Искры миров
Глава XIV (Реприза). Следи за собой
«…И когда не будет слов, вновь говорить будет он, ибо забоится он тишины…»
Не уходи.
Я не уйду.
Огромный зал. Мы по разные его стороны. Мы не видим друг друга. Мы знаем, мы тут. Из окон льётся свет. Там, где его нет — тьма. Мы видели друг друга. Мы есть мы. У нас нет сил. Нет воспоминаний. Нет слёз. Я разворачиваюсь. Окно. Я иду к нему.
Не уходи.
Я не уйду…
Мои глаза раскрылись.
Солнце не ударило в них. По небу плыли сероватые облака. Они напоминали лёд, смешанный с пылью. На моё лицо падали мелкие капли. Я закрыл глаза. Вдохнул.
После нового вдоха по всему телу пробежала дрожь, и я ощутил, как каждая частичка меня мёрзла. Я лежал. Подо мной была влажная почва, я ощутил её руками. Поводя ими, я нащупал осколки. Не порезался.
Я поднял руку, на которой всегда держал часы, и взглянул на неё. Около двенадцати. Большая стрелка ютится между цифрой «девять» и чертой около неё. Я уронил руку наземь и снова закрыл глаза. Как же… Как же морит сон...
Я приоткрыл глаза, чтобы удержать мозг в бодром состоянии, начал шевелить ногами. Сланцы отлипли от подошвы, но не отпали. Я тяжело выдохнул, заставив воздух протискиваться через гортань с глухим звуком. Опять закрыл глаза.
Шум и туман в голове мешали. Я пытался справиться с ними, и они отступали. Медленно шли мысли. Я лежу. Конечно, я лежу. На земле. Знаю даже, где. Я дома.
Я дома.
Дома.
Надо вставать. Я напряг всё тело и слегка выгнулся. Вся одежда слиплась на теле и ледяной воздух лизнул спину. Я опять лёг, ощущая, как тепла подо мной почва. Надо вставать.
Я открыл глаза, на этот раз с меньшим трудом. Вставать. Я поднял ноги и сделал рывок, при помощи которого сел. Теперь я мог видеть всё остальное.
Вокруг, по всей огромной площадке россыпью лежали широкие и маленькие лужи. Видимо, ночью прошёл сильный дождь. А эта морось — его отголосок.
Я повернулся назад. Тёмно-зелёная стена, кучка осколков, как я и думал. На стене можно было разглядеть тёмные пятна. Вернее, одно большое тёмное пятно. Кровь, я же помню. Кровь Твайлайт.
Твайлайт.
Я отвернулся и зажмурил глаза. Не надо. Сейчас точно для этого не время. Иди. Иди уже.
Помогая руками, я поднял своё тело и встал на ноги. В этот момент я понял одно — я замёрз. Тело не дрожало, но внутри него кровь будто стала холоднее. В голове снова закружил вихрь. Я прогнулся в спине, чтобы размять её, и где-то на уровне поясницы она заныла. Но боль не была слишком нозящей. Я даже скорее приветствовал её. Боль, говорят, даёт понять, что ты ещё жив и ещё борешься. Хотя я и так был уверен, что не мёртв.
Я снова повернулся назад и увидел человека. Он жил поблизости, думаю. Человек подошёл к мусорке, бросив на меня боязливый, но полностью защищённый, по-городски надменный взгляд, бросил пакет в бак и сразу же развернулся, двинувшись по другому пути. Всё это время я не сводил с него взгляд.
Здесь есть люди. И я как будто позабыл об этом.
Ещё немного посмотрев на спину уходящего жильца, уходившего в сторону магазина, я тоже повернулся к мусорке спиной и пошёл в сторону своего дома.
Моя одежда была мокрой. Думаю, ночью всё же был дождь. Сильный и холодный. Ни футболка, ни шорты, казалось, не просыхали — ветер всё дул и заставлял меня раз за разом не обращать внимание на вспышки холода, окутывавшего моё тело. Люди вокруг, а их было вполне достаточно для улицы в двенадцать часов, были обязательно одеты в куртки, штаны до самых ступней и хорошую закрытую обувь. У некоторых из них были головные уборы. Но для чего они? Дождь, если он повторится, промочит вас в любом случае. Как бы вы не были одеты.
Но мне чаще и чаще встречались одетые люди. Они все были одеты. Вскоре меня это перестало интересовать.
Тем временем перестала касаться лица морось. Я заметил это, приглядевшись к одной луже. Дождь должен был быть очень большой.
Дойдя до своего дома, я остановился. Он не мог впустить меня просто так, на ходу. Он делал так не всегда, как верил я. Я оглядел серые стёкла, весь серый дом и нашёл своё. Серое. Открытое на проветривание. Как и прежде.
«Придётся…»
Около подъезда я снова на мгновение остановился и повернулся. Ничего. Ничего необычного. Я зашёл в дом.
Поднимать себя по ступеням было некоторое время сложно, но потом я привык к этому движению. Достигнув своего этажа, я увидел мужчину. Он стоял около приоткрытой двери в мою квартиру. Я знал этого мужчину.
Когда он заметил меня, брови у него полезли вверх.
— День добрый, — сказал он низким голосом с вечной ноткой весёлости.
Я кивнул и сказал:
— Привет.
Я сказал это тихо, челюсти подмёрзли ещё когда я встал, да и не было сил.
— День открытых дверей, сосед? — сказал мужчина.
Я уже заходил в квартиру, ощущая запах своего дома. Повернулся, посмотрел на него. Сколько я встречался с Антоном, он всегда легонько улыбался и сохранял шутливость и доброжелательность. Ближе я с ним познакомился благодаря книгам. Кажется, я рассказывал. И всё же как? Быть так хорошо знакомым даже с соседом для меня уже что-то необычное.
— Ну почти, — моя улыбка не смогла пробиться сквозь усталость.
Он понимающе кивнул.
— Дела… Ладненько, я пойду. Увидимся, сосед, — мужчина кивнул, махнул рукой и своей энергичной походкой двинулся вниз по лестнице.
Я закрыл дверь.
Мы знаем, какие звуки живут в нашем доме, когда мы закрываем дверь. Мне всегда казалось, что они всякий раз одни и те же. Моим звуком был лёгкий шелест занавесок от ветра. Или, если свежий воздух не посещал квартиру, тишина. До Твайлайт. До неё. С Твайлайт у меня редко получалось услышать одинаковые звуки.
И сейчас, хоть на улице была пасмурная погода, ветер едва ли проникал через открытое окно. Стояла тишина.
В тишине я скинул всё. Сланцы, шорты, рубашку — всё я бросил, особо не придавая значения куда. Голова за время пути подсохла, на затылке я ощутил немного ссохшейся грязи. Я прочесал её, убрав всё, что мог.
Я стоял в гостиной, одетый в одно нижнее бельё. К тому моменту ветер начал шевелить шторки, меня обдавало ветерком. Это было неуютно. Тепло никак не могло проснуться внутри, а снаружи тело леденил ветер. Я пошёл к окну и подрагивавшими руками закрыл его, сгоняя холодные потоки прочь. Воздух буквально встал в комнате.
Я посмотрел на диван, на котором было скомкано одеяло, из-под которого я вылетел этой ночью. Вернее сказать, прошлой ночью. Ночью, в общем понятии. Примятая подушка, примятая обивка дивана говорили, что тут спит кто-то невидимый. Я нагнулся и поставил обе руки на вмятину в диване. Нет тут никого.
«…и вот, нашла…»
Я упал на подушку и усилием перенёс остальное тело на диван. От соприкосновения с одеялом коже становилось неуютно жарко, и я кинул его к ступням, утопив их в одеяле. Ноги согрелись быстро. Я спрятал под подушкой руку и закрыл глаза.
Здесь. Здесь, я здесь. И чёрт побери, как здесь было холодно. Я понял, я вспомнил, как ощущается одиночество телом. Я уже думал об этом, но не хотел говорить.
Одиночество — оно холодное, влажное, оно постоянно обвивает тебя, заполняя всё вокруг. Конечно, это блаженство, думают какие-то люди. Я понимаю этих людей. Но ведь остальные боятся холода, прячутся от него. Зачем, удивляемся такие как мы. Зачем?
Мы знаем, чем является противоположность одиночеству, хотя и не можем это назвать одним словом. И даже не пытаемся. Мы знаем, оно тёплое, оно обязательно должно быть тёплым. Ещё оно зачастую сухое, очень сухое, а когда-то оно даже не сильно-сильно влажное — оно мокрое, и от него идёт необычный, сладковатый и терпкий, лёгкий запах. Отсутствие одиночества — назову это так — пахнет, поверьте мне.
Как же сейчас много холода в моём теле. Ноги согрелись, но остальное тело не может справиться с холодом. Конечно, оно однажды справится, и весь организм, наконец, обретёт покой. Каким блаженством была борьба с холодом. Я засыпал под неё, я отдыхал вместе с ней.
Страшна, страшна эта битва сейчас! Нет никого, кто бы помог. Храня всегда свежесть, но впуская тепло, ты привык жить с иной сущностью, которая имела свои условия. Ты свыкался с ними, постепенно и незаметно для самого же себя. Прошло время, они стали и твоими условиями.
Время своим могучим орудием вышибла фундамент прежней жизни в один миг. Да, банально, банально! Миллионы людей сталкиваются с одним и тем же, и это становится нормой.
А теперь…
Теперь всё иначе. Нет тепла. Нет звуков. Нет движения. Никого, ничего.
Ты дома.
В расслабленную голову текли воспоминания. Беспорядочно. Бессмысленно. Как будто из коробки одна за одной вытаскивались карточки с картинками, вытаскивались и сразу же отбрасывались в сторону, чтобы повидать следующую. Я вспоминал жёлтые домики с соломенной крышей, светло-зелёные дорожки, огромное дерево, крылатых пони, летящие облака, высокий красный дом, жёлтую земную пони, красного земного пони, лес вдали…
Я был около большого леса с деревьями, облепленными яблоками. Моя цель была деревом с привязанными к стволу и веткам верёвками.
Я был на широкой дороге, я глядел на открытую дверь. Мне нужно успеть. Я не понимаю, я должен успеть. Я иду…
Глаза немного приоткрылись. В комнате было всё так же не очень светло. Я потёр лицо и лёг на другой бок.
Нет. Не усну. Это уже ясно.
Повернувшись обратно, я рывком принял сидячее положение и тяжёлыми глазами оглядел гостиную.
Пойду помоюсь. Если уж я не могу отдохнуть обычным способом, я сделаю это по-своему.
Ополоснувшись под тёплой водой, пусть я уже к тому времени согрелся полностью, вытеревшись при помощи висевшего в ванной полотенца, я вернулся в гостиную и снова стал посреди неё. Как-то странно вот так просто, без какой-либо причины стоять посреди комнаты и молчать. Не будь я один, я бы так не стоял.
Да, и теперь у меня маленький и глупый вопрос.
Что же мне делать?
Он слишком широкий. Что мне делать сейчас? Это другое дело. Так что же мне делать сейчас…
Сегодня, сейчас я должен был стоять около сиденья для клиентов с ножницами и машинкой в руках. Кажется, я давно пересёк границу области «опоздал» с областью «прогулял». Было бы полезно обозначать в часах и минутах эту границу — таким образом можно хорошо отрегулировать приход рабочих. Объясняться начальнику придётся завтра.
А сейчас…
«Что теперь будет?..»
Горько стало от этой мысли. Сейчас… Не пойму, что же делать мне сейчас. Да хоть лечь и лежать до конца дня, жаль только, не получится это у меня. Ух ты, целые стихи выходят. Может, попробовать сочинять?
Я слабо усмехнулся и бросил взгляд на столик в гостиной. Записи. Сочинять-то можно, да только всё слишком прозаично для поэзии. Я сделал пару шагов к столику, но остановился. Как много придётся вспомнить. Очень многое придётся вспомнить.
Так я и стоял, бросая взгляды по своей квартире. Долго бы я мог стоять…
«Там, за шкафом, в уголке…»
В конце концов, я перевёл взгляд на проём между стеной и шкафом. Там, как и всегда, стояли коробки. Ничто не могло переубедить меня насчёт пользы коробок где-нибудь в дальнем уголке.
А в одной из них есть магнитофон… Музыка!
Ну, думаю, вышеуказанный вопрос решён.
Я нагнулся и сразу же отыскал сизую ручку магнитофона, выглядывавшую из кучи дисков. Я вытащил коробку и перенёс её на диван. Достав магнитофон и проверив, всё ли с ним в порядке (ко мне в любой момент могли нагрянуть мыши, крысы или люди), я принялся глядеть на диски.
Но я даже не выбирал. Поверх всего красовался один диск, меньше, чем остальные. «Мини ди-ви-ди» или «мини си-ди», сразу понять не получится. Но вряд ли в коробке отыщется такой же диск. Я взял его и рассмотрел. На лицевой не записываемой стороне, обладающей одним лишь полем для надписей, в ряд были выстроены пятна. Это буквы, полагаю. То ли поверхность диска была ужасна, то ли таковой была моя сообразительность, но качественно записать слова я, видимо, не смог. В этом есть элемент неожиданности.
Неплохо. Хоть чем-то я сейчас занят.
Я включил магнитофон, снова проверил его работоспособность, понажимав на кнопки, а потом вставил в него маленький диск. Чем больше тянулось время до включения, тем сильнее хотелось послушать.
И тут пошёл звук. Я сразу вспомнил, что магнитофон так и стоит на «Случайно» после хорошо запомнившегося вечера. Ну, так даже лучше.
Пару секунд звук напоминал что-то небесное. Но я не успел даже вникнуть в него — на фоне заиграла электрогитара в быстром темпе. «Эпидемия», никак иначе. Конечно, это она.
После гитарного соло пошли печальные, но быстрые мотивы. Я расслабился и снова начал вспоминать. Перенеся всё внимание на музыку, я застыл.
Часто говорят среди людей,
Что Бог жесток, что правды нет.
Но не каждый может стать сильней,
Дарить другим тепло и свет…
Я напрягся, вспоминая песню. Я слышал её, это точно. Но в очень давние времена. В очень давние…
Редко кто умеет дарить другим тепло и свет, не так ли? У меня никогда не получалось. Увы. Увы…
Дует ветер… Не понять его мотив.
Всюду сумерки и холода.
В тусклом небе в нас надежду возродит,
Одиноко мерцает звезда…
Я поёжился от этих слов. Словно слабый свежий ветерок коснулся меня. Я представил себя где-то на улице, в полумраке, в вечернем холоде, одетым легко, как на лето. Снова поёжился. Взглянув на окно, я отметил, что оно всё ещё закрыто.
Хорошая песня. Знакомая, во всяком случае.
Сильно заиграл припев. Печальные нотки почти разрывались, словно кто-то делал признание из последних сил…
Прощай, мой сумеречный ангел!
Так быстро порвалась струна…
Меня передёрнуло, и я застыл изнутри.
До встречи, сумеречный ангел!
Там, где всегда весна…
Вышел проигрыш. Всё с теми же печальными нотками.
Я вспомнил. Я забыл об этом, но сейчас вспомнил. Твайлайт. Твайлайт Спаркл. Сумерки. Сумерки и… искры. Я узнавал это. И так быстро забыл!
Сумерки. Сумеречный ангел.
Я полностью расслабился. Эта песня видит меня изнутри. А иначе же… А иначе же что? Я просто… Я… Я не могу.
«…искренне благодарна за это…»
Я посмотрел на пустое место слева от меня и притянул подушку. Я замер. Замер, ожидая новых слов. Нельзя торопиться. Никогда. Нет. Не надо.
Может, ты на небесах нужней -
Никто не даст ответ сейчас.
Только понимание всё сильней:
Лишился красок мир для нас…
Я посмотрел в окно. В тот кусок, что не был спрятан шторами. Дождь. Тучи стали темнее, потоки воды пытались укрыть дома, исказив вид в окне.
Дует ветер… Не понять его мотив.
Всюду сумерки и холода.
В тусклом небе в нас надежду возродит,
Одиноко мерцает звезда!
«А сейчас мы… раз-говариваем…»
А есть ли смысл полностью позабыть это? Не знаю, стереть каким-то образом из памяти всё, что связано с этой историей. С самого начала. С самого Нового года. И до самого этого дня. Словно бы я проснулся сейчас дома, и теперь просто слушаю музыку.
Идиотизм. Наиглупейшая мысль.
Прощай, мой сумеречный ангел!
Так быстро порвалась струна.
До встречи, сумеречный ангел!
Там, где всегда весна!
Мотив сменился, стал сильнее, мощнее.
«Это слишком…»
Я сглотнул комок в горле. Это было вчера. Или не вчера, время в двух мирах мне неясно. Это было вечером. Это был последний вечер…
Я не успел тебя понять,
Хоть было всё понятно.
Я не сумел тебе сказать –
Не получилось внятно…
Я закрыл глаза.
Но сердце память сохранит
И облегчит разлуку.
Я верю, ангел прилетит
И мне протянет руку!
Пошли новые мотивы. Другие.
Я поставил на «Стоп» и закрыл лицо руками. Боже. Боже… Я сжал лицо, сжал как мог и завыл. Боже! Боже!
Так не может быть. Я не могу так. Так просто нельзя! Нельзя забыть, нельзя даже просто помнить и оставить это с собой до конца своих гнилых и дряхлых дней! Нельзя, кто может меня понять? Нельзя!
Я посмотрел на столик.
«…идём со мной…»
С чего всё началось? С давнего, с давнего… С ночи. Всё началось ночью. Этой или прошлой — разницы нет.
Я сел за столик.
«Ко-о… не-еч… но-о…»
Было что вспомнить. Целый день прошёл так, что только вспоминать.
«Я рассказывала ему…»
Обычно воспоминаний много, а слов на них иногда не находится. Иногда.
«…момент нагрянул к нам…»
А бывает, можно вспомнить то, чего раньше не вспоминал.
«…не уходи…»
Поставив точку, я глубоко вздохнул. Хорошо. Хорошо, хорошо…
Я уже сказал, что должен был. Нельзя. Нельзя просто так всё оставлять. Что я могу сделать?
Не оставлять всё так я могу. Но как? Мне это ясным не видится. Здесь совершенно…
Совершенно…
Я посмотрел на окно. У меня зреет план? Похоже на то. Если он зреет, пора собирать урожай и использовать его по назначению… Но это совершенно другое. Шутка.
У меня действительно есть что-то. Это что-то болтается как поплавок. Ему нужна опора. Опора.
У меня есть опора.
Есть опора!
Я должен идти.
Снова взглянув в окно и увидев, что дождь на улице не прекратился, я рванулся к шкафу, открыл третий ящик и вытащил из самой его глубины синюю конвертик-папку. Пикантно, когда вся твоя нормальная жизнь зависит от одного предмета. Осмотрев содержание папки и осведомившись, что всё на месте, я начал одеваться. Попытка не пытка. Я и так должен там быть.
Оделся я быстро. Длинная курточка, водолазка, штаны… Встав таким перед зеркалом и поправляя волосы, я задумался на несколько секунд. Я вспоминал те слова.
«Я верю, ангел прилетит
И мне протянет руку!..»
Я верю.
Ангел прилетит.
И мне протянет руку.
Я резко выдохнул. Ох! Хорошо. Нужно идти. Папка уже лежала во внутреннем кармане. Я обулся и открыл дверь.
В этот момент урчание моего живота исполнило маленький печальный мотив.
Я остановился на крыльце. В голове колом встряла мысль: «Опять я здесь». Странная мысль, ведь здесь я оказывался каждый день, за исключением воскресенья. Или понедельника, как было до отпуска. Шесть дней в неделю я появлялся в этом месте, и только сейчас эта мысль, как зацикленный кусочек песни, повторяется и повторяется, встаёт словами и моим же голосом.
Раз я «опять здесь», значит, я был здесь уже до этого. И, похоже, те несколько сотен раз, одинаковых, как будто повторялся один и тот же день, не принимаются в расчёт. Конечно, я помню тот день. Он был довольно-таки важным. Он был, к тому же, ещё выходным. Сегодняшний день уже не выходной.
Ноль и один…
Я потряс головой, отбросив новую мысль. Необычное совпадение. Отличная приправа ко вчерашнему.
Нет, достаточно.
Вздохнув, я поднялся по ступенькам вверх и зашёл в парикмахерскую. И ещё одна странная, даже глупая мысль: «Ничего здесь не изменилось». Конечно, не изменилось! Я был здесь пару дней назад. За это время измениться здесь могло только… количество пыли!
— Вот и ты, — произнёс кто-то с правой стороны. Это был мой сосед по стулу. Имя его я забыл. Мне кажется, только у меня в парикмахерской нет «своего» стула. Меня то и дело определяли в разные её концы. С этим парнем я просто очень часто соседствовал. — Можешь шагать домой. Ты опоздал, — он улыбнулся. — Немножко, — и засмеялся.
— Работа тебе не предоставится, — послышался очень низкий грудной голос со стороны коридора. — Ты опоздал. Приходи завтра.
Диспетчерша безучастно смотрела на меня секунд пять, а потом взглядом вернулась к чему-то на своём нижнем столе. По-моему, она всегда читала журналы. Я… не уверен. Может, и сейчас это журнал.
Я стоял на месте. Стоял как вкопанный. Мне казалось, вся парикмахерская, несмотря на шум приборов в ней, смотрела на меня.
— Внезапно, правда? — сказал мой бывший сосед и усмехнулся. Потом сел на стул для клиентов, повернулся к зеркалу и, достав гребешок, начал аккуратно прибирать свои волосы.
Я осмотрелся. Все были заняты своими делами, и никто не обращал внимания на меня. Моё внимание привлек один клиент. Женщина лет тридцати, в причёске которой сидело много листьев… фольги? Это похоже на фольгу. Погодите, я припоминаю название этой операции… мелирование? Не уверен.
А больше вариантов и нет.
Какому-то молодому парню одна из наших парикмахерш, которых я помню очень хорошо, остригала волосы с одной стороны. Причём отстрижен был участок непонятной формы. Странный заказ. Или странная техника.
Что здесь вообще просят? Красят волосы, вижу. Стригутся, но только меня в лёгкий шок приводят эти стрижки. И даже не сколько они, сколько вопрос — как это вообще сделали?
Не знаю. И я здесь работаю…
Помню я, как был в гостях у друга. У Власа, да. Он вот уже год как покинул вуз. Не помню, почему. Выгнали. Ушёл. Маленькая комната, общежитие. У него есть работа. У него есть машинка для бритья. Откуда? Не помню. С работы. Где-то взял. Показал. Я попробовал. Было приемлемо. Ещё раз. Уже излишне. Прошло время. Ещё раз. Лучше. Ещё время. Ещё лучше. Теперь я свободен. Куда идти? Влас советует, я делаю попытку. Я прохожу.
Я опять посмотрел на всё это. Да, я не могу поступить иначе. Это не моё место — это лишь захудалый домик, в котором я смог обжиться, на пути к городу. На пути к большему.
Я здесь для дела.
Обойдя очередного клиента, мужчину, одетого в чёрную короткую куртку, с чёрной шапкой на голове, который уходил из парикмахерской, я прошёл по коридору до самого конца. Я обратил внимание на другие комнаты справа и слева. Широкая раковина, поставленная высоко, мне чуть ниже груди, полки с множеством шампуней и различных средств для обработки волос. И ещё большая закрытая корзина, высотой едва ли меньше раковины. В другой комнате стоял стол, и на столе были видны несколько кружек и чашка с рафинадом. Сейчас в той комнате стояла пара девушек и разговаривала, пока рядом с ними шумел чайник. Слов я не расслышал.
Я остановился перед кабинетом и мгновенно забыл всё, о чём думал и что слушал. И тут же улыбнулся, увидев надпись «Директор». Она была явно позолочена. Это похоже на Игната Борисовича.
Из-за двери хорошо был слышен голос директора. Можно было даже выделить какие-то слова. Ответного голоса не доносилось, после реплик директора на какое-то время вставала полная тишина. Говорит по телефону, думаю. Лучше не беспокоить.
Но… Я буду так стоять? Стоять и ждать, пока не окончится разговор? Это ведь… глупо. Чёрт возьми, глупо!
Не думая долго, я постучал. Ты должен быть готов.
— Кто там? Заходите!
Ты помнишь, что тебе нужно. Постарайся стоять на этом и никуда не идти.
Хорошо.
Я открыл дверь, зашёл в кабинет и сразу же закрыл её. Интерьер кабинета тоже никак не поменялся с того самого дня. Даже сам Игнат Борисович сидел на том же стуле почти в той же позе. Одно отличие — в руке у него был телефон.
— Ладно, давай, ко мне тут один из моих фруктов пришёл… Ага. Ага, вот-вот! Ну ладно, пока, — он убрал телефон и не без улыбки посмотрел на меня. — Надо же, кто заявился! Что-то утром я тебя сегодня не видел. Не знаешь, почему, а? — он вполне добро засмеялся. — Иди уж домой, представлю, что у тебя был внеплановый отгул. Можешь быть спокоен, зарплаты это не коснётся. Её и трогать-то жалко. Иди, иди, благодарности не надо.
Я стоял и молча пытался улавливать его слова и составлять собственные. Когда он умолк, я сразу же выпалил:
— Нет. Я по делу.
Он опять посмеялся.
— Значит, дело у тебя? За наглость можно и пригласить сесть. Возьми стул, садись.
Игнат Борисович слегка привстал, вытащил из-под стола складную табуреточку и поставил её перед столом.
Ошеломлённый, я осторожно отодвинул табуретку чуть дальше от стола, от улыбающегося директора, и сел.
— Ну, что у тебя? Опять сокращение дней? На хлебе и воде хочешь жить? Или другое что-то?
Я молчал. Когда ты сидишь в кабинете директора, это как минимум событие. Ещё не хватало, чтобы он достал по рюмке и налил нам обоим, попросив выпить за… Да за что-нибудь. За что-нибудь. За то, например, от чего у него такое хорошее настроение. Нет, оно у него просто отличное, лучезарное, редчайшее. Я опять понимаю, что плохо знаю своего начальника.
«Поня́м никогда не надоест напоминать себе о своём счастье…»
Лучезарное лицо не помню какого цвета на миг появилось перед моими глазами. Улыбка, странная-странная, и ни слова о ней.
«А если ты им напомнишь, так будешь только молодец…»
Я ещё раз посмотрел на Игната Борисовича. Его улыбка слегка померкла, но её следы оставались.
— Что ты молчишь, гм? Сиденье что-то прижало, что ли? — он усмехнулся.
Нужные слова всплыли в голове. Секунда — я составил из них нормальное предложение. Ещё секунда — нужно говорить, понимаю я.
— Игнат Борисович, вы сегодня весёлый. У вас что-то… хорошее произошло, полагаю?
Улыбку директора в тот момент я запомню надолго. Она растягивалась и растягивалась, как у какого-нибудь Чеширского кота.
— Плохо ты полагаешь, парень. Да у меня дочка родила. Наконец-то… Вот минут десять назад зять звонил. Мальчик. Четыре двести. Крепыш. Весь в меня, — он поморгал, и глаза его блеснули. Он протёр их и крякнул. — Года четыре никого не появлялось. Мы уж думали, всё… Потом у них получилось, и вот он, сегодня появился, здоровый. Ванькой назвали, — у него опять блеснули глаза, и он опять протёр их.
Я тупо сидел и глядел на оттирающего всякий намёк на слёзы директора. Я представлял плотного ребёнка, который лежал на руках у врача. Представил лицо директора, когда он увидит его. Он был бы… Он был бы точно счастлив.
И я изумлён. Я испуган этой… откровенности. Игнат Борисович плачет передо мной.
Директор шмыгнул носом и посмотрел на меня нормальными, не имевшими никаких признаков слёз глазами.
— Короче, ни слова об этом никому, да? У тебя было дело? Я слушаю.
Он прав. Сейчас он стал слегка серьёзней. Это… предсказуемо, мне кажется. Ага. Я вернулся к былой мысли. Сейчас. Сейчас или никогда, как обычно говорят. Сейчас я скажу, и вернуть слова уже не получится. Пара предложений для меня… И очень многое. Опять для меня.
Фух.
— Игнат Борисович, у вас много связей?
Он поморгал, потом свёл брови, потом недоверчиво приподнял одну, не спуская глаз с меня.
— Допустим, много. Достаточно для такого, как я. А что тебе?
Много, значит. Надежда есть.
— Среди них есть какой-нибудь риэлтор?
Лицо директора не изменилось.
— Ну, допустим, есть. И что дальше?
Это удача. Это знак. Нельзя отступать. Я медленно встал и подошёл к столу. Игнат Борисович слегка прищурил глаза, глядя в мои. Я опёрся руками о край стола и заговорил:
— Что, если мне нужно продать квартиру за один день, и я попрошу у вас помощи?
Брови у директора поднялись ещё выше, не скрывая его изумления. Потом он легко засмеялся.
— И если при этом, — продолжил я, чувствуя дрожь в коленках, — вы получите десять процентов от приобретённых мною денег?
Игнат Борисович перестал смеяться. Он привстал, заглянул за меня, видимо, разглядывая дверь, потом обернулся назад, где стояла голая стена, и снова уселся в свой офисный крутящийся стул. Он деловито сложил пальцы, поставив на стол локти, и серьёзным лицом посмотрел на меня.
— Ты псих? Сошёл с ума? Пьян? Не похоже, — сказал он, шумно вдохнув носом.
— Нет, я в полном порядке. И я действительно… Мне действительно нужно это сделать.
— За один день?
— Желательно. Я знаю, насколько это может затягиваться, и мне совершенно это не нужно.
— Но под чем ты находился, что решил, что это возможно так быстро?
— Я хотел уточнить это у вас.
Он замолчал. Его взгляд то опускался на стол, то возвращался ко мне. Думаю, чего-то я всё же коснулся. Иначе бы я уже стоял за дверью.
Игнат Борисович глубоко и шумно вздохнул, а потом взял трубку телефона. Его пальцы начали набирать номер, но он остановился и посмотрел на меня.
— Как ты можешь гарантировать, что с головой у тебя всё в порядке? Ты понимаешь, на что идёшь?
— Можете взять мои часы. В залог, — момент из старой услышанной истории пришёл в голову. Я постучал пальцем по часам. — Или же что-нибудь другое.
— Ладно, не надо. Если ты и ненормальный, то к этому я уже привык… Документы при тебе? — вдруг резко спросил он.
Я похлопал по карману внутри куртки, где лежала папочка.
— При мне.
— Угу, — он кивнул, донабирал номер, взглянул на настенные часы и приложил трубку к уху.
Повисла короткая тишина. Его телефон был очень тихим, и ни гудков, ни последовавшего за ними голоса я не услышал. Погодите, что он имел в виду насчёт ненормального?
— Алло? Привет, дорогой, — заговорил директор. — Это Игнат. Да, звоню хрен знает откуда, это мой офисный. Да, новый. Слушай, я нашёл тебе клиента. Нет, он из моих. У него большие амбиции насчёт продажи. Молодой, да. Да ты сам с ним поговоришь. Свободен? Буду у тебя минут через пятнадцать. Да, думаю, это долго не займёт, если ты не будешь разглагольствовать. Тогда около подъезда? Хорошо. Давай.
Игнат Борисович положил трубку и направил на меня многозначительный взгляд.
— Ну, что ж… — он поставил ладони на стол и встал. Пиджак не мог скрыть его округлого живота, да и, взглянув на лицо директора, было легко понять его спортивную подготовку. Но его рост был удивителен. Я знал, я достаточно высок, и всё же шеф казался мне выше.
Он помолчал какое-то время, а потом сказал, отодвинув стул и выходя из-за стола:
— Поехали.
Мы сели в белую машине из разряда тех, что имеют приличную ширину и высокий потолок. Вёл сам шеф, ловко запрыгнувший на водительское сиденье слева. Мы оторвались от обочины и понеслись по городу.
Вид из маршрутки по дороге на работу в утреннее время редко менялся, и наблюдать сейчас новую картину с нового ракурса было увлекательно. Машин было мало. Мы ехали по улицам, где дома вокруг высились этажей на десять, на пятнадцать, на двадцать… Мы проехали несколько дорожных колец, посреди которых стояли часы или высокие вышки. Потом — широкую площадь, дорога которой была наполовину вымощена какими-то блоками, отчего мы подпрыгивали на сиденьях от каждого кирпичика.
— А что ты вдруг решил продавать жильё? — произнёс Игнат Борисович, когда мы пересекли площадь.
— Подумал и решил, что мне нужно искать что-то новое.
— В одном месте чешется, да только поискать бы. Значит, не ждать тебя больше у нас. Ты бы подождал, про́дал бы по-человечески, и не пришлось бы тратиться. Я говорю просто как человек, который не хочет доставлять лишний ущерб своему подчинённому и просто хорошему человек. Не подумай, что я отказываюсь от денег — я бы с радостью взял их, но совесть будет недобра, если сделаю плохо.
— Нет. Нет, Игнат Борисович, мне нельзя ждать. Просто нельзя, поймите.
— Молодёжь… — усмехнулся директор. — Нельзя ждать, нет времени объяснять… Куда отправишься после продажи? Есть знакомые? Или к родителям поедешь?
От его слов по мне прошёл холодок.
— Пока не знаю. Но мне есть куда ехать.
— Ну и хорошо. Главное, чтоб потом бомжом не оказался.
Он замолк, и я тоже. Я смотрел в окно. Мы съезжали по шоссе вниз, и перед нами представлялся широкий простор другой части города и россыпи домиков. Дачи, дачи, дачи… Они, оказывается, находятся близко к городу.
Дождь не прекращался.
Мы вышли из машины в каком-то окраинном районе с невысокими пятиэтажками и маленькими двориками. Директор вывел меня из небольшой стоянки, и мы пошли с ним по дороге между домов. Мы завернули ко второму по счету подъезду. На скамейке, одетый в серую олимпийку и чёрные штаны, с чёрной фуражкой на голове, сидел худой мужчина, сунув руки в карман. Он бросил на нас взгляд, и, похоже, узнал Игната Борисовича.
— Привет, — сказал он, вставая.
— Здоро́во, Антон, — они обменялись рукопожатиями, и директор показал на меня. — Вот он, собственной персоной.
— Здравствуйте, — кивнул я.
— Здрасте, — тоже кивнул он. Его глаза были ясно открытыми, как у всяких активных людей, которых я успел повидать за время своей жизни. — Антон Фридрихович. Значит, это вы хотели продать квартиру?
— Да. За один день, — сказал я.
Его лицо стало один в один похоже на лицо Игната Борисовича в тот момент.
— Я не ослышался? Вы хотите продать её за один день?
Я кивнул.
— Было бы хорошо, если бы деньги я получил до девяти часов.
— Это невозможно, — резко отрезал риэлтор, но Игнат Борисович произнёс:
— Погоди, Антон. Он предлагает десять процентов от всех денег.
Антон Фридрихович перевёл взгляд на меня.
— Это правда? Вы готовы отдать такие деньги за одно-единственное условие?
— У меня есть и ещё несколько. Но только если вы согласитесь.
Риэлтор прищурился, потёр свой подбородок и спросил:
— Сколько комнат у вашей квартиры?
— Две. Нет перегородки между кухней и гостиной.
— Ваша работа?
— Это было до меня.
— Сколько в вашем доме этажей?
— Девять.
— Санузел съёмный, а квадратуру вы не помните?
Я замолк, обрабатывая оба вопроса и получая на каждый из них положительный ответ. Обидно, что площадь квартиры я позабыл.
— И то, и то верно. Но на глаз скажу, что около двадцати-тридцати квадратных метров.
— Хорошо, — кивнул риэлтор. — Такая квартирка обходится примерно в два с половиной миллиона, но у вас дом девятиэтажный, так что для вас — три миллиона с копейками. Итого выходит, что вы отдаёте около трёхсот тысяч рублей. Вы действительно решитесь на это?
Нули сумм не сразу умещались в голове, но пока риэлтор не соврал мне. А от него, думаю, придётся ждать обмана.
— Да.
— Тогда нам нужно это обговорить, — Антон Фридрихович повернулся к директору. — Кому он обещал десять процентов?
— Вообще он предлагал это мне, но…
— Значит, тебе? — повторил риэлтор и повернулся ко мне. — мне также полагается аналогичный гонорар за такую услугу. Вы понимаете, что очень трудно исполнить ваше пожелание в современных условиях, и поэтому кроме возмещения затрат следует оплатить и саму услугу… Я требую свои десять процентов, — повторил уже жёстче он.
Его тон и его взгляд испугали меня. Я молчал, я хотел уже согласиться, но не выпускал из уст ни единого слова. Я теряю большие деньги, но они так или иначе мелочь, которая в конце концов иссякнет… Однако прямо сейчас из меня выжимают ещё больше. Ещё больше, чем триста тысяч! Ненасытная тварь.
— Нет, — произнёс я. Триста тысяч. — Я отказываюсь. Вы можете разделить между собой те десять процентов. Больше я не дам.
— В таком случае, — тварь немецкой крови надменно подняла голову, — я даю вам аналогичный отказ. Вы не сможете совершить то, что хотите. Вы это понимаете?
— Я найду кого-нибудь другого, — его лицо жгло меня изнутри, как крапива, и злость поднималась. — Есть много риэлторов, которые не откажутся от трёхсот тысяч рублей и сделают своё дело без лишних требований.
Только сейчас я посмотрел на Игната Борисовича. Он озабоченно смотрел на нас, не произнося ни слова. Перед ним машут большими деньгами, и они вот-вот ускользнут. Давай, и ты тоже, мешок с сарказмом и властностью, которые едва помещаются в животе вместе с салом, включи свои алчные чувства!
— Ищите, — в ответ заговорил Антон Фридрихович. — Надеюсь, вы отыщете хоть кого-нибудь в этот же срок…
— Антон, — резко, не скрывая нервозности, сказал Игнат Борисович. — Давай на пару минут отойдём, мне нужно кое-что тебе сказать. Ты не против? — спросил он у меня.
— Не против, — ответил я.
— Хорошо, — согласился риэлтор, и они, перейдя дорогу во дворе и встав около бордюра, начали о чём-то говорить. Из-за дождя и расстояния я не слышал ничего, и вид риэлтора и директора мгновенно надоел мне. Я посмотрел кругом.
Дождь успел наполнить водой грязные лужи и омыть дорогу. Тучи были светлее, нежели до этого, но дождь не стал слабее. Асфальт блекло отражал силуэты деревьев и домов, тёмные пятна на фоне светло-серого неба. Детская площадка, оккупированная растениями, тоже блестела металлом, широкая беседка с самодельным столиком и стульями — вырубленными пеньками с досками на них — тесно пристроилась к ближайшему дереву. Кроме дождя, никаких звуков не доходило до меня. Ни машины, ни какая-нибудь стройка или железная дорога далеко отсюда не заполняли звуками это место. В конце концов, кроме нас троих, во дворе не было никого.
Я не садился, а мне и не хотелось. Я ловил холодные капли своей непокрытой шевелюрой. Скольким людям приходило в голову так встать и стоять, пока что-то не заставит уйти из-под дождя? Я посмотрел на свои руки, мокрые и заледенелые, и сунул их в карманы, где они мгновенно согрелись. Мало кому захочется это терпеть. Только одиноким людям. Им кажется, что это их дождь, потому что никто больше не хочет быть с ним. Они влюбляются в него, они не хотят с ним расставаться, и каждый раз, когда яркое Солнце затягивают тучи, испытывают радость, как от возвращения в родной дом, где его ждёт любимая. Очень удобно любить дождь. Он уходит, но однажды всё равно возвращается.
Несколько капель залетело мне за шиворот, и я рефлекторно вжал голову в затылок. Матерь Божья, как же холодно.
Я услышал шаги со стороны дороги и повернулся к ней. Было интересно наблюдать за этими двумя людьми. Риэлтор и директор. Один в серой олимпийке, другой — в чёрном широком пальто. Один в фуражке, другой… другой тоже в фуражке, только серой.
— Мы обсудили ваше предложение и ваш отказ, — начал говорить Антон Фридрихович, — и решили, что это вполне приемлемо для предлагаемой вами услуги. Мы поедем в регистрационную палату. Документы при вас, нашу сделку мы обсудим по дороге туда. Вы согласны?
Стоило ожидать такого исхода. Хотя был какой-то риск. Итак, мы сразу же отправляемся к месту, где я лишусь собственного жилья, надеюсь, за считанные минуты и получу деньги. Так я представляю всё это. Как оно будет на самом деле?
— Согласен, — кивнул я.
За время нашей поездки (ехали мы в машине шефа) Антон Фридрихович сначала позвонил трём людям, говоря что-то о «быстром покупателе», о каком-то документе, который нужен был риэлтору сразу же по прибытию на место, и о чём-то ещё, что я запомнил плохо. Иногда он задавал мне вопросы: есть ли у меня другое место жительства, живу ли я один и так далее. Он, с моего разрешения, диктовал по телефону некоторые данные с моего паспорта и моих документов. После этого он принялся за объяснения, которые больше походили на дачу инструкций:
— Сейчас я расскажу, каковы будут наши действия. Для продажи достаточно лишь паспорта и документа на собственность. Это у вас есть. Ко всему прочему требуется ещё и регистрация, но о ней можете не беспокоиться. В палате мы встретимся с одним из наших людей, его зовут Георгий. Он будет вашим покупателем, запомнили? Хорошо. С ним вы заключите сделку, а потом получите деньги. Дальше можете полагаться на меня. Вам всё ясно?
Я тогда снова согласно ответил, и мы больше не говорили. В машине пело радио, исполняя какие-то песни, текста и названия которых ты не знаешь, но всегда узнаёшь и порой даже подпеваешь им. Я упёрся взглядом в стекло и ушёл в свои мысли. Сидеть сзади было даже лучше. Не приходилось пристёгиваться, а окна были затемнены, создавая узкую и очень мрачную при дождливой погоде, атмосферу.
Мы остановились в каком-то переулке. Рядом с нами высилось широкое шестиэтажное здание. Люди, как и обычно в такое время, ходили туда-сюда. Мы молча вышли из машины и, обойдя дом, пошли к неприметному входу, который едва ли выделял навес. У входа стоял низенький человек с полузакрытыми глазами. Его лицо могло быть рекламой снотворного или победителем на конкурсе лучшего подражателя Голода, одного из Всадников Апокалипсиса. Синяки под глазами выделяли глазницы его черепа, и казалось, что глаза внутри них были двумя огоньками.
— Это Георгий. Георгий, это наш покупатель, — представил нас риэлтор.
Названный Георгий не держал руки в карманах — они были сомкнуты снаружи. На его сморщенных руках можно было видеть полоски вен. Он протянул мне одну кисть, и я не побрезговал пожать её. Она была на удивление тёплой.
— Рад знакомству, — краешек рта Георгия улыбнулся. — Надеюсь, ваша квартира мне понравилась.
— Нам лучше зайти внутрь, — Антон Фридрихович первый открыл дверь и исчез за нею. Георгий пошёл за риэлтором, а я прежде чем последовать за ними, обернулся. Директор стоял за мной. Он не произносил ни звука, кроме пары фраз в машине, и мне показалось, что он собирался уходить. Но он вопросительно посмотрел на меня и сказал:
— Что смотришь? Я здесь. Заходи.
В регистрационной палате было душно. Это я заметил сразу. Даже часто открывающаяся дверь не помогала. Было много народу. Риэлтор и Георгий сидели на одном из свободных сидений рядом, и мы с Игнатом Борисовичем подошли к ним.
— Придётся подождать. Пенсионеры стареют, и дела с ними решать всё труднее, — Антон Фридрихович улыбнулся, а потом обратился к моему покупателю, безразлично оглядывавшему комнату. — Надеюсь, ты взял бумаги?
Тот кивнул и достал из одного кармана своей чёрной куртки свёрнутый вчетверо документ в файлике. Его нельзя было назвать иначе как документ — он был изукрашен узорами, были видны печати, а сверху красивой желтизной светился двуглавый орёл. Риэлтор встряхнул бумагу, вытащил её из файлика и поставил на стол, стоявший рядом с сиденьями.
— Вам нужно заполнить и подписать это, — сказал он, что-то выискивая в карманах своей куртки. Вскоре он достал ручку. — Для начала прочтите.
Я взял бумагу и окинул её взглядом. Судя по всему, это согласие по шаблону. Об этом говорила крупная надпись «Согласие». Я пробежал слова «Я…», «Гражданин», «Согласен…» и дошёл до ключевого слова. Я поморгал и ещё раз перечитал его.
— Согласен на использование подписи? — прочитал я вслух, силясь понять.
— Это необходимо для благополучного завершения сделки, — сказал Антон Фридрихович. — Спустя неделю и больше нужно будет заполнить договор с вашей подписью.
— А такие документы вообще существуют? — спросил я.
— Нет, но в суде они неплохо помогают, — без капли улыбки ответил риэлтор. — Знаете, нет ничего лучше аферы, в которой участвуют и аферист, и жертва. При сильном желании обоих всё может пройти без проблем.
Я вспомнил о том гонораре, который получит риэлтор и все лица, так или иначе помогавшие ему, и, особенно, Игнат Борисович. Мне почему-то хотелось, чтобы и он получил свою долю. Из всех этих лиц, старавшихся для одного дела и денег, он не сделал практически ничего, и всё же я доверял ему больше.
Я молча заполнил документ, сделал самую красивую из своих подписей на отдельном маленьком листочке, который позже вклеили в специальный прямоугольник, и снова подписал документ. Риэлтор тоже оставил свою подпись. В документе я передавал право использовать свою подпись одному лицу, и это был Антон Фридрихович Хагер — так написал риэлтор в отдельном поле.
— Что ж, теперь нам остаётся ждать… — ему позвонили. Он достал телефон, ответил и, послушав, сказал: — Но всё получили, да? Ну конечно, иначе только чудо. Хорошо, жду, — он пару секунд глядел в свой смартфон, видимо, с самой свежей полки, и потом убрал. — Могу вас поздравить — вы выписаны из вашей квартиры. С минуты на минуту сюда прибудут кое-какие люди, они поставят одну печать в вашем паспорте.
Пока мы ждали, к нам подошёл Георгий. Я не заметил, как он отошёл. Он сообщил, что минут через десять нам дадут договор и нужные заявления и выделят специалиста. Вскоре в комнату вошли два неприметных мужчины одинакового роста, которые подошли к нам, попросили «этот паспорт», то есть, мой, взяли его, приложили к нему какое-то устройство, напоминающее штамп, и показали мне результат этого действия. В разделе «Место жительства», ниже штампа с регистрацией на моём предыдущем адресе, стоял другой, о выписке.
-…было указано «Гоголя девять а», — говорил один из них риэлтору. — Проблем не возникло. Коновалов всё сделал минут за пять.
— Каков парень. Надо ему выпросить премию. Идите, сегодня ваша работа окончена.
Те кивнули, каждый из них бросил любопытный взгляд на меня, а потом эта пара покинула регистрационную палату. Я глядел на новый штамп в паспорте, размышляя. Штамп о выписке. Его пришлось бы ждать несколько недель…
— Пять минут… — ухватился я за одну цифру. — Как такое возможно?
— Это невозможно, — сказал Антон Фридрихович и улыбнулся. — Вы же просили невозможного.
Я не стал допытываться до деталей. Это могло показаться странным, подозрительным, а потерять нормальный вид в глазах этих людей я не хотел. Такой шанс едва ли выпадает. Это просто подарок фортуны. Его не вернуть до лучших времён.
Спустя какое-то время нас подозвали к столу в другой комнате, и мы начали заполнять бумаги. Выделенным специалистом была женщина с усталым видом. Это, во всяком случае, говорили её глаза. Смотреть, видимо, утомляет не хуже какой-нибудь физической работы. Я видел, как Георгий что-то сказал ей перед тем, как сесть и начать писать. Позже с ней поговорил риэлтор, дал ей какую-то бумажку, которую она посмотрела и кивнула. Вообще почти на все его слова она устало кивала и после каждого второго кивка говорила «Хорошо». Отдав ей заполненное заявление и право на собственность, несколько секунд я тупо глядел на Георгия и риэлтора. Те вопрошали лицом «Ну что?», а потом пошли к сиденьям, где нас ожидал Игнат Борисович. Я проследовал за ними.
— Как всё прошло? — спросил директор. — Нормально?
— Нормально, — размеренно произнёс Антон Фридрихович. — Скоро Георгию выдадут документы, и он будет полноправным хозяином вашей квартиры, — риэлтор взглянул на меня. — Позаботиться об остальном — наша задача. Что ж, поздравляю вас…
— Квартиры у вас нет! — закончил за него директор и засмеялся. Остальные только улыбнулись.
— Пойдёмте, — риэлтор пошёл вон из палаты. Когда все вышли и стояли около входа, он опять обратился ко мне. — За квартиру вы получите около трёх миллионов, как и было оговорено. При получении денег десять процентов будут переведены на наш счёт. Как вы хотите получить деньги?
Я не сразу ответил. Я наблюдал за лысой головой уходящего Георгия, который вращал ею, ища на дороге машины. Прислушавшись к словам Антона Фридриховича, я не сразу понял их. Как я хочу получить? Как…
Когда до меня дошло, я панически начал думать, представляя наличные чемоданом с пачками денег, а безналичный — хрупкой маленькой карточкой. Нет, с чемоданом мне будет не очень удобно.
— Не наличными, — выпалил я.
— Угу, значит, карточкой. Каков ваш номер карты?
Я промолчал.
— …девятнадцать, ноль один, двадцать, четырнадцать. Всё, — заключил Антон Фридрихович и сказал: — Теперь нажмите «Подтвердить».
Я последовал его словам и нажал на кнопку рядом со словом «Подтвердить» на мониторе. Спустя несколько секунд с механическими звуками вылез чек, а потом и пластиковая карточка. Я взял и то, и другое. Мой телефон звякнул — пришло новое сообщение. Уже понятно, что в нём.
— У вас нет никаких претензий? — спросил риэлтор.
Я глядел на чек. Какой же трепет вызывают крупные циферки на бумажке. Число, которое я минутой назад набирал на клавиатуре, тоже было здесь, и оно тоже вводило в какое-то неверие. Это точно количество денег, а не просто числа? Но ниже, рядом со словом «Осталось на счету» было ещё более пугающая цифра. Она была сделана чёрным шрифтом по бумажке, но меня не покидало ощущение, что в моих руках очень нестабильная бомба…
Я вспомнил, что риэлтор что-то сказал, и переспросил:
— Извините, я задумался. Что вы сказали?
— У вас нет никаких претензий? — повторил Антон Фридрихович.
Вопрос заставил задуматься. Это последний вопрос, я бы сказал.
— Их, наверное, поздно озвучивать.
— Ни в коем случае, — отрезал риэлтор. — Значит, претензии у вас есть?
Я поднял глаза и увидел, кроме риэлтора, ещё и Игната Борисовича. Он всё ещё ходит с нами. Он точно не отстанет, я знаю. Я вспомнил, что хотел дать ему. И одновременно то, о чём чуть не забыл.
— У меня есть просьба, — сказал я. — Две просьбы. Во-первых, я хотел бы, чтобы и Игнат Борисович получил свои деньги.
Антон Фридрихович тоже посмотрел на директора, причём его лицо походило на мои мысли. Он проговорил:
— Вы обещали ему десять процентов…
— Думаю, сумма уменьшится для меня, — подал голос директор. — Я вполне согласен на десять процентов. От ваших десяти.
— Десять с десяти… Или один процент с вашей выручки, — риэлтор взглянул на меня. — Вы настаиваете на этом?
— Да, — кивнул я. — Это не обсуждается, — добавил я для уверенности.
— Средства будут высланы, — с холодностью, иногда чувствовавшейся в его голосе, сказал риэлтор. — У вас было две просьбы. Какова вторая?
— Вторая заключается в мелочах. В квартире осталась мебель и другие вещи. Сегодня я окончательно разберусь с тем, что возьму с собой. Остальное я прошу вас продать. Можете высылать деньги по оговорённому ранее принципу, забирая десять процентов. Можете оставить деньги себе, — я сказал это спокойно, немного поведя лицом, и всё внутри соглашалось с этим. Да, пусть возьмёт, если ему нужны. Сейчас я владею большим, чем когда-либо владел.
Реакция риэлтора не появлялась на его лице. Он лишь взглянул на директора и только потом ответил:
— Мебель и прочее, не относящееся к недвижимости — ваша собственность. Она не входила в договор… Поэтому деньги будут отправляться на ваш счёт. Определённый процент иногда будет взыматься в качестве оплаты за услугу.
Я кивнул.
— Хорошо. На этом мои просьбы кончаются.
Антон Фридрихович тоже легонько кивнул и, прочистив горло, заговорил:
— Итак, эта маленькая сделка забрала у нас меньше часа, и я надеюсь, что это удовлетворило вас. Ваше жильё продано, а цели обеих сторон достигнуты. Вы надолго запомнитесь, как самый быстрый наш клиент. Это была замечательная сделка, — он протянул мне руку. Я пожал её и ощутил, что она холоднее моей. — Надеюсь, судьба ещё сведёт нас.
— Ну, Антон, тебе бы только речи строить, — Игнат Борисович начал говорить, едва риэлтор замолк. Он сразу же протянул руку, и как только я протянул свою, он схватил её. — Парень, ты молодец. Я буду скучать без тебя. Я до сих пор помню, как ты стоял четыре года назад у меня в кабинете, весь съёжившись, почти в уголке, и скромно просил работы. А сейчас кем стал! Торгуешь квартирами за день. Горжусь тобой. Удачи, да не болеть.
Только тогда он отпустил меня, и я в ответ сказал:
— Спасибо. И вам, и вам, — я кивнул каждому. — Я очень вам признателен. Игнат Борисович, здоровья вашему внуку… Не болейте. Прощайте, — я обратился к Антону Фридриховичу. — Как, вы говорили, отсюда можно уехать?
Риэлтор указал на выход из банка.
— Сядьте на двадцать восьмой или двадцать девятый автобус. Он вас довезёт как раз туда, где вы работаете, а оттуда вы уедете сами.
Директор удивился.
— Я тебя сам подвезу. Мне-то что? На прощание, чтобы уж в последний раз.
Я вздохнул, отведя взгляд. А потом сказал, подняв глаза на своего бывшего директора:
— Нет. Я доеду сам.
Всё меняется так легко?
Перемены в нашей жизни могут пройти за пару секунд, пару минут или пару часов? И при этом мы лишь даём задачу? Я не верю. Это удача. Перемены не проходят так быстро. Для них нужно время. Иной раз это время в большей степени уходит на то, чтобы сохранить перемену — старое всегда лучше нового.
Но что-то ведь должно проходить молниеносно, так, что ты можешь и не заметить это? Конечно, должно. Это бывает, но вряд ли это перемены. Это что-то между бездействием и переменой. Предпосылка, быть может.
Быть может, ничего и не прошло молниеносно. Нам только показалось. На самом деле это будет длиться долго, дольше даже, чем обычно.
Мы, наверное, не знаем.
Я увидел, что рубашка лежала на полу рядом со столиком. Не я ли её бросил? В смысле, со столика? Она же лежала на нём, да? Я поднял её. На передней её части был нагрудный карман.
Какое-то время я смотрел на него, пытаясь понять, что это значит. Я вспомнил. У меня не было кармана. Его сделала Твайлайт. Я запустил пальцы в карман и нащупал что-то бумажное. Я вытащил это.
Журавлик, классика оригами, из необычной бумаги. Розоватой и более толстой, нежели обычная офисная. Я усмехнулся. Это была единственная реакция, которая могла быть. Я бы засмеялся, но смеяться всё-таки нечему. Твайлайт… Твайлайт Спаркл. Не стоит забывать её фамилию.
Я поставил журавлика на стол и осмотрелся. Маленькая квартира с маленькими вещами.
Я отыскал свой единственный чемодан. Он был большой, почти все свои вещи я привёз в нём. Я открыл свой шкаф. Вещей, как оказалось, было не очень много. И все знакомы, как старые-старые друзья…
Я увидел обломки в уголке.
— Что это? — спросил я.
Дракончик поглядел на обломки. Он не удивился.
— Обломки, — сказал он. — Это была голова лошади. Деревянная. Она стояла на столе. Её разнесло на куски, когда Твайлайт исчезла. Её не смогли переделать.
Я подошёл к обломкам. Взял один. Это дерево. Его хорошо отломали. Разбито с одной стороны, отполировано и покрашено в золотистый…
Глядя на кусок дерева на тумбочке, я вспомнил этот разговор. Голова лошади, он сказал. Стояла на столе. Была уничтожена.
Хе-хе.
Я поставил обломок на место. Книги лежали кучей на кровати. Их очень много. Сколько денег ушло на них? Если бы остались ценники, я бы сосчитал. Рядом расположились кучи хлама, кучка инструментов и кучка дисков вместе с магнитофоном. Всё, что я достал из коробок и ящиков.
Много мусора, а выбрасывать его не хочется. Кроме этой кучи хлама — её точно ожидает помойка. Впрочем, почему я всё называю мусором? Я взглянул на коробки. Три штуки. Нет, четыре, одна стояла в другой. Его можно кому-то отдать. Я знаю, кому.
Я оглядел книги. Много фантастики, есть что-то из классики. Сказки, фэнтези. Несколько детективов. Подумаем. Я сразу потянулся к некоторым книгам. Айзек Азимов, «Я, робот». Русские народные сказки. Жюль Верн, «Двадцать тысяч лье под водой». Я не могу позабыть времена, когда я читал её. И Клапка, «Трое в лодке, не считая собаки». Четвёрка лучших.
Я поставил их на тумбочку, рядом с деревянным обломком. Оглядел оставшееся. Моё внимание захватили диски. Я начал копаться в них, но вскоре понял, что это бесполезно. Мне это не нужно. Музыка… Прекрасная вещь. Я взял диск, лежавший сверху в самодельной обложке и прочитал название. Большими буквами на нём было написано «БОКС», а ниже аббревиатура — «НоС!». Именно так, с восклицательным знаком. Ух ты, я не припоминаю этот альбом. Его будет любопытно послушать.
Эти книги, диски, инструменты, а также посуду, которую мне вдруг тоже захотелось бросить в кучу, я разложил по коробкам. Не для себя. Их получилось четыре. Детективы и магнитофон с большинством дисков; полная коробка книг; часть книг, часть дисков и посуда; инструменты. Я расставил это под дверьми соседей. По часовой стрелке, считая мою квартиру нулём. Всех соседей. Даже тех, кто был моим соседом сверху — а сверху всё ещё жили.
Я вернулся назад. Чемодан почти готов. И опять моё внимание приковал столик. Теперь на нём, кроме приличной пачки бумаг, стоял журавлик. Я сел и раскрыл пачку. Остались последние строки.
Столькое произошло, но написано немного. И не нужно много. Я опёр голову на руки, оглядывая гостиную своей квартиры. Она была такая обыденная, что мысль о переезде даже не приходила в голову. Приходилось вспоминать свои планы. Но это даже не переезд. И не отъезд. Это… побег?
Побег. Мне кажется, это отличное слово. Изумительный заголовок сегодняшнего дня — «Побег».
Я осмотрел, что у меня получилось. Я отделял кусочки текста, когда больше нечего было говорить. Подумав, я пронумеровал их. Потом, подумав ещё, наименовал каждый номер. Названия приходили, как говорится, от балды, первая мысль о куске текста давала основу названию. Потом, подумав ещё, так хорошо подумав, что я уже начал грызть ногти от напряжения, я сделал различные надписи к каждому куску. Какое-то подобие эпиграфа.
Посмотрев на результат своей работы, я усмехнулся. Итак, я здесь. Я уже говорил это однажды. Мне довелось познакомиться с невероятным здесь, жить с ним здесь, остаться без него здесь. Я побывал там, куда не ступала нога человека. В моей голове раскинулись пейзажи Эквестрии. Из семи миллиардов я единственный, кто видел их. Из семи миллиардов никто более не был свидетелем того, как единорог появляется из ничего и начинает управлять вещами, не касаясь их. И вот я один из тех семи миллиардов, кто этого более не увидит.
Но не стоит давать волю этим мыслям. Я взял в руку бумажного журавля, сложенного копытами единорожки Твайлайт Спаркл… моей сестры. Раз уж я был там, то во мне осталась какая-то частичка. Взять хотя бы этого журавля. Он есть у меня. У меня есть память. Нет, я всё равно буду верить. Да, я верю, ангел прилетит и мне протянет руку. Я верю в это.
Я взглянул в окно. Я и не заметил, как стемнело. В моё окно, открытое для свежести, с раскрытыми занавесками, глядел худой месяц. Куда мне идти? Прочь отсюда. Прочь с этого города. Самолётом в Москву, это точно. А потом… Потом оттуда… куда-нибудь…
Конечно, я знаю, куда мне идти оттуда. Тьфу, глупость какая-то. Ладно, я решил. Я достал из кармана домашних шорт телефон и начал искать нужный номер. Я нашёл его. Я так его и не удалил. На счету меня вроде было много денег. Я нажал «Позвонить…» и замер, ожидая. Сердце билось быстро. Я смотрел на журавлика в руке. Надеюсь, я не позвоню совсем уж поздно. У них же там ночь.
Мне ответили.
— Алло? Привет. Это я. Это я, мам…
Посвящаю тем, кто перестал верить в чудо.