← Глава 19 - "Цугцванг" - часть 2 Глава 19 - "Цугцванг" - часть 4 →

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 19 - "Цугцванг" - часть 3

– «Мэм, вам назначено? Мэм!».

– «Легион. Попытка проникновения в кабинет командования».

– «У нас нет такой информации… Остановитесь, мэм!».

– «С дороги!».

Гремя копытами и не обращая внимания на выкрики охраны, звучавшие где–то за спиной, мы неслись по лестницам и коридорам. Где–то рядом и позади грохотали копыта дежурной тройки охраны, возглавляемой Госсип – пока я добиралась на своих четырех до дворца, она успела найти своих подчиненных, поэтому в здание генерального штаба Гвардии я вломилась не одна, так что прохождение процедуры досмотра и предъявления документов много времени не заняло.

По причине отсутствия последних, я полагаю.

В этом кабинете я была всего несколько раз, причем однажды – по милости трибунала. Впрочем, не задержалась я рядом с ним и теперь, ведь к моменту моего прихода небольшой отряд гвардейцев на его пороге препирался с трио единорожек, надежно перекрывших дверной проем мерцающим голубоватым щитом.

– «Взять!» – скомандовала я, и через секунду пятеро гвардейцев лично познакомились с ощущением врезающегося в тебя паровоза. Решив не отставать от своей охраны, я рванулась вперед, в прыжке выхватывая из ножен задрожавший от предвкушения кровопролития Фрегорах, и впечатала в стену успевшего развернуться лейтенанта, с большим трудом остановив дрогнувшее копыто – «Кто такие? Имя, звание, род войск! Кто приказал напасть на офицеров Легиона?!».

– «Прочь копыта, бесноватая…» – прохрипел тот, хватаясь за меч, висевший на левом боку. Похоже, полученный Легионом урок был обдуман и творчески перенесен в ряды Гвардии, тоже начавшей щеголять не встречавшимся раньше оружием?

– «КТО ОТДАЛ ПРИКАЗ?!» – заорала я, приближая раздувающиеся ноздри вплотную к носу жеребца, и испытывая непреодолимое желание вцепиться зубами в податливую, покрытую мягким волосом плоть, чтобы услышать хруст на своих зубах, чтобы почувствовать во рту терпкую влагу. Копыта дрожали и лишь потом я поняла, как была близка к тому, чтобы сунуть меч в подрагивающий у его острия живот – «Говори, псина! Иначе я тебя прямо тут по стене распластаю!».

– «Раг! Отойди от этого офицера!» – ответить хрипло зарычавший что–то жеребец не успел. Его ответ перебил знакомый голос, раздавшийся у меня за спиной, хотя и без него было ясно, кто явился по нашу душу, слитно грохоча стальными накопытниками по ковровым дорожкам – «Заведи привычку держать себя в копытах!».

– «Сейчас я держу в копытах чьи–то яйца, командор» – оглянувшись, ощерилась я. Что ж, я не ошиблась в том, кто это был, хотя и недооценила противника. За спиной белого единорога, своими габаритами и без того занявшего треть коридора, толклось не менее двадцати златобронных вояк, от рядовых до офицеров. И, в отличие от своего командира, они не пренебрегли доспехами и оружием – «Осталось только потянуть, крутануть, и взмахнуть мечом».

– «Не забывайся! Ты уже не Легат!».

– «Вот и посмотрим…» – прикрыв на секунду глаза, прошептала я – «Кентурион Лиш! Все втроем, в казармы! Стянуть туда по тревоге все имеющиеся силы! Магическую депешу в Мэйнхеттен, текст – «Еж в штанах»! Как поняла?».

– «П–поняла, мэм…» – пробормотала белая единорожка, с испугом глядя то на меня, то, почему–то, на командора.

– «Опять обдолбалась…» – все еще удерживая одной ногой свою жертву, я рывком развернулась к командору, морда которого вдруг стала суровой и нечитаемой, словно маска политика, узнавшего плохие известия – «Раг, ты мне сможешь ответить, как ты вообще вот так вот живешь?».

– «Да! И именно из–за таких вот как вы, я на таблетках и живу! У грифонов я кухней наслаждаюсь, у дромадов – вином! И только попадая в нашу замечательную, спасаемую богинями и наполненную дружелюбнейшими пони страну, я жру пилюли мешками, потому что свои же в спину бьют, метко и регулярно! Но теперь я не Легат, поэтому, ссуки, могу творить все, что не могла на посту! И теперь вы, твари, меня надолго запомните! Трехногая вам будет сниться в розовых снах!».

«Я даже не смогу решить сразу, обидеться или похвалить тебя за такое».

«Просто помоги, или не мешай, хорошо?».

– «Госсип, вы этих упаковали?» – оглянувшись, я заметила, что тройка в пурпурной броне времени зря не теряла, и уже положила четверых гвардейцев мордами в пол, для надежности наступив им на спины. А вот дальше дело застопорилось, поскольку надвигавшийся на нас строй из двух десятков голов делал наше положение по–настоящему скверным – «Оттаскивайте в кабинет. Заблокируемся там, пока не придет подмога».

– «Эти пятеро отправятся со мною, Раг» – прорычал командор, выходя вперед. Сделав пару шагов он остановился, не рискуя переступать какую–то черту, столкнувшись взглядом с моими затянутыми темной дымкой глазами. Эта вуаль колыхалась в уголках глаз, опаляя жаром виски и не пропадала, сколько бы я ни смаргивала и ни трясла головой – «Мне вдруг очень захотелось узнать, почему моя Гвардия исполняет чьи–то приказы, о которых мне не удосуживаются даже сообщить. Поэтому с этими сэрами говорить буду я».

– «Нет» – это прозвучало достаточно твердо и окончательно. Покрывать своих можно было до тех пор, пока это не переходило определенную черту, за которой лежало прямое предательство интересов страны. И за это я лично отправляла в ссылку, бросала в самые глубокие казематы, ссылала в самую жопу страны даже своих, поэтому не собиралась допускать, чтобы кто–то другой ушел от возмездия.

– «Да! И от них самих зависит, насколько плодотворно пойдет разговор, по результатам которого мы выясним, придется ли собирать трибунал, или ограничиться назначением внеочередных слушаний дисциплинарной комиссии» – успокаивающе прогудел Шилд, осторожно делая еще один шаг вперед – «Но когда я закончу, то обязательно зайду в неприметный кабинет на пятом, с табличкой «О.М.В.», после чего выпотрошу его как корзину с яблоками, забрав оттуда все документы, большая часть которых, скорее всего, будет секретной, бывший Легат. Так что решай, что для тебя важнее – дело, или удовлетворение твоих личных амбиций!».

«Он не хочет влезать в эти интриги но подкидывает мне подсказку. Знает, что я не уйду без подачки? Или хочет выгородить кого–то из своих, к кому непременно приведет эта зацепка?» – подумала я, переводя взгляд с командора на легионеров, осторожно отступавших к открытой двери, в которой все еще маячили три рогатые дурочки, глупо хлопавшие глазами – «С одной стороны, теперь этим ублюдкам придется петь как канарейкам. С другой – они лишь исполнители, и могут назвать какого–нибудь неприметного капитана, и вновь я останусь ни с чем. Вновь начну бегать за тенями, прокладками внутри целой организации, которую соорудил этот пронырливый земнопонь. А уж если мне начнут вставлять палки в колеса, да не кто–нибудь, а еще и сам командор…».

«Соглашайся!» – шепнула внутри Найтингейл. Я буквально чувствовала ее интерес, разрядами искр бегавший по моим нервам – «Мы всегда сможем найти этих придурков. А вот к своим секретам тебя больше никто не допустит. Не после того, как обломали когти и выбили клыки».

– «Я хочу видеть копии этого допроса!» – приняв решение, прорычала я, толчком отбрасывая от себя лейтенанта, сползшего тряпочкой по стене. Повинуясь моему взмаху, Госсип с товарками бросили свою добычу, и присоединились ко мне, вновь взяв в коробочку из стальных тел – «Я хочу знать, кто решил устроить этот переворот!».

– «Не было и не будет никакого переворота. Ты уже это знаешь. Поэтому не вмешивайся во внутренние дела Гвардии» – отбрил меня командор, использовав для показательной оплеухи мои же слова, которыми я каждый раз отбивала попытки гвардейского командования напрыгнуть на Легион. Тем не менее, он все же сделал небольшой шаг в сторону, пропуская меня между собой и воинственно выглядевшим риттером, чьи доспехи были стилизованы под гвардейский доспех – «У тебя не так много времени, Раг, поэтому советую заниматься интригами – вашей любимой игрой. Похоже, тебя в ней не так давно стремительно обошли».

Злобно фыркнув, я забросила в ножны меч и, бортанув на прощание какого–то не успевшего убраться с дороги командорского подпевалу, двинулась прочь, демонстративно не став отменять свой приказ, лишь бросив на ходу «Запереться и ждать приказа. Депешу в казармы. Вызвать дежурную кентурию для охраны» бело–синему трио, все еще глупо хлопавшему глазами возле двери в кабинет.

– «Вы ее глаза видели? Она же полностью сумасшедшая, сэр» – скороговоркой пробасил кто–то у меня за спиной. Похоже, что пример Легиона сказался и на Гвардии, офицеры которой могли свободно высказывать свое мнение командиру – «Мы что, так ее и отпустим?».

– «Ты знаешь почему так, капитан» – донесся удаляющийся голос командора – «И накрепко запомни этот взгляд – так смотрят те, кто уже убивал, и готов вновь начать это делать, по–настоящему. Запомни и сделай выводы, иначе никогда не станешь майором».

«Отдел Межминистерского Взаимодействия» – гласила вывеска на неприметной двери. И в самом деле неприметной, находившейся за поворотом коридора, практически в двух шагах от выхода на запасную лестницу, поэтому выглядевшую словно вход в подсобное помещение, а не в отделение одного из министерств. В целом, это было логично – где еще прятать то, что не должно привлекать внимания, как не на самом видном месте? Кого заинтересует скучнейшая и наверняка абсолютно казенная переписка между министерствами, способными много лет трепать друг другу нервы из–за пачки мелованной бумаги или десятка карандашей, когда неподалеку находятся кабинеты, в которых спрятаны военные тайны страны?

Признаться, психологические приемчики этого безрогого мерзавца начинали меня настораживать.

Что ж, следуя вольной или невольной подсказке командора, я добралась до этого места, о существовании которого даже и не подозревала. Теперь я могла бы вломиться туда, разнеся эту сраную дверь на кусочки, или ввалиться прямо через окно – но ничего из этого не потребовалось, ведь стоило мне приблизиться к двери, как она распахнулась, и я столкнулась нос к носу с такой же непримечательно–желтой кобылой, чья соломенного цвета шкурка находилась всего в двух шагах от одного из оттенков серого или грязно–зеленого цвета.

Кажется, время остановилось.

Возможно, это и покажется избитым приемом, с которым я познакомилась за чтением разных кобыльих романов во время заточения в госпитале, но в тот миг мне показалось, что именно это и произошло. Время тянулось медленно, словно неторопливо выползающий из баночки мед, позволяя мне охватить взглядом ничем не примечательный китель какого–то непонятного, то ли серого, то ли синего цвета, короткую кудрявую гриву густо–синего цвета, и даже охватить взглядом узкий, словно пенал, кабинет – настолько тесный, что было совершенно непонятно, как там помещалась его владелица, чье рабочее место за узким столом было практически похоронено под стопками разных бумаг, горы которых угрожающе нависали над явно неудобным креслицем, возвышаясь кое–где до самого потолка. Однако они показались мне слишком упорядоченными для того, чтобы считать, что владелица кабинета не справлялась со своими обязанностями – ровные, вытянувшиеся к потолку колонны бумаги были снабжены разноцветными закладками, а наличие труб пневмопочты и корзинок «входящие» и «исходящие» явно давали понять, что никаким авралом здесь и не пахло. Это был рабочий архив – из тех, где документы сортировались и сохранялись для немедленной выдачи адресату, а не пылились на полках в ожидании уничтожения по истечению срока давности.

Моей первой мыслью было скомандовать скрутить эту даму, чьи глаза вдруг стали очень широкими, а рот округлился, словно в попытке что–то произнести, или попросту закричать. Второй – что я должна была получить эти бумаги. Ведь именно в них, наверняка, я смогла бы найти доказательства злоумышлений этого сраного злого гения, окопавшегося в тени наших принцесс. Иначе зачем бы ей было пытаться так поспешно ретироваться из своего кабинета? Третьей…

Я дала себе две секунды на то, чтобы молча поглядеть на опешившую единорожку, прессуя ее тяжелым, немигающим взглядом. Потом протянула копыто и резким движением, с хрустом вырвала стопку папок у нее изо рта. И в завершение, изо всех своих сил шарахнула дверью, с грохотом, от которого с потолка посыпалась штукатурка, захлопнув ее прямо перед носом обалдевшей от происходящего кобылы. Судя по глухому звуку и последовавшему за ним шороху сотен бумаг, это отправило ее отдыхать под грудами бумажных завалов, а мысль об этом была встречена недобрым хихиканьем в моей голове.

«А ты учишься быть коварной, моя дорогая» – хмыкнула где–то внутри Найтингейл – «Этот командующий думал, что мы закопаемся здесь как мыши, и не будем ему мешать вести собственную игру. Теперь же ему самому предстоит нас догонять».

«Мне куда как далеко до этих ребят» – мрачно подумала я, спускаясь по лестнице. Сопевшая рядышком Госсип вновь напялила свой грозного вида шлем, поэтому выражения морды ее и остальных я не видела и, если честно, я не была уверена в том, что мне вообще хотелось бы его узнать. Однако они шли за мной, делали все, что я приказывала, и это было в тот миг единственным якорем, удерживающим меня от скатывания в пучину безумия, кипятком бурлящего в моей голове.

– «Госсип, собирай всех, кого сможешь и тащи в казармы» – выйдя на улицу, я лишь краем сознания отметила необычно пустынный холл здания, с момента постройки не знавшего, что такое сон. Исчезли даже охранники у дверей, оставив после себя конторку с пропусками, сиротливо покачивающимися на крючках. Будто предчувствуя крутую разборку, все причастные и непричастные разбежались, подобно тараканам, по дальним щелям, не желая попадать под горячее копыто командора и его присных, еще полусотня которых, оказывается, все это время была тут, под окнами штаба. Впрочем, нас почему–то не тронули и даже дали свободно пройти, провожая недобрыми взглядами, на которые Госсип и ее подчиненные посверкали глазами из–за забрал, ну а я – попросту проигнорировала. Все мое внимание было приковано к папкам, которые я листала, и чем дальше я зарывалась в эти листы, тем сильнее, быстрее и громче кружились мысли у меня в голове, превращаясь в настоящий ураган, с ревом бившийся в черепушке.

– «Мэм, вас опять попытаются арестовать» – она не спрашивала, а утверждала.

– «Знаю. Я иду во дворец. К принцессам» – остановившись, я вынула из седельной сумочки пузырек, из которого вытряхнула пилюлю, почти мгновенно растворившуюся на языке – «Там всем заправляет капитан дворцовой стражи, поэтому нет никакой разницы, приду я лишь с вами, или с полной кентурией – он попросту вытряхнет нас из дворца».

– «Пусть только попробует, мэм!».

– «Даже пробовать не станет. Просто вылягает, и все. Он не наивный дуболом вроде Шайнинг Армора, миндальничать не станет. А нам нужно ударить быстро и сильно. Насмерть, в идеале».

– «Все настолько серьезно, мэм?» – повернула ко мне слепое рыло забрала пегаска. В ее голосе я впервые услышала сомнение и неприкрытый трепет – «Это же дворец, мэм».

– «Все очень серьезно, Госсип. Вот тут собраны документы, которые приведут на каторгу всю верхушку Легиона. Этот ублюдок уже не рискует бить по мне в открытую, поэтому все это время гадил втихую, из–за угла, пытаясь ослабить тех, кто меня поддерживает. И теперь он собирается одним махом избавиться от всего, что заставляет пони считаться со мной. Со всеми нами».

– «Значит, на нас сшили фальшивое дело?».

– «Нет, Госсип. Все факты абсолютно правдивы» – остановившись в небольшом переулке, я без сил опустилась за столик крошечного кафе. Очередная пилюля выскользнула из горлышка пузырька, но я даже не ощутила ее недовкуса, когда та растворилась на языке – «Но они подобраны таким образом, что, при должной юридической акробатике, превращаются в обвинительный приговор».

– «Я даже не представляю, как такое может быть» – с сомнением покачала головой пегаска, переглянувшись со своими подчиненными – «Правда же не может быть ложью…Так?».

– «Ты летишь мимо оврага, на краю которого растет дерево. За его ветки цепляются жеребята. Кого из них ты спасешь?».

– «Обоих, мэм!».

– «Ветки слишком далеко друг от друга. Они почти соскользнули. Дно далеко».

– «Тогда я схвачу одного, и сразу же брошусь за другим, мэм!» – твердо ответила кобыла. Ее подчиненные согласно кивнули, и… буквально сели на задницы, услышав мой негромкий, но злобный ответ.

– «Второй жеребенок соскользнул и разбился. А тот, которого ты спасла, оказался твоим родственником. Вроде бы ты герой, который делал все возможное для спасения… Или не очень? Факты говорят за тебя – ты пыталась и делала все возможное. Но если немного сместить акценты и выпятить некоторые подробности, то окажется, что ты действовала исключительно в шкурных интересах, спасая своего родственника, и даже не подумала броситься за другим бедолагой».

– «Мэм! Это же не правильно! Это же…».

– «Ага. Никакого вранья. Понимаешь?» – мои копыта проскрипели по гладкой поверхности стола, издав мерзкий, терзающий уши звук – «Голые факты, правдивые, как слеза жеребенка. Но вот то, как их объяснят окружающим, сделает тебя или героем, или злодейским злодеем. И при этом – никакого вранья. Даже если вскроется то, что обвинявший тебя не совсем честен и бескорыстен, то что ж – он просто пытался докопаться до правды, и как знать, не был ли он в чем–то прав?».

– «Это ужасно, мэм! И в этих бумагах написано вот такое про всех принцепсов?».

– «Для начала – про них. Потом и до остальных дело дойдет. И все для того, чтобы побольнее меня зацепить. И именно поэтому вы отправитесь в казармы, соберете всех, кто разбросан по городу, и будете ждать сигнала, или прибытия Хая. Он знает, что делать».

– «И вы опять хотите рискнуть всем сами?» – недовольно пробурчала Госсип, хлеща воздух хвостом. Похоже, этот небольшой пример здорово выбил ее из колеи.

– «Нет. Я всего лишь собираюсь сделать то, что должна была сделать давным–давно. Один на один».

Поколебавшись немного, пегаски вспорхнули, и пропали в светлеющем небе. Мне тоже было пора – к двери кафе подошла его хозяйка, с недоумением покосившись на столь раннего посетителя.

– «Делай, что должно» – прошептала я, салютуя ей опустевшим флаконом, содержимое которого махом вытрясла себе в рот – «Уходить нужно с музыкой. И пусть под нее попляшут те, кто считал марионетками остальных!».

– «Опять она».

Пробраться во дворец оказалось не так сложно, как я полагала. Воспользовавшись задними воротами, я молча кивнула стоявшим на страже гвардейцам, после чего сердито поперла вперед.

– «Опять шум поднимет».

– «Ага. Вон, глаза опять бешеные».

Услышав краем уха удаляющиеся голоса, я фыркнула – вместо того, чтобы прятаться, красться на мысочках копыт и вообще, вести себя как образцовый шпион, я просто приперлась с черного входа, с пыхтением преодолев облагороженный косогор, пересекла мостик, поискав глазами на глади канала фигуру своей розовогривой подруги, после чего с чувством потрясла зажатыми в зубах документами перед зевающей стражей.

Все как обычно. Ничего нового. Все это повторялось вот уже несколько месяцев, день изо дня.

– «В канцелярию?».

– «Ухум» – пояснять, что в канцелярию, но не совсем королевскую, я сочла излишним. Ожидавшие разводящего караула, гвардейцы поеживались под своими доспехами – я прекрасно знала это ощущение жесткой расчески, проходящейся по оголенным нервам ближе к утру, когда мозг, получив могучий пинок от гипоталамуса, вроде бы встряхивается ото сна, но при этом нормально функционировать уже не способен, мечтая лишь о теплом душе и мягкой подушке. Именно поэтому я не стала ждать ни полудня, ни оживленного вечера, а пришла рано утром, аккуратно за десять–пятнадцать минут до развода, когда все мысли неподкупной и неусыпной стражи были лишь о том, как побыстрее спровадить куда подальше мелкую пятнистую скандалистку, готовую долго и нудно препираться с ними до Третьего Пришествия Найтмер Мун.

Маленькая хитрость для тех, кто в теме и вообще для своих. Зато сколько пользы…

Идя по аллеям просыпающегося парка, я невольно ускорила шаг. Кроны деревьев шумели над головой, роняя редкие листья, но шум внутри моей головы становился все громче и громче, постепенно заполняя мою черепушку блеском и грохотом сотен мыслей, хаотично сталкивающихся друг с другом. Цель? У меня не было цели, только путь и финал, в котором прольется кровь. И даже если мне придется разобрать по кирпичику все это здание, выстроенное на задворках дворца, я все равно намеревалась уйти из него с головой возомнившего о себе непозволительно многое земнопони – или не уйти вообще. Мои товарищи столько сделали для меня, не прося ничего взамен – неужели я не смогу отплатить им тем же и столь же тайно, не требуя к себе какого–то особенного отношения?

В конце концов, у меня и этого ублюдка накопилось друг к другу немало счетов.

– «Мисс Битсипенни, ваш шеф еще здесь?» – осведомилась я, стремительно врываясь в приемную кабинета Стил Трэйла. Прогрохотав копытами по залам Аналитического Отдела, я вломилась в высокую дверь, едва не отбив себе плечо о тяжелую деревяшку лишь для того, чтобы обнаружить еще одну закрытую дверь и приемную перед нею, с неизменной кобылой средних лет за конторкой.

– «Он не принимает. Потрудитесь покинуть помещение».

– «Ничего страшного, я подожду» – усевшись на стульчик с изогнутыми ножками, я положила на соседние обнаженный меч, тяжело поглядев на пони за конторкой – «У нас с ним накопилось друг к другу слишком много вопросов».

– «Мистер Трэйл не принимает. Ни сейчас, ни когда–либо еще, мисс. Вы нарушаете закон, поэтому постарайтесь побыстрее покинуть помещение до того, как за вами подоспеет стража дворца».

– «В правилах сказано, что без приглашения и записи ваш шеф никого не принимает. Но там нигде не написано, что я не имею права тут находиться».

– «Это режимное учреждение. Посторонним тут не место».

– «А я не посторонняя, знаете ли».

– «Мне вызвать дополнительную охрану?» – так же холодно поинтересовалась секретарь. Я заметила, как ее копыто скользнуло под стол и несколько раз потянуло за какой–то шнурок, змеившийся вдоль ножки стола.

– «Вызывайте. Как бы то ни было, я дождусь Трэйла, пусть придет хоть вся когорта дворцовой гвардии во главе с капитаном. Это будет даже забавно…» – оскалившись, я прошуршала хвостом по клинку, отозвавшемуся приятным позваниванием – «Посмотрим, что он мне скажет. Быть может, тогда придется побеспокоить Их Высочества? Кто знает… Как там сказано в Эквестрийском Судебнике – «…каждый имеет право обороняться и защищать свою жизнь, благополучие и здоровье от любого, кто на них посягнет?». Так вот, если ваш шеф решил, что сможет бить меня исподтишка, то закон оставляет за мной право так же бить его до тех пор, пока у него кишки из ноздрей не полезут! А если вы, blyad, начнете мне тут ныть про равноценность понесенного и нанесенного ущерба, я просто пройдусь по вашей норе и превращу половину всех сотрудников в инвалидов, после чего сама же организую комиссию, как ваш шеф, blyad, разогнав их по домам, на иждивение родственников! Вот, чувствую, будет вам всем равноценность, равенство и справедливость для каждого!».

– «Вы невменяемая» – твердо сказала кобыла, копыто которой вновь неторопливо скользнуло под стол, вдоль бедра. Интересно, она сама хоть понимала, что я вижу все, что происходило под этой конторкой, скрывающей скорее меня от нее, чем наоборот?

– «А вы, blyad, дипломированный психиатр, чтобы это утверждать?» – оскалилась я, резким движением копыта отирая влажный рот. Стряхнув с него какую–то желтоватую пену, я цапнула лежавший на стульчиках Фрегорах, и намекающе прикоснулась к его лезвию другой ногой – «Не важно. В конце концов, у меня даже справочка имеется. Но не стесняйтесь, дорогая, похвастайтесь тем, что у вас там припасено! Вдруг у меня длиннее? Неудобно получится как–то».

Нога пони остановилась и, спустя миг, осторожно вернулась на место.

– «Скраппи!».

– «Черри? И Скай с вами?» – услышав звук открывающейся двери, я обернулась, увидев входящих в приемную легионеров, за спинами которых маячили черные доспехи дуболомов Твайлайт Ская – «Отлично! Вас что, уже на прием к этому важному земнопони приволокли?».

– «Раг, тебе придется сложить оружие…».

– «Сэр, мы кажется договаривались?» – сердито зашипела на него Черри, медленно подходя ко мне и контролируя каждый свой шаг. Интересно, чего это она так осторожничала?

– «Скраппи, ты меня слышишь? Ты меня узнаешь?».

– «Конечно. А почему возник этот вопрос?» – мотнув головой, я отплюнулась от чего–то, пузырящегося в уголках губ, и немного мешавшего говорить.

– «Просто ты выглядишь так, словно собираешься на меня наброситься и сожрать, как тех бедолаг грифонов».

– «Я? Что за ересь, Дроп?!» – обалдело прохрипела я, опуская меч, чей клинок уже подрагивал в отставленной для удара ноге. И когда я вдруг успела встать в Третью стойку Готовности? Я же только что сидела на стуле!

– «Нет? Вот и хорошо. Скраппи, нам нужно идти».

– «Куда? Нет–нет–нет, Черри! Мне нужно сюда, на прием к этому важному земнопони!» – убежденно заявила я. Мозг кипел, просчитывая варианты, просчитывая пути решения, и останавливать этот процесс я не хотела. Уже не могла – «Видишь? Документы. Я их из штаба забрала. Этот лошак их подсунуть на подпись хотел, в канцелярию – видимо, кто–то у него там есть на подсосе. Теперь осталось только с этим ублюдком увидеться, и…».

– «Скраппи, он не придет».

– «Ну, рано или поздно он все же появится. И тогда мы с ним поговорим. Ох и поговорим».

– «Он не придет. Он остался на докладе принцессам. Я узнавала. И он знает, что ты его ждешь».

– «Черри, если мне потребуется ждать тут его до скончания времен – я буду ждать. Если понадобится вытащить за яйца из тронного зала – я вытащу его прямо с доклада нашим принцессам. И если мне придется обрубить ему все выступающие части тела – я сделаю это, Черри. Ради вас. Ради всех, кто остался. Ради Легиона».

– «Скраппи, они уже знают» – мягко произнесла белая пони, осторожно опуская мою ногу с зажатым в ней мечом – «И точно тебе говорю, он не придет».

– «А, не придет? Тогда я пойду за ним!» – радостно ответила я, от обуревавшего меня энтузиазма едва не выпрыгивая из копыт – «Где он, говоришь, на докладе? В большом, малом или приемном зале?».

– «Раг, даже не мечтай попасть во дворец!» – твердо заявил Скай, отстраняя Черри и перегораживая дверной проем своим телом, закованным в черный доспех хранителя тела – «Ты останешься здесь!».

– «То уходи, то не уходи…» – я задумчиво почесала за ухом, быстро двигая ногой, словно лапой. Окружающая действительность все быстрее и быстрее вращалась вокруг меня, превращая весь мир в безумную, сверкающую карусель – «И после этого они называют меня сумасшедшей?».

– «Хорошо, Скраппи, мы пойдем. Только я с тобой пойду, ладно?» – очень терпеливо произнесла Черри. Откуда она здесь взялась? Стоявшая передо мною пегаска медленно двигалась вокруг меня, кружа, словно охотящаяся акула, то появляясь, то удаляясь в разные стороны, заставляя меня крутиться туда и сюда в попытках не спускать с нее глаз. Увы, удавалось это плохо, хотя сама по себе ситуация была довольно забавной – «Вот, пойдем. Осторожно, не торопись».

– «Слушай, не отвлекай меня от дела!» – ощущая, как ухмылка превращается в какой–то оскал, я непроизвольно отплюнулась, утирая рот дрожавшей ногой, никак не попадающей мечом в ножны – «И не ходи вокруг, хорошо? А то у меня голова уже закружилась!».

– «Я стою. Это ты кружишься зачем–то».

– «Ага, рассказывай… Скай! Скаааай! Давай, пошли! Нам еще в тронный зал топать!».

– «Скраппи, ты пойдешь со мной, поняла?» – уже гораздо тверже ответил мне голос Черри. Или Блуми. Моей Блуми, которая находилась в этот момент далеко–далеко, в городе на побережье озера. Или моря? Не важно. Все это было не важно, хотя ухо, за которое меня ухватили и куда–то потянули, ощущалось очень реальным – как и зубы, прикусившие мою плоть – «Вот так. Раз–два, три–четыре. Левой, правой, раз–два–три!».

Почему я дала себя увести из этого особняка? Наверное, потому, что пространство вокруг меня понемногу превратилось в настоящую карусель, крутясь и переворачиваясь, отчего меня начало понемногу тошнить. Голоса раздавались вокруг, слева и справа, сзади и спереди, то появляясь, то вновь отдаляясь и искажаясь, подобно отражениям на воде.

«Звезды, отраженные в поверхности ночного пруда».

– «Раг, ты идти вообще можешь?».

– «Придется нести. А куда?».

– «Работай крыльями, а не ртом, легионер!».

Плыть в воздухе было приятно. Словно лежишь на огромной подушке, или на надувном матрасе, покачивающемся на волнах. Теплая вода исходит паром, от которого трудно дышать. Кажется, начинается зима – иначе отчего так холодно и тяжело дышится, а грудь сдавливает тяжелая, мягкая лапа? Вокруг мелькают крыши, улицы, потом опять крыши и большое, круглое окно, через которое нас проглатывает полумрак, нарушаемый теплым светом висящих на цепях фонарей.

Это взаправду, или мне попросту снится?

– «А я тебя вижу» – поднимая голову, промычала я, наводя расползающиеся в стороны глаза на сидевшую напротив кобылку, с интересом таращившуюся на меня в обнимку с каким–то блокнотом, в котором она то и дело отмечала что–то длинным карандашом.

Подозрительно знакомым таким, золотым карандашиком.

– «Эээээй! Это мое» – попробовала было возбухнуть я, но очень вяло. Тело казалось куском расплывшегося желе и плевать хотело на любые запросы из головы, наполовину игнорируя их, наполовину отвечая какой–то форменной белибердой.

Иначе с чего бы мне ощущать себя мертвецки пьяной, в компании своих самых лучших подруг, да еще и в Кафе?

– «Мне кажется, или нужно еще?».

– «Я не могу сказать точно… Кто–нибудь следит?» – белый единорог с рано поседевшей гривой. На бедре – перечеркнутый красный крест и сердце. Познакомились в камере, куда он попал перед отправкой в Обитель. Осматривал жеребят. Санни описался, а Берри решила его покусать.

– «Харт Кросс! А я к тебе сегодня заходила!».

– «Кхем. Я так и понял, знаешь ли. Ну, и остальные сотрудники госпиталя тоже. Знаешь, сколько будет стоит ремонт?».

Утро или день? Народу не много, столики полупусты. Но ни один из тех, что был занят, не привлекал такого внимания, как наш.

– «Я на всякий случай еще принесла».

– «Это какой уже по счету кувшин? Третий?».

– «Не знаю. Но мистер Кроп сказал что обязательно все посчитает, и любезно предоставит нам счет».

Передо мной появился новый стакан. Высокий, для сидра, с восемью гранями. Толстое стекло необычного цвета – оранжевое, словно вобравшее в себя всю теплоту летнего солнца. Еще несколько стояли тут же, рядом, окрашивая поверхность стола во все цвета радуги.

– «Чер–ри, што ты делаешь?» – несмотря на легкую дизартрию^[22], голова работала как часы, пусть и опутанные паутиной и погруженные в липкую патоку. Карусель превратилась в покачивание лодки, калейдоскоп светлых пятен стал мордами приятелей и друзей, о чем–то негромко переговаривавшихся напряженными голосами. Тошнота пропала и казалось, что жизнь начинала понемногу налаживаться – «Ты же обещала, что мы снова споем, как раньше».

Белая подруга уже ускакала в сторону бара, откуда желтыми пятнами мерцали гляделки Кропа Шедоу. И зачем мы вообще забрались в Кафе? Я же должна идти убивать этого гнусного земнопоня…

И главное, кто будет платить за этот банкет?

– «У Легата есть копыта, и крыло из–за плеча!

Можно топать, можно клопать, инфернально хохоча!».

– «Скраппи, ты просто ужасна» – попытка выдать что–нибудь экспромтом не задалась. То ли перевод на эквестрийский хромал, то ли голос подвел, но стоявший рядом Кросс нервно передернулся, а сидевшая напротив Аша подавилась молочным коктейлем и выронила карандаш. Вернувшаяся с подносом Черри сердито зыркнула на меня, после чего поставила на стол еще одну батарею стаканов, которые не менее ловко наполнила из принесенного кувшина выдержанным, холоднейшим сидром – «А теперь пей. Это уже… четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… девятнадцатый будет. Синс, вы записываете?».

Забавно, но сам по себе сидр не был холодным – чуточку ниже комнатной температуры. Но, попадая в рот, он вдруг превращался в струю долгожданной прохлады, проходящейся по иссхохшему горлу и пищеводу, подобно мягкому хвосту, на излете задевая измученный мозг. Закуски на столе почему–то отсутствовали – пони вообще не закусывают, кстати, а мешают алкоголь со льдом или соками, делая пунш или коктейли.

Маленькие четвероногие извращенцы.

– «Не понимаю, как можно пить вот так, да еще и каждый день...» – передергиваясь, пробормотал Кросс.

– «Вот и нечего рассуждать о вещах, в которых нихрена не понимаешь. Прозит!» – буркнула я, в несколько глотков опустошая бокал сидра, веселыми пузырьками ударивший меня в нос – «Эхххарашо сидим! Но скучно. А кстати, што мы вообще тут забыли?».

– «Ну, все дело в том, что когда мы прилетели к тому зданию какого–то закрытого госпиталя вы начали кричать что туда не пойдете. Утверждали что там живут вампиры–копрофаги, которые всасывают в вас кровь и навоз» – привычной скороговоркой пояснила Аша, отрываясь от своего блокнота, в котором делала очередную пометку каждый раз, когда я оставляла очередной опустевший бокал. Наверное, следила, чтобы я лишнего не перебрала, или чтобы мы в бюджет уложились. Какая все–таки приятная кобылка… – «Вы так шумели, что оттуда вышел врач, чтобы узнать, что вообще происходит. Ну, и поэтому он теперь здесь, вместе с нами».

– «Серьезно? «Всасывают?». Что это за слово такое вообще…».

– «Не знаю, мэм. Но вы утверждали, что все именно так и происходит. И при этом все время показывали на него».

– «Не могу утверждать, что мисс Раг совсем уж не права» – почесав себя за ухом, грустно поджал губы Харт Кросс. Потянувшись к бокалу с сидром, он почему–то решил его не трогать, и снова глубоко вздохнул – «Возможно, я бы и сам не поверил в существование таких ужасных существ, если бы не видел нескольких у себя дома. Каждый ляганный вечер».

– «Вооот! А ты не верила. Тем не менее, наука сказала свое веское слово. Такшто – за науку!» – провозгласив тост, я вновь забулькала сидром. Он притуплял мысли. Он не давал думать. Он замораживал память. Он… он помогал – «А тут–то мы как вообще оказались?».

– «Ну, вы сказали что у вас срочное дело, и вам срочно нужно попасть во дворец, чтобы там кого–то убить. А потом префект сказала, что перед этим нужно непременно выпить, потому что тогда меньше дадут, а этот ресторан как раз по пути. Поэтому мы здесь».

– «Ну, раз Черри предложила…» – протянула я, подхватывая очередной бокал. На этот раз зеленый, отчего пузырящийся в нем сидр показался мне несколько нездоровым на вид – «Кстати, а где мой меч и доспехи?».

– «Вы были только с этим мечом, мэм» – бросив обеспокоенный взгляд на собравшихся вокруг меня пони, Аша старательно засемофорила кому–то глазами.

– «Жаль, он же может себе помощников найти... Значит, будет резня. Что ж, судный день настал! Улыбка – лучшая броня!».

– «Да–да. Как скажешь» – сварливо буркнула Черри, выхватывая у меня один граненый стакан, и сразу же подсовывая другой – «Ты не отвлекайся, хорошо? Кстати, это уже какой по счету будет, сэры?».

– «Я сбился» – беспомощно развел копытами Харт.

– «Четыре с половиной кувшина» – потрясла блокнотом серая земнопони, взволнованно глядя на меня четырьмя разноцветными глазами – «Мэм, скажите, сколько перед вами копыт?».

– «Тольк отрезнных? Или считая которые к телу еще прикреплены?».

– «Ээээ…».

– «Это шутка, похоже. Шутка ведь, правда?» – пробормотал Кросс, пряча в сумку какой–то пакетик из крафт–бумаги^[23], которую я опознала по характерному грубому шуршанию и коричневому цвету. Один только вид ее сразу же навевал воспоминания о продолговатых пакетиках для инструментов, которыми пользовались врачи – «Дамы, я считаю, что план нужно признать ошибочным, и заканчивать этот абсолютно антинаучный эксперимент, превратившийся в вульгарную попойку».

– «Простите, какой эксперимент?».

– «Вы сами сказали, что это может сработать!».

– «Я всего лишь предположил. Вы хоть понимаете, что это месячный запас для всего отделения был? А она только глазами лупает, и вливает в себя все больше и больше».

– «Э–эй, вы же знаете, что она вас слышит?» – робко поинтересовалась Синс.

– «Два наряда в штрафную кентурию, легионер Синс» – разглядывая на просвет зеленый, словно молодая травка, бокал, пробурчала я, не отрывая взгляда от граненого стекла. Было что–то необычайно притягательное в его глубине, похожей на маленький кусочек морского дна, скрытый от взглядов толщей воды – «Ты мешаешь Легату подслушивать».

– «Но…».

– «Четыре наряда. Жаль, что ты так поздно к нам пришла – всего полгода назад штрафники эту вашу Цистерну от говна очищали, копытами. Там был сортир, если что».

– «Оу! Поняла! Простите, мэм!».

– «Скраппи, ты уже дошла до кондиции?» – наконец отвлеклась на меня Черри, устав спорить с Хартом.

– «Ага» – мне с ней спорить тоже не хотелось. Вялость, расслабленность накрывали с головой – «До полнлнй… понл… Дполнойкрочегвря!».

– «Смеетесь?» – сердито глянул на Черри врач, после чего повернулся ко мне, впрочем, не приближаясь, как делал весь этот день – «Раг, давайте пойдем в госпиталь? Хорошо? Сделайте мне такое одолжение. Я вам целую шоколадку пропишу».

– «С орехами?» – с подозрением осведомилась я, подозревая, что меня хотят уж слишком задешево купить.

– «С орехами».

– «И вот прям там ее мне и дадут?».

– «Прямо там. У меня есть одна, в сейфе».

– «Нуууу… ладно. Пойдем».

– «И что, это вот все?!» – охренело уставилась на меня Черри, словно я отрастила себе заново крылья, или один–единственный рог – «Так какого конского редиса ты там устроила этот концерт?!».

– «Эй, я испугалась!».

– «Знаешь, «просто испугавшиеся» кобылки не разносят вдребезги пол–этажа! Просто испугавшиеся кобылки не выдергивают из земли фонарный столб, и уж точно не завязывают его узлом на дверях госпиталя!».

– «Что за бред? Признавайся, что ты такое пила? Я тоже этого хочу, и побольше!».

– «А ты признавайся в том, что просто хотела напиться!».

– «А ты мне обещала попеть! И вообще, это ты предложила. Все слышали».

– «Ах ты...» – звонкая затрещина вышедшей из себя пеагски заставила мою голову мотнуться как маятник. За нею последовало и тело, в результате чего я вся, целиком, упала на сиденье дивана, а оттуда скатилась под стол, где и осталась лежать, глупо хихикая под протестующие стоны Кросса – «А ну, вылезай сейчас же, пятнистая алкоголичка!».

– «Kote!

Kandosii sa ka'rta, Vode an!

Equestrica a'den mhi, Vode an!» – откашлявшись, взяла я первые ноты. Весь мир вокруг начал покачиваться в своем приятном ритме, и я ощутила, как качаюсь вместе с ним, пока чьи–то копыта пытались вытащить меня из–под стола.

– «Скраппи, немедленно вставай!» – сердито шипела мне Черри, выцарапывая меня из моего уютного, теплого, темного убежища.

– «Уже вряд ли» – подняв и отпустив мою вяло трепыхавшуюся конечность, покачал головою Харт Кросс – «Но какая резистентность! Скорость разложения и замещения метаболитами опасных для организма веществ просто поразительные!».

– «Bal kote, darasuum kote,

Jorso'ran kando a tome.

Sa kyr'am nau tracyn kad, Vode an!».

– «Скраппи, вставай немедленно, или я буду пинать твой круп до самой больницы!» – прошипела белая пегаска, дергая меня то за одну, то за другую ногу – «Скраппи, ну пожалуйста!».

– «Motir ca'tra nau tracinya.

Gra'tua cuun hett su dralshy'a.

Aruetyc talyc runi'la solus cet o'r».

Мир вокруг кружился и вертелся, заодно и качаясь с боку на бок, как лодка, попавшая в водоворот. Мне было хорошо – так, как не было очень давно. И пусть чьи–то копыта тянули меня по полу за ноги, подозрительно гнувшиеся во все стороны, как резиновые ленты, я продолжала голосить, не собираясь прерывать начавшееся веселье.

– «Kandosii sa ka'rta, Vode an.

Equestrica a'den mhi, Vode an!».

Я глупо хихикала, глядя на озабоченные морды пони, крутившиеся передо мной. Где–то там, в вышине, темнели своды готического потолка, и эта темнота ширилась и росла, пока наконец не охватила все вокруг.

Я так и продолжала глупо хихикать, пока наконец не погрузилась в эту мягкую, теплую, как колыбель, темноту, вобравшую в себя все мое существо.

Болело все. Болела голова, большая часть которой превратилась в расплавленный сыр, сонно побулькивающий раскаленными газами, вырывавшимися из его глубины через появляющиеся, и исчезающие гейзеры, и медленно сползающий в другую ее часть, где царила полная засуха, по сравнению с которой любая пустыня казалась глубочайшим из всех озер. Болело тело, каждой шерстинкой ощущая перекатывающуюся по нему боль, болели зубы, и копыта, и крылья, и даже волосы в носу – они тоже болели, поэтому мне было проще сказать, где боли не было, ведь не было этого места, которое бы не ощущало тягучую, выматывающую, выпивающую все силы боль. Даже на стон сил абсолютно не было – просто потому, что я опасалась почувствовать боль даже от такого простого движения, как попытка сглотнуть. Но сделать это пришлось, и столь нехитрое действие вызвало к жизни почти слабый, почти неслышимый стон, когда иссохшее горло все–таки дернулось, мучительной пыткой сухих пластов песчаника напоминая о лившихся по нему водопадах воды. Или сидра – я вспомнила сидр, кувшины которого изливались в разноцветные сосуды из алхимического стекла, и застонала еще отчаяннее, но никак не сильнее, ведь на это попросту не было сил. Словно в отместку, горло дернулось еще раз, и еще, заставляя меня передергиваться в жалкой пародии на движение, и пытка эта длилась так долго, что я уже не осознавала момент, когда вся моя жизнь, все существование превратилось в одно бесконечное страдание…

Но все же конец приходит всему, как пришел он и этому ужасу вместе с водопадом чего–то прохладного, кисло–сладкого, обрушившимся в мой зашипевший от сухости рот. Давясь и захлебываясь, я хватала ртом воздух вперемешку с мятным настоем не различая, что из них отравляется в горло а что в пищевод, мечтая наконец раствориться в этом потоке живительной влаги, и у меня даже хватило сил на то, чтобы не глядя протянуть куда–то вперед переднюю ногу, с неожиданной даже для меня силой схватившись за ручку кувшина, за которую я и держалась, пока не опорожнила оказавшуюся рядом со мною посудину, оказавшуюся довольно увесистой, о чем я могла судить по той боли, с которой она ударила меня по зубам, вырвавшись из–под разжавшегося копыта.

Впрочем, оно того стоило, на мой скромный взгляд в этот тяжелый миг.

– «Как вы себя чувствуете, миссис Раг?».

– «Хеммммххххссссс…» – не справившись со своим языком, я смогла издать только странные, шипяще–хрипящие звуки, назвать которые речью смог бы лишь самый фанатичный ксенолингвист. Попытка открыть глаза привела к тому, что я ощутила настолько болезненный и немилосердный удар, с которым что–то блестящее и несомненно острое, похожее на лучи обычного света, ударило по моему глазному дну, буквально вбивая глаза в черепушку, что я полностью отказалась от дальнейших попыток понять, где же я нахожусь, и без сил опустила приподнявшуюся голову, отдавая себя на растерзание невидимых палачей.

– «Я схожу за доктором. До его прихода постарайтесь не вставать, и никуда не уходить» – нет, надо мною явно издевались. В этом состоянии – вставать и ходить? Простая попытка приподнять голову приводила к тому, что я мгновенно извергла из себя то, что по какому–то недоразумению еще задержалось в желудке, не успев впитаться в пересохший организм, и уже не пыталась даже ворочать глазами, ощущая во всем теле тревожную, ноющую боль, лишь усиливавшуюся от того, что я пыталась просто о чем–то подумать. Казалось, она поселилась во мне навсегда, заставляя свыкнуться, смириться со столь жалким существованием, отчего–то будившем во мне тревожные воспоминания о какой–то темноте и нескончаемых криках, поэтому очередной взрыв громких звуков и яростный свет, резанувший по приоткрытым чьим–то копытом глазам, заставил меня закричать, вырывая из состояния болезненной полудремы, в которую я погрузилась на неведомо сколько минут, часов или дней. Время превратилось в величину абсолютно гипотетическую, исчезнув вместе с отключившимися биологическими часами моего организма, а вот осматривавшие меня фигуры, темневшие на фоне безумно яркого прямоугольника света, подозрительно напоминающего окно, напротив, были слишком реальными для того, чтобы я чувствовала себя в безопасности и комфорте.

Увы, похоже, эти слова теперь превращались для меня в какую–то давно забытую шутку из детства.

– «Доктор, разве она должна выглядеть вот так вот?» – встревоженный голос раздался над самым ухом, вбивая охапку длинных и острых спиц прямо в мой страдающий мозг, заставив не глядя выбросить в сторону переднюю ногу, ухватив что–то мягкое и теплое, поперхнувшееся очередным взрывом боли для моего несчастного серого вещества – «Скраппи, ты меня слы–ххххххххх…».

– «Что ж, двигательная активность возвращается, сухожильные рефлексы сохранены, мышечная сила даже выше обычного для послеоперационного периода…» – с едва заметной ехидцей прокомментировал чьи–то полузадушенные хрипы другой голос. По–видимому, его обладатель был либо добрее, либо просто умнее и потому держался на безопасном расстоянии от страдающей, несчастной кобылки, не позволяя схватить себя ни ногой, ни крылом, которыми я на пробу взмахнула в его сторону, мечтая ухватиться за что–то такое же мягкое, все еще извивавшееся в моем захвате.

Ах, да – крылья. Их у меня больше нет.

– «Как я уже говорил, моя дорогая, вы привыкли слишком вольно себя вести» – удовлетворенно произнес некто, судя по голосу, даже не пытаясь отобрать у меня добычу – «А они отвечают ударом на каждый удар. Надеюсь, в следующий раз вы прислушаетесь к советам компетентных пони до того, как подвергнетесь заслуженному наказанию».

– «Тииииихааааа…» – едва слышно выдохнула я, прижимая к щеке попавшее в мои копыта мягкое нечто. В ответ оно задергалось еще интенсивнее, но хотя бы уже не хрипело, не шипело и кажется, даже перестало дышать, когда я напрягла свою правую ногу, перекрывая кислород источнику терзавших меня звуков – «Не шуми, шволочь…».

В ответ до моих ушей донесся слабый звук, похожий на едва слышный писк воздуха, проходящий в слишком узкую для него щель не больше игольного ушка, но накатывавшая слабость и боль наконец победили, мутным потоком накрывая меня с головой, унося развалившееся на части тело куда–то далеко–далеко, за горизонт, оставляя лишь бесконечное «сейчас», наполненное шорохом черного песка.

«Бам–бам–бам» – грохотали барабаны в ночи. Далекий гул тамбуринов сочетался с дробным стуком там–тамов.

«Бум–бум–бум» – он звал вперед, через черную сельву, под светом кровавой луны.

Я почувствовала страх.

Рев огласил волнующееся черное море. Где–то там, под пологом черного леса, горели чьи–то глаза, горели первобытной жаждой убийства. Они следили за мной, где бы я ни была, куда бы ни шла или летела. Они всегда будут ждать меня.

Глаза и пасть, полная огромных зубов.

– «Пасть…» – прошептала я, содрогаясь от ужаса. Ощеренный рот, громадные клыки и ниточка голодной слюны, протянувшаяся между ними. Она ждала меня – «Пасть!».

– «Тише» – прогудел кто–то рядом. На мое плечо опустилось большое копыто, заставив испуганно дернуться в сторону, перебирая ногами словно испуганная лошадка, издав полузадушенное ржание–визг – «Тише. Здесь ничего нет».

– «Там… Там…».

– «Больше ничего нет. Пойдем» – стоявший рядом, Медоу ухватил меня за крыло, заставив развернуться на месте, хотя я и упиралась всеми ногами, страшась повернуться спиной к тому, что скрывалось под пологом сельвы – «Мы не принадлежим этому месту, и оно ничем не сможет нам повредить».

– «Ме–медоу?».

– «Идем» – как–то очень спокойно и терпеливо ответил страж, увлекая меня за собой. Его крыло развернулось, словно занавес отделяя меня от неподвижного леса в долине, над которой висела кровавая луна. Шаг, другой – ноги с трудом переступали по пыльной земле, вскоре покрывшейся обычной травой самого обычного луга. Ее становилось все больше и больше, пока она не поднялась выше моего роста, словно сказочный лес, волнуясь на неслышимом и неощутимом ветру. Лунный свет серебрился на концах высоких травинок, прохладой изливаясь на наши тела, когда мы шли по этому странному лабиринту, по протоптанным кем–то тропинкам, приходя то к какому–то дереву, то к примятой кем–то полянке среди высоких стеблей, то перепрыгивали через многочисленные ручейки, привлекавшие к себе сотни крошечных светлячков.

– «Медоу…».

– «Да, в этом и заключена работа стража. Служба стража. Стоять между пони и чудовищами, порожденными страхом» – ответил на мой невысказанный вопрос жеребец, когда мы наконец добрались до маленькой запруды, образованной слиянием нескольких ручейков, с деловитым журчанием обегавших большой, гладкий камень в центре крошечного озерка, образовавшегося у корней высокой плакучей ивы, чьи ветви, шелестя, впустили нас в этот природный шатер. Даже устроившись на берегу, прямо напротив камня, на который я забралась целиком, он возвышался надо мною на целую голову – «Раг, у нас ведь ребята думают, что ты не подвластна кошмарам».

– «Я? Значит, Графит не говорил…».

– «Он о вашей семейной жизни распространяться не любит. И вот к чему это привело» – запрокинув голову, он вдохнул затрепетавшими ноздрями ветерок, пронесшийся над нашими головами – «Вначале лечебница, затем настоящие кошмары. А ведь такого быть не должно, Раг. Стражи лишены такой пакости, как плохие сновидения – хотя бы наш сон спокоен и тих. Зато мы сталкиваемся с ними нос к носу, когда защищаем от них остальных».

– «Графит ведь тоже говорил о каком–то кошмаре, в котором был единорог с заклеенным ртом» – несогласно пробубнила я. Ужас, сковавший мое тело, понемногу отступал, и на его место приходило другое чувство, похожее на просыпающуюся злость – «Так что не все. Тем более, что я не страж, поэтому кошмары у меня регулярно. Уже много лет лечусь от них».

– «Знаю. Но нам было запрещено вмешиваться и помогать, как прочим пони» – ошарашил меня таким вот заявлением Медоу. Надо же, а я все гадала, чем же на самом деле заняты эти красавцы – «Графит пытался, но после того как его едва в них не затянуло, госпожа запретила даже глядеть в твои сны. Но теперь… Теперь тебе придется столкнуться с одним из них, пусть и не в одиночку».

– «Не поняла…».

– «Подробностей я не знаю. Это ваши дела между Госпожой и ее ученицей. Это повыше уровня ликтора стражи, как ты понимаешь» – с иронией откликнулся жеребец. Подняв светящиеся глаза, он обозрел стаи светлячков, танцующих над водой, и поднимавшихся все выше и выше, под самый купол шатра из шелестящих ветвей – «Я лишь должен сопровождать тебя туда, а не вытаскивать из твоего собственного… Кошмар в кошмаре – ты это вообще серьезно, Раг? Мне кажется, что даже для тебя это чуть–чуть чересчур».

– «Ты так об этом говоришь, словно я какая–то достопримечательность. Местная сумасшедшая какого–нибудь городка!» – фыркнула я, постепенно приходя в то растрепанное, взбудораженное состояние, которым, по словам окружающих, я отличалась всю свою сознательную жизнь – «Сон тем и отличается от реальности, что ты не можешь себя в нем контролировать, словно смотришь какой–то спектакль или фильм! Вот только дайте мне возможность управлять своим собственным телом, а не просто таращиться из его глаз, да какой–нибудь меч потяжелее – и вы узнаете, что такое настоящий кошмар!».

– «И ты еще спрашиваешь, почему на тебя делают ставки?» – иронично и совсем невежливо фыркнул грузный жеребец – «В каком–то роде ты и в самом деле местная достопримечательность. Зверушка–талисман. И как в моменты испытаний мы хватаемся за дорогие и привычные символы, так и сейчас пришло время тебе самой прийти на помощь другим».

– «Что? Графит в беде? Где он?!».

– «Уймись. При чем тут этот охламон? Он будет тут, но времени ждать его у нас нет» – осадил меня Медоу, опуская копыто на мою спину, отчего я прогнулась брюхом едва ли не до земли – «Это то самое место, куда ты постоянно пыталась засунуть свой любопытный бежевый нос. Как видишь, никаких гулящих кобыл, сидра и непотребств, которые ты мечтала тут отыскать. Так что с этого парня теперь причитается».

– «А где…» – на секунду опешила я, оглядываясь по сторонам. Склонившееся над водою дерево укрывало нас своими ветвями, но через просветы между ними я видела, как небольшая, аккуратная луна освещала бескрайние луга, покрывавшие спины пологих холмов, между которыми негромко бормотали что–то успокаивающее небольшие ручьи. Ночной ветерок играл с моей гривой, но лишь теперь я обратила внимание на то, что не ощущала никаких запахов в этом месте – ни свежести ветра, ни тяжелого запаха разнотравья, ни прохлады журчащей воды. Камень, на который я забралась, был слишком шершавым, трава при ближайшем ее рассмотрении казалась лохматившейся пряжей, и даже звезды, видневшиеся между листьями ивы, напоминали настоящие не более, чем серпантин – «Погоди–ка… Так это то место, куда могут попадать настоящие стражи, когда скрываются в этих ваших тенях?».

– «Можно сказать и так. Хотя у каждого оно свое, и каждый видит его по–другому» – вздохнул огромный страж, вместе со мной оглядывая окружающую нас картину. Мне вдруг показалось что все, что я видела нереальным, искусственным, представляется ему вполне настоящим, и просто недоступным моему убогому, увечному взгляду – «Все, что происходит между Госпожой и тобой, остается только между вами, и если с принцессой Селестией ты чувствуешь нечто, объединяющее всех пони, то с Госпожой все совсем по–другому. Это тайна, доступная только вам двоим. Это загадка, которую можно разгадывать сколь угодно долго, хоть целую жизнь, не боясь, что тебя обгонят другие. Вот почему сила Госпожи растет так медленно… Но ты же знаешь ее – она никогда не пожертвует красотой в обмен на массовость. Падение многому ее научило – но есть то, что не изменится никогда».

– «Да, вижу. И в самом деле красиво» – оглядываясь, согласилась я. Да, когда–то я начала бы критиковать все, что попалось бы мне на глаза. Когда–то чуть позже – сделала бы многозначительную мину «видали мы Диснейленд и побогаче». Но теперь я лишь с любопытством озиралась по сторонам, впервые попав в настоящую, всамделишную страну снов, сотканную магией вернувшейся принцессы для своих верных слуг, и что–то внутри меня мудро усмехалось, подсказывая, что такие вот фокусы вряд ли были доступны когда–то «настоящим» фестралам. Забавно, и как бы они восприняли вот такое вот подражание внешнему виду их исчезнувшего народа? Как память о прошлом – или как оскорбление чувств мертвых?

– «Ничто не дается задаром. Мои силы уже на исходе, Раг, и я не могу удерживать нас тут дольше. Приготовься – тебя призывает Владычица Снов. Исполни свой долг там, где не сможем этого сделать я, Графит или Фролик».

– «Фролик… Медоу, прости, что я не смогла. Не успела».

– «Помнишь Скрича? Случившееся с Фроликом так же сильно ударило по Госпоже» – кивнув, я сглотнула, вспомнив о могилке старого воина, до самого конца служившего своей госпоже, даже превратившись в страдающее чудовище – «Но благодаря тебе и твоей подчиненной, он хотя бы жив. Даже пытался зайти сюда – по старой памяти, наверное. Поэтому не вини себя раньше времени – я буду его искать, а еще позабочусь о твоем охламоне».

– «Спасибо, Медоу».

– «Будь сссильной, сссессстра» – закрыв на секунду глаза, я ощутила как поднявшийся ветер сорвал с места окружающее нас пространство, рассыпавшееся миллионами черных песчинок, пробежевшихся по моей шкурке, и унес прочь голос стража – «Исссполни сссвой долг!».

– «Я исполню!» – прошептала я, не открывая глаз и ощущая, как становится прохладнее воздух, как его стерильность уступает место кислому запаху кремня, а серебряное сияние в небесах сменяется на неживой, молочно–белый свет неподвижной, мертвой луны. Копыта по венчики погрузились в уже знакомый мне черный песок, зашуршавший от моего прикосновения, словно приветствуя и предостерегая – «Я исполню! Только позаботься о нем!».

– «В том нет необходимости».

– «Луна!» – распахнув глаза раньше, чем намеревалась, вскрикнула я, прыжком разворачиваясь на месте. Краем глаза я заметила что–то странное, прикрывающее мои бока, но в тот миг не сразу придала этому значение – «Это… Это не то, что ты думаешь! Правда!».

«Богини! Нахрена я вообще это произнесла?!».

– «О, неужели?» – голос принцессы, стоявшей прямо у меня за спиной, на гребне бархана, дрогнул от сдерживаемой иронии – «И в самом деле? И что же я должна обо всем этом думать?».

Взмахнув, темно–синее крыло, почти терявшееся в окружающей нас вечной ночи, величественно обвело половину горизонта, словно призывая меня обратить внимание на происходящее. Антрацитово–черный песок, состоящий из тонких чешуек графита, безбрежным океаном простирался вокруг нас, куда бы ни падал мой взгляд. Гребни дюн и барханов переходили в покрытые рябью равнины, посреди которых, недвижимо, возвышались могучие камни, постепенно сливавшиеся в гребни источенных ветром скал. Болезненный свет неприятно–желтой луны заливал их густым серебром, будто обточенные водою обломки исчезнувших цивилизаций, догнивающих в антрацитово–черной воде. Не выдержав какой–то странной вспышки стыда, объяснить которую не смогла бы ни тогда, ни сейчас, я плюхнулась на круп и опустив голову, уставилась на передние ноги, нервно переступавшие по уже знакомому мне черному песку. Я ощущала себя школьницей, в чьей комнате убирающаяся мать обнаружила целую стопку совсем не кобыльих журналов, в которых эти самые кобылы были представлены во всей своей кобыльей красе. Ну, и жеребчики – видела я, знаете ли, такую вот литературу, обнаружив в сумках своего благоверного несколько экземпляров «Сахарных Хвостиков», причем зачитанных почти до дыр.

– «Что ж, мы поговорим об этом позже» – мне стоило больших трудов взять себя в копыта, и спрятать эти копыта за спину, когда задрожавшие ноги начали рыться в песке, словно пытаясь спрятать в него несуществующие «плохие вещи». И только изменившийся вид крыла, которым я попыталась целомудренно прикрыться, вывел меня из этого странного состояния, в которое я погружалась все глубже и глубже, почти дойдя до той точки, когда хочется броситься на пол и забиться куда–нибудь под диван, даже не смотря на странные искорки, блестевшие в глазах Луны, которые можно было бы принять за сдерживаемый смех – «Сейчас же нам потребно иное. Прислушайся».

– «Ветер шумит» – я послушно навострила свои лопушки, но ничего, кроме заунывного шелеста и шума ветра не услыхала. Шум песка, с легким шуршанием разбивающегося о мои ноги, тоже был едва слышен, поэтому я непонимающе вскинула голову, удивленно глядя на наблюдавшую за мной принцессу – «Вообще ничего».

– «Это… нехорошо» – наконец, неохотно сообщила она. Чуть прикусив нижнюю губу, она смотрела то на меня, то на ближайшие скалы – «Быть может, мы сможем подняться и поглядеть с высоты?».

– «Тогда тебе придется меня везти» – я вытянула перед собой свой оголенный отросток, с отвращением глядя на лысое, похожее на куриное, крыло – «Увы, теперь я не летучая пони».

– «Ах, даже так? Увы, увы…» – не знаю, на что она вообще рассчитывала, поэтому пропустила набор банальностей мимо ушей, в то же время ни словом, ни взглядом, ни мыслью не позволив себе усомниться в том, что ей пришлось куда хуже – «Тогда побежали!».

– «Бегу» – покорно согласилась я. Все происходящее было похоже на какой–то дурной сон, не плохой и не хороший, в котором ты до утра бродишь где–то и делаешь что–то, не осознавая, для чего тебе, собственно, творить какую–то дичь, одновременно с этим осознавая какую–то необходимость в происходящем. Подтверждая свои слова, я прыгнула вперед и помчалась в сторону скал, краем глаза следя за грациозно скакавшей рядышком Луной, изо всех сил стараясь не давить лыбу от пришедшего в голову сравнения с грациозной жирафой – «Снова бегу… Опять бегу… Все еще бегу… А куда мы, собственно, бежим–то?».

– «Откуда мне же знать о том?» – признаюсь, что это заявление ошарашило меня даже покруче чем камень, на который мы наконец выбежали, и который под нашими копытами загремел, словно барабан. Плюхнувшись на задницу, я недоуменно уставилась на возвышающуюся надо мною принцессу, тщетно пытаясь найти на ее морде признаки испытываемого удовольствия от издевательств над бедной пятнистой кобылкой – «Прислушайся снова. Не медли, прошу!».

– «Хо–орошо…» – что ж, когда тебя просят о чем–то, стоит прислушаться, даже если это какой–нибудь сон. Но сколько бы я ни изображала из себя гибрид из настороженного локатора и слухового поста, расслышать что–либо необычное я не сумела. Даже здесь, в этих странных кошмарах, была своя жизнь, с которой я, раз за разом, постепенно знакомилась, пусть и издалека – «Охотятся. Скрываются. Передвигаются. Там вообще группа каких–то джав по песку шелестит…».

– «Значит, ничего необычного?» – как–то странно поглядела на меня мать. Вроде как с подозрением, но в то же время ее глаза загадочно мерцали, будто она и в самом деле хотела меня за что–то похвалить.

– «Да вроде бы все, как обычно…» – развела копытами я, совершенно позабыв свое правило никогда не произносить вслух ничего оптимистичного, за что тотчас же поплатилась, когда за нашими спинами раздались сухие щелчки падающих на скалы камней, потревоженных чьими–то лапами или ногами – «Хотя стоп. Что–то не так».

– «Берегись!» – вдруг воскликнула Луна, заставив меня вздрогнуть, от неожиданности кувыркнувшись на спину. Прищурившись от вспышки света, я не сразу сообразила, что она, буквально за доли секунды, поставила мощный щит, окруживший ее полупрозрачным пузырем цвета старого серебра.

Ее, но не меня.

– «Берегись? Кого бере… Аюшки!» – ойкнула я, когда на мою грудь опустились большие копыта. Или не копыта? Нет, точно, копыта – вот только вместо плоти, состояли они из чего–то, подозрительно напоминавшего засохшую пыль или обычный, а не черный, песок. Их обладатель, похожая на пони фигура, неведомыми силами скрученная и изуродованная до полной неузнаваемости, надрывно застонала, разевая пасть с отколотыми зубами, и этими самыми зубами попыталась откусить мне половину морды за раз.

– «Blyad!» – какой бы я ни была после всего приключившегося, какой бы слабой и ненужной себя ни ощущала после всех этих целительных сеансов сраного мозгопромывательского дерьма, тело еще помнило, каким сильным, собранным, закаленным несколькими годами ратных трудов оно было. Рефлексы сработали, и спустя миг в раззявленную пасть впечатались мои задние ноги, превращая голову нападавшего в вонючую пыль, облачком праха растворившуюся в неподвижном, жарком воздухе черной пустыни.

Что ж, Луна была права, и мы находились здесь не одни.

– «Я вот сейчас не поняла, это что вообще было такое?!» – с нарастающим возмущением зашипела я на странных существ, по одному, по двое и целыми группами появившимся из теней. Страха не было – лишь непонятное мне самой удивление даже не встречей с этими порождениями местной фауны а тем, что они вообще посмели показаться мне на глаза! Не знаю, откуда вдруг взялась такая вот уверенность, но поскольку все это было сном, пусть даже в него и проникла одна любопытная синекрупая вуайеристка, я решила не дергаться и подумать, какой еще урок решил преподать мне царственный аликорн, все еще озабоченно взирающий на меня из своего пузыря.

Хотя делать это было ох как нелегко – уж слишком реальным ощущалось все происходящее.

– «Тебе и в самом деле необходимо знать имена, гербы и кличи тех, кто осмелился противостоять тебе здесь?» – поинтересовалась она, отчего я вполне уверилась в том, что это какой–то урок или экзамен. Похоже, даже утратив интерес к игре в воспитание потомства, она так и не смогла (или не пожелала) оставить свои собственнические замашки, и я вдруг заинтересовалась, как же именно живется моим несчастным малюткам под игом двух тиранических аликорнов.

Даже трех, если вспомнить о разных психологических отклонениях Твайлайт, искренне уверенной в том, что знание принципов дискретной математики в столь юном возрасте еще никого не убило, а даже наоборот – вон, кем она была сама, и кем стала.

– «Конечно. В таком важном деле как это нельзя допустить оплошности или ошибки» – убежденно заявила я, ответив тиранической тиранше словами ее же собственных поучений. Кажется, это ее более или менее удовлетворило – «Раньше такой kherny тут точно не было!».

– «Действительно?» – вновь изогнула бровь в своей неподражаемой манере Луна, заставив меня отвлечься на раздумья, не сболтнула ли я чего лишнего, за что тотчас же и поплатилась, отлетая к дальней стене от размашистого удара чьими–то неестественно согнутыми ногами – «Что ж, вот тебе и ответ. Быть может, стоило у них автографы попросить?».

– «Издевайся–издевайся… толстый круп!» – простонала я, тряпочкой сползая по стенке. Этот удар и последующие, обрушившиеся на меня, вдруг показались мне чем–то нужным, чего я сама, того не осознавая, уже долго желала. Словно каждый из них выбивал что–то у меня из головы, чему я сама не могла дать названия, но ощущавшееся хрустальной паутинкой, опутавшей мозг. И каждый этот удар вырывал из нее большие куски, с нежным, печальным хрустом распадавшиеся сверкающей пылью.

Словно каждый удар освобождал меня от чего–то.

– «Что, прости? Боюсь, я не расслышала» – нет, она положительно издевалась надо мной! Или решила проучить за эту глупую эскападу, что я устроила, ломанувшись без подготовки, без поддержки и прикрытия в ее новую школу. Кстати, узнать бы, как она там – красивое все–таки здание было…

– «Эй, погодите!» – вскрикнула я, отталкивая от себя очередную скрученную фигуру. Когда–то это были пони, я думаю – копыта и обломки лысых хвостов вряд ли могли напоминать кого–то другого. Но даже видя эти страшные, искореженные тела, я чувствовала не ненависть, а сочувствие, сдобренное толикой страха. Не так ли давно я чувствовала себя точно так же, сгорая в том наполненном солнечной плазмой бреду, умирая и воскресая в бесконечном цикле страданий и боли? – «Я не могу! Не могу вот так вот… Они же страдают!».

– «Тогда помоги им» – вначале мне показалось, что надо мной издеваются, но нет – она была абсолютно серьезна, внимательно взирая на меня из своего пузыря. Быть может, было не слишком правильно называть таким простецким словом магический щит, один вид которого заставил бы предков пони биться в судорогах экстаза, но даже несмотря на домотавшуюся до меня толпу каких–то полумертвых, похожих на зомби существ я заметила, что ее окружал именно шар, а не полусфера, какую видела у самых мощных единорогов или даже Твайлайт.

«Сила единорога зависит от многого – в том числе и от его опыта» – вспомнились мне слова белой принцессы.

– «Как? Мне самой снилось, что я так же… Вот так вот…».

– «Единственно возможным путем» – с печалью, но твердо покачала головой Луна.

– «Но почему же нет другого пути?» – я не хотела причинять им вред, честно! Пусть я вся покрывалась мурашками при одном только взгляде на перекошенные, иссохшие рты, полные гнилых, обломанных зубов и мутные бельма, выглядевшие кусками куриных яиц, само тело начинало решительно протестовать против подобного унижения. Так что следующий любитель повыть над ухом и попробовать его после этого откусить, рассыпался кучкой пыли вслед за своей головой, которая разлетелась о скалы от лихой затрещины, которую оно исполнило практически на автомате, не спрашивая мнения глупой, погруженной в моральные терзания кобылки.

– «Так что ты там говорила про нежелание или невозможность?» – одобрительно, как мне показалось, выгнула бровку принцесса при виде эдакого слэм–данка.

– «Ни–че–го!» – зарычала я в такт ударам, которые наносила уже сама. Нападающие оказались не слишком и крепкими, начав разлетаться на пыль и рассыпающиеся по полу куски, когда я принялась колотить по воющим головам с целью обездвижить и допросить, но увы – они разлетались на части, рассыпались нормальным бурым песком, с шорохом уносимым в пустыню. Какой–то ненависти или злости я не испытывала – глупо было злиться на поникены, болванчики, которых создали для моего обучения, да еще и во сне. А вот высказать свое «фе» я не преминула, и начать решила издалека. С ударов по флангам, так сказать. Или по фланкам – «Круп, говорю, у тебя большой стал, как… Как комод. Как два комода. Как у Селестии, вот!».

– «Что?! Безумная! Как ты посмела?!» – вскинулась в своем шаре принцесса, порождая у меня не самые приличествующие моменту ассоциации с возмущающимся хомяком, упакованным в прозрачный пластиковый мячик для бега – «Пожалуй, приличествующее совершенному наказание тебе точно не повредит!».

– «Ага. Есть тут еще один, который спит и видит разные «наказания», аж подушки слюнями закапал!» – фыркнула я. Попытки отрывать у пылезомби конечности закончились ничем – проклятые штуки если не рассыпались от первого же рывка, то разламывались от любого удара, поэтому попытка воплотить в жизнь свои кровожадные мечты забить кого–нибудь оторванной у него же ногой провалилась, даже не вызвав у меня удивления тем, что я вообще могу мечтать о таком.

– «Сейчас не время для этого разговора» – ой, а что это мы так крылышком–то прикрылись? Меня, значит, смущать разговорами можно, а как только заходит дело о Ее Высочестве… – «Скраппи, не стоит ли уже остановиться?».

– «А? Что? Уже все?» – я несколько растерянно оглянулась, как–то упустив из виду, что уже какое–то время пинаю оставшиеся от нападающих холмики, поднимая в воздух быстро рассеивающуюся пыль.

– «Боюсь, что все, кто был послан за нами, закончились» – подтвердила принцесса, с легким звоном сбрасывая с себя щит. Его сферическая форма явно говорила о том, что опыта ей было не занимать, и она благоразумно ограждала себя от любого нападения с любой стороны. В два шага приблизившись, она коснулась копытом моего подбородка и, поднимая голову, заставила поглядеть ей в глаза – «Запомни, дочь моя: иногда, чтобы закончить чьи–то мучения, необходимо больше мужества и сил, чем для самой ярой из схваток. Но иногда только так можно вырвать душу из ужаса бесконечной, непередаваемой боли».

– «Да, я… Я понимаю» – прошептала я, по ее глазам поняв, что мы подумали об одном и том же. О смелой и самоотверженной пегаске, закончившей свои дни в объятьях непередаваемых страданий, от которых ее освободили мои копыта.

– «Что ж, это ценный урок для тебя» – искоса взглянув на то, что осталось от нападавших, Луна поджала губы но, пересилив себя, задала явно беспокоивший ее вопрос – «Но тем временем, я хотела бы знать – он и в самом деле…».

– «Уже потребовал купить пару костюмов горничных, извращенец!».

– «Ох, так он не забыл…» – выдохнула темно–синяя кобылица. Мне показалось, или она на глазах превращалась в практически черную? Однако я все–таки обманулась, и если мое настроение напоминало взъерошенного воробья, то Принцесса Ночи прекрасно контролировала свои эмоции, и следующий вопрос застал меня врасплох – «Так ты обмолвилась, что видела сны. Расскажи мне о них».

– «Да, видела. Один за другим, пока я мучилась, сгорая на палящем солнце» – передернувшись, я уставилась вдаль, на сливающийся с темнотой горизонт – «Мне снились ужасные вещи. Пони, роющиеся как голуби по помойкам огромного города. Пони среди каких–то странных, громадных существ. Одно из них подкармливало испорченным кексом Твайлайт Вельвет, в то время как маленькие Шайнинг и Твайлайт прыгали вокруг нее, словно воробьи, выпрашивая кусочек. Пони, дерущиеся с птицами и крысами за объедки. Пони, гибнущие от собак и других, странных шестилапых существ. Пони замерзающие, голодающие, несчастные. Вроде бы ничего страшного, ничего кровавого или жестокого, но пони – и они были такими бесполезными, такими беспомощными, такими… Такими…».

– «Шшшш. Все хорошо. Это нормально» – большое крыло накрыло мою голову, после чего смахнуло что–то мокрое с щек. На этот раз не было отупения или эмоционального тупика и я чувствовала, как горят глаза, словно кто–то невидимый неподалеку лихорадочно режет целые горы горького лука – «Несколько поздно, поэтому все протекает так тяжело. Да еще и так не вовремя...».

– «Нормально? Хочешь сказать, что каждый пони видит кошмары, сходит с ума и орет по ночам?» – шмыгнув носом, я недоверчиво уставилась на Луну, возвышавшуюся надо мной подобно статуе из черного оникса – «Нет? Тогда что это? Что со мной происходит?!».

– «Ты просто растешь, Скраппи» – мне показалось, что она хотела сказать что–то другое, но решила не выяснять, страшась получить ту самую правду, от которой сама, добровольно залезу на табуреточку, перед этим надежно закрыв дверь в кабинет – «Ты растешь и, как я уже сказала, это естественный, хоть и необычный для прочих процесс. Тебе необходимо сильной быть и терпеливой, на посрамление нашим врагам».

– «Врагам? Каким еще врагам? Кому вообще может быть интересно, взрослею я, или нет?» – от волны неожиданных загадок, обрушившихся на мою несчастную голову, и без того уже трещавшую по всем имеющимся швам, мне захотелось бегать кругами, стуча при этом о стены этой самой головой – «При чем здесь вообще я?!».

– «Каким? Не ведаю, признаюсь. Сие узнать должна ты у другой» – едва не пропела синекрупая угнетательница, вновь переходя на певучий старокантерлотский – «Что до врагов – о, что б они отдали лишь для того, чтоб нас остановить!».

– «Ладно. Поняла. Я глупая пони, поэтому сказать, что это не мое понячье дело, можно было бы и не так сложно» – остановившись, я плюхнулась на задницу, сжав в копытах многострадальную голову – «Ладно, что еще за чудовище мне нужно будет встретить, чтобы выполнить сегодняшний урок?».

– «Чудовище? Хммм, когда–то кое–кто сказал бы это слово, когда б зашла речь именно о ней» – хмыкнула принцесса. Кажется, мой невольный словесный пассаж заставил ее внутренне усмехнуться, углядев в этом что–то забавное для себя – «Но мы не уподобимся теням сих грубых пони и, право же, нам стоит поспешить».

– «Меня пугает этот словесный туман» – насторожившись, я испытующе уставилась на Луну – «Что случилось? И с кем? Кому нужна помощь?!».

– «А что подсказывает сердце?».

– «Ничего. Только… только тревогу. Но и она возникла после твоих слов» – прислушавшись к себе я вскочила, и принялась мерять шагами скалистую площадку – «Нет, ничего особенного в голову не приходит».

– «Хм–м… Отрублены концы, или сокрыты преизрядно?» – задумчиво пробубнила себе что–то под нос тираническая любительница смены социальных ролей. Вот уж никогда не думала, что напишу такое, Твайлайт, но общение с тобой явно не пошло ей на пользу. Будто мало мне было одной начинающей учительницы–маньячки! – «Не смею я вмешаться в эти узы, как и она не трогала мои».

– «Она… Мои… Что–то случилось с Селестией?» – наконец сообразила я. Ну, или подумала, что сообразила – кто поймет этих рогокрылых богоподобных существ? Но если так – то для чего было тащить меня в этот странный сон, терять время на этот непонятный урок, призванный напомнить мне, что… – «Погоди, так ты хочешь сказать, что она в беде? Она страдает, и мы… Я… Нет. Нет–нет–нет. Нет! Da vi tut chto, okhrenely vse chtoly?!».

– «Терпение, дорогая. Терпение» – строго ответствовала принцесса. Изогнув шею, она оглядывала видимую с каменной полки часть горизонта, словно и впрямь пыталась нащупать взглядом отсутствующую сестру, самым элегантным образом проигнорировав мой вопль по–сталлионградски – «Мерзавцам мнилось что успех способствовал их гнусным начинаниям. Но обманув, обманутыми были подлецы. Так где она? Ответствуй, наше чадо».

– «Так, я спокойна. Я абсолютно спокойна» – забормотала я. Ощущения, которые целый месяц казались мне чем–то давно забытым и зыбким, как сон, нахлынули с силой волны, с грохотом бросающейся на гудящие скалы – и точно так же гудела моя голова, пока сердце с грохотом пыталось вырваться из грудной клетки. Не выдержав, я вскочила и схватив за ногу прянувшего аликорна, изо всех сил заорала, уткнувшись носом в его плечо.

– «Ааааааааааааааааааааааа!!!».

– «И в самом деле стало легче?».

– «Да. Спасибо» – через какое–то время буркнула я, отрываясь от мягкой, лоснящейся шерсти, так не похожей на жесткую шкуру их одомашненных предков – «Советую как–нибудь попробовать».

– «О, я пыталась» – этот ответ стер с моей морды ухмылку, рожденную мыслью о большом аликорне, сотрясающим трубным ревом какого–нибудь беднягу, которому не повезло оказаться на пути расстроенной чем–то принцессы – «Где–то там, на луне, остались фигуры всех, кого я помнила. Я разговаривала с ними. Я создавала изваяния Селестии десятки, сотни раз, чтобы крича, разбить их вдребезги, со временем утратив способность страдания свои тем самым утешать».

– «Погоди… Ты умеешь лепить статуи?!».

– «Ваять!» – на этот раз мне удалось добиться нечто большего, чем просто благожелательный, пусть и отстраненный интерес, с которым она обычно рассматривала меня во время редких уроков, будто забавного и немного опасного зверька – «К ваянию и богомазству лепому была я склонна с юности своей. Что ж, если ж мнишь ты это неприличным, то я…».

– «Это же просто охрененно!» – вновь, словно клоп, вцепившись в ногу Луны, взвизгнула я, заставив ее вывернуть шею и, сверху вниз, удивленно воззриться в мои светящиеся от восхищения глаза – «А в Эквестрии статуи твои еще остались? А картины? Они в музеях? Галереях? Частных коллекциях? Нужно срочно выкупить все!!!».

– «Неподобающим занятием юной леди она считает то. И потому забудь».

– «Серьезно? Селестия посчитала это неподобающим для принцессы?! И давно она это сказала?» – искренне удивилась я. Вот бы никогда не подумала…

– «Не так давно, размолвкой перед нашей» – поджала губы Луна, впервые заставив меня подумать о том, что возможно, с ее чувством времени творилось что–то не то. А может быть, с веками оно настолько изменилось, что года сливались для нее в минуты и часы – «Не поднимала больше этот я вопрос, ведь высказалась она вполне определенно, как полагается принцессе правящей. И выю я склоню».

– «Так, ладно. Мы еще обсудим этот вопрос» – единственное, что могло в тот миг оторвать меня от синего аликорна, как выяснилось, способного создавать что–то прекрасное с помощью подручных вещей, которыми я могла только разрушать все вокруг себя, была какая–то невнятная угроза ее сестре, искать которую мы почему–то собирались в моих снах – «Так, ну и где же наша Селестия?».

– «Наша?».

– «Да–да. Твоя и моя. Наша» – с напором произнесла я, стараясь чтобы мой голос меня не выдал. Ощущение, что я снова влезаю во взаимоотношения этих загадочных существ, в которых, по словам Селестии, все было очень непросто, напоминало узкое пространство между двумя несущимися поездами. Зазеваешься – сметут и не заметят, поэтому я старалась лавировать между этими исполинами как можно более аккуратно, хотя в последнее время и та, и другая то и дело напрашивались на то, чтобы их хорошенечко так бортанули – «И вообще, зачем же было тратить время на то, чтобы урок мне дать, который… Который наше время украдет, что нужно было…».

Блин. Ну не умею я так выражаться!

– «Твоему учителю риторики следует выдать розог за столь преступное небрежение возложенным на него долгом» – оставив плавный и внушающий глубокую зависть старокантерлотский, оборвала меня принцесса и, развернувшись, соскочила с края каменного уступа на черный песок – «Безусловно перед тем, как с ними познакомится его нерадивая ученица».

– «Ага. Как только заведу себе такого» – буркнула я, последовав за аликорном, чья темно–синяя шкура практически сливалась с песком – «Учитывая мою отставку, я вообще–то временно безработная; учитывая отсутствие мужа – бессемейная, а учитывая запрет видеться с детьми – вообще круглая сирота! Ну и откуда у бескрылой бродяжки–инвалида возьмется собственный учитель?».

Что ж, если жаловаться, то хотя бы так, чтобы было похоже на шутку. Быть может, мне это даже и удалось, однако судя по тому, как резко остановилась и взглянула на меня Луна, что–то из вышеперечисленного оказалось слишком близким к истине. Ну, или к чему–то похожему на истину, судя по дрогнувшим в гневе ноздрям аликорна.

– «Так значит, ты даже не возвращалась во дворец?».

– «А зачем?» – мне решительно переставало нравиться, куда шел этот разговор. Для чего было бередить едва–едва начавшую закрываться рану, было совершенно непонятно, поэтому я постаралась как можно решительнее прервать наш разговор – «Я знаю, что исчерпала свою полезность, и не хочу давать повод позабавиться пасущейся там толпе. Уходить нужно вовремя, не превращая трагедию в комедию или фарс. Поэтому я находилась там, где была необходима, как выяснилось, и не дала этому уебку Трэйлу совершить очередной маленький переворот. Так что еще немного – и мои дела подойдут к концу».

– «Поведай мне о Трэйле. Только вкратце».

– «Найду – зарежу» – как–то очень буднично даже для самой себя, произнесла я, лишь потом сообразив, что никогда раньше не использовала таких слов в отношении пони – «Остальное расскажет Шилд, который разбирается с этой заварушкой. Она ведь затронула и его Гвардию, поэтому не удивлюсь, что он уже начал перетряхивать всех в Кантерлоте, включая сотню хранителей тела. Хотя за главного у них, вроде бы, Твайлайт Скай, а он чужих в свои дела пускать не любит… Но кто знает этого пронырливого земнопоня!».

– «Что ж, понимаю» – теперь уже остановилась я, не совсем понимая, всерьез это было сказано, или нет – «Оставим это. Важно встать на след. Ищи же, дочь моя!».

«Оу. Кажется, прямо сейчас меня изгонять не будут?».

– «Как, blin? Мы же во сне!».

– «Вот именно, моя дорогая. Вот именно».

– «Слушай, а ты раньше так же приказы отдавала? Тогда непонятно, для чего Селестии вообще понадобились элементы!» – вспылила я. Положительно, возвращающиеся эмоции шли вразнос, превращая меня в какого–то взъерошенного, рычащего зверька, но даже прикажи я сама себе захлопнуть глупый рот, то вряд ли бы смогла это сделать. – «Пока мы тут в загадки играем, она может находиться не пойми где! И вообще, кто знает, сколько времени у нас на это уйдет!».

– «Здесь расстояние значения не имеет» – даже если мои слова ее и задели, она ничем не выдала этого, кроме похолодевшего взгляда – «Как не имеют власти силы, что извне. Самой тебе придется постараться, и краткий путь к искомому найти».

– «Blin, я же не…».

– «Сие твой сон?».

– «Ну, да… Наверное».

– «Я лишь помочь могу, пойми – не сделать всю работу, и не взвалить на плечи груз, что на твоих лежит» – вздохнула Луна. Кажется, она произносила эти слова уже очень и очень давно, много–много раз, отчего они начали казаться бессмысленной присказкой, потерявшей значение даже для нее – «Опасность есть?».

– «Н–нет вроде…».

– «Тогда подумай, как же нам помочь?».

– «Я уже говорила, что ненавижу загадки?» – плюхнувшись на песок и обхватив копытами голову, я от усердия прикусила кончик языка, высунувшийся между губами в попытке сообразить, что именно она имела в виду. Зная характер Луны, я не видела другой возможности, кроме как подчиниться этой тиранической тиранше, решившей вновь вернуться к роли строгой учительницы, безжалостно затиранивающей ленивую ученицу – «Ну почему в мире не может быть все просто, а? Селестия чувствует угрозу от врагов. Луна находит злобных врагов. Селестия и Луна говорят Скраппи, кто враги и где их можно найти. Хаос, кровь и горы трупов. Оставшиеся недобитки целуют принцессам копыта за то, что остались живы, и одним куском. Все возвращаются, и празднуют победу холодненьким сидром, вином или бутылочкой Дикого Пегаса. Ну вот чем была бы не жизнь?».

– «Тебе бы точно понравилось, правда?» – усмехнулась чему–то моя строгая учительница, пока в ее глазах отражался танец мерцающих звезд, хотя на темном небе не было ни единого огонька – «Но все же постарайся. Пусть время здесь не так важно, как в тварном мире, терять его не следует и тут».

«Кстати, форма учительницы, да?».

– «Загадка, Скраппи. Не забывай, зачем мы здесь!» – одернул меня голос аликорна, заставив с сожалением отбросить мысли, вовсю примеряющие на нее короткую юбку, расстегнутую рубашку и темные чулки. Ах, да – и хлыстик, обязательно хлыстик, с петелькой. Интересно, а эти рогокрылые тираны и в самом деле могут в головы залезать? А то вон как щечки–то покраснели…

«Ааааа! Сдохни, мозг! Сдохни!».

– «Ладно, пойдем от противного, как ты говоришь. Во сне ты можешь помочь только если грозит опасность. Мне она не грозит. Значит, ты помочь не можешь. Но…».

– «Но?».

– «Но если мы найдем того, кому она грозит, то тогда сможем и помочь, верно?» – наконец, продравшись сквозь тернии силлогистики, я пришла хоть к какому–то умозаключению, в которое и вцепилась, словно в спасательный круг. Или беспомощную жертву, если судить по морде Луны, явно не одобрявшей подобного надругательства над теорией построения умозаключений, проистекающих из нескольких категорических суждений – «А кому у нас тут нужно помочь? Селестии! Вуаля!».

– «Ох, слава мне!» – в изящном и трагическом жесте одновременно Луна поднесла копыто ко лбу, превращая мое торжество в трагикомедию – «Мы добрались до сути! Однако ж, дорогая, будь готова к тому, что ритор будет лишь одним из многих учителей, что встретят тебя после этого небольшого урока. Учение риторики и логики, стихосложения…».

– «Прием! Прием! Эквестрия вызывает Луну! Прием!» – нервно прервала я токование синего аликорна, явно получавшего удовольствие от планов по дальнейшему угнетению моей свободолюбивой тушки – «Я птица гордая, в неволе не размножаюсь! А нам, между прочим, еще принцессу нужно найти!».

– «А ты еще ее не нашла?».

Мы молча уставились друг на друга.

– «Слушай, мы вот сейчас обе понимаем, что все это очень напоминает горячечный бред?» – наконец, осторожненько поинтересовалась я. Стоящая рядом принцесса изменилась, и скинув свою привычную ледяную отстраненность, вдруг стала напоминать самое меня в те дни, когда еще не случились все эти странные события, которые и привели меня сюда, в это странное место. С одной стороны, было отрадно узнать, что все это было лишь сном или кошмаром, а с другой – что это уж чересчур постоянный, слишком уж детальный кошмар, подозрительно напоминающий реально существующее место.

«А что, если адаптация к магии привела к тому, что у каждого пони есть вот такое вот собственное, «карманное измерение»? Кусочек окружающей его реальности (или не–реальности?), которое создается под влиянием его эмоционального или магического фона? «Магия есть жизнь, и жизнь есть магия» – так, кажется, говорили мне единороги? И если развивать эту мысль, то получается, что…».

– «Хммммм» – глубокомысленно выдохнул у меня над ухом голос Луны, заставив вздрогнуть и запрокинуть голову, вглядываясь в мерцающие серебряными всполохами глаза – «Я думаю, пришла пора начать знакомиться и с этим. Но позже, Скраппи. Чуточку попозже. Теперь же остановимся на том, что в снах своих мы можем быть свободны от правил и условностей толпы. Ты можешь быть такой, какой захочешь, и потому кажусь я странной остальным – то отстраненной, то задумчивой, то мрачной; игривой, непосредственной – пускай! Я – отражение сокрытых ваших мыслей и чувств, что прячем мы в себе. Владыка снов – и этих снов рабыня. Всегда быть должен тот, кто уберечь желает прочих пони от кошмаров, и потому взываю я к тебе: найдем же милую Селестию, и вызволим из плена, что соткан был из снов ее врагом!».

– «Оу. Понятно» – я потрясла головой, буквально сбитая с ног этим потоком старокантерлотского, подхватившего меня, словно лесная река. Поняв, о чем выпевала Луна, хотя и с пятого на десятое, я почувствовала, как мой мозг начал закипать в попытках быстро обработать столько фраз, пытаясь сложить их в предложения, когда их смысловые части разбросаны по разным местам, сплетаясь в ажурные словесные кружева – «Так значит, вот почему тебя так колбасит – просто во мне погиб непризнанный поэт!».

– «Какая же ты все–таки глупенькая, Скраппи» – вздохнула Луна, вновь оглядывая горизонт, словно тут вообще могло что–то измениться, хотя по своему опыту этих вот недокошмаров я знала, что черная пустыня никогда не менялась – менялось только место, где я оказывалась, выбираясь из графитового песка, уцепившись за спину громадного червя – «Подумай же, как нам найти Селестию. Прислушаться? Кричать?».

– «Не думаю, что кричать было бы хорошей идеей» – и в самом деле, если уж я попала на экскурсию в царство снов, да еще и под предводительством владычицы этих самых снов (если не врет, конечно же), то было бы глупо не позволить себе побыть немножко глупенькой маленькой пони, и не поучаствовать в этом аттракционе – «Ладно, попробуем…».

Я потянула носом воздух. Я внимательно прислушалась. Я оглядела горизонт, прищурив глаз, подобно бравому капитану.

Ничего. Только ветер шуршал непрерывно двигавшимся песком.

«А ведь многие думают, что песок и дюны в пустыне неподвижны. Хотя на самом деле они постоянно двигаются, медленно перекатываясь, подобно океанским валам. Вот только слишком медленно для того, чтобы прохожий путник смог бы это осознать».

– «Нет. Ничего».

– «Да, Скраппи. Ничего. Потому что ты не веришь в это» – покачала головой Принцесса Ночи. Пока я изображала высматривающего добычу флибустьера, она потеряла ненадолго появившуюся раскованность, и вновь превратилась в загадочную владычицу ночи и снов, глядевшую на меня неразличимыми в полумраке глазами – «Твой разум счел все это игрой в попытке защититься от удара, что нанесло бы ему принятие действительности. Нашел он аналогию в игре, и тем мешает тебе сделать то, что нужно».

– «Но как же мне тогда…».

– «Только ты можешь знать на это ответ».

– «Ну да, а почему не другие?» – пробурчала я, начиная ходить туда и сюда по песку. Его шуршание никак не давало мне сосредоточиться, а в голову, как назло, лезли всякие посторонние мысли о всем, что происходило за этот месяц, словно призывая переосмыслить то, что я узнала, что делала и к чему это все привело – «Послушай, можно я сосредоточусь? Не двигайся, пожалуйста!».

– «Застыла в недвиженьи».

– «И не разговаривай!».

– «Уже давно молчу».

– «Тогда ты слишком громко думаешь!» – не выдержав, я вскочила, будто подброшенная пружиной, ощущая непонятную злость от очередной, пусть и едва слышной, фразочки, почти скрывшейся за тоскливым шепотом ветра – «Я и так прекрасно знаю, что вы меня считаете уродкой, и бесполезным, в целом, существом!».

Тяжело дыша, я оглянулась на Луну. Та по–прежнему недвижимо стояла у основания бархана, едва ли не сливаясь с темным песком. Ее глаза были широко распахнуты, но смотрела она отнюдь не на меня, а куда–то дальше, словно пытаясь высмотреть что–то у меня за спиной.

Ничего. Ничего кроме…

«Отбрось надежду, всяк сюда входящий!».

– «Кажется, я что–то слышу» – наконец, извиняющимся тоном буркнула я, когда очередной порыв ветра донес до меня какие–то неразличимые слова, похожие на писк пролетающего комара – «За мной!».

– «Веди. Я следую».

«Оставь эти бесполезные попытки!».

– «Что значит «оставить»… Ах, да. Понятно» – выдохнула я, когда мы ринулись вперед и, вздымая копытами песок, понеслись по узкому распадку между двумя большими дюнами, погрузившись в море царивших там теней – «Какой–то голос, как мне кажется».

– «Так поспешим же!» – если она и удивилась тому, что пони рядом с нею слышит какие–то голоса, то виду не подала.

Но наверняка уже сделала пометочку позвать санитаров в своем дневнике.

«Ты мне жизнь сломала, понимаешь? Всю жизнь! У меня не было ни детства, ни юности, ни нормальной жизни вообще! Я всегда была для тебя каким–то извращенным экспериментом!».

– «Кажется, там кто–то скандалит» – увы, как бы мы ни спешили, голос не становился громче, продолжая едва слышно вопить мне на ухо, словно включилась какая–то старая радиоточка в давно опустевшей квартире, наполняя гулкие комнаты едва слышными отзвуками давным–давно произнесенных слов. Но чем дальше, тем больше этот голос становился похожим на голос одной знакомой мне пятнистой земнопони…

«Ты предаешь всех, и никого не любишь! Используешь, выжимаешь, вылакаешь и предаешь, отбросив, словно объедки! И этого тебе не забудут! И когда толпа придет каменовать тебя – я буду той, что будет подавать им камни! А когда твою душу будут жрать – я буду самой счастливой пони в мире! Не будет тебе прощения! Не будет!».

Или мой собственный, искаженный злобой и ненавистью голосок.

«Ты уничтожила мою жизнь, превратив ее в Тартар! Поэтому там ты и окажешься!».

– «Нет, ты это слышала?» – возмущенно заверещала я, на миг забыв даже о том, где мы вообще находились, и что нам вообще–то полагалось куда–то бежать – «Это вообще кто такой наглый, чтобы моим голосом говорить?!».

– «Соберись, Скраппи. Мы должны попасть туда, где это все происходит!».

– «Мы бежим, но все равно не приближаемся!».

– «Не забывай – время и расстояние здесь величины весьма и весьма условные» – поглядев на меня, Луна, кажется, поняла, что лично я не понимаю и половины из того, что она говорила, и почти ничего из того, что она и прочие воспринимают как данность – «Ох, Скраппи… Попробуй просто пожелать».

– «Пожелать? То есть, вот так вот просто захотеть чего–нибудь в надежде, что оно сбудется?».

– «Ты полагаешь это невозможным для себя?» – задумчиво спросила меня Луна, а в ее глазах, всей ее позе мне почудилось что–то, похожее на тревогу, если не страх – «Что же мы тогда упустили...».

– «Не знаю, что вы там упустили, но мне уже надоело бегать туда и сюда, словно собачке на поводке!».

«Нет! Я никогда этого не произнесу! Никогда не назову тебя так! Я тебя ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!».

– «Да какого, вообще, поньского хрена–то?!» – в свою очередь, взъярилась я, прыжком оказываясь на вершине пологого бархана, откуда открывался вид на море черных дюн. Будто я могла высмотреть оттуда эти звуки, доносившиеся до моих ушей откуда–то издалека – «Никто не смеет орать на нее вместо меня! А ну, покажитесь, ссуки! Явите свои поганые рожи, yob vashu mat!».

Наверное, не стоило самой так орать. А может быть, стоило, ведь как только мое копыто с ненавистью ударило по гребню бархана, вздымая в воздух облако из песка, как я почувствовала, как это самое копыто вдруг ощутило не воздух, а нечто плотное, хоть и невидимое, обволакивающее его, подобно густой болотной грязи. Однако самым неожиданным было то, что это «что–то вдруг» потянуло за него, начав все быстрее и быстрее засасывать меня… куда–то.

– «Луна!» – только и успела рявкнуть я, ухватившись другой ногой за мгновенно возникшего возле меня аликорна, как нас резко рвануло вперед, будто выстрелив из катапульты, швырнув над бесконечным черным песком. Пространство вокруг размазалось всего на мгновенье, а ветер не успел взвыть, как мы кубарем покатились по удивительно ровной площадке, состоящей из песка и выступающего из–под него каменного плато, источенного черными приливами и отливами.

«ТЫ! МНЕ! НЕ! МАТЬ!».

– «Я убью вас» – простонала я, собирая в кучку конечности. Казалось, мои передние ноги стали на полкопыта длиннее из–за этого дикого рывка или прыжка. Не веришь, подруга? Попробуй как–нибудь ухватиться одной ногой за пробегающий мимо поезд, а другой – тащить за собой упирающегося аликорна. Уверена, больше не будешь оставлять таких скептических рецензий после каждой главы, мисс Толстый Круп! – «Я убью вас всех, медленно и мучительно. Я столовой ложкой вырежу ваши сердца, как только вообще до вас доберусь!».

– «Скраппи, Мы считаем этот способ передвижения неподобающим» – пожаловались откуда–то снизу. Скосив глаза, я обозрела лежащую подо мною принцессу, чей загривок и шею оккупировали мои разожравшееся пузо и круп – «И не легче ли будет взять нож или кинжал, раз уж ты задумала подобное… мероприятие?».

– «Ложкой будет больнее, потому что она тупая!» – безапелляционно заявила я, после чего, немного подумав, не жалея сил, долбанула ей по лбу своим лысым крылышком, выбивая из благородного черепа довольно увлекательный звук.

– «Это что же сейчас такое было?!» – когда–то я писала про отточенные движения Принцессы Дня. Что ж, пора написать и про Принцессу Ночи. Никакого сравнения с прочими существами, которые я видела или о которых лишь знала – рванувшееся из–под меня тело стремительностью движений напомнило атакующую змею, сходство с которой усиливалось из–за длинной шеи и головы, стремительно пронесшихся вокруг меня, пока я медленно–медленно падала на песок, чтобы плюхнувшись на него, уставиться в глаза нависшей надо мной кобылице, во взгляде которой я увидела обещание самых неприятных последствий такой вот выходки, и явно покруче тривиальной розги.

– «Нечего слушать всякие гадости!» – возможно, это была такая изощренная попытка суицида, а может, просто вспышка света, отразившегося с Венеры и вызвавшая взрыв болотного газа, отбившего мне все мозги – но представь себе, я снова подняла свою лишенную перьев пархалку, и снова постучала ею по лбу вплотную придвинувшейся принцессы – «Никогда не слушай всякие гадости, которые моим голосом кто–то там тебе говорит!».

– «Но я и не слушала…» – с недоумением откликнулась Луна. Похоже, что удивление подобным поворотом дел пересилило даже желание вбить эту неблагодарную пятнистую сволочь по самые ноздри в песок.

– «Вот и не слушай» – твердо одобрила я такой подход, старательно не отводя взгляда от нависавших надо мной бирюзовых, светящихся глаз – «И вообще, как это все получилось, ась?».

– «Гнев. Ярость. Возмущение. Боль. Страх. Все вместе, как ни назови эту похлебку и то, что плавает в воде» – вздохнула Луна, и с какой–то грустью потрепала меня крылом по голове, заставив на секунду расплыться в глупой ухмылке, ощутив, как не хватало мне вот этих вот простых прикосновений – «У всех по–разному, но с общим результатом. Мы позже разберем этот вопрос. Теперь же нам потребно выдвигаться, подвергнув должной каре наглецов».

– «Кажется, теперь я вижу… Вон там!» – и впрямь, стоило мне обвести глазами достаточно плоскую для пустыни равнину, где море дюн превращалось долину, покрытую рябью низких, в мой рост или чуть выше, барханов, как я заметила мерцающий свет, скрытый от нас невысокой скальной грядой. Он казался таким близким, что я искренне удивилась, когда поняла, что Луна не может сосредоточить на нем взгляд глаз, обшаривающих горизонт в направлении вытянутого мною крыла – «Ох. Кажется, это и в самом деле что–то плохое. Что–то…».

– «Что–то, что было использовано супротив Нас в Обители?».

– «Кажется, да» – я вскочила на ноги и, несколько раз подпрыгнув, словно по старой привычке проверяя надежность доспеха, рванула копытом черный песок – «Поскакали?».

– «Вперед!».

Что ж, мы и в самом деле бросились в ту сторону, где я видела столб света, постепенно приближавшийся к нам. На бегу я заметила, что не восемь, а лишь четыре копыта оставляют за собой цепочку следов – двигаясь чуть позади, Луна парила над черным песком, в котором мои ноги начали вязнуть по щиколотку, держась чуть позади, словно и в самом деле не видя то белое зарево, свет которого иногда резал глаза. Да, возможно, это был сон. Определенно, это должен был быть сон. Но чем глубже мы в него погружались, тем светлее становилось вокруг. Не настолько, чтобы я заподозрила, что меня снова пытаются разбудить для того, чтобы поиздеваться над уставшей от всего происходящего кобылкой – нет, просто окружающая нас темнота начала разделяться, словно испортившееся бухло из грифоньего вермута и томатного сока, в которое кто–то, по ошибке, бухнул молочный коктейль. Тени, собираясь во впадинах дюн и у основания скал, становились темнее, а на освобожденное место приходил холодный, болезненный свет луны, серебрившийся на миллиардах графитовых чешуек, с шуршанием несущихся по ветру и щекотавших мои копыта, все быстрее погружавшиеся в черный песок, под шум истончавшихся звуков.

– «Это сон. Всего лишь сон» – проговорила я просто для того, чтобы услышать свой голос. Даже ветер затих, и среди всеобщего безмолвия он прозвучал до странности глухо, заставив меня оглянуться, словно я очутилась здесь впервые. Конечно, если говорить начистоту, я и в самом деле не помнила такого ущелья, похожего на старую, не зашитую вовремя рану, со временем превратившуюся в неглубокий шрам с широко разошедшимися краями. Пологие каменные стены его постепенно переходили в песчаное дно, усеянное искривленными скалами, похожими на уродливые остатки сгнивших зубов, или охваченные какой–то болезнью кораллы, гребни которых частично скрывали от нас какое–то мельтешение в центре этого странного образования. Будто песчаная буря, устав от блуждания между землей и небом, вдруг решила покинуть надоевший ей воздух, и присела у черных камней, бурля и кипя на одном–единственном месте – и именно оттуда исходил тот путеводный свет, о котором я говорила Луне.

– «Ладно, мы дошли. Что теперь?» – напряженно спросила я, глядя на пылевые протуберанцы, выстреливающие из поверхности бушующего песка. Чем–то похожий на тот черный графит, что усыпал поверхность этого странного места, он в то же время казался мне чем–то иным, чем–то неправильным, чем–то вредоносным, по ошибке или чьим–то злым умыслом занесенным в мой давний кошмар. При виде несущихся в воздухе серо–зелено–коричневых песчинок я вдруг ощетинилась и заворчала, подобно собаке, учуявшей след прошедшего врага, ощущая какую–то странную, глубокую неправильность того, что тут происходило, и продолжала вглядываться в тугие серые кольца. Я видела их когда–то… Полет через горы! Остановка на скальном карнизе! Тот смерч и таинственные фигуры из пыли! Так вот, значит, откуда росли ноги всего, что со мною произошло!

– «Я помню это…» – прошептала я, глядя на крошечные фигурки, бродившие у основания пылевого облака. Тугие нити гнилого песка, как я решила его называть, охватывали что–то, таящееся в его центре и явно пытавшееся вырваться – оно представлялось мне крошечной, но ослепительно яркой, до рези, звездой или крохотным солнцем, тщетно пытавшимся преодолеть стянувшие его цепи. Четвероногие фигуры бесцельно слонялись туда и сюда, иногда забредая в песчаные петли, тотчас же развеивавшие их в прах, но вместо одних разрушающихся големов из темноты появлялись другие, поэтому общее число этой дряни оставалось неизменным – «Я видела их когда–то. И теперь вот тоже… Но кто их сделал, и для чего?».

Озабоченная долгим молчанием Луны я обернулась, встретившись с остановившимся взглядом синего аликорна. Не отрываясь, она смотрела куда–то мимо меня, заставив заполошно развернуться направо в попытке встретить опасность, притаившуюся у нас за спиной… и точно так же замереть, глупо вытаращившись, словно застигнутая ярким светом олениха, на приближавшуюся к нам огромную фигуру, поднимающуюся выше скал. Громадная и одновременно изящная, она неторопливо двигалась между скальными пиками, потряхивая развевающейся гривой, пряди которой, казалось, могли закрыть собой половину черного неба. Фиолетовая оболочка ее, будто сотканная из неживого неонового света, едва заметно колыхалась, скрывая под собою свет тысячи звезд, глядевших на нас яркими, злыми огоньками холодного синего цвета – мне показалось, что время от времени они собирались в разрозненные группы и будто неживые глаза, осматривали проплывавшие мимо скалы и песок.

– «Что это вообще за хрень?!» – пораженно выдохнула я, глядя на приближающиеся ноги. Каждая из них была размером с мэйнхеттенский небоскреб, и каждая ступала абсолютно беззвучно, тем самым лишь добавляя паники в мою голову, и без того взбудораженную всем происходящим.

– «Тан…та…бус…» – прошептала по слогам Луна. Я вдруг поняла, кого именно напоминало мне это создание своей величественной грацией и фигурой, начавшей принимать все более знакомые очертания по мере того, как отступала обволакивающая ее темнота. Не этот ли сон преследовал мужа, несмотря на заверения Луны и Медоу в том, что стражам, якобы, не страшны никакие кошмары?

Да, и у этого создания и в самом деле не было рта. Слипшиеся губы его тщетно пытались расклеиться, но лишь натягивали темную шкуру, ощетинившуюся частоколом вертикальных щелей, из которых вырвался странный, пугающий звук. Вой, нытье, мяуканье и курлыканье свились в одну безобразную, терзающую уши и напугавшую меня до усрачки ноту. Но что хуже всего – она стала предупреждением для той злой воли, что ощущалась в неподвижном воздухе едва тонкой, заметной, тошнотворной вонью гнилого мяса. Как знать, не его ли ждал тот или та, а может быть те, кто затеял всю эту мерзость, но уже через пару–другую секунд нам представилась возможность убедиться в том, что все это было не случайно, что все было заранее запланировано, когда рыхлая поверхность вокруг клубка гнилого песка вдруг поднялась, и огромным облаком понеслось нам навстречу.

– «Твою ж…» – потрясенно выдохнула я, непроизвольно отступая на шаг. Поднявшаяся почти до небес, волна неслась нам навстречу, в стробоскопических вспышках света, прорывавшихся из поредевшего кокона, блестя миллионами крошечных крыльев и жвал. Серые насекомоподобные создания размером не больше детского копытца закрыли пеленой происходящее там, вдалеке – но почему–то мне показалось, что я услышала доносившийся из–за этой тучи призыв, похожий на отчаянную мольбу, призывавшую нас…

«Уходить?» – я не слышала, но чувствовала что–то, чего не могла описать сама. Не голос, но мысль или эмоцию, отчаянно побуждающую меня убегать и прятаться от того, что здесь происходило. Мгновения, растянувшиеся в минуты между ударами сердца, очень быстро наполнили меня непроходящим, терзающим душу ощущением того, что перед нами творилась какая–то мерзость, которой несчастная жертва ни противиться, ни остановить не могла. И это терзало ее еще больше – так отданная на поругание мать в последнем усилии тщиться прогнать прочь дитя, последними каплями воли пытаясь оградить ее память от той грязи, что ей доведется увидеть. Страх, ужас, безысходность, брезгливость, отрицание, бессильный гнев и принятие неизбежного – эти эмоции оглушили меня, заставив на миг замереть, глядя на приближающуюся черноту миллионов насекомоподобных существ, от совокупного биения крыльев которых начал подрагивать черный песок у меня под ногой. Что можно было противопоставить этому валу? Что можно было сделать кроме того, что бежать – бежать, словно дикому зверю, спасающемуся от лесного пожара, и в ужасе бросающего свою стаю, свой табун и своих детей ради спасения собственной шкуры?

«Нет!» – кажется, я попыталась сделать этот шаг. Тот самый, что разделил бы мою жизнь на «до» и «после» – я чувствовала это, я знала. Но занесенная в нерешительности нога опустилась на скрипнувшие под копытом чешуйки графита, когда знакомая воля, так давно уже не появлявшаяся внутри, тяжелой рукой прошлась по телу, отвердевшими от гнева пальцами разминая одрябшие от подступавшего ужаса мышцы, заставляя их сократиться, вновь превращая в скрывавшиеся под разрисованной пятнами шкуркой тугие канаты; похлопала по загудевшей от эдакого подбадривания шее, после чего резким, умывающим движением прошлась по моей мордочке, будто стряхивая с глаз налипшую на них паутину – «Никогда!».

– «Нет!» – рявкнула я. Отупение быстро спадало и, освобождаясь от этого странного, постыдного, звериного состояния животного–жертвы, я рванулась уже не назад, но вперед, резким прыжком вылетая вперед перед Луной, которую я постаралась прикрыть своими лысыми пархалками, заключенными в тяжелый металл – «Никогда! Мы нашли тебя – и khera lysogo мы теперь отсюда уйдем!».

«Осталось только придумать, что же теперь делать» – несмотря на всю браваду, при виде надвигающегося на нас хищного роя у меня вдруг явно пересохло во рту. Тело рвалось вперед, но в памяти, очень некстати, всплыли воспоминания о болотах Шванштайна и обглоданные кости огромного существа, с которых стекала черная, хищная, вечно голодная волна.

– «Что ж, Скраппи, действуй! – резко обернувшись к огромной фигуре, Луна окружила себя каким–то серебристым щитом, и буквально бросилась ей под ноги, а ее голос затерялся в порывах поднявшегося ветра – «Действуй, скорее! Это же твой…».

«Мой – что? Мой сон? Моя выдумка? Мой… Мой кошмар?» – обернувшись, я посмотрела на приближавшуюся к нам волну из серых тел, еще казавшихся крошечными на разделявшем нас расстоянии. Расстоянии, стремительно сокращавшемся – «Кошмар, значит. И они все оказались в этом кошмаре?».

Я почувствовала, как безумная ухмылка вновь, как и когда–то, растянула левую половину мордочки в безумном оскале, оставляя правую в неподвижности гипсовой маски.

– «Вы в моем кошмаре. В моем! Кошмаре!» – какое–то чувство родилось в груди, из которой вдруг что–то вынули, разделяя меня на части. Что–то пропало, вышло из носа и рта, окутав голову золотистым туманом, когда я двинулась вперед, шурша копытами по скользким чешуйкам графита – «Сейчас я вам усТРОЮ КОШМАР!».

Казалось, мой собственный голос разделился на два, одним из которых было мое злобное тявканье, а вторым – неслышный, но осязаемый самой кожей, самими внутренностями тяжелый рев. Мне было плевать, ведь внутри закипела настоящая буря, чьи огненные кольца, до того крепко стиснутые чьей–то волей, распрямились и принялись с ревом пожирать все вокруг. Скакнув вперед, я вытянула свои отвратительные отростки, чиркнула одним из них перед собой, словно отвергая тот вал из хищных клешней и когтей, что накатывался на нас, подобно волне – отвергая, отрицая, и вызывая на бой.

Песок взорвался. Полоса вздымающегося к черному небу песка протянулась на сотню метров вперед – сотканная из быстрых, не более чем полусекундных взрывов, подбрасывавших в воздух столбы графитовых чешуек, она напоминала виденные мною когда–то результаты взрывных работ на карьерах, разрезах и прочих угольных производствах – и была настолько же эффективной, разделив, разрезав, вскрыв накатывавшуюся на нас волну из теней. Расколов надвое темный вал, черные чешуйки неслышно парили в воздухе, но на смену им уже стремились другие, сорванные со своего древнего ложа и выброшенные в окружавшее нас пространство резкими движениями моих недокрыльев, перечеркнувших косыми взмахами ночь. Светящиеся в мертвенном свете мертвой луны едва заметным фосфорицирующим светом они, казалось, вновь обрели свои перья – но какими же ужасными они были, сотканные из слипшихся черных песчинок, оставлявших за собой быстро рассеивавшийся след из темного дыма.

– «ВЫ НА КОГО ПАСТЬ ОЩЕРИЛИ, ТВАРИ?!» – это ревела я, или не я? Мне было плевать, ведь в моей душе страх за принцесс и свой собственный ужас переплавлялись в настоящую ненависть, ярившуюся гудящим огнем. Огонь растекался по позвоночнику, огонь терзал лоб, огонь поджаривал крылья, каждый взмах которыми отдавался по всему телу. Забыв о смущении, неуверенности и страхе, позабыв обо всем, я крутилась и прыгала, скакала назад и вперед, самым краем сознания ощущая себя какой–то безумной дикаркой, отплясывающий ужасающий танец призыва дождя, урожая и оберегая свой род от того, что таится во тьме. Того, что когда–то неслышно шествовало по черным барханам, а теперь неслось на нас за волною серых теней – им предназначались мои негодующие, полные упрека и угрозы слова. Мои – или кого–то еще? Кого–то, кто золотистым туманом рванулся вперед, понемногу обретая форму едва видимой, высокой, долговязой фигуры, несущейся сквозь разлом в разбившейся на части волне, наперерез шагавшей вперед тени единорога.

«Нет, не единорога – призрачного аликорна».

Звезды сплелись воедино, когда два призрака ударились друг о друга прямо перед солнечной искрой, все еще сиявшей во тьме. Лучи яркого света, вырывавшиеся из прорех стискивавшего ее кокона освещали пустыню жуткими стробоскопическими всполохами, выхватывавшими из полумрака две прозрачные фигуры о двух ногах и четырех. Холодные и колючие, синие звезды сдвинулись вперед и разбившись на неравные группы, глазами какого–то ужасного насекомого глядели на своего врага, чья призрачная рука ухватилась за темно–синий рог и нижнюю челюсть бесплотного монстра, сворачивая на сторону голову и не давая использовать ни свое страшное оружие, ни передние ноги, которыми полупрозрачный монстр уперся в расступившийся под ними песок, пытаясь противостоять навалившемуся на него весу. Наверное, когда–то так укрощали диких коней, повисая на них, не давая лягнуть и укусить, выматывая непривычным для них весом наездника – еще не оседлавшего, но уже покоряющего их своей силой, своей ловкостью, своей волей. Ярость с восторгом смешались внутри, когда я видела, как сжимает свои лапищи золото звезд, как пытаются вырваться, убежать от них холодно–голубые товарки, словно настоящие паразиты, растягивая призрачную плоть. Трубившая что–то Луна парила над ними в серебряном шаре, стегая кнутами из лунного света вырывающиеся из захвата куски, и я видела, как гаснут эти далекие, злые светила, с холодным звоном пропадая в вечной ночи. Точно так же пропадали, развеивались вокруг меня странные насекомые, похожие на раздутые, полупрозрачные личинки, мерзкой волной налетевшие на мою вопящую что–то фигурку, беснующуюся на черном песке. Повинуясь взмахам искалеченных крыльев, песок вокруг меня кипел, чередой расходящихся полос взрывов перемалывая серую массу, превращая ее в лопнувшие, расколовшиеся, мгновенно иссыхающие каркасы – бледное подобие настоящих хитиновых тел. Я была воронкой смерча, и ветер, бесновавшийся в вышине над моей головой, за секунды стачивал эти иссохшие трупики, превращая их в обычные отпечатки на жирно блестевшей земле, сродни тем, что мы видим на сколах известняка, разглядывая следы древних раковин и диковинных насекомых. Чистая ярость, помноженная на фантазии наших создателей, достигших в деле истребления себе подобных настоящего мастерства. И пусть каждое движение, каждый вздох с каждой секундой становились все более медленными, все более болезненными, я желала всего лишь одного – продержаться чуть дольше, еще на секунду, и еще, и еще.

То, что я делала, для чего была создана, кристаллизовывалось передо мною. Я была нужна, я была частью чего–то большего, исполняя небольшую, но очень важную задачу, отвлекая врагов на себя. Я больше не была одна, и это приводило меня в почти сексуальный экстаз, заставлявший приветствовать нараставшую боль в позвоночнике, собиравшуюся где–то на лбу и кончиках покалеченных крыльев. «На миру и смерть красна» – я вдруг поняла скрытый смысл этих слов, сокрытый под грузом веков. Не просто сдохнуть под любопытными взглядами ротозеев, но среди грохота битвы, ведь пока ты стоишь – враг не может пройти. «Принять смерть за други своя» – вот как это звучало когда–то. «Мертвые сраму не имут» – все, что пряталось внутри, скрытое пылью веков, вновь восставало к жизни. То, что когда–то заставляло создателей этих забавных существо вставать на ноги посреди клубов ядовитого газа, бросаться грудью на амбразуры и стоять в одиночку с ручным пулеметом на пути автоколонны броневиков, останавливая опешивших врагов. Ведь пока ты стоишь – враг не пройдет. И то, что вокруг меня был кошмар, ставший моим собственным во всех смыслах этого слова, лишь добавляло мне нездорового энтузиазма, с которым я рассекала темный воздух остатками крыльев, очень быстро перейдя на выверенные движения, похожие на удары меча. Я придумывала их сама, в мыслях то рассекая песок, словно толщу воды, то поднимала из глубины черные буруны, захлестывающие накатывающийся на меня вал. Наэлектризованный, песок лип каждой своей чешуйкой к каждому, самому маленькому паразиту и, углядев это, я взревела в восторге, своим грязным умишком очень быстро сообразив, как можно было это использовать. И спустя какой–то миг из черных дюн ударили сотни, тысячи молний, ветвясь и перепрыгивая с одного скопления чудовищных сущностей на другое, тучами развеивая их во прах.

– «Вот вам, ссучечки, сила настоящей науки!!!».

– «ТААААНТИИИБУУУС!» – громкий крик, сродни удару колокола, заставил меня покачнуться, выдергивая из пожиравшего мой разум безумия. Серые призраки стотысячной стаи лежали вокруг словно новые дюны, формируя совершенно новый хребет, чьи почерневшие камни были созданы из крошащихся на ветру окаменевших останков неизвестных существ. Ребристая, словно терка, поверхность его хрустела и врезалась в копыта подобно крупному наждаку, и мне пришлось приложить все оставшиеся силы для того, чтобы не упасть прямо там, где я стояла – в крошечную чашеобразную впадину, наполненную черным песком. Вот и все, что осталось от величественного песчаного холма, на котором я еще недавно сжигала себя в огне вседозволенности и какого–то жуткого голода, поселившегося у меня внутри. Будто топка, он требовал пищи, требовал чего–то, что я смогла ему дать, и теперь расплачивалась за это чувством темного жара внутри. Раз зажегшись, этот темный уголек больше не хотел угасать, и от осознания этого страшного факта меня могло отвлечь только зрелище еще более странное, более величественное и наверняка более важное, чем переживания одной глупой пегаски. Этим зрелищем была яркая щель, висевшая где–то там, впереди, прямо в воздухе – и в этой щели исчезали, угасая, полупрозрачные ошметки, еще недавно величественно шествовавшие по черным дюнам. Они втягивались в белое сияние, и еще недавно столь белые звезды казались на фоне его черными точками, провалами в настоящее ничто.

– «Дверь…» – прохрипела я. Я помнила ее, эту дверь, когда я… мы… бежали к ней, неся на спине старого земнопони. Но теперь это была всего лишь яркая щель, прореха на теле моего кошмара, и не в моих силах было добраться до нее, хоть бегом, хоть ползком, хоть по воздуху. Понемногу истончаясь, она едва не пропала, и лишь в последний момент в ее угасающее свечение влетела знакомая сфера, сверкающая истинным серебром – «Двеееерь!».

Свет померк, как померкла и искра – я видела, знала, что она понеслась вверх, в темное небо этого странного места, когда чьи–то бесплотные руки рванули тугие жгуты, освобождая ее из темного плена. Как замедлилась, остановилась, готовясь упасть – и вновь подпрыгнула в вышину, когда те же руки, почти невидимые, почти истаявшие, подхватили ее и подбросили, вновь отправляя в темнеющее небо и дальше, куда–то вдаль, за него.

«Ты упадешь – я подхвачу тебя. Ты оступишься – я подставлю плечо» – пришла в голову странная мысль. Не моя, чужая, похожая на чье–то воспоминание. Воспоминание, которое я никак не могла вспомнить – но я старалась, старалась изо всех сил, пока спускалась, оступалась, и наконец, скатилась с нового хребта, изодрав в клочья побитую жизнью шкурку. Я изо всех сил вспоминала, ведь это было важно, но так и не смогла вспомнить того, кто это сказал, чье присутствие я вновь ощущала внутри – и кто не отвечал на мой зов, превратившись в оглушительную тишину, наполненную золотистым туманом, и теплым светом неведомых звезд.

Впрочем, осталось еще кое–что. Искра в ночи. Нелепо подпрыгивая, она носилась от тени к тени, шарахаясь от каждой из них, и излучая настоящий ужас. Я рванула прочь – так, как бегают во сне. Стремглав, прыгая через камни и острые зубцы скал. Отмахиваясь крылом от каких–то темных фигур, вылезавших то из одной, то из другой тени. Получив толчок плечом или удар облысевшим крылом, они отшатывались, а я бежала дальше. Я бежала за ней, пока не настигла на краю обрыва, нависавшего над широкой тропой, ведущей к настоящей площади перед огромной пещерой. Ухватившись за бесплотное облачко, под моими копытами начавшее обретать форму и вес, я не удержалась, и в водопадах песка съехала вниз, поднимая копытами черные волны, с шипением выбросившие нас к огромному входу. Гигантский, он напоминал провал в ничто, и мне вдруг сделалось жутко от того, что я понимала, что скрывается внутри.

«Пасть. Огромная пасть».

– «Найти, посмотри на меня. Посмотри на меня, я сказала» – мне с трудом удалось повернуть голову зыбкой фигуры, напоминающей клейкий туман, заглянув в бесплотные глаза, и стараясь не выдать себя дрожью от вида рта, перекошенного в беззвучном крике ужаса – «Идем. Поворачиваем и идем. Не нужно туда смотреть».

«Не нужно смотреть в бездну. Иначе…».

Но я уже понимала, чувствовала, что нас заметили.

– «Уходим. Не бежим. Не бежим!» – мой голос был ровным, лишь внутренним своим напряжением заменяя все интонации. Ухватив покрепче сопротивлявшуюся фигуру, я потащила ее прочь по краю дороги, сойдя с камня в песок – «Смотрим вниз, на песок. Видишь, как его много?».

Ни движения, ни звука не раздалось позади, но я ощутила, как нечто громадное появлялось из черноты темной, как ночь, являя себя в болезненном, потустороннем свете кошмарной пустыни.

– «Мы не должны бежать, Найти. Ни в коем случае не бежать. Нельзя бежать от вечности – она все равно настигнет тебя».

Я говорила ровно, негромко, изо всех сил веря в то, что говорю. Так верит лишь тот, кто погружался в пучину кошмара, в последний миг находя надежду к спасению – тонкую, как волосок.

– «Смотри на песок под нашими копытами. Почувствуй эти чешуйки, представь, сколько веков им понадобится для того, чтобы слипнуться и погрузиться на дно этого моря песка, становясь настоящими песчинками. И все для того, чтобы потом вознестись на поверхность и там вновь распасться, развеяться в пыль, которая, в свой черед, осядет на черных, источенных скалах, опадая с них чешуйками».

Не знаю, поверила ли она мне, но мы шли. Мы шли и думали о песке. Мы не думали о чем–то громадном, словно туча, находящемся рядом, на расстоянии вытянутого крыла. Мы не думали о меркнущем свете луны, превратившемся в серое марево. Мы не думали о том, что вскоре перестанем видеть, куда нам идти. Мы шли и думали о песке.

По крайней мере до того, как ковылявшая рядом со мной Найтингейл не повернулась.

– «Найти!» – едва слышно выдохнула я, когда полупрозрачная фигура, ковылявшая рядом со мной, внезапно остановилась, а затем рванулась вперед, неуклюже подпрыгивая и дергая культей передней ноги. Не знаю, куда она успела бы ускакать, если бы не мое крыло, подсечкой уронившее ее на камень широкой дороги – «Найти! Посмотри на меня! Только на меня!».

Удерживать бьющееся в моих объятьях полупрозрачное, почти невесомое тело было нетрудно – труднее было не обернуться, не глядеть туда, куда были устремлены почти неразличимые глаза призрака, призывавшие меня оглянуться и бежать, бежать, бежать не разбирая дороги. Куда угодно – лишь бы оказаться подальше от того, что дышало мне в спину.

– «Оно у меня за спиной, да?».

«Да!!!» – в беззвучном крике открылся рот от звука давно ушедшей из мира живых. Но слова были в тот миг не нужны, ведь я уже чувствовала всем своим существом присутствие чего–то жуткого рядом – на расстоянии волоса от моей испуганно сжавшейся тушки.

Все звуки вокруг затихли, побуждая меня к чему–то. Нет, я не стала бежать, не стала прятаться, и уж тем более не пыталась оттолкнуть от себя вцепившуюся в мои ноги полупрозрачную обитательницу своей головы. Но я знала, что увижу, когда оглянусь в этой оглушительной тишине.

«Пасть» – это было первым, что я подумала. И единственным. Остальные мысли рассыпались черным песком, оставив в голове лишь пустоту, ведь передо мной действительно была пасть – первое, что бросилось мне в глаза. Громадный рот с жирными, почти человеческими губами напоминал карикатуру на чернокожего дикаря, как было принято рисовать их белокожими натуралистами, что лишь подчеркивалось странными зубами, ровными, плоскими прямоугольниками могильных плит смотревшими на меня из темноты. Этот рот, эта пасть медленно кривилась, словно в раздумьях или начиная, но так и не заканчивая выговаривать какие–то неизвестные мне слова. Переведя взгляд выше, я увидела нечто огромное, сперва напомнившее мне светло–бурую стену из глины, потрескавшейся от жары, и лишь спустя какое–то время я поняла, что это была шкура – настолько плотная, настолько толстая, что любые ее изъяны или природные отметины представали передо мною глубокими рытвинами и оврагами. Подобно носу непредставимо огромного корабля, эта голова, это рыло возвышалось над нами на многие сотни футов и, подобно корабельной оконечности, было лишено любых признаков глаз или ушей. Ни запаха, ни звука – лишь громадная пасть, но почему–то я чувствовала, знала, что она внимательно разглядывала меня.

Вспоминая.

Узнавая.

Оценивая.

– «SYEBAL NAKHUY» – с неестественным спокойствием произнесла я. Эти слова были порождены не голосом – они вырвались у меня изнутри на самом пике ужаса, от которого тело закаменело, а слова и действия совершались без моей парализованной воли. Это был тот страх, когда тело действовало само, пока мозг корчился в пароксизме запредельного ужаса, не в силах даже осознать масштаб встретившейся угрозы. Так говорят те, кто уже видит свою смерть и произносит первое, что приходит на ум.

Спустя несколько бесконечных мгновений пасть приоткрылась, и… пожевав губищами, неторопливо двинулась обратно, втягиваясь в пещеру.

– «Фуууух…» – спустя какое–то время выдохнула я, ощущая что–то очень похожее на благоговение при виде охренительно длинной шеи, бурой колонной втягивающейся в темный зев пещеры, откуда вскоре послышался приглушенный грохот – «Когда мне сказали, что это мой собственный кошмар, я даже и не предполагала, что тут может встретиться вот такое».

Скрывшееся в пещере чудовище больше не показывалось, поэтому я осторожненько сгребла под крыло трясущуюся полупрозрачную дымку, бывшую когда–то гордой красавицей из ночных, после чего бочком–бочком, словно крабик, потрюхала за ближайшую дюну. И следующую, и следующую за ней, пока не оказалась успокаивающе далеко от мрачного зева, скрывшегося за гребнями черных холмов.

– «Нет, ты видела? Видела?! Как я его!» – плюхнувшись на попу в каком–то распадке, я вскинула голову, пробуя дрогнувшими ноздрями шуршащий темным песком ветерок. Звуки понемногу возвращались в пустыню – вновь, где–то на периферии слуха, не зрения, появились звуки шаркающих, пыгающих и даже ползущих по своим таинственным делам существ этого сна. Сна настолько подробного, столь часто возвращающегося ко мне, что я уже начала сомневаться, а не существует ли это место на самом–то деле? Хотя Луна сказала, что это вроде бы сон… – «Хотя сама чуть не обосралась от страха при виде этой черепахи, или крокодила, или… А, кстати, ты не знаешь, случаем, что это за кракозябра была?».

Лежавший у моего бока расплывчатый клок голубого тумана подвигался, но было это согласием или отрицанием, понять я не смогла. Понемногу собравшись в фигуру о трех с половиной ногах, недобровольная пассажирка моей многострадальной черепушки какое–то время бездумно глядела на меня, пока не потянулась вперед, невесомым облачком расплываясь и исчезая, будто впитываясь в мое тело, подобно туману.

– «Ну вот, и поговорить больше не с кем» – насупившись, буркнула я. Негромко буркнула, себе под нос, ведь далеко от пещеры отойти еще не успела. Можешь обвинять меня в чем угодно, Твайлайт, но совсем уж сумасшедшей, лишенной чувства самосохранения, я все–таки не была. Или была, но местами. По ситуации, так сказать.

– «Ну, и как мне теперь отсюда выбираться?».

Тишина. Никого. Только ветер шуршит графитовыми чешуйками. Уснуть? Не вариант, наверное… Или вариант? Что там бухтел этот шкаф с антресолью по поводу кошмаров в кошмаре? А теперь, значит, меня в третий слой этого странного сна завернули и бросили – вот и думай, что делать, и как отсюда выход искать.

Впору маленький металлический волчок доставать и играться, пока не вырубит, отпуская из этого странного места.

«Да ну, бред какой–то» – расстроенно подумала я, всеми силами пытаясь выкинуть глупые мысли о каких–то детских игрушках. Или все–таки не игрушках? Трудно было думать о чем–то, борясь с чувством использованности, словно сделав свои дела, попавшие сюда со мною и без меня удалились, оставляя глупую пятнистую пегаску одну, бултыхаться и дальше в этой загадочной черной пустыне.

«Почему мне не дают покоя эти мысли?» – откинувшись на пологий склон черной дюны, я раскинула крылья, принявшие свой обычный, уже привычный для меня вид куриных крылышек и уставилась в черные небеса. Темнота, ни единой звезды – только гребни черных барханов да скалы серебрятся во тьме.

Не так ли выглядит пустота? Отсутствие живого, о котором мне намекали самые разные существа?

«Нет, тут полно жизни. Просто не такой, какой она видится остальным» – подумала я. «Песок» из чешуек графита был другим, отличаясь от привычного мне песка. Он пах по–другому, вел себя по–другому, был более плотным, менее сыпучим, из–за статики сильнее прилипая к шерсти. Но даже он подчинялся определенным законам – я поняла это, повернув голову на бок и долго разглядывая черные чешуйки – верхний слой еще не сломавшихся, сохранявших свою хрупкую форму и размер, который так и тянуло назвать «покровным», по аналогии с некоторыми видами ткани. Те, что ломались от времени или прикосновений, лежали ниже, и вот в них уже можно было зарыться, словно в настоящий песок, при должном усилии докопавшись до лежащей на глубине пыли, которую образовали самые крошечные, измельченные до состоянии пудры кусочки графита.

Возможно, все должно было быть по–другому. Иначе. Как–нибудь еще. Возможно, в этом месте должны непрерывно бить молнии, а статическое электричество, при малейшем движении, пробегать по зубам. Возможно, пылевые моря должны быть настоящими ловушками для любого, кто в них попадет. Но когда над твоей головой, с басовитым гулом, словно перегруженные самолеты, пролетают огромные скалы с ворохом сопровождающих их обломков поменьше, меньше всего хочется задумываться о том, что должно и не должно происходить.

«И вообще, скажите на милость, откуда вот это вот человеческое желание распоряжаться всем вокруг, определяя всему имя и меру?» – песок, как я, не мудрствуя лукаво, решила называть эти россыпи углерода, уже давно потихоньку вибрировал у меня под лопатками. Вначале тихо, затем все сильнее и сильнее, когда шуршащая волна пришла откуда–то издалека. Движущийся черный холм, он обогнул оккупированную мною дюну и пропал, рассыпался, слизнув порядочный кусок окружавших меня барханов, вместо этого став настойчиво зудеть у меня за спиной рассыпающимся песком.

Признаюсь, я была бы не столь спокойна, если бы не догадывалась о том, кто подбирался ко мне со спины.

– «А может, это какая–то особая, извращенная гордость? Когда на меня не обращают внимания, я скулю, желая хоть в чем–нибудь быть полезной. Но, как только мне предоставляется такой шанс – начинаю ныть, что меня использовали и бросили. Вот как так? Почему?» – тряска усилилась и, наконец, мне под спину ткнулось что–то жесткое, похожее едва ли не на сам камень, когда подпрыгивавшие чешуйки графита водопадами рванулись куда–то назад, вслед удаляющейся поверхности пустыни. Вслед за ними полетела бы и я, если бы не ухватилась уже привычным для этих снов движением за край огромного хитинового кольца, что, впрочем, не помешало мне размышлять, пусть и вслух – ведь стесняться кого–то вокруг было попросту незачем за неимением собеседников – «Почему я не могу быть цельной личностью, как, например, Твайлайт? Да, ее частенько заносит на поворотах, но для того и существуют друзья, которые покажут тебе всю глубину заблуждений. Ну, или, например, Эпплджек – что мешает мне быть такой же преданной, стойкой, и лишенной моральных терзаний? Нет, я не говорю о том, что ей легко, совсем не о том! Но вот ее упорству и целеустремленности можно только позавидовать. А я? Что мешает мне быть такой – преданной и стойкой?».

Тяжелый вздох, раздавшийся где–то внизу, заставил меня отвлечься от темного, беззвездного неба. Перевернувшись, я обозрела величавые фонтаны черного песка, рванувшиеся в равнодушный, не горячий и не холодный, воздух этих кошмаров, и безо всякого удовольствия поглядела с высоты на место побоища, проплывавшее где–то под нами. Жадная пустыня уже начала пожирать бесчисленные трупики чудовищных насекомых и, я была уверена, что к гипотетическому утру, если здесь вообще когда–нибудь было утро, уже ничто не будет напоминать о случившемся этой ночью.

«Все наши дела и слова – просто прах на ветру» – от этой мысли стало еще грустнее.

– «Почему я не могу быть такой же щедрой, как Рарити, все время думая, где взять денег? Почему не могу быть такой же безоглядно смелой и безбашенной, как Дэш, все время думая о том, как бы кому–нибудь не навредить через меру? Та же Флаттершай творит добро направо и налево, и уж явно не пытается выгадать из этого что–нибудь для себя» – поддавшись грустным мыслям, я отвела взгляд от удалявшегося места побоища и свернулась клубком, подставив упрямо выгнутую спинку ветру, все сильнее трепавшему мою гриву и хвост – «Нет во мне ни оптимизма Пинки, ни умного ума Твайли – только животная живучесть да пятна. Много пятен».

Пустыня не отвечала, проносясь мимо барханами, чьи серебряные спины сливались одна с другой перед моими слипающимися глазами, все больше напоминая спины громадных червей. Один, второй, третий – и вскоре целый косяк громадин, вздымая в воздух клубы песка и мельчайшей графитовой пыли, несся вперед, подобно мигрирующим китам.

И где–то там, среди них, на одном из самых громадных, затерялась крохотная песчинка, атом в мироздании, свернувшийся у края двух толстенных хитиновых пластин.

– «Темней всего – под пламенем свечи» – безэмоционально сообщил мне голос громадного существа, чья спина несла меня над песком, расступавшимся перед несущимся по нему левиафаном – «Но пока она горит для других – это самый яркий свет на земле».

Прорваться во дворец было не сложно, особенно если того желает Принцесса Ночи. Буквально на входе меня подхватили дуболомы Твайлайт Ская, и не отпускали своими боками до самых покоев принцессы, где обнаружился и он сам, истово кивая в ответ на величественный «шепот» на старокантерлотском, напомнивший мне урчание двигателя грузовика. Увидев, что мне уже ничего не угрожает, сопровождавший меня декан помчался обратно – давать отчет Рэйну, которого уже наверняка подняли вместе с его мамлюками и передать мои распоряжения, которые я тактично назвала «просьбой». Задумываться о том, какое сходство все это носило со стилем управления белоснежной принцессы было некогда, поэтому я почти бегом влетела в уже известные мне покои, чтобы облегченно выдохнуть у постели, где возлежал белоснежный аликорн.

– «Она спит. Отправлена была мною в сон легкий и незаботный, он выпьет скверну, что поселилась в ее душе» – пророкотала Луна. Огромная луна посеребрила темноту королевской опочивальни, и в свете ее было почти незаметно дыхание принцессы, приподнимашее и опускавшее роскошное одеяло – «Не доверяю я покоям сим. Но должно нам делать то, что было суждено. Возлягу с ней, и буду охранять я сон тот, что раны исцелит сестры моей. А ты же, дочь моя…».

– «Ни слова больше, мама. Я стражем недреманным стану здесь».

– «Достойно для начала» – лишь спустя какое–то время я догадалась, что она нашла время оценить этот словесный пассаж, наверняка успев заметить мою охреневшую мордочку, когда я сообразила что вслед за ней вдруг принялась выражаться на старокантерлотском – «Подтянем стиль и грамматику позже. Но да – ты стражем недреманным стать должна на эту ночь».

– «Мне нужно оружие!».

– «К твоим услугам залы по соседству. Как жаль, что оружейный зал и знакомство с ним, давно обещанное, должна ты начинать не так, как мною задумано было».

– «Легион…».

– «Останется на страже града Кантерлота этой ночью. Пусть позаботится о двойнике Твайлайт».

– «Сделаем» – кивнула я, глядя как младшая из двух сестер осторожно поднимается над ложем, стараясь не побеспокоить самый воздух и мановением своих крыльев – «А может…».

– «Нет. Сего довольно будет» – отметая мои невысказанные подозрения, мать нашла время строго поглядеть на меня, после чего упрямый изгиб ее губ смягчился, даря мне короткую, ободряющую полуулыбку – «Что до всего остального, то оставляю это на твое усмотрение».

– «Сделаем!» – истово кивнула я, с сожалением отбрасывая мысли о десятке кентурий Легиона, которые по тревоге может поднять Рэйн. Придется им всем сегодня выйти на улицы, хранить покой горожан, в то время как их сон не сможет охранять одна из правящих диархов страны. Что ж, придется, как раньше, рассчитывать на самые скромные силы, и я уже принялась мысленно прикидывать, сколько легионеров из бывшей Четвертой смогу стянуть в это крыло из остальных помещений дворца. А ведь еще был двор, и переходы для слуг и прочие помещения, скрытые от глаз обитателей дворца…

– «Пора взрослеть, Скраппи» – с какой–то затаенной грустинкой прошептала Луна, осторожно опускаясь на постель, и обнимая своими крыльями сестру прямо через тяжелое одеяло – «Но мы надеемся на тебя».

– «Пока я дышу – вам ничего не угрожает!» – выдохнула я, при виде ласковой улыбки, раздвинувшей черные губы, вдруг ощутив, как полыхнули мои уши и щеки. Что ж, я уже в который раз могла убедиться, какое счастье было служить этим дивным существам, за одну лишь улыбку, за один лишь благосклонный их взгляд. Оставив принцессу обустраивать себе ложе рядом с сестрой, я вихрем метнулась в соседний коридор, чтобы сорвать со стены здоровенный грифоний халберд, ростовой риттерский щит и зачем–то болтавшийся на соседней стене колишемард, похожий на полуторный меч, чье лезвие внезапно истончалось от середины к остро наточенному острию, будто обсосанный леденец. Конечно, вряд ли те твари, что атаковали Обитель, приперлись бы в доспехах, для прокалывания которых предназначался этот редкий меч, но выбора у меня особого не было – оружейный зал был закрыт для посторонних, демонстрируя миролюбие белоснежного аликорна а то, что было открыто для публики, являлось всего лишь выставочной галереей, хотя и в ней я ощущала себя как рыба в воде, подолгу разглядывая высоченные стены, как и пол, обитые алой ворсистой тканью, скрадывавшей звуки копыт; и самые разнообразные доспехи, от примитивной веревочной брони древних пони, до самых изысканных и сложных доспехов дней наших, ярко освещенных светильниками, расположившимися под высоченным, в несколько этажей, потолком. Как я уже говорила, последних было гораздо больше, демонстрируя всем миролюбие четвероногого народа, а немногочисленное оружие находилось исключительно рядом с бюстами его владельцев, и было явно в меньшинстве, как явным было и то, что все оно либо уснуло, либо являлось хорошими репликами – по крайней мере, ни одно из этих орудий смертоубийств не попыталось оттяпать мне ногу, когда я тащила его в покои принцессы, по пути отловив Твайлайт Ская и Рэйна, командовавшего в отсутствие Хая в столице расквартированными в ней кентуриями Легиона. Озадачив одного охраной дверей и прилегающих к ним коридоров, а другого – окнами покоев принцессы и комнатами детей, я вернулась в комнаты Селестии, стоически выдержав иронично–заинтересованный взгляд Луны, которым та обозрела мою лязгающую тушку, после чего расположилась у обязательного прикроватного столика, куда осторожно выложила свой арсенал. Не знаю, для чего бы мне пригодился тот же щит или халберд, орудовать которым в покоях было почти невозможно – скорее всего, я просто хватала все то, что попадалось мне на глаза, еще не зная о том, что встревоженный розовогривый приятель уже притащил мне мою порядком потертую сбрую, к которой был подвешен мой Фрегорах. Ставший таким же привычным как дамская сумочка он, пусть и не без труда, занял место у меня на левом плече, заставив вспомнить про столь непривычные сетчатые конструкции у меня на спине. Да, мать сразу заметила эти странные шины, словно корсеты, сжимавшие мои крылья и фиксирующие их на спине в крайне неудобной позиции – в отличие от меня, вновь, как это уже бывало не раз, полностью забывавшей о себе в пылу очередных приключений, которые все–таки начали появляться в моей скучной и размеренной жизни. Лишь в темноте покоев принцессы я понемногу начала ощущать, как покидает меня адреналин, выходя из тела каплями горячего пота, ожегшего заболевшую вдруг кожу моих нелепых конечностей, то и дело пытающихся расправиться во всю ширь. Проклятые железяки впивались в странно блестевшую, словно смазанную чем–то кожу, утратившую свою нездоровую, отталкивающую творожную консистенцию – сделанные из металлических направляющих, похожих на толстенные циркули из черного чугуна, они служили каркасом для пучка тонких стальных спиц, впивавшихся в бесперые крылья и удерживавших их в нужном для врачей положении. Что ж, похоже, что кое–что из воспоминаний, моих и древнего, все же отложилось в головах у врачей, и при взгляде на этот примитивный аналог аппарата Илизарова^[24] я вдруг почувствовала то, чего не ощущала очень давно, быть может, никогда до этого – крохотную частичку тепла, похожую на искру от уголька, возникшую внутри от мысли о том, что нам все–таки удалось принести с собой не только горести и беды в этот прекрасный, нехоженый и неисследованный нами мир. Да, кое–что осталось забытым – к примеру, прикрывающие ранки салфетки, на которые полагалось несколько раз в день капать спирт, обжигающий нервные корешки в местах соприкосновения стали и плоти, убирая таким образом боль – но все это были те тонкости, которые познаются лишь с приходящим со временем опытом и накоплением достаточного количества статистических данных. Исправить их было легко и кажется, я наконец начала понимать, для чего на мои осмотры и беседы с профессорами приглашали дополнительную аудиторию, скромно скрывавшуюся за окнами из небьющегося стекла. Однако ни пришедшая ночь, принесшая с собой много времени для размышлений, ни настойчивое постукивание копытом по голове, ни вытаптывание кругов на ковре никак не помогали мне вспомнить, как и с какой целью я обзавелась подобными помочами. Последнее, что я помнила – это попойка в Кафе, на которой собралась довольно странная компания из пони, до того не замеченных в алкоголизме. Как бы ни копалась я в памяти, отчего–то напоминавшей старый, темный и пыльный чулан, на ум приходили только какие–то разноцветные стаканы и настойчиво втиравшая мне что–то Черри, но вот что случилось после этого – в памяти не отложилось, хотя я всем спинным мозгом чувствовала, что что–то было не так. Не было того веселья, той непринужденной атмосферы небольшого праздника или хотя бы беззаботной попойки, которая сопровождала все наши походы в Кафе, и после них я никогда не оказывалась в госпитале, да еще и с какими–то травмами крыльев.

Кстати, а что это за странные блестяшки на них появились, хотелось бы мне знать?

Увы, несмотря на замечательные углы, на которые могла поворачиваться шея наших четвероногих потомков, рассмотреть свои крылья я так и не смогла. Был ли тому виной полумрак, царивший в покоях, нарушаемый только голубовато–белым светом ночных цветов, расставленных на каждом столике и каждом окне, или же виноват был сам аппарат, зафиксировавший мои уже–не–летучие пархалки в довольно неудобном положении на хребте, факт оставался фактом – со мною что–то произошло в тот вечер или в ту ночь, поэтому мне следовало как можно быстрее получить ответ на этот и другие вопросы, все быстрее накапливавшиеся у меня в голове, заполняя место пропавших воспоминаний. После всего произошедшего спать не хотелось совсем, поэтому мне оставалось лишь тихо вышагивать по покоям, утопая копытами в ворсе мягком, как пух, да прислушиваться к раздававшимся время от времени шорохам из–за двери, где толпилось не меньше десятка вооруженных гвардейцев, до кучи, усиленных охламонами Рэйна. Конечно, те были погромче своих чернобронных коллег, и мне пришлось пару раз приникать носом к замочной скважине, чтобы гулко выдохнуть через нее, обещая одним этим звуком повесить за яйца любого, кто издаст звук громче, чем предсмертный писк комара. Чем занимались Рэйн и его подчиненные, часть которых я отправила в покои близнецов и в Понивилль, я могла только догадываться.

За окнами посвежело. Затем где–то неподалеку, по–кантерлотски деликатно, стукнули первые капли дождя. Затем еще и еще, вторя раздавшемуся где–то над головой приглушенному раскату весеннего грома. Вспыхнула молния, в призрачном свете которой я вдруг ощутила, что нахожусь в покоях уже не одна. Не одна из тех, кто бодрствовал, я имею в виду, ведь быстрый взгляд, брошенный на кровать, не отметил ничего подозрительного – все те же резные столбики, тот же тяжеловесный балдахин, все та же гора подушек и одеял, на котором лежали, прижавшись друг к другу, большие тела кобылиц, скрытые полумраком.

Но все–таки что–то было не так.

«Что за…» – меч крутанулся в копытах, уставившись в темноту, почти не издав при этом ни звука. Перетяжеленный, с непривычным балансом, он уже несколько раз за эту ночь заставил меня пожалеть о том, что я его цапнула с какой–то витрины. Впрочем, он был нужен лишь для того, чтобы отмахиваться от нескольких врагов одновременно, буде те решат заглянуть на огонек, после чего драка непременно перешла бы в партер, где свою роль должен был сыграть Фрегорах. Подарок старого короля ободряюще постукивал меня по груди большим шаром навершия из драконьей кости, пока я вглядывалась в темноту, стараясь избавиться от бликов в глазах, вызванных очередной вспышкой молнии.

Каких–то подозрительно самостоятельных бликов, надо сказать.

Наверное, все же правы те, кто считает неправильным разделять нас на тело и душу, ведь кто, как не тело, диктует нам все те реакции и движения, которыми мы отвечаем окружающему нас миру? Если бы у меня были крылья, то первое, что бы я сделала, это махнула ими в попытке отогнать от себя странные огоньки. Увы, их больше не было, и вместо этого я просто глупо взмахнула мечом, стараясь попасть этой тяжелой оглоблей, сужающейся к острию, по едва различимой пылинке, полупрозрачным отблеском далеких зарниц танцующей в темноте. Как ты уже наверное догадалась, подруга, это оказалось бессмысленным – приглядевшись, я увидела множество этих странных светлячков, похожих на невесомые снежинки, порхающие по всей комнате, и сколько бы я ни размахивала колишемардом, но так и не смогла по ним даже попасть. Тяжелый меч, как и его собрат, со свистом рассекавшие воздух, попросту проходили сквозь них, не встречая препятствий, и вскоре мне пришлось угомониться, поскольку гоняясь за одним едва различимым пятном, я не заметила, как их становилось все больше и больше, пока вся спальня не стала напоминать какую–то призрачную дискотеку. Впрочем, в настоящую метель огней все это непотребство не переросло и я заметила, как быстро истаивает большая часть огоньков, оставляя после себя небольшие, с грифонью монетку, снежинки, похожие на крошечные кусочки паутины, порхающие по полутемным покоям. Почему я не заорала? Почему не била тревогу, призывая к себе гвардейцев и легионеров, чьи доспехи сверкали за окнами в стробоскопических вспышках приближающейся грозы? Причин было множество, но главной я посчитала то, что этот эфемерный поток определенно исходил от кровати принцесс. Я определенно ощущала покалывание столь слабое, что могла бы принять его за выкрутасы расшалившихся нервов, если бы не видела, как это происходило, когда полупрозрачные паутинки цвета жирного молока появлялись у меня за спиной, которой я заслонила ложе аликорнов от всего, что могло проникнуть в покои, и разлетались вокруг. Плывя по воздуху, они не реагировали на мои попытки на них подуть или отмахнуться щитом, но странным образом отскакивали от моих лысых крылышек и копыт, которыми я попыталась их подцепить, или отмести в сторону. Почему я вела себя так странно? Непрофессионально? Ну, быть может, это было что–то из–за этих таблеток. Возможно, я все же доигралась, и смогла словить передоз даже от безобидных ноотропов^[25]«От меня? Ха–ха» – наивные мысли муравья, несущего в челюстях огрызок травинки, чтобы сразиться с приближающимся ураганом. Я понимала это, как понимала и то, что должна хоть чем–то помочь тем, кто будет по–настоящему биться с враждебными силами, подставив им свое немощное, подрагивающее плечо. Почему подрагивающее? Да потому что долбанные шины, которые склонные уважать все надежное и долговечное земнопони сварганили из какого–то чугуна, ужасно неудобно оттягивали мои крылья, когда разболтавшийся шарнир между лопаток уже не так крепко удерживал их вместе, при каждом движении одаривая меня ощущением остренькой боли и отвратительным, пугающим ощущением растягивающейся, борющейся со сталью плоти. В конце концов, устав бороться с зафиксированными в полураскрытом положении конечностями я обернулась, решив выяснить, кто же именно из двух принцесс и зачем решил пофонтанировать эдакими спецэффектами, и лишь в последний момент увидела один из огоньков, несущийся прямо ко мне. Летевший вроде бы неторопливо, он увернулся от щелкнувшего шиной крыла, отшатнулся от махнувшего перед носом копыта и, подхваченный моим встревоженным вздохом, влетел прямо в мой распахнутый для протестующего вопля рот.

Раскат грома взорвался у меня в голове. Или это был взрыв? Или это был тот громовой чих, который я заперла у себя внутри, испуганно схватившись копытами за нос? Важным было то, что от него мои ушки попытались оторваться от головы и испуганно улететь в другой угол комнаты, оставив на прощание шум, похожий на шорох чьих–то шагов, раздающихся в огромной пещере. Мир вокруг посерел и, несмотря на то, что я по–прежнему видела очертания спальни принцессы, казалось, что где–то позади моей головы вдруг заработал допотопный фильмопроектор, накладывая на каждую поверхность черно–белое изображение какой–то пещеры и множества существ, парами и тройками кучковавшихся недалеко от жаровен. Их орнамент в виде угрожающе топорщившихся острых шипов наполнил меня тревогой, как и ровный, почти зеркальной гладкости пол, как и возвышение возле дальней стены, где на подушках сидела четвероногая фигура, укутанная в бесформенный балахон. Ее капюшон был опущен – точно так же, как и капюшоны всех плащей, что скрывали прочие фигуры в пещере, и лишь спустя какое–то время я поняла, что изображение было ограничено и двигалось независимо от того, куда я смотрела или поворачивалась – казалось, что оно было записано или снято из глаз кого–то, кто скрывался под таким же вот глупым капюшоном. Как это могло быть – я просто не представляла, ведь все, что я видела до этой поры в новом мире наших потомков, дотягивало в лучшем случае до уровня конца XIX века ушедших людей, и явно было далеко от носимых записывающих устройств. Хотя Твайлайт как–то говорила…

«Все ли готово?» – раздавшийся голос заставил меня подпрыгнуть, с перепугу схватившись за халберд, колишемард и ростовой риттерский щит одновременно, за который я и юркнула, ощетинившись оружием, словно свернувшийся ежик. Однако от возможности видеть происходящее это меня никоим образом не защитило, и я в который раз посетовала на мерзкую, хитрую, недоступную моему пониманию магию, заставлявшую меня видеть все прямо сквозь щит – «Час приближается, и задуманному должно исполниться. Все ли готово для ритуала?».

«Лучшего времени не представится еще очень долго» – еще один голос. Остальные перешептывались, но так, что у меня мороз драл по загривку. Такой шепот преследует нас в кошмарах, когда слышишь самый звук соприкосновения губ, языка и зубов, выговаривающих неразличимые, сливающиеся во вкрадчивый шелест слова – «Если решение принято, то нужно начинать прямо сейчас».

«Ты! Говори, что ты видишь!».

«Дагон глядит немигающим взором. Глубинному Скрытню нельзя доверять» – пробормотал другой балахон. Голос был подозрительно высоким, словно говорила самка. Кобыла, если я что–нибудь понимала в приглушенном стуке копыт, мягко шоркавшим по гладкому камню. Накопытники? Туфли? Воспоминания о таком вот торжественном собрании в огромном, помпезном помещении поднимались из памяти вонючим илом, всплывающим со дна лесной реки

– «Но остальные не лучше. Скрыто то, что мы ищем, и звезды нашептывают обман».

«То, что нужно. Обманута будет она. Потратит зря силы, и сделает все за нас, сама же оставшись ни с чем» – наставительно проговорил рокочущий голос. Казалось, он принадлежал злой старухе, снедаемой болезнями и бессилием, но влажный клекот этого голоса пугал меня до усрачки. И кажется, не одну меня, когда смотревший дернулся и попытался укрыться в глубине капюшона от длинного посоха, обильно украшенного драгоценными камнями и золотой филигранью, безошибочно указавшего на него – «Что вы нашли?!».

«О, мы нашли! Глядите же, и не говорите, что не видели!» – проскрежетал голос где–то рядом со мной. Поля проклятого капюшона скрывали все, что находилось по бокам от глядевшего, но если бы там была я, то говорившая наверняка получила бы с перепугу заслуженные дюймы стали в бочину. Двинувшаяся вперед четвероногая фигура проковыляла в центр зала, чтобы там швырнуть на пол защелкавшие предметы, подозрительно похожие на мелкие кости каких–то зверьков. По крайней мере, я на это надеялась, не стремясь убедиться воочию, что могут существовать звери с несколькими позвоночниками, конечностями, и головами одновременно – «Вот! Всегда два глифа – «крыло» и «железо». Каждый раз одно и то же! Неужели нам вняли, и хотят заключить договор?!».

«Замечательно! Нам не дано понять их помыслы, желания и природу, но даже среди звезд всегда найдутся отщепенцы, изгнанники или ведомые иными мотивами» – прорычала фигура на возвышении, которое можно было бы счесть ее троном, не находись оно столь низко над полом – «Железо и крыло, значит? Знаки молниеносного завоевания – быстрого, кровавого и беспощадного. На большее не стоило и надеяться!».

«Осколок звезд, упавший с небес…» – скрежетала фигура в центре, словно выжившая из ума старуха, ползая среди гадальных косточек – «Мятежный дух, он алчет бури, найти пытаясь в ней покой…».

«И грянет буря» – согласно пророкотала глава этого шабаша или как там назывались вот такие вот сборища, от которых я не ждала ничего хорошего. Вот почему некоторым существам так скучно живется, что они готовы на любые гадости, подлости и прочие плохие дела, лишь бы досадить ближним? А может, это просто из меня поперла какая–то детская наивность, порожденная отсутствием привычных таблеток? Но тогда почему мне совершенно не по–детски хочется наброситься на весь этот кагал, и попросту его порубить? Так, чтобы кровь брызгала на стены до самого потолка, а меч звенел, с хрустом разрубая кости, суставы и сухожилия…

«Звезды обманчивы и кровавы» – попробовал протестовать тот же голос, казавшийся мне моложе других – «От этой сделки мы можем получить не то, что хотим».

«Не смей читать мне лекцию!» – вызверилась в ответ та, которую я решила считать главной старухой на этом шабаше – «Звезды капризны, могущественны, загадочны и непостоянны. Их действия и мотивы вне нашего понимания и знаний. Глупцы взывают к ним, а проклятые – требуют, и лишь самые мудрые смеют заключать с ними сделки!».

«Самые мудрые оставляют дела звезд самим звездам» – едва слышно пробормотала молодая кобыла. Несмотря на тихий голос и капюшон, я все же смогла расслышать ее сквозь бурю шепотков, словно ветер, пронесшихся по пещере. Что же на самом деле творилось в этом месте? Это уже произошло, или готово произойти? Это то, что Селестия называла «аудиовизуальными пробами будущего», или же это воспоминания, каким–то образом записанные или извлеченные с помощью магии? Почему я вообще видела это все?

«Вы, трое! Пошлите весть Лебедю, что мы готовы. Скоро она получит свое!».

Голос старой ведьмы понизился до баса, от которого завибрировали оружие и укрывавший меня щит. Тон, которым были произнесены эти слова, был настолько схож с тем, как говорили злодеи из детских мультфильмов, что когда окружающая меня реальность проступила сквозь видения, или магию, или что там на самом деле мне почудилось в темных покоях, я обнаружила, что все еще сижу на пушистом ковре, ошарашенно глядя на противоположную стену.

– «Что… это… было…» – наконец, едва слышно прошептала я, сама не слыша собственных слов. Что–то странное коснулось меня, проникнув гораздо глубже, чем просто обалдение от всего произошедшего. Да, пусть и наполовину, но я была дитем того времени, когда даже реалистичные голографические постановки на азиатских сценах вызывали скорее радостное удивление, чем желание пасть ниц и биться головой в припадке религиозного экстаза. Тогда почему все, что было связано с магией, вызывало у меня такие странные чувства? Почему…

«Почему я старательно не замечала ее вокруг?».

«Во–от. Абсолютно правильный вопрос» – едко прошипел голос в моей голове, но даже без этого злого шипения я вспоминала недавние события, что происходили со мной. Ночь в музее, лекции в школе для одаренных единорогов, и даже простые прогулки по Кантерлоту, во время которых я, почему–то, старательно не замечала яркий свет, бьющий из каждой витрины, от каждого фонаря. Теперь, прислушиваясь к себе, анализируя свои ощущения, я начала понимать, что просто игнорировала окружавшие меня источники света, вспышки единорожьих рогов и даже буйство магии на поле боя, отмечая лишь разрозненные щиты и лучи, принадлежавшие моим легионерам. Даже лечебная магия для меня была лишь навязчивым звоном, хотя сейчас, напрягая свою память, я вдруг поняла, что помимо раздражавшего меня звука было и что–то еще. Что–то, что всплывало в памяти каким–то серым туманом, мельтешением в уголках глаз, расплывчатыми контурами предметов, которые я сразу же выбрасывала из головы, но почему–то теперь начала вспоминать. Вспоминать взволнованно, жадно, как вспоминает ребенок о наступающем дне Согревающего Очага и тех подарках, которые окажутся под елкой у самых прилежных, хороших и послушных жеребят. Что–то менялось во мне, от лекарств или с течением времени — я не знала, но чуяла всем своим существом, что безвозвратно меняюсь, что уже давно не была той Скраппи Раг, что вынырнула из безымянной лесной реки Белохвостья. Что уже давно перестала быть земнопонем с бесполезными крыльями, пегасом–инвалидом… Но тогда кем же я становлюсь?

– «Что же я такое на самом деле?» – прошептала я, слепо глядя в полумрак королевских покоев – «Высочайшая прихоть? Неведомая зверушка? Опаснейший паразит, держать которого под контролем приходится самим принцессам? Что, если и в самом деле они не знают, куда меня можно деть, раз не удалось утопить в Колодце Вечности? А может быть, им просто жаль Старика, этим милым и добрым, в сущности, пони, которые не хотят обрекать на вечное заточение в камне сразу две души, одна из которых попадет туда совершенно безвинно?».

Темнота не давала ответов. Темнота хранила наши тайны. Она обволакивала темным бархатом, предлагая забыться, уснуть под присмотром тысяч внимательных глаз. Глаз, так похожих на холодные, колючие звезды.

– «Я не знаю, что я такое. Но я должна стать лучше. Я должна стараться стать лучше. Иначе для чего мне вообще тогда жить?».

Вздохнув, я поднялась с мягчайшего ковра, в котором почти по самую щиколотку утопали мои давно не стриженные ноги, и вновь отправилась патрулировать покои. Гром гремел уже ближе, тревожными раскатами сотрясая высокие крыши столицы, подбираясь к гордо вознесшимся башням дворца, и в стробоскопических вспышках рождавшихся и умирающих молний я с трудом заметила одну–единственную паутинку чужих мыслей или воспоминаний, все еще плавающую где–то у столбика надкроватного балдахина. Остальные исчезли, навечно растворившись в хранительнице тайн — темноте, но это все еще не ушло, все еще плавало, подобно крошечному обитателю моря, вяло шевеля светящимися лучиками паутины. Быть может, оно было слишком ярким для его обладательницы, а может быть, наоборот, его слишком сильно хотели забыть — вряд ли я бы смогла когда–либо узнать ответ на этот вопрос, но в ту ночь я не смогла побороть себя, не смогла унять своего любопытства, родившегося на свет из внезапного понимания своей, какой–то уж слишком избирательной, слепоты и потому почти не удивилась, когда пространство вокруг меня вновь расцвело всеми оттенками серого, живописуя на стенах и потолке знакомые своды длинного зала. Я уже видела его, я там уже побывала и знала, что стены его, пол и сводчатый потолок были сделаны из странного, янтарного цвета металла, а вдоль стен, на набитых загадочной машинерией постаментах, располагались ряды прозрачных баков из толстого, небьющегося стекла, заполненных скрюченными телами.

Но теперь последний из них уже не был пустым. Подсвеченный откуда–то изнутри стерильным голубоватым светом, он лениво побулькивал какой–то прозрачной гелеобразной субстанцией, при виде которой у меня мгновенно взмокла спина, а мурашки устроили забег протеста по всему многострадальному крупу.

– «Что–то не так?» – раздался напряженный голос у меня за спиной, заставивший вздрогнуть того, кому принадлежало это воспоминание. Почему я так подумала? Потому что на этот раз вид отличался от привычного – все окружающее казалось гораздо меньше чем то, к чему я привыкла. Пол находился где–то далеко внизу, а стеклянные баки, способные вместить целого пони, да еще и оставив при этом немало свободного места, выглядели не больше тех напольных ваз, которые встречались в коридорах дворца – «Пожалуйста, вы должны мне сказать!».

– «Нет, все… Все нормально. Все в норме» – выдохнул голос хозяина воспоминаний. Или хозяйки, если я правильно, пусть и инстинктивно, поняла причины искаженного восприятия окружающего – «Все в порядке, мисс Айша. Все в полном…».

– «Внимание, отмечены признаки неудачного течения протокола» – а вот этот спокойный голос был мне знаком, в отличие от сновавших вокруг ученых или врачей. Забавно, что они выглядели такими маленькими, смешно хмуря свои брови и даже перья у глаз, но, кажется, в этот миг говорившего совершенно не интересовало, что делал вокруг этот десяток облаченных в белое пони и пара грифонов. Изображение приблизилось, когда его владелица прижала голову к постаменту, выжимая у меня робкую, кривую ухмылку, когда я вспомнила, сколько раз сама пыталась охладить таким образом свой пылающий лоб. Но она быстро исчезла, когда изображение дернулось, показывая потолок, а раздавшийся стон заставил меня покрыться холодным потом – «Рекомендовано экстренное прекращение протокола».

– «Нет!» – несмотря на хрипоту и шепот, этот выдох заставил окружающих покачнуться и отступить на пару шагов, подобно удару свирепого ветра – «Нет! Все будет хорошо! Просто небольшое недомога…».

– «Мессира!» – в отличие от остальных, грифонка не отступила и даже не попыталась прятаться за постаментами, а храбро скакнула вперед и, протянув когтистые, покрытые густой шерстью лапы, приложила их к телу говорившей – «Мессира, ваш живот! Он же каменный! Мы должны немедленно…».

– «Нет, Айша! Нет!» – голова грифина приблизилась, когда ее подхватило полупрозрачное свечение, поставив прямо напротив меня, заставив с удивлением уставиться на большое, плоское «лицо» сипухи, перья которого были уложены в форме стилизованного сердечка, в центре которого выделялся аккуратный, пусть и не маленький, клюв. Странно, но казалось, что она совершенно не испугалась, и продолжала вглядываться в глаза говорившей с выражением обеспокоенности, а не испуга – «Ты же обещала! Все же шло так хорошо!».

– «Да. Но мы опять не смогли обмануть ваше тело» – проклекотала та, опускаясь на пол, когда какая–то судорога вновь скрутила говорившую, заставив прижаться к основанию постамента – «И теперь у нас остался лишь один–единственный выход».

– «Нет! Прошу!» – один–единственный миг, и изображение рванулось куда–то в сторону, когда хозяйка воспоминания оказалась на ногах. Всего один, крошечный миг – и вот она уже нависает над перепуганными врачами, учеными или сообщниками, испуганно вжавшимися в пол. Мне показалось, что среди этой испуганной десятки я увидела знакомую морду худощавого жеребца, от вида которого шерсть на моем загривке встала дыбом – «Чего вы хотите? Чего желаете? Я исполню для вас все, что скажете!».

– «Мессира…».

– «Ты! Ты хочешь стать нобелем? Знатным пони? Начинай выбирать себе титул и род! А ты? Ты мечтаешь о собственном клане? Придумай название, и завтра же он будет внесен во все геральдические справочники Эквестрии!».

– «Мессира» – успокаивающе проклекотала грифина, но и она не сумела сохранить спокойствия, когда неопределенного цвета магия схватила ее, и поднесла почти к самому моему носу – «Мессира, прошу вас, сохраняйте спокойствие и рассудительность. Вы теряете достоинство».

– «Да наплевать!» – голос говорившей изменился, заставив холод пробежать у меня под хвостом от знакомых интонаций, слышанных всего раз или два. Впрочем, мне этого хватило, как хватило и охрипшего голоса даже этой рассудительной даме, перья которой плотно прижались к уменьшившейся раза в два голове – «А ты, Айша? Ты хочешь стать королевой грифонов?! Я сделаю ради этого все! Причем настолько «все», что ты даже не можешь себе этого представить!».

– «Вы теряете достоинство своего положения, мессира» – холодно откликнулась грифина, заставив меня снова вздрогнуть, когда я взглянула в ее глаза. Из них, на меня и хозяйку отрезка памяти, глядели бесчисленные поколения ее предков – тех самых, которых я, не так давно, поспешила объявить вымирающим видом. Тех самых, что с детства приучались следовать разуму, а не чувствам и сохранять достоинство в любом положении, даже самом смешном или грустном. Тех, что были приучены принимать нелегкие решения, руководствуясь строгой необходимостью, рожденной нуждами клана, рода или семьи – «Я не желаю ничего другого, как выполнять свой долг и служить науке и будущему. Но боюсь, чтобы мы ни делали, все заканчивается провалом, словно само мироздание восстает против нас».

– «Провал. Опять провал» – сдавленно просипел голос говорившей, в то время как магия на шее и груди грифины развеялась, осторожно опуская ее на пол – «Значит, все напрасно? Надежды нет?».

– «Увы, вы последняя из своего рода, мессира» – встав на четыре лапы, ее собеседница сочувствующе погладила возвышавшуюся над нею фигуру, пока за ее спиной, повинуясь нетерпеливому взмаху грифоньего хвоста, двое единорогов катили какую–то странную штуку, собранную из нескольких алхимических колб, переплетения множества латунных трубок и нескольких заводных механизмов – «Но мы можем попытаться еще раз. В последний раз».

– «Нет!» – отпрянув от убранного стерильными простынями столика с непонятным, но пугающим даже меня агрегатом, рявкнула владелица воспоминания. Да, я уже все поняла, но никак не могла, даже в мыслях, произнести ее имя, словно веря в таинственную магию охтограмматона^[26] – «Нет, прошу вас! Я справлюсь!».

– «Уровень бета–хореонического гонадотропина вдвое ниже нормы и падает. Уровень эквилина и эквилинина резко снижается. Показатели наращивают отрицательную динамику. Признаки неизбежного прерывания протокола».

– «Я не знаю, что этот голос с небес вещает, мессира, но думаю, что времени у нас уже нет» – негромко вздохнула грифина. Несмотря на демонстрируемую в разговоре дистанцию, она присела слишком близко, и слишком мягко, с искренним сочувствием поглаживала по плечу свою дрожавшую, словно в лихорадке, госпожу. Слишком для простого слуги или наемного работника, конечно же – «Ну же, давайте дадим этому комочку плоти один–единственный шанс».

Ответа не последовало, но мне показалось, что я скорее угадала, чем увидела короткий кивок, когда хозяйка этого отрезка памяти свернулась калачиком возле постамента, уткнувшись в тот лбом и закрыв глаза. От этого комната погрузилась в тревожную темноту, на фоне которой еще страшнее были звуки тикающих механизмов, каких–то щелчков, которые могут производить только металлические медицинские инструменты и короткий, влажный, всасывающий звук, оборвавшийся тихим стоном. Но громче всего прозвучал отчетливый капающий звук, заставивший лежавшую обладательницу памяти вскинуть голову, вглядываясь в прозрачное содержимое бака, по которому расходились, алые прожилки, растворяясь в толще голубоватой воды. Миг – и вот их и вовсе не стало. Нет, не раздался гром, не мигнул свет, и даже голос Тайвины равнодушно молчал – вселенной не было дела до страданий мельчайшей песчинки, как не знали титаны о мыслях затерянного в траве муравья.

Надежда рухнула вместе с исчезнувшим шансом.

– «Одна. Совсем одна» – почти неслышно прошептала она, вместе со мною вглядываясь в очистившийся от малейших примесей раствор. Вновь стерильный. Вновь готовый принять и сохранить опущенные в него клетки. И вновь бесполезный.

– «Просто… Просто уйдите. Все уходите. Быстрее!» – прошептал где–то сбоку голос Айши, чьи мохнатые, похожие на рысиные лапы опять появились возле лежавшей, принявшись мягко поглаживать ее по плечу – «И не возвращайтесь, пока я сама не вернусь».

Изображение расплылось и погасло, когда голова вспоминавшей этот день кобылицы вновь уткнулось в основание постамента. Но звук все еще не пропал – он пробирал меня до глубины души, ведь последним, что я услышала, был страшный, оборвавшийся вой, превратившийся в едва слышный, разочарованный плач тоскующей, одинокой души.

Видение схлынуло, оставляя меня в полумраке покоев принцессы, скорчившуюся на полу, со щитом, в который я вцепилась, слепо глядя в скопившуюся по углам темноту. Что это было? Откуда появились эти странные светлячки, эти эманации магии, при попадании внутрь которых я столь отчетливо видела столько странных вещей, о которых и подумать–то не могла? В том, что это были именно воспоминания, я больше не сомневалась – достаточно было вспомнить о едва заметных, ритмичных всполохах темного цвета, на доли секунды прерывавших изображение, в которых я распознала моргание глаз. Обман? А зачем, спрашивается, обманывать, да еще и выставляя напоказ такие вещи, которые можно посчитать постыдными или попросту ничего не значащими в жизни того, кто мог бы их увидеть? Возможно, мне стоило заняться самыми яркими светлячками – быть может, тогда бы я узнала что–то более жуткое или наоборот, более возвышенное, более важное для владелицы этих воспоминаний, негромко дышавшей в огромной кровати под крылом лежавшей рядом сестры… Но судьба распорядилась иначе, но я бы и не подумала роптать на нее, ведь мне удалось прикоснуться к сокровенному – к чужим воспоминаниям или снам, или переосмыслению произошедшего когда–то, но даже это повергало меня в настоящий трепет. Неужели пони могли делать даже такое? Но если да – почему они все еще судились друг с другом? Почему у них были шерифы и детективы, присяжные и суды? Почему принцессы и мисс Инквелл так понимающе отнеслись к моему страху обнажить свои мысли перед другими? Почему я ни разу не слышала о таких заклинаниях, которые бы позволили с точностью установить истину – даже во времена событий в замке Ириса, признанными в свое время преступлением национального масштаба, о чем еще долго шумели в газетах? И в то же время они были, были! Я сама видела это, я могла убедиться в том, что такая магия существует! Но почему же тогда…

«Кто знает, какие тайны извлекли бы на свет подобные чары. И как можно было бы воздействовать на окружающих с помощью этих чар» – приблизившись к ложу, я оставила щит и оружие, чтобы ничем не потревожить спящих принцесс. Дыхание аликорнов проходилось по моим щекам – мерное, глубокое, так похожее на то, что я ощущала когда–то, до возвращения в Грифус послом. Как долго не спала правительница огромной страны до возвращения ее сестры? Подняв глаза, я вглядывалась в темноту внутреннего двора, отмечая про себя короткие вспышки удалявшихся молний, отражавшихся на стали доспехов согнанных туда гвардейцев и легионеров, и вспоминала, когда же видела Селестию спящей. Ее дразнящее, на грани с самоуверенностью заявление о том, что это она разбудит нас, а не мы, я помнила, как помнила и то, как перетекали один в другой празднования, приемы и совещания во дворце, на каждом из которых, пусть мимолетом, но появлялась правительница огромной страны. Я сама, не понаслышке знала, что такое даже двое суток без сна, когда сознание превращается в хрупчайшее зеркало, а тело реагирует вспышками боли на любой резкий звук. Но для чего она так истязала себя? Почему опасалась спокойно уснуть, даже во сне, по ее же словам, отдавая себя предсказаниям будущего? Не из–за того ли, что я увидела этой ночью? И вдруг эти воспоминания были совсем не случайными? Что же такое произошло, что она очутилась в моем же кошмаре?

Вопросы, вопросы, вопросы. Множество вопросов буквально раздирало меня на сотни маленьких фестралят, но я не собиралась ломать голову над каждым. Достаточно будет собрать вместе все более–менее подходящие, чтобы разделаться с ними разом. Главным же было то, что похоже, я вновь переоценила свою важность для этого мира, на деле, барахтавшуюся где–то между «возможно, когда–то она существовала» и «кто это вообще?», и все происходившее в эти годы, похоже, было связано не со мной, а с самими принцессами – иначе как можно было бы объяснить сразу два покушения на Селестию и Луну, обошедшие меня стороной?

«Главное, что теперь мы знаем врага» – подумала я, потеревшись носом о щеку Луны. Ее ресницы чуть дрогнули, а рот изогнулся в короткой улыбке, словно она и в самом деле видела что–то приятное там, в своих снах, которые разделила с сестрой. Дыхание лежавшей рядом с нею Селестии было чуть более частым, чуть более напряженным, а морда едва заметно искажена гримасой тщетно скрываемых страданий. Тени от уходящих зарниц, блеск струй дождя на секунду накладывали на нее свой отпечаток, и на какую–то секунду мне показалось, что я вижу бесчисленные морщины, отмечавшие прожитые века. Кто знает, каких усилий мне стоило не наброситься на нее и не начать тормошить, чтобы вырвать из лап очередного кошмара – но я сдержалась. Я верила им, что лежали так тихо, так мирно. Я верила в необоримую силу Луны, что была способна исцелить ее сны, и собиралась исполнить свое обещание, что бы ни случилось.

– «Спокойной ночи, мама» – едва слышно прошептала я, коснувшись губами мокрой щеки.

Проснулась я сильно после полудня. Очень сильно, если верить солнцу, настойчиво заглядывавшему в мой разинутый рот. Кажется, я храпела? Что ж, тогда было совершенно неудивительно, что меня вышвырнули из спальни принцесс, вновь перенеся в так понравившиеся мне покои.

Правда, теперь я даже в мыслях не рисковала называть их своими.

Оглядевшись, я настороженно покосилась на штатив для капельниц, прочно обосновавшийся в этой комнате с той поры, как когда–то здесь очутился Старик, да так и застрявший на своем боевом посту у кровати. Висевшие на нем флаконы были пусты, а каучуковые трубочки капельниц заботливо свернуты и повешены на кронштейны, что, вкупе с туго перевязанными крыльями, наконец–то лишившимися металлических шин, подсказало мне, что я провела тут отнюдь не пару часов, а может быть, даже дней.

Последним, что я помнила, было… Нет, даже не так. Я помнила все – бессонную ночь, проведенную с магическими откровениями, бессонный день, наполненный дрожью в уставшем, измученном теле, во время которого в покои пытались прорваться то Скай, то дворцовый врач, то еще какие–то посторонние пони. Но каждый раз, пытаясь вначале жестами, а потом и голосом спорить со мной, они отступали, увидев мой неодобрительный взгляд, который я дополняла зверским оскалом и взмахами Фрегораха, препятствуя всяким четвероногим идиотам, пытающимся разбудить принцесс.

Солнце в тот день встало нехотя и, вяло побарахтавшись над горизонтом, с облегчением кануло в море туч.

На третий день меня просто срубило. Реальность превращалась в какой–то блестящий туман, наполненный дымом и зеркалами^[27], в которых я перестала узнавать как себя, так и окружавшую меня обстановку, воспаленными от недосыпа глазами глядя то на дверь, то за окно, где уже мельтешили чьи–то озабоченные рожи. Наконец, в полдень третьего дня я услышала шорох и шум расправляемых крыльев, донесшийся от кровати – кажется, почивавшие повелительницы изволили наконец пробудиться, и я даже смогла облегченно выдохнуть, увидев помятую, заспанную, но кажется, невредимую кобылицу, чья всклокоченная радужная грива напоминала нечто среднее между копною сена и ласточкиным гнездом. В отличие от нее, Луна была явно вымотана похлеще моего, но у нее хотя бы хватило сил одобрительно кивнуть при виде моей пошатывающейся тушки, попытавшейся отдать повелительницам положенный по этикету салют. Кажется, потом в покои все же вломился Твайлайт Скай со своей сворой хранителей тела, за спиной которого робко переминался дворцовый эскулап, затем туда же набились горничные в совершенно возмутительном количестве… Ну, а потом я уже ничего не ощущала, тупо вырубившись прямо там, на полу, но так и не выпустив из копыт ни щита, ни тяжелого колишемарда.

Впрочем, ощущения вернулись ко мне самым радикальным образом, путем массажа живота с помощью восьми детских копыт.

Да, мои малыши подросли, и уже вовсю скакали и прыгали, жужжа своими маленькими крылышками, чей истинный вид был скрыт с помощью магии от взглядов прочих существ. Ворвавшись в покои, они с разбегу запрыгнули на кровать, и принялись кувыркаться, прыгать и отплясывать на мне, совершенно не слушая увещеваний вбежавшей за ними Грасс, сопровождавшей какую–то чопорную единорожку средних лет, столь туго затянутую в платье неопределенного серо–коричневого цвета, что казалось, оно разлетится по швам, стоит ей сделать хоть один шаг шире или быстрее, чем нужно. Впрочем, глаза мне она мозолила совсем недолго и, убедившись в том, что дети никоим образом не смогут из этой комнаты ускользнуть, отправилась обратно за дверь, подняв нос и чопорно поджав губы, бросив короткий взгляд на зеленую земнопони, вежливо сделавшую книксен.

А вот перед второй, кто зашел в комнату, вежливо склонять голову пришлось уже строгой мегере. Пусть пост одного из товарищей министра здравоохранения страны был не таким уж высоким, как казалось наивным жителям нашей глубинки, но все же требовал почтительного отношения даже здесь, в Кантерлоте. Особенно когда занимающая его пони по каким–то делам посетила дворец, где царила тщательно поддерживаемая атмосфера дружелюбия или хотя бы нейтралитета, нарушить которую не рисковали даже самые закадычные враги.

Впрочем, даже я бы забилась под одеяло от вида Кег. Кег взбудораженной. Кег разъяренной. Влетев в покои, она на секунду остановилась, пропуская мимо себя чопорную единорожку, при виде этого раздувшегося от злобы дракона в пегасьем обличии, решившую поставить рекорд скорости по бегу в самом неудобном белье, после чего, осторожно прикрыв за собой дверь, двинулась в мою сторону, постаравшись нацепить на морду свою привычную покровительственную усмешку.

От этого мой хвост постарался спрятаться туда, где его наличие явно не предусматривалось создателями или природой.

– «Скраппи! Как ты себя чувствуешь после этих трех дней? Наверное, пролетели как один миг, да?» – с ходу начала она, одним движением крыла перемещая стоявший в ногах кровати столик поближе ко мне и, без долгих предисловий, выкладывая на него белый сверток, оказавшийся плотной медицинской простыней. Уж этот вид хлопковой ткани я бы ни с чем не перепутала, как вряд ли перепутала бы с чем раскатившиеся по ней пилюли. По крайней мере, часть из них – «А вот у меня возникла одна проблема, и решить ее можешь мне помочь только ты. У тебя, кстати, сколько лет образование длилось? Колледж закончила, или высшую школу?».

– «Дык я ж…».

– «Хорошо–хорошо. Не важно. Вот, гляди сюда – и думай».

– «Гляжу. Думаю» – покорно согласилась я, бросая настороженный взгляд на Грасс. Устроившись возле двери, она встала у портьеры и старательно не отсвечивала, делая вид, что пристально следит за детьми, настороженно выглядывавшими у меня из–за спины, и совершенно непричастна к происходящему – «А што?».

– «Видишь? На этой облатке написано «50 гр», на этой «10 у», на этой «25 у», а эта – вообще без надписей. Где те таблетки, которые ты принимала?».

– «Вот они. То есть, она».

– «Какая из них?».

– «Вон та, переливчатая такая».

– «Отлично. Тогда смотри…» – копыта присевшей у столика пегаски резкими движениями перемешали таблетки, после чего вновь разложили их рядком, словно сорванные с нитки бусины – «Вот, вот и вот. Где твоя?».

– «Вот моя» – я категорически отказывалась понимать, что тут вообще происходит, и даже бросила настороженный взгляд на капельницу, опасаясь, что сводная сестра, играющая перед моей постелью в наперстки, могла быть частью лекарственно–наркотического трипа – «Кег, а что…».

– «А так? Вот, вот и вот» – копыта синей кобылы вновь задвигались по столу, перемешивая негромко постукивающими таблетками – «Где твоя?»

– «Да вот же моя!» – еще более осторожно ответила я, уже категорически не понимая, куда ведет нас этот разговор и импровизированное представление, заинтересовавшее Санни и Берри – «Кег, ты чего с утра налакалась? Хотя неважно, но я тоже это хочу».

– «Ага! А почему ты вот эту вот не взяла?!».

– «Так ведь мне доктор вон те прописал!» – устав удивляться, развела копытами я. Хотела, по привычке, и крыльями, но те были надежно спрятаны под одеялом, поверх которого возились неугомонные близнецы, с писклявым щебетом выясняя, кто из них первым прыгнет на стол, попытавшись утащить такие замечательные, круглые и наверняка очень вкусные штучки – «Точнее, сказал, чтобы я взяла их в аптеке и принимала, каждый день».

– «Это тот доктор, о котором я думаю?» – до невозможности ласково осведомилась Кег.

– «Ну да, доктор Кросс. Харт Кросс. Которого из Обители сюда присылали» – закивала я, радуясь возможностью хоть что–нибудь прояснить по поводу всего, что творилось в это странное утро – «Кег, а что это вообще сейчас все было? Таблетки эти вот туда–сюда… Да плевать на таблетки – что с принцессами?!».

– «С принцессами все хорошо. Ты про них сейчас не думай» – мягко ответила пегаска, но в ее голосе мне почудилось рычание хищника увидевшего жертву, и приготовившегося к прыжку – «Вот ты, Скраппи, производишь впечатление пони умной, иногда даже интеллигентной. У тебя даже остались какие–то знания о медицине прошлого, так?».

– «Ну, да. Немного».

– «Тебе доктор даже памятную записку оставил, какое лекарство пить, сколько раз в день, и в какой дозировке. Верно?».

– «Наверное…».

– «Тогда какого поньского редиса ты вообще схватила этот экспериментальный препарат?!» – наконец, закончив с осадными приготовлениями, синяя кобыла рванула на штурм, рявкнув так, что сдула своим рыком возившихся на мне детей, кубарем скатившихся с материнского бока – «Он вообще не предназначался для употребления пони!».

«Серьезно? А кого же им предполагалось кормить?» – разинув рот, обалдело подумала я, не найдясь с ответом.

– «Да? А почему же тогда он там был?» – раздался у нее из–за спины голос Грасс, когда пегаска на секунду заткнулась для того, чтобы перевести дух, прежде чем начать орать на меня снова – «Разве не этим она постоянно там занимается? Ест всякие пилюли и порошки на радость всем этим «исследователям», я имею в виду?».

– «Потому что там была целая гора бутылочек с тщательно отмеренным количеством пилюль! Ляганная гора картонных коробок размером с пирамиды островных дикарей! А она схватила те, которых там вообще не должно было быть, и которые даже не предназначались для использования!».

– «Эй, мне же сказали, чтобы я выбирала любую коробку. Вот я и схватила ту, которая была похожа на лекарство, предназначенное именно мне» – надулась, в свою очередь я, сердито уперев копыта в бока. Выглядело это, признаться, не очень грозно из–за наброшенного на меня одеяла, но что поделать – «И вообще, Кег, ты эту коробочку видела? Дозировку на нем читала? В этот флакон влезло не меньше чем сотня пилюль, а удельный вес лекарства, который в них входит, равнялся всего пятидесяти граммам! И если ты разделишь пятьдесят на сто или больше частей, сделаешь скидку на утряску, усушку и прочую глину, которую добавили как стабилизатор и связующее вещество, то получатся жалкие пять миллиграмм, если не меньше! Док сказал принимать не более десяти унций в день! А поскольку ваша поньская унция – я специально узнавала! – равняется тридцати граммам, с этими пятьюдесятью граммами во всем пузырьке я даже за месяц среднюю терапевтическую дозу не набрала!».

– «Гран, Скраппи! Гран!» – страдальчески запрокинув копыта и крылья к безучастному потолку, возопила растерявшая всякое достоинство товарищ министра здравоохранения нашей прекрасной страны – «Это четко выверенная аптечная единица веса, а не твои непонятные «граммы» или еще какие–то жуткие единицы измерений из прошлого! И если в одной унции их тридцать, то ты каждый день… Да ты я вообще не представляю, как ты вообще осталась жива и в своем уме!».

– «А почему ты вообще так злишься, сестричка?» – разразиться ужасному скандалу было не суждено, и пока мы сердито сопели друг перед другом, по–новому оценивая открывшиеся факты этой загадочной истории, раздавшийся вновь голос Грасс вклинился в наш кошачий концерт, заставив уставиться на подошедшую к кровати зеленую земнопони. Уж слишком медоточивым был этот голос – «Разве не этим вы занимались все эти годы?».

– «Ты ничего не знаешь о…».

– «О, зато я видела. Я – и остальные, кто наблюдал за Скраппи все это время. Как ее накачивали какими–то жуткими препаратами, ни один из которых, как говорят, так и не появился в больницах или продаже. От которых она окончательно теряла связь с реальностью, пока не превратилась в какое–то цепное чудовище, как называли ее все, от простых пони до популярных газет».

– «Все было совершенно не так!» – вспыхнула Кег – «И все, что было сделано, она одобрила сама, не говоря уже о принцессах!».

– «Так говорят, Кег. Так говорят. Нужно ли мне напоминать тебе, дорогая сестра, о том, что такое молва? Она уничтожала пони куда значимее меня или тебя, или какой–нибудь ученицы принцессы».

– «Что за ученицы?» – насторожилась уже я, понимая, что разговор пошел о чем–то слишком непонятном.

– «Старая история, которой уже больше полувека» – дернула ушами Грасс, обходя постель, чтобы одернуть скомкавшееся одеяло – «Когда–то об этом писали газеты, журналы, но очень быстро забыли. Или ты думаешь, что Твайлайт или ты – единственные, кого учили и учат принцессы?».

– «Оу…» – пробормотала я, когда мне на ум пришли слова Селестии о бесконечной веренице могилок, в которые она опускала тех, кто когда–то шел с нею по жизни, сопровождая на бесконечном пути. Интересоваться подробностями почему–то сразу же расхотелось – словно тучка набежала на солнце, дохнув в спину тревожным холодком.

– «Мне плевать, что говорят эти высокородные бездельники!» – уже тише, но все еще сквозь зубы проговорила Кег. Под ее крылом я увидела элегантную и явно дорогую переметную сумку, из которой торчал шар очередного флакона, плотно закупоренный явно самодельной пробкой с плакеткой и мюзле, подобно дорогому вину – «Но мне не плевать, когда пациенты, пусть даже из–за собственной безответственности, причиняют себе вред! Думаешь, легко было придумать новое лекарство даже не зная, как на нее подействовало то, которым она так старательно отравилась?».

– «Она что?!».

– «Ты что?!» – наши с Грасс голоса раздались одновременно, поэтому свой вопрос я решила озвучить первой, и побыстрее, пока зеленой земнопони не пришло в голову требовать подробностей – «Ты хочешь сказать, что изобрела какое–то противоядие или лекарство сама? За несколько дней?! Охренеть!».

– «Всего за несколько часов, дорогуша! Или ты думаешь, я стала товарищем министра здравоохранения целой страны только из–за своей внешности, как твоя подруга Флаттершай?».

– «Нет, я просто привыкла к тому, что министр и его заместители – это чиновники такие, которые должны или разваливать свою отрасль, или ею управлять. Попробовала бы ты кого–нибудь из «инноваторов» тех времен попросить хотя бы банальный аспирин усовершенствовать… Вот, поэтому и удивилась».

– «Ах, как мило. Вот, значит, как ты меня рассматривала все это время!».

– «Нет. Я думала что ты просто хороший управленец» – если Кег и решила облить меня желчью, попытавшись заставить защищаться, угнетаемую чувством вины, то ее ждал капитальный облом, поскольку с коллегами, так сказать, мы со Стариком могли разговаривать прямо и для того, чтобы вызвать у меня чувство вины, ей пришлось бы как следует потрудиться – «И не подозревала, что ты еще и изобретатель–алхимик, только и всего. Ты же знаешь, что я… то есть мы пришли оттуда, где чиновник – это диагноз; при одном только слове на ум приходит наглое, тупое, отвратительное существо с жирной ряхой, которую и за день не обосрать, тратившее все свои силы и доступные ресурсы на то, чтобы побольше наворовать, при этом не попасться и удержаться на своем месте. Бонусом идет какое–никакое управление вверенным ему министерством – но иногда думалось, что лучше бы оно им не управляло вообще, ведь любое доверенное ему дело будет изгажено, испохаблено и самое благое начинание перекручено, переделано так, что превращалось в полную свою противоположность».

– «Что за чушь!».

– «Не веришь? Вот представь – принцесса командует тебе увеличить жалование врачам в связи с какой–нибудь эпидемией. Представила? Как думаешь, что тут можно придумать, чтобы полностью извратить приказ повелительницы, обокрасть остальных, но при этом выполнить его досконально, от буквы до буквы, да еще и во всем белом остаться?».

– «Бред какой–то!» – фыркнула немного успокоившаяся пегаска, вытаскивая из сумки флакон. Этот шар с крошечным носиком был оранжевого цвета и занял свое место рядом с такими же, но уже пустыми флаконами на держателе, испустив в мой адрес предупреждающее бульканье, когда копыта Кег подсоединили к нему капельницу, болтавшуюся над изголовьем кровати. Несмотря на демонстративную занятость подсчетом капель, падающих в стеклянное расширение на каучуковой трубочке, она явно стала гораздо внимательнее слушать то, что я говорю – «Это вряд ли возможно, если есть прямой, не допускающий кривотолков приказ».

– «Да? А если ты сделаешь все, что там написано, увеличив при этом ежемесячное жалование на, допустим, половину процента?» – сладко улыбнулась я, заставив синюю кобылу замереть с неловко протянутыми вперед и вверх ногами – «Раньше они получали двадцать бит в день, например. А потом, после твоего нововведения?».

– «Ну, тогда они получат… чуть больше?» – недоуменно нахмурилась Грасс. Подобравшись поближе, она жадно вслушивалась в наш разговор, словно и в самом деле интересуясь историями, произошедшими много веков назад, с совершенно другими существами.

– «А ты умножь двадцать на ноль целых, пять десятых» – предложила я ей, словно случайно прикрывая левую, обезображенную часть мордочки, вновь начавшую дергаться в пароксизме нервного тика – «И посчитай, сколько выйдет».

– «Но это же… Это же надувательство!» – сев на задницу, пораженно всхрапнула Кег.

– «Ах–ах–ах! Математика, беспощадная ты ssuka!» – со злым весельем заохала я, разводя крыльями, выпростанными из–под одеяла. Туго перевязанные бинтами, они напоминали твердые, плохо гнущиеся палки, и я решила как можно быстрее разузнать, что еще делали с моей бессознательной тушкой, помимо испытания совсем уж новых крафтовых препаратов – «В лучшем случае получится десять бит за суточное дежурство – это если не в процентах считать. В процентах… В процентах врач еще и должен останется за то, что на работу пришел. И это еще так, не самая хитрая схема того, как все вокруг себя развалить, обвинить во всем тех, кто тебе подчиняется, да еще и деняг нахапать. После чего можно свалить на другую, иногда даже совершенно не связанную с прежней должность. Ну, или уйти в почетную отставку с «золотым парашутом» – выплатой выходного пособия размером с годовой бюджет твоего бывшего ведомства, которое ты nakhuy развалил».

– «Это настолько ужасно, что попросту невозможно» – качая головой, пораженно пробормотала Кег. Казалось, она изо всех сил пыталась найти какую–нибудь ошибку в моих словах, какую–нибудь зацепку, которая позволила бы развеять как дым описываемый мною ужас – «Но ведь это, так или иначе, дойдет до принцессы!».

– «Ага. Точно так же, как до нее шла информация о том, что в Мэйнхеттене зреет что–то недоброе. Целых два года шла, представляешь? Наверное, совсем не заинтересованные в этом пони слишком долго несли. А теперь подумай о том, что будет, если это происходит на всех уровнях, во всех министерствах, на всех направлениях, от министра до начальника по медицинской работе захолустного госпиталя. И как вишенка на торте – представь, что правитель страны понимает, что происходит, но просто не имеет возможности исправить этот страшный, пережевывающий собственный народ механизм, рискуя сломать даже его, и не имея ничего другого в наличии. А то и вообще, махнет на все крылом, и сам будет в доле – ведь на таких уровнях, как заместитель министра, наказывали не за то, что украл, а за то, что не поделился!».

В комнате воцарилась гнетущая тишина, и даже яркий солнечный свет, падающий из больших окон на мохнатый ковер и кровать с резвившимися на ней близнецами, казалось, стал тусклее и холоднее, чем раньше.

– «Это… это просто ужасно» – наконец, пробормотала Грасс – «Как вообще можно так жить?».

– «В этом ужасе жили поколения» – столь же негромко откликнулась я, движением крыла привлекая к себе остолбеневшую от всего услышанного пегаску – «И иногда нам казалось, что существует какая–то организация, какой–то институт, куда посылают управленцев различного уровня для того, чтобы научить их ломать, а не строить, и как можно более эффективно разрушать доверенные им организации и дела. А мне… Мне иногда казалось, что мы должны вымереть как народ, поскольку превратились вот в такое вот отвратительное, убивающее самое себя…».

– «Стоп, Скраппи! Хватит!» – решительно заявила Грасс. Оправившись от всего услышанного быстрее чем мы, она подошла к кровати и обняла нас, внимательно вглядываясь в наши глаза – «Ты же понимаешь, что ты уже не… Уже не там, верно? Скажи, что ты это понимаешь».

Потупившись, я кивнула, ощущая, как отчего–то защипало глаза.

– «Хорошо. Поэтому давай–ка уже забывай о том, что было тогда, и думай о том, что есть и что будет. А будет все хорошо. Правильно, Кег?».

– «Да, Триз. Теперь все будет хорошо» – усилием задавив непрошенные слезы, сдавленно прохрипела я – «С таким товарищем министра, которая походя способна изобрести новое лекарство, пропасть невозможно. Прости, Кег – я и в самом деле в тебе не сомневалась. Просто я даже не догадывалась о твоих талантах, а если остальные пони столь же способны и получают свое благодаря личным заслугам, то я больше не буду удивляться тому, что Эквестрия стала настолько прекрасной страной. И все благодаря вам, мои хорошие, добрые пони».

– «Ну, и тебе, Скраппи» – я лишь насмешливо фыркнула, не преминув вытереть сопливившийся нос о спинку так удачно подвернувшейся Берри, с настойчивым писком рвущейся в круг наших обнимашек, за что закономерно схлопотала подзатыльник от Грасс. Я схлопотала, само собой, а не обиженно заверещавшая что–то дочурка, принявшаяся с фуканьем елозить по одеялу, исподтишка все ближе подбираясь к брату – наверняка затем, чтобы поделиться с ним всем, что оказалось у нее на спине – «После твоего возвращения в этих стенах о тебе говорят чаще, чем ты думаешь и многие, кто до этого отзывался о тебе нехорошо, уже изменили свое мнение».

– «Ага. После того как меня не прибили грифоны, не сожрали порождения Тьмы и не смогли нагнуть мобстеры с грязными дельцами Мэйнхеттена, они резко принялись меня уважать? Скорее, бояться – по крайней мере, пока меня не выперли в эту отставку».

– «По всем бумагам ты до сих пор числишься как Легат Легиона. Я что–то упустила, пока ты моталась по всей стране и за ее границами?» – отстранившись, подняла брови Кег.

– «Ну да, конечно. В очередную «отставку», которой уже никто не удивляется, и в которую никто не верит» – фыркнула Грасс, забирая у меня хныкавшую Берри, желавшую чтобы взрослые уделили внимание ей, а не каким–то глупым разговорам – «Среди пони начали ходить разговоры про то, что все это, с самого начала, была какая–то хитрая уловка или ловушка, чтобы спровоцировать тех, кто не одобряет действия принцесс. А после вот этих самых событий даже среди самых стойких или не очень умных пони начали ходить шепотки, что трижды попасться в одну и ту же ловушку, позволив прищемить себе хвост, могут разве что самые глупые. А глупым себя считать не желает никто. Так–то, сударыни вы мои».

– «Однако ж…» – почесывая за ухом, пробормотала я. Под таким углом все происходящее я еще не рассматривала, но когда все это озвучила Грасс, очень многое и впрямь начало выглядеть достаточно подозрительно – то же отсутствие на горизонте деверя, чья гордыня явно не перенесла бы такого публичного унижения, что я устроила ему в первые дни своей новой службы. Но, как ни странно, за время моего отсутствия он даже не попытался вновь запрыгнуть в командование Легиона – осторожность или добрый совет от родителя? Или Графита?

– «Хорошо. У тебя будет время подумать об этом» – хмыкнула Кег, одним копытом опуская меня на подушки, а другим ловко прокалывая шею не самой маленькой иглой капельницы. К счастью, не так, как это раньше показывали в голливудских «шыдеврах» – под прямым углом, что всегда заставляло меня недоумевать, для чего было выбирать столь опасную зону для экспериментов по внутримышечному введению препаратов. Мало того, что время всасывания было бы примерно тем же (около двадцати, или больше, минут), так еще и куча крупных сосудов вокруг, не говоря уже о гортаноглотке, трахее и пищеводе. Не просто же так столетиями использовали ягодицы для этого ответственного дела. Здоровенная, толстая мышца и слой жира – чтобы там что–нибудь повредить, это нужно еще постараться! Конечно, со временем пришло понимание того, что сценическое искусство и актерское мастерство нуждались в таких вот нелепых, но зрелищных жестах, однако катетеризация шейных вен до сих пор вызывала у меня непроизвольную дрожь – возможно, из–за чересчур развитого воображения и понимания того, как много может пойти не так. Впрочем, Кег справилась отлично, еще раз заставив пожалеть о том, что я не слишком глубоко вникала в детали, когда познавала этот новый, удивительный мир, в котором оказалось так много скрытого от праздного взгляда.

Но теперь я собиралась исправить этот досадный промах.

– «Вряд ли. Уверена, у меня будет слишком много дел на первых порах, когда я выйду в отставку» – увидев скептическое выражение на мордах так непохожих друг на друга сестер, я кривенько усмехнулась, ощущая волну холодка, пробежавшую по сосудам с первыми каплями лекарства – «Что? Вы и в самом деле решили, что я просто не хотела ничего менять в своей жизни, получая несказанное удовольствие от всех этих травм и упиваясь тем, что превратилась в настоящего инвалида?».

– «Да–да–да…» – пробормотала синяя пегаска, внимательно вглядываясь в стеклянную колбочку у основания флакона с лекарством, считая глухо стучавшие в фильтр капли. За ее спиной Грасс выразительно скривилась, беззвучно произнося «бла–бла–бла», и делая выразительные знаки копытами, изображая кавычки. Правда, кому из нас двоих предназначалась эта пантомима, я так и не поняла – «Сколько там лет я все это слышу? А ты, Грасс?».

– «Я просто не могла бросить своих товарищей на середине пути. Но теперь судьба сама дала мне последнее предупреждение, как видишь» – выпростав из–под одеяла плохо гнущуюся дубинку, в которую превратилось мое плотно перевязанное крыло, я вяло помахала им в воздухе, за что сразу же поплатилась, когда в толстые полотняные бинты вцепились зубки дочурки, с хищным рычанием повисшей на моей покалеченной конечности – «Эх, а я ведь уже почти приготовила себе запасную площадку для приземления…».

– «Серьезно?» – искренне удивились обе кобылы, да так, что Кег забыла о расчетах скорости введения своего лекарства, а Грасс даже не вспомнила о том, что нужно бы возмутиться по поводу глухого звука, с которым крыло стукнуло Берри промеж ушей за попытку прогрызть и изорвать непокорную повязку.

– «Ага. Договорилась с одним пройдошистым единорогом из благородных об организации своей частной компании по перевозке грузов и пассажиров» – прервавшись, я тихо фыркнула, когда обзор перегородило пузико сына, сползавшего с моей головы для участия во всеобщем веселье и, не удержавшись, пощекотала губами задергавшийся от смеха живот – «Вроде бы ничего нового, таких везде полно, но мы планировали специализироваться на охраняемых доставках, и перевозках сверхтяжелых грузов. В конце концов, я просто так, совершенно бесплатно, дотащила по рельсам целый состав до вокзала столицы почти от самого Понивилля, а до этого – целый фургон через горы перенесла! Но, увы, теперь об этом придется забыть, как вы понимаете».

– «Прости, Скраппи. Нам так жаль, что так вышло…».

– «А вы тут при чем вообще, Грасс?» – постаралась как можно дружелюбнее усмехнуться я, радуясь тому факту, что гляжу на них непокалеченной частью морды, когда заметила взгляды сестер, непроизвольно устремившиеся к искалеченному крылу, которым я помахала в подтверждение собственных слов – «Это ж не вы устроили тот ужас в Обители. Я отдавалась служению, понемногу теряя себя, частичка за частичкой, пока не поняла, что стала абсолютно бесполезной. Это было гораздо больнее, чем сломанная грудная клетка и отгнившие крылья, но рано или поздно это понимание должно было прийти ко мне, поэтому я уверена, что в случившемся со мной нет ничьей вины. Ну, кроме тех, кто все это устроил».

– «И теперь ты захочешь им отомстить?».

– «Кому, Грасс? Мы не знаем, кто это был, что им было нужно, но они метили по принцессам, а я просто попала под удар, когда пыталась их защитить. Увы, теперь я отработанный материал, поэтому пока даже не знаю, чем займусь дальше. Но уж точно не стану занимать уже не принадлежащее мне место».

– «Значит, скоро можно ждать тебя в Понивилле?» – впервые за эту встречу улыбнулась Кег. Присев рядом с кроватью, она положила мне копыто на грудь, то и дело косясь на бодро побулькивающий флакон, внутри которого уже организовался небольшой лекарствоворот. Как бы не переборщила со скоростью, естествоиспытательница высокопоставленная…

– «Скорее всего. Мне стыдно за то, что я не ушла тогда, когда было нужно, и лишь сейчас поняла, как жалко выглядели мои попытки куда–то приткнуться. Жалко и отвратительно. Но теперь все в прошлом – мой заместитель официально стал новым Легатом, я сделала все, чтобы Легион не стал игрушкой в копытах придурковатых штабных… Поэтому да – скоро я отправлюсь домой».

– «Ну, вот и хорошо. Дела уже уладила?» – деловито отозвалась синяя пегаска. Я была благодарна ей за то, что она не стала говорить банальностей или меня утешать, вместо этого постаравшись переключить внимание на повседневные мелочи с профессионально отмеренной теплотой в голосе, отвлекая от грустных мыслей – «Выходное пособие оформила? Дети поедут с тобой?».

– «Посмотрим. Еще не решила» – я попыталась улыбнуться в ответ задрожавшими вдруг губами – «Мне собраться – только подпоясаться, как когда–то говорили. Да не волнуйся, я постараюсь обузой не стать – не такая я уж и покалеченная. Уверена, у нас в городке какое–нибудь дело найдется – те же дороги расчищать, или тяжести таскать на себе…».

– «Для начала просто отдохни. Начни питаться нормально, а не через эти трубочки» – осуждающе покачала головой Грасс. Зайдя с другого боку, она поправила перемешанные близнецами подушки, хотя мне почему–то показалось, что ей просто не хотелось встречаться глазами с капельницей и почти опустевшим флаконом – «Погляди, от тебя опять одни глаза да ноги остались!».

– «Я уверена, что ты преувеличиваешь, Триз» – хмыкнула я, старательно выворачивая шею, чтобы не глядеть на нее покалеченной частью морды. Кажется, получилось не очень, да и тот острый взгляд, который бросила в ее сторону Кег, почему–то насторожил, хотя врачи убеждали меня в том, что я поправилась почти полностью, пускай и ценой частичной потери крыльев.

– «Нет, я серьезно тебе говорю, Скраппи. Ты очень похудела, хотя… определенно подросла» – с еще больше насторожившей меня озадаченностью произнесла земнопони, тыча копытом в одеяло – «Раньше тебя просто найти под ним было проблематично, а теперь? Ты погляди – скоро ты под ним умещаться не будешь!».

– «Ну да – свежий горный воздух, частые прогулки на природе, здоровая и полезная пища…».

– «По поводу грифоньей пищи мы еще поговорим. Как и о «прогулках» по разным опасным местам» – закончив разглядывать флакон так, будто пытаясь найти в нем какое–то чрезвычайно интересное для себя, бросила Кег, после чего сердито уставилась на сестру – «Грасс, позволь компетентным пони судить о том, что происходит со слишком беспокойными пациентами, ладно? А тем временем, нам нужно обсудить кое–что очень…».

Что же именно обсудить с нами собиралась строгая пегаска, так и осталось для меня неизвестным, когда ее голос заглушил громкий стук в дверь. Можешь смеяться, подруга, можешь мне просто не верить, но стук того, кто пришел к тебе с недобрыми намерениями и не собирается это скрывать, отличается от любого другого. Может, так на меня повлияли воспоминания и душа Старика, еще помнившего по рассказам родителей о «недобром стуке в ночи», а может быть дело в чем–то другом, но когда он раздался – я сразу же поняла, что начинается что–то плохое.

«Интересно, неужели у меня вот такой же, нехороший стук? Тогда понятно, почему пони начали говорить, что я их натурально пугаю».

Дверь приоткрылась, и моему взгляду предстал выходец из недавнего прошлого. Облаченный в тот же коричневый китель с белой рубашкой и черным галстуком, форменную фуражку и строгое выражение морды, явно бывшее для него таким же обязательным, как и маячившие за его спинами подручные, облаченные в боевую броню, он смерил всех, кто находился в комнате подозрительным взглядом и, открыв рот, уже собрался что–то произнести… Но в тот же миг резко убрался обратно, когда в захлопнувшуюся в последний момент дверь ударил дружный визг трех понях и прилетевшая с кровати подушка.

– «Берри, хватит голосить не по делу!» – попеняла я дочурке спустя пять или десять секунд, когда в комнате восстановилась наконец относительная тишина. Вопли близнецов, увидевших в происходящем отличную возможность поорать, присоединяясь ко всеобщему веселью, в расчет можно было не принимать – мне достаточно было потыкать носом в задергавшиеся детские животики, чтобы дикий фестралий свист сменился повизгивающим детским смехом, с которым в мою морду вцепилось сразу восемь детских копыт. Похоже, детишки еще не понимали, что подросли и играться с ними, как раньше, подбрасывая к потолку, мог теперь разве что их шатающийся где–то отец – «Кег, ну а ты чего орешь?».

– «Я? Это ты заорала как ненормальная, а за тобой и Грасс!» – тяжело дыша, сердито поглядела на меня госпожа товарищ министра, и прочая, и прочая, и прочая, нервно поправляя растрепавшуюся прическу – «Скраппи, это же были…».

– «Гвардейцы. Знаю. Но я–то дипломированная сумасшедшая, в отличие от вас, здравомыслящих пони» – коротко хохотнула я. Дверь снова открылась, но представители закона не рискнули сунуться в нее сразу же, для приличия выждав немалые десять секунд, прежде чем в дверном проеме появилась уже знакомая мне фигура, с подозрением обозревшая горизонт на предмет летящих в него предметов меблировки – «Капитан Рэйр Файнд. И снова вы появляетесь неожиданно и явно не к месту».

– «Майор Файнд, гражданка Раг» – дружелюбия в голосе жеребца было столько же, сколько снега в жаркий полдень дромадских пустынь – «Я здесь для того, чтобы…».

– «Чтобы доставить меня в Высочайший суд, где я предстану перед судом за свои многочисленные преступления, бла–бла–бла… Грасс, подай мне, пожалуйста, меч – он вон висит, на дальнем столбике кровати. А Кег пока приготовит бинты, лекарства и бланки оповещения родственников о героической гибели гвардейцев во время ответственного задания».

– «…чтобы доставить вас в Генеральный Штаб по приказу комиссии, собравшейся для доклада командору Гвардии Эквестрии Вайт Шилду» – если он и обратил внимание на меч, к которому уже тянулось мое подрагивающее от негодования копыто, то он ничем этого не показал – «Зная, что вы будете всеми силами препятствовать исполнению правосудия, были специально подготовлены эти бумаги. Ознакомьтесь».

Прошло несколько секунд прежде чем я выдохнула и откинулась на подушки, сжимая копытами ножны с мечом. Шар оголовья, выточенный из драконьей кости, устроился у меня под мышкой – все такой же теплый, как раньше, будто напоенный кровью и внутренним жаром, желающий лишь одного – впиваться в живую добычу, упиваясь жаром борьбы и кровопролития.

– «Скраппи, во что ты опять вляпалась?» – нахмурилась синяя пегаска.

– «Кег, ты же знаешь, как я тебя люблю, ценю и уважаю…».

– «Серьезно? Тогда при чем же здесь это?».

– «Да–да. Особенно после того, как ты придумала лекарство, которое меня вытащило из долгого сна. Однако позволь мне все же дать тебе один хороший, а самое главное, бесплатный совет: когда к твоим родственникам или знакомым приходят представители власти – держи рот на замке, пока к тебе не обратятся. Не ухудшай их положение. Дальше уже поступай так, как тебе подскажет совесть».

– «Да? И чем это я ухудшила твое, так сказать, положение?» – залупилась было Кег, но в кои–то веки заткнулась, почувствовав прикосновение младшей сестры, своим хвостом призывавшей ее не горячиться и послушать того, кто разбирался в этом немного лучше нее.

– «Чем? Тогда позволь узнать, откуда вообще взялся этот обвинительный тон?» – разворачивая поданный мне свиток, сердито нахмурилась я, безо всякого удовольствия обозревая большой и плотный лист бумаги с текстом, набранном на чем–то донельзя примитивном (или ужасно продвинутом, если смотреть на жизнь реалиями этого мира), вроде пишущей машинки. И это было еще одним признаком наступающего прогресса, а также непередаваемым почерком официальных властей. Кому же еще придет в голову блажь покупать дорогущий и непонятный аппаратус, который с грохотом и звоном будет рисовать на бумаге буквы, но гораздо медленнее и капризнее, чем мог бы сделать ты сам? В какой–то подборке газет, прочитанных за время вынужденного безделья, мне даже попалась забавная переписка между сторонниками этого технического чуда и его противниками, предрекавшими тому скорую гибель в забвении, но вместо этого, нашедшему свое место на самом что ни на есть верху, откуда строго диктовал словами власти свою непреклонную волю. Несмотря на столь беззаботное лирическое отступление, прочитала я его очень внимательно – хотя бы для того, чтобы понять, чего из–под меня снова желают штабные, ошалевшие за этот год от чувства собственного величия. Или же в мое отсутствие. Впрочем, одно не исключало другого, но в тот момент гораздо больше меня заинтересовала небольшая записка, скрывавшаяся внутри свитка – уж слишком она отличалась всем своим видом от важного пыхтения из генштаба. Прочитав ее раз, и другой, я судорожно выдохнула и откинулась на подушки, вдруг почувствовав себя маленькой, слабенькой и очень больной. Словно ушли поддерживающие меня силы, оставив после себя пустую, высохшую оболочку.

– «Скраппи, как ты себя чувствуешь?» – обеспокоенно вскинулась Кег, заметив резкую перемену в моем поведении и внешнем виде. Впрочем, на ее месте я бы тоже не пропустила такой нехороший признак, как намокание всего пациента, разом – «Так, сэры, прошу вас удалиться и не заходить, пока я не пойму, в чем тут дело!».

– «Никак нет, мэм. У нас приказ доставить эту гражданку в штаб Гвардии» – упрямо выпятил нижнюю челюсть новоявленный майор и было видно, что скорее сам дворец поднимется и отойдет в сторону прежде, чем он сдвинется с места – «Она уже пыталась изображать болезнь в прошлый раз, когда мы сопровождали ее на трибунал. Второй раз меня этим обмануть не получится, и я доставлю ее к командующему, даже если нам придется волочить ее вместе с кроватью!».

Представив себе эту картину я почувствовала, как мое самочувствие начало медленно улучшаться.

– «Нет!».

– «Оу…».

– «Я сказал нет!» – твердо и чересчур резко рыкнул майор, нервно дернувшимся веком отреагировавший на расплывшуюся по моей мордахе ухмылку, когда я представила себе свой торжественный въезд в штаб Гвардии, словно в паланкине, на огромной кровати – «Насколько я могу судить, вы находитесь в удовлетворительной физической форме, и способны добраться туда на своих четырех ногах».

– «Еще чего! Мне плохо! Очень плохо! Ну скажи ему, Кег!».

– «Признаюсь, я не совсем уверена…».

– «А я уверен!» – ткнув копытом в уютно устроившийся возле меня меч, отрезал Файнд – «Если у пони или иного существа хватает сил для того, чтобы размахивать оружием перед носом у представителя закона и порядка, то это определенно означает, что сил у него достаточно для короткой прогулки».

– «Боюсь, с этим сложно поспорить».

– «Ну, спасибо!» – надувшись, буркнула я, с негодованием воззрившись на окружавших постель четвероногих эксплуататоров – «Вечно меня в чем–то подозревают, даже когда я три дня в глубокой коме лежу! Иногда мне кажется, что я могу просто чихнуть – и кто–нибудь неподалеку откинет копыта, причем самым ужасным образом, просто потому, что я рядом была!».

– «Просто так ни пони, ни другие существа не умирают. Вам ли об этом не знать».

– «Пффф! Просто у тебя явный недостаток воображения. Я вот однажды видела, как грифон обычной ложкой насмерть подавился».

– «Уверен, что в тот момент, когда вы за нее держались с другой стороны».

– «Да иди ты знаешь куда?!».

– «Вы разговариваете с офицером, гражданка, прошу вас об этом не забывать» – громыхнул Файнд, с легкостью отметая мою попытку устроить небольшой скандал, в результате которого «обычных» гвардейцев отправили бы проветриваться на улицу их дворцовые коллеги. Пусть большая часть из них и присутствовала во дворце в качестве декораций, дворцовый комплекс и его хозяйство были вотчиной капитана дворцовой гвардии, в которой, несмотря на кажущееся невысоким звание, он был царем и богом после принцесс в вопросах безопасности и общего благочиния в залах дворца. И именно поэтому здесь скрывался от моего справедливого гнева Стил Трэйл, которого я не могла просто вытащить за яйца из тронной комнаты, как не могли меня отсюда выцарапать и эти гвардейские дуболомы, что позволяло мне изгаляться над пыжащимися от собственной важности, недалекими утырками, смеясь прямо в их рассерженные морды.

– «А я уже не офицер, уже разжалована и уволена, поэтому я вам не подчиняюсь».

– «Но вы все еще гражданка Эквестрии, поэтому должны подчиняться ее законам!».

– «Ага. А у вас приказ о моем аресте имеется? Нет? Тогда пош… закройте дверь с той стороны!» – я на мгновение запнулась, не решившись скатываться к прямым оскорблениям. За такое безо всякого приказа мог вызов на дуэль прилететь, а после той мрачной истории с бывшим фаворитом бывшего короля… В общем, я не собиралась повторять эту мрачную историю, да еще и с пони в главных ролях – «И без приказа попрошу ко мне больше не приходить!».

– «Скраппи, пожалуйста, не обостряй и без того непонятную ситуацию».

– «Не обострять? Мне? Грасс, я вот только сейчас подумала – а почему ко мне вообще пришел этот обаятельный, внушающий всяческое доверие и желание подчиняться ему офицер?» – горько хохотнула я, а поименованная персона скривилась, словно укусив за бочок неспелый лимон, и вновь постаралась скрыть задергавшееся верхнее веко. Прямо говоря, получилось не очень – «Почему никого, подобному ему, не оказалось рядом с принцессой Луной, когда на нее напал целый диверсионный отряд? Почему не оказалось никого из единорогов рядом с принцессой Селестией, когда неизвестные колдуны выворачивали ей наизнанку мозги? Почему мне пришлось бросаться грудью на амбразуры, потеряв наконец не только здоровье и психику, но и крылья? Где была, мать ее, Гвардия – та самая, которая теперь имеет наглость прислать за мной целый вооруженный эскорт, чтобы что–то там такое узнать?!».

– «Я не обсуждаю данные мне приказы, а лишь выполняю их – от начала и до конца!».

– «Вот и молодец. А я, как персона теперь совершенно гражданская, могу послать тебя с твоими приказами хоть nakher, хоть v pizdu, и даже направление указать своими культями!» – не удержавшись, Файнд нервно вскинул голову и сделал шаг назад, когда в его грудь ткнулась моя перетянутая бинтами, покалеченная конечность – «Если штабным что–то нужно, то пусть приходят ко мне и спрашивают, или записываются на прием! Я три дня провалялась в коме, если верить присутствующему здесь врачу, а до этого – два с лишним дня несла стражу, охраняя тех, кого должны были охранять вы! Поэтому отвечу тебе, и тем, кто послал тебя – пошли вы в жопу! Понадобится – сами придете! Или потащите в камеру в кандалах – но это будут уже не мои проблемы».

– «Значит, так тому и быть» – вновь выпятил челюсть Рэйр Файнд, но не успел поднять ногу для следующего шага, когда ему в грудь уперлось синее пегасье крыло – «Мэм, прошу вас отойти, и не препятствовать исполнению правосудия».

– «Сэр, я прошу вас выйти на несколько минут. Мне нужно поговорить с пациентом» – решив для себя что–то, Кег развернулась к офицеру, придав своей морде то выражение значительности, которое я обычно отмечала у тех, кто связан с нешуточной властью и высокими должностями. Настоящими, а не карикатурными – «Прошу вас не возражать. Пациента еще час назад пребывала в глубоком медикаментозном сне, и сейчас она не совсем адекватна – скорее всего, из–за лекарств. Поэтому нужно дать ей время прийти в себя, а мне – поговорить с ней. Думаю, я смогу убедить ее сотрудничать с правосудием, если у него появились вопросы к моей пациентке».

– «Мэм, мы не уйдем только потому, что вы так хотите».

– «Сэр, вы разговариваете с врачом и товарищем министра здравоохранения, а не с горничной или медицинской сестрой» – если Файнд и собирался давить на нее своим авторитетом, то явно просчитался, и если с семьей Кег держала себя пусть и строго, но все же проще, чем с остальными, то теперь мы смогли узнать совершенно другую Кег Беррислоп. Ту, о которой иногда писали в газетах, как о одном из самых деятельных заместителей своего шефа, не чувствовавшей себя чужой и в министерствах, и во дворце – «Так что если я говорю, что мне нужно осмотреть данную пациентку – значит, так оно и есть. И чем дольше вы настаиваете на своем, тем больше вопросов появляется уже у меня о том, что же именно, по вашему мнению, могла совершить пони, которая пролежала несколько дней под капельницами, изредка приходя в сознание после отравления, перенесенной операции и полученных травм. Вы что, совсем хотите ее добить, что ли?!».

– «Мэм, у меня есть четкий приказ командора» – если поигрывание мышцами морды и груди срабатывало на обывателях, то здесь коса нашла на камень и, поколебавшись, майор отступил, движением хвоста сделав знак своим подчиненным не вмешиваться и отправляться за дверь, в коридор – «Я выполняю приказы, а не обсуждаю их с теми, о ком в них говорится. Поэтому я даю вам время для осмотра этой гражданки, если вы утверждаете, что это необходимо. Но под полную вашу ответственность, как врача. Вы понимаете меня?».

– «Понимаю. Я позову вас, когда закончу осмотр и побеседую с пациентом» – твердо встретив взгляд его глаз, ответила Кег. Она следила за выходящим офицером до самой двери, и лишь когда она с мягким стуком закрылась, громко выдохнула, без сил опускаясь возле постели.

– «Вау!».

– «Да, Кег – это было что–то!» – обалдело переглянувшись, негромко пробормотали мы с Грасс. Как мое, так и ее удивление не было наигранным, ведь мы в первый раз видели, как простая гражданская пони отчитала штабного офицера, выставив того за дверь. Впрочем, это не далось ей легко, и синяя пегаска с благодарностью кивнула сестре, принимая у нее стакан воды, до этого стоявший на прикроватном столике, возле каких–то таблеток.

– «С ума сойти. Скажите мне, что я делаю?» – негромко пробормотала Кег, залпом осушая бокал – «Это все твое влияние, Скраппи. И вообще, ты уверена в том, что…».

– «Что я ничего не могла сделать, сначала провалявшись хрен знает сколько после этого отравления, потом три дня сторожа принцесс, а потом еще три – провалявшись здесь, но уже под присмотром?».

– «Ну, да. Точно. Звучит достаточно глупо. Но может…».

– «Может. И если так, то я знаю, кто вновь все это затеял» – опустив голову, я притянула к себе детей, пряча глаза в лохматой, отросшей за год с лишним гриве. Уткнувшись носом в спинку сына, ощущая губами мягкость ненастоящих, но таких реальных перышек его крошечных крыльев – «Это лекарство, Кег?».

– «Что?».

– «Я никогда не позволяла задавать себе этот вопрос, но сегодня, сейчас я вдруг подумала: «А за что мне это вот всё? За что так со мною?». Это из–за лекарства, наверное» – я вдруг поняла, что мой голос изменился, превратившись в едва слышное, жалобное сипение перехваченным горлом, а щеки обожгли две горячие, соленые дорожки. Но что–то заставляло меня выдавливать из себя слова, стараясь не глядеть из–за черно–белых, слегка вьющихся прядей на испуганно глядевшую на меня зеленую земнопони – «Кег, мне всего… всего пятнадцать, если не ошибаюсь, а я уже инвалид. Здоровье, психика, а теперь вот и крылья – все потеряно, все отдано. Я даже не знаю, когда у меня на самом деле день рождения! Но некоторым этого оказалось мало – и они хотят забрать у меня все, попинав копытами напоследок. Я всегда знала, для чего мне оставлена жизнь, но вот сегодня вдруг подумала – а для чего она мне, вот такая вот?».

– «Скраппи, я… Я сегодня же поговорю…» – Кег отступила назад, и на ее морде явно читалось тщательно подавляемое смятение. Я не знала, что могло ее так испугать, и от этого чувствовала еще большее отвращение к тому, во что превратилась, но не могла остановить выплескивающийся из меня поток слез.

– «Нет! Пожалуйста, Кегги, не нужно ни с кем разговаривать!» – вскинулась я, с трудом перебарывая чувство жалости к себе и своей никчемной жизни. Оно казалось чем–то давно забытым, и уже не ощущалось как что–то важное. Скорее, оно было похоже на старую, не по размеру, одежду, надевая которую ты понимаешь умом, что эти вещи когда–то принадлежали тебе, но вот только чувствовались они уже как нечто чужеродное. Нечто, порождающее мысли о сброшенной змеиной коже, старом доме, из которого выехали жильцы, и горьковатом запахе пыли уже не жилой комнаты – «Прости, что начала нести какую–то чушь. Никто мне ничего не должен, и я вообще не понимаю, почему мне вдруг это все в голову пришло. Из–за лекарства, быть может».

– «Мы справимся, Скраппи. Помнишь, что я говорила тебе?» – оттесняя в сторону сестру, убеждала меня Грасс. Она забралась ко мне на кровать и осторожно погладила по голове, в то время как дети, поскуливая, пытались прорваться сквозь черно–белые космы – «Мы преодолеем это все вместе. Верь мне. И Берри тоже. Видишь?».

– «Вижу» – попыталась улыбнуться я, обнимая прорвавшуюся ко мне дочурку и изо всех сил пытаясь прекратить судорожное подергивание уголка рта, вновь пытающегося исказить левую половину морды в жуткой ухмылке–оскале.

– «Мама, не пакай» – с детской серьезностью глядя мне в глаза, прошепелявила малютка, возя крошечными копытцами по моим щекам – «Я тибе кафетку дам».

– «Да, Берри. Это очень благородно и самоотверженно с твоей стороны» – я громко шмыгнула носом, изо всех сил пытаясь сделать вид, что все в порядке, и это было просто временное… Ну, надо же когда–нибудь и мне поплакать над своей нелегкой судьбой. Конечно, это не то же самое, что испорченная прическа или трещина на копыте, но у каждого бывают свои серые дни. А может, это и в самом деле то лекарство подействовало, и мысль об этом заставила меня с подозрением покоситься на напряженно обдумывающую что–то Кег – «Не каждому ты готова отдать такую ценную вещь, как конфета».

– «А ведь скоро начало лета, Скраппи» – стрельнув глазами в сторону ластившихся ко мне детей, намекнула Грасс, и я была благодарна ей за это – «Давай проведем его все вместе, у родителей?».

– «Конечно».

– «Обещаешь?».

– «Обещаю» – твердо ответила я, резким движением отирая глаза. Что ж, если долго держать в напряжении даже самую тугую пружину, рано или поздно сломается и она. Ну, или как–то так говорила одна из двух моих почтенных создательниц? – «Серьезно, да пошло оно все. И хорошо, что ты об этом напомнила – я ведь приготовила им кое–что, да и вам всем тоже из Грифуса всякого навезла».

– «Это совсем не обязательно, Скраппи» – я заметила, какой дежурной стала улыбка Грасс. Похоже, в мои взаимоотношения с грифонами и конфискованными у противника ценностями она все–таки не поверила. Ну, или поняла их как–то слишком превратно, поверив всяким не внушающим доверия слухам, курсирующим по стране после того похода на Грифус – «Давай просто проведем какое–то время вместе, хорошо?».

– «Конечно–конечно. И эй, хватит делать вид благородной леди, которая пытается вежливо отказаться от предложенной ей какашки на блюде! Вот скажи, я когда–нибудь пыталась всучить тебе какую–нибудь гадость?».

– «Ну, некоторые вещи, которые ты считаешь привлекательными или хотя бы интересными и в самом деле выглядят для остальных довольно… отталкивающими».

– «Ой, да ладно! И когда такое было? Когда это я вам пыталась что–то плохое обманом всучить?» – насупилась я.

– «Ну, не то чтобы обманом… Просто, ты иногда, как бы это сказать помягче…».

– «Пидишь!» – радостно вякнула дочка, удостоившись пораженных взглядов всех находившихся в покоях кобыл.

– «Берри! Не смей повторять такие слова!» – одернула ее Грасс, с возмущением тыча в меня копытом – «Вот, видишь, Скраппи? Я ведь всего лишь просила тебя занять чем–нибудь полезным детей, поучив их своему родному языку! А ты?».

– «А что я? Меня полтора года без малого не было дома!» – защищаясь, вскинула копыта я, тайком почесывая сгибом крыла пузико завизжавшей от радости дочки – «Да и вообще, любое обучения языку раньше начиналось с обучения ругани, ведь легче и быстрее всего запоминаются наиболее экспрессивные слова и речевые обороты, что снижает порог вхождения и облегчает дальнейшее обучение языку».

– «Вот! Видишь? Она даже научную базу под это все подвела!» – потрясая копытами в воздухе, с возмущением возопила зеленая земнопони, заставив скупо ухмыльнуться даже встревоженно переминавшуюся рядом Кег – «Скраппи! Есть в этой жизни хоть что–нибудь, чего ты не смогла бы опошлить?!».

– «Только свои чувства к вам, Триз» – вздохнула я, прикидывая, успеет ли дойти письмо до моего (уже моего) аллода, успеет ли обратно посылка, и не пропадет ли из нее что–нибудь. Пожалуй, стоило воспользоваться советом старого друга, и отправиться на покой в этот сонный грифоний кантон – бродить по набережным холодной, неторопливой реки, сидеть на скамейках, глядя на сонные воды и слушать колокола большого собора, с холма отбивающего положенные обрядом часы. Но для этого… – «Но для того, чтобы все это стало явью, мне нужно доделать кое–какие дела. Раздать последние долги. Иначе это скотство никогда не закончится».

– «Скраппи, я даже не представляю, как ты можешь так спокойно об этом говорить?» – расстроенно вздохнула Грасс, покосившись на дверь так, словно ее уже ломал отряд хранителей тела, посланный по мою душу самими принцессами – «Мне кажется, ты только и делаешь что бегаешь от правосудия…».

– «Ага. А потом спокойно иду на доклад к принцессам, делаю доклады в генштабе и веду дипломатические переговоры с послами и военными атташе. Ну просто враг государства номер один!».

– «Вот, видишь? И относишься ты к этому совсем не серьезно. Ну, скажи ей хоть ты, Кег!».

– «Ага. Обязательно скажет. Она скажет, я послушаю… Кстати, все в порядке? Или что–то не так?».

– «Что? Нет, все в порядке. Все в полном порядке…» – я не слишком поверила синей пегаске, отсоединявшей от моей шеи каучуковую трубочку–поводок. Протерев ранку салфеткой с антисептиком, она внимательно поглядела на нее и вот уже несколько секунд откровенно тупила, переводя взгляд с меня на лежащий на ее копыте клочок белой ткани – «Думаю, пока волноваться причин нет, но я хочу, чтобы ты вернулась в госпиталь».

– «Эй, а это еще зачем?».

– «Для дополнительных анализов».

– «Кееееег! Из меня уже галлон крови выкачали, не говоря уже о других биологических жидкостях, о которых в приличном обществе не говорят!».

– «В приличном обществе не творят то, что ты вытворяла эти несколько дней. И уж точно не лежат без сознания, в очередной раз подогревая нездоровые слухи о том, что принцессам служит постепенно отказывающий полутруп».

– «Кег!».

– «Нет уж, Грасс, кто–то должен открыть ей глаза на происходящее!».

«Вот, значит, как меня воспринимают приближенные к правительницам…» – мысль была не новой, но по–прежнему холодной и довольно обидной. Плакать не хотелось – слезы высохли, оставив после себя тишину и холод в груди, разрастись которому не давал лишь свернувшийся в изящный рулончик кусочек бумаги, лежащий передо мной на одеяле. Сама записка, весь подбор слов заставлял голову кружиться, а сердце воробышком тревожно трепыхаться в груди. На миг мне показалось, что надвигается что–то огромное, и я не знала, как относиться к этому, не в силах избавиться от видения громадной волны, вдруг поднявшейся до самого неба, и необоримой силой надвигавшейся на меня. При первом прочтении казалось, что меня решили попросту разыграть и, уверена, так бы подумал любой, кто нашел бы эту записку. Но после некоторых раздумий я начала ощущать какой–то скрытый подтекст, некое двойное дно, лежащее именно в том, какие слова были использованы для передачи тех мыслей, которые хотела писавшая до меня донести. Конечно, кто–то умный и подозрительный мог бы заподозрить в записке двойное дно, скрытый смысл, но догадаться… Для этого нужно было знать о наших взаимоотношениях, о сказанных друг другу словах, о пережитом, вместе и поодиночке. Ну, или обладая выдающимся интеллектом, способным разгадать в наивных стихах, приличествующих скорее легкомысленной юной кобылке, нежели тысячелетней правительнице громадной страны, замаскированное послание отнюдь не романтического толка.

«Забавы детские проходят, словно сон,

Но мир вокруг прекраснее стократ.

Печалиться не стоит о былом –

То розы вянущей пьянящий аромат.

Его лишь разделить нам суждено –

И горько–сладким будет то вино».

Я тоже могла бы подумать, что эта записка – всего лишь послание от какой–нибудь поклонницы, что было здесь в порядке вещей и отнюдь не вызывало осуждения или смеха – если бы она вообще могла существовать у меня, пугала всея Эквестрии. Или, по крайней мере, ее столицы, ведь уже много раз я имела возможность убедиться в том, что слишком высокого мнения о своем месте в этом мире и положении в обществе. Но подпись – «Санни Скайз» – давала понять, от кого исходило это послание, как и о том, что вселенная вновь решила проверить возможность выдавить из себя такой чужеродный элемент, как одна глупая пятнистая кобылка, раз за разом перечитывающая незамысловатые строки под аккомпанемент спора пегаски и земнопони. Поднятый ими шум не мог не привлечь внимание майора Файнда, чья противная морда вновь показалась в дверях с выражением, ясно дающим понять, что теперь он покинет эти покои только со мной в кандалах. Но это было не важно. Абсолютно не важно. Я вдруг почувствовала, что смотрю на происходившее вокруг меня как на возню детей, пытающихся крутить свои детсадовские интриги. Что–то изменилось, что–то надломилось и снова срослось внутри меня, став чем–то новым и пока непонятным до конца даже мне, не говоря уже о врачах закрытого центра или курирующей их Кег, вольно–невольно признавшейся в этом. Словно я это просто переросла все это – но почему? Наша общая со Стариком память прекрасно давала понять, что с настоящими интригами я еще даже не сталкивалась – возможно, по той причине, что интриганы такого уровня были слишком умны для того, чтобы поднимать хвост на тех, кто на самом деле все время, безмолвной тенью, стоял у меня за спиной. Или же это я была слишком мелкой рыбешкой для них, достойной быть только ресурсом, но не игроком…

Но на самом деле, меня все это не привлекало. Ничто не тревожило мою кровь, не заставляло биться сердце при мысли о власти или хитрых ходах, к ней ведущей – прав, прав был тот психиатр с усталыми глазами опытного врача, когда говорил, что для меня слово «власть» означало не просто какую–то там награду. Это была ноша, неподъемное бремя, и мысль об этом заставила меня вспомнить, как я уже несколько раз пыталась сбросить его со спины. И сколько раз возвращалась. «Когда ты почувствуешь, что устала от детских забав – приходи. Пришло время, и нам многое нужно друг другу сказать» – вот, что стояло за этими полудетскими стихами. Не стеганография, конечно, но все же понятные мне одной – по крайней мере, я надеялась на это. А значит, что перед этим разговором, от которого я не ждала ничего, кроме ноющей боли в душе, мне нужно было уладить оставшиеся дела, причем некоторые – самым радикальным образом. Да, я давала себе обещание, больше похожее на обет, никогда и ни за что не вредить пони – но для некоторых из них я собиралась сделать исключение, причем самого радикального толка. Они нарывались, словно одержимые целью достичь пределов моего терпения, или просто сорвались с тормозов и неслись вперед, не разбирая дороги, поставив перед собою одну, но почему–то очень важную для них цель в виде пятнистой пегаски, всеми силами пытающейся ускользнуть от чересчур назойливого внимания, а не то что привлекать к себе внимание, или открыто ссориться с кем–либо. Не знаю, почему для них это было так важно, но этот визит означал, что останавливаться они не намерены, а значит, время для уговоров, намеков и полумер прошло.

Пора было показать им, что слухи о сумасшедшем пятнистом кадавре возникли совсем не на пустом, мать их, месте.

– «Время вышло» – повертев головой, провозгласил тем временем майор. Убедившись, что взъерошенные спорщицы ошарашенно молчат, приводя свои мысли в порядок, он решительно двинулся к кровати – «Поднимайтесь, мэм. Вы пойдете со мной, и… Проклятье!».

– «Нет, всего лишь печать из канцелярии дворца» – переводя дух, фыркнула я, на собственном опыте убеждаясь в надежности средств, хранивших конфиденциальность переписки августейших особ. Уж слишком не понравилась мне та целеустремленность с которой пер к постели этот бугай, намеревавшийся цапнуть лежавшие на кровати бумаги, поэтому я не медлила, дернув за алую ленту, прикрепленную к записке, срывая с нее крошечную золотую подковку. Она и в самом деле не подвела, поэтому мне оставалось лишь облегченно откинуться на подушки, когда отброшенный, словно граната, свиток вспыхнул и рассыпался в исчезающий в воздухе прах, заставив вздрогнуть пегаску и земнопони. Кажется, это нарушило какие–то планы сердитого жеребца – иначе с чего бы так затвердела его рожа, и без того игравшая мышцами понячьего лица?

– «Поднимайтесь! Немедленно!» – прорычал Рэйр Файнд, для вящей, по–видимому, убедительности, делая какие–то знаки столпившимся у входа подручным.

– «Эх, майор, запомни мои слова…» – проворчала я, начиная выбираться из тепленькой, уютненькой, нагретой постели, в которой барахтались довольные жизнью близнецы – «Ни за что не стать тебе генералом!».
___________________________________________

¹↑ Дизартрия (греч. dis — расстройство и artros — соединение) — изменение речи за счет нарушения работы мышц речевого аппарата в виде шепелявости или каши во рту.

²↑ Крафт-бумага — прочная, жесткая бумага бурого цвета, чем-то похожая на фольгу. Широко используется в медицине для упаковки и хранения инструментов за счет высокой прочности и стойкости к проникновению

жидкостей.

³↑ Аппарат Илизарова — простейший в устройстве своем аппарат для лечения сложнейших переломов, изобретенный в середине ХХ века, а признанный лишь спустя пятнадцать лет. Состоит из колец или иной пространственной рамы, с помощью которой фиксируются длинные спицы, удерживающие обломки костей.

⁴↑ Ноотропные препараты — лекарства, стимулирующие умственную деятельность и психику в целом.

⁵↑ Охтограмматон (от греч. «охто» — восемь и «грамма» — буква) — букв. «непроизносимое» имя из восьми букв. В эзотерических практиках считалось, что произнесенное вслух имя позволит его обладателю «услышать», что он стал объектом чьего-то недоброго интереса, поэтому его следовало заменить на шифр из количества букв в имени, которого не стоило произносить.

⁶↑ Дым и зеркала (англ. smoke and mirrors) – метафора, обозначающая намеренный обман или вводящую в заблуждение информацию, запутывающую и скрывающую основные детали. Метод отвлечения внимания, используемый фокусниками-иллюзионистами.

Моя племянница - звезда

Дилемма честности

Влекомые роком

My Little Holocaust (of father and his son)

Осознание – путь к пониманию

Бумажка

Неопандемик

Последнее чудо Трикси

Седьмой цвет гармонии

Пройдет и без таблеток

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 19 - "Цугцванг" - часть 3