Игра на расстроенном рояле

Глава 1

Дождь шёл уже второй день. Стояла поздняя осень, и, несмотря на могучее тёплое дыхание Вечнодикого Леса, где затерялся Эврипони, ноябрь уже вовсю стучался в дома поняшек промозглым ветром и холодным душем с небес. По заливаемой холодными струями мостовой цокал земнепонь в коричневой накидке, из-под которого был виден только недовольно фыркающий нос песчаного цвета. Укрывая плащом, пони вёл совсем крошечную оранжевую пегасочку с отсутствующим взглядом, прижимающую маленьким крылышком рваную куклу пегаса и вязальный крючок. Девочка послушно, но медленно шла меленькими деревянными шажками, и городскому коменданту ничего больше не оставалось, как следовать заветам мудреца Козьмы Понькова, и подставлять за переполнявшейся чашей терпения — следующую, намокая под холодным осенним дождём всё сильнее и сильнее.
Как назло, Продию на улице не попадалось ни единого его подчинённого, дабы спихнуть на него больную девочку .«Видимо, холодный дождь и мерзкий ветер не очень-то и поощряет патрулирование улиц города моим караулом. Над этим, пожалуй, стоит поработать...» — мстительно размышлял продрогший начальник городской стражи. Он медленно шёл, бурча под нос что-то о неестественной внимательности охотника Шифти, углядевшего это апельсиновое чудо в дремучих дебрях Леса и приволокшего девочку в одну из почтовых сторожек. Припомнил и доброе сердце Орхидеи, которая не побоялась полететь в такую погоду, чтобы принести жеребёнка до вышки в городе. И наконец упорного серокрылого Лунара, что сумел разыскать спрятавшегося, мирно спящего коменданта, и вручил ему это «счастье»...
— Селлин рог, ну неужто нельзя было обождать у почтальонов, пока не устаканится погода? — с чувством выпалил Продий.
Девочка не прореагировала — видимо, земнепонь высказал эту филлипику чисто для себя самого, выпуская накопившееся раздражение. Под стать его настроению из окон двухэтажного дома, под которыми проходили пони, раздавались странные звуки. Так мог бы звучать вальс в сумасшедшем доме. Жеребец коротко заржал — забавные звуки привели его в хорошее расположение духа.

Небольшой особнячок принадлежал Куроми, вороной единорожке. Она сделала из своего дома небольшой пансион на шесть-восемь гостей, там можно было хорошо отдохнуть, вкусно поесть и вообще комфортно пожить на время своего визита в Эврипони. Также местные жители могли тут заказать для себя весьма уютную комнату... ненадолго. Куроми по праву гордилась своей задумкой, ибо, несмотря на довольно высокие цены, отдыхать у неё было весьма приятно. Постоянный доход приносила и сдача уютных спален нуждающимся во временном приюте парам.
У коменданта поднялось настроение, и остаток пути до приюта он почти не замечал издевательств ноябрьского ненастья над своим телом, припоминая все забавные и не очень инциденты, связанные с этим пансионом. Были и скандалы, и просто смешные случаи — когда, например, две пары сталкивались в коридоре и обнаруживали неверность всех четырёх. Стража частенько захаживала в это место, разнимая ссорящихся жеребцов, а иногда — и кобылок.
Продий оставил девочку в приюте, и, попрощавшись с управляющей, отправился обратно. Проходя снова мимо особняка Куроми он услышал прозвучавший со второго этажа вокал мартовского кота, который удивительно гармонично вписывался в окружающее поня ненастье, вызывая в душе светлую печаль, а на устах — лёгкую улыбку. Ненадолго солнышко проглянуло из-за туч, щедро поливаемый ноябрьским ливнем Эверипони стал удивительно нарядным — в радуге, в холодных порывах ветра, несущих на себе золотые осенние листья, и серо-голубых сверкающих лужах.
Теперь уже освободившийся от своих обязанностей земнопонь, недолго думая, толкнул двустворчатую дверь и зашёл внутрь. Нежно зазвенел привязанный к двери колокольчик. Внутри было тепло. Масляные лампы заливали тёплым золотом света уютный холл, в конце прихожей размеренно тикал большой маятник за стеклом старинных часов. Комендант вытер ноги и повесил плащ. Льющаяся сверху странная музыка затихла, и на лестнице, что вела на второй этаж, послышался мягкий перестук женских ножек. Продий увидел небольшую вороную единорожку с мягкой блестящей шубкой, отполированным до антрацитового блеска изящным чёрным рожком и аккуратными копытцами. Пряди завитой длинной и ухоженной гривы сверкали всеми переливами фиолетового — от благородно-тёмного до светлого, нежно-цветочного оттенка, похожего на море цветущих перед особняком октябринок. Роскошный хвост, тех же тонов, что и волосы поньки, был задрапирован в лёгкую серебрянную сетку, которая поблескивала в жёлтом свете, подчеркивая элегантность своей хозяйки. Единорожка смотрела на мир хитрющими зелёными очами, волновавшими многих жеребцов, и сейчас красовалась в пушистом фиолетовом халатике, украшенным затейливой серебряной вышивкой. Звали это игривое чудо Куроми. Скучающая без постояльцев хозяйка особняка была очень рада нежданному гостю, и без тени смущения разглядывала земнепоня томным взглядом своих изумрудных полуприкрытых глаз.
— Добрый вечер вам, господин комендант! Весьма нежданно, но очень приятно видеть здесь, когда на улице такая непогода! — голос Куроми можно было бы назвать медовым, если бы не толика ехидства — как раз под стать хитрому выражению глаз кокетливой единорожки, на которую нескромно пялился большой песочный земнепони.
— Ну, госпожа Куроми, работа — прежде всего. Да и не бывает плохой погоды. В ноябрьском дожде, знаете, есть своё очарование — широко улыбнулся Продий, кое-как оторвав взгляд от чёрного крупа почти идеальной формы, драпированного серебряной сеткой, и посмотрел в насмешливые глаза хозяйки.
Понька тихо рассмеялась:
— Ну конечно же, мой галантный гость, — в холоде, слякоти и промозглом ветре ужасно много романтики... Ладно, что тут застуживать копыта? Давайте поднимемся наверх, и я угощу вас прекрасным сидром из лавки нашей очаровательной Ренкоджи! — прищурившись, добавила Куроми.
Кобылка повернулась крупом к гостю, окатив его волной запаха своих духов, и пошла вперёд, приглашающе кивнув головой. Продий последовал за кобылкой. У вороной единорожки была мягкая кошачья походка: она немного вытягивала задние ножки при ходьбе, плавно покачивая крупом, и очень влекуще выгибала шею, когда искоса смотрела на гостя. Куроми знала, что она красива, знала много способов сильно подчеркнуть красоту своего чувственного тела. И всегда пользовалась этим без зазрения совести в любой жизненной ситуации.
Пони поднялись в столовую на втором этаже. В солнечную погоду это была очень светлая комната за счет двух больших окон, но этим ненастным ноябрьским вечером шторы были задёрнуты, а три волшебных канделябра освещали большой зал.
Посреди красовался солидных размеров обеденный стол из тёмного морёного дуба с парочкой стульев вокруг, у стен расположились два диванчика с натянутыми на них чехлами тигровой раскраски. На тёмно-жёлтых стенах в тяжёлых чёрных рамках висели две выполненных в интересной манере картины, изображающие пустынные пейзажи. Между окон в покрытом тёмным лаком бочонке рос куст чёрного плюща, витиевато переплетающийся сам с собой и с установленной для него фигурной рамкой. Несколько больших бутонов украшали растение.
Комендант, наконец, увидел источник странных звуков. Им оказался старый потрёпанный рояль в углу возле окна. Попугайчик Вирентина, что чирикала раньше в этом углу, переехала в противоположный. Её открытая клетка висела на двух коричневых бархатных шнурах. Сама синяя длиннокрылая птичка лузгала семечки, роняя шелуху на паркет и надменно вскинув на гостя красно-коричневый глаз.
— Привет, Вирентина — улыбнулся понь питомице Куроми, — я вижу, у вас тут небольшие перестановки?
Птичка оторвалась от очередной семечки и разразилась длительным возмущённым чириканьем, в котором выразила своё негодование насильственным переездом, новым обитателем гостиной, его плачевном состоянием и душераздирающими музыкальными возможностями.
Куроми картинно поплыла по паркету до буфета, откуда взяла ещё один фужер вдобавок к тому, что стоял уже на столе вместе с большим хрустальным графином, полным золотистого нектара. Земнепонь чудесным образом успевал не только оглядеть все мелочи в гостиной комнате, но и не спускать глаз с флиртующей хозяйки. Единорожка вернулась к столу, где сидел Продий, налила в принесённый для него фужер ароматного напитка и долила сидра в свой собственный.
— Ваше здоровье, господин комендант, пусть Луна хранит нас от неудач, — вороная мордочка игриво улыбалась, разглядывая песочного жеребца.

Хозяйка поднесла телекинезом фужер к своим чёрным губкам и стала медленно пить.
— Ваше здоровье, моя госпожа. Селестия да не оставит нас, — изящно зажав в ноге свой фужер Продий шутливо отсалютовал им своей собеседнице, невинно стреляя зелёными очами на разглядывающую его единорожку.
Куроми, усмехнувшись, опустила взгляд, и какое-то время пони беседовали о вполне обыденных вещах, таких, как ноябрьская погода за окном, грядущее наступление зимы и подготовка к предстоящей торговой ярмарке, что приедет в город в начале следующего месяца. Умная и образованная единорожка была во всех отношениях приятной собеседницей, с которой можно было говорить как о текущих делах, так и на вполне светские и общие темы. Продий, несмотря на все свои связи и осведомлённость в делах столичных, мало знал об этой довольно состоятельной аристократке и о причинах, сподвигших её переселиться в этот медвежий угол. Очевидно, Куроми была всегда склонна к разного рода авантюрам и любила риск — по-видимому, это и отразилось в её странном выборе места жительства.
Когда графин опустел примерно на треть, хозяйка встала из-за стола, и, взяв большую кисточку, начала расхаживать по комнате, рассеянно обмахивая вещи от пыли. Наконец отогревшийся снаружи и изнутри комендант отдавал должное и приятному напитку, и мягкой мебели, и, самое главное, элегантной внешности хозяйки, приковавшей к себе внимание Продия. Единорожка подойдя к одной из картин, криво и чувственно усмехнувшись спросила не спускающего с неё глаз расслабленного земнепоня:
— Как вам эта картина?...

Сидя вполоборота к Продию, понька сильно прогнула шею, склонила голову, подняла заднюю ножку и медленно почесала ею своё бархатное чёрное ушко. Через затейливые разводы серебряной сетки на фигурном бедре Куроми Продий увидел кьютимарку — флакон духов. В дамском ушке сверкнула серебряная узорная серёжка, украшенная благородным фиолетовым аметистом. Зрелище было завораживающим; жеребец непроизвольно поднялся из за стола. Единорожка медленно опустила ножку. Подошедший жеребец наконец оторвал взор от точёной длинной конечности и бедра женщины. Продий скользнул взглядом по прекрасной живописи, найдя её безвкусной и унылой мазнёй по сравнению с единорожкой рядом. Разумеется, в слух же было высказано лишь подобающее случаю одобрение и восхищение.

— Эти два полотна — оригинальные работы кисти Бриллиант. Я приобрела их в конце лета в Кантерлоте, в то время, как гостила у сестёр.

— Ммм... полагаю, они стоят целое состояние — заметил понь. Бриллиант была очень модной художницей родом из Филлидельфии; её баснословно дорогие работы тепло принимались по всей Эквестрии.

— Хи-хи... Нет... — Куроми плавными текучими движениями поднялась, обдав гостя тонким букетом своих духов, вильнула крупом и, подхватив свою кисточку, отошла от ошалевшего от такого явного напора джентельпоня к другой картине. — Так уж получилось, что я выиграла небольшое пари с моей старшей сестрой на некоторую сумму, и подговорила её посоветовать младшей купить в складчину такой милый подарок для меня к будущему дню рождению...

Понька засмеялась, приподнялась, оперевшись передними ножками о стену гостиной, и, держа в зубах кисточку, стала манерно смахивать пыль со второй картины. Продию было понятно, что единорожка, которая была могучим кинетиком и имевшая мрачную репутацию боевой душительницы, наверняка красуется только ради него. Красавица, способная своим телекинезом свернуть шею громадному болотному погонышу, сейчас предпочла держать кисточку с перьями в зубках, стоя в профиль к жеребцу, слегка прогнув гибкую спинку. Понь немного склонил голову, чтобы получше поглядеть на два серых сосца покрытых бархатистой и нежной кожей, что нашли своё убежище под бёдрами Куроми и которые временно её стройные ножки перестали скрывать.

Жеребец, уже чувствующий знакомое стеснение в ножнах, не сдержал восхищённого фырканья и снова двинулся к поньке. Но хозяйка, видимо, закончив обтирать полотно, опустилась обратно на пол и плавно продефилировала к Вирентине, пронзительно свистевшей и чирикающей, обиженной отсутствием внимания к своей персоне. Остановившийся у картины Продий снова непроизвольно уставился на шикарнейший круп единорожки.

Вороная леди томно бросила взгляд на небольшой столик у клетки птички, взяла телекинезом мешочек кешью и баночку с изображением лежащей на подушке, улыбающейся во сне очаровательной единорожки жёлтого цвета с синей гривой, которую так и хотелось обнять.

Понька извлекла пилюлю и подсветив рогом покрасила её в цвет орешков. Продий заинтересованно навострил уши под аккомпанемент воплей ревнивой крылатой питомицы, наблюдая за сим действом. Куроми, ласково воркуя, погладила птицу, предложила несколько орешков и пилюльку. Вирентина, капризно проворковав в ответ, жадно склевала все орешки, и, мгновение посмотрев на странный заскорузлый «орех», проглотила и его. Через несколько секунд птица на манер совы уставилась на Продия, хлопнула пару раз бусинками глаз, а затем, задрав к верху лапки, свалилась на дно клетки и уснула крепким сном.

— С вами опасно связываться, моя госпожа, — хихикнул пони, оценив убойность снотворного.

— Ну-у... люблю, когда всё идёт так, как надо, — на секунду чарующие зелёные глаза девушки зажмурились. — Со всеми этими перестановками моя бедняжка перенервничала и не спала всю прошлую ночь. Нужно ведь моей очаровашке отдохнуть?

Понька, немного склонив голову, коротко и маняще улыбнулась ослепительной белоснежной улыбкой, в очередной раз стрельнув глазками Продию. Земнопонь, закипая, двинулся к кобылке быстрее, чем позволял этикет, но Куроми у клетки уже не было. Скользнув в сторону от гостя, она принялась проходить кисточкой по злополучной рояли вытирая с неё несуществующую пыль. Понька стояла крупом к Продию, возбуждённо виляя хвостиком из стороны в сторону, «увлечённая» уборкой. Комендант почуял знакомый сладкий запах, ствол его начал появляться из ножен. Скрывать это уже не имело смысла, и приоткрывший рот понь осторожно приблизился к хозяйке.

— Неудачная вещь. Криннит приходил, пытался настроить. Долго пытался. Дважды. Не настроил... — откинув крышку, со вздохом посетовала хозяйка, проведя холёным копытцем по полированным клавишам. Родившийся аккорд тревожным и возбуждающим отзвуком заставил вздрогнуть обоих. В рыдании расстроенного инструмента Продию почудился ленивый зевок сонной мантикоры, причудливо переплетённый с хохотом голодной гиены. Понька навострила чёрные ушки, прислушиваясь к перемещениям своего гостя, но начальник стражи ещё никогда не старался передвигаться более бесшумно, чем сейчас. Расстроенная капризным музыкальным инструментом и обманутая тишиной за спиной Куроми захлопнула крышку, и, взяв кисточку снова в зубы, принялась тщательно обмахивать ею ножки рояля, прогнув при этом ещё и спинку. Между взмахами очаровательного хвоста Куроми земнопонь видел ее манящее лоно с виднеющимися жемчужинками капелек, издающих тот самый пряный аромат. Продий, почти вплотную подкравшись к уже откровенно заигрывающей Куроми, бросился вперёд. Кобылка только успела выпрямиться и развернуться мордочкой к поню, прежде чем оказалась поднята на дыбы, и прижата к жалобно скрипнувшему роялю крепкими объятиями Продия.

Куроми пискнула под натиском жарких поцелуев, которыми возбуждённый до крайности её постоянными волнительными отступлениями понь покрывал её мордочку. Вороная кобылка, даже и не пробуя вырваться, фыркала, пищала и хихикала, улыбаясь и воспринимала нежности жеребца как само собой разумеющееся. Сильный земнепонь, легко удерживая кобылку на двух ногах, принялся страстно облизывать единорожку, начиная от мордочки и переходя на шею, грудь и передние ножки поньки. Ниже ласкать поньку стало неудобно — у Куроми захватило дух, когда Продий, уложил ее на невезучем музыкальном инструменте. Единорожка слабо попыталась протестовать против такого насилия над искусством, но земнепонь решительно ласкал языком тело поньки всё ниже и ниже, оставляя после каждого движения по шубке вздыбленную, словно наэлектризованную, шерсть. Удерживая и опираясь о всё тот же отчаянно скрипящий инструмент, Продий заинтересовался мягким, подтянутый животиком Куроми, гладя и жадно облизывая его.

Пони посмотрел на кобылку. Та улыбалась в предвкушении того, какое место сейчас станет изучать язык её гостя. Земнопонь же не разочаровал хозяйку, и, секунду полюбовавшись нежным серым вымечком единорожки, приник к нему своим тёплым языком. Куроми ласково фыркнула и откинула голову на крышку рояля, расслабляясь и прислушиваясь к изысканным ощущениям, что дарила игра нежданного гостя на ее теле. Жеребец, удерживая ножками поньку, самозабвенно вылизывал деликатное место, немного натягивая его бархатистую кожу каждым разогревающим кобылку движением своего шершавого языка, временами задерживаясь на двух аккуратных сосках. Понька, сладко вздыхая, непроизвольно подавалась навстречу мордочке гостя.

Продий окончательно сосредоточился на вершинках изящных серых холмиков, облизывая и захватывая их губами. Тело поньки охотно отозвалось на ласку — соски заострились и затвердели. Тесное общение губ гостя с телом хозяйки заставляло последнюю сладко вздыхать, закатывать и жмурить свои зелёные глаза. Куроми нежно поглаживала жеребца по голове, стараясь почаще чесать земнепоню за ушками. Жеребец прекратил терзать ласками вымячко поньки, опустил свой нос пониже и протяжно лизнул влажные губки кобылки. Хозяйка, охнув, выгнулась навстречу изысканным движениям языка поня. Продий, пофыркивая от удовольствия, принялся методично и аккуратно исследовать лоно кобылки, задерживаясь временами на его верхней, наинежнейшей части. Кобылка застонала сильнее, и, уже не жмурясь, а просто закрыв глаза, зажала задними ножками жеребца. Комендант, не отвлекаясь от игры с очаровательным цветком, сильнее прислонился левой ногой на отчаяно скрипнувший инструмент, копытом правой легко и нежно массируя растревоженное вымячко хозяйки. Млеющая от настойчивых ласк жеребца и чувствующая знакомое, лавиной нарастающее тепло и сладость набегающих волн напряжения в стройных бёдрах, Куроми перестала стонать и, приоткрыв глаза, следила за песчаной мордочкой увлечённого ею гостя. Хорошо разбирающийся в таких играх комендант поплотнее обхватил кобылку и стал выминать и пощипывать соски хозяйки немного жёстче, движения языка ускорились, а носом Продий буквально влизывался в самое сокровенное место Куроми, умножая её и так уже немалое наслаждение.

Сладкое тепло в теле Куроми, так терпеливо выпестованное земнепонем превратилось в вихрь экстаза, которому кобылка с глубоким вздохом непринуждённо отдалась, высунув кончик чёрного язычка, по-прежнему смотря на комендантскую голову. Грациозное черное тело выгнулось дугой, серые сосочки кобылки стали твёрдыми, как гранит и под аккомпанемент своего длинного сладкого выдоха содрогающаяся единорожка начала сильно увлажнять своим секретом нос ласкающего её жеребца. Продий всё это время заботливо удерживал подрагивающую Куроми на скользкой крышке рояля; влажное пятно под понькой всё больше расплывалось. Наконец кобылка успокоилась и томно поглядела на намоченную любовным соком мордочку гостя, поднявшуюся от её лона.

— Бесподобно, мой дорогой... Восхитительно. Однако... прошу, мой дорогой гость... — Лежащая Куроми подарила земнепоню манящую, очаровательно-расслабленную улыбку, и приглашающе раздвинула ножки.

Жеребец, ничуть не сомневаясь, по-хозяйски подвинул кобылку поближе к краю, вытерев её крупом мокрое белесое пятно на крышке инструмента и вызвав тем самым недовольный писк единорожки. Придерживая куромины ножки, начальник стражи аккуратно вошёл в разгорячённое и расслабленное лоно поньки и увлечённо заработал бёдрами, переставив одну ножку на поверхность рояля, а другой легко придерживая вечно уезжающую вперёд Куроми за животик. Продий, глубоко и размеренно дыша, прикрыл глаза и принялся размеренно и чувственно двигаться в поньке. Кобылка, улыбаясь и положив голову на бок, снова пофыркивала, отвлечённо разглядывая ажурную клетку спящей Вирентины. Это настоящее произведение искусства было делом копыт Моделиста, одного из незадачливых воздыхателей Куроми. Но в настоящий момент в прелестной чёрной головке почему-то не было ни единой мысли о безнадёжно влюблённом в неё пони. Продий, приоткрыв рот, размеренно наращивал темп. Жеребец, уже довольно сильно возбуждённый предшествующей забавой с хозяйкой особняка, не сильно удивился быстро нарастающей и ширившейся сладкой лавине в его бёдрах.
Понь замедлился, следя за собой, и копытом, которым он придерживал кобылку, принялся ласкать лежащее перед собой гибкое черное тело Куроми. Вороная единорожка снова зажмурилась, негромко и певуче постанывая. В приоткрытом улыбающемся ротике сверкнули её белые зубки. Песочный пони опять удерживал поньку копытом и снова ускорился, вырывая из горла хозяйки еще больше сладких стонов. Куроми неожиданно вытянулась и, хитро посмотрев на гостя, принялась сильно сжимать ствол жеребца своим лоном, принявшись его стенками делать всасывающие движения.

Не ждавший подобной очень сильной ласки жеребец всхрапнул — чувствуя, что коварная понька добилась своего и плотину его воли прорвало нахлынувшим сладким вихрем, понь выставил обе ножки вперёд, пытаясь удержать поньку на гладкой поверхности. Но Куроми всё время норовила уехать вперёд и Продий, резко фыркнув, быстро перекинул левую ножку единорожки к правой, уложив круп хозяйки набок. Убрав наверх упавшие на лоно серебряную сеточку и край халатика, жеребец ускорился и стал дальше возносить к небесам себя и кобылку, придерживая ее за ножки. Коменданта приятно удивила Куроми, когда неожиданно её игра лоном с основанием жеребца остановилась на очень сильном спазме. Кобылка закрыла глаза, задрожала, по-беличьи вздёрнув верхнюю губу, выгнулась на рояле и разразилась каскадом уже непроизвольных сокращений, повторно приходя в экстаз. Пах земнепоня пронзило сладким и очень сильным ощущением. Удерживая подругу за обе её черные ножки, он, зарычав как от боли, принялся мощно и судорожно двигаться в единорожке, непроизвольно с силой процарапав вторым своим копытом полированную поверхность расстроенного инструмента.

Любовники застыли, прижавшись друг к другу, и медленно приходили в себя от своей милой игры. Наконец Продий, ловко встав на два копыта, взял в передние ноги Куроми, к её вящему восторгу от такого циркового номера, и отнёс с испачканного их ласками и поцарапанного бурным финалом рояля на куда более удобный и мягкий диван. Пони какое-то время глубоко и молча целовались, тихо благодаря друг друга. Наконец понька отстранилась от жеребца и, властно удерживая его голову, начала медленно и нежно вылизывать его мордочку, убирая любовную влагу. Большой песочный пони необычно тихо лежал рядом с диваном, млея от щедрой ласки хозяйки и ни о чем не думая.

— Ммм... кажется, я поцарапал ваш инструмент, госпожа... — расслабленно пробормотал начальник стражи, не открывая глаз.

— Ерунда. Мы хорошо провели на этом недоразумении время. Да и его звуковая палитра, видимо, задумана не для наших бренных ушей... — фыркнула Куроми в ответ и снова принялась осторожно вылизывать брови и нежный пушок на переносице поня.

Продий молчал, наслаждаясь вниманием единорожки. Наконец кобылка отстранилась и подвинулась, уступая место для жеребца на диване. Комендант лег рядом с кобылкой и принялся нежно облизывать ей чёрное ушко. Понька жмурилась на манер терракотовой кошачьей статуэтки, что стояла на косяке двери, ведущей прочь из столовой, и подставляла голову, позволяя себя ласкать. Пони снова неспешно продолжили беседу. Куроми ждала позднего возвращения учёных-естествоиспытателей из Филлидельфии, что снимали у нее комнаты. Продий решил остаться переночевать у очаровательной единорожки: вставать ему нужно было затемно, чтобы проверить посты и состояние электростанции Фрипони, а идти от особняка было ближе, чем от башни драконов, да и у себя ему было бы некого обнять. Жеребец, прекратив играть с ушком, обнял вороную кобылку. Куроми удивлённо вздохнула, но тут же хихикнула:

— Наш блестящий комендант внезапно истосковался по женскому вниманию? — Единорожка обняла Продия в ответ.

— Одиночество — это вредно, дорогая моя. Так удушим же сего врага крепкими объятиями! — пошутил пони.

— Хм. Быть-то одному мо-ожно, — с улыбкой протянула Куроми, зарываясь в гриву Продия, — .. а вот оставаться самому нельзя...

В мягком свете канделябров силуэты двух обнимающихся пони выглядели уютно и тепло.