Экипаж "Броняши"

Глава 1

Пламя костра трепетало в ночи, отгоняя мрак. Как, оказывается, это важно — порой отогнать от себя тени. Убежать, спрятаться от вездесущей тьмы, прикрыться жарким огнем и сделать вид, что там, в тенях, ничего нет.

Сигарета потухла. Последние искры сорвались, растворяясь в ночи стаей ярких светлячков.

Одним глотком я прикончил очередную кружку сидра. Эпплджек сказала, что дала мне первач в самой убойной концентрации, но алкоголь не забирал. Покрутив в руках пустую кружку, я поставил её на землю, рядом с собой.

Я сидел дальше всех от костра и отсюда, скрытый полумраком, мог наблюдать за тем, что делается у самого огня. А веселье шло вовсю. Веселье с приторным, горьким привкусом алкоголя, который должен был перебить страх и понимание того, что завтрашний день многим из нас не пережить. Если не всем.

Задорно плясала Эпплджек, взяв в пару ефрейтора Нойманна — и хоть мой подчиненный, в отличие от его спутницы, передвигался на двух ногах, у них получался на удивление складный танец.

Твайлайт наколдовала музыку. Сказать по правде, мне были неизвестны границы колдовства единорогов, и эту невероятную сторону их натуры я так и не понял до конца, однако, веселая мелодия банджо, лившаяся со всех сторон и подкрепленная мягким сиянием рога фиолетовой единорожки, выбила эту мысль из головы. В конце концов, какая разница, откуда исходит музыка, если она хороша?

Гольцевиц достал губную гармошку. После нескольких попыток, он подобрал незамысловатую мелодию банджо и начал аккомпанировать. Получалось не очень хорошо (гармоника порою фальшивила), но вступление нового инструмента было встречено дружными аплодисментами и радостными восклицаниями.

Под хлопки и веселые возгласы еще одна пара пустилась в пляс. Приглядевшись, я увидел, что это Пинки и Ланге. Танцевать у них получалось еще забавнее, чем у Нойманна и Эпплджек — Пинки просто подпрыгивала на четырех ногах, а ефрейтор, забавно двигая бедрами, и махая руками в такт музыке, пытался угнаться за своей сверх всякой меры энергичной спутницей.

Сидевшие вокруг костра хлопали двум танцующим парам, а я чувствовал, что ко мне подкрадывается апатия. Даже не апатия — отчуждение. Каким забавным гротеском выглядела эта картина — танцующие, хохочущие поняши и люди рядом с ними, солдаты. Многим из них завтра придется встретить свою судьбу, и, как командир с немалым опытом, я могу сказать — что еще и свою смерть.

Не было шансов у нас в грядущем сражении, не было, как ни крути, какую магию-шмагию и прочие фокусы не прибавляй в наш актив. Слишком разными были силы. Именно поэтому, в моих глазах все это веселье, этот безудержный пляс, эта фривольная музыка выглядели так чуждо. Словно собравшиеся перед последним боем друзья не хотели думать о реальности, о том, что ждет их завтра.

А я вот не мог не думать — в конце концов, это обязанность любого командира — размышлять о судьбе своих подчиненных. Даже сейчас, находясь в нетрезвом состоянии, мой ум перебирал варианты и оценивал обстановку — нельзя ли как-то повернуть ситуацию так, чтобы не пришлось нам всем завтра идти на верную гибель? Да что там, нам! Как бы мне сделать так, чтобы волшебные и забавные, милые и добрые существа, называющие себя "пони" не шли на самоубийство завтра вместе с нами. Однако, как ни крути, вариантов не было.

Нужно было остановить врага. Во что бы то ни стало.

Рефлекторно я поднял с земли кружку и обнаружил, что сосуд пуст. Господи, как же мне одиноко! Каким чужим я чувствую себя тут, среди непринужденно веселящейся компании, презревшей верную смерть. Как бы я хотел остановить все это, закончить, повернуть всю историю вспять! Право, лучше было бы мне попасть в плен к русским или погибнуть вместе со своими доблестными экипажами, чем приносить с собой войну в этот сказочный, полный доброты и приязни мир. Мысль о том, что попал я сюда не по своей воле, меня не утешала.

Оглянувшись через плечо, я посмотрел на огромную тушу самоходки, стоящую за моей спиной. Словно спящий зверь, машина с номером "254" на рубке, как мне казалось, тихо дремала, ожидая своего часа. Ожидая момента, когда заговорит огромное орудие, и содрогнется враг — каким бы многочисленным он ни был, и командир неприятельского соединения поймет — мирный город под защитой. И не так просто будет его разорить, разрушить — перед этим придется сломать себе пару зубов.

Одинокая фигура пони отделилась от общей компании, направляясь в мою сторону. Я просто глядел на неё, оценивая взглядом красоту и плавность движений: даже перед боем идеально уложенную гриву и грациозную поступь.

— Я вам сидру принесла, — приблизившись, сказала Рэрити. Улыбнувшись, она села рядом. — Вы уже выпили свой. Вы много пьете, господин гауптман.

Что мне было ответить? Когда не знаешь, что ответить, нужно говорить правду друзьям, не так ли?

— Это помогает притупить чувства, — ответил я, поглядев на неё. — Ослабляет боль.

— Вам больно, капитан? — спросила Рэрити, встревожившись.

Я улыбнулся, и потупил взгляд.

— Да, милостивая фройляйн. Я ощущаю боль — за то, что делал на своей войне. И за то, что принес свою войну к вам.

Белая единорожка задумалась, и сказала:

— Не говорите ерунды, Отто, вы не несете ответственности за эти события. Вы попали к нам совершенно случайно!

Пожалуй, это было то оправдание, которое бы мне хотелось дать самому себе. Однако совесть не позволяла.

— Как бы там ни было, — сказал я, — именно с нами война пришла в ваш добрый мир. Именно с нами... — я запнулся, не подобрав нужных слов.

Рэрити положила копытце мне на плечо, и тихо промолвила:

— Я понимаю вас, и понимаю, что никакие утешения не уймут вашего чувства вины, однако, знайте — что вы не принесли в наш мир одно лишь зло. Вы принесли и чувства тоже. — Рэрити замолчала, но, собравшись с духом, продолжила: — Мои чувства, например.

Я ощутил, словно кто-то залил кипятком всю мою душу. Внутри стало тепло, однако, при этом я ощущал жуткий стыд.

— Вы хотите сказать, что... — сказал я, вопросительно поглядев на Рэрити.

— Это последняя наша ночь тут, не так ли? — ответила вопросом на вопрос белая единорожка.

Я не мог лгать.

— Да. Скорее всего.

— Тогда я хочу, чтобы вы знали эту правду. — Рэрити уставилась в землю.

Я улыбнулся. Страшная, дикая, гротескная, однако при этом полная настоящих чувств и переживаний, сцена: не может быть ничего у модницы-красавицы из провинциального городка с прожженным войною насквозь офицером. Да что там офицером. Человеком. Увы, по количеству опорных конечностей, у нас с фройляйн Рэрити намечался явный диссонанс.

— Были бы вы женщиной, — сказал я и улыбнулся.

Рэрити подняла глаза от земли, и взглянула на меня. Я почувствовал, что тону в этих красивых, огромных глазах, словно тону в океане. И еще больше мне захотелось того, чтобы завтра ничего не произошло — чтобы вдруг, каким-то невероятным, волшебным образом, сгинули бы враги, и не пришлось бы идти в кровавый бой и брать с собой на погибель это прекрасное создание.

— Не смотрите на меня так, Отто, — сказала Рэрити. — Пожалуйста. Только не сейчас.

— Простите, — сказал я, и вновь опустил взгляд.

Через мгновение я почувствовал, что мою руку поднимает копытце Рэрити. Накрыв руку одним копытом сверху, и придерживая другим снизу, она произнесла:

— Только не нужно ничего говорить, мой гауптман, — что бы завтра не произошло, запомните — я навсегда останусь вашей, а вы — моим, несмотря на то, что между нами никогда и ничего быть не может.

Новое чувство пронзило мое покалеченное сердце. С каждой секундой, прошедшей после слов Рэрити, оно крепло и ширилось, заполнив все мое естество. Не чувство долга, и не чувство преданности. Намного более сильная эмоция заполнила меня — теперь мне было за кого драться. С незапамятных времен, когда мужчина, обернувший вокруг своей талии звериную шкуру, бесстрашно бросался на саблезубого тигра, угрожавшего его женщине, зная, что этот бросок все равно ничего не изменит, — с тех самых времен, я клянусь тебе, читатель, — никто не испытывал более сильного чувства.

Я высвободил руку из копыт Рэрити, и обнял её за плечо, со словами:

— Солнце всходит.

— Да, ответила белая единорожка, подняв глаза к горизонту.

Робкие лучи рассвета постепенно освещали всю высоту, и сад: из ночного сумрака проступали контуры деревьев и яблочек, висевших на их ветвях. Вдали виднелись отблески других костров и фигуры собравшихся вокруг них пони. Мы шли на смерть не одни. А я и Рэрити сидели, обнявшись — максимальная степень близости, которую могут позволить себе два столь разных существа.

Прошло еще несколько минут, и веселье у костра начало стихать. С лучами солнца лица моих подчиненных, как и мордочки поняш, приобрели совсем другое выражение. Эта ночь, которую мы хотели растянуть, подошла к концу. На Понивилль неудержимо надвигался день.

— Пора, герр гауптман? — спросила Рэрити, не поднимая голову с моего плеча.

— Пора, фройляйн заряжающая, — ответил я ей.

Вам, видимо, интересно, что за путаницу я сейчас написал, не так ли? Чтобы избежать кривотолков и недосказанности, мне нужно будет рассказать эту удивительную историю с самого начала. Ну что ж — мое имя Отто Кёниг, я капитан танковых войск вермахта.