Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 9: "Горе побежденным" - часть первая

«Где-то на теплом Юге, отделенном от наших мест горами и непролазными лесами, находится земля чудного, разноцветного народца пони, представителей которого можно увидеть повсюду в глубинке Короны. Этот народец трудолюбив, неприхотлив в еде и личных нуждах, и настолько влюблен в тяжелый труд, что добрым грифонам издревле приходилось брать на себя нелегкую обязанность по заботе об этих замечательных созданиях, дабы те не уработали себя насмерть. Конечно, злые языки говорят, что делают это грифоны не совсем бескорыстно, а больше из каких-то там меркантильных соображений, но поверьте на слово автору этих строк, что он лично видел, как добрые и радетельные хозяева, с помощью плеток, старательно подбадривали этих истощенных копытных, всем своим любящим сердцем не давая им пасть бездыханными под гнетом тяжелой работы, которую те взваливали на свои костлявые спины. Предаваясь измышлениям о несправедливости молвы, приписывавшей добрейшим в мире существам, коими, без сомнения, являются грифоны, самых разных пороков, я с радостью ухватился за возможность посетить земли народа пони, воспользовавшись приглашением их всемилостивейшей правительницы – по видимому, та прочитала скромные труды вашего покорного слуги, снискавшие ему славу по всем Грифоньим Королевствам, и даже заставивших нашего великого и непревзойденного короля, Его Величество Брюглефивера фон Кварда Первого, послать мне свои сердечные комплименты и поздравления со столь ярким завершением моей литературной карьеры, как посещение Грифуса по личному приглашению короля. Ума не приложу, что именно Его Величество имело в виду…

Увы, посланные им провожатые оказались изрядными грубиянами, и перепившись в покоях моего замка, вдруг резко умерли – все, до последнего. То ли попили водички, из которого до того пил сапный пони, то ли местная кухня оказалась богатой на железо – кто знает? Достойно похоронив посланцев Его монаршего Величества, я спешно отбыл на юг, решив воспользоваться приглашением правительницы народа пони, благоразумно рассудив, что смена климата и кухни благотворно повлияет на мой организм, недолюбливающий переизбыток железа, который мне непременно грозил в родных местах. Но прилетев на место, я с удивлением обнаружил, что прибыл удивительно не вовремя, а именно – в самый разгар бурной ссоры между Ее Высочеством и уже известным всем и каждому в мире, Его Величеством – принцессой Селестией Эквестрийской, и королем Брюглефивером фон Квардом Первым. Достойный риттер, победитель многих врагов, он решил, что королем быть намного интереснее и привлекательнее, нежели одним из многочисленных слуг королевства. Ведь он не уступает прочим королям ни в происхождении, ни в благородстве, ни в чистоте помыслов! И, в конце концов, кто сказал, что «Король Брюглефивер фон Квард Первый» звучит хуже, чем «Король Брего» или «Король Свонсоннсон?».

Ободренный подобными рассуждениями, монарх занялся сбором своей партии, поддержанной многочисленным и влиятельным семейством, а также занятием темными искусствами, полагая, что такое умение может оказаться совершенно не лишним. В процессе своих увлекательнейших занятий он, «совершенно случайно», стал единственным выжившим на одном неудачном королевском банкете, и вскоре занял пустующий Каменный Трон. Со всей присущей ему чистотой помыслов, в первую же очередь он занялся такой важной вещью, как расписание поездов, и поручил милейшему владетельному сеньору Кёффе отправить под откос один из пассажирских составов, а в соответствии с врожденным благородством – послать туда вооруженных ваза, проверить: может, кто-нибудь уцелел? Разумеется, только для того, чтобы помочь пострадавшим бедолагам.

Однако, Ее Высочество, принцесса Селестия Эквестрийская, являлась весьма разумным существом, возраст которой, как водится, лишь украшает эту прекраснейшую из кобылиц. Хорошо зная своих многочисленных соседей, и прекрасно представляя себе их душевные качества, она обратилась за советом к своей любимейшей младшей сестре, которая, по возвращении из круиза по самым отдаленным уголкам этого мира, завела прелюбопытнейшее правило – больше не путешествовать по нему без вооруженной охраны, в которую, нимало не смущаясь, записала почти полтысячи пони. Двое из них – совершенно случайно, конечно же! – как раз путешествовали на этом самом поезде. В результате теплой встречи тех, кто был послан магнатом Кёффе с теми, кто весело катался на паровозе, первые скончались, причем все, и поговаривают, что почти одновременно. Дальше – больше, и вскоре, к ним присоединился и владетельный сеньор, отдавший строгий приказ своим подчиненным снять с поезда двух развлекающихся сорванцов, а также эти самые подчиненные, в придачу к сгоревшему замку. Позже, на суде, доверенные пони принцессы Луны Эквестрийской, вместе с присоединившимся к ним отрядом сталлионградских скаутов, очень удивлялись и говорили, что они и представить себе не могут, что же это такое могло произойти?

История эта получила широкую огласку, и отношения между монархиями расцветали день ото дня. Его Величество, Брюглефивер фон Квард Первый, заявил, что никакой Эквестрии он не знает, и знать не хочет, и вообще, нет божества кроме Хрурта, а всяческие там верования пони – лишь измышления необразованных копытных, льющих воду на мельницу религиозных мракобесов. Их Высочества, опешившие от такой наглости, решили не связываться с благородным фон Квардом, а принялись помогать своим собратьям, населявшим лежавшие на юге от Грифуса леса, строить свое королевство, и им стало решительно не до вашего покорного слуги.

Конечно же, в пику им, Его Величество, Брюглефивер фон Квард Первый так же начал расширять свою державу. Однако, при всех своих неоспоримых достоинствах, он не слишком хорошо представлял себе, как это нужно делать, поэтому он решил найти кого-нибудь столь же умного и дальновидного, как правительницы южных земель, и попросить его о помощи.

Самые умные, конечно же, это перевертыши. Никого в мире так не обожают, как это мухокрылое племя – этих обаятельных, наделенных собственной неповторимой магией существ любят в Эквестрии и Камелу, любят в Мустангрии и Цервидасе, их очень любят в Седельной Арабике, а кристальные пони просто обожают перевертышей! Злые языки, конечно же, будут утверждать, что они обожают их исключительно в окаменелом, кристаллизованном виде, но Его Величество, Брюглефивер Фон Квард Первый считал это гнусными измышлениями завистников, и подлыми инсинуациями врагов нового королевства.

Пользуясь подобной любовью и всеобщим признанием, перевертыши прибыли в Грифус и поселились в укромных тоннелях, никому не мешая, и вообще, стараясь поменьше попадаться на глаза местным жителям, которым сообщили, что отныне будут помогать им строить счастливую жизнь.

Безусловно, не все отнеслись к этому однозначно. Ваш покорный слуга до сих пор поражается черной неблагодарности, которую выказали южные правительницы по отношению к бескорыстным, добродетельным перевертышам. Вместо того, чтобы склониться перед мудрыми, и всеми любимыми учителями, умоляя их уделить им хоть толику своей несравненной мудрости, они собрали толпы каких-то лесорубов, и подло напали на сосредоточенные вдоль границ ничейных земель грифоньи войска, уже совсем собравшиеся было напасть на них первыми. Как заявила командующая одним из отрядов эквестрийских оборванцев, облаченных, для смеха, в разноцветные юбки, «Сдачу нужно давать первым, и желательно – сильно заранее!», и копытоводствуясь этой доктриной, полудикие обитатели южных широт лихим кавалерийским наскоком отбили у грифонов целую крепость, торчавшую в центре северных земель как шило в заднице юного оруженосца, впервые получившего собственный меч.

Грифоны были поражены подобным безумством. Они попытались убедить Их Высочеств в том, что они заблуждаются, и глубина их заблуждения составляет не менее трехсот лиг, и дабы объяснить им эту ошибку, на юг был отправлен фельдмаршал фон Бик, чтобы лично передать свои многомудрые мысли правительницам Эквестрии через одну из их учениц.

Фельдмаршал не любил путешествовать один, а потому прихватил с собой целый полк. С таким сопровождением фон Бик рассчитывал убедить погрязшую в дикости ученицу Принцессы Ночи изменить свою точку зрения на происходящее, и отказавшись от тирании своих покровительниц, присоединиться к хору тех лесных пони, которые прославляют мудрое и доброе правление грифоньих нобилей. Однако все сразу же пошло совершенно не так. Сотня земнопоньских кентурий и пегасьих эскадронов, служивших под началом обезумевшей от страха и почтения ученицы, вновь подло напала на изготовившихся к бою грифонов в тот момент, когда те уже были совсем готовы напасть первыми, и щедро разливали по округе алхимический огонь, выжигая вековой лес, и прочие сорняки с бесполезной растительностью вокруг крепости, в результате чего благородный фельдмаршал был взят в плен, а большая часть его храбрых воинов умерла. Совершенно неожиданно, кстати.

Видимо, перемена климата неоднозначно сказалась на непривычных к такому грифоньих организмах ваза.

Даже после всего произошедшего принцессы не унимались. Они решили послать свою ученицу прямо в столицу Грифоньих Королевств, где передать Его Величеству, Брюглефиверу фон Кварду Первому, что Их Высочества совершенно не желают видеть перевертышей, слышать о перевертышах, и уж тем более, давать им поучать кого-то из прочих народов, жадно тянущихся к просвещению. Что она и сделала, с присущей ей исполнительностью и выдумкой, особенно явно проявлявшейся в те моменты, когда было необходимо что-либо разрушить и поломать.

Неплохо зная одного из тех пони, что служили Принцессе Ночи, ваш покорный слуга попросил его разрешить мне сопровождать его в этом увлекательном путешествии в качестве хроникера, способного запечатлеть все перипетии этой игры двух престолов. Он очень удивился, задумчиво пошипел через свои острые зубы, и спросил, действительно ли я так этого хочу? Не замечая подвоха, я заверил его, что хочу, и даже очень. В ответ, тот лишь покачал головой, и отправил меня в санитарную кентурию – этим забавным словом у них обозначается рота – дабы я мог из первых уст узнавать о произошедшем во время боев.

Правда, увидев меня, многие раненные с прискорбной готовностью вызывались помочь мне оказаться в разных частях лагеря, причем одновременно, и сразу несколькими частями тела по отдельности, как только они смогут ходить или летать. Право, я был тронут подобной отзывчивостью, и совершенно не испугался этих грубых подколок и шуток, смело появляясь среди раненных в сопровождении одного из их офицеров, готового прикрыть меня своим огромным щитом.

Вторым же разочарованием для меня было то, что наше приключение должно было пройти не столь спокойно как мне казалось – ведь мы направлялись прямиком в тыл, но не в тот, что был базой для войск пригласивших меня в гости правительниц, а в самый что ни на есть тыл Грифоньих Королевств, для чего командовавшая этими пони Легат Легиона задумала обходной маневр через горы, и практически всю восточную часть Короны, прорвавшись через считавшийся непроходимым перевал.

Зная целеустремленность и настойчивость данной пони, я прекрасно понимал, что рано или поздно она добьется своего.

Подробности этого путешествия я запомнил плохо. Помню только, что повозки увязали в снегу по самую крышу, а тащившие их пони упрямо тянули свои фургоны через снеговые заносы, упорно прорываясь вперед с фанатичностью настоящих земнопони – и это упорство было вознаграждено, когда мы присоединились к огромной массе войск, выйдя на утоптанную до каменной твердости дорогу, выбитую тысячами копыт. Моим провожатым стало легче, но, когда я уже совершенно расслабился, предвкушая заслуженный отдых от выматывающей тряски, повозка подло наклонилась на ухабе, и выбросила меня за борт – прямо рядом с тем местом, где как раз не хватало еще одной пары лап. Так что увильнуть от этого увлекательного времяпровождения никак не получилось, и к перевалу мы вышли продрогшие, усталые, с трясущимися лапами и ногами. Мне ужасно хотелось развести костер, обогреться и высушить одежду, но… Тотчас же раздался рев рожков – один длинный, короткий, и снова длинный – заставивший моих провожатых засуетиться, и вновь занять свои места в походной колонне. Этими совершенно немузыкальными звуками благородные господа, без сомнения, командовавшие в этом войске, призывали своих подчиненных собраться, и построившись в походные колонны, двигаться вперед, через высившийся над нашими головами, заснеженный перевал – даже несмотря на наш уставший, и жалкий вид. Однако, это совершенно не огорчало Легата. Летая вперед и назад над головами своих подчиненных, она осматривала проходившие под нею кентурии и явно осталась очень довольной – конечно же не тем, что все замерзли и едва стояли на ногах, а тем, что даже продрогшие и некормленые, бойцы все равно оставались бойцами, если у них была цель, пусть даже такая иллюзорная, как лагерь на другом конце перевала.

После небольшого совещания, которое мне удалось увидеть издалека благодаря замечательному плащу с капюшоном, выданному сопровождавшим меня пони, и на котором эти копытные почему-то вспоминали не тактику и стратегию, а вымя своих подруг и чьих-то матерей, нам было отдан приказ двигаться в юго-западном направлении, вдоль гор, по живописной дороге в сторону ближайшего замка, где и остановиться на ужин. Стоит ли говорить, какой радостью наполнилось мое сердце, когда я понял, что наша кентурия будет проходить мимо моего собственного охотничьего домика, расположенного в кантоне Буайери? Вызвавшись провести своих новых знакомых к этому месту по самой живописной дороге, я без умолку рассказывал им про местные достопримечательности, обещая в скором времени уют и покой небольшого замка, чей погребок не распечатывался еще со времен рождения моего первого бастарда, и посему манил меня в эту холодную ночь не хуже любых королевских покоев – разумеется, пока в них не было самого короля.

Но к моему ужасу оказалось, что слуги приготовили нам не горячий ужин с подогретым вином, а горячий прием. Стоило нам очутиться у ближайшего к поместью фольварка, как на башне замка глухо грохнула хуфница, предназначенная для метания камней, и в нашу сторону, вращаясь, полетел квадратный каменный блок – это остановившиеся в замке гости, судя по развевавшемуся на донжоне штандарту, принадлежавшие к партии короля, приветствовали нас радостным салютом, совсем позабыв, что даже мой охотничий домик всегда был надежно укреплен из-за разного рода случайностей, время от времени случающихся между соседями и благородным дворянским сословием вообще. Везущая меня повозка не сплоховала и тут – несмотря на усилия волочивших ее земнопони, она умудрилась наехать на камень, и тут же потерять развалившееся колесо, отчего я оказался выброшенным в глубокий сугроб.

Мимо меня спешила другая повозка, на которой лежали механические луки, изобретенные этими коварными копытными, и я подумал, что лежать в ней будет гораздо удобнее, чем в холодном снегу. Остановившись, сидевшие в ней легионеры принялись споро раздавать это чудовищное оружие своим товарищам, но все же нашли время на то, чтобы выудить меня из сугроба, уверяя при этом, что делают это лишь потому, что были близко знакомы с моей матушкой и ее выменем (которого я, несмотря на свои годы, у нее отчего-то ни разу не видел), после чего, совершенно неожиданно, потребовали от меня, чтобы я им помогал. Конечно же я видел, что это оружие, мечущее окованные плохим сыродутным железом колышки, используется против грифонов, и постарался урезонить своих спасителей, объяснив им все те достоинства, которыми так славен наш король, Брюглефивер фон Квард Первый, а так же его сторонники, засевшие в замке, однако от меня отмахнулись, и потребовали, чтобы я подавал им сначала бельты, затем самострелы, а потом взять один из них себе – просто подержать, пока они укрывают возниц большими алыми щитами, по которым метко лупили камни, пущенные крепкими лапами оборонявших замок дворян… В общем, в себя я пришел лишь тогда, когда кентурион потряс меня за плечо, и вежливо похлопав по щекам, попросил перестать стрелять, потому что противостоявшие нам сторонники короля уже закончились.

Все до единого.

Успокоенный и ободренный таким известием, я решил было, что мои мытарства уже закончены, и предвкушал теплый ужин, хотя бы из легионерского котелка, но как же я ошибался! Лично прибывшая на место событий Легат Легиона похвалила нас за столь решительные действия и правила бон-тон, согласно которым мы не перебили всех, кто был в замке, не сожгли его, нассав после этого на уголечки, оставив в живых большую часть его защитников для допроса. Посчитав меня – наверное, благодаря все тому же плащу, натянутому до самого кончика клюва – за одного из своих подчиненных, она особо отметила верный глаз и умелое обращение с самострелом вашего покорного слуги, «нащелкавшего» не менее полусотни защитников замка, и велела кентуриону подумать о назначении меня в его заместители по стрелковой подготовке. Вот уж, признаться, не знаю, что именно она имела в виду!

Пройдясь мимо захваченных в плен дворян, шептавших самые страшные ругательства, она полюбовалась их грязным, измученным видом, и неожиданно поинтересовалась у вашего покорного слуги, что именно говорят эти славные господа, напоминавшие ощипанных кур? Я попытался было увильнуть от этой почетной обязанности, но Легат, не глядя на меня, потребовала, чтобы я сохранял в переводе абсолютную точность, поэтому мне пришлось подчиниться. Услышав мой перевод, в котором я, как мог, постарался смягчить услышанные реплики, Легат злобно расхохоталась, после чего, на анахроничном старогрифоньем языке, звучавшем еще более жутко в свете факелов, полыхавших за ее спиной, высказала сторонникам короля такое… Если смягчить до детского лепета все, что она им говорила, то получится, что она имела сомнительного рода честь знавать их отцов, дедов по обеим линиям, супругов, братьев и сыновей, племянников, их самих, их слуг, а также все Грифоньи Королевства, вместе с королем и благородным сословием ваза. Причем все они ей не понравились. Разумеется, все это было высказано с обстоятельностью земнопони, экспрессией пегаса, и находчивостью единорога. Прослушав эту обстоятельную речь, присутствовавшие грифоны были настолько поражены, что несколько из них даже заплакало. И не удивительно – представьте себе только, что в этих глухих предгорьях, на северо-востоке Королевств, вы вдруг встречаете вашу собственную мать, которая совершенно недовольна ни обстоятельствами встречи, ни вашим поведением! Было отчего заплакать. Удовлетворившись произведенным впечатлением, она забрала пленных к себе, «для перевоспитания», и насколько я слышал, познакомившись с ее методами воспитания невоспитанной молодежи и взрослых, рискнувших напасть на пони без объявления войны, в будущем эти грифоны обещали вести себя намного приличнее – разумеется те из них, которые в будущем смогут вести себя хоть как-то вообще.

Подкрепив свои силы хорошим ужином и замечательным вином, часть которого я отослал своей ученице, не имевшей чести знать, что я нахожусь у нее практически под самым крылом, мы отдохнули, и с первыми лучами солнца двинулись вперед, присоединяясь к могучим колоннам легионеров, идущих и летящих в сторону Грифуса.

Нас ждала встреча с предвкушающим это знакомство королем, Брюглефивером фон Квардом Первым».

Арман дю Плези, граф де Куттон — «Путешествия пера и меча».

«Глядя на улетавшие машины, я долго стоял на балконе, провожая взглядом огромные, неповоротливые символы мощи земнопони юго-востока. С ними улетал и мой сын, но я знал, что там, среди бело-золотых башен, он будет в безопасности, и вырастет настоящим правителем.

Ведь для того, чтобы мудро править народом, нужно учиться у лучших, не правда ли? Ну, и заодно узнать поближе тех, кто когда-нибудь может стать его врагом.

Я совершил немыслимое, невозможное – и выиграл главное сокровище, смысл всей моей жизни. И это была отнюдь не корона. А что не менее важно, я окольцевал ту, что могла разрушить все то, что я собирался создать, надев на нее колпачок, словно на охотничьего ястреба, равно берущего и рыбу, и птицу, и зверя. Да, остальные – это соколы и орлы, короткокрылые и длиннокрылые, изящно гвоздящие добычу в благословенных небесах. Но она… Я приручил ястреба — птицу-мясника, бросающуюся на любую добычу, и с яростными криками набрасывающуюся на зверя даже больше себя самого, и в воздухе, и на земле. Я видел в ней ту же надменную, холодную гордость, временами прорывающуюся бессмысленным яростным криком. Я видел ее в скорби и в гневе, и кажется, уже забыл, как выглядит у нее радость и смех… Но это сильная птица – как жаль, что судьба не дала ей переродиться в теле грифона! – поэтому я отпустил ее, хотя знал, чем завлечь, привязать к себе надежнее всяческих пут, наброшенных на страшные когти. Пусть отдохнет, наберется сил, и вновь обретет былое спокойствие и рассудительность, а потом… Что ж, я надеюсь, что никогда не стану ее добычей, а буду именно тем, кто будет спускать ее на врагов, и на чью перчатку она возвратится, чтобы вновь отдохнуть и набраться сил в надежной, спокойной темноте наброшенного на глаза колпачка».

Его Величество, Килтус фон Гриндофт Третий – «Особенности соколиной охоты».

---

— «Немедленно прекратить! Вы слышите меня, Беррислоп? Немедленно остановитесь и отпустите эту пони!».

— «Ага! Щщщаз!» — прорычала я, в очередной раз, резким рывком впечатывая голову санитарки в железную решетку, перекрывавшую выход из коридора. Выкрашенные в черное прутья загудели. – «Может, еще и крупом к решетке повернуться, да ноги пошире расставить, Сендпейпер?!».

— «Вы понимаете, что этим лишь ухудшаете ваше положение?!».

— «Да что ты говоришь?!» — несмотря на все мои усилия, синяя кобыла начала понемногу разжимать мою хватку на своей шее. Раздувающиеся ноздри обдавали меня запахом трехдневного перегара, а налитые кровью глаза, исчерченные алыми ниточками сосудов, обещали мне долгую и мучительную смерть от «апоплексического удара судном по голове».

— «Давайте же, Оганистра! Сильнее!».

— «А вот хрен вам!» — увы, несмотря на всю мою возню, санитарка давила на мою ногу все сильнее и сильнее, заставляя меня дергаться, и изо всех сил прижимать ее лоб к решетке, упираясь задними ногами в живот широкой в кости земнопони. Быть может, чуть раньше, еще до того, как силы окончательно оставили меня, я и смогла бы как-нибудь зафиксировать этого сухопутного бегемота, надавив на какую-нибудь болевую точку на шее, то теперь все мои усилия окончательно свелись к тому, чтобы не дать вырывавшейся из моего захвата кобыле протащить меня через решетку – причем по частям, не особенно заморачиваясь с открыванием двери. Изогнувшись, я повисла на шее бегемотихи, и изо всех сил пнула ее по ногам, заставив поскользнуться, и повиснуть в моем захвате, цепляясь за прутья решетки – «Живой не дамся, гады!».

— «Вы будете признаны невменяемой, слышите? Немедленно отпустите… А, вот и вы!» — очередной нервический призыв Сендпейпера прервался коротким, полным надежды выкриком, заставившим меня оторваться от разглядывания безумно вытаращенных глаз, уставившихся на меня из-за решетки, и выглянуть из-за плеча поднимавшейся с пола кобылы. Что ж, его можно было понять, ведь из-за дверей, раздвигая толпившихся в коридоре санитаров, к нам браво маршировало целое гвардейское звено, сурово глядевшее на окружавший нас кавардак. Четверо кобыл, пусть и без шлемов, но с короткими «постовыми» копьями – что ж, это была бы схватка без каких-либо вариантов, даже не учитывая поддержку персонала клиники…

«Стоп. Почему я рассматриваю их как врагов?».

«Быть может потому, что у них есть острые штуки, и они не побоятся ими воспользоваться?».

«Я тоже могу получить не один острый предмет, но я же не…».

«Ага. Посмотрим, как тебе удастся эта часть плана».

Все закончилось достаточно быстро. Подхватив у санитарок длинные палки с прикрученными к ним кристаллами, они просунули их сквозь решетку, и довольно деликатно – гораздо слабее, чем можно было бы – стукнули ими меня по носу, разбивая хрупкие вместилища магии, собравшей воедино, и удерживавшей в себе сверкающий порошок, облаком опустившийся на мою голову. Лекарство действовало быстро – малая часть смеси из алхимических препаратов быстро попадала в кровь, а образовавшееся в мышцах депо поддерживало их концентрацию в организме порядочное время, в чем я уже могла несколько раз убедиться, через несколько минут после очередного применения успокаивающего препарата увлеченно пуская носом пузыри на холодном кафельном полу. Так произошло и на этот раз – но теперь, я погружалась в тяжелое, наркотическое безумие без злости или отчаяния, но с ощущением выполненного долга, и уже не ощущала, как чьи-то копыта откатывают меня прочь от решетки, в замке которой торчал надпиленный и затем сломанный в замке ключ. Колючие мурашки разбегались по парализованным мышцам – интересно, кто-нибудь сподобится подышать вместо меня, пока не пройдет действие миорелаксанта? – и последнее, что я ощутила в тот день, были колючие уколы в бока. Такие же, что когда-то проходились по моим ребрам, приподнимая над полом огромного подземного зала.

---

— «Кланг, хальт!».

— «Яволь!» — откликнулся молодой еще грифон, с патетическим видом воздев над головой широкий, короткий меч. Нет, что ни говори, а до этих рубак пони еще расти и расти – этот едва оперившийся молодчик отбивал все мои наскоки, крутясь вокруг меня, словно покрытый перьями змей, и раз за разом наносил очередную глубокую царапину на укрывавшие мое тело латные щитки, тщась достать скругленным острием кольчужные вставки, прикрывавшие мои ноги и живот. Конечно, в настоящем бою ему вряд ли бы позволили столь безнаказанно бегать вокруг своей неповоротливой противницы, но в целом, уровень его мастерства был несопоставим ни с моим, ни с чьим-либо еще из виденных мной рубак – разве что с маэстро Куттоном, но тот, как мне казалось, больше предпочитал тяжелое оружие, вроде огромных халбердов и цвайхендеров. Услышав команду, отданную распорядителем схваток, помощники опустили свои огромные, увенчанные четырехгранными остриями топоры-халберды, ставя меня обратно на пол, и отступили, выстроившись за спиной широко ухмылявшегося юного дарования. Я передернулась под своей броней, и мысленно поблагодарила создавшего ее мастера, предусмотревшего, казалось бы, все – даже скругленные наплывы под щелями крыльевых клапанов, остановившие острия алебард, рвавшиеся к прикрытой кольчугой плоти. Да уж, это только в героических эпосах могучие воины срубали мечом наконечники копий, а вот мне удалось оставить лишь несколько глубоких зарубок на твердых, как камень, древках, и пусть я никогда не причисляла себя к героям или богатырям, но все же мне отчего-то было немного обидно так опозориться перед молодым грифоном, явно упивавшимся собственной победой.

Интересно, а его старый отец твердо знал, что я не утерплю, и поведусь на предложение этого светлоклювого сопляка проверить наши силы в тренировочной схватке?

— «Вы дрались хорошо, фрагу Раг» — отдышавшись, и отойдя наконец от обуревавшего его восторга, грифоненок вспомнил про куртуазность, и спрятав в ножны тренировочный меч, поклонился, не пытаясь, впрочем, скрыть торжествующую ухмылку. Его эквестрийский был почти безупречен, если не прислушиваться к высокому пока голосу, и щелкающим согласным, рожденным наличием клюва – «Просто вы старая, а биться нужно учиться с самых малых лет. Меня учили лучшие наставники, и все они хвалили меня, как один!».

— «Я рада, что ты столь высоко оценил мои кривляния, юный барон» — мальца просто раздувало от самодовольства, однако мне, в общем-то, было не слишком важно, как оценит меня этот юнак, чья макушка почти дотягивала мне до холки. Я не стала вникать в подробности речи юного акселерата, судя по его радостному щебету, явно не побывавшего ни в одной настоящей схватке – куда больше меня интересовало, что же именно задумал Гриндофт, ведь не зря он отправил ко мне именно этого грифоненка, до сих пор возбужденно хватавшегося за меч, и не способного справиться с обуревавшими его чувствами. Это мог быть жест доброй воли… Либо этот юный герой вполне мог быть заложником, с одной стороны, гарантирующим мою неприкосновенность, а с другой – оковами на моих ногах, если вдруг я задумаю прогуляться, или сделать что-либо противоречащее соглашениям, достигнутым между двумя армиями, все еще стоявшими друг напротив друга.

В конце концов, никто в здравом уме не будет подвергать риску жизнь собственного ребенка. Тем более, что такие вот поздние дети обычно самые любимые у родителей.

«Или же все это вместе, плюс давление со стороны принцесс, потребовавших адекватной персоны в качестве гарантий неприкосновенности. Ощущаешь, на какую высоту мы забрались? Смотри, как бы головка не закружилась».

— «Я видел, как вы пытались срубить эти халберды» — продолжил тем временем упиваться своей победой Кланг. Я понимала, что в этот миг ему хотелось говорить только о своем победоносном бое, и не мешала – в конце концов, лучше слушать щебетание этого юнца, чем разглядывать нахохленные, мрачные рожи окружавших меня риттеров и воинов – «Однако ваш меч плохо заточен, и слишком легок для такого дела, в то время как правильный меч должен иметь заточку лишь до половины лезвия, и…».

Зал для тренировок, или Румесхалле – Зал Славы – был просто огромен. Впервые попав внутрь грифоньего города, я угрюмо шла вперед, окруженная коробкой закованных в сталь тел, слитно грохотавших накопытниками по каменному полу, и мало обращала внимания на окружавшие меня пейзажи подземного жилища, подсознательно ожидая увидеть разветвленную систему коридоров и комнат с низкими потолками, в которых нас ожидала бы неминуемая засада, но путь был долог, и кроме встреч с многочисленными грифоньими отрядами, останавливавшимися и внимательно глядевшими на нас через клювастые забрала граднбацинетов[1], ничего не происходило, и вскоре я начала крутить головой, разглядывая коридоры с высокими, стрельчатыми потолками, обработанные и выложенные каменными плитами стены, украшенные незамысловатым орнаментом балки и колонны. Грифоньи завитушки были везде, отчего даже залы, вытесанные в простом, шероховатом камне, казались украшенными богатым убранством какого-то дворца или музея, а разноцветные, хоть и пыльные полотнища ткани, скрывавшие стены и свисавшие с высоких потолков, придавали им неуместно праздничный вид, отчаянно контрастировавший с видом множества раненных, заполнявших комнаты и переходы.

Да, это и в самом деле был подземный город – коридоры сменились тоннелями улиц, проложенных, словно хорды, в толще горы, каждый метр стен которых был занят дверями, нишами и уютно светящимися окошками – верные своему укладу, грифоны вырубали дома внутри каменных стен, не чураясь, однако, складывать свои двухэтажные коттеджи там, где врубаться в толщу стен казалось им нецелесообразно, или попросту опасно. Попав же в первый встретившийся нам зал, вся наша компашка, весь наш отряд замер на месте, нелепо открыв рты, и глядя на громадное пространство, раскинувшееся перед нашими глазами. Гигантский зал, в который, без преувеличения, влез бы целый квартал Мейнхеттена или Кантерлота, возвышался над нами, словно сказочный спящий великан, чутко дремлющий под неумолчные звуки текущей неподалеку реки, чье русло величаво катило черные воды, втиснутые в гранитные берега. Полированные полы отражали холодный, голубоватый свет сотен светильников, словно светлячки, облепивших резные тела громадных колонн, строгими и стройными рядами поддерживающих теряющиеся во мраке своды – мы ощутили себя букашками, муравьями, забравшимися на садовый стол, и в страхе и недоумении оглядывавшими раскинувшееся перед нами, громадное пространство сада, более не скрытое травой. В этом месте нашлось место и мостам, перекинутым через неторопливо текущую реку, и маленьким садикам, в которых между карликовыми, извитыми деревьями гордо возвышались строгие памятники, бюсты и скульптурные группы, изображавшие воинов и ремесленников, мудрецов и правителей – а ведь это был лишь один только зал, на знакомство с которым у нас ушел не один час.

Время пролетело незаметно, но вскоре я заметила, что сопровождавшие нас риттеры нисколько не торопили идущих за ними пони, несмотря на весь свой угрюмый вид. Облаченный в тяжелое, похожее на алый кафтан одеяние, чиновник разливался соловьем, описывая нам каждый уголок, на который падал наш взгляд, и успел окончательно утомить меня своей трескотней, обильно сдобренной грифоньими словами. Но видимо, чтобы окончательно добить нас, он отвечал на все наши вопросы, а когда заметил, что его слушатели уже изрядно устали, и все чаще спотыкаются на ровных, казалось бы, местах, предложил нам отправиться дальше.

— «И далеко нам идти?» — сухо осведомилась я. Перед врагом нужно было держать марку, даже если ты – победитель, и имеешь полное право нажраться, как последняя свинья, спалив все вокруг, и нассать на уголечки.

— «Это будет зависеть от вашего желания, фрау. В Грифусе ровно двадцать пять больших, красивых залов, не хуже, а может быть, даже лучше, чем этот» — от этих слов, произнесенных умильным, издевательским тоном, дыхание остановилось у меня где-то в зобу. Оглянувшись на застонавших от изнеможения земнопони, облаченный в алое сановник понимающе ухмыльнулся, пряча торжествующую улыбку за куртуазным поклоном – «Желаете осмотреть их все?».

— «Фрау! Фрау Раг!» — вздрогнув, я открыла глаза. Кажется, я уснула прямо тут, посреди огромной, присыпанной кварцевым песком арены, стоя неподвижно, словно истукан, и может быть, даже не закрывая глаз – иначе почему бы они так зачесались, стоило мне прийти в себя, и уставиться на маячившего рядом юного барона. Хотя, как мне казалось, ему придется распрощаться с этим титулом, ведь его отец собирался короноваться, если я вообще что-либо понимала во всей этой отвратительной, мерзкой, тошнотно-мерзопакостной жиже, как политика. Поступать не так, как должно, а лишь так, как нужно – для этого нужен был особенный склад характера и ума, а еще – немалая толика того, что я назвала бы «подлость». Способность жертвовать одними в угоду других, для получения в перспективе каких-либо результатов? Нет уж, спасибо! Не мой стиль!

«Правда? А чем мы занимались все это время?» — ехидно поинтересовался в моей голове знакомый голос. Убедившись, что он привлек мое внимание, грифоненок продолжил свою лекцию, периодически подбегая к стоявшим неподалеку стойкам с оружием, которые подтащили поближе к нам приставленные к нему охранники, и демонстрируя то или иное оружие, достойное риттерских лап – «Тем же самым. Только в гораздо меньших масштабах».

«Ерунда! Я готова пожертвовать всем, чтобы избежать потерь среди моих пони!».

«Так ли уж и всем?».

— «Мой кузен, виконт де Койре, хотел бы скрестить с вами меч, фрау» — стоявший неподалеку грифон, возрастом не уступающий Клангу, вежливо поклонился, и принялся стаскивать с себя короткий, не доходящий и до середины спины плащ-пелерину. Следовавший за ним слуга или наставник, по обыкновению этого народа, имевший вид престарелого, битого жизнью цербера, уже протягивал грифоненку укороченный меч, рукоять и лезвие которого были украшены множеством драгоценных камней – «Виконт, прошу вас…».

— «Виконту не стоило так поспешно разоблачаться» — дернув щекой, я посмотрела на удивленно вскинувшего брови подростка, не спеша даже притрагиваться к своему мечу. Я давно вышвырнула подобранное в бою оружие, взяв с одной из многочисленных стоек арены первый попавшийся полуторный меч, имевший обоюдоострую заточку и сужающееся острие, но мое копыто даже не дернулось к тяжелой стальной полосе – «Пожалей старую, больную кобылу, барон. Я уже не столь молода, чтобы прыгать по песку, изображая из себя лютого бойца».

— «Правда? А я думал, что Нагльфар и Мясник Дарккроушаттена должна с радостью рваться в схватку… Если, конечно, слухи о ней правдивы» — разочарованно скривился юнец. Морда его кузена была гораздо красноречивее, подарив мне всю гамму эмоций, любоваться которыми я, наверное, могла бы вечно – «Разве ваша цель не в том, чтобы истребить весь наш род, распространив власть принцесс до самых северных гор?».

— «Значит, вот как теперь называют меня грифоны…» — мрачно процедила я, недобро уставившись на эскорт юного барона, зачем-то вновь двинувшихся в нашу сторону. За моей спиной раздались шуршание и скрип хорошо подогнанных доспехов моей личной полусотни пегасов, несмотря на все мои возражения и даже прямой приказ, попершейся вслед за своим Легатом в это подземное царство. Не помогли ни отсылки на приказ Принцессы, велевшей нам явиться в Грифус и ждать вместе с остальными высокопоставленными мордами приглашения за стол переговоров, ни тяжелый взгляд, которым я полчаса плющила Рэйна – пегас краснел, бледнел, закатывал глазки, но стоило мне отвернуться, и выйти из палатки, как я тут же оказалась в коробочке из закованных в сталь тел, одно из которых опустило на мои плечи тяжелый белый плащ с кроваво-алым подбоем. Увидев, что грифоны вновь решили приблизиться ко мне с острыми, колюще-режущими предметами в передних лапах, пегасы начали медленно вытягивать из ножен короткие мечи, столь хорошо зарекомендовавшие себя в маневренном воздушном бою, и тотчас же оказались возле меня, с вызовом глядя на своих недавних врагов.

— «Мне кажется, нам не стоит нервировать окружающих этими карикатурными боями» — я решила не обострять ситуацию, и первая пошла на попятную, миролюбиво подняв переднюю ногу с вытянутым вперед копытом – «В конце концов, ты выиграл эту схватку, юный барон, и думаю, можешь по праву гордится своим фехтовальным мастерством. Если твой друг не уступает тебе в умении обращаться с оружием, я вряд ли смогу что-либо противопоставить ему. Верно?».

— «Я так и думал!» — уязвленно прошипел оставшийся без схватки подросток, яростно швыряя меч на песок – «Все пони – просто трусы! Бесчестные трусы!».

— «Трусы, которые взяли Грифус на копье» — бледно усмехнулась я, понимая, что делать этого совсем не стоило. Однако что-то внутри оказалось сильнее, а усмешка вышла достаточно кривой, неприятно оттянув мне лишь правую половину рта, оставив левую в неподвижности, словно восковую маску – «Трусы, которые рисковали собой для того, чтобы избавить ваш народ от черного ужаса, что притаился в коридорах под вашей горой. Трусы, которые не побоялись прийти в этот город, в котором они могут исчезнуть, и никто, никогда, не найдет их тела. Что ж, ты прав, виконт, страх – это то, что царит на поле боя. То, чего ты вряд ли когда-нибудь испытывал, находясь под защитой своих преданных слуг. И это то, чего я желаю вам никогда не узнать за всю вашу жизнь, как бы она не сложилась. Играйте, бейтесь на дуэлях до первой крови или победы, раз это у вас в культуре или крови – но никогда, слышите, никогда не считайте войну решением ваших проблем. Тот, кто так думает, всегда оказывается побежденным».

— «Всегда?».

— «Всегда» — кивнула я, глядя в необычно серьезные глаза стоящего напротив меня юного барона – «Тот, кто пытается начать «маленькую победоносную войну», всегда проигрывает. Все воины, начатые теми, кто хотел решить свои личные проблемы за счет других, раз за разом приносили лишь беды и страдания. Я знаю целые королевские династии, утопившие мир в крови, после чего послетали и их короны, и глупые их головы, когда народы поднялись против тех, кто вел их на бойню. Поэтому оставь свой меч, виконт – пусть Грифус пал, но принцессы хотят мира, и не желают продолжения насилия. Грифус останется грифонам».

— «Это вранье!».

— «Ему кто-то на хвост наступил?» — дернув ухом, я покосилась на топчущего свой меч виконта, прыгавшего за спиной Кланга. Тот все еще стоял напротив меня, переваривая мои слова, несмотря на угрюмую стражу, приставленную к нему отцом. Увидев приготовления легионеров, они опустили забрала, и угрожающе качнули вперед здоровенные халберды – «Или твой друг всегда становится буен, когда остается без драки?».

— «Это лучшая шутка, которую я услышал за этот год, фрау Раг» — неуверенно хихикнул грифоненок, оглядываясь на своего приятеля. Вокруг того уже крутились его сопровождающие, коих оказалось немало под началом старого камердинера, или лакея, или как там еще называют таких вот воспитателей для юных дворян, пытаясь утихомирить молодого буяна – «Скажите, а правда ли то, что в детстве, все единороги благородного происхождения ходят в платьях, пока им не разрешат носить настоящую, приличествующую их происхождению одежду?».

— «Эммм… Не знаю» — удивилась я, недоуменно уставившись на Кланга. Этот грифоненок начинал мне нравиться, хотя я пока не могла сказать, чем именно он мог за пару часов нашего знакомства вызвать во мне такие вот чувства. Быть может, он напоминал мне о детях, оставшихся далеко-далеко на юге, в белокаменном городе, под присмотром бессмертных принцесс и рвущейся к ним знати, по письмам навещавших их приемных родителей, старательно пытающейся примазаться к воспитанию юных дворян – а может, я просто истосковалась по общению с кем-то, кто не был бы причастен к этой проклятой войне, всего за полгода вымотавшей меня хуже, чем любое безделье. И как наши предки только умудрялись воевать по пять, десять, и даже сотне лет?

— «Признаться, никогда не думала об этом» — созналась я, бросая косой взгляд на толкущихся на многочисленных лоджиях и балконах представителей местной знати. Разодетые по последней грифоньей моде, они щеголяли атласом и кружевами, а также огромными шляпами с кокетливо загнутыми полями и украшенными немаленькими перьями, и драгоценностями – «Это расхожая шуточка, или что-то подобное распространено и у вас?».

— «Ну… Иногда» — опустил глазки Кланг – «Но я никогда не носил никаких платьев! И меня не заставляли их надевать, понятно?».

Что ж, понятно.

— «Моя Берри тоже выглядит очаровательной в голубом платьице» — коварно усмехнулась я, заставив смутиться стоявшего напротив грифоненка. Увидев, что мы продолжаем мирно беседовать, и кажется, не собираемся хвататься за оружие, наше сопровождение выдохнуло, и медленно разошлось по сторонам, продолжая, впрочем, недобро поглядывать в сторону противников, плативших им той же монетой – «Правда, она предпочитает что-то более увесистое и тяжелое и, хотя кольчугу или доспех ей пока поднять не по силам, она уже пыталась утащить мой тренировочный меч. Помню, сколько было реву, когда она порезалась…».

— «Вот было бы здорово с нею встретиться!» — воскликнул тот, лихо взлохматив на голове темно-серые перья, придав себе лихой, и в тоже время, достаточно смешной вид. Что ж, пожалуй, бойкий парнишка растет, и не посрамит славы своего пожилого отца – «То есть, я имел в виду, что я был бы рад увидеть вашу дочь, фрау Раг. Вы представите ее мне когда-нибудь?».

— «Безусловно, барон. Безусловно» — поддерживая правила куртуазности в разговоре, о которых вспомнил Кланг. «Представите мне», надо же! Конечно, это могла быть простая оговорка с его стороны, а возможно, и привитая его учителями привычка, которая ох как понадобится будущему сыну короля – а в том, что Гриндофт будет коронован, я не сомневалась ни на мгновение. Поэтому я решила напомнить мальцу о чувстве такта, без которого дети вырастают в нахальных грубиянов, ожесточающихся от того, что жизнь быстро ставит их на место – «Думаю, я смогу представить вас принцессе Берри Раг, барон Кланг фон Гриндофт – хотя бы на правах матери будущих соправителей нашей страны».

«Сбавь обороты, дружок, и не забывай о своем месте» — вот что стояло за моими словами. Услышав выделенные голосом слова, птенец задумался, смешно двигая перьями на лбу, и щуря глаза, подведенные белым пером. Он мог быть сыном Полипетанга, победителя и покорителя, но по ранжиру, определенному в наших сословных обществах, его титул стоял в самом низу иерархической лестницы, и лишь время, проведенное в интригах и на службе Каменному Трону, могли вознести его к самому подножию грифоньего престола – туда, где решаются судьбы земель и народов. Туда, где уже находились мои дети, вознесенные на эту высоту решением самой судьбы. Я терпеливо молчала, не торопя и не подталкивая будущего вельможу, оглядывая заполнявшиеся пернатым народом балконы, среди которых все чаще мелькали колеты, дублеты и прочие короткие курточки, принадлежавшие простым ваза. Все чаще раздавались воинственные кличи, когда собравшиеся возле какого-нибудь дворянина или магната грифоны разражались громкими, пронзительными криками, сверкая обнаженным оружием. Обернувшись, я увидела напряженную, покрытую каплями пота морду Рэйна – перехватив мой взгляд, он нахмурился, и похлопал по рукояти своего клинка, дернув крылом в сторону выхода. В ответ, я лишь покачала головой – сопровождавший принцессу министр велел нам оставаться в Румесхалле, ожидая вызова на прием, где будет оглашена воля договорившихся о чем-то правителей, и я собиралась находиться именно там, где и должна была быть, а не прятаться по узким улочкам-коридорам великолепного города-горы. В ответ, розовый пегас недовольно скривился, и брезгливо дернул крылом в сторону центра арены, где начала собираться какая-то толпа благородных воителей, грозно бряцающих доспехами, сверкающих птичьими зраками, и вообще, ведущими себя крайне вызывающим образом. Что ж, похоже, в прибывшем на подмогу воинстве грифонов не все были согласны с решением их обожаемого вождя начать переговоры, и многие из благородных господ решили, что небольшая трепка этим четвероногим выскочкам, пришедшим под стены их города, совершенно не повредит. Подбадриваемые громовыми криками, доносящимися с балконов и от края арены, грифоны двинулись в нашу сторону, горделиво задирая клювы, топорща перья и поправляя перевязи роскошных мечей. Лишь часть из них была боевыми, но один только вид потертых рукоятей укороченных алебард, топоров и кинжалов наводил на самые неприятные мысли, и если хотя бы несколько из этих расфранченных вояк были настоящими риттерами…

— «Баронет Скаццо де Пик!» — остановившись напротив меня, молодой, поджарый грифон резко дернул головой, то ли изображая поклон, то ли стряхивая с клюва несуществующие капли пота.

— «Легат Эквестрийского Легиона, Скраппи Раг» — холодно и негромко ответила я, ощущая, как начинает завязываться в тугой пучок содержимое живота. Похоже, эти господа решили затеять ссору, и немного «помочь» своему будущему королю, избавившись от наиболее раздражающего всех грифонов элемента. И на эту роль, как нельзя лучше, подходила именно я. Увидев, что пара риттеров направилась к озадаченно крутившему головой Клангу, я вытянула вперед крыло, и буквально сгребла им пискнувшего от неожиданности подростка, не ожидавшего, что из бока небольшой, даже по меркам грифонов, пони может вырасти такая вот перьевая простыня.

«Умница. У них могут быть разные планы как на тебя, так и на этого вот желторотика».

— «Имею чецть цказать вам, что вы невоспитаны, грубы, а ходящая о вац цлава – лишь пуцтой звук» — тут же взял быка за рога бретер. Ну, или пони за гриву – как поглядеть на происходящее. Похоже, это и вправду был дуэлянт, а наличие у него длинного и узкого меча с хорошо наточенным лезвием, удобного для протыкания кольчуг и разных кольчато-пластинчатых доспехов, не оставляло у меня и тени сомнения, по чью душу послан этот ловкач – «Вам не рады в этом городе!».

— «Жаль. Тут красиво» — откликнулась я, поводя глазами в сторону своего эскорта. Подобравшаяся полусотня зашевелилась, углядев прямую угрозу нашим тушкам, плотно упакованным в доспехи.

— «Фрау, вы когда-нибудь приходилоць охотитьца ц гарпуном?» — после непродолжительной паузы, поинтересовался баронет. Видя, что я не собираюсь продолжать разговор, он сердито нахмурился, и несколько раз громко щелкнул клювом, просыпав в окружающее нас пространство пригоршню округлых костяных звуков – «Это занятие, входящее в цписок главных риттерцких цтрацтей, требует отваги, верного глаза и точного удара. Но знаете, что цамое главное в этой охоте?».

— «Не имею ни малейшего представления» — теперь даже пытавшийся выцарапаться из-под прикрывавшего его крыла Кланг притих, удивленно взглянув через широкие маховые перья на взрослых, ведущих непонятный, но явно пахнущий угрозами разговор – «Но я бы предположила, что главным в этом деле является соизмерение собственных желаний и возможностей. Иначе, можно нарваться на – ам-ам-ам! – слишком зубастую рыбку. Вы понимаете меня, баронет?».

Судя по скривившейся харе песочного цвета грифона, этот толстый намек был понят им верно – как и пощелкивание моих мелких, лишенных клыков зубов. Пожав плечами, он сделал два шага назад, уступая место еще одному желающему донести до меня свое мнение о стоящей перед ним персоне.

— «Коспода блакородные риттеры! Риттершафт! Вы только поклядите, до чего неучтивы и крубы эти пони! Заявиться в таком виде в самое сердце колыбели утонченного вкуса!» — я невольно прижала уши к голове, не понимая, к чему ведет стоящий напротив меня клювастый дворянин. Элегантным жестом взбив на груди кружевное жабо, он двинулся в обход моей напряженно замершей на песке фигуры, манерными жестами притрагиваясь то к моему плащу, то к крыльям, то к выступающим из-под плаща элементам доспеха – «Они одеты, словно необразованная чернь, не украшая себя калстуками, кружевами, и наверняка никокда не видели буффов[2]. А эта ткань, эта сталь, из которой выполнены эти, с позволения сказать, «доспехи»… Мои сервы используют тяпки кораздо лучшей ковки нежели то, что мы можем тут видеть. А бант? Где бант на перевязи или мече? Фи!».

«Кажется, к нам отнеслись с неуважением?» — голос в голове прозвучал ожидаемо, как гром, неизменно сопровождающий вспышки молний – «Думается, нам стоит проучить этого нахала».

«Нет».

«Почему же? Именно из таких вот завуалированных, и не очень, оскорблений состоит большая часть разговоров на всяческих «мирных переговорах. Поверь моему слову».

— «Безусловно, вы правы, милейший» — с трудом растягивая сведенные от накатившего бешенства губы, я прищурилась, разглядывая стоявшего напротив меня грифона — «Такая простая пони как я, конечно же, не может быть образцом для подражания столь утонченному господину, и я твердо решила, что в следующий раз, когда необходимость заставит меня сменить мой гардероб, я обязательно обращусь именно к вам, во время этой войны столь храбро сражавшемуся на фронте высокой моды. Ведь именно на вкусы мелкого грифоньего дворянчика, по вашему мнению я, Легат Легиона, должна ориентироваться в подборе одежды!».

— «Хотите ли вы сказать, что…» — ответ стоявшего напротив меня дворянина был прерван гулким ударом о песок арены, заметно раздавшимся в стороны под весом тяжелых, неподъемных лат. Закованный в сталь до кончика клюва, грифон был по-настоящему огромен, и я невольно сделала шаг, глядя сверху вниз на эту ожившую статую, тяжело и внушительно пошагавшую в нашем направлении, словно двинувшаяся с места главная башня крепости, символические изображения которой украшали покрытые лаком наплечники и нагрудную пластину кастенбруста – древнего, даже по меркам этого мира, коробчатого доспеха. Верхняя часть шлема, выполненная в виде пугающей грифоньей хари, была снята, покачиваясь на прикрученном к грудной пластине массивном крюке, и длинный стальной клюв ее мерно и глухо стучал по металлу доспеха, усиливая эффект тяжелых шагов приближавшегося к нам риттера – «Хотите ли вы тем самым…».

— «Хочет. А если не хочет – то я собираюсь!» — прорычал гигант, за несколько секунд оказавшийся позади оглянувшегося на него бретера – «Ее доспех содержится в небрежении, и нет своего, или фамильного меча, что говорит о низком происхождении этой пони. А в ее гардеробе нет ничего, что послужило бы оправданием для вашего разговора, поэтому отойдите, и выберите себе иную цель для насмешек, граф!».

В отличие от стоявшего напротив меня щеголя, акцент в его надтреснутом, клекочущем голосе был почти незаметен.

— «Гроссмейстер!» — резво оглянувшись, забывший представиться дворянин рывком сдернул с себя широкополую шляпу с кокетливо загнутыми полями, отвесив подошедшему к нам риттеру глубокий поклон, после чего натянул ее обратно, и принял важную, напыщенную позу – «Великий макистр, ваши речи странны для меня!».

— «Я желаю говорить с этой пони, граф, а вы отнимаете у меня время!» — сердито проклекотал риттер, словно прокатив под своим нагрудником бочку камней – «Или, быть может, вы хотите побеседовать о модных одеждах этого года со мной?! Тогда прошу, мой халберд всегда готов поспорить с вашей клювочисткой о моде, о вине, и о прекрасных дамах, чьего расположения вы без труда добиваетесь — в отличие от военного поприща!».

— «Вы оскорбляете меня, кроссмейстер?!» — несмотря на вызывающий вид, расфранченного графа выдавали глаза, метнувшиеся по сторонам в поисках поддержки сородичей, притихших при виде ссоры двух знатных дворян. Гордость и честь не позволяли ему оставить без ответа брошенную риттером грубость, но судя по всему, он прекрасно осознавал, кто выйдет победителем из неминуемой схватки меча и алебарды, уютно лежавшей на боку его оппонента. Закованная в кольчужную перчатку лапа гроссмейстера намекающе погладила длинное древко, выступающая перед грудью грифона часть которого вполне сгодилась бы иному легионеру в качестве короткого, «пегасьего» копья – «Вы бросаете эти слова мне, вашему соотечественнику, оскорбляя перед этими пони?».

— «Если бы я собирался оскорбить вас, граф, то назвал бы бездумным щеголем и бонвиваном, способным лишь кружить головы самкам всех видов и возрастов, а не отстаивать честь свою, и своего рода, посредством оружия, пред очами Хрурта! И если вы сейчас же не найдете себе неотложного дела…».

Продолжения угрозы не понадобилось. Резко нахлобучив по самые глаза дорогую шляпу, грифон развернулся и порывисто зашагал прочь, лишь у самого края арены соизволив взлететь, уже в воздухе принимая изящную позу, показавшуюся мне несколько карикатурной. Одна за другой, его окружили богато разодетые фигуры, бросавшие на нас не самые добрые взгляды, но отчего-то мне казалось, что все они направлены исключительно на меня, и ни один из них не посмел упасть на гроссмейстера, проводившего внимательным взглядом улетавших дворян.

— «Такие как он создали поговорки «Карман пустой – зато бархат густой», и «Если в кармане нет ни единого дуката – позаботься о галстуках и дорогих перьях на шляпу». И это – грифоны! Надежда нашего рода!» — нахмурившись, презрительно бросил риттер, вновь поворачиваясь ко мне. Его алая мантия, укрывавшая его спину, была изящно свернута и закреплена на плечах и груди золотыми цепочками, отчего я вначале приняла ее за богато расшитую перевязь – «Не обольщайся услышанным, пони – пусть я и ощипал при всех этого пустоголового щеголя, стайки которых так и льнут к нашему новому монарху, выпрашивая подачки и милости, это не отменяет всего сказанного в твой адрес, понятно?».

— «Мне плевать на мою одежду — пони прекрасно обходятся и без нее» — не зная еще, что нужно было от меня этому риттеру, я решила последовать безмолвному совету в своей голове, и вести себя вежливо – насколько это было вообще возможно в сложившейся ситуации. Вот уже три дня войска стояли друг напротив друга, и лишь от воли их предводителей зависело то, как должны были закончится эти, казавшиеся бесконечными, четвертые сутки – «А свои доспехи я не снимала уже пять дней, с момента последнего боя. Поэтому мне настолько же насрать, как они выглядят или пахнут в ваших глазах, великий магистр ордена Черной Башни».

Ну, насколько это получится – быть вежливой.

— «Настоящий риттер должен всегда быть готовым предстать перед противником или союзником во всем своем блеске! И лишь ленивые отбросы, недостойные высокого звания дворянина, готовы оправдываться и ссылаться на временные трудности!».

— «Мудрая мысль» — отчего-то мои зубы лязгнули друг о друга, словно челюсти капкана. Злость уже привычно толкнулась в голову, словно волна крови, выброшенная тяжело стукнувшим сердцем, окрашивая взор кровавой пеленой. Этот здоровяк, огромный как шкаф, будет учить меня, как нужно и должно поступать, в то время как его страна уже пять лет как стала прибежищем для безумных монархов, тварей из темноты тоннелей, и бесчинствующих голодранцев?! – «Я бы приняла этот урок от вас лично, гроссмейстер, но вот беда – время для этого уже прошло. Уже не горят стены и улицы Грифуса, и небо очистилось от каких-то там тварей, о которых шепчутся пони, и нигде я не встречала ни вас, ни риттеров вашего ордена. Поэтому я останусь той, кто я есть, пусть даже продолжив смердеть, аки дикий зверь, и насиловать ваш взор своими побитыми в бою доспехами!».

— «Гордо сказано, гордо» — приподняв бровь, грифон отвел назад свою голову, отчего его клюв угрожающе поднялся к едва различимому в полумраке потолку пещеры, и уставился на меня, словно пытаясь препарировать своим взглядом. Казалось, моя вспышка его никак не задела, в то время как у меня внутри все сжималось от сладкого ужаса, с которым я балансировала на гранях острейших ножей, боясь подвести принцессу, нарваться на вызов, и сложить свою голову в глупейшем поединке, прямо в конце этой проклятой войны – «И даже по-риттерски вежливо. Готова подтвердить делом?».

— «Всегда» — на секунду замешкавшись, я вскинула голову, и протянула вперед правую ногу. Деваться было некуда, и похоже, что этому благородному чудовищу удалось то, что было не под силу прочим поединщикам и забиякам. Но отступать перед всей этой воинственной толпой, что шумела на балконах и лоджиях, опоясывающих громадный зал, как я считала, было нельзя – «О времени уговоримся позже?».

— «Хмпф! Гроссмейстер самого уважаемого грифоньего ордена не может принимать вызовы!» — надменно скривившись, отверг мое предложение грифон. Похоже, клювастый гад заметил, как дрожал мой голосок, и решил всласть поиздеваться над своей противницей, однако его следующие слова расставили все по местам, а когтистая лапа, после недолгого колебания, с исполненным небрежного изящества жестом отвела прочь мое закованное в сталь копыто – «Так записано в уставе большинства орденов, и наш не является исключением из правил. Тебе в этом не повезло, Мясник и Нагльфар! Однако, я не за тем проделал весь этот путь, отрывая себя от множества важных дел – нам нужно обговорить цену выкупа, которую ты назначишь за наш живот».

— «Ээээ… Чагось?».

Признаться, такого я не ожидала, и душащая меня злость, густо замешанная на самом постыдном ужасе, внезапно отпустила мое горло, сведенное судорогой страха, заставив едва ли не икнуть, подавившись одним из самых нелепых словечек одной из моих подруг, вырвавшимся из меня в этот момент. Воздев глаза к потолку, грифон со вздохом что-то пробормотал, призывая своего Хрурта полюбоваться на тупую кобылу, после чего вновь уставился на меня, словно на противного червяка.

— «Среди тех, кто пал от твоей лапы на поле боя, были славные риттеры моего ордена. Их доспехи, оружие и весь скарб, кроме орденских регалий, принадлежат той, кто их сразил. Но устав Черных Башен вот уже много десятков лет не позволяет нам оставлять в лапах противника славные доспехи, оружие, и прочие вещи, приличествующие достойным риттерам этого знаменитейшего ордена – посему я вынужден лично вести переговоры о выкупе вещей, оставшихся после павших. Какую цену ты назначишь, пони?».

— «Ну… Я пока не думала об этом…» — признаваться в том, что я об этом даже не подозревала, мне показалось довольно глупым. Впрочем, я могла представить себе, что видел перед собой этот напыщенный воин, и мне совершенно не понравилась представленная картина. Смесь жадности и трусости – не тот, признаться, облик, который мне хотелось бы иметь даже перед врагом. Особенно перед врагом – «Впрочем, я оставлю цену на ваше усмотрение. Легату Легиона не престало наследовать умершим. Я что ж, по-вашему, похожа на ростовщика?».

— «Ты не гнушалась брать выкуп за плененных твоей собственной лапой риттеров и победнее!».

— «Но они были живыми! Нет никакого бесчестья ободрать как липку противостоявшего тебе врага, но становиться наследницей вещей убитых? За кого вы вообще меня принимаете, гроссмейстер?!».

— «Тогда доставьте оружие и броню, которые остались на поле боя, к воротам Грифуса» — развернувшись, грифон двинулся прочь, не озаботившись даже попрощаться – «Риттеры ордена заберут их у…».

— «Отобрать их у призовых команд?» — вот теперь в моем голосе прорезалось настоящее отвращение. Брошенные в спину слова заставили того застыть на месте, взрыв песок сжавшимися крючковатыми лапами – «Можно подумать, я говорю не с магистром ордена, пусть и самого-разсамого знаменитого, а с каким-то пейзанином! Вам нужно – вы и отнимайте! Поглядим, как это будет выглядеть, да и получится ли вообще!».

— «Мы обратимся к королю!».

— «Король мертв! А новый еще не коронован!» — Вдали от этой туши я чувствовала себя смелее, и брезгливо дернула крылом, заставив скрывавшегося за ним Кланга от неожиданности громко икнуть – «Вы действительно думаете, что он станет начинать свое правление с распри между двумя народами из-за каких-то там доспехов, которые нужно еще и отыскать?».

Риттер остановился, и прищурив круглые глаза, молча разглядывал меня, не обращая внимания на шум, поднявшийся после моих слов. Стоявшие и висевшие неподалеку грифоны передавали услышанное дальше, и вскоре, весь зал вновь начал шуметь, словно птичий базар, принявшись обсуждать нашу ссору, наверняка делая ставки на ее исход.

— «А ты неуступчивая» — наконец, прокаркал он, перекрывая своим голосом шум сородичей. Впрочем, те быстро утихли и сами, обратившись в слух, и лишь на балконах галерки собравшиеся ваза продолжали свои шумные сеймики, то и дело потрясая оружием – «Хорошо же! Выкуп будет доставлен к воротам, и он будет достоин чести наших падших собратьев! Я ожидаю, что их тела, если такие отыщутся, так же будут переданы брату-маршалу ордена, со всеми причитающимися почестями».

— «Пони относятся с уважением к павшим» — перед моими глазами возникли вереницы повозок, присыпанных землей, на которых тела павших свозились к могилам, вырытым в каменистой земле. Одно из первых, самых мрачных соглашений было достигнуто очень быстро, и печальные караваны день и ночь везли тела на кладбище, выделенное для павших в одной из горных долин, лежащих недалеко от подходов к Грифусу. Стоявший там некогда замок, больше похожий на летнюю резиденцию богатого дворянина разрушился из-за пожара, и теперь лишь обломки каменных стен возвышались на пологом холме, глядя на каменные террасы, в которых мы выдалбливали могилы для павших товарищей.

Выбранные для наблюдения за исполнением пони соглашений о перемирии только удивленно качали головами в ответ на мои расспросы о том, не придется ли мне выделять караулы для охраны этого захоронения – похоже, осквернение могил было прочно забыто нашими народами.

— «Если их еще не забрали ваши сородичи, магистр, то их выдадут представителю ордена. Принцесса дала на этот счет четкие указания, но думаю, ей не нужно было об этом напоминать».

— «Принцесса!» — скривившись, каркнул великий магистр, судорожно рванув на себе скатку роскошного одеяния, но тотчас же, опомнившись, отпустил отороченную золотом ткань – «Передайте ей… Передай признательность ордена принцессе, Легат. Разложение не коснулось и тел павших защитников великого Грифуса, хотя каждый грифон ожидал, что она совершит это чудо лишь для своих любимых подданных. Хотя она могла бы озаботиться и тем… Неважно. Прощай!».

— «Интересно, и какая муха его укусила?» — пробормотала я, глядя на улетавшего гроссмейстера, резко оборвавшего разговор, и удалявшегося в сторону парадного входа в зал. Выглянувший из-за моего крыла Кланг опасливо покосился по сторонам, и тоже уставился вслед бронированной фигуре, исчезавшей в сомкнувшейся за ней толпе – «Что ж, юный барон, и много ты подслушал?».

— «Все!» — гордо ответил тот, явно радуясь возможности похвалиться – «Вы сами спрятали меня под крыло, фрау Раг, поэтому никакого урона моя честь не претерпела… Правда? А почему вы спорили с этими господами, а потом так зло разговаривали с гроссмейстером Черных Башен? И это правда, что тела даже не воняют, хотя отец говорил, что после таких сражений в древности начинались целые эпидемии? И почему…».

— «Все-все, юный барон. Пожалей старую и больную кобылу» — я протестующе взмахнула крылом, прерывая поток вопросов. Опасность ненадолго отступила, и я ощутила, как мои веки вновь наливаются тяжестью, а звуки просто вязнут в ушах. Однако расслабиться и уснуть не получилось, ведь возле входа в зал я заметила пони из свиты принцессы, суетливо оглядывавшегося по сторонам в поисках нашей группы, уже строившейся после краткого отдыха на не самом чистом, но таком мягком песке арены – «Вон, видишь? За нами уже пришли. Проводишь нас к месту переговоров?».

— «Правда?!» — радостно воскликнул юнец, но увидев мою покровительственную усмешку, смутился, и постарался вспомнить о правилах куртуазности – «То есть, почту за честь, фрау Раг! Следуйте за мной! И… Могу я предложить вам свое крыло?».

— «Ты очень любезен, барон» — усмехнулась я, кладя сгиб своего крыла на кончик грифоньей пархалки, и двигаясь рядом с семенящим возле моего бока подростком. Оставлять его одного я не собиралась, и решила воспользоваться поводом, чтобы увести подальше от этих буйных дворян, среди которых обнаружилось слишком много тех, кто умудрился отсидеться в городе, пока остальные клали свои жизни на алтарь проклятой войны – «Что ж, если твой эскорт готов, то я надеюсь, что ты представишь меня своему отцу. У меня к нему накопилось достаточно вопросов».

---

Зал, носивший поэтичное название Королевская Приемная, был и вправду способен принять всех тех, кто мог претендовать на личную встречу с монархом. Многоярусные каменные трибуны возвышались по обеим сторонам широкого прохода, давая возможность всем и каждому увидеть как самого короля, если тому заблагорассудится побывать в зале для приемов, так и любого просителя, робко семенившего к высоким и узким дверям, бдительно охраняемым шестеркой богато одетых риттеров, чьи кирасы и похожие на улиток шлемы-морионы, своей суровой простотой лишь оттеняли богато украшенные одежды охранников короля, вооруженных излюбленными клювастым народом халбердами. Отполированный до зеркального блеска и гладкости, пол казался катком, на котором мы осторожно переставляли копыта, медленно и аккуратно пробираясь сквозь большую толпу, заполонившую Приемную. Идущий перед нами грифон двигался величаво и неспешно, успевая одаривать не успевших убраться с его дороги похлопыванием зажатыми в лапе перчатками, или постукиванием церемониального жезла – короткий, украшенный тканью и чеканкой цилиндр все чаще встречал на своем пути не доспехи, но роскошь одежд, пышностью своей способных поспорить с иными платьями эквестрийских модниц. Широкие шляпы и модные хохолки на головах заставляли меня чувствовать себя сантехником, по недоразумению попавшим на званый вечер, однако я мужественно дошагала до входа в приемную, где для меня и моего сопровождения уже было выделено место на одной из трибун – едва ли не под самым потолком. Последний был непривычно низок, и всячески побуждал вошедших в Приемную использовать лапы, таким образом, делая их чуть более равными по отношению друг к другу.

Наверное, именно из этих побуждений я бы и строила подобное место, погруженное в таинственный, синеватый сумрак, единственным светлым пятном в котором были яркие светильники, расположенные по бокам дверей.

— «Скоро закончится очередная часть переговоров» — шепнул мне на ухо один из единорогов, возле которого я решила присесть, забравшись на пятый ярус каменных ступеней. Впереди, как и положено, стояли, словно невзначай выдвинутые вперед, гвардейцы и легионеры, мрачно и подозрительно таращившиеся на возбужденно гомонящую толпу. Выше, гордо выпятив грудь и трусливо поджав хвосты, стояли дипломаты, обмениваясь друг с другом тихими фразами – пожалуй, тут их было больше, чем я видела за всю свою жизнь. Спокойная уверенность на публику, и буря эмоций внутри, часть из которых просачивалась к нам – тем, кто должен был быть для них поддержкой, опорой, благодаря которой они могли бы диктовать своим оппонентам волю принцесс. Поведя глазами по сторонам, я не смогла найти ничего предосудительного в том, что простые вояки, облаченные кто в ало-серое, кто в белое и золотое, встали перед бугаями почетного караула, сформировав еще одну линию защиты, охватывающую со всех сторон делегацию пони – весьма и весьма потертую линию, нужно было сказать. Но странное дело – именно они, неказистые, лохматые, облаченные в побитую и многократно чиненную броню, заставляли разного рода бретеров и насмешников держаться на расстоянии от приглашенной стороны. Насмешливые взгляды, бросаемые представителями разных сословий, считавших себя победившей стороной, мгновенно трезвели, когда переходили с лоснящихся, бугрящихся великолепной мускулатурой тел белоснежных гигантов личной охраны принцессы на неказистые, мохнатые, поджарые фигуры офицеров и рядовых, настороженно зыркавших по сторонам из-под исцарапанных, побитых боями шлемов. Они, как и я, замечали их жилистые, нечесаные фигуры, из-под настоящих, а не церемониальных доспехов которых иногда виднелись не самые чистые бинты; их собранные позы, потертые, искусанные от долгого применения рукояти оружия – и подавившись заготовленными хвастливыми фразами, молча отходили прочь, делая вид, что их внимание привлекло что-то еще.

Но больше всего меня поразили их взгляды – цепкие, недобрые, обшаривающие горделиво прохаживающихся мимо грифонов, словно примеривающиеся, как повернее угостить приблизившегося грифона парой фунтов доброй стали. И похоже, это заметила не только я.

— «Ее Высочество недовольны бароном фон Гриндофтом» — продолжал тем временем единорог, поминутно косясь на высокие двери, словно ожидая, что с минуты на минуту его срочно призовут пред светлые очи владык – «Они ни разу не назвали его по имени, предпочитая говорить о нем достаточно отстраненно. Знаете, что это значит?».

— «Без малейшего понятия» — мне и вправду было все равно, что думал обо всем происходящем этот молодой щеголь, однако где-то в глубине души, я почувствовала нехорошую, душную волну раздражения, словно бы мне было совсем не наплевать, словно меня чем-то задела эта попытка выделиться, показать себя знатоком интриг двух королевских дворов.

— «Это значит, что Барон недолго будет возглавлять грифонов».

— «Чушь» — я ответила раньше, чем сообразила, что стоило бы помолчать. Похоже, моя психика продолжала расшатываться, словно дом, основание которого потеряло слишком много кирпичей – «Он будет коронован, и станет новым правителем этого великолепного места. Ему наследует один из его сыновей, и думаю, это будет младший».

— «Бред!» — столь же резко отозвался единорог, поправляя воротник алого камзола. Слишком много было в нем подражания грифоньему, чтобы я могла спокойно на него смотреть. Вместо этого, я отвела глаза, уставившись в затылок потеющему господину в смокинге. Его жесткий, накрахмаленный воротничок совершенно размок от пота, и вынуждал своего владельца ежеминутно вытирать вспотевшую шею – «Согласно древним традициям, сесть на трон сможет тот, кто завоюет симпатию своих подданных, или, по крайней мере, выгонит из столицы всех своих врагов. Так же, ему потребуются атрибуты власти, одним из которых является какой-то там чудесный меч, который, как они считают, достался им от их умершего пророка или божества. А мне доподлинно известно из внушающих доверие источников, что они были утеряны при штурме столицы, и если корону и скипетр можно заменить на регалии нового правящего рода, то без меча не будет и нового короля. Кстати, как вы думаете, это павший король повелел его спрятать подальше, или же штурмовавшие город войска разграбили тронный зал?».

«Идиот».

«Согласна».

— «Кажется, началось!» — игнорируя выражение, появившееся у меня на морде, и даже мне показавшееся не самым лестным для моего собеседника, жеребец вытянул шею, и уставился на медленно и торжественно открывшиеся двери. Собравшаяся в Приемной толпа качнулась было вперед, но тут же остановилась, и разочарованно загудела, когда из нее вышли не правители воевавших держав, не выскочил почетный эскорт, а медленно, едва переставляя узловатые лапы, выглянул какой-то клювастый дворецкий, облаченный в пышную, парадную ливрею. Мазнув по толпе нехорошим, белесым зрачком, он шепнул что-то стоявшему на часах мордовороту, и отступив, склонил голову в низком поклоне, хотя никто и не думал подходить к открытым дверям.

— «Его Светлость, фельдмаршал Грифоньих Королевств, коронный маршал, фрайхер марки Пелунгоф, Барон Килтус фон Гриндофт, а также принцесса Селестия Эквестрийская, приглашают на аудиенцию Легата Эквестрийского Легиона, Скраппи Раг!».

«Вот так. Не Шилда – меня. Что ж, это было ожидаемо» — тяжело затопав облаченными в сталь ногами, я медленно шла к своему эшафоту. Блистающий светом дверной проем казался еще более ярким от таинственного, наполненного негромкими разговорами полумрака Приемной, но мне он казался сырой могилой, темной и мрачной, наполненной плесенью и трупным запашком. Если ты думаешь, что в этот момент я возгордилась, Твайлайт, то знай, что я была лучшего мнения о твоих умственных способностях, принцесса. Жертвуют тем, кого не жалко, а командор Эквестрийской Гвардии был слишком значимой фигурой для того, чтобы разменивать ее на амбиции нового грифоньего короля – в отличие от меня. Сделавшей все, что только возможно для того, чтобы повторить те кровавые дни раздора, память о которых уже угасла в умах и сердцах наших четвероногих потомков – «В конце концов, именно я ответственна за все военные преступления, что были совершены в этой войне. Диверсии в грифоньих городах, сожженные и разрушенные замки, перехваченная казна собранного ополчения ваза – что ж, грифоны имели право увидеть виновницу всех своих бед».

Пройдя мимо оставшегося в полусогнутом положении дворецкого – признаться, вблизи этот важный старик казался побитым жизнью воином, исчерченным многочисленными шрамами, нежели подобострастным слугой, и явно назывался иначе – я вошла в большую квадратную залу. Затянутые алой парчой стены радовали глаз потускневшим золотым узором, а угрюмо серевший потолок, оставленный неведомыми зодчими в первозданной простоте, был сложен из многоугольных каменных блоков, расположенных на разной высоте, отчего казался одной огромной каменной ловушкой, готовой рассыпаться, и погрести незадачливых жильцов под многотонным каменным завалом. Тяжелая, богато украшенная мебель располагалась по углам, уступив весь центр огромным насестам – по-другому я не смогла бы назвать эти каменные гнезда, выполненные из друз разноцветных кристаллов, в центре которых были выточены углубления под размеры обычного грифона – часть из которых была укрыта темной материей. Наполнявшие палату гости почтительно жались у входа, и лишь немногие из богато одетых грифонов решались прогуливаться по зале, или неподвижно стоять у стен, и лишь парочка самых смелых или близких к новой власти, стремительно взявшей в оборот весь город-в-горе, стояли на задних лапах возле огромной кровати, нарочито небрежно облокотившись на резные столбики балдахина.

«Будуар какой-то» — войдя, я настороженно посмотрела сначала налево, затем направо, натыкаясь на угрюмые, настороженные и откровенно вызывающие взгляды, и резко дернув головой в коротком, почти неприличном поклоне, принялась проталкиваться между неторопливо расступавшимися грифонами – те были достаточно хорошо воспитаны, и встречаясь со мной взглядами, так же покачивали головой, едва-едва склоняя ее в подобии приветствия. Что ж, я не обольщалась – мы и в правду были врагами, и наверняка большинство из них было уверено, что их любимый Полипетанг должен был не останавливаться, а тотчас же, всеми силами ударить на второго, самого дерзкого, их вековечного врага.

«А вот тут ты заблуждаешься, милочка. Когда-то не было союзников вернее у наших милых, дальновидных, и ах каких благородных принцесс. Даже собственную гвардию из них имели, тысячу лет назад».

«Надеюсь, меня не заставят делать доклад рядом с колыхающимся пологом кровати» — несмотря на темноту, скопившуюся в душе, я вдруг почувствовала неуместную игривость при взгляде на огромных «траходром», как окрестили бы его мои предки – «Конечно, я не думаю, что…».

«Ой ли?».

«Нет, я совсем не думаю!» — мысленно отрезала я, остановившись рядом с низким, резным барьером, отделявшим пространство возле ложа от остального зала – «Это было бы чересчур!».

*БУМ*

«Да, похоже, тут ты была права, насчет не думанья».

Вздрогнув, я обернулась на звук, раздавшийся где-то в другом конце залы, и недоуменно уставилась на давешнего «дворецкого», раздобывшего где-то украшенный сверкающими камнями посох, и изо всех сил долбанувшего им по полу, укрытому густым, фиолетово-золотистым ковром. Расступившиеся грифоны и пони открыли моему взору небольшой, уютно потрескивающий камин, возле которого, у небольшого столика с картами, сидели правители двух воевавших народов, и с удовольствием глядели на мою наливающуюся жаром мордочку.

«Ох. Вот это влипла…».

— «Пхоходите, дохогая костья!» — в отличие от окружающих, бывший барон и фрайхерр не посчитал для себя зазорным снять с головы широкую шляпу, украшенную диковинным, переливающимся всеми цветами радуги в неярком свете очага пером. Глядя на своего предводителя, остальные грифоны неохотно обнажили головы, в то время как толкущиеся за спиной принцессы пони застыли, не зная, как реагировать на происходящее – «Мы хады видеть ту, что так отличилась в этом походе на Гхифус».

Приблизившись, я низко поклонилась сидевшему слева от меня аликорну – низко, до земли, постаравшись как можно меньше светить полурасставленными для поклона крыльями, напоминавшими после того памятного боя какие-то измочаленные огрызки с обрубленным и переломанным пером, после чего, поколебавшись, вежливо склонила голову в ответ на приветствие фельдмаршала. Мне отчаянно хотелось нырнуть за спину принцессы, присоединяясь к своим соотечественникам, однако я лишь стиснула зубы, и заняв положенное уставом и этикетом положение перед высокими правителями, уставилась бараньим взором на карту, всем своим видом выражая желание преданно служить Их Величествам.

В конце концов, они оба являлись правителями своих стран, пускай одна и отрицала это публично, а второй – еще не ощутил на голове всей тяжести короны.

— «Пхизнаться, мы впечатлены твоими деяниями» — в голосе Гриндофта не было слышно ни осуждения, ни отчуждения, ни злости. Казалось, он и впрямь был рад меня видеть, всем своим видом демонстрируя удовольствие от лицезрения моей потрепанной тушки – «Ты добилась того, что ни хазу не удавалось ни одному из тех, кто осаждал этот славный гоход, и пусть ты не довела начатое до конца, это деяние достойно того, чтобы сохранить его в анналах истории».

— «Сир! Это ше невосмошно!» — шокировано воскликнул один из вельмож, ошарашено глядя то на меня, то на своего будущего сюзерена – «Эта… Эта пони! Она стала причиной того, что наша столица искорежена огнем Тартара, которые маги этого народа поставили себе на слушбу! Она была той, кто отдавала преступные приказы! Она…».

— «Она была той, кто сделал невозмошное» — откинув голову, фрайхерр поднес к клюву бокал с вином, приложившись к небольшому – как раз под кончик клюва – выступу на его ободке. Оборвав на полуслове свою обвинительную речь, грифон недоуменно раскинул лапы в жесте абсолютной беспомощности, переглядываясь с негромко зашумевшим дворянством – «Мы толшны отдать долшное даше противнику, ецли он рхоявил доблецть и мушество на поле боя. А что ше касается мотивов, то думаю, не мне вам опьяцнять, что поцлушило пхичиной поцлетнего штухма».

— «Но это же пони!».

— «Что ше, понятно» — задумчиво, словно советуясь с принцессой, произнес старый грифон. Наклонившись, он протянул лапу, и вновь наполнил бокал, стоящий напротив белоснежного аликорна. Я заметила, что грифоны изо всех сил избегают смотреть на рослую, ладную фигу, словно лебедь, застывшую на фоне огня символом чуждой им власти. Власти, которая пришла внезапно, и которую следовало бояться или уважать – «Пхетцтавители ваза вынецли цвое цуждение. А что ше скашет плагоротное риттехство?».

— «Как гражданин, я протестую!» — выйдя вперед, звонким голосом заявил один из одоспешенных дворян, даже здесь не расстававшийся с тяжелыми доспехами, бравурно выкрашенными в разноцветные полоски геральдических цветов его рода. Кажется, он мелькал среди тех, кто встречал нас на лестнице, в парке, и я с болезненным интересом смотрела, как играет отсвет огня на золотых накоготниках его латных перчаток – «Она пришла к нам с огнем и мечом, разрушила наши дома, и сожгла наши виноградники! Однако, как риттер я не усматриваю в ее деяниях при осаде Грифуса нарушений риттерской чести, а поскольку множество достойных грифонов из ваза и благородных свидетельствуют о том, что король, через своих парламентеров, лично бросил ей вызов, то, согласно Код оф эдлен Риттершафт, кодексу благородного риттерства, ее деяния ничем не запятнали ее чести! Так говорю я, Варди Хронсгурт, и если кто-то считает иначе, то вот моя перчатка!».

— «Я запхещаю поднимать эту пехчатку!» — громко и внушительно произнес Гриндофт, отчего дернувшиеся вперед представители бездоспешной части знати резко притормозили, и вернулись на свои места, поглядывая на латную рукавицу, брошенную на ковер заносчивым воином – «Это было уцтановлено виднейшими хиттехами, посему плакохотный Хронсгурт лишь озвучил их хешение, и как выхазитель мнения плакохотного сословия не имеет пхава пхинимать и бхосать вызов несогласным. Это ясно, риттер?».

— «Как прикажет мой господин!» — стальная фигура поклонилась, однако блеснувшие над латным воротом доспеха глаза яснее ясного дали мне понять, что Гриндофту вряд ли удастся долго сдерживать эту силу, собранную в единый кулак. И я собиралась оказаться как можно дальше от этого места, когда наконец слетят сдерживающие ее оковы.

— «И все же, мессер, не все согласны с последним добавлением в этот совет» — голос говорившего заставил меня вздрогнуть, и крутануться на месте, всматриваясь в негромко переговаривавшуюся толпу дворян. Облаченная в темный, изысканный камзол фигура смело выдвинулась вперед, отстранив с дороги окружавших ее единомышленников, грозно бряцавших ножнами, и насмешливо уставилась на меня, сверля пронзительным орлиным взором – «В этот торжественный и тревожный момент, когда авторитет королевской власти как никогда низок, когда сепаратисты пытаются растащить нашу многострадальную родину на куски, и когда взоры всех грифонов обращены на того, кто может закрыть своей грудью Грифоньи Королевства от алчных захватчиков, мне кажется, было бы не слишком разумным поддаваться эмоциям, и соглашаться на это требование, мессер. В конце концов, пожалейте чувства тех, кто напрягая все свои силы, проливал кровь в войне с агрессорами – каково им видеть перед собой ту, что поспособствовала развязыванию всей этой бойни?».

— «Среди присутствующих в этой комнате она не единственная, кто сыграл важную роль в произошедшем, не так ли?» — абсолютно нейтральным тоном произнесла принцесса. Ее голос, лишенный каких-либо эмоций, звучал для меня настолько дико, что я почувствовала, как по моей спине мгновенно побежала дорожка ледяного пота – «Однако этот факт не сильно беспокоит храбрых ваза».

— «Грифоны миролюбивы, Ваше Высочество» — поклонился бывший посол Грифоньих Королевств в Эквестрии, Хуго ле Крайм. Не надевая снятой шляпы, он вышел вперед, и обойдя меня, словно столбик, остановился перед столиком с картами, приняв странную, манерную позу, куртуазно раскорячив сильные лапы – «И все, что я мог сделать, все свои силы я употребил на благо наших отечеств, и всеми силами старался предотвратить тот кошмарный инцидент, что стоил таких потерь среди грифонов и пони, и что так дорого обошелся обескровленной, разбитой Эквестрии».

— «Их оказалось недостаточно, и это достойно всяческого сожаления» — Да, прав, сто раз прав был этот молодой выскочка, утверждавший, что по одному только обращению принцессы можно было проследить будущее говорившего с ней существа. Произнесенные безэмоциональным, негромким голосом, слова выглядели настоящей оплеухой, заставившей насупившегося грифона подобраться, и пересилив себя, задрать клюв под потолок, в то время как его единомышленники, подумав, отступили, по одному смешавшись с негромко шелестящей разговорами толпой дворян.

Что ж, теперь становилось понятно, для чего меня призвали пред ясны очи двух правителей договаривающихся о мире государств. Я была небольшой шпилькой в боку грифонов, призванной постоянно напоминать им о том, кто тут является проигравшей стороной, что бы там себе ни думали расфранченные дворяне, гордо покачивающие перьями на шляпах.

Вот ведь странно – им что, своих собственных перьев не хватало?

— «Мессер, я все же надеюсь, что это временное решение, и вы еще передумаете» — тем временем, продолжил разливаться соловьем господин бывший посол. После заминки, вызванной моим появлением, в зале возобновилась лихорадочная, деловая суета, в процессе которой кучки грифонов и пони перемещались между многочисленными столами, лихорадочно скрипя перьями, и негромко, но эмоционально переговариваясь и споря друг с другом. Рождающиеся под их копытами и лапами документы передавались высоким гостям и хозяевам зала, после чего визировались, контрасигилировались[3], после чего убирались в две толстые, красивые папки, лежащие на столике перед фельдмаршалом и принцессой. Признаюсь, что понаблюдав за этой суетой, я перестала понимать, зачем же именно меня позвали в это место, ведь перед моими глазами происходили заключительные приготовления к торжественному выходу правителей к народу, во время которого должно было состояться не менее торжественное объявление мира «на веки вечные, али на срок, государю да государыне на этой земле отпущенный», и мое присутствие уже ничего не решало…

Или же тут было что-то, чего я не понимала до конца?

— «Бахонет, я вац уцлышал!» — наконец, подняв глаза от карты, Гриндофт приложил кончик клюва к носику бокала, и аккуратным, точным движением передвинул скользнувшую по хрусткой бумаге незамысловатую фишку, похожую на здоровенную, лакированную таблетку. Взглянув на грустно улыбнувшуюся своим мыслям Селестию, он немного поколебался, словно в нерешительности задержав крючковатый коготь над нарисованным миром, еще не опаленным яростью войны, и вновь двинул свои фигуры, довершая безмолвный, и оттого показавшийся мне еще более страшным эндшпиль. Мне стало вдруг интересно, сколько частей он собирался перебросить к Пизе? – «Менять цвоего хешения я не намехен».

— «Сир! Как гражданин – я вынужден протестовать!».

— «Я еще не кохоль, бахонет ле Крайм!» — жестко отрезал грифон, вновь наполняя бокалы вином. Густое, терпкое, оно ударилось о хрустальное дно с тревожным, чистым звоном, разливаясь по залу терпким ароматом грецких орехов – «И никогда им не цтану, ецли Хрурт и всемилоцтивейшее пховидение не вехнут к подножию Каменного Тхона заветный меч наших пхедков! По кхайней мехе, пока он находитца у цтоящей пехед нами пони. И от нее завицит, цоцтоитца кохонация, или нет».

«Тааак…» — вот теперь все стало предельно понятным.

— «Так в чем же дело, мессер?» — цинично ухмыльнулся Ле Крайм, расправив завитые, приглаженные, и кажется, даже надушенные крылья. Положив лапу на позолоченную рукоять длинного меча, удобно торчавшую с левого бока, он выдвинул его из ножен, и с породистым, шелестящим звуком задвинул обратно, явно гордясь произведенным впечатлением на своих соратников, вновь выдвинувшихся из толпы – «Вам стоит лишь отдать приказ, и к вечеру он будет у ваших лап! Я лично переговорю с этой пони, и…».

«Рази! Ударь его первой! Никто тебя не осудит!» — гадкая, соблазнительная мыслишка прозвучала в моей голове грохотом полковых барабанов. Уже двинулось вперед тело, уже щелкнули когти экзопротезов, впиваясь в дорогущий ковер, стремясь оказаться поближе к недругу, разворачивающемуся в мою сторону… Но не дошло. Остановилось.

— «Конечно, бахонет. Безуцловно» — насмешливо протянул фельдмаршал Грифоньих Королевств, с глухим стуком приземляя на карту бокал – «Как только докажете, что доцтойны этого, и цразите цвоего нагльфара».

— «Что за бардак…» — пробормотал серый земнопони, глядя на проплывавшую внизу землю. Он абсолютно не боялся, в отличие от меня, и не цеплялся, по моему примеру, за тонкую дощатую перегородку, отделявшую нас от недолгого полета к земле. Холодная, изгаженная, застывшая в том месиве, в которое ее сбили копыта и лапы сражавшихся на ней существ, она, казалось, с отвращением отвергала всякое тело, все оружие и доспехи, попавшие в ее лоно, и теперь выступавшие из траурно-серого, присыпанного снегом грунта. Конечно, вольно было ему, лишенному крыльев, стоять в несущейся над долиной повозке, расставив короткие и толстые ноги, прочно укоренявшие его на качающихся досках ненадежного экипажа – что значил их раскачивающийся полет после многодневного воздухоплавания на дрожащей, стальной палубе дирижабля, стонавшего всем своим огромным, раздутым телом под ударами северных ветров? Я до сих пор не представляла, как удалось сталлионградским войскам перетащить их через горы, но в тот момент, я была склонна – и небезосновательно, между прочим! – списать это на присутствие в составе этой воздушной эскадры одной из принцесс, сменившей свою известную на всю страну открытую воздушную повозку на выкрашенный в ослепительно-белый, с золотом, цеппелин, покачивающийся возле одного из окружавших Грифус пиков. Однако, прибывший с нею эскорт из десяти сотен сталлионградских скаутов и латников под предводительством сердитого капитана был склонен относиться к моей персоне с меньшим вниманием, чем уделял ей даже командор Эквестрийской Гвардии, и занимался какими-то своими делами, в равной степени уделяя внимание как сопровождению принцессы, так и шмыганью среди руин, оставшихся на склонах Грифуса.

Но как только их капитану понадобился объект для критики, моя кандидатура всплыла в самой первой строчке прискорбно короткого списка.

— «Угу».

— «Нормальных укреплений нет! Траншеи не выкопаны!» — я молчала, не желая выслушивать еще одну холодную отповедь-лекцию, обрушившуюся на мою многострадальную голову при попытке возразить что-то сердито выговаривавшему мне капитану, и гадала, как много «специалистов» измажут мое имя в грязи, разбирая по кусочкам эту короткую, но показавшуюся мне бесконечно долгой войну – «Осадного фронта нет, как нет ни долговременных, ни кратковременных укреплений! Вся эта импровизация – это просто приглашение для грамотного противника, и я вижу, что унгоны в должной мере воспользовались недальновидностью и отсутствием опыта командующего состава…».

— «Грифоны» — резко развернувшись, я встала спиной к недовольно рычавшему на меня капитану, делавшему вид, что его больше интересует вид сворачивающегося лагеря Легиона, чем маявшаяся у него за спиной, замотанная в кучу бинтов кобыла. Признаться, я не знала, зачем на меня потратили столько перевязочного материала, но не имея времени спорить, просто позволила сделать из меня толстенького пупса, и распустив шнуровку черного гамбезона, продолжила мотаться над равниной, решая прорву сиюминутных проблем, неизбежно возникающих при перемещении большого количества войск.

— «Что?».

— «Они называют себя грифонами» — буркнула я, слыша, как над моим ухом послышалось нарастающее сопение повернувшегося наконец земнопони – «И траншеи с окопами были бесполезны при наличии у противника возможности вести навесной огонь. Не возражайте мне, соратник! Я знаю, что я тупая кобыла, и недостойна командовать ничем, кроме своих накопытников, но вот прямо сейчас мне совершенно не хочется выслушивать от вас никаких умных мыслей, понятно? Изложите их рапортом на имя принцессы, раз уж такой великий тактик и стратег!».

— «Я изложу результаты инспекции комиссариату!» — прорычал жеребец, рывком разворачивая меня мордой к себе, не обращая внимания на предупреждающий рык Рэйна, мгновенно оказавшегося рядом с повозкой – «И объясняться вы будете не со мной, а с партийной комиссией… Соратница!».

— «Убери от нее свои лапы, приятель!» — приблизившийся на расстояние вытянутой ноги, розовый пегас впрыгнул в повозку, заставив волокущих ее легионеров разразиться коротким и злым матерком – «Капитан ты там у себя на востоке, или нет, но тут ты просто хер с земли, понятно? И в Легионе ты никто!».

— «Рэйн, тебя кто в повозку приглашал?» — обернувшись, я уставилась на сердито пыхтевшего пегаса – «Ты понимаешь, что только что нарвался на служебное расследование и трибунал?».

— «Чей трибунал, командир?» — насмешливо фыркнул тот, впрочем, тотчас же встав по стойке смирно – «Сталлионградцев, что ли? С каких это пор они решили, что будут отсиживаться за нашими спинами, когда мы тут свои головы и крылья теряли, а теперь прислали к тебе какого-то там тысячника или принцепс-кентуриона, который рассказывает нам, как нужно было сражаться?! Это же тухлый навоз, командир!».

— «Рэйн, дисциплинарное взыскание по возращении. Понятно, кентурион?».

— «Так точно, Легат. От тебя – хоть ежа под хвост!».

— «Отсутствие дисциплины. Как характерно для таких вот банд-однодневок!» — презрительно выплюнул из себя капитан. Вид агрессивно ведущего себя пегаса его совершенно не обеспокоил, и признаться, я не была уверена на все сто, чем бы закончился этот конфликт, в отличие от серого земнопони. Массивный и даже толстый, жеребец носил свои доспехи с привычной легкостью опытного бойца, и думаю, лишь крылья могли бы помочь тому, кто попадется в его объятья, не стать подушечкой для иголок после знакомства с украшавшими ее наплечники и ногавки короткими, трехгранными шипами – «Все это будет передано как принцессе, так и соратникам по партии. От вас же я жду…».

Долгий, тревожный звук рожка разорвал стоявший над долиной шум. Взмахом ноги прервав запнувшегося на миг земнопони, я свесилась за бортик повозки, мгновенно позабыв обо всех своих страхах, подрезанных крыльях, и боязни высоты, выглядывая угрожавшую пони опасность. Сновавшие тут и там десятки и сотни останавливались, и держа в зубах свои копья, крутили головами по сторонам, высматривая источник опасности, однако ни я, ни кто-либо еще не могли разглядеть, откуда донесся сигнал.

— «Направо, два часа!» — первым, как и положено хорошему пегасу, опасность увидел кентурион моей личной сотни. Ткнув копытом в сторону низкого горного кряжа, служившего основанием для стены Грифуса, Рэйн дернулся было вперед, но тут же вернулся, заложив вираж вокруг повозки, сделав при этом вид, что просто оглядывается в поисках опасности. Признаюсь, его забота и попытки строить из себя крутого телохранителя начали меня напрягать, и я решила при первом же удобном моменте поставить на место зарвавшегося приятеля – но в тот момент, меня больше беспокоила неведомая опасность, грозящая моим пони. Обернувшись, я увидела, как одна из палаток, временно разбитых возле стены для оказания помощи выходящим из города пони, исчезает в широкой щели, расколовшей казавшийся монолитным камень, заставляя окружающих ее легионеров разбегаться, спасаясь от небольшого камнепада, сорвавшегося с разрушенной кладки нависавшей над ними стены.

— «Туда! Быстро!».

— «Как я вижу, дисциплина в этом сборище действительно не на высоте…» — с отвращением прорычал капитан латников, с какой-то гадливостью глядя по сторонам, словно ему был отвратителен сам вид носящихся туда и сюда пегасов, заполошно собиравшихся к месту тревоги – «Ни внятного командования, ни обученных пони, ни… Да вообще ничего. И как только эту твердыню взять сумели?».

— «Продемонстрируешь как-нибудь, как надо было. Когда грифоны ее отстроят» — грубо рыкнула я, держась за бортик стремительно несущейся вперед повозки. Разбегавшихся перехватывали спешившие к месту событий товарищи, и к моменту нашего прибытия возле стены собралось не менее сотни легионеров, выстроившихся полукругом перед широким проломом, закрытым трепетавшей на ветру, белой парусиной. Она дергалась и вздувалась в такт рывкам чьих-то копыт, судорожно хватавшихся за полог палатки, распяленной на деревянных столбах, вставших крест-накрест поперек зева трещины – похоже, ее обитателей пытались утащить в эту нору, несмотря на все их сопротивление – «Вперед! Копьями, копьями!».

— «Они не успеют!» — мотнул головой капитан, рывком разворачиваясь к открытому заднему борту повозки. Его шипастые накопытники глухо заскрипели по разбухшему от снега и грязи дереву – «Нужно садиться, и организовать эту толпу!».

— «Вниз! Вни… Vashu j mat!» — прогибающиеся столбики наконец сдались, и с треском сложились, вслед за палаткой, исчезая в трещине. Еще немного подергался и исчез вслед за ними кусочек белой парусины, заставив меня судорожно зажмуриться, сжимая захрустевшие зубы. Еще несколько жизней было потеряно – и когда? Уже после заключения мира!

— «Prosrali!» — прорычал капитан, злобно стукнув копытом по жалобно заскрипевшему днищу повозки. Пегасы заложили круг над кольцом легионеров, стягивавшихся к пролому в стене, и на мгновение, борт нашего экипажа заслонил от меня происходящее внизу, а когда тот выпрямился…

— «Что это за херь?!» — прошептала я, глядя на огромную голову, вылезающую из отверстия в потрескавшейся стене. Овальная, сглаженная, она походила на серую дыню, исчерченную черными зигзагообразными полосками, переходившими на длинное, змееобразное туловище, жирно блестевшее крупной, плотно прилегавшей к нему чешуей. Камень и снег еще сыпались с грязного мехового воротника, гадко топорщившегося сальными прядями у основания башки подземного монстра, резко вздернувшейся к небу, а мои ноги уже понесли меня к краю повозки, резко накренившейся, когда наши возницы шарахнулись в сторону при виде многочисленных трещин, прочертивших алые линии на тупой, незрячей морде, дернувшейся в сторону нашего экипажа.

Огромная пасть, похожая на чудовищных размеров цветок, с тремя непристойно кривившимися лепестками челюстей приоткрылась, и начала судорожно шамкать, пытаясь проглотить остатки палатки… И кого-то, кто остался в ней, запутавшись в складках белой ткани.

— «Раг!».

— «Командир! Куда?!».

Звуки исчезли, смешавшись с каким-то комариным писком, тоненькой ноткой зазвучавшим в моей голове, когда я сделала шаг вперед, и распахнув бесполезные крылья, понеслась навстречу земле. Темнота наплывала на меня удушливыми волнами, накатываясь из уголков широко раскрытых глаз, и погружая окружающий меня мир в черную хмарь, наполненную алыми росчерками, но до самого конца, до самой земли, до которой оставалось так мало, я видела эту ногу, судорожно хватавшуюся за край отвратительного рта, с хрустом перекусившего, наконец, неподатливую кость, но даже тогда, еще продолжавшую судорожно дергаться в попытках уцепиться хотя бы за что-нибудь, в надежде на то, что спасение уже близко, что…

Что свои не оставят в беде. Что вытащат из отвратительного зева чудовища. Что все это было не зря.

— «Бееееей!» — мой крик показался мне тихим и глухим, словно пришедшим откуда-то издалека. Алое, пульсирующее, длинное приближалось, крутясь и подпрыгивая прямо подо мной, в попытках увернуться от жалящих его, синих и белых. Сгустки света, лихорадочно перемигиваясь, то подбегали к змееподобному, то разбегались прочь, а то и улетали куда-то в сторону, сбитые красной веревкой. Она приближалась слишком быстро, даже несмотря на расставленные в стороны крылья – ветер лишь беспомощно гудел, трепля изломанные, изодранные перья, и в последний момент я выставила вперед обутые в экзопротезы передние ноги, желая уже не сгруппироваться, а хоть как-нибудь навредить этому чудовищному созданию, состоящему, казалось, из одной только ярости и жажды убийства. Голода и желания жрать.

Но все, что я могла противопоставить ему – лишь собственную ярость, заставлявшую меня выть от разочарования и боли.

Удар был силен, но остатки перьев на крыльях сделали свое дело, и замедлили мое падение, приведя меня к самой пасти чудовища. Вблизи оно выглядело гораздо страшнее, а повернувшаяся ко мне голова, широко раздвинувшая три свои челюсти, продемонстрировала мне пасть, украшенную рядами изогнутых, когтеобразных зубов, сходившихся к воронке чудовищного зева, из которого, непристойно корчась, на свет выползало несколько длинных и гибких языков, тотчас же выстреливших в мою сторону.

Их прикосновения были похожи на удары гибких и плотных веток, но по крайней мере, они замедлили, а затем и остановили мое падение, потащив прямо в распахнутую пасть.

— «Жри! Ты хочешь жрать?!» — я что-то кричала, в бешенстве дергая за толстые шланги языков, мечтая поскорее очутиться возле кривившейся пасти, наплывающей на меня, словно доменная печь – «Сейчас ты у меня нажрешься!».

— «Ком…ан… ир!» — чей-то глухой крик пришел откуда-то слева, но я, не глядя, отмахнулась от его источника, и схватившие меня копыта разжались, оставляя на растерзание огромным зубам. Душная, смердящая пещера гостеприимно распахнулась – и судорожно схлопнулась, когда победитовые когти буквально разорвали стягивавшие меня ремни языков, как нож масло, вскрывая вонючую, лохматящуюся плоть. Выбросив перед собой передние ноги, я уцепилась за гладкую, казавшуюся резиновой поверхность головы, в диком бешенстве молотя головой, телом и задними ногами по полупрозрачной, мутной сфере, обозначившейся в складках твердой, словно дерево, шкуре. Горизонтальный, широкий зрачок без какого-либо выражения уставился на меня, точно пытаясь понять, что за мошка посмела сопротивляться ярости и голоду его обладателя – и тотчас же скрылся за толстыми веками, когда моя правая передняя нога, со всего маха, рванула отвратительный глаз, медленно, и оттого еще более тошнотворно распуская его на несколько исходящих мутной жидкостью полос. Глаз вывернулся, подобно надрезанному и сдавленному в тисках апельсину, заливая мою морду кислой мутью, но я лишь взъярилась, ощутив во рту кислую горечь вражеской крови.

— «Открой пасть! Открой пасть, мразь!» — не слыша собственного голоса, ревела я. Сейчас я уже не знаю, чего именно я добивалась в тот миг, и кажется, готова была дать сожрать себя с потрохами, чтобы потом выкарабкаться, вырезать себя изнутри этого червеобразного чудовища – конечно, я еще не знала, что силы мышц его желудка, без предупреждения переходящего сразу в кишечник, было достаточно, чтобы плющить и растирать даже камни, но в тот миг я была занята лишь тем, чтобы удержаться на бешено мотающейся туда и сюда голове, судорожно цепляясь своими усиленными металлом конечностями за толстую серую шкуру, расползавшуюся под моими когтями, словно желе.

«Что ж, иногда хорошо – это тоже плохо» — все больше и больше глухих, едва слышимых криков раздавалось вокруг. Существо заметалось, обложенное со всех сторон, алый свет начал угасать, сменяясь густой синевой, в то время как все больше алых сгустков атаковало его и с земли, и с воздуха, жаля синеющую плоть копьями алых лучей. Заревев, я резко подернула ногами, распуская холодную плоть стальными пирамидками когтей, и все ближе подбираясь к огромному рту, хлопавшему где-то подо мной, словно сошедший с ума чемодан. Еще одно мутное буркало, еще одна мутная полусфера превратилась в лохмотья, вызывая к жизни свистящий, скрежещущий вопль, от которого меня едва не сдуло с мотающейся из стороны в сторону головы. Что-то твердое, стальное ткнулось мне в бок, и я не глядя схватила подвернувшуюся железяку, изо всех сил вонзая ее в угол рта заметавшегося монстра, с нахлынувшим удовлетворением слыша, как хрустят и ломаются кости, расходятся сухожилия и мышцы под дрожащим, дергающимся в моем захвате железом. Для этого мне пришлось разжать когти, и падая, ухватиться за меч, вонзая его в неподатливую чешую, съезжая на нем по извивающемуся телу, словно на чудовищном лифте, захлебываясь от жгучей, густой крови чудовища, вновь испустившего дикий вопль. Грохнувшись на спину, я ответила таким же безумным воплем, полным ярости и боли, страдания и желания убивать, и перекатившись поближе к дергающемуся змеиному телу, принялась за то, что пока делала лучше всего – я начала грубо, по-мясницки, с хеканьем и яростным ревом, рубить огромное, агонирующее тело, расчленяя его на куски.

— «…аг! Эй!».

Звуки доносились до меня издалека. Кто-то что-то спрашивал и кричал, требовал принести воды и носилки, о чем-то спорил и злился – но мне было все равно. Черная муть поднялась до самого неба, и черные хлопья падали на мою обнаженную голову, расступаясь перед брызгами алого цвета, веером взлетавших из-под стальной полосы, поселившейся у меня в копытах.

— «Отойдите, вы!».

— «Сам уйди, придурок северный!».

Каждый мой удар заставлял вздрагивать валявшуюся в черной грязи тушу монстра – еще не мертвого, но уже сдавшегося. Оказавшись у головы, я вставила длинный риттерский меч между приоткрытыми челюстями, и принялась рубить, стараясь попасть по уже сделанным мной разрезам, не обращая внимания на судорожно забившийся хвост, и пытаясь поскорее добраться до тех, кто оказался в этом мешке из мышц и хрящей. До тех, кто до последнего надеялся на нашу помощь. Наконец, истекающая ликвором плоть расступилась, и я смогла нащупать кончик хвоста и край чьего-то крыла, в которые и вцепилась, с криком пытаясь вытащить то, что осталось от пони. Вначале появилось оно, затем шея, затем туловище – но почему вместо гривы, мои зубы скользили по слипшемуся от крови и желчи перу? Рванув еще, я вытащила из хлюпающей раны клювастое тело, до последнего сжимавшее короткий, иззубренный меч, и отбросив его в сторону, вновь полезла в хрипящее жерло, исходившее смрадной кровью и содержимым желудка, разрезанного оказавшейся слишком зубастой добычей. Хватаясь за все, что попадалось мне на пути, я рвала и метала, полосуя содрогающуюся под моими когтями чудовищную плоть, пока не нащупала чье-то копыто, в которое и вцепилась, словно утопающий – в ненадежную ветвь кустика, растущего на склоне горы. Я стонала и плакала, ощущая, как под моими рывками неохотно расходится требуха умиравшего чудовища, и ощущала себя таким же монстром, захваченным родовой горячкой.

Но увы, в этот мир изгоняла я не жизнь, а только лишь смерть.

— «Командир! Эй, да отпихните его уже!».

С влажным чмоканьем я вылетела из смрадных глубин убитого монстра, вытаскивая за собой комок плоти и стали, изломанными линиями свернувшийся клубком у моих ног. Сияние обступило нас, обволакивая теплым алым туманом, в котором начинали проступать фигуры, лихорадочно бегающие вокруг убитого зверя, куда-то волокущие вытянутые мной из его желудка тела – и пытающиеся пробраться ко мне, оттолкнув с дороги знакомый силуэт, отшвыривающий их древком здоровенного молота.

— «Прочь, глупцы! Не следует в такой момент беспокоить Иллюстру!».

— «Майт?» — прошептала я, вглядываясь в собственную бездну, раскрывавшуюся у меня внутри. Обернувшись, фигура вздернула над головой свое оружие, и вновь повернулась к метавшимся вокруг огонькам – «Майт… Нет, ты мертв. Я сама похоронила твой прах».

— «Уйди с дороги! Ей помощь нужна!».

— «Не должно беспокоить Иллюстру! Она сразила чудовище, нагльфара, и в такие моменты дух воина воспаряет к небесам, где он становится подобным богам, и общается с Добрыми Предками, в то время как тело его переполняет гордость и праведная ярость».

Голоса раздавались вокруг, перекатываясь внутри моей головы. Что бы там ни утверждало это видение нашего убитого соратника, мое тело переполняла лишь горечь и боль утрат, созвучных с физической болью, заставлявшей мои ноги дрожать и подкашиваться. Лишь ценой неимоверных усилий я устояла, и медленно двинулась вперед, словно деревянная марионетка, ведомая неопытным кукловодом. Соблазнительная мысль упасть и уснуть, прямо там, рядом с затихшим трупом чудовища, была слишком сильна, чтобы ей не поддаться, но заскрипев зубами, я заставила себя переставить затекшие, ноющие перерастянутыми сухожилиями ноги раз, затем другой, и осторожно обогнула огромного червяка – вскрытого, растерзанного, мертвого. Я не чувствовала угрызения совести, и если бы мне выпал второй такой шанс, то все, о чем бы я мечтала, о чем бы молилась – это чтобы в следующий раз успеть вовремя, и предотвратить гибель тех, кто пришел со мной под эти проклятые стены.

«Ты не можешь успеть ко всем сразу» — мягко напомнила мне темнота. Чернеющий вокруг меня мир понемногу обретал свои краски, но колыхавшаяся в уголках глаз, темная завеса не рассеялась, зеленовато-черным ореолом вокруг предметов напоминая мне, что она всегда будет рядом – «Ты не сможешь защитить их всех».

«Но я должна».

«Ты лишь погубишь всех, если будешь пытаться спасти их одновременно».

«Но я должна».

«Тогда сделай так, чтобы они смогли себя защитить» — я медленно и величаво подошла к повозке, не слушая громких выкриков за спиной. Кажется, пони вокруг что-то кричали, зачем-то дудели в рожки, и гремели копытами по щитам... Все это было неважно, пусть я и кивала в ответ головой, но прислушивалась при этом к голосу, звучавшему в моей голове – «Научи их постоять за себя, чтобы тебе не пришлось опять делать этот выбор, или жертвовать собой».

— «Кажись, все!» — кажется, это был Рэйн… Или не Рейн – я посмотрела сквозь подлетевшую ко мне фигуру, лишь краем глаза отмечая всполохи алого цвета на трепещущих крыльях, месящих холодный воздух долины – «Ну, овес сушеный, ты даешь!».

— «Оповестить всех о произошедшем!» — слова драли горло, словно раскаленные камни, скатывающиеся по искусанному, потерявшему всякую чувствительность языку. Хотелось упасть и заплакать – вот только слезы высохли, хрусталиками хрупких снежинок разлетевшись на ледяном ветру – «Провести перекличку! Завалить каждую крупную щель. Напрячь единорогов. Похоронить погибших. По одному не ходить!».

«Жертва. Я гожусь только на это» — внутри меня, Я презрительно фыркнула на это заявление. Плевать. Трижды плевать. Запрыгнувший вслед за мной земнопони был неожиданно тих, и не докучал мне разбором тех глупостей, что я умудрилась насовершать за эти полгода, с каким-то новым, недобрым интересом глядя на мою фигурку, застывшую посреди повозки. Ледяной ветер трепал мои волосы, холодя кольчужный воротник гамбезона, и впиваясь в упрямо выпяченную нижнюю губу — но мне он казался жаром какого-то огромного пожара, лежавшего впереди, и почему-то мне казалось, что именно я буду той искрой, что заставит вспыхнуть огромные массы сухого, напитанного электричеством песка, черной воронкой скользившего мне навстречу.

— «Сделаем!» — но вопреки советам, маячившая на периферии зрения фигура пегаса никуда не собиралась улетать, заставив меня медленно перевести на нее оказавшийся почти неподъемным взгляд. Неугомонный Рэйн подал знак одному из своих деканов, и все еще висел у края повозки, орошая ее борт капельками грязного снега, веером летевшего с перьев – «А ты как? Пришла в себя? Гордость и что-то там праведное не переполнили?».

— «Нос… Сломаю…».

— «Значит, в себе. Отлично!» — обрадовался тот, уставившись на меня неожиданно сердитым и обиженным видом, сразу перейдя к сути – «Что это вообще значит, командир? Ты нас что, вообще не ценишь, или жеребятами считаешь? Думаешь, мы тунеядцы, нашедшие себе теплое местечко? За каким кокатрисом ты сама на это чудище полезла, а не послала меня, и моих ребят?!».

— «Ты забываешься, боец!» — развернувшись в сторону розового пегаса, рыкнул лохматый сталлионградец – «Если тебе что-то не нравится, то подай рапорт или доложи о несогласии, как полагается!».

— «Да скачи ты тройным взбрыком через свой огород!» — не поворачивая головы, процедил разобиженный жеребец – «Мы с ней в Обители в одном кубикуле блох кормили, по одной грязи лазали, пока ты там свой круп в высшем колледже просиживал!».

— «Заткнитесь. Оба» — прохрипела я перехваченным горлом. Повозка вновь набрала высоту и летела к разломанным воротам, обломки которых лежали на серой, перемешанной со снегом земле грудами камня и искореженных стальных балок – «Я не могу больше посылать на смерть других, ясно? Почему должны погибнуть они, а не я? Почему эти двое, а не…».

— «Потому что это их долг! А твой долг не в том, чтобы бросаться с этой огромной хреновиной на очередного врага, а в том, чтобы командовать всеми нами! Или ты и впрямь так жаждешь славы?».

— «Что ты сказал?!» — всколыхнувшаяся внутри ярость заставила меня в упор посмотреть на розовогривого собрата, отшатнувшегося прочь от этого взгляда – «Ты это сейчас мне говоришь?!».

— «Ты изменилась. И да, я говорю тебе, что мы тоже должны выполнять свой долг!» — услышав мой хрип, Рэйн тряхнул грязными, слипшимися кудрями, выбивавшимися из-под шлема, и на всякий случай, перелетел к другому борту повозки – «Или ты думаешь, что мне легко смотреть в глаза остальным, зная, что я просто так проболтался в небе, когда другие сражались там, внизу?».

Где-то на другом краю долины, вновь родился долгий, тревожный звук горна. Долгий, длинный, на сколько хватит легких у тубицена – «Тревога».

— «Решай, командир!» — нетерпеливо перевернувшись в воздухе, азартно выкрикнул Рэйн. Что ж, быть может, кому-то война и была злой теткой, но похоже, на переломе веков, в пегасах вновь просыпалась их былая воинственность, когда-то заставлявшая трепетать весь известный, расположенный под их облаками мир – «Ну же! Мы готовы!».

Ветер, трепавший мою гриву, засаленными прядями торчавшую из-под ослабших, разошедшихся полос горжета[4] стих, словно ожидая моего ответа, как ожидали его и два жеребца. Такие разные, но в то же время такие одинаковые, они отличались лишь внешне, но их обоих объединяло нетерпение и тревога, читавшаяся в направленных на меня взглядах. Что заставляло их искать опасности? Только лишь жажда славы, стыд перед товарищами, или распоряжение партийных бонз?

«Так сложно понять этих жеребцов!» — недовольно вздохнуло у меня внутри.

«Наоборот. Слишком легко» — закрыв на мгновение глаза, горько подумала я, вспоминая свою вторую половину, вот уже которую зиму оставлявшую меня в одиночестве, в холодной, ледяной пустоте чужого мне мира – «Их удел гореть, сгорая быстрее детей и кобыл. Но пока они делают это ради других — это самый яркий огонь на земле».

Ненавидя, ломая я подняла крыло, и остатком искромсанных перьев ткнула в сторону тревожного рева рожков. Кувыркнувшийся в воздухе пегас возликовал, и рявкнув что-то нашим возницам, помчался вперед, ведя за собой полусотню тех, кто вознамерился отдать за меня свою жизнь. Выстраивавшиеся в атакующий ордер звенья уже сформировали древний пегасий клин, и проносились мимо нас словно разноцветные листья, украшенные благородным серебром первого осеннего заморозка. Такие разные снаружи, но такие одинаковые внутри.

«А ты, оказывается, романтичная натура» — мягко подколола меня Я.

— «Не важно» — прошептала я, глядя перед собой обращенными внутрь глазами. Земля отдалялась – изгаженная, истоптанная, залитая сизым ихором, посреди которой стояла большая фигура земнопони, потрясающая над головой большим, грубым молотом. Я видела поднятые в воздух протазаны и сулицы, плотничьи топоры и копья с костяными наконечниками – похоже, северяне, окружавшие тушу зверя, тоже видели этого призрака, вернувшегося из небытия – «Я не смогу спасти их всех, это верно. Но я буду стараться – что бы ни случилось. До самого конца».

---

— «Тогда, быть может, Ее Высочество, принцесса сможет повлиять на свою подданную?» — в камин подбросили поленьев, и взметнувшиеся искры показались мне хороводом жизней, брошенных в топку войны. Всхрапнув, я замолчала, сообразив, что все это время проспала, стоя с открытыми глазами, теперь немилосердно саднившими, отчего фигуры вокруг меня расплывались и двигались, словно туманные образы в театре теней, столь популярных одно время в эквестрийской глубинке. Где-то в шаге передо мной маячила фигура Ле Крайма, все еще торговавшегося за свой кусок пирога. Что ж, формально его не в чем было обвинить – разве что в преступном нерадении, но, как мне вдруг показалось, даже оно было полезно Гриндофту, теперь вынужденному выслушивать своего невольного союзника, восхотевшего награду за помощь в столь щекотливом деле, как свержение правителя огромного королевства – «Неужели все ее слова о том, что наши народы должны переступить через собственную гордость и обиды, восстановив добрососедские отношения, основанные на чистоте и искренности помыслов, были лишь политической игрой?».

— «Вы заблуждаетесь, баронет» — Негромко, тщательно выдержанным, и абсолютно нейтральным тоном произнесла поднявшаяся фигура аликорна. Белоснежный плащ распахнулся, открывая взглядам присутствующих великолепный наборный доспех, словно расплавленное золото, вспыхнувшие в свете огня. Каждая его часть состояла из множества отдельных деталей крайне сложной формы, без какого-либо намека на поддоспешник, покрывавших тело принцессы. Они казались экзотическими украшениями, но стоило аликорну подняться, как отдельные элементы сошлись воедино, превращаясь в элегантный доспех, формировавший на ее теле изысканную защиту – столь изящную и совершенную в своей гениальности и простоте, заставившую прикипеть к себе восхищенные взгляды собравшихся в зале грифонов и пони — «Еще никто не мог сказать, что я солгала ему – ни друзья, ни те, кто по недомыслию считает меня своим врагом».

— «Но…».

— «Вам предстоит решить этот вопрос с моим Легатом Легиона» — все так же спокойно, но непреклонно продолжила повелительница четвероногого народа, легким движением хвоста отметая все возражения вскинувшихся было грифонов, часть которых буквально передернулась от ненавистного им звания, прозвучавшего из уст принцессы – «Ведь чье копыто, как не ее, сразило противостоявшего ей короля? И если было решено благородным грифоньим сословием риттеров, что это честный был бой, состоявшийся по настойчивой просьбе бросившего вызов, и проигравшего короля, то и дальнейшие переговоры о судьбе захваченного в бою имущества вести потребно лишь с победителем, и обладателем сего скарба и живота. Конечно, если договаривающиеся стороны не сочтут за лучшее обратиться к посреднику».

Мне вдруг показалось, что по губам принцессы скользнула холодная, змеиная усмешка.

— «В любом случае, я оставляю решение этого вопроса на усмотрение Легата Легиона» — приглушенный стук тяжелых накопытников заставил грифонов расступиться, и двинувшаяся в сторону выхода принцесса мгновенно оказалась в коробочке тел, облаченных в черные с алым доспехи. Хранители Тела проводили свою повелительницу до дверей, где приотстали, и уже следом за ней, согласно ранжиру, двинулись прочь из палаты, заставив меня скрежетнуть зубами от столь демонстративного следования этикету. Ведь достаточно какой-нибудь сволочи или дураку бросить в принцессу что-нибудь острое…

— «Что ж… Да будет так» — негромко пробормотал Гриндофт. Удобно устроившись в кресле, он повел когтистой лапой, приглашая меня занять место возле стола, на котором неслышно нарисовавшийся лакей, прямо поверх карты, расставлял шахматные фигуры на дорогой, отделанной драгоценными камнями и золотом шахматной доске. Расступившиеся грифоны образовали самый настоящий коридор, по которому мне следовало пройти к своему эшафоту, возле которого маячила почти незаметная среди роскоши и великолепия нарядов и обстановки фигура тщедушного четвероногого чиновника из земнопони – то ли уснувшего, как и я, то ли не посмевшего двинуться с места при виде грифоньей знати, грозно бряцавшей мечами и саблями, звеневшими в ножнах клювастых гордецов – «Прошу вас, Легат, уделить нам немного внимания. У нас с вами есть дело, которое мне хотелось бы обсудить».

— «Ваше Высочество…».

— «Входите, Легат» — войдя в салон дирижабля, чья здоровенная туша нависала над временным причалом, оборудованным на вершине окружавшего долину горного хребта, я склонилась в глубоком поклоне, и разогнулась лишь после долгой, многозначительной паузы – «Время не терпит, а нам стоит многое обсудить».

— «Если мне будет позволено, Ваше Высочество…» — прошелестела худощавая фигура, стоявшая возле одного из диванчиков, и с преувеличенным вниманием разглядывавшая свои записи, как всегда, выполненные на каких-то мятых, словно вытащенных из мусорной корзины, листочках – «Мне кажется, ей бы следовало сюда вползти, а не гордо вышагивать, несмотря на ваше великодушное предложение».

— «Последние несколько дней я только это и делаю, когда ноги отказывают от беготни!» — увидев Стил Трэйла, я мгновенно озверела, и послала к сену всю куртуазность и правила приличия в присутствии правящей особы, которые с трудом вспоминала, бредя по коридорам воздушного судна – «И все из-за того, что кое-кто погряз в своих мелких интрижках, вместо того, чтобы работать на благо страны!».

— «Вся страна страдает лишь оттого, что кое-кто возомнил себя великим пегасом прошлого, угробив почти все силы, которыми располагала Эквестрия!» — презрительно фыркнул серый земнопони, воинственно подергивая на себе мешковатый, пожеванный костюм – «Ваше Высочество, мы лишились почти всех агентов среди грифонов, которые еще желали нам помогать. Но после этой безобразной осады, жертвы которой исчисляются сотнями, это чудо, что нам вообще кто-то желает помогать. А то, что вопреки достигнутым договоренностям, Легат оставила тысячу с лишним пони на стенах и в долине, вообще не укладывается ни в какие рамки, и мы уже получили официальный протест от сенешаля ван дер Траава, потребовавшего немедленно выдворить их из Королевств».

— «Вот ведь неблагодарный ублюдок!» — зарычала я, в ярости пнув качнувшийся пол гондолы, вся вина которого заключалась лишь в том, что ему не посчастливилось быть привязанным к здоровенному банану дирижабля, покачивающегося на горном ветру – «Я вытащила его из навоза, вместе с остальными расфранченными придурками выведя из пещер перевертышей – и вот чем он мне отплатил?!».

— «Правда? И насколько же громко он это потребовал?» — казалось, невозмутимая ничем принцесса отнеслась к этому гораздо спокойнее – «А что же фельдмаршал?».

— «Достаточно громко, чтобы его услышали в Ландтааге, экстренно собравшемся в связи с пустотой, образовавшейся на Каменном Троне. Фельдмаршал пока не сказал ничего, и я могу расценить его молчание лишь как…».

— «Успокойтесь, дорогой Стил Трэйл. Все остается на своих местах» — бросив взгляд на большое, круглое окно гондолы, за которым покачивалась громада опаленной, изъеденной язвами кратеров города-горы, невозмутимо произнесла Селестия – «Этот демарш был явно для внутреннего употребления, и позволил грифонам сохранить их достоинство в этой непростой ситуации. Я уверена, что уже к вечеру Ландтааг – их местный орган земельного самоуправления – выставит перед нами новое требование, в котором завуалированно попросит оказать помощь в отражении нашествия опасных существ, пришедших из-под земли. Я прошу вас сохранять спокойствие, в какие бы формулировки не было бы обличено это послание, и тотчас же уведомить о его содержании Легата».

— «Как прикажете, Ваше Высочество» — уколов меня холодным, многообещающим взглядом, буркнул земнопони, демонстративно тщательно засовывая и без того измятые листочки в широкий карман пиджака – «Разрешите удалиться?».

— «Идите, мой друг. И пригласите к нам капитана сего судна».

Развернувшись, земнопони протопал мимо меня, обогнув, словно вазон или столбик. Грюкнув, закрылся люк за моей спиной, и наступила хрупкая тишина, нарушаемая лишь неумолчным шумом принудительной вентиляции, шуршавшей раструбами зарешеченных трубок где-то под потолком. Овальное помещение салона было наспех украшено тканями, с помощью которых придворные декораторы постарались задрапировать выступавшие из облицованных деревом стен шпангоуты и множество самых разнообразных труб и устройств, часть из которых имело загадочные шкалы и циферблаты, расчерченные нитками подергивающихся стрелок. Уже через несколько минут эта музыка работающих механизмов вдруг перестала быть слышимой, и я недоуменно потрясла головой, пытаясь понять, куда же вдруг делись столь необычные звуки, поначалу, отвлекавшие меня от мыслей о немедленной казни, или, по крайней мере, высылке в совсем уж дикие края, где я могла причинить вред лишь себе самой.

— «Не бойся. Это нормально» — произнесла Селестия, легким поворотом головы обозначив приказ приблизиться, и встать рядом с ней, возле окна. Путь до него, внезапно, занял у меня гораздо больше времени, чем полагалось по этикету, но я пересилила себя, и уже открыла было рот, чтобы попросить о как можно более скором наказании, но лишь глупо хлопнула ртом, увидев предупреждающе дернувшееся крыло, легкое покачивание которого заставило меня подавиться заготовленной речью.

— «Как объяснил мне один старый единорог, ритм этих устройств совпадает с ритмом нашего сердца, и через какое-то время мы перестаем замечать беспокоящие поначалу нас звуки, как привыкаем к спешащим вперед часам, годами тикающим в наших гостиных и спальнях».

— «Он… Он создал эти махины?».

— «О, нет. Он был простым часовщиком» — улыбнулась чему-то принцесса, по-прежнему глядя на город. Крошечные, едва различимые отсюда фигурки вдруг бросились врассыпную от одной из башен, величественно двинувшейся куда-то в сторону, по пути быстро уменьшавшейся в размерах. Я мысленно пожелала, чтобы на том месте, куда достанут разлетающиеся из-под осыпавшегося основания обломки, не оказалось никого, кто не успел бы убежать от рухнувшей башни – «Хорошим. Быть может, самым лучшим. И он подсказал земнопони Сталлионграда, как избавиться от раздражающих звуков, которые беспокоили экипаж, внося разлад в их головы и сердца. Как странно, что наши дела переживают нас самих, верно?».

— «Верно. И страшно» — прошептала я. Старый, убеленный сединами старик, наверняка окруженный множеством внуков и правнуков, словно живой, вдруг взглянул на меня из полумрака большой комнаты, освещенной лишь лампой направленного света, освещавшей большой рабочий стол. Его мастерская перейдет его детям, отремонтированные часы отправятся новым и старым владельцам, и дело его будет жить еще долго, отсчитывая минуты убегающей жизни в спальнях и гостиных домов – а что же останется после меня? Кем я останусь в истории этого мира? Неужели лишь нисповергательницей и разрушительницей, причинявшей окружающим одни лишь страдания и беды?

— «Ваше Высочество…».

— «Мы здесь одни, Скраппи» — напоминание было произнесено спокойным, доброжелательным тоном, но меня мороз продрал по шкурке от неожиданности. Как я могла обратиться к ней после всего, что совершила? Как я могла даже подумать о том, чтобы попросить прощения после всего, что произошло?

— «Я…» — слова царапнули горло, заставив тихонько закашляться – «Я… Я не справилась. Пыталась. Планировала. Даже интриговала. А теперь, это все оказалось просто зазря».

— «Разве?» — Увенчанная золотой диадемой голова качнулась в сторону грифоньей столицы, словно приглашая меня еще раз взглянуть на истерзанные и опаленные стены, блестевшие трещинами и потеками раскаленного камня – «Если сложить воедино все то, что пони смогли узнать об этом месте, то стоит лишь удивляться тому, что удалось взять эту твердыню столь малыми силами, и со столь небольшими потерями… Но я понимаю, о чем ты говоришь, и что собиралась спросить».

— «Почему я?».

— «Правда?» — повернув голову, принцесса оценивающе взглянула на меня, заставив мое сердце ухнуть куда-то в глубь живота – «Мне почему-то кажется, что твой вопрос несколько глубже, но почему-то ты никак не решишься задать его напрямую. Так тебя и вправду интересует лишь то, что лежит на поверхности?».

— «Я многое поняла» — с трудом поднимая голову, я вновь прикипела взглядом к огромным лавандовым глазам, глядевшим в самое мое сердце – «Еще несколько месяцев назад я думала, что знаю многое, и достойна поучать остальных. Даже цапалась с Шилдом! Но теперь…».

— «А теперь?».

— «За эти месяцы я научилась большему, чем за всю свою прошлую жизнь» — судорожно вздохнув, призналась я, пытаясь не обращать внимания на бешено стучавшее сердце – «И если раньше я устроила бы истерику с обвинениями окружающих в том, что они посылают пони на смерть, и не идут на помощь туда, где она требуется, то теперь…».

— «А сейчас не устроишь?».

— «Нет. Но вот понять – хочу. Если… Если это возможно».

Вот и все. Слова были произнесены, и я вложила в них все доступное мне чувство раскаяния, что смогла найти в измученной этой зимой душе. Раскаяние – и готовность понести наказание за все, что было сделано и не сделано лично мной.

— «И ты поверишь мне?» — с легкой иронией осведомился белый аликорн. Глаза гипнотизировали, призывали погрузиться в их лавандовую глубину, забыться под чутким присмотром могучего существа – «А если я решу попросту – для твоего же блага! – тебя обмануть?».

— «Нет… Нет, я в это не верю» — пробормотала я. Кажется, комната вокруг нас начала раскачиваться сильнее – вероятнее всего, с севера вновь налетел буран – «Вы… Ты никогда меня не обманывала. Даже в мелочах. Не говорила всей правды, или говорила лишь то, что хотела бы, чтобы я знала… Но никогда не врала мне. Никогда».

— «Спасибо. Для меня это ценное признание, особенно если ты сама понимаешь нюансы такого многогранного понятия как «истина». И я постараюсь ответить искренностью на искренность» — принцесса подняла голову, разрывая гипнотизировавший меня контакт, и неторопливо отправилась к широким диванчикам, полукругом стоявшим вдоль стен. Словно во сне, я медленно последовала за ней, спотыкаясь и ощущая, как дрожат отчего-то ставшие непослушными ноги – «Ну что же, тогда я скажу тебе просто, а остальное ты поймешь сама. Есть многое, что дозволено повелителю – всего и не перечислить. И среди всего этого есть право посылать на смерть. Самых верных, лучших, близких – любого. Их послать, а самому остаться. Но – запомни это накрепко, Скраппи! – нет и не может быть у правителя никакого права допустить, чтобы погибшие погибли без цели. Каждая смерть должна быть окуплена сторицей, каждая! Иначе это тухлый навоз, а не повелитель! Понимаешь?».

Вздрогнув, я повернулась, и во все глаза уставилась на сидевшую рядом Селестию, буквально ошарашенная столь грубыми словами, вырвавшимися из уст обычно утонченной, контролирующей все на свете, включая саму себя, принцессы.

— «Я поняла твой вопрос, хоть он и не был озвучен. Почему ты, верно? Почему не Вайт Шилд, или не Туск, или другие, кого ты посчитала достойными возглавить эту операцию – почему не они? Не декорированный генерал с «фруктовым салатом»[5] во всю ширину груди, верно? Да, каждый из них был достоин возложенной на него задачи, и с поставленными перед ними целями они, в целом, справились. Но я выбрала для этого дела тебя – как думаешь, почему?».

— «Может, ты просто понадеялась на чудо?» — позволила я себе бледную шутку.

— «Что ж, если это объяснение тебя удовлетворит, то можешь считать и так. Но об одной моей мысли, которая оказалась определяющей при выборе командующего в переломный момент этого конфликта, я тебе все-таки расскажу. Признаюсь тебе честно, Скраппи – просто я знала, что ты даже не имеешь понятия, что такое Грифус на самом деле, и уж тем более не представляешь, что его просто невозможно было взять. И это было определяющим в моем решении».

Откинувшись на спинку дивана, принцесса одарила меня лукавой усмешкой, откровенно наслаждаясь обалдевшим выражением, все яснее проступавшим у меня на морде.

— «Но… Мы же…» — мне казалось, что от удивления, я сейчас выпрыгну из собственных глаз – «Грифус же… Мы ж его взяли?!».

— «Верно. Ты не знала, что это невозможно – и сделала невозможное. Хотя, если говорить откровенно, он сдался сам, после падения его короля» — аликорн и ухом не повела на мою экспрессивную пантомиму, с которой я, задыхаясь от нахлынувших на меня чувств, тыкала копытом в сторону окна – «Но, если бы Гриндофт поспешил, и подошел к городу чуть раньше, уже наши войска оказались бы в тяжелом положении, и вряд ли бы смогли противопоставить что-либо вышколенной, обученной и закаленной в боях армии пришедших с севера грифонов. Я понимаю, что к победе ведет множество путей, и почему был избран именно этот, ты узнаешь позднее, в Кантерлоте, от моей сестры. Узнаешь про едва не рухнувшую экономику страны, забывшую про суровые времена невзгод и катаклизмов; про двоедушных соседей, часть из которых ты видела, а про еще большее количество и не догадывалась; про экономическое давление Мейнхеттена и политические маневры Сталлионграда, про хитрость Камелу, и многое-многое другое, что едва не привело Эквестрию на грань распада. Ты делала свое дело – и сделала его, а хорошо, или плохо – предстоит решить тебе самой, когда будешь писать для нас доклад, в котором расскажешь, что удалось тебе хорошо, а что нужно исправить, и возможно ли исправить вообще. Но знай, что даже когда я свернула с прямого пути, и задержалась на несколько недель, приводя к покорности Пизу; когда я повернула крылатые силы на юго-восток, навестив столь любимый тобой Сталлионград, я понимала, чем закончатся эти задержки. Я знала о каждом из сотен погибших, своими жизнями заплативших за столь нужную нам отсрочку – и даже тогда я взвешивала их жизни и смерти на весах, думая не только о том, как уменьшить их общее количество, но и как за них возможно большую выгоду для всей нашей страны получить».

— «И нет другого пути?».

— «Отчего же?» — с холодной иронией усмехнулась чему-то принцесса, заставив табун мурашек галопом промчаться по моей окаменевшей спине – «Можно стать лесничим, врачом или доблестным стражником, и вести праведную жизнь до конца своих дней — но так и не стать настоящим правителем. Поэтому запомни, Скраппи – пока правитель отвечает за последствия своих решений – он будет прав. Всегда».

— «Спасибо. Я… Я запомню это» — опустив голову, я уставилась на свои копыта, не зная, как продолжить разговор. Казалось, меня простили, или же хотя бы не стали устраивать показательную порку, однако прозвучавшее обещание ясно дало мне понять, что разбор полетов состоится позже, по возвращении в столицу, поэтому лезть к принцессе со своим вопросом, с которым, собственно, я и напросилась к ней на утренний визит, мне показалось не только бестактным, но и попросту опасным.

А еще – я боялась. Боялась услышать то, что произносила сама себе каждый раз, когда проходила мимо любой отражающей поверхности, будь это зеркала в грифоньих покоях, куда нас заносил нелегкий процесс переговоров, или окованный сталью щит. Боялась услышать, как будет озвучен окончательный приговор.

«Я виновата во всем сама. И не смогу переложить на чужую спину эту обязанность».

— «И еще, Скраппи…» — ноги сами понесли меня к выходу, но произнесенные в спину слова заставили остановиться, склонившись в глубоком поклоне. Сердце сжалось в упругий, трепещущий и истекающий кровью комочек, когда я подняла глаза на белоснежного аликорна, вновь застывшего у большого иллюминатора-окна – «Как я уже говорила, я знаю, о чем ты хотела и хочешь меня спросить. Но увы, на этот вопрос я не дам тебе ответа – тебе предстоит найти его самой».

— «Н-но…» — я почувствовала, как мои губы предательски задрожали. Все эти месяцы, проведенные в холодных северных лесах, тяжким грузом легли на мою душу, сводя меня с ума, и вот теперь, когда, казалось бы, освобождение так близко – на меня возложили ответственность за дальнейшую судьбу целого народа?! Это было не честно! Это было так несправедливо, что я ощутила, что готова разреветься, словно жеребенок, лишенный обещанного лакомства – «Но как я могу…».

— «Поверь мне, это не наказание, Скраппи» — обернувшись, принцесса внимательно оглядела меня, словно впервые увидев мою осунувшуюся, исхудавшую, и трясущуюся, словно в лихорадке, фигурку – «Порукой в том тебе мое слово, и слово моей сестры. Но ты когда-то, по своей воле, встала на этот путь, убедив остальных в том, что мы можем и обязаны разобраться с теми, кто угрожает благополучию пони – что же, тебе это удалось. Не в одиночку, конечно же, но свершилось то, что было предначертано, и Грифоньих Королевств, в их старом виде, больше нет – большая часть их покорилась Короне, познав на себе суровый нрав нового фельдмаршала, а Корона… Что ж, ты видишь Корону за этим окном, и она познала на себе твой гнев. И именно поэтому лишь ты в праве решать, что же станет с этим народом. Что вырастет на пепелище былого. Вряд ли кто-то сможет это предсказать, но пока – лишь твои копыта опустят в удобренную пеплом землю зерно. А вот каким оно будет – предстоит решить именно тебе».

— «Но я же ничего не знаю об этом народе!!!».

— «Ты видела его снаружи и изнутри» — ничто не изменилось в салоне, но казалось, сам свет притух и заискрился снежинками от холодных, двусмысленных слов, произнесенных увещевающим, благожелательным тоном – «Ты воевала с ними, договаривалась с ними, дралась и мирилась. В нашем лагере есть множество пони, изучавших грифоний народ, и не понаслышке знающих его историю и культуру – обратись к ним, и тебе ни в чем не будет отказа. Разве не проницательности и жажды знаний ждали бы от Первой Ученицы Принцессы Ночи?».

— «Но коронация – она уже завтра!».

— «Тогда не стоит мешкать, моя дорогая. Не так ли?» — я поняла, что аудиенция закончена. Люк за моей спиной глухо хрюкнул, ставя приглушенным металлическим лязгом жирную точку в этом вопросе, заставив меня поклониться, и выбраться из салона, задевая облаченными в сталь копытами за высокий порог. Пропустив мимо себя нескольких пони, я наконец-то осталась одна, и только тогда позволила себе сползти по мелко вибрирующей переборке на чуть теплый, почти неподвижный, и все понимающий пол, в тот момент, показавшийся мне моей собственной гробовой плитой.

И почти не ощутила боли, когда огромное, похожее на столб копье с богатым, раззолоченным наконечником, с грохотом пробило толстую переборку, и с отвратительным хрустом высунуло у меня из груди окровавленное жало, украшенное злобно сверкающими символами восходящего солнца.

---

— «Ваша милость, вы готовы?».

Опустив голову, я прикрыла глаза, пережидая головокружение, неизбежно возникавшее всякий раз, когда я долго стояла, задрав голову и разглядывая темнеющие где-то в недосягаемой для меня вышине своды огромного зала. Проведя целые сутки в публичной библиотеке, я не выдержала, и отбросив очередную толстенную книгу, бросилась прочь, стараясь скрыться от взглядов грифонов, с болезненным интересом разглядывавших местную диковинку, и набивавшихся по такому случаю в этот храм знаний в просто неприличных количествах. Судя по ошарашенному виду библиотекарей, вряд ли этот склад древних свитков и книг видел столько дворян даже в лучшие свои дни, а бряцанье оружия и стальных накоготников по паркету быстро выгнали из библиотеки даже самых усидчивых и скромных ее посетителей, с опаской косившихся на чужаков, разглядывавших диковинные, никогда не виданные ими книжные стеллажи, уходившие на десятки метров вверх, под самый потолок. Наверное, тогда-то я и поняла, что ничего уже не успею узнать ни из книг, ни из разговоров с историками и политиками – последних я сторонилась особо, зная, как могут они повлиять на любого, закружив в вихре умных и убедительных слов. Вот только всю тяжесть решения нести предстояло лишь мне одной, как и расплату за то, что я собиралась совершить помимо воли принцессы.

«Грифоньих королевств больше нет» — эти слова мне казались обрекающим ударом секиры, отделяющей голову от тела, но то, как вели себя жители города, подсказало мне гораздо больше, чем многочасовое бубнение придворного историка, решившего начать свой рассказ едва ли не от сотворения этого мира – по версии пони, конечно же. Прервав затянувшееся повествование про древние стаи и племена, я сбежала от него, а также от моей личной охраны, наличие которой начало меня тяготить, и закутавшись в плащ, принялась бродить по городу, глядя на то, как опасливо жмутся к потолку и стенам жители города, и то, как высокомерно и гордо глядят по сторонам те, кто пришел сюда с Полипетангом. Вскоре, меня отыскали – вряд ли я до конца могла бы поверить в то, что пони может оставаться незамеченной в этом подземном лабиринте из залов и переходов – однако не прибили, и даже не пинали ногами, а с поклонами и прочей великосветской мишурой препроводили в большие, полутемные покои, где я принялась коротать время до того, как кто-нибудь придет выяснить, для чего же именно гадкий шпион проник туда, куда проникать совершенно не следовало, что было заявлено еще в первый день встречи двух войск, который я уже мысленно обозвала «Встречей на Эльбе». Но вместо нескольких риттеров, вооруженных веревкой и приказом по-тихому удавить где-нибудь в уголочке бесконечного горного лабиринта эту надоедливую пятнистую сволочь, меня посетил давешний мажордом, вместе с выводком дрожащих от страха служанок, решивший обустроить меня на новом месте. Занявшись работой, они понемногу отошли от сковывавшего их ужаса, и быстро навели уют и порядок в каменном зале, казавшемся сущим карликом по сравнению с остальными. Наверное, когда-то это были гостевые покои для богатых путешественников или послов – темные стены из бурого камня были гладко отполированы, и лишены традиционной грифоньей резьбы, вместо нее, щеголяя неброскими самоцветами, складывающимися в едва заметный орнамент, опоясывающий стены и потолок, не уходивший на головокружительную высоту, а привычно нависавший над головой. Разделенное на уровни пространство пола было заставлено резными деревянными ширмами, а вспыхнувшие на стенах канделябры залили трепещущим желтым светом многочисленные шкафы, столики, лежанки и пуфики, разбросанные по богатым коврам, придавая уют темному до того помещению. Царапнув меня недобрым взглядом белого, ослепшего глаза, уже знакомый мне грифон поклонился, с трудом сгибая захрустевшую шею, и щелчком узловатых пальцев отправил в бой облаченных в переднички горничных, черно-белой стайкой выскользнувших у него из-за спины. Приведя покои в порядок, они притащили огромную лохань обжигающе горячей воды, и несмотря на мои протесты, принялись мыть и скрести мое пропахшее потом и кровью тело, пугливо отдергивая лапы от свежих ран, хрустевших корочкой крови. Увидев, что без доспеха и оружия страшная Нагльфар превратилась в обычную отощавшую пони, нервно сверкавшую глазами из мыльной пены, они понемногу перестали дичиться, и более-менее сносно вымыли из моей гривы самые большие комки крови и слизи, оставшиеся от мерзких червей. Слепые, ориентирующиеся на вибрацию и звуки твари оказались весьма упорными, поэтому мне пришлось наплевать на мнение Рэйна, и еще несколько раз принять участие в охоте на этих прожорливых и агрессивных созданий, пусть и меньших размером, но не менее наглых и проворных. Проклятое прозвище прикипело ко мне среди грифонов и некоторых пони, с легкой подачи тупых северян, принявшихся именовать меня между собой этим проклятым словом. Результатом стала порядком пожеванная броня, покрывшаяся сетью царапин и вмятин, и полностью заплеванная шкурка, превратившаяся в жесткий ежик токсичного зеленоватого цвета. Воду меняли дважды, пока она не перестала зеленеть от каких-то мерзких водорослей, растущих у этих тварей в кишках, но вот расчесывание и завивку я уже стерпеть не смогла, и вошедший на шум дворецкий только разинул клюв, увидев перед входом мое завернутое в простыню, тщедушное тело, оборонявшееся канделябром от пищащих, но не сдающихся горничных, стремившихся побрызгать на меня какой-то ароматной розовой водой.

— «Ваша милость!» — его возмущению не было предела, однако он оказался слишком опытным придворным слугой, чтобы выдать это чем-то, кроме голоса – «Вы закончили омовение? Отлично! Хотите груминг, прининг, или завивку?».

— «Наша милость не хочет пахнуть розами!» — возмущенно проорала я, пытаясь скрыться от розовых капель за длинной подножкой канделябра – «Наша милость считает, что так пахнут только дешевые шлюхи возле фонарного столба!».

— «Не буду с вами спорить, поскольку у вашей милости явно больше опыта в этом вопросе» — услышав такое, я буквально остолбенела, и не смогла увернуться от веера ароматных брызг, оросивших мою всклокоченную гриву. Легко и непринужденно отбрив меня, старик прошелся вокруг, нехорошо посверкивая белым глазом, выше и ниже которого пролегал глубокий, страшный шрам, после чего, удовлетворившись осмотром, вновь оказался перед своей отплевывающейся жертвой – «Что ж, теперь будем одеваться».

— «Что? Даже не будете настаивать на причесывании?» — с подозрением осведомилась я, приглаживая спутанную гриву, превратившуюся в черно-белый клубок слипшихся, переплетающихся прядей.

— «А для чего?» — с напускной небрежностью, вяло отреагировал мажордом. По новому щелчку когтистой лапы служанки внесли похожие на стулья плечики для одежды, на которых были развешаны разные наряды, мелькание которых тотчас же заставило меня набычиться, подозревая очередное издевательство над своей персоной – «Если вам хочется выглядеть как коридорная рвань – это ваше полное право, ваша милость. По поручению моего господина, я хотел подготовить вас к торжественному мероприятию, к церемонии, равной которой мы не видели уже давно, но в то же время, я прекрасно понимаю, что на любом празднике всегда должен быть шут, дабы развлекать своими ужимками и видом благородных гостей – так почему бы им не стать именно вам?».

— «Следи за своим языком, грифон» — успокоившись, я опустила канделябр, с гулким звуком опустившийся на ковер. Голос опять стал холодным и безэмоциональным, а ощущение какого-то душевного подъема от игры в непослушного жеребенка, отказывающегося принимать ванну, сменилось удушливой тяжестью воздуха, щекотавшего ноздри свежим пепелком сгорающей плоти. Казалось, тяжесть последних дней немного приподнялась с моей спины… Но тут же рухнула обратно, бесцеремонно придавленная чьими-то когтистыми лапами – «Иначе рвань и шлюх тебе придется изображать самому, со своей командой поддержки. Мне не нужно ни ваше уважение, ни ваши услуги – да вообще от вас ничего не нужно, поэтому пошли вон. Я сама решу, когда и где мне появиться в этом городе – в последний раз».

— «Я сомневаюсь, что вы дойдете туда, куда нужно».

— «Но зато пощекочу нервы себе и окружающим, когда буду пробираться по Грифусу с мечом за спиной, и спрашивая окружающих, где тут у них должен короноваться новый король» — отбросив прочь бесполезную железяку, с глухим стуком улетевшую под диванчик, я двинулась вдоль стены, небрежным движением крыла гася распяленные пальцы толстых свечей. Покои понемногу погружались во мрак, тишина которого нарушалась лишь шипением гаснущих фитильков, да тихим, робким покашливанием горничных, чьи ноздри щекотал запах жженого пера. Обкромсанные, изломанные, маховые перья не подлежали восстановлению, и годились лишь на то, чтобы побыстрее выдрать их из крыльев. Увы, безболезненно сделать это было попросту невозможно, поэтому приходилось терпеть, используя обломки где только ни попадя – «Думаю, они запомнят этот день».

— «Вы не дойдете до тронного зала» — отбросив небрежность, напряженно прокаркал старый слуга. Потушив оставшиеся свечи, я остановилась возле последнего канделябра, не мигая, уставившись на трепещущие огоньки. Такие маленькие и слабые, гаснущие от единственного прикосновения, вместе они могли слиться в самый настоящий факел, погасить который можно было бы лишь с помощью воды – быть может, именно в этом была сила? В единстве? Но как долго может гореть это пламя?

— «Быть может…» — прошептала я. Крыло двинулось к трепещущим огонькам, и в нерешительности застыло, наполняя покои усиливающимся смрадом горелого пера. Кашель за спиной стал громче.

Что же делать?

— «Вы приняли решение, ваша милость?» — выдержке этого старика могли позавидовать иные генералы. В мерцающем свете я по-новому разглядывала режущие глаз шрамы на его голове и лапах – он был воином, из настоящих, и вот теперь оказался вот тут, в королевских покоях, разбросанных по этому городу-горе. Тяжелая ливрея, под воротом которой виднелось двое шемиз[6], выглядывавших из-под галстучных кружевов – похоже, все еще крепок, хотя износившееся тело требует все больше удобств, и старые перья и шерсть все больнее трутся о грубое сукно придворной одежды. Наверное, его перевели сюда против его воли, а может быть, он не смог отказать своему сюзерену, поклявшись сопровождать его везде, куда бы ни занесла того судьба? Для ответа на этот вопрос я знала так мало об этом народе, но того, что я смогла узнать, заставило меня задуматься о том, а так ли верен был тот самый «простой» путь, пойти по которому было бы легче всего. Ведь если я ошибалась, то Эквестрия получила бы себе под бок самого заклятого врага, одержимого национальной идеей…

«А если нет – то вскоре все начнется по новой».

— «Я давно его приняла» — закрыв глаза, я отвернулась от трепетавших на сквозняке огоньков, и одним движением погасила последние свечи, погружая покои во мрак – «И будьте вы прокляты все за то, что мне приходится делать».

---

— «Сейчас отзвучат приветственные аккорды, и тогда вы сможете войти» — прошипел мне на ухо мажордом. Длинный неф[7], предваряющий вход в зал, выбранный для коронации нового владыки, был погружен в таинственный полумрак, и лишь снующие туда и сюда тени развеивали благородную тишину, царившую под древними сводами.

Я не ответила, как не отвечала уже пару часов, медленно двигаясь между колонн. Я смотрела на каменные плиты, разглядывая зерна гранита, глядевшие на меня из-под полировки черными и белыми глазками; любовалась лаконичной простотой резного узора, проходившего по краю любой поверхности, будь она горизонтальной или вертикальной. Я глядела на статуи и статуэтки из черного камня, замершие в своих нишах, словно посмертные слепки былых владык. Я медленно двигалась от одного портала к другому, проходя мимо разверзнутых зевов, ведущих в другие галереи, чьи темные горловины казались бездонными омутами, и каждый раз заглядывала в них, страшась того, что их темнота казалась мне не такой уж и темной по сравнению с мраком, поселившимся в моей груди. Что-то темное заняло место того, кто скрашивал своим оптимизмом мое существование, кто всегда мог помочь мне советом или просто ласковым словом, пусть даже не более чем двумя или тремя за раз. Где-то в конце зала гремела музыка, прорываясь сквозь плотно закрытые двери вместе с крошечным лучиком света, пробивавшимся под тяжелыми створами огромных ворот, через которые мне предстояло пройти. Церемонии, условности и обычаи – все это было поставлено на службу тому спектаклю, что разыгрывался сейчас в огромном тронном зале, и подготовка к которому охватила весь Грифус. Только вырвавшийся из когтей беспощадной войны, город был великолепен красотой обнищавшей графини, выставленной на панель, однако я успела заметить, что даже самые яростные противники тех, кто вторгнулся в город, на плечах захватывавших его пони беря на копье столицу Грифоньих Королевств, казалось, утихомирились, когда по грифоньим землям полетели герольды, готовясь торжественно объявить о коронации нового короля.

Еще одна странность, которую я с трудом могла бы понять – ведь меч до сих пор был у меня на спине.

Проклятый Дайнслейф лежал на моей спине тяжелым грузом, изредка тычась мне в плечо навершием в виде грифоньей лапы, сжимающей драгоценный камень, таинственно посверкивавший искрами, пробегавшими в его глубине. Казалось, проклятая железяка всякий раз деликатно похлопывает меня по плечу, раз за разом предлагая оставить ее себе, обещая море крови, которое готов был пролить этот проклятый меч, почитаемый грифонами как святыня. Без него не мог короноваться ни один король, ни одна власть не была бы признанной всеми королевствами, входящими в состав этой таинственной и непонятной для меня страны, пока водрузивший на свою голову корону монарх не взял бы в лапы Дайнслейф, утверждая свою власть над своими вассалами. Раньше я как-то не думала о том, что оружие может нести в себе частичку магии, и даже когда в мои копыта попадали подобные образцы, очень быстро расставалась с ними, в силу тех или иных причин лишаясь зачарованного оружия. Может, это была эта проклятая невосприимчивость к магии, способная осушить до дна почти любой зачарованный предмет, а может просто судьба, но даже утраченные Когти Луны, даже найденные мной на теле зебры экзопротезы – все они отличались лишь внутренней крепостью, не сверкая дешевыми «спецэффектами» вроде электричества, злобно гудящим в глубине найденной мной у одного из грифоньих налетчиков булавы. Рукоять в форме распахнувшего крылья орла оказалась неожиданно ухватистой, а лезвие – приятно тяжелым, но сколько бы я ни хваталась за украшавшие оружие камни, сколько бы ни трясла и ни поднимала над головой, как убитый король, все было без толку. Проклятая железяка подчинялась лишь тем, в ком чуяла королевскую кровь, но как это соотносилось с тем, что королем тут мог стать любой, кто мог выгнать своих противников из Короны, мне было совершенно неясно, поэтому я оставила расспросы, и просто плавала в темноте, словно тень, вкрадчиво стуча по полированному камню негромко позвякивающими копытами, обутыми в экзопротезы. Я как-то слишком быстро сроднилась с ними, и даже привыкла к необычному ощущению, что передняя часть моего тела находится немного выше, словно у какой-нибудь пятнистой жирафы.

«Почему же так плохо? Почему так болит голова?».

Я не спала уже… Уже… Сколько же я не спала? Наверное, с момента начала штурма? Нет, кажется, до этого я тоже не сомкнула глаз… Сознание понемногу начинало отказывать, награждая меня странными видениями произошедшего, повторявшимися снова и снова, словно заевший кинофильм, за которым постепенно скрывалась, растворяясь в пустоте, память о случившемся здесь и сейчас. Я уже не могла вспомнить, как у меня оказался этот меч, эта несчастная грифонья реликвия — настолько чтимая, что даже предложение просто ее отобрать с треском провалилось на всеобщем совете Ландтаага, и привела к ослаблению партии ле Крайма, явно пытавшегося присвоить себе лавры спасителя короны. Обо всем этом мне поведали самые разные личности – и грифоны, и пони пытались прорваться ко мне после торжественной церемонии сожжения тела Майта Лонгхорна, которую провели, оплакав его останки, все без исключения северяне, служившие Легиону. Именно там, на кладбище, отведенном для пони, я впервые увидела его отца – такого же темно-серого земнопони. Он был почти точной копией своего погибшего сына, и увидев его я, не раздумывая, шагнула вперед, к ревущему пламени крады[8], и наверное, сделала бы тот самый последний шаг, если бы не вцепившиеся в мои плечи и ноги легионеры, вместе с лохматыми северными товарищами оттащившие меня от мощно гудевшего огня, через всполохи которого на меня глядел тот, кого я уже видела, но посчитала лишь духом, или игрой моего разбитого, рассыпающегося разума. Я ждала обвинений и горьких упреков, и наверное, жаждала их, но оказалась не готова к почтительному «Иллюстра!», и глубокому, словно принцессе, поклону отца, потерявшего из-за меня своего сына. Естественно, он так не думал – или, по крайней мере, старался меня в этом убедить, но стоя над свежим холмиком комковатой, каменистой почвы, скрывшей останки героя, я ощущала на себе взгляды его бывших жен, жавшихся к своему новому жеребцу, унаследовавшего своему сыну.

Могло ли быть что-то более страшное для родителя, потерявшего своего ребенка?

«Но откуда взялся меч? Кто положил его на тело Майта, которое выносили из зала, где состоялась наша схватка с безумным королем? Говорят, что это была я, но я не помню, чтобы я возвращалась обратно, чтобы выдернуть его из мертвого тела… Или возвращалась? И почему так болит голова? Почему она не проходит?».

Конечно, в чем-то я была не права. Майт был взрослым жеребцом с парой жен и, наверное, жеребятами, как и многие другие, что погибли за время этой войны. Двое малышей ждали меня дома, а во что превратилась я сама? Но я смогла бы вернуться – израненная и наспех заштопанная, как и все, кто отправился со мной в эти северные леса, не побоявшись отправиться в нехоженые горы. А что чувствовали те, к кому уже никто не мог возвратиться?

Эти мысли просто убивали меня. И наверное, именно поэтому я молча выслушивала приходивших ко мне, напрашивавшихся на аудиенцию грифонов и пони – молча, не прерывая, не отвергая и не принимая все предложения, которые сыпались в мои уши. Кто-то уходил от меня радостным, а кто-то разочарованным. Кто-то недоуменно крутил копытом у виска, а кто-то довольно потирал когтистые лапы. И у каждого было свое предложение, какой-либо интерес. Мне предлагали скрыть коронационный меч в хранилищах банков, повесить на стену кантерлотского замка, а также передать «более достойному роду», и даже поместить в камень, уже подготовленный для этого посередине подземного озера, где любой, включая Полипетанга, мог бы вволю подоказывать всем, что именно он достоин стать королем.

Казалось бы, при чем тут вообще этот меч?

Увы, все было не так просто, как мне казалось вначале. Здоровенный полуторник, выкованный грубо, но крепко, он был создан давным-давно, в мрачные времена раздора, когда не было еще юной Эквестрии, когда Старое Королевство лишь поднимало свою голову, когда молодая принцесса собирала свой первый совет в доме поддержавшего ее грифоньего рода, центральный зал которого был любовно восстановлен в покоях ее дворца, было создано это оружие. Когда грифоны жили отдельными племенами, в пещерах, и тратили все свои силы и все свое мастерство на создание каменных укреплений, был принесен в этот мир данный меч, созданный то ли самим Хруртом, то ли кем-то из его учеников. После смерти хозяина лишь он предотвратил очередную кровавую смуту, признав лишь одну-единственную лапу из многих, став вершителем судеб монархов и полумонархов — тех, кто правил, но не мог разжечь огонь в колдовском мече. Таких лишь терпели, и очень быстро изгоняли объединившиеся кланы и роды, для того, чтобы вновь начать бесконечную свару, прекращавшуюся лишь с приходом нового «настоящего» короля. Кровавая десятилетняя смута, начавшая затихать лишь с приходом на трон Брюглефивера фон Кварда Первого, была готова вновь обрушиться на королевства, но теперь она привела бы к их полному расколу, и распадению на множество мелких, самостоятельных образований – марок, вольниц, герцогств и пфальцграфств. Каждый герцог и граф, фрайхер и барон, готовились предъявить претензии на престол, и вот уже через несколько дней победоносная армия, готовая изгнать и преследовать пони до самых эквестрийских границ, понемногу начала расползаться по своим королевствам. Сначала это было не слишком заметно – еще бы, при столь явном перевесе в силах в пользу грифонов! – но уже спустя пять или шесть суток ночные стражи рапортовали, что все больше риттеров потихоньку уводят свои войска в сторону Талоса, Пизы и Асгарда. В принципе, их можно было понять, ведь раздача плюшек в виде грабежа уже взятого на копье, знаменитого города отменялась ввиду того, что подоспевшая армия явилась слишком рано, и вроде бы как защитила столицу, а пони – так вон же они, сами уходят, благодаря своих принцесс за то, что вообще остались целы. Гонять чудовищ, стекавшихся к месту побоища из своих потаенных укрывищ оказалось совершенно не прибыльно, да еще и опасно, и пусть патологическая храбрость и была в крови у многих клювастых вояк, загребать жар своими лапами для кого-то большая часть благородного риттерства попросту не пожелала. Они шли за Политпетангом, верные чести и присяге, но когда все закончилось, отправились по домам – реализовывать то, что между собой называло «Дворянскими Вольностями» это орлиноголовое племя.

Конечно, это ни в коем случае не касалось ядра армии Полипетанга, преданной ему до самоотречения, и размерами все еще превышавшей нашу примерно полтора к одному.

«Решения, решения…».

— «Ваш выход! Ваш выход!» — прошипел от дверей голос мажордома, неслышно появившегося из черневшего неподалеку прохода. Более жесткая и бесцеремонная версия Реджинальда – старого дворецкого принцессы Селестии – он оказался более значимой фигурой при дворе, и я заметила, как уважительно, а иногда и угодливо кланяются ему встречавшиеся на нашем пути благородные и не слишком грифоны, включая гордых риттеров, редко когда не только склонявших, но даже и обнажавших голову перед другими. Одного только недоброго взгляда его заросшего бельмом, белесого глаза хватало для того, чтобы расчистить нам путь, буквально сметя с дороги решивших было заступить мне дорогу дворян, и я ощутила, что хотела бы побольше узнать об этом старом вояке, сменившем доспех на пышную ливрею придворного, и с которым уже успела поцапаться в отведенных для моего отдыха покоях.

Грохот музыки сменился торжественным гудением помпезного туша, омывшего меня, словно потоки воды, когда я послушно двинулась вперед, проходя в распахнувшиеся двери. Лучи света, блеск украшений, шуршание перьев на шляпах и шорох кринолина обрушились на меня водопадом из звуков, запахов и цветов, почти ослепив мою тушку, неловко замершую на пороге громадного зала. Проморгавшись, я резко дернула крылом в ответ на напряженный шепот старика, и тяжело двинулась вперед, то и дело встречаясь с глазами собравшихся в зале гостей, неторопливо расступавшихся передо мной словно разноцветные волны, обнажавшие узкую пурпурную полоску ковровой дорожки, путеводной нитью ведущую к высокой лестнице, на вершине которой находилось тронное место.

По одному взгляду на это место можно было сказать, что оно было сердцем Грифоньих Королевств. Орнаменты и лепнина, резьба и прочие украшения, встречавшиеся на каждом шагу в каждом коридоре, в каждом зале и каждой комнате подземного города, уступали здесь место природному естеству, глядевшему на меня простой, безыскусной отделкой стен и тяжелых колонн — казалось, художники и архитекторы поставили своей целью не обработать, но подчеркнуть особенности каждого материала, сохранив и выставив напоказ зернистость гранита и черно-зеленые малахитовые волны, неподъемную тяжесть вековой скалы, и шершавую непоколебимость горных стен, в которых, словно сокровищницы, таились неглубокие ниши, из которых выглядывали огромные статуи, строго глядевшие на ходивший и порхавший грифоний народ. Размеры самого зала подавляли, заставляя меня чувствовать себя пылинкой, плывущей в солнечном свете по громадному гроту – в нем могли бы спокойно взлетать и садиться самолеты, не рискуя при этом своими крыльями. Огромные малахитовые колонны, внутри каждой из которых мог разместиться наш дом, были усеяны мраморными ложам, выполненных в форме гребней морских волн, в каждой из которых находились приглашенные на торжество гости – в основном, грифонки — как взрослые мамаши, так и их чада всех возрастов, восторженно пищавшие что-то на своем, грифоньем языке. Шум голосов накатывался, словно прибой, иногда заглушая торжественную музыку, лившуюся, казалось, из клювов циклопических статуй, склонившихся над залом подобно титанам, но даже во всем этом гаме, волнами отражавшемся от темных каменных стен, я ощущала размеры этого сооружения, заставлявшего голову кружиться, а сердце замирать от ощущения священного ужаса и осознания собственной незначительности на фоне этих громад. В отличие от тронного зала принцесс, в этом месте архитекторы сохранили естественные цвета, присущие камню, поэтому даже яркие, праздничные огни огромных люстр, искрящихся водопадами света, не умаляли, а скорее подчеркивали эту суровую простоту, которая казалась мне более изысканной, чем любая роспись или резьба.

— «Вперед, вперед — к тронной лестнице!» — вновь прошипел мне на ухо голос заботливого помощника, вновь заставив меня дернуть крылом в уже неприкрыто брезгливом жесте, призывая не портить момент своим подлым угодничеством, унижавшим в первую очередь меня. Я демонстративно отвергла предложенные мне одежды, отказавшись от платьев, камзолов и лат, оставив на себе лишь доспехи и плащ, который я, по примеру грифонов, с трудом умудрилась свернуть в упругий валик, лежавший теперь у меня на спине. Единственная деталь, которая была новой – это опушка из серого меха, охватывающая мои плечи и шею, помимо тепла, наполнявшая мою собственную шкуру каким-то новым, неприятным, тревожащим запахом огромного, немытого тела. Я пробовала отказаться, но строптиво дернувший головой Лонгхорн-старший просто обернул ее вокруг моего тела, закрепив на груди грубой бронзовой фибулой, и мне почему-то разом расхотелось протестовать, чтобы не выглядеть еще более глупо в глазах тех, для кого убийство огромного червяка являлось немыслимым делом, о котором еще долго ходили бы слухи и сплетни по всем бургам и весям лесной страны. Торопливо отскобленная, мездра[9] пахла чудовищем, и почему-то это показалось мне настолько пугающим, что я едва сумела сдержать крик, ощутив многократно усиленный запах, показавшийся мне моей собственной вонью – но сдержалась. Не закричала. Лишь оставшись одна, с ненавистью топтала проклятую шкуру, и даже потащила ее к очагу… Но не бросила. Не сожгла.

И появилась в ней на этом празднике жизни.

Лестница медленно приближалась, вырастая над моей головой. Широкие мраморные ступени цвета топленого молока бдительно охранялись разнообразными статуями, выполненными в полный рост из какого-то красивого камня самых разнообразных цветов. Синие, белые, абсолютно черные и коричневые – грифоны и пони, зубры и яки, и даже самые настоящие минотавры, похожие на быкоголовых сатиров, почтительно склонились перед ступавшими на лестницу. Так непохожие друг на друга – и столь одинаковые из-за красивых белых прожилок-слоев, они были выполнены так искусно, что казалось, вот-вот поднимутся и каждая, на свой лад, поприветствуют фигуру, в окружении нескольких риттеров стоявшую возле огромного трона. Стоявшие на возвышении ждали свой меч, и мне предстояло объявить с этой верхотуры о том, у кого останется эта железяка, постукивающая по моей спине – отправится ли она в хранилища пони, или вновь окажется в лапах очередного грифона, готового развязать братоубийственную войну для того, чтобы сжать в когтистой конечности древние королевства, на какое-то время объединив их для… Для чего? Для броска на юг? Для того, чтобы восстановить когда-то необъятные земли «от моря и до моря», последним памятником которым осталась та унылая дыра на юге центральной Эквестрии, куда отсылали всех неудачников и неугодных? Или вновь указать пони их место под солнцем, вышвырнув ослабшие, обескровленные войска четвероногих далеко на юг, к Кантерлоту?

— «Легат Эквестрийского Легиона, с официальным визитом ко всему благородному сословию!».

Услышав условный выкрик мордатого грифона, тяжелый клюв которого раскрывался где-то неподалеку, рождая внушающий уважение вопль, я стиснула зубы, и двинулась вверх по ступеням. Дайнслейф тяжело бился о спину – казалось, с каждым моим шагом его удары становились все сильнее, а ремни, удерживающие его в резных деревянных ножнах, все больнее впивались в мое тело. Мне предстояло пройти всего несколько десятков ступеней, но каждый последующий шаг давался мне все тяжелее, словно что-то выпило мои силы, смакуя их, подобно бокалу вина. Статуи проплывали мимо все медленнее и медленнее, и я лишь облегченно вздохнула, когда оказалась на предпоследней площадке, в окружении столпившихся там слуг.

— «Сюда, сюда пожалуйте!» — разлепив неподъемные веки, я тряхнула головой, срывая с ресниц капли пота, бегущие по взмокшему лбу, и непонимающе уставилась на подскочившего ко мне придворного, с поклоном указывающего на алого бархата подушку, лежавшую на каменном постаменте – «Согласно церемониалу, вам надлежит положить меч вот сюда, ваша милость!».

— «Что?» — мой голос сорвался в натужный хрип. Стоявшие возле постамента грифоны с крайне суровым видом стукнули в пол древками богато украшенных протазанов, после чего развернулись к подушке, вновь застыв в чрезвычайно напыщенных и грозных позах.

— «Далее меч возьмет тот, кто будет нашим королем. И он отнесет его к трону» — настойчиво прошептал мне на ухо придворный, маскируя заминку поклонами и судорожными подергиваниями и без того безукоризненно лежавшей на постаменте постельной принадлежности – «Вот сюда, кладите. Ваша миссия закончена».

— «Еще… Ничего... Не закончено!».

— «Ва… Ваша милость!» — уже в голос ахнул тот, увидев, как я двинулась на очередную ступеньку. Всего десять, всего лишь десять белых, в желтизну, полос мрамора отделяло меня от вершины. Всего десять – но как же тяжело было сделать один только шаг. Внезапно отяжелев, Дайнслейф рванулся, будто живой, стотонным брусом прижимая меня к полу, наваливаясь на плечи и спину, будто желая вмять, вдавить, раскатать по светлому камню, напоив его кровью той, что подняла копыто на короля! Задохнувшись, я судорожно втянула в себя воздух, и вновь попыталась подняться – и вновь рывок, сдернувший меня на предыдущую ступень.

— «Ваша милость, не смейте!» — стоявший ниже грифон не посмел подняться вслед за мной, и теперь метался вдоль края площадки, едва ли не натыкаясь на статуи, замершие по ее краям – «Вы нарушаете этикет!».

— «Я не отступлю!» — прошептала я, всей грудью наваливаясь на ремни, обхватившие скрипнувший нагрудник. Шаг – и два назад. Еще шаг – и вновь неудача. Негромко зарычав сквозь стиснутые зубы, я дернула головой, стряхивая горячие, кипящие капли, и расправив бесполезные крылья, всем телом навалилась на дергающийся ремень. Громкий скрип раздался из-под копыт, внезапно выстреливших пирамидками победитовых когтей, впившихся в самый камень. Шаг. Еще шаг. И еще. Колени дрожали, словно у пьяницы, глаза заливал горячий пот, но я двинулась дальше, со стоном хватаясь за мрамор ступеней, буквально втаскивая себя на очередную ступень, не видя вокруг ничего, кроме белой лестницы, бесконечной полосой уходившей куда-то вверх, среди моря кипящей темноты. Алые фигуры становились все ближе – но как же тяжел каждый шаг!

«Еще. И еще. Двигайся, тварь!» — орала я сама на себя. Было ли это на самом деле, или же все опять происходило в моей голове – я не знала, но я точно была уверена в том, что должна, просто обязана подняться на эту вершину – «Давай же! О богини! Почему так болит голова?!».

Крича на себя, умоляя, и до боли сжимая скрипящие зубы, я все-таки сделала последний шаг.

Закончилось все, как и положено, на вершине высокой лестницы. В какой-то момент, когти экзопротезов вдруг свистнули в воздухе, не найдя под собой очередной ступени, и я вывалилась на возвышение перед огромным каменным троном. С трудом утвердившись на дрожащих ногах, я бессмысленно глядела на громадный камень спинки, прямые и строгие линии престола древних времен, лишенные любых украшений, не замечая суетившуюся неподалеку благородную свору, поднявшуюся в воздух при виде совершенного святотатства. Темнота понемногу уходила из глаз – пожалуй, я вновь отделалась лишь временной потерей зрения, вызванной повышенными нагрузками, однако где-то на задворках сознания меня уколола неприятная мысль, рожденная предупреждением сводной сестры о том, что следующие роды или серьезное перенапряжение могут оставить меня абсолютно слепой. Тяжело вздохнув, я едва нашла в себе силы, чтобы хмыкнуть – настолько нелепой она мне показалась в этот момент. Отдышавшись, я подняла глаза, обнаружив перед собой своего старого знакомого – Гриндофт, собственной персоной, стоял неподалеку от трона, серьезно глядя на меня с каким-то уж очень гастрономическим, как мне показалось, интересом. Что ж, это и впрямь было ожидаемо, и на мгновение, я ощутила законную гордость за точность своего политического прогноза.

— «Поз… Поздравляю» — прохрипела я, вздрогнув от звуков собственного голоса. Усиленный в сотни раз, он громом отдавался внутри возвышения, словно в огромной акустической раковине.

— «Благодахю тебя, Легат» — избавившись от доспехов, Гриндофт облачился в тяжелое, богатое одеяние из алой парчи, к поясу которого был пристегнут короткий меч в затейливо украшенных золотом ножнах. Кивнув мне, он бросил взгляд на мордатого крепыша, своим голосом соперничавшего с грохотом тронного возвышения – в отличие от меня, тот не собирался утруждать себя подъемом по бесконечным ступеням, и быстро взлетев, спустя два круга оказался возле трона. Оглянувшись, я заметила, что большая часть грифонов осмеливалась взлетать лишь возле стен и гигантских колонн, в то время как огромное пространство зала над нашими головами, в котором совершенно терялось немаленькое возвышение с троном, оставалось практически пустым. Всполошившиеся было грифоны опустились на свои места, тогда как клювастый мордоворот вновь заколотил в пол своим парадным жезлом.

От раздавшегося грохота я была готова сама скинуться вниз, и мысленно пообещала чуть позже запихать ему эту деревяшку в клюв по самые гланды.

— «Итак, Легат Легиона, ты явилась сюда, в тронный зал, принеся с собой Дайнслейф – святыню нашего народа! За это ты, без сомнения, должна быть вознаграждена» — при этих словах, по залу пронесся глухой ропот. Похоже, присутствующие уже были наслышаны о том, как именно я получила это оружие, и посчитали, что за подобное стоит вознаграждать лишь десятком футов крепкой, надежной веревки, торжественно повязанной вокруг шеи – «Согласно незыблемым традициям, освященным самим Хруртом, а также подтверждаемым каждым, кто восседал когда-либо на этом престоле, Дайнслейф является неотъемлемой частью грифоньего рода, и всегда должен возвращаться к подножию трона, чтобы он мог избрать нам законного короля! Сойди же, и возложи его на положенное место на постаменте, дабы новый король смог вознестись с ним на трон!».

— «Нет».

Слово было сказано. Оно упало, усиленное резонаторами, и раскатилось по залу, подобно грубому камню, хрустящему по свежему ледку. Волна возмущенного шума всколыхнулась, но уже не смогла перекрыть наших голосов, гудящих, словно волторны.

— «Как? Ты отказываешься…».

— «Нет. Я не собираюсь давать этот меч королю» — как можно тверже заявила я, неверными движениями пытаясь распутать пряжки полотняных ремней. Мои копыта дрожали, когда я, не в силах больше ощупывать свою грудь, со скрипом протянула по ней когтями экзопротезов, разрезая непокорную ткань – «Потому что я не знаю этого короля. С одним я уже познакомилась – и пусть в Тартаре мучают его душу, как мучал он в своем безумии тех, кто этого не заслужил! Но я хочу сделать вот что – я отдаю этот меч Гриндофту. Да, я возвращаю его Килтусу фон Гриндофту – грифону, которого я когда-то знала. Того, кто не раз спасал меня от беды, и даже от себя самой. Этого грифона я знаю, и уверена в том, что он разумно распорядится этим мечом – во благо своего народа!».

Не успев нарасти до всенародного гнева, шум и возмущение затихли при виде моей фигурки – наверняка такой крошечной при взгляде издалека – протягивающей перед собой усмиренный меч. Затихнув в своих ножнах, он казался просто богатой поделкой, капризом какого-нибудь коллекционера или богатого бездельника, но я-то знала, и видела в деле, на что же похоже это имеющее имя оружие. Гриндофт не двигался, молча разглядывая протянутую ему реликвию, и лишь благодаря гению оставшегося неизвестным для меня мастера, моя нога не дрожала, поддерживаемая системой шестеренок и тяг, гасивших колебания экзопротеза. Казалось, он собирался что-то сказать, но не стал, и лишь отстранившись от трона, молча кивнул в сторону каменных петель, расположенных на одном из подлокотников. Легкий щелчок – и деревянные ножны встали на свое место, оставив торчать над золотистой поверхностью гарду в виде раскинувшего крылья орла, теперь казавшуюся лишь удобной рукоятью, на которую так приятно положить когтистую лапу.

— «Возрадуйтесь, благородные ваза, ибо Дайнслейф вновь возвращен нашему народу!» — опомнившись, возопил герольд, в то время как Гриндофт повернулся, и коротко взглянув на меня, поманил за собой, отправившись куда-то за широкую каменную спинку. Теперь уже радостный гул возвестил, что слова громогласного вельможи не остались без ответа, и спускаясь по крутым ступеням в подсвеченную холодными огоньками глубину какого-то грифоньего подземелья, я могла лишь порадоваться тому, что если мне и суждено было остаться навечно в глубине этой громадной горы, то вряд ли кто-то смог бы похвастаться, что своей гибелью развеселил и порадовал такое количество пернатого народа – даже если половина из них хотела бы видеть меня на стене, в виде свеженабитого чучела. Некоторые даже пытались прорваться на тронное возвышение, но похоже, не слишком-то преуспели, и по узкой винтовой лестнице я спускалась одна, сопровождаемая лишь почетным эскортом Полипетанга, тяжело сопевшего мне в спину.

Узкие, извилистые коридоры, спускавшиеся все глубже и глубже, вновь перешли в затяжной подъем по такой же винтовой лестнице, однако на этот раз ее изгиб был почти незаметен, что, вместе с красивым зеленовато-черным рисунком стен, навело меня на мысль об одной из огромных колонн тронного зала, размерами способной поспорить с иным небоскребом. Ступени привели нас в большой, многоярусный покой, пол и балконы которого были заставлены множеством самых разнообразных статуй – каждая была вытесана с потрясающим мастерством, заметным даже несмотря на разнящийся от раз к разу стиль исполнения. Одни имели достаточно грубые формы, другие – поражали своей детальностью, позволявшей разглядеть на них самую малую шерстинку, в то время как третьи вообще казались лишь заготовками, вчерне превращенными в наброски для будущих произведений. Таковых, признаться, было немного, хотя мне, конечно же, следуя моей удаче, первым попалось такое вот сборище геометрических фигур, едва не оттяпавших мне ухо остро заточенной гранью, так и целившейся в чей-нибудь глаз.

— «Оцторошнее!» — предупредил Гриндофт, проскальзывая между двух грифонов, сцепившихся в смертельной борьбе, и уже вонзивших друг в друга длинные, узкие кинжалы. Эскорт остался где-то позади, и полутемное помещение, освещаемое лишь фонарем, покачивающимся на кончике крыла старого грифона, вдруг показалось мне глубоким, отрезанным от мира склепом, заставляя меня судорожно проталкивать в легкие воздух, вдруг показавшийся затхлым и прогорклым, будто ветер, подувший на пепелище – «Не волнуйца – это нохмально. Тля наземника, я имею в виду. Нушно отфлечься, и тыхательная паника цкоро пхойдет».

— «Воз…Мож…Но…» — пропыхтела я, и в самом деле ощущая, как затрепетавшее тело охватывает какой-то незнакомый мне ужас, заставляя рваться из груди пронзительный крик, заглушающий громкое дыхание, с которым я пыталась захватить еще воздуха. Казалось, еще немного – и я задохнусь, распластавшись на грубом, усыпанном мелкими камушками полу этого места, и превращусь в одну из статуй, навечно застыв на каменном, напоминающем круг постаменте. Сделав шаг, другой, я наконец-то вывалилась на освещенное пространство, в центре которого увидала изящный столик на тонких, изогнутых ножках, на котором…

— «Что за… Чтозахрень?!» — судорожно втянув в себя воздух, я замерла, боясь пошевелиться и даже забыв о том, что секунду назад боялась насмерть задохнуться среди неподвижных каменных изваяний. Мой взгляд скользнул по богато украшенной столешнице, скрытой под самой настоящей газеткой, небрежно положенной на испачканную краской поверхность, прошелся по бокалам и чашками, и остановился на сушеных рыбьих хвостах, приветливо торчавших из широкой миски, поверхность которой была заляпана самыми разными отпечатками.

— «Это мастехская одноко великого скульптоха» — ответил Гриндофт, как ни в чем не бывало, присаживаясь за стол, и вынимая из миски широкую, костистую рыбину ощетинившуюся колючим хребтом. Сильные лапы с хрустом переломили высушенное тело, и буквально за несколько минут выпотрошили соленую закусь, с недюжинным опытом разложив на газетке золотистую спинку, и крошащиеся кусочки просоленной, засохшей икры – «Ханьше тут пыло своподнее, но сейчас это склад огхомного количества статуй, котохые свалили сюда со всеко тхонного зала. Не пойся – такие непхиятные ощущения пывают у всех наземников, впехвые попадающих в комнаты без вентиляции. Ну вот, уже пхошло, вехно?».

— «Прошло…» — согласилась я, осторожно присаживаясь на низенький чурбачок, заботливо прикрытый какой-то бумажкой. Буквы на ней засалились настолько, что почти не проступали из-под толстого слоя каменной пыли, пропитавшей все вокруг нас. С подозрением поглядев на предложенный бокал, из которого пахнуло запахом свежего сидра, я сделала аккуратный глоток, но только после того, как сидевший напротив хозяин отпил из своего, лишь слегка окунув в него кончик темного клюва.

— «Вот и хохошо» — вздохнул тот, поглядывая на меня из-под нахмуренных бровей, образованных топорщившимися перьями над глазами – «Я знаю, что ты не спала уже пять или семь суток, Скхаппи, и это меня беспокоит. Конечно, это не помешало тебе совехшить почти что подвиг, и отбить нападение этих существ, но…».

— «Откуда они взялись, Гриндофт?» — отставив бокал, дрожащей ногой я сгребла с газеты кусочек сушеной рыбьей икры, и закинула себе его в рот, ощущая, как язык омыло слюной от ощущения соленой горечи, странным образом оттенившей царившее в нем яблочное послевкусие – «Что это за твари, которых вы выпустили на нас? Кто-то из несмирившихся с поражением решил опустошить свой зверинец?».

— «Скхаппи, Скхаппи» — покачал головой бывший барон, цепляя когтем кусочек золотистого рыбьего мяса – «В этом нет нашей вины, повехь. Эти существа пхишли за тобой».

— «Ч-что?!».

— «Да-да. Они пхишли именно за тобой» — я заметила, что акцент в голосе грифона стал почти незаметен, словно он давно готовился к этому разговору, или же тщательно подбирал слова, глядя, как я задохнулась от ужаса – «Ничто не остается пезнаказанным, всему есть своя цена, и хазогнанные вами чудовища с тайного пехевала отпхавились искать сепе новое место тля охоты. Как думаешь, хазве они могли пхойти мимо такого пхиглашения на пих, как война?».

— «Как-кой еще пир?».

— «Питва. Мохе тхупов. Запах смехти» — грифон обвел лапой зал, словно приглашая меня полюбоваться статуями, стоящими в темноте. Узкий луч света, падающий из подвешенного на когте каменной лапы фонаря, нависавшей над нашими головами, освещал только стол, оставляя мастерскую в полной темноте – «Говохят, на нижних яхусах гохода вновь пхоснулся Глубинный Ужас, о котохом не слышали вот уже сотни лет, а живущие в глупине гохы бегут на повехность – по их словам, они не могут спать, слыша, как что-то огхомное гхызет сами камни. Чудовища пхоникли в наши пхеделы, и нам будет стоить огхомного тхуда и множества жизней, чтобы загнать их обхатно в тот Тахтах, из котохого их выпустил этот охден охотников на чудовищ».

— «Они обещали пропустить нас через свой перевал» — справившись с оторопью, усомнилась я, вновь прикладываясь к бокалу – «Но я не думаю, что это они выпустили каких-то там чудовищ. С тем же успехом они могли бы разогнать нас самих, и поплевывая из окошка неприступного замка, ржать над тупыми пони, разбегающимися от преследующих их монстров!».

— «Как пы то ни пыло, монстхы пхишли» — взохнул старый фрайхерр, отбрасывая прочь расклеванный плавничок – «Но мы спхавимся. Мы всегда спхавлялись с испытаниями, котохые выпадали на долю нашего находа. Но сейчас мы говохим не об этом, вехно?».

— «Да. Мы должны делить власть» — вздохнув, я отодвинула бокал, ощущая, как рвется наружу та часть моей личности, что получила от меня свое имя, убеждая, нашептывая страшные вещи – «Ты должен возмущаться и сетовать, что я тебе совершенно не доверяю. А я, в свою очередь, упрекать тебя за предательство принцесс, за черную неблагодарность, за разжигание войны и стремление к абсолютной власти…».

— «Пхедлагаю пхопустить этот этап» — с ходу предложил мне грифон, вновь наполняя бокалы. Сидр был хорош, хотя мне показалось, что местные виноделы добавили в него что-то свое, придавая ему менее сладкий, и более выдержанный вкус – «Я не стану убеждать тепя, что не схемлюсь к кохоне, но ты должна повехить, что я никогда не схемился к власти хади нее самой. Я устал выслушивать истекающего слюной, стахого маразматика Брего; или дохвавшегося до власти недалекого пхидухка фон Кварда, имевшего мозгов ховно столько, чтобы не пхомахиваться вилкой мимо своего хта. Я устал пезхопотно наплюдать, как эти господа хвут мою ходину на части, и подумал – а какого Тахтаха я вообще должен кланяться этим выскочками, не имеющим и десятка поколений плагоходных пхедков? Пока они делили власть, наши Кохолевства погхузились в хазруху, и все польше молодых гхифонов пхедпочитает улетать из дома в поисках новой жизни, лишая нас самого дохогого, что может быть в этом михе – нашего будущего!».

— «Тех, что предпочли остаться в Эквестрии на правах беженцев, интернированных и военнопленных, я не отдам!» — выставив вперед копыто, я собралась было стукнуть им по столу, но вместо этого, цапнула с газеты еще один кусочек сушеного рыбьего мяса. Не вобла, конечно же, но тоже неплохо, со своим неповторимым вкусом, напоминающим сладковатое мясо кальмара – «Они мне уже рассказали, как их обездолили на родине, превратив в самых настоящих колонов и сервов[10], поэтому мне пришлось им пообещать, что они смогут отработать свою свободу. Думаю, для верности, они составят слезное послание принцессе, и тогда…».

— «Я увехен в том, что они уже включены в ее планы» — кивнул в ответ старый грифон, пристально поглядев мне в глаза своим пронзительным орлиным взглядом – «На них я не пхетендую. Но вот остальные – это мой наход, Скхаппи, и я должен взять эту власть, хотя пы для того, чтопы она не досталась очехедному пхидухку, котохый, без сомнения, пудет пхикохмлен пхинцессой. Я даже знаю одного такого тхепача, ловко владеющего языком и саплей – тепехь посмотхим, как ему помогут его вирши и памфлеты, осопенно после того, как… Но не пудем запегать впехед. Скажи, почему ты не положила Дайнслейф на положенное ему место? Я ожидал, что ты выкинешь какой-нибудь фокус, и постараешься отомстить мне хотя пы за то, что я выхвал победу у тепя из копыт, но такого… Как тепе это удалось?».

— «А ты не думал, что я сказала тебе и остальным правду?» — горько откликнулась я, отставляя бокал. От этого вопроса даже сидр внезапно стал горьким, словно морская вода – «Нет? Тогда ты и вправду умен, и достоин стать королем. Просто после всего, что произошло, я изменилась. Вот тут…» — мое копыто прикоснулось к горящей в огне боли голове, затем переместившись к груди – «И вот тут. И нет, не вини себя, Гриндофт. Ты столько раз спасал меня, что я бы не обиделась, если бы ты тогда порубил меня на куски, увидев голову вашего бывшего короля. Ну, может, совсем чуточку. Ты имел на это право. Но я боюсь, что старая Скраппи Раг погибла, а я… Я стала просто какой-то бездушной машиной, наполненной темнотой, словно одержимый злом паровоз, летящий в ночи к переполненному народом вокзалу. Поэтичное сравнение, правда?».

— «Нет» — подумав, негромко каркнул грифон, царапая меня внимательным взглядом – «Но пходолжай».

— «И вот я, новая я, вдруг подумала – а ведь это будет очень честно. Эта война, которую я не хотела, все эти битвы и лишения, гибель соратников, бунты и перевертыши – это ведь вы сотворили со мной такое. Это не пони – это грифоны свили клубок из дерьма и опарышей, испражняющийся гноем. И мы его вскрыли, по приказу принцесс. Да, теперь у грифонов будет новый король, и я уже сказала идиотам из дипломатического корпуса, что это будешь лишь ты, и только ты, а затем – твой младший сын. Не старший, которого ты оставил дома, и не остальные, а именно Кланг. Не знаю, как ты это сделаешь, как уломаешь остальных стать регентами при малыше, в то время как им самим придется столкнуться с безвластием, но я всецело одобряю твой выбор. Но не жди, что власть придет к тебе вот так вот просто».

— «Пхосто?» — натужно засмеялся Гриндофт, пряча от меня за краем бокала выражение своих глаз – «Думаешь, пхосто пыло сопхать коалицию из самых смелых риттехов и погатейших магнатов? Или вести двойную жизнь, каждый миг опасаясь за жизни своих ходных и плизких? Я ни словом, ни делом не нахушил риттехского кодекса, в то время как Бхюглефивех… Он пыл смелым риттером, но его глупость завела нас всех в лапы вхагов. Пехевехтыши! Что за тахтахово племя – и сходни пони, между пхочим! И ты считаешь, что можешь меня похицать за то, что я погасил один огонь дхугим? Или ты все еще вехная ученица погини, и винишь меня в том, что я ее опыгхал?».

— «А я должна была бы измениться?» — сухо осведомилась я, выливая в бокал последние капли сидра. Мне пришлось держать кувшин обеими ногами, чтобы трясущиеся, даже несмотря на систему демпферов, ноги не колотили краем о край – «Не удивлюсь, если все это было лишь частью ее плана».

— «О, не в этот хаз! Повехь мне, Скхаппи, я видел это в ее глазах – недоумение, обида, и искхеннее изумление от того, что ее сумели пховести! Конечно же, она слишком опытный лё политикъ, чтобы выказать это дольше одной встречи…» — несмотря на сухость этих слов, и округлое, мягкое грифонье словечко, вставленное в речь, в голосе старого фельдмаршала прозвучала законная гордость – «Но кажется, я даже сумел ее позабавить, и дал цель в жизни еще на несколько сотен лет».

— «Цель? Какую же?» — несмотря на простоту и некоторый юморок, с какой все это было сказано, я ощутила табун холодный мурашек, как встарь, пробежавшихся по моей шее. От этих слов пахнуло пылью веков, и почему-то – опасностью, представлявшейся мне сухим шорохом пересыпающегося песка. Предвестником огромной воронки, в которой исчезают несчастные души.

— «Пхивести под свою власть Грифоньи Кохолевства, конечно же. Установить над ними контхоль» — пожал плечами грифон. Поднявшись, он взлетел, забирая с собой висевший над нами фонарь, и двинулся в темноту. Вне круга света тотчас же стало неуютно, и повинуясь приглашающему жесту, я двинулась вслед за Гриндофтом, стремясь оказаться подальше от пыльной, неподвижной, беззвучной темноты – «Когда-то гхифоны пехестали пхисылать пхинцессе своих юных риттеров в качестве личных гвахдейцев именно по этой пхичине – они возвхащались, и становились доблестными полководцами, умными чиновниками и честными пхидвохными… Но каждый из них пыл подчехкнуто лоялен к пхинцессам, запывая подчас о долге своему находу. Конечно же, отказ опъяснили перьевой чумой, свихепствовавшей в те года схеди гхифонов, ну а потом все забылось, а у пхинцессы, тем вхеменем, появился сопственный тапун пхекхасных юных пони, готовых взять на сепя все опязанности ее личной охраны и слуг».

— «И знать не хочу, о чем вы там толкуете, мистер!» — как можно увереннее произнесла я, сорвавшись, и все-таки дав голосом петуха[11] при мыслях, пришедших мне в голову. Как бы я ни старалась, как бы ни прятала их от себя, убеждая в форменном святотатстве, тело вдруг решило вспомнить про жаркий запах летнего луга, возникающий в моей голове при воспоминаниях о роскошном белом аликорне. Это был запах опасности, да – но понемногу, год за годом, он начал обретать определенную привлекательность, заставив сонно ворохнуться что-то давно и прочно забытое в глубине души.

«Старый кобель! Оставил меня на всю зиму, но стоило лишь подумать о пухлом крупе, как он уже тут как тут!».

— «Конечно же. Не стоит ворошить пхошлое… И настоящее» — легко согласился мой собеседник, двигаясь между статуй – «Однако я опеспокоен пудущим своего находа, и не хочу, чтопы они пхевхатились во вхагов или хотя пы в изгоев, как алмазные псы. Пхинцесса считает их опасными и закостенелыми в своих опычаях хищниками, и это ее пхаво – гонять их, словно песполезных уклеек[12], опъедающих хыболовные крючки, научив не тхогать своих подданных. Но я не желаю подопной участи своему находу. Мы должны научиться жить в михе, как хавнопхавные пахтнехы, а не подчиненный пхинцессам наход. Увы, наш Хрурт пал, и мудхые гхифоны говохят, что это пыла искупительная жехтва – но вот уже много веков некому пхотивостоять аликохнам, и погляди, что случилось с нашими кохолевствами! Если бы пыл жив этот могучий воин и мудхый пхавитель, о… Повехь, мих тогда был бы куда интехеснее!».

— «Конечно. Вот только его нет» — буркнула я, прижимаясь к неспешно идущей вперед фигуре грифона, спасаясь от следующей за нами по пятам темноты. Она казалась опасной, словно клеевая ловушка для крыс, заставляя меня оставаться в кругу фонаря – «И если он был такой умный правитель, как все говорят, то почему не подумал, что его собираются канонизировать, причем сильно заранее, и не совсем по его воле? Зачем тогда умер?».

— «Над этим вопхосом бьются самые известные теологи, философы и ученые вот уже много столетий» — не повелся на грубую подначку Гриндофт, останавливаясь перед невысоким постаментом, укрытым испачканной в краске тканью – «Не думаю, что нам стоит углубляться в дебхи теологии пхямо сейчас. Я лишь пытался опъяснить тепе, что гхифоны и пони не являются вхагами, и путь к пхоцветанию лежит не в подавлении воли соседей — появление пехевехрышей лишний хаз доказывает истинность моих слов! Я пхошу тебя, постахайся донести эти слова до Селестии – я понимаю, что сейчас она хасстхоена, и может не понимать до конца всего, что произошло…».

— «Интересно, и почему же?» — ядовито откликнулась я, гадая, что же находится под простыней. Белый цвет резал глаз, заставляя боль все глубже вгрызаться в кости черепа. Очень болел лоб – прямо на том месте, где располагалась едва заметная ямочка.

— «… но быть может, она пхислушается к словам своей ученицы» — продолжил грифон, нащупывая в складках ткани длинный шнурок – «Ты говорила, что должна мне? Что ж, это пхизнание дохогого стоит. Пусть я и не хассчитывал когда-липо стхеповать этот долг, и помогал тепе пескохыстно, тепехь я нуждаюсь в твоей помощи, и спхашиваю – готова ли ты мне помочь? Угроза, которая идет из-под земли, настохожила даже пхинцессу, и повехь, многие из тех, кто спускался в глубину, тепехь только и твехдят о новом Лихе, котохое может поглотить всех нас. И повехь, на этом оно не остановится. Мы толшны заключить мир!».

«Ну надо же! Что ж их могло так напугать, что воинственная верхушка Королевств, освободившая столицу от врага, а фактически, захватившая власть, готова пойти на любые уступки, лишь бы не биться на два фронта? Или не на любые? Ничего не понимаю. Ох, как же болит голова…».

— «Чем я могу помочь тебе?» — сдаваясь, пробормотала я. Единственным желанием было прижаться к чему-то холодному, и остаться одной, в тишине – однако именно эта тишина меня и пугала, заставляя трястись от страха, что обладатель единственного фонаря уйдет, пока я сплю, и оставит меня одну, в этой затхлой темноте, за толстенными стенами из чистого малахита, которые я до скончания века буду царапать копытами, криком срывая свой голос в попытках докричаться до тех, кто будет праздновать и смеяться за несколькими десятками футов зеленого камня – «Чего вы все хотите от маленькой и жалобной кобылки?».

— «Я лишь пхошу, чтобы ты помогла мне вехнуть мир нашим находам».

— «А что же принцесса? Ты и вправду считаешь, что я смогу на нее хоть как-нибудь повлиять — теперь, когда я сама нахожусь в опале?».

— «А если я выдам тебе самое дохогое из того, что у меня есть?» — несмотря на задумчивое постукивание когтем по кончику клюва, я поняла, что к этому разговору старый грифон приготовлися очень давно – «Напхимер, своего младшего сына, послав его в Кантехлот, ко двору пхинцесс?».

— «Мне не нужны никакие залож…» — начала я, и тотчас же осеклась от пришедшей мне в голову мысли – «Стоп. Принцесса же тотчас узнает об этом. Особенно, если ты решишь обставить это как посольство доброй воли, которое войдет в состав двусторонней комиссии по делам спорных территорий, состоящей из говорунов и политиканов, решающих, как потратить чужие денюжки, при этом не обделив и себя. Она не сможет проигнорировать эту возможность, и Кланга непременно представят двору, забрав у меня… Значит, чтобы помочь тебе, я должна навлечь на себя дополнительный гнев принцесс, который заставит их действовать вопреки мне – и на благо тебе?».

Гриндофт лишь развел лапами, показывая, как велики его тревоги, и как незначительны по сравнению с ними опасения одной мелкой кобылки.

— «Повехь, это на благо нашим народам! Покажи, укажи, дай возможность найти любой другой путь – и я с хадостью ухвачусь за эту возможность! Вот пхедставь, что ты не пхосто командуешь войском, а упхавляешь целым находом, и видишь, как надвигается на него смехтельная опасность! И вот, ты должна их спасти – всех, кого только сможешь – не погипнув пхи этом сама, ведь тогда все хассыплется и рухнет. Былые союзники пехедехутся, вхаг востохжествует, а земли поххузятся в хаос еще на много лет. И вот ты должна найти выход – пусть даже и хискуя всем, но не имея пхава погибьнуть, а окхужающие хватают тебя за лапы и кхылья, кхича «Не хочу!», «Невместно!», «Не по хиттехскому кодексу!». Они готовы схажаться и даже погибать за их «двохянские вольности» или «волю пхинцесс», но что делать тебе, если ты не имеешь на это пхава? Не вольна кинуться впехет, и мечом восстановить спхаведливость?».

— «Если не можешь остановить толпу – возглавь ее» — буркнула я, впечатленная этой страстной речью грифона. Мне показалось, что в тот момент, Гриндофт говорил абсолютно искренне, бурно дыша, и пожирая меня горящими глазами.

«Не набросился бы прямо тут, в порыве чувств» — пришла в голову глупая мыслишка, слегка притушившая огонь в голове – «Судя по сыну, он еще ого-го!».

— «Понимаю… Я верю тебе. Или верю в то, что ты веришь в это» — пробормотала я. Хотелось сжать голову и заткнуть уши, очутившись в каком-нибудь дирижабле, под мерный гул паровой машины забывшись заслуженным сном – «Но за это я потребую свою виру. За то, что используя, ты сломал меня, старина. Не протестуй – я знаю это лучше, чем кто-либо еще. Мне не долго осталось… А вот тебе придется доказать, что все это были не пустые слова».

— «Как?!» — каркнул уязвленный фельдмаршал.

— «Ты хотел власти для спасения остальных? Тогда не жди, что она сама упадет тебе в лапы!» — зло дернув за грязную ткань, я крутанулась на месте, швыряя ее на пол – «Я не зря отдала меч тебе, Килтусу фон Гриндофту, а не новому королю! Тебе нужна власть? Так пойди, и возьми ее! Своими собственными лапами, а не хитрыми манипуляциями, вынуждая окружающих буквально навязывать ее тебе, страшась неминуемых, а может, и воображаемых бед! Выйди – коронуйся своей волей, и только тогда я поверю, что все это правда, а не вонючий навоз, который ты называешь политикой!».

— «Я поступлю так, как велит мне судьба, честь и плагоходное пхоисхождение!» — с пафосом откликнулся грифон. Бросив взгляд мне за спину, он вдруг понизил голос, и для чего-то отставил в сторону фонарь – «Но сделанного не вохотишь, а пехед тем, как отпхавиться обхатно в тхонный зал, я хотел бы тепе показать кое-что. Это то, что пхедназначалось для очень и очень немногих… Пожалуйста, обехнись».

Я прищурилась, недоверчиво переводя взгляд с его когтей, украшенный золотыми накоготниками, на сверкающий драгоценностями меч. Парадная зубочистка, облегченная для долгих церемоний, или усиленная магией и зачарованными самоцветами боевое оружие?

— «Не оскохбляй меня своим недовехием, Скхаппи» — негромко, и даже обыденно попросил меня Гриндофт, протягивая мне фонарь, висевший на сгибе крыла – «И пхошу, не делай скохопалительных выводов. В конце концов, мы сами опхеделяем свое пудущее, свою судьбу, вехно?».

Вздохнув, я поверила – так как очень хотела поверить. И обернулась.

__________________________
[1] Грандбацинет – рыцарский шлем с вытянутым «носом» — забралом.
[2] Буфы – складки на ткани, образующие зачастую очень сложный рисунок.
[3] Контрасигиляция – заверение закона или распоряжения подписью уполномоченного министра.
[4] Горжет — стальная защита для шеи.
[5] Фруктовый салат – ироничный жаргонизм, высмеивающий орденские планки.
[6] Шемиза – нательная одежда, надеваемая под верхнее платье. Предшественник современных рубашек.
[7] Неф – вытянутое помещение, ограниченное одним или двумя рядами колонн.
[8] Крада – погребальный костер.
[9] Мездра – изнанка шкуры с остатками подкожных тканей, удаляющихся при выделке.
[10] Колоны и сервы – крестьяне и беднейшие работники в Римской империи, отличавшиеся от рабов лишь свободой перемещения.
[11] Дать петуха – во время разговора сорваться на писк.
[12] Уклейка – мелкая рыбешка.