Fallout Equestria: Gardener

Всегда есть потери

Пришло и ушло ещё девять месяцев.

Силы Шарм давали больше чистой воды, чем нам требовалось, и вскоре мы стали нанимать молодых и сильных пони для доставки чистой воды туда, где она была нужна. Рейдеры вновь стали проблемой, и я был вынужден нанять охрану для обозов с водой. Все расходы были частью того, что я был способен отдать остальным. Каждая крышка, которую я платил охране, была крышкой, с помощью которой можно было накормить жеребёнка. Я обнаружил, что отталкиваюсь от цифр и чисел, действуя как бизнеспони, стараясь минимизировать любые убытки. Я стал куда меньше времени проводить на участке, вместе с усопшими, большую часть времени играя в магната.

Ненавижу это.

Как же я жаждал тех простых дней, когда я хоронил усопших и воздавал хвалу нашей богине. С каждым воскресеньем моя паства росла: нужно накормить больше пони, и наполнить больше бутылок. И каждое воскресенье я отдавал им всё, что мог, но этого никогда не было достаточно. Наша усадьба стала жертвой собственного успеха. Семьи стали зависеть от нас четверых. Да, мы были щедры, но все наши жертвы ради этих пони оставались безответны. Каждое воскресенье через ворота нашей усадьбы проходили десять новых прихожан, и ни один из них не приносил ничего, что могло бы помочь другим. Я чувствовал, что моё послание остаётся неуслышанным и, впервые с того дня, когда я похоронил своего друга, я чувствовал себя потерянным. Не только моя вера колебалась; я понял, что на самом деле люблю Шарм

Мы работали бок о бок почти год. Та неуклюжая молодая кобылка, которую я спас от от пьяного отчима, превратилась в прекрасную кобылу. Она приняла моё послание о щедрости всем сердцем, и отдавала всё, что могла, как и я. Словно надёжный страж, наша добродетель оберегала Пустошь, окружающую усадьбу, даруя пони надежду. Я обнаружил, что стараюсь отстраниться от неё, опасаясь, что могу поддаться плотским желаниям и попросить её дать мне то, чего она отдавать не должна.

Вновь настало воскресенье, и вновь я облачился в свою мантию, чтобы провести очередную проповедь о щедрости. Я посмотрел на собравшуюся за воротами сотню пони. Каждый нёс свои собственные сумки, вёдра и кувшины. Я смотрел на галдящую толпу: скопище перед воротами только и ждало возможности набрать нашей чистой воды. От просьб не было отбоя. У меня возникло эгоистичное желание послать их всех прочь, выбросить все их вёдра и кувшины и потребовать ответа на вопрос: «А что вы сделали сегодня для ближнего своего?» Но я здесь не для того, чтобы судить их. Я здесь для того, чтобы отдавать всё, что смогу, пока Селестия не решит, что с меня хватит. Я следовать этой цели я буду до своего последнего вздоха.

Этим днём моя проповедь прошла тяжелее, чем обычно. Для тех, кто брал, ничего не отдавая взамен, она стала мрачным напоминанием о предстоящих трудных временах, когда рог изобилия иссякнет. Под конец проповеди я сообщил, что не смогу обслужить их на следующей неделе из-за наступления сезона штормов. Каждому пони я напомнил о необходимости фильтрации дождевой воды, и что усопшие всё ещё заслуживают уважения. В последнее время я так часто говорил о щедрости, забывая напоминать пони об их обязанностях перед мёртвыми. Толпа рассеялась, волоча свои сумки и вёдра домой.

После мессы я бросил свою мантию в угол. То, что моей проповеди внимала сотня пар ушей, но ни один пони не принял моё послание вместе с ней, вызывало во мне отвращение. Пони покидали усадьбу через ворота, некоторые ворчали и стонали о том, как мало я им дал. Не получая от них ни капли благодарности, в отчаянии мне хотелось рвать волосы на голове. Где я оступился? До появления Шарм у нас было только то, что мы могли произвести сами, и верующие помогали нам по мере возможности. Теперь же, когда всего у нас было в достатке, незнакомцы шли к нам несколько миль, чтобы игнорировать меня в течении сорока пяти минут, ради возможности наполнить канистры. Неужели нет лучшего способа распространить моё послание?

Шарм умоляла научить её проповедовать и внимательно присматривалась, как бессчётные часы я корплю над текстом речей. Несмотря на тихий голос, она обнаружила в себе дар к ораторскому искусству и выступала не хуже, а то и лучше меня. От кроткой пони, что безропотно преклонялась и пресмыкалась пред каждым моим словом, не осталось и следа. Не мы лишь одни с Гаучо и Касой ценили её, но и паства, внимавшая её словам. Любовь во мне разгоралась всё сильнее. К собственному удивлению, на воскресенье я даже отправился в Мэйнхеттен на поиски тел, лишь бы не видеть кобылку перед глазами.

В молчании я неспешным галопом скакал вглубь руин, к остову одного почтового отделения, в подвале которого было оборудовано противорадиационное укрытие. Я надеялся отыскать там немало мертвецов, равно как и припасов для прихожан – давненько не выбирался из усадьбы. Мне даже вспомнились те простые времена, ещё до Шарм, когда лишь усопшие оставляли нам дары.

Пустошь побери эту кобылу, даже сейчас она не лезла из головы. Единорожка переняла у меня всё: она проповедовала и лечила, подобно мне, однако дар её был поистине бесценен. Истинный светоч добродетели – той, кого и требовала Селестия. Она ничего не просила, но отдавала себя всю. Может, настало время для последнего подарка? Я оставлю ей усадьбу и двинусь в новый город, дабы распространять слово щедрости дальше – и все проблемы решатся махом. Шарм продолжит сеять семена вечного в душах пони, а меня не будет терзать искушение.

За спиной у меня захрустело битое стекло. Вихрь проблем, роящихся в голове, притупил мою бдительность. Будь проклята, невнимательность! Теперь кто-то опять встретит свой конец под ударом моей кувалды, а всё потому что мне не хватило осторожности прокрасться мимо. Хорошо ли я поступаю, марая копыта в крови? Меж завалов мелькнула васильковая шёрстка, и я облегчённо выдохнул – всего лишь Шарм.

— Ты понимаешь, как опасны Пустоши? — вопрошал я. — Тебе ведомо, насколько ты ценна.

— Но никто, кроме нашей семьи, не знает этого, сэр, — сказала она.

— Моё имя — Садовник.

— Для меня вы сэр, — настаивала она. — Мама всегда говорила мне, что нужно с уважением относиться к тем, кто лучше тебя.

Иной раз наивность этой юной кобылы удивляла меня. Целый год она была моей тенью: копалась в грязи, как и я, хоронила мёртвых, прислуживала больным и угнетённым. И всё ещё, по какой-то причине, она видела во мне своего хозяина, несмотря на все мои уверения в том, что она — свободная кобыла. Я решил поставить на этом точку, раз и навсегда.

— Почему ты считаешь, что я лучше тебя? — спросил я. — Потому что я прожил дольше? Потому что из недели в неделю на мои проповеди собирается паства? Потому что я сильный? Это делает меня лучше тебя?

— Да, сэр, — она отвела взгляд.

— Неправда. Волею Селестии я Садовник не потому, что чем-то там владею, но оттого, что должен быть таким. Я прожил дольше потому, что моя работа ещё не окончена; проповедую потому, что другим необходимо услышать Её слово; силён потому, что мёртвые сами не выкопают себе могилы в асфальте. Щедрость требует самоотдачи – таковым и приходится быть. Всё это есть и в тебе, Шарм. Искренняя щедрость твоей души затмила мою жалкую тень. Это мне следует называть тебя «госпожой».

Пони лишь молча поникла головой, не решаясь заговорить.

— Чего ты хочешь от жизни, Шарм?

— Узреть возрождённую Эквестрию и воздать хвалу Богине нашей, — протараторила она, но слова эти шли не от чистого сердца.

— Есть что-то, чего ты не хочешь мне говорить? — спросил я. — Мы семья, Шарм, а в семье не держат друг от друга тайн.

— Я не хочу быть с вами семьёй, — внезапное признание поразило меня в самое сердце. Напрасно я думал, что благодаря ей обретётся мир во всём мире. Быть может, дни в труде под палящим солнцем просто-напросто утомили её, и она желает более лёгкой жизни в Башне Тенпони. Моё ли право винить её?

— Ты... можешь уйти в любое время, — с запинкой пробормотал я. — И я буду счастлив отвезти тебя, кубы бы ты ни пожелала. Я надеялся передать тебе усадьбу, чтобы я мог начать заново...

— Не нужна мне усадьба, — тихо произнесла единорожка.

— Понимаю, здесь твоя жизнь была непростой, но...

Шарм обняла меня, и повалила на землю в страстном поцелуе. Это настолько удивило меня, что я не мог сопротивляться. Я не хотел. Пока не осознал, что отталкиваю её. Её фиолетовые глаза наполнились слезами, когда она посмотрела на меня.

— Что со мной не так? — спросила она. — Я не достаточно хороша для вас? Я отдавала недостаточно, чтобы заслужить вашу любовь?

— Я люблю тебя, Шарм, — мой разум с трудом подбирал слова. — Люблю как дочь.

— Не хочу я быть вам грёбаной дочерью! — закричала она. — Я хочу быть с вами! Почему вы не принимаете меня?

— Потому что я не могу просить тебя о таком. Не в моём праве просить любви, когда столь многие страдают. Я не могу взять, пока не отдам всё, что имею.

Незамутнённый гнев сверкал в её фиолетовых глазах. Никогда ещё я не видел в них столько вожделения – и это пугало.

— Значит, нужно всё отдать, прежде чем что-то взять? — спросила кобылка.

— Ты слышала мои уроки о щедрости.

— А что, если я попрошу вашу усадьбу?

— Бери. Она твоя, если хочешь.

— А ваши деревья? Тележку? Яблоки и теплицы?

— Мгновение ока – и они твои.

— Всё остальное, что у вас есть? — не сдавалась она. — А луну и солнце? Звезду с неба? Землю, сколь хватает глаз? И вы дадите мне?

— Всё, что моё – твоё, а то, чего у меня нет, я получу, — пояснил я. — Я дам тебе всё, что ты попросишь.

— Ничего мне не нужно, — ответила Шарм. — Кроме вас. Вы ничего не просите, а я себя и не предлагаю. Отдайтесь мне сами – вот моя просьба.

Я взглянул в её поразительные фиолетовые глаза: в них отражались посулы счастья. Испытывала ли она мою веру? Искушение ли послали ложные идолы, дабы развратить во мне добродетель? Я понятия не имел, как можно отказаться: нечто такое, что приносит столько радости, было за пределами моего понимания. Великодушие делало меня счастливым, и пожертвовать себя Шарм – сие не снилось мне даже в самых смелых мечтах. Но голос в подсознании напомнил, почему я сторонился этой кобылки и сдерживал собственные желания.

— Не могу, — изрёк я. — Ты мне как дочь, которой у меня никогда не было. Вот ты ещё израненная юная кобылка, а вот – уже взрослая кобыла, готовая увидеть мир. Я отдал всё, что имею: дом, пищу, мудрость – всё твоё. Ответить на твои объятия – нет во мне желания более сильного, но, поступив так, мы обречём Пустошь на страдания. Не в моей власти подарить тебе любовь. Отдавшись тебе, я не смогу отдавать Пустошам столько же, сколь сейчас. Прости, Шарм, но нужды других порой важнее, чем наши собственные желания.

— Тогда я больше не могу оставаться с вами, — была непреклонна она. — Мне нужно уйти.

— Я отведу тебя хоть на край света, если потребуется.

— Отведите меня в Башню Тенпони. Раз у меня нет вас, пускай у меня будет всё остальное в этом проклятом мире.

Я кивнул, и мы в молчании вернулись в усадьбу. Каса и жеребёнок в её чреве дремали, Гаучо возился по домашним делам – что ж, без прощаний расставаться всегда легче.

Шарм довольствовалась малым: броня, револьвер, винтовка да потрёпанная «Книга Селестии» – вот и всё, что было у неё. Туда, куда она собиралась, кобылку почтут за царицу и исполнят любой её каприз. Там Шарм будет жить в роскоши, и моё душа трепетала в радости за неё; быть может, она даже встретит какого-нибудь молодого жеребца, который отдаст ей копыто и сердце.

Я окинул взглядом бесчисленные ряды теплиц. Без её чудотворных сил вера прихожан пошатнётся: пони покинут нас, и усадьба завянет, словно сад, оставленный без ухода. Может, самое время передать её в копыта Гаучо и Касы. Конечно, они сделают всё, что в их силах, однако пополнение семьи не за горами; само собой, прежде всего им придётся позаботиться о малыше.

С некоторой грустью я осознал, что ещё чуть-чуть – и пони, на кою я возлагал все надежды, исчезнет навсегда. Что ж, найду себе новых учеников и научу их ценить великодушие. Может, эта новая героиня Пустошей, про которую без умолку толкуют на радио, будет милостива и последует за мной. А может, я просто себя обманываю.

В предстоящем путешествии тележка мне не понадобится, хватит припасов на день ходу да острого глаза, чтобы приметить в дороге все останки и вернуться за ними позже. Как бы я ни ненавидел себя за то, что оставлю их лежать непогребёнными, сохранность Шарм была куда важнее. Мёртвые могут и подождать лишний денёк, прежде чем обретут покой.

После полудня мы пересеклись с семейкой пони, бредущих от Башни Тенпони. У них не хватило крышек на Антирадин жеребёнку, и они бросились вымаливать его у нас. Шарм окинула меня вопросительным взглядом, но я лишь покачал головой и сказал, что теперь она сама за себя в ответе. Единорожка ответила: она может снять с крохи радиационное отравление, но это долго и болезненно. Тогда отец жеребёнка попросил испробовать сначала на нём, дабы узнать, насколько.

Судя по всему, Шарм поработала над своим мастерством. Объятый зеленоватым свечением, жеребец лишь поморщился пару раз, пока тело постепенно исцелялось от излучения. Времени так уходило больше, но и мучения были не такими нестерпимыми. Снедаемый виной, я отпнул образовавшиеся шарики подальше – кристаллизованная радиация опасна, но и с собой их не заберёшь. Отец согласился и показал жеребёнка Шарм: дитя отравилось грязной водой, его лихорадило. Кобылка вывела заразу из тела крохи, а заодно и тел его родителей. Самочувствие жеребёнка пока не улучшилось, однако больше его здоровью ничего не угрожало. Пони бросились нам в ноги, предлагая в отплату всё, что у них есть. Кобылка не взяла ни крышки и лишь попросила, чтобы они помнили её щедрость и, случись что, сами не отказывали незнакомцам в помощи.

Поделившись с семьей всем, чем могли, мы двинулись дальше. В пыли начали проглядываться куски асфальта, когда я с Шарм молча вышли на растрескавшееся шоссе. И, будь то деревенька или дальний посёлок, везде бурлила жизнь, везде пригодились бы мои услуги. Миновали мы и то село, где впервые встретились. Местные приняли мои советы к сведению: за околицей кучковались дюжины могил, и на каждой пробивался молодой росток. Я невольно улыбнулся: хотя бы кто-то внял моему слову.

Уже смеркалось, когда мы прибыли в Башню Тенпони. Нам разрешили войти, и я снял комнату на ночь – дорого, конечно, но чем ещё мне можно было отблагодарить кобылу, сделавшую для Пустоши столь многое? Я отдал ей припасённые крышки и немного кое-каких ещё не проданных вещиц. Она попросила остаться хотя бы на ночь, однако я отказался, зная, что иначе никогда не вернусь обратно.

Долгий путь домой пролетел, словно дремота, накатившая тоскливым зимним днём. Погружённый в воспоминания о тысячах прошлых путешествий, я едва заметил, как впереди замаячили очертания усадьбы. Вместо мыслей о потере меня обуревали раздумья о предстоящем уходе. Я решил просмотреть кое-какие бумаги, как вдруг из стопки выпала фотография.

Когда-то мне попалась картинка с кобылой дней давно минувших. На боку у неё красовались три бриллианта, а грива отливала пурпуром, будто сумеречные небеса. Но не сногсшибательная красота притягивала взор, нет, а её взгляд. В тех голубых глазах отражалось воплощение щедрости. На фотографии вместе с ней ужинали друзья: она с готовностью подносила всё новые блюда, хотя стол и так уже ломился от яств. Хотелось бы мне повстречаться с ней, да и многими другими, однако неумолимое время не пощадило никого. Я держал эту фотографию в надёжном месте и изредка напоминал себе, какова же моя добродетель: делиться с ближним своим, бедняк он или богач.

Долгие-долгие годы мне казалоcь, что счастье обретается в великодушии. Что бы я ни делал, я пытался искупить вину своего успеха: у меня было столь многое, а у других столь малое, что иного выхода мне просто не виделось. Сейчас же, стоя посреди сада, я вновь взглянул на фотографию. Подарить усадьбу Касе и Гаучо – что же ещё остаётся? Усопшие спят в земле, а в теплицах цветут яблони.

Благословенный, я найду себе место где-нибудь на Пустошах. Заложу фундамент новой усадьбы, буду проповедовать другой пастве. Всегда отыщутся пони в нужде, и я отдам им всё, что ниспошлёт мне богиня.

Переведено на Нотабеноиде

http://notabenoid.org/book/43799/255865

Переводчики: psychoshy, protnik