая пони. К тому же исключительно милая, когда краснеет, а ушки отбивают о голову частый, музыкальный ритм.

На втором ухе, если приглядеться, был виден длинный тонкий шрам — его Динки решила оставить — но сам кончик уха вернулся на своё законное место. Не так уж сложно это оказалось: всего лишь один визит в Эквестрию, к опытному в пластике врачу.

— А как мы помирились? — он попытался вспомнить.

— Ты был очень, очень настойчив, — Динки серьёзно заглянула в глаза. — Я это уважаю. А ещё ты сочиняешь песни. Из нас получился классный дуэт.

Было тепло, но шея самую чуточку затекала от напряжённого живота единорожки, так что он потянулся, устраиваясь поудобнее, и Динки сразу же скрылась, послушно расслабляя живот. А ещё протянула ему чашечку щербета. Вкуснейшего, с вишней. Каждую ягоду она отбирала с величайшим тщанием, все хоть капельку негодные скармливая скутиному воздушному коту.

— Субмиссивные кобылки, — он попробовал мысль на слух.

— Кобылка, — терпеливо поправила Скут.

— Ага, кобылка. В Эквестрии такие редкость?

— Величайшая. Как сама Щедрость. Береги её.

Это сама Динки ответила, хихикнув, и самую чуточку напрягая живот. Печенье уже остыло, но немного намокло с её стороны, так что овсяной хлебец они разломили на двоих. Скут тоже захрустела рядом, а чуть поодаль Блум. Их было четверо здесь, а чуть дальше, за пологом шатра — ещё двое. Свои печенья они взяли, но не спешили показывать себя.

— Споём?

Динки чуть поворочалась, вытягивая узорчатую флейту. Протянула знакомую «Непутёвую» трель. Честь начать она предоставляла ему.

Непутёвый рыцарь

Я непутёвый рыцарь,
Так в мире говорят.
И в странствия пустился
Я много лет назад.
Мой сквайр — одноухий.
А чародейский меч
Давно забыт со скуки,
Но не об этом речь.

Шагаю я по свету
И песенку пою,
Не жалуясь при этом
На долю на свою.
На мне кольчуги нету,
И щит я пролюбил…
Хоть о позоре этом
Я быстренько забыл.

Не быть чтоб одиноким,
Я взял с собой кота.
А от врагов жестоких
Есть флейта у меня.
Её напев чудесный
Любого свалит с ног.
Я сам подобной песни
Сперва терпеть не мог.

Меня бы мой наставник,
Наверное, убил.
Ведь он на воспитание
Потратил столько сил.
А я беспутным вырос,
И нет пути назад,
Но мне бы не хотелось
Предстать его глазам.

Динк взяла ещё пару аккордов, завершая вместе с ним последний куплет. Хихикнула, потянулась. С крошечной долей смущения он наслаждался, как напрягаются и снова расслабляются мускулы её пресса и бёдер, поглаживая плечи и давая холке нежнейший массаж.

— А знаешь что? — Динки вновь изогнулась, касаясь носом его щеки. — Собственная кобылка, это не только ценный мех.

— Хм?

— Закрой глаза.

Он послушался.

— Скажи «а».

— А?

Вдруг губ коснулось тёплым. Стало мокро. Динкин язык касался его нёба и языка.

---

— Аааааа!!! — он проснулся от собственного крика. Вскочил. Огляделся. Ощутил на лбу холодный пот.

Спина упиралась в полотняный свод палатки, копыта дрожали. Со стороны откинутого полога смотрела настороженная Скуталу. Зубы сжимали наскоро схваченный топор.

— Просто кошмар!

— Понимаю.

Она кивнула, задёрнула полог. И с долгим выдохом он свалился обратно на спальник. Чувство тепла постепенно уходило, но всё это было таким явным, таким чётким, таким живым. Казалось, что до сих пор мышцы шеи чувствуют то твёрдость, то мягкость мускулов повзрослевшей Динк.

То есть Динки. Вернее, Динки Ду. Незнакомых кобылок следует называть полным именем, особенно когда перед ними виноват.

Он жеребчик. В этом корень проблемы. Взрослеющий жеребчик, что страшнее всего. Взрослеющим жеребчикам снятся странные сны, после чего они совершают ошибки. Кобылкам — чаще, но это не меняет сути проблемы. Учтивость — забывается. Вежливость — отходит на второй план. А что случается с благопристойностью, что же, это он знал из зебринских гравированных картин.

У него был хороший учитель. Он много читал.

— У нас завтрак скоро, — Скуталу спросила снаружи. — Или картошки испечём?

«Скут. Если буду вести себя глупо, смело бей в нос».

Эреб хотел сказать это, но сдержался. А вдруг не ударит? Он знал, что значит зависеть от другого. Он не был слепцом. И нет, он не хотел перекладывать ответственность на и без того настрадавшуюся пони…

Которую полюбил.

Нет смысла лгать себе. Незачем отвергать очевидное. Любовь, это близость — и он нашёл родственную душу в той, от чьих копыт готовился умереть. Любовь, это счастье — и он чувствовал ошеломляющую радость, когда касался тёплой шерсти подруги. Любовь, это жертвенность — и он сделал всё возможное, чтобы Скут вернулась к своим. Любовь — принимает разные формы: и он бы принял любую, лишь бы она была.

Прикрыв глаза он представил, как спустя годы скитаний они находят место, которое назовут домом. Может прекрасное, как родной Имрат-Сул, лежащее среди зеленеющих разнотравьем гор, или далёкое и шумное, где водопады бьют о ледяные скалы. Место, где рядом будут любимые и друзья. И место, где Скуталу найдёт свой ветер, чтобы после решить, каким станет их дальнейший путь. Скорее всего к тому времени они станут хорошими друзьями, а от дружбы невелик шаг и до ответной любви.

Другой вопрос: сможет ли земной на равных жить с крылатой? Конечно же, да! Он не уступит Скут в магии, потому что будет каждый день учить её и тренироваться сам. А если и уступит, известно, к кому обратиться за помощью. Кожистые крылья — невеликая цена за полёт. Гордость — цена гораздо большая, но нет таких жертв, на которые любящие не пошли бы ради любви.

Он видел себя, Скуталу, и направление дальше. Видел возможные преграды, а также и пути, как их разрешить.

У него был хороший учитель. Он многое знал.

— Тык.

Шероховатое копыто прижималось к носу, а вновь откинувшая полог палатки Скуталу улыбалась до ямочек на щеках.

— Сул. Эрио, Нин, — она произнесла, вкладывая в слова «внутреннее эхо». И лёгкий ветерок закружил над их гривами пару прошлогодних листов.

Он не прерывался.

— Скут. Год, и ты будешь летать.

Пегаска недоверчиво вскинула бровь.

— Два года. И я тоже.

Они улыбнулись друг другу — и побежали. Сначала к бобрам, вернуть позаимствованные инструменты, а затем и в лагерь, где часовая башня уже показывала приближающийся полдень, а от огромной как полумесяц столовой тянуло ароматами бесчисленных блюд.

К столу, впрочем, их не подпустили. Пони с бантиками принюхалась, поморщилась, да и отправила на другую сторону площади. «И не возвращайтесь, — она велела. — Пока не будете чистыми до скрипа». Он попытался вразумить, что голод — важнее. Но нет, как оказалось, эквестрийские пони не терпят грязнуль.

— Это всё после морского похода, — пояснила Скут, когда они уже в третий раз намыливали друг друга, большими щётками расчёсывая бока. — Динки тоже с ума сходила от запаха пота. На кораблях жарко было, душно, а помыться разрешали не каждый день.

Если на кораблях было так же жарко и душно, как в этих дощатых термах, что же, он мог понять. Ещё здесь было множество кобылок и жеребчиков, провожавших их со Скуталу настороженными взглядами, а под конец заглянула сама Динки Ду. Которая прыгнула в бассейн, огляделась, и, заметив их, немедленно ушла.

— С этим нужно что-то делать… — пробормотала Скут.

«А нужно ли?»

Было то, что он сегодня постиг в домене Ночи. Ключевое: думать о будущем, в том числе и о его худших ветвях. А значит — никаких новых друзей, пока он не будет в них абсолютно уверен. Пока не будет убеждён, что никто не вломится в жизнь, пользуясь его слабостями, чтобы разрушить всё лучшее, связывающее их со Скут. Следовательно — никаких Динки. Никаких субмиссивных кобылок. Вообще. Никогда.

К Дискорду такой «потенциальный мир».

— Скут, одна просьба, — он обратился, когда, помывшись, они остались наедине.

— А?

— Я не хочу, чтобы другие знали волшебный язык. Я сам ведь не доучился. Не знаю, сколько умрёт из-за моих ошибок, если начну учить всех.

«Моя прелесть. Не отдам».

Ровно в полдень они пообедали, наслаждаясь компанией друг друга и широким кругом пустоты вокруг избранного стола. Острое до слёз рагу смягчали обжаренные кусочки кукурузной лепёшки, борейская морошка сочеталась с прекрасной в своей простоте овсяной кашей, а ещё были бесчисленные салаты, супы, соусы, варенья и пирожные, которые разрешалось хоть охапками брать. И да, никто не осудил Скут, когда она взяла себе немного сидра, а для него горячего и пряного, но тем не менее вкусного вина.

— Сегодня праздник? — он спросил.

— Вроде нет.

Точно — метки. Море блюд имело лишь одну причину — море пони, которые хотели готовить свои шедевры и не видели смысла без этого жить. Оглядывая залу он замечал кобыл и жеребцов с характерными метками, которые обедали особенно вдумчиво и долго, а между делом следили за собственными творениями и выбором собравшихся на трапезу жеребят. Борейцы запрещали младшим есть острое. Олени — сладкое. Почти все — хмельное. Здесь же, как видно, — не запрещали ничего.

Он взял ещё немного вина. И ещё. И ещё. И наконец, поймав удивлённый взгляд Скуталу, объяснил:

— Интересно, кто-нибудь остановит?

Остановила Скут.

---

Во время обеда он дважды замечал в окнах одноухую единорожку, но та немедленно скрывалась, как только видела, что на неё обратили внимание. Эпплблум тоже не спешила показываться, а прочие жеребята обходили их двоих по широкой дуге.

«Страх, это великая сила, — как-то раз объяснял Гланмир: — Страх делает разум податливым, а чувства послушными. Злой страх ослабляет, но благородный — внушает уважение и любовь».

Дракон часто сетовал, что одному жеребчику недостаёт жёсткости, но снова и снова терпеливо наставлял. Что если не боятся, то могут обидеть. Что если не боятся, то могут не помочь. Что если не боятся, то никогда по-настоящему не научатся любить. Последнее, возможно, было заблуждением. Но первые два довода — едва ли. Одной репутации эглан обычно хватало, чтобы к его словам прислушивались, а решения уважали. И это преимущество, право же, не хотелось терять.

Они со Скуталу стояли на шумной площади Истэрна — как эквестрийцы прозвали свой городок — и никто не обращал на них особенного внимания. Вон Рэйнбоу помахала с крыши ратуши, вон Динки выглянула с дальнего конца улицы, а остальные только косили взгляды. Выходящие из столовой жеребята спешили уйти.

Но некоторые, всё же, останавливались, поглядывая то на Динки, то на них со Скут.

И Динки вдруг вышла из своего убежища, стремительно шагая к ним.

Скуталу напряглась, учащённо дыша.

— Слушайте, ребята, — Динки заговорила громко. — Кто бесит Скут, тот бесит меня. А за себя я не отвечаю.

Удивлённые мордочки, недоверчивые взгляды, и рогатая кобылка, которая, не оглядываясь на них, схватила зубами за холку самого рослого на вид жеребчика, потащила за собой. К двухэтажному фахверку с надписью «Школа», пока не скрылась с ним внутри. Остальные, часто оглядываясь, потянулись следом.

К ним же подошла невысокая земная, чья грива пушистилась малиновым, а глаза блестели как от недавних слёз.

— Эмм… Эреб, Скут, — Эпплблум начала негромко. — Поговорим?

Скуталу качнула головой.

— Я должна сказать, — кобылка шагнула ближе. — Дайте Динк время. Ей правда очень плохо, ей нужно хотя бы несколько недель, чтобы прийти в себя. И, Скуталу, пожалуйста, побудь с нами. Ей просто нужно убедиться, что с тобой всё в порядке. Что он тебя… не околдовал.

Плавным движением Скуталу толкнула подругу в нос — заставляя её оступиться, оседая на круп. Отвернулась, скривила лицо.

Точно так же, как Динки другого жеребчика, Скуталу схватила его зубами за шерсть на холке, потащила за собой. Очень быстро, помогая себе взмахами крыльев, так что ветер бил в лицо.

Рядом проносились стены зданий, а вскоре и палаток, скалистые склоны прибрежного холма. Они остановились на мысе у набережной, где рядами стояли блестящие сталью лодки — называемые катерами — а бесчисленные бочки и тюки заполняли укрытые навесами склады.

— Скут, не делай так больше…

— Они охренели.

Он вскинул бровь.

— Чёртовы неженки, — Скуталу поймала взгляд. — Ответь честно, тебе бы хотелось дружить с дурой, которая истерит из-за отрубленного уха? Или с той, которая сочувствует первой, когда рядом пони, потерявший всё?

«Потерявший всё?» — это было жёстко сказано. Но правдиво. Эреб молчал.

И Скуталу тоже. Она ждала ответа.

— Нет. Дружить с такими я бы не стал, — он признался честно.

— Ага, мы с тобой похожи. У них своя дорога, у нас своя. Нихрена они нас не понимают и никогда не поймут.

Он коснулся гривы подруги. Пригладил. Что бы она ни говорила, но потеря друзей потрясла её. Наверное, следовало обнять — но Скут обняла его раньше. Наверное, следовало утешить — но он не знал подходящих слов. Да и Скуталу тоже. Молча они стояли, смотря друг другу в глаза.

Для него, родившегося в склепе, внешний мир так и не стал домом — хотя он скитался уже третий год. Гланмир выбирал семьи, а он честно пытался стать частью их жизни. Он учился лечить: шёпотом читая заклинания и вырезая опухоли бронзовыми ножами. Он изучал травы, целую осень скитаясь по болотам и степям. Он даже пытался править, вместе с опекуном решая споры двух бобровых племён. Но это было совсем не тем, чего хотелось от жизни.

Хотелось дружбы, единства, родственной души. Хотелось понимания, а не просто тёплых слов, улыбок и цветочных венков.

— Только представь, — Скуталу говорила, забавно складывая губы трубочкой. — Они все сейчас в школе. Слушают Дёрпи с её дурацкой математикой, где она, наверняка, опять кидает монеты. А гвардейцы разбирают планёры на скорость. А поварята убирают посуду со столов…

С широкой улыбкой Скуталу рассказывала, что делают различные пони Экспедиции, легко деля их на сотни и тысячи: по профессиям, расам, возрастам. Копытом она рисовала пирамиду, где наверху рогатые твайки, а дальше все остальные: с их заботами и желаниями, привычками и обязанностями. И конечно же — с метками судьбы.

Коей у Скут не было. В точности как и у него самого.

— …Так вот, все в этом мире на кого-то пашут, чем-то заморачиваются. А вот мы… — Скуталу очертила волнистую линию вокруг пирамиды.

— Мы сами по себе.

— ВОТ! ТЫ ПОНИМАЕШЬ!!!

Это был восторженный, звонкий крик.

— Дэш тоже понимает! Она как я! И Шайнинг! Он почти как ты, тоже ни под кого не прогибается. Мы — ничейные. Мы — свободные. Мы, над собой, — главные! Мы сами по себе.

«Каждому нужно своё место в мире», — как-то раз говорил дракон.

И что же, если оценить проблему математически, ноль, это тоже число.

— Скут, — он вновь обнял восторженную подругу. — Я придумал себе новое имя.

Страйф Персимон. «Хурма раздора». Не так красиво как Прелесть, но тоже ничего.

Глава двенадцатая «Под крылом левиафана»

---

Бон-Бон презирала законы. В любой их форме и выражении, любом соотношении, любой величине.

Что есть закон, это обязанность одного обидеть другого. Преступление — возможность. Наказание — обязанность. Преступник может причинить боль, а может и не причинить. Служитель закона зарабатывает на преступлениях, стало быть нуждается, чтобы общество поддерживало известный гомеостаз. В рамках законотворчества это называлось «Абсолютной теорией наказания». Вне рамок закона простым словом — садизм.

Больше законов, больше преступлений, больше преступников. Закономерный путь в никуда. Эквестрия по нему изрядно потопталась: от суровой классики первых веков, до «Теории некарательного воздействия» и дальше, через неоклассицизм и неопозитивизм. Словно маятник, страну качало то в сторону лечения преступников, то в сторону осознания, что вылечить невозможно, если использовать страх наказания, изоляцию или боль.

Проблема была не в преступниках, законниках или законах. Проблема была в самом понятии «преступление», а именно в естественном желании получить удовлетворение через чужие страдания: наказать обидчика, или обидеть другого, за то что все обижают тебя.

Или же просто потому что обижать приятно. Не все рождаются добрыми, это нужно было признать.

Преступление, это конфликт между жертвой, обидчиком и государством. Треугольник боли, усиливающий начальный сигнал. Конфликтология предлагала множество решений, которые Эквестрия долго не хотело принимать, но аболиционисты-криминологи — такие как сама Бон — в конце концов продавили: оставив законников, законы и наказания, преступников и преступления — сохранив конфликт между ними — но уменьшив те страдания, что они друг другу и обществу могли причинить.

Не каждый конфликт нуждается в разрешении. Не каждый проступок в наказании. Не каждый закон в исполнении. Суть борьбы не в этом. Абсолютное большинство преступлений, это порождения «культуры чести»: где убийца ищет мести, насильник удовлетворения, а грабитель обогащения — по той или иной причине потеряв веру в общество, справедливость и государственную власть. Возвращаясь к своей дикой природе, которая только и помогает защитить себя в условиях сегрегации, под прицелом неэффективных систем.

Благополучным становится не то общество, где все под копирку хорошие, а то, где каждому было бы хорошо; где, насколько возможно, счастье одних не достигается за счёт боли других; и где есть не только культура чести, но и культура справедливости, дающая любому своё место, как бы он ни был от природы слаб, ограничен или зол. В конце концов и эмоциональная тупость, и злоба, и слабость души — это стратегии выживания, созданные мудрой природой, чтобы пони уцелели в любых условиях среды.

Было бы крайней глупостью отказываться от них.

Пусть жеребцы с метками стражников охраняют лагерь Экспедиции — им ведь так нравится это. Пусть умные единорожицы со звёздами на метках пишут правила для своих друзей. Пусть бандиты грабят, убивают и насилуют — превращая причинение боли в высокое искусство: гордясь своими золотыми доспехами, продуманной тактикой и воинским мастерством. Гордясь тем, что другие гордятся ими. Гордясь собой, когда сдерживаются, видя в чужих глазах не только жажду крови, а в глазах близких доверие и теплоту.

К сожалению, сдерживаются они не всегда.

— …Смотри, моя милая Бон, — Дёрпи рассказывала, колдуя рядом с раскалённой плитой. — Для хорошего мороженого нам требуется ровно шесть желтков на бутылку ординарных сливок. Один стакан мелкого сахару и половина от палочки ванили. А поскольку сливки у нас получились пристойные, настало время желтков. Эй, Динк?..

— Ау?

— За работу, Динки-Динк!

Втроём они стояли вдали от лагеря, под полотняным навесом, разбитым между прибрежными ивами. Накрапывал полуночный, принесённый пегасами дождь.

Закусив губу, юная единорожица жгла рог. Чугунная плита на камнях грелась без дров и пламени, только на динкиной волшебной силе; рядом лежал крошечный флакон с образцом сливок, а чуть дальше подозрительно хохлилась парочка больших кервидасских кур. Тонкая игла глубоко уходила в сосуд под динкиным копытом, стеклянная трубка заканчивалась над миской, частыми каплями капала кровь.

Приблизившись, Бон видела, как кровь в миске вскипает, сначала белея, а затем и желтея. То сладкий, то отвратительно-сернистый запах бил в нос.

— Динк, здесь не требуется выдумка. Просто копируй. Используй материал, смотри на образец, поддерживай заклинание. Позволь узору эвокации вести тебя.

То, что они делали, было запретным. Преступным. «Репликация» Найтмер Мун, одно из полутора сотен лечебных заклинаний, которыми богиня поделилась с врачами Эквестрии в первые же дни войны. Конкретно эта формула — простейшая, доступная каждому жеребёнку — позволяла создать любую телесную жидкость, используя образец и собственную кровь. Разумеется, медики Экспедиции давно освоили заклинания Найтмер Мун, но армия их пока что не принимала, а жеребят тем более запрещалось учить.

Дёрпи это не заботило. Динки попросила, и уже спустя сутки тонкий узор заклинания покрывал чертёжную доску, пегаска учила, а сама Бон стояла рядом, чтобы вовремя их остановить. Под словом «вовремя» подразумевался тот момент, когда жеребёнку станет слишком больно, чтобы продолжать.

— …Смотри, Бон, — Дёрпи вновь обратилась, перемешивая яично-сливочную смесь, которую называла «льезон». — Нужно отделить желтки, смешать их с мелким сахаром, развести горячими, но не кипящими сливками. Положить разрезанную вдоль ваниль. Проваривать мороженое следует на пару, чтобы не вскипело. Если вскипит, то желтки свернутся и всё будет испорчено, получится у нас не мороженое, а невкусный омлет.

Это было омерзительно, но вместе с тем любопытно. Позволив себе лишь раз поморщиться, Бон-Бон смотрела не отрывая взгляд. Кулинария была её меткой и призванием. Карамель, торты и мороженное, лучший после пинкиного щербет — она умела многое, но лишь раз попробовав приготовленный Найтмер Мун пломбир убедилась, что не умеет ничего. Так вкусно в Эквестрии не готовил никто.

Только сегодня Бон узнала, что причиной того нежного вкуса был не особенно хитрый выбор растительных загустителей, а животное сырьё.

Отсюда вопрос, убивала ли тёмная богиня нерождённых цыплят? Похищала ли рожениц, чтобы получить сливки? Или пользовалась всё той же «Репликацией» — в её высшей форме — вместо образца обходясь собственной совершенной памятью, а вместо крови азотом из воздуха и углеродом из земли.

Если последнее, то в этом чудовищном блюде не было зла.

— Бон, Динки.

— Ау?

— Внимание, — Дёрпи широко улыбнулась, дунув на покрытую белой густотой лопатку. — Основа готова. Теперь добавляем тщательно очищенные от кожицы и истолчённые с миндалем фисташки. Обязательно в горячее, чтобы мороженому передался вкус. И обязательно растолчённые с одной третью стакана молока, чтобы орехи не давали жирного привкуса. А потом, хитрость, для особенно нежной консистенции начавшее остывать мороженное нужно через сито протереть.

Дёрпи знала многое, немыслимое для других — и даже недопустимое. Словно служитель кантерлотского архива, она наслаждалась этим знанием, смотря на остальных свысока. «Шок и трепет», — так она говорила. Невзначай Дёрпи могла рассказать, как освежевать погибшего или приготовить ростбиф; свободно говорила о пытках и насилии, и даже о том, что чувствует хищник, пожирающий живую, дёргающуюся в агонии плоть.

Рассказывая это, Дёрпи смотрела большими, широко открытыми огнистыми глазами, а Бон-Бон молчала, спокойно принимая взгляд. Хотелось понять, хочется ли пегаске испытать всё это, или ей достаточно знать вещи, недоступные другим.

Некоторых вело любопытство, как её саму, а некоторых — немногих — скрытая в глубине души хищная природа. С которой у них не было причин бороться, потому что такие пони не знали совести, чести, вины или стыда.

Последнее не было недостатком. Гораздо сложнее работать с теми, кто хищник по природе, но за это жестоко винит себя.

---

Закончив с желтками, они распрощались с наклевавшимися фисташек курами. Тщательно протёртое через сито мороженое остывало: полусонная Динки работала с деревянным венчиком, методично взбивая, а Дёрпи делала холодильник, смешивая с ледяной крошкой мелкую соль.

Сама Бон ненадолго отлучилась в лагерь, чтобы принести баночку шпинатной эссенции. Совсем немного, единственную мерную ложечку, она добавила к мороженому эту тёмно-зелёную пасту, у которой был лёгкий, едва уловимый запах и лишь чуть горчащий вкус.

Вот теперь мороженое было идеально. Запретное свершилось, никто не пострадал.

— Занятно… — прошептала Бон.

— Позволь угадать, о чём ты думаешь…

— Нет, Дёрпи. Лучше я скажу. Занятно, что как только Твайлайт узнает об этом, нас накажут. А Глоу будет больно, если до неё дойдёт. Поэтому, Динки…

— Кекс в глаз себе воткну!

Забавная клятва: самоистязание в ответ на предательство. Забавное преступление: без жертвы — и с жертвами, как только о нём узнают другие. Забавный, печально несовершенный мир.

— А вообще, не верю, что это сработает, — продолжила Динки. — Ну подойду я к ним за завтраком, ну угощу вкусным. А дальше что? Скут это не расколдует, а тот мерзавец будет похрюкивая моё мороженое жрать.

— Это вызов, Динк. Он тоже попытается что-нибудь для тебя приготовить, я говорю!

Дёрпи ответила сверху, лениво взмахивая крыльями. Вместо гребня она расчёсывала гриву острыми маховыми перьями, а вместо утреннего душа предпочла грозовую тучку, которую сама же и наколдовала над рекой. Потоки дождя и ветра от пегаски были такими сильными, что Бон морщилась, навес трепало, а сонная Динки прикрывала мороженное собой.

— А дальше-то что? — единорожка нахмурилась.

— А дальше у тебя будет полное право ударить его по носу. Наедине. Без Скут.

Динки передёрнуло.

— Я не хочу драться. Я просто хочу, чтобы он ушёл. Чего я добьюсь дракой-то? Лишусь второго уха?..

Маленькая единорожка лежала у остывающей плиты, одним копытом потирая рог, а вторым прижимая цельное ухо. Обрубка она вовсе не касалась, только изредка потирая начало тонкого шрама у виска.

— Быть может и лишишься, если дойдёт до ножей, — Дёрпи приземлилась, обтираясь большим полотенцем. — Но навряд ли. Не выгодно ему тебя обижать. И тебе его обижать тоже не выгодно. Вы друг друга до ужаса боитесь…

— Да блин, не то слово!

— А ты борись с этим, мысли утилитарно! Тебе нужна Скут, ему нужна Скут. Из одной Скуталу двух не сделать, поэтому, раз уж жеребчик зажался, сама приди к нему и потребуй компенсации. Он поймёт. Останься с ними. Выдуй сидра для храбрости, а к ночи снотворное, чтобы легче было уснуть. А утром, когда умоешься и причешешься, всё же дай ему по носу. Эреб в долгу не останется, вы передерётесь. Вы найдёте друг в друге пони, а не чудовищ. Ужас уйдёт.

— Твои советы…

— Даа, мне Бон уже высказалась. Охренительная у меня психотерапия. Но это работает, особенно пока рана свежая. Суть не в драке, а в предельно близком телесном контакте. Если не хочешь драться, попробуй объятия, сон в одной постели, петтинг, секс. Только без принуждения! А если не сработает, что же, мы всегда можем использовать медленный, но верный когнитивно-поведенческий подход.

Бон-Бон молчала, не вмешиваясь. Даже больше, чем с недавним мороженым, хотелось скривиться, и одновременно слушать, стараясь понять. Дёрпи была ужасным опекуном: в том смысле ужасным, что относится к жеребёнку как к инструменту для собственных целей. Использует нещадно — для разведки, обмана, влияния — легко награждая пряником, но не стесняясь и кнута. Не скрывая этого от приёмной дочери, и одновременно манипулируя ей своим словесным айкидо.

Динки была для пегаски ценностью. Ценностью, которой можно любоваться, смахивать пыль, протирать тряпочкой — продать с аукциона или выбросить, если трещина будет расти.

Между тем Дёрпи говорила дальше, теперь перейдя на честность и прямоту. Что, мол, с удовольствием скинула бы социализацию дикарей на приёмную дочку, дабы команда не разбегалась, а была под крылом. Что, мол, терпеть не может возиться с толпами жеребят, особенно когда Твайлайт назначила учить самых проблемных. И, наконец, что есть и другие пути.

— …А вообще, можешь забить и просто дождаться, когда река вынесет тело врага. Есть немалый шанс, что Скут разочаруется в жеребчике и сама к вам вернётся. Есть шанс, что Эреб разочаруется в ней. Есть шанс, что он подавится сливой. Есть шанс, что я плюну и сама их социализацией займусь…

Дёрпи забавно наморщила нос.

— Но тааак в лом. Времени вообще ни на что не хватает. Я думаю, Эреб был бы классным дополнением вашей команды. Как клирик. Файтер, клирик, вор и маг. Да и просто надёжным, равным вам с Блумкой товарищем. Наконец, жеребчиком в табуне. И не кривись, Динк, это, блин, важно! Это тот случай, когда надо сжать зубы, ловить, и со всей силы держать.

— У меня таких жеребчиков…

— Ни одного!

Динки стойко выдержала взгляд, а когда пегаска принялась играть в гляделки, зашуршала в мороженнице парой больших медных ложек. Показался первый пробный шарик — мягко-зелёный на вид — и Бон-Бон тут же протянула вафельный стаканчик, а вернее корзинку, шутки ради исполненную в виде птичьего гнезда.

— Вкусно?

И пегаска, и единорожица разом обернулись к ней.

Бон лизнула мороженое.

— Вкусно?!

Сложный вопрос. Знакомясь с разными семьями, она встречала жеребят, которые ненавидят супы или каши, солёное или кислое. Был жеребчик, который ненавидел сладкое, оттого что родился в семье кондитеров и от природы был склонен к полноте. Были семьи земных, которые терпеть не могли яблоки или груши, а попробовав даже самый сладкий фрукт кривились бы как от горечи во рту.

Вкус был слишком личным феноменом, чтобы о нём говорить.

— Так вкусно, нет?!

Шарик мороженого закончился. Это было жалкое подобие пломбира Найтмер Мун.

— Вкусно, — солгала Бон.

Динки мороженое понравилось, да и Дёрпи тоже, так что пришлось делать вторую партию. В этот раз донором крови была Дёрпи, а потом и сама Бон. Большие кервидасские куры уже улеглись спать, так что новые желтки единорожка делала по памяти — а вернее, по наитию — и справилась она гораздо, гораздо лучше, чем в первый раз.

Наконец, вусмерть уставшая, Динки уснула, а пегаска, закончив с украшением мороженого, перенесла её в дом. Не в ту палатку, где маленькая единорожка допоздна засиживалась с Блум и другими жеребятами, а в чердак над фахверком школы, который Дёрпи себе потребовала, когда ей поручили учить выживанию самых проблемных жеребят.

Это было ошибкой. Твайлайт нередко ошибалась, но в этот раз переступила черту. Нельзя поручать жеребят военному преступнику. Слишком опасно. Нельзя.

---

Кроме прочих ошибок, был случай месячной давности, когда Дёрпи цинично подставила троицу жеребят. «Мне был нужен живой щит», — так она это объяснила. «Ценность их жизней меньше, чем жеребчика из Замка», — так оправдывала себя. А на вопрос: «Почему?» — отвечала просто: «Доверьтесь мне, я профессионал».

Это был тот нередкий случай заблуждения, когда преступник считает себя законником, на стороне которого естественное право сильного творить зло. Чтобы противостоять этому раньше существовало ещё больше законов, комиссий, судов. Наверняка в прошлом пегаску бы наказали, но сейчас Бон-Бон просто была рядом с ней, стараясь объяснить, почему Дёрпи не права.

Сложность была в том, что Дёрпи мудрее её.

— …Власть должна быть слабой, насколько мы отважимся. Системы маленькими, независимыми и эгалитарными, насколько мы отважимся, участники уязвимыми, насколько мы отважимся. Всё это будет сдерживать причинение боли.

Пегаска вольно цитировала «Пределы наказания» — книгу о судебной системе, которая три десятилетия назад избавила Эквестрию от последних тюрем и преступников. Концепция «Войны с преступностью» сменилась идеей мира и взаимных уступок. Воров, насильников и головорезов меньше не стало: их число даже выросло — троекратно — но в сумме уменьшилась причиняемая ими боль.

Это в точности как на войне. Боли становится меньше, когда тотальная война сменяется конвенционной, а врага признают равным себе. Вор не грабит, грабитель не калечит, насильник не убивает жертву, а убийца, плюнув, идёт в гвардию — потому что там все свои.

Дёрпи, например, давно носила на груди звёздный щит гвардии. Теперь же она говорила, между делом снаряжая картонные трубки для новой партии свето-шумовых гранат.

— …Сложность в том, что мы не знаем, что такое боль и как её градуировать. Каков предел боли, допустимый для развития общества? Для контроля общинного поля? Для сдерживания врага? Чтобы постичь существо боли, нужно понять суть добра и зла. Я воздерживаюсь от такого рода суждений.

Действительно, злой пегаске не хватало смелости. С другой стороны, избыток решительных мер тоже не всегда был благом: Найтмер Мун устроила ад в стране, дракона убили, а жеребёнок едва не погиб. Ошибки? Ошибки. Как и абсолютное большинство преступлений. Типичные ошибки, которых с помощью верной организации общества можно было бы избежать.

Первый шаг — восстановить систему сдержек и противовесов. Разделить власти, организовать полноправный совет. Твайлайт с Шайнингом посмели возразить, и тогда они с Дёрпи тоже поступили жёстко. Восстание жеребят показало начинающим тиранам, насколько они уязвимы. Право же, миру достаточно и одной Найтмер Мун.

Второй шаг — укрепить содружество. Найти общую цель, единство морали, сблизить пони и других. Поэтому нельзя держать жеребят взаперти, нельзя запрещать им пробовать новое и уж тем более нельзя запрещать дружить. Экспедиция здесь не для того, чтобы делать всех хорошими: иногда лучше сжать зубы и побыть хорошими для других.

Третий шаг — найти место в мире. Включиться в торговлю, прославиться помощью, стать частью чужой страны. Десять тысяч пони, это песчинка. Нужно честно признать, что вскоре эта песчинка растворится в огромном мире вокруг. Независимости не будет, как бы ни хотелось этого: десять тысяч не должны править многомиллионной страной.

Но даже единственная песчинка может очень ярко сверкнуть.

— Дёрпи, — Бон обратилась, закрывая ящик с готовыми «Вспышками». — Как ты смотришь на то, чтобы доверить воспитание дочери нам с Глоу?

— Запрещаю, — кратко ответила пегаска.

— Большие планы? Расскажи.

Огнистые глаза пегаски смотрели прямо, смущённо. Грива взвилась соломенным облаком, когда Дёрпи помотала головой. А затем задумчиво, даже виновато, подняла взгляд к потолку.

Маленькая единорожица спала наверху, а в классной комнате, где они беседовали, было пусто и спокойно: жеребята держались подальше от школы в это раннее утро выходного дня. В будни, впрочем, тоже. Приходилось отлавливать, уговаривать, убеждать — и даже платить за учёбу. Жеребятам — в особенности земным — не хотелось учиться физике и стихосложению, ведь выгода не очевидна; а мир не для того боролся с тюрьмами, чтобы держать в них детей.

— И всё-таки расскажи, — Бон вновь попросила. — Это важно для взаимного доверия.

Пегаска подняла бровь.

— Тогда выслушай мои мысли, — Бон поднялась. — Я думаю, через год Твайлайт начнёт выгорать, а через два года совсем огрубеет. Три года, это предельный срок её службы на высшей должности, дальше нельзя. Динки же, напротив, способный лидер. Магию её мы подтянем, дипломатического опыта она наберётся сама, а затем она станет полноправным послом в совете Экспедиции.

— Ей будет семнадцать, — Дёрпи заглядывала в глаза.

— Да. Мягко напомню, что сейчас наши лидеры, это Шайнинг и Рэйнбоу. Первый жеребец, а вторая семнадцатилетняя бестолочь. Но проблема не столько в этом, сколько в том, что из них с Твайлайт плохая команда. Они больше спорят, чем работают сообща. Думаю, Блум скоро превзойдёт Твайлайт в планировании операций. Эреб, это наш путь к семьям местных правителей. А Скут, это та пони, которая не позволит товарищам по дури умереть. Команда всегда сильнее одиночки, а Твайлайт, к сожалению, не командный игрок.

Дёрпи нахмурилась, но Бон продолжала:

— …По-юности Динки с командой будет проще принять здешние правила политики и жизни. Меньше конфликтов с местными властями, больше взаимодействия. Ими будут манипулировать, естественно, и поэтому не придадут значения тому, что мы тоже формируем местные власти, используя сторонние и более жёсткие средства.

Дёрпи смотрела задумчиво.

— Я угадала? — уточнила Бон.

— Многое.

— Тогда ещё одна мысль. Личное мнение. У тебя слабость к подросткам. Ты не доверяешь взрослым и влюблена в жеребят.

Сначала неловкая, а затем и азартная улыбка появилась на мордочке серой пегаски. Взмахнув крыльями, она метнулась ближе, нос уткнулся в нос.

— Не осознавала этого? — Бон прищурилась.

— Ещё как осознавала! — Дёрпи улыбалась до ушей. — Ты страшная. Ты страшнее меня!

Закрыв глаза, Бон поморщилась. Дёрпины крылья обхватывали спину, почти касаясь бёдер и живота — и это было не очень-то приятно. Нормальным пони нравились прикосновения, но она лично не была нормальной пони. С самого детства. Никогда. Она пыталась: дружила, любила, верила в будущее — создала семью и родила дочь. Хотела лучшего места для неё и не знала жалости. В итоге осталась одна.

Конечно же она изучала законы, пытаясь вернуть сбежавшего после очередного переезда жеребёнка. Писала богине, убеждала других, собрала немалую силу за спиной. Право подростка выбрать любовника вместо семьи, что за безумный прецедент?.. Она добилась своего и вернула дочь, поскольку аргументы противной стороны были гораздо слабее.

А затем дочь погибла, потому что хотела и могла.

---

Наступило светлое утро, закончилась столь же светлая ночь, а одна смущённая пони возвращалась домой, аккуратно ступая по чёрной гальке набережной. Путь состоял из шагов направо, шагов налево, а иногда и из возвратов, за которыми следовали длинные скачки вперёд. Среди серебристых и малахитовых камешков, чёрная галька виднелась редкими точками, а после прыжка так и норовила выскользнуть из под копыт.

Бон-Бон любила этот ритуал. Очень бодрящий, полезный как утренняя гимнастика, освобождающий для чего-то простого и ясного мечущийся ум. Раньше были и другие ритуалы, но постепенно, год за годом, она заменяла самые бесполезные из них, пока не остались только лучшие, ставшие частью жизни. Умывание, например, всегда начиналось справа налево. Кулинария сочеталась с песочными часами и счётом вслух. Прощания были обязательны после каждой встречи, а сопровождались прямым взглядом в глаза.

Последнее было сложновато, когда ты пони, погубившая своего жеребёнка. И, стоит признаться, никогда не любившая детей.

Отношения в семье, к сожалению, нельзя свести к правилам общежития, взаимной выгоде и совместным ритуалам. Дети нуждаются в теплоте: не в том гнетущем холоде, когда родители заняты только своими делами; и не в той духоте, когда опеки становится слишком много. От одиночества жеребята грубеют, часто обижая себя и других; а от чрезмерной заботы превращаются в бесформенную массу, которая уже никогда не достигнет того, что их природные таланты могли бы дать.

Этот тонкий, тонкий баланс. Немногие взрослые способны его нащупать: мудрые выбирают холод; глупцы — чрезмерное тепло. Но, вот занятное открытие, — жеребята всегда знают, что им нужно здесь и сейчас. И более того, знают лучше. Кто-то любит учиться в прохладе, кто-то отдыхает в тепле, кто-то хочет чередовать обжигающий холод с удушающей, доходящей до порабощения опекой — и растёт при этом, познавая мир и себя. Так получается, что потребности ребёнка редко совпадают с тем, что семья может ему дать.

Эта ничтожная, хрупкая, крошечная нуклеарная семья. Этот огрызок, созданный промышленной революцией. Это чудовище, принёсшее в мир столько боли, сирот, самоубийц. Эта нелепая попытка выступить против природы, когда-то создавшей пони стадными животными — живущими в больших, дружных табунах. Где семья никогда не подстраивалась под жеребёнка, поскольку у каждого маленького были десятки взрослых на любой вкус. Где все свободно дружили, влюблялись, помогали друг другу. Где были личности, а не социальные роли: учителей, родителей, школьников — детей и взрослых — надсмотрщиков и священных коров.

Ах да, табуны не развивались. Бизоны, яки, овцы кантерских предгорий и борейские кабанчики — все до сих пор жили большими и дружными общинами. Им было неплохо. Среди них не было одиноких Динки, одичавших пегасок и бросающихся с мостов детей. Не было мегаполисов, потому что аграрные общины в них не нуждались. Не было наёмных рабочих, ибо жизнь в общине лучше, чем служба кому-то, кого даже не знаешь в лицо.

Зато в Эквестрии были больницы, школы, железные дороги и стальные корабли. Зато в Эквестрии не умирали младенцы и роженицы, а мобильные нуклеарные семьи создали класс наёмных рабочих, торговцев, служащих — горожан.

Всех тех, кто на костях единичных подростков построил этот прекрасный Омелас.

— Прекрасный Омелас…

Выйдя на пока что пустую площадь города, Бон размышляла, оглядывая здания вокруг. Вон Дёрпина школа, где всё-таки старались увлечь младших учёбой, а не просто ставили оценки, ещё больше унижая слабейших детей. Вон Динкин «Весёлый кабанчик», где вечером обещают поставить очередное приключение Дэринг Ду. А вон и магистрат, где неспящие твайки, бумаги и снова бумаги. Где можно поговорить, объяснить, потребовать — поставить подпись — и Дёрпи убедят оставить приёмную дочку в покое, чтобы у неё наконец-то появилась нормальная семья.

Эпплы, например. Земные будут только рады взять единорожку к себе. Или она сама с Глоу. Потому что подруга в семье отчаянно нуждается, да и она тоже, чтобы оставить прошлые грехи. Или Шайнинг с Твайлайт — ужасно одинокие пони, которые даже спят по-отдельности, хотя сами — брат и сестра. Словно осколки. Осколки чего-то цельного, разбитые прогрессом, заботами, недавней войной.

Бон толкнула носом дверь магистрата.

— Что-то случилась? — драконьи глаза сверкнули из-за приёмного стола.

— Случится, если мы ничего не сделаем, — призналась Бон.

Присев рядом, она поведала чудовищу собственные мысли. О маленькой Эпплблум, которая в детстве потеряла родителей, а потом вместе с сестрой и братом пыталась спасти беднеющие с каждым годом сады. О Глоу, которая ради учёбы в Кантерлоте бросила и любимого жеребчика, и друзей, и семью. О Твайлайт, которая никогда не знала близости, и разве что с братом получала капельку семейного тепла. О самом Шайнинге, в котором тот же холод переродился в убеждения. О Динки, которая по-детски влюбилась и хочет быть любимой, а в ответ получает жестоким «ты мне не нужна».

Об осколках и снова осколках, которые кое-как цепляются друг за друга, называя это жалкое действо семьёй.

— Выговорилась? — спросил дракон.

— Хм, нет. Я не из того сорта пони, которые приходят поныть, — Бон подошла ближе. — Я думаю, что нашла решение, которое сделает нас, бедолаг, немного счастливее.

— Включая меня? — дракон поймал взгляд.

— Нет, исключая. Ты не такой как мы.

Зайдя за конторку, Бон нашла шкаф с бланками для официальных дел. Попросила ключ у дракона. Получила его, открыла, отыскала подходящий лист. Соглашения об опеке не были такой уж частой вещью в Эквестрии, но тем не менее существовали правила: опекун обязан одно, опекун обязан другое; жеребёнок имеет право на то, имеет право на это. Наивно-прецедентным языком юристы пытались описать нормальную семью.

Нуклеарную, разумеется. Которая и была причиной всех бед.

— Что ты делаешь? — когда она занялась оформлением, спросил дракон.

— Граф социальных связей, — Бон показала черновик. — Смотри, в Экспедиции десять тысяч пони. Чуть меньше двух тысяч семей. Если расположить их иерархически, это будет примерно как пять в шестой степени. То есть дистанция от вершины, где Твайлайт, до основания, где жеребята, это шесть касаний. Но если объединить в кластер горизонтальных связей, ограниченный числом Данбара, дистанция от Твайлайт до любого жеребёнка сократится всего до двух-трёх касаний. Для этого мы должны объединить две тысячи нуклеарных в полторы сотни традиционных семей.

Дракон смотрел равнодушно, но она всё равно говорила, заглядывая в его пустые, хищные глаза.

— …Нам нет смысла поддерживать нуклеарные семьи. Это не даст никаких преимуществ для десятитысячной популяции в чужой стране. Даже наоборот, маленькие семьи будут легче откалываться от Экспедиции, разобщая нас. Мы все должны держаться вместе, одной общиной и одной семьёй.

— Ты испытываешь речь на мне? — уточнил дракон. — Зачем?

— Я хочу привести в пример сообщества Драконики, а именно клан Синигр. Где полторы сотни твоих сородичей живут в согласии, каждый опекая своё зебринское поселение, но при этом решая общие проблемы совместно с остальными в городе дворцов.

— Получается плохо, — возразил дракон.

— Конечно. Это против вашей природы. Меня всегда удивляло, что драконам для развития общества пришлось создать общину, а нам раздробить большие и дружные сообщества на крошечные осколки семей. Отсюда вопрос, неужели развитие, это синоним боли? Потерь? Сирот? Самоубийств?

Дракон промолчал.

---

Бон-Бон работала, оформляя сначала предложение реформы, а затем и новый бланк, который все согласные должны были подписать. На этом бланке были линии, связывающие россыпи точек, короткие правила общежития для старших и младших, а в центре рисунок, где десятки гривастых фигурок стояли на фоне большого общинного дома, выстроенного Экспедицией специально для них.

Не все пони были такими уж грамотными, чтобы зарываться носом в кипы документов. Не все нуждались в абсолютной точности формулировок, и не все хотели жить по законам экономики, которые едва ли каждый десятый осознавал. Но было одно, с чем пони в общем-то соглашались: как бы ни старались главы Экспедиции, они не сделают чуда в первый же год. Нельзя из ничего выстроить две тысячи уютных домиков, водопровод и канализацию. Нельзя жить в палатках и землянках. Нельзя без оглядки смешиваться с чужими, или отбирать чужое жильё.

Которое, к тому же, недостойно изысканного вкуса эквестрийских кобыл.

Поэтому давайте сделаем иначе. Пусть будет не две тысячи, а всего полторы сотни домов: больших и красивых, как ратуша, с верандами и крышами в мягкой тростниковой соломе. С удобными кухнями и просторными саунами, с огромными окнами, которые освещают уютные залы, но без тех крохотных квартир, к которым все так привыкли в доходных домах. Не нужно этого, просто не нужно. Давайте спать вместе. Давайте спать вместе с теми, кто нравится; есть ужин от тех, кто по-настоящему любит готовить, а заботу о доме предоставить пушистогривым умницам земным.

Сила ведь в дружбе. В той дружбе, где жители доходного дома говорят друг другу «привет» и «спасибо», случайно встречаясь на лестничной площадке. В той дружбе, где семьи из пригорода вместе делают «Зимнюю уборку», объединяясь в команды и вместе уплетая большой черничный пирог. И наконец в той дружбе, где стены между семьями вдруг открываются дверями. Где жеребята могут до утра играть в доме клёвой розовогривой земной; наслаждаться уютом под крылом тихой пегаски; добыть свою первую монетку, помогая в яблоневом саду — и, самое главное, не висеть на шее той единорожицы, которая холодная, просто потому что холодная. Которая живёт работой, а работает так, чтобы всем в общине хватало всего.

Сила в культуре. В той культуре, где жеребёнка учат не лакать из общей миски, а отлить себе суп в чашку с тонким носиком; взять кусочек баклажана палочкой и держа её в зубах протянуть другу; съесть вафельную трубочку, обкусывая её с незнакомцем с обеих сторон. Сила в этикете, что заставляет до обеда погрызть мятный корешок, почистить копыта; принять помощь в ванной, заплести подруге гриву и хвост. Сила в самоконтроле и достоинстве, к которому все привыкают с первых лет жизни. Сила в общности, которая учит дарить поддержку и без гордыни принимать её.

А ещё сила в свободе. В свободе сплотиться ради общего будущего, или жить отдельно, если одиночество милее вольной душе.

Поэтому будут палатки и будут землянки, будут сами-по-себе жеребята и вычурно украшенные доходные дома. Будет открыта столовая, больница и общая баня, козий банк с торговыми лавками и планёрный маршрут. Всё то, что называется инфраструктурой и социальными программами — сутью цивилизованного общества. Осколка этого общества, нагрузка на который непомерно велика. Словно на маленькую Твайлайт, которую теребят со всех сторон: и которой стало бы гораздо легче, если бы хотя бы половина семей, объединившись в общины, стали бы опорой друг для друга и для неё самой.

— Так это будет выглядеть, Спайк. — Бон закончила последние правки. — Мы сэкономим миллионы рабочих часов. Снизим потери от нездоровых жилищ. И ошибка родителей больше не станет трагедией для жеребёнка, если у каждого будет несколько мам и несколько отцов.

— Не взлетит. Город дружбы распался.

Надо же. Он читал.

— Мистер дракон. В мире не бывает абсолютных успехов и абсолютных провалов. Всё состоит из градаций и взаимосвязанных систем. Удачных решений, или несостоятельных, по сумме сложившихся условий и причин. То, что я вижу, будет успешнее военного коммунизма, который мы имеем сейчас.

— Мне подписать?

— Буду очень признательна, — она вильнула хвостом.

Мгновение, лёгкий запах гари, и дракон, не озаботившись стилусом, кончиком вдруг раскалившегося когтя вывел подпись, а затем ещё несколько слов. «Владею магией, знаю законы, умею проектировать и строить, обещаю защиту, буду главой семьи».

Она сидела несколько мгновений, изучая драконий взгляд. Затем кивнула. Кто не пробует, тот и не получает ничего.

— Обожаю готовить, — она вывела после своей подписи. — Люблю обнимать каминные трубы, спать днём и читать вслух по вечерам. Устроим литературный клуб?

Твай это наверняка понравится: у неё ужасно устают глаза. И кому не нравятся кулинарные пони?.. Разве что другим таким же кулинарам и кондитерам: но больших домов с просторными кухнями хватит на всех. Хватит и собраний по увлечениям, взрослых и жеребячьих, хватит и соперничества между ними; хватит и кобылок, которые битком набьются рядом с Шайнингом, и очкастых жеребчиков, которые от Тваечки без ума. А она сама об этом не подозревает: только работает от утра до заката, чтобы вечером вернуться под защиту дракона, в пустую комнатушку на втором этаже ратуши и одинокую постель.

Между тем когда-то младшие земные спали с родителями под одним одеялом; когда-то мимо пролетавшие пернатые жеребята просились к ним в гости, чтобы собраться у камина большим цветастым ковром; а сельские простогривые единорожки накалывали на рог яблоко, чтобы никого случайно не поранить в этом море объятий, щекотных перьев и нежно тыкающихся носов. Кому очень хотелось, те убегали с любимыми; а кому и так хорошо, те оставались, наслаждаясь песнями и историями, ролевыми играми и шутливой борьбой. Засыпая, все касались друг друга, а просыпаясь, не спешили вставать, пока из мира снов не вернутся друзья. Потрескивание камина смешивалось с запахом печёных каштанов и вчерашней бани, где все они тёрли друг друга щётками, а тут и там угадывались коричные, миндальные, мускатные ароматы знакомых кобылок и жеребчиков, знавших друг друга с рождения, самых разных страт и возрастов.

Эта близость была жестоко изранена промышленной революцией, когда появились доходные дома и домовладельцы, а осколки семей в поисках своего призрачного счастья отправились переезжать по миру, меняя деревни на сёла, а сёла на города. Мало кого заботило, какой ценой жеребёнку даётся смена школы, дома и круга общения; во что обходится разделение детей по классам возраста и образования, отделение лучших от худших, талантливых от послушных другим. Так общины потеряли лидеров, единство и доверие, в городах появились избираемые мэры, а демократия в её чистой форме сменилась меритократией, властью лучших, которые легко зарабатывали доверие подопечных и с той же лёгкостью торговали им.

Отныне власть принадлежала таким пони как Динки и Твайлайт, Шайнинг и Рэйнбоу, Дёрпи и она сама. Лучшим из лучших, умнейшим из умных, хлебнувшим достаточно горя, чтобы не завести других в беду. Но в сравнении с пони прошлых поколений — ужасно одиноких. Превозносящих это одиночество, словно достоинство, ценное само по себе: уже не зная другой жизни, или, того хуже, желая достижениями цивилизации себя оправдать.

Она видела, как всё началось и чем оборачивалось. Ей было уже не двадцать, не тридцать и даже не сорок. Она могла судить.

---

Магистрат неспешно просыпался. Мимо прозевала растрёпанная Твайлайт, дракон отвлёкся на первых посетителей: которые разом и щебетали по-оленьи, и недружелюбно хрюкали — во всём обвиняя гвардейских пегасок, кои ставят свои палатки где заблагорассудится, а затем раздают маленьким сладкое и острое, отчего один особенно дурной оленёнок прячется среди динкиных, нацепив парик и накрасившись под пони, а у пришедших играть пантомиму свинок разболелся живот.

Ужасная суета.

Они со Спайком в основном молчали, записывая бесконечные жалобы, просьбы и протесты. «Твайлайт крадёт мои доходы!» — рычала личность с монетами на метке, подступая справа. «Мы должны очистить мир от буржуазной чумы!» — кобылка слева притащила в ратушу осадный арбалет. «Слабые должны бояться сильных», — утверждала белая светлогривая особа, тыкая в свинок указующим копытом; а под потолком на своих перепончатых крыльях кружила козочка из динкиных, которая грозилась: «Только встаньте на пути дружбы, мы весь мир сожжём!»

Расчертив картонный лист на четыре поля, Бон рисовала разноцветные рожицы. Одни справа, а другие слева, одни сверху, а другие снизу. Там этатисты, здесь анархисты, там благородные, с другой стороны зоофилы — а в середине этого бушующего моря те, кого называли центристами, и кто просто хотел, чтобы всем в мире жилось хорошо. Очевидно, центристов недолюбливали все.

В делах и размышлениях пролетела четверть суток, прозвенел полуденный колокол с часовой башни, и Бон, осторожно вытянув Твайлайт из круга посетителей, повела их всех на обед. Сегодня это был густой минестроне с обжаренными овощами и пряными галушками; удивительно вкусный, как южная тыква, борейский картофель; а ещё большая ваза лимонных мармеладок, которые Бон-Бон готовила вчера, до динкиного мороженого, а теперь, позёвывая, разносила от стола к столу.

— Твай, прочитай пожалуйста, — Бон оставила свои записи перед грустной единорожкой, а когда та кивнула, сразу же взяла в зубы раскрашенный в виде комикса бланк.

Если дело нужно сделать — сделай его сейчас.

— Дёрпи, подпиши пожалуйста.

— В чём суть?

— Мы со Спайком, Твайлайт и Глоу берём Динки под опеку. А поскольку ты против, давай возьмём и тебя.

Пегаска отложила миску. Поднялась. С коротким фырканьем вытянула монокль из под махового пера.

— …Мы и других возьмём. И Скут с её похитителем, и Шайнинга, и Рэйнбоу Дэш. Блум с её сестрой и бабушкой научат нас, как живут большие и дружные земнопоньские семьи. Мы будем спать, есть и умываться вместе, чтобы никто не замыкался на собственных бедах, и каждый в Экспедиции мог обратиться к любому из нас. Мы сделаем круг вместо россыпи точек, показав другим достойный подражания пример.

Дёрпи просмотрела заметки. Подняла взгляд.

— Рассказать, в какой заднице был Мэйнхеттен, когда там правила мафиозная семья?..

— Я знаю, — Бон тоже прищурилась.

— Тогда ты должна понять, почему Тия так бешено боролась со всевозможными Спарклами и Эпплами. Их сговорами и монополиями, их великосветской дуростью и тягой повсюду понаставить единокровок своих.

Можно было не продолжать. Свои — неэффективны. Просто есть цивилизация, где половина жеребят умнее среднего, а половина тупее. Где каждый десятый амбициозный, а каждый сотый удачливый. Где каждый тысячный сочетает эти качества, а каждый стотысячный может встать с богиней наравне. Между тем, занятно, что в мире живёт больше полу-миллиарда копытных, и пони в этой деревне — знатная семья. Занятно, что лучшие умы Эквестрии обычно выходят из чистых кровью благородных семейств.

И да, все они — единороги.

— Дёрпи, ты сама говорила, что Селестия — консерватор и расист. И это достойно. Кто-то должен заботиться о близких, чтобы они росли умными и сильными, и сами помогли подняться своим младшим друзьям.

Ключевое слово — «друзьям».

— Давай дружить? — предложила Бон.

---

Присев рядом, за вазочкой мармелада, они с пегаской смотрели, как на обед прибежала наконец-то проснувшаяся Динки — подошла с корзиной к жеребчику, поставила, метнулась за дверь. Вскоре двое уже похрустывали мороженным, а светлогривая и пушистогривая мордочка подглядывали из окна.

— Есть мысль, созвучная твоим рассуждениям, — после долгого молчания заговорила Дёрпи. — Нам нравится быть ранимыми.

Бон поймала взгляд.

— …Мы специально отращиваем иглы и колем друг друга, чтобы убедиться, что границы существуют. Между расами и породами, между семьями, между индивидами в семье. Развиваясь, социальная вселенная выбирает путь большого разрыва, с целью сбросить оковы культуры с наших лучших умов. Мы или мурлыкаем как эстоладские ёжики, подрезая нашим динки иголки, или держим дистанцию, совершая великие дела.

— Или совмещаем.

— Ага-ага, как в наших понивилях, которые теряют лучших и тупеют день ото дня. — Дёрпи отмахнулась, но уже через миг вернула к ней извиняющийся взгляд: — Ты видишь одиночек, Бон, я вижу индивидуалистов. Которые создадут банки и школы, фабрики и торговые фактории, завоевав для будущего наступления Эквестрии новые берега. Бит станет мировой валютой, а наши товары знаком качества для восточных племён. Так жизнь даже беднейших из нас улучшится, поскольку в бюджете появится гораздо больше средств для социальных программ.

Конечно. И Эквестрия, из мира понивилей, превратится в мир мигрантов и торговых портов. Может, где-то и останутся общины, только жалкие и слабые: куда будут переезжать грустные пони, чтобы под присмотром волонтёров жить в совместных домиках и неловко пытаться в дружбу, уже давно позабыв ту культуру близости, где сельские жеребчики могли обнять в постели мимо пролетавшую пегаску, ничего дурного не имея за душой.

Дёрпи не хотела сотрудничать — нужно было это просто признать. В точности как те пегасы, которые до седых прядей кружили свои кругосветки, забыв о том, что где-то в семьях земных подрастают их жеребята. «А где папа?» — спрашивает такая кобылка, и приходится читать вслух путевые заметки, а она слушает, подняв ушки, мечтая посетить однажды волшебный Маэт-Кэр.

Бон сжала губы, мотнула головой.

— Внимай, Дитзи Ду, я не буду играть с тобой в благородство. Мы создаём не просто общину, а общество индивидуалистов. Богатых и влиятельных, желающих изменить мир. Мы будем удерживать друг друга от ошибок, мы будем помогать друг другу средствами, грани нашего образования засияют нашим внутренним светом, освещая путь остальным…

Пегаска смотрела, прищурив большие огнистые глаза.

— …Так что решай, «Неуклюжие копытца». Ты или с нами, или вместе с дочерью остаёшься смотреть со стороны.

Дёрпи прижалась нос к носу, смотря сквозь пламенеющие искры в узких антрацитовых зрачках. В столовой между тем стало очень тихо: Динки отвела взгляд от своей немезиды, чтобы вместе с Блумкой оглянуться на них; жеребчик пряднул ушками, почесалась Скуталу; и даже Твайлайт отвлеклась от своих гостей с рогами и пятачками, махнув копытом. Мол, потише пожалуйста, мы тут обсуждаем серьёзные дела.

Пегаска заговорила почти шёпотом:

— Предположим, я заглотила наживку. Предположим, я ещё не возненавидела преступные семьи, тайные общества, сговоры корпораций и порождаемые ими бесконечные потоки дерьма.

— Большой опыт?

— Фундаментальный, — Дёрпи опустила взгляд.

Что же, иногда следовало довериться профессионалу. Значит не будет тайных вечерень, расписанных языками пламени плащей и шифрованных писем. Не будет строгих правил этикета между своими и снисходительности к чужакам. Не будет открытости и покаяния, свободных мыслей и искренних чувств. Только угрюмые рожи в магистрате, которых слева осаждают левые, а справа правые, все дружно называют центристами — и даже нельзя ответить тонкой улыбкой, в кругу своих посмеиваясь над теми, кто по-юности ещё не осознаёт сути систем.

Спрашивается, зачем так жить?

— Ммм… Дёрпи, — Бон поджала уши. — Всё же подпиши, пожалуйста. Я думаю, Динки с Блум понравится играть в тайное общество. Я думаю, это даст нам то особенное чувство единства и тепла…

— Не продолжай, я осознаю выгоды. Я просто пытаюсь подсчитать вред. Ты обещаешь остановиться, когда я скажу?

Кивок, и пегаска вытянула карандашный огрызок — такой искусанный, будто сотня скуталу аж до грифеля прогрызали его. Бланк заскрипел под копытами. Перья почесали вздёрнутый нос.

— Как назовёмся? — Дёрпи подписалась, закончив имя коротким штрихом.

— Братством порядка?

— Орденом феникса, — шепнула до сих пор молчавшая Глоу, невидимкой стоящая позади.

---

Вечернее Солнце начинало тускнеть, скоро должен был подуть прохладный ветер от неспешно журчащей Серебрянки, но город Экспедиции и не думал засыпать. Вон Твайлайт, отмахнувшись от ужина, носилась между библиотекой ратуши и гвардейскими казармами; вон Динки втолковывала что-то жёсткое толпе оленьих мордочек, пока один оленёнок вдруг не боднул её по боку, перебегая обратно к своим. А вон и две неуёмные личности, которых снова загнали в баню перед ужином, и которые, имея на всё своё мнение, не хотели авторитеты признавать.

— …Дёрпи, мы в этом не нуждаемся, — говорил тот жеребчик, поджимая уши. — Скуталу только вредят ваши идеи равенства и чрезмерные знания. Ты должна осознать, что пони отличаются и составом крови, и конституцией, и строением мозга. Поэтому общее образование — огромная ошибка. Мастер должен учить неофита, глава семьи своих жён и детей, а соратник соратника. Простите, но нет, завтра в школу мы не пойдём.

Пегасёнка с огромными глазищами стояла неподвижно, а пегаска напротив прижимала копыто к лицу. Слышалось, как она предлагает этим двоим благодарность за помощь с лекциями и уроками, но жеребчик хмурится и мотает головой; предлагает монетку, а тот только сжимает зубы и просит вернуть украденное; говорит о важности репутации, а Эреб только фыркает: мол, начните с себя.

О Селестия. Такой упёртости Бон не встречала даже среди понивильских жеребят!..

— Это потому что у нас кобылы главные, — шепнула Глоу. — Обрати внимание, как у парня сужаются зрачки, когда на него давит старшая кобылица; а Шайнинга он слушается беспрекословно. Ты называла это культурой чести, так?

— Ага.

— В точности как у бизонов. Они роют землю копытом в ответ на прямой взгляд, бросаются в драку за любое оскорбление. Пока не покажешь силу, говорить с таким бесполезно. Компетентной и ответственной силы государства они не знают, а потому и не признают.

— И не узнают, если унижать.

Культура чести, это культура защиты. А вернее самозащиты — в тех условиях жизни, где если не отвечать ударом на любое нападение, то тебя скинут с места в иерархии племени: обделят вкусным на обеде, накажут за проступок другого, кобылку отберут.

Хорошо, что кроме культуры чести существовала и культура достоинства: культура сильного общества и ответственного государства — где все разные, но все свободные. Где можно обозвать козу пусторогой, а она назовёт тебя грязнопони, а затем подумать об этом, да и извиниться — и услышать извинение в ответ. Ведь та же козочка покупает у тебя мармеладные трубочки, а ты у неё пряные травы предгорных лесов. Не очень умные пегаски называли культуру достоинства толерантностью, после чего долго и заливисто хохотали. На самом же деле культура достоинства была рождена торговлей, а именно теорией игр с положительной суммой, где обидеть другого, практически то же самое, что и обделить себя.

Проблема была лишь в том, что некоторые бесполезны, а другие беззащитны. И беззащитных очень, очень выгодно обижать. Тут-то и приходило на помощь государство: с его твайками и мэрами, кредитными историями и детективными агентствами, со злющей гвардией и белокрылым левиафаном наверху. Наконец, с репутацией, которая есть общая сумма деяний. Которая может сказать, что нет доверия Эпплам, ибо они по уши замарались, подговорив одну пегаску согнать на сбор урожая лесное зверьё; зато есть доверие Пирусам, которые платят честную монетку жеребятам за каждый собранный ящик, а потом те же монетки оказываются в кондитерской и городской казне.

А ещё Пирусы богаче. Умнее, успешнее, удачливее. Культура чести фильтрует невостребованных, лишая их права на продолжение рода. Культура достоинства исполняет ту же функцию. Эволюция есть эволюция: рода ли, общества, или экономических систем.

— Я думаю, он приживётся, — высказалась Бон. — Рэйнбоу же прижилась.

Глоу ответила лишь спустя несколько мгновений:

— Вопрос не в том, приживётся ли он. Вопрос в том, настолько ли мы безумны, чтобы держать рядом с жеребятами мальца с потенциальной энергией пороховой бомбы.

— Потенциальной энергией? — Бон отвела взгляд от спорящей с Дёрпи парочки, чтобы вглядеться подруге в глаза.

— Скажи. Сул. Эрио. Нин.

Глоу произнесла эту фразу с лёгким придыханием и щелчком языка.

— Сул. Эрио. Нин, — Бон повторила в точности.

Ничего не произошло.

По просьбе подруги она повторила снова, и снова, и снова — подняв уши и пытаясь ощутить хоть какой-то намёк на ветер, но вокруг стоял штиль.

— Это шаманский приём, вроде зебринских. Не имея рога они используют слова в особенной модуляции, чтобы привлечь к себе элементалей, наподобие саламандр и огнемышек, а затем хвастаются фокусами, по щелчку копыта разжигая очаг.

Или собственную гриву. Или копыта, лёгкие, хребет и спинной мозг. Эквестрия стояла за полный запрет шаманской магии, точно так же как и обучения чародеев в школе волшебства. Не нужно этого, просто не нужно. Ни к чему создавать новые социальные бомбы, когда хватает и дурных пегасок, способных из-за ссоры вызвать град в середине лета; и мелких сволочей-единорожиц, магией хватающих беззащитных земных.

Поэтому — хватит. Взяв мордочку подруги в копыта, Бон всё ей высказала. И что нет, не видать твайкам разрешения на допросы жеребчика, как и собственной холки. Что слежку тоже нужно будет отменить, пока жеребята случайно не нащупали невидимых гвардейцев. Что всем этим должны заниматься Рэйнбоу с Шайнингом, раз уж Скуталу дуреет без старшей сестрёнки, а мелкий так заморочен идеями патриархальной семьи.

Что, вообще-то, динкина проблема важнее. А ещё сегодня оленёнок подрался с жеребчиком, и только одна маленькая единорожка сумела их сразу же вразумить.

Глоу фыркнула.

— К слову, вчера она вызвала молнию. Почти правильно. Удивила меня.

— Молнию? — Бон прищурилась.

— Да, «Молнию вблизи», которая с нитью, без плазменного канала. Мы решили отказаться от разрядников. Будем учить ополчение дистанционным атакам. Ну, хоть каким-нибудь.

Верно — ополчение. Глоу только о нём и говорила. Позанимавшись с Динки, эта единорожица задумала скосить возраст вступления в ополчение до двенадцати лет. Чтобы очередной оленёнок, решивший подраться с жеребчиком, вдруг получил молнию в морду, а банда крылатых подростков, заигравшись в «Подземелья», могла невзначай завоевать борейский городок.

С другой стороны, стоило чуть послушать свинок, и мурашки по спине начинали скакать. Вон вопящие скалы, сразу за околицей, которые гудят от свиста ветра в глотках окаменевших под Солнцем чудовищ. Вот оберег от малого Ёжина, а вот вам рецепт особенных коврижек, чтобы задобрить Большого. Вот мешочек жжёной соли, которую нужно обязательно рассыпать, пока в дом не явилась свита Крысиного короля. А вот вам заговор: «Сэдхо-сэдхо-Фаэрим!» — чтобы успокоить очажных духов, которые заставляют маленьких поросяток играть с огнём.

Жеребчик, к слову, тоже заговор читал.

---

Они с подругой вновь устроились на скамье, в облачке магии поднятой на черепичную крышу ратуши. Две широкополые шляпы прикрывали мордочки от неяркого полуночного Солнца, а глаза отсчитывали редкие, плывущие с запада перьевые облака.

Глоу настаивала, чтобы они назвались «Орденом феникса». Орденом бессмертной огненной птицы, некогда бывшей символом Первой империи и фамильяром Леди дня. Символам расколотого Солнца, века бедствий, голода и миллионных потерь. Символом теократии, которая не просуществовала и столетия, сменившись объединяющей мир Конфедерацией, а затем и национальными союзами ушедших в тысячелетие стагнации городов-государств.

Учебники называли ту эпоху временем переосмысления. Твайлайт — тёмными веками. Глоу — ошибкой планирования. Она лично — необходимостью.

Ирония в том, что при всей своей военной силе, империи прошлого не осознавали значения наций. Были расы, готовые уничтожать конкурирующие виды; были теократии и республики; но не существовало национальных государств. Не было культур, созданных эпохой достатка; не было традиций кулинарии, живописи, архитектуры. Миром правили жестокие законы, огнём и кровью усмиряющие дикость первобытных племён. Не существовала ничего такого, за что соседи уважали бы соседей — все были «хороши».

Лишь века благополучия избавили мир от дикости. Лишь века благополучия создали культуры достоинства, уже не нуждавшиеся в оружии, чтобы доказывать свою силу и правоту. Теперь можно было назвать твайку дурой, а козочку пусторогой, или же найти внезапное семейство земных геологов посреди ячьих степей. Закрытые общины бывают жестокими к лишним, поэтому их усмирили экономически, из потерявших дом изгнанников создавая династии купцов, военных и горожан.

Высшие классы свободного общества, которые объединили мир.

Все крупнейшие города Эквестрии были выстроены на границах племенных земель. Чтобы дать торговым союзам больше власти, очерченные Солнцем границы признали нерушимыми, а спустя века деградации распустили приграничную стражу, в которой уже не было необходимости: в которой все давно знали друг друга, вплоть до общих с козами торговых компаний и объединённых семей.

Во всей ойкумене только гвардия Эквестрия оставалась осколком древнего мира. Охотничьим клубом для тех, чья судьба выбрала метки огня, насилия и войны. Раньше таких пони было гораздо больше. Во времена Империи такие пони правили слабейшими нациями, не стесняясь ни винтовок, ни казней, ни солнечного огня. Но в их жертве не было необходимости. Это был один из худших путей к лучшему будущему, с которого вовремя удалось свернуть.

Мир городов-государств развивался медленно лишь по одной причине — там жили те, кто нуждался в этом, а не самые трудолюбивые личности или лучшие умы. Лучшие создавали культуру общин и независимых наций, на которую опираются теперь в каждой стране. И которая слабеет, поскольку в век промышленной революции торговля всё больше напоминает колонизацию, а умнейшие пони уходят из деревни, чтобы на фронтире строить новые города.

— Мы справимся? — Бон спросила тихо.

Глоу придвинулась, щекой коснувшись плеча.

Она теперь каждый день рассказывала о реформах гвардии и ополчения: о том, как они с Динки устроили большой круглый стол, где болтали о всяком, а вперемешку сидели гвардейские пегаски и динкины жеребчики; о том, что кто-то с кем-то уже подружился, а кто-то краснеет мордочкой и отводит взгляд. Эти намёки, пока что редкие и едва ощутимые, означали, что лёд недоверия тронулся, и солдаты в глазах юных пони всё больше превращаются в героев, которым не стыдно завидовать и очень весело подражать.

Были намёки и с другой стороны. Нагрузка на Шайнинга, единственного нормального жеребца во главе этой бешеной стаи, начала постепенно спадать. За месяц не было ни одной ссоры, ни одного ранения — и только орды мелких кобылок с жеребчиками, которые всё упрашивали старших товарищей устроить совместную облаву на Утиных топях, чтобы хоть маленького Ёжина, но поймать.

— Твайлайт против, но, думаю, это необходимо. — Глоу говорила, откинувшись на скамье. — Скоро я начну учить младших первым боевым заклинаниям. Абсолютно необходимо, чтобы они осознали, против какой угрозы их применять можно, а когда лучше сдаться и ждать помощи от своих.

«Вето», — сказала бы Бон на прошлой неделе, но сейчас, до тошноты навоевавшись с Дёрпи, только нахмурилась, ловя единорожкин взгляд.

После того, как одна подлая желтогривая пегаска присоединилась к милитаристам, на совете они с Твайлайт остались в меньшинстве.

— …Помнишь, ещё в Понивиле я рассказывала тебе кредо Богини? — Глоу не отводила взгляд. — В мире нет ничего непознаваемого. В мире нет никого неуязвимого. Пони не торгуются с чудовищами, пони устанавливают закон.

…

— Хотя, это не оправдание. Не каждое чудовище, суть враг. Всё сложилось бы иначе, спустись я тогда в океан, чтобы говорить с драконом. Это был мой план и моё решение, и взвесив все за и против я не решилась рисковать. Бой был сложным. Без меня в команде мы потеряли бы и Гринблэйда, и половину лучших бойцов.

Да, всё сложилась бы иначе, если бы одна трусливая земная приготовила пряники и сама нырнула бы в бурлящий океан. Всё сложилось бы иначе, если бы пони Экспедиции знали о готовящемся убийстве и жеребчике, живущем в замке — тогда сотни динки и блумок сами бы остановили Глоу и остальных. И, наконец, всё сложилось бы иначе, начни дракон с переговоров.

Мир жесток к слишком много о себе возомнившим глупцам.

Которые, из осколков, создали его.

Глава тринадцатая «Мир одержимых»

---

«Перемены требуют жёсткости от творца», — Найтмер Мун часто повторяла себе эту фразу: бессмысленный набор звуков, в далёком детстве сопровождавший её.

Она не родилась умной. Всё было мутным в том мире, всё нечётким — она с трудом узнавала лица, она не знала слов. Смутно она вспоминала мордочки пары земных, которых сморила болезнь и тяжёлая работа; смутно помнила запавшие глаза кобылки, тупо смотрящие в отражении блестящего осколка кристалла, и множество рогатых фигур, молчаливо изучавших её. Первую личность, намеренно лишённую сновидений: связи с миром, общего для всех языка. Первую личность, пластами стали и камня укрытую от проклятия меток, чтобы проверить, возможно ли оно, биологическое бессмертие, о котором так мечтали двухсотлетние старухи в кристальных телах.

Её не мучили. Не было боли, страха, грязи — только одиночество и металлическая сетка, не дающая даже просунуть язык. Её пробовали учить, но получалось плохо. Иногда её обнимали, и она обнималась тоже, наслаждаясь чужим дыханием на плече. Но в этих объятиях не было родства, разве что капля жалости, или той теплоты, с которой ласкают питомца. Например, домашнюю мышь.

А потом добрый единорожик подарил ей котёнка.

Маленького. Крапчатого. Которого она назвала «Мууром» и никогда не кусала в ответ. Наверное, он был товарищем по несчастью. Наверное, скоро вокруг неё появилось бы множество котиков, маленьких грифонов и таких же как она дебильных жеребят. И, несомненно, — возвращаясь к векам её опыта — после первых же воздействий аниморфией они начали бы погибать.

Впрочем, рогатые это сознавали. В наивной надежде они попросили помощи аликорна. Селестия освободила детей.

Это было ещё не то время, когда цивилизации порабощали народы, а миллионные армии умирали с именем вождей. Не было эпической битвы, взрытого реактивными струями холма, трупов и разбитых дверей. Только ключ и зубы сестрёнки на холке, прижатый к боку бочок испуганного Муура, — неловкие шаги наверх. А после сияние: ярчайшее сияние звёзд в небе, сияние сбоку и сияние внутри. Много слов, где единороги всё высказали взбешённой сестрёнке; много возражений, мол, сами подлецы.

Муур в ужасе сбежал, вдруг осознав, что с ним собирались сделать. А она осталась: вроде разом и понимая, и не осознавая значения слов. К сожалению, вложенные миром знания вовсе не лечили слабости разума. К сожалению, были в мире пони исключительно умные — как её друзья детства — так и исключительно глупые, навроде одной белокрылой аликорницы, любимым блюдом которой был слабо прожаренный стейк.

Они остались вместе. Белокрылая девочка, её огненный феникс, и второй питомец — обожавшая любоваться шариком планеты с крыши латунного замка. Среди звёздных озёр и угольно-чёрных гексагонов небесных плит.

— Кудах…

— Я знаю, что делаю. Не скворчи.

Она шла по коридору знакомого с детства латунного замка. Дома сестры в Кантерлоте, откуда её мышки выдворили музейных служащих, а теперь стояли статуями у обитых миртом дверей. Голова опустилась, грива плыла чуть выше паркета; сотни узорчатых витражей отражали грустного аликорна, идущего уже на пятитысячный круг.

— Кудах?..

— Естественно, её могли убить. Тогда тем более мы должны ответить ударом на удар.

Атака на её дом была не единственной. Мэра похитили. Враги схватили её пони, безопасностью которой она не озаботилась, наивно веря, что мир вернулся в лучшие времена. Заканчивался второй месяц, но не было ни требований, ни условий, ни даже послания, чтобы она убедилась, что подруга жива.

Разумеется, она накрыла поисковой сетью весь континент. Разумеется, она применила не только поиск по метке, но и поиск по крови, запаху, форме лица и голосовым образцам. В том числе ретроспективный. Память светляков указала на похитителей, хотя они и скрывали лица. Найтмер Мун точно знала, что подругу увели в подземелья под сожжёнными руинами Элбост Коса, где путь её похитителей затерялся среди тысяч хаотично переплетённых пещер.

Снова на поверхности они не показывались. Никто к ним не приходил.

— Кудах?

— Нет. В этот раз ты остаёшься снаружи. Нам понадобятся скважины, канал слишком уязвим.

Определив, где с наибольшей вероятностью находится цель, она готовила план вторжения. По правилам военного искусства, а не как в прошлые разы. Успех операции требовал знания местности, и поэтому она изучила всё: от полусотни томов геологических исследований региона, до карт пещер, нарисованных с помощью местных огнемышек. Успех операции требовал знания врага, и поэтому она, притворяясь учёной пони, расспрашивала этнографов — особенно часто задавая вопрос о тех личностях, которые искали выход на кланы алмазных псов.

Таковые были. Неполная сотня заинтересованных, дюжина достигших какого-то успеха, и всего одна пони, умело игравшая на суевериях недалёких зверей. Отныне Найтмер знала её имя. Имена её знакомых. Имена редакторов «Жеребячьего вестника» и реваншистов из Совета. Имена тех, кто эвакуировал семьи в подземный город, и даже имя той пегаски, которая в сей момент пряталась на ясене с эхолокатором, отслеживая каждый вход и выход её невидимок из дворца.

Она могла взять их разом, но не спешила. Ждала.

С каждым шагом, с каждым взглядом вокруг, взвивались невидимые для прочих числовые линии. Тонкими цепочками они оплетали двери, люстры, закрытые забралами лица её солдат. Словно тысяченожки, линии дробились на сегменты, смещались, текли. В них отражался мир — сокрытая сторона мира — где судьбы и цели объединялись в потоки транспорта, писем, поездок; рабочих часов, проектов, организаций; нитей и снова нитей, связывающих воедино весь изведанный свет.

И наконец, фигур, живущих в сосредоточении этих нитей, которые могли направить свою силу в помощь её заключённой подруге, или же против неё самой.

— Анви, твоё предложение ещё в силе? — Найтмер Мун обратилась, разглядывая ясень с балкона дворца.

Невысокая кобыла приблизилась, следуя её примеру заговорила вслух. Вчера и сегодня она говорила о многом. О старой войне на границе пустынных земель, об аванпосте и селении, о смысле работы армии на завоёванной земле.

В той истории было шесть снов молодого лейтенанта, в которых вновь и вновь повторялись схожие события. Где он терял бдительность — и терял своих. Где он отказывался от беседы с лидерами туземцев — и они замыкались. Где он находил инсургентов — и многих убивал. И, наконец, где он говорил и слушал, где просил помощи и в меру сил помогал — и где местные сами осудили своих преступников по своему же закону.

Оборона Ал Дореа закончилась успешно.

Последний сон был сном без смертей.

---

Власть Эквестрии строилась на трёх основаниях и шести ветвях.

Законодательная и экзаменационная власти, как две земные, одна из которых — гейзер бушующих планов, а вторая — плотина, чтобы безумные идеи не затопили весь мир. Исполнительная и контрольная — как две рогатые кобылицы: одна очень упрямая, с сиренью в гриве и расчётной книжкой, а вторая въедливая — с белыми ушками и фотокамерой на груди. Наконец кризисная и судебная — суть две пегаски, одна из которых рада бы снести всё плохое на свете, а вторая, вцепившись, держит подругу за хвост.

В прошлом Найтмер Мун видела те же символы, ветви и министерства. Видела и их конец. Так Первая империя рухнула, лишь только Селестия выдохлась испепелять восставших, а выстроенная по их общему плану Конфедерация оказалась бесполезным балластом для сотен и без того обедневших стран. Власти трёх ветвей не доставало самоконтроля, уважения и сдержанности, чтобы планировать будущее хотя бы на столетие вперёд. Каждый закон, лишённый здравого смысла, понемногу ослаблял государство. Каждое решение, исполненное безнравственно, ожесточало других. Каждый кризис, разрешённый грубой силой, оставлял долго заживающую рану.

Чтобы уравновесить три главные ветви — закона, правительства и армии — появилась экзаменационная, контрольная и судебная власть. Власть научных идей: статистики, школы и университета. Власть прессы: печати и свободного слова. Власть судьи: врача из сельской больницы, который только и имел право пристыдить передравшихся из-за ревности кобылок. А ещё, зная их с рождения, умело помирить.

А если одна погибнет, спасти хотя бы вторую.

Никто другой ведь не спасёт.

— Найтмер?

Найтмер Мун мотнула головой.

— Дай мне минуту. Я решу.

В тридцатимиллионной Эквестрии, даже без своей покровительницы, было достаточно средств, чтобы разрешить сложившийся кризис. Она знала, что следует сделать. Выйти из дворца. Не меняя облика и больше не прячась направиться в управление гвардии. Поговорить с той пегаской, выложить на стол карты пещер, планы и записи. Оставить Анви как военного атташе.

На этом всё. Спустя пару недель подготовки отряд гвардейских волшебников с пегасами отправится под руины Элбост Коса. Они найдут заложницу, освободят её и отступят, не попадая в предназначенные для богини ловушки и не ввязываясь в бой. Дальше мэр снова будет говорить на государственном совете; кто-то её поддержит, кто-то выскажется против; но убедившись, что жёсткие методы не работают, инсургенты больше не будут похищать её друзей.

А если подруга погибла, что же, с её убийцей будут говорить. Многие об этом узнают и многие отвернутся. Пони новой Эквестрии никогда не следуют за теми, кто убивает своих.

— Анви, мне нравится твоё решение, но…

А если сама Анви будет предана и убита? Она ведь для них не своя. А если отряд провалит миссию и Мэр погибнет? А если подругу просто перевезут в другое место, и отряд стражи никого не найдёт?.. Столько всевозможных «если», которые через уравнение Байеса и её числовые линии превращались в ясный и чёткий, очевидно опасный диапазон.

Были столетия жизни, когда она доводила себя до пика, работая над «Миром тьмы» и сотворением Кудаха. До пика кристально чистого разума, длящихся часами мгновений вдохновения и ярчайшего воодушевления, которое сопровождало каждый успех. Но позже откатилась. Сильный разум склонял к поражению, к мольбам о пощаде во имя своего творения, когда сила духа требовала иного: дождаться падения ловушки, выйти, умереть.

Были решения умные, а были и сильные. И личная сила — словно яркогривая пегаска — требовала: «Действуй! Действуй лично! Спаси её, как сестра спасала тебя».

Она обещала себе не повторять ошибок сестры.

«Полиция для слабаков».

— Анви. Мы отправляемся немедленно. Мы не можем полагаться на их армию. Не в этот раз.

В глазах подруги читалось: «Ты об этом пожалеешь», — на что Найтмер только покачала головой. Были решения глупые, но были и сильные — и они с сестрой никогда не начали бы восстание, если бы полагались только на собственный интеллект.

Бывало, что она воображала другую ветвь времени. Иной мир, где все поступают разумно. Где одна земная дрожит и меняется под чутким контролем аликорницы, в окружении холодных как лёд рогатых морд. Где она растёт в подземелье, читает сказки Мууру и упрямо учится языкам. Где неровно дышит, краснеет, и в конце-концов признаётся, сжимая копытца под взглядом ошалевшего от «такой радости» крапчатого кота. Где тот разумно соглашается, а следом за ним и его родители, позволяя Селестии их самую чуточку изменить.

И вот заклинание аниморфии, открытое на полтора столетия раньше, делает своё дело, — стирая границы и объединяя народы, запросто решая проблемы дружбы, спасая страдающие виды и под ноль уничтожая дикие леса. Сквозь бесконечные пашни, заводы и трассы мир меняется: вот Селестия создаёт свои первые кристальные сердца — концентраторы звёздного ветра — и как в сегодняшней Эквестрии сталь начинают плавить волшебством; вот она сама заканчивает с проектом Ночного мира, и наконец-то исчезает извечный ужас, что Солнце однажды не взойдёт. А в соседних странах работают десятки, сотни других; они тоже завершают собственные проекты. Метки исчезают, вместе со всей этой проклятой магией, силой смерти и силой богов.

В мире Беззимья, спустя тысячелетие, рядом с сегодняшними пони живут миллиарды кристальных Юникорнии. И сто пять миллионов, успевших родиться и погибнуть в Эквестрии за эту тысячу лет.

— Найтмер?

— Прошу тебя, Анви, не беси Кудаха. Я сделаю всё по-своему. Я всё исправлю. Оставайтесь со мной.

Крылья поднялись. Схлопнулись. Сотни выстроившихся позади фигур таяли, развеиваясь клубящейся пылью, чтобы тонкими как иглы осколками дополнить её гриву и её броню. Мысли заполнил шёпот, новые чувства охватили всё вокруг. Она вдохнула, особенно ярко ощущая ароматы дворцовой герани и дымов огромного города. С тихим звоном окованное крыло коснулось загривка — Найтмер защёлкнула шлем.

Она взлетела, медленно кружа над террасами верхней столицы, ловя взглядом дымчатые потоки водопадов и линии подкрашенных кувшинками каналов, сходящиеся к городу от предместных полей. Внизу начинался Кантер: судоходное верховье, уже века как прикрытое огромной дамбой и ровной цепью водохранилищ. Мир мягко-соломенных тюков на парапетах, дымящих обеденными трубами улиц, парящих фонариков со светофорами и строгих воздушных трасс.

Невидимкой она следовала пегасьему потоку, вслушиваясь в хлопки крыльев и звонкие на окончаниях слов южноморские голоса. Это были Балтимэрские погодники, которые всей тысячей возвращались, чтобы уже к вечеру добраться до Хуффингтона, а ужин следующего дня отметить среди Троттингемских лесов. Она видела их поджарые тела, крылья и метки — и не смела вмешиваться, хотя легко могла управлять всей погодой Эквестрии, или, что было бы гораздо разумнее, доверить контроль над дождями земным фермерам и лесникам.

Она боялась, прекрасно зная, что сделав это, лишит смысла жизни десятки тысяч крылатых, на чьих метках были тучи, грозы, молнии и воронки смерчей. Она победила болезни сердца, но не деградацию мозга. Она продлила вдвое век своих ночных пони, но всё ещё не могла защитить их гены от возрастных мутаций. Она не могла дать каждому уютные искусственные тела.

Цели изменились. Всё это уже не казалось будничным. Проект «Бессмертие», проект «Энергия», проект связи и мировой транспортной сети — она не могла закончить их в одиночку. Особенно, когда отвлекают на рискованные дела.

Поэтому проект «Примирение» становился важнейшим из всех.

---

У неё были союзники в Эквестрии. Значимые союзники. По сути вся организация Кантерлотской медицинской школы и вся принадлежавшая им судебная власть.

С ними было проще. Её знали, по её трудам учились, её именем называли инструменты для полостных операций и методы выращивания клеточных культур. Естественно, едва вернувшись, она поделилась новыми открытиями. Естественно, трансформируя больных, она лечила каждого, кого могла спасти. Её стараниями больницы опустели, многие медики оказались не у дел. И называя её чудовищем, они всё же шептались между собой, тихо признавая, что это чудовище на нашей стороне.

Все врачи Эквестрии обладали некой гранью судебной власти. Если речь шла о жизнях — а речь всегда шла о жизнях — им позволялось решать, кто ранен, а кто виноват. Какой ущерб был нанесён, и какой должна быть компенсация. Как исправить ошибку, или как изгнать из общества злодея, добрые поступки которого теряются на фоне всей той боли, что он причиняет другим. Точно так же, как отдельные пони нуждались в здравоохранении, в разумной доле гигиены нуждалась и вся страна.

Влияние врача тянулось дальше палаты и реанимации. Он мог решить, что вот этому жеребчику нельзя есть сладкую пищу, даже на праздники, и что угощая — ты, именно ты — понемногу убиваешь его. Что нельзя следить за дробильной машиной без защиты глаз и дыхания, и что каждая пони должна быть в наушниках, если работает среди этого жуткого грохота ткацких станков. Что всему есть известный компромисс — который спасает больше жизней, чем убивает — но тогда должна быть и компенсация, и знание последствий, а не только это вездесущее авось.

Работа врача легко поддавалась оценке. Если все живы и не разбегаются, значит не важно, как он их там строит, как доит и как ебёт.

Но вот вопрос: кто есть худший убийца? Злодей, воткнувший кожистые крылья в спину прижатого к земле жеребёнка, или та земная с монетами на метке, позволившая козам работать в химическом цеху? Что есть худшая боль: ожидание изнасилования под мерцающим куполом, или мокрый кашель, который вскоре отступит, но сотням, на десятилетия, сократит жизнь. Что есть необходимость: доступные каждому средства дезинфекции, для которых нужна сода, хлорка, отбеливатели — а значит хлор и сернистый водород. Или окончательное решение проблемы: последняя точка в судьбе болезнетворных микробов, от которых осталось ровно полторы тысячи видов — необходимых экосистеме — и изменённых, чтобы не тревожили высших существ.

О да, для судебной системы Эквестрии её прибытие, это был взрыв, сравнимый с ударом Элементов Гармонии. Это был мегаимпакт.

Найтмер Мун осторожно постучалась, найдя искомое жилище среди заросшего плющом академического городка. Пара этажей в брусчатых узорах, слегка запущенный сад, журчащий носик фонтана — и парящие фанарики над покатыми крышами. Первые из которых светились синим, приглашая отдохнуть мимо пролетавшую пегаску, а вторые и третьи поясняли, что раньше в этом приюте ухаживали за слепыми с рождения козами, а сегодня, уж не обессудь, если козья кухня не нравится, лучше бы тебе чуть дальше пролететь.

Ей нравилась козья кухня. Вернув собственный облик Найтмер постучалась вновь.

— Кудах?..

— Нет, это важно. Мы не можем просто вломиться к восставшим. Мы должны их расколоть.

Весь последний месяц она изучала законы Эквестрии, новые принципы управления и взаимодействия систем. Как там говорилось: «Власть должна быть слабой, насколько мы отважимся. Системы маленькими, независимыми и эгалитарными, насколько мы отважимся. Участники уязвимыми, насколько мы отважимся. Всё это будет сдерживать причинение боли». Безумная наивность, неожиданно давшая всходы. В обществе наивных и добрых, под взглядом которого, наверное, бедная сестрёнка уже привыкла чувствовать себя всегда неправой и чужой.

Послышался звон, скрежет. Мелкая пегаска с дикой прытью удирала, вырвавшись из самого дальнего от неё садового окна. Прижатый к её животу печатный станок отчаянно звенел.

— Эй, я не по ваши души! — Найтмер Мун усилила голос. — Давайте поговорим!

Две земные мордочки выглянули из окна. Потянуло дымом. Кто-то сжигал шифровки, да так самоотверженно, что из каминной трубы повалили чёрные клубы.

— Ну, ёпт, раз не хотите по-хорошему… — она чертыхнулась. — ДЕСЯТЬ МИНУТ!

Мордочки исчезли. Чуткий слух аликорна ловил быстрый цокот копыт. Стук дверей, лестницы, подземного прохода. Выстроившись цепочкой, схватившись за хвосты товарищей, идущих впереди, яркие точки уходили: быстро и уверенно ориентируясь в античных подземельях города, совсем не боясь темноты.

— ПЯТЬ МИНУТ! — она прокричала.

— Входи.

На воротах старой двухэтажной виллы не было замка, так что она их просто толкнула. Нос ловил ароматы недавнего обеда, жжёной бумаги и типографской краски, а высокий белый единорог вышел напротив, освещая стены золотистым сиянием своей магии. Её линии мерцали, смещались, спутывались — и уходили ниже: к огромной кумулятивной бомбе в подвале соседнего дома. Которую сей рогатый неспешно перетаскивал под ту точку подъездной дороги, над которой стояла она.

— Входи же. Присаживайся, — предложил единорог.

— Воздержусь.

С десяток шагов, и не заходя под крышу она заглянула в гостиную. Понюхала пахнущий свежим лаком кораблик, пересчитала жеребячьи кушетки, наборные кассы и кипы газетных листов. Ещё десяток, и осмотрела планёрный гараж. Короткий прыжок, и она уже балансирует на перилах галереи, подняв одну заднюю и одну переднюю ногу, а крылья распахнув к небесам. Второй прыжок, и под копытом скрипит летучий фонарик, а рогатый, вскинув морду, смотрит удивлённо, с готовой превратиться во вспышку взрыва земли.

Это был дом старой семьи: ещё юникорнийской. В окнах галереи она видела фотографии, имена и даты, а дальше портреты, рисунки. Где мордочки с завитыми в стиле возрождения гривами сменялись простыми причёсками ранней Эквестрии, а над ними виднелась ещё дикая панорама Кантерского предгорья, первые каналы и первые дома. Лица Первокровных уродовали вытравленные на шерсти татуировки. Не только во лбу, как её собственная, но и идущие дальше, к гривам и вискам. Были и фотографии подростков. Сначала рогатых, с характерными чертами, а потом и самых разных, даже пусторогих козочек, мило щурившихся в объектив. Лучшие времена семьи закончились, а сдавать комнаты за деньги, как видно, не позволяла сословная спесь.

Она чувствовала их: единорогов из прошлого, смотрящих на неё. Кто-то помнил её адмиралом, собравшим флот на миссию, погубившую страну. Кто-то помнил невольницей с пустым взглядом карих глаз. Кто-то — их величайшим успехом и величайшим провалом. А кто-то, быть может, — мамой. Кобылицей, сохранившей несколько клеток. Однажды попросившей разрешения, и, получив его, передавшей в семью Гриф пару близняшек. Тёмных шёрсткой и синегривых. Тихих, с умными глазами. С маленькими, слабыми рожками, зато со всей стойкостью и жизнелюбием земных.

Их цвета поблёкли. Гривы выцвели. Татуировки исчезли. Но вдыхая, она чувствовала запах. Спустя тысячелетие, она всё-таки решилась посетить родную кровь.

---

Она не была хорошей мамой. Она не знала, что говорить и что делать. Зачем ухаживать за жеребятами, если для этого есть кормилица, или зачем играть с ними, когда в месяце, не считая необходимых периодов медитации, всего лишь семь сотен рабочих часов.

К тому времени воспоминания о Лунных пиратах уже заволокло поволокой, а Луна Новой Эквестрии была не столько личностью, сколько машиной, способной за годы исполнять такие задачи, над которыми университеты лучшего времени работали десятки лет. Она встраивала композитные кости в тела пегасят следующих поколений, создавала клонов для пересадки органов, закрывала стенами карантина те регионы, где очаги эпидемий не удавалось победить. Пока сестра строила Первую империю, чтобы облагородить души, она создавала для всех новые, лучшие тела.

Но благодарности не было. Пони ужасались, пони отводили взгляды, пони до последнего прятали болезни от её слуг. Жестокость не дала золотого века, сколько бы они с сестрой ни старались, одновременно и таща своих кобыл за ошейник, и пиная под круп. Было время, когда она готовилась лишить подопечных этого свободолюбия. Было время, когда они с сестрой яростно спорили, что важнее в трёх единствах главного: свободы, жизни, счастья для всех.

Занятно, что их было двое. А оснований хорошего мира — три.

— Подойди же, — единорог вновь обратился, подтаскивая невидимую в подземельях бомбу ещё ближе. — Хочешь, приготовлю тебе чай?

Смотря с крыши, она покачала головой. Потом помахала копытом, мол, извини, просто осматриваюсь, позже поговорим. Богине ведь можно?.. Можно бегать по улицам, прыгая через головы удивлённых пони? Ходить кругами вокруг того, с кем разговариваешь? Говорить нелепости, или не говорить ничего?.. А если вдруг разговор зайдёт не туда, попросту очистить его память аниморфией, а затем снова пройти проблемный диалог.

Сила меняет восприятие мира. Абсолютная сила — меняет его абсолютно. И не было в мире силы более страшной, чем власть над душами других. Как-то раз они с сестрой спорили об этом. Как-то раз Селестия призналась ей, что остерегается использовать аниморфию, потому что вовсе не уверена, что её собственные мотивы служат благополучию мира. Выживанию — да. Но благополучию — едва ли. Как и все старшие боги, она не помнила своего рождения: только пустоту на месте воспоминаний, только тело из латунных сплавов, только зелёную, лишённую ресурсов, и заселённую вдруг поумневшими зверями планету внизу.

А она сама, родившаяся спустя полвека, была другой. Она помнила, как умирала в тридцать, когда всё тело немело от обезболивающих заклинаний, а от любой еды начинало тошнить. Её лечили лучшие врачи своего времени — которых она знала с детства — а единорог со знакомой мордой читал ей добрые сказки по вечерам. И болезнь отступала: на месяц, на год, на десятилетие, на сотню лет. Когда мозг более чем на половину стал кристальным, она начала учиться. Когда от нервных клеток осталось не больше четверти, она нашла способ продлить их жизнь. Работая над собой вместе с сестрой и учителями, она далеко превзошла их всех. Наконец, наступил день, когда она вдруг осознала, что болезнь уже не имеет значение. Что она может создать новое тело из капли крови, срастить кости касанием, или до бесконечности поддерживать свой разум, попросту снова и снова обновляя его живую часть.

Итак. Чтобы пони жила вечно, она должна была родиться дебильной. С нейронами, похожими на частую-частую сеть. Она должна была провести детство в подземелье, чтобы проклятие меток не тронуло разум. Она должна была умирать от прионов и иметь достаточно жизнелюбия, чтобы со всей природной силой земнопони сдерживать болезнь. О да, это было столь изумительное стечение обстоятельств, что её друзья кристальные лишь пожимали плечами, а земные мамы поджимали ушки и прятали жеребят.

В конце концов ей захотелось повторить это лично. Из своей плоти и крови. Но, смотря на родные мордочки, не нашлось сил.

— Мать рассказывала мне о прошлом, — в облаке магии единорог поднялся на крышу. — Поэтому ты пришла?

Она качнула гривой, поймав взгляд.

Как-то раз сестра призналась, что уже давно устала сближаться со смертными. Как-то раз, когда от её Лунных пиратов остались только заросшие могилы, она сама выбрала уединение среди обсидиановых стен. У них была страна, бесконечная как и они сами. Были города, поля и дороги, порты и корабли. Было увлечение, поглощавшее всё доступное время. Да и смысл жизни тоже. Чтобы улицы были красивыми, а экипажи изящными; чтобы лица чаще улыбались, чем плакали; чтобы заполненных припасами бочек было больше и ещё раз больше. Чтобы циферки росли.

Они старались, но получалось не очень. Сестра делала плохих хорошими, да так увлечённо, что родные их не узнавали. Она сама боролась с оставшимися болезнями настолько безжалостно, что до неузнаваемости меняла виды-носители в природных очагах. Циферки росли, да и улыбок хватало, но за улыбками следовали яды, снаряды и бомбы — и нарастающее отчаяние, когда пони начинали осознавать, что не с их силами убить бога, а Селестия спокойно поднималась из осколков, расколотых в пыль.

Сильнейшие пони сами хотели быть богами. Жадные и храбрые, они не считали их двоих достойными силы. Не считали достойными себя. «Власть должна быть слабой, насколько мы отважимся», — так они теперь говорили. Но говоря перед абсолютной властью бога её пони сказали бы это иначе: «Власть должна быть отважной. Отважной достаточно, чтобы дать силу другим».

Беда лишь в том, что не все достойны власти. Богов были сотни, но и среди них нашлись две дуры, сначала сдерживающие естественные конфликты наций, а затем превратившие их в мировую войну.

— Ты ведёшь себя словно нашкодившая пегаска, — единорог улыбнулся, легко выдерживая её взгляд. — Мы будем говорить?

— Да погоди ты. Я просто хочу оглядеться, чтобы лучше тебя узнать.

Несколько шагов, и ловко балансируя на перилах Найтмер Мун снова отступила от смерти. Облачко магии подхватывало то один предмет в комнатах, то другой. Кусочки меди и дерева для модельной оснастки, всевозможные игрушки, кучки пепла от тех писем, которые ей не предназначалось читать. Наконец, длинную пластину оплетённой медью резины, которую тонкой сеткой покрывали бляшки и электронные проводники.

— Хм, а что это? Постой, не отвечай…

Пластина, электроды, источник постоянного тока. Толстый провод, множество волокон. Разделённый на тончайшие осколки светочувствительный кристалл.

Гениально.

Глаз.

Она сбросила доспехи. Нацепила ремешки, прижимая к животу пластину. Натянула сенсор на лоб. Закрыла глаза, огляделась. Едва ощутимая щекотка под брюхом сопровождала каждое движение шеи: сорок точек вдоль и сотня поперёк — это было даже слабее глаза мушки-дрозофилы, но тем не менее она различала стены, лестницу — градации яркости и тени — фигуру мрачного как репа жеребца.

Глаз в окружении тонких линий компаса был у него на метке. В отряд «Поиска» своей личной стражи Твайлайт тащила всех, готовых пройти тренировки Глоу и наняться за плату. Морду этого единорога Найтмер Мун помнила по ратуше Понивиля и короткому бою на улицах столицы. После которого, видимо, их с Твайлайт пути разошлись.

— В моей Эквестрии нет и не будет слепых пегасок, — Найтмер спустилась по лестнице. — И запертых тоже. Но сегодня; без требований, без весточки; моя пони пропала у вас взаперти. Скажи мне, она мертва? Вы убили её случайно и боитесь признаться? Есть ли мне смысл рисковать — вашими жизнями — спускаясь за ней?

Сжав губы, единорог отделил несколько нитей от потока своей магии. Взлетел нож, доска и лопатка. Мягкая булочка брускетты подрумянилась, потянуло запахом оливок, базилика и печёных овощей. С пол-минуты скрипела о шершавый хлеб долька чеснока. Закончив с угощением он приблизился — протянул. Хрустящий хлебец с кусочком томата уткнулся ей прямо под нос.

Она не гордая. Она взяла.

— Постой и поешь спокойно, — копыто легло ей на плечо.

Убрав «Взгляд истины» Найтмер Мун закрыла глаза. Её шлем висел в воздухе рядом, грива с яркими как звёздочки мышками испуганно клубилась; но хлеб был вкусным, а очищенные от кожицы кусочки помидоров таяли во рту. Вдруг захотелось, и она добавила к угощению кусочек козьего сыра, а второй протянула. Единорог принял.

Наверное, много чего можно было сказать. Может, даже извиниться. Но было неловко, не находилось слов. Доев хлеб и постояв с минуту, она отошла.

— Скажи пожалуйста, она мертва?

…

— Жива.

Найтмер Мун широко улыбнулась.

— Через полтора часа я выступлю на совете. Если ты поможешь, меня поддержат. Это будет требование Эквестрии, не только к восставшим, но и к туземным алмазным псам. Или они отпускают заложницу с посланником, или отряд стражи освобождает её.

— И этим посланником будешь?..

— Ты.

---

Законодательной властью Эквестрии была юстиция причастных. То есть друзей и сородичей, сочувствия и порицания, компенсации за обиду и покаяния. Или естественного права ответить высоко задранным носом, отвернуться и уйти. Что, к слову, она и сделала, после всех совершённых подвигов уединившись в Вечнодиком лесу.

Между тем конфликтов хватало. Ссорились деревни и распадались семейства, младшие земные отворачивались от старших, чтобы собрав свои невеликие пожитки ехать в города. Бывало, что пони обижали друг друга по недоразумению. Бывало, что и по расчёту, забывая за своими монетками доверие других. Наконец, не имея знаний в медицине, попросту неверно оценивали риски. Был и кокаин в шоколадных конфетах, и свинец в масляных красках, и безумно напугавший всех химический завод. В конце концов — пони убивали. В тридцатимиллионной Эквестрии, каждый год, тридцать жизней обрывались под копытами других.

Последними Селестия занималась лично. Но она — могла пренебречь. Тридцать жизней, это малость, и близко не стоящая с жестокостью старения, оставшимися болезнями, или несовершенством крылатых тел. Были дни в прошлой жизни, когда она предлагала сестре простое решение: ввести в родовую память народа гены волчьей стаи, которые запрещают зубастым калечить своих. Нелепость истории в том, что сестра добилась в точности такого же результата искусственным отбором, попросту убивая каждого, кто убивает своих.

А ещё пони стали цветастей, опрятнее, милее. И даже жеребцы, как её светлогривый потомок, пользовались душистыми травами, а вместо бега и борьбы тягали железяки, красовались перед зеркалом и следуя моде отбеливали шерсть.

Стратегия насилия больше не работала: жеребята не рождались без любви.

— Найтмер?

— КУДАХ!

— Ага, передеритесь ещё, — она хихикнула, показав язык.

Мир был полон иронии. И некоторые пони — немногие — всё же считали, что её обидели несправедливо. «Жеребячий вестник» лучился восторгами к кадрам разрушенного замка, а «Курьер», напротив, сначала хранил молчание, а затем тоже высказался. «Ну и чего мы этим добились? Тирана в Кантерлоте? Сорванных переговоров? Снова повысивших сахарную пошлину зебр?» — спрашивали старшие младших, а цена сладостей, между тем, закономерно росла.

Вокруг неё всё вились и вились числовые линии. Касаясь пролетавших под крыльями падубов Королевской дороги, латунных шпилей ратуши, подсвеченных яркосветами витрин и башенных часов. Всё было связано в этом мире, всё взаимно зависимо, — и она с точностью знала, что сахар высвобождает гормоны счастья, а счастье оберегает жизни. Если сахара станет хотя бы на треть меньше, то ровно на полдюжины больше кобылок и жеребчиков погибнет в жеребячьих драках, ровно на двадцать тысяч меньше родится и на полтысячи больше умрёт. А лишних слёз прольётся столько, что хватило бы залить часом ливня её разрушенный дом.

Так что же мешает ей решить дело проще?.. Создать из падуба пряничное дерево. Ввести в сладости тот гремучий коктейль радости и творческой силы, что она создавала лично для себя. Расколоть мир боли окованным копытом, чтобы худшие чувства исчезли навечно, а счастье из награды гормональной системы превратилось в норму рабочего дня.

Расчёты мешали. Она умела рассчитывать последствия, но на уровне мира, популяций, экосистем — а не миллионов отдельных живых душ.

— …Сегодня речь не обо мне, — она говорила, разглядывая лица собравшихся в амфитеатре кобылиц. — Сегодня речь о моём друге и вашем сородиче. Скажите мне, что она сделала плохого, что вы лишаете её защиты? Чем она так отличается от ваших сестёр и дочерей? Чем она так опасна, что слово нельзя победить словом? Почему вы позволили её запереть?

Одни мордочки хмурились, другие дрожали ушами, третьи смотрели мимо, размышляя о чём-то своём. Здесь собрались старожилы многих городов Эквестрии, наёмные юристы торговых компаний, семейные земные и разномастные посланники цехов. Это называлось большим государственным советом — собранием всех пони, которые предлагали законы. Они издавали «Кантерский курьер» — собственный еженедельник, чтобы прогрессивные мысли охватывали всю страну. Бывало, что где-то находились пони настолько безумные, чтобы испытать новый закон на себе. А дальше своё слово говорила статистика: если графики росли, а пони в общем-то были не против, то постепенно закон подчинял себе каждый формально независимый городок.

Так старшие из прошлых поколений продавили запрет на домашних питомцев. На шерсть, яйца, сыр, масло и молоко. Так закрыли последние тюрьмы, а все окружные железные дороги сначала выкупили, а потом сделали бесплатными для пассажиров. Так, чертыхнувшись, развили до дикого пика кирпичную промышленность, а овсянку с булками принялись раздавать за добрые глаза. От природы наивные, промышленники верили, что к тому, у кого социалочка толще, и потечёт больший поток бесценных рабочих копыт. От природы наивные, козы с кабанчиками тоже хотели покупать торты и вечерние платья. В мире наивных от природы — первые не ошибались во вторых.

Бывший работорговец под сотнями взглядов, она чувствовала себя настолько неловко, что и словами не передать.

— …Друзья, взгляните на это иначе. — теперь говорил светлогривый единорог. — Мы держим одну из нас в заложниках, чтобы вынудить врага прийти в ловушку. Это — злой поступок. Мы согласились однажды, что зло было бы оправдано, если обеспечит победу. Но враг не придёт. Теперь же мы держим пони взаперти только затем, чтобы прикрыться её телом. Но в этом тоже нет смысла — враг не придёт.

Он говорил дальше, рассказывая об узле жестокости, с которым нужно покончить как можно скорее. О той опаснейшей форме власти, запирать и наказывать, которая только ожесточает пони друг против друга. О той юстиции шерифов и тюрем, с которой боролись на протяжении столетий. О том, что самозащита — благо. Но месть за преступления — зло. И раз уж враг столь успешно избегает смерти, с ней нужно договариваться. Хотя бы затем, чтобы установить правила войны.

Пока свои не начали убивать своих. Это ведь такая тонкая грань.

Она заговорила тоже:

— …Наконец, это просто недопустимо. Я обещала защищать вас от внешних угроз, но в междоусобицах участвовать не стану. С вами рядом больше нет той богини, которая будет марать за вас копыта. Быть слабыми, или быть сильными — решать вам самим.

Найтмер Мун глотнула немного сока, поклонилась, ушла. Спустя время она уже сидела за единственным не опустевшим столиком ближайшей кофейни, а хмурый до клёкота Кудах поскрипывал клювом, в клочки разрывая уже пятый по счёту эклер.

— Найтмер?

— КУДАХ!!!

— Да хоть заклюйте друг друга. Достали уже.

Она была в бешенстве. Она билась там, билась и билась, но не могла проломить лёд. Эти пони не желали принимать жёстких решений. Стоило им услышать, что Мэр жива и здорова, и сразу же глазёнки забегали, ушки затряслись. Они были готовы отправить посланника, но с «просьбой», а не с «требованием». Они не готовы были сказать: «Раз вы обижаете нашего, то и мы обидим вас». Да и проблемную кобылу, скажем прямо, они не хотели видеть ни в палате лордов, ни на собрании общин.

О да, пони перед врагом не сдаются. Повстанцами были решительно все!

— Я не понимаю, моя милая Анви. Я снова сыграла от доверия. Я терплю это унижение, а время уходит. В чём суть её испытания? Что я делаю не так? Неужели я и правда должна была пренебречь законностью и действовать через ту пони в гвардии, как советовала ты?

— Кудах!

— Ай!

Куроликс ущипнул её в нос. Очень больно. Так что рог вспыхнул в защитном инстинкте, а крылья закрыли лицо. Громкими кудахами птицезмей принялся за всё пояснять. И о той дуре, которая всё сводит к ещё более глупой сестрёнке. И о тупых копытных, место которых на фермах, потому что у них вкуснейшие глазки и весьма недурное молоко. И о том, что миром должны править кудахи, а первый кудах — который называется фениксом — по секрету шепнул сородичу, что Селестия всего неделю назад узнала о похищении своей подопечной, поскольку после драконьего кризиса письма с попутными пингвинами идут три недели, а перитоны Оленийской почты ни за какие коврижки не хотят лететь через льды.

— Кошмар.

Она стояла у опрокинутого столика летней кофейни, потирая рассечённые ноздри, а мелкие радужногривые пегаски летали вокруг на числовых линиях, словно на белых крапчатых змеях. Они смеялись над ней.

---

Слава Селестии, в мире её маленьких мышепони ещё оставался институт правительства, с которым всё просто и понятно. Сила и решительность армии — кризисная власть.

Власть, которая решала задачи. Власть, которая устраняла угрозы. Власть, которая действовала раньше, чем враг успевал сказать «кви», а трусихи из совета даже обозначить проблему. Власть — которая до визита её скромной персоны откровенно скучала, потому что ровно в той же степени, как пони с метками врачей были одержимы спасёнными жизнями, а законники организацией общества — личности с огненными метками обожали убивать.

Она помнила пегасов с восторгом на мордах, которые танцуя метались среди нитей её страшнейших заклинаний. Помнила отточенную тактику рогатых и вспышки белого пламени, которые стоили ей стольких погибших друзей. Помнила и шепотки в кругу её мышек, кои, чтобы было не так страшно, старались не называть имена. «Зелёная угроза», «Лавандовая угроза», «Лазурная угроза» — так они именовали врагов. А потом дружно махали копытцами с утёса, провожая корабли. Рифами вам дорожка. Лишь бы не возвращались никогда.

Лично для неё важным мгновением жизни стала встреча не с «Зелёной», не с «Лавандовой», и даже не с «Лазурной угрозой». А с последней из них — «Желтогривой». Которая восторженно улыбалась, поднимая ракетную трубу. Которая изломала крыло, но будто бы не чувствовала боли, а в больших огнистых глазах виднелась не отражённая морда аликорницы, а словно бы огромная надпись: «Приз».

Она промахнулась намеренно. В последний миг что-то такое мелькнуло в глазах.

Как однажды говорила сестрёнка: «По-настоящему великими пони становятся, не когда следуют, а когда сражаются со своею судьбой».

Найтмер Мун читала любезно доставленное Кудахом письмо.

---

Надеюсь ты цела, моя богиня. Нам нужно о многом поговорить.

Давай отныне без купюр.

Внимательно читая газеты, ты могла заметить, что к твоему прибытию Селестия подчистила все ближнесрочные угрозы единству страны. Отец моей единорожки подавился сливой, кто-то погиб в пожаре, кто-то потерялся в лесах. Там были такие зубры, по которым не то чтобы гильотина плакала, но скорее не ты бы их тиранила, а они бы ездили на тебе.

Ты уже должна была заметить изъян этого подхода. Ага, взгляды мимо, затягивание решений, молчаливый протест. Живя в тени суперхищника, наши предки, на уровне бессознательного, выработали способ самозащиты. Наша иерархия — не жёсткая структура. Пытаясь продвинуть ставленника наверх, ты вскоре заметишь, что основа под ним размывается, а пони на местах саботируют поручения, как бы они ни были по-сути хороши. Тебе придётся взаимодействовать с вождями восставших, потому что устраняя их — в том числе аниморфией — ты только открываешь путь более жёстким противникам, которые не считают зазорным прятаться за спинами своих.

Сказать по-чести, получается страшно нездоровая бурда.

Наша милая Эквестрия сегодняшних дней, это дитя компромисса. Отдельных пони, которые люто и бешено растут, мечтая возвыситься над прочими, и молчаливого окружения, которое может запросто утопить. Не все наши богатеи хорошие. Да что там, хороших из них — абсолютное меньшинство. Но, тем не менее, чуйкой чувствуя пределы, те кобылы с государственного совета даже ради огромной выгоды не пойдут против воли остальных. Чувство родства у них очень сильное. Поэтому, кстати, тайные общества — это страшная угроза. Главных пони очень важно держать у всех на виду.

Мэр обожглась на этом. Она считала Совет собранием рациональных агентов. Считала, что можно обговорить всё тайно с отдельными кобылами. Считала, что как личности они быстро поймут выгоду сотрудничества с тобой. Но нет, это не так. Пони — не рациональны. Пони — упрямы. И, давай говорить честно, по-жеребячьи глупы. Но тем не менее они умело используют свою «Мудрость толпы», принимая решения консенсусом заинтересованных мнений. Это мягкая сила, без чётких вершин и идеологов — и поэтому нацеленные атаки против неё довольно слабы.

Я не думаю, что Мэру угрожает реальная опасность. Советую не спешить.

Суммируя сказанное, чтобы добиться хоть какой-то помощи, тебе придётся или перекроить под себя всё бессознательное цивилизации, или стать более уязвимой. Стать своей. К сожалению, быть своей в обществе пони, это очень узкая роль, от которой Селестия в своё время осознанно устранилась. Она использовала немногих друзей, не сведущих о своей роли агентов, слежку за перепиской, инспекции и полиморфизм. Взгляд со стороны, или взгляд глазами пони, я думаю, тебе в конце концов придётся выбирать.

Не знаю, какой выбор был бы правильным. Честно, с моей точки зрения очень сложно судить.

Что до меня, как ты и просила, я слежу за Рэйнбоу и охраняю её. Сначала думалось, что защищать пегаску придётся прежде всего от неё самой. Я убедила Твайлайт, что опасное оружие нужно всегда держать при себе; но, стоит признать, меня удивило, когда Дэш справилась с ролью посланника и командира. Она вовсе не такая безответственная, какой казалась на первый взгляд.

Если я правильно понимаю, ты дополнила себя чертами её личности, чтобы вернуть мягкость к отношениям с другими пони и больше не повторять ошибок прошлой себя. Как ощущения? Такое чувство, что ты уже сделала выбор. Если так, тогда очень скоро ты сможешь попросить прощения. И кто-нибудь хороший, наверное, тоже извинится перед твоими мышками.

Мне бы хотелось, чтобы всё у вас было хорошо.

---

На следующих листах послания были схемы парламента, гвардейского штаба, коллегий врачей. Тонкие линии тянулись между вклеенными мордочками, краткие строки подсказывали слабые и сильные места. Что сказать, к кому обратиться, чем задобрить и как напугать. Были карты страны, дополненные цветами и штриховкой: здесь гармонисты, там анархисты, в Балтимэре нацисты, а в славном Сталлионграде поднимает морду трудящийся класс.

Дальше стояли формулы из теории откатов цивилизации, где за пиком развития следуют разрушительные войны. Где развитая промышленность — суть оружие; развитая организация общества — крышка над паровым котлом; а доступные блага цивилизации — лишь зависть к большему и страх доступное потерять. Вот города, а под ними растущие числа возможной угрозы. Имена проблемных политиков, имена проблемных жеребят. Жестокая правда, что сотня подростков в масках и с вёдрами краски могут парализовать работу мегаполиса. Жестокая ирония, что мэра можно свергнуть, всего лишь перекрыв вывоз мусора и доставку воды. Жестокие методы, где своим Спарклам открыты все двери, а проблемных Эпплов — только на фронтир.

И тонкие строки диалога на пожелтевшей бумаге.

Где Дитзи боялась грядущего распада Эквестрии, а Селестия, для консолидации общества, готовилась создать внешнего врага.

— Кудах?

Плавным движением копыта Найтмер Мун расколола обеденный стол.

---

Она летела. Прочь от столицы, рассекая жемчужные сети иглой перехода, оставляя позади инверсионный след. Рог сиял, и каждая туча на пути ощущала на себе гнев аликорна. Её полёт сопровождали росчерки молний и оледеневшие капли, градом летящие на поля.

— Кудах.

— Убью.

— Кудах!

— Уничтожу.

Куролиск нежно урчал, и образы его мыслей раскрывались картинами в лучах заходящего Солнца. Домиком фермы, большим-пребольшим табуном, и нежными письмами друга, которые будет подносить красивая как яблоневый цвет земная. Мило краснея, обмахивая хозяина веером, и опасливо поглядывая на его прекрасный, выдолбленный в аликорньих статуях фонтан.

— Кудааахх…

— Найтмер?

Усмирив гнев, Найтмер Мун вздохнула. Покачала головой.

Только что Анви предположила, что послание — дезинформация. Намеренная атака, чтобы ещё больше ослабить её. Но нет, это было бы слишком наивно. Нельзя закрыть глаза и назвать теорию чушью, особенно когда сестрёнка «дала добро» их общей косоглазой подруге. Нельзя отвернуться, когда свои мысли сестра строила на заключениях из её же собственных идей.

Она знала глубинную суть проблемы. Знала — лучше сестры.

Жили в мире пони-одуванчики и пони-орхидеи. Их отличала всего лишь одна краткая группа генетических основ. Первые были хорошими, а вторые — не очень. Первые строили города, растили урожаи, помогали подопечным: они могли просто кивнуть друг другу, чтобы сделать ещё больше кирпичных зданий, персиков в банках и овсяных полей. Иногда они жадничали, но скорее из присущей им простоватой грубости, а вовсе не со зла. Стойкие, как соль земли, пони-одуванчики создавали мир.

А пони-орхидеи наслаждались всем этим. Ранимые и капризные, они плохо учились и совсем не слушались старших. Они бежали из дома, ища лучшей жизни. Они собирались с друзьями и стучались о двери, прося купить выбитый на плохой бумаге билет. Они удивляли старого столяра заказом, а потом по-жеребячьи радовались, прижимая новенькие гитары к груди. И наконец, в диком темпе закончив сцену, они пели — орали свою песню о бешеной троице, живущей поиском судьбы.

Ещё они писали истории. О страшном мире свободных, где десятилетиями обижают друг друга, почему-то не догадавшись выстроить новую цивилизацию на руинах уничтоженной изумрудными вспышками страны. О мире, где растёт невидимка. О мире, где земная с раной на метке спит в переулке столичных трущоб. О ярком и страшном мире, где есть трущобы. Где бродяги с гитарой не смогли бы выжить, потому что дверь захлопнулась бы перед мордочкой с билетом, а мастер не стал бы работать в долг ради незнакомых жеребят.

Орхидеи так много думали, потому что рождались ранимыми. Любая боль умножалась в их душах вдесятеро, любая рана оставалась болеть. На упрёк они огрызались, на запрет отвечали бунтарством, на грязь под окнами ещё большей грязью, а теряя свою хрупкую надежду — прыгали с моста. Кроме того орхидеи не знали морали: совести, чести, вины или стыда. Они всегда лгали, говоря что знают. В отличии от одуванчиков они рождались пластичными — милыми, смышлёными, яркоглазыми — и с удовольствием водили простодушных товарищей за нос. И это вовсе не было плохо: рождаясь в пшеничном море одуванчиков, орхидеи украшали мир.

Как говорила Твайлайт: «Выгоднее быть хорошей в мире хороших, чем злюкой в мире плохих».

К сожалению, жеребята чаще рождаются у клёвых, нежели у скучных. Чаще у красивых, нежели у трудолюбивых с носом в земле. Чаще у бездельников с гитарой, чем у земных жеребцов. В каждой цивилизации рано или поздно наступает момент перелома, когда традиция отступает, а пустота на её месте заполняется множеством странных меток и противоречивых идей.

В новой Эквестрии подрастало поколение, в котором было гораздо меньше трудяг-одуванчиков, зато море яркогривых однодневок, не способных ни отработать смену, ни собрать урожай. Мигранты и фабрики сдержали раскол общества, но лишь на время.

Как говорилось: «Худшие времена создают сильных пони. Сильные пони создают лучшие времена. Лучшие времена рождают слабых пони». — буря поднимается над миром беззащитных орхидей.

И она — являлась этой бурей. Хотела она того или нет.

— Найтмер?

— Нет. Я не стану.

В своё время сестра предотвратила кризис, раздробив созданную ими Конфедерацию на тысячи и тысячи карликовых государств. Республика Грифуса и кайзерская Грифония; зебринские племена Зеверы и Зенкори; даже Эквестрия: Балтимэр, Филлидельфия и Кантерлот. Циклы благополучия и упадка сменялись друг другом, но когда всё мрачно, пони-орхидеи могли просто собраться и уехать к соседям, а одуванчики, пользуясь всеобщей помощью, быстро вернуть своему городу достаток и красоту.

Тем не менее, мир городов-государств не имел средств для действительно великих строек: железной дороги, маслозаводов, текстильных фабрик и стальных кораблей. А пони мечтали — мечтали каждый раз, когда нетерпеливые орхидеи смущали умы. Желая большего, пони рушили созданные Селестией границы и объединялись с другими. Желая большего, пони выстроили собственную систему власти, мягко отстранив на обочину жизни дворян Кантерлота, чиновников Балтимэрской автономии и превеликое множество иноземных царьков.

Вопреки сестрёнкиному упрямству, силе её вето и разумных доводов — жадные до лучшего пони побеждали. Миллионами ящиков они закупали сахар: сначала сырец, а теперь и рафинад из страны зебр. Они строили прядильные фабрики, но уже не в родных городах, а там, где выращивали хлопок, и совсем недорого обходился труд местных овечек и коз. Наконец, когда пони с метками шахтёров развели копытами — мол, чуда не будет — торговые империи обратились на север. С одной стороны опутав экспедициями геологов все Льдистые горы, а с другой стороны засылая послов к до сих пор избегавших внимания цивилизации алмазным псам.

Так мир становился глобальным. Так пики и падения сглаживались, охватывая всю страну, а жёлтое море одуванчиков сменялось океаном орхидей.

— Найтмер?

Теория откатов цивилизации предполагала провал в единственной точке. Возможно, вспышку национализма. Возможно, чьё-то обогащение за счёт других. Возможно, победу меньшинства над большинством. Обобщая — поломку шестерни в торговой машине мира, из-за которой прервутся потоки, а мегаполисы Эквестрии вдруг окажется с пустыми полками магазинов и с битком набитыми складами уже никому не нужных тканей и станков.

Чтобы защитить страну от кризиса перепроизводства, Селестия создавала новые рынки. Когда послы Эквестрии удалялись, растирая слёзы по мордочке, богиня являлась лично: незаметно, в масштабе десятилетий, смещая сильных и поднимая слабых вождей. Когда главные пони по воле своих меток теряли рассудок — сестра убивала их тоже, оставляя пустые цеха химических фабрик и конвейеры шахт.

Проблема лишь в том, что если раньше мир был полон чудовищ, то теперь приходилось убивать хороших ради благополучия плохих.

Сестрёнке не нравились орхидеи. Она была одуванчиком, в отличии от неё.

— Найтмер!

С короткой вспышкой боли от гривы отделилась единственная звёздочка. Сменила облик, расправила крылья — прервала их общий полёт.

— Только восстания мне ещё не хватало…

— Кудах!

Тёмная пони рядом вдохнула и выдохнула, заговорила вслух. О той ошибке, которой не позволит совершиться. О той богине, которой запрещается рисковать собой. И о том мире, о котором они обещали заботиться, хотя бы потому что он так сложен, и в своём разнообразии — красив.

— По носу дать? — она уточнила.

Анви замотала головой.

Эта мышка хотела вернуться. С её согласия, или против. Взять свою пегаску, с которой их познакомил Шайнинг Армор, большую настольную карту и дежурную роту гвардейских вояк. Один день — на согласование плана. Второй, третий и четвёртый — на боевое слаживание. Ещё три — на разведку в горах. И плевать, что Совет будет против. Даже если все помои снова польются на гвардию, они сделают это — ни одна пони Эквестрии не будет сидеть взаперти.

Сестрёнка как-то раз учила её: «Как хочешь безумствуй, но если дело крайнее — эксперту доверяй».

— Твёрдо решила?

— Более чем.

— Хорошо, — Найтмер Мун сжала зубы. — Принимай командование. Я готова начать разведку немедленно. Тихо и скрытно я перекрою выходы из их города. Если они решат вывести Мэра в другое место, на своих условиях я перехвачу её.

Кивок. Ответный кивок, и свита удивлённых мышек разделилась. Полная сотня отправилась обратно, чтобы никто не обидел простодушную Анви, а она вместе с оставшимися уже видела над горизонтом вершины Оплавленных гор.

Гонка началась.

Глава четырнадцатая «Кози наносит ответный удар»

---

Великий каньон был западной границей Эквестрии. Естественной преградой, дальше которой не заходили дороги и не залетали погодники, а древние буреломы нагорья обрывались неровными скалами и чахлыми рощицами кедровых лесов. Здесь тоже жили копытные: некрупные яки-шошоны, ленивые олени-вайоминго, даже несколько козьих поселений, которые не любили Эквестрию, зато отлично устроились под защитой алмазных псов.

Первый день подготовки уже был на исходе, когда они с Кудахом завершили заклинание. Не столь необходимое — с точки зрения рисков — но очень нужное, чтобы одной самодовольной мышке утереть нос. Немного ультразвука, немного инфразвука, и вот уже местным жеребчикам расхотелось играть в руинах Элбост-Коса, а мимо проходящие козы удивлённо оглядывались, найдя себя посреди живого моря вдруг куда-то сорвавшихся леммингов, ящериц и жучков.

Настоящие убегали, а иллюзорные оставались. Над кратером и развалинами по-прежнему звучали птичьи голоса.

— Кудах.

— Курлык! — Найтмер Мун потребовала. Птицезмей яростно сжал клюв.

Не спеша спускаться, они работали над картой. Нити заклинаний касались расщелин и подземных потоков, Кудах пробивал скважины к глубинным слоям. Канал связи тянулся к луне и обратно к поверхности планеты, а лишь стоило закрыть глаза, она видела старую шахту в предместьях Кантерлота, где злая как кудах Анви спорила со своей пегаской, а пони в золотистых доспехах облизываясь смотрели на прижавшихся друг к дружке лунных мышей.

Мышки дрожали. Мышки позорили её.

«Мы не будем строить мир только для хороших, — как-то раз говорила сестрёнка. — Мы постараемся сделать мир, где каждому было бы хорошо».

Но что есть «хорошо»? Это счастье моноаминовых всплесков, в море которого купались её лунные мышки, кроме тех редких случаев жизни, когда им приходилось включать самосохранение, а значит и доводящий до ужаса страх. Или счастье, это покой. Покой в пирогах с яблоками и празднике урожая, покой в честном труде и честной дружбе, покой в цикле жизни и смерти, любви, потомстве и предопределённой судьбе. А может счастье, это борьба. Борьба с божеством и его слугами, борьба с природой среди потоков града, борьба с оружием в копытах и с самим собой.

Можно сказать — счастье для всех разное. Но это виляние хвостом, а вовсе не ответ.

Она знала, что всё хорошее в мире сводится к биологии, к рецепторам и гормонам, к сетям электронных сигналов среди активных веществ, но философию счастья — не могла отрицать. Хотя бы потому что здесь и сейчас гораздо приятнее было смотреть на стойкую Анви в окружении гвардейцев, чем на остальных мышек, позоривших её.

— Кудах.

— Курлык! — она огрызнулась.

К началу второго дня всё было готово. Быстро перебирая лапками по неровным стенкам расщелины, её слуги в облике огнистых норушек спускались вниз. Открывались туннели и провалы, а за ними всё более и более крупные трещины на границе материковой плиты.

Среди местных коз ходила легенда, что Подмирье прогрызли драконы древности. Очень жадные и очень жестокие, когда-то насмерть сражавшиеся с козочками из морских глубин. А поскольку морские козочки — полные чудовища, то и драконы древности вскоре закончились, а немногие уцелевшие, когда злятся, дышали удушливо-чёрной гарью с вершин Оплавленных гор.

Во многом правдивая, кстати, легенда. В мире не было ископаемого топлива. Почти не осталось самородного олова, сурьмы и ванадия. Редкоземельные металлы приходилось долго и тяжело добывать. Частой россыпью дно океанов покрывали кратеры, а каждая вторая бухта побережий имела ровные оплавленные стенки, на сотни хуфов пропечённые как стекло. Те разломы в материковой плите, которые теперь назывались Подмирьем, на картах Старого мира были отмечены метками угольных пластов.

Их выели подчистую, а мегаструктуры шахт не позволяли этой губке распасться. Мембраны из прочных как графен кристаллов открывались и смыкались словно огромные челюсти, а горячие магматические газы превращали подземелья в гигантский, в четверть Эквестрии, дырчатый сыр.

Здесь сражались. И сражались жестоко. Поэтому среди древних укреплений и барьеров так ужасающе трудно было воевать.

— Кудах?

— Курлык! — она напомнила, и птицезмей яростно отвернулся, оставаясь среди оплавленных скал.

Они разделились. Следом за волной помощниц она спускалась всё ниже, стуча мышиными лапками по отвесным стенам пересохшего грота, а через «Сеть взглядов» видя всё новые и новые отнорки бесконечных туннелей и пещер. Псов её мышки не встречали, а как только уши ловили дыхание тех шестилапых кошек, все боевые команды по самым дальним проходам обходили их.

Её мышки чуяли заклинания. Знаки тревоги, знаки ловушек, тонкие линии сейсмических преград. И «Ментальную связь Рэри», что шелковистыми шельфами клубилась за ушками самых старших подземельных котов. Словно намёк, словно приглашение к атаке — словно огромная надпись: «Приди, мы здесь».

Наученная горьким опытом, она не спешила. Лапки огнемышек сменялись копытами каменных горгон, а те хитинистым шелестом крыльев. То роем, то мигрирующим стадом, её картографы рисовали огромную схему каверн, пластов и разломов, где слои материковой плиты пересекала охлаждавшая их подземная речка, а за водопадами её течения угадывались рукотворные тоннели и дамбы. Морёная древесина так потемнела от времени, что практически сливалась с илистыми отложениями стен.

К сожалению, главный подход к городу перекрывала надёжная преграда кристального щита.

«Это единственный вход», — сказали мышки, вернувшись.

Нет, не единственный. Она бы глаз поставила, что псы прорубили десятки выходных туннелей, как для своих караванов, так и для воздуха, уходящего из печей. Но, кажется, сегодня псы питались всухомятку, а отследить вентиляцию всего лишь по уходящему через неё дыханию — углекислому газу, пару и теплу тел — это было бы слишком эпично, даже для неё.

«Давай просто устроим засаду», — предложили мышки, неловко потирая копытце о копытце и отводя взгляд.

Почему они всегда выбирали поражение? Что она с ними сделала не так?..

Держа дистанцию от жилищ Элбост-Коса, она размышляла. Древние структуры шахт мешали поисковым заклинаниям, рассеивая их энергию. Сейсмическая локация — запрещалась, поскольку выдала бы её. Волновая — тоже. Микроорганизмы — не пройдут сквозь кристальный щит. Но был ещё один способ, который ранее никто никогда не использовал. Радиоактивная локация. Примесь лучащихся веществ в текущем через пещеры потоке. Их осаждение в живых тканях. Их взаимодействие с обменом веществ, оставляющее незаметный для обычного нюха, но идеально ощутимый для её мышек шлейф.

Коснувшись подземного потока она распыляла активные частицы, а проходящие через город захватывала вновь. Их невидимый свет подсвечивал сети паутин, грибниц и скоплений ракушки среди сталагмитов. Их потоки уходили с выдыхаемым паром, уплывали с извержениями нечистот. Спустя сутки, вторые и третьи, она уже видела шлейфы. Огромное скопление живых в центре — зал собраний, называемый среди псов Легендарной столовой. Их зверинцы на окраине города. Их плантации толстошлемника, где вдоль дамб и речных порогов работали младшие и старшие. Их жилища, которые уходили в глубину монолитной скалы.

Наконец, даже не имея достаточно войск, чтобы надёжно окружить город, она поставила метки на каждое живущее в нём существо.

А её собственная шерсть шикарно лучилась голубоватым светом. Ящичек радия из Кантерлотской академии начисто опустел.

---

К исходу седьмого дня союзники явились. Выйдя наружу, она смотрела, как в каньоне приземляются десятки планёров, чародеи гвардии чертят свои сигналки и ограждения, а яркие как золотистые крупинки пегасы ставят высокие шатры. Её мышки — мышки её Анви — терялись на этом фоне. Обещав привести роту, подруга притащила батальон.

Первый из трёх, называемый Клаудсдэйлским, но чаще — «Молния и пыль».

— …Мы пойдём вместе, это не обсуждается, — злая янтарногривая пегаска размахивала кистенём, едва не задевая морду подошедшей к ней Анви. Та яростно сопела, но пегаска ещё яростнее дышала ей в нос.

«Мы. Первыми. Не пойдём!» — так это звучало со стороны мышек. «Тогда мы пинками погоним вас!» — так это звучало в ответ. А единственный здесь рогатый, имеющий право их рассудить, только мрачно кривил губы: фисташки постреливали маслом над парящей в воздухе каменной плитой.

— Кудах…

Ага, волшебник вместо кухарки. Её эта несправедливость тоже забавляла. Она знала то время, когда младшие беспрекословно слушались старших, а громкая кобылица могла запросто получить по носу от главного в семье жеребца.

Они с сестрой это исправили. Они создали флот и гвардию, чтобы учить проблемных жеребчиков. «Не ссать, кобылок не обижать», — простыми и ясными словами они вновь и вновь повторяли, почему плохое — плохо; а хорошее — хорошо. Когда этого оказалось недостаточно, они вмешались в биологию: лишив потомства всех, кто выбирал стратегию насилия, вместо стратегии любви.

Они вдвоём стояли против обезумевших от гнева жеребцов и кобылок. Они убивали их, видя среди восставших лица друзей.

Теперь же она смотрела, как две кобылы спорили. Мышки собирались за спиной одной из них, яркогривые гвардейцы прикрывали вторую. А эти две уже уткнулись носами, сцепились крыльями. Копыта взрывали траву. Когда лютое упрямство встречалось с такой же бешеной упёртостью, это уже не решалось словами. Доходило до крови, доходило до смерти. И вот снова какая-нибудь пегаска смотрела ошеломлённо, плача перед искалеченным телом, пока сестра не заканчивала всё.

Она смотрела. Ждала, готовая вмешаться. Мрачный рогатый окунал орехи в расплавленный шоколад.

Вот пегаска встала на дыбы. Взвилась, ударила с разворота. Тело её мышки прочертило траву.

— Ну ёпт…

Мгновение остановилось. Она перенеслась вперёд, одновременно пересылая Анви на своё место. Ощутила на себе формы её брони.

— …Ты только и ноешь о своих циферках, — пегаска приближалась. — Ты — жалкая жестянка. Без своей хозяйки вы просто никто!

А вот это было обидно.

— Ну всё, псина, держись.

Подлый удар в нос, и с отпечатком копыт на пол-морды пернатая отлетает. Подлый удар в круп, и визг затихает в ежевичных кустах. С открытыми ртами смотрят гвардейцы, приподняв забрала ошалевают её мышки — а одинокая точка в доспехах уже несётся сюда по серпантину среди скал.

— Так нечестно… Ааай!

Вторая пернатая летит в ежевику. Третья. Четвёртая. Сразу следом за слишком много о себе возомнивший земной.

— Ещё хотите?!

Хотят. И пробуют. Её хватают золотистой магией, которая тут же тает под взмахом крыла. В неё стреляют — и пули из больших магазинных винтовок рикошетят о доспехи. А потом слышится окрик жеребца: «Не стрелять!» — и крик Анви: «Защищайте её!» — всё смешивается на поле ежевичных кустов.

Ежевика визжит, ежевика брыкается. Вон её мышки, вновь повалив главную пегаску, пытаются её связать. Вот разлетаются с тонким мышепоньским писком и стуком доспехов о камни, а вот и вновь встают, схлёстываясь с золотистым морем среди синеющей до стен ущелья травы.

— БЕЙТЕ ЕЁ! НЕ УБИВАЙТЕ! ВЯЖИТЕ ИХ! — орёт вдруг оказавшийся посреди поля боя рогатый, усилив голос магией до звона в ушах.

— Сожжём её! — кричит младшая единорожка из посольских, и тут же падает. Удар в нос заставляет её взвизгнуть, а заклинание вяжет в золотистый кокон с дрожащими кончиками копыт.

А на неё кидаются, снова и снова. Вот удар дикой силы едва не вбивает в землю, оставляя её ошеломлённой, с погнувшимся о спину осколком окованного копья. Вот очередная рогатая кидается ярким как звезда огненным шаром, и только с огромным напряжением сил удаётся отвести его от беззащитных других. А вот и она сама контратакует, оставляя в рядах батальона огромную просеку — смешиваясь с упавшими вповалку золотистыми точками, среди которых свои уже не рискуют стрелять.

Элемент верности горит на груди, и чтобы насладиться мгновением силы она гасит всю прочую защиту, представая перед соперниками уже не как та кошмарная громадина, а как мелкий и яростный мышекрылый аликорн. Анви что-то кричит — и тоже, за всё хорошее, получает по морде. А следом за ней и вновь поднявшаяся пегаска: до ярко алого цветка крови из разбитого носа, до хруста лишь едва не разломанных зубов.

Её мышки с гвардейцами барахтаются вперемешку, уже не столько кусаясь и лягаясь, сколько смотря, как их богиня голыми копытами раскидывает батальон. Удар, инерция, уклонение, бросок и снова дробящий чьё-то оружие удар. И заливистый смех внутри, вырвавшийся голосом. Мрачные как тучи тени столетних волшебниц, которые и рады бы отлупить юркую мелочь, а не могут, потому что самая младшая аликорница отлично знает, как вести себя с пиратами.

Устроить им шоу. Чтобы понравилось! А во время веселья лупить, лупить и ещё раз лупить.

— Да поддайся же ты!

Её несчастный потомок в плаще посланника; совсем рядом; молниями искрит рог. И она поддаётся, чего уж там, подмигнув его испуганной морде. Поднимается дуга заклинания: такая ветвящаяся, красивая — совершенно бесполезная против доспехов — а взгляд смещается снова. Она смотрит с утёса, на смешавшееся золотисто-мышиное поле, а ошеломлённая Анви падает — получив разом и разрядом тока, и тяжёлым копытом жеребца.

— Кудах…

— Тебе не понять.

И ей тоже — непросто. План Анви был ясен: спровоцировать гвардейцев на драку, чтобы мышек просто повязали и оставили снаружи, а восставшие — которые наверняка следят — вздохнули бы спокойнее, да и поумерили бы пыл. Обычная ошибка хорошего тактика, но посредственного стратега: последствия которой ей бы долго пришлось разгребать.

Но её собственное решение тоже не было хорошим. В лучшие времена, со своими пиратами она бы просто поговорила: на одном копыте показав монету, а вторым выстроив для них уютный город, цирк с послушными зебрами и большой пегасий бордель. «Хлеба и зрелищ», — вот всё, что они хотели. И глупо было бы за это одуванчиков винить.

Орхидеи хотели большего. Уже не простого насилия, а изысканного. Уже не будничной жизни, а блистательной, чтобы каждую из них запомнили надолго. Отличной от других. Словно их доспехи, которые уже лишились навязанных Шайнингом латунных оттенков, а вместо этого пугали её мышек узорами когтей и оскаленных черепов. Словно их шлемы, открытые и лишь клыкастыми полумасками скрывавшие морды, каждый из которых украшал сияющий яркосветами плюмаж.

Тем не менее пар сброшен. Она видела, как единорог помог подняться Анви. Видела, как рядом с одной из её мышек испуганно кружит пегаска, разглядывая дыру в доспехах кольарута и не желая слушать, что, мол, бывало и хуже, что всё заживёт. Когда шум битвы утихал, даже самые яростные пони становились обыкновенными. Они вели себя так, как учила мама, как учил папа — просто уставая играть в злюк.

— Надеюсь, этого хватит.

Ясно уже было, что сколько ни бей морды, гвардейцы упёрлись. Что все пойдут вместе, плюнув на план Анви, в котором мышки отдыхают снаружи, пока гвардия загребает каштаны из огня. И плевать им, что так было бы безопаснее. Плевать им, что так было бы мудрее. Это чёртово чудо, что гвардию не запретили, следом за тюрьмами и правом одних распоряжаться судьбами других.

Всё-таки Селестия по прозвищу «Дэйбрейкер» любила своих сволочей.

---

Блистали стяги, кружили пегаски, фляги кальвадоса с жареными орешками расходились по толпам ряженых во все цвета радуги солдат. Из первых шеренг мышекрылого строя она смотрела, как пегасы разведывательной роты первыми уходят в пещеры, а волшебник с его невеликой свитой, наконец-то облачившейся в плащи посланников, объясняет глупым разведчикам, почему так важно не стрелять насмерть подземельных кошек, а чуть что сразу же звать послов.

Мышки часто кивали, единорожки скучали, пегасы морщились, а злые гвардейские земные ни за что не хотели менять свои новенькие магазинные винтовки на арбалеты с усыпляющими дротиками, и уж тем более слушаться того, кто вроде и из восставших, но сам по себе из дворянского сословия, а значит «мутный хуй».

Носам доставалось. Проблемных отсылали обратно. Мутный хуй зверел.

А дисциплина. Какая ещё дисциплина?.. Шайнинги уехали, глав-пегаски носы лечили, а тваек, кроме одной-единственной Анви, никто не желал видеть и на сотню миль.

— Ты уверена, что они справятся? — она обратилась, отправив подруге «Послание».

— Ничуть.

Анви по другую сторону строя обернулась, найдя её взглядом. Губы сжаты, искорки страха блестят в зелёных глазах.

— Хочешь, приму командование?

Конечно же мышка ответила: «Я справлюсь». Но, чуть подумав, скривилась прямо как проглотившая лимон земная, да и призналась, что не может эффективно командовать той, кто во-первых не слушается, а во-вторых в сотню раз сильнее и свободнее их всех.

Это она так тактично намекала, что запреты тяготят свободную душу. «Не убивать. Не мучить. Не неволить». «Не ломать, не мстить, не унижать». — те правила, которым Найтмер Мун так долго учила своих мышек, а потом плюнула, да и встроила в саму их суть. Тогда это казалось естественным. Как цивилизация рождается из общественного договора, так и общество не может жить без кучи всевозможных «нельзя».

Но пони нового мира обходились и без этого. Они не наказывали слишком рисковых таксистов и не запрещали их кареты, вместо того они ставили пороги на городских улицах, а над улицами фонарики, которые сопровождали ушераздирающей сиреной полёт каждой пегаски, разогнавшейся выше принятых скоростей. Они не собирали налоги с фермеров и не требовали арендной платы, а просто докидывали добрую половину к стоимости воды из крана, ночного ливня, колёсного плуга или эмалированного чугуна. Ровно настолько, чтобы местный ремесленник мог бы тоже продать свои горшки на рынке, и ровно настолько, чтобы кузнецу было выгоднее чинить старые вещи, чем промышленнику истреблять небесконечные леса.

Пони нового мира стали тактичнее. Словом «так выгоднее», «так удобнее», «так приятнее» — постепенно подменялось осточертевшее «нельзя». Выгоднее беречь жизни, чем терпеть отчуждение. Удобнее не ломать ненавистные визгуны-фонарики, а пользоваться ими в полёте, чтобы не врезаться друг в дружку и не падать на головы земных. Приятнее не унижать младших, равняя их живому имуществу семьи и фермы, а дать им право на выбор, право на путешествия, право на свою газету — право сказать «нет», или сказать «да!»

Все мышки вздрогнули, оглянулись. Она убрала запреты. Каждый из них.

Но кое-что взяла взамен.

— А можно…

— Нет, не можно. Не верну.

Обойдутся. Она не настолько безумна, чтобы раздавать аниморфию, как всякие черили раздают учебники жеребятам. Не будет у вас ни «Обета», которым можно заставить кобылу съесть своих маленьких; не будет и «Дружбы», с которой первый встречный увидит в мышке доброго товарища. Пусть лучше лунные пони учатся жить достойно, как их подруги в Эквестрии, а не заколдовывать друг друга до потери себя.

Некоторые улыбались. Некоторые смотрели на неё, как потерянные жеребята. Некоторые тут же принялись строить лабиринты разума, защищая себя от любой следующей попытки заколдовать.

А полторы сотни мышек просто отвернулись и под взглядами изумлённых гвардейцев покинули строй.

— Что происходит? — единорог обратился к Анви.

— Победа разума. Они останутся снаружи, со вторым командиром. Если есть возражения, обращайся к нему.

— Кудах?

Взгляды волшебника и птицезмея НЕ встретились. Возражений не нашлось.

Что же, пришлось взять рогатого крылом за шею, отвести чуть поодаль от строя, да и всё объяснить. И что её мышки на самом деле хорошие, лучше неё самой. И что у них тоже есть права и обязанности друг перед другом: не только навязанные сверху, но и созданные общей жизнью. В роще, где от стены до стены было полторы мили, а озерцо пересыхало во время дождя.

И что не нужно их недооценивать. Особенно, если доводилось читать её старые заметки о создании теней-кольарутов, а слово «Лунные пираты» ещё не вычеркнуто из книг. Оказалось — доводилось. Оказалось, что некоторые пони, умирая, всё ещё предпочитали старость в кристальных телах. Но в Эквестрии такие не жили: сестра очень жёстко отсылала кристальных сначала в Ванхувер, а после того и к киринам через океан.

— Ну вот видишь?.. — она широко улыбнулась. — А я научилась защищать подопечных от безумия. Я могла бы принимать в фестралы каждого, кто хочет быть счастливым и продлить жизнь.

Не совсем каждого, ведь пони с метками кулинаров не выдерживали потерю привычного чувства запахов и вкусов. И даже не каждого второго, ведь разум одуванчиков необратимо менялся, когда они осваивали искусственные тела. Приходилось снова и снова применять аниморфию, пока её лунная пони, смотрясь в зеркало, уже не узнавала себя.

Это случалось, оттого что её фестралы теряли связь с миром. С душами предков, которые жили в зимнем снеге, в грунте и дереве, в облаках и ветре — оставляя отпечаток своего внимания на каждой взрослеющей пони. С душами волшебников Старого мира, которые создали аниморфию в её первой форме — в форме магии меток — тем самым подарив потомкам огромную силу своих коллективных знаний. Эквестрии — тяжёлую борьбу со стагнацией. Жеребятам — страх взросления. Взрослым — одержимость. Старикам — деградацию разума и раннюю смерть.

Почему смерть — потому что прошлых пони всегда было меньше, чем нынешних. Они выбирали юных носителей, оставляя рваные раны в душах стариков.

Сестра умела убивать души. Она чистила это море мрака. Ненависть вендиго к ней не знала границ.

К врачам же, по роду дел касавшимся смерти, отражения прислушивались. Мёртвые не хотели смерти живым.

— Скажи пожалуйста, — она обратилась, вглядываясь в глаза единорога. — Ты можешь заставить ИХ прислушаться?

— Первое, — её потомок ответил тихо. — Я уверен, что с гвардией рядом мои друзья будут чувствовать себя в большей безопасности. Второе, я уверен, что если что случится, твоих помощниц обезвредят без больших потерь. Третье, твоё вмешательство, это не помощь, а угроза. Если хочешь блага своим мышкам, пожалуйста, доверься, и возвращайся в Кантерлот.

— А ты бы вернулся?

Он помолчал, словно сомневаясь. Но глаза говорили многое: «Кто для тебя Мэр?» — таким был невысказанный вопрос.

— Мэр мне словно сестра, — она ответила честно. — Словно та Селестия, которую я знала когда-то. Которая носилась по всему свету со своим планёром, делая всех лучше, и ещё не натворив уйму неприглядных дел. — грива качнулась, когда она опустила, но тут же вновь подняла взгляд. Захотелось продолжить: — Кроме того, я уже рассказывала, что родилась земной. У меня были двоюродные и троюродные сёстры. Были две дочери. Было множество изменённых мной жеребят. Спустя тысячу лет моя кровь стала частью Эквестрии, точно так же, как и кровь множества пони осталась частью моей. Смотри.

Она коснулась щеки магией, оставив кровоточащий разрез.

— В мир я вернулась механическим чудовищем, почти равнодушным к отношениям с вами. Но у той Найтмер Мун не было будущего. Не так давно, словно жеребёнок, получающий метку, я дополнила себя душой другой пони. Ей это не навредило. Я не хочу кому-либо вредить. Я слабею, вновь возвращаясь к облику живого существа. Следуя вашему кредо уязвимости, я хочу стать частью общего будущего. Не чудовищем-левиафаном, а сильной пони — за шкирку тащащей остальных.

Она опустила взгляд.

— Это главная причина, почему я стою здесь.

…

— Жаль.

— Что жаль? — она попросила уточнить.

— Что ты вернулась так поздно. У меня сестрёнка всего полгода не дотянула до тебя.

На такое было принято отвечать: «Мне жаль». Но нет, слабых слов было сказано достаточно. Не дождёшься.

Она спасала не всех. Иногда просто убирала боль, а потом замыкала чувства на сон в самых счастливых фантазиях. Некоторые болезни не лечились её силами. Некоторые — не лечились в разумные сроки. И когда был выбор: корпеть месяц у постели, или те же семьсот часов поработать с мышкой в лаборатории, известно что она выбирала. Крутя копытом у виска перед взбешённой сестрёнкой, а перед плачущими мордочками поднимая замковый щит. Умирающего, впрочем, она забирала: пока сестра не придумала лучший способ их оберегать.

Кладбища Эквестрии были пустыми. Кристальные сердца состояли из живого льда.

Вновь поймав взгляд потомка, она призналась в самом главном:

— Знаешь, у меня море более важных дел. Покончить бы поскорее с этим нелепым фарсом и вернуться домой.

— Покончить?

— Да, чёрт возьми! Я хочу строить летучие города! Хочу вырастить дубы-электростанции и пряничные деревья! Хочу окутать мир сетью радиорелейных станций! Хочу добить оставшиеся болезни. Хочу дать в морду смерти. Стоять здесь — впустую тратить жизни моих жеребят.

…

— Её держат на нижнем уровне, за окованной дверью. Шахта справа, сразу за озёрной дамбой. Ключ кристального сердца: «Окунь. Вереск. Поляна. Зола. Мигрень». Опережая вопросы, это я узнал сегодня, сразу после твоего ухода. Я уверен, что Рэрити не захочет уступить.

Стоп. Его метка сияла. Он выдал ей ключ?!

— Клянусь, я никого не трону.

— …Прошу, просто забери свою «сестрёнку», а сама уходи из Кантерлота. Я попытаюсь убедить Рэр не опускаться до убийств и похищений. Позже мы соберёмся здесь снова и обговорим, на какие правила войны готовы, и каких гарантий ждём от тебя.

Единорог прижал копыто к морде.

— И пожалуйста, сделай это без драки. Я не солдат. Я просто хочу нормальной жизни. Это всё уже слишком для меня.

---

Он лукавил. На самом деле Эквестрия не нуждалась в солдатах. Селестия есть Селестия, и обучение в её школе волшебства всегда включало в себя военную подготовку. Более длительную и интенсивную, чем курс гвардейского бойца. Чтобы любой медик мог уложить одуревшего от боли бизона, не боялся бы крови, а оперировал бы способного выжить, пока у умирающего рядом стекленеют глаза.

Бедствия случались, а ресурсов в нужном месте и в нужное время хватало не всегда. Ртом, крыльями и копытами — не сделать операцию. Без совершенного владения магией — не сделать её успешно. Без грамотной организации — не успеть, не довезти. И что же, как часть этой организации, всех обученных рогатых, кроме тваек с посольского факультета, рассеивали по городам. Их заставляли жить недалеко, в минутах полёта от больницы, нередко будили посреди ночи, а после того приходилось смотреть и работать — в точности исполняя указания земного в белом плаще. Кто-то был врачом, а кто-то ценным и редким инструментом. Согласия инструмента не спрашивали, даже если на метке были вовсе не открытые раны, а компасы или кисти со звёздами, а без снотворного не удавалось уснуть.

Волшебники Эквестрии, без исключения, встречались с кровью и смертью. Они все были частью спасательной службы, на фоне которой полк гвардии казался мелкой зубастой шавкой в сравнении со слоном. Отличие было лишь в том, что одни обожали кровь — и потому улыбались, добивая раненого волка после обработки ран уцелевших ягнят; а другие просто старались не думать об этом и нормально жить.

— Окунь. Вереск. Поляна. Зола. Мигрень.

Прочитав ключ, она коснулась щита краем копыто: барьер ощущался как прохладная вода. Камень за ним — гранит с примесями углеродных волокон древней шахтной мембраны. Постепенно и очень осторожно наращивая силу воздействия, она начала его растворять. Это был хруст, едва слышимый хруст кристаллических решёток, и поток жара, мимо неё уходящий в бурлящий водопад.

Она стояла над городом алмазных псов, по шею в илистой воде подземного притока. Один из новых, лишь чуть поросших ракушками подземельника водоводов находился внизу. Ещё во время вчерашней разведки она видела, как его часто открывали. А сегодня, лишь получив ключ, она добилась согласия Анви на тайную операцию, хотя и пришлось ждать доразведки и согласования с гвардией ещё несколько часов.

Да, по просьбе Анви она выдала ключ потирающей разбитый нос гвардейской пегаске. Да, она уступила и во многом другом. Две совсем юные крылатые скрывались рядом, весело скаля под невидимостью свои подточенные клыки. Справа и слева стояли настороженные тени мышек, смотрящие на неё.

Они не дрожали. У гвардейцев нашлась уйма добровольцев. Из её мышек — всего лишь две.

— Голи, аж пёрышки трясутся! Миледи, вы тоже любите риск?

— Ага. Ненавижу, но всегда влезаю. В детстве я каждый раз сражалась впереди своих.

Мудрый командир так не поступает: Анви, разумеется, не пошла. В штабе кипела работа, все готовились встречать послов. Это было одной из причин, почему её мышка так легко её отпустила: «Я начну переговоры, — так она говорила, тыкая копытом в грудь: — а ты побудь на границе, чтобы была связь с командой разведчиков. Сама только не лезь».

О да, великая и могущественная Найтмер Мун отныне служила ретранслятором для своих мышек. Позор? Позор…

— Голи, ваше высокоблагородие. Может меня сначала на разведку отправите? А то всё ждём.

— От вашей Рэр зависит. Начнёт юлить — отправлю. Не начнёт — подождём. Что думаешь о ней?

— Честно? Без понятия, почему я здесь, а не там.

Это приятно, когда умные пегасочки выбирают честность. Почему умные? Да хотя бы потому что эта «Голи» начала с того, что призналась: «Мол, простите пожалуйста, миледи, я ваш замок немного того, с друзьями пошатала». А шатала она его, к слову, совсем не так, как остальные. Перекрасив шерсть, скрыв метку заклинанием и накладками на копыта придав своей крошечной фигуре чуть больший рост. Выдал — запах, особенный для каждой пони, хотя и его она пыталась сбить парфюмом и тщательным мытьём.

Что именно она сподвигла своих на погром — не призналась. Да и почему — тоже. Но «королева пиратов» знала своих сволочей. Потому что это круто! Чертовски круто божеству по губам провести! И Селестии тоже — удар ведь пришёлся сразу по двоим.

Умница же. Яркие умницы-орхидеи не любят скучать.

— Дело в уважении, Голи. Мне ты начинаешь нравиться, а ваша хвалёная Рэр презирает тебя.

Пегасочка зыркнула из под невидимости. Прикусила губу. Вид у неё был такой потерянный, словно у маленького дракончика, вдруг очутившегося в мире, где странами правят многозубые левиафаны. Где у левиафана есть свиток под названием «Проблемные жеребята Эквестрии», а в нём найдутся и вычеркнутые имена. И вычеркнутые — не обязательно смертью. Чтобы избавиться от проблемы иногда можно и подружиться; а если дружбы недостаточно — добавить к этому слабость тела: хроническую, облегчаемую лишь магией богини болезнь.

Что же, её мимолётным касанием уже полгода как болезни не стало. Мелкая пегаска тихонечко сидела в штабе гвардии, а другим копытцем переписывалась с восставшими. Дракончик сорвался с цепи.

— У меня идея, — пегасочка поднырнула ближе, встала на дыбы. — Смотрите, — показалась фотография единорожки с курчавой гривой и бесконечной наивностью в глазах. — Это младшая сестра Рэр. Она тупая как пробка, но мы знакомы. Позвольте я спущусь в город и приведу её поближе. На всякий случай, чтобы была.

Ха, лукавит! По глазам видно. Эта странная назойливость для умницы: всё просится и просится, будто мёдом намазано. Из добровольцев стояла первой, убеждая остальных, что уж разведчицу с внешностью жеребёнка точно никто мимоходом не зашибёт. А глаза пытливые, глаза чего-то хотят.

Между тем, когда её приспешники громили замок, «Голи» по сути ничего-то и не сделала. Так, пара камней в окна и пара разбитых ваз. От начала и до конца операции мелкая сволочь держалась позади толпы и на лес оглядывалась. Мол, берите меня тёпленькой, я здесь просто за компанию, никто меня не знает, да и я сама не знаю никого. Оружия она не касалась. От бомб и ракетных труб она держалась так далеко, как только могла.

Смерть ходит рядом — она осознавала. То ли стараниями Селестии, то ли благодаря собственному уму, она хотела быть в центре событий — но не трупом на песке.

— …Эта Свити Бель — её самое слабое место. Возьмём кобылку, и Рэр наша. Она сделает что угодно, для неё важнее сестрёнки никого нет. Она реально сходит с ума из-за Свити, никуда её не выпускает. Даже с псами поначалу она связалась только чтобы сестру спрятать подальше от войны…

— Она тебе нравится? Дай угадаю, ты с ней ко мне не вернёшься. Хочешь вывести её подальше от беды, ведь так?..

Пегасочка повела взглядом. Покраснела. Захихикала, прижимая копытце к лицу.

— Признавайся-признавайся!

— Ладно! С ней… неплохо.

— Иди.

Касание о камень, и проход открылся. Мгновение пересёкшихся взглядов — и кивнув второй крылатой, мелкая пегаска вместе со своей помощницей нырнула вниз. Они были невидимы, но едва достигнув сухого закутка водовода сорвали заклинания, появились тюки с запасной одеждой, а из них отмеченные пёсьими символами плащи. Две пернатые растворились в туннелях, будто и не было их здесь никогда.

Разумеется, она поставила на них метки. И, чуть погодя, отправила следом пару своих самых храбрых мышек. На всякий случай, чтобы случайно ничего плохого не произошло.

Следовало узнать, где в подземном городе прячут жеребят.

Поступку этой «Голи» она не удивлялась. Ничуть. Было в психологии такое понятие, как «Око бури». Как её город в рифах посреди бурлящего моря, где жили жеребята и наивноглазные кобылки. Десять тысяч беззаботных пони под защитой пиратской орды. Всякое там случалось: и драки, и убийства. Но насилия к слабым… было немного. Дело в том, что чудовищам нравились наивные. Не добрые, а именно наивные. Кто не обидит, не подставит, не осудит, не предаст. К кому можно прижаться и просто уснуть. Чтобы между ужасом холодной как смерть скуки и ошарашивающей радостью достижений, хоть иногда, хоть ненадолго, но ощутить простое доверчивое тепло.

Она знала — «Голи» не вернётся. Такие в кобылки на побегушках не превращаются. Разве что в этом тесном мире доведётся пересечься и в следующий раз.

Встретились на кривой дорожке жизни дракон и чудовище. Поглядели друг на друга, — да и разошлись.

---

Переговоры шли плохо. По линиям связи она видела, как её мрачный как туча единорог вжимается носом в кристальную стену, рядом кривит мордочку Анви, бушует красноносая пегаска — а пафосная кобыла по ту сторону щита всё держится на своём: «Нет, мы не прогнёмся. Нет, ваше предательство не останется безнаказанным. Хоть сто раз сдайтесь — Солнце над Эквестрией всё равно взойдёт!»

Кобыла в длинном золочёном сюртуке зыркала на послов злющими глазами и вздымала нос, будто бы одновременно и прячась в домике своей театральной роли, и пытаясь предателей искренне пристыдить. Великолепная королева, Коварная королева, Королева-воительница, Нежная королева. Последний борец за свободу этого мира. Королева пиратов, какой она и должна быть.

— Ой дурная…

Между тем атмосфера накалялась. Её шуршащие крыльями мышки обступили кристальную стену, а строй повстанцев по другую сторону от тихого мышепоньского писка поджимал уши и морщил носы. «Отдайте нашу!» — «Не отдадим!» — «Отдайте! Вы должны! Вы ДОЛЖНЫ!» — шелестели голоса, а лунных мышек под стеной всё больше, больше и больше, и уже сидя друг у друга на спинах они тянут своё протяжное мышепоньское: «Еееее…»

Пони стыдливые. Им нехорошо. Пони сами любит пристыдить негодяя, причём делают это увлечённо, преследуя повсюду: и в газете «Пшеничного кантона», и распуская слухи в родном селе. Но легко при этом остывают, видя на щеках злой кобылки дорожки слёз. Все крошечные злодеи Эквестрии рано усваивали, что нужно не доходить до крови и остановиться, если поймают. А сдавшись поплакать немного: «Голи, ну простите пожалуйста!» — и пони простят. После чего простят снова, и снова, и снова. И за веселья ради связанного в подвале жеребчика, и за сожжённые окна ратуши, и даже за дерзкое ограбление банка — когда все доходы городка в прериях вдруг перекочевали в игорные дома Лас Пегаса, а банда кобылок хвасталась ушками в бизоньих золотых серьгах.

Пони прощали. Вроде как прощали всё большее, но если вдуматься в суть преступлений — меньшее. Пони любили прощать. Дэйбрейкер не прощала — она ставила растущие циферки на шкале угрозы, а когда было время, заглядывала к проблемной кобылке, вдруг в облике сжавшегося жеребчика открывая огромные пылающие глаза. Мол, Голи, ты замечательная, только посмотри, ты уже поднялась с третьего места в списке на истребление! Может, сделаешь ещё что-нибудь хорошее? А потом можешь и кого-нибудь хорошего за всё хорошее наказать. Только держись подальше от политики. Просто, лягать, умоляю, оно сожрёт тебя — не подходи!

Ей было плевать, сколько боли приносит жестокая кобылка, пока благо перевешивает боль.

Дрессировка работала. Злодеи учились быть тоньше и хитрей. И вот уже мелкая кобылица через кучу подставных фигур держит в копытцах «Жеребячий вестник» — и должно быть просыпается в холодном поту, молясь своим дракончикам, лишь бы чудовище не узнала об этом. Запретное ведь тянет, запретное манит. И так политика становится для самой проблемной в стране пегаски веселее насилия, грабежей и убийств.

Да и другая кобыла тоже хороша. Которая упрямая, лютая, бешеная — в точности как и прочие волшебницы Эквестрии. А кроме того с детства мечтавшая о большем: ради своей обедневшей до нищего Понивиля семьи. Которая вылетела из школы для одарённых единорогов, оттого что не могла тянуть одновременно и бешеную гонку с остальными твайками, и заботиться о родителях и маленькой сестре. Которая и к жеребцу одному приставала, но глаза пони — открытая книга, и тот не постеснялся всё ей высказать, легко раскусив хищный взгляд.

И жадная пони пригорюнилась. Искренне не понимая, за что её обижают, и почему она должна довольствоваться малым: когда богатство, это сила — сила поддерживать любимых — а бедняк только и может, что говорить вымученное «спасибо» за щедрость других.

Ей было плевать, что чувствует жадная кобылка. Лишь бы не расшиблась, прыгая выше головы.

И не погубила при этом других.

— Занятные лица, — Найтмер проговорила вслух. — Жестокая Рэс. Алчная Аварис. А чуть копни, и всё на всех найдётся в сестрёнкином архиве, который никто даже не догадался спрятать от меня. Нас тоже неплохо так дрессируют, как думаешь, Кудах?

Она спросила пустоту: птицезмей ведь в ловушку не полез.

Да и она не спешила. Первая её мышка тихой сапой летела по следу двух юных пегасок, а вторая уже обнюхивала выдолбленные в скале шахты вентиляции, где чувствовался запах знакомой кобылицы, но самой её в подземельях за обитыми железом дверями не было видно. То ли бегала где-то на вольных копытцах, то ли перевели.

«Отпустите её! Просто отпустите! Что вам стоит? Какая вам польза?..» — между тем наседали её мышки на жадную кобылицу в золочёном мундире. Та кривила нос. «Сколько ты хочешь? Миллион золотом? Два? Три? Ещё одно Кристальное сердце?» — Анви уже предлагала выкуп, а кобыла как будто хотела вымученно захохотать.

— Солнце верни!

— Нет! Это не обсуждается, — Найтмер Мун чертыхнулась.

— Верни зелень! Верни нам глаза! Солнце верни!

Очаровательно. Нормальные пони уже сто раз как плюнули и свыклись — а им не нравится. Рычат на ни в чём не повинных мышек, размахивают ракетными трубами, грозятся назло всему прикончить чудовище: «Которое вас, несчастных, снова бросило на смерть! — это Рэрити опять выступает. — Которое только о себе и думает! Без чести, без достоинства, без капли уважения к вам!» — и некоторые из мышек уже поджимают уши, поглядывают по сторонам. Вот Анви признаётся, что с недавних пор они свободны. «Так какого дьявола вы делаете здесь?!» — и мордочки смотрят в пол, но её мышки всё-таки не уходят. «Отпусти. Подругу нашу отпусти», — снова ноют они.

Это было нелепо, но для неё, во всех видах видавшей тысячи дипломатических миссий, всё звучало именно так. Шли часы, переговоры затягивались. Принесли обед, принесли ужин, скучающие гвардейцы уже начали в камешки играть. Повстанцы требовали то Солнца, то гарантий, то всего мира в придачу, то вышвырнуть богиню хотя бы на луну. Анви уже орала в голос, что пони нового мира растеряли последние крохи рассудка; самодовольная Рэрити прихлёбывала ромашковый чай.

Самым мудрым было бы остаться здесь на полные сутки, пока буря не уляжется. Пока грустные мышки не уснут друг на дружке у стены кристального купола; заскучавшие в ноль гвардейцы не съедят весь свой арахис и не выпьют последнюю флягу кальвадоса, а послы не охрипнут от бесконечных дебатов. Глупо же атаковать, пока все именно этого и ждут.

Проходили часы, складываясь в сутки. Цикл миновал. Она представляла сестрёнку, которая бы уже давно сорвалась в битву, но сама только водила копытом в илистом потоке, слушая доклады, и напевала любимую колыбельную про себя.

Меж двух эпох

Пролегла черта, кажется — так близко:
Тот же шум речей, тех же стен бетон.
Но насквозь другим стал наш образ мыслей,
С ним распалась связь времён.

Пролегла черта, кажется — так близко:
Тот наивный век: шин, вождей и войн.
Только мир теперь, сеть ста тысяч истин,
Власть распалась в нём времён.

Пролегла черта, связь — меняет лики:
Мир земной устал от всех вождей и войн.
Пусть не всем легко, век признать великим,
Где сильней ракет — письмо и телефон.

---

Вернулись отправленные за мелкими пегасками тени. Поджав уши она слушала доклад.

Слишком многое случилось за неполные пару минут.

События миновали её.

С холодом в сердце представлялась другая линия времени, где яростная аликорница рвётся вниз, бешеная от своей гордости и самомнения. Она хватает открывшего водовод случайного пса — нелепое создание в камзоле с сотней разноцветных карманов и заплат — и допрашивает его, вскоре узнав где пленница. Она следует вниз по тёмным, освещаемым лишь редкими камнями тусклосветов коридорам, ныряет в штольню, пропуская мимо себя скрипучий деревянный лифт.

Она находит Мэра. С цепью на ошейнике, в тайной комнате за ложной хрустальной стеной. Она освобождает подругу и в бешенстве идёт наверх. Она стоит напротив сжавшей губы кобылицы и всё ей высказывает, прижимая взглядом к земле. И вдруг вбегают испуганные псы, что-то лопочут, невообразимо коверкая слова. Слышится трель связанного с кристальным сердцем амулета — и волшебница хватается за него.

«Голи, миледи, вашу сестру пытались похитить! Её убили!» — кричит из амулета едва слышимый голос кобылки. Голи-голи-голи… полный звездец.

— Ну и мразь же ты.

Кобылка рядом поджимает уши.

А на другой линии времени остолбеневшую богиню окружают ракетные трубы. Под залом стоят мины, набитые адамантиновыми шариками, добытыми из глубочайшей глубины. Всё взрывается, всё горит: поражающие элементы древнего оружия сносят волшебные щиты, рикошетят о доспехи её мышек. Она уходит, уходит «Переходом», только чтобы оказаться в ловушке под кристальным сердцем, под очередными ударами направленных взрывов, снопами рвущей броню шрапнели, в щупальцах огромного как корненожка жадного до магии существа.

Но даже после этого она жива. Она убивает чудовище и возвращается к своим. По залитым кровью коридорам, среди плачущих над трупами гвардейцев и алмазных псов. «Лунные пираты», свободные в своей силе, размазывают гвардию в пух и прах. Она лечит кого может, но время упущено, не так уж многих удаётся спасти. Лайтин Даст погибла. Рэрити погибла. Кози погибла. Блюблад погиб.

— Ну и мразь же ты.

— От мрази слышу! — кобылка сощурила заплаканные глаза.

Она жива. Все живы здесь.

Её трясло. Тончайшая грань отделила этот мир от другого. Где всё бы закончилось резнёй, в сто крат более страшной, чем битвы под Мэйнхеттеном и Кантерлотом. Где одни бы погибли, а другие бы сжали зубы, чтобы уже не играть в переговоры, погромы и похищения. Где за её мышками бы охотились, а её выход из дворца поджидали бы заряды взрывчатки и пороховые мортиры, спрятанные во дворах.

Где мир вернулся бы к тому, который она ненавидела, и уже на всё была готова, лишь бы это прекратить. Где она всерьёз предлагала сестре лишить пони их свободолюбия — а когда та отказалась, выступила против любимой, до пустоты в душе уставшей мучить и убивать.

Где она искала смерти, отлично зная, что Хранителя Элементов — не сможет победить.

Но в этом отражении мира всё сложилось иначе.

Рэрити не поверила в такое. Когда мышки по приказу Анви сложили оружие, она сказала гвардейцам подождать. Удивлённая Лайтин отправила своих пегасов оцепить окрестности; алмазные псы начали обыскивать пещеры; а её взбешённый потомок предположил, что жеребята уже последние тормоза потеряли — и сволочат нужно где-то в городе искать.

Он был недалёк от истины. Мелкая пегаска рядом поджимала уши, а мелкая единорожица кормила черепашек у подземного источника — знать не зная, что её кто-то там собирался похитить и невзначай убил. Они с этой «Голи» вовсе не пересекались: та убедилась, что Свити нет в убежище среди прочих жеребят города, плюнула, да и запустила свой план.

Многоуровневый. Сложный. Включавший в себя прекрасно исполненную анатомическую куклу, с развороченным лицом и пакетами больничной крови. Слежку за ходом переговоров. Море слёз на мордочке, рану от осколка на щеке. Испуганных псов, которых едва не оглушило взрывом пиротехнической шашки. Наконец, бегство с куклой к залу встречи и море криков в амулет.

Где по дороге Фьюри наконец-то понял, что что-то охренеть как неладно — и вырубил кобылку, а Фир передала через её амулет, что тело поддельное — впервые в жизни заговорив.

— Спасибо, друзья, — Найтмер Мун прошептала, когда они наконец встретились.

Она не успела бы вмешаться. А от вдруг нахлынувшего бессилия — была ошеломлена.

— Зачем?

Кобылка со взглядом дракона молча смотрела на неё.

Ей было не полторы тысячи лет, не сотня, не двадцать и даже не пятнадцать. Она дрожала и хныкала, размазывая сопли по лицу. Она не сделала ничего особенного: не стала дожидаться настоящей Свити, не бросила бомбу в толпу жеребят. Всего лишь прокричала несколько слов и показала куклу, от которой замутило даже охранявших подступы к залу встречи алмазных псов.

У неё были отличные шансы начать резню. Или всё же нет?

— Зачем это нужно было? Зачем? — Найтмер обернулась к своим.

Мышепони рядом пожал плечами. Фьюри убил своего первого ослика в меньшем возрасте. Он командовал десантом в день битвы за Номисто и не боялся никого. Фир была младшей сестрой Анви. Она любила и умела допрашивать, но не стеснялась и направить по целям орудийный огонь. Они бы на столь глупый вопрос только хмыкнули. Одна ответив: «Так надо». Другой: «Потому что хочу и могу».

И ведь хороший ответ.

— Беру свои слова обратно. Ты не мразь. Ты безумна как зверь!

— Хмф!

Кобылка сплюнула ей в лицо. Слёзы исчезли сразу же, как только она убедилась, что они не помогают. Теперь это был просто до ужаса испуганный взгляд, в котором отражалась столь же испуганная лунокрылая крылорожица, смотрящая в отражение собственных глаз.

— И что с тобой делать?

Кобылка снова сплюнула в неё.

— А что ты сделала не так?

Третий плевок.

— Да хватит уже!

Нахрена плеваться, если подтёки слюны всё равно стекают по барьеру? Зачем всё портить, когда что-то наконец-то начинает налаживаться? Зачем убивать, мучить, неволить. Ломать, мстить, унижать?.. И единственный ответ: «Потому что хочется! Потому что могу!»

Потому что могу…

Она читала в легендах Старого мира, что драконы древности были лютыми как Кози Глоу. В стократ страшнее павшего жертвой сестрёнки старика Дискорда и других когтистых богов. Была великая война суши и океана — маленьких копытных Моря Распада и создавших Солнце небесных владык. И как бы ни сильны были копытные, драконы их поработили. Потому что у одних были пределы, а другие сражались от души.

Нужно просто признать мир, где одни выбирают «доверие» в дилемме заключённого, а другие «предательство» — хотя бы из той причины, что тактика предательства в мире доверчивых оптимальна. Стратегия — едва ли. Но лично она не стала бы требовать от себя с сестрёнкой великой мудрости в неполные пятнадцать лет.

— Спасибо, что испытала старушку на прочность. Честь и слава тебе.

Фьюх.

---

Они распрощались с задравшей нос кобылкой. Рядом с планёром Кози стояла её помощница с фотографической камерой, к которой та даже не обращалась по имени. Подай это, то принеси, так кадр неудачный, щёлкни мышек ещё раз. А та и не против — той просто нравилось влипать в неприятности и видеть свои фотографии на передовицах газет.

С удовольствием они бы сфотографировали её мышек посреди груды трупов. Ради такого-то кадра и на слезинку Свити Бель можно было крупом положить. Но не в этот раз, значит не в этот раз. Когда Кози наконец-то убедилась, что здесь и сейчас её лоботомировать не станут, как и вылизывать задницу, предлагая место при дворе, она призналась, что не очень-то верила, что план выгорит: но попробовать стоило: «Если не пробовать, то и не достигнешь ничего».

Следовало полагать, она попытается снова. Ей нравилось играть с Дэйбрейкер, хотя огонь временами и обжигал. Поводок был коротким, а условия игры суровыми. «Чёрный список» полнился именами тех, кого нужно прикончить за пролитые слёзы фабричных козочек, угробленные годы жизни горожан под властью дурного мэра — сотни непрямых убийств. Ну так и все твайки, кто высоко задирал нос, одним копытом спасали, а другим убивали. А кому-то ещё выше приходилось складывать жизни, брать в разницу смерти, думать о всяком и чесать лоб.

Кози, например, не дарила миру ничего хорошего. Она делала благо — совершая зло.

— Поспорим, что я смогу без резни? — Найтмер предложила.

— На что спорим?

— Я убью тебя первой, если сорвусь.

— А, это… Нашла чем испугать.

Лады, раз не боится смерти, она и не стала предлагать аниморфию. Доиграется — убьётся. Покалечит кого-нибудь, кто-нибудь покалечит её. Хотя, быть может и не доиграется: будет жить в большом как дворец доме, рассказывая дочери-единорожице и приёмным жеребчикам, как однажды самой богине по губам хвостом провела. А может и не раз.

Несомненно, сестрёнка любила сволочей Эквестрии. Обхаживала, прихорашивала, предупреждала, учила тактической грамоте. Позволяла кусаться в известных пределах, и тем самым вынуждала своих тваечек строить системы с изрядным запасом прочности: которые не так-то просто было прокусить. Это было причиной, почему Эквестрия настолько легко пережила войну.

— Анви, ты была права. Переданное через Дёрпи послание было дезинформацией. Сестра почему-то хочет, чтобы я видела страну скорлупкой на грани распада. Полагаю, мотив — удержать меня здесь.

Но, право же, ей вовсе не хотелось преследовать левиафана. Ей и здесь хорошо.

Найтмер не прикрывала злую кобылку, но остальные не так уж сильно на неё орали. Куклу с развороченным лицом в зале встречи никто не увидел — она так и осталась в водопаде над городом, где Фьюри бросил её — псы ничего толком не поняли, а когда кобылка с царапиной на щеке принялась плакать, один единорог оглядел свою богиню разочарованным взглядом: «Как можно было недоросль не перевязать?»

У неё не было причин прикрывать бешеную особу, но не было и причин кричать: «Волки! Волки! Волки среди нас!»

Серебристых красавцев она любила. В юности она подкармливала их. Природа ведь была мудра, создавая хищников и травоядных. Наделяя одних игривым нравом к страданиям жертвы, а других подслеповатым взглядом наивных глаз. Впрочем, здесь и сейчас речь шла не о хищниках и травоядных — ибо пони, при всей своей наивности, стали королями трофической цепи. Речь шла о силе героя-богоборца — и о способности той, кто мнит себя выше, выдержать благородно нанесённый удар.

Благородство, как известно, родилось из культуры чести Старого мира. Где сильный принимает вызов сильного, а побеждённого — бесчестно добивать. Достоинство родилось из культуры мира нового: где компенсация следует из вреда, а не из угрозы. И у любого шутника, пожалуй, есть право раскрасить куклу и сказать по радио пару искромётных слов.

А что порох под искрой не загорелся. Что же, печально осознавать, что на это можно ответить лишь взглядом к луне на небосводе и слабым выдохом: «Пронесло…»

Определённо, впредь ей не стоит рассыпать порох под пытливым взглядом шелудивых жеребят.

— У тебя глаз дёргается, — Мэр обратилась, подходя. — Ты здорова?

…

— Меня растоптал жеребёнок.

— А, это… Случается.

— Ага.

Какое, мать вашу, предпочесть государство: где все жеребята хорошие; или то, которое не сложится как карточный домик под жеребячьим пинком?

Сегодня её едва не закопали. Снова.

Прекрасный день.