Тишина

Скажите, доктор...(ч.1)

Часть первая.

— Ну и как вам наше захолустье, мисс Скрэтч? – спрашивает меня седогривый врач-пегас, отхлёбывая чай из огромной кружки с красочным рисунком: улыбающаяся летунья в очках-консервах пронзает облако, оставляя за собой кислотно-розовую полосу в небе.

— Ну, Док… — я верчу в облачке магии свою чашку, тоже с пасторальным сюжетом: могучий жеребец-земнопони тянет плуг через поле, у края которого стоит единорожка с кувшином, полным холодной воды. Оба они при этом улыбаются, но не так, как это обычно делают персонажи подобных рисунков, а вполне искренне. – Понивилль отнюдь не кажется мне захолустьем.

— Я бы попросил вас не льстить, но с вашим характером…я вообще не уверен, что вы способны на лесть. Давайте я сформулирую иначе, хорошо? Как вам жизнь на ферме, юная леди?

Я усаживаюсь поудобнее в глубокое кресло и задумчиво смотрю на Дока. Что это? Терапия уже началась? Или он просто разогревает меня, как я когда-то разогревала зал нейтральными игривыми треками, прежде чем обрушить на собравшихся всю мощь подвластных мне басов? Или он просто интересуется моим мнением?

— Что я могу рассказать о жизни на ферме? Я бы сказала, что она тяжела, но Эпплы окружили меня такой заботой, что я порой чувствую себя ещё одной младшей сестрёнкой Эпплджек, причём даже не ровесницей Эпплблум. Сказать вам, что она прекрасна? Я практически не знаю этой жизни. Это как работа диджея: со стороны она кажется простой и красивой, просто чередой вечеринок, но стоит копнуть поглубже – и всплывут бессонные ночи, творческие затыки, когда все ноты кажутся фальшивыми, да даже просто затяжные депрессии, «перегорания» как я их называю.

— «Перегорания»? – Док вопросительно приподнимает одну бровь, явно ожидая каких-то пояснений.

— Ну как вам объяснить…вот, допустим, танцоры. Хотя нет, танцоры – не лучшее сравнение. Классические музыканты, да. Пианисты. У них есть такое выражение: «заиграть копыто». Это когда от множества репетиций травмируются мышцы и играть становится невозможно. А «перегорание» — это когда ты «заигрываешь» душу. Иссякают идеи, уходит вдохновение.

— Простите моё невежество, я, к сожалению, далёк от творчества, если не считать некоторый опыт стихосложения…да и с тех пор, как Сноудроп согласилась стать моей женой, у меня отпала необходимость упражняться в этом искусстве… — последнюю реплику понивилльский психиатр произносит уже уткнувшись в кружку, как бы про себя, но лукавый взгляд не оставляет сомнений в том, что он хотел быть услышанным. Да, шутка плоская и довольно спорная с точки зрения морали, но, Дискорд побери, я не могу сдержать ответную улыбку. – Кхм-кхм…так вот, я всегда считал, что творческий процесс требует в первую очередь усидчивости, разве не так?

— «У настоящего музыканта должен быть чугунный зад», — цитирую я своего деда. – Это, безусловно, так. Но творческий процесс…творческий процесс…похоже, нам нужна ещё одна метафора. – я улыбаюсь Доку, даже забывая удивляться тому, как легко и непринуждённо протекает наша беседа. А ведь удивляться есть чему, не со многими из своих старых друзей я могла вести такие непринуждённые разговоры на тему творчества. – Представьте себе…хм…нет, механик – это слишком буднично. Представьте себе сумасшедшего учёного, конструирующего в подземной лаборатории Вундервафлю не вполне понятного назначения.

Секунду Док Харткьюрер смотрит на меня, а затем, с непередаваемо серьёзным выражением на мордочке крыльями взъерошивает свою гриву, чтобы она встала торчком, и, чуть выкатив глаза, задирает голову. Сходство с умозрительным «сумасшедшим учёным» при этом становится настолько полным, что я не могу удержаться от смеха. Док смеётся вместе со мной, приглаживая гриву и возвращая ей прежний вид.

— Ну да, примерно так. Именно. – произношу я, вытирая выступившие на глазах слёзы кончиком копыта. – Так вот. День за днём наш учёный конструирует свой механизм, кропотливо изготавливая одну деталь за другой. Для этого у него есть самое современное оборудование, он способен произвести сложнейшие расчёты и создать деталь самой невероятной формы. Он прекрасно понимает, как его Вундервафля должна работать, знает все алгоритмы и схемы. Он даже подозревает, что это его творение станет самым настоящим прорывом для всей цивилизации пони. Но однажды утром наш учёный как обычно просыпается, пьёт кофе, кушает яблочный пирог, спускается в лабораторию…смотрит на свою Вундервафлю…и понимает, что никакая она не Вундер. Да и вообще, если честно, не очень-то она и Вафля. Просто…эм…механическая соковыжималка, скрещенная с кофейником. Ну, так себе аппаратец. Да ещё и сахарница сбоку как-то не очень смотрится.

Я замолкаю, заметив, что Док уже некоторое время смотрит на меня с улыбкой.

— Что? Я…я что-то не то сказала?

— О, нет, нет-нет, мисс Скрэтч. Просто хотелось бы заметить, что у вас очень развито воображение. Простите, я, кажется, прервал вас.

— О. Благодарю. – интересно, это его так описание Вундервафли впечатлило? – Так вот. Дело в том, что сам по себе механизм-то не изменился, он остался всё тем же механизмом, который изначально конструировался. Изменилось его восприятие. Да, есть приборы, есть понимание принципов работы каждого узла, но нет чего-то более глубокого. Это всё мертво. Копыта могут привычно лечь на пульт управления, они прекрасно помнят, на какие кнопки надо нажимать, но в этом уже нет души. Это уже не будет идеально. Это не будет тем, что учёный хотел получить. Потому что он «перегорел».

— Я понял вас, милая. И часто ли творческие пони испытывают подобную напасть?

— Ну, вы же понимаете, что у каждого это индивидуально. Кто-то более работоспособен, кто-то менее. У кого-то больше нагрузка вне музыки, а у кого-то меньше. Множество факторов, множество совершенно случайных обстоятельств.

— Ну, а лично у вас, мисс Скрэтч?

— Лично у меня…лично у меня последний год это состояние вообще не проходило. – я ловлю себя на том, что бурчу, едва ли не целиком засунув мордочку в чашку и пряча глаза от Дока. Хо-хо, гордой и сильной Винил не так-то просто признаться в собственной слабости…

— Не бойтесь, юная леди, в этом нет ничего стыдного. Нам всем время от времени нужна помощь…и нам всем так сложно об этой помощи просить. Особенно тем, кто привык вести пони за собой, а не следовать за другими, не так ли?

Я едва заметно киваю, и пожилой пегас аккуратно похлопывает меня по копыту. Сложно сказать почему, но этот простой жест вселяет в меня уверенность, что всё будет хорошо, так или иначе. Ох…хотелось бы, чтобы эта вера оправдалась…

— Позвольте мне предположить… если я что-то ещё смыслю в своём ремесле, то, думаю, подобное состояние не проходит бесследно, не так ли? Наверняка в финале подобных…эм…ситуаций происходит что-то, что ставит точку. Момент крайнего напряжения, после которого всё либо встаёт на свои места…

— …либо летит к Дискорду в пасть… — шёпотом заканчиваю я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. Плакса Винил…

— Расскажите мне, мисс Скрэтч. Я чувствую, что это гложет вас.

Вдох. Выдох. Не для этого ли я пришла сюда? Не это ли я желала получить? Возможность выговориться. Вся наша психология зиждется на возможности выговориться. Выплакаться. Поделиться своей бедой. Дружба, Гармония…добро пожаловать на ещё одну грань этих понятий, Винил. Такую важную, не смотря даже не её неочевидность.

— В прошлый раз…в прошлый раз так меня накрыло после смерти моего деда. Он ушёл из нашего мира, а вместе с ним как будто ушло и всё, что позволяло мне творить. Да, вы правы, точка была. Скандал с доктором Хартлессом…мне немало денег пришлось отдать ему за разгромленный кабинет. А потом ещё и истерика в бывшем «Эверфри». Ну, так назывался клуб, в котором я начинала свой путь. Так вот…клуба больше нет. Есть джаз-кафе, в том же помещении, но совсем иное. Простите, я говорю так сбивчиво…

— Ничего страшного, Винил, я понимаю ваше состояние. Продолжайте, пожалуйста.

— Да…так вот. Когда я пришла туда, меня переполняла боль. Боль и обида. Я не успела в последний раз обнять деда, не смогла найти поддержки там, где рассчитывала, место, где я начинала свой творческий путь, больше не существовало. Я не ждала уже ничего хорошего от судьбы, сидела, нахохлившись, в зале…а потом на сцену вышла Октавия. Никто ещё не знал её тогда, никто не звал выступать на самых известных и престижных мероприятиях, о сольном выступлении на Гала, перед самой Селестией, тогда и речи быть не могло. Она была…была…просто маленькая пони с огромной такой виолончелью. С этим её бантом на шее, с аккуратной причёской. Полная моя противоположность. И…и я рыдала, слушая её. Она как будто знала всё, что я чувствую, знала и в своей музыке старалась объяснить мне, что я не одна. Было так стыдно, что я реву в голос в то время, как кто-то стоит на сцене и пытается доставить удовольствие публике своей игрой, а сквозь эти волшебные звуки прорываются рыдания, всхлипы…а потом она просто взяла и спустилась ко мне со сцены. Представляете? Это было просто невероятно. Она просто спустилась со сцены, даже не заканчивая выступления, села за мой столик и сказала, что всё будет хорошо. Ну, вроде того, я не могу вспомнить точно.

Я замолкаю, уставясь в стену. Воспоминания захлестывают меня, я словно снова в том зале, смотрю на Октавию и понимаю, что мне больше не нужно ничего, кроме игры этой пони. Док возвращает меня к реальности, негромко произнося вопрос:

— А вы?..

— О, я… — я усмехаюсь, глядя в чашку. – Я спросила её, сыграет ли она мне ещё раз. По-моему, она улыбнулась тогда. И пообещала, что сыграет мне ещё много-много раз. Знаете, она сдержала своё слово.

— С этого и начались ваши отношения?

— Знаете…думаю, по большому счёту – да. Мы ещё не считали себя парой, жили вместе, но просто как близкие подруги. Первый поцелуй у нас был только спустя год, ну плюс-минус, само собой.

— И как эти отношения развивались?

— Всё было волшебно. Наверное, всё всегда волшебно в первые пару лет. Бывали сложные моменты, но это больше было связано с творчеством, чем с нами самими. Ну, знаете, как же не поспорить, что сложнее: час водить смычком по струнам или всю ночь скакать за пультом? Что больше трогает публику, сложный аккорд или глубокий бас, от которого звенят бокалы в баре? Но мы всегда были опорой друг для друга. Как в чехарде. Один прыгает вперёд, опираясь на другого, затем второй опирается на первого и прыгает. И мы прыгали, прыгали, прыгали… А потом, наверное, я прыгнула слишком далеко. Не знаю. Открыла клуб, начала осваивать новое музыкальное направление…это всё не даётся вот так вот просто, понимаете? Сил и времени всё меньше, обязанностей всё больше. Вечеринки всё забойнее, басы всё глубже, музыка тяжелее. О, Дискорд, сейчас мне так стыдно за все эти вещи, мистер Харткьюрер…

Я роняю голову на копыта и крепко зажмуриваю глаза. Невыносимо тяжело вспоминать всё это, особенно сразу после того, как я рассказывала Доку о самом начале наших отношений с Тави. Слава Сёстрам, старый пегас прекрасно понимает моё состояние и не торопит меня, лишь смотрит с искренним участием и кивает головой.

— Простите, Док…простите. Мне просто нужно немного успокоиться. Да, вы абсолютно правы, закончилось всё взрывом…