Страховка на троих

Глава 3

Обычно в пабах много шлюх и выпивки – таверна «Над водным копытом» ничуть не отличалась от сотен тысяч других. Были здесь и постояльцы, к этому часу давно уже не стояльцы, а так, лежальцы и блевальцы – и то в лучшем случае. Были и множество фривольных кобыл: лениво развалившиеся вдоль стоек те, что постарше, редкозубыми ухмылками смотрели на резвый молодняк. Захотят – сами подойдут, зачем виться бельевой веревочкой, махать душистым хвостом и кокетливо поправлять сетчатые носочки? Ты гребанный товар, так будь добра, лежи на полочке и соответствуй своему положению в обществе, а не танцуй актрисой вечернего театра. Второй этаж имел выход на первый, узорчатым балконом, с видом на покерные столы, за которыми очередной жеребец отвинчивал последние заначки в виде золотых шурупов в подковах, и в следующем же блайнде проигрывающей все до Дискорда, от чего громко возмущался и тут же получал лечебный звиздюль от охранников-вышибал. Мало походящие на пони, они напоминали быков – вот только ходить на двух копытах эти туши бы никак не смогли. Воняло перегаром, точнее нет, пере-перегаром, когда проснувшийся пьяница еще не успел отойти от вчерашнего, а уже заказывал еще одну порцию своих будущих рвотных позывов. Обшарпанные стены, свисающие лоскуты обоев и разгульные кобылицы делали свое дело – все-таки надо признать здесь была непередаваемая атмосфера, и многие забегаловки могли только завидовать колоритности здешнего сброда (впрочем завидовали в основном деньгам, оставляемым ими).

Черный пегас, ввалившийся в однопетельную дверь около десяти минут назад, сквозь порывы насмешливого ветра и зачинающегося дождя, сгущающего вечерний полумрак отрешенными тучами-кочевниками,сбивавшего прически уличным дамам и стряхивающего пепел с сигарет донов, которым не повезло выйти на улицу в столь поздний час, вот уже несколько минут сидел за покерным столом, и театрально смеялся шуткам сопартийцев; наметанному глазу было понятно, что пьет он сжав губы, а ставки делает не выше пяти крупсов, старательно кого-то выглядывая и распуша перья, под которыми явно что-то скрывал, мало относящееся к картежному шулерству.

— Лягать, как я люблю блефовать! Поднимаю на двести! – пьяно гаркнул бурый единорог, лениво держащий синей магией двойку карт, и прилично наседавший правым передним на стойку для копыт, которыми были обставлены покерные столы.

— Когда блефуют, об этом обычно не орут. Скидываю. – слева подал голос пегий земной. Босое заднее копыто спешило всем рассказать, насколько удачлив в покере его хозяин.

— А что скажешь ты, трус? Ко-ко-ко? – подзадорил движениями копыт хитрый единорог второго земнопоня, того, что в смешной жилетке.

— Никто не смеет называть Макхуфа трусом! Ва-банк! – крикнул земной. По его подвыпившему состоянию, было явно видно, что он в покере новичок, а прикид его оставлял желать лучшего. Явно не для таверны. Как будто из другой эпохи вывалился…

— Фолд. – проскрипел зубами еще один, долговязый пегас, не ожидав таких ставок, и покинул игру, вскинув грязно-желтые крылья вверх.

Охрана было дернулась, но он оставил все свои деньги за столом. Жалкий ничейный пятак, валялся теперь вдали от общего банка. Копыта застучали по дощатому полу, как будто хотели проломить его, причем не просто сломать и наслаждаться своим бредовым недозлодеянием, а проломить с хрустом, с нелепым восторгом, который испытывает маньяк, ломая крыло своей жертве и неистово хохоча, в предвкушении кроваво-красного продолжения. Стоп. Хруста сломанных крыльев…

— А я пожалуй при…

— Стой, сука, а то в твоих крыльях дырок станет, не меньше чем в головке сыра, у которой мозгов и то больше тебя!

Белесый единорог, так и не договоривший фразу, глупо уставился на меня. Но времени на объяснения не было.

— Я сказал, стой, ублюдок!- перескочив через стол и сбив фишки, я рванулся к выходу, но рана в крыле давала о себе знать – резвости мне явно не хватало.

Желтый мерзавец стремглав помчался к дверям, мне же миновать охранников было не так просто. И нахрена они нужны, если летать не умеют? Полицейских тут не жаловали, да и представляться: «Здравствуйте, мне бы вон до того пегаса проследовать, я на задании», мне скорость ситуации не очень позволяла. Ждысь! Стукнув копытом под коленку до кровяного месива одного, я перепрыгнул через его согнувшееся тело и сходу вмазал в лицо скакавшему мне навстречу второму. Хряссь! «Кр*панный стыд!» Скорости сложились и вычли у него пару зубов плюс способность ходить и быть в сознании. Грузно упавшее тело перегородило выход, к которому я так стремился. В голове промелькнули бабочки. Я собрался и перемахнул из последних сил и выбежал на улицу. Хлоп! Дверь шумно грохнула за мной. Черная одежда горе-стражей пропитывалась кровью и потом проигрыша, когда ониксовый пегас полувлетел в проем, мимо жалко мотающейся, на честном слове Селестии, двери. На улице все его перья цвета сажи тут же осунулись, осиротели, и, в поисках поддержки, не нашли ничего лучше, как прижаться друг к другу. Все мокрые пегасы выглядят несчастно, мокрые пегасы, испачканные в крови, и бешено вращающие глазами, выглядят еще несчастней. Если бы время умело замирать, оно бы выхватило из бесконечности эту картину, начерченную на мглистом полотне еще одного просранного в алкоголе вечера Триксвилля, и навеки оставило бы этот апофеоз убожества на задворках своего цирка пейзажей-уродов – дождь не просто лил, он разрывал тучи, их рвало им, рвало как будто они сами только что нажрались в Копыте и теперь являли улицам свой красочный «внутренний мир», раскидывая пыльную вонь, пробирающуюся в самую глубь носа и танцующую там карнавал, нет, калнавар, именно калнавар, другого слова для этого выброса реальности не подобрать, заставляющий даже самых изысканных барышень по-звериному чихать и являть собой недостающее звено теории Марвина; мокрая шерсть случайных прохожих тоже пропитывалась этим прекрасным запахом улиц, чтобы потом распространять зловоние и внутри домов, куда дождь как не изворачивался, проникнуть не мог, разве что ущербными лужцонками стекать с потрепанных зонтов и полов шляп. И в середине этой феерии (как и у любой картины, у этого холста, возникшего бы разве что в голове закинувшегося единорога, под заклинанием Галлюцинации, была середина) темный, будто вырванный из черно-белого фильма, где добро обязательно победит многолетние планы зла на чистой, круп, случайности, стоял пегас, копыта которого дождь бережливо промывал от крови, образуя под ним красноватую водянистую лужу – такие бывали иногда и внутри таверны, когда приводили новую наивную пегасочку или кантелотскую неженку единорожку.

— Еще пара шагов и ты пожалеешь, что тебя родили крылатым, а не с мыслями о несовершенстве остальных и рогом! — я взмахнул крыльями.

Если бы эта желтая мразь обернулась, она бы увидела, как что-то блеснуло в моих перьях. Но он был слишком занят, раскидывая трусливым галопом отвесные капли утихающего дождя – тучи перестали блевать и теперь просто пускали слюни, с интересом следя за происходящим под ними. Взмах и вот он, казалось, устремился в темную высь, где ничего не может его вернуть… «А ты в курсе, что ты сейчас огребаешь?», — громкий крик, облаченного в длинный плащ до копыт черного пегаса, разрезал седеющую ночь, которая хоть и старела, но не хотела уступать место более молодой кандидатке – утру. Впрочем, тройка ножей разрезала ее куда быстрее, и куда результативней. За секунду до взлета убегающего пегаса, черный не без боли взмахнул правым крылом и три лезвия, вылетевшие из хитрого механизма, который держал их где-то внутри перьев, взмыли с жаждой сломать кому-нибудь жизнь, ну или на крайний случай счастливое будущее, как это случилось сейчас. «Дис*ордов кр*п!», — и желтый достигнул конечной точки своего полета, которой оказалась стена близлежащего дома. Дом возмутился, наверно поэтому на лице неудачника остались не только кровавые ссадины, но и длинный глубокий шрам — от каменной кладки и нелегкой жизни. Я усмехнулся – метать я научился здорово – еще полгода назад меня перестали допускать к огнестрелу, по состоянию психики. Дескать, застрелиться могу. А ножом перерезаться, мне, наверное, религия не позволяет. Идиоты. Тучи, судя по всему, постепенно засыпали глубоким алкогольным сном, и поэтому почти перестали слюнявить подушку мостовой. Бежать желтый не смог бы, даже если очень захотел, поэтому я нерасторопно приближался, под такие же ленивые капли дождя.

— Ты – придурок. Разбег летной школы Вандерболтов не берется в штормовой дождь -поскользнешься, и никто не спросит про красно-желтое пятнышко в стене напротив. Просто ты везучий придурок, поэтому я метнул ножи, проверить, насколько ты удачлив. Классный способ, да?

Желтый, трепыхаясь, скулил. Только сейчас я заметил, что одно из его крыльев было вывернуто в неестественном положении.

— О, да кроме того ,что у тебя крылья дырявые, так они еще и кривые? С бабами у тебя хреново, браток. Будь я кобылой, я б не стал соваться к кривокрылому – кто знает, что у него еще кривое. И кстати да, сломанные крылья — это магия. Кроме того, что тебе, скорее всего, сейчас дискордски больно – пегас забился в попытке хоть как-то сдвинуться, но судя по вскрику, стало только хуже, – а тебе дискордски больно, ты еще и летать не сможешь месяца три. Стоило ли?

Я подошел почти вплотную, перевернул его на спину, от чего из него вылетела еще одна жалкая порция диких подвываний, и медленно начал поворачивать копытом ломаное крыло – в глазах его темнел расширяющий зрачки страх, я чуть ли не видел в их отражении полеты из его детства. Вот он только-только делает первые взмахи, а вот уже на вступительном экзамене летной школы – чтобы научится быстро уносить свой круп из горячих мест.

— Ты же не против, если я немного изменю, так сказать, траекторию его искривления? Извини, что говорю заумными фразами, мне всегда это нравится, перед тем, как я что-то сломаю во второй раз.

Капли дождя окончательно перестали терроризировать местных обывателей, и теперь промокнуть могли только копыта, зато промокнуть на славу — такое ощущение, что лужи остались не после дождя, а приползли из сточных канав, откуда их прогнали за зашкаливающие показатели мерзости.

— Ну так что, говорить будем или ломаться?- я немного напряг ему крыло, чувствовалось как меха суставов раздуваются, в нарастающем желании вывернуться в сторону давления моего копыта.

— ОТПУСТИ МЕНЯ, КЛЯНУСЬ СЕЛЕСТИЕЙ, Я СКАЖУ ТЕБЕ ВСЕ, МАТЬ МОЯ КОБЫЛА, ВСЕ ЧТО ЗНАЮ, НЕ ЗНАЮ И ДАЖЕ БОЛЬШЕ!

Я не без удовольствия втащил ему с правого переднего, и свистящий звук воздуха еще не успел пропасть, когда громкое скуление вырвалось из впалой груди, сливаясь с шумом ветра. Болевой шок наконец-то отпустил беднягу, и он высказал примерно то, что я и ожидал услышать. Ничего нового. «Пьянка», «пони в темном», «ничего не помню». Намеков на то, что это не случайность было предостаточно. По крайней мере, уже второй свидетель «ничего не помнил».

— Отлично. Сейчас тебя отвезут в больницу, но не потому, что я добрый, а потому, что за убийство сажают даже полицейских. И вообще, навестить мне там кое-кого надо… Кстати. Отдай ножи-то.

Они выходили жестко и с мерзким хлюпанием, пока жители домов удивленно выглядывали из окон – кто в такую рань оторвался своими копытами от кровати, да еще и орет на пол улицы отборной нецензурщиной? «Вандерблоты. Не люблю вандерболтов. Понаучат, нам потом лови...», — думал я, вынимая лезвия из многострадальных крыльев. За аккуратностью я особо не следил, так что пара порезанных артерий и перьев, вонзенных в свое же мясо, было желтому обеспечено. Уже третий раз за месяц мое чутье верно определило еще один преступный круп. Десятки невинно избитых, из-за мимолетного подозрения, меня как-то слабо волновали.

— А еще в больницы говеные обеды. Сейчас тебе все равно, но потом поймешь – это лягать как грустно.

В помойке юркнула крыса и быстро перебежала к месту, где валялись скомканные перья и куски пегасьей плоти. Жадно впившись в кусочек, она отвернулась и вильнула хвостом где-то на противоположенной стороне улицы.

— Еще пара-тройка лет и эти мутанты нас живьем жрать будут, слышишь, Эрни?

— Круп там плавал, я отстреливаю этих сучек, быстрее, чем ты говоришь «Ещё!» той кобыляди, что снял вчера.

— Слушай, Эрни, не трожь Маги!

— Маги-шмаги… Пошел ты…

Едва раздался неслышный выстрел и довольный коричневый понь в шляпе, отчего сложно было сказать единорог он или дистрофичный земной, удовлетворенно ушел с балкона, под брань оскорбленного соседа. Около мусорного бака валялась втрескавшаяся в стену крыса, с белыми, заплывшими глазами. Из ее рта предательски выпал так и недоеденный грязный обрывок синей плоти.