"Эрмитаж"
5. Икона ночной богини
Обед прошел в молчании. Флаттершай старательно не смотрела на меня, Энджел пялился злее обычного: досадовал, что, поддавшись страху, искал защиты у «нахлебника». Я бросал косые взгляды то на него, то на пегаса, но в основном изучал узоры древесных волокон на столешнице.
После еды Флаттершай сказала:
– Пойдем, Энджел, проверим, не слишком ли Спайк напугал зверюшек.
Почему-то слышать ее голос, обращенный демонстративно не ко мне, было обидно. Они с кроликом ушли, и я снова остался предоставленным самому себе. Проще всего было бы попросить прощения, но у кого – у ангела, чёрта, у своего подсознания?
Снова задался вопросом, где нахожусь, и почему. Какова вероятность того, что я умер? Целясь в нее, я стоял у самой дороги, и, когда пистолет взорвался, вполне мог упасть под колеса какому-нибудь лихачу. В рай меня вряд ли пустят, значит, я в аду. Не очень-то похоже. Но она говорила, что ад – это не кипящие котлы и горящие грешники, которых терзают черти, говорила, что бесы и сами мучаются, потому что ад – это отсутствие Бога. Но если так, я был в аду еще при жизни, потому что она – мой бог, и я ее лишился.
Она. Не произношу ее имени по двум причинам. Первая – ненависть: так персонажи «Идиота», презиравшие Настасью Филипповну, называли ее просто «эта женщина». Вторая – любовь, благоговение: так в некоторых религиях нельзя произносить имя Бога. Она подарила мне целый мир, ворвалась во тьму моей уютной пещеры и сказала: «Да будет свет!» Моя богиня.
А я оказался еретиком.
В любом случае, если это и преисподняя, то местные пони-демоны не особенно страдают, да и я испытываю не больше мук, чем при жизни. Вообще-то, здесь чуть ли не санаторий.
Я вышел на улицу и сел на скамейку у коттеджа. Ну, точно старик на отдыхе. В двух местах белый заборчик был сломан лапищами дракона – хотел бы его починить, но одной левой рукой не получится. На земле виднелись отпечатки огромных ступней. Следы моих слов.
Чем еще может быть Эквестрия? Бредом. Наверное, это самое рациональное, материалистическое объяснение. Существует мнение, что шизофрения – это попытка подсознания помочь сознанию разрешить некие проблемы. Так почему бы не принять помощь и вести себя так, как хотят галлюцинации, чтобы в итоге… что? Исправиться? Стать милым и дружелюбным? Для меня уже поздно: слишком много сказано и сделано.
Она считала меня добрым, называла благородным рыцарем, не понимая природы моего поведения: я просто боялся сказать или сделать что-то не то, обидеть, оттолкнуть единственного человека, с которым удалось сблизиться, и поэтому был шелковым. А потом расслабился и показал себя настоящего – жадного одиночку. Имел ли я право обвинять ее в притворстве и манипулировании мною, если сам двуличен?
Солнце почти скрылось, посылая из-за горизонта отдельные алые лучи, будто кто-то светил лазерной указкой.
Когда сумерки сгустились окончательно, из-за деревьев к коттеджу вышли Флаттершай и Энджел, а с ними Твайлайт Спаркл.
Единорог сказала, что большого урона городу Спайк не нанес, потому что сразу направился к дому пегаса. Флаттершай с кроликом прошли в коттедж, а Твайлайт Спаркл взглянула на меня, молчаливо призывая к ответу.
Галлюцинация или нет, но смысла отмалчиваться я не видел. Развел руками:
– Я не знал, что Спайк такой внушаемый, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Знал бы к чему это приведет, был бы сдержаннее. Посадишь в клетку? Зашьешь рот?
Проблема в том, что, имея мало опыта живого общения, я до сих пор не научился как следует фильтровать исходящую информацию: говорю или слишком много, или слишком мало, и очень редко удается, мечась между этими крайностями, случайно оказаться в золотой середине.
– Нет, – ответила единорог. – Думаю, на первый раз ограничусь устным предупреждением: следи за словами, – но Спайка я к тебе пока не подпущу.
«Отлично, хоть с ним не придется объясняться», – подумал я, а вслух сказал:
– Как он?
– Пришел в себя, – грустно ответила Твайлайт Спаркл, – случившееся помнит смутно. Рэрити просила всех ничего ему не рассказывать.
– Она его простила?
– Спайк ни в чем не виноват, – сказала единорог, сделав логическое ударение на имени дракона.
Значит, виноват я.
Ледяным декабрьским вечером мы стоим на остановке напротив университета. Снег на тротуаре освещен бледно-голубыми фонарями, вспышками фар автомобилей, а в углублениях от следов прохожих и дефектов асфальта таиться темнота – заснеженная земля похожа на изрытую кратерами поверхность луны.
Она подпрыгивает на месте, я стою прямо, спрятав руки в карманы, плотно прижав локти к туловищу, и мелко трясусь от холода.
– Блин, где автобус? – стуча зубами, восклицает она. – Хочу домой, в тепло.
– Пошли пешком, – предлагаю я, с трудом шевеля задубевшими губами. – Быстрее будет, заодно согреемся.
На самом деле, сомневаюсь, что так действительно будет быстрее. Наоборот, хочу замедлить наше расставание.
Она соглашается, и мы шагаем прочь от остановки. Через несколько домов нас обгоняет автобус. Она смеется, изо рта вырываются клубы пара. Я вдыхаю их, но нос утратил чувствительность.
Провожаю ее до подъезда и иду к себе на другой конец города. Не люблю общественный транспорт: в нем слишком много людей.
На следующий день она не приходит в университет. До последнего звонка поджидаю ее в вестибюле и опаздываю на пару. Возвращаюсь к раздевалкам на перемене, но ее по-прежнему нет. Весь на иголках, ощущение пустоты и потери.
Жду ее почти до конца большой перемены, потом, решившись, забиваюсь в угол уже почти обезлюдевшей столовой и звоню ей.
– Привет, Кир, – раздается из динамика хриплый голос. – А я, короче, заболела. Ночью температура тридцать восемь с копейками.
Смятение и досада охватывают меня: ради маленькой выгоды вчера – побыть с ней лишние десять минут – я лишил себя целого дня общения с ней сегодня. И к тому же она заболела!
– Прости. Моя вина: зря я потащил тебя пешком.
– Ай, не говори глупостей! Я ведь сама согласилась.
– Но если бы я не предложил…
– Кирилл, – строго говорит она, – мне нравится твоя ответственность, но сейчас ты перегибаешь палку. Это уже комплекс вины какой-то! Помнишь, что я тебе рассказывала? Это может быть признаком мании величия, ведь единственный, кто в ответе за всё, – это Бог. А человек – существо маленькое: ему бы уметь самому за себя отвечать, а другие сами за себя ответят, окей?
– Ладно. Как ты себя чувствуешь?
– Сейчас лучше, – по голосу слышно, что она улыбается.
– Принести тебе чего-нибудь после пар? Или, может, прямо сейчас?
– Да не, спасибо, всё есть… что?!
Ее тон вдруг меняется, будто она обращается к кому-то другому:
– … по телефону говорю. Да не умру я от этого, мам! Извини, Кир, это мама. Ну, давай, пока.
Она вешает трубку прежде, чем я успеваю попрощаться. Начинаю подозревать, что она все-таки винит меня в том, что заболела, и поэтому не хочет видеть. Это лучше, чем думать, что она держит меня на расстоянии, потому что ее мать дома. Пару раз говорил с ней по телефону, но никогда не видел лично. Возможно, она не хочет знакомить меня с родителями, хотя уверяет, что заочно я им нравлюсь, и напоминаю ей отца.
Твайлайт Спаркл ушла к себе в библиотеку, а я вернулся в дом: дверь на втором этаже захлопнулась, и послышался двойной щелчок.
– На обиженных воду возят, – пробормотал я и, поужинав оставленной на кухонном столе кашей, улегся спать.
Ощущал усталость, но заснуть не мог. Еще бы, не каждый день сталкиваешься с громадным драконом! Адреналин, которому положено вырабатываться в подобных ситуациях, будто бы запоздал и захлестнул меня только сейчас, не давая расслабиться и забыться.
В окно бил режущий глаза лунный свет. Несколько раз я поднимался и плотнее задергивал шторы, но бледный луч всё равно находил способ просочиться в комнату. Чтобы спастись от света, я уткнулся лицом в подушку, но стало нечем дышать; натянул одеяло на голову, но оно было рассчитано на маленькую пони, поэтому ноги оказались открытыми и начали мерзнуть.
Должно быть, я проворочался полночи прежде, чем, наконец, заснул.
Проснулся от холода: он не атаковал снаружи, а словно расползался по телу изнутри, от позвоночника. Лежал на спине, глядя в колючую черноту неба. Пощупал левой рукой пол: место мягкого ковра и теплых досок занял сухой грунт, – и вскочил, озираясь.
Я стоял на серой, изрезанной густо-черными тенями поверхности луны. Вдалеке виднелся бело-голубой шарик – Земля. Царила торжественная тишина, куда ни глянь – кругом строгие угольно-серые, какие-то слишком правильные линии и изгибы. Безмятежная, мертвая пустыня одиночества.
– Человек!
Обернулся на голос и увидел стоящую в нескольких метрах от меня высокую иссиня-черную пони с крыльями и рогом. В ее струящейся на несуществующем ветру гриве мерцали звезды.
– Принцесса Луна, – неуверенно поклонился я, и подумал: «Вот попал».
– Ведомо ли тебе, что ты принес в наш мир зло? – громогласно вопросила она. – Едва появившись здесь, ты сподвиг юного дракона на воровство, а затем и на разрушение, а верную ученицу моей сестры заставил лгать своим подругам.
– Я уже принес Твайлайт Спаркл извинения за то, что наговорил ее помощнику. На воровство же я его не провоцировал, а скрывать правду обо мне Твайлайт Спаркл заставили вы.
– Ты споришь со мною, человек? – полыхнули глаза принцессы, она грозно расправила крылья и приблизилась на шаг: – Ты знаешь, что грезишь, поэтому, быть может, ведешь себя столь вызывающе, но я – владычица снов, посему не стоит тебе проявлять неуважение.
– Мне пасть на колени? – попятился я. – Простите, принцесса, я серьезно. Я не знаю, как положено вести себя с богинями.
– Добро пожаловать, – вдруг провозгласила Луна, и откуда-то полилась поначалу тихая, но становящаяся всё громче музыка, – назад, не нужно больше притворяться…
Я понял, что происходит: бред или не бред, сон или не сон, а я внутри детского мультфильма, а героям детских мультфильмов положено петь.
Принцесса продолжала:
Не нужно верить и бояться,
Здесь ты забудешь слово «враг».
Добро пожаловать. Ты здесь
От всех условностей свободен:
Не думай о словах, о моде,
На стену в панике не лезь.
Добро пожаловать. Никто
Тебя здесь больше не обидит,
Чтоб никого не ненавидеть,
Старайся не смотреть в окно –
Пусть вечно застит ночь его,
О пустяках не беспокойся,
Здесь нет причины для расстройства.
Войди же в одиночество.
Ее голос отгремел, но музыка продолжала пульсировать в голове.
– Ты этого желаешь? – спросила принцесса. – Вернуться в уединение, в коем провел большую часть своей жизни? Я могу дать тебе это – здесь.
Она знала, о чем говорит. Что мои годы отшельничества по сравнению с ее тысячелетним изгнанием? Вызывает уважение.
– Я бы хотел, но не могу, – признался я. – Расставшись с ней, я пытался вернуться в свою пещеру, но не нашел в ней прежнего покоя.
– Тогда почему ты не желаешь влиться в жизнь людей? Почему лелеешь свою злобу?
– Зависть, – всплыл ответ из моего подсознания, или, быть может, под-подсознания; бывает, в снах человек не в полной мере управляет собой, и сейчас я чувствовал, что слетающие с моих губ слова зарождаются не в мозге, а где-то в другом месте. В мозгу же зазвучала «Ода к радости», или, точнее, «Ода к зависти»:
Не смотри по сторонам ты,
Бойся взгляда на других,
Прочь презренные стандарты –
В них источник чувств дурных!
Идолы кругом златые:
Дружба, счастье и успех, –
Все стремятся быть крутыми
И лохов поднять на смех.
Взгляд окрест рождает зависть,
Жажду всех огнем пожечь,
И, наружу изливаясь,
Хлещет вспененная желчь.
Зависть – злобный зверь зеленый,
Зависть – ревности сестра,
И терзает миллионы,
Сушит дочерна сердца.
В бескорыстность я не верю,
И не верю я в людей,
Люди – сказка, есть лишь звери
В масках всéх форм и мастей.
Зависть гложет, убивает
И объект свой, и субъект,
Зависть мучит и страдает,
Зависть – знания сосед…
Едва почувствовав, что снова могу контролировать тело, я зажал рот ладонью. Это было ужасно. Хорошо, что никто, кроме принцессы, не слышал.
Воспитанный романами о честных героях и вечной любви, я не был готов принять реальность человеческих отношений. С одной стороны, я разочаровался в любви и дружбе, о которых до встречи с ней мог лишь фантазировать, с другой стороны, лишившись их, всё равно завидую тем, кто ими обладает. Возможно, мое «разочарование» – всего лишь способ борьбы с этой завистью, попытка убедить себя, что дружба не так уж хороша, а значит, не стоит беспокоиться о ее отсутствии.
– Мне знакомо это чувство, – строго сказала Луна, – и я отчасти понимаю тебя, ибо сама терзалась от одиночества, обязанная хранить ночной покой своих подданных, но лишенная возможности говорить с ними и видеть их любовь. Я завидовала обожаемой народом Селестии, и зависть моя обратилась безумием, причинившим много бед жителям Эквестрии. Но знай: зло ограничивает. Отринув его, я смогла найти путь к сердцам пони, и ты обретешь связь с людьми, если посмотришь по сторонам. Пусть сперва будет сложно, но не отступай, и со временем ты найдешь друзей.
– О, я уже достаточно смотрел по сторонам, когда водился с нею! Достаточно, чтобы понять, что дружба – это когда человек собирает вокруг себя людей с полезными функциями. Как только друг станет бесполезен, или найдется тот, кто выполняет функцию лучше, с ним прощаются.
– Это ты сказал Спайку? – прищурилась Луна.
– Ну, примерно.
– Пожалуй, с таким отношением к людям тебе действительно сложно будет найти друзей.
– Это не мое отношение, это мои наблюдения.
«Как хорошо иметь друзей!» –
Любой уверенно вам скажет,
Друг – самый лучший из людей,
Он никогда вам не откажет,
Не подведет и не предаст,
Вас ободрит всегда, поддержит,
Ваш слезный сбивчивый рассказ
Не осмеет, и слово сдержит,
Поможет он с учебой вам…
А, нет! Увы, предмет не знает.
Ну, да ведь это не беда:
У вас других друзей хватает.
Один – для бешеных затей,
Второй – для долгих разговоров,
А третья – нет ее милей,
Подруга ваших дней суровых,
Четвертый – мастер выявлять
Ошибки в ваших сочиненьях,
А с пятым весело гулять,
Шестой – для личных откровений,
С седьмым – напиться в драбадан,
Он в целости домой доставит,
А вот восьмой стал в тягость вам,
Всё время он на жалость давит:
Мол, «я так долго рядом был
И развлекал, в беде не бросил.
Я, – говорит, – вас полюбил», –
И странного чего-то просит.
Никак не хочет он понять,
Что от него одни проблемы!
Его придется прогонять –
Уж тьма других спешит на смену.
Девятый сможет вас утешить,
С десятой станет вам теплей,
И снова счастье вам забрезжит –
Как хорошо иметь друзей!
«Гадство, – подумал я, – сколько еще будет этих дурацких песен?»
– Это называется «ирония», я права? – спросила принцесса.
– Именно.
– А сам ты разве не используешь людей?
– Только потому, что они используют меня! Я лишь стараюсь подражать тому, что вижу. Все используют друг друга – это и называется дружбой. А мне это не нужно, мне нужен только один человек, которого я люблю, и чтобы ему был никто не нужен, кроме меня.
У меня случались редкие моменты просветления: иногда, когда бывал на тусовках у Лехи, и кругом все пили, хохотали и пытались танцевать в маленькой, заставленной мебелью душной комнате, мне начинало казаться, что всё в порядке, что я – один из этих людей, что мне весело так же, как им… Но стоило подумать о ней, о том, что в этот миг она тоже может быть где-то среди людей, что она веселится и радуется жизни без меня, это ощущение пропадало, и меня снова охватывали злоба, зависть и чувство одиночества, ненужности. Тогда я под шумок забирал со стола наиболее полную бутылку и уходил с ней подальше от шумной компании.
– А чем, по-твоему, любовь отличается от дружбы, не только ли количеством сторон? – спросила принцесса Луна, прервав мои размышления. – Учти, человек, во сне мне открыта твоя память: ты сам много думал о том, что не любовь двигала тобою в отношениях с твоей дамой, а «собственничство и желание быть, как все».
Я действительно приходил к таким выводам, но они не были окончательными. А, озвученные Луной, больно резанули по самолюбию.
Подумалось, что, раз принцесса повелевает снами, этот разговор может длиться вечно, и пора бы закругляться, пока кто-нибудь из нас снова не запел.
– Твайлайт Спакрл написала об инциденте с драконом, так? – спросил я. – И вы снизошли ко мне, чтобы удостовериться, что я не попытаюсь больше нарушить мирное течение жизни в Понивилле? Обещаю делать всё, что скажут, и не кричать на каждом углу о том, как ненавижу дружбу.
– Обычно принцесса решает, когда завершать аудиенцию, – нахмурилась Луна, – однако, твои слова меня удовлетворили. Когда научишься дружить и примиришься с собою и миром, сможешь вернуться домой. А пока…, – ее рог окутало призрачное сияние, – дарую тебе инструмент, который поможет тебе исправить нанесенный тобою вред.
Правую руку пронзила боль.
Вскрикнул и открыл глаза: комнату заполнял серый студенистый свет раннего утра, когда небо уже бледно, но солнца еще не видно. Боль пропала, будто осталась во сне.
«… вернуться домой», – эхом отдались в голове слова принцессы. Как бы я ни разглагольствовал о том, что заслуживаю наказания за свои грехи, как бы ни упивался самобичеванием, на самом деле мне вовсе не хотелось возвращаться в мир, где я столько наворотил, как художнику не хочется смотреть на неудавшийся, загубленный рисунок, а инвалиду – на место, где должна быть конечность.
Я поднял правую руку – показалось, что она отяжелела – и осторожно провел ладонью по забинтованной культе. Вчера Флаттершай не сменила мне повязку. Вряд ли это вызвано обидой: она ведь продолжала меня кормить, – значит, так и надо.
«Когда научусь дружить, вернусь домой», – сказала Луна. Но с кем мне там дружить? Наверняка все будут знать, что я натворил, и никакие извинения мне не помогут, поэтому ничего не изменится, я лишь стану еще большим изгоем, а то и отправлюсь в тюрьму за разбойное нападение или что-то вроде.
Однако о каком инструменте говорила принцесса?
Что-то было не так, но не до конца еще выветрившийся из головы сон не давал понять, что именно. Я поднялся на ноги и почувствовал, что правая рука заметно перевешивает, тянет книзу, будто несу в ней ведро с водой. Снова пощупал бинт, на этот раз надавил сильнее: показалось, что плоть под материей стала тверже обычного.
Возможно, вчера все-таки стоило попросить Флаттершай сменить повязку. Ну, да что уж теперь.
Сел за стол и принялся разматывать бинт слой за слоем. Пахнуло больницей и чем-то кисло-металлическим. Сердце забилось чаще: я уже делал что-то похожее в недавнем кошмаре, и очень надеялся, что принцесса Луна не…
Развороченное запястье венчало глянцевито-черное, отливающее хромом копыто. Вцепился в него левой рукой, будто хотел оторвать, и потянул – копыто не поддавалось, видно это не бутафория, а действительная часть тела.
Итак, «дар» принцессы – это воплощение моего ночного кошмара. Да она Фредди Крюгер какой-то. Это не дар, это клеймо, предупреждение, демонстрация того, что они могут сделать со мной. Нельзя их злить.
Я был счастлив, спокоен и уравновешен, пока она не вывела меня из пещеры, и сейчас, похоже, лучше всего мне будет запереться в этом бреду, как когда-то запирался в своей комнате. Буду вести себя прилично, чтобы не раздражать пони, но «дружбы» они от меня не дождутся. Потому что ее не существует, есть только удобство.
И, поразмыслив, я понял, что здесь, чем бы ни была эта Эквестрия, мне пока удобнее, чем там, под зачеркивающим меня дождем, под удивленным взглядом ее глаз.
Главное их не злить.
Покачал рукой, привыкая к весу железного копыта. Пробормотал:
– Инструмент.
Принцесса Луна намекала на то, что я должен починить забор, а эта штука сойдет за молоток?